Слово о Коте Велико-Русскомъ

(из книги для детей и юношества «Сказки Дяди коли», под редакцией Л.Быконах)

А нелеполи ны бяшетъ, братiе, начяти старыми словесы славныхъ повестiй о Кот;, что на Велико-Русской равнине обитающемъ! начати же ся тъй песни по былинамь сего времени, а не по замышленiю Бояню. Боянъ бо вещiй…

Почнемъ же, братiе, повесть сiю…



Котъ сей народомъ любимый — зверь справный, важный, вальяжный, умомъ крепокъ, душою мягокъ, но зело свирепо блюдетъ свой ревиръ. Зимою не спитъ, безъ зряшной суеты живетъ. Миренъ и добръ сей справный зверь, съ другомъ ласковъ, но супостата гонитъ нещадно.

И каждыя сто летъ въ пяткъ потопташа поганыя супостаты, всё лезутъ къ Коту, хотятъ его заесть и самимъ воцарить на Велико-Русской равнине.

Доблестно Котъ съ супостатомъ сражается, всегда молодецъ!

Сколько разъ набегала на него псина немецкая, то съ кастрюлею на голове, то съ мискою, все бросается Таксой вертлявою, зело свирепа животина сія. Котъ нашъ поостри сердца своего мужествомъ, наплънився ратнаго духа, Таксу сію, псину поганую, треплетъ и рветъ въ куски разъ за разомъ! Но Такса умомъ скорбна, шерстью клочна, да брюхомъ алчна — все мечтаетъ заести Кота.

Но не одолеть ей Кота ни прежде, ни теперь. «Бяша» брешетъ Такса Кота углядеша. «Самъ ты бяша» молвитъ Котъ и рветъ псину поганую, треплетъ да гонитъ прочь со своей земли. Иной разъ доблестный зверь, въ ражъ вошедши, до логовища поганаго песьяго допрыгнетъ, да и домой спешитъ. Что ему въ чужихъ-то логовищахъ, а дома Коту лепо.

У той немецкой Таксы, что биваема всегда, въ сос;дяхъ чухонскій Гусь обреташа. Птица жирная, гоготливая. По болотомъ и грязивымъ м;стомъ живя, взалкала богатства Котовыхъ земель. Но где ужъ Гусю съ Котомъ тягаться… Зело ретиво Котъ чухонскаго Гуся трепалъ, а тотъ, охромевши, еле хоть одну ногу унесъ, да зато живой остался, не съ яблокомъ запеченъ, и то радъ.

Съ техъ поръ одноногій Гусь присмирелъ, только гоготнетъ по старой памяти съ болотъ, да и затихнетъ, сунувъ голову подъ крыло. Ныне оный Гусь и вовсе плохъ сталъ, глистами скорбенъ.

Другаго века велми ретиво турецкій Тараканъ на Котову землю зарился, любитъ сей бусурамнскій насекомый гнусъ тепло, до Крыма охочъ. Но Кота усишшами янычаръ не напугалъ, Котъ и его удохлилъ, да такъ, что отвалился у Таракана и усы, и ноги. Такъ и живетъ теперь Тараканъ янычарскій калекою, но величіе прежнее помнитъ, хоть и пониманіе имеетъ что Котъ не лыкомъ шитъ.

Дремлетъ во поле мирный Котъ. Лепо ему въ доме родномъ! Да съ французской земли уже галлійскій П;тухъ с;рымъ волкомъ бежитъ, ако тать въ нощи.

Петухъ сей — птица буйная, головенкой куриной трясетъ, ястребомъ себя взомнiша, всехъ соседей Котовыхъ потопташа, и речетъ «Азъ есьмъ міровъ властелинъ!». Спящаго Кота за хвостъ ухватиша победу свою вопитъ.

Да вотъ Котъ и возсталъ ото сна, богатырскою лапою Петуха смялъ, перья такъ и летеятъ зимней вьюгою. Побежалъ Петухъ прочь, въ реке подъ березами чуть не утопъ, крикомъ кричитъ. До самаго курятника Котъ за петухомъ шелъ, хотелъ посмотреть какъ куры живутъ, да и изъ какихъ такихъ яицъ этотъ герой вылупился. Посмотрелъ Котъ, погостевалъ у кур, да домой воротился. Дома Коту лепо!

Былъ и Желтоящеръ на Котовыхъ окраинахъ, что свою выгоду алкалъ, да на Котову землицу щурился. Котъ ненарокомъ его лапой отодвинулъ, да и гуляетъ себе.

Желтоящеръ тотъ во времена оныя сильно претерпелъ отъ разнаго зверья, хвостъ утратилъ, злобищу затаилъ, памятливый. Только на Кота и уповалъ, какъ его краснорожій Макакъ съ острововъ ниппонскихъ совсемъ одолелъ. Возопилъ тутъ Желоящеръ: «Котикъ, соседушко родной, выручай! одному мне сію напасть не одолети». Спасъ его Котъ, пущай живетъ — тоже существо. Такъ и быти соседями — Котъ и Желтоящеръ съ новымъ хвостомъ.

На маломъ острове испоконъ вековъ шелудивая Псина брешетъ, въ зломъ сердце ядъ къ Коту такъ и кипитъ черезъ край. Много разнаго зверья своей брехнею противъ Кота строитъ. Векъ за векомъ Котъ ей покоя не даетъ — охота ей Кота разорвати, да на кускахъ Котовыхъ пировати. Какъ задремлетъ Котъ, такъ шелудивая козни чинитъ.

Немецкую Таксу, что бита Котомъ всегда, шелудивая Псина, всей лжи мать, противъ Кота обратила. А Такса и рада сама на Кота бросаться, прежней трепки не помнитъ уже, головою скорбна, памяти нетъ. А Коту недосугъ, и Таксу видитъ, и брехню старой суки шелудивой слышитъ, да только Котъ своимъ деломъ занятъ — онъ по осени шерстію полинялъ, после где чумныхъ крысъ подавилъ, где метилъ ревиръ, а то и невестушекъ смотрелъ.

Такса, что воднымъ страхомъ скорбна, на Кота набежала опять. Котъ сердца своего мужествомъ, наплънився ратнаго духа, Таксу ту рвалъ и трепалъ, своя храбрыя плъкы наведе на землю н;мецкую. Въ логовище бесноватую Таксу додушилъ, да жаль не до смерти. Хитро поганая прикинулась дохлою, долго валялась въ канаве и смердела, а какъ прошла половина века, такъ и вылезла, раны зализаша. Но уже тихо сидитъ, скулитъ иногда да коситъ глазомъ на Кота, ждетъ своего времени. Ныне и она глистами скорбна, заедаютъ ея, да все не заедятъ.

Изъ Шелудивой аглицкой Псины помета выродокъ, блудомъ прижитый, — Лысый Птицъ, что сверху гадитъ на всехъ, гордо клокочетъ «Азъ есмь Орелъ!», сущимъ грифомъ надъ Котомъ кружитъ, всё ждетъ чтобы Котъ уснулъ.

Котъ уже было какъ-то и заснулъ, захрапелъ. Вельми свирепо на него Лысый Птицъ налетелъ. Сей афронтъ съ небесныхъ сферъ углядеша, крысы изъ щелей повылезаша, чая заести Кота.

Котъ, хотя птицю въ буйстве отогнати, да немалый уронъ потерпеша, глазами засверкалъ, крысъ тоже лапами подавилъ, но многія успели по щелямъ да норамъ затаиться. Крысы те, шкуру перекрасивши, будто котятушками къ Коту подло ползутъ, на мирную доброту его уповая. Кто изъ крысъ французскою булкою хруститъ, кто въ лапахъ кусочки Котовой шерсти ташшитъ, будто своя отпала, кто речетъ съ величіемъ прекрасное, да все едино — поганый пискъ. Котъ не обманулся ихъ подлостію, да по доброте своей равнодушно решилъ: тоже твари, жить хотятъ, съести ихъ успею ишшо, а ноне недосугъ.

Се была повесть моя о Коте Велико-Русскомъ…



Рекъ Боянъ ko_mon, песнотворецъ стараго времени


© Киселева О./ko_mon

иллюстрация © MON