Писатель

    — Лёша. Нет, нет, не так. Алексей Лапицкий. Э-э.. Меня зовут Алексей Лапицкий! Я писатель. По крайней мере, как это кажется со стороны, — мужчина выдохнул, скуля от бессилия. Он отвернулся от зеркала, запрокинул голову и прикрыл глаза. — Когда кажется, креститься надо.

    Бедолага уселся в углу ванной, стукнувшись затылком о стену и тихо зашипев. Какой из него писатель? Вернее, какой из него человек? Этот вопрос Лёша задавал себе изо дня в день, все пытаясь найти ответ.

    Как уже было упомянуто раннее, наш герой, Лапицкий Алексей Валерьевич, — писатель. Все бы ничего, он автор великолепный, дай бог возьмет и перепишет самого Пушкина! Но небольшая проблема — не умеет говорить с людьми. Как это, спросите вы. К сожалению, в современном мире тропы и обороты речи, а мы знаем, что это одно и то же, никому не нужны, ведь эмоции, чувства стали каким-то неважным объектом реальности.

    Лёше понравилась соседка. А ещё его затопили. На работе, в офисе, не дают отдохнуть, взваливая половину работы только на него. Какой-то хмырь из другого подъезда вечно перекрывает проезд и Алексей никак не выедет. И все потому, что он не может поговорить.. Или сказать нет, уж решайте сами.

    Герой жутко страдал из-за этой ситуации. Он печатал книги, имел известность под своим псевдонимом, но слава не приносила ему уверенности, а наоборот, делала слабее себя настоящего. Люди ждали, а вот и он, такой вот Лапа, а это всего лишь глупый, тихий и почти немой человек, не владеющий базовыми возможностями коммуникации (какие умные слова мы знаем!).

    — Ненавижу, боже, Лапа ты или нет, соберись, тряпка, — Лёша резко схватился за волосы, начиная двигаться вперёд и назад, как маятник. Паника вновь охватила все его тело, он то сжимал, то разжимал кулаки, даже вырывая несколько прядей. Наш герой что-то ненавязчиво бормотал, в голове пытаясь сконцентрироваться на главном: нужно научиться говорить. В тишине комнаты вдруг прозвучал выкрик. — Я могу говорить!

    Прямо во время своеобразного «мятежа» раздался звонок в дверь. Мужчина резко подскочил, оглядываясь по сторонам, вновь подбегая к зеркалу, поправляя свою кудрявую шевелюру. Ещё. Коротко, два раза, не уверенны, что дома кто-то есть.

    Лёша повернул голову в сторону двери комнаты. Былая уверенность вдруг куда-то испарилась и уступила место волнению и страху. Доставка? Он ничего не заказывал. Соседка напротив? Да она даже не посмотрит на него, кому тот нужен. Лапицкий лишь оставлял кусочки своих стихов, посвященных ей в духе «я Вас любил, а Вы меня не замечали; я болен, Вами, вашими устами..». Бедный писатель самолично наблюдал, как женщина в белой шубке рвет и выбрасывает его творения. Он ни с кем не договаривался, тогда… Мысли уже успели сделать кульбит, упасть, встать на ноги и снова навернуться, споткнувшись о самих себя. Вновь. Один раз. Видимо, уже собирались уходить.

    — Алексей Валерьевич, вы дома? — донесся женский голос из-за двери. Не соседка. С работы.

    «Екатерина Львовна. Редактор. Отдел кадров. Ужас. Зачем она пришла? Повесить на меня чьи-то проекты? Я не хочу, нужно лишь просто промолчать или пустить и сказать, что не возьмет. Просто «нет». А зачем тогда? Уволить? Я сделал что-то не так? Печать не пошла? Может, она прочитала и решила обсудить? Бездарность. Лично, вежливо, тет-а-тет».

    Мужчина быстро обдал лицо холодной водой, что, честно говоря, легче не сделало. Руки чуть затряслись. Нет, он не мог говорить, как несколько минут назад, даже издавать звуки. Эта тишина его пугала, но совесть… Алексей побежал к входной двери. 

    — М-момент! — выдавил мужчина, а голос предательский задрожал на начале слова. Бросил взгляд в зеркало: бледный, опухший, зомби, глаза большие, сова, синяки под ними, панда. Волосы торчали идиотским рожками и единственное, что выглядело хорошо, — изумрудные глаза писателя. Они очень выбивались из общей картины.

    Писатель. Творец миров. И не может открыть дверь редактору.

    Дверь открылась с тихим скрипом, на пороге стояла строгая женщина в таком же по описанию пальто. Очки дополняли образ и, казалось, по ней можно было бы писать образ какого-нибудь серьезного антагониста. Папка в руках. Может, правда новый проект или это ответы по моим книгам? Не думать, не думать.

    Она — образец делового спокойствия, равнодушия и собранности. В отличие от Алексея, конечно. Ее взгляд, быстрый, оценивающий, скользил по мужчине сверху-вниз. В глазах мелькнуло.. даже не удивление, а, возможно, понимание ситуации и состояния? Или как классические симптомы больного у врача-терапевта.

    — Простите, что без предупреждения, Алексей Валерьевич, — теплый голос, несмотря на одежду. Она стояла в проходе, и сороки лились сами собой.. «Строга, тепла, ствол у виска..». Лёша встряхнул головой, потом кивнул, посмотрел на неё виновато. Вздохнула. — Это касается нового проекта и ещё.. кое-чего.

    — Да, конечно, — прошептал Лёша, уступая место женщине и проходя вглубь коридора. «Просто «нет», и все. Даже не помог даме, дурак, она уже сама пальто сняла». Он приложил ладонь к лицу, закрывая его и устало выдыхая. Хоть дверь закрыл.

    Женщина поправила очки на носки и устремила взор на папку, чтобы не смотреть вокруг: на первый взгляд могло показаться, что квартира довольно чистая, но кто ж его знает? Разбросанные книги на полу; несколько ручек и записных книжек, которые лежали то тут, то там; листки бумаг, валяющиеся под стулом и стол, весь исчирканный.. чернилами? Настоящие, правда? «Рука выводит все пером, она не знает слово «сон».

    Екатерина Львовна прокашлялась и начала медленно идти на кухню, осматриваясь. Ей бы очень пошли туфли на высоком.. нет, шпильки. Может, она так и ходит в офисе?

    — Я принесла договор, — она прошла уверенно вперёд. — И, если честно, я здесь не только как редактор. Как соседка по лестничной клетке, этажом выше. Мне сказали, что вас… затопили. И что вы никому не пожаловались. Опять.

    Лёша уставился на неё, его мозг, обычно выстраивающий сложнейшие сюжетные линии, теперь тут же буксовал на простейшей логической цепочке: Редактор — Екатерина Львовна. Соседка сверху — та самая молчаливая женщина с собакой.. Кажется, это шпиц? Или всё-таки такса. Они… одно лицо? Всегда. Целый год. Или несколько лет. Он писал ей отчеты и боялся лифта, где она стояла. Весь его мир, и реальный, и выдуманный, сжался в точку перед этой женщиной с папкой, которая знала о его потопе больше, чем он сам.

    Он открыл рот. Звука не последовало. Только тихий, беспомощный выдох. Учиться говорить, как выяснилось, нужно было начинать не с монологов. А с одного-единственного, самого трудного в жизни слова: «Помогите».

    Тишина резала уши. Никто больше не мог ничего сказать. Вдруг затрещал холодильник, от чего Лёша непроизвольно дернулся, оглядываясь на звук. Екатерина же будто смирилась и сняла очки.

    — Давайте попробуем.


                ---



    Она пришла через два дня. Не с телефонным звонком — звонок заставил бы его метнуться в панику, как дикого зверя. Не с новой папкой — папки теперь ассоциировались со спасением, которое тоже было страшно.

    Она постучала. Коротко, три раза, и Лёша сквозь глазок увидел не строгий силуэт редактора, а соседку с двумя картонными стаканчиками в руках.

    Он открыл. Молча. Глазами спрашивая.

    — Не чай, — сказала Екатерина Львовна, протягивая один стаканчик. На нём красовался стилизованный единорог. — Капучино. С корицей. Я заказывала, вышла лишняя. Не выливать же.

    Она говорила ровным, обыденным тоном, словно обсуждала погоду. Не было ни жалости, ни деловой хватки. Была простая констатация: тут кофе, ты человек, возможно, ты захочешь кофе.

    Лёша взял стаканчик. Тепло через картон обожгло пальцы, вернув его к реальности запахами — горьковатым кофе, сладкой корицей.

    — Я… не позвонил начальнику, — выдавил он, глядя на пар, струящийся из отверстия в крышке.

    — Я знаю, — кивнула она. Не стала ни уговаривать, ни укорять. — У Артёма Викторовича очень занятный автоответчик. Голос приятный. Можно просто послушать его и положить трубку. Это тоже контакт.

    Она сделала маленький глоток из своего стаканчика, оглядела прихожую. Взгляд её скользнул по стопке книг, по брошенной на вешалку куртке. Как редактор читает черновик, видя не хаос, а сырую структуру.

    — Алексей Валерьевич, у меня к вам деловое предложение, — сказала она, и в её голосе вновь появились знакомые стальные нотки. Лёша внутренне съёжился, готовясь к «новому проекту». — Мой сантехник, который будет чинить трубу у меня, источник вашего потопа, — человек уникальный. Он чинил водопровод у Замятина в детстве, или что-то в этом роде. Рассказывает байки. Я не успеваю. Пойдёте со мной завтра в десять? Послушаете. А потом перескажете мне. Кратко. Пунктами. Это будет полезно для вас — практика пересказа. А для меня — сохранение фольклора.

    Она сказала это так, как будто предлагала ему корректуру или правку сюжета. Не «давайте пообщаемся», не «вам нужна практика». А конкретную, понятную, рабочую задачу. Со структурой. С целью. Он — писатель. Его работа — слушать истории и перерабатывать их.

    Мост, который она строила, был не шатким мостиком из «давай дружить». Это был прочный, деловой виадук с чёткими инструкциями.

    С этим можно было справиться. Это было в зоне его понимания.

    Лёша медленно кивнул, все ещё глядя на свой кофе.

    — Хорошо, — прошептал он.

    — Отлично, — Екатерина Львовна поставила недопитый стаканчик на тумбу у зеркала. — И, Алексей Валерьевич? Не пытайтесь писать стихи про сантехника. Он этого не оценит.

    Она повернулась и ушла, оставив его в прихожей с теплом в руках, с конкретным временем в расписании на завтра и с едва уловимым, новым ощущением. Ощущением, что кто-то не ломится в его крепость, не требует капитуляции. Кто-то просто построил первый пролёт моста от его одинокого острова к материку. И по этому мосту можно было пройти маленькими, нестрашными шагами. Первый шаг — послушать старые байки о трубах.