Шерлок Маус. Всё дело в удаче

Пятая история о мыше - сыщике
В соавторстве с Сашей Веселовым


Новый год – по всеобщему заблуждению праздник зимний. А какая зима без мороза? Зима без мороза – это как лето без зелёной травки и цветочков. А какие цветочки без бабочек? А бабочка – это бывшая гусеница. Причём здесь гусеница, спросите вы? Да ещё в Новый год? Вот и я думал, что ни при чём. А она ползла прямо мне навстречу. Большая такая, зелёная, в крупный жёлтый горошек. По снегу ползла, и только шип на хвосте мелко подрагивал. А шип – это отличительный признак гусениц семейства бражников. Есть такие крупные мотыльки, склонные к алкоголизму. Помимо нектара, очень уважают забродивший сок фруктов. Напьются и песни горланят. Но мне с ними детей не крестить, да и кто я такой, чтобы осуждать чужие вкусы? Сам вышел на улицу после хорошего бокала шампанского. Новый год же.

Посторонился я, чтобы гусеницу пропустить, только она остановилась, приподняла верхнюю часть тела и замерла. Я не удивился. Другое название бражников – сфинксы. Потому что в такие моменты становятся похожими на этих каменных истуканов.

– Здравствуй, мышь, – произнесла гусеница низким прокуренным и пропитым голосом. – Меня зовут Акбесия.

– Здравствуйте, сударыня, – поклонился я и назвал своё имя.

– Тебя ещё называют Шерлок Маус?

– Совершенно верно. Чем могу быть полезен?

– Мне ничем, – хрипло расхохоталась Акбесия. – А вот для моего босса будешь весьма полезен.

– А кто у нас босс? – заинтересовался я.

– Наклонись пониже, – я пошепчу, – хохотнула гусеница.

Я наклонился, и в тот же момент мою лапку обожгла резкая боль. Роговой шип на хвосте гусеницы истекал прозрачным ядом.

Последнее, что я услышал, были зловещие слова:

«Привет тебе, Шерлок Маус, от Хрума Ушастого»

* * *

Я сидел в кресле, а лапы мои были крепко привязаны ремнями к подлокотникам. Пряжка третьего ремня больно сдавливала грудь. Комната, где я находился, была похожа на кабинет зубного врача. С детства боюсь стоматологов. Рядом на тумбочке стоял железный лоток с целым набором устрашающих предметов: скальпели, шприцы, иглы и щипцы.

Я содрогнулся. Похоже, я угодил в лапы сумасшедшего врача-маньяка. А вот и он. За моей спиной раздался ехидный смешок:

– Так вот ты каков, знаменитый Шерлок Маус.

– С кем имею честь? – я постарался придать голосу стальные нотки.

Неизвестный обошёл кресло, и я увидел плешивого крота в замызганном медицинском халате. На носу чёрные круглые очки.

– Ну, здравствуй, сыщик, – крот облизал сиреневым языком неровные мелкие зубки. – А говорили, что у тебя большая голова и высокий лоб. А ты выглядишь, как обычная серая мышь. Я разочарован.

– Так вы, наверное, ошиблись, – сказал я. – Вам точно другой нужен. Развяжите меня, и я пойду…

– У нас ошибок не бывает, – тоненько засмеялся крот. – Я доктор Сапега. Видел механических ворон Хрума? Так это мои разработки.

– Но Хрума больше нет, – возразил я.

– К сожалению, – вздохнул крот. – Ты разрушил наш мозговой центр. А сколько было интересных планов на будущее. Но свято место пусто не бывает. Теперь у нас есть ты. Ум у тебя острый, нюх отменный. Ты сгенерируешь нам такие преступления, что мир содрогнётся от ужаса.

– Я раскрываю преступления, а не планирую их! – с достоинством ответил я.

– Сейчас мы всё исправим, – хищно оскалился Сапега. – Я сделаю тебе укольчик, а потом произведу операцию. Ты станешь моей механической послушной куклой. Умной куклой. – Он взял из лотка шприц и выпустил в потолок тонкую струйку лекарства.

– Куда колоть будешь? – спросил я, лихорадочно озираясь по сторонам. – Подкожно или в вену?

– Куда мыша ни коли – всегда будет внутримышечно! – засмеялся негодяй.

Страх, холодный и липкий, сжал моё сердце в ледяной комок. Но именно он, этот парализующий ужас перед бормашиной и щипцами, и стал моим спасением. В панике мой мозг, отточенный на яичнице, начал работать с тройной скоростью.

Я закатил глаза, изобразил предобморочную слабость и зашептал, специально делая голос прерывистым и жалким:

– Доктор… вы… вы правы… Я… я всегда боялся… Но не укола… Я… я клаустрофоб! Это кресло… эти ремни… Они давят на грудную клетку… Сердце… не могу дышать…

Я начал мелко и часто дышать, изображая приступ паники. Моя стратегия была основана на железной логике: даже самый изощрённый маньяк-учёный — всё ещё учёный. А у учёного, особенно у такого педантичного, срабатывает профессиональный рефлекс — сначала стабилизировать состояние экспериментального образца.

– Что? Что с ним? – пробормотал Сапега, его сиреневый язык на мгновение замер в недоумении. Он наклонился ко мне ближе, тыча очками почти в мою морду. – Не смей портить мне материал! Успокойся!

– Ремни… слишком туго… – простонал я, продолжая судорожно вздрагивать. – Не чувствую лапу! Вы перекрыли мне кровообращение! Она немеет! Немеет! Ослабьте… хоть на секунду… или я умру… а вам нужен живой мозг, да?..

Крот заколебался. Его мелкие глазки за стёклами очков метнулись от меня к лотку с инструментами и обратно. Расчёт был точен: его маниакальное желание сделать из меня «идеальную куклу» столкнулось с сиюминутной технической проблемой. Он фыркнул.

– Ладно, слабонервная тряпка. На секунду. Но если двинешься – сразу же усыплю!

Одной лапой он, не выпуская шприц, потянулся к пряжке ремня, сковывавшего мою левую переднюю лапку. Его внимание полностью сосредоточилось на застёжке. И это была его роковая ошибка.

Ведь я солгал. Я не клаустрофоб. Я – Шерлок Маус. И пока я болтал о страхах, я успел провести дедукцию. Я заметил три вещи:

Халат доктора Сапеги был не просто замызганным. Он был застёгнут на одну-единственную пуговицу у горла, а полы болтались свободно.

Очки его сидели криво, одно стекло было в царапинах. Значит, он плохо видел с одной стороны.

А главное – в лотке среди инструментов лежал не только скальпель. Там же валялась пара старых тупых часовых пинцетов. Видимо, для тонкой работы с шестерёнками.

В тот миг, когда пряжка на моей лапке щёлкнула и ослабла, я действовал. Не пытаясь вырваться – это было бы слишком предсказуемо. Вместо этого я резко дёрнул головой вперёд и в сторону – в сторону его плохо видящего глаза.

Мой нос, мой чувствительный, гордый, воспитанный на запахах сыра и преступлений нос, ткнулся прямо в мохнатую грудь крота, в то самое место, где болтались полы халата.

– А-а-апчхиии! – громогласно чихнул я прямо на него.

Это был не просто чих. Это был чих концентрированной пыли, библиотечной плесени, перца из вчерашней яичницы и всего того, что накопилось в мышиных носовых пазухах за годы сыскной работы. Целый коктейль из раздражителей.

Сапега взвыл от неожиданности и отвращения. Он инстинктивно отпрянул, закрывая физиономию. Шприц выпал из его лапы и покатился по полу. Его кривые очки съехали на кончик носа.

Этой секунды мне хватило. Моя освобождённая лапка метнулась не к другим ремням, а к лотку. Я схватил не острый скальпель (им можно было пораниться самому), а те самые тупые часовые пинцеты. Их губки были идеальны, чтобы подцепить и дёрнуть металлическую пряжку на ремне моей правой лапы.

Щелчок. Вторая лапка свободна. Ещё один рывок – и пинцеты вскрыли пряжку на туловище. Я камнем рухнул с кресла на пол, пока ошалевший доктор пытался надеть очки. Я был свободен!

Я вскочил, держа в лапке пинцеты, как дубинки.

– Спасибо за осмотр, доктор! – крикнул я, отскакивая к двери. – Диагноз ясен: ваши планы – гнилая кариозная полость! А лечение будет долгим и… болезненным! Но не для меня!

Я выскочил из кабинета в тёмный коридор, даже не оглядываясь на его бешеный вопль. Побег удался. Но я знал – это только начало. Доктор Сапега и его новая преступная сеть не простят мне этого унижения. И где-то в тени, возможно, уже улыбается новый, ещё более опасный босс.

Но сейчас мне нужно было бежать. Бежать, слушая, как за спиной в ярости топает ногами разъярённый, ослеплённый собственным высокомерием и мышиным чихом, гений зла.

В этом месте у начинающих писателей всегда возникает соблазн сообщить читателю, что весь вышеперечисленный ужас – не что иное, как кошмар ночных сновидений, возникающих, как правило, от чрезмерного переедания. Однако, на то я и самый правдивый мышь, чтобы не поддаваться искушениям подобного рода. Я намерен продолжить повествование.

«Доктор» Сапега изрядно подотстал, дав мне время обдумать сложившуюся ситуацию. Тёмные коридоры подземелья, по которым я спасался от погони, не торопились заканчиваться светом в конце тоннеля. Следовательно, вероятность спасения бегством была не более пятидесяти процентов, что при данных обстоятельствах никак меня не устраивало.

Поэтому, когда шум преследовавшего меня Сапеги стал едва слышным, я перешёл с бодрого галопа на шаг и огляделся, вернее принюхался, что в условиях кромешной тьмы одно и то же. Пахло тошнотворным злодейством и кислыми тайнами времени, пошло пахло патокой несбывшихся надежд и одичалой плесенью тоски и одиночества. Да, собственно говоря, обнаружить другие ароматы в пытошных застенках, куда столь нелепо угодил ваш покорный слуга, я и не ожидал, но не ради них я тренировал свой нюх, научившись в ста шагах отличать сырые яйца от свежесваренных.

В мрачном безотдушном амбре подземелья, провонявшем пороками и преступленьями, я уловил совершенно особый запах. Это был запах утренней росы, чарующей улыбки и солнечного света, так пахнет любовь. Да, друзья, как на библиотечной полке в тесноте криминальных романов, залежах журналов и справочников может притаиться сборник стихов, так и во мне был спрятан эталонный флакон этого чувства. Когда-нибудь в более располагающей к лирике обстановке я поведаю, откуда он взялся. Но сейчас мне предстояло узнать, откуда он появился здесь, в пугающем беспросветном мраке кошмара и ужаса.

К этой минуте в моей голове уже чётко выкристаллизовалась структура здешнего мира со всеми его входами, выходами, лабиринтами и секретными дверьми, ведущими на другие этажи вселенной, где я оказался заточён по милости Сапеги и Акбесии, а может быть, и прочих их сподвижников. Путь к свободе прятался в туманном вихре неизвестности. Пройдя этот путь, я смогу спастись, а может быть, не только я. Удивительные эманации чувства, движущего солнце и светила, исходили из тёмного пространства коридора, исходили мне навстречу, слегка искажаясь о решётки темницы, где были спрятаны их обладатель или обладательница.

Ещё одно усилие, и вот я рядом с мрачным казематом. Сияние и аромат любви исходили оттуда. Синяя птица – вот кого прятали здесь злодеи. Птица, приносящая удачу, легкокрылая мечтательница и сладкозвучная свирель горячего сердца. Решётка, бывшая преградой между нами, была снабжена тяжёлым засовом, в проушине которого помещался огромный замок. Ключа поблизости не оказалось. Сзади приближался Сапега. И тогда я напряг свой хвост, придав ему упругую стойкость стальной проволоки, и немедля просунул его в замочную скважину. Действуя расчётливо и хладнокровно, приложив усилия мышиного хвоста к запорному механизму, я привёл его в действие. Замок щёлкнул. Дужка его отскочила. И вот, плотоядно лязгнув, засов ушёл в сторону. Поднажав плечом на решётку, я распахнул её и оказался в небольшой коморке, прямо перед пленницей.

Синяя птица ахнула, завернувшись в свои лазоревые крылья, мои порядком отвыкшие от света глаза не сразу адаптировались к перемене освещённости, но представиться я успел:

– Шерлок Маус, к вашим услугам, сударыня, если вы поспешите следовать за мной, я непременно спасу вас.

– Ах, рыцарь, – вскричала она в ответ, – неужели это возможно, отчаяние уже настолько овладело мной, что я не надеялась получить помощи!

– Но кто же заключил вас в темницу?

– Ах, это был ужасный Хрум!

– В таком случае, спешу вас успокоить: Ушастого больше нет!

– Как?! – всплеснула она небесными крыльями. – Где же он?!

– Сгинул в водовороте времени. Но остались его подручные. Потому нам нужно спешить.

Мы шли по тёмным лабиринтам подземелья, и Синяя птица рассказывала мне, как страшный гном поймал её и посадил в клетку.

– Ведь я ПТИЦА УДАЧИ, – щебетала она. – Вот и Хрум требовал удачи в своих гнусных делах. Только это противоречит моей природе. Я не способна одаривать успехом злодеев. Я пыталась донести это до него, но он и слушать не хотел. Ушастый морил меня голодом, выдёргивал мои изящные пёрышки, обливал ледяной водой, и самое ужасное – нашёптывал мне по ночам страшные сказки. А я страсть как боюсь жутких историй. Я очень пугливая.

– Сочувствую, сударыня. Вам много пришлось пережить. Обещаю, что преступники из банды Хрума Ушастого понесут заслуженную кару.

Стоп!
Я внезапно остановился. В голову мне пришла неожиданная идея.

– Сударыня, вы сказали, что приносите удачу?

– Ну да. Я рождена для этого.

В её глазах мерцали небесные отсветы и надежда.

– Сударыня, вы – олицетворение удачи. А удача – штука парадоксальная. Её нельзя выпросить силой, как это делал Хрум. Но её можно... направить. Скажите, можете ли вы даровать удачу не тому, кто её просит, а тому, кто её... заслуживает по законам абсурда?

Птица задумалась, перебирая лазурные перышки.

– Я... не пробовала. Но теоретически... да. Удача должна найти героя. Это её природа. Но как определить заслуживающего?

– О, это просто! – воскликнул я, и во мне проснулся не только сыщик, но и стратег. – Мы подарим удачу им самим. Но не так, как они хотят. Мы сделаем их невероятно, ослепительно везучими... в том, что их же и погубит!

И я изложил свой план. Синяя птица сначала ахнула, потом рассмеялась серебряным смехом, и наконец утвердительно кивнула.

Мы вернулись к перекрёстку коридоров, где уже слышалось тяжёлое пыхтение и ругань доктора Сапеги. Я вышел вперёд, а Птица, спрятавшись за выступом, мягко запела. Её песня не была мелодией – это был сам звук удачи, тихий перезвон счастливых случайностей.

– Сапега! – крикнул я. – Брось это! Твоя удача только что закончилась!

Крот выскочил из темноты, сиреневый от ярости. За ним, извиваясь по стене, ползла гусеница Акбесия.

– Маус! Тебе конец!

– Наоборот, – сказал я. – Вам обоим сейчас невероятно повезёт. Смотрите.

В этот момент с потолка, прямо над головой Сапеги, отвалился старый, проржавевший воздуховод. Он упал бы в метре от него, если бы не... удача. Внезапный сквозняк из вентиляции (привет, Продувные ветра!) лёгким толчком воздуха сместил траекторию. Тяжёлая железная труба с идеальной точностью накрыла крота, словно колпак. Он орал и бился внутри, но выбраться не мог. Невероятное везение – она не задела его голову, но поймала в ловушку.

– Акбесия! Помоги! – завопил он приглушённо.

Гусеница ринулась к нему, но тут удача коснулась и её. Она рванула так резко, что поскользнулась на собственном слизистом следе и, описав изящную дугу, влетела... в карман халата доктора, торчавший из-под трубы. Та самая дырка, которую я заметил! Она застряла там, беспомощно барахтаясь.

– Видите? – сказал я, подходя к этой кричащей куче неудач. – Вам обоим сегодня феноменально везёт. Тебе, доктор, повезло не быть прибитым к полу, как гвоздём. А тебе, Акбесия, повезло оказаться в тёплом кармане, а не под колпаком. Это ли не удача?

Из дальнего коридора послышались грубые голоса. Это шла охрана злодеев, привлечённая шумом.

– Отлично, – прошептал я. – И охране сегодня везёт. Они так долго искали нарушителя, и вот – находят сразу двух, аккуратно упакованных.

Я повернулся к Синей птице, которая выглядывала из укрытия.

– Сударыня, последний штрих. Подари им всем такую удачу, чтобы они... очень долго не могли никому навредить. Скажем, удачу в бесконечной бумажной волоките, в бестолковых проверках и во взаимных обвинениях.

Птица кивнула и пропела последнюю, самую сладкую ноту.

Через месяц я узнал, что подземную лабораторию взяли штурмом. Доктора Сапегу, гусеницу Акбесию и всю их стражу судил трибунал. И суд был удивительно... удачным. Все улики нашлись, свидетели внезапно вспомнили всё, а сами обвиняемые с таким упоением обвиняли друг друга, что запутались окончательно. Их приговорили к общественно-полезным работам: Сапега теперь чинит городские часы, Акбесия помогает на ферме по опылению огурцов, а охранники до сих пор разбирают архивы лаборатории, которые почему-то увеличиваются в объёме.

Синяя птица улетела в свои небесные края, пообещав заглянуть на следующий Новый год.

А я сижу в своей норке, смотрю на портрет Коперника и думаю: самое опасное – это не отсутствие удачи. Самое опасное – это когда удача приходит к тебе, но оказывается умнее тебя самого. И понимает, что твоё счастье – это тишина, яичница и отсутствие салютов в соседней норе.

Как же мне жаль всех, кто отмечает праздник один раз в году!

– Не нами заведено, – говорю я, откупоривая шампанское. – Но иногда, чтобы восстановить справедливость, нужно просто... правильно пожелать всем удачи. Особенно тем, кто в ней не нуждается.