Может это ему пошло во искупление хотя бы части

СОЛОВЬЕВ О ТОМ КАК ОН ПОЗИРОВАЛ ПЕРЕД КОТОНОЧКИНЫМ В ОТЕЛЕ АМЕРИКИ


 Мы получили шифровку: с вами очень хочет повидаться и летит
сюда знаменитейший наш мультипликатор…
— Кто?
— Как кто? Ну, вы ж должны знать! Ну, знаменитейший! Русский
Дисней!
— Кто же это такой? Иванов-Вано? — спрашиваю в ужасе я.
— Нет не он.
— Кто же?
— Ну, русский Дисней!
— Хитрук?
— Нет, не он. Другая фамилия. Ну, как вы не знаете!
— Нет, не знаю, — сломался я. С ума стал сходить — не знаю.
Впрочем, разговор вскоре забылся. Я поехал куда*то в гости,
возвращался поздно, в два ночи. Захожу в огромнейший холл
«Холидей-Инна», мягко-мягко светят золотистые полупотушенные
лампы, под ногами — ворсистый ковер, всюду цветы, дорогая мебель,
по центру холла в штормовке, сцепив руки на авоське с
трехкилограммовой банкой югославской ветчины, сидит какая*то
фигура, от которой сразу повеяло чем*то родным. Он приподнял голову,
потревоженный каким*то шумом… Боже! Это ж Котеночкин!
Действительно, русский Дисней!
В душе аж расцвело. Мы обнялись, расцеловались, как братья.
— Я лечу в Лос-Анджелес, — сказал он, — на анимационный
фестиваль. Узнал, что ты здесь, хотел повидаться, вот прилетел, но ты
поздно пришел, а я рано приехал, ничего не видел, все тебя ждал…
— Не волнуйся! О чем ты говоришь! Сейчас такой пир устроим!
Мы поднялись наверх на бесшумном лифте. Котеночкин ошалело
озирался. Рядом с моим номером стоял автомат, выдававший за
определенное количество никелей банки с разными напитками —
естественно, и с пивом. Я полез в карман, засунул в щель доллар с
мелочью…
— Что это? — изумился Котеночкин.
— Пиво.
— Брось врать!
— Не вру. Правда, пиво.
— Что, ночью пиво?!
— Ну да.
— Чего ж ты так мало взял — три штуки?
— Так это ж рядом с номером. Потом еще возьмем.
— К черту, к черту… Ну-ка брось еще!
— Зачем?
— Не-не-не… Бросай. Вдруг кончится?
Кинули еще доллар с мелочью, с шестью банками пива зашли в
номер, пока я мыл стаканы, доставал водку, какою*то закусь, смотрю,
он уже вскрыл свои три кило югославской консервированной ветчины,
купленной по блату в московском гастрономе.
— Ты что, обалдел? Зачем?
— Старик! Такая встреча! Твоя выпивка — закусь моя.
Вот оно, истинное благородство русского Диснея! Потом я
мучился с этой ветчиной, не зная, куда ее сплавить (мы от нее еле-еле
откусили). Не везти ж домой!..
Радостно было невероятно! Холодное пиво, холодная водка,
порезанная ветчина — все расставили на столе. Я специально открыл
окно с потрясающим видом на Окленд, на Беркли, на мириады огней
внизу, сам сел к окну спиной, его посадил — лицом, чтобы он видел и
меня, и все это нечеловеческое чудо.
Разлили холодную водку, подняли стаканчики. Перед тем как
чокнуться. Слава сказал:
— Старик, умоляю, закрой шторы!
Я охренел: как это, закрывать такую красоту?!
— Слава, почему?
— Прошу, закрой! Раздражает!
Я задвинул шторы, и в обстановке отечественной подводной лодки
мы распили бутылку водки, одну из счастливейших в моей жизни…

МОЖЕТ ЭТО ЕМУ ПОШЛО ВО ИСКУПЛЕНИЕ ХОТЯ БЫ ЧАСТИ.
ПРИЛЮДНОЕ ПОКАЯНИЕ ?
НО ИСПОВЕДЬ В ХРАМЕ ПОЛЕЗНЕЕ ?