Марина Цветаева. Мир, сотканный из снов и мифов

Сны и мифы — это два портала в одну и ту же реальность: внутренний мир человека.
МИФЫ — это «сны» целых народов и культур, проекция коллективного бессознательного вовне.
СНЫ — это индивидуальные, «приватные мифы» каждого человека, которые черпают образы из того же самого источника.
Прислушиваясь к своим снам, мы вступаем в диалог с самими основами человеческого бытия, с теми силами, которые тысячи лет назад создали богов Олимпа и чудовищ из древних эпосов. Мы понимаем, что каждый из нас — одновременно и сцена, и зритель, и автор своей собственной, вечно длящейся мифологической драмы.

Для Марины Цветаевой не существовало четкой границы между явью и сном, между исторической реальностью и мифологическим пространством. Её жизнь и творчество были единым мифом, который она сама и творила, а сны служили ей прямым проводником в это запредельное царство — источником вдохновения, откровения и побега.

СНЫ
Цветаева относилась к снам с трепетом провидицы. Она верила, что сон — это не отдых, а иная, более истинная форма жизни, где душа освобождается от оков плоти.
«Сон – это я на полной свободе (неизбежности), тот воздух, который мне необходим, чтобы дышать. Моя погода, мое освещение, мой час суток, мое время года, моя широта и
долгота. Только в нем я – я. Остальное – случайность…», – из письма к Саломее Андрониковой.
«Я сню свои сны. <...> Мне сон не снится, я его сню», – пишет поэт. Так, сон является одной из доминант цветаевского мира и, одновременно, сама Цветаева является доминантой и хозяином своих снов. Она и ее сновидения – единый, гармоничный организм: одно нельзя отделить от другого. Так, в письме Александру Бахраху
10-е сентября 1923 года она пишет: «Не могу жить. Все не как у людей. Могу жить только во сне, в простом сне, который снится: вот падаю с сорокового сан-францисского этажа, вот рассвет и меня преследуют, вот чужой – и – сразу – целую, вот сейчас убьют – и лечу. Я не сказки рассказываю, мне снятся чудные и страшные сны, с любовью, со смертью, это моя настоящая жизнь, без случайностей, вся роковая, где все сбывается»
«Борис! Борис! Как я знаю тот (свет) ! По снам, по воздуху снов, по разгроможденности, по насущности снов. Как я не знаю этого, как я не люблю этого, как обижена в этом! Тот свет, ты только пойми: свет, освещение, вещи, инако освещенные, светом твоим, моим».
(Из письма М.Цветаевой - Б.Пастернаку 1 января, 1927)
У Марины Цветаевой особенное восприятие сна: для нее он является именно параллельной, неземной жизнью, которая стоит на одной ступени с реальностью. «Сон» – прообраз иного мира, в котором живут и встречаются «души».
"Весна наводит сон. Уснем.
Хоть врозь, а всё ж сдается: все;
Разрозненности сводит сон.
Авось увидимся во сне".
Общение «во сне» было для Цветаевой полнее и ощутимее, чем общение наяву». «Мой любимый вид общения – потусторонний: сон: видеть во сне», – пишет она Пастернаку 19 ноября 1922 года. «Я хочу с Вами только этого, только такого, никак не называющегося не: сна наяву, сна – во сне, войти вместе с Вами в сон – и там жить», – из письма к А. Штейгеру (8 августа 1936 года).
Елена Айзенштейн в своей работе «К постановке проблемы «Сон в жизни и творчестве М. Цветаевой» пишет: «Сон выражал переживания души, которые воспринимались откровением, посланием из более тонкого мира, а потому М. Цветаева старалась точно зафиксировать видение».

"По дорогам, от мороза звонким,
С царственным серебряным ребенком
Прохожу. Всё — снег, всё — смерть, всё — сон.
На кустах серебряные стрелы.

Было у меня когда-то тело,
Было имя, — но не все ли — дым?
Голос был, горячий и глубокий…
Говорят, что тот голубоокий,

Горностаевый ребенок — мой.
И никто не видит по дороге,
Что давным-давно уж я во гробе
Досмотрела свой огромный сон".
1916 г.

Сны-исповеди
В её прозе («Мой Пушкин», «Дом у Старого Пимена») сны занимают центральное место как способ самоанализа. Она описывает их с клинической точностью, видя в них ключ к своим комплексам, страхам и желаниям. Детский сон о «чёрном, с жёлтым ободком» глазе Пушкина стал для неё мифом о первом столкновении с гением и смертью.
Сон как побег от реальности
В годы нищеты, эмиграции, тоски по России сон становится для неё спасительным убежищем. В стихотворении «Тоска по родине!» есть горькая строка: «Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст... Всё равно — чем ночь разбудит.» Ночь и сон становятся единственным «домом», где она свободна.

МИФЫ
Цветаева не просто использовала мифологические сюжеты — она жила внутри них. Она мифологизировала всё: свою биографию, своих возлюбленных, своих современников.

Миф о Поэте
Главный миф Цветаевой — это миф о Поэте как избраннике, изгнаннике и жертве. Она выстраивала свою жизнь по этому сценарию, сознательно занимая позицию «вне закона», «чужой среди своих». Её отношения с обществом (как в СССР, так и в эмиграции) — это вечная история гонений на пророка.

Мифологизация любви
Её страстные увлечения (с Сергеем Эфроном, Софьей Парнок, Константином Родзевичем) мгновенно обретали мифологические масштабы. В цикле «Подруга» Парнок предстает в образе Психеи, а их отношения — как античный или шекспировский сюжет. В «Поэме Горы» и «Поэме Конца» любовная драма с Родзевичем разворачивается как вселенская катастрофа, изгнание из рая.

Создание личного пантеона
Цветаева создала собственный «пандемониум» (собрание богов), куда входили её кумиры. Она не просто восхищалась ими — она вступала с ними в диалог, спорила, обожествляла:

Пушкин — её «собственный Пушкин», не академический памятник, а живой, «чёрный», «цыганский» гений, её ровесник и соратник.

Блок — «светлый ангел», «неземное явление». Её стихи к нему — это не просто поэзия, а гимны, обращённые к божеству.

Ахматова — «муза плача», «царь-девица», соперница и сестра по цеху, наделённая почти былинной мощью.

СНЫ И МИФЫ: точка слияния
У Цветаевой сны и мифы часто сливаются воедино. Миф даёт язык для описания сновидений, а сны подтверждают и оживляют миф.

Сон как доказательство мифа
Её вера в избранничество, в свою связь с великими покойниками (Пушкиным, Блоком) подкреплялась сновидениями, где эти встречи происходили. Сон был для неё более веским доказательством реальности мифа, чем явь.

Миф как интерпретация сна
Любой её сон она тут же облекала в мифологические одежды. Простой сон о потере зуба мог стать для неё символом утраты дара, сном-предзнаменованием смерти, встроившись в её личный миф о поэте-страдальце.
Яркий пример — цикл «Федра». Это не просто стилизация под античность. Цветаева отождествляет себя с Федрой, её запретная, испепеляющая страсть к пасынку Ипполиту — это метафора её собственной неистовой, часто безответной любовной природы. Она не играет в миф, она становится им.

Реальность как миф, миф как реальность
Для Марины Цветаевой сны и мифы были не уходом от жизни, а её высшей, сконцентрированной сутью. Она была архитектором собственной вселенной, где сны диктовали стихи, а мифы определяли поступки.

Её трагедия и её величие в том, что она до конца осталась верна созданному ею мифу. Когда суровая реальность (эмиграция, нищета, арест семьи, война) окончательно отказалась соответствовать её мифу о Поэте и его высокой судьбе, земное существование стало для неё невозможным.

Но именно эта тотальная погружённость в мир снов и мифов подарила нам ту самую Цветаеву — огненную, неистовую, безудержную, чьи стихи и проза остаются не просто текстами, а слепком вечно живой, мифологической души.

_____________
Эдвард Коли Берн-Джонс. Вечерняя звезда