Свидание в Париже Конкурс Все связано

Конкурс рассказов о судьбе и случайности


Свидание в Париже  Муза Амадео Модильяни
 
ФАКЕЛ ДЛЯ  АМАДЕО

Когда в чужом мире, в Париже, внезапно встречаются двое, смотрят в глаза друг другу и понимают, что они созданы друг для друга, что им никак нельзя расстаться, хотя и оставаться вместе почти невозможно, то говорят, что это судьба. А как иначе назвать то, что происходит. Такого не может быть, такого не должно быть, но случилось. И вольны ли они противиться тому, что случилось? Не забудьте, что послушного судьба ведет, а упрямого тащит, что человек сам ничем не управляет, как бы ему не хотелось обратного.

Сколько еще мудростей можно вспомнить, чтобы понять, что все будет так как будет, и встреча была вовсе не случайна. И не стоит противиться и плыть против течения. Грозный бог морей все равно вмешается и отбросит от родного берега такого упрямца. Если история Одиссея вас ничему не научила, то плывите, конечно, но сколько времени и сил придется потратить пройдя Аид и всех коварных чародеек, чтобы вернуться наконец к своей Пенелопе. Так или примерно так размышляла Анна, трясясь в вагоне поезда, когда думала о возможном и невозможном. Она обещала вернуться, и она возвращалась к своему художнику. Да и могла ли не выполнить обещания, голубые глаза итальянца, она вспоминала всегда. Это была ее судьба.
Художник ждал Анну в Люксенбургском саду. О, как же он волновался.
Вдруг она передумает, не придет, да и случиться могло всякое, многое ли доступно самому человеку в этом мире? На все божья воля. А если на этот раз им не суждено встретиться?

 А он уже погрузился в ту паутину, которую сплела для него эта русская поэтесса, странная, таинственная и такая инопланетная. И как же уютно ему было в той паутине грез. Этого никогда не поймет тот, кто сам не пережил подобного вдохновения, окрыленный мечтами о новой встрече.
№№№№№

Когда он работал, а работал самозабвенно, ему так нравилось слышать ее голос, когда она читала Данте в русском переводе. На итальянском стеснялась и не хотела показывать свою беспомощность. Это потом, вспоминая о нем, она читала другим Данте на итальянском, и упивалась мелодией чужого языка, а здесь хваталась за русский, как за последнюю соломинку. Перевод был хорош, но мог ли  даже гениальный перевод передать все, что было в том тексте, вряд ли, и все-таки она чувствовала силу слов и смыслов.

Он ничего не понимал, но какая музыка звучала, Данте ли это был или кто-то совсем другой, как знать, но главное, чтобы она читала и не останавливалась, так ему работалось еще лучше. Конечно, когда владеешь таким языком, то остается только писать стихи. О, если бы не только слушать, но и понимать то, о чем она пишет. Но от того, что он не улавливал смысла, ему было еще упоительнее все это слышать и внимать. Никто никогда больше не сможет подарить такого вдохновение, а оно было ему необходимо, потому что так много пришлось работать в те дни.
Она немного говорила на итальянском, он мог ее понять, но просил, чтобы она переходила на свой язык и чувствовала себя спокойно и непринужденно. Это помогало уловить суть и передать ее на полотне.


№№№№№
Перрон, вокзал, бурлящая столица,
Неведомая как она близка,
А Модильяни Анна снова снится,
И словно бы расстались на века.
Но нет, она приедет, обещала,
Она трясется в поезде, он знал,
И это было скорбное начало,
Легко переходившее  в финал

Да что он так, как будто нет модели,
И ближе и понятней, долгий путь,
Но как они увидеться хотели.,
В глаза друг другу молча  взглянуть,
И он забросив все свои эскизы,
Был зол и счастлив и свиданья ждал,
Он  исполнял там все ее капризы,
Неистовый,  ее опять писал

Что в этой русской? Он не понимает,
Он просто знает, что наступит миг,
Царевна лебедь в полночь уплывает,
И с ней уходит тот славянский  мир.
 Да что в ней было? Он молчит устало,
И Люксенбургский сад  обнимает тьма,
И лишь рука над полотном летала,
И расступался вековой туман.

С первого взгляда он чувствовал, что они на одной волне. Это случается так редко, он уже успел соскучиться без этого ошеломительного чувства.
Ни одна итальянка не притягивала его так, как эта русская – дальние становились близкими в такие мгновения, а близкие далекими. Может быть это каприз творца, но что бы это не было, он так жил и ему все это нравилось и восхищало, и заставляло трудиться 24 часа в сутки самозабвенно.

Наверное, в какой-то другой жизни они жили в одной стране и очень много временит проводили вместе, как еще объяснить подобное состояние, такие незримые и опасные связи. Не будь этого, они не смогли бы встретиться и в этой жизни и отыскать, и узнать друг друга так быстро и просто.

Это был наверняка какой-то старый замок с тайнами и привидениями, может быть даже в ее Петербурге, не зря же ему так нравился русский язык, казался знакомым, понятным. Они и музыку, и смыслы его узнавал легко и просто, словно бы где-то давно в другом мире они общались, он говорил по-русски. Старый замок, на меньшее он не соглашался, придворный художник и влюбленная в него императрица.
Но как же далеко могли завести его фантазии. А реальность была так близко, стоило только протянуть руку, но он протягивал ее к кистям и краскам, чтобы не упустить мгновение, передать солнечных зайчиков, скользящих по ее щеке и легкой одежде.
Вот и сейчас он ждал ее, мечтал и готовился к работе. Но ожидание растаяло, забылось в один миг, когда она появилась на дорожке, освещенной солнцем.
Муза была прекрасна. Он, едва поздоровавшись и скрывая смущение, стал делать новые наброски для своей картины. Что-то говорил о том, что о работе спрашивали, что ее ждут, и он должен успеть к выставке. Она только тихо улыбалась, садилась так как ему хотелось. Ей и самой хотелось отдышаться, прийти в себя, волнение с трудом удавалось скрыть. И хорошо, что он не мог знать всего, что творится в ее душе.
 
«Молчи, скрывайся и таи и чувства, и мечты свои» - полушепотом произнесла она. Словно бы пыталась себя загипнотизировать. Но слова великого поэта скорее были похожи на молитву.

Она уселась напротив и взглянула на ломанные линии на белом холсте.
Надо было признать, что так никто никогда ее не писал и не видел. Только он все это творил с такой уверенностью, словно бы всю жизнь только и делал, что писал ее из дня в день.

Портрет жены художника, - промелькнуло в ее сознании. И она улыбнулась. В те дни она и была невенчанной женой художника и радовалась, что он снова и снова пишет ее с радостью и грустью.
А все остальные ушли в туман, они остались за границей, в другом мире, в другой жизни, даже Снежный король, которого она любила и до и после, в те дни растаял на время. Он вернется потом, она снова будет маяться от неразделенной любви, но это случится позднее, не сейчас.
№№№№№№

Анна перевела дыхание. Солнце странными бликами падало на ее фигуру, он торопился, ему хотелось запечатлеть позу влюбленной женщины, кокетливой и яркой. Он успел подумать, что подарит ей бессмертие, и это та малость, которую только и можно ей подарить.

Он не сомневался, что она влюблена, иначе бы не увидел ее здесь и теперь. И это вдохновляло и окрыляло еще больше. Кажется, в момент первой встречи у нее был медовый месяц. Но даже это событие не смогло затмить того чувства, которое вспыхнуло внезапно между ними. А как еще может  появляться настоящая любовь?
Потом он опечалился, полагая, что это может исчезнуть в один миг. И он опустил кисть, словно бы это уже случилось, и она ушла, не прощаясь, ушла навсегда. Но нет, она оставалась тут и удивляла его все больше и больше.
- Ты останешься в Париже, дорогая, мы будем вместе всегда и везде? Ведь мы оба об этом мечтаем.

Она вслушалась в его слова и вздрогнула, о подобном она не позволяла себе даже думать, не то что обсуждать.
Он пробормотал еще что-то непонятное, странное, то, чего она не смогла расслышать, и очень опечалилась. Но это передалось и ему тоже.
Она улыбнулась и ничего не сказала. Говорят, у нее есть муж, он в прошлый раз даже видел его мельком. Худой, высокий, странный русский парень, не было сомнения, что он ее любит, да и как ее не любить. Но соперника в нем Амадео не чувствовал. Да, он художник – изменчивый и непостоянный, все время стремящийся за своей музой, такой же переменчивой, как и он сам. И с этим трудно как-то справиться, ведь есть только здесь и сейчас, и не стоит думать о завтрашнем дне.
Художники живут настоящим, только настоящим, его они и дарят миру, не стоит от них требовать большего. Но когда случаются такие встречи, то приходится отказываться от своих правил и принципов и заглядывать в завтрашний день, даже если это может стать губительным. Ради большой любви всегда приходится чем-то жертвовать.
№№№№№№№

Увлеченный работой, он не заметил, как помрачнело небо, от солнца не осталось и следа. Переменилась декорация, и что-то изменилось в его душе, наплывала печаль, тоска по женщине, которая все еще была рядом, но ведь это не будет длиться долго. Это не может длиться долго, о мадонна, даже ты не можешь подарить счастье, оно только миг, ускользающий миг. А что потом? Как потом жить без нее?
Но это изменение в природе он не увидел, а скорее почувствовал, он определил по тому, что блики перестали падать на ее лицо и фигуру, писать стало легче и проще.
Но о чем она думала? Ему казалось, что он хорошо знает женщин, что все они словно бы на ладони, стоит только вглядеться и вслушаться, но ничего такого он не знал и не ведал, как только столкнулся с ней, стал ближе хоть немного. Эти мысли приводили в отчаянье. Хорошо, что настроение быстро менялось.
Та первая встреча, когда она приезжала в первый раз, так же ошеломила и ослепила его. Он не хотел ее отпускать, сделав какой-то набросок, он просил и умолял ее остаться. Но она сказала, что не может этого сделать сейчас, но вернется в Париж, если он будет здесь и дождется ее. И вот тогда он напишет все, что ему пожелается, но для этого им обоим нужны свобода и покой. На этом им и пришлось расстаться.

 Конечно он будет в Париже, где еще ему быть? Он будет ждать столько, сколько надо, и никто не посмеет занять ее место в его душе. Впервые он отрекся от настоящего и замахнулся на будущее, хотя никогда прежде не делал этого, был страшно суеверен и понимал, что стоит загадать что-то и не сбудется, и война, извержение вулкана, голод, мор обрушатся на него и сметут с лица земли. Потом, только не в этот раз, сейчас такого не будет точно.
И вот свершилось, он получил от нее открытку, в которой она сообщала, что выехала и указала, когда будет в Париже.

Он метался по городу, он пытался все устроить на этот раз самым лучшим образом.  Ведь он знал, что такого больше не случится никогда, что это последняя встреча, все кончится, она так же, как и в прошлый раз растворится в аллее сада, или на перроне вокзала, и они попрощаются уже навсегда.
Нет, они не успели о том поговорить, он еще томился в бесконечном ожидании, но знал, что так все и будет.

В те дни Анна стала для него факелом, маяком, тем неземным светом, который движет солнце и светила. Никто никогда не любил так, как он. И это помогало ему творить.
Мастер заметил, что она больна, сильно кашляет. Но даже представить себе не мог, что она может уйти в мир иной. Это будет последним днем Помпей. Он перестанет жить в тот же самый миг. Но как же ему хотелось погибнуть в ее объятьях. Потом, когда раскопают город, их должны найти вместе, чтобы родилась еще одна легенда о вечной любви,

И письма из далекого Парижа,
Какой -то даме, я ее не знаю.
Но снова берег Сены сонной вижу,
И слышу звуки вальса, вспоминаю
О том, что с нами не могло случиться
О том, что в тихом блеске пропадает.
И только Сена и чужие письма,
Мне о тебе опять напоминают.

Она давно мертва, но я не верю.
Что тот костер страстей угаснет скоро,
И только Сены обреченный берег
Все Анну ждет с надеждой и укором.
Ей выпала судьба совсем иная,
Но ждет ее в тумане Модильяни,
И никогда художник не узнает,
Что было в этом жутком мире с нами.

Но там другая Анна, королева
Французов будоражит не напрасно,
И нет в стране отчаянной предела,
И Генрих мертв – все зыбко и опасно.
Но не сломить им дочки Ярослава,
И над столицей наступает утро,
Читаю письма, дивная забава.
Ее назвали Дерзкой или Мудрой.

И снова пишет Анну Амадео,
И Люксенбургский сад дышал прохладой
И страсти нет границы и предела,
И мы в плену и в чарах этих сада.

Она пыталась рассказать ему о королеве Анне, дочке князя Ярослава Мудрого, по воле отца оказавшейся в далеком Париже, о короле, которому она была совсем не нужна, лишь при помощи щедрого приданного тот Генрих пытался поправить свои дела и добиться от Ярослава покровительства.

- Каково ей было здесь? –спрашивала Анна, - ее письма были наполнены болью и страданиями. Но она выстояла и прошла до конца этот путь.
Художник ничего не слышал о той древней истории, он только теперь мог представить, как это было. И конечно королева была с ликом его Анны, так вот почему он представлял ее королевой. Но как мог понять славянку глупый король, там должен был появиться художник, рядом с ней, чтобы в холодном дворце ей не было так пусто и одиноко. Кажется, и то полотно дописывалось и обретало новые очертания. А сколько всего еще ему предстояло узнать?
№№№№№

Тоска по женщине, пока она еще рядом и не растворилась в вагоне поезда, самая страшная из всех возможных.
Они сидели в одном из маленьких кафе, когда на город упали сумерки и писать уже было невозможно. Он досадовал, что было слишком мало света, но радовался, что судьба дарит ему минуты покоя. А ведь если бы здесь были белые ночи, как у нее в Петербурге, то он писал бы до утра.
Она заговорила о России, о том заснеженном мире, в котором он никогда не бывал, и вероятно, не сможет побывать в этой жизни. Но она знал и любил этот загадочный мир, потому что его знала и любила она.
Стремительно приближалась осень, от лета оставались только смутные и такие прекрасные воспоминания. И это была осень его жизни, прекрасная, но печальная пора.
На лице его появилась тревога, как только он услышал ее кашель. Она это почувствовала и улыбнулась:
- Ничего, это пройдет, это пройдет, потому что мы должны встретиться снова.
Она не обещала новую встречу, она утверждала, что должны, и он на все был согласен.
Он повторял, что они предназначены друг для друга, что она самая любимая его модель, Муза, и ему не нужна никакая другая, потому что только в ней есть та тайна, которой он не нашел ни в какой другой женщине в этом мире.
Анна вспомнила «Итальянский полдень» и сказала ему, что их художник Карл Брюллов очень любил писать итальянок, и его графиня даже ревновала к ним.

- Они были прелестны на его полотнах, обворожительны.
- О нет, нет, не правда, какие итальянки, если есть вы.
И ей это казалось даже правдой, настолько убедительно он все говорил.
№№№

А что же творилось в том мире, который все еще существовал, как от него не открещиваться?
Было несколько писем от мужа, он то просил, то требовал, чтобы она возвращалась, потому что ему надо отправляться в Африку, а она в Париже и без того загостилась, поры бы и о доме вспомнить.
Мастер понял о чем и о ком она думает, почувствовал свое полное бессилие, слезы навернулись на глаза. Он пожалел о том, что в руках у него нет кисти и красок, а перед глазами холста, потому что там он легко мог укрыться, спрятаться от чувств, в которых тонула без возврата его душа.
На следующий день она сказала ему, что купила билет, и им придется расстаться. Словно плеткой его хлестнули, слышать это было невыносимо, но разве она что-то обещала, разве он мог надеяться на большее. Нет, он и без того получил слишком многое. Оставалось надеяться, что ничего страшного там не случится, что муж ее не Отелло, и она останется цела и невредима.
С любой другой Музой он просился бы, тайно радуясь, что такое случилось наконец, но только не с ней. Она так прочно привязала его к себе.
Амадео снится Анна
В мороке земных страстей,
Грациозна и желанна,
Ждет она своих гостей.
Он рисунки разбирая,
Видит в сумраке тот свет,
Где она, почти нагая,
Там и расстоянья нет.

Ночь была такой угрюмой,
Но для страсти не помеха,
Больше ни о чем не думал,
Ждал награды и успеха.
И хождение по мукам
Было тягостно и странно,
В миг забвенья и разлуки
Амадео снится Анна.

В это благородной даме
Он узнал ее едва ли,
Но давно и долго ждали
Все потери и печали,
Он и сам в пылу забвенья,
На краю земли и неба
Ждал напрасно Вдохновенья,
Как воды он ждал и хлеба.

И никто не станет боле
Звать и ждать его напрасно.
Эта сила, эта воля
Этот взгляд чужой и ясный.
Все случилось там когда-то,
Словно и не с ними было,
Все победы и утраты
Навсегда она забыла…

Но по-прежнему желанна,
И по-прежнему печальна,
Амадео снится Анна
И хранит былые тайны


А прощаться завтра придется именно с ней, и что потом? Потом она будет только сниться. Конечно, есть еще холсты, но разве теперь ему этого достаточно. Но ведь как-то живут другие, прощаясь с теми, кого вроде бы любили, почему у него все так сложно, так невыносимо сложно. Но об этом лучше не говорить и даже не думать, так проще, так еще труднее. Все мысли спутались, все казалось невыносимым.
Ночь может превратиться в вечность, но потом все обрывается в один миг.  Мастер чувствовал себя ни живым и ни мертвым, да таким и оставался, и весь тот день и потом.
На перроне она была тиха и замкнута, словно они встретились случайно, словно ничего такого и не было в их жизни. Если бы он не помнил той ночи, она уже казалась далеким прошлым, то не поверил бы, что она его любит, что она была с ним, что она приезжала к нему, оставив и мужа, и свой вечный город.
Амадео не мог вспомнить, как он добрел до мастерской, повалился на старый диван и зарыдал, теперь уже не стоило сдерживаться, иначе страсть его задушит, и он умрет в тот же день. А ему надо было еще показать миру то, что он успел сотворить в эти сказочные дни, ведь он обещал подарить ей бессмертие и исполнит обещание. Иначе все теряет смысл, художник в его душе победил влюбленного мужчину.
Но оставаться наедине с собой не было никаких сил, и тогда он достал альбом, который она привезла ему в подарок, там были картины и гравюры ее Петербурга, часто заснеженного и от того, казавшегося нереальным. Он гладил ладонью эти полотно, словно хотел ощутить их холод и ледяной ветер, пронизывающий душу.
- Так вот откуда она явилась, вот какой пронзительный северный ветер принес ее сюда.
Ему хотелось верить, что он ее отогрел немного, что она стала другой, что она больше не будет прежней.
Потом, несколько месяцев он жил только ожидая новостей оттуда из снежного мира, и никак не мог их дождаться. А потом перестал ждать, и снова ждал и надеялся, что до Парижа что-то долетит оттуда.
№№№

Мастер ждал новостей из России, но они становились все страшнее и страшнее, говорили о бунте, о голоде и холоде о том, что там начинается война. Он понимал, что если она и дожила до этих дней, то теперь точно погибнет. Она уже тогда была больна, а что же теперь?
А потом стали появляться эмигранты, русских становилось все больше и появилась надежда на то, что они встретятся, что из того ада она вернется к нему, не может не вернуться, ведь она помнит, как хорошо им было вместе.
Но разве он мог знать, что там вообще творится? Ночью его мучили кошмары, он слышал стрельбу, его снова и снова вели на расстрел люди без лиц. И он просыпался в холодном поту и ужасе.
№№№№

. Анна все время помнила своего художника, хранила его рисунки, старалась узнать, что там с ним было, как он жил и творил. Но ей казалось, что между ними была неодолимая пропасть. Ей порой казалось, что он проводит дни в Люксенбургском саду. И позирует ему русская княжна, сколько их было там в те времена глухие.
 Тогда ревность терзала ее усталую душу. Она не роптала, она просто не понимала, почему судьба оказалась вдруг так жестока, что такое они все сделали, если должны вести такое жалкое существование.
Она и сама не верила, что могла спокойно купить билет и оказаться в Париже. Но если бы даже новые власти и позволили ей такое, а они никогда не позволяет, она не смогла бы воспользоваться их милостью. потому что наверняка назад они ее бы не запустили. А что она будет делать там, без России, да и он сам давно о ней позабыл, о эти художники.
Значительно позднее, когда все хоть немного утряслось здесь, она узнала, что он умер в январе 1920 года. В это трудно, в это невозможно было поверить, еще живы были и муж, и Снежный король, здесь, в этом кошмаре, в он там в Париже умер, как такое могло случиться.
Она вглядывалась в рисунки, так бережно хранимые, только они позволяли уйти от реальности и погрузиться в те счастливейшие годы.
Показать бы тебе, насмешнице
И любимице всех друзей,
Царскосельской веселой грешнице,
Что случилось с жизнью твоей
Повторяла она через много лет, вспоминая все то, что было с ней тогда, в юности, такой счастливой и безмятежной.
Она с улыбкой вспомнила как Амадео боялся за ее здоровье, как расспрашивал о страшной неизлечимой болезни. А ведь они и он и муж, и поэт были здоровы, но никого из них давно нет на этом свете, как же такое могло быть.
И вот тогда она раскрывала томик «Божественной комедии «и читала ее на итальянском, понимая, что это все, что ей осталось в этом мире, в этой жизни. Она бродила по кругам ада, надеясь, что не Вергилий, а ее Мастер прорвется к ней и сможет вывести ее оттуда, ведь никто и никогда ее не любил так как он, да и не будет любить. Такая любовь бывает только один раз в жизни и у нее она была.
Случайная встреча в Парижском кафе связала их судьбы навсегда в один крепкий узел. В мире нет никаких случайностей. И в новой жизни они снова найдут друг друга и обязательно встретятся, и скорее всего будут счастливы.
А Модильяни пишет и поет
О том, что им давно теперь забыто
Той птицы райской прерванный полет,
Кого не спросишь, все давно убиты.
Он жив и кисть в руках его опять,
И память вспыхнет свечкой на закате
Что остается? Только жить, писать
И петь о той далекой, о расплате.

Россия, Анна, скорбный этот путь,
Все для него теперь неодолимо,
Но хочется забыться и заснуть,
И пусть несется тройка мимо, мимо.
А говорили, что она жива,
Но как там выжить? Этому не верит
И повторяет скорбные слова,
И молча исчисляет все потери.

Суровый век, в печальный этот час
Он отразиться музыкой незримой,
И слово проступает снова в нас,
Когда и птицы  улетают мимо.
Мир слепнет в этом холоде тревог,
Штрих полотна стирается и снова,

Явилась Анна в холоде дорог,
Когда над миром прозвучало Слово…
И путая реальность, бред и сон,
Двадцатый год художник не осилит.
Уходит  в бездну грез спокойно он,
А помнит только Анну и Россию

Эпилог

 
Он был красив, как бог, Триптих Мастеру

Он был красив, как бог, он был прекрасен,
Как Ангел, покоривший даль небес.
И он принес с собою дивный праздник,
И написал туманных поэтесс.

Она его с улыбкой провожала,
Не ведая о том, что позади
Останется их светлое начало,
А мрак, война и стужа впереди.

Художник уходил во тьму аллеи,
Она еще смотрела на закат,
И странные штрихи его алели,
Как знак, как кровь, какой же страшный знак.


А предчувствии любви томился гений,
Он никогда не станет стариком,
На полотне те дивные мгновенья,
Печаль о вечном, опустевший дом.

И ад по Данте ей казался близок,
Он улыбался в наслоенье дум,

Он был красив, а небосвод так низок,
Случилась встреча одиноких душ…

Останутся сомненья и творенья,
И омут глаз, в смятенье  дивных чувств,
Какие-то ее стихотворения,
И смерть на взлете ужас или чудо?

2.
И снова Модильяни снилась Анна
И Люксенбургский сад в осенний полдень,
Она была по-прежнему желанна,
Хотя он ничего почти не помнил,

И как узнать ту, прежнюю живую
В солидной даме прошлого столетья.
А он ее по-прежнему ревнует,
Не помня про потери, лихолетье,

И строчки ада Данте повторяя,
Она читала их в плену обмана,
В заснеженные дали улетая,
Он говорил о прелести романа.

Что было сном, что явью, кто посмеет
О том судить, все холодно и зыбко,
И только полотно хранит, немея.
Там так мила и поза, и улыбка.

О, в этих русских есть иная сила,
И тайна неразгаданная дышит,
Она его в просторы уносила,
Он гусли до сих пор в тумане слышит,

И скрипки все смолкают перед ними,
И остается темный мир пророчеств,
Из ада Данте возникает имя,
И вечный танец снов и одиночеств
3

Любовь бывает тайной и расплатой
За все, что больше не случится с нами,
Она влечет, несет она куда-то
Ту лодку, над морями и волнами.

Мир так далек почти что нереален,
Он растворится в сумраке небес,
Художник же, ты знаешь, гениален,
Ей подарил бессмертье и воскрес

В неведомой России в миг забвенья
Он будет жить, ее храня  черты,
И снова наплывает вдохновенье
Девятый вал переживаешь ты…

О, итальянец дивный, и крылатый
Кисть  застывает над строкой стиха,
Когда тебе позирует Ахматова,
И так она от мира далека.

А мир живет в печальном измерении,
В броне его,  в печали и тоске,
Когда уходят в поднебесье гении,
Вдруг  низкий голос о любви запел.

Она переживет все и останется,
В пылу страстей воскреснет и сгорит,
-Скажите, кто та дивная красавица,
Как птица Феникс над огнем парит.

Огонь ее как будто не касается,
Звучат вдали иные голоса,
А живописец только улыбается,
И как ему не верить в чудеса
  Альтман – Модильяни

- И это тоже Анна , - говорит.-
Но не узнал ее бы Модильяни.
О, как она отчаянно сидит,
На призрачном,  невидимом диване.

Нет гибкости,  которую любил
И видел в Анне этот Итальянец,
Но есть подобье обреченных сил,
Какой-то неестественный румянец.

- Не правда, не была она такой,
Такую я бы полюбил едва ли.
О, как же там, в Париже над рекой,
Мы часто и подолгу с ней бывали,

А я углов бы тех не разглядел?
Вы шутите, Натан, как странно это.
- А просто мне тогда Амура стрел
Не выпало, и я писал поэта.

Она такой останется для них,
- Нет, нет,  не верю, за меня Ирина*.
И тихий вечер, и чеканный стих,
Она была пластична и невинна.

- Я и не спорю, солнца пелена,
И парк забытый, все там исказилось,
- Но здесь не Анна, это не она.
- Она же в вас, а не в меня влюбилось,

От этого и стоит нам плясать,
- И  все-таки обманщик вы, не верю.
Мне довелось ее тогда писать
Ушел Натан и громко хлопнул дверью.

А Амадео все еще смотрел,
На этот лик суровый и безгласный,
И чувствовал в груди рубцы от стрел,
И знал, все это было не напрасно.

-Тут не она, да как же не любить
Свою модель, ведь это труд напрасный,
В его  мечтах она продолжит жить,
Душой творца она владеет властно.


*Ирина Одоевцева оставила воспоминания о встрече с Ахматовой и уверяла, что она совсем не такая, как на портрете Альтмана