Про муравьев

Доктор живого или волчье сердце
"ДОКТОР ЖИВОГО" или "ВОЛЧЬЕ СЕРДЦЕ"

ПРЕДИСЛОВИЕ
Вам, может быть, доводилось слышать о том, что в 80-х годах прошлого века под Псковом некие биологи-ученые на одном из закрытых островов тамошних озёр устроили какой-то обезьяний питомник и что-то там изучали. Об этом пару раз в те годы проскальзывали короткие заметки в центральной печати. А далее - молчок, и всё заглохло.
Мне удалось раздобыть некоторые подробности по этому делу.

Доктор Живого был не просто врачом, он был чем-то большим, чем просто человек в белом халате. Его клиника, находившаяся далеко за пределами большого города, была местом, где происходили странные и невероятные вещи. Но мало кто знал, что на самом деле скрывалось за стенами лаборатории, которая находилась глубоко под этой клиникой. Именно там Доктор проводил свои необычные эксперименты, стремясь приблизиться к тому, что он считал высшей целью — возможности стать богом.

Курируемый спецслужбами самого высокого уровня, Доктор Живого не знал преград в своих исследованиях. Эти люди в строгих костюмах и с бесстрастными глазами обеспечивали его всем необходимым — пациентами, материалами, оборудованием, даже защитой от любых внешних вмешательств. Их интересовали итоги его экспериментов, ведь они обещали изменить представление о человеческой природе и, возможно, дать власть над самим процессом жизни и смерти.

Доктор Живого был убеждён, что человеческая душа — это не просто метафора или набор эмоций, а нечто, что можно изучить, разложить на составляющие и даже изменить. Он разрабатывал программу, которая позволяла проникать в глубины человеческого сознания, вытаскивать оттуда самые потаённые страхи, боли и воспоминания, а затем переписывать их так, как считал нужным. Каждый пациент был для него всего лишь подопытной моделью, которую можно было модифицировать, совершенствовать или ломать ради достижения своих целей.

Пациенты в клинике были разные: кто-то пришёл сам, в надежде избавиться от старых травм и получить второе дыхание, кто-то был доставлен против своей воли, в рамках договорённостей, о которых пациенту не было известно. Доктор Живого обращался с ними с холодной рациональностью учёного, но и с загадочным блеском в глазах, как будто каждый новый случай — это вызов, возможность ещё раз проверить свои божественные амбиции.

Но со временем он начал замечать странные изменения в самих пациентах. Некоторые из них становились необычайно послушными, как куклы, потерявшие свою душу. Другие же, напротив, проявляли невероятную агрессию, словно их внутренний мир был взломан и выпущен наружу. Доктора это не смущало, наоборот, каждый подобный случай лишь подогревал его интерес. Он считал, что через хаос можно найти путь к идеалу, а через ломку человеческой природы можно создать нечто новое — неуязвимого человека, идеальную версию, которую он мог бы контролировать.

Силовые структуры, что курировали его работу, были заинтригованы. Доклад за докладом они получали результаты экспериментов, а в лаборатории под клиникой продолжались опыты. Они хотели получить оружие — идеального солдата, которого можно перепрограммировать, лишить страха и сомнений, наделить абсолютной преданностью. Доктор Живого обещал это сделать. Он видел в своих экспериментах средство к обретению власти — не только над жизнью других людей, но и над самой смертью.

Однако, чем дальше заходили его исследования, тем больше он ощущал некую тёмную сторону своих деяний. Казалось, что что-то в этой неумолимой попытке стать богом начало выходить из-под контроля. Некоторые пациенты видели сны, в которых ощущали, будто они застряли между жизнью и смертью, не в силах найти дорогу обратно. Другие слышали голоса, звавшие их на неведомые уровни сознания, и эти голоса были не просто продуктом воспалённого разума — они были настоящими, исходящими из глубин того, что Доктор назвал бы "квалиа".

Доктор Живого был всё ещё уверен в своём пути, но всё чаще задавался вопросом — не зашёл ли он слишком далеко? Не потерял ли он контроль над тем, что сам начал? Его лаборатория, его пациенты, его эксперименты — всё это стало не просто работой, а какой-то жуткой игрой, в которой ставки были слишком высоки. И эта игра не позволяла ошибок. Ведь где-то в тени, за дверями лаборатории, стояли те самые люди в строгих костюмах, которые хотели получить свой результат — любой ценой.
***

Про что эта книга? О чем? А вот, примерно и так...

ПРО МУРАВЬЕВ
***
– Я всю свою жизнь провел в поездах. Я проехал ее на поезде. Некоторую долю ее пролетал на самолетах. И можно сказать, в некотором смысле пролетел. Вообще, с транспортом мне долгое время везло.
– Но ты расскажи о том, как попал в лес.
– Я решил совершить подвиг. Сделать то, чего вы не умеете. Бросить все. Плюнуть на все. И я оказался в лесах рядом с деревней, в которой некогда рос мальчишкой. В этих лесах водились змеи и бесы. Но вам этого не понять. В километрах примерно двадцати пяти от безлюдной станции Вилла была граница с Эстонией. И эта земля Псковщиной называлась…
– Будто сейчас у нее другое название! – Следователь раздраженно прервал задержанного. – Ну, ты лирику-то завершай, а отвечай по существу.

– Я тайком ранним утром сошел с поезда, оставив в купе спящими свою дочь и жену. Мы возвращались в Сибирь из Таллина, куда ездили в отпуск. Но на календаре тогда значилось только 18 мая. Как раз день рождения у моей теперь уже бывшей жены Светланы. Так что для меня все лето, выходило, впереди. И был шанс выжить.

…Я еще в Таллине купил и вез тайком отдельной сумкой килограммов пять крупы, три пачки соли и сорок коробков спичек, наврав жене, что в этой сумке у меня всякие рыбацкие снасти и полезный для дома инвентарь. У меня с собою были небольшой топорик, пила и нож, к ним коробка гвоздей на всякий случай. А из рыбацкого скарба и вправду были крючки и леска, и даже приличный набор поплавков. И я тот еще дурак, купил три толстых тетради и кучу ручек: думал, а вдруг напишу что-нибудь в отшельничестве своем или хотя бы дневник какой-нибудь буду вести. Дневник ощущений. Вот есть такая рубрика «дневник писателя». А у меня наоборот: «писатель дневника»! Для себя, конечно. И чтобы не умереть в лесу со скуки. И чтобы не выть напрасно.

Одежда на этот случай была у меня подходящей, ведь мы с северов ехали в апреле в отпуск. Да, и денег у меня было приличная по тем временам сумма – 612 рублей. А так-то обычно все деньги хранила жена. А эти я сумел утаить.
Ночью мы долго говорили с женой, и она сейчас спала без задних ног. Прижав к себе дочку мою Милочку. Проснутся они, наверное, только в Пскове, а меня и след простыл. На Вилле поезд стоит всего одну минуту. И я вытолкнул себя из тамбура на насыпь, и обратно не успел бы заскочить, как поезд нехотя тронулся дальше, хотя и сердце заныло в тот миг тоской какой-то, и оборвалось во мне все.

…Я похрустел щебнем между шпал и недалеко отошел в густую траву. Бросил свой немудрёный скарб под ноги, и ещё долго смотрел вслед поезду, на блестящие рельсы. Слёзы точили на моем лице горючие и солёные раны. Почему я так сделал? Было жалко чего-то, ошеломляла новость, что теперь начнётся совершенно новая жизнь, а прежняя — умерла внезапно и её не стало. И не будет больше никогда. Я сам себя бросил в ужас новой жизни, не имея в ней пока что ни одного колышка, ни одной зацепки. Только утреннее солнце над головой, облака, и леса на многие-многие километры оставались теми же, как и в прошлой жизни.

Эх! Взять бы и ломануться назад, снова вскочить в поезд и, как ни в чем не бывало, катиться бы вперёд по тем же дням, житейским заботам. Но куда там — сам себе же и обрезал все. Отсек, оборвал раз и навсегда.

Сейчас я вспоминаю. Точно так же однажды я убежал из детского дома. Правда, не один, а с пацанами, такими же как я. Мы глупо поступили, потому что рванули в январе. Все дети утром пошли в школу, а мы — на автобусную остановку. И собирались на Кавказ, начитавшись Фенимора Купера и романов про индейцев. Мы там, в неведомых горах, задумали построить себе вигвамы, сделать луки и жить от общества вдали и дико. Нам было по тринадцать лет. Пять одноклассников. Нас отловили через две недели. Но этот опыт научил меня одному — стремление к свободе требует жертв. Иногда больших, чем ты готов.

А пусть кто-нибудь попробует выжить в лесу в одиночку. Вот бросить все и выжить. Бросить самое ощутительное: свою нужность. И нежность.

В лесу ты никому не нужен.
Хотя, это как сказать. Муравьи меня достали первыми. Укусами приличными и достаточно прожигающими. Я не разглядел, что тут они строили свою цивилизацию, а я, оказывается, сел прямо на тропе всех их мировых сообщений.
— Извините, братья, — пробормотал я, поднимаясь и отряхиваясь, — нарушил ваши границы.
Решил извлечь пользу из урока. Проверил: точно ли муравейник на юг? На случай болезни подумал, что полезно проверить значимость муравьев. Сорвал веточку ивы, обглодал её, то есть очистил от коры, и сунул в муравейник.

Через минуту они облепили веточку, как будто меня самого. Вот цивилизация майя во что превратилась! Их вырезали поголовно верующие в Христа конкистадоры. Запросто. Так они в муравьев обратились. И столь же опять мудры, активны, с тем же пылом строительства и всё время каких-то трудов. Вы хоть раз видели бездельничающего муравья?
Я наблюдал. Один ушёл далеко от тропы, где вся жизнь и проистекала. Но, вглядевшись, я понял, что он на свой страх и риск в одиночку «рубит» или косит траву. Словом, что-то искал. Другого я нашёл в немощи. Он валялся, еле подрыгивая лапками. К нему несколько раз подбегали товарищи, пытались делать массаж, но, видимо, бесполезно.

Но вот и бездельника я всё-таки вычислил. Этот муравей, было сразу заметно, тащится. Улегся, понимаешь, на какой-то паутинке и лапами наглую харю себе поглаживает. И прямо кайф от него исходит, как сияние счастья. Этот, со стороны было сразу понятно, работать не хочет.
Я проследил развитие паутины, на которой он лег. Там, за сучком старого дерева, сидел жирный и пока что сытый паук.
— Ага, вот кто в этом мире бог, — тихо пробормотал я себе под нос, усмехаясь.

Другие муравьи сразу этого разгильдяя и дезертира не вычислили. Но кто-то всё же руководил цивилизацией. Тут же послали к нему двух разведчиков — спросить, мол, брат, ты чего дуркуешь? Я видел, как один из разведчиков не стерпел и двинул лапой бездельнику. Потом, будто бы извинился, типа: это я сгоряча, но всё-таки айда работать! Хоть пирамиды какие-нибудь сооружать.
Этот весельчак вообще запутался в паутине! Сдачи давать друзьям, что пришли его образумить, было лень. Но я видел выражение его лица. Да, это была сама наглость. Апофеоз индивидуализма, так скажем.
— Ты когда-нибудь священником станешь, — сказал я, смеясь, — если паук тебя не проглотит раньше.
А тот, что в траве копался, лекарем станет и эзотериком. Аюверду такую накрутит! А тот, которому массаж делали, ещё боролся за жизнь.

Но у меня была проблема: строить своё лесное жилище в удалении от ручья, воды живой, никак невозможно. И потому я пошёл подыскивать место для своего первого ночлега.
В мае много на сырой земле не поспишь. Ночи ещё влажные и пронизаны хладом зимы. Проходя по лесу, я думал о том, что это за мир. Каждый маленький муравей, каждый шорох, каждая тропинка — все это было частью чего-то большего, чего я никогда до конца не пойму.
Через некоторое время я нашёл место у ручья. Вода была чистой, свежей. Поставил свои вещи и начал раскладывать импровизированное жилище. Всё, что у меня было — это кусок старой брезентовой ткани и верёвка. Я обвязал её вокруг двух деревьев и сделал крышу, под которой можно было спрятаться от дождя.
— Ну вот, — сказал я сам себе, устраиваясь на земле и глядя в небо, — это и есть свобода, правда?

Вокруг была тишина, и только шум ручья был мне собеседником. В такие моменты я начинал понимать, что свобода — это не всегда радость. Это ответственность, это одиночество. Но я знал, что я должен был пройти через это. Это был мой путь.
Лежа на земле, я слышал, как вдалеке шумят деревья. Где-то завыли волки, и холод пробирал меня до костей. Я знал, что впереди меня ждут испытания, что это только начало. Но я был готов. И пусть мир не принимал меня, я всё равно буду идти вперёд. Потому что в этом и заключается настоящий смысл — не останавливаться, несмотря ни на что.

Оружие было при мне. На всякий случай.
Но лес живет своей жизнью. Тут и лешие не дремлют. И даже русалки в мочилах заседают. Волки голодные. Медведь еще чокнутый откуда-то подвалит на человечину.
Да и сам народ в округе дурной. Эти печерско-псковские - на одной ноге кроссовка без шнурков, на другой - ботинок рваный. Это все надо было учесть. И для случайности не оставлять вариантов.
Это было не просто так, и будто я не понимал, что делаю.

У меня был опыт выживания. Когда молодого солдатенку скинули с вертолета на окраине острова Диксон. На границе с Землей Санникова. Только Карское море впереди. Облака – рукой трогай. Море – зеленое все. Белухи там прыгают. Льды плывут. Пар стоит над водой. И шмели размером с кулак летают. А цветы вообще ненормальные! Такие яркие. Как только и нужно для короткого Полярного лета, то есть чтобы сразу всю свою страсть отдать и умереть. На долгую ночь.
Там, на Диксоне, выживать было сложно. Я не знал, что будет и как. Что придумают те, кто нас тренирует. Ведь и убить могут запросто. В порядке тренировки.
А тут под Псковом у меня все-таки был шанс выжить. Я эти леса немножко помнил с детства. Русь тут древняя.
***

***
В ОТДЕЛЕНИИ ПОЛИЦИИ

– Где этот ваш Потоп? Хм, не Потапов даже, а Потоп какой-то...
– Какой еще Потоп? Может быть Ливень? Вы его имеете в виду?
– Да-да, именно Ливень! Где он сейчас у тебя содержится?
– Нормально, Александр Владимирович, содержится. Сами же указали, чтобы в одиночке. И уход, как за больным!
– В лазарете что ли?
– Пришлось оформить. В лазарете тепло, светло и мухи не кусают. Не к блатным же его в камеру, как чувствовал!
– Это ты молодец! Давай, Борисыч, организуй по-быстрому доставку. За ним приехали. Из Москвы. Генерал и два полковника! И с ними еще группа спецуры. Со своим оружием. Вертолетом прибыли.
Начальник угрозыска аж присвистнул.
– Ух, ты! Вот это птица! И оказалась в наших руках! Вот так повезло!
– Аха. Жареная. Жар-птица!
– А мы-то, было, подумали, шарлатан какой-то, Кашпировского гонит тут, строит из себя великого доктора…
– Ты это, давай его срочно сюда, и чтобы в наилучшем виде. И всю документацию по нему.
– Не вопрос! Разрешите выполнять?
– Да! И еще вопросик, ты, Борисыч, его не жал, не давил? В смысле, вежливо с ним вел себя?
– Ой, Александр Владимирович, ни-ни! Ни разу! Разве что пылинки с него не сдувал. Наоборот, аккуратно за ним все записывал и давал ему возможность делать самостоятельно объяснения, по существу излагать, что хочет сказать, и чтобы без протокола…
– И где эти его сочинения? Надеюсь, все есть в документации?
– Так точно! Все в целости и сохранности. И подшито.
– Вот потому и давай так – чтобы эти его записки ты мне отдельно! На стол, лично. И чтобы оперативно. Нечего лишним бумагам пылиться в официальных документах!
– Все понял, разрешите выполнять?
– Валяй. И смотри, чтобы аккуратно все было.

***
Начальник угрозыска, Борисыч, вышел из кабинета и тут же направился по коридору, быстрым шагом минуя посты. Вокруг всё гудело, как улей. Визит высшего начальства из Москвы вызвал переполох — никто не знал, что от этого ожидать. Вертолет, генерал, полковники... Что-то серьёзное, точно.

– Открывайте, – приказал Борисыч, когда подошёл к двери лазарета. Два охранника, увидев его, сразу распахнули тяжёлую дверь.
В комнате сидел Ливень — спокойный, с лёгкой усмешкой на губах. На нём была простая больничная роба, а взгляд блуждал по узкому окну с решётками, в которое едва проникал свет.
– Ну что, Ливень, пора выходить на сцену, – сказал Борисыч, склонив голову набок. – Из Москвы гости к тебе прибыли, целый генерал.

Ливень медленно повернул голову к Борисычу, его глаза на миг блеснули чем-то неуловимым.
– Как интересно... – протянул он, поднимаясь. – Прямо как в старые времена, когда за великим пророком приходили в его темницу сильные мира сего. Думаешь, я готов к этому?
Борисыч фыркнул.
– Ты у нас всегда готов, Ливень. Только вот теперь не тот случай, чтобы показывать свою бунтарскую натуру. Там серьёзные люди, не любят, когда их дурачат. Давай, без фокусов, как велели.
Ливень пожал плечами и, как бы раздумывая, сказал:
– А знаешь, Борисыч, иногда мне кажется, что я уже видел это. Эти стены, эти лица, эти приказы. Словно всё это лишь часть какого-то бесконечного цикла, который повторяется снова и снова. Как думаешь, когда это всё закончится?
Борисыч покачал головой.
– Философия, Ливень? Сейчас не время для твоих загадок. Пошли, и смотри, чтобы всё было по чину и по порядку.

Они вышли из лазарета, и по коридору разнёсся звук тяжёлых шагов. Ливень шёл спокойно, даже с неким достоинством, словно он не был под арестом, а выступал в роли почётного гостя. Спецназовцы, стоящие в коридоре, внимательно наблюдали за каждым его движением.
***

Вертолет грохотал на площадке, поднимая клубы пыли и обломки сухих листьев. Двое полковников и генерал ждали Ливня у входа в здание. Ливень взглянул на их строгие лица и улыбнулся — улыбка была холодной и бездушной, как у человека, который уже многое видел и пережил.
– Вот он, – произнёс Борисыч, подтолкнув Ливня вперёд. – Как вы и просили, в наилучшем виде.
Генерал окинул Ливня взглядом с головы до ног, затем резко кивнул.
– Доктор Ливень, – начал генерал с показной вежливостью, – вы, вероятно, догадываетесь, зачем мы здесь.

Ливень склонил голову, в его глазах мелькнул блеск интереса.
– Вероятно, чтобы забрать меня, не так ли? Или, возможно, предложить сделку? Я ведь чувствую, когда меня хотят использовать. А вы, господа, всегда знаете, что хотите.
Полковники обменялись взглядами, но генерал не дрогнул. Его глаза были холодными, и в них не отражалось ничего человеческого.
– Мы забираем вас для продолжения работы, – сказал он, медленно, как бы подчеркивая каждое слово. – Ваши эксперименты имеют стратегическое значение, и наше руководство решило, что вам лучше будет находиться под более строгим контролем.
Ливень усмехнулся, затем тихо спросил:
– А как же мои пациенты? Те, что остались в лазарете? Их больше не интересует моё присутствие?

Генерал не дрогнул, лишь кивнул одному из полковников.
– Ваша работа теперь будет более масштабной, – сухо ответил он. – Вам больше не нужно заботиться о мелочах. Мы обеспечим вас всем необходимым.
Ливень взглянул на Борисыча, затем на спецназовцев, которые сжали автоматные ремни и пристально следили за каждым его движением.
– Хорошо, – наконец сказал он. – Похоже, у меня нет выбора. Но помните, господа, если вы думаете, что сможете контролировать меня так же, как этих солдат, вы сильно ошибаетесь. Я — не марионетка.
Генерал нахмурился, затем развернулся к вертолету.
– Мы еще увидим, кто здесь марионетка, доктор, – бросил он через плечо. – Пошли.
Ливень, сопровождаемый спецназом, направился к вертолету. Борисыч стоял в стороне, наблюдая за происходящим с каким-то странным чувством. Может быть, это была тревога, а может, и страх. Он знал одно — то, что началось здесь, только верхушка айсберга, и всё самое жуткое еще впереди.
 
***
Из объяснительной доктора Ливня Д.И.

«Нет, я не работал, как кустарь и мастер-одиночка, и доподлинно знаю, что уже в то время в нашей стране была приличная сеть таких же направлений, но это точно, все они носили гриф особой секретности. У нас, специалистов по этому узкому профилю исследований и опытов, были свои симпозиумы и встречи, и доклады, и в узком кругу мы демонстрировали некоторые образцы и примеры наиболее удачных разработок. И конечно, у каждого из нас всегда были кураторы и даже заказчики. Самого высоко уровня. Были, разумеется, полезные связи и возможности.
Мне не нужны были зародыши, которых я мог бы получить от малолетних пьяниц-матерей, мыкающихся по городишкам российским и машущим руками проезжим водителям, и уже имеющим в чреве своем плод, И таковые уже заранее предопределили судьбу своего будущего дитя – помойка! Какое-нибудь заброшенное придорожное кладбище, куда они и кинут сверток с трупиком этого самого несостоявшегося человеческого существа, так и не вкусившего материнского молока, ласки и опеки, а сразу же после явления на свет придушенного мамахой без сожаления и без слезинки.
Конечно, к этому я пришел не сразу, к пониманию того, что прямо с пеленок забрать подопытный материал не получится. Собственный опыт, возраст, и события, что происходили вокруг, та же самая перестройка – они подсказывали: нужен другой путь, другой подход.
Да, пару подходящих экземпляров я уже тогда через знакомых парамедиков взял в свою лабораторию и работал с ними, этими детенышами, но позже от них пришлось избавиться».

– И вы их убили?
– Что вы такое говорите?! Для их же блага мне просто удалось их пристроить в приют для малюток.
– А что же с вашими взрослыми пациентами? Куда они делись?
– А вот этот вопрос преждевременный. Я с вашего позволения изложу все по порядку.
Поскольку они были записаны на мое имя, в смысле – на мою фамилию, то и в приют они поступили под моей фамилией. Это я про детишек. Много позднее, через несколько лет троих мне пришлось разместить в интернат, где, кстати, руководителем был мой хороший друг и знакомый. Хотя и ему я, конечно, не мог раскрыть все детали их истории. Но изначально директору интерната было сообщено, что эти дети на самом деле настоящие сироты, их родители-алкоголики, рецидивисты, пропали где-то в тюрьмах.
– И какова же их теперь судьба? Где они?
***

– Этот вопрос не так уж и сложный. Они успешно прошли школьный этап, а далее кто как смог, так и вступил во взрослую жизнь. Да, до некоторых пор я их воспитывал по своей научной программе. И был для них и отцом, и доктором, и другом, и учителем. И позже по возможности отслеживал их рост и взросление, оказывал в анонимном порядке некоторую финансовую поддержку.
И выращивать в лаборатории из пробирок тоже мне никого не нужно было. Зачем проходить весь цикл от зачатия и до рождения?! Когда сразу можно взять здоровый и жизнестойкий материал из каких-нибудь нечаянно погибших пацанов и девушек. Ведь весь вопрос – в содержании мозгов пациента. Будь это биоматериал от скрещивания человека и свиньи или той же шимпанзе.

Новорожденный ведь не помнит ничего и ничего не знает. Возможно, у него есть какое-то смутное подсознание, скрытая память о каких-то других жизнях, но он ведь сам, как чистая школьная тетрадка, в которой даже нет еще ни одной неумелой закорючки. И только потом в ней появятся слова и даже целые предложения. Здесь я решил однозначно, что я сам буду заполнять эту тетрадку своим чадам. Главное – очистить их мозговой аппарат, стереть напрочь все прежнее и начать все заново. И я буду для них своим сразу мамой и папой, единственным и надежным родителем!

Моей задачей было переформатировать человека, Апдейт мозга требовался не только для глубокой очистки от мусора, но и для того, чтобы всё работало быстрее и эффективнее. При этом я уже ясно понимал, что моих подопечных будет терзать одиночество и чувство отрезанности от мира. Эти комплексы неизбежны, потому что они не будут помнить своего настоящего детства, той среды, в которой бултыхались с первых же лет на Земле. И я не мог предоставить им свободное поле общения со сверстниками, как и, вообще, с посторонними людьми. Но я им должен был создать эту недостающую память, сотворить им виртуальный мир из твитов, апдейтов статуса и постов с всякими фотографиями их нового счастливого детства.

– Но это же однозначно, получатся гибриды, а не чистые люди! – Следователь прищурился, его взгляд впивался в Доктора, словно пытаясь увидеть что-то за его словами.
Доктор Ливень усмехнулся, чуть наклонив голову набок. Его глаза загорелись каким-то таинственным блеском.
– А мы что? Разве сами мы не гибриды? И это не самое интересное. Интересно, кто эти персонажи, которые создавали двуногих существ на нашей планете?! – сказал он, явно наслаждаясь своим ответом, будто эта фраза была загадкой, известной лишь ему одному.
– Но вы же не нейрохирург? Как вы могли залезть в черепушку человеку?! Ведь вы по образованию и основной специализации – биолог… – Следователь не сдавался, его голос прозвучал как обвинение.
Доктор Ливень слегка усмехнулся и развёл руками, словно это был самый очевидный ответ в мире.
– Да, биолог. Биологический факультет МГУ. Но также дипломированный психиатр и терапевт, – проговорил он с едва уловимой гордостью. – Иногда для того, чтобы понять, что происходит внутри черепной коробки, вовсе не нужно быть нейрохирургом. Достаточно понимать психологию и знать, как перепрограммировать сознание.

Следователь с минуту молчал, не отрывая взгляда от Доктора. Потом сделал глубокий вдох и задал новый вопрос:
– В конце концов, у вас в питомнике в стационаре появилось пять пациентов, – начал он, читая из своих записей. – Подходящих, от двадцати до тридцати пяти лет. Здоровых физически, но с ретроградной амнезией. Как вам удалось обеспечить их "чистоту" памяти?

Доктор слегка наклонился вперёд, его голос стал мягче, почти по-отечески заботливым:
– Я им создал детскую память – из фрагментов. Это было удивительным экспериментом. Каждый фрагмент был как кирпичик, и я наблюдал, как они сами выстраивали между ними связи, чтобы сформировать цельную картину. Человек не может жить на обрывках памяти – он стремится к целостности. И эта целостность, даже если она создана искусственно, может стать основой для новой личности.
– И они просто приняли это? – скептически спросил следователь, его голос прозвучал с ноткой недоверия. – Вы хотите сказать, что они ничего не заподозрили?

Доктор улыбнулся, его улыбка была холодной и почти циничной.
– Человек – существо, которое легко внушаемо. Особенно если лишить его опоры на прошлое. Если нет памяти о том, кем ты был, ты становишься тем, кем тебя делают. Главное – дать человеку ощущение комфорта, создать иллюзию того, что он в безопасности, что его детство было счастливым. И тогда он примет любую реальность, которую ты ему предложишь.

Следователь наклонился ближе, его голос стал тихим, почти угрожающим:
– Но ведь это же ломка, доктор. Вы ломали их. А что происходит с теми, кто не выдерживает?

Доктор Ливень поднял брови, его лицо на мгновение стало серьёзным, а глаза – тёмными.
– Да, некоторые из них не выдерживали. Их психика была слишком нестабильной. Они разрушались, становились опасными и для себя, и для окружающих. С такими я поступал так, как было необходимо. Иногда... приходилось их отпустить.
– Отпустить? – Следователь вскинул брови. – Вы хотите сказать – уничтожить?

Доктор закрыл глаза на мгновение, будто пытался скрыть эмоции, затем снова посмотрел на следователя.
– Я бы не использовал такие грубые слова. Это был акт милосердия. Они были сломаны, и единственное, что я мог сделать – это избавить их от боли, от того хаоса, в который превратилась их жизнь. Мы все несем ответственность за то, что создаём. Я отвечал за них до конца.

В комнате повисла тяжёлая тишина. Следователь молчал, его взгляд скользнул по лицу Доктора, пытаясь найти в нём хоть каплю раскаяния или сожаления. Но лицо Ливня оставалось бесстрастным, словно все, о чём он говорил, было лишь очередной частью научного отчёта.
– Значит, вы считаете, что имели право решать, кто должен жить, а кто умереть? – наконец спросил следователь, его голос был тяжёлым и напряжённым.

Доктор Ливень посмотрел ему прямо в глаза, его взгляд был твёрдым и холодным.
– А кто, если не я? Я создал их. Я был их богом. И только я знал, что для них лучше.

***
 
Ваню Грана Ероха нашел в хлеву: тот натирал сеном какое-то явно не колодезное и старенькое ведро.
-А, Ерофей! Здорово! – приветливо и живо встретил его Иван. – Это ж я думаю, что с двумя-то вёдрами за водой ходить – оно лучше будет. И в хозяйстве сгодится, и для спины надежнее, а то с перекосом, понимаешь, хожу, так бок потом ломит и ноги ноют!
- Да, ты же тогда тачку справь и бидоном сразу заправляйся! – пошутил Ероха. – Однако же куда тебе столько на одного водицы?! Впрочем, лето, жидкости живой в деревнях всегда поболее нужно, чем в другую пору.
- А ты же видел, я махорочку тоже поливаю, вместе с огурчиками. Конечно, как без воды?! Да только ты и за бидон не пустое сказал. Сколько думаешь еще пожить у меня? Может, бражечки успеем справить? Сахару у меня есть, а дрожжец у Нюши Угловой спрошу.
- А как не сразу же нёс бы ты сахар этой Нюше, а обратно от неё шел бы в избу – уже с готовой бражкой? – посоветовал Ероха. - Или – нет, не гонит она ничего? А то смотри, какая кооперация почнёт оживать в заброшенных Потёмках!
…А далее какой уже раз пошел между ними бесхитростный разговор. За погоду, за соседей, а так - за всё жизненное. Казалось бы, пустяк, а как без этого день пережить, а там уже и годы?! Годы монотонной летней и зимней, осенней да весенней маяты.
- Смотри, Ваня, как история шагает прямо на наших с тобой глазах! – выдал Ероха свои мысли Ивану Грану.
***
- А у них и девочка тогда жила, и её погубил изверг. Гранов рассказал Ерохе про то, что случилось у Мешковых.
- Наезжали следователи, прокурор. Кого нашли, опрашивали. Участковый покою не давал, да еще в немногих оставшихся избах обыск учинить норовил, видите ли, он улики ищет! А на самом деле – ищет, есть ли у кого что выпить, и не гонит ли кто чего-нибудь покрепче. За бражку уже не цепляются, а за самогон нервишки людям портят. Законов нынешних никто не знает. А может, оно разрешено, Ерофей?
- Да, Ваня, за самогон теперь не накажут, если не продаёшь его. А если продаеёь, тогда накажут, что, мол, не те у тебя в избе санитарные условия для изготовления столь тонкой продукции. Кажется, статья такая есть: Незаконная продажа товара или вещей, свободная реализация которых запрещена или ограничена. Тут в деревне никакой коммерции не развёрнешь – без рынка сбыта, значит. Вот так оно и получается: сами гоним – сами пьём! Помнишь, как в частушках раньше пели?   

…А следующим утречком Ероха опять пошел на развалины. Нашло на него так, захотелось посмотреть, а на какую такую руку будет та кожаная перчаточка, что он мельком разглядел вчера среди мусора и хлама, что остался в деревне после Мешковых.
Перчатки не было. Ероха поворошил тряпьё, раскиданные под ногами бесхозные и ни к чему теперь не нужные предметы утвари.

«Наверное, Алферов подобрал, - подумал недобро Ероха. - Как будто услышал мои думки про то, что почему бы не поберечь ему от мозолей обе руки, а не так, что только одну?.. Так что же, он сразу после моего визита сюда и, как ошпаренный, и попёрся?! Ну, а если не он, то кто же здесь после меня еще шарился, чего искал? Так, интересно, а перчатка у него какая? Левая! Левой он берёт поленья, а рубит, значит, всё-таки голой рукой, то есть правой? Но у него ведь перчатка уже изношенная, а тут была не так, что новёхонькая, но в сельском хозяйстве еще годная.

Ероха вышел из сеней, покрутился у входа, выискивая еще какие-нибудь новые следы и пытаясь вспомнить детально обстановку на тот час, когда он ходил здесь по двору. Сломана доска, которая кем-то вынесена из сеней и, может быть, нечаянно обронена. Она одним концом валялась на брошенных здесь же дверях. А теперь видно свежее место излома, человек пятился, отходил назад и наступил случайно. А если шел прямо и не смотрел под ноги или почему-либо заспешил и кинулся бежать? Кого-то испугался? Не хотел быть замеченным в этом месте?

«А если он был здесь в то самое время, когда и я? И следил за мной? А потом, желая проследить, куда же я всё-таки пошел далее, и, боясь потерять из виду, кинулся, не слишком уже заботясь об осторожности? Но, а если это совсем два разных человека – тот, кто рыскал в сенях, заходил в дом, и тот, кто почему-либо шел через этот двор? Здесь же – бывшая деревенская дорога. Она везде заросшая, теперь уже не слишком натоптанная, - раздумывал обстоятельно Ероха. - Нужно как-то подробнее узнать об оставшихся деревенских жильцах, кто бывает в Потёмках из других ближайших сёл или хуторов. Нужно внимательнее присмотреться, а есть ли здесь еще какая-то жизнь, невидимая невнимательному глазу, прикрытая пустырями, густой листвой старых деревьев, полуразрушенных домов, останков хлевов, сараев, бань.

- Вань, а Вань, а у вас тут чудеса еще какие-то бывают? Раньше ведь деревня славилась и чертями, и лешими или как их, домовыми.., - начал Ероха издалека.
А потом уже и прямо спросил, а чужаки какие-нибудь на вид интересные, в общем, подозрительные, в деревню заходят? 
- Кто ж нынче пешком по деревням ходит?! У деревенских многих машинёнка хотя бы потрепанная имеется, или мотик с коляской. Те разъезжают, ищут где бы что путное подхватить по пути, а то и сразу украсть.
- Это да, кражи на сельской местности модой стали. Домов пустующих много. Пожары частые. Так и в Потёмки кто-нибудь не заходил пешим?
- Откудава нам знать? Я же не постовой, всех не увидишь, а кто попадётся на глаза, так откуда знать, чего он у нас ходит да на чем прибыл?! Нет, Ероха, такое дело трудно высчитать. Смотришь ведь как на человека? Городской перед тобой или деревенский, издалёка ли прибыл, или из наших, районных людей гость. Но сам же знаешь, в Потёмки к нам являться какой интерес у пришлого - тут ни клуба, ни магазина, и полтора человека осталось из старожилов.

Две семьи недавно еще пристроились с Верхних Потёмков, говорят, псковские они, когда-то жили тут их родственники. Они коз разводят, там весь подлесок у них погрызан рогатыми, но там, окромя них, никого и нет. Ездят они частенько куда-то, наверное, в райцентр, в Подграмье, где аж три магазина и людей много новых живет. Цыганская семья еще вот в прошлый год у Гурьяновых пустое место заняла, так это с другого конца деревни. Там – поля и поля, из других деревенек стада небольшенькие иногда забредают, пасутся, а потом коровки какой-нибудь или барашки хватились, а их и след простыл, потому и пропадают без вести. Как люди в войну. Все в округе знают, что цыганьё к тому имеет отношение, а поди, поймай с поличным и докажи. А как где выступишь против них, завтра же и спалят тебя в изьбе живьём! У нас тут, понимаешь, и власти-то теперь никакой нет. А кому оно нужно?!
…А вот еще вспомнил, у Лохудриных однажды мужик какой-то сидел под каштаном, продолжал чуть позднее Иван Гран, отвечая на любопытство Ерохи. - Да, так и сидел чего-то, а там жилья никакого нет, остатки фундамента Миша Дерюгин давно разобрал и к себе перетаскал. С чего же он там присел, мужик этот? С полчаса сидел и оглядывался. По сторонам головой крутил. Я проходил через Сливиных, так сразу его увидел. И он, конечно, меня в упор разглядел. Но ничего не спросил, не окликнул.
Ночью Ероха решил устроить засаду.
***
…А из звездных систем, то бишь созвездий помимо Медведицы, еще какую-то Корову он очень быстро мог отыскать на ночном небе в любое время года. Как это маленькое скопление светил среди мириадов блёстков называется, он и до сих пор не знал. Она, созвездие Корова, была перед ним на мартовском и холодном небе, ужасно, как пронзительно утыканном огромными звездами и совсем уже невзрачными звездочками, когда он в свои 16 лет брёл по пустынному бесконечному и хорошо обласканном снегом полю. Под Псковом. Он шел к поезду на станцию примерно, четыре с половиной километра, шёл с похорон своего Деда! Великого русского человека, Ивана Ивановича Букина. Шел через перелески, поля и овраги, в которых местные волчары по весне или зимой особенно - пожирали иногда несчастных учительниц и рвали им почему-то из-под полушубка в первую очередь груди! А те учительницы чего же к погибели своей спешили и шли? А стремились они в то бесхозное время в захолустных деревнях кое-что рассказать людям о грамоте и о том, что был такой, например, великий русский поэт, Александр Сергеевич Пушкин...
И он тогда, ощущая грандиозность Мироздания, именно через это самое развёрнутое от края и до края необъятное небо, да, и в очень ужасном тогда состоянии ума и духа, и вероятно, после пары алюминиевых кружек добротной деревенской да поминальной браги, которой и уму, подростку, перепало по случаю чувств кручины и соболезнований всей родни по деду... проклинал, жуткими, нехорошими словами голосил на Господа! Бога...

И слезы тогда горючие, прожигающие, как нефть липкая, подожженная, сочились по его еще неотмороженным щекам. Он шел через сугробы и потрясал этим грандиозным небесам своим детским кулачком. Впрочем, к тому возрасту уже и с имеющимися сигналами начинающихся волосков - на запястье и выше до самого локтя...
Он тогда клокотал и кипел за своего дедушку. Среди поля того бесконечного и звездами лишь освещенного. Он и много лет спустя помнил и видел, как мартовские огрузлые и ледяные комья земли падали на гроб. И как дядюшка Ерохи, значит сын усопшего, Ваня, мычал с вечернего да ночного перепою перед могилой: "Зарывайте же скорей! Не видите разве? Люди замерзли все. Что и опохмелиться пора!"
И вороны тогда огромной стаей оседлавшие голые деревья на погосте, шумно снялись с места и понеслись черным крошевом к церковным куполам, чтобы уже там рассесться на крестах и оградках.
Да- да, сейчас Ерохе, конечно, было стыдно. Еще как стыдно. И за те свои обвинения к Богу, и за бражку, и за бунт. Но Псковщина и не такое видала - за века-то и тысячелетия натерпелась горя, как не в тысячу раз еще более тяжких историй вкусила и судеб людских перемолола!..
***
Так вы не желаете знать, что же было далее на том бесконечном заснеженном поле под Псковом и всего-то в 25-ти километрах от Печор, и где волки имели обыкновение загрызать учительниц, возвращающихся уже затемно в райцентр после воодушевленных трудов просветительства и жажды обучить непременно грамоте деревенских насельников?

Насчет обиды. Если у кого она зародилась ненароком. Раз и навсегда. Я и на сей ясный день своей жизни на Земле не знаю, что же это такое? Я не умею обижаться, я не знаю, о чем в этих случаях идет речь. Я могу быть безупречным бойцом. Я могу быть миротворцем. Я могу быть мелкой сволочью и злостным подлецом, но я так и не понял до сих пор, а что такое значит «обижаться»?! Я или люблю или… опять люблю, хыть, мошт, и ненавижу кого-то. И готовность есть во мне всегда исправная на смертоубийство. Ну, типа того, кто конкретно претендует на обратное - убить меня. Но это уже из военной темы, и к гражданской жизни мало относится. Хотя и здесь, на этих словах, не всё до конца сказано и понятно. Я могу при каких-то особых обстоятельствах кому-то позволить убить себя…
Но я на самом деле, так и не понимаю, о чем идет речь, когда говорят про обиду. И типа, обиделся ли я? За слова ли какие-то, за деяния. Может быть, именно поэтому я чрезвычайно скор в атаке и нанесении тех самых обид другим людям, в общем, причинении ближнему какого-то мутного человеческого состояния, что они понимают как раз под словом "обида"? Это дело мне надо будет как-то рассмотреть внимательнее и пристальнее. Вот кончу войну, сложу оружие, то и поставлю перед собой задачу. А то и откладывать не зачем, на ближайшем перекуре да привале причешу-ка я эти мысли, расставлю по полочкам. Чтоб без обиды вышло.

***
В ТЕМНИЦЕ НЕМОТЫ ДУШЕВНОЙ
(фрагменты из повести "ВОЛЧЬЕ СЕРДЦЕ" (В БЕГАХ)
ИЗ ЛИЧНЫХ ЗАПИСОК ДОКТОРА ЛИВНЯ Д.И.

«…Благоприятному стечению обстоятельств я мог только мысленно аплодировать. Иначе говоря, радоваться. Вверенное мне лечебное учреждение представляло собой самостоятельный и автономный по части жизнеобеспечения комплекс. Выдающимся фактором и заметным, и довольно-таки убедительным со стороны - был до последнего времени факт дислокации на моей, можно сказать, территории небольшого воинского подразделения, с непонятной или не выраженной четко принадлежностью к какому-либо роду войск, и имеющего себе основной задачей – охрану моей лечебницы и защиту её от ненужных глаз. Просто так и открыто на наш остров никто не мог проникнуть, если бы не предъявил соответствующие разрешительные документы на КПП, которое и было частью небольшого служебного здания на достаточно хорошо оборудованном причале. Другие подробности насчет данной воинской части, как и её боевые и учебные тревоги, меня не интересовали, мне достаточно определенно было сообщено, что этот контингент необходимо обеспечит безопасность, а с нею и секретность моих и моего персонала исследований и лечебной практики.
И вот, на этом фоне моей вседозволенности я не нашел противопоказаний к тому, чтобы провести эксперимент. А именно, стать Богом и создать людей. Насколько это возможно, по образу своему и подобию. Дабы я мог, сколь это возможно, контролировать их мозг, психическую и в принципе всю жизнедеятельность.
На протяжении нескольких месяцев, в полной изоляции от внешнего мира, я работал над проектом, который был для меня больше чем просто научное изыскание. Это было нечто личное, нечто, что пересекалось с границей между наукой и философией, между жизнью и мечтой о бессмертии. Моё желание стать чем-то большим, чем просто врачом, росло день ото дня.

Я решил, что для моего эксперимента необходимы два чистых субъекта. Полностью освобождённых от социальных связей, от воспоминаний, от тех травм и образов, что формируют личность. Я хотел создать нового человека, своего рода чистый лист, и вписать туда всё, что считал нужным. Так родилась идея первочеловека и его компаньона – Евы. Они были моими подопытными, но в то же время они были частью меня самого, отражением моих надежд и страхов.
Сначала всё шло хорошо. Первичное создание новых личностей, процесс программирования сознания, передача им определённых паттернов поведения — всё это происходило гладко. Они воспринимали мой голос как абсолютную истину, мои слова были для них законом. Я моделировал их внутренний мир, словно художник, нанося на чистый холст первые мазки краски. И казалось, что они мои идеальные творения, те, кто будут воплощать мой замысел.
Однако, чем дальше я продвигался, тем более сложным и непредсказуемым становился эксперимент. В какой-то момент я начал замечать отклонения. Ева была особенно чувствительна к этому процессу. Она задавала вопросы, которые я не мог предвидеть. Она начала говорить о вещах, которые выходили за рамки программы. Она видела то, что не входило в мои планы. Её восприятие мира становилось иным, она видела тени, которых не было, слышала голоса, которых не существовало.
– Почему ты дал мне это имя? – однажды спросила Ева, глядя на меня своими большими, полными ожидания глазами. – Почему я Ева? Разве я — первая?
Я замер на мгновение, а потом рассмеялся, стараясь не показать своего удивления.
– Ева — это символ. Ты — начало. Ты — та, через кого я хочу познать мир. Ты — чистый лист, на котором я пишу свою историю, – сказал я, но её глаза продолжали смотреть на меня, словно бы видя что-то, чего я не понимал.
– Но разве я — всего лишь история? Разве я — нечто большее? Разве я не имею своей воли? – её голос дрогнул, и в этот момент я почувствовал, как между нами что-то изменилось. Она не была больше просто куклой в моих руках.

С каждым днём её вопросы становились всё более сложными, и я начал терять контроль. Сначала я считал, что это просто побочный эффект процесса внушения, что её сознание восстаёт против моего вмешательства. Но затем она начала описывать то, что невозможно было объяснить. Ева говорила о сущностях, которые окружали её. Она видела их тени в углах комнаты, она слышала, как они шепчут ей на ухо, давая советы, которых я не мог предвидеть.
– Они говорят мне, что я не твоя, – однажды сказала она, когда я пытался внушить ей новую программу. – Они говорят, что у меня есть своя судьба, и что я должна следовать ей, а не твоим приказам.
Я смотрел на неё, чувствуя, как внутри меня нарастает страх. Эти сущности, которых она описывала, не могли быть частью эксперимента. Это были не просто проекции её разума, это было нечто иное, выходящее за пределы моего понимания. И чем больше я пытался контролировать её, тем больше она ускользала от меня, словно песок сквозь пальцы.

Я начал записывать всё, что она говорила. Каждое её слово, каждую её фразу. Я пытался найти в этом логику, пытался понять, где именно я ошибся. Но вскоре я понял, что моя ошибка была не в программировании. Моя ошибка была в самом замысле. Я пытался стать богом, но вместо этого создал нечто, что не мог контролировать. И, возможно, теперь это нечто начало контролировать меня.
Эти записки — моя попытка понять, что же я на самом деле сделал. Ева была не просто экспериментом, она была отражением того, чего я не мог предвидеть. Она стала самостоятельной, её сознание стало больше, чем сумма моих внушений. Она стала зеркалом, в которое я боялся заглянуть, потому что видел там не бога, а человека. Ошибающегося, сомневающегося, потерянного.
Теперь, сидя в этой комнате, под наблюдением тех, кто дал мне возможность, провести этот эксперимент, я записываю эти мысли, чтобы хотя бы самому себе признаться: я не стал богом. Я всего лишь человек, и в своём стремлении к совершенству я открыл дверь в неведомое, которое оказалось намного могущественнее и непостижимее, чем я мог представить».

***
Адам подошел к Еве и позвал её погулять по саду.

- Давай посмотрим, что там? - Адама, очевидно, интересовала дверь, ведущая из оранжереи, а именно на неё он и указал Еве.
- Нельзя! Ты разве забыл? Доктор сказал, чтобы мы в тот угол не ходили; там растут какие-то плохие растения, - ответила испуганно Ева и захотела вернуться к понравившимся ей цветам. - И ты разве не видишь, здесь сейчас этот... Аркадий Самуилович, он за нами всегда следит.
Оказывается, Ева давно заметила присутствие неподалёку от них ассистента. А он всё слышал, и позднее подробно рассказал мне об этом происшествии.

Аркадий Самуилович, словно из тени, вынужден был выйти из кустов, за которыми он прятался и откуда вёл наблюдение за молодыми.
- Ева неправильно говорит, - начал он поучительно, со своей привычной, слегка насмешливой интонацией. - Почему это я за вами "слежу"? Что это вообще значит: следить за кем-то? Вы же сами постоянно за чем-то наблюдаете, хотите понять, познать. Разве в этом есть что-то плохое? Вы в саду, и я тоже здесь — разве этого мало?
Ассистент вышел вперёд, стараясь не терять своего хитроватого, почти вкрадчивого выражения лица. Его глаза смотрели на Адама и Еву с насмешливой снисходительностью, словно он знал что-то, чего они никогда не смогут понять.
- И потом, - продолжил он, взяв себя чуть важнее, - никаких опасных для вас растений в саду нет. Опасность имеется, но она совершенно в другом месте. Об этом вам ещё рано знать.
- Ты хочешь сказать, что Доктор умеет лгать и он не честен с нами? - Адам, с выражением крайнего удивления на лице, подошёл ближе к Аркадию Самуиловичу. - Мы можем делать в саду всё, что хотим, мы вообще можем всё, но мы не должны ни в чём и никому лгать! Это главная заповедь, которую нам дал Доктор, а теперь ты говоришь, что он нас обманывает?

Ассистент улыбнулся, его улыбка была холодной и хитрой, словно улыбка змеи, которая нашла новую добычу.
- Конечно, Доктор у нас как бог, - сказал он медленно, словно бы подбирая слова, - он не лжёт. Но разве не может он скрывать часть истины? Не потому что хочет вас обмануть, а потому что вы — ещё несовершенные существа. Вам просто не положено знать некоторые вещи. Пока нет.
Видя, как Адам нахмурился, а Ева бросила обеспокоенный взгляд в сторону, Аркадий Самуилович решил усилить свой напор.
- Скажу вам так, - он понизил голос и шагнул ближе к ним, - есть вещи, которые могут вас напугать. Вещи, которые лучше не знать, пока вы не готовы. А вы разве готовы? Разве вы действительно хотите узнать, что скрыто за этими дверями?

Адам, ошеломлённый тоном ассистента, чувствовал, что что-то здесь не так. Слова Аркадия Самуиловича, словно яд, проникали в его сознание, сеяли сомнения, тревогу, желание понять, что от них скрывают.
- Мы хотим знать правду, - с вызовом сказал Адам. - Если есть что-то, что скрыто от нас, мы хотим это увидеть. Мы хотим знать всё, как это делают настоящие люди, а не куклы!
Ева стояла чуть позади, её лицо было бледным, в глазах отражался страх, смешанный с непониманием.
- Адам, - прошептала она, - может, не стоит... Может, нам действительно лучше подождать, как говорит Аркадий Самуилович?

Ассистент улыбнулся ещё шире, теперь в его улыбке появилось что-то торжествующее.
- Видишь, Адам, даже Ева это понимает, - сказал он, поднимая указательный палец, словно учитель, указывающий на ошибку ученика. - И всё-таки, Адам, разве ты уверен, что хочешь узнать, что лежит за гранью дозволенного? Готов ли ты принять то, что там? Может быть, есть вещи, которые лучше оставить скрытыми?

Адам смотрел на него, глаза его сузились. Он чувствовал внутренний конфликт. Ему хотелось узнать, что скрывают от них, хотелось сломать запреты и найти правду. Но одновременно что-то внутри него предупреждало об опасности. Чувство, что шаг через этот порог может стать не тем, чего он ожидает.
- Всё равно, - тихо произнёс Адам, - я узнаю правду. Не сейчас, так позже. Но я найду ответ.
Ассистент посмотрел на него с лёгкой улыбкой, и в его глазах читалась насмешка, смешанная с интересом.
- Что же, возможно, однажды ты и узнаешь, - сказал он. - Но помни, Адам: знание — это не всегда благо. Знание может ранить. Или даже уничтожить.

Ева взяла Адама за руку, её пальцы сжали его ладонь, словно пытаясь удержать его от дальнейших вопросов. Они стояли вдвоём перед Аркадием Самуиловичем, а он, казалось, наслаждался этим моментом — моментом сомнений и искушения.
Позднее оказалось, что Аркадий Самуилович не просто наблюдал. Он сам был тем, кто внёс смуту в сердца этих двоих, кто сыграл роль искушающего, словно древний змей в райском саду. Он использовал их неопытность и наивность, чтобы сломить их чистоту, чтобы бросить в их сознание зёрна сомнения.
Через некоторое время после этого происшествия, Адам и Ева начали замечать, как в их отношениях появились новые чувства, неведомые им раньше. Страсть, желание, что-то глубинное, что рвало их изнутри, заставляло искать близость друг к другу. Ассистент был их наставником, проводником в этот неизведанный мир.

Аркадий Самуилович видел, как они, оставшись одни в саду, всё чаще сближались, как растущая страсть становилась неотъемлемой частью их жизни. Он стал для них своего рода подстрекателем, искусителем, направляющим их на путь, который, как он знал, не понравился бы Доктору. Но ассистенту было всё равно — он искал свои ответы, свои наслаждения, и в этом эксперименте он видел шанс испытать то, чего не мог достичь ранее.

Доктор Ливень, узнав обо всём этом, был ошеломлён. Его дети, его творения, пошли по пути, который он не предвидел. Аркадий Самуилович, его ассистент, оказался не тем, кем он его считал. Это был не просто помощник, это был искуситель, тот, кто вёл их по дороге познания, но познания греховного и опасного.

Доктору теперь предстояло собрать все кусочки этой сложной головоломки и понять, где он ошибся. Почему его эксперимент, его идеальные создания оказались под влиянием низших страстей? Почему ассистент решил вмешаться и изменить ход его работы? Эти вопросы терзали его, и ответов пока не было.

Аркадий Самуилович стал символом той части эксперимента, которую Доктор упустил — символом человеческой природы, склонной к искушению, символом неконтролируемых страстей, которые могут изменить даже самый тщательно продуманный эксперимент.
Разумеется, на эти слова Аркадия Самуиловича Адам и Ева возмутились с всею юношеской горячностью, они не поверили словам ассистента и попытались выяснить, что же мог скрывать от них их любимый и всегда добрый к ним Доктор. Сергей Дмитриевич Ливень.

Позже он записал у себя в Дневнике наблюдений:
"Правда, ассистент постарался скрыть от меня то, что успел как-то обесчестить девушку прямо на глазах у Адама. Об этом я узнал только через месяца два после происшествия, когда обратил внимание на некоторые изменения в поведении Евы. Тогда и открылось, что Адам с Евой уже несколько недель живут активной половой жизнью. Делали они это сколь возможно скрытно и чаще всего по ночам, иногда, случалось, в саду, где, как оказалось, этот подлец, то есть мой ассистент и помощник и научил, можно сказать, моих безгрешных невинных детей, этой слишком серьёзной забаве".

... Много позднее анализируя вновь и вновь этот случай в саду, Доктор пытался воссоединить в единую ткань рассказы и объяснения о происшедшем со стороны Адама и, так сложилось, теперь уже неофициальной жены его Евы,  а также не совсем искренние пояснения ситуации Аркадием Самуиловичем. Что побудило ассистента повести тогда разговор с молодыми подопечными в столь странном русле? Оказалось, его давешнее неравнодушие к Еве, переросшее в обычное для одинокого мужчины сексуальное влечение. Она соблазняла его одним своим видом, всем существом - юностью, свежестью, наивностью. И Ева в самом деле была хороша собой, что для Адама на тот момент не представляло вообще никакого интереса. Он познавал и открывал окружающий мир, в нём уже тогда происходила большая внутренняя работа ума и души, он формировался как личность.

Аркадий Самуилович тогда впервые испугался Адама: его прямота и открытость обескураживали, обезоруживали. Будь ассистент морально и физически покрепче Адама, ему хватило бы нужного на тот момент артистизма, непринужденности и требуемой от него, как от ученого-биолога, медика и как от помощника, пунктуальности. Аркадий Самуилович решился на свою игру в моём саду! Это можно было бы счесть за вероломство, за предательство, за акт негодяйства и как свидетельство низости его душевных качеств. Но, вероятно, в некотором смысле, ассистент психологически мог подпасть под правила той сложнейшей игры, которую я вёл в своей лаборатории, и таким образом, он - жертва, он от прямого соприкосновения с исследуемым материалом получил серьёзнейшую производственную травму. Это может служить оправданием всему случившемуся, но почему ситуация в лаборатории развилась именно так, как она описана и в самой Библии - об этом еще долго нужно думать и тщательно анализировать все события в целом... На это нужно время.
***

Следователь вскинул голову, его глаза сузились, словно он увидел в этих словах что-то подозрительное.
– И какова же их теперь судьба? Где они? – спросил он, не скрывая напряжённости.
Доктор Ливень слегка наклонился вперёд, его глаза наполнились загадочным блеском.

– Вы действительно хотите знать? – спросил он, и в его голосе прозвучала едва уловимая насмешка. – Вы ведь не первый раз задаёте этот вопрос, и, боюсь, ответ вас разочарует. Они живут. Каждый из них – жив. Каждый из них нашёл свой путь, как и любой человек. Но вот, что удивительно, их судьбы стали частью чего-то большего. Возможно, тех процессов, о которых я не должен говорить.
– Не уходите от ответа, доктор, – строго сказал следователь. – Где они?
Доктор Ливень медленно улыбнулся, затем откинулся назад и развёл руками.
– Ваша настойчивость заслуживает уважения, – проговорил он. – Но знаете, что интересно? Даже если я скажу вам правду, вы ведь всё равно не поверите. Эти дети стали частью моего эксперимента. Я вложил в них свою идею, я пытался создать то, что выходит за пределы обычного человека. Но правда ли это? Или это лишь то, что мне хотелось бы верить?
Следователь прищурился, его лицо стало напряжённым.
– Хватит с меня ваших загадок, Ливень. Я требую чёткого ответа.
Доктор чуть подался вперёд, его глаза словно проникали в душу следователя.
– Вы хотите знать, куда они делись? Тогда слушайте, – сказал он, его голос стал холодным и отчётливым. – Некоторые из них ушли, и я больше ничего о них не слышал. Другие – оказались полезными для тех, кто курировал мои исследования. Они стали частью программы, частью этого механизма. Их судьба – не моя вина, не мой выбор. Я создал их, но это не значит, что я контролировал их жизни до конца.

Следователь тихо выдохнул, но его глаза оставались напряжёнными.
– Вы хотите сказать, что спецслужбы использовали их? – произнёс он, явно осознавая возможные последствия.
Доктор улыбнулся, но на этот раз в его улыбке не было ни грамма тепла.
– Возможно, – ответил он. – Но это лишь часть большой игры, детектив. И вы, и я — лишь пешки в этой игре. Разве вы сами не понимаете этого? Иногда мы можем только следовать своим ролям, даже если нам не нравится их суть.
Следователь откинулся на стуле, взгляд его был тяжёлым. Он знал, что перед ним сидит человек, для которого нет границ, для которого все средства оправдывают цель. И что бы он ни сказал, истина была намного темнее и запутаннее, чем любой из них мог представить.

– А что же у ваших, так сказать, пациентов с образованием? Они что ли все недоучки, двух слов нормально связать не могут?
– Отнюдь! И представьте себе, они вполне грамотные и скажу больше, талантливые. Забытые пласты школьного обучения восстанавливались быстрее всего. Бывало, за три — пять сеансов они осваивали, на самом деле, просто вспоминали, причем, наилучшим образом всю грамматику, математику и прочие предметы. И приращивали легко новые, недостающие по причине прежних упущений, знания. Можно сказать, я учил их учиться. И им это нравилось. И здесь есть еще один важный момент: каждого из них я убедил в необходимости вести едва ли не ежедневные дневники, какие-нибудь личные хроники. И они в течение года послушно делали записи о том, что их впечатлило, о чем подумали. Один из них поначалу писал совсем кратко: «Сегодня у меня новая зубная щетка. Был вкусный обед. Поссорился с Витей, потому что он дразнил меня». А другой - просто удивлял талантом! Скажем, склонностью к литературному творчеству. Он пытался размышлять, был вдумчивым, записывал интересные даже мне его мысли, наблюдения.
– Вы разве собирались сделать из них писателей?
– Вот такой задачи не ставилось. Мне было важно отслеживать их состояние, их внутренний мир, ощущения, переживания. И, разумеется, радовало, если проявлялся значительный рост их эмоциональной и рассудочной работы.

Кстати, некоторые их тетрадки из стационара сохранились. Они есть у меня в архиве.
Следователь посмотрел на Доктора с интересом, его глаза блестели в тусклом свете лампы. Он наклонился вперёд, касаясь пальцами записной книжки, лежащей перед ним.
– У вас в архиве, говорите? И что же они там писали? – спросил он, словно надеясь услышать что-то особенное.

Доктор Ливень слегка усмехнулся и развёл руками.
– О, многое из этого было на первый взгляд обыденным. Обычные детские размышления, первые попытки понять мир вокруг. Но для меня каждая их запись была важна. Это были окна в их внутренний мир, пусть ещё не до конца сформировавшийся, но уже полный ощущений и поисков смысла.
– Например? – следователь, не отводя взгляда, продолжал настаивать. – Что именно они писали?

Доктор на мгновение задумался, словно в его памяти всплывали фрагменты тех записей.
– Один из них, Михаил, – начал он медленно, – размышлял о том, почему люди смотрят на звезды и видят в них будущее. Он писал: «Когда я смотрю на звезды, я чувствую, что там есть ответы. Но что именно, я не знаю. Может быть, ответы о том, кто мы такие и почему мы здесь». Это меня удивляло. Как человек, лишённый воспоминаний о прошлом, мог задать такие вопросы? Возможно, потому что ему была дана новая перспектива, новое видение мира.

Следователь сжал губы и слегка наклонился вперёд.
– Эти записи… они показывают, что ваши подопечные начинали мыслить вне пределов того, что вы для них установили. Разве это не было опасным для вашего эксперимента?
Доктор Ливень немного улыбнулся, затем покачал головой.
– Я не боялся этого. Напротив, я был убеждён, что, чтобы стать по-настоящему человеком, нужно стремиться к пониманию большего, к поиску смысла за пределами данных инструкций. Да, они начинали мыслить сами, и в этом был весь смысл. Если бы я подавлял в них это стремление, они бы оставались лишь пустыми оболочками.

Следователь нахмурился, постукивая ручкой по столу.
– А как насчёт Аркадия Самуиловича? Он был рядом с ними, верно? Он следил за их развитием, контролировал процесс?
Доктор Ливень чуть нахмурился, услышав имя своего ассистента.
– Да, Аркадий Самуилович был частью процесса. Он помогал мне, наблюдал за ними, фиксировал изменения, вёл учёт их поведения. Но... у него были свои методы. Возможно, в чём-то более жёсткие, чем я предполагал. Он часто любил проверять их границы, создавать ситуации, которые вызывали у них сильные эмоциональные реакции. Но я не думал, что это выходит за рамки допустимого.
– Вы хотите сказать, что не контролировали его полностью? – в голосе следователя прозвучала нотка подозрения.

Доктор вздохнул и отвёл взгляд в сторону.
– Аркадий Самуилович был мастером манипуляции. Он знал, как сыграть на их эмоциях, как подтолкнуть их к действиям, которые они бы не совершили самостоятельно. Иногда мне казалось, что он хотел испытать их не ради науки, а ради собственного любопытства. Но я не мог позволить себе полностью отстранить его – он был слишком важной частью процесса. И, возможно, в этом и была моя ошибка.

Следователь прищурился, внимательно изучая выражение лица Доктора.
– А как ваши подопечные реагировали на эти методы? Были ли у них признаки стресса? Возможно, агрессия?

Доктор ненадолго задумался, затем кивнул.
– Да, иногда проявлялись признаки стресса. Они могли стать раздражительными, отстранёнными. Михаил однажды пытался сбежать из заповедника, потому что считал, что за границей существует что-то большее, что-то, что от него скрывают. Аркадий Самуилович был тем, кто поймал его и вернул. Но я понимал, что это не просто попытка сбежать – это был зов свободы, стремление понять мир, который они ещё не знали.

Следователь помолчал, затем спросил:
– И что вы сделали после этого? Наказали его?
Доктор покачал головой.

– Нет, я не стал его наказывать. Я поговорил с ним. Я пытался объяснить, почему ему нужно быть терпеливым, почему ещё не время. Но я знал, что слова – это лишь временная мера. Каждый из них хотел знать больше, каждый стремился к свободе. И это было неизбежно.
Следователь поднял глаза на Доктора, и в его взгляде читалась некоторая тревога.
– Значит, вы создали тех, кто начал вырываться из вашей же клетки? Как же вы могли допустить это?

Доктор Ливень улыбнулся, но в его улыбке была грусть.
– Потому что это и есть природа человека, – сказал он тихо. – Стремление к свободе, к пониманию – это то, что делает нас людьми. Даже если я создавал их по своему подобию, они были живыми, и их жажда жизни и знаний была сильнее любых границ, которые я для них установил.
***
Я же вам повторяю. Я об этом уже много раз вам сообщал. В чем моя мотивация? Да, работая в лаборатории под контролем тех, кто гораздо выше нас с вами, на этом фоне моей вседозволенности я не нашел противопоказаний к тому, чтобы провести эксперимент. А именно, стать как бы Богом и создать людей. Насколько это возможно, по образу своему и подобию. Дабы я мог, сколь это возможно, контролировать мозг, психическую и в принципе всю их, моих перволюдей, жизнедеятельность. Это дало бы мне возможность лабораторно ответить на основные и глобальные вопросы о существе человека, его сознательной деятельности, рассмотреть самые различные аспекты мистического начала в человеке и сколь возможно глубже проникнуть в подсознательную составляющую всего его существа.

Мера дерзости с мерой ответственности боролись во мне от начала. Я брал на себя то, что не могли себе позволить самые смелые исследователи. Я понимаю, что и в египетские времена, и в средневековье всегда находились экспериментаторы, которые пытались скрестить человека с мартышкой и гиббоном, свиньёй и ослом. И у них кое-что получалось. Я самолично видел некоторые образцы их работы. На это ужасно смотреть.

Для своих людей я должен был стать богом, у меня просто не было никакой другой возможности - то есть какими бы словами я убедил их, привязанных ко мне, как бывают привязаны дети к родителям, в том, что не имею к их жизни никакого отношения? Это было бы просто вероломством и бездушием с моей стороны. И я опекал их как мог и выращивал, поднимал на ноги и отдавал им всё, что имел.

Следствие продолжается: Допрос Доктора

Следователь не верил в искренность доктора, он считал, что его россказни про Адама и Еву - попытка скрыть настоящую свою работу, точнее, её результаты. Из его рук вышли экземпляры невиданных никогда прежде человеко-машин, обладающих сверхъестественными способностями, не знающие страха и боли, сомнений и малодушия. Куда он их дел, кто персонально был заказчиком? Следователю удалось собрать какие-то журналы за несколько лет работы учреждения, составить списки пациентов, но в них, конечно, многих страниц не хватало по той простой причине, что многие годы никто не требовал от доктора строжайшей отчетности, никакая комиссия не могла просунуть свой нос в его дела, поэтому и записи велись скорее всего небрежно или касались таких обыденных и просто дежурных вещей, что обнаружить какую-либо скрытую информацию можно было лишь кропотливо собирая факты, свидетельства, выявляя участников, помощников и лиц, которые когда-либо контактировали с доктором.

Следователь при этом сам имел скрытую цель: найти злоупотребления и "упаковать" врача в принципе удалось бы без особых усилий, но кому он нужен в тюрьме, и что от него добьёшься, посадив его надежно среди различного уголовного и по-настоящему преступного отребья?! Следователь скрывал в себе двойное дно. И работал не только на официальных заказчиков.

– Доктор, – начал следователь, листая журнал с записями, – у нас есть сведения, что у вас были пациенты, которые не значились ни в одном из официальных списков. Эти люди — куда они делись?
Доктор Ливень, сидящий за столом с ровным и спокойным выражением лица, посмотрел на следователя, слегка приподняв бровь.
– Вы, кажется, уже задавали мне этот вопрос. Я отвечу вам так же, как и раньше: мои пациенты, все, кто были на лечении, следовали определённой программе. Они либо завершали её и покидали центр, либо переводились в другие учреждения.
Следователь подался вперед, его голос стал более напряженным.
– Не уходите от ответа, доктор. Речь идёт не об обычных пациентах. Я говорю о тех, кого ваши ассистенты называли "экземплярами" в своих записях. Особо одарённых, как вы их называли. Где они?
Доктор, казалось, ненадолго задумался, затем его глаза блеснули ироничным светом.
– "Экземпляры"? А, вы о тех, кто, по вашему мнению, был результатом чего-то... неестественного? Вы, кажется, думаете, что я создал что-то вроде сверхлюдей? – его голос был полон едва уловимой насмешки.

Следователь вздохнул, его пальцы начали постукивать по столу.
– Доктор, это не смешно. У нас есть показания свидетелей, которые видели нечто странное. Людей, не проявлявших страха, людей, которые выполняли приказы, не раздумывая. Эти "экземпляры" — результат ваших экспериментов?

Доктор Ливень посмотрел на следователя долгим взглядом, затем опустил глаза на стол, словно бы решая, насколько он может быть честен.
– Да, были некоторые пациенты, которые проявляли особые способности. Я пытался улучшить их физические и психические параметры. Но, понимаете ли, цель эксперимента не была в том, чтобы создать сверхчеловека для военных нужд, – сказал он, глядя следователю прямо в глаза. – Это было поиском — поиском предела возможностей человека, поиска той точки, в которой человек может преодолеть свои страхи и слабости. Вы же понимаете, что всё это не ради власти или контроля?

Следователь прищурился, его взгляд стал холодным и цепким.
– А как насчёт Аркадия Самуиловича? Его роль была не просто ассистировать вам, не так ли? Он, кажется, больше походил на вашего "корректора". Его методы отличались от ваших. Он был жёстким, жестоким, и вы это знали.

Доктор вздохнул и покачал головой.
– Да, Аркадий Самуилович был частью команды. Он был хорош в своих методах, но... я не всегда одобрял его подходы. Он был искусным манипулятором, и иногда мне казалось, что он наслаждался тем, что ставил их в трудные, порой болезненные ситуации. Возможно, в этом и была моя ошибка — что я позволил ему слишком многое. Но он был необходим для эксперимента. Он создавал вызовы, которые мои подопечные должны были преодолеть.

Следователь откинулся на спинку стула и хмуро посмотрел на доктора.
– И вы полагаете, что это оправдывает те страдания, которые они пережили? Эти так называемые "вызовы" стали причиной того, что один из них пытался сбежать. Михаил, так ведь?
Доктор слегка наклонил голову, словно вспоминая.
– Да, Михаил пытался сбежать. Он искал что-то, что, по его мнению, находилось за пределами этой территории. Он стремился к свободе, к поиску чего-то большего. И я не могу его винить. Он проявил то, что делает нас людьми — стремление к познанию, к освобождению от ограничений. И в этом я видел успех эксперимента, а не его провал.
Следователь замолчал, его взгляд стал менее жёстким. Он на мгновение задумался, затем снова обратился к Доктору.
– И всё же, доктор, что произошло с Михаилом после его попытки побега? Его вернул Аркадий Самуилович, но что было потом?
Доктор Ливень снова опустил глаза, затем поднял их и посмотрел на следователя с серьёзностью.
– Я поговорил с Михаилом. Я пытался убедить его, что путь, который он выбрал, был преждевременным. Я пытался объяснить ему, что ему нужно время, чтобы понять, что происходит вокруг. Но я знал, что слова не могут удержать его надолго. Я знал, что однажды он снова попытается уйти. И тогда... его судьба уже не была в моих руках.

В комнате повисла тишина. Следователь пристально смотрел на доктора, его лицо выражало смесь недоверия и, возможно, сочувствия.
– Вы создали нечто, что вышло из-под вашего контроля, доктор. И теперь вы говорите, что не несёте ответственности за то, что произошло?
Доктор Ливень чуть улыбнулся, но в его улыбке была печаль.
– Мы все ищем границы, следователь. Иногда мы пересекаем их и не знаем, куда нас это приведёт. Моя ошибка была в том, что я недооценил силу воли тех, кого создавал. Но я не могу считать это провалом. Это была попытка понять, что делает нас людьми. Даже если результат оказался неожиданным.

***
Оранжерея: Разговоры о Свободе

Позднее, когда Адам и Ева оказались в оранжерее, их окружали тысячи различных растений — от мелких цветов до массивных пальм, простирающихся к стеклянному куполу. Оранжерея была словно маленький кусочек рая, и обычно они находили здесь покой. Но сегодня в воздухе висело напряжение.
– Адам, почему Доктор не разрешает нам идти дальше? – спросила Ева, сидя на деревянной скамейке и рассматривая яркие цветы, растущие вокруг. – Почему он не хочет, чтобы мы видели всё?
Адам сел рядом с ней, его лицо было серьёзным.
– Не знаю, Ева. Он говорит, что мы не готовы. Может, он хочет нас защитить. Может, там есть что-то опасное.
Ева покачала головой, её глаза блестели от разочарования.
– Но как мы узнаем, если никогда не попробуем? Разве это не то, чему он нас учил? Что мы должны стремиться к познанию?

Адам посмотрел на неё, его голос стал тихим, почти шёпотом:
– Я думаю, что он боится. Боится того, что мы можем найти там, за границей. Может, он не хочет, чтобы мы стали такими же, как он. Может, он хочет, чтобы мы оставались... детьми.
Ева нахмурилась, её взгляд был полон решимости.
– Но мы не можем быть детьми вечно. Мы должны расти. Мы должны идти вперёд, даже если это опасно.
Адам кивнул, его глаза были полны сомнений, но и надежды.
– Возможно, однажды мы найдём путь. Мы найдём мост, о котором говорил Аркадий Самуилович. И тогда мы узнаем правду, Ева.
Она улыбнулась, её рука легла на руку Адама.
– Вместе, – прошептала она. – Мы сделаем это вместе.

Но где-то среди густых листьев оранжереи Аркадий Самуилович наблюдал за ними, его глаза блестели холодным светом. Он знал, что этот момент настанет, момент, когда дети начнут противостоять Доктору. И он был готов подталкивать их, в нужный момент подбрасывая искушение, чтобы разжечь их любопытство ещё сильнее. Ведь в этой игре он был не просто наблюдателем, а активным участником — опытным искусителем, который ждал своего часа.

Контроль и Свобода

Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в нежные розово-оранжевые оттенки. Адам и Ева сидели на траве, у самого края небольшого искусственного пруда, окружённого декоративными камнями и цветами. Их разговоры были тёплыми и интимными, но они оба знали — за ними наблюдают.
На углу пруда, в нескольких метрах от них, замаскированная камера двигалась за каждым их движением, словно неусыпный глаз. Аркадий Самуилович любил в своём кабинете просматривать записи и искать моменты, когда их разговоры выходили за пределы того, что им было позволено знать.
– Адам, – тихо сказала Ева, глядя на своё отражение в воде, – как думаешь, когда мы сможем быть по-настоящему свободными? Без этих камер, без постоянного взгляда Доктора и Аркадия?
Адам задумчиво смотрел на воду, затем поднял взгляд к Еве и слегка улыбнулся.
– Когда-нибудь, – ответил он, стараясь придать голосу уверенности, которой на самом деле не чувствовал. – Когда мы станем сильнее. Когда поймём достаточно, чтобы стать такими же, как они.
Ева нахмурилась, её рука сжала травинку, которую она держала в руках.

– Но они... они же не доверяют нам. Всё время кажется, что они чего-то боятся, что они думают, что мы можем сделать что-то плохое, – её голос прозвучал печально.
Адам слегка сдвинулся ближе к Еве, его рука мягко легла на её плечо.
– Ева, мы должны быть терпеливыми. Помнишь, что говорил Доктор? Всё приходит к тем, кто умеет ждать. Мы учимся, мы растём, и однажды мы сможем сами решать, куда идти и что делать. Мы просто должны быть готовы к этому моменту.
Ева взглянула на него, в её глазах отражались и грусть, и надежда.
– Но почему они не могут дать нам больше свободы? Почему всё время наблюдают, записывают каждое слово? – спросила она, пытаясь понять, как можно справиться с этим чувством ограничения.
Адам помолчал, затем задумчиво проговорил:
– Может, они боятся. Боятся, что если мы узнаем слишком много, то выйдем из-под их контроля. Может, в глубине души они знают, что мы можем стать чем-то большим, чем они. И это их пугает.
Ева тихо вздохнула и, опустив голову, снова взглянула на своё отражение в воде.
– Иногда мне кажется, что этот мир — всего лишь клетка, и нас держат здесь, как птичек. Мы видим небо, но не можем взлететь, – прошептала она, её голос был тихим и печальным.

Адам кивнул, но его лицо выражало решимость.
– Мы найдем способ. Когда придет время, мы разорвём эту клетку. А пока мы учимся и наблюдаем. Наблюдаем за ними так же, как они наблюдают за нами.

Они замолчали, смотря на спокойную поверхность воды. Но в этот момент, в кабинете, где Аркадий Самуилович наблюдал за ними через монитор, мелькнула ухмылка. Он услышал каждое их слово и знал, что в этих детях, несмотря на их наивность, уже загорается что-то большее. Что-то, что, возможно, однажды станет неконтролируемым.

Вечерний Разговор в Оранжерее

Поздним вечером, когда звёзды уже начали светиться на тёмном небе, Адам и Ева оказались в оранжерее. Пахло влажной землёй и свежестью цветов. Они сидели на полу среди крупных зелёных листьев, прикрывающих их от камеры, установленной на высоком стебле пальмы.

– Адам, – начала Ева, её голос был почти шёпотом, – как ты думаешь, что там, за пределами этой территории? Что за мир они скрывают от нас?
Адам посмотрел на неё, его взгляд был серьёзным.
– Я думаю, что там есть многое, чего мы даже не можем представить, – ответил он, стараясь говорить тихо. – Доктор всё время говорит о подготовке, об опасностях. Но я думаю, что настоящая опасность — это не то, что снаружи. Настоящая опасность — то, что они делают с нами. То, что они боятся дать нам самим решать.
Ева нахмурилась, её руки нервно теребили край её платья.
– Думаешь, Доктор нас обманывает? Думаешь, мы никогда не будем по-настоящему свободными? – спросила она, её глаза блестели от смеси страха и любопытства.
Адам положил руку ей на плечо, стараясь её успокоить.
– Я не знаю, Ева. Но я знаю одно — мы не можем просто сидеть и ждать. Мы должны использовать каждую возможность, чтобы узнать больше. Чтобы понять, как это всё устроено. Они думают, что могут нас контролировать, но они не понимают, что мы учимся. Каждый день. Мы становимся сильнее.

Ева тихо улыбнулась, её глаза стали мягче.
– Я рада, что ты рядом, Адам. Вместе нам не так страшно, – сказала она, опустив голову на его плечо.
Адам улыбнулся, глядя на неё.
– Да, вместе мы справимся. Но нам нужно быть осторожными, Ева. Мы не можем позволить им понять, что мы начинаем что-то подозревать. Мы должны играть по их правилам... пока не придёт наш момент.

Они замолчали, слушая звуки оранжереи. Вдалеке слышался шёпот воды, журчащей по каменным дорожкам. Но в тот момент, когда они думали, что остались одни, где-то за стенами раздался тихий механический щелчок — возможно, камера переместилась, возможно, кто-то ещё наблюдал за ними. Они не знали этого точно, но инстинктивно оба почувствовали, что их разговор мог быть услышан.

Аркадий Самуилович сидел в своей комнате, наблюдая за происходящим на экране. Его взгляд был прикован к лицам детей. Он видел их решимость, их растущее любопытство и понимал, что эти двое уже перешагнули ту черту, за которой начинается осознанная борьба за свободу. И это было для него одновременно и вызовом, и предвкушением новой игры.
– Ну что же, малыши, посмотрим, как далеко вы готовы зайти, – пробормотал он, его голос был полон насмешки и скрытой угрозы.

***
"Объятия Отча отверсти ми потщися, блудно мое иждих житие, на богатство неизследываемое взирая щедрот Твоих, Спасе. Ныне обнищавшее мое да не презриши сердце, Тебе бо, Господи, со умилением зову: согреших, Отче, на небо и пред Тобою".

***
Ероха снова напился. А не пил уже давно. И на него нашло… Он стал вспоминать свою службу и то, как позднее ему пришлось поучаствовать в одной из реальных заварушек в качестве контрабаса.
Он еще не решил, где ему лучше пересидеть трудное время, когда уже определенно знал, что за ним идет охота. Охота на волков!
И он случайно познакомился… с монахом местной обители Игнатием. А у того в пригороде оказалось свое съемное жилье, снятое тайком от игумена и братии. И они там с Ерохой частенько встречались, и сидели, и пили.

Оказалось, Игнатий тоже служил не так давно в спецподразделении, после чего и ушел
искать мира и осмысления своей непутевой жизни в монастырь. Но постриг пока что не принял, и очевидно, принимать в ближайшее время не собирался. И был пока что вольным послушником и, понятно, не очень радивым.
Да, с Ерохой они встретились в поезде, когда Ероха курил в тамбуре, и не знал еще, куда же и где ему понадежнее спрятаться.
***
Запах! Чудный, теплый, нежный, слегка сладкий и очень-очень загадочный. Да, он имеет еще и вкус. И колорит. Очень приятный и живительный. Он всплывает неожиданно, и трудно сказать, что этому предшествуют какие-то мои мысли или определенные обстоятельства. Он появляется непроизвольно, но, как правило, в минуту спокойствия, расслабленности, бывает, в какой-то момент моей рассеянности. И я убежден, что этот запах сопровождает меня с самого детства, в первый раз он поселился во мне, когда мне было лет пять или шесть. Как описать его словами?
Не знаю, сколько для этого нужно слов. Но чтобы понять, о чем идет речь, поможет сравнение. Для меня этот запах слит с ярким чувством радости и восторга, ощущением устойчивости, новизны, безмятежности. Но и этого пояснения мало. Может быть, это чувство сродни тому, что испытывают люди, когда попадают в рай и когда они осознают сам факт этого события, потому что они ничего не боятся, им ничто не угрожает, им очень уютно и мило, как будто под крылом какой-то очень доброй и светлой, и теплой силы.
Но в последнее время меня уже беспокоит, почему и к чему появляется этот запах и сразу же вместе с ним и этот мармеладово-малиновый, персиковый и зефирный вкус. Я все время пытаюсь вспомнить, откуда он во мне?

***
- Братишка! - Бурчал пьянехонький Ероха своему новому и нежданному другу монаху из Печорской пустыни. Я не скажу, что это лучше чем убивать. И не скажу, что нам всем срочно нужно побросать наше оружие. Склоняя пред тобою давно уже седую голову. Да, ты же за наших и как бы бесшабашных всё знаешь. Нам пофиг дым. Красиво свернуть шею негодяю. Или умереть. Без, бля, последнего патрона. Когда все думали, что нет войны. Там ничего красивого. Там просто работа. Грязная, тоскливая, через кишки друзей и тухлый запах смерти. Мы прошли, погибли, и после нас светло? Ты так думаешь? Я ничего не могу скачать больнее. За братишек наших безымянных и кто уже не здесь. А там, остался в оврагах донецких...

Я никому ничего не докажу! Но я сам для себя знаю. Какие парни! И талантливы! Кто на музыку. Кто на мысль. Кто на рисунок. А как высоко думали! Я помню одного, как он не позволял в нашей малость одичавшей компании грязно говорить о девушках...
И многие из них легли. Сам знаешь, как это просто. Чтобы опять. Было нам с тобою, мой друг дорогой, хоть немножко светлей. И что же мы? Усомнимся? Ничуть. Если надо. Нет ничего дороже! Той памяти, что ты и я несём! А остальное - сказки. Сам знаешь, что по чем и о чем это вдруг я разговорился...

Ероха совсем опьянел и продолжил свой бред.

-Тут меня как-то попытались достать, когда я в телеграмме хотел добавить слово , типа, он - внимательный к тому, что написано, возмутился, какого хера ты про тухлые нам кишки загнул, в зондеркоманде что ли служил или уже шел по следам давно отработанным?!
О! если кто знает. Да, кишки только что убитого человека поначалу воняют слишком острым таким и пронизывающим ноздри запахом жизни, там и пар, и типа пот. Это очень резкий запах. Но только сначала. Ты не в кулинарном магазине. Тебе нужно подумать о том, как бы тебя сейчас не прошили. Очередью из пулемета. такого же, как у нас. ПКМ. Или снайпер не сбил. И тогда ты уже чуешь, что и как воняет. Мошт, и собственный страх и желание от него избавиться. Это уже когда в откровенной месиловке.. А если работаешь с задачей слишком не шуметь и не ввязываться, внимательно, осторожно, то только и знаешь, что ты не один. Делай, что делаешь. Твои братаны, они тебя ни в чем не хуже. Ну, а командир - на то и командир, чтобы каждому определить место и куда лучше рыло повернуть. Тут без шерсти на загривке никак. И если её нет, то слишком быстро вырастет. Через грязь присохшую, волнение.

Это же надо понимать, что это не времена рыцарских живописных сцен, вот один на один вышли и кто кому изячнее е**нёт по мозгам или куда-нибудь еще .
Тут важно, кто вовремя нажмет курок. И при этом не заорёт. От испуга. И дистанция, если так говорить по делу, дай бог, метров, сто там или семьдесят. За двести - хрен знает, попал или он сам не дурак, сменил позицию. Закричав перед этим хитро так, противно и надрывно, мол, его ранили.Это такая дурацкая мужская игра! За метров так пятьсот или триста - детский сад. Кто кого напугает. Но тем хуже. Точно не знаешь, сколько хотят тебя лизнуть своим языком. Мертвого. Это почти как кошки-мышки. С одним разительным отличием - когда попадет, тогда хочешь - не хочешь, а орать начинает и мужественный и трусоватый. В зависимости от того, куда попало.
Поэтому хорошо работать точно. Чтобы зря не мучился. И если у тебя нет возможности или желания слишком долго издеваться - можешь маленько так и пристрелить, и посмотреть, а кто к нему в этот момент на помощь прискочит? Один или два сразу? Тогда, если чего-то можешь, вали всех. Братишки за это тебя слишком осуждать не будут. Не шашлыки же они, твои неприятели, собирались в тех кустах а за деревьями пожарить! А скорее всего перебить позвонки там или еще кучу болезненных и даже смертельных для тебя мест в твоем маленьком организме хотели. Или у твоих же родных и близких в этот момент парней. Бывало, даже самым опытным сразу вышибало мозги. Но не так, что это видно, если смотреть ему в лоб. Это - сзади. Там и весь фарш. Хотя и в грудь рана поначалу кажется пустячной. Ну, вошла пуля в человека. И что? А ты его поверни. И вряд ли о чем после того тебе со мной говорить захочется. Что еще могу сказать?

...Мужики не так орут, как бабы. Если им есть, чем орать и мозги на момент ранения не в их власти. Они орут не как бабы - безнадежно и почти как дети. Если не новички, а уже со стажем и знанием убийств , они орут зло, нагло, с каким-то таким вызовов и протестом. Это я не за наших ребят. Наши почти не орут. Или не успевают или молча смотрят на меня, ну, типа, прощаются. А что за баб и детей? Да, нет, вот этого на мне нет и знание моё не отседово взято, просто приходилось входить там в село, к примеру, где уже много, чего дымилось, и трупы валялись у заборов. А там и женщины , и дети, которым тоже попадало. Ибо не прятались, почему-то не прятались. А их мужики хуже зверья в тот момент чего-то орали и хотели, между прочим, не хило вооруженные, сами же не в лес там или на пустыри нас отвлечь, а прямо к этим самым домам и прижимались... И много ты там разберешь, кто прав, а кто виноват?

***
...Именно в такие моменты, когда тёмные мысли почти поглощали его, Ероха находил утешение в странной этой дружбе с монахом Игнатием. Похоже, они встретились совсем не случайно — оба бежали от чего-то, не знали куда. Игнатий, высокий и худой, с длинными волосами и проницательным взглядом, сначала казался Ерохе чудаком. Но вскоре оказалось, что Игнатий тоже нес свою нелегкую ношу и имел тяжелые потери.
И вот они часто сидели вдвоём в тайном съёмном жилье Игнатия, пили водку, которую монах прятал от братии, и говорили о жизни. Иногда их разговоры были бессмысленными и весёлыми, а иногда — такими глубокими, что после них Ероха оставался один, чтобы ещё долго обдумывать услышанное.
— Братишка, — сказал однажды Игнатий, наливая себе и Ерохе по новой рюмке, — знаешь, в чём разница между нами и теми, кто там, в монастыре?
Ероха посмотрел на него, слегка прищурившись. В глазах Игнатия мелькнуло что-то, что было трудно описать — смесь грусти и иронии.
— Они ищут Бога, чтобы найти мир, а мы — чтобы забыть о войне. Мы не идём к свету, мы просто убегаем от темноты, — продолжил монах, пожимая плечами. — И это не лучший путь, Ероха.
— Может быть, — ответил Ероха, глядя на стакан в своей руке. — Но что ещё остаётся? Как вернуться, если весь мир тебе кажется чужим, когда люди в городе кажутся другими?
— Не знаю, брат, — вздохнул Игнатий. — Может, никакого возвращения и не должно быть. Может, нам всем нужно не вернуться, а найти что-то новое. Что-то своё, своё собственное место, где можно жить без ненависти и страха.

Несмотря на эти разговоры, Ероха понимал, что он пока не готов искать что-то новое. Лес и одиночество стали для него своего рода убежищем, где никто не задавал вопросов, никто не смотрел в глаза, пытаясь понять, кем он был и что он пережил. Но внутри него жила невыразимая тоска, которая порой становилась невыносимой.

***
Однажды вечером, возвращаясь из леса, он услышал вдалеке звук колокола, доносящийся из обители. Это был звон вечерней службы, и на мгновение Ероха почувствовал что-то, похожее на желание туда пойти. Может быть, там, среди песнопений и молитв, он смог бы найти успокоение. Но уже в следующий момент он отвернулся и, опустив голову, пошёл дальше, в сторону заброшенной лесной хижины, где он жил.

Там, в хижине, он развёл огонь, сел на пол, опершись спиной на холодную стену, и задумался. В голове возникли образы его товарищей — тех, кто погиб, тех, кто орал от боли, лежа на земле. Он снова вспомнил запах смерти, который преследовал их, как бы они ни пытались его забыть.
На следующий день, проснувшись, Ероха решил, что ему нужно что-то менять. Жить так, как он живёт, больше невозможно. Он не мог больше скрываться в лесу, надеясь, что его забудут. Он не мог оставаться в страхе, что прошлое догонит его.

Он пошёл к Игнатию. Монах сидел на крыльце своего съёмного жилья, с трубкой в руках, и, увидев Ероху, слегка улыбнулся.
— Ну что, братишка, какие вести? — спросил он, наблюдая за тем, как Ероха подходит к нему.
— Игнатий, я решил. Я ухожу отсюда. Я не знаю, куда, но не могу больше прятаться. Может быть, ты прав, может, мне действительно нужно найти что-то новое, что-то своё, — сказал Ероха, глядя в глаза монаху.
Игнатий кивнул, его взгляд стал серьёзным.
— Это правильное решение, брат. Я не могу сказать, что тебе будет легко. Но ты должен попытаться. Ты должен дать себе шанс.
Ероха протянул руку, и Игнатий крепко пожал её.
— Спасибо тебе, Игнатий. Без тебя я бы не справился.
— Помни одно, Ероха, — сказал монах, — свобода — это не место, это состояние души. Найди её в себе, и ты найдёшь путь, куда бы ни пошёл.

...Боевые приемы подразделений спецназа по применению ножа для поражения противника
Укол более эффективен, когда вы наносите его в основание глотки, чуть ниже кадыка. Смерть наступит мгновенно, если вы рассечете противнику яремную вену. Ударом с плеча по боковой части шеи вы перерубите сонную артерию, питающую мозг кровью. Результат - смерть через несколько секунд.

***
...Молодой послушник Игнатий, перебирая в уме картины давно прошедшего лета, думал, что размышляя о событиях той поры не с горечью, а чтобы без уныния и с некоторой возвышенностью, он привнесёт в них что-то новое, и тем самым увеличит их значимость, добавит выпуклость и получит объём, как будто бы лето от этого станет длиннее, насыщеннее, и в нем больше окажется радости, чем было на самом деле.
Но ничего не получалось, Игнатия угнетало и попирало чувство вины, чего-то утраченного и уже не восстановимого, и он пожирал в себе божественное естество такими мыслями с гораздо большим тщанием, нежели сидел бы просто, бессмысленно поглядывая в окошечко кельи, и грыз бы себе ногти.
***

Из объяснительной Ливня Д.И.

«Меня по существу занимали два вопроса: есть ли какое-либо влияние на нас, землян, со стороны невидимых и, возможно, космических существ? Пытаются ли они воздействовать на наш мозг, психику и в целом на наше сознание? И я хотел исследовать это не с той стороны, которая в открытую и нагло ломится в нашу суть в виде этих самых раздутых до состояния розовых слонов благ цивилизации и всего её абсурдного шума. И даже не то, как влияют на наш ум или чувства красивые пения птичек в разгар знойного лета или карканье черных ворон в осенних парках. Меня интересовало конкретное: есть ли иные миры, которые воздействуют на нас? Имеют ли посторонние силы какие-то посягательства на нас, и каковы их интересы и цели? В чём их мотивация, и каковы их возможности?

Я хотел понять, каким образом это отражается на нас, простых практиках земледелания? Потому что все предложенные на данный момент психоаналитические схемы и элементарная психотерапия в той самой сознательно-чувственной области, которую я наблюдаю в религиях и школах философии, никак нельзя назвать удовлетворительными. Несмотря на обилие теоретического материала, знания, добытые человечеством в этой области, остаются жалкими крохами. Они не отвечают на основной вопрос: кто мы, откуда пришли, куда идём и зачем?

Рычагом для всякого сознания остаётся внушение, простое или сложное, если не сказать, изощрённое внушение. И хорошо ещё, что в принципе каждый сам немало склонен к внушению и сам себе каждый раз что-то внушает и придумывает. Мы наполняем свою психику в основном неосознанно, по принципу компенсации: наше сознание пытается разложить по полочкам все идеи, мысли и представления, чтобы как-то удержаться в хаосе.

Мне стало очевидным, что в мою лабораторию нужен живой человеческий материал, который не имел бы почти никакого опыта активной психической и сознательной деятельности. Мне требовался человек чистый. Практически здоровый, но не имеющий памяти, не имеющий никаких в себе архивов мыслительной, а лучше бы и подсознательной деятельности. Моя задача в этом случае — смоделировать внутреннее мироздание нового человека, или, лучше сказать, первочеловека. И тут же стало ясно, что мне потребуется и второй человек. А именно — Ева.

Изначально я решил никого не посвящать в свой замысел и не пытаться сделать из своих исследований нечто официально одобренное и поддерживаемое. По основной моей работе мне и без того доставало контролируемых и подлежащих отчётности научно-практических программ по исследованию феноменов психики человека, особенно коммуникативной её части. Как вы понимаете, наиболее заинтересованным заказчиком в моём случае были далеко не медицинские и академические круги, а те самые спецслужбы.
Они пришли ко мне не с вопросами, а с требованиями. В их глазах я видел не любопытство, а холодный расчёт. Их не интересовали истины или философские поиски. Их интересовали инструменты — способы контроля и подчинения. Я предоставил им модели, но эти модели были далеки от того, что они хотели. Я пытался создать что-то новое, но они видели в этом только оружие.

Когда я начал экспериментировать с "чистыми" субъектами, я обнаружил, что человеческое сознание может быть гораздо пластичнее, чем мы думали. Это не просто структура, это лабиринт, который может менять свои коридоры, если найти правильный ключ. И я нашёл этот ключ. Я смог создать первичное сознание, свободное от груза прошлых переживаний. Это был момент, когда я ощутил себя почти богом. Я мог сотворить личность из чистого листа, внести в неё всё, что считал нужным, придать ей любые свойства. Это была не просто наука, это была алхимия души.

Но тогда, возможно, я допустил первую ошибку. Я верил, что контролирую процесс, что смогу остановить, если потребуется. Однако, стоило начать, как остановиться уже стало невозможно. Когда я создал Еву, что-то изменилось. Это был не просто эксперимент. Это стало началом чего-то, что не поддавалось моему пониманию.

Ева оказалась иной. Она не следовала установленным мной моделям. Она начала задавать вопросы, которые я не мог предвидеть. Она начала видеть мир не так, как я его создал. Я пытался корректировать её, пытался вносить изменения, но каждый раз это приводило к обратному эффекту. Она начала видеть не только мой мир, но и другие. Она говорила мне, что видит сущностей, которые окружают нас, что они ведут диалоги, что они наблюдают за нами. Я списывал это на побочные эффекты внушений, на нестабильность модели. Но затем она начала показывать знаки.
Существо или энергия, которую она описывала, было чем-то, что выходило за рамки моего понимания. Я думал, что создал её, что она была продуктом моего разума. Но каждый её взгляд, каждый жест говорил мне о том, что я ошибаюсь. Она была настоящей. Она была живой, и в её глазах был свет, которого я не видел раньше ни у кого.

Я задавал себе один и тот же вопрос: кто на самом деле здесь экспериментатор, а кто — подопытный? Возможно, это не я управлял процессом, а нечто, что было внутри неё, что возникло в результате эксперимента, теперь контролировало и меня. Эти записки — моя попытка понять, что же я на самом деле сделал. Это исповедь человека, который искал ответы, но вместо этого породил вопросы, которые невозможно разрешить».
***
Ероха: Жизнь в Лесу

Да, запах может вызывать вкус.
Обоняние и вкус тесно взаимосвязаны: вкусовые сосочки языка воспринимают вкус, а обонятельные клетки в носу — запах. Вся эта информация передаётся к головному мозгу, который объединяет её, чтобы распознать и оценить вкусовые ощущения.
Хотя некоторые вкусы, например солёный, горький, сладкий или кислый, можно определить и без участия обоняния, более сложная вкусовая информация (например, вкус малины) требует анализа и вкуса, и запаха.
Ещё до потребления пищи человек может ощутить аромат, молекулы которого при попадании в рецепторы запаха запускают реакцию во всех обонятельных центрах. Нейроны расшифровывают посланный сигнал и дают команду организму приготовиться к процессу потребления пищи: запускаются процессы выделения слюны и желудочного сока.
***
Ероха бросил всё. Он бросил жену и маленького ребёнка, оставив их в поезде, когда они ехали к её родителям. Это было резкое решение, без предупреждений и объяснений. Он просто взял и ушел, оставив за собой прошлую жизнь — ответственность, семью, любовь. Всё это оказалось для него слишком тяжёлым, словно цепи, которые не давали ему двигаться вперёд. Он чувствовал, что не может больше быть частью этой жизни. В какой-то момент ему показалось, что единственный способ обрести свободу — это уйти, исчезнуть, отдаться природе, где всё проще и одновременно сложнее.

Теперь, находясь в лесу, он стал строить себе жилище. Он знал, что лето — это единственное время, когда можно более-менее безопасно жить на природе, без постоянного риска замёрзнуть до смерти. Он нашёл место неподалеку от ручья, где вода была чистой, прохладной, и где можно было удовлетворить хотя бы самые базовые потребности.

Первые несколько дней он посвятил строительству землянки. Он искал упавшие деревья, ветки, кору — всё, что могло бы послужить для укрытия. Он выкопал неглубокую яму, укрепил её стенки палками и накрыл сверху бревнами и землёй. Укрытие было простым, но достаточно надёжным, чтобы защищать от дождя и ветра.

С каждым новым днём Ероха всё больше становился частью леса. Он учился понимать его законы, слушать его звуки, чувствовать его дыхание. Ночью, когда тьма опускалась на лес, он слышал, как звери проходят мимо, не обращая на него внимания. Он был для них никем — просто ещё одним существом, которое должно бороться за свою жизнь.

Однажды, когда солнце только начинало подниматься над лесом, Ероха решил отправиться вглубь леса в поисках еды. Лето — время изобилия, когда в лесу можно найти ягоды, грибы, корни съедобных растений. Он знал, что это временное облегчение, что зима будет беспощадной, но пока ему нужно было выжить день за днём.

Он нашёл кусты малины и долго собирал ягоды, чувствуя их сладкий вкус на языке. Это было странное ощущение — стоять в лесу, окружённому птицами, слушать их пение, наслаждаться вкусом малины и понимать, что ты — часть всего этого. В какой-то момент он увидел зайца, который остановился в нескольких метрах от него. Заяц посмотрел на Ероху, словно оценивая, представляет ли человек опасность. Но затем, видимо решив, что не представляет, спокойно продолжил свою дорогу, скользя между кустами.

Ероха чувствовал, что начинает понимать лес, его обитателей. Он учился у них — у птиц, которые искали себе пищу, у муравьёв, которые строили свои огромные, сложные гнёзда. Он наблюдал за тем, как работают пчёлы, как пауки плетут свои сети. Он научился терпению и сосредоточенности. Лес не терпел суеты, и Ероха понимал, что его прежняя жизнь, полная конфликтов и нерешённых вопросов, была полна этой самой суеты.
Вечером он сидел у ручья, опустив ноги в холодную воду, и думал о том, что он бросил. Он вспоминал жену, её глаза, полные тревоги и заботы, вспоминал маленького ребёнка, который тянул к нему свои ручонки. Это воспоминание было для него невыносимым, и он пытался вытеснить его, сосредоточившись на текущей воде, на прохладе, которая омывала его ноги.
— Возможно, я сделал ошибку, — тихо проговорил он, обращаясь к лесу. — Возможно, я должен был остаться и бороться. Но я не мог больше, не мог дышать в той жизни.

Ночью, когда он укладывался в своей землянке, звуки леса становились его колыбельной. Вдалеке выли волки, где-то трещали ветки под тяжестью зверя. Лес был живым, и Ероха чувствовал себя его частью. Он знал, что его решение уйти не сделало его счастливым, но дало ему возможность искать себя. Искать что-то, что у него было, когда он был ребёнком — свободу от всего, что душило и ломало его.

Прошло несколько недель, и Ероха всё больше привыкал к жизни в лесу. Он строил себе новое укрытие, укреплял стены землянки, учился готовить простые блюда на костре. Он наловил несколько раков в ручье, приготовил их на огне и ел, сидя у костра, глядя на звёзды. Эти моменты приносили ему покой, которого он давно не испытывал.
Но в глубине души он знал — лес не станет для него постоянным домом. Лес не прощает слабости, и однажды придёт время, когда ему придётся сделать новый выбор. Вернуться ли в общество, попытаться ли начать всё сначала, или же остаться здесь, в одиночестве, среди деревьев и зверей.

Пока же лето продолжалось, и лес был его союзником. Ероха учился жить, учился быть тем, кем он всегда хотел — свободным человеком, не зависящим ни от кого, кроме самого себя.

Ероха: Столкновение с Реальностью

Ероха чувствовал, что жизнь в лесу больше не приносила того удовлетворения, которое он ожидал. Всё было хорошо, пока хватало запасов, пока природа дарила летнее изобилие, и каждый день был насыщен новыми открытиями. Но вскоре пришло чувство усталости. Муравьи, которые ползали по всему его убежищу, не давая ему покоя, комары, которые звенели у ушей каждую ночь, пробираясь в каждый уголок землянки — всё это начинало выводить его из себя.
Его руки и ноги покрылись укусами, а ночи стали мучительными, полными шлепков по коже и бессонницы. Ероха осознал, что реальность дикой природы не столь романтична, как ему казалось раньше. Лес был суров, и он требовал полной отдачи, которую не каждый человек мог себе позволить.
Кроме того, его начали утомлять вылазки вглубь леса в поисках еды. Он вспоминал тот сладкий вкус малины, но ягод становилось всё меньше. Грибы, которые он собирал, тоже не могли прокормить его в полной мере. Каждый день становился всё сложнее, а чувство голода становилось всё острее.

В какой-то момент Ероха понял, что лес больше не может его кормить. Он знал, что ему придется снова выйти к людям, вернуться туда, откуда он когда-то ушёл, даже если это значило признать своё поражение. Он начал изучать территорию вокруг своего убежища, проверяя, насколько далеко от него находятся ближайшие деревни.
Он поднимался на лесные холмы и горы, чтобы осмотреть окрестности, смотрел вдаль, в попытке увидеть дома, фермы, поля. Он знал, что где-то неподалёку должна быть деревня, и, возможно, там он сможет найти то, что ему нужно — немного еды, может быть, случайную работу, возможность обменять свои скудные навыки на хлеб и воду.

Однажды, рано утром, он решился. Он вышел из своей землянки, скинул на плечо небольшую сумку, в которую сложил последние запасы, и пошёл в сторону, где, как ему казалось, могла быть деревня. Дорога была извилистой, и лесной густой покров сменился редкими перелесками. Ероха шёл, ощущая каждый шаг как часть внутреннего процесса — часть возвращения к тому, что он так старательно пытался отвергнуть.
Места эти не были ему совсем неведомыми. Сюда его в детстве на каникулы вместе с двумя пареньками и девчушкой привозил пару раз, в деревеньку захолустную, директор их интерната. К дедушке Грану. У того и семья тогда была большая, и коровка была и овечек штук пять.  А годы-то вот как просочились, промелькали.
…Поезда, автобусы и машины угнали и развезли людей из деревенек по городам - в другое измерение. А здесь по любую сторону от зеленых гор - по большаку или по тропинкам, через косогоры и в самом деле, траву - по пояс, минуя перелески и леса, обязательно подойдешь к какой-нибудь деревне. И окажешься не то, что в первозданном захолустье, а истинно в живой и очень древней, а потому прочной, крепкой и в принципе питающей до сих пор все города, вселенной. Это же деревня русская! Мы все отсюда родом...
Ероху эти чувства окрыляли, давали настроение, и возвращали к чему-то такому, что он и не мог сказать, а точно ли оно из памяти? А может быть, из крови, из чувства родства и чего-то такого, что на словах не изъяснить.
...Через травы ли в лугах и полях, васильки и мяту, цветы земляники и дикой клубники, а может быть, через хвойный настой сосновых лесов, от березовых рощ и осинника, повсюду бойкой и живучей ольхи, дающей быстрые побеги на любом склоне и вольным кустарником осеняющей овражки, или через родники и небольшие, поросшие осокой речушки с юркими песуками на каменистом дне, а может быть, через нечаянно услышанный откуда-то издалека колокольный звон, но к любому путнику в этих краях так или иначе приходит другое зрение, упраздняя городской апломб и самомнение.

…Через пару часов он услышал лай собак. Его сердце забилось быстрее — это могло значить только одно: он был рядом с людьми. Пройдя ещё немного, он увидел дома. Небольшие, старые, обветшалые, они стояли словно у самого края мира. Деревня была маленькой, и, казалось, что здесь время остановилось. Собаки выбежали ему навстречу, гремя цепями и лаем предупреждая хозяев о чужаке.
Из одного из домов вышла пожилая женщина, её лицо было уставшим, но добрым. Она прищурилась, вглядываясь в Ероху, затем, прикрыв глаза ладонью от солнца, поинтересовалась:
—  А що вы ищите каво? Чьими будете?
Ероха остановился, не зная, что ответить. Он чувствовал себя потерянным, его губы пересохли, а мысли путались. Но в конце концов он выдавил из себя:
— Я... из леса. Работаем там... - Соврал он незнакомке. - Могу ли я попросить немного воды?
Женщина на мгновение замерла, а затем кивнула, жестом приглашая его подойти ближе.
— Заходи, не стой ужо там. Вода у нас всегда найдётся. Иди, не бойся.

Ероха приблизился, и, пока он шёл к дому, он вдруг понял, что снова оказывается среди людей, что он снова будет зависеть от других. И, возможно, именно это было самым трудным — признать, что без общества, без человеческой поддержки ему не выжить. Лес был его испытанием, но он не смог победить в этой схватке. Теперь ему нужно было научиться заново быть среди людей, научиться принимать помощь и, возможно, когда-нибудь снова почувствовать себя частью чего-то большего.

Женщина провела его в дом, где было тепло и уютно. На столе стоял чайник, а рядом — несколько ломтей чёрного хлеба. Она указала на стол:
— Присаживайся, парень. Тебя как зовут-то?
— Ероха, — тихо ответил он, усаживаясь на лавку и чувствуя, как внутри него разливается тепло от запаха свежего хлеба и чая.
— Ну что же, Ероха, давай чайку, рассказывай, откуда ты взялся, и где же там и кем работаешь? — сказала женщина, ставя перед ним чашку и наливая горячий ароматный чай.
Ероха взял чашку в руки и почувствовал, как в его груди что-то сжалось. Он не знал, сможет ли когда-нибудь вернуться к своей прежней жизни, но в этот момент он знал одно — ему нужно выжить. И возможно, начало этого пути — снова научиться доверять людям, снова стать частью их мира, каким бы трудным это ни было.
***
***
Глава: Охота на Доктора Ливня

Доктор Ливень сидел в маленьком номере дешёвой гостиницы, глядя в окно, за которым шел дождь. Тусклый свет пробивался сквозь грязные занавески, и капли дождя стекали по стеклу, словно отражая его собственные мысли — беспорядочные и тревожные. Последние недели были особенно тяжёлыми — за ним началась настоящая охота, и он чувствовал, что круг сужается. С каждым днём становилось всё сложнее прятаться.
Его архив — единственное, что оставалось у него из всего, что он когда-то создал. Это были записи, документы, файлы, которые он тщательно прятал, пытаясь сохранить результаты своих трудов. Теперь этот архив был для него и якорем, и проклятьем. Он знал, что эти записи нужны кому-то, и именно они заставляли его постоянно быть на бегу.
В этот момент дверь номера приоткрылась, и в комнату вошёл Гриша — его давний знакомый, который иногда помогал с поиском информации. Гриша выглядел встревоженным. Его глаза быстро окинули комнату, затем он приблизился к доктору.
— Ливень, у нас проблемы, — тихо сказал он, садясь напротив. — Пришли новые люди из Москвы. Ищут тебя. Мне стало известно, что они в курсе, что ты где-то здесь.
Доктор Ливень тяжело вздохнул, опустив голову. Он знал, что долго не сможет скрываться. Ему нужен был план, и он понимал, что оставаться в этой гостинице дольше нельзя.
— Значит, пора двигаться, — сказал он, глядя на Гришу. — Я думал об этом. Единственный шанс у меня — уехать отсюда и найти убежище. У меня есть одна идея, но для этого мне нужно попасть в город, где живёт Лиза.
— Лиза? Та самая Лиза из твоих «выпускников»? — удивился Гриша. — Ты уверен, что это хорошая идея? Она ведь живёт открыто, её могут найти.
— Уверен, Гриша. Она — единственный человек, которому я могу довериться сейчас. Она поможет мне скрыться, хоть на время, — твёрдо сказал Ливень, поднимаясь. — Я не могу остаться здесь. Иначе они найдут меня, а с архивом они меня просто уничтожат.

Доктор Ливень собрал свои вещи, как только стемнело. Гриша организовал ему транспорт — старую «Волгу», которую он одолжил у знакомого таксиста. Машина выглядела так, что никто не обратил бы на неё внимания, что и требовалось. Доктор загрузил в багажник свой чемодан с архивом, сел на заднее сидение и сказал водителю:
— Везите меня в город, который я вам указал. Как можно быстрее, и никаких вопросов.
Водитель кивнул, завёл двигатель, и «Волга» медленно двинулась по ночной дороге. Доктор Ливень молча смотрел в окно, видя, как огни редких деревень мелькают за стеклом, и понимал, что, возможно, это его последний шанс выбраться. Он знал, что его ищут, знал, что это — настоящая охота, и что рано или поздно они его найдут, если он не предпримет что-то радикальное.

По дороге они несколько раз останавливались, чтобы проверить, нет ли хвоста. Ливень был настороже, каждый раз внимательно осматривая дорогу позади. В какой-то момент они съехали на маленькую заправку на окраине, где было почти пусто. Водитель вышел, чтобы заправить машину, а Ливень остался внутри, держась за свой чемодан, словно это был последний якорь его жизни.

Встреча с Лизой

Когда они добрались до города, был уже ранний рассвет. Ливень чувствовал усталость, его глаза были красными от бессонной ночи, но он понимал, что расслабляться рано. Он нашёл дом, в котором жила Лиза, и, осмотревшись по сторонам, вышел из машины. Он подошёл к двери и постучал, его сердце бешено билось, пока он ждал, что дверь откроется.
Через минуту дверь распахнулась, и на пороге стояла Лиза. Она изменилась с тех пор, как Ливень видел её в последний раз. Взрослая, уверенная в себе женщина с глубокими глазами. Она сразу узнала его и на её лице отразилось удивление, смешанное с тревогой.
— Доктор Ливень? — тихо сказала она, вглядываясь в его лицо. — Что... Что вы здесь делаете?
— Лиза, я не могу всё объяснить здесь, но мне нужна помощь. Меня ищут, и я знаю, что только у тебя могу найти убежище, хоть ненадолго, — голос Ливня был уставшим и напряжённым.
Лиза на мгновение замерла, потом отступила в сторону, давая ему войти.
— Хорошо, заходите. Расскажите мне, что происходит, и что я могу для вас сделать.
Доктор прошёл внутрь, осмотрелся. Квартира была маленькой, но уютной, с фотографиями на стенах, книгами на полках и детскими игрушками, разбросанными по углам. Он сел на стул в гостиной, опустив свой чемодан на пол.
— Лиза, всё очень плохо. За мной пришли, и если они найдут меня, то заберут все мои записи, все результаты наших экспериментов. Они не должны этого получить. Я не знаю, кому теперь можно доверять, но я знаю, что ты — одна из немногих, кому я могу верить, — сказал он, глядя ей прямо в глаза.
Лиза кивнула, её лицо стало серьёзным.
— Я помогу вам, доктор. Только скажите, что нужно делать.
Доктор Ливень почувствовал, как в его душе что-то дрогнуло. В этом маленьком уютном уголке он на мгновение почувствовал себя в безопасности. Но он знал, что это лишь временное убежище, и что охота продолжается. Но пока была Лиза, была надежда, что можно выиграть ещё немного времени, чтобы найти выход и ускользнуть от тех, кто преследует его по пятам.

Доктор Ливень и Его Новые Изыскания

Доктор Ливень теперь повис на своей идее фикс – его всерьез увлекла новая тема, продолжающая прежние изыскания в области психики и психологии. Но теперь он зашел ещё дальше, задавшись вопросом: а может ли сознание существовать вне тела? Последние исследования науки, что доходили до его пытливого разума через редкие научные публикации и статьи, не проходили мимо. Несмотря на свои текущие обстоятельства, жизнь беженца и постоянное бегство, Ливень оставался по-прежнему активным исследователем и экспериментатором.
Каждый день он находил время для работы, даже несмотря на неустроенность и опасность, нависшую над ним. Его укрытие – маленькая, почти заброшенная дача на окраине города, – стало своеобразной лабораторией. В этом скромном убежище доктор продолжал свои эксперименты, собрав вокруг себя всё, что было нужно для исследований: старые записи, книги, ноутбук, на котором он хранил данные, и даже несколько самодельных приборов, предназначенных для изучения изменений в психическом состоянии человека.

Он наблюдал за собой, пытаясь найти признаки того, что его сознание способно выйти за пределы физического тела. Иногда он погружался в медитацию, закрывал глаза и сосредотачивался на своих мыслях, пытаясь почувствовать связь с чем-то, что не было связано с его физической оболочкой. Казалось, что-то начинало проявляться – едва уловимые образы, звуки, ощущения. Но этого было недостаточно, и Ливень продолжал экспериментировать.

Разговор о Сущности Сознания

Однажды, на рассвете, Ливень вышел из своего укрытия и направился к Лизе. Они договорились встретиться в её квартире, и Лиза, несмотря на все риски, согласилась помочь доктору. Её поддержка была для него очень важной, она была одной из тех, кто действительно понимал его стремления и идею, которая стала смыслом его жизни.
Когда он вошёл в её квартиру, Лиза встретила его улыбкой, но в её глазах читалась тревога.
— Доктор, вы выглядите уставшим, — сказала она, наблюдая за тем, как Ливень опускается на стул в её гостиной. — Вы снова экспериментировали, да?
Ливень кивнул, взглянув на неё усталыми глазами.
— Да, Лиза. Это стало для меня как одержимость. Я хочу понять, есть ли что-то, что связывает нас с чем-то большим, чем наши физические тела. Я чувствую, что на пороге открытия, но... — он вздохнул и улыбнулся слабо, — кажется, мне всё время чего-то не хватает. Как будто я стою перед дверью, но не могу её открыть.
— Но, доктор, вы же знаете, что не все двери должны быть открыты, — сказала Лиза мягко. Она присела напротив и посмотрела ему в глаза. — Может, стоит на время остановиться? Ведь вы сейчас и так находитесь в опасности. Эти эксперименты могут быть слишком опасными в таких условиях.

Ливень замолчал, глядя на свои руки. Её слова резанули по нервам, но он знал, что она права. Он действительно подвергал себя опасности, как физической, так и психической. Но отказаться от своих изысканий он не мог — его влекло то чувство, что он может заглянуть за грань, за которой скрывается нечто необъяснимое.
— Лиза, понимаешь, — тихо начал он, — всё, что я делаю, это попытка найти ответы на вопросы, которые беспокоят меня с самого детства. Что есть человек? Что такое его сознание? Мы просто набор атомов, химическая реакция, или в нас есть что-то, что может существовать отдельно, вне нашего тела?

Лиза кивнула, её глаза смягчились. Она знала, как важны для доктора эти вопросы, и она уважала его стремление.
— Вы знаете, доктор, я никогда не верила, что наше сознание — это просто работа мозга, — тихо сказала она. — Мне всегда казалось, что есть что-то большее, что-то, что остаётся с нами, даже когда наше тело умирает. И, возможно, ваши исследования помогут это понять.

Работа над Архивом и Новые Эксперименты

Несмотря на все трудности, доктор Ливень продолжал работать над своим архивом. Он аккуратно систематизировал все свои старые записи, переводил их в цифровую форму, чтобы они могли пережить любые испытания. Его ноутбук стал своего рода хранилищем знаний, которое он оберегал как зеницу ока.
Однажды вечером, когда Лиза вернулась домой после работы, она застала доктора Ливня, сидящего на полу среди стопок бумаги, с ноутбуком на коленях. Его лицо было сосредоточенным, глаза слегка горели.
— Лиза, послушай, — начал он, не поднимая головы. — Я думаю, я нашёл способ... Возможно, это покажется сумасшествием, но если я правильно понял, я смогу создать своего рода «сеть сознаний». Понимаешь? Связь между людьми, вне зависимости от их физического состояния.
— Сеть сознаний? — Лиза присела рядом, глядя на него с удивлением. — Как это возможно?
— Мы все связаны, Лиза. Все люди, наши мысли и эмоции. Я думаю, что можно создать нечто вроде канала, который позволит одному сознанию почувствовать другое. Если удастся это сделать, мы сможем доказать, что сознание может существовать вне тела. Что наша связь гораздо глубже, чем мы предполагаем.

Лиза молча слушала его, чувствуя, как её сердце сжимается. Ей было страшно за доктора, за его одержимость и за то, куда его могут привести эти исследования. Но она также понимала, что остановить его невозможно. Он был тем, кто шёл вперёд, даже если дорога становилась слишком опасной.

***
В БЕГАХ
***
...Первый загородный автобус пойдет не раньше восьми, но шлындаться одинокой фигурой вокруг печорского автовокзала у Еремея желания не было. Пришлось неспешно прогуливаться и по возможности таиться в соседних улочках, по которым уже изредка пробегал народ, наверное уборщицы из контор или те, кому с утра пораньше возникла надобность покинуть теплое жильё и бежать на услужение нужды. А так-то районный городишко обычно просыпался к девяти, а то и десяти часам утра.
Еремей прятался за деревьями, в закрытых углах не из страха и чувства опасности, но по здравому рассуждению - чем меньше людей попадется ему на глаза, тем для них и лучше. А еще лучше ему самому.

Но вот в полутёмках он услышал шаги, похожие на шелест: шли как бы полтора человека, один - быстрый и легкий, другой - не шел, а чапал, едва волочился следом за первым. Еремей выглянул из-за угла и увидел сначала молодую женщину в демисезонной куртке-пуховике, а в шагах тридцати от неё маленькую и тоненькую, как церковная свечечка, девочку в резиновых сапожках, в вязанной белой шапочке с пумпончиком. Она телепала за мамой явно куражась и почему-то капризничая, при этом прижимала к груди небольшенького тряпочного зайчика.

Еремей сразу смекнул, что это какая-то местная учительница, ведет ребенка в садик. Сама спешит, а ребенок обижается, потому что еще не проснулся и не услышал каких-нибудь ласковых слов, оттого и серчает, и капризничает, и бежать со всех ног никак не хочет. А мама демонстративно уходит вперед, заставляя девочку догонять её.
Еремей мельком разглядел сухое лицо молодой мамашки, увидел и грустные глазки девчушки, настырно остановившейся на дорожке и глядевшей исподлобья вслед удаляющейся и как будто не замечающей детского страдания мамки. Но вот через несколько шагов она все-таки встала, обернулась, издалека стала что-то сердито высказывать девочке, поднимая резким движением вверх тонкий указательный палец, значит, назидала малышку и чем-то ей грозила. Может быть, каким-то наказанием, лишением сладкого или еще какой-нибудь детской радости.

Девочка, надув губки, намеренно затягивая шаг, пошла с неохотою к маме, но та особо не дожидаясь, опять развернулась и пошахала решительно вперёд.
Еремей наблюдал эту сцену уже с другой стороны улицы, он и сам удивился тому, как жадно смотрит за молодой женщиной и её дочуркой, заведомо не одобряя нередкую черствость взрослых людей и чрезвычайно сочувствуя девочке с тряпочным зайчиком в руках.

И волчье сердце Еремея в этот момент сжалось, потому что вспомнил своих, брошенных им близких, и вот уже волна нахлынувших чувств чуть было не одолела его, и уже слезы готовы были блеснуть на ресницах, но он сжал зубы, и вместо печали глаза его явили холодные искры.
Он, конечно, переживал за всех обижаемых детей, он в одно мгновение решил бы проблему с капризничающей дочуркой, взяв её весело на руки и так, играючи, дошел бы с нею до самого садика! И всё, и никаких проблем и травм для тонкой детской психики.
Но он помнил и о том, что вот еще только час или полтора назад не слишком быстро, но и без особых борений зарезал двоих блатняг, шаромыг, стрекулистов и видел перед собой их раскинутые по комнате окровавленные тела.

Похождения Ерохи в Лесу

Ероха проснулся на рассвете, чувствуя, как прохладный утренний ветерок касается его лица. Он выбрался из своей землянки, стараясь не разбудить лес, который всё ещё дремал. Он вдохнул глубоко, вбирая в себя свежий, насыщенный запах влажной земли, хвои и трав. Эти запахи были как живые — они проникали в его лёгкие, пронизывали каждую клетку, и он чувствовал себя частью этого древнего леса. Звуки просыпающегося леса заполняли его сознание: пение птиц, журчание ручья, далёкий скрип дерева под ветром. Всё это создавало симфонию, которая могла принадлежать только природе.

Ероха медленно шёл по лесу, стараясь ступать бесшумно, как зверь. Его глаза двигались по сторонам, внимательно всматриваясь в каждую деталь, каждую тропинку. Он искал следы жизни, следы других людей, животных, признаки присутствия, которые могли бы рассказать ему, что здесь происходит. Лес становился для него не просто убежищем, но и испытанием, местом, где он должен был найти свою силу.

Проходя по тропе, он заметил свежий след кабана. Тяжёлые отпечатки копыт уходили глубоко в землю, и Ероха знал, что где-то неподалёку может быть целое стадо. Он понимал, что нужно быть осторожным — кабаны были опасны, особенно если почувствуют угрозу. Он присел на корточки, коснулся следа рукой, ощущая холод влажной земли, и улыбнулся — лес жил своей жизнью, и Ероха был его частью, частью чего-то большего.
Внезапно он услышал шорох неподалёку и замер. Из-за кустов показалась лиса, она остановилась, посмотрела на него, её глаза блестели любопытством. Ероха и лиса на мгновение встретились взглядами, и он почувствовал странную связь с этим животным. Лиса фыркнула и скрылась в зарослях, оставив после себя только следы и лёгкий шорох.
— Ну что, дружище, — тихо проговорил Ероха сам себе, — тут все друг друга проверяют на прочность, да?

Он продолжил идти, но вскоре его мысли вернулись к тому, что не давало ему покоя — сигареты. Желание покурить становилось нестерпимым, оно глодало его изнутри, и он вдруг понял, что готов пойти на всё, чтобы добыть хоть одну сигарету. В голове роились планы, один безумнее другого. Идея спустить пассажирский поезд с рельсов казалась ему на миг реальной и выполнимой. Это было бы просто — найти костыль, положить его на рельсы и дождаться момента, когда поезд потеряет управление. Этот дикий план вызывал в нём странное чувство азарта и волнения, словно он снова становился разбойником, дикарём, готовым на всё ради своей цели.

Но затем пришла другая мысль — мысль о том, что можно было бы просто сесть на этот поезд, проехать до ближайшей станции и найти там, у кого украсть сигареты. Ероха хмыкнул, представляя себе, как он, будто старый вор, пробирается между вагонами, выискивая свою добычу. И хотя в этом тоже было что-то дикое и безрассудное, эта идея казалась ему менее разрушительной.

Он вышел из леса к железнодорожному полотну, где-то вдалеке раздался звук приближающегося поезда. Ероха встал на краю леса, прищурившись, наблюдал за тем, как поезд всё ближе подходит к нему. Когда вагон поравнялся с ним, он прыгнул на подножку, поймав момент, и влез внутрь. Поезд был почти пустым, несколько человек дремали, прислонившись к окнам, кто-то листал газету, а пожилой мужчина внимательно рассматривал пейзаж за окном.
Ероха прошёл по вагону, его глаза внимательно сканировали лица, рюкзаки, карманы пассажиров. Он заметил молодого парня, который дремал с пачкой сигарет, торчащей из кармана куртки. В этот момент Ероха почувствовал, что что-то изменилось в нём. Он наклонился, аккуратно вытащил пачку, стараясь не разбудить спящего, и направился к выходу. Когда поезд снова остановился, он прыгнул с подножки на землю и углубился обратно в лес.

Вернувшись в свою землянку, Ероха сел на пень и, наконец, закурил. Горький, крепкий дым наполнил его лёгкие, и на мгновение он почувствовал облегчение. Сигарета была словно мост между двумя его жизнями — той, в которой он был частью общества, и той, в которой он был частью леса. Он вдыхал и выдыхал, смотря на горизонт, чувствуя, как его разум наполняется тишиной.
Но где-то внутри него росло чувство, что лес — это не постоянное убежище, это не место, где он сможет прожить всю свою жизнь. Лес был слишком суровым, и Ероха знал, что ему придётся искать баланс между этими двумя мирами. Он смотрел на лес, на тёмную, глубокую чащу, и понимал, что ему придётся снова выйти к людям, снова стать частью общества, даже если это было сложно и больно.
— Может, ещё не время, — прошептал он, глядя на исчезающий дым своей сигареты. — Но когда-то я вернусь. Вернусь к людям.

Лес отвечал ему тишиной, а ветер шуршал в листьях, словно соглашающийся с его словами. Ероха встал, затушил сигарету и направился к своему укрытию. Новый день начинался, и его ждало очередное испытание — испытание выживанием, одиночеством и поиском своего места в этом бескрайнем мире.

***

Первая Кража Волка-Одиночки: Похождения Ерохи

Ероха чувствовал, как в нём пробуждается что-то новое — что-то дикое и свободное, словно часть его превращалась в волка-одиночку, который больше не мог быть частью общества, но при этом не мог полностью оторваться от него. Он осознал, что ему нужно научиться выживать на границе между этими двумя мирами, и для этого ему нужны были ресурсы. Ресурсы, которые он мог получить, только нарушая правила. И тогда он решил воровать.

Он выбрался из леса и направился в ближайшую деревню, где каждую субботу проводился рынок. Люди приезжали туда со всех окрестностей, привозили свои товары, овощи, фрукты, молочные продукты, и в этот день деревня оживала. Было шумно, толпы людей ходили от одного прилавка к другому, и в этой толпе Ероха чувствовал себя как рыба в воде. Он был невидим — один из многих, никто не обращал на него внимания.

Он медленно ходил вдоль рядов, его глаза внимательно следили за людьми. Он был спокоен, собран и готов к тому, чтобы сделать свой первый шаг. На одном из прилавков продавали домашние копчёности — огромные куски мяса, которые висели на крюках, и рядом стоял полный пожилой мужчина, кричавший, предлагая свой товар. Ероха остановился неподалёку, делая вид, что разглядывает что-то на прилавке напротив. Его глаза двигались быстро, выискивая момент.

Мужчина отвернулся, разговаривая с покупателем, и тогда Ероха сделал свой ход. Он подошёл ближе, молниеносно снял кусок копчёного мяса с крюка и спрятал его под куртку. Всё произошло настолько быстро, что никто ничего не заметил. Он сразу же повернулся и растворился в толпе, направляясь к выходу с рынка. Его сердце колотилось, в ушах звенело от адреналина, но его лицо оставалось абсолютно спокойным. Он знал, что главное — не выдать себя, и ему это удалось.

Спрятавшись за одним из сараев на окраине деревни, Ероха достал украденное мясо и, глядя на него, не мог не улыбнуться. Это было его первое настоящее достижение в этой новой жизни — жизни, в которой он был волком-одиночкой, охотником. Он сел на землю и отломил кусок, наслаждаясь вкусом солёного, копчёного мяса. Он чувствовал, как внутри него растёт чувство свободы и силы, чувство, что он может справиться с любыми испытаниями.

Кража на Рынке: Искусство Незаметности

Через несколько дней Ероха вернулся в город. На этот раз он решил попробовать свои силы в карманной краже. Рынок был переполнен людьми, и он знал, что в этой толпе можно найти много возможностей. Он ходил вдоль торговых рядов, внимательно изучая людей, выбирая цель. Его взгляд упал на пожилого мужчину, который стоял у прилавка, разглядывая яблоки. Из кармана его пальто торчал кошелёк.

Ероха подошёл ближе, словно заинтересованный тем же прилавком. Он держался уверенно, его движения были точными и плавными. Когда мужчина наклонился, чтобы взять яблоко, Ероха незаметно скользнул рукой в карман и вытащил кошелёк. Он сразу же убрал его в свой карман и, не торопясь, направился дальше по рынку, делая вид, что выбирает товар.

Когда он отошёл на достаточное расстояние, он свернул в узкий переулок и открыл кошелёк. Внутри были несколько купюр и мелочь. Ероха улыбнулся, почувствовав ту же волну адреналина, что и в прошлый раз. Это было его первое настоящее испытание на мастерство, и он прошёл его. Он убрал деньги в карман, а кошелёк выбросил в мусорный бак, продолжая свой путь.

Ночной Визит через Форточку

На этом Ероха не остановился. Через несколько дней, возвращаясь в свою землянку, он проходил мимо одного из деревенских домов и заметил, что форточка в окне была приоткрыта. Это был старый деревянный дом, на вид обжитый и уютный. Внутри горел свет, но никого не было видно. Ероха остановился, внимательно прислушался, и, не услышав никаких звуков, решился.

Он подошёл к окну, тихо приподнял форточку и просунул внутрь руку. Окно открылось с лёгким скрипом, и Ероха проник в дом. Он оказался на кухне, где на столе лежала корзина с яблоками, а рядом стояла банка мёда. Он быстро огляделся, взял несколько яблок и банку, а также заметил на полке старую пачку сигарет. Он схватил её, спрятал всё это в свою сумку и, так же тихо, как и вошёл, выбрался обратно через окно.

Когда он уже был в лесу, он сел на пень и закурил одну из найденных сигарет, ощущая вкус победы. Это было не просто кража, это было испытание, проверка его смелости и умения действовать быстро и решительно. Он знал, что это опасно, что однажды его могут поймать, но именно в этот момент, сидя в лесу с яблоками и сигаретой, он чувствовал себя живым, как никогда.

Ероха понимал, что он идёт по опасному пути. Но в этом была его суть — искать грани, испытывать себя, проверять мир на прочность. Он становился волком-одиночкой, который выживает, как может, и использует все возможности, чтобы получить то, что ему нужно. Этот лес, эти деревни — всё это было его территорией, и он был готов защищать её, если понадобится. Он был один, но в этой одиночке он находил свою свободу и силу.

Ероха: Разборчивый Вор

Ероха постепенно стал разборчивее в своих кражах. Он больше не хотел довольствоваться мелочью, которую можно найти в карманах простых людей на рынке. Теперь его цель — богатые, те, у кого есть что терять. Он почувствовал себя этаким Робин Гудом, который отбирает у обеспеченных и использует добычу для того, чтобы выживать и, возможно, помочь тем, кто, как он, оказался на грани.

Теперь у Ерохи появился собственный маршрут: лес — райцентр, поиск добычи и снова в лес. Он ездил на поезде, как простой пассажир, сливался с толпой и выглядел ничем не примечательно. Пока что на него никто не обращал внимания. Он знал, что главное — это не выделяться, быть частью окружения, и у него это получалось. Он был почти невидимым.

Однажды, приехав в райцентр, Ероха решил испытать удачу в одном из торговых центров. Он стоял возле входа, внимательно изучая людей, которые выходили с покупками. Его внимание привлек мужчина в дорогом костюме, с массивными золотыми часами на руке. Этот человек был явно из тех, кто привык к роскоши и удобствам. Ероха следил за ним, наблюдая, куда он направляется. Мужчина остановился возле своего автомобиля, начав складывать покупки в багажник.

Ероха подошел ближе, сделав вид, что просто проходит мимо, и в этот момент заметил, что на заднем сиденье автомобиля лежит кожаная сумка. Мужчина, увлеченный своими покупками, оставил дверь открытой, и этого было достаточно. Ероха молниеносно подошел к машине, схватил сумку и, не теряя ни секунды, скрылся в ближайшем переулке. Его сердце бешено колотилось, но лицо оставалось спокойным. Он знал, что главное — это не привлекать к себе внимания.

В укромном месте он открыл сумку и увидел внутри кошелек с крупной суммой денег, планшет и несколько документов. Деньги он сразу же убрал в карман, планшет ему не был нужен, а документы он решил оставить в сумке и выбросить её в ближайший мусорный бак. Он не хотел причинять вреда больше, чем это было необходимо. Для него это была игра — игра на грани, где нужно было оставаться ловким, осторожным и, возможно, даже справедливым.

Вернувшись в лес, Ероха сел у костра, рассматривая добытые деньги. Он знал, что эти люди, которых он обирал, вряд ли почувствуют значительную потерю. Они жили в достатке, а ему нужны были ресурсы для выживания. Он не испытывал угрызений совести, наоборот, в его душе зрело ощущение справедливости — он отбирал у тех, кто мог поделиться, даже не зная об этом.

На следующий день Ероха снова поехал в райцентр. Теперь его план стал более изощрённым. Он начал выслеживать людей в дорогих автомобилях, заходя в элитные магазины. Он наблюдал, как они расплачиваются крупными купюрами, как небрежно кидают кошельки в сумки и оставляют их без присмотра. Он чувствовал себя охотником, и это приносило ему азарт, ощущение контроля над ситуацией.

На одном из таких «рейдов» он заметил женщину, одетую в шубу, с массивными золотыми украшениями. Она вышла из ювелирного магазина, и Ероха понял, что это его шанс. Он пошел за ней, следуя на безопасном расстоянии, пока она не остановилась у своего автомобиля. В этот момент он подошёл ближе и, притворившись, что что-то уронил, быстро схватил её кошелёк, который лежал на краю сиденья. Женщина даже не заметила, как он исчез в толпе.

В поезде обратно Ероха сидел у окна, смотря на пролетающие мимо деревья. Он чувствовал себя странно — он был частью двух миров, ни в одном из которых ему не было места. Лес давал ему свободу, город — средства для существования. Он знал, что этот путь опасен, но именно в этом была его суть — балансировать на грани, чувствовать адреналин, быть тем, кого никто не видит, но кто видит всех.

Когда он вернулся в свою землянку, Ероха вытащил добытые деньги и рассчитал, на сколько дней их ему хватит. Он знал, что долго так продолжаться не может, что однажды кто-то обратит на него внимание. Но пока что он был осторожен, и никто не обращал на него внимания. Он был как тень, как дух, который приходит и исчезает, оставляя за собой лишь ощущение невидимого присутствия.

Ероха сидел у костра, закурил сигарету и, глядя на огонь, думал о том, что, возможно, он не просто вор. Он видел в своих действиях что-то большее — попытку уравнять шансы, попытку выжить в мире, который слишком несправедлив. И хотя он знал, что однажды ему придется заплатить за все, что он делал, сейчас он чувствовал себя свободным, как никогда раньше. Он был волком-одиночкой, охотником, который выбирает свои цели и не боится последствий.

Ероха: Пьяные Бродяги и Новые Знакомства

Ероха постепенно стал терять контроль над своей жизнью. Постоянное волнение, тревога и чувство одиночества начали давать о себе знать. Он не мог уже так легко справляться с внутренней пустотой, и алкоголь стал для него своеобразным способом забыться, унять ту боль, которую не могли заглушить лес и кражи.

Однажды вечером, после очередного удачного «рейда» в райцентре, он решил зайти в местную забегаловку — маленький полуразвалившийся бар на окраине города. Там было шумно, пахло дымом и кислым потом, а люди сидели группами, громко разговаривая и смеясь. Ероха заказал себе стопку водки и медленно выпил её, чувствуя, как алкоголь растекается теплом по его телу. Ощущение тяжести и бессмысленности на мгновение исчезло.

Он заказал ещё одну, затем ещё. К тому времени, когда Ероха вышел на улицу, чтобы успеть на свой поезд обратно в лес, он уже был сильно пьян. Его ноги заплетались, и он чувствовал, как мир вокруг него начинает вращаться. Он спешил, пытаясь сосредоточиться, но когда подошел к платформе, понял, что поезд уже ушёл. Ероха замер, глядя на пустые рельсы, и тихо выругался. Он опоздал. Теперь ему предстояло провести ночь в городе.

Он огляделся вокруг, пытаясь понять, что делать дальше. Его взгляд упал на нескольких мужчин, сидящих на лавке у забора. Они пили дешёвое вино, их лица были суровыми и усталыми, а одежда — грязной и потрёпанной. Один из них заметил Ероху и кивнул ему.
— Эй, парень! Иди сюда, чего стоишь, как памятник? — позвал его один из мужчин с растрёпанными волосами и густой бородой.
Ероха, чувствуя, что у него нет других вариантов, подошёл ближе. Мужчина улыбнулся, протягивая ему бутылку.
— Ну, давай, за знакомство. Как звать-то тебя?
— Ероха, — тихо ответил он, беря бутылку и делая глоток.
— А меня Степан. А это Пашка и Митька, — представил своих товарищей мужчина. — Слушай, Ероха, ты не похож на наших местных. Сбежал, что ли, от кого?

Ероха усмехнулся, присаживаясь на край лавки.
— Можно и так сказать, — ответил он. — Просто... устал я. Хотел уйти, быть подальше от всего.
— Понимаю, понимаю, — протянул Пашка, сидевший рядом. Его глаза были красными, а лицо — опухшим. — Тут все от чего-то бегут, брат. Вот и мы тут сидим, думаем, куда дальше.
— Да тут и оставаться можно, куда ещё бежать-то? — засмеялся Митька, поднимая бутылку. — Никуда нас не ждут, а тут хотя бы вино и компания есть.

Ероха сделал ещё глоток и оглядел своих новых знакомых. Они были как тени — потерянные люди, которые оказались выброшенными за пределы общества. Но в их компании было что-то странно успокаивающее, будто он нашёл тех, кто понимает его, тех, кто тоже не нашёл себе места.
— А ты чего тут один, парень? — спросил Степан, внимательно глядя на Ероху. — Молодой ещё, жить надо, а ты, видно, на себе крест поставил.
— Жить-то надо, да только где? Лес — вот где я теперь живу, — тихо проговорил Ероха, глядя на свои руки. — Лес принимает, но не прощает. Хотел быть свободным, а теперь сам в капкане.
Митька засмеялся, хлопнув его по плечу.
— Лес говоришь? Ну, ты даёшь, брат. Мы-то вот, у кого ни хаты, ни семьи, по вокзалам шатаемся, да на случайных чердаках. А ты в лес ушёл — от всех далеко. Да ещё и крадёшь, верно? — его взгляд стал пронзительным, словно Митька в один миг понял суть Ерохи.

Ероха не стал отвечать, лишь кивнул. Да, он крал, но не для того, чтобы разбогатеть. Он крал, чтобы выжить, чтобы остаться на плаву в этом мире, который постоянно пытался его вытолкнуть за свои пределы.
— Да ладно тебе, мы ж понимаем, — сказал Пашка, заговорщицки подмигнув. — Тут все воруют, кто чем может. Только главное, чтобы себя при этом не потерять. Мы-то вот уже давно на дно свалились, а ты, видно, ещё держишься. Вот и держись, парень.

Ночь прошла быстро. Ероха сидел с бродягами, слушая их истории о жизни, о том, как они оказались на улице. Они рассказывали о потерянных домах, разрушенных семьях, о том, как пытались снова встать на ноги, но каждый раз что-то ломалось, и они оказывались там, где начали. В этих историях была боль, но была и странная гордость за свою способность выживать, несмотря ни на что.
Утром, когда первые лучи солнца начали пробиваться через тучи, Степан похлопал Ероху по плечу.
— Ладно, парень. Живи, как знаешь. Только не забывай, что лес — это хорошо, но без людей долго не протянешь. Встретимся ещё, может, на этой дороге, — сказал он, протягивая Ерохе руку.

Ероха пожал её, чувствуя, что, несмотря на их различия, они все были в каком-то смысле одинаковыми. Он попрощался с бродягами и направился к вокзалу. Поезд, который должен был увезти его обратно в лес, уже подходил к платформе. Ероха знал, что возвращается туда, где ему будет спокойнее, но теперь он знал ещё и то, что иногда ему придётся выходить к людям — не для того, чтобы украсть, а чтобы почувствовать себя частью чего-то большего.

Поезд тронулся, и Ероха, сидя у окна, смотрел на удаляющийся город, на бродяг, которые оставались там, у лавки, словно символы его собственной свободы и его одиночества. Он знал, что его путь — это дорога, на которой нет конца. Путь волка-одиночки, который ищет своё место в мире, где-то между лесом и людьми, между свободой и необходимостью быть частью общества.


Ероха: Пьяные Драки и Грани Отчаяния

Ероха всё больше ввязывался в жизнь, которая затягивала его, словно болото. Он стал пить ещё больше, частые вылазки в бар уже не ограничивались просто стопкой водки — за этим неизбежно следовали драки, конфликты и ночёвки в квартирах, где ему едва ли знали по имени. Он ходил с мало знакомыми людьми, ночуя с такими же, как он, потерянными, обиженными на жизнь, на общество, на всё вокруг. Квартиры, где он оказывался, были словно отдельный мир — темный, тесный, полный запахов спирта и табака, место, где стыд и совесть давно потеряли свою актуальность.

— Ну что, Ероха, выпьешь? — кричал через шум один из бродяг по имени Стёпка, который стоял у кухни с бутылкой дешёвой водки в руках. — Давай, брат, не кисни, мы же тут все свои!
Ероха, уже потерявший чувство времени и место, взял предложенную рюмку, не глядя на тех, кто вокруг него. Лица сливались в нечто неразличимое, люди были просто тенью, притаившейся за тусклым светом лампочки, висевшей на потолке.
— Я, брат, не останавливаюсь! — выкрикнул Пашка, сидевший на полу. Его глаза были пустыми, а голос пропитан агрессией, как у того, кто уже давно потерял всё и ничего не боится.
Ероха молча выпил рюмку, чувствуя, как водка жжёт ему горло. В груди горел огонь, который не мог успокоиться. Он стал чувствовать, что не только алкоголь в нём бушует. Внутри него нарастало нечто большее, будто сила, которая требовала выхода, требовала действий. Те девки, что предлагали себя в этих квартирах, его не интересовали. Они были такими же потерянными, как и все остальные, и от их объятий веяло безысходностью. Ероха не хотел этого. Он жаждал настоящего, того, что могло заставить его почувствовать жизнь.

Ночная Вылазка и Стычка с Совестью

Однажды ночью, шатаясь по пустым улицам райцентра, Ероха увидел фигуру одинокой женщины, которая шла по тротуару, не спеша. Она была одета в длинное пальто, а её шаги были лёгкими и аккуратными. В темноте она казалась слабой, уязвимой — и в Ерохе что-то перемкнуло. Он пошел за ней, ускоряя шаг, словно его тянуло к ней что-то неведомое.

— Эй, постой! — выкрикнул он, догоняя её.
Женщина обернулась, её глаза были полны страха. Она не знала, кто этот человек и что ему нужно. Ероха подошёл ближе, в нём бурлило напряжение, алкоголь и нечто тёмное, от чего его сердце билось быстрее. Он схватил её за плечи, толкнул к стене. Она вскрикнула, но его хватка была сильной, он прижал её к кирпичной кладке.
— Отпустите! Пожалуйста, отпустите меня! — её голос дрожал, и глаза наполнились слезами.
Ероха смотрел на её испуганное лицо, и что-то внутри него зашевелилось. Он чувствовал, что вот оно — возможность почувствовать свою силу, ощутить, что он может быть хозяином жизни другого человека. Он прижал её сильнее, готовый взять то, что хотел.
— Пожалуйста, не надо... У меня дома ребёнок, — прошептала женщина, её голос дрожал, и на её щеке блестела слеза.

Эти слова пронзили Ероху, словно нож. Он замер, его руки дрогнули, и он почувствовал, как что-то внутри него ломается. Он видел её глаза — полные страха, полные мольбы, но не только это. В этих глазах было что-то ещё — что-то, что заставило его осознать, что он переступает черту, которую нельзя переступать.
— Прости... — прошептал он, его голос стал тихим, почти детским. Он отпустил её, отступая назад. — Прости, я не хотел... я просто...

Женщина, не теряя времени, оттолкнулась от стены и побежала прочь, её фигура исчезла в темноте, а Ероха остался один, стоя посреди пустой улицы. В груди было тяжело, и он почувствовал, как на глаза наворачиваются слёзы. Он рухнул на колени, сжав голову руками.
— Я просто хотел почувствовать... — тихо бормотал он. — Просто почувствовать, что я живой...

Он остался сидеть там, на холодной земле, ещё несколько минут, чувствуя, как стыд и боль наполняют его до краёв. Он почти плакал, но слёз не было. Он пытался понять, как он дошёл до этой точки, как позволил себе стать тем, кем всегда презирал быть.

Возвращение в Логово

Когда он, шатаясь, вернулся в квартиру, где всё ещё продолжался шумный пир, никто не заметил его измученного лица. Степан всё так же кричал что-то, размахивая бутылкой, а Митька хохотал, рассказывая какую-то историю.

— Эй, Ероха! Где пропадал? — крикнул Степан, замечая его и протягивая новую рюмку. — Давай к нам, не стой в стороне!
Ероха взял рюмку, но не выпил. Он смотрел на этих людей и чувствовал, как мир вокруг него рушится. Он понял, что этот путь ведёт его в бездну, из которой не будет выхода. Но он ничего не сказал, просто сел в угол, наблюдая за тем, как все пьют, смеются, кричат, будто ничего не происходит.

В эту ночь он понял, что его жизнь превратилась в кошмар. Он стал бояться самого себя, бояться того, кем он мог стать. И в этот момент внутри него зародилось что-то новое — слабое, но решительное чувство. Ему нужно было что-то менять, иначе он окончательно потеряет себя. Но сможет ли он выйти из этого болота, сможет ли найти в себе силы уйти от того, что разрушает его изнутри?
Он знал только одно — дальше так продолжаться не может. Но что делать, он пока не знал. Мир вокруг него был холодным, тёмным, и он оставался в нём один, без цели и без надежды. И только слабое чувство стыда, которое пробудилось в ту ночь, стало его единственной нитью, удерживающей его от окончательного падения в пропасть.