Тевтонские тётки от Коломбо до Каи Каллас

Тевтонские тётки: от Коломбо до Каи Каллас

Коломбо и Кая Каллас
(продолжение темы «Тевтонские тётки правят ЕС»)

Эпиграф
«В её спокойствии чувствовалась непреклонность,
которая не нуждается в словах».
                Проспер Мериме, «Коломбо»

В ранней юности я прочитал Проспера Мериме. Тогда «Коломбо» воспринималась как экзотика — красивая и жестокая история о Корсике, где кровная месть не переросла в государственность, а честь рода оказалась выше закона.
После Второй мировой войны мир вендетты (кровной мести) казался уже изжитым, невозможным, почти неприличным: слишком архаичным, слишком кровавым, слишком «неевропейским».

Особенно трудно было принять женский образ, воспевающий вендетту.

У Мериме Коломбо — не воительница и не жертва. Она — носитель долга.
Недаром автор замечает о ней почти вскользь, но беспощадно точно:

          «В её спокойствии чувствовалась непреклонность, которая не нуждается
           в словах».

Коломбо не призывает к мести публично. В своих песнях она воспевает былое величие клана и оплакивает жертвы, нанесённые враждебным родом. Она просто не допускает возможности отказа от продолжения вендетты. В этом её сила. И в этом — её опасность.

После войны европейская мораль старательно вытесняла подобные образы. Женщине была отведена роль хранительницы мира, будущего, компромисса. Коломбо не вписывалась в эту схему. Она напоминала о том, что женщина может быть хранительницей конфликта — и притом с ясной совестью.

Мериме, в своё время, этого не скрывает:

          «Она любила брата с той суровой страстью,
           которая не знает пощады».

Но эта любовь не мешает ей подвергать любимого брата смертельному риску вендетты.

Прошли десятилетия — и этот тип вернулся, уже не в литературе, а в политике.

Кая Каллас — красивая, стройная, изящная. Лицо благополучной Европы. И при этом — одна из самых непримиримых фигур в современной военной риторике. В её словах почти нет сомнений и почти нет трагического измерения. Война подаётся как моральная необходимость, как акт очищения.

Это не «женская жестокость».
Это жёсткость убеждённости, освобождённой от сомнений.

У Мериме есть ещё одна важная деталь. Коломбо не выглядит фанатичкой. Напротив:

          «Ничто в её облике не выдавало страсти,
           которая владела ею целиком».

Именно это роднит литературный образ с современным политическим типом:
холодная ясность,
отсутствие колебаний,
моральное превосходство как данность.

Ошибочно считать, что женщины по природе своей миролюбивее мужчин. История этого не подтверждает. Женщины реже участвуют в прямом насилии, но в эпохи распада они нередко становятся его моральными хранителями. Они дольше помнят, меньше прощают и реже соглашаются на «плохой мир».

Коломбо не убивает — но без её песен, без её скорбных напевов над могилами продолжение убийств было бы невозможно.

Именно поэтому так опасна иллюзия, будто женский голос автоматически означает гуманизм. Если женщина говорит о войне спокойно и уверенно, война начинает казаться «чистой». Почти необходимой.

Попытки объяснить для Каи Каласс это происхождением — фино-угорские корни, финский национализм — вторичны. Венгрия с тем же корнем идёт иным путём. Значит, дело не в крови, а в моменте истории и в выбранной роли.

Малые народы, пережившие травму подчинения, в периоды кризиса часто радикализуются морально. Война становится способом самоутверждения — не завоевания, а доказательства собственного существования.

И здесь вновь вспоминается Корсика Мериме — остров, где закон ещё не созрел до терпимости, а обычай вендетты остаётся сильнее государства. Где прошлое диктует будущее. Где, по точному замечанию автора,

          «люди подчиняются не страху наказания, а страху бесчестья».

Параллель с островом Пасхи напрашивается сама собой. Цивилизация, исчерпавшая ресурсы, вместо переосмысления стратегии выживания, воздвигает статуи — символы. Ритуал поклонения прошлому оказывается важнее выживания. Элита отказывается от рациональности и возвращается к первобытной воинственности, деградируя вплоть до каннибализма.

Корсика Проспера Мериме оказалась в более выгодных условиях географического детерминизма. Деградация её цивилизации была прервана внешним цивилизационным обновлением — французским и английским. Но это обновление пришло слишком поздно для древних кланов.

Возможно, именно этот момент и зафиксировал Мериме: время, когда цивилизация ещё красива, но уже безжалостна. Когда красота и жестокость перестают противоречить друг другу. В таком мире женщина-воитель — не аномалия, а необходимый элемент обряда, который остановить уже невозможно. Любая критика варварских обычаев воспринимается как кощунство.

Коломбо — не злодей.
Кая Каллас — не исключение.

Они — симптомы.

А симптомы, как известно, возвращаются тогда, когда болезнь зашла слишком далеко.

Послесловие
Проспер Мериме умер в 1870 году. Его героиня, прекрасная Коломбо, покидает деградирующую Корсику, выходит замуж за пожилого английского офицера — почти ровесника её отца — и уезжает на остров процветающей цивилизации Англии. Перед отъездом она с холодным, почти палаческим наслаждением наблюдает предсмертные страдания последнего представителя враждебного клана. Вендетта завершается взаимным уничтожением двух древнейших родов острова.

Вопрос:
не этого ли — на глубинном, подсознательном уровне — желает и прекрасная Кая Каллас?