Устроение дома в мистическом эротизме Зоара

«Устроение дома» в мистическом эротизме «Зоара»

Есть книги, которые читаются глазами, и те, что читаются кожей, позвоночником, дрожанием в кончиках пальцев. «Зоар» — именно такая. Когда я погружаюсь в этот текст, чувствую не сухую схоластику средневековых комментаторов, а жар, исходящий от строк. Здесь происходит нечто чудовищное по своей смелости: человек перестаёт быть просто зрителем в партере божественной драмы и становится её соавтором, актёром, а в моменты наивысшего напряжения — режиссёром.
Мы привыкли думать о мистике как о бегстве от мира, о вознесении в холодные, безвоздушные высоты, где плоть — лишь оковы, от которых нужно избавиться. Но текст, лежащий передо мной, переворачивает эту привычную картину с ног на голову. Здесь само творение, само поддержание мироздания зависит от того, как два человека — мужчина и женщина — касаются друг друга в полумраке своей спальни.
Начнём с Древа. «Древо, которое есть всё». Эта фраза уже сама по себе — лабиринт. В «Бахире» это ещё символ, архитектура мира. Но в «Зоаре», в этой Книге Сияния, символ оживает, обретает плоть и кровь, превращаясь в Адама Кадмона — первочеловека, небесный прототип человечества. Это не просто ангел в облаках; это гигантский космический организм, позвонки которого — это сефирот, божественные эманации. И этот организм, этот Вселенский Человек, не является застывшей статуей. Он живёт, дышит, и главное — он любит. Его божественность сексуальна в самом корне слова.
Представьте себе масштаб этой дерзости. Каббалисты не просто говорят, что Бог создал человека по своему образу и подобию. Они открывают нам секрет, переворачивающий причинно-следственную связь: человеческая страсть — это отпечаток, слепок божественной страсти. И более того, этот отпечаток имеет обратную силу. Когда мужчина и женщина соединяются, они не просто подражают небесам; они заставляют небеса дрожать в унисон с ними.
Как современные исследователи это интерпретируют? Хью Урбан, например. Мне видится этот учёный как человек, стоящий на краю вулкана и пытающийся измерить температуру лавы термометром. Он констатирует факт: : «Зоар» даёт первые на иврите ритуальные инструкции для человеческого подражания сексуальным взаимодействиям сефирот. Инструкции! Как будто это руководство по сборке шкафа, а не карта сокровищ, ведущая в самое сердце священного огня. Но остановитесь и почувствуйте: это не механика. Это магия в самом исконном смысле — способность влиять на ход вещей через глубочайшее, сокровенное знание связи макрокосма и микрокосма.
Что же происходит в этом ритуале? Текст говорит о «Доме». «Верховная Мать появляется… когда дом устроен». В древней мудрости — и в Талмуде, и в каббале — «дом» часто означает жену. Но это не просто метафора подчинения. Нет: это глубокое метафизическое утверждение. Женщина — архитектура бытия. Она не просто сосуд; она — пространство, в которое входит божественность. Без «устроенного дома», без приготовленного внутреннего пространства, без тишины и готовности принять гостя Верховная Мать — Бина, великая океаническая глубина понимания и структуры — не нисходит.
Представьте эту сцену. Это не просто секс в общепринятом смысле. Это строительство храма внутри храма. Мужчина подходит к женщине, и в этом сближении, в этом физическом акте, который в обывательском сознании часто снижен до уровня физиологической потребности или развлечения, вдруг раскрываются врата в вечность. Текст говорит, что Бина входит, а Нижняя Мать — Шехина, присутствие Божественного в этом мире — изливает благословения.
Но здесь есть ключевой момент, который превращает всё это из магического ритуала в чистый мистицизм, — и именно здесь моя душа особенно напряжённо вслушивается в слова. Это медитация. «Есть огонь, поедающий огонь…» Вот он, парадокс пламени. Каббалисты смотрят на свечу, на уголь — и видят в этом секрет всего сущего.
Я вижу перед внутренним взором этот мерцающий свет. Пламя не может подняться в пустоту. Ему нужна опора. Ему нужен «грубый материал»: фитиль, воск, масло. Огонь — это дух, это мудрость, это свет, но он не «бежит» от материи: он питается ею и потому горит. Точно так же и человеческая страсть в этом контексте — не просто выброс гормонов, а алхимия. «Грубая субстанция» наших тел, нашего желания, нашего «я» становится горючим материалом для пламени, которое возносится к небу. Мы сознательно сжигаем свою телесность в акте любви, чтобы высветить мудрость.
Это и есть «огонь, пожирающий огонь»: божественный огонь внутри нас питается огнём человеческой страсти — и оба они не исчезают, не превращаются в пепел; они преображаются и поднимаются.

И вот здесь мы подходим к тончайшей грани — к лезвию, на котором балансирует не просто мистический опыт, но сама жизнь и смерть. Текст предупреждает с пугающей ясностью: это не игра. Огонь, о котором я говорил, — не костёр в камине, где можно погреть руки и потом  спокойно уснуть на диване. Это пламя, которое может испепелить, если не знать правил обращения с ним.
Требование ритуальной чистоты звучит для современного уха как архаичная прихоть, как набор устаревших гигиенических или социальных запретов. Но давайте посмотрим на это глазами автора «Зоара». Ритуальная нечистота здесь — не просто «грязь» в физическом смысле. Это состояние энтропии, разрыва, хаоса. Если человек вступает в священный союз, будучи внутренне расколотым, если его «дом» не приведён в порядок — не только физически, но и метафизически, — то он не соединяет небо и землю. Напротив, он создаёт короткое замыкание.
Представьте себе два оголённых провода. Если они соединены правильно, ток потечёт и даст свет, энергию, жизнь — те самые благословения, о которых говорит текст. Но если изоляция пробита, если контакт происходит в состоянии «нечистоты», в состоянии беспорядочном, то искра не поднимется вверх, к Богу. Она ударит вниз, в землю. Текст использует страшное слово — «деволюция». Это не просто падение: это движение вспять, эволюция наоборот, к неорганизованной материи, к смерти. И это смерть не физическая, а метафизическая: Шехина, Божественное Присутствие, которое обещало никогда не покидать праведника, отворачивается.
Этот момент превращает сексуальный акт в сакральную ответственность. Внезапно постель становится алтарём, а каждое движение — литургией. Здесь нет места легкомыслию, потому что в этой драме вы играете козырями самой вечности. Или вы возносите мир, или низвергаете его в бездну. Такой вес способен раздавить — но именно он придаёт действу тот невероятный накал драматизма, который почти исчез в нашей расслабленной современности.
Но не думайте, что эта мистика — лишь холодное искусство созерцания, сухие практики визуализации пламени и свечи. «Зоар» мудрее многих аскетических учений. Он знает, что человек — существо не только мыслящее, но и чувствующее. И здесь мы переходим к следующей, захватывающей дух части этого гимна плоти — к «Песни Песней».
Если первая часть, о которой мы говорили, касалась интеллекта и мудрости (Бины, Верховной Матери), то «Песнь Песней» втягивает нас в область аффекта — эмоции, чистого, дрожащего желания. Здесь меняется тональность. Голос становится мягче — и одновременно острее. Акцент смещается: с медитации на огонь свечи — на огонь, горящий в венах.
Текст приводит слова, которые могут показаться кощунственными строгому моралисту, но для поэта они звучат как музыка небес: «Когда мужчина прилепляется к своей подруге и его желание — принять её, он поклоняется Святому Царю». Остановитесь на этом. Дайте этой формуле осесть. Поклонение через желание. Мы привыкли, что поклонение — это колени, наклонённая голова, шёпот молитвы, сдержанный и смиренный. Но «Зоар» говорит: твоя страсть, твоя жажда близости, твоя физическая, плотская, горячая потребность в другом человеке — это и есть поклонение.
Это радикальный переворот теологии. Бог здесь не монах, отворачивающийся от земной «грязи». Бог — Жених, жаждущий соединения со своей Невестой. И человеческая пара, в пылу своей страсти, становится зеркалом, в котором Бог видит собственную любовь. Текст говорит, что желание Святого, благословен Он, — «прилепиться к общине Израиля». Здесь звучит тот же корень, что и для описания теснейшего союза мужа и жены. Это не просто риторический приём. Онтологически — на уровне самой ткани реальности — человеческое наслаждение объявляется топливом космического двигателя.
Представьте, как это меняет ощущение себя. Ты не просто «предаёшься страсти». Ты — участник величайшего теургического акта. Твоё удовольствие не исчезает без следа в пустоте. Оно резонирует. Оно ударяет по струнам вселенной. Суламита «Песни Песней» — это Кнесет Исраэль, «Собрание Израиля» (то есть душа народа, понимаемая как Невеста): «На моём ложе я молила его… чтобы он возлежал со мной и дал мне наслаждение». Это молитва — но какая! Молитва-признание в любви, молитва-требование близости, молитва, в которой стыд отброшен: в высшем единении нет места стыду — есть только блаженство.
Это, пожалуй, самый головокружительный и вместе с тем самый утопический момент в каббалистической мысли. Наше маленькое, интимное, часто сопровождающееся стыдом удовольствие вдруг наделяется космическим масштабом. Текст говорит, что в результате «сожительства Царя с Собранием Израиля» огромное число праведников приходит в своё «священное наследие», и множество благословений изливается на мир.
Вспомните старую метафору бабочки, машущей крыльями в Амазонии и вызывающей ураган в Японии. Здесь этот принцип доведён до предела — но с положительным знаком. Взгляд любовника, дрожь пальцев, вздох удовольствия — это не просто эхо в пустой комнате. Это камертон, задающий частоту всему хору вселенной. Когда мужчина и женщина находят это «совершенное наслаждение», они высвобождают энергию, необходимую для исторического спасения. Праведники прошлого и будущего получают своё «наследие», словно ключ в двери рая поворачивается именно в момент вашего экстаза.
Звучит безумно? Возможно. Но в этой «безумности» есть грандиозная поэзия. Она означает, что мир держится не на усердии канцеляристов — и даже не только на молитвах аскетов, уединённых в пещерах. Мир держится на любви. На настоящей, горячей, взаимной любви, которая не боится быть телесной. В этом — глубочайший оптимизм «Зоара». Он не требует от нас уйти в пустыню. Он требует вернуться в постель — но вернуться туда с поднятым забралом, с осознанием того, что вы совершаете таинство.
И здесь кроется тонкость, которую легко упустить, но которая жизненно важна для понимания разницы между «магией» «Зоара» и теми многочисленными «камасутрами» или тантрическими пособиями, которыми пестрят полки New Age. Внимательно вчитайтесь в то, о чём умалчивает текст.
В инструкциях этого великого «рецепта сексуальной магии» нет ни слова о позах. Нет подробностей о том, где ставить руку, как сгибать колено, какой ритм выбрать. Для автора «Зоара» геометрия тела вторична. Важна не анатомия, а топология духа. Важна не механика секса, а метафизика намерения.
Это коренное отличие от сухой технической эротики. «Зоар» не учит нас, как двигаться. Он учит нас, как думать и как чувствовать в момент движения. Требования предъявляются исключительно к уму и сердцу: медитация на пламя, сознание божественного присутствия, чистота намерения, глубина желания. Тело следует за душой. Если внутренний «дом» устроен, если огонь разгорелся в созерцании, то плоть найдёт верный путь сама по себе. Это мудрость, которая доверяет инстинкту — но инстинкту, одухотворённому вниманием.
Именно это делает текст не порнографией, а высокой литературой мистического опыта. Порнография фиксирует тело и его функции, игнорируя дух. «Зоар» фиксирует дух, используя тело лишь как исходный материал — как тот самый «грубый элемент» для огня. Это алхимический брак, где свинец телесности превращается в золото единения.
Подводя итог этой медитации над строками, написанными столетия назад, я чувствую, как передо мной разворачивается грандиозная панорама: от Древа, которое есть всё, — к пламени свечи; от холодной структуры сефирот — к горячей страсти «Песни Песней». Это путь интеграции. Каббала не отвергает мир; она берёт его самую земную, животную сторону — секс — и преображает её.

Что же остаётся нам, читающим это сегодня? Не просто информация о странных ритуалах средневековых мистиков. Остаётся вызов. Вызов — пересмотреть своё отношение к собственной телесности: увидеть в ней не источник греха и не игрушку для развлечения, а потенциальный алтарь. Потрясающий и страшный алтарь, где каждый может стать участником работы, которую древние называли исправлением связи между мирами.
Конечно, можно сказать, что всё это утопично и несет мессианский посыл. И правда: мечта о том, чтобы человеческая любовь питала божественную, а божественная любовь наполняла человеческую, — величайшая утопия всех времён. Но разве не ради таких утопий стоит жить? Разве не ради того, чтобы в какой-то момент, в какой-то комнате, двое людей, держась за руки, могли бы ощутить: через них течёт ток, питающий звёзды, — и от этого их сияние становится хотя бы на крупицу ярче?
«Зоар» даёт нам рецепт, но ингредиенты в нём — не травы и не камни. Ингредиенты — мы сами. Наше внимание. Наше желание. Наша готовность превратить «огонь, пожирающий огонь» в свет, разгоняющий тьму. И стоит нам только раз зажечь это пламя правильно — как благословения, эти неуловимые дары, прольются на нас, как дождь на сухую землю, и Шехина не покинет наш дом.
В этом, возможно, и есть весь секрет сияния — Зоара, — который мы так отчаянно пытаемся разгадать.