Хата

         
(Из книги "Родные берега" автобиографический очерк глава3 т.1)

         В 1953 году мои родители приобрели своё жильё – хату. Да, до этого они жили, когда я родился, год у бабушки Фёклы, матери моего отца, муж которой, мой дедушка не вернулся с войны. Затем, когда мне исполнился год, они переехали уже к дедушке Степе и бабушке Нади –  родителей моей матери. А так, как в 1953 году, на свет должна была появиться сестра, отец с матерью решили приобрести отдельное своё жильё, что собственно  и сделали.
         Что собой представляла в то время среднестатистическая, ну и наша, разумеется, хата? Это было глиняное сооружение из валькованных стен и крыши, покрытое кулями камыша, благо, которого в то время было много.  Хата располагалась вдоль улицы, «глухой» стеной к ней. Окна из комнат смотрели во двор. В крайних помещениях тоже имелись окна в стенах с торца хаты. Таким образом, улицу можно было видеть из этих окон. Но, вообще-то, окнами их можно было назвать весьма условно – это были маленькие, одинарно застеклённые рамы. А так, как в нашей местности часто бывают сильные ветра, то рамы были надежно заделаны шпатлёвкой, чтобы не продувались. Все комнаты располагались «трамвайным типом». При входе в хату через дверь со двора имелись небольшие сенцы, говоря современным языком – компактная прихожая-коридор. Здесь, напротив  «глухой» стены, отец поставил загородку из досок. Получилась удобная кладовка для хранения зерна, муки, подсолнечного масла в алюминиевых бидонах и прочего. Все эти продукты родители получали в колхозе за так называемые трудодни.
         Зерно пшеницы и подсолнечника отец возил на переработку в соседнюю станицу Запорожскую, где имелись мельница и маслобойня. Частенько доводилось кататься  туда на его машине и мне, а отец в то время, работал шофёром в колхозе. Так вот, зимой в этой импровизированной кладовке появлялось много мышей, которые портили мешки и вообще всемерно пакостили. Мать мешки зашивала, и они использовались повторно до тех пор, пока не приходили полностью в негодность. И тогда их использовали в качестве ковриков на глиняном полу – в те непростые времена каждая ниточка, каждый гвоздик ценился и использовался. И не от жадности, а исходя из здравого,  жизненного, рабочего  прагматизма.
         Прикрываю глаза, и – ещё один ракурс в прошлое. Вот, в небольшой прихожей – слева дверь в жилые помещения, что представляли собой две небольшие комнаты. В первой стоял стол, слева у окна. Стульев не было, они у нас появились позже. Но были армейские табуретки. Справа, была печь, напротив, у стены к прихожей, располагалась детская деревянная кроватка. Вначале она принадлежала сестре, но с рождением брата её владельцем стал именно он.
         Во второй комнате поначалу стояли две кровати, уже железные: одна односпальная и вторая двуспальная панцирная, а ещё небольшой столик, который в 1956-ом году купил отец и на который сразу же поставил радиоприёмник «Родина», что работал от аккумуляторов – а электричества в то время у нас в посёлке вообще не было. После рождения брата, в этой комнате установили у стены за печкой ещё одну железную односпальную кровать для сестры. А её место в детской кроватке, соответственно, занял брат. Семейная рокировка – и всё нормально! Кровать родителей с панцирной сеткой стояла у «глухой стены», моя – напротив, у окна во двор. За моей кроватью, у изголовья, находился как раз столик с радиоприёмником.
У родителей была прямо-таки огромная перина. Хвала небесам, пера у нас в семье имелось в достатке: отец был охотником. Да уж, пернатой дичи было много, перо которой шло и на перину, и на подушки. На наших кроватях изначально лежали матрасы, наполненные соломой, а уже, спустя несколько лет, появились перины и у нас. Впрочем, еще некоторое время, вместо железных удобных сеток, на наших кроватях были доски.
         Полы в хате были поначалу глиняные. Позже отец застелил пол рубероидом, а мать связала коврики из лоскутов и облагородила комнату, положив их сверху. Там, где не было ковриков, в ход шли старые рваные мешки, непригодные больше ни на что.
         В зимнее время в хате постоянно топилась печка. На растопку использовали всё, что только можно: собирались  сухие кусты перекати-поле. Местные жители называли его «курай». Топили соломой, которую брали из птичника, уже использованную. Хворост, само собой. С дровами была опять-таки извечная проблема. Но и здесь отец мотался по лесопосадкам, которых тогда было ещё очень мало. Там он собирал сушняк, старые поваленные деревья, занимался своего рода санитарной рубкой – так называется данное мероприятие в лесном хозяйстве. Всё шло в дело. Печка топилась в большей же степени углём. Это топливо завозили всем жителям посёлка. Отец выписывал его в колхозе, а позже – в совхозе.