Как встретили, так и провели?

Собственно, примета эта — насчет того, что как встретишь, так и проведешь, — всегда казалась мне одной из тех русских, исключительно наших, почвеннических ловушек, в которые мы сами себя загоняем с мазохистским сладострастием. Есть в ней что-то тюремное, что-то от неизбежности этапа: как сел в вагонзак, так и доедешь. Никаких тебе «спрыгнул на ходу», никаких «перевелся в купе». Фатализм, возведенный в ранг национального праздника.

И все же, подводя итоги 2025-го, этого странного, ватного, словно обернутого в старое советское одеяло года, приходится признать: сработало. Сработало с той пугающей, механистической точностью, с какой в России работают только плохие предзнаменования. Хорошие-то у нас всегда сбоят, требуют поправок на ветер, на дурака, на дороги, а вот дурные — те бьют прямо в яблочко, как Вильгельм Телль, только стрела летит не в яблоко, а в глаз наблюдателю.

Помните ту ночь? Ну конечно, помните. Такое не забывается, хотя память услужливо пытается стереть детали, оставляя лишь общее ощущение липкого, холодного тумана. Мы сидели за столами, заставленными этой ритуальной, уже не лезущей в горло едой — оливье, ставший символом нашего крошева, селедка под шубой, укрытая свеклой, как мы сами укрыты пропагандой, — и ждали. Чего ждали? Да ничего хорошего.

Встреча 2025-го была похожа на поминки по будущему, которые почему-то решили провести заранее, чтобы два раза не вставать. Мы сидели, втянув головы в плечи. Главным тостом был не звонкий «За счастье!», а глухой, произносимый одними глазами: «Лишь бы не хуже». Мы пили, не чокаясь, словно боясь, что звук соприкасающихся бокалов привлечет внимание Того, Кто Наверху, или тех, кто рыщет внизу. Мы замерли. Мы приняли позу эмбриона, позу страуса, позу мудрого пескаря — выбирайте любую биологическую метафору, суть одна: мимикрия под ветошь.

И вот, год прошел. И что мы имеем в сухом остатке, если отжать воду из новостных сводок?

Мы просидели этот год именно так. В той же позе.

Весь 2025-й прошел под знаком великого замирания. Это было время, когда время, простите за тавтологию, перестало течь и начало густеть, превращаясь в холодец. Мы боялись шелохнуться. Казалось, сделай лишнее движение, скажи лишнее слово, просто громко выдохни — и хрупкое равновесие этого карточного домика, построенного на болоте, рухнет, погребая нас под обломками величия.

«Как встретишь, так и проведешь». Мы встретили его в наркозе. В добровольной, спасительной анестезии. Мы отключили рецепторы, отвечающие за стыд, за боль, за сострадание, и оставили только те, что отвечают за пищеварение и базовую безопасность. И весь год мы прожили в этом сумеречном состоянии, когда реальность доходит до тебя через толстый слой ваты. Где-то что-то взрывалось, где-то кого-то сажали, цены на яйца и ЖКХ исполняли сложный акробатический этюд, стремясь в стратосферу, а мы смотрели на это сквозь мутное стекло, как рыбы из аквариума смотрят на кота, который пока еще сыт, но уже облизывается.

Наш бессменный Заседатель, этот вечный Сфинкс отечественной политики, чье лицо за годы правления превратилось в маску театра Кабуки, лишенную возраста и мимики, продолжал вещать. Его речи в 2025-м достигли той степени абстракции, когда слова теряют первоначальный смысл и становятся просто звуковыми вибрациями, призванными гипнотизировать кобру. Он говорил об успехах, когда полки пустели. Он говорил о единстве, когда народ разделился на тех, кто доносит, и тех, на кого доносят. Он говорил о суверенитете, пока мы все глубже уходили в изоляцию, напоминающую одиночную камеру, где из развлечений — только перестукивание с соседом да чтение надписей на стене, оставленных предыдущими узниками.

И мы слушали. Или делали вид, что слушаем. Именно так, как в новогоднюю ночь. С выключенным звуком в голове, с кивающей головой и фигой в кармане. Эта фига — наше единственное, жалкое, но такое родное оружие сопротивления. Мы просидели с этой фигой весь год, пока рука не затекла.

Сбылась и другая часть приметы — гастрономически-бытовая. Мы доедали. Весь год мы доедали запасы прошлого — моральные, материальные, культурные. Мы донашивали старые вещи, потому что новые стали стоить как крыло от «Боинга», которого тоже больше нет. Мы пересматривали старые фильмы, потому что в новых была либо беспросветная ложь, либо такая же беспросветная, лакированная пошлость. Культура 2025 года напоминала тот самый утренний салат первого января: вроде еще съедобно, но майонез уже пожелтел, а вкус стал кислым.

Мы надеялись на «авось». На то, что сюжет свернет, что история, эта бешеная лошадь, вдруг споткнется или решит пощипать травки. Мы гадали на кофейной гуще геополитики, искали знаки в расположении звезд и в оговорках телеведущих. «А может, все станет получше?» — шептали мы на кухнях. «А может, они там наверху перегрызутся? А может, нефть? А может, Китай?»

Но история в России не любит сюрпризов, она любит рифмы. Причем рифмы плохие, глагольные. Сажали — сажают. Врали — врут. Боялись — боимся.

Весь этот год был похож на затянувшийся день сурка, только без обаяния Билла Мюррея и без надежды на искупление через любовь. Мы просыпались под те же новости, шли на ту же постылую работу (если она еще была), возвращались в те же серые коробки и смотрели в те же экраны. Январь перетек в декабрь без швов и стыков. Лето мы профукали, как и было предсказано. Оно промелькнуло за окном поезда, в котором мы едем в тупик, — зеленое, яркое, но недоступное. Мы не вышли на полустанке, мы побоялись сойти с маршрута.

Самое страшное в итогах 2025 года — это не экономика, не репрессии и даже не война, ставшая фоновым шумом. Самое страшное — это наша адаптивность. Мы привыкли. Мы обжили эту клетку. Мы научились находить уют в том, что любой нормальный человек счел бы кошмаром. Мы научились радоваться мелочам: тому, что сегодня не пришли за тобой, что в магазине была гречка по акции, что VPN еще работает.

Мы стали мастерами двоемыслия, троемислия. Встречая 2025-й, мы прятали голову в теплую щель, надеясь пересидеть. И мы пересидели. Мы стали частью этой щели. Мы слились с интерьером. Мы стали мебелью в доме, который горит, но хозяева уверяют, что это просто такая дизайнерская подсветка.

«Народная мудрость, посконный завет» оказался страшнее любого проклятия. Потому что он отнимает у человека право на перемену участи. Он постулирует детерминизм раба: как тебя поставили в стойло, так ты и простоишь. И если в новогоднюю ночь ты дрожал от страха и неопределенности, то и весь год ты будешь вибрировать на той же частоте.

Мы ждали иного сюжета? Врали мы себе, вот что. Глубоко в душе, в том самом темном, подсознательном углу, где живет вековой опыт предков, переживших опричнину, крепостное право, революцию и ГУЛАГ, мы знали: иного сюжета не будет. Русская литература, от Гоголя до Сорокина, учила нас именно этому: сюжет всегда один. Меняются декорации, камзолы меняются на френчи, френчи на пиджаки от Brioni, но суть — эта вязкая, хтоническая русская хтонь — остается неизменной.

И вот сейчас, стоя на пороге следующего, 2026 года, мы снова готовимся к тому же ритуалу. Мы снова будем нарезать тазами салаты, снова будем включать телевизор, чтобы выругать его, но не выключить, снова будем загадывать желание под бой курантов, сжигая бумажку и давясь пеплом.

Но теперь мы знаем правду. Мы знаем, что магия работает. Примета верна.

И если мы сейчас, в эту ночь, снова сядем в ту же позу, снова спрячем глаза, снова промолчим, снова согласимся на роль безмолвной массовки в театре абсурда, — то и двадцать шестой год мы проведем точно так же. В наркозе. В анабиозе. В той же клетке, прутья которой мы сами полируем своими лбами.

Смотрим на парады тех же «гребаных лиц», как сказал поэт. Лица эти уже почти нечеловеческие, они стерлись от частого употребления, превратились в иконки, в пиктограммы власти. А мы смотрим. И пока мы смотрим, пока мы боимся оторвать взгляд, пока мы сидим смирно, надеясь, что нас не заметят, — колесница судьбы продолжает катиться по кругу, перемалывая наши жизни в ту самую однородную кашу, которой нас кормят с экрана.

Ну что, приятель? Наливай. Не чокаясь. За стабильность. За нашу вечную, непобедимую, кладбищенскую стабильность. И давай выпьем за то, чтобы в следующем году у нас хотя бы хватило смелости не врать себе, что мы ждем чего-то иного. Потому что примета — она не снаружи. Она внутри. И пока мы такие — год будет таким.