Необратимое

Не думайте, что те, кто работают на кладбищах или в бригадах сопровождения похорон, изготовлены из чего-то иного. Мы такие же люди. Возможно, в чем-то чуток покрепче других. Именно – в чем-то, не более, чем другие – в нечто ином; не стану излишне хвалить себя. И бывает так, что и у нас на глазах показываются слезы.
И бывает еще так – когда одна короткая, тихая, как будто мирная фраза звучит для людей пронзительнее любого дикого крика души.
Мы едем в катафальном микроавтобусе, и по дороге прикрепляем на крышку гроба флаг-триколор. И фуражка готова к своему традиционному положению сверху.
Мы останавливаемся у кладбищенской администрации. К нам подходят, ненавязчиво опираясь друг на друга, отец и мать.
И звучит отчетливая в каждом слове, короткая, как будто мирная и благодарная фраза-вопрос. Вроде так вот просто звучит, – тихоньким женским голосом.
– Ребята, вы привезли моего сыночка, да?
И вот уже на длинном приземистом столе под большущим высоко натянутым тентом – лаковый гроб с флагом и фуражкой. Запах качающегося золоченого кадила. И трубы-геликоны на заднем плане, такие же торжественно золоченые.
Родители видят это. Шеренга молчаливых парней в камуфляже и при оружии – застыла перед ними двоими, и военные музыканты сыграют. Им.
И еще двое или трое в мундирах торжественно выносят маленькую шкатулку и свиток и объявляют, умеренно ярко чеканя каждое слово, в тишине, – матери, глядя прямо на нее, – что ее сын посмертно удостоен звания героя России.
Шатер защитил бы от дождя, но капает на лаковую крышку гроба. Все поддерживают друг друга – отец и мать, и их собственный родитель с седой бородкой, и все трое плачут, уже нисколько не сдерживаясь.
Прощающихся немало. А мы пока стоим поодаль, как и почетный караул с другой стороны аллеи.
– Эх, – вырывается у одного из нас, – он ведь у них был единственный… Неужели не могли всё-таки постараться держать его в резерве?
Коллега отвечает:
– Ты служил? Так должен знать, что армия есть армия.
Первый коллега понимающе кивает. И замолкает.
Сложено кадило после отпевания. Сложена папка с традиционной маленькой речью немного сурового полковника в кителе. Слезы почти вылились.
И тогда мы наконец подходим и смиренно просим разрешения уже нести к могиле.
– Да-да, – говорит мать. – Несите, ребята. Несите моего героя!
И эти последние ее слова – как резкая яркая вспышка пламени костра в холодном и затуманившемся темном бескрайнем лесу.
И мы шагаем под звуки тихого марша. А потом загремят раскаты выстрелов над свежей землей.
А на обратной дороге мы четверо, наверное, будем молчать. И только представлять себе что-то… Каким оно станет, завтра, у тех, кого видели мы сегодня и кто благодарили всех, в том числе нас?
И – подобно той же вспышке костра в глухом и темном сыром бору – верится, что вот минует год, еще… И они – живы. И почти так же, как и сегодня, ненавязчиво и тепло приобняли друг друга. Как на знаменитой картине, шагают, сутулясь, седые, опираясь на трость зонтика, под хмурым небом, под пение птичек на кусте. Придут они сюда. Вдвоем. Одни. С вечной памятью о сыне. Которую вполне можно и не перенести.
Но пусть они всё-таки перенесут!.. Ведь это всё-таки возможно.