Константин Александрович Уткин — российский поэт, драматург и литературный критик.
В предлагаемой книге автор разбирает творчество всем известного барда с точки зрения поэзии, у которой несколько другие законы, нежели у авторской песни или эстрадных текстов.
Начинал блатной повадкой,
Волчьим вырвался рывком -
Спи, Семеныч, сладко-сладко
На Ваганьковском.
Тяжело во всем быть первым,
Заключая мир в стихи.
А Марина - тоже стерва -
Твой распродает архив.
И, вытягивая выи,
Вытащил народ простой
Рукописи черновые
До последней запятой.
Впрочем, что сейчас об этом -
За семь бед один ответ.
Чисту полю, белу свету
Ты хрипел бы сорок лет.
Но стоишь теперь, спеленат,
Жизни точка - чистый китч.
Лишь кладбищенские клены,
Да со смертью вечный клинч.
От автора
В этом тексте нет стремления возвысить Владимира Высоцкого — он давно уже стал нашим национальным достоянием. Нет также и желания его каким-то образом унизить или оскорбить — для человека, работающего со словом, это просто невозможно. Есть лишь попытка напомнить, что поэзия — сложный путь и тяжелая работа, в которой кажущаяся удача может оказаться провалом, а провал — несвоевременной удачей.
* Стихи, отмеченный вот такой звездочкой - мои шутливые переделки, ни на что не претендующие, а лишь показывающие возможные варианты.
Владимир Высоцкий. Сорок пять лет - Господи! - прошло со дня его смерти. В мире появились вещи, которые в восьмидесятые года и представить себе тяжело было, ни одному фантасту в голову не могло прийти, что маленькая коробочка в режиме реального времени сможет соединять беседующих с любой точкой мира, а вся библиотека того же мира вполне уместится в штучке величиной меньше пальца.
Что страна будет уничтожена, но - возродится и станет равной крупнейшим державам, которые ее, кстати, и уничтожили. И столица, в советские времена питомник элиты, собирающая в себя все лучшее с просторов огромной страны, превратится в безумный караван-сарай с толпами приезжих без особого уважения к великому городу.
Ну да ладно. Времена идут, все меняется, сегодня меняется с безумной скоростью, магазинчики на первых этажах пятиэтажек появляются и исчезают, про них никто даже не помнит, жителей тоже никто не помнит - москвичи, привыкшие к тишине и зелени, бегут из шумного вонючего мегаполиса, наполненного разнообразными приезжими - а они занимают их квартиры. Точнее, не занимают, а снимают.
Громадные промышленные зоны уходят в прошлое, а их территории занимают (а не снимают) кошмарные человейники, прекрасное изобретение капитализма, в которых из окна одного дома можно шагнуть в окно другого, и если жители дома соберутся во дворе одновременно, то его придется покрыть тремя слоями тел.
Попса девяностых вдруг оказалась элитарным искусством, по сравнению с мусором, приползшим к нам с Запада и проплаченным им же, а советская эстрада вдруг поднялась по своему качеству до классической музыки, а классика превратилась в эталонный продукт для небожителей, который сброду не понять.
Обо всем этом, так называемой «новейшей истории», еще будет много написано, оценено, взвешено и выброшено на помойку как перегибы и парадоксы. Конечно, найдут сравнения - и вполне справедливые - с началом прошлого века, который по безумию наш двадцать первый пока еще превзошел.
Эта коротенькая отсылка нужна лишь для того, чтобы понять - меняется все, кроме народной любви в Владимиру Высоцкому. Он не становится менее популярным, одних групп, посвященных его творчеству, в интернете десятки тысяч. И если при жизни и первые годы после смерти народная великая любовь выражалась в миллионах затертых до дыр магнитофонных лент, то сегодня - в тысячах пабликов в соцсетях и миллиардах записей на музыкальных платформах.
Изменился мир - но ничего не изменилось вокруг Высоцкого, кроме носителей. Появляются новые слушатели, которые открывают для себя эту хриплую вселенную, живут с ней, взрослеют, стареют, песни срастаются с жизнями, но не уходят, когда жизни заканчиваются, а передаются потомству.
Мне почти шестьдесят лет. Впервые в жизни Высоцкого я услышал в гостях у тетки. Это был диск-гигант с песнями из «Вертикали». Сказать, что я был ошарашен, значит не сказать ничего. Я был шокирован и мощью, и необычайностью голоса, но главное - поэтической нестандартностью, которая разительно отличалась от всего, что лилось в нас с эстрады (повторяю, по сравнению с тем, что льется нам в уши сейчас, советская эстрада была парадом гениев).
Хорошо помню, как мы уезжали - ждали автобуса на остановке, а в свете фонарей летел снег, покрывал белым засыпающие дома, пустые дороги, и город был похож за ночное зимнее поле. А я, мальчишка, стоял рядом с матушкой и все прокручивал в голове, все вспоминал поразившие меня песни.
Тетке сейчас под девяносто. Вполне бодрая бабка, прытко залезла под стол за вилкой – я даже понять ничего не успел – выпила полбутылки вина, хорошенько поела. А когда я возвращался от нее и ждал электричку на МЦД, пошел такой же легкий снег, как и сорок лет назад - я достал наушники и включил те же песни.
Можно без преувеличения сказать, что Высоцкий – культурный код русского человека, так же как плеяда советских артистов-фронтовиков и даже в какой-то степени интеллигенции, державшей фигу в кармане, типа Захарова или Любимова.
Забавно – от Захарова остались не политизированные фильмы, вроде "Формулы любви", "Мюнхгаузена" или "Обыкновенного чуда", от Любимова не осталось ничего - кроме того, что он был начальником Высоцкого. Такова судьба театральных режиссеров, что поделать.
Так или иначе, но Высоцкий со мной всю мою сознательную жизнь - и, как меняются взгляды на ближайших родственников, любимых и друзей, так менялось и мое отношение к поэту.
Я видел, как после смерти, через восемь – десять лет появились сотни публикаций в газетах. Вылезли тысячи друзей, с которым Высоцкий пил в подъезде и бесконечно хрипел свои песни. Появились сначала огромные пластинки с записями под оркестр Гараняна. Потом такие же пластинки с записями военных песен. Потом - пластинки с записями домашних концертов, это уже было близко к похабщине.
Потом появились многотомные исследования текстов, где каждая черновая строка ставилась под окончательной, где вытаскивались из забвения неудачные катрены и тоже ставились рядом с удачными - такого неприличного препарирования я до тех пор не видел. Причем этим занимались и филологи, и какие-то любители из среды бардовской песни, какие-то фанатики, из тех, кто целовали руки всем, у кого был значок с ликом Высоцкого на лацкане.
Повторю - я с творчеством Высоцкого познакомился примерно в десять лет, лет через восемь, после армии, я стал его очень преданным фанатом, вплоть до того, что попытался устроится чернорабочим в театр на Таганке. На стене у меня дома висел портрет - известное фото с сигаретой. Я собирал записи, ездил для этого на Ваганьковское кладбище, где возле памятника, ушибленного гитарой, собирались такие же безумцы, как и я. Втыкали друг дружке провода и переписывали любимый хрип и вой, особо не заморачиваясь качеством и поражаясь лишь работоспособности поэта - надо же, восемьсот песен!!! Высоцкий казался материком, которые можно исследовать без конца и края.
Катушечный магнитофон Яуза - он до сих пор жив и даже работает, только вот катушек с пленкой не найти - хрипел каждый вечер одни и те же песни, и ведь не уставал я их слушать. Качество было соответствующее.
Помню, в коммуналке на пятом проезде Подбельского (на тридцать восемь комнаток всего одна уборная - три комнаты, но уборная одна) сидел я у открытого окна в нашей комнате. Письменный стол сталинских времен, герань на окошке, круглый аквариум с золотыми рыбками, две кровати, натертый паркет, за окном визжат стрижи, под летним ветерком лепечут тополя - и вдруг раздается рев Высоцкого. Да какой!! Идеальной чистоты, звучности, ощущение такое, что все это происходит прямо у меня дома. Я высовываюсь в окно, определяю на глаз, откуда звук и прусь прямо туда - в коммуналку ровно над нами. Теперь представьте - сидит мужик, слушает свежие записи домашнего концерта в Торонто. Раздается два звонка, значит кому-то до него есть дело. Он идет, открывает. На пороге незнакомый юноша с фанатичным блеском в глазах, умоляет дать ему переписать вот этого вот замечательного Высоцкого. Когда? - Да прямо сейчас. Мужик слега прихренел, но согласился - я притащил свою неподъемную тогда Яузу, и три часа мы сидели и переписывали концерт.
Лет через восемь таким же нахрапом на Ваганьковском кладбище я попал в хорошую компанию, идущую к могиле с цветами. Для компании отгородили проход и не пускали толпу - а я просто сказал, что с ними, просочился мимо мента и пошел. С ними. Встал аккуратно между Мариной Влади и Иосифом Кобзоном. Сзади шел Золотухин, Фарада, Туманов, Нина Максимовна, еще кто-то, я не разобрал. Марина споткнулась и взяла меня под руку, Кобзон покосился, но ничего не сказал. Потом Влади попросила меня положить букет к памятнику, сама говорила с каким-то корреспондентом. Когда я вернулся, опять же взяла меня под ручку, и мы чинно дошли до автобуса. А от театрального транспорта меня пинками отогнала охрана, она-то хорошо знала, кто свой, а кто чужой.
Так вот - практически вся моя жизнь прошла под знаком Высоцкого. Я стал литератором, свободно работающим как в прозе, так и в поэзии, литератором вполне признанным, но совершенно не раскрученным. И если мне приходится читать лекции о поэзии - лучшего примера, чем Владимир Высоцкий, найти трудно. В его наследии есть все чтобы иллюстрировать любой рассказ о поэзии. И стихи прямой речи, и образные стихи, и абсурдные, и патриотические, и низовые жанры вроде грубого блатняка - в общем, бери и пользуйся.
И как ребенок, вырастая, перестает воспринимать родителей как богов, так и я перестал воспринимать Высоцкого как бога. Я перестал ему поклоняться, при этом продолжая считать его абсолютным поэтическим гением, с которым мне повезло жить в одно время. Самое интересное, что при этом у гения такое количество ляпов в текстах — не во всех, но слишком во многих — которые никто не замечает и замечать не собирается. Более того, если их выделить, обосновать и указать всем поклонникам, что-нибудь измениться? Конечно, нет.
Точно так же толпы совершенно девственных существ, шатающихся по Арбату, фотографируются рядом с неудачно намалеванным на стене бездарем корейского происхождения. Им не хватает вкуса и ума проанализировать то, чему они поклоняются — ну, может, оно и к лучшему.
Еще раз повторю - я считаю его абсолютно гениальным поэтом, в первую очередь, во вторую - оригинальным исполнителем, в третью - актером, играющим самого себя. Это не плохо. Ширвиндт играл всю жизнь себя, остроумного сытого барина, Лиля Ахеджакова - всегда играет одинаково - серую смешную вредную мышку. И Высоцкий - брутальную ревущую стихию. Я это уточняю для того, чтобы опередить претензии, которые, несомненно, возникнут у порядочного количества читателей ко мне как к автору.
1. Ты кто такой, чтобы судить о Высоцком? - Никто, просто литератор. Но судить может любой, так же как высказывать свое мнение. Мы же в свободной стране живем, правда?
2. Ты завидуешь, гнида. - Ну, наверное, да. Все-таки хочется, чтобы твои работы не пропали. Но когда начинаешь понимать, сколько сил придется тратить на то, чтобы втюхать их вот лично вам, завидовать перестаешь.
3. Высоцкий был борцом с режимом, не трогать его грязными лапами. - Нет, он не был борцом. Вообще-то он не был даже примером для подражания, он не был высокоморальным и глубоко порядочным человеком, и уж тем более, не боролся с режимом.
4. Высоцкий был… - Совершенно верно, согласен. Был, есть и будет.
5. Ты, падла, хочешь хайпа на имени Высоцкого. - Ну, что вам сказать. Я поклонник ВВ с более чем полувековым стажем, наверное, имею право разобрать с профессиональной точки зрения то, что меня в его стихах не устраивает? Будучи при этом неплохим поэтом, в чем, кстати, Высоцкий тоже виноват в значительной степени. Ну и потом — моя скромная книжка, написанная через сорок пять лет после его смерти, какая по счету? Вторая? Восемьсот девяносто пятая, не считая публикаций в сети?
6. Ты смеёшься над великим поэтом, гадина. - Дорогие мои, ну как можно смеяться над великим поэтом? На него можно только смотреть, затаив дыхание, прижав руки к груди, ловить каждую драгоценную секунду.
А смеяться можно исключительно над тем, что дает повод. Тексты Высоцкого — не все, но, к сожалению, очень многие дают целую кучу поводов. И потом, не пошутить над неудачами поэта, который глумился надо всеми, в том числе изредка и над собой — это неуважение к его памяти. Вы же помните, что стояло в основе его популярности? Юмор. Собственно, можно сказать словами его же малоизвестного стишка:
Смешно мне в голом виде лить
На голого ушат -
Но если вы обиделись,
То я не виноват.
Палата- не помеха,
Похмелье — ерунда.
И было мне до смеха
Везде, на все, всегда!
Часы тихонько тикали,
Сюсюкали — сю-сю.
Вы втихаря хихикали,
А я давно вовсю.
Вывод простой - не надо обижаться за человека, который всю свою сознательную жизнь смеялся надо всеми, его и любили во многом за это.
Поэзия — интересная вещь. Сегодня, когда само это понятие девальвировалось до позора, когда вкус убит напрочь у подавляющего большинства, стоит вспомнить что это вообще такое — на примере самого популярного поэта двадцатого века. При том что у него не так уж и много технических огрехов, гораздо больше смысловых.
Опять придется уточнять. Стихи состоят из двух частей — техническая и смысловая. Вино в хрустале, мысль и форма подачи. Самые великие мысли, изложенные корявым языком графомана теряют все свое величие. А любая глупость, написанная умело, погружает читателя в некий гипнотический транс, когда даже желания не возникает искать какие-то ошибки.
Собственно, со стихами ВВ именно это и происходит — а недостаток профессионального общения и уверенность в собственной поэтической непогрешимости привели к многочисленным нелепостям, которые можно было бы устранить, всего лишь внимательно вчитавшись в свою работу.
Ну, и относительно хайпа - ребята, всем совершенно наплевать, кем был поэт при жизни. Сам Высоцкий об этом писал: "только с гипса вчистую стесали Азиатские скулы мои", и потом - "прохрипел я - похоже, живой". Также он писал, что его растащили, также бесился от вас, дорогие поклонники, которые спрашивали лишь, давно ли он в завязке и скольких баб поимел. При этих однообразных и бессмысленных вопросах, при фанатичном поклонении (я про вытащенные черновики, если что) вы пытаетесь обтесать ему скулы и сделать то ли манекен, то ли идола. Вам не нужен Высоцкий такой, каким он был. Вам нужен Высоцкий - каким вы его хотите видеть. В этом смысле я отличаюсь от вас - я хочу его видеть таким, каким он был. Живым.
Живыми я хочу видеть Пастернака, например, Блока, Цветаеву (не к ночи будь помянута), даже Есенина с его подозрительной дружбой и "судорогой нежных чувств".
Поэтому сей труд - не только разбор текстов, без этого никак, но и попытка создать портрет по поступкам - поскольку, к великому моему сожалению, мы жили рядом, в одном городе всего тринадцать лет, и я смог оценить масштаб моего соседа по веку уже после его смерти.
Легенды
Честно говоря, я вырос не только на песнях и стихах Высоцкого - я вырос на твердом убеждении, что Владимир Семенович - жертва режима и принципиальный борец с советской властью. Более того - Высоцкий был символом борьбы. Знаменем инакомыслящих, его профиль с торчащим подбородком вполне мог украшать флаг диссидентов, как череп с костями - пиратскую, рваную ветрами тряпку.
Собирались на тесных кухнях, в которые могли набиться несколько десятков человек, и в дымных слоях звенели стаканы и хрипло выл магнитофон - "грязью чавкая, жирной да ржавою, Вязнут лошади по стремена, Но влекут меня сонной деррррррррржавою, что раскисла, опухла от сна" - и все ощущали себя борцами с этой самой сонною грязной державою.
А уж наколки на грудях - не на груди, а на грудях - очень смело. На левой - профиль Сталина, на правой - Маринка, анфас.
А "Охота на волков" - все поголовно в советское время были этими самыми волками, от последних забулдыг у магазина до чиновников с вертушками в высоких кабинетах, и втайне гордились собой - каждый считал, что уж он-то за флажки вырвался.
У всех крутились бобины и завывали электрогитары - канадский диск, Высоцкий в кожаной пижонской куртке рядом с березкой, другое фото в индейском каноэ. Сейчас, кстати, от той самой студии и камней не осталось - а слово живо.
Любимое растиражированное воспоминание - как в Набережных Челнах Высоцкий шел по улице, а во всех домах были открыты окна, и на подоконниках ревели магнитофоны. Какофония, наверное, была страшная.
Причем все это правда - народная любовь была совершенно зашкаливающая, сносящая все преграды. Его обожали, ему позволяли все, бабы на него вешались и падали, позволяли всё даже не по щелчку, а по взгляду. Он вполне мог подойти к машинисту или пилоту и сказать: отвези меня в Магадан, а я тебе буду петь всю дорогу. Обычно возили, про отказы я не слышал, хотя в некоторых воспоминаниях с удивлением читаем, что далеко не все фанатели от хриплого актера.
И одновременно среди широких народных масс, в «автодоилках» (автоматизированный пивной зал, в таком пол-литровая кружка стоила двадцать копеек), в ресторанах, на кухнях, в НИИ, на заводах и так далее - везде ходили слухи, что Высоцкого зажимают, вот-вот посадят, а вообще-то уже посадили, но отпустили по личному приказанию Брежнева.
Ветераны, звенящие иконостасами орденов, рассказывали, как ходили с Высоцким конной лавой еще в Гражданскую. Бандиты уверяли, что чалились на одной шконке, а сколько было выпито чифирю - не сосчитать.
И кто бы не дружил с Владимиром Семеновичем, что бы не пил - чифирь или виски - все утверждали, что советская власть такого страшного врага в своих рядах не потерпит, и вот-вот либо расстреляет, либо посадит. Мало того, что его, бедного-несчастного, зажимают и не дают свободно творить, так еще и…
Самое забавное, что эта легенда - зажимают и не дают творить - жива до сих пор. То и дело натыкаешься на потуги какого-нибудь бедолаги, который уныло бубнит эту мантру - зажимали, не давали.
В общем, конечно, они правы. В самом деле - не давали. Не позволяли сниматься столько, сколько он хотел. Высоцкий должен был играть в каждом выходившем на всех киностудиях страны фильме. И пластинки тоже - нужно было сразу, как только высохли чернила (да не обязательно, пусть не высыхают) отправлять текст композитору, на следующий день - аранжировщику, через два дня - музыкантам, а к концу недели чтобы был готов очередной диск. И так все восемьсот текстов!
Но есть у меня такие подозрения, что если бы Высоцкий играл в каждом фильме, каждая песня выходила миллионными тиражами - поклонникам и этого было бы мало. Они бы говорили - затыкают рот нашему рупору, хотят посадить его в золотую клетку, чтобы он с режимом не боролся, но он и из клетки бороться будет!!!
Народная любовь - она штука такая, неукротимая. Ее не купишь и рот ей не заткнешь.
А вот теперь, ребята, давайте посчитаем, как те солидные кроты из мультика.
В шестьдесят четвертом Высоцкий пришел в Театр на Таганке. В шестьдесят седьмом со второй попытки охомутал Влади. За тринадцать лет работы снялся в 28 фильмах - конечно, не всегда в главных ролях, но тем не менее. Среди них есть абсолютно культовые, вроде «Места встречи» или «Интервенции», есть и проходные, особенно вначале, вроде «Стряпухи», есть и среднего качества, вроде «Единственной». Почти все фильмы (кроме двух последних с главными ролями) были проводниками его песен - огромное спасибо Говорухину, что в последней работе Высоцкого они не звучали. Народ и так смотрел не столько Жеглова, сколько Высоцкого, а при наличии еще и песен весь фильм был бы убит напрочь.
Написал, как известно, 800 песен и текстов. Играл в театре, в который попасть просто так было положительно невозможно. Ну и самое главное - гонимый страшной властью, опальный бард, которому не давали дышать, имел, простите, трех концертных директоров. Трех!!! Которые едва ли не круглосуточно устраивали ему выступления, имея с этого свой небольшой - а скорее всего большой - приятный профит.
Конечно, такая бурная жизнь не могла не привлечь внимания соответствующих органов — тем более что небольшая концертная ставка артиста вполне себе компенсировалась левыми концертами и кипами сожженных билетов, чтобы не было доказательств. Людям из соответствующих ведомств приходилось садиться в зал и по головам считать зрителей — чтобы потом сравнить их количество с билетами. В общем, вокруг больших денег и тогда кипели нешуточные страсти, но Высоцкий не один сталкивался с этими проблемами, а абсолютно все эстрадники. И Кобзон, и Магомаев, и Лещенко, и Зыкина, и лучшая Золушка всех времен и народов Людочка Сенчина.
Прижизненные пластинки - семь маленьких, состоящих из четырех песен, по две на каждой стороне, диск-гигант "Алиса в стране чудес", два диска-гиганта 78 и 80 года выпуска. И двенадцать записанных с Гараняном — то есть с инструментальным сопровождением его оркестра— песен. Не самых, кстати, удачных. Маэстро дал маху в этом случае.
Конечно, это очень характерно для гонимого советского барда, который пишет про лагеря и войну.
Да, был еще один гигант, выпущенный в Америке, но тут ситуация совершенно удивительная - неизвестные и нечистоплотные эмигранты переслали бобину с записями, причем далеко не лучшего качества, и какой-то доморощенный и самопальный лейбл, созданный, судя по всему, исключительно ради этой пластинки, перенес записи на винил. Ну, да - поскольку десятая, а может и больше копия записи была плохой (для молодежи - магнитофоны считывали сигналы с намагниченной пленки, все происходило чисто механическим путем, протяжка, довольно жесткая, мимо звукоснимающей головки. С каждым прослушиваем магнитный слой истончался, звук становился хуже, опять же - царапины, грязь и так далее), то и пластинка вышла ужасного качества. Именно там, в аннотации было написано, что Высоцкий - подпольный бард, который прячется по подвалам от кровавых чекистов и носа боится высунуть на свежий воздух, поскольку его незамедлительно сгрябчат. А еще он пишет исключительно про сталинские лагеря и войну, в которой нацизм победила Америка. Диск представляет интерес только как факт и артефакт, никакой ценности он не имеет.
Итак, подбивая бабки, в самом сухом остатке мы имеем - 28 фильмов, десять пластинок, семь малюток и три гиганта, тысячи концертов - иногда по пять в день.
Есть и еще более интересные вещи, которые прекрасно коррелируют с гонимыми и ущемляемыми советскими талантами. В запасе у сторонников загнанного волка Высоцкого остался один довод - его не приняли в СП.
Ну, собственно, да. Советская власть была дамой щедрой - на гонорар от маленькой книжки можно было жить - безбедно, прошу заметить, без роскоши, но вполне достойно - год и больше. А, например, песни приносили неплохой ежемесячный доход от прокручивания их на Маяке, к примеру. Собственно, тогда один Маяк и был. Правда, не помню я в эфире песен Высоцкого, что правда то правда.
Но есть еще два нюанса - диски-гиганты не выпускали никому, кроме членов СК. И состоять одновременно в Союзе Композиторов и Союзе Писателей было нельзя. Причем я не сомневаюсь, проживи Высоцкий подольше, он бы нашел способ обойти это глупое ограничение - находил же он способы покупать иномарки и легализовать концертные доходы? Но не успел. "Гибельный восторг" и ожесточенное самоутверждение не позволили.
Маринка-паровоз
Вообще в жизни Владимира Семеновича Высоцкого было два знаковых события - и поступление в Театр на Таганке в них не входит. Театр - всего лишь разработка четкого имиджа исполнителя. Если бы Высоцкий начал играть, например, тонким голоском, как в "Стряпухе" или в оркестровом исполнении "Баньки по-белому" - там есть момент, когда он тянет ноту таким чистым тенором, что аж удивительно — вот тогда бы он перепрыгнул через себя. Ревущий и рычащий Высоцкий - обычное дело, а интонации он может подбирать две сотни на октаву, все-таки профессионал.
Так вот - первым поворотным моментом стала знаменитая статья "О чем поет Высоцкий". Прямо скажем, такого подарка он, наверное, и не ожидал. Опять же, для моей возможной молодой аудитории уточню. В те благословенные, тихие, сытые, приличные годы газеты выходили миллионными тиражами, книги - многотысячными. И статья в газете автоматически делала человека знаменитостью, порою не хуже, чем фильм с теми же миллионами просмотров.
И вот кто такой на тот момент Высоцкий? Никому не известный мальчишка, начинающий актер, только-только взявший гитару и поющий тоненьким голоском про Нинку-наводчицу и духа из бутылки. Недавно появившиеся магнитофоны дали возможность выбирать записи для себя, а шнуры - этими записями делиться. И если участь, что те самые благословенные, тихие времена были все-таки порядком душные, то такие песенки, как у Высоцкого, мгновенно нашли свою аудиторию. Ну а поскольку про него никто ничего не знал, то фамилия его сразу стала обрастать самыми невероятными слухами.
Давайте навскидку вспомним его самые лучшие песенки тех лет — «Нинка-наводчица» (а мне плевать, мне очень хочется) «Джин» (И кроме мордобития- никаких чудес), «Я женщин не бил до семнадцати лет» (песенка, прямо скажем, перевешивает все его поздние любовные потуги, потому что… потому) «Алеша» (А потом без вздоха отопрет любому дверь) «Красные, зеленые. Желтые, лиловые» (Если это Митя, или даже Славка, супротив товарищей не стану возражать), дурацкая, но забавная «Тау-Кита», «Про стрельца» (мол, принцессу мне и даром не надо, Чуду-юду я и так победю)…
Они забавные и смешные, эти песенки, к тому же показывают отношение ВВ к женщине, которое, по сути, не изменилось до самых последних дней.
Кроме своих литературных опытов Высоцкий охотно исполнял чужие песни - «Бабье лето» Кохановского, «Девушку из Нагасаки» Веры Инбер (Как рассказывал мне Николай Константинович Старшинов - маляр, делающий у Веры ремонт, говорл - сам-то Варинбер ничего мужик, а вот жена его такая сука) «Ветер» Новеллы Матвеевой. Ну и, естественно, «Случай в зоопарке» - вообще ничего интересного, неудачная попытка пошутить (остальные попытки гораздо более качественные), в нем интересна разве что программная установка - хочу Влади. Хочу и получу. Забыл «Невесту» (за меня невеста отрыдает честно) - но это уже поэзия.
Итак, в песенках первого этапа нет, по большому счету, ничего особо интересного и, тем более, опасного для государства. Ну, разве что блатная романтика, это ему, кстати, и было поставлено в вину. Но, господа, опять же - а кто не пьет?
В смысле, покажите мне актеров послевоенной поры, которые не вышли из приблатненных дворов? Там же жили не только фронтовики, грохочущие в домино, но и урки, освободившиеся по амнистии, и блатная романтика у детей послевоенной Москвы была в крови.
В Сокольниках пугал прохожих Валя Гафт с золотой фиксой. Лёва Дуров тоже был известной шпаной, Ролан Быков и так далее - список можно продолжать и продолжать. И после разноса Высоцкий стал писать. Тщеславие не позволило ему остаться графоманящим исполнителем смешных приблатненных песенок.
Ну, а главное событие всей его жизни — это, бесспорно, роман с Мариной Влади. Тут тоже много всего интересного и странного. Начнем с того, что я с ней шел… пардон, повторяться не буду. Но начнем не с этого.
Дело в том, что заполучил Высоцкий эту золотую, вне всякого сомнения, рыбку далеко не сразу. Ну, сами посудите. Влади - европейская звезда мирового уровня. С тринадцати лет она снимается в кино, сама зарабатывает огромные деньги, и зачем ей нужен этот головастый, с торчащей челюстью, небольшого роста жилистый мужик с луженой глоткой?
Безумно обаятельный, как хриплый черт, но все же…
Вообще не нужен, не то, что задаром, а с доплатой.
А вот Влади Высоцкому нужна была позарез. Влади — это ворота в большой мир, Влади — это необъятный горизонт возможностей, Влади — это доказательство того, что ты не просто первый, а самый первый из самых. Ну так вот - роман, который начался в год моего рождения, протекал под пристальным вниманием всей Москвы. И когда Высоцкий увел Влади под утро в пустую комнату в гостях, телефоны раскалились от звонков - он это сделал!!!
Такое неожиданное изменение поведения трудно объяснимо - тем более что Влади и сейчас жива, относительно здорова и преспокойно продает архив Высоцкого, то есть о безумной любви до гроба речь, конечно же, не шла. Я вообще сомневаюсь, что речь шла о любви. Это был прекрасно разыгранный спектакль, представление на публику с далеко идущими последствиями, о которых сейчас предпочитают молчать.
Марина была не просто зарубежной актрисой, у Марины были тесные контакты с коммунистической партией Франции и широкие связи в эмигрантских кругах, не зря же ее фамилия была Полякова, а псевдоним - сокращенное имя отца, Владимира. Собственно, совершенно непонятно, зачем ей нужен был такой подарочек. Для фанатичных поклонников - каким был и я - Высоцкий - кумир в золотом нимбе. На самом деле актер в худшем смысле этого слова.
Вам довелось общаться с артистами? Нет? Поздравляю, вы немного потеряли, но сохранили иллюзию о порядочности шутовской братии. Порядочностью в человеческом смысле там и не пахнет. Актер обязан навязывать себя в любой ситуации, в этом он похож на графомана. Если вы общаетесь с актером, то будьте готовы к ежесекундной опасности - он всегда может начать петь, плясать, читать, шутить, ревниво косясь при этом - должным ли образом оценен его талант? При этом вас не будет - будет только Он, и вы рядышком, как декорация. При этом вы обязаны поливать его елеем, посыпать сахарной пудрой, лить сладкие сопли круглые сутки, потому что нервная натура нездорового человека требует постоянного подтверждения ее гениальности. Пусть там гениальностью даже и не пахнет. Естественно, любой актер будет вам изменять - просто потому, что нельзя не пользоваться доступными телами. Ну, подумаешь, использовал и забыл.
Вы думаете, что наш гений двадцатого века не был актером? Нет, он как раз таким типичным актером и был. Он буквально навязывал свои песни, не спрашивая, хотят ли его слушать. Но, будем честны, обычно хотели, тем более, что вариантов не было - возможные разговоры за пьяным столом Высоцкий просто-напросто заглушал. Ну и сама жизнь - бесконечные концерты, репетиции, спектакли, съемки, а между ними - пьянка за пьянкой, вечные друзья, которые наливают, женщины, которые дают, оглушительный хрип, подбор аккордов на семиструнке. Как любят говорить поклонники - сгорел, как метеор.
Пожалуйста, поймите меня правильно - я ни в коем случае Высоцкого не осуждаю, как можно осуждать отца? А он для меня, практически безотцовщины, таким и был. Это просто факты его жизни, не более того. Кстати, его отношение к блатным и женщинам прекрасно описано в романе "О девочках". Про прозаический опыт знаменитого барда и актера все как-то так стыдливо пытаются забыть. Его издали на волне перестройки, почитали, поплевались и спрятали в долгий ящик, чтобы не чернить светлый образ гонимого гения.
А в тексте Высоцкий беспощаден к своей творческой прослойке - одни пересменки чего стоят, когда легшая с Высоцким девушка просыпалась с кем-нибудь из его директоров, например. Влади в этом плане была очень удобна, так как не могла устраивать сцены ревности - всё-таки она в Париже, а он в Москве. Я думаю, что она знала все тонкости богемной московской жизни, тем более, жизни своего мужа. Жены актеров вообще должны относиться ко всему философски - ну да, мужику хочется свежего мяска, да и с девками поделиться надо, может, для них это мечта всей их никчемной жизни. Любит-то он меня и живет со мной, а чтобы так и дальше было, придется постараться, но что поделать. Это просто налог на известность, не более того.
Среди московской богемы тех лет было принято собираться в мастерских у художников - среднестатистическая квартира не вместила бы пьяную толпу, и среди творческих людей были манекенщицы, проститутки и случайно залетевшие на известные имена девицы. Девицы были нужны для полового обслуживания, в том числе иностранцев, но не надо считать их жертвами - в мастерских был шанс отхватить себе такого жирного карася, за которым можно было жить, как графиня. У пруда с изменившимся лицом… По воспоминаниям очевидцев, среди этих шлюшек существовал спорт - кто переспит с Высоцким и сколько раз.
Так вот. Жена, которая известная актриса, на которую пускают слюни все мужики одной шестой части суши, это, конечно, хорошо, но мало. Открытые границы тоже немного, но все же получше. Всеми правдами и неправдами Влади сделала Высоцкому постоянную визу и начались чудеса.
"Баба как баба, и что ее ради радеть" - ради бабы радеть, понятно, не стоит, это нужно делать ради перспектив, которые она может открыть. Высоцкий порадел ради перспектив и расплатился прекрасной песней "Дом хрустальный", пообещав золотые россыпи - ну да, нашел нищету, которой это нужно. Смешно, в самом деле.
Давайте вспомним другую песенку, написанную чуть раньше - "Перед выездом в загранку заполняешь кучу бланков — это не беда. Но в составе делегаций с вами ездит личность в штатском Завсегда". Конец в ней печальный — это значит, не увижу я ни Риму, ни Парижу…никогда.
Отсылка для молодежи - Советский Союз был интересной страной. Вы об этом читали - если интересовались - у Довлатова, кажется - кто написал пять миллионов доносов? В общем-то, как раз Довлатов и написал, он и ему подобные сбежавшие, но дело не в этом. Писали «оперу» (оперативный уполномоченный) все - более того, любая мало-мальски значимая личность имела несколько тех самых "личностей в штатском", осведомителей. Все дружно стучали друг на друга куда надо, а самые продвинутые заводили со своими стукачами дружбу, и те передавали начальству не все, а только то, о чем они с клиентом договорились. Особенно старались те, кто потом эмигрировал, а когда в перестройку открыли архивы КГБ - самые кристально чистые либералы оказались на деле самыми ярыми стукачами. Архивы, понятно, волшебным образом исчезли, дабы не пятнать репутации благородных борцов с режимом. Спайка творческой интеллигенции и органов государственной безопасности была прочной и проникала во все сферы жизни — это надо знать, чтобы понять некоторые удивительные факты самой знаменитой семейной пары СССР. (Настолько знаменитой, что фотографии их продавали немые в электричках, очень ходовой товар.)
Когда Марина выбила-таки постоянную визу мужу (не без участия всесильного КГБ), он, счастливый, бросил своих телок и поехал в Париж, вроде бы даже без человека в штатском — это личный визит, это не визит каких-нибудь кузнецов, закончивших ковку. И вдруг выяснилось, что Франция мало того, что находится на Гавайях, но заодно захватывает Канаду и даже, прости Господи, Соединенные Штаты Америки. То есть человек по визе во Францию исколесил весь мир - и ничего ему за это не было. Даже сегодня это выглядит несколько необычно, а тогда было просто чем-то невероятным. Ну, не могло такой ситуации случиться, это исключено.
Более того - в Канаде Высоцкий записывает знаменитый Канадский диск, с ксилофоном и двумя гитарами. Который на магнитофонных пленках мгновенно расходится по Союзу. В Америке Высоцкий активно общался с нашими эмигрантами - Бродским, который только-только обтяпал свой гешефтик, но еще не успел получить премию, Барышниковым - в общем, со всем богемным сбродом, предавшим свою страну. На Родине за такой проступок, вообще-то, вполне себе светила тюрьма и творческое ограничение - "Кавказскую пленницу" едва не положили на полку из-за того, что Ведищева, спевшая про медведей, сбежала в Штаты прозябать и деградировать, как и все наши творческие беглецы. Ну не бросайте в меня камни. Ни один из них не получил и сотой доли той любви и восхищения, в которых купался в Союзе.
Сохранились фото, где счастливый Высоцкий в плавках сидит на крыше небоскреба - да, вершина жизни, он победитель во всем, "Хотел быть только первым" - и стал!!! За женский счет, конечно, но кого это волнует. Более того, Влади устроила ему выступление перед тогдашними звездами Голливуда и даже выступление на телевидении. Высоцкий спел, конечно - чем туповатые американцы хуже наших партократов? Разве что партократы понимали, кто перед ними поет и о чем, американцы - нет. Они послушали примерный перевод - полноценно силлаботонику перевести невозможно - почесали репу и спросили: Марин, а чего этот головастик так орет-то? Марина объяснила про загадочную русскую душу, и американцы зааплодировали.
Кстати сказать, Бродский, принявший громадную прививку американского менталитета, оценил у Высоцкого что? Составные рифмы. Не мощь слова, не образы, не сильнейшую художественную подачу - рифмы. Хотя, бесспорно, рифмы, особенно составные, действительно хороши и разнообразны.
Но турне по Америке интересно другим ключевым событием, про которое вообще никто, никогда, нигде не говорил, и которое стало доступно только сейчас, в эру интернета и цифровых технологий. Я говорю про интервью на американском телевидении. Известная французская актриса привезла неведомую зверюшку из снежной России, которая поет про бандитов и войну - помните тот диск, записанный с катушек? Именно там была аннотация про войну и бандитов. Представьте картину - сидит американец-ведущий, сама воплощенная болтливая пошлость, напротив Высоцкий с гитарой, загорелый, в голубенькой рубашке, и ему задают вопрос: вы, говорят, пишете песни про бандитов и войну? И Владимир Высоцкий, не моргнув глазом отвечает: нет, я никогда не писал про преступников, никогда не писал про войну.
Вот так вот взять и отказаться от основополагающей части своего творчества - я даже не знаю, как это оценить. При том что на всяких домашних концертах он говорил, что не стыдится своих блатных песен, что это часть его жизни, период, которые повлиял на его становление как поэта, и так далее и тому подобное. На самом деле все просто - ведь уже тогда весь цивилизованный мир знал, что Великую Отечественную войну выиграли американцы с небольшой помощью Советского Союза, поскольку Сталин был тем же Гитлером, только в профиль. Этого Высоцкий сказать не мог (ему надо было возвращаться в Союз), не мог также петь про подвиг своего народа — этого бы не поняли уже американцы, и он просто отказался от себя, от отца, от ветеранов и миллионов погибших людей. Не знаю уж, легко ему было это сделать или нет, но факт есть факт. А когда его попросили спеть, он проорал "Спасите наши души", не преминув уточнить, что это просто песня тонущих подводников без всякой там войны.
Какое-то время среди поклонников муссировался вопрос - эмигрировал бы Высоцкий или нет? Я был сторонником его патриотизма - судя по песням. Судя по интервью, патриотизм был наработанный, поскольку тема безотказная и пробивная - никто бы не смог отказать в записях певцу, так поющему о ВОВ. Но вот в свободном доступе появилось интервью и все озарилось, так сказать, другим светом.
Бесспорно, он бы эмигрировал - в плане быта он был обычным мещанином, любил хорошую выпивку, жратву, баб, одежду (фирму), машины, даже дачу - хотя на нее времени и не хватило. Очевидно, что хотел виллу на берегу моря и свой лазурный бассейн. Но Америка, при всей своей роскоши - для победителей, не смогла бы ему дать такой всенародной, всеобъемлющей, всепоглощающей любви слушателей. Кто бы там ходил на его концерты? Брайтон Бич? Так Сичкин, который Буба Касторский, один из позорной шеренги беглецов, гонялся за эмигрантами, дергал за рукав и тащил на свое выступление. А те пожимали плечами — зачем нам тебе платить, когда ты и так свои куплеты споешь? Задаром. Тем более ты с ними уже слегка приелся.
Косоглазый Крамаров, который исправил косоглазие и тут же потерял всё обаяние, играл каких-то тупых русских генералов, не понимая своего позора. Довлатов пил-по-черному, дорвавшись до капиталистического рая, осознав, что сделал самую большую глупость в своей никчемной жизни. Бродский, лежа на кафедре с сигаретой, гнал высокоумную пургу студенткам и орал на декана - как вы таких идиоток умудрились вырастить? (К слову - нынешние студентки того учебного заведения вообще не представляют, что у них преподавал какой-то русский еврей с политической премией. Им это неинтересно.) Видов без головы тоже получил свой бассейн - ровно такой же, какой есть у любого голливудского второсортного артиста.
Мне кажется, что Высоцкий все это прекрасно понимал - но, судя по ответу на телевидении и вояжу, непростительному для обычного человека, все-таки эмигрировать готовился.
А в "…прерванном полете" Влади пишет про эту интервью совершенно замечательно. Высоцкий - "конечно, я никуда не уеду, я горжусь своей страной, подвигом своего народа, я всегда вместе с ним, буду переносить вся тяготы социалистического строительства" - говоришь ты. Конечно, ты этого не говоришь… ", конечно, он этого не говорит. Он отказывается.
Василий Аксенов - один из немногих, кто сказал нечто отличное от других. Сам Аксенов — порядочный ловкач, создал диссидентский альманах "Метрополь", для того чтобы свалить (гешефтик гораздо лучший, чем демонстративное тунеядство Бродского) - и свалил, получив приличные деньги за антисоветское издание, ни с кем ими не поделившись, имея в плюсе борьбу с Союзом и капитал. Умница, что сказать. Так и надо, по-американски - подставил друзей, заработал деньги и убежал. Так вот, он вспоминает, что Высоцкий приходил к нему и обсуждал отъезд - там свобода, там мы развернемся, там мы сделаем "Русский центр" или центр русской культуры. Аксенов поддакивал и кивал - он-то знал, что никакие движения в Союзе без Комитета невозможны. К слову, сам ВВ в альманахе участвовал вместе с Беллой Ахмадулиной, и только им двоим за участие вообще ничего не было.
Так что процентов на восемьдесят ВВ готовили с помощью Влади стать кротом - то есть агентом влияния на русскую эмиграцию. И после всех своих приключений, отработав контракт, вернулся бы на Родину, таким поэтическим Исаевым, к родным березкам и певунье в стогу. А, ну и к Нинке-наводчице, как без нее. «Не волнуйтесь — я не уехал, И не надейтесь — я не уеду» - всего лишь обычная для барда поэтическая поза, не имеющая отношения к жизни.
Совершенно замечательно про его зарубежное хулиганство пишет Влади - мол, как только ты вернулся, так и начали тебя спрашивать про то, как ты посмел по французской визе в Америку мотаться? А ты говоришь, тыкая пальцем в потолок - там знают. И все советские чинуши поджимали хвосты и начинали подобострастно поскуливать - ах, ну раз там знают…
Более того — как-то раз на таможне Высоцкий широким жестом достал из широких штанин два (2) загранпаспорта. Видимо, не заметил, бросил на стойку, у таможенников открылись рты, а он преспокойно забрал один и спрятал в те же широкие штаны. Вообще-то должен был начаться скандал с увольнениями должностных лиц, допустивших такое, но можно было бы и не повторяться — опять обошлось. Влади хихикала - мол, как мы их объегорили. Ну да, ну да. Нашлись шутники. Там действительно знали, и разрешали. Теперь фанатичным поклонникам придется с этим жить, что, впрочем, не так уж и сложно.
Сорок пять лет - за это время на территории СССР сменилось три страны - сам Союз, перестроечная позорная Россия и сегодняшняя страна, вытащенная за волосы, но с гораздо меньшей кровью из трясины бывшим КГБшником. Ну, сотрудничал Высоцкий с КГБ, и Влади сотрудничала, и каждый, кто в те времена сладко жил, делал то же самое. В чем проблема? Без участия всесильного КГБ Маринка-паровоз ничего бы сделать не смогла, как ни выкручивалась она объяснениями, что, мол, у тебя на всех уровнях поклонники были.
Две книжки
Книжку Влади я читал первый раз после армии, в конце восьмидесятых - будучи желторотым безмозглым щенком, отравленным, как и большинство тогда, ядовитым ветром треклятой "свободы", и она зашла. Под настроение, скажем так - большая часть великой страны двигалась под нож с покорностью баранов и тем самым "гибельным восторгом", будь он неладен. И, поскольку я занялся пересмотром творчества своего любимого - я думаю, так и останется - поэта, то нельзя было не прочитать воспоминания о нем, и "Владимира…" в первую очередь. А во вторую - Володарского. А в третью - какого-то армянского эстета, который "любил Володю как женщину". Вот так, простите, дословно.
"Владимир, или Прерванный полет" - откровенная мерзость.
Дело даже не в том, что про ВВ она первая написала правду, чем вызвала истерию у фанатов и бешенство у сына Никиты, кормящегося с памяти отца - дело в отношении, которое продемонстрировала Влади ко всем нам.
Приехала, понимаешь ли, барыня показать диким туземцам настоящую цивилизацию, выбрала одного, которого ей настойчиво порекомендовали, и начала его облагораживать. Заодно с ужасом рассказывая, как русские бабы ср..ли в дырки, а она, француженка, на смогла, справила большую нужду только когда они отвернулись, и вышла, шатаясь от унижения.
Как она швыряла в рожи советским бабам франки - подавитесь, суки, я не крала ваш сыр!!! И как Высоцкий, вылезший из своего Мерседеса, снисходительно просил не обижаться на плебеев, не они такие, жизнь у них такая.
С восхищением пишет про Туманова - он разбил голой рукой раскаленную до красна чугунную печку, так что даже садисты-НКВДшники попадали в обмороки, когда мясо и кости разлетелись по углам. Ага. А потом жареное мясо и дробленые кости собрали обратно в руку - когда от обморока отошли. Вадим Туманов умер в прошлом году в глубокой старости, и, насколько я помню, обе руки у него были целы и даже не покалечены. Мимоходом упомянула армянского … который участвовал во всех запоях Высоцкого и "любил его, как женщину" - настолько вскользь, насколько он и заслуживает. На самое любопытное - она совершенно спокойно относилась к бабам Высоцкого. К запоям - куда менее спокойно, чем к бабам. Будет он твоим, деточка, будет, ты только успокойся — вот в таком ключе. Хотя могла и рожу набить - как кричала в каком-то интервью после смерти Высоцкого, да и вообще, не зря в ней смешивалась русская кровь и цыганщина - табор из Влади частенько вылезал, из-под личины рафинированной француженки. И по всей книге идет лейтмотивом - зачем я в это влезла, зачем мне это нужно?
В самом деле, зачем? Любить она его не любила, сыграла свою роль, талантливо или нет - я не знаю. Наверное, из-за денег или по каким-то своим причинам, про которые выяснить уже не представляется возможным. В общем книжка - смесь сусальных соплей о трагической любви двух гениев под довлеющей над ними машиной подавления, пересчете барахла, которое она таскала из Франции для советских нищебродов, а они налетали стаей воронья и дрались за пачки анальгина и колготки.
Вообще-то юная Колдунья оказалась железной бабой со стальной хваткой и каменным сердцем, готовая ради своих целей снести с пути любого, и иллюзий насчет четвертого мужа не испытывала. "Он женился на мне, только чтобы за границу ездить" - призналась она как-то Володарскому, когда наварила борщ пьяным рабочим, строящих для Высоцкого дом на участке сценариста. Тот удивился - а что, мол, без тебя Высоцкий бы не смог поехать? Ответ был прост: без меня - нет. Его даже близко к границе не подпустят и не подпустили бы.
Потом, после смерти ВВ была дележка этого дома - Марина кричала, что Володарский предатель, Володарский: Маринка все врет своим анфасом, хотела деньги за дом отжилить, Маринка: почему деньги сыну отдали? Это мои деньги!!! Володарский: какие твои, нищебродка? Вовка во Франции телевизорами фарцевал, чтобы тебя прокормить!!! И так далее. Элита - она такая элита, как видите.
Сам Высоцкий, судя по всему, получив от Колдуньи все, что нужно, устав от ее железного контроля, завел себе молоденькую девочку Оксанку и всерьез подумывал развестись с заграничной супругой. Тем более что в благородных артистических кругах добрые любящие друзья его называли не только "расчетливым евреем" (хитрым жидом, конечно) но и альфонсом. Но не успел - была долгая и оглушительная агония (оглушительная в самом прямом смысле, рёв умирающего барда слышал весь район), смерть от сердечного приступа, спровоцированного ломкой и пьянством - он глушил боль шампанским и водкой. Последняя предсмертная неделя разложена едва ли не по минутам, и поражает только бессилие двух врачей и любовницы — да, все от него устали, да, это было кричащее отчаяние, да, все боялись брать на себя ответственность и класть артиста в больницу, да, сам он не хотел никакого лечения, он безумствовал на краю жизни и втягивал в этот разрушительный смерч все свое окружение. Но надо было поступить жестко и закрыть хотя бы на год без возможности принимать самостоятельные решения, поскольку зависимые принимают решения одной только направленности. Тогда бы удалось конец отсрочить еще на год — полтора, скорее всего не больше. Творческие самоубийцы - это отдельная каста, бездна, из которой приходят стихи, притягивает к себе иной раз сильнее чем все блага земной жизни.
* * *
И если говорить о воспоминаниях, нельзя не остановиться на Д. Карапетяне - том самом, любившем ВВ "как женщину". Остановимся, но вкратце. Такой многословной, цветистой, избыточной, подхалимской и неэстетичной одновременно графомании я давненько не встречал. Лейтмотив всей писанины, если говорить простыми словами - ВВ необразованный алкаш, я рядом с ним - преданный, отзывчивый, ориентированный на прекрасный Запад интеллигент, спасающий его во время страшных запоев. Я дал ему идею познакомиться с француженкой — это выгодно и полезно, я был сам женат на француженке, я ездил с ним по всей стране, я устраивал ему концерты, я прятал от него деньги и выдавал ему по пять грамм, я, я, я, я, я, я. Особенно мило смотрелись его плевки в Союз - рабы, палачи и так далее - и виляние ловким задом перед каким-то английским лордом, занесенным в дикарскую, дремучую Москву.
Какие там ограды в дореволюционном особняке, какие там сигары, какой там лорд, который напоил трех пьяных придурков, припершихся к нему под утро, коньяком, ни слова против не сказав, выдал толстую котлету денег и отправил в аэропорт - лететь в Еревань. Он был готов лизать руки лорду и галстуком полировать ему ботинки. Лорд заказал им билеты - а ВВ, редиска, после недельной пьянки взял и сдулся в самый ответственный момент.
А какие милые подробности встречаются!! Что там пьянка. Вот как они сидели у Абрамовой и говорили о литературе, а пьяный Высоцкий только мычал, рычал и лез бывшей жене под блузку. Высоцкий же был неграмотным - наслаждается собой Карапетян - у него не получилось даже слова вставить в нашу беседу двух эстетов, он способен только за грудь эстета хватать. Может, анфас Маринки по привычке искал... А, простите, ты, армянское чудо, не мог взять его за руку и сказать - Володя, хорош, неприлично? Не мог. Высоцкий в воспоминаниях Карапетяна вообще удивительный человек, который занимается только тем, что пьет, при этом шарахаясь по стране, как обезумевшая летучая мышь. Главное его занятие - терзать гитару и кричать при каждом удобном случае - Я Высоцкий!!! А быдло, которое живет в советском Союзе, шепчется за их прямыми спинами: Высоцкий с каким-то кавказским разбойником в театр пришел, баб ему, что ли, мало?
Правда, иногда случаются проколы - редко, но бывает так, что Высоцкого не любят. Тогда Володя сидит мрачнее тучи, но быстро собирается и бежит на другой теплоход. В другой автосервис. В другую военную часть. На другой золотой прииск. Там его обволакивают привычной атмосферой любви, поклонения и вседозволенности, жить, пить и петь становится проще.
Милый армянский шалун изо всех своих сил показывает свою исключительность рядом с Высоцким - по тексту рассыпаны стихи. Но не ВВ, а других авторов. Чтобы любой читатель понял, что он не только прислуга, собутыльник, но и важный человек, обладающий собственной мордой… портретом лица с необщим выражением. И если сегодняшние почитатели, скрипя мозгами, выдавливают серые слова, но стараются разобрать тексты, если Влади вставила в свою книжку несколько баллад - ну а как иначе? ведь речь о поэте, то Карапетян не заморачивается такими условностями. Он пишет о Высоцком, и при чем тут стихи?!
Воспоминания
И как только Высоцкий умер - не на руках у Влади, а рядом с молоденькой Оксаной, нынче женой артиста Ярмольника - как только его торопливо похоронили без вскрытия, как только невиданная волна народного горя взметнувшись, слегка опала, полезли полчища друзей. Их было столько, что, по самым скромным подсчетам, Высоцкий физически не мог успеть не то чтобы писать и играть, а есть, пить, спать, дышать тоже времени бы не было - только общение с ними, с его дорогими друзьями. Каждый, кто налил стакан во время очередного штопора, писал об этом воспоминания в лучших традициях советского троечника. Каждая дура, которую ВВ хлопнул по заднице, становилась единственной любовью всей его жизни, ради которой он хотел бросить и Влади, и Афанасьеву. Каждый рабочий сцены рассказывал после первого стакана, сидя в подсобке на фоне десятков фото ВВ, украшающих стену, каким он был другом и как прибегал вот сюда, на этот стул, советоваться - Любимов сказал играть так-то, а ты что думаешь? И рабочий объяснял - тебе надо тут орать потише, а здесь молчать погромче.
Насчет рабочего - чистая правда. Я сам хотел устроиться в Театр на Таганке кем угодно, чтобы напитаться энергией стен, которые помнили моего кумира - принес водки работягам, когда ждал директора, и мы ее распили. Именно так - ори потише, молчи погромче - работяга мне и рассказывал. Кончилось все забавно. Рабочий вывел меня в фойе, где бушевал какой-то мужик в цветастом шарфе. Не уверен, что Дупак, но возможно, что он. Работяга сунулся было к нему - мол, мальчик, на любую должность, фанат Володеньки, а в ответ раздался рев - какой, …….., мальчик, какой, растудыть твою душу, фанатик? Эфиоп твою фиоп в сиську мать твои итти ногами в рот по голове - я не знаю, чем артистам зарплату платить!! Работяги рядом уже не было, а я стоят в полуобморочном состоянии. Молчал бы погромче…
Я знаком с человеком, который очень, очень близко знал Высоцкого, прямо вот борт к борту, но рассказать ничего не мог. Они стояли рядом на светофоре, и мой товарищ, еврей-водитель, помахал ВВ рукой, но тот не заметил соплеменника в кабине ЗиЛа. Я удивился, что мой товарищ не написал книжку - например "Поворот на красный", где обстоятельно бы поведал, в каких спортивных штанах и сандалиях он сидел за рулем, какая была погода, с каким видом стоял Мерседес рядом с ЗиЛом - трудно, что ли?
Кстати, если ЗиЛ заменить на МАЗ, то песню "…а в дороге Маз который по уши увяз" - можно будет приписать как раз этой дружеской встрече на светофоре. Мол, посмотрел ВВ на смердящее прямо ему в окно дизельным дымом чудовище, и его осенило. Но мой друг еврей был-таки водителем, а не писателем, и не захотел оставаться в вечности другом Высоцкого на светофоре.
На гниющем субстрате "друзей" вызрели диковинные грибы - высоцковеды. Это такие люди со счетами, которые корпят над своим трудами, чахнут, этакие Кощеи над златом, но зато точно знают, во скольких песнях ВВ употребил слово "бля", во скольких - слово "хер", скольким женщинам после семнадцати лет набил морду и почему их, женщин, не было на Большом Каретном у Качаряна. Шукшин был, Макаров был, Кохановский был, Тарковский тоже был. А баб-то и не было. Не указаны. Вот такая закавыка. Шалавы были, но к ним серьезно относиться нельзя. Они очень полезны, эти сморщенные кабинетные грибы. Не надо лазить и искать информацию — вот, например, прижизненные публикации ВВ - оказывается, были и такие. Вот полный список пластинок. Вот полный список фильмов. А вот тридцать четыре варианта одного куплета, двадцать замен одного слова, вот количество бутылок выпитого Высоцким за один вечер со своими концертными директорами, а вот количество керосина, сожженного вертолетами, на которых большие люди прилетали на концерт к ВВ. А вот, пожалуйста, скромные, нищенские заработки гонимого барда - тот самый первый пресловутый Мерседес он купил за бешеные деньги. Бешеные деньги заработал за десять дней, давая по два концерта в день. А вот имярек устроил пять концертов за два дня, получил Володя всего семь тысяч.
Но вернемся к воспоминаниям, которые вспомнили друзья - их было много, все они так или иначе отображены в интернете, и читать их безумно скучно. Более однообразных воспоминаний нет, наверное, ни о ком. Если пишут о Рубцове - то пишут о Рубцове. Если о Есенине - то о Есенине. Если о Высоцком - то под копирку, причем все - от известных артистов до гримерш. В двух словах воспоминания можно передать так: встречались на съемочной площадке (гримерке), здоровались при встрече, друзьями не были. Да, он был бард, да, он был актер, да, вены на шее, да, он был такой один. Он сгорел ради нас, он себя не щадил, он прожил сто лет за сорок - и так далее, расхожие обороты, которые, как попугаи, люди повторяют почти полвека после смерти ВВ. Удивительно, в самом деле.
Беда в том, что писать про Высоцкого нечего и нельзя, не используя заезженные шаблоны. Театр – ну, так никто не может оценить его игру по достоинству, от спектаклей остались только записанные отрывки, на которых мужик в черном свитере бегает и хрипло рычит. Собственно, хрипло рычит он на всех своих бесчисленных концертах. О спектаклях можно было бы прочитать у свидетелей и современников - но они как-то стыдливо умалчивают, или отделываются теми же шаблонами, а если начинают цветисто хвалить, то нельзя понять, придумывают они или говорят правду.
Есть фильмы. На мой взгляд, лучшая его роль - комический большевик в "Интервенции", абсолютно гениальной мистерии-буфф. Это, пожалуй, единственная роль, где Высоцкий-исполнитель не забивает Высоцкого-актера. Ну хоть тресни — в «Месте встречи» никто не мог отделаться от ожидания, что капитан Жеглов возьмет гитару и зарычит про коней, или про рай для нищих и шутов.
Я в свое время, будучи молодым, фанатичным и наивным, все удивлялся - как может опальный бард так много играть и выступать? Он же опальный. Оказалось, что этот опальный - так, как надо опальный.
Возможно, у ВВ есть настоящие роли - но я не могу выделить ничего, кроме Бродского и Брусенцова. Комического большевика и трагического белого офицера. Остальные роли - включая Жеглова и бабника Гуана - проходные, на мой зрительский взгляд. Впрочем, если профессионал меня сможет переубедить, я буду только рад.
То есть, смотрите какая ситуация возникла - все воспоминания сделаны как под копирку, и не потому, что люди отвечали по заказу - таков был стиль жизни Высоцкого, со всеми быть на короткой ноге, но никого не подпускать близко. В оценке творчества все упираются в его бешеный рык, Баньку, Нинку и Охоту на волков. Демидова и Ахмадулина оригинально - в тысячный раз - сравнили вздутые вены на шее с органом.
Высоцкий вырвался из серой массы советского масскульта благодаря своей оригинальности (не смелости, о смелости мы поговорим потом), но в посмертии получил именно то, чего так боялся - шаблонные воспоминания и шаблонные же оценки. Есть, правда (появились относительно недавно с развитием интернета) всякие доморощенные оценщики, те самые советские, с трудом обученные читать троечники, испытывающие невыносимый графоманский зуд. Это еще ужасней, чем одинаковые воспоминания - авторы воспоминаний и рады бы что-нибудь такое выскрести из закоулков памяти, да не могут, слишком быстро ВВ жил.
А современные троечники, возомнившие себя литературоведами, пишут что-то типа: "в своем произведении Владимир Высоцкий раскрыл положительную динамику главного героя в отношении углового градуса северной широты, что доказывает об исключительных обстоятельствах создания данной песни. Не забудьте поставить лайк и подписаться!!" Хочется взять большую линейку и лупить им по пальцам, приговаривая: не пиши, не пиши, миленький, не дано тебе, красавчик, не сметь писать, дорогуша!!! Ничего кроме… вообще ничего и никогда!! Вы убиваете будущее, лапушки, вы уничтожаете вкус, вы убиваете читателя, опуская его до своего одноклеточного уровня!!"
Я именно это кричу последние двадцать лет, меня ненавидят графоманы всех мастей - ненавидят и боятся - но ничего, конечно, не меняется. И литературоведческих исследований текстов Высоцкого, сделанных профессионалами, да так, чтобы их читать было интересно, как не было, так и нет. Есть диссертации, над которыми можно заснуть, есть примитивные статейки лапушек, есть полезные высоцковеды, есть воспоминания под копирку и неутихающая народная любовь тоже есть. Никуда она не делась.
Справедливости ради. Изредка встречаются трогательные попытки раскритиковать воспоминания людей, с которыми Высоцкий не только рядом жил, но и работал. Частенько эти попытки окрашены плохо скрываемым антисемитизмом — вот, смотрите, что пишет Митта (по-еврейски митта значит гроб, а вообще-то его фамилия Рабинович!! — утверждает на голубом глазу никому не ведомый автор).
Ух ты! Хотел я сказать про Вайсбейна (Утесова), про громадного, с разбойничьей рожей Френкеля, нежно поющего про русское поле, про радиста Кренкеля, подсунувшего Папанину лишнюю деталь от маузера, про Карцева, Богословского, Шифрина, Гердта, Ширвиндта, Менакера, Плятта, Раневскую и так далее до бесконечности. Про Иосифа Уткина, кстати, тоже напомнить можно. Автор, словно не догадываясь о творческом параде, начинает перечислять компанию Высоцкого и с ехидцей шепчет - какие люди, прямо все как на подбор. Намек такой, что окружили нашего русского парня жиды пархатые и давай его спаивать. Тот же Митта-Рабинович, если бы не они, жил бы наш русский Володя, да и жил себе, писал бы гениальные песни, а мы бы его любили с редькой да квасом.
Я, будучи русским патриотом всю свою сознательную жизнь - хотя, говорят, птичьи фамилии давали крещеным евреям, чтобы не потерять в дальнейшем - очень люблю юдофобскую логику. Есть такой прекрасный поэт - Александр Моисеевич Городницкий. Чистый еврей. Есть такой легендарный в кругах конников водитель — Семен Ильич Трейзин. Классический семит. Я его ласково звал "моржом" - мордой жидовской, ему очень нравилось. Каким боком, простите, Владимир Семенович Высоцкий - русский? Вообще-то Высоцкие до революции были известными торговцами чаем и вместе с товарищем Гоцем активно участвовали в свержении самодержавия со всеми вытекающими. Прямые, так сказать, предки, чисто русские Высоцкие и Гоцы. Заодно можно напомнить прекрасную песню ВВ: "Зачем мне считаться шпаной и бандитом, Не лучше податься мне в антисемиты, На их стороне хоть и нету законов - Поддержка и энтузиазм миллионов" или Мишку Шифмана. Да, Высоцкий был евреем. Но это ладно.
Доморощенные исследователи бросаются на друзей и партнеров ВВ, как собаки на медведя - Влади не удержала, Митта не помог, Кохановский спаивал, Карапетян вообще любил, Лужина не дала, вся Таганка ненавидела, Золотухин роль отобрал, Володарский - дачу. При этом Володарский нападает на Влади, Влади - на Володарского, Кохановский - на Карапетяна, Карапетян - на Кохановского, Золотухин (который за трояк подпускал к окошку посмотреть на пишущего Высоцкого во время съемок Хозяина тайги) - на Митту, Митта… вроде ни на кого не нападал. Только спросил у знакомого врача: боюсь за Володю, спать по пять часов (не по два и не по три, по пять, чего тоже мало, конечно) - разве так можно? На что врач ответил мудрено: наш Володя - астеничный гипоманьяк в хронической стадии, для них это нормально.
Сколько бы самых невероятных сплетен про Высоцкого не ходило, сколько бы закадычных друзей не появилось и не ушло (время неумолимая вещь, и ровесников Владимира Семеновича почти не найти) — от него остались только тексты, которые, повторяю, просто требуют профессиональной разносторонней оценки. Чтобы не пропали и были либо маяком — как надо писать, либо примером как писать ни в коем случае нельзя.
Власти
С вашего позволения скажу еще несколько слов, прежде чем заняться непосредственно текстами - на этот раз про гонимость. Давайте на примерах, чтобы проще было понять.
Если бы я был средним чиновником, и мне бы предложили завизировать съемку в фильме Магиева, к примеру, я бы что сделал? Правильно, я бы запорол его кандидатуру. Потому что мне не нравится его однообразная перекошенная физиономия, мне не нравятся его ужимки и прыжки в бесконечных сериалах, мне противна реклама, в которой он снимается, мне он банально надоел. Вот и все. Мне бы говорили - ты что, это же Магиев!! Я бы отвечал - хоть Рукиев, какая разница? Мне надоело его личико отовсюду. Высоцкий отовсюду тоже надоел, точнее - вполне мог надоесть. Тут, видите ли, какое дело - чиновникам, так же как и поклонникам, совершенно наплевать на стихи, есть такая особенность у поклонников и чиновников. И Высоцкий вполне мог раздражать. "Всё донимал их своими аккордами". Представляете - существуют люди, которым Высоцкий не нравится!! Более того, они истово ненавидят этого "хрипатого алкоголика". Их право.
Мне, например, противен Цой - полный нуль, как и вытащенные в перестройку из подвалов бездари с гитарами, Макар, блеющая зануда Гребень и большая часть прослойки под общим названием "русский рок". Правда, еще гаже появившийся позже рэп – ну, тут я ничего не могу сделать, только наблюдать за постоянной деградацией своих молодых, в основном, соотечественников.
Чиновники вполне могли не любить Высоцкого, не понимать его литературного масштаба, он мог их раздражать своей подозрительной известностью и так далее и тому подобное. Если бы им пришлось выбирать между своим креслом, пайком и каким-то фильмом с "хрипатым алкоголиком", понятно, что бы они выбрали. Да и вы тоже, положа руку на сердце.
Потом - послушайте - создание фильма — это сложный технический процесс, чья художественная ценность видна только после монтажа и склейки. В процессе съемки все не так радужно, во время подготовки к съемке - тем более. Существует роскошный мультик "Фильм! Фильм! Фильм!", где это все прекрасно, хоть и гиперболично, показано. Взрослые люди его, конечно, смотрели. Хотя в мультике не отражены пробы. Когда на роль пробуются десятки актеров, которых выбирает режиссер и заверяют цензоры. Допустим, Галича или предателя Видова даже к пробам не подпустили бы на выстрел, но если Высоцкий в пробах участвовал — значит, его зарезали не цензоры, а режиссер. В этом случае ни о каких гонениях речь не идет. Собственно, подбор, пробы, съемки - все в руках режиссера. От фильма отказаться тяжело, поскольку с начальников тоже спрашивают план и отчет бухгалтерии. Гораздо проще если фильм зарубит комиссия - потом уже, в готовом виде. То есть режиссер может сказать: играет Высоцкий. Начальники начнут, конечно, петушиться и бурлить, но последнее слово за режиссером, хоть за Миттой, хоть за Говорухиным. И режиссер же решает, кому доверить роль.
Иваном Васильевичем мог бы быть Никулин - отказался. Чарнотой в "Беге" - Высоцкий, но вряд ли он сыграл бы его лучше, чем Ульянов. Ротация актеров шла постоянная, и выбирали по таланту. Еще раз повторяю - дай Высоцкому возможность - он бы снимался во всех выходящих фильмах, в каждой роли, включая старух и грудных младенцев. Высоцкий был очень навязчив - и при этом поверхностно благожелателен, охотно дружил с полезными людьми и охотно помогал всем и каждому. Нет, в самом деле. Помощь оказывалась по привычной схеме - нет билетов на поезд? Хорошо. Девушка, посмотрите, я - Высоцкий. Ах, нет? Зовите начальника. Начальник, здравствуйте, смотрите, я - Высоцкий. А, и вы меня терпеть не можете? Дайте телефон… Здравствуйте, я - Высоцкий. Билетики нельзя ли? Концерт? Запросто.
То есть, как это ни банально звучит, вся оказанная помощь в конечном итоге шла ВВ в карман - хотя, конечно, он и без всякой платы мог петь врачам, например, которые вшивали-вышивали ему торпеду, в бане, в кабине, в пьяных компаниях, когда его заткнуть было абсолютно невозможно. (В тот вечер я не пил, не пел - бывало и такое, говорят. Трезвый ВВ сидел в уголке и наслаждался покоем.) Но своей известностью гонимый бард пользовался на полную катушку -к вящему удовольствию его друзей и собутыльников.
Вообще, выпячивание Карапетяном своего эго понятно и простительно - рядом с Высоцким все как-то тушевались и блекли и, ощущая это, называли себя «младшими друзьями». И если в жизни Карапетян был всегда на вторых ролях, то в книге мог себе позволить главную роль - Я и Высоцкий. Это понятно, смешно и иногда даже простительно. Вполне вероятно, что даже в дурацком заявлении - любил его как женщину - нет подтекста, свойственного нашему извращенному времени. Просто глупость, обычная у тщеславной прислуги при гении.
При простейшем, но внимательном рассмотрении ситуации оказывается, что, по большому счету, никто Высоцкого не зажимал и не притеснял - он снимался, выступал, и если бы не был членом Союза композиторов, стал бы членом Союза писателей. То есть известный актер, исполнитель собственных песен Владимир Семенович Высоцкий не был ни гонимым, не преследуемым, ни зажимаемым страшной советской властью борцом с ней же.
Откуда же взялась такая легенда? Понятия не имею. Возможно оттого, что русские люди испокон веков любили уголовников, особенно в кандалах (вся любовь пропадала, когда каторжники грабили их дома и убивали семьи) и традиционно ненавидели власть. Власть тоже ненавидела власть - ту, что повыше. И хорошо помнила народную мудрость - от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Очевидно, в народном бессознательном не мог уместиться тот факт, что такие поверхностно бунтарские, ни на что не похожие песни могут принадлежать обычному актеру, шуту на окладе, невысокому крепышу на высоких каблуках - нет, так петь мог только Стенька Разин, утопивший свою Му-му, или Пугачев, гордящийся прапраправнучкой.
Разница между ревущим гигантом на пленке и реальным обликом Высоцкого часто бывала причиной разных неприятных ситуаций - он действительно был маленького роста, 165-170 сантиметров, в самом деле ходил на максимально высоких каблуках (чтобы не обвинять меня в очередной клевете, достаточно посмотреть на постановочную серию фото Высоцкого с Влади), был большеголовый, подтянутый, с покатыми плечами. Явно не культурист, но и не слабак - человек, следящий за своей формой - хотя откуда у него на это время… И спутникам ВВ приходилось объяснять - ты что, дурилка картонная, не видишь? Это Сам Высоцкий. Бедолагам, которые обязаны были знать, как выглядит ВВ, приходилось исправлять свои ошибки, извиняться и приносить клятву на крови, что такого больше не повторится.
Но факт есть факт - легенды о преследуемом барде гораздо более живучи, чем его стихи, которые в основной своей массе забыты. Легенда о преследовании борется за первые места с легендой о метеоризме.
Метеор-самоубийца
Я ненавижу тупость и шаблоны, но нет ничего более тупого и шаблонного, чем рассуждения обывателя о поэзии вообще и о Высоцком в частности. Что графоманы делают с поэзией, я подробно разобрал в книжке "Путеводитель на Парнас" с предисловием Юрия Полякова. А вот что обыватель делает с ВВ - вопрос, конечно, интересный.
Если в двух словах - подгоняет его под себя. А сам он человек непритязательный, простой, и от поэзии ему надо, чтобы было понятно. Понятно? Никакого расстрела горного эха, никаких там, понимаешь, весен, идущих в штыки, ничего такого замороченного. Мы люди простые, и герой нам нужен простой - чтобы был гонимым и жил недолго, долгая жизнь мешает созданию легенд. Необходим метеорит - вспыхнул и исчез. Как Высоцкий.
И тут возникает небольшая проблема. Представьте себе Гагарина - раз уж речь зашла о космосе, то есть космических телах – который, вместо того чтобы выполнить свое задание, выпрыгивает из взлетающей ракеты и сгорает. Я понимаю, что такое невозможно, но представить никто не мешает - он будет героем или нет? ВВ именно что выпрыгнул из взлетающей ракеты, потому что был самоубийцей (если кто-нибудь мне скажет про босые пятки души и лезвие ножа, по которому ходят какие-то идиоты - настучу по лицу. Имею право, как поэт - ерунда это все, никто так не делает.)
У Высоцкого был врожденный порок сердца, и курить ему было категорически нельзя. Что он делал? Две-три пачки в день как с куста. Во время пьянки - две-четыре за вечер, смолили в те времена как безумные все, и смерть от сердечного приступа была подарком, а от рака легких, долго и мучительно - наказанием. Как относиться к сознательному самоуничтожению Высоцкого? Он был практически небожителем, его обожали и боготворили, ему поклонялись, его смерть стала настоящей трагедий для миллионов людей. Но он себя целеустремленно убивал и всеми доступными на тот момент способами, и экзотическими, вроде наркотиков, тоже. У него было абсолютно все - в том числе и мифическая западная свобода, которой он мог регулярно пользоваться, и решал разве что дилемму - променять миллионы поклонников на ненадежный капиталистический комфорт или нет? Можно, конечно, сказать, что он не смог выбрать и вынужден был покончить с собой от безвыходности - но это уж совсем глупость.
Если не брать чисто физиологические причины и даже психиатрические (астенический гипоманьяк), то ключ к его поведению, возможно, кроется в мощных комплексах, о которых несложно догадаться. Если копать совсем глубоко на радость различным психологами фрейдистского толка, то детское фото, на котором ВВ в девочковом платье, прическе и с бантами вполне может быть причиной затаенного комплекса и стремления доказать свою мужественность всеми доступными для мужчин способами - бесконечной сменой женщин, курением, пьянством.
Обычные мужские занятия, понятные и простительные, даже одобряемые - не зря кобылистая Мордюкова, снимаясь с Вициным в "Женитьбе Бальзаминова" пыталась его оскорбить - не куришь, не пьешь, к бабам не лезешь - какой ты мужик? Ты не мужик вовсе. Высоцкий комплексовал из-за роста (почти всегда на высоких каблуках), из-за невозможности сниматься столько, сколько он хочет (во всех фильмах, лишь бы сил хватило), и так далее и тому подобное. Он хотел быть первым во дворе, в компании, в театре, в кино - а когда стал первым, вдруг выяснилось, что всё. Дальше идти некуда. Про великую любовь и славу на одной шестой части суши даже говорить уже неприлично, сколько можно повторяться.
В поэзии он вполне себе реализовался - настолько, что мог писать, не напрягаясь, тексты любого объема и направленности, и его стали признавать даже "друзья - известные поэты". Более того, в одном интервью западному журналисту (проведенному в Переделкино у Беллы Ахмадулиной) он, показывая на какие-то листы, сообщил, что будет заниматься в основном литературой — потому что это свобода, что написал, то и спел, и нет над тобой никаких режиссеров и цензоров. Тогда ему в голову не приходило, что литературная свобода есть полное подчинение своему внутреннему цензору, который гораздо серьезней внешнего.
Театр на Таганке, который, по сути, был большой банкой со скорпионами да пауками, жрущими друг дружку с улыбками на мандибулах, тоже надоел - ну сколько можно кривляться на потеху публике? Поздновато он это понял, но лучше поздно, чем никогда. Тем более что на перестал быть шутом на окладе и стал договорным шутом - сколько сыграл, столько и получил, роли его разобрали коллеги.
Он победил во всех выбранных им направлениях - и одновременно проиграл, поскольку потерял интерес ко всему, что составляло суть его жизни. Он выходил на концерте и мог не читать записки из зала - они все были с одними и теми же вопросами. Он перестал стараться на выступлениях - он просто орал, а если не орал, то кривлялся. Повторяю - кривлялся, восемьдесят концертов по заказу - чисто кривлянье, там даже актерской халтурой не пахнет, все хуже. Впрочем, зачем стараться, если публика и так примет, как принимала его всегда? Его тоже можно понять - выкладываться на трех-пяти двухчасовых концертах в день перед публикой, которой интересно, сколько у него было баб - так себе удовольствие.
Он сунулся было в литературу, создав гаденький "Роман о девочках" и бездарную повесть про психов и дельфинов, но вовремя бросил, понял, видимо, что проза - не его призвание. Представьте - мужику сорок лет с небольшим, он состоялся более чем полностью - что делать дальше? И, видимо, он прекрасно понимал свой главный проигрыш - если ты берешься соревноваться со всем миром, выбери область, в которой можно жить долго и счастливо. Алкоголь, табак и наркотики к этой области не относятся — это чистое зло, навсегда порабощающее человека, даже если удастся жить какое-то время чистым, потом они возьмут свое. Это не "козлоногий рогач", это куда страшнее - медленная смерть о трех головах.
Ну а самое страшное, что может быть у творческого человека, - потеря удовольствия от процесса. Вы никогда не задумывались, почему такое безумное количество людей пишет, рисует, играет, поёт? Только ли потому, что это привлекает внимание и тешит тщеславие? Ну, допустим, песни или музыка - да, там реакция зала видна сразу. А тайные области - литература, например? Когда твою работу могут оценить далеко не сразу, может, через десятки лет - что заставляет людей писать, кроме графомании, которая давно признана психическим расстройством? Тайна. Мистика. Что-то необъяснимое. Никто не знает, какие слова возникнут на листе и откуда они берутся - и результат будет виден потом. Удовольствие же от настоящего творчества нельзя сравнить ни с чем, особенно с искажающими мир и уродующими его наркотиками.
Литератору, который перестал писать, актеру, переставшему играть, певцу, лишенному голоса, жить незачем, но обычно бывает так. Наркотики сначала забирают смысл жизни, потом саму ненужную жизнь. И забирают не сразу, не моментально, а постепенно и подло — искажая и уродуя сознание, запутывая творчество в сетях больного воображения, превращая его в поток несвязного бреда.
Хотел ли Высоцкий бороться со своими зависимостями и победить? Судя по всему - нет. Хотя это была бы победа - не чета ролям или полным залам, это была бы победа над собой, а тяжелее битвы не найти. Тем не менее, среди многоликих бедолаг, попавших в сети, есть всего лишь две группы — желающих лечиться и не желающих. Первые всегда справляются и живут под постоянной угрозой срыва, но, тем не менее, живут. Более того — поскольку борьба тяжела и продолжительна, иногда срываются, растаптывают все, чего достигли в плане чистоты и воздержания, уходят в штопор, но обычно из него выползают. С каждым годом бесконечной битвы светлые периоды становятся все длиннее, а загулы все короче - пока лет через десять постоянного напряжения воли не приходит понимание - все, мне больше этого дерьма совершенно не нужно. Человек не общается с пьяными, а тем паче наркоманами не потому, что боится сорваться, а потому лишь, что ему это неинтересно. Представляете? С пьяными, оказывается, совершенно неинтересно разговаривать, и могут это делать только такие же пьяные, которым все равно.
Но чистота — это бесконечная, ежедневная, даже ежеминутная работа над собой, жизнь под постоянным риском срыва, даже необходимость менять привычный и любимый круг общения - потому что старые друзья, которые так верны и дороги, с огромной радостью утащат тебя вниз, в ту самую бездну, в которую и сами падают. А те, кто бросать не хочет, знают, что будет весело, возможно, появятся новые знакомства и так далее - но это все равно неминуемый распад личности. Собственно, наркотики страшны не только ранней смертью - в конце концов, близкого знакомства с этой великой тайной избежать никому не удастся - но неизбежной деградацией, которая гораздо страшнее смерти.
Деградировал ли Высоцкий перед концом своей жизни? Конечно. Об этом стараются не вспоминать, поскольку миллионы его поклонников разорвут в клочья, а могут и убить - но было именно так. Постоянные истерики, скандалы на съемочных площадках, ругань с партнерами, бесконечная импульсивная истерия (сорвался - побежал), поведение капризной звезды и исполнительское мастерство, которое с каждым разом становилось все хуже и хуже.
Если отбросить нездоровый фанатизм и больное желание сделать из самого необычного творца двадцатого века что-то такое безлико-кастрированное, чем занимаются тысячи поклонников, а проследить за эволюцией его выступлений, можно заметить интересную закономерность. Чем ближе к концу - тем меньше артистизма, тем длиннее и неряшливей стихи. Высоцкий привык быть неподсудным, привык, что непритязательная публика схавает все, что ей швырнут в раззявленный рот - но больше всего, конечно, нравится рвущий перепонки хрип. Ну, собственно, хотели - получили. Оглушительный, как самолетный двигатель на форсаже, хрип давно стал визитной карточкой Высоцкого. Этот хрип убрал за ненадобностью артистизм, в котором публика все равно не нуждалась. Причем этот самый хрип не был истерикой отчаявшегося человека, которому надо или высказаться, или умереть. Нет. Это была именно узнаваемая, тщательно культивируемая манера исполнения, так что иногда бывало смешно.
Очередное интервью. «Ваше кредо?» —спрашивает журналист. Владимир Семенович тут же хватает гитару, надувает вены на мощной шее и вопит про то, чего он не любит. Журналиста относит вместе со стулом к стене, разбивается ваза с цветами, графин с водой сметает на фиг со стола - все как обычно. Потом Высоцкий перестает петь и совершенно спокойно говорит - ну вот, кредо не кредо, а что мне нравится я рассказал. Ну, то есть после такого опасного рева он должен был биться в корчах, глотать воду, открывать окно и так далее - нет. Он отыграл песенку так, как всем нравится, теперь можно и отдохнуть. Какой нерв, ребята? Это вам нерва хочется от сытой вашей жизни, а у нас обычная физкультура, дыхательно-орательные упражнения.
Именно поэтому я не выношу домашние концерты Высоцкого - в них нет мастерства. Оно и понятно - каждый божий день проводить на публике по нескольку часов, радуя незнакомых людей оглушительными воплями, кто выдержит? Это уже скучно - а актеру скука противопоказана. Вот он и дурачился на сцене, опять же, никто слова не сказал про то, что это плохо. Да и я не говорю — хорошо, но мне не нравится.
Я ценю мастерство, а Высоцкого-мастера можно послушать лишь на советских пластинках в сопровождении оркестра Гараняна и на зарубежных (французском и канадском) дисках. Там, где «Две судьбы», «Баллада о детстве» и о «Правде и Лжи». Вот там хорошо все - и тщательной дозированный хрип, который включается тогда, когда нужно, и великолепная актерская работа голосом - ничего лишнего, ничего пошлого. Понижение качества понятно, если не забывать про постоянные запои (самые плодотворные времена были у него в глухой завязке).
Повторяя вопрос -хотел ли он вылечиться? Ну конечно, хотел, как хотят все алкоголики и наркоманы, с похмелья или перед ломкой. Когда дрожит каждая жилочка в теле, а мир вокруг сгущается страшной черной тучей из чистого ужаса и тоски, готовой раздавить и поглотить. Когда буйство и веселье, бьющее через край, сменяется полным, безвольным опустошением, сил нет даже на то, чтобы поднести стакан к губам, но хочется повеситься или разорвать зубами вены. Вот в такие времена все зависимые не только мечтают завязать, но даже пытаются это сделать. К сожалению, рядом всегда есть услужливый Давидка, готовый продать и шляпу, и бритву, лишь бы продолжить, есть друзья, со всех сторон тянущие руки со стаканами, есть бывшие бабы, готовые на все, лишь бы залучить любимого обратно. Но самое главное - есть тяга, необоримое стремление, с которым справиться можно только после двух-трех лет чистоты.
Пока ВВ не получил от Влади всего, что она могла дать, он себя сдерживал, по крайней мере старался - один раз не пил, говорят, целых шесть лет. Это для пьющего человека невероятный рекорд. Но потом стало ясно, что Влади никуда не денется, визы получены, цели достигнуты, что дальше? "Разве красть химеру с туманного собора Нотр-Дам?"
Он выковыривал торпеду (эспераль, антабус, тетурама десульфирам) - вещество, не дающее водке превратится в воду и углекислый газ, а оставляющей ее в состоянии страшного яда. Водка тоже яд, но то, во что она превращается (очень ненадолго) в десятки раз хуже. Торпеда держит алкоголика в страхе, и обоснованном - любая рюмка приводит к смертельному исходу. Только поэтому он не пьет, и так может продолжаться до относительного избавления от тяги. Пожалуй, это единственный действенный метод лечения. Но Высоцкий торпеды (на самом дела ампула, растворяющаяся при поступлении этанола в кровь) выковыривал. Ножом.
Напомню, что в те времена пьянство не было чем-то преступным и даже особо вредным. Из благословенных советских времен к нам пришло убеждение, что алкоголики валяются под заборами и в канавах, а мы, люди, выпивающие три раза в неделю, работающие и воспитывающие детей кто как может - никакие не зависимые. Существовали лечебно-трудовые профилактории, которые потом эволюционировали в рехабы, и трогательные вытрезвители, где могли намять бока, если ты буянил, но, если нет - клали баиньки и потом жаловались на работу. То есть пьянство в меру не только не осуждалось, а даже поощрялось и тоже было культурным кодом.
Ну и о какой трезвости Высоцкого могли вести речь его друзья? Как бросить пить человеку, который пил всю свою сознательную жизнь и даже некоторую часть не очень сознательной? Который привык быть в центре внимания и, благодаря некоторым нездоровым особенностям нервной системы, постоянно балансировал на грани нервного срыва? Можно было бы его закрыть куда-нибудь в тайгу, и «сука»-Туманов (хе-хе, я его не обзываю, а называю положение в лагерях - во время его отсидки шла как раз сучья война на взаимное зековское истребление) вполне способен был это устроить. Ну да, ну да. Высоцкий, который не мог находиться в одиночестве большую часть суток, да в таежной глуши? В зимушке с подслеповатым окном, земляным полом и железной печкой? Это было бы, конечно, хорошо, но совершенно невыполнимо. Хотя, думаю, дом на берегу озера был срублен в лучших традициях огромных северных изб — и даже билеты туда были куплены, и рейсы назначены, которые Высоцкий несколько раз переносил, придумывая нелепые оправдания, но тем не менее кормя друзей обещаниями.
Среди современных наркологов есть примета - если кодироваться пьющего приводят родители или жена, то это просто выброшенные ими на ветер деньги. Бедолага под страхом смерти не будет пить, допустим, год, но потом уйдет в такой штопор, что небо с овчинку покажется. Но если он пришел сам - тогда другое дело.
Так вот, Высоцкий бросать не хотел. Не хотел и не мог. У всех на глазах он совершенно сознательно довел себя до ручки под одобрительные похлопывания по плечу - метеорит ты, Володька, как ты живешь, просто сгораешь. И если гипомания сегодня лечится, поскольку частенько приводит к нервному истощению и, как следствие, - к смерти, то тогда никому даже в голову не пришло, что так можно. Все восхищались его работоспособностью и многозначительно хмурили брови - да, ветер пьет, туман глотает, пропадает, пропадает, да все мы волки, все мы так живем…
Кстати, для того чтобы продлить гению жизнь, нужно было всего-то немного. Хотя бы ограничить курение до пачки в день, вместо привычных ему двух-четырех, лишить чифиря (а про то, что ВВ был чифирист и не мог писать без кружки мутно-желтого напитка, все молчат. Чифирь в самом деле лишает сна и распахивает творческие пространства, но истощает сердце. Кроме Владимира Высоцкого заядлым чифиристом был, например, Достоевский.) Без чифиря удалось бы побольше спать, без чудовищного никотинового отравления больное с детства сердце не испытывало бы таких запредельных ежедневных перегрузок - и скорее всего наркотическую ломку летом восьмидесятого Владимир Высоцкий пережил бы. То есть не нужно было бы даже лишать его привычного ритма жизни - просто слегка сократить потребление самого липучего, бессмысленного и мерзкого наркотика из дозволенных - табака. Просто немного тормознуть чтобы остаться в гонке. Вопрос - как? И курили вокруг него все, тоже как безумные. А с манерой ВВ ни в чем никому не уступать даже ценой собственной жизни идея сократить курение - совершенно абсурдная.
Теперь уже никто не узнает, что произошло тем летним утром - то ли, как говорят любители детективов, ему в самом деле сделали "золотой укол", то ли действительно изношенное до предела сердце не выдержало наркотической ломки - а бегал по квартире и орал он несколько дней кряду, и никто ничего сделать не мог. Разве что девочка-Оксанка кормила его… клубникой со сливками и поила шампанским, больше ничего организм не принимал. Хотя подобная предсмертная диета выглядит слегка издевательской.
Дальнейшие события разобраны, изучены и ничего нового вынести нельзя - разве что Оксана Афанасьева решит устроить какой-нибудь скандальчик, но, сдается мне, не решит. Не было вскрытия, не было сообщений о смерти, кроме крохотной заметочки в «Вечерней Москве», был запруженный толпами народа Таганский район (похожее столпотворение старожилы-москвичи помнят только на похоронах Сталина).
Прошло сорок пять лет. У Петровских ворот стоит памятник - не в сквере, а на бульваре. На Большом Каретном регулярно собираются люди, оставляют сигареты, уносят фотографии, бесконечно поют про друга, вершину, хрустальный дом и так далее, очень досаждая жильцам. Поклонникам абсолютно наплевать на возможное сотрудничество с КГБ, на две тысячи (слухи, только слухи, утверждать я не могу) любовниц, на тысячи опустошенных бутылок, гору окурков и прочие признаки настоящего брутального самца.
В общем-то, им не интересно читать даже однообразные воспоминания и всякие скандальные выдумки, так же не сильно важны попытки сделать из грешника святого. Им - мне тоже, в первую очередь - интересно творчество живого человека, который сумел уйти вовремя - а это и огромный подарок, и большая удача.
Творчество
Говоря о творчестве, я имею в виду исключительно литературную составляющую. Фильмы и спектакли я могу лишь оценивать со своей точки зрения, но вот литературную часть, а именно - стихи, могу обсуждать и оценивать как профессионал. Тем более, что без стихов Высоцкий остался бы обычным советским актером средней степени известности наряду, например, с Крамаровым или Видовым, а может даже ниже.
Кстати, весьма возможно, что без песен, хрипящих из каждого утюга, фильмография Высоцкого была бы более полной и качественной. Он бы не так раздражал чиновников своей настырностью, его было бы не так много, и они сквозь пальцы смотрели бы на роли - тем более, что тогда все риски на себя брали режиссеры. Сейчас не берут, сейчас есть две прикормленных и ставших чисто символическими профессии - сценарист, который вообще не имеет своего мнения, и режиссер. Это куклы на веревочках, которыми управляют продюсеры.
Но как сложилось, так сложилось, и мы имеем - кроме всем известной роли Жеглова - еще почти три десятка фильмов и около тысячи текстов, из которых десяток-другой абсолютно гениальны, несколько сотен — отличных, но обычных, где Высоцкий свою планку не перепрыгивает, и остальное - просто средние стихи, неплохо сделанные.
О, кидайте, продолжайте, я уже научился уворачиваться от камней.
На самом деле такой процент — это тоже большой подарок судьбы и работоспособности. Обычно у хороших поэтов один-пять всеми любимых и всем известных "шлягеров", Господи прости, а остальное - всего лишь память о творческой лихорадке. Потому что, как мы помним, великие вещи всегда создаются на одном дыхании, все, что кроме, пишется для получения творческого экстаза, который в одинаковой степени испытывали и Пушкин, и Высоцкий, и любой, самый бездарный и нелепый графоман. И разница между ними всего лишь в результате, как бы печально это не звучало, все пишущие в смысле получения удовольствия находятся в одной лодке.
В плане качества Высоцкий не превзойдён никем, ни у одного известного мне поэта нет такого количества текстов гораздо выше среднего (я вынужден давать усредненные оценки, ну, потому что сколько можно кричать про гениальность, величие, опять про гениальность. Не хватало еще про метеорит напомнить. Можно, мы по умолчанию будет считать его гением и не повторяться? Можно? Ну, спасибо. На сто камней меньше прилетит в мою лысую черепушку).
Я уже писал, что глупая, хотя в некоторых моментах точная, статья "О чем поёт Высоцкий" послужила катализатором начала нормальной работы над стихами - хотя от глагольной рифмы он так до конца и не избавился. Дурак-журналист, переживая за состояние умов молодежи - он был хорошим, правильным, честным, но дураком - приписал Высоцкому строчку Визбора "Зато мы делаем ракеты", в которой, кстати, тоже ничего крамольного. И что ее так любят либералы? Ракету пойди еще сделай, американцы до сих пор нашими пользуются, Енисей перекрыть - тоже то еще умение нужно, а балет признан во всем мире - в чем тут глумление?
А на дурака можно было и внимания не обращать, хотя ВВ с Кохановским незамедлительно побежали в другую газету и вроде бы дали опровержение, совсем как на американском телевидении через десять лет. Но чтобы дурацкая статейка не помешала карьере, писать надо более качественно, и желательно не злить власть предержащих, Высоцкий понял. После статьи он почти совсем перестал штамповать забавные приблатненные песенки, которые так котировались у дворовой шпаны и заигрывающей с ней интеллигенции, и нашел себе другую нишу, став рупором рисковых парней.
Сейчас прозвучит очередная крамольная мысль - после ранних стишков, в которых он бьет баб, пьет с чертом, восхищается ментами, которые даже джина смогли упаковать в воронок, после веселого молодого хулиганства, которое было, скажем так, совсем лишено морали, ВВ превратился в самого настоящего конформиста. За весь следующий период творчества не появилось ни одной песни, которая так или иначе была бы опасна советской власти. Военных, патриотических - сколько угодно. Издевательских, написанных словно для сатирического журнала "Крокодил" - навалом. Но вообще-то в СССР критиковать отдельные недостатки никто не запрещал. Тем более, высмеивая мещан, жлобов, трусов и так далее, ВВ делал это на самом деле смешно и талантливо, остроумно и оригинально. Только не надо про песню "Протопи ты мне баньку". В чем там крамола, особенно после двадцатого съезда и развенчания культа личности? В упоминании псевдонима «Сталин»? Ну, в таком случае и я борец, и все вокруг, так или иначе это имя произносившие.
Но популярности он жаждал, фига в кармане была, как у любого таганковца (у Филатова, кажется, фиги нет в стихах, но у него на всё поэтическое наследие три хороших текста — «Оранжевый кот», «Натали», и одно больничное «Тот клятый год») - и как совместить несовместимое? И он нашел выход, начав писать про профессии тяжелые, рисковые, где человек живет в полном напряжении всех своих физических и моральных сил.
Начал он еще в начале (извините) - посвятив неумелые еще нескладушки солдатам, которых унесло в океан, и они долгое время питались лишь подметками да ремнями, и полярнику, который сам себе, пользуясь зеркалом, вырезал аппендицит. Это были первые ласточки, предваряющие подкупающую новизной идею - не обязательно быть героем и бунтарем, достаточно писать о героях и бунтарях.
Собственно, так когда-то делал молодой Джек Лондон, который приехал на Клондайк, прокатился на собачьей упряжке, понял, что это тяжело, холодно и голодно, вообще опасно. И угнездился за стойкой в Джуно, откуда и почерпнул сюжеты для всех своих знаменитых северных рассказов. Которые и принесли ему славу.
Тем более что Высоцкому было в кайф писать — особенно о занятиях, про которые он ничего не знал. Это тоже были его роли - он с детской жадной непосредственностью беседовал с шахтерами, шоферами, клоунами и так далее, перерабатывая все это и превращая в стихи. Некоторые его произведения нельзя читать без словаря современным поклонникам: "дед, параличом разбит, бывший врач- вредитель", "поправь виски, Валерочка, да чуть примни сапог", "Малюшенки богатые, там шпанцири подснятые", "черненькая Норочка, с подъезда пять, айсорочка", "на всех клифты казенные, то флотские, то зонные"… Ну и так далее. То есть некоторые песни, тогда писавшиеся на злобу дня, сегодня стали всего лишь памятником времени, но остроумным, и которые можно слушать и через сорок пять лет. Правда, уже не очень интересно, но смешно.
И все равно - Высоцкий мастерски умеет держать грань издевок, насмешек, намеков аккуратно и без перегибов - так, чтобы люди поняли, но власти не рассердились.
Высоцковеды (прости, Господи) наверняка уже разложили творчество ВВ по папочкам, приклеили бирки и подсчитали количество вариантов - как это можно сделать и не уснуть от скуки, ума не приложу. Я не отношу себя к этим достойнейшим людям, но могу сказать с точки зрения поэта про некоторые вещи, просто лежащие на поверхности.
Ну, например, что все его стихи и песни можно разделить - не по темам, это было бы слишком просто - вот военные, вот блатные, вот любовные, какая жуть. А вот так - по заказу, к фильмам, к спектаклям, для себя.
Про фильмы и спектакли подход совершенно правильный и трезвый - песенки, это, конечно, хорошо, но гораздо лучше если их сразу услышат пятьсот человек в зрительном зале каждую неделю или чаще, а лучше - миллионы зрителей в кинотеатрах.
Не могу не упомянуть о том, насколько разнится восприятие текстов у слушателя и самого автора. Все, конечно, помнят "Вертикаль" и песню из нее, шлягер всех времен и народов "Если друг оказался вдруг"… Ее до сих пор поют у костров, под землей и в горах, девочки с тоненькими голосками и мальчики с деревянным басом, даже в современном мультике про богатырей Змей-Горыныч говорит - а как он сказал красиво - если друг оказался вдруг… Потом я, слушая какой-то очередной концерт и собираясь уже переключать радиостанцию (радио Высоцкий тоже есть, две штуки точно), как вдруг Владимир Семенович говорит «... был такой фильм, и была такая песня. Что-то там друг… вдруг… если хотите, могу попытаться вспомнить…» А это песня, на секундочку, превратила дворового барда и пишущего актера в официально признанного во всей стране исполнителя. Но она свое дело сделала, а в горячке творчества про нее можно и забыть - впереди новые песни.
К слову, не извиняясь за скромность, могу подтвердить - большую часть своих стихов навскидку я и не вспомню. Есть десяток, которые я читаю на выступлениях и которые все любят, но остальные шестьсот запомнить невозможно. Хотя по одной любой строчке обычно возможно восстановить.
Ну так вот - практически в каждом фильме, в котором снимался, Высоцкий использовал свои песни - возможно, и это тоже мешало его карьере актера. В "Интервенции" - две, одна великая, вторая мусор, в "Опасных гастролях" несколько качественных, даже в "Хозяине тайги" парочка каких-то слабых куплетов. Для "Стрел Робин Гуда" был тоже написан великолепный цикл, где почти каждая песня в яблочко и по аранжировке, и по литературному мастерству (кроме попсовой «Баллады о любви»). "Бегство мистера Мак-Кинли" тоже озвучена балладами.
Но для фильмов песен было всегда сделано больше, чем прозвучало, и для спектаклей тоже. Те песни, что написаны, скажем так, под заказ, отличаются в выгодную сторону от того, что написано на злобу дня или для себя - хотя вот в последних Высоцкий иногда достигает непревзойденных литературных вершин - таких, какими можно только наслаждаться или попытаться объяснить восторг, чувствуя свое косноязычие перед ними.
Под заказ - тоже понятие растяжимое, я имею в виду работы именно под фильмы. Есть же еще целые циклы, скажем так, производственных работ, вроде как производственные романы были в ходу в советское время.
Есть песни, посвященные врачам (совершенно роскошная «Врачебная ошибка», есть вторая слабенькая серия – «Никакой ошибки»), полярникам, морякам, шахтерам и даже таксистам - последние обижались, что про них ничего нет, пока Высоцкий не напомнил про «Счетчик». Про большинство из них можно смело сказать - написаны на достойном уровне, но не больше того.
Причем Высоцкий - яркий пример того, что первая серия фильма, или песня, или книга, всегда бывают сильнее продолжения. Закон первородства, скажем так. "Охота на волков" сильнее второй серии "Охота с вертолетов", первая часть "Ошибки" - мощный, образный, сильный и смешной текст ни в какое сравнение не идет с продолжением про "очечки на цепочке" и так далее.
Очень интересно, что у Высоцкого есть и мой любимый жанр восьмистиший - от "Сыт я по горло" до "И снизу лед и сверху", где он мается, ожидая визы в загранку. И уточняет, что жив только Влади и Господом (Господа Влади из текста убрала, нечего ему там делать). Их немного, но они есть.
С другой стороны - бесконечные баллады, где в конце не помнишь о том, что было вначале. Та же самая "Баллада о детстве" - замечательный срез послевоенной жизни. Мастерство Высоцкого позволяет ему писать длинные тексты, не утомляя слушателя, более того – можно включать запись снова и снова, пока не выучишь наизусть, а потом напевать уже ставшие родными стихи. Собственно, гения от обычного стихотворца, обладающего четким и ясным авторским голосом, отличает именно это - способность работать во всех октавах поэтического слова.
От стихов прямой речи (ты, Зин, на грубость нарываешься) или "Я вчера закончил ковку", до настоящих образных узоров, где слова рисуют практически осязаемую картину - "Оплавляются свечи на старинный паркет, Дождь кидает на плечи Серебром с эполет". К сожалению, тексты прямой речи вытесняют образные — последних можно найти лишь несколько штук.
Кстати, именно поэзия прямой речи, кажущаяся простота таких стихов породила в восьмидесятые года огромное, просто чудовищное количество эпигонов. Они создавали продолжения, будучи уверенными, что сами пишут ничуть не хуже. Самое забавное, что у них получалось - так же как любой копиист может достичь при определенной наработанной сноровке визуальной похожести картины. Но при похожести все, что они делали, оказывалось на десять уровней ниже стихов Высоцкого. Почему? Да потому, что надо быть гением, и писать так, как умеешь, а не подражать. А вот образные стихи подделать так никто и не смог, хотя, конечно, пытались.
Интересно, что гениальная простота, к которой Пастернак, например, пришел только на закате жизни, у Высоцкого успешно чередовалась с другими видами поэтики. "Он не вернулся из боя" - великий стих о войне. "Французские бесы" - не менее великий стих о запое, и роднит эти два произведения только фамилия автора, настолько они разные. Совершенно потрясающий "Расстрел горного эха" никак не похож - даже стилистически - на абсолютно детские стихи "Алисы в стране чудес" или "От доски к доске летели, Как снаряды ФАУ-2, То тяжелые портфели, то обидные слова".
Про детские поделки хорошо написал, глумясь, Саша Черный: "…милые детки - солнышко чмокнуло кустик, Птичка оправила бюстик, И, обнимая ромашку, Кушает манную кашку". Так вот, у Высоцкого в детских стихах такой слащавой фальши не найти, у него веселая доброта и ювелирная игра со словом - как раз то, что нравится живущим в игре детям. По крайней мере, нравилось детям нашего поколения, сейчас не знаю и не буду утверждать. Вот, допустим, песенка мышки. «Спасите! Спасите! О ужас! О ужас! Я больше не вынырну, если нырну. Немного поплаваю, чуть поднатужась, Но силы иссякнут - и я утону. Спасите!! Спасите!! Хочу я, как прежде, В нору на диван из сухих камышей. Здесь плавают девочки в верхней одежде Которые очень не любят мышей». Вот эти девочки в верхней одежде, которые очень не любят мышей — настолько по-детски, или по-мышиному, что даже после прочтения почему-то не перестаешь улыбаться. Стишки в этом аудиоспектакле короткие и забавные, совершенно без нагнетания, хотя есть и настоящий флибустьерский попугай. «Турецкий паша нож сломал пополам, Когда я сказал ему — Паша, салам. И просто кондрашка хватила пашу, когда он узнал, Что еще я пишу, рисую, пою и пляшу». «Алиса в стране чудес» - удивительный диск — гигант из двух пластинок, стихи к которым написал Высоцкий — и как же они непохожи на то, что он писал обычно! В самом деле, как будто другой человек. Эти стихи тоже можно разбирать с их детской непосредственностью, игрой по любому поводу, словотворчеством, детским — порою идущим просто от неопытности — авантюризмом, смелостью и одновременно наивностью. Легко так писать? Нет, но у ВВ получилось.
* * *
Во всех областях стихосложения Высоцкий, как правило, достигал вершин, а то, что у него не получалось, было видно только профессионалам.
Его, кстати, шпыняли за глагольные рифмы – «И мне давали ценные советы, Чуть свысока похлопав по плечу, Мои друзья - известные поэты - Не стоит рифмовать "кричу - торчу"». Ну, правильно давали - глагольная рифма, самая распространенная, не достойна мастера. Хотя мастер может ее использовать так, что она не вызывает раздражения видимой текстовой беспомощностью, как это происходит у графоманов, обожающих глагольные рифмы - потому что весь необъятный арсенал других рифм им из-за бездарности недоступен. Но только Высоцкий мог зарифмовать четыре глагола в ряд - и получилось более чем хорошо. Простенько, но смешно: "Ты, Зин, на грубость нарываешься! Всё, Зин, обидеть норовишь! Тут за день так накувыркаешься… Придешь домой - там ты сидишь!" Но в другом тексте он точно так же рифмует подряд четыре глагола — и получается крайне плохо, ниже я укажу, где это.
То есть глагольные рифмы в некоторых случаях допустимы для гениев, вроде Пушкина и Высоцкого. Пушкина убираем, потому что в его время другие рифмы еще не открыли, использовались только точные и глагольные, и "наше всё" этим очень огорчался. Так что, господа начинающие любители глаголок, ему можно, вам нет, и живите теперь с этим.
Но, как ни крути, постоянный поток текстов и неспособность прислушиваться к советам профессиональных поэтов, которые так или иначе разбирались в стихах, ну и плюс, конечно, изменяющие сознание психоактивные вещества порядком понизили уровень его творчества. Потому что эти вещества сознание не расширяют, как это модно говорить в среде употребляющих бедолаг - рабов и слюнтяев, а запутывают и искажают.
Последнее его восьмистишие, текст написанный на каком-то бланке и считающееся именно последним стихом (И снизу лед, и сверху, маюсь между — Пробить ли верх или пробуравить низ? Конечно, всплыть, и не терять надежды, А там — за дело, в ожиданье виз) - вполне себе качественное по технике, принадлежит к любимым Высоцким стихам прямой речи, но при этом какое-то никакое. Какой там лед? Куда пробуравить? Как всплыть из-подо льда, когда сам еще не решил, ломать или буравить? Какой пот подо льдом? Вернусь к тебе — значит, сбежал от той, которая хранила его (без Господа), по ее мнению? В этом восьмистишии нет ничего предосудительного (поэт может потеть подо льдом и собираться вернутся к той, кто его двенадцать лет хранила и даже тянула за собой), кроме отсутствия художественной ценности. И, видимо, он этого не понимал - или не успел исправить, потому что этот слабый текст считается последним стихотворением Высоцкого. Нет ни размаха, ни напора, ни гениальной простоты – скорее, привычная попытка сыграть на чувствах человека, находящего на краю, на грани, в опасности - отсюда и лед.
Кстати, дальше я собираюсь именно что разбирать стихи Высоцкого - с неуёмными восторгами и сдержанной критикой - не для того, чтобы принизить этого великого поэта и масштабное явление, а чтобы получить удовольствие от работы с настоящей литературой и, может быть, открыть какие-то новые грани.
А вот на слабые места, несостыковки, банальности и неудачи я тоже буду указывать, простите уж, прекрасно понимая, что ничего это не изменит - но "чистого слога слуга" просто не может поступить иначе. И тем попытаюсь доказать, что Высоцкий - в первую очередь поэт, во вторую - исполнитель, и только в третью - актер.
Я уже писал чуть выше, что в восьмидесятые к могиле с сомнительным памятником подойти было очень тяжело - вокруг нее стояли странные люди с гитарами, с налитыми краснотой и синевой лицами (если удавалось раздуть шею до появления вен, это было высшим шиком) и хрипели все, что могли. Часто хрипели свое. Одних вариантов "Диалога у телевизора" я слышал за один визит штук тридцать, стояла толпа и орала кто во что горазд. Возле них, не поверите, тоже собирались поклонники, причем поклонники Высоцкого не прочь были занять его место - песни те же, хрипит так же, даже громче, поделись девками, Владимир Семенович. Он и делился - ему не жалко.
Интересно другое - тексты прямой речи написать не так уж сложно, буйно расцветшие эпигоны тому пример. Сложно написать смешно. Юмор в стихах - вообще отдельная тема, никто не может объяснить две вещи: как рождаются стихи (сам автор не знает, что у него получится в итоге) и почему они бывают смешными. Именно бывают, автор порою считает их философскими, например, или просто трагичными, но выходит, хоть ты тресни, выходит смешно. Причем этот юмор, не любимый американцами физиологический, он скорее филологичный, когда смешат оттенки предложений, неожиданные финалы и так далее.
Ну вот, например. "Был ответ на мой вопрос прост, Но поссорились мы с ним в дым. Я бы мог отрыть ответ тот, Но йог велел хранить секрет – вот!" На "вот" я улыбаюсь практически непроизвольно - столько в этих строчках какой-то глубинной доброты и, опять же, детской непосредственности. Про рифменный рисунок я вообще молчу - классическая аб-аб вдруг сменяется в припеве одним словом, заменяющим вторую строку – «Говорят, что раньше йог мог Ни черта не бравши в рот – Год». Заканчивается все простым АА. Заметьте - в простой забавной песенке Высоцкий использует три вида рифмовки - надо быть очень уверенным в себе поэтом, чтобы так делать.
В ранних песнях Высоцкого заметен какой-то такой глубинный юмор, свойственной молодости - вскочил, водой в лицо плеснул и помчался. Куда - неважно, впереди новые друзья, которые через час считаются старыми, разговоры, гитара, портвейн. Молодость любопытна и доброжелательна, ее еще не жевали тяжелые челюсти мира, она смотрит ясным взором и всегда, чтобы не случилось, готова улыбнуться. Ранние песни подкупают именно своей улыбчивостью, когда понимаешь, что автор - человек не злой, а скорее задиристый, не издевается, а шутит, а шутит потому, что иначе не может. Жизнь его брызжет, как теплое шампанское, и так же бьет в голову.
Публика любит тоску - но не любит злобу. Тот же Есенин, тосковавший на разрыв рубахи, быстро нашел своего читателя, и Высоцкий, тосковавший еще более нелепо - этот текст будет разобран - тоже нашел своего слушателя, но от доброжелательности первого этапа, блатного, как ни странно, совершенно ничего не осталось.
И злоба появилась, и тоже стала слушателям нравиться. Выросло мастерство, но публика стала совсем всеядной, при этом разделившись на два лагеря - один принимал все, глотал с жадностью голодного птенца, другой яростно отказывал даже в праве называться поэтом. Причем вторые в поэзии не разбирались вообще, они слишком тупы, чтобы хоть что-то понимать в стихах (кстати, они до сих пор существуют и суют свое мнение, не стоящее и ломаного гроша, в каждую свободную дырку).
В стихах ВВ стал пробиваться запойный бред, похмельная раздражительность и неудовлетворенное честолюбие, неинтересные работы на заказ и неудачные попытки любовной лирики. Но главное — всем любителям творчества Высоцкого знакомы эти бесконечные вопросы. «А что вы из себя представляете? Какое ваше кредо? Что вам нравиться и что не нравиться?» И так далее и тому подобное. Все эти вопросы абсолютно оправданы, особенно если учесть количество слухов, ходивших вокруг обычного актера одного из московских театров. То есть люди, особенно профессиональные журналисты, спрашивали и спрашивали, очевидно, сильно надоели Владимиру Семеновичу одними и теми же вопросами (да, к сожалению, кумиры хотят поделиться своей гениальностью, а вот народу хочется знать цвет их трусов), на которые он давал с похвальной последовательностью одни и те же ответы — слушайте песни, в них все сказано.
Так что внимательное прочтение песен, которые без мелодии и фирменного исполнения становятся — какая неожиданность — стихами, была многократно озвучена самим покойным автором. Конечно, сей вопль не остался неуслышанным, но беда в том, что я не знаю честного и беспристрастного разбора. Кто-то подходит с позиций всеядного поклонения и готов убить за нелестное слово о своем кумире, таких читать невозможно. Кто-то, наоборот, видит, а больше придумывает только плохое — их тоже читать очень скучно, потому что у Высоцкого, как у любого нормального поэта, стихи очень неоднородны, недосягаемые вершины сменяются смешными и даже позорными провалами.
Мы же подойдем к тексту, который лежит на прозекторском столе под белым светом, вооруженные опытом, знанием и литературным вкусом и, взмахнув скальпелем, приступим.
Иные законы поэзи.
Лубоффь
С любовной лирикой у Высоцкого были серьезные проблемы - очевидно, из-за того, что любить он был патологически неспособен. Люди актерского склада, всю жизнь занятые ожесточенным самоутверждением, отдавать себя (а любовь — это именно полная отдача всей своей сути партнеру) не способны. Они от этого не становятся хуже, они дарят нам… в общем, что-то дарят, но любить в высоком человеческом смысле не могут.
Возвращаясь к тексту — вот пример из тех же самых гастролей, которые очень опасны и интересны только песнями Владимира Высоцкого - романс, так сказать. Полностью приводить его не буду, приведу лишь один настоящий куплет в обрамлении жирной пошлости. "Что мне была вся мудрость скучных книг, Когда к ее коленям мог припасть я? Что с вами было, королева грез моих, Что с вами стало, мое призрачное счастье?" Вот это Поэзия - именно так, с большой буквы. Один этот катрен, кроме него - либо грошовая банальщина, либо небрежные наброски, кое-как срифмованные, и все в одном тексте. Посмотрите: все, кроме этого четверостишия - мусор. И так бывает, оказывается.
Что там еще у нас любовного? «Дом хрустальный»? С невыговариваемым слипанием "рос в цепи"? Да, смелая составная рифма для слова "россыпи", но совершенно не звучит, простите. Это песенка вообще занимательная - если учесть, что Высоцкий Влади просто-напросто ничего не мог предложить, кроме собственной всесоюзной популярности, - ну, и, видимо, цепь, на которой он рос. Интересная аллюзия, не находите? Она же, любимая, с цепи его не снимает, он в цепи и остается расти.
"Если беден я, как пес (опять пес, который на цепи? – К.У.) - один, И в дому моем - шаром кати (в хрустальном? – К.У.), Ведь поможешь ты мне, Господи, Не позволишь жизнь скомкАТИ"(выделение автора)! Ну что, хорошо, вот так взять и залезть куда-то в церковнославянский, паки, паки, иже херувимы, скомкати житие мое.
Стихи - одна из самых великих загадок человечества. Мы можем понять (или хотя бы представить и нафантазировать), как строились египетские пирамиды, почему планеты земной группы так расположены, как устроен наш милый шарик и двигатель внутреннего сгорания. Мы даже описали черные дыры и нашли с десяток вариантов вида нашей вселенной - про такую мелочь, как галактика Млечный путь, и говорить не приходится. Но мы совершенно ничего не знаем про поэзию - как она появляется и почему оказывает такое волшебное действие на душу читателя. Не вся, далеко не вся - но у каждого поэта бывают моменты, когда мир уходит в сторону, становится никчемным, а перед ним распахивается нечто совсем необъяснимое - и оттуда как подарок приходят слова, которые, как правило, потом даже править не надо. Это называется в нашем пошлом мире «вдохновение».
Но поскольку стихи — это совершенство в каждом отдельно взятом тексте, которое достигается некоторыми техническими приемами (ну вот так Бог пошутил - совершенство достигается техническими приемами, причем ограничений в этих приёмах нет. Глагольная рифма тоже не запрещена, и тоника, и силлабика - пиши, не хочу.) А везде, где есть технические приемы, есть и возможность ими пользоваться без всякого вашего глупого вдохновения. Что и делает огромное количество стихотворцев с превеликим удовольствием - и на неискушенный взгляд, разницы между конструктором и поэзией нет никакой.
Есть. Конструктор не бьет в душу, не цепляет, не мучает, не теребит, не вызывает желание плакать от восторга и красоты, не запоминается раз и навсегда, не остается в памяти призраком чего-то упущенного. Конструктор - всего лишь конструктор.
И такая длительная прелюдия нужна только для того, чтобы разобрать вершину пошлости - по-моему, она так и называется - Баллада о любви. И начинается лихо. "Когда вода всемирного потопа - вернулась вновь в границы берегов" - ладно, начало масштабное. При слове "вновь" возникает череда - кровь, бровь, любовь, морковь - и с содроганием ждешь их нашествия. Но дальше хуже: "На сушу тихо выбралась любовь, и растворилась в воздухе до срока, а срока было сорок сороков…" В этом первом катрене интересно все - от библейского начала до выползшей любви (ящерица? лягушка? амблистома?) и сорока сороков, которые в русской традиции обычно обозначают церкви.
"И чудаки, еще такие есть" -??? - "Вдыхают полной грудью эту смесь" - из выползших на илистый грязный берег смесь чего-то там - "и ни наград не ждут, ни наказанья" - за что, они всего лишь дышат непонятно чем - "И, думаю, что дышат просто так" - совершенно верно, именно просто так - "они внезапно попадают в такт Такого же неровного дыханья."
Вообще нравится мне эта картина - на мокром илистом берегу, заваленном мусором и падалью - все-таки Потоп только-только отступил - стоит некто и дышит, просто так. И вдруг бац - рядом еще кто-то дышит. Чье-то дыхание. Чье? А нету никого. Дыхание есть, а человека нету.
Ну и вот - а дальше начинается роскошная попса в стиле Лещенко и Кобзона: "Я поля влюбленным постелю" (смело, обычно такие творцы звезды дарили) "Пусть поют во сне и наяву" (Что-то знакомое. А... Пой, засыпая, пой во сне, проснись и пой) "Я дышу - и значит, я люблю" (Как бы сказать помягче - это совершенно необязательно во младенчестве, например, и старости) "Я люблю - и значит, я живу" (а вот это правильно, при угасании половых функций и жизнь тоже угасает).
Слушаем дальше.
"И много будет странствий и скитаний, Страна любви - великая страна! И с рыцарей своих для испытаний Все строже станет спрашивать она. Потребует разлук и расстояний, лишит покоя отдыха и сна..." Ну, тут все просто и ясно - страна любви на берегу, который только освободился от воды и еще хранит следы выползшей любви и неровного дыхания в пустоте. К чудакам присоединились рыцари.
"Но вспять безумцев не поворотить, Они уже согласны заплатить. Любой ценой - и жизнью бы рискнули, Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить Волшебную невидимую нить, Которую меж ними протянули…" Итог - чудаки и рыцари при помощи выползшей из пены уходящего потока и растворенной в сорока сороках любви готовы рискнуть жизнью, чтобы не порвать нить, которая между ними протянута.
А вот дальше идет типичная для Высоцкого многозначительная и вполне умелая игра словами, которая и называется конструктором. Весьма странно, что те, кого сегодня нет, люди цвета неба, не схватили эту песенку себе на вооружение - в ней не видно женщины. Чудаки и рыцари, да еще "захлебнувшиеся любовью", которым счет ведут "молва и пустословье".
Раз уж Баллада о любви такая странная, давайте зацепим еще две странных песенки - причем я ни секунда не сомневаюсь в нормальных мужских интересах Высоцкого, но, как говориться, песни без слова не сделаешь.
Сегодня самая твердая и хорошо котируемая валюта - известность и внимание. За известность борются - вполне успешно - сотни тысяч абсолютных, никчемных, ничем не интересных бездарей, многие из них обсасывают имена, в том числе и ВВ, естественно. И вот я натыкают на такое привлекательное заявление - во скольких песнях Высоцкий использовал мат? Заинтересовавшись - может, я чего не знаю - прочитал обычное сочинение троечника.
В трех песнях ВВ сказал "бля", но интересно не это. Интересно, что в раннем варианте "Зека Васильев и Петров зека" есть такая строчка: "И вот ушли мы с ним в руке рука". Я не поверил своим ушам. Послушал (а неизвестная бездарь предоставила запись) - точно, в руке рука. Дико извиняюсь, но в русской традиции последних ста лет за ручку ходят только влюбленные, неважно какого пола. Других трактовок нет и быть не может - друзья-мужики, гуляющие за ручку? Что за чепуха? Можно вести за ручку девушку, ребенка, конечно, но ни в коем случае не мужчину, вот именно поэтому. Очевидно, что это случайность. Потому в дальнейших записях ВВ исправил "в" на "к" - всего одна буква кардинально поменяла смысл.
В этой же песенке: "Нас каждый день мордуют уголовники, И главный врач завет себе в любовники". Я прошу прощенья за экскурс, но каждый день в зонах никто никого не мордует, за исключением одной прослойки — которую мордовать и насиловать может каждый без исключения: "и нам с собою даже дал половничек Один ужасно милый уголовничек". Ну что тут скажешь — уголовники, конечно, каждый день мордуют, но все равно ужасно милые.
И, хотя ВВ поменял одну букву, и «Зека Васильев и Петров зека» пошли в закат К руке рука — в многочисленных сетевых копиях продолжает встречаться «в руке рука».
Ну и вторая странная песня про тех, кого нет — это про Сивку с Буркой. Где Сивка завел себе Бурку, потом Бурка сменил Сивку на кого-то и подставил своего любовника - обычное дело для тех, кого нет, и уголовников, практикующих это. Хотя, само собой, я лично думаю, что это песенка про мужскую дружбу и гнусное предательство - не более того, и вызывающе брутальный Высоцкий никакого отношения к жеманной пакости не имел и иметь не мог. И хорошо, что люди цвета неба не воспользовались непродуманными текстами Высоцкого, смелости не хватило.
Приведенные примеры - именно что непродуманность и непроработка. Когда пишешь - глаз замыливается, и некоторые огрехи могут быть видны только профессионалам с наработанным критическим опытом. Слушатели примут и так, а сам автор, не прошедший школу жестокой критики Литературного института, самокритикой не заморачивается - достаточно того, что он это написал в десяти вариантах и выбрал лучший.
Кстати, обычно ВВ выбирал действительно самый лучший, а огрехи, ошибки есть у всех, тем более в таком сложном искусстве как поэзия.
Как только Высоцкий отходит от своей подкупающей, циничной прямоты, как в Нинке-наводчице, как вообще в первых песнях, где женщина - маруха среди гопников, шалава, и отношение к ней именно такое, какое практиковалось у блатных, - так поэзия из стихов пропадает. И возвращается, как только Высоцкий - или его лирический герой, чтобы лишний раз не обижать фанатичных поклонников - становится собой.
"О нашей встрече - что там говорить"… Вот это как раз любовь - чистая грубая физиология без рюшечек, розочек и пошлых бантиков. Ни цветов, ни рыжья - только бывшим любовникам морды бил, сознавая, что, в общем-то, наверное, среди них есть приличные ребята. Даже отличные. Подарки вполне в стиле лузгающей семечки гопоты - раз не чулки, так Малую спортивную арену. (Конечно, еще звезды и расстеленные поля - для неприхотливой публики этого хватает). Причем баба - шлюха, как положено, и ждать не стала, соответственно, не получила украденный (украденный, работать мы даже ради дамы сердца не хотим) "весь небосвод и две звезды Кремлевские в придачу". Кончается все неприятным намеком - бывший зек боится интимных ночей.
На самом деле в этой песенке гораздо больше любви - кроме правды жизни и поэзии, - чем во всех любовных балладах, скалолазках и Маринках на левой груди. Занятно, что в ранних песнях Высоцкий вполне искренен в своем отношении к женщине.
Давайте вспоминать: "что ж ты, зараза" - маруха, которая стала спать с другим районом, и в наказание автор готов завести сногсшибательную бабу. "Красные, зеленые, желтые, лиловые, Самые красивые - а на твои бока! А если что дешевое, то - новое, фартовое, А ты мне - только водку, ну и реже - коньяка. …стерву неприкрытую сколько раз я спрашивал: «Хватит ли, мой свет?» А ты - всегда испитая, здоровая, небитая - давала мне на водку и кричала: «Еще нет!!" Хотел привести только начало, но текст настолько сочен, что не удержался и показал большую часть.
"У тебя глаза как нож" - само собой, шлюха, чтобы найти которую требуется велосипед. "Сыт я по горло" - с водки похмелье, с Верки что взять? Есть еще недосягаемые бабы: "Она была в Париже" и "У нее все своё - и бельё, и жильё". Во второй песне, кстати, и используется слово "хер", рифмуясь с геранью (неточная рифма, если что, "у нее, у нее, у нее на окошке - герань, У нее, у нее, у нее - занавески в разводах, - А у меня, у меня на окне - ни хера, Только пыль, только пыль, только толстая пыль на комодах…»).
То есть в литературном мире Высоцкого есть либо шалавы - шалашовки и марухи, либо женщины, до которых как до Луны, но их надо, обязательно надо завоевать.
Есть еще «Лирическая» - как раз на ней очень любят демонстрировать скудость своего ума всякие дзеновские доморощенные "искусствоведы". В «Лирической» есть один замечательный образ - Луна с небом пасмурным в ссоре, есть пара сомнительных - черемуха, как белье на ветру (бельё - всегда тяжелая протяжная плоскость, черемуха - воздушное кипение, недаром самый точный и расхожий, увы, образ — это именно кипение. Ну да ладно). В тексте интересно быстрое перерождение лирического героя: если первые три куплета он сетует на колдунов, заколдованный лес и обещает дворец, где играют свирели, и светлый терем с балконом на море, то последний ставит все с ног на голову. Вешает на деву ответственность - тебе кражи хочется, поэтому я тебе украду, - а светлый терем и дворец со свирелями превращается в рай. В шалаше.
По сути - текст такой же, как любовь в блатном цикле "Подарю тебе Большой театр и Малую спортивную арену!" - много обещаний и нуль в остатке. То есть журналист, написавший статью "О чем поёт Высоцкий", был не так уж и не прав - песенки весьма и весьма сомнительны по сути своей, хотя почерк будущего мастера даже в них скрыть невозможно. В общем-то, от поэта требовалось воспевать Магнитку, БАМ и полеты в космос - а на пленках тоненький голосок глумился надо всем, что было дорого с трибуны. (Да, у раннего Высоцкого был тоненький голосок - оглушительно, как самолет на форсаже, реветь и хрипеть он начал позже).
Есть еще несколько стихов, которые положили на музыку уже потом - но все они не заслуживают внимания. "Тебя не листали - слишком многие брали" - то есть все та же тема шлюх. Один умник вытащил беспомощный ранний графоманский текстик, типичную пробу пера, вообще ничего не стоящую, другой знаток незамедлительно пишет в комментариях - гениально!!!
Вот такую награду, вот таких читателей и поклонников получил Высоцкий, ради них рвался вперед и хотел быть только первым - ради этой всеядной пошлости. К слову, отсутствие вкуса не делает человека плохим, у него его просто нет, но может быть масса других достоинств.
Есть еще громоздкий и неуклюжий текст "Люблю тебя сейчас не тайно - напоказ". Напоказ Высоцкий использовал… простите, пролюбил… отлюбил… в общем, любил только одного человека - Влади. О ней и речь - точнее, филологические выкрутасы, громоздкие образы - цепи на ногах и гири по пуду. А пуд исключительно для рифмы - пуду - буду. А буду исключительно для того, чтобы оставить себе лазейку - мол, уверения в том, что буду тебя любить только потому, что сейчас не люблю. В общем, он любит Влади во всех временах - в сложном будущем и прошлом настоящем, подтянув под изучение французских глаголов многозначительную многозначительность. Такие вещи народ тоже любит — вот слушаешь, ни хрена на понимаешь, но это значит, что ты прикоснулся к сакральным тайнам литературы.
К слову - напоказ любить нельзя. Можно хвалиться, но не любить, любовь не зря синоним интимности - то есть близости между двоими, куда посторонним входа нет и быть не может. Напоказ можно хвалиться или… ладно, замнем для ясности - но любить напоказ нельзя. Увы, Владимир Семенович все делал напоказ, то есть не любил, ни в каком времени.
Профессиональные баллады и песни
В смысле - которые посвящены людям определенной профессии или механизмам или животным. Ну, «Як-истребитель», «Иноходец» и так далее.
Давайте с «Яка» и начнем. Первый куплет - самый косноязычный. Есть такой момент, когда косноязычие вполне умело изображает мастерство. Судите сами: "Я – «Як» (Яяк. К.У. ), истребитель. Мотор мой звенит. (Ага. Как колокольчик на корове. К.У,) Небо - моя обитель (Вообще-то земля, в небе самолеты проводят меньшую часть времени. Ну и "обитель" в отношении техники весьма странно звучит К.У.). "Но тот, который во мне сидит (а, вот почему мотор звенел - для рифмы. — К.У.), Считает, что он истребитель". В одном катрене - повтор, слипание, неточность. В четырех строках. Может дальше будет лучше? Да, и самолет у нас - идиот. Он в самом деле думает, что летает сам? Не может соотнести того, который в нем сидит и полеты? А как собой хвалился.
Потом идут такие забавные аллитерации, шипящие, как ветер вокруг фюзеляжа: " Я в прошшлом бою навылет проШШит, Меня механик заШШШтопал, Но тот, который во мне сидит, Опять заставляет - в ШШШтопор" (выделение автора). В общем, логично, если самолет прошит - то механик штопает. Вам не кажется, что звучит несколько издевательски?
Дальше мы перескакиваем к бомбардировщику, который несет бомбу, и ее стабилизатор поет "мир вашему дому". Хорошо. Владимир Семенович знал, что такое стабилизатор, но зачем это вообще? Просто потому, что в голову пришло? Кстати эта мысль — про мир и стабилизатор — пришла в голову исключительно автору и в ней же осталась, не пошла в народ, поскольку совершенно нежизнеспособна.
Дальше все не так плохо, но канва стиха, красная нить - борьба одного с другим, умной машины с летчиком-асом.
Борьба машины с человеком, коня с седоком, Высоцкого с Богом, волков с флажками, блатных с ментами, альпинистов со скалами, пиратов с флагманским фрегатом, а фрегата с эскадрой, которая бросила его, севшего на мель.
Высоцкий сильно любил корабли - особенно после случая, когда капитан отчитался в пароходство об испорченном протечкой номере-люксе, чтобы билеты не продали, и поселил туда Высоцкого с Влади, причем сам он терпеть ВВ не мог. Но песни барда любил его сын, и добрый папа устроил кумиру бесплатный вояж по Волге - все ради записей.
Вообще баллады последних лет жизни Высоцкого - удивительная смесь удач и провалов в одном тексте. Причем провалы, как правило, приходятся на первые строки, а это говорит о чем? О том, что они первыми не были, а притянуты потом, когда запал первичного вдохновения уже прошел.
Давайте возьмем "Балладу о брошенном корабле". Прямо сначала и возьмем: «Капитана в тот день называли на "ты"» (Ага. Весь экипаж знал об мели и начал наглеть перед катастрофой. -К.У.). "Шкипер с юнгой сравнялись в талантах" (Чего? Шкипер писал стихи, а юнга пиликал на скрипочке? А потом - наоборот? - К.У.) "Распрямляя хребты и срывая бинты Бесновались матросы на вантах" (Они сорвали бинты и стали бесноваться, как злые обезьяны. Матросы. На вантах. Вы как себе это представляете? Я - с ужасом и смехом. -К.У.)
А дальше еще веселее -
"Двери наших мозгов
Посрывало с петель
В миражи берегов,
Покрывала земель -
Этих обетованных, желанных,
и колумбовых и магеланных".
Я долго пытался понять, как можно сорвать двери мозгов в покрывала земель, какие бы магеланные они ни были. Красные, синие, магеланные.
Но как только Высоцкий возвращается к своей излюбленной прямой речи, так все налаживается.
"Только мне берегов
Не видеть и земель -
С хода в девять узлов
Сел по горло на мель!
А у всех молодцов
Благородная цель…
И в конце-то концов -
Я ведь сам сел на мель".
Потом ВВ снова вновь уносит в образность, но поскольку он пытается корабль показать как человека, выходит не очень.
"И ушли корабли - мои братья, мой флот,
Кто чувствительней -брызги сглотнули.
Без меня продолжался Великий поход,
На меня ж парусами махнули.
И погоду и случай
Безбожно кляня,
Мои пасынки кучей
Бросали меня.
Вот со шлюпок два залпа - и ладно! -
От Колумба, и от Магеллана."
Сглотнули брызги и махнули парусами - плохо, очень плохо; прямая речь - как всегда, хорошо. Кстати, два гудка даются в шторм, когда человека смывает за борт, но развернуться корабль не может, поскольку его просто перевернет - тогда даются два прощальных гудка.
Дальше опять мешанина - человекообразный корабль: "пью пену, волна Не доходит до рта, И от палуб до дна Обнажились борта, А бока мои грязны - Таи не таи, - Так любуйтесь на язвы И раны мои". Умолчим, что палуба и большая часть борта обычно и так обнажены, а полюбуемся на язвы и раны. Дыра у ребра от ядра, рубцы от тарана и шрамы от крючьев (однако, классификация) - а вот какой-то пират перебил ему хребет в абордаже. Кстати, в этом тексте прекрасно видно, как ВВ подгонял слова под свой рык - буква Р в каждом предложении просто довлеет. Вообще-то такой прием называется аллитерацией или звукописью, но не будет усложнять. Хотел бы я найти хребет у корабля и посмотреть, как его перебьет какой-то пират. Жуть как интересно.
Высоцкий, живописуя севший на мель корабль, теряет всякую меру - мачты как дряблые руки (несущие тонны парусов?) а паруса - словно груди старухи. Вот тут становится смешно: «- Сынок, у тебя рыба-то свежая? - Бабка, ты что, она же живая!! - Я тоже живая…»
"Будет чудо восьмое -
И добрый прибой
Мое тело омоет
Живою водой,
Море, божья роса,
С меня снимет табу,
Вздует мне паруса,
словно жилы на лбу".
Я дико извиняюсь, добрый прибой — это тот, чью пену он пьет? Прибой никак не может тело корабля омыть. Точнее, может омыть, разбив предварительно о скалы, в чистом море прибоя не существует. Но самое смешное - море, которое вдруг вздует груди старухи, в смысле паруса. Причем так хорошо вздует, что на грудях, как на лбу, появятся жилы. Представляю себе эту картину и наслаждаюсь - висят себе такие старушечьи наволочки, и вдруг море превращает их в наливные груди. Понятно, что с такой оснасткой корабль срывается с мели.
"Догоню я своих - догоню и прощу
Позабывшую помнить армаду,
И команду свою я обратно пущу -
я ведь зла не держу на команду".
Позабывшую помнить - отличный оксюморон и, как всегда, прекрасная прямая речь. Дальше просто замечательное четверостишие.
"Только, кажется, нет
Больше места в строю.
Плохо шутишь, корвет,
Потеснись, раскрою…"
После предыдущих нелепостей вдруг проявляется мастерство - сжато, сильно, зло, образно, ни одной лишней буквы… Корвет, ты шутишь? Потеснись, тебя никто не спрашивает, иначе развалю надвое - поведение победителя.
Но удачу автор не удерживает, и начинаются причитания - до чего вы дошли, мне что, уйти? да, я был на мели, и что? . Если спился с круга или сел на мель - все, обратно не пустят. Тем более с инвалидной командой, которая срывает бинты и беснуется на реях. Остается только раскроить корвет и занять свое-чужое место.
То есть, практически как во всех текстах позднего Высоцкого безумные, неудачные, даже демонстративно отталкивающие, бредовые образы перемежаются с настоящими поэтическими находками - увы, только в виде прямой речи. Можно проследить закономерность: куплеты, как правило, - плохо, припев - хорошо. Все вместе вызывает странные ощущения, тем более что записана эта песня на «Мелодии», когда Влади вышибла оркестровку и запись аж двенадцати песен, то есть четвертый полный диск-гигант.
* * *
Поэзия должна быть, как говорил Пушкин, глуповата - я могу добавить, что и непривычна. Собственно, в стихах человек ищет выхода за рамки, за привычные свои шаблоны, которые окружают его каждый день и которые служат тюрьмой, правда, вполне уютной и родной. Но разрыв шаблонов и выход за рамки тоже бывает разного уровня и качества. Талантливый человек может накрутить какого угодно бреда - читатель последует за ним, как завороженный, и каждый оборот, каким бы провокативным или скандальным он не был, откроет новые горизонты, привычные слова вспыхнут невиданными красками. Это свойство гения, открывать читателю новое - бывает, что вообще без участия читателя. А вот бездари, как не пыжатся, такого эффекта достигнуть не в состоянии.
Для того чтобы оценить стихи Высоцкого, нужно приложить усилия и отказаться от восприятия их как песен - когда необычный тембр, артистический напор и мелодия не дают толком сосредоточиться собственно на тексте. А это очень тяжело и порою невозможно.
Кстати, для того чтобы понять, с произведением какого уровня мы имеем дело, я рекомендую неторопливое, вдумчивое препарирование текста по строкам. Иногда этот метод вскрывает такие тайны, что диву даешься.
В стан откровенных, но любимых многими неудач можно отнести и "Цыганскую".
"В сон мне - желтые огни,
И хриплю во сне я:
- Повремени, повремени, -
Утро мудренее!"
Ничего особенного - приснились желтые огни, и автор просит повременить. Не зря просит, видимо, что-то взяло, да и повременило.
"Но и утром все не так,
Нет того веселья -
Или куришь натощак,
Или пьешь с похмелья".
Тут и не возразишь, все предельно ясно. Разве что непонятно, зачем нужно ковырять табаком свою язву (язва, так же как и больное сердце, тоже была у Владимира Семеновича).
"В кабаках - зеленый штоф
И белые салфетки.
Рай для нищих и шутов,
Мне ж - как птице в клетке".
Ребятушки, не надо думать, что Высоцкий пел от вашего лица - нет, только от своего; нищие и шуты — это вы.
"В церкви смрад и полумрак,
Дьяки курят ладан.
Нет! И в церкви все не так,
Все не так, как надо".
Смрад в церкви? Оставим на его совести.
"Я - на гору впопыхах,
Чтоб чего не вышло.
На горе стоит ольха,
Под горою вишня".
Изумительно ценная поэтическая информация, дальше очень важно про плющ. Хотя при чем тут деревья и отрадный плющ - совершенно неясно. Так же непонятно, что может выйти впопыхах, остается только гадать и придумывать. Дальше дословно приводить текст не буду - все его знают. В общем, он по полю вдоль реки - в чистом поле васильки и дальняя дорога, а вдоль дороги (в чистом поле) лес густой с Бабами-Ягами (растяни меха гармошка), а в конце - плаха, утыканная топорами. Так и говориться - плаха - одна, топоров - много. А вот теперь самая мякотка - где-то кони пляшут в такт (я старый всадник, как ни напрягался, не смог себе этого представить), да еще нехотя и плавно. Кони пляшут нехотя и плавно. Все. Приехали… В общем, в самом деле, все не так.
В общем-то, бред бывает удачный и неудачный. Вот, к примеру, "Парус" - череда никак не связанных между собой предложений, каждое из которых, теоретически, несет глубокий смысл.
"А у дельфина
Взрезано брюхо винтом!
Выстрела в спину
Не ожидает никто.
На батарее
нету снарядов уже.
Надо быстрее
на вираже!"
В этом и ему подобных текстах нет и не может быть центральной, сквозной идеи, вокруг которой наращиваются смыслы - а их в хорошем стихе может быть больше, чем в плохой книге. Есть мешанина, ничем не собранная и ни на что не претендующая - хотя автор, как положено, говорит о множестве глубоких, а не лежащих на поверхности смыслах. Ну да, ну да. Но поскольку у Паруса - а, там припев замечательный: «Парус, порвали парус - каюсь, каюсь, каюсь» - нет никакой связующей мысли, то этот бред, конечно, удачный. А каким ему еще быть? Ведь не к чему придраться.
Неудачный же бред — это "Кони привередливые". Погнали по строчкам.
"Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю
Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю…
Что-то воздуха мне мало, ветер пью, туман глотаю…
Чую с гибельным восторгом - пропадаю, пропадаю!"
В двух словах: гонит коней и кайфует от риска. А потом звучит припев - воплощенная логика: "Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее, Вы тугую не слушайте плеть (умоляю вас вскачь не лететь)! Но что-то кони мне попались привередливые - И дожить не успел, мне допеть не успеть". То есть лирический герой лупцует плетью лошадок, одновременно просит их не гнать и обзывает привередливыми. То есть капризными, не знающими чего хотят.
"И в санях меня галопом повлекут по снегу утром…
Вы на шаг неторопливый, перейдите, мои кони,
Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту!..»
Как, если по спинам гуляет плеть? Чтобы тройка остановилась, надо взять вожжи за петли и тормозить всем весом, а плетку отбросить. Дальше ангелы со "злыми голосами" и опять - кричу коням чтоб не несли так быстро сани.
Если не разбирать и вообще быть снисходительным - в литературном плане, то эта песня является жутким символом зависимости, причем тяжелой. Когда человек чувствует гибельность своего пути, но максимум, на что способен его убитый мозг, это просить время (коней) замедлить бег, все равно при этом нахлестывая их. Однако ВВ о снисхождении не просил - правда, не просил и о правде, но что тут поделать. Его давно уже разодрали на похвалы, совершенно не беспокоясь о том, что они хвалят.
А припев - постою, напою, допою - всего лишь светлые периоды, которые становятся каждый раз все короче и короче, и никакие привередливые кони тут ни при чем.
Вообще Высоцкий любит бред.
Для тех, кто бросается на меня с шашками, вилами и пулями в лоб - я не говорю, что творчество моего литературного отца - бред. Нет, я говорю: читайте внимательно - он любит бред. Этот отблеск лежит на многих текстах и виден только при построчном разборе. Ничего плохого в бреде нет - тем более, заданная высокая литературная планка нигде не опускается. Бред, тем более высокохудожественный бред (да, самому забавно) - прекрасная вещь. Это свобода от надоевших шаблонов, в том числе логики; это область, в которой присутствует настоящая свобода. И не нравится она лишь кротам, никогда не видевшим ничего, кроме стен своих тоннелей. Естественно, литературная, текстовая свобода, окрашенная мрачными тонами бреда - а бред обычно весьма мрачен и бывает даже зол - нравится далеко не всем. Но впечатление производит оглушающее, пугает, но притягивает.
Давайте возьмем "Пожары".
"Пожары над страной все выше, жарче, веселей,
Их отблески плясали в два притопа, три прихлопа…"
Изюминка первая - два притопа три прихлопа — это ритм знаменитой спартаковской кричалки. И пляшут под "Спартак - чемпион!" отблески. Не пламя, а отблески. Оригинально-с.
"Но вот Судьба и Время пересели на коней,
А там - в галоп, под пули в лоб, -
И мир ударило в озноб
От этого галопа".
На интересный рисунок строк сами обратите внимание, а я заинтересовался пулями в лоб. Тут такое дело, пуля в лоб - событие окончательное. Можно "нарваться на залп" - то есть выскочить и, видимо, разбежаться, а можно и пасть, но в лоб - уже никуда не убежишь. Ладно, в свете последующих строк будем считать, что всадникам Апокалипсиса в количестве двух штук - Судьба, Время - пули в лоб не страшны.
"Шальные пули злы, глупы и бестолковы,
А мы летели вскачь, они за нами влёт".
Простите, это пули, которые в лоб? Пробили лбы, развернулись, дуры, и полетели следом? И еще вопрос: вроде бы на конях Судьба и Время, а не мы.
"Увертливы поводья, словно угри,
И спутаны и волосы, и мысли на бегу,
А ветер дул и расплетал нам кудри
И распрямлял извилины в мозгу".
Вот он и начинается - спелый, ядреный бред. Увертливы поводья, словно угри - кошмар, толстые, упругие, скользкие. Если всадник потерял повод, он вылетает из седла, повод — это четвертая точка опоры, точнее - пятая и шестая, двумя руками. Спутаны и волосы, и мысли на бегу - ага, бег иноходца, но у лошадей нет бега. Есть бегА, они же скачки, но нельзя сказать - лошадь побежала. Существуют и приняты к обращению только аллюры разных видов - шаг, рысь, галоп, карьер, иноходь. Расплетал нам кудри - они были в косички заплетены? Распрямлял извилины в мозгу - круто. Роскошно. Великолепно, без шуток, мне очень нравится. Да, вот так все рядом.
Дальше еще веселее: "Ни бегство от огня, ни страх погони - ни при чем (?) Но Время подскакало (?) и Фортуна улыбнулась (!!), Седок - поэт, а конь - Пегас, Пожар померк, потом погас, а скачка разгоралась». Хорошо, бегство и страх ни при чем. Допустим. Куда подскакало время и что это значит - подскакало? Они же вроде рядом несутся карьером. А вот насчет фортуны - мне хочется прибить интеллектуалов, размещающих тексты, даже не читая. Улыбнулась - разгоралась - не рифма, так же как палка - селедка. В авторском тексте - улыбалась - разгоралась, глаголы, но что ж. Одни умники размещают с ошибками, другие читают и ошибок не видят.
"Еще не видел свет подобного аллюра" — вот именно, аллюра, а не бега, хотя там, судя по всему, было что-то очень навороченное, передние ноги рысью, задние галопом, раз свет не видел. "И кто кого - азартней перепляса (опять перепляс. К.У.), И кто скорее - в это скачке опоздавших нет, И ветер дул, с костей сдувая мясо И радуя прохладою скелет". Вот он, великолепный, безумный, мгновенно сокрушающий все сюрреализм (про ветер и скелет) – так, что мне пищать от восторга хочется. Ради этого можно простить и все предыдущие несостыковки, и нелепости (в бреде тоже должна быть художественная верность. Хорошо звучит, а? Это поэзия, тут еще и не такое возможно).
На этом можно было бы остановиться, но ВВ просто так не остановишь - он насыпает с горкой банальностей, которые совсем не вяжутся с безумием первых куплетов, он уже выдохся и пошел по привычному пути - друзья - враги, смерть с косой, судьба.
Я хорошо помню вечер знакомства с этой песней. Выгнали меня вечером выносить помойное ведро (тогда не было пакетов, выносили ведра, а чтобы мусор не прилипал, на дно ведра клали газетки) Вечер, осень, окна пятиэтажек освещают лес во дворе, облетающие листья - тишина, холод, падают кленовые пятерни, тускнеют отблески мокрого золота - и вдруг раздается рёв - пожары над страной… и так далее. Надо ли говорить, что я встал и слушал, открыв рот - а песня прогремела и затихла, я еще какое-то время стоял, мокрый и ошарашенный.
А вот интереснейший текст, в котором тоже хватает бреда, но который описывает один из запоев Высоцкого - как раз в Париже, с Шемякиным. Как и большинство баллад поэта, ее можно сократить без потери качества (а составителям не стоило размещать повторы строк — это не припев). Я приведу самые характерные для пьяного бреда катрены и самые, скажем так, литературно выдающиеся. Остальные, неудачные на мой литературный вкус, я удалил, то есть текст получился не измененный, но сокращенный. Специально вон для того мужика, который бежит ко мне с вилами, уточняю — это не сокращение, не переделка, не оскорбление памяти, даже не редактура — это профессиональное выделение удачных мест. Кстати, пора уже сказать, наверное, что у меня дурацкая профессия - литературная работа, я окончил Литературный институт со специализацией - поэзия. Так, на всякий случай, отвечаю на вопрос: «А сам-то ты кто? Высоцкого знаю, а тебя нет».
Открытые двери
Больниц, жандармерий,
Предельно натянута нить,
Французские бесы -
Большие балбесы,
Но тоже умеют кружить.
Канючить - выпей-ка бокал,
Послушай-ка гитары,
Таскать по русским кабакам,
Где венгры да болгары.
А друг мой - гений всех времен,
Безумец и повеса, -
Когда бывал в сознанье он, -
Седлал хромого беса.
По пьяни ж - к бесу в кабалу,
Гранатами под танки,
Блестели слезы на полу,
И в них тускнели франки,
Цыганки пели нам про шаль,
И скрипками качали,
Вливали в нас тоску, печаль, -
По горло в нас печали!!
Армян в браслетах и серьгах
Икрой кормили где-то,
А друг мой, в черных сапогах
Стрелял из пистолета.
Трезвея, он вставал под душ,
Изничтожая вялость,
И бесу наших русских душ
Сгубить не удавалось.
Набрякли жилы, и в крови
Образовались сгустки,
И бес, сидевший визави
Хихикал по-французски…
Хихикающий бес - как ни крути, оседлать его не удалось, душ не помог, сгустки в крови - преддверие смерти. В принципе, можно и закольцевать - Открытые двери… На мой взгляд, сокращенное стихотворение гораздо лучше полного, я не изменил ни строчки, лишь убрал лишнее - меня нельзя обвинить в плагиате и так далее, это даже не редактура. Высоцкий делал по пять-шесть вариантов (то, что сейчас поклонники повытаскивали на свет Божий), но окончательной шлифовкой не занимался - не зря же считал себя гением. Да гением и был, собственно. Чем второй вариант лучше? Более сжат, мощен, напряжен и в нем присутствует трагизм без фиги в кармане (и пели мы, и плакали свободно), а также - мрачный запойный круговорот без излишнего утяжеления.
«Осторожно! Гризли!» Замечательный стишок, посвященный Шемякину, главному по запоям. Замечательный, забавный стишок, из которого три катрена можно смело выкинуть за ненадобностью, а одну строку выделить.
«Однажды я, накушавшись от пуза,
Дурной и красный, словно из парилки,
По кабакам в беспамятстве кружа,
Очнулся на коленях у француза -
Я из его тарелки ел без вилки
И тем француза резал без ножа.
Кричал я «Друг! За что боролись?!» — Он
Не разделял со мной моих сомнений.
Он был раздавлен, смят и потрясен
И пробовал согнать меня с коленей.
Не тут-то было!! Я сидел надежно,
Обняв его за тоненькую шею,
Смяв оба его лацкана в руке.
Шептал ему: «Ах, как неосторожно!
Тебе б зарыться, спрятаться в траншею,
А ты рискуешь в русском кабаке!»
Он тушевался, а его жена
Прошла легко сквозь все перипетии, -
Еще бы! С ними пил сам Сатана,
Но добрый, ибо родом из России.
Француз страдал от недопониманья,
Взывал ко всем — к жене, к официанту,
Жизнь для него пошла наоборот.
Цыгане висли, скрипками шаманя,
И вымогали мзду не по талантам,
А я совал рагу французу в рот.
В мне одному немую тишину
Я убежал, до ужаса тверезый.
Навеки потеряв свою жену,
В углу сидел француз, роняя слезы…
Вот такая замечательная зарисовка веселого кутежа с русскими эмигрантами, пьянющими изгоями, изменницей-женой и бедным французом, который потерял веру в человечество и в женщин тоже.
Своим студийцам, которые путаются в оценке произведений, я иногда даю задание — пересказать стихотворение своими словами. Получается весьма интересно. Но в самом деле, для чего-то текст был написан? И как его разбирать, если не прозой?
Так вот в данном произведении мы видимо вопиющий случай безобразного поведения руссо туристо, потерявшего свой облико-морале. Подумайте только — сесть на колени к бедному французу, держать его за шейку и лацканы (бедолага одел «костьюм» для дорого советского гостя), орать в ухо, кормить руками рагу, измазать соусом и еще увести у него бабу. Вот это Владимир Семенович, вот это дал за сожженную Москву!!!
Так вот я своим студийцам (говорю же, я люблю использовать тексты ВВ как образовательное поэтическое пособие) даю такое задание: найти в этом тексте лишнюю строку. Лишнюю не по счету, не по размеру, здесь, как часто делает Высоцкий, и рифмовка вольная, и размер своеобразный. Нет, чужую по сути. (Кстати, этот вариант стихотворения — сокращенный, объемы не позволяют делать из моего скромного труда собрание сочинений Владимира Семеновича. Тысячи ссылок на полный текст есть в чертовом интернете). В общем, все справились и выделили эту строку: «В мне одному немую тишину», она и в самом деле замечательная, несмотря на слипание первых букв и их неудобопроизносимость.
Итак — мне одному немая тишина. После того, как строка была разоблачена, все сидели и ломали головы, что она означает, хотя вроде бы все понятно: немая тишина, видимая только одному человеку. Что тут сложного? И в самом деле, ничего, кроме смысла — именно так воздействует на читателя-зрителя-слушателя произведение искусства. Оглушает, погружая в шок и немоту — уходит весь мир, гаснут звуки, замолкают мысли, остаются только двое. При этом она спряталась, совершенно чужая, в разухабистом тексте об измазанном в рагу французе.
Почему? Да просто так. У Высоцкого есть такие удивительные строки, которые говорят именно про нереализованный потенциал, который уже никогда не будет реализован. Она хороша еще и тем, что показывает ВВ таким, какой он и был в какой-то своей части, она привлекательна искренностью, чем актер нас на самом деле не баловал. Искренность поэта — одна из легенд, кружащих вокруг его имени, потому что ее нет ни в чем. Более того, если бы он был искренен, интерес к нему мгновенно бы пропал. Жизнь должна быть окружена тайной, и даже сплетни лучше непритязательной откровенности, так как дают простор для фантазии.
Именно поэтому Высоцкий в некоторых интервью кокетничает совершенно по-женски, что вкупе с его приглушенным, но все равно рычащим баритоном выглядит забавно. Ну зачем вам знать, сколько мне лет? Не надо. Я хочу остаться вне времени, хочу быть загадкой, про которую никто не может ничего сказать толком — легко читается между фраз. При этом человек-загадка отделывается от интервьюера своими обычными, тысячекратно обкатанными ответами, которые могут быть интересны разве что тогда, в прекрасные времена дозированной информации, а сейчас вызывают скуку.
А вот если в начале я говорил про несколько уровней песен, то на самом деле уровней всего лишь два — искренний и нет. Вот их уже можно раскладывать на военные, горные, социальные и так далее. Искренние будут стоять в стороне, робко зажавшись, искренность у актеров не в чести. Даже знаменитая песня, в которой он перечисляет нелюбимые всеми банальности (очень важный ход, декламирует близость к публике), была создана не как исповедь, а как сопровождение для спектакля. А потом уже представлена публике как общий ответ на общие вопросы.
Но! Вот эта песня искренна. Занятно, что Шемякину, как я уже говорил, посвящены несколько запойных текстов, которые мне очень нравятся, и один направлен на его мутное творчество.
* * *
Ладно, пока мне наваливают полную панамку, пойдем дальше.
С одной стороны, интернет — это благо, с другой - проклятье, потому что никто не мешает фанатикам вытащить неудачные, черновые варианты и разместить их где угодно, забыв, что сам автор их отверг. Какое дело поклонникам до автора? Спасти положение могли бы официальные издания, отредактированные самим Высоцким, но он слишком много уделял внимания песням, и мало - текстам, продолжая работу над стихами от концерта к концерту, знакомя всех, скажем так, с различными вариантами - и плохими, и хорошими. Так, в "Диалоге у телевизора" исчез грузин, который хлебал бензин — это было смешно, но глупо. Шапочки для зим - не очень смешно, но точно и как-то печально.
В этом плане очень жаль, повторяю, что Высоцкий не добился прижизненного сборника, эталонного, по которому можно было бы разбирать тексты — даже появившейся после его смерти "Нерв" не отличается качественным подбором и грамотной, аккуратной литературной обработкой.
Я хотел разобрать "Райские яблоки", один из моих любимых текстов, но кроме своего варианта, отпечатанного на машинке неизвестным любителем, нашел в сети еще пять и не решился. Сравнивать пять вариантов - тот еще труд, и совершенно непонятно, будет ли он оценен по достоинству. Боюсь что нет.
У меня была мысль обратиться к тому самому первому сборнику стихов, но выяснилось, что составитель, Роберт Рождественский, сыграл со своим покойным другом нехорошую шутку - все стихи он разместил вместе с припевами, фактически отказав им в праве называться стихами, а переведя на уровень текстов песен, к которым требования совсем другие. Упрощенные требования, на самом деле: услышал, запомнил или забыл, но вдуматься, вслушиваться нет ни желания, ни возможности, а всевозможные поэтические огрехи прекрасно маскируются мелодией. У самого же Высоцкого к эстраде отношение было пренебрежительное, и свои работы он предпочитал называть в первую очередь стихами или балладами, то есть текстами, положенными на музыку, и относился к ним вроде бы серьезно.
И вот такая посмертная подлянка от литературного "друга", тем более что в сам "Нерв" вошли далеко не лучшие варианты. У Рождественского, как оказалось, совсем не идеальный вкус - или он сознательно выбрал далеко не лучшие варианты. И при этом вполне себе иезуитски написал в первой строчке предисловия к "Нерву": эта книга - не песенник. Удивительная логика.
Так вот - продолжая находить ляпы в творчестве любимого большинством поэта, я не имею вовсе цели его принизить. И разбор текстов, которые являются вершинами, тоже будет. Возможно, я предоставлю просто список, потому что не всегда восторг от настоящего произведения искусства можно объяснить.
Давайте вернемся к ляпам, на сей раз из желтой жаркой Африки. Ну, во-первых, это график. У нас несчастья, как известно, происходят исключительно по графику, так что нарушение его уже само по себе нечто из ряда вон выходящее. Не так ли? Нет. График был притянут к Африке - но лучше бы ВВ этого не делал.
Дальше идет нечто такое замороченное, что даже я не до конца понял (если что, текст разбирается по пластинке с оркестром Гараняна). Итак:
"Зятю антилопьему
Зачем такого сына,
Все равно - что в лоб ему,
Что по лбу - все едино.
И жирафов зять брюзжит:
- Видали остолопа?
И ушли к бизонам жить
С жирафом антилопа".
Вот теперь давайте разбираться. Зять папы-антилопы - жираф. Для жирафа папа-антилопа - тесть. Почему же «зятю антилопьему зачем такого сына»? Может, тестя? Может:
Тестю антилопьему
Зачем такого зятя?
Ведь не вдаришь в лоб ему
Днем и на ночь глядя?*
Или, простите, сам жираф прикидывает, что за ребенок у него получиться от брака с антилопой… прикидывает логично, а поступает совершенно не-. Или, может, там был еще и жирафов… нет, сын не может быть зятем для папы. Я молчу про то, что в Африке нет бизонов, они там не водятся, там бегают стада буйволов - но поэту об этом знать не обязательно. Кроме всего, антилопа каким-то волшебным образом становится жирафихой и льет крокодильи слезы, потому что дочь жирафа вышла за бизона и, видимо, уехала в Северную Америку. А может это тесть с тещей плачут? Потому что сын женился на антилопе, а дочь вышла за бизона? Двое детишек, от двоих зятьёв? Тогда следовало бы уточнить для зануд, что братик с сестричкой ловко выскочили замуж - один женился на антилопе, вторая за бизона, а дети их - только за бизонов.
На метисе жирафа и антилопы я завис, на их внуках - когда жиралоп спарился с бизоном - у меня начался истеричный смех, уж больно красивое животное вышло. Интересно, что эту песню слышали все - и ни у кого вопросов не возникло. Или возникло, но переписывать не стали - слишком это муторное дело, звукозапись. Потом ведь еще нужно сводить, микшировать, еще что-то. Лучше оставить так, как есть, тем более, кто рискнет критиковать самого Высоцкого - в самом деле, таких самоубийц еще нужно найти.
Во время работы над книжкой я провел один любопытный эксперимент. Поскольку ребята в моей студии прекрасно знают фамилию Высоцкого, но не знают весь корпус его песен и стихов, то я дал для разбора как раз эти самые пресловутые "Пожары", которые лучше бы назвать "Скачками". И что бы вы думали? Абсолютно все нашли названные несостыковки, все пришли в восторг от скелета, который радуется ветерку, и почти все выделили слабость и шаблонность последних куплетов. Ну да, выработал ВВ потенциал, заложенный для текста, и потащил отсебятину второго сорта. Что ученики, хорошенько натасканные мной, и заметили буквально слету. Люди, разбирающиеся в поэзии, совершенно одинаково замечают и оценивают как успехи, так и провалы - в одном, отдельно взятом произведении.
Но не буду возвращаться к рассуждениям о том, кому это нужно - разбирать тексты давно уже умершего поэта, оскорбляет это его память или нет? Я склонен считать, что оскорбляет его память безвкусное вытаскивание черновиков на широкую публику, но никак не взвешивание и разбор самых лучших (объективно, господа, объективно. Завывания графоманов о субъективности восприятия стихов уже достали) произведений. Нет, ребята, ваша бездарность оценивается вполне объективно, удачи и неудачи Высоцкого тоже.
Ну, ладно. Есть такая пословица - девушку можно вывезти из деревни, деревню из девушки - нет. Блатняк из Высоцкого вывести тоже не удалось. Как у иногородних и деревенских, старающейся удержаться в Москве, то и дело прорывается родной говорок или кулацкая ухватка, так и Владимира Семеновича, ставшего уже кумиром большей части СССР, приблатенная молодость не отпускает. Ну вот, допустим, поздравления братьям Вайнерам в ЦДЛ.
"Проявив усердие,
Сказали кореша:
«"Эру милосердия"
Можно даже в США».
Господи, какая награда - притащить роман в страну бандитов и предателей.
"С них художник Шкатников
Написал бы латников.
Мы же в их лице теряем
Классных медвежатников".
Но Высоцкий выступил с шуточкой на сцене Центрального дома литераторов, и в зале под хохоток шептались: США, медвежатники, ох, рискует опальный бард, ах, расшатывает тюрьму народов, ох, смельчак…
Совершенно замечательная песня, посвященная не менее замечательному уголовнику Туманову, просто-таки требует отдельного разбора. Но не как неудача, а как свидетельство эпохи - песня ассоциации, как говорил Высоцкий, а не ретроспекции.
"Был побег на рывок -
Наглый, глупый, дневной, -
Вологодского - с ног
И вперед головой.
И запрыгали двое (?),
В такт сопя на бегу (?!!!!),
На виду у конвоя
И по пояс в снегу."
Ну и так далее - одному размозжили голову, и собаки, занятые слизыванием свежих мозгов, второго беглеца не заметили.
Мне вот что было интересно: по рассказам Говорухина, заставить ВВ одеть МУРовский китель было почти невозможно. Он бесился и не хотел мараться об мундир легавого (все претензии к Говорухину) - и тут же прекрасно принимал подачки из рук "суки", то есть ссученного вора, работающего на власть. Потому что Туманов сидел как раз после войны, когда по лагерям разгорелась "Сучья война" между ворами-фронтовиками и ворами-отрицаловом. Резали зэки друг друга страшно, иногда суки вырезали воровской этап, иногда воры сучью зону полностью. Так вот Туманов был как раз сукой - и песня посвящена именно этому.
Дело в том, что зимой не бегут - в этом нет никакого смысла. Во-первых, найдут. Во-вторых, если не найдут, - замерзнешь. В-третьих, если по следам не найдут ВОХРовцы, по тем же следам найдут представители малых народов, которые зарабатывали на беглых зеках, принося отрубленные руки, когда приходили за вознаграждением. Правда, иногда случалось так, что вслед за условным чукчей или нигидальцем приползал сам зек с замороженными кровяными буграми на культях. Зимой не бегал никто и никогда - с таким же успехом можно было среди белого дня полезть на вышку к часовому. Получить пулю в лоб. Или убегать и не нужно было, а требовалось изобразить побег с тем, чтобы солдаты быстро догнали, избили, конечно, и отправили в изолятор - до прихода нужного сучьего этапа. В изоляторе, видишь ли, убить бы не дали, а в бараке зарезали бы практически сразу.
Потом, когда сучья война была прекращена приказом сверху - да, это удивительно, но так и было - Туманов вышел на свободу и, подобно многим сидельцам, остался на северах. Организовал золотонамывочную артель "Печора", стал зарабатывать бешеные деньги (причем не воровством, заметьте, честным трудом) и вкладывать их в известных людей. Расчет замечательный - кто тронет крепкого хозяйственника, у которого друг Кобзон? Или Высоцкий? Или Ахмадуллина со свитой? Или могучая Зыкина?
Именно он платил ВВ по несколько тысяч за концерт, к нему Высоцкий срывался и улетал, развлекая пилотов пеньем за их спинами, именно Вадим Туманов хотел упрятать алкоголика и наркомана в таёжной глуши до выздоровления - хотя пара месяцев бы не помогли, разве что улучшили бы здоровье.
Довольно забавно, что две блатные песни почти что закольцевали творчество Высоцкого - с блатных он начал, блатными же и закончил. Посвящение Вайнерм, «Побег…» и «Махорочка». В последней фигурирует Жорочка - видимо, опять же Вайнер, и сама песенка почти памятник ушедшей эпохе, именно из нее я приводил цитаты в самом начале.
Блатная романтика Высоцкого так и не отпустила, а вот с горами, с которых начался его славный путь, произошла незадача - они исчезли за ненадобностью. Горы сменило море, Великий океан, про который почему-то никто нигде не поет.
В самом деле, "Друга" я слышал много раз, слышал "Прощанье…" (В суету городов…), слышал "Здесь вам не равнина" (причем с новыми куплетами никому не ведомых авторов, добра им и благополучия) - а вот морскую серию ни разу, нигде, ни у каких бардовских костров и даже на слетах авторской песни.
Ну, во-первых, в песнях из "Вертикали" идеальный для запоминания объем - три-четыре куплета, припевы в расчет не берем. Во-вторых, идеальное соотношение простоты, точности и настроения, каждый образ бьет в яблочко, ничего лишнего, стихи торжественны, даже в чем-то печальны - такая мужская слегка грубоватая речь, весомая и твердая.
А вот "Мы говорим" я разберу чуть ниже - "чутье компАсов и носов" говорит все и даже больше, чем надо. Это столь любимая Высоцким словесная эквилибристика, с каждым словом отходящая все дальше и дальше от совершенства. С этим вообще есть некоторая проблема - Высоцкого, человека буйного и невыдержанного, регулярно заносит, в том числе и в стихах. Тем более что в такой деликатной области никто никого остановить не сможет. Как вы себе это представляете? А когда тебя уносит потный вал вдохновения (с), и внутренний редактор не то, чтобы спит, а вообще в отпуске, то иногда получаются всякие нелепицы и несуразицы, которые, как ни крути, гениальными все равно не станут.
А иногда выходит удачный, сильный текст, который просто затягивает, как бурлящий поток, и нет никакой возможности вырваться из-под его влияния. Хотя, честно говоря, из-под исполнения Высоцкого освободиться нельзя - и тембр, и напор, и актерское мастерство создают мощнейший гипнотический эффект, при котором вообще все равно, о чем человек поет, лишь бы пел. При этом от стихотворения остается ощущение какого-то мощного взрыва, фейерверка, сочного, смачного, на грани фола и фольклора, на грани крайней правдивости и даже цинизма личного разговора. Хорошо закрутил, а? Но так и есть - лично со слушателем беседует мастер народного, но при этом художественного слова.
Поскольку баллады Высоцкого не имеют ни начала, ни конца - то есть понимаешь, что песня кончилась, когда звучат три его фирменных удара по струнам, - то поток образов оставляет у слушателя восторг, граничащий с шоком, или шок, переходящий в восторг. И только при построчном разборе становится ясно, удача это, частичная удача или полный провал (хотя, честно скажем, полный небрежный или беспомощный провал бывал только в ранних слабеньких стишках - тоже зачем-то вытащенных из забвения).
С превеликим удовольствием покажу несомненные удачи, которые по стилю написания находятся в совершенно другой области от военных и альпинистских песен, с их лаконичностью и чисто мужской сдержанностью. В следующих текстах сдержанностью и не пахнет - видно, что автора несет, что он не может и не хочет сдерживаться, что он глумится, он смеется не только над событием, над окружением, но и над собой в первую очередь, по крайней мере, хочется так думать.
Начнем со "Смотрин", написанных от лица деревенского соседа, то ли беспричинно тоскующего, то ли банально завидующего живущим рядом куркулям. Начало слабенькое - горой, налитой, трубой (все эти -ой, -ай - вторые по многочисленности рифмы после глагольных), зато какое продолжение:
Там у соседа мясо в щах -
На всю деревню хруст в хрящах,
И дочь - невеста вся в прыщах -
Созрела, значит.
Смотрины, стало быть, у них,
На сто рублей гостей одних,
И даже тощенький жених
Поёт и скачет…
Потом Высоцкий опять начинает перечислять свои проблемы - баба, гуси, клопы - и вообще непонятно, зачем это все. Половину текста можно было бы выкинуть без потери качества, а скорее, с приобретением - стало бы гораздо лучше, более сжато и насыщенно.
Посредине этого разгула
Я пошептал на ухо жениху,
И жениха как будто ветром сдуло -
Невеста, вон, рыдает наверху.
Потом еще была уха
И заливные потроха,
Потом поймали жениха
И долго били…"
В общем, пришел к соседям, выпил, пожрал, чуть не расстроил свадьбу - настоящий друг.
Есть не менее интересная песня "Ошибка вышла". Я ее обычно демонстрирую как закон - первая серия всегда лучше второй. Потому что существует еще и "Никакой ошибки". Всё я приводить не буду, сами найдете, но повторюсь: какой напор, какая сила, сжатая в словах, какая череда образов, создающих практически фильм.
Я был и слаб и уязвим,
Дрожал всем существом своим,
Кровоточил своим больным
Истерзанным нутром.
И точно в пошлом попурри,
Огромный лоб возник в двери
И озарился изнутри
Здоровым недобром.
И властно дернулась рука:
«Лежать лицом к стене!»
И вот мне стали мять бока
На липком топчане.
А самый главный сел за стол,
Вздохнул осатанело,
И что-то на меня завел,
Похожее на «дело».
Опять «дело» - никак уголовка Высоцкого не отпустит, ну да ладно. А «вздохнул осатанело» сродни «дико охая».
Вот в пальцах цепких и худых
Смешно задергался кадык,
Нажали в пах, потом - под дых,
На печень-бедолагу.
Когда давили под ребро -
Как ёкало моё нутро!
И кровью харкало перо
В невинную бумагу.
Чувствуете, какой мощный ритм? Как нарастает рифмовка, чтобы окончиться строкой, которая будет рифмоваться только через три следующих, и поэтому возникает иллюзия обычного разговора? Ну и образы — это же картина маслом! Воспаленное воображение, игра ума, творческий азарт… Но при этом песня не получила широкой огласки. Ее знают поклонники, не больше (если не учитывать количество поклонников, то вообще немного). Конечно, никто и никогда песню такой длинны с первого раза запомнить не в состоянии. Да что там говорить, многие не могут запомнить со второго, третьего, а потому и вовсе бросают это глупое, особенно по сегодняшнему времени, занятие - зачем запоминать, когда все можно найти в интернете легким движением пальца?
Это стихотворение (пора уже называть творчество Владимира Семеновича своим именем) я люблю демонстрировать ученикам как проявление первородства. В смысле: первая серия всегда лучше второй и гораздо лучше всех последующих, если только огромное целое произведение не разбито на куски для удобства восприятия.
Вторая серия называется немудрёно – «Никакой ошибки». И если в первой Высоцкий сразу заваливает слушателя своим рычащим мастерством, то во второй - какая-то легкомысленная глупость. Очёчки на цепочке, одним словом, текст легковесен и дурашлив, ничего от напора и силы первой части вообще не осталось. Ни игры, ни каламбуров, ни-че-го.
Забавно, что у такого мастера высочайшей пробы, как Высоцкий, огромное количество проходных и не имеющих никакой литературной ценности текстов, которые, тем не менее, прекрасно становятся песнями и их даже до сих пор крутят на различных радиостанциях. При этом они ни о чем, хотя в каждой есть какой-никакой сюжет и мастерство, от которого Высоцкому, как он ни старался, избавиться так и не удалось.
Существует такая особенность у гениев - хочешь написать плохо, но не получается, хоть ты тресни. Берешь самый глупый и расхожий сюжет и делаешь из него конфетку, которую в красивой обертке можно превосходно продать кому угодно. Особенно если приправить стихи такой ненавязчивой сатирой, как в песне "Москва - Одесса".
И если культовую книжонку всех спившихся полуинтеллигентов "Москва - Петушки" можно охарактеризовать одной фразой (алкоголик едет в электричке), то вся суть песни сводится к одному - отменяют вылет. Бедный Высоцкий сидит, ждет и страдает - там хорошо, но мне туда не надо. Практически готовая пословица. Единственный забавный момент - проводница, доступная, как весь гражданский флот, при записи на студии превратилась в красивую, кажется.
Вот так, собственно, Высоцкий и разрушал страну, боролся с ней, описывая проблемы с погодой, в которых явно виновата коммунистическая партия. Могло бы общество прожить без этой песни? Запросто.
Мы бы много потеряли, если бы не услышали шедевры вроде "Он не вернулся из боя", "Прощание с горами", "Друг", "Расстрел горного эха" - страшное совершенство, которое никто не любит, потому что очень жуткий текст. "Книжные дети", "Мой Гамлет" - при всей своей объемности они не производят тяжкого впечатления, в них нет избыточности, но нет и суровой, сдержанной простоты горных и большей части военных песен. В них мастер свободно владеет художественным словом, он может себе позволить любой прием на выбор - и все у него получится. Эти стихи не запачканы грязцой блатных поделок (несмотря на их бесспорную насмешку и даже в чем-то привлекательность), в них нет безудержного разгула многих баллад, в них не наблюдаются неряшливость и ляпы, коими Высоцкий стал грешить ближе к концу жизни (все-таки издевательство над организмом, как вы его не назовете, просто так не проходит) - это именно суть поэзии. А что такое суть поэзии? Это, напоминаю, совершенство в каждом отдельно взятом произведении - причем свое совершенство, и законы гармонии работают только в этот момент.
Можно продолжать менять слова и строки - но все будет хуже, гораздо хуже или очень плохо. Надо достичь идеала и суметь остановится, поняв это.
Так вот таких стихов у Высоцкого, при всем огромном корпусе его наследства, не так уж и много. И, как это ни печально, они остаются где-то на периферии слушательского внимания - вполне возможно, что популярность строится именно на вкусах самых непритязательных поклонников, именно для них были написаны все эти Нинки, Зинки, Яяки, Соседы-завистники, Автолюбители, Наши Феди, Сереги, которые выпили немного, всякая веселая нечисть и черти. Я ни в коем случае не говорю, что это плохо, все эти безобидные песенки на злобу дня, иногда даже познавательно, как "Лекция о международном положении, рассказанная попавшим на пятнадцать суток за хулиганство" — это почти всегда весело, нашпиговано готовыми поговорками и пословицами, и все на одном уровне.
С точки зрения техники - поэзия, даже настоящая поэзия, с точки зрения настоящей поэзии - умелая техническая поделка. Вот такой, ребята, парадокс.
Тут важен еще один момент - Высоцкого можно сравнивать только с самим Высоцким. Он, как нормальный поэт, как расчетливый… семит, знал, с кем дружить, с кем дружить близко и так далее. Вполне возможно, что он соревновался с поэтами своего круга, которые искренне, по-дружески мешали ему вступить в СП, хотя могли бы помочь обойти запрет на двойное членство. Ну так вот - Высоцкого можно сравнивать только с Высоцким, его литературные победы с его же литературными неудачами, стихи совершенные, как ограненный алмаз, с простынями болтовни, текстами прямой речи.
Специально для тех, кто любит вытаскивать на свет Божий черновики и пускать слюни… слезы умиления над вариантами, достойными только забвения - запомните, друзья мои. Любой поэт в своем творчестве не одинаков - у него бывают удачи и неудачи, он может ошибаться, у него может не найтись времени для редактуры и шлифовки, он может банально забыть про текст, или ему не повезет и не встретится грамотный, разбирающийся в поэзии друг. Кроме того, существуют объективные оценки творчества: каждый стих можно прекрасно разобрать по косточкам и вдруг выяснить, что вот этот текст, простой на первый взгляд, обладает философскими глубинами, а этот - кимвал бренчащий. Более того, у человека, всю жизнь работающего со стихами, совершенно другой взгляд на предмет - так же как профессионала никогда не поймет чайник, даже если попытается. Слишком разные углы зрения и опыт. А вот для того, чтобы работа поэта (а литературное творчество — это вообще тяжелый труд без выходных) не пропала втуне, ее нужно именно что разбирать, сравнивать, возможно, редактировать по мелочи, объяснять, если есть в этом необходимость, что хорошо, а что плохо, вызывать споры и так далее. Тем более, что популярность порой рождает на свет вот такой глубокомысленный шедевр без названия - беседа опального барда. (Текст нервный, то есть из «Нерва».)
"Я все вопросы освещу сполна, Дам любопытству удовлетворенье - Да, у меня француженка жена, Но русского она происхожденья" - все освещенные вопросы числом три, и еще раз - спасибо Рождественскому за бесконечные припевы. "Нет, у меня сейчас любовниц нет, А будут ли - пока что не намерен. Не пью примерно около двух лет, Запью ли вновь - не знаю, не уверен".
Замечательное четверостишие. Начать с того, что у дорогого нашего ВВ не было ни дня без новой бабы, но любовницами назвать их было в самом деле нельзя. Любовница — это траты и статус, когда жена уже надоела. На тот момент ВВ жена надоесть не могла, и любовницы в самом деле не было - не считать же любовницами расходный материал на ночь? И потом, пока что не намерен терять выгоды от брака с Влади, все вполне конкретно. Интересно и другое - все знали о его похождениях, причем пьяных, и интересовались, надолго ли он завязал? Удивительная осведомленность. Второй куплет повторяет первый, только гораздо слабее: "Я все вопросы освещу сполна, Как на духу попу в исповедальне. В блокноты ваши капает слюна - вопросы будут, видимо, о спальне". Ну да, ответить на все вопросы второй раз обещает бард и второй раз рассказывает про постель. "Да, так и есть - вон густо покраснел Интервьюер - вы изменяли женам? Как будто за портьеру посмотрел Иль под кровать залег с магнитофоном". Простите, покрасневший интервьюер - смелый штрих. Только непонятно, если бы он залез под кровать или посмотрел за портьеру, то не спрашивал бы, а пришел с указующим перстом - ты изменил жене!!!
Ну, с половыми вопросами худо-бедно разобрались, можно было бы еще и третий куплет придумать:
"Сейчас я все вопросы освещу,
Не все - четыре четверти хотя бы,
Интервьюер готов держать свечу,
Вернувшись к наболевшему - о бабах"*.
Нет, не стал, спасибо ему за это, и простите меня за невинное хулиганство.
«Теперь я к основному перейду - Один, стоявший скромно у в уголочке, спросил: "А что имели вы в виду В такой-то песне и такой-то строчке?"» Ну да, у скромного журналиста самый скромный вопрос, и поэт даёт совершенно замечательный ответ. Я каждый раз слушаю и наслаждаюсь. Насладитесь и вы: "Ответ - во мне Эзоп не воскресал, В кармане фиги нет - не суетитесь, А что имел в виду - то написал, Вот, вывернул карманы - убедитесь". То есть на конкретный вопрос про конкретную строку в конкретной песне добрый автор а) - оскорбляет журналиста, предлагая ему не суетиться, кричит про Эзопа, поступая именно как Эзоп, и демонстрирует вывернутые карманы, предлагая найти там дулю. Очень, так сказать, конкретный ответ. Даже чересчур, нельзя быть таким прямолинейным. Вообще именно в этом четверостишие плохо все - четыре глагола подряд беспомощны и жалки (а в «Диалоге…» гениальны и смешны), и высокомерное «не суетитесь», и уход от прямого ответа, и общая неряшливость и не обязательность... Собственно говоря, от песенки можно было бы оставить только два куплета - и оба про баб.
Религия
«Мне есть, что спеть, представ перед Всевышним, Мне есть, чем оправдаться перед Ним…» Это знаменитое восьмистишие, написанное на каком-то бланке, считается последним — и хорошо бы вспомнить, в каком контексте предстает перед слушателями Бог со своим ангельским окружением. С религией у Высоцкого отношения, мягко скажем, любопытные для стороннего наблюдателя, который может составить свое драгоценное мнение лишь по текстам и воспоминаниям.
Итак - воспоминание первое, Марины Влади, которая убрала Бога из того самого последнего восьмистишия (Я жив, двенадцать лет тобой и Господом храним - Я жив, двенадцать лет тобой храним). В хлам пьяный Высоцкий ворвался… нет, вполз в церковь, стал хрипеть, плакать, кричать, биться лбом об плиты пола - на этом его отношения с религией и закончились. Воспоминания Карапетяна об этом же случае - Володя зашел в церковь трезвый, тихий, умиротворенный, в белом венчике из роз.
В принципе, тут все более-менее понятно - есть намеки на купола, которые кроют чистым золотом, чтобы чаще Господь замечал, есть смрад и полумрак в церкви… вот и все, пожалуй. Очевидно, что с церковью Высоцкий был не в ладах. Приведенный ниже текст, опять же, не входит в корпус широко известных, и понятно, почему. (Этот текст я помню наизусть дословно по записи. В интернете встречаются и другие варианты, что для стихов Высоцкого вполне обычное дело)
Переворот в мозгах из края в край,
В пространстве масса трещин и смещений:
В аду решили черти строить рай
Как общество грядущих поколений.
Дальше предлагаю читателю найти самому этот текст, чтобы меня не обвинили в превышении допустимого объема цитирования
(Невинная моя редактура относиться к реминисценции и так же является каким-либо нарушением)
Владимир Семенович, борясь со всем миром в стихах, явно переоценил свои силы, начав плевать в лицо силе, которую даже упоминать не стоит лишний раз. И для оправдания перед Ним этот текст вряд ли подходит.
Тут можно усмотреть пародию на социалистическое государство - пять грешников и производительность труда - но все гораздо глубже и страшнее. У меня лично это стихотворение вызывает какую-то грусть, глубокую и труднообъяснимую, хотя оно - обычный богомерзкий и богоборческий глум в стиле комсомольцев двадцатых, только толстопузого попа с бородой из пакли не хватает.
Но, если ты хочешь бороться с властью - борись с ней. Зачем намекать вместо протеста, вроде бы высмеивая религию, при этом объясняя, что черти – не черти, и Бог тоже не очень-то Бог. Получается какая-то подколодная возня, мастерски, почти как всегда, сделанная. Тут налицо смешение понятий - добро становится злом, зло становится добром, это вполне в стиле Владимира Семеновича, вспомнить хотя бы про Правду и Ложь (милое, полное доброты и прямоты посвящение Булату Окуджаве), но тут вот в чем беда. Если ты принимаешь середину, ты автоматически становишься не на сторону добра, а наоборот. То есть вот такой парадокс мы имеем: Высоцкий, в сознании людей существующий как борец за все хорошее против всего плохого, на самом деле-то особо и не борется, всегда уходя в бесконечные намеки, парадоксы, многозначительные недосказанности. Это беспроигрышный ход, но исключительно для слушателя. Читатель устает от бесконечных однообразных припевов (ну вот скажите мне еще, что припевы не однообразны), которые фанаты продолжают с азартом макаки вставлять куда ни попадя, да и разбираться в строках, которые далеко не все поражают - так себе удовольствие.
Забавно, что любимому Высоцким Шемякину посвящены две приличных -если убрать лишний мусор - песни, и обе посвящены запоям, а где запои - там и бесы. И если первая песня (французские бесы) слегка мной сокращенная и ничего от этого не потерявшая, была приведена как пример литературной неряшливости, то и со второй ситуация ровно такая же.
И от Сатаны Высоцкий никак не может отделаться - начиная с запойного черта, который бегал на Три вокзала, вполне симпатичное существо, разбавляющее одиночество пьющего, до мерзких существ из стишка, приведенного выше, и кружащих Высоцкого в запое чертей французского цикла (Он тушевался, а его жена Прошла со мной сквозь все перипетии. Еще бы - с ними пил сам Сатана, Но добрый, ибо родом из России). Причем черти и бесы в стихах Высоцкого вполне себе приличные ребята, если не желающие добра, то уж точно не вредящие, веселые, готовые сгонять за добавкой, накормить француза рагу, вылизать пятки повешенным и так далее. А вот Господь - настолько далек и лИшен, что даже купола приходится золотом крыть, иначе не замечает. Впрочем, досталось и Святому духу, в омерзительной песенке про плотника Иосифа. Приводить здесь эту пакость не буду, это именно что пакость, недостойная обсуждения (вот так, и у гениев встречаются гаденькие тексты).
Ну и напоследок загадка - а кому он, Владимир наш уважаемый Семенович, служит? "Покарает тот, кому служу". Причем покарает исключительно в бытовом смысле - сгорит добро, зарежут, посадят, не сегодня так завтра, а герою, очень лирическому нашему герою на это давно уже плевать, он свое дело сделал.
Повторю свой вопрос: Он — это кто? За всю бурную жизнь у ВВ не было никаких контактов со священнослужителями, выступлений в монастырях, например. Хотя это, конечно, тяжело представить - Высоцкий в монастыре, но почему же нет? Паства Илиинской церкви у меня в Черкизове собрала деньги на самолет - и самолет был построен, участвовал в боях.
"…руки вздел, словно вылез на клирос", "вы теперь как ангел, не сходите ж с алтаря…" Вот мне, пожалуйста, церковная тема в стихах, и вполне приличная. Но есть одна маленькая разница - это упоминания мимоходом, песни никак с религией не связаны. Первая - про глупцов, которые спорят, кто глупее, вторая - звонкам Марине Влади. В других песнях ангелы «поют такими злыми голосами» и «жалобно блеют».
Есть и хуже образы, например, в «Охоте на кабанов». Помните? Нет? Пожалуйста, наслаждайтесь: «Грязь сегодня еще непролазней, С неба мразь, словно Бог без штанов». Это уже не аккуратное дистанцирование от религии, это продолжение гнилого богоборчества и беспредела, без которого можно было бы и обойтись.
Церковь была отделена от государства, прямо рядом с Таганкой небо было проколото иглами колокольни и куполов без крестов - эту картину я застал и хорошо ее помню. Быть христианином могли только очень смелые люди, и часто вера влекла за собой проблемы с карьерой. А вот проблем себе Высоцкий не хотел - он слишком сильно зависел от государства. При это ему, демонстративному, хотя и очень осторожному бунтарю-иноходцу претила сама идея доброй мощи, проводимая православной церковью. Ибо подставить другую щеку может только человек, обладающий нечеловеческой силой. А Высоцкий был человеком со всеми нашими пороками, более того, в них он превзошел многих - но кончил ровно тем же, чем и все. Тот, кому Высоцкий служил, взял свою мзду - отдав взамен, как считается, и богатство, и славу, как прижизненную, так и посмертную, в чем мы все давно убедились. Хотя в другой песне Владимир Семенович уверял: но чтобы душу дьяволу — ни-ни. И если собрался оправдываться перед Ним блеющими ангелами, Святым духом, шныряющим в постель к Марии, злыми ангельскими голосами и мразью с неба — вряд ли это получилось.
"Я не люблю"
Замечательная песня - нет, в самом деле. В ней практически не к чему придраться, никаких косяков, а главное - она вроде бы приоткрывает завесы тайны над личностью гения. Правда, наш дорогой гений исполнил несколько вариантов, что говорит о глубине и разносторонности этой личности, но мы поверим Рождественскому и возьмем текст из "Нерва" - тем более что интересные варианты нам никто вспомнить не помешает. Итак.
"Я не люблю фатального исхода" - логично, кто же его любит, и кто его избежать сможет? Никто.
"От жизни никогда не устаю" — вот это вранье, устал к сорока двум годам - сыт по горло, до подбородка, даже от песен стал уставать.
"Я не люблю любое время года, В которое болею или пью" - в книжке эту вполне откровенную и вызывающую доверие строку составитель заменил на пошлость: "когда веселых песен не пою", сразу выставив Высоцкого шутом.
"Я не люблю холодного цинизма, В восторженность не верю. И еще - когда чужой мои читает письма, Заглядывая мне через плечо". Ну, что тут сказать… Холодный цинизм и щенячья восторженность - две крайности, и не любить их обе можно, но в этом случае надо быть очень, очень-очень спокойным и слегка романтичным. Ну а про письма тоже хорошо - во-первых, кто это любит, во-вторых - люди в сером не только письма читали, но и разговоры прослушивали, и даже записи делали, когда ВВ пел Влади по телефону. Возможно, именно на это бард и намекал.
Кстати, было бы неплохо посмотреть на людей, которые любят половину и когда прерывают разговор, а также когда им стреляют в спину - в общем, нелюбовь к подобным действиям отличает большинство наших соплеменников. Не так ли?
А вот дальше целый куплет роскошных банальностей - железом по стеклу, против шерсти, игла почестей… А как же корочки СП и СК? Диски и роли? Гонорары и выступления? Не почести ли это? Или бедный бард не любил, но мучился "червями сомнений"?
Потом вновь появляется проблеск искренности - правда, такой усредненный, подходящий абсолютно ко всем: "Я не люблю уверенности сытой - Уж лучше пусть откажут тормоза, Досадно мне, коль слово "честь" забыто, И коль в чести наветы за глаза". Сразу возникают вопросы: чем плоха уверенность, пусть даже и сытая? Это как раз золотая середина между холодным цинизмом и восторженностью, то есть то, что автор, судя по всему, как раз должен любить. Да, и почему лучше отказавшие тормоза? Это синоним истерики, воплей и скандалов, вообще-то. И, простите, где и когда в чести были "наветы за глаза"? Вот прямо в чести - оклеветал кого-то, навел навет, к тебе подходят и хлопают по плечу - молодец, наш человек, уважаем, давай в следующий раз меня оклевещи, что ли.
"Когда я вижу сломанные крылья Нет жалости во мне, и неспроста - Я не люблю насилье и бессилье, И мне не жаль распятого Христа". Опять же хочется узнать - почему автору не жаль сломанные крылья, так не жаль, что даже песню "Кто-то высмотрел плод" он посвятил именно что сломанным крылам? Христа Высоцкому тоже было не жалко, есть такой вариант, потом он поменял строчку на более подходящую для христианской православной культуры.
"Я не люблю себя, когда я трушу, Досадно мне (и не терплю) когда невинных бьют, Я не люблю, когда мне лезут в душу, Тем более, когда в нее плюют". Подозрительное "досадно мне", подразумевающее наблюдение за процессом битья невинных, но невмешательства, заменили на "не терплю" - то есть, возможно, поэт подошел и заступился.
Ну а про манежи и арены вообще без комментариев - сам наш уважаемый автор именно что разменивал по рублю любую тему, за которую брался, обсасывая ее так и этак, высмеивая или захваливая, гневаясь или глумясь. То есть, фактически, песня-исповедь превратилась в набор всем подходящих штампов, убраны острые углы и двоякие смыслы, стерто несоответствие общественным правилам, и можно смело демонстрировать свое нутро, зная, что ему ничье суждение уже не повредит.
А замыкают "Нерв" (вру, замыкают сборник "Корабли", в которых Высоцкий возвращается, обвешанный друзьями) два очень интересных текста. Которые прямо просятся в разбор, и дают весьма интересную картину.
Первый - "Мне судьба до последней черты, до креста". Давайте с нее и начнем, тем более что она так лихо и начинается. Но хочется спросить - покажите песню, где уважаемый Владимир Семенович с пеной у рта доказывает, что не то, не тот и не та? Не ищите, их нет. Спорить — значит наживать себе врагов, врагов у ВВ и так было достаточно, по общепринятой версии, да и на самом деле, наверное.
"Что лабазники врут про ошибки Христа (?) Что пока еще в грунт не влежалась плита (??!!) Что под гнетом татар жил Иван Калита (?!) И что не был один против ста". Хороший куплет, а главное - понятный, правда, ни одна строка с соседской не связаны, но мы уже привыкли на такие мелочи не обращать внимания. Какая плита, что еще за лабазники такие, при чем здесь Калита? Триста лет под татарами опустим, ВВ не был знаком с Гумилевым, тем более, что триста лет эти логически продолжают Калиту - ура, ура, логика повествования нашлась!! А вот дальше опять интересно. Потому что логика Калиты заканчивается кровью, нищетой и пугачевщиной. И вдруг: "Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта, Повторю, даже в образе злого шута" - хорошо, мы готовы слушать, раз ни черта не поняли.
"Но не стоит предмет, да и тема не та - суета всех сует все равно суета". Друг Высоцкого Шукшин называл это - финт ушами. Для начала мы получаем груду информации от Христа до татар с Калитой, потом - обещание объяснить баранам, что есть ху, а потом – бац, и вторая смена. Не буду я ничего объяснять, вам все Экклезиаст давно объяснил - суета сует и томление духа. Не поняли?
Первая часть стиха закончена. Начинается вторая. Под названием "Чаша": "Только чашу испить не могу на бегу, Даже если разлить - все равно не смогу, Или выплеснуть в наглую рожу врагу? Не ломаюсь, не лгу, не могу, не могу". У Бориса Пастернака все гораздо более коротко и сдержанно - если только можно, авва отче, чашу эту мимо пронеси. Все помнят холодный рассвет перед предательством и мучительной смертью на кресте, спящие ученики и миг душевной слабости.
Причем Владимир Семенович сам исполнял стихотворение Пастернака, и, возможно, тут тоже такая весьма своеобразная трактовка налицо.
И давайте посмотрим, что у Высоцкого, который никак не может отвязаться от прилипшей своей роли - бег, враг, наглая рожа, разлить, ломаться, не могу, ну могу!!! (И очень странное противопоставление — даже если разолью — все равно не смогу выпить. Теряйтесь в догадках, а я пошел дальше.) Прости - не можешь выполнить своего предназначения и выпить свою чашу? Бунтуешь, выходит? Твои друзья спокойно выпили чашу, а ты - нет? Ну, явно не христианское смирение, и явно не христианский уверенный сильный покой.
"На вертящемся гладком и скользком кругу Равновесье держу, изгибаюсь в дугу. Что же делать - разбить? Все равно не могу, Потерплю и достойного подстерегу". Есть такое понятие – «лингвистический смысл». То есть значение слова "подстерегать" - дожидаться, таясь и прячась. Не танцевать, не петь, не лезть на стену - таиться. Не держать равновесие, изгибаясь в дугу, подстерегая достойного. Вообще круто. Лирический герой не только несется по кругу с бешеной скоростью, изгибаясь и сторожа, он еще и умудряется оценивать кого-то там, видимо, из других таких же вертящихся, и хочет ему всучить свою чашу.
Дальше Высоцкий теряется в неясной зге, отдает свою чашку и не собирается узнавать, выпил ли ее друг - бедолага, которому своей чашки явно было мало. Кромешная тьма и неясная зга - замечательно. Зга — это кольцо на дуге, через которую идут вожжи, чтобы лишними прикосновениями не раздражать коренника. Не видать не зги - не видеть даже голову лошади и кольца на упряжи. В общем, лиргер передал свою чашку (не чашу, текст приобрел комический оттенок. Дальше будет еще веселее - далеко, далеко…) и нырнул в згу, что доступно даже не всякому фокуснику. Нырнул и глядит - на лугу пасутся ко. Которые тоже сошли с кру. "Я с сошедшими с круга пасусь на лугу, И об чаше невыпитой здесь ни гугу, Не в сундук положу, на груди завяжу, а что ты подарил…" Простите, не так. "И о чаше невыпитой здесь ни гу-гу, А скажу - и затопчут меня на лугу".
Вообще эта тема - сойти с круга, потерять своих братьев, свой флот - излюбленная тема Высоцкого. Выходит, что он поклонялся не только джентльменам удачи, героям, альпинистам, но и неудачникам. Или чувствовал себя таким, оправдывая как мог свой проигрыш.
Дальше перед угрозой рогов и копыт лиргер вдруг меняет тактику и, разрывая ворот, орет: "Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу, Может, кто-то когда-то поставит свечу мне за голый мой нерв, на котором кричу, За веселый манер (?!) на котором шучу". Загадка великого русского языка - у меня плохие манеры, но это можно сделать вот таким манером. Может ли манер быть веселым, или все-таки веселые манеры (смешные или нелепые)? Оставим манер в покое, гораздо интереснее хлопотать до рвоты. (Псы тоже лают до рвоты, но это бывает. Наверное, можно и хлопотать до нее.) Представьте: врывается ВВ к большому начальнику, рычит - трррребую кваррррррртиру дррррррругу - и тошнит на стол.
Голый нерв тоже не совсем голый, сейчас мы это поймем. "Даже если сулят золотую парчу Или порчу грозят напустить - не хочу…" Какая большая нехочуха. хлопотать он хочет, а парчу - нет. Кстати, никогда не слышат про то, что сулят золотую парчу, вообще-то это ткань для церковных служб. Кроме того, мне так и непонятно - чего он не хочет-то? До рвоты хлопотать? Получить парчу? Не получить парчу? Чтобы свечу ему ставили? А, чтобы нервы ослабли? Да, нерв ослаб.
"На ослабленном нерве я не зазвучу, Я уж свой подтяну, подновлю, подкручу". Во-первых — вот оно, подтверждение чистого расчета: публике нужен крик и хрип, дадим ей и того, и другого. Во-вторых, любой доктор дал бы многое, чтобы узнать, где та дырочка, сквозь которую можно подновить, подтянуть, подкрутить нервы?
"Если все-таки чашу испить мне судьба, Если музыка с песней не слишком груба" - конечно, каждый выпьет свою чашу, и всучить ее на вертящемся кругу никому не дано. Музыка с песней - во-первых, речь о стихах даже ни идет, что очень печально, во-вторых, грубость ВВ - дело наживное. В той же "Алисе" пишет (то есть говорит): настоящий добрый ребенок, непосредственность и чистота блестит в каждом слове.
"Если вдруг докажу, даже с пеной у рта - Я уйду и скажу, что не все суета". Оспорим мы, значится, библейских мудрецов. Главное - понять в чем. Всю песню автор грозится - докажу, что в грунт не влежалась плита. Где доказательства? Докажу, что лабазники врут про ошибки Христа. Ну где они, доказательства?
Вот смотрите - в одном тексте сидит как минимум три стихотворения. Разноплановых, разно удачных, со смыслами, наслаивающимися и мешающими восприятию, в некоторых местах смешные (хотя смех даже не подразумевается, уверяю вас, все на серьезных щах). При этом из каждого куска - а они являют из себя моноримы, то есть однообразную рифмовку - можно сделать отдельное произведение.
Я понятия не имею, сознательно ли Рождественский вставил эти тексты в самый конец своего сборника. Возможно, он хотел показать неминуемую личностную деградацию, которая прорывается буквально в каждой строке. Высоцкий в этом тексте перестал быть мастером, у него путаются мысли, у него громоздятся нелепые образы, над которыми он позволяет смеяться (потому что сам не видит этой нелепости). Он пытается удержать свой привычный уровень, но не может. Вместо шедевра получилась неудача.
Практически в каждом стихотворении у Высоцкого есть ляп - но это просто от замыленного глаза и неумения слушать советы. Глаз замыливается у любого творца, это налог на талант, к тому же косяки были бы легко исправимы при желании. Но разобранный выше текст плох весь, от начала до конца. Для какого-нибудь графомана подобная работа была бы лебединой песней, после которой лучше лечь и помереть, но для Высоцкого по сравнению с Высоцким это - позор.
Такой же неумелый (никогда не думал, что посмею так выразиться в отношении ВВ) текст стоит предпоследним в "Нерве". "Чту Фауста ли"… В Нерве приведен усеченный вариант, сокращенный и облагороженный. Вообще-то это часть запойного шемякинского цикла, состоящего исключительно из «французских бесов», «доброго Сатаны» и записок из желтого дома.
Ознакомьтесь сами. Начинается он так: «Мне снятся крысы, хоботы и черти»… А дальше, как обычно, про пьянство. Но нервный вариант интересен бесплодной попыткой придать тексту какой-то смысл, не заложенный изначально. В нем, если отбросить неловкую эквилибристику (календаре или - реяли), странный размер (абаб - бабааббба- аббба), кричит испуганный человек, который смешивает в одну кучу все - и цыганок, и литературную классику со всяческими отсылками, и просьбу Богу заменить страшный час, потому что страшно, и вдруг вместо бессмертия (а христианство дарит бессмертие, мы помним) вдруг требует дорогу и коня, прося при этом не плакать. Это та же путаница, но еще более запутанная - автор просто шарахается от одной крайности к другой и нигде не может найти покоя.
* * *
Вообще, конечно, Владимир Семенович выбрал очень удобную тактику - на претензии поэтов он мог отвечать, что исполнитель, на претензии певцов - вы что, ребята, я поэт, и в итоге быть артистом, который при помощи стихов продлевает до многих часов свое нахождение на публике. Отказывая, кстати, зрителям и слушателям в их законном праве - оценить выступление аплодисментами, потому что за это время можно еще пару-тройку песен исполнить.
И - да - со сцены произведения Высоцкого воспринимаются совершенно иначе, чем с листа. Некоторые его стихи становятся глубже, некоторые - нелепее.
Вернемся - ненадолго, как пример - к альпинистскому циклу и повторим вслед за Змеем Горынычем, который из позднего мультика про Богатырей и гораздо приличнее своего собрата из шестидесятых - "а как он сказал - если друг оказался вдруг…"
Итак, друг оказался вдруг, какая неожиданность. Читаем дальше - и не враг, а так. Хорошо. Дальше предлагается тянуть парня в горы, рискуя при этом. Простите, зачем? Погибнуть по вине неумелого и испуганного напарника, видимо. Да твою ж дивизию! Из-за того, что ты не понял, что за крендель живет рядом своей жизнью, друг он тебе или знакомый (знакомых в том мире не существует, либо друзья, либо враги), надо тянуть его в горы. Логично. Железная логика. А дальше идем построчно.
"Если парень в горах - не ах…" Это самое "ах" - к чему относится? Аховый — значит плохой? Или он должен протянуть, как мещане при виде мопса в кружевах - ах? Или скалолазки должны ахнуть от брутального барса с бородкой?
"Если сразу раскис - и вниз…" Ага, и стек манной кашей. В общем, на этом можно и остановиться - испугался, убежал или попросился, или соскочил, или скатился вниз… стоп. Вам не кажется, что я множу сущности? Это мне нельзя, автору можно. "Шаг ступил на ледник - и сник, Оступился - и в крик…" Бедняга раскис, сник и закричал - ну куда его дальше тащить? Наконец-то бедного знакомого покрывают позором (за что? Он никого не предал, он всего лишь вскрикнул, оступившись, раскис - но вниз его, судя по всему, не пустили, потащили на ледник дальше унижать). Причем горемыка даже матерного слова не достоин - не брани, гони (да он и до ледника сам бы ушел с радостью), вверх таких не берут, и тут про таких не поют. Ого. Как раз поют, вообще-то, но промолчим.
Дальше в песне все нормально, брутально и мужественно, вполне годится для гимна - Высоцкий лишь слабость описать не смог. Может, слабость - и не грех, а? Может, и не надо было чморить бедного парня, который совсем не хотел бы альпинистом?
А вот, например.
"В суету городов и потоки машин
Возвращаемся мы - просто некуда деться!
И спускаемся вниз с покоренных вершин,
Оставляя в горах свое сердце.
Кто захочет в беде оставаться один?
Кто захочет уйти, зову сердца не внемля?
Но спускаемся мы с покоренных вершин…
Что же делать - и боги спускались на землю."
Понятно, что я убрал припев и еще один куплет с прекрасной рифмой "остаться - возвращаться", который ничего не добавляет к сути песни и просто неудачен. В восьмистишии появилась закольцованность третьих строк, на которую как на стержень нанизывается смысл. Но такой прием допустим только в небольшом размере, увеличение размера уменьшает восприятие трагичности - а стих вполне себе трагичный.
"Здесь вам не равнина" - никаких претензий, текст идеален. Вот просто идеален, и все.
Насчет простого идеала — это когда текст не требует доработки, более того, любое изменение сделает его только хуже, и поэт достиг своей цели, совершенства. Таких стихов у Высоцкого тоже много - гораздо больше, чем у среднестатистического гения. Если брать "Нерв", то это: 1. Из дорожного дневника. 2. Расстрел горного эха. 3. Он не вернулся из боя. 4. Звезды. 5. Песня о новом времени. 6. Я пол мира почти… 7. Песня о Земле. 8. Песня о конце войны. 9. На стол колоду (без припева про Бонапарта). 10. Оплавляются свечи. 11. Она была чиста (без одного куплета). 12. Мой Гамлет. 13. Кто-то высмотрел плод. 14. Баллада о борьбе. 15. Баллада о Вольных стрелках.
Итак, на первый сборник всего пятнадцать стихотворений, которые могут быть названы Литературой - именно так, с большой буквы. Не поделки ради шоферов – штангистов - гроссмейстеров - банщиков, не стихотворные карикатуры, не мужественные басни и смертельно опасные намеки - поэзия.
Есть еще тексты, который были бы великолепны, если их очистить от ненужных и слабых куплетов, припевов и обычных неудач, донесенных до слушателя в пылу графоманский лихорадки - "Я не успел", где Высоцкий собирается втискиваться между ножнами и кинжалом и в щепы разбивает папирусный плот. Есть роскошная "Ошибка", которая не вошла в сборник, есть совершенно великолепная "Баллада о детстве" - тоже не вошла, есть гораздо лучший вариант «Двух судеб»… Интересно, у Рождественского проблемы со вкусом были, или это сознательно сделанная подлянка? Есть еще много чего, но в "Нерве" всего лишь 15 гениальных стихов.
*
«Кто кончил жизнь трагически». Конечно, вы эту песенку помните. Тот истинный поэт — совершенно верно, удачная смерть может сделать поэтом даже необразованного корейца с одним словом припева в творческом багаже. Но ведь вы позволите мне ее разобрать? Не одно слово корейца - до такого мастерства литературоведение еще не доросло. А песенку о поэтах построчно - со всем уважением к моему литературному папе Владимиру Семеновичу.
«Кто кончил жизнь трагически — тот истинный поэт, а если в точный срок, то в полной мере. На цифре двадцать шесть один шагнул под пистолет, другой же в петлю слазил в Англетере»… Про пользу смерти для славы я уже говорил — но вот что за сроки такие точные, не знаю. Поэзия вообще штука интересная — графоманы талдычат про какие-то там законы, которые мешают им писать свободно, а поэт заговорил про точные, простите, сроки. Фигуранты у нас Лермонтов и Есенин. Один получил пистолетом по башке — шагнул под пистолет (под электричку, под молоток, под топор), а не под выстрел — другой же слазил в петлю, как в погреб или на чердак.
«А в тридцать три Христу (он был поэт, он говорил — Да не убий, убьешь - везде найду, мол). Но гвозди ему в руки, чтоб чего не натворил, чтоб не дышал и чтобы меньше думал…» Ну, везде найду - Христос не говорил. Глаз вырвать рекомендовал, руку тоже, называл тогдашних людишек неверными и развращенными и сетовал, что терпеть их должен. Распятие у автора тоже интересное, как и объяснение казни — гвозди лишь в руки, а думать человек перестает позже, чем дышать.
Дальше идет куплет про тридцать семь лет (странно, что бунтарь не упомянул в контексте 37-й год) с интересными новостями — дуэль Пушкин подгадал (долго гадал, видимо, так же, как подстерегал на вертящемся кругу другой поэт), а Маяковский лег виском на дуло. Виском на дуло — хорошо, конечно, мне нравится, такой мощный трагически жест, только поэт убил себя выстрелом в грудь. Дальше идут какие-то непонятные претензии к тридцати семи годам, которые обязаны-таки испачкать виски кровью и сединой хотя бы.
Байрона с Рембо пропускаем (последний вообще поэтом быть перестал, к слову) и читаем моё любимоё.
«Слабо стреляться? В пятки, мол, давно ушла душа?
Терпенье, психопаты и кликуши!
Поэты ходят пятками по лезвию ножа
И режут в кровь свои босые души».
Ну, наверное, да, слабо. Да и отменен институт дуэлей за глупостью и ненадобностью, сам же автор писал — теперь под пистолеты ходят получить рукояткой по кумполу. И потом непонятно — за что поэт называет психопатами и кликушами читателя? Или не читателя, а просто поддерживая имидж истерички, вокруг которой все должны так же истерить... А душа в пятках — это же хорошо, это же богемно, возвышенно и романтично. Если душа не в пятках, то как ей ходить по ножам? Грубо говоря — поэт испугался дуэли и порезал себе пятки души. Души их, души, хватай за шею души. Это сильно. Правда, нормальные люди, даже поэты (я знаю много настоящих поэтов) босиком по ножам не ходят. Зачем? Сиди потом в бинтах.
Дальше еще лучше - «На слово «длинношеее» в конце пришлось три е». Вы заметили? То-то же. «Укоротить поэта!» - Вывод ясен». Вообще-то говоря, совершенно неясен — почему из-за смешного слова надо укорачивать каких-то поэтов? Где логика? Ну хорошо, при всей странности требования укоротили слово, получился «длиннош», в который все равно втыкают нош — по которому только что босые пятки души топотали. И этот самый длиннош счастлив висеть на острие — потому что опасен, оказывается. Как висит опасное пальто на вешалке рядом с ужасно опасным плащом. Насколько я знаю, зарезали Дмитрия Кедрина, но сильно сомневаюсь, что в ночной пустой электричке он был счастлив висеть на острие.
Итак, те поэты, что пережили двадцать шесть и тридцать семь лет, попадают под правило. Правило такое — если ты поэт и существует слово «длинношеее», то тебя надо зарезать. Дальше Высоцкий находит каких-то неведомых приверженцев фатальных дат и цифр (очевидно, для компании психопатам и кликушам), томящихся, как мясо в духовке — наложницы в гареме. И уверяет, что концы поэтов отодвинулись на время. Ну, после длинноша и пяток души отодвинутые концы воспринимаются вполне нормально. Взяли этак двумя пальчиками конец и в сторонку. Особенно милы отсылки от томящихся наложниц к концам и от концов к наложницам — просто текст, читайте сами.
В общем, все было бы ничего, но автор-то хотел мощный, трагический текст, судя по замаху. А получился какой-то нелепый Кук, которого съели, перепутав с коком.
* * *
На самом деле со стихами у Высоцкого происходила интересная вещь — он изо всех своих сил пытался найти оригинальные рифмы и образы. И если с рифмами у него все хорошо, что заметил лучший поэт в мире Бродский(это по словам не разбирающейся в литературе Влади), то с образами - частенько беда. Ну, потому, что сильный образ иногда идет вразрез с общей картиной стихотворения, но увидеть это можно только при внимательном разборе. Картина стихотворения придумана мной не зря —воздействие на человека происходит обобщенно, но в памяти остаются и заставляют перечитывать — переслушивать только некоторые строки. Именно они как раз и являются необычными образами, именно они благодаря этому привлекают внимание. Но они же при внимательном литературоведческом разборе оказываются смешным или позорным нагромождением нелепостей, а иногда наоборот - открывают новые горизонты и показывают новые грани. А иногда просто вызывают необъяснимый восторг — как с тем скелетом и метнувшимся в подворотню лучиком.
Относительно образов… Возьмем погоню, одну из вполне известных песен с канадского диска и из фильма «Единственная». Итак, вспоминаем, кто не помнит… «Во хмелю слегка Лесом правил я. Не устал пока, Пел за здравие» - ну, отлично. Короткий ритм вообще ВВ удается, мне кажется, лучше, но не буду утверждать. «А умел я петь Песни вздорные: «Как любил я вас, очи черные…» Ну вот, пожалуйста, окончен бал, погасли свечи. Очи черные, известный романс позапрошлого века, назван вздорным. С чего бы это? Вздорным стариком был Паниковский, но никак не романс.
«То неслись, то плелись, То трусили рысцой. И болотную слизь Конь швырял мне в лицо. Только я проглочу Вместе с грязью слюну, Штофу горло скручу И опять затяну…» Обратите внимание, что на два катрена — два отталкивающих и неприятных образа — болотная слизь и слюна с грязью, ну и скрученное штофу горло. Горло, не шея. Свернутая шея - это уже неприятно, но свернутое горло еще хуже, представляется какой-то хрип и агония.
Два куплета пропустим и идем к коде: «Лес стеной впереди, не пускает стена, Кони прядут ушами, назад подают, Где просвет, где прогал - не видать ни рожна! Колют иглы меня, до костей достают…» К слизи и слюне с грязью добавились иглы, которые достают до костей.
«Коренной ты мой, Выручай же, брат! Ты куда, родной, Почему назад?! Дождь, как яд с ветвей, Не добром пропах. Пристяжной моей Волк нырнул под пах…» Назад — потому что вперед некуда, пьянь свернула с дороги, судя по всему. А до костей достают ядовитые иглы — ну и леса у нас в России, я вам скажу. Волк пристяжной под пах — это реально страшно, потому что если волк оказался под брюхом лошади, кишки будут выпущены за несколько секунд. Но все обходится.
«Я ору волкам — Побери вас прах!! А коней пока Подгоняет страх. Шевелю кнутом, Бью крученые И ору притом: «Очи черные»!.. Храп да топот лязг, да лихой перепляс - Бубенцы плясовую играют с дуги. Ах вы кони мои, погублю же я вас, Выносите, друзья, выносите, враги!» Не будем ловить блох — автор загнал лошадей в ельник, возмущается тем, что коренной сдает назад, в паху пристяжной уже волк щелкает зубами, а он шевелит кнутом. Шевелит. Оригинальность на пределе, потому что кнутом можно хлестать (и хлещу кнутом, бью крученые) и лупить (луплю кнутом, бью…), свистеть — я свищу кнутом. И так далее, но автор предлагает кокетливое — шевелю. Опять перепляс (два притопа три прихлопа, никак) - в общем все, что Владимир Семенович так любит.
«…От погони той Даже хмель иссяк. Мы на кряж крутой На одних осях. В клочьях пены мы, струи в кряж лились, Отдышались, отхрипели да откашлялись. Я лошадкам забитым, Что не подвели, Поклонился в копыта, До самой земли, Сбросил с воза манатки, Повел в поводу… Спаси Бог вас, лошадки, что целым иду!» Тут несколько интересных моментов — о погоне речь идет только в названии, а по сути — кони с повозкой запутались в елках, которые до костей втыкают ядовитые иглы, лихой перепляс (перепляс — это всегда на месте, галоп и даже рысь переплясом никак не назовешь), но страх все-таки подгоняет. На одних осях — гипербола, а вот струи со взмыленных лошадей как-то… ну, не знаю. Струя у лошади может быть только в одном случае, так же, как и людей. Уточнять не буду. (Простите, конечно, составная рифма — кряж лились — откашлялись. Но все равно странно читается…)
Кстати — вот тут и надо остановиться. Дальше ничего уже не нужно, все эти банальности про схлынуло — закинуло, неумело я – белая совершенно лишние. Но при всем этом общее впечатление от песни весьма мощное и, как от большинства песен Высоцкого, оглушающее. Но эстетического удовольствия от текста нет. Что такое удовольствие от текста? О, это такая загадочная вещь, когда понимаешь, что так говорить нельзя, не стоит, быть такого не может — но сказано и до чего же хорошо!
Возьмем одну из самых моих любимых — хотя с сомнительным смыслом — песню про две судьбы. Она написана именно что с зашкаливающей гиперболой, преувеличением — но при этом так, что просто получаешь наслаждение, почти что физическое. (А, я уже говорил, что именно этот текст возьму не из нерва, где Рождественский поставил худший вариант, а с того же канадского диска.) Начало пропускаем, там ничего интересного — жил, пил, разувался — обувался.
…И огромная старуха
хохотнула прямо в ухо,
злая бестия…
«…Кто-ты?» Слышу, отвечает:
«Я, Нелегкая.
Брось креститься, причитая, -
Не спасет тебя святая
Богородица
Кто рули и весла бросит,
Тех Нелегкая заносит -
Так уж водится».
И с одышкой, ожиреньем
Ломит тварь по пням-кореньям
тяжкой поступью…
Ну вот давайте сравним — в «Нерве» такой вариант: «…а она не засыпает, впереди меня шагает тяжкой поступью…» Имеет право на жизнь? Конечно, обычная строчка, ничего интересного. «У нее одышка даже (какая невидаль для Нелегкой –К.У.) но заносит ведь туда же (куда? -К.У.) Тварь нелегкая…» Два ключевых слова — «одышка» и «тварь». Во втором варианте, не в нервном, они оставлены — но оцените и только представьте: «И с одышкой, ожиреньем ломит тварь…» «Впереди меня шагает…» — «ломит тварь по пням-кореньям». В первом случае — спешит толстая бабка. Во втором — какое-то хтоническое чудовище, которое пробивает, проламывает, ломает (синонимы слова «ломит») древесные завалы как танк. В самом деле, Нелегкая.
Вдруг навстречу мне живая
колченогая, кривая
Морда хитрая.
«Не горюй, - кричит, - болезный,
Горемыка мой нетрезвый,
Слезу вытру я!»
Взвыл я душу разрывая —
«Вывози меня, Кривая,
Я на привязи. Мне плевать,
что кривобока,
криворука, кривоока,
только вывези!»...
Какая замечательная игра слов и усиление образа — ну, попробуйте просто представить.
«Влез на корни с перепугу,
Но Кривая шла по кругу —
ноги разные,
Падал я и полз на брюхе,
и хихикали старухи
безобразные...
«Слышь Кривая, четверть ставлю,
кривизну твою исправлю,
раз не вывезла.
И ты, нелегкая маманя
хочешь истины в стакане
На лечение?
Тяжело же столько весить,
А хлебнешь стаканов десять —
Облегчение...»
Соблазнил молодец старушек на выпивку — ломит тварь, не ломит, а соблазнилась.
…А за мною по корягам, дико охая,
припустились, подвывая...
Дико охая — всего два слова, но какой дикий же восторг. Вы только представьте, а еще лучше попробуйте «дико поохать», ощущения будут непередаваемые. Они еще и подвывают.
Именно такая работа со словом является не только мастерством — а гениальностью.
К сожалению, от одной старухи, от Нелегкой — ну кто скажет, что жизнь его была так уж легка? — Высоцкому так и не удалось избавиться.
* * *
Все-таки советские щуки… в смысле цензоры были далеко на так глупы, как их стараются показать в постперестроечные времена. В качестве примера можно привести «Двенадцать стульев», которые при наступлении «свобод» незамедлительно издали без купюр. Что сказать? Оказалось, что изначально классики юмора написали рыхлый неподъемный кирпич, нашпигованный пошлыми шутками, и цензура его буквально спасла.
Так вот, более точного определения отказа Высоцкому в использовании части его песен в фильме «Стрелы Робин Гуда» (некоторые, лучшие, вошли) я не видел. Песни «утяжеляют повествование» сказал неведомый, обладающий вкусом цензор. В точку — они почти совершенны, но вот тяжелы и неподъемны. С одной стороны, такие качества можно отнести к плюсам, с другой — к минусам, потому что творец должен хорошо знать, что такое золотое сечение.
Давайте возьмем эту утяжеляющую фильм песню — «Ненависть». Вообще, это такое слово, которое лишний раз употреблять не стоит, настолько оно сильно энергетически и эмоционально. Но мы же не пьем, а употребляем, то есть не употребляем, а разбираем, поэтому эмоциональные перехлесты нам не страшны.
Итак, первая строка. Вообще интересно, почему сила слова Высоцкого такова, что даже откровенно смешной ляп воспринимается серьезно? Хрипота ли в этом виновата, которой даже Смерть побаивалась, кружа рядом? «Посмотри — тощий гриф над страною кружит». Я дико извиняюсь, но если птица-падальщик тощая, то в стране полный порядок, нет ни войн, ни беспорядков, и поля не завалены трупами. Сытый гриф не то что кружить, даже взлететь порой не может - подарки вроде полей битв не так уж часты, и зобы птицы набивают до предела.
Дальше мы видимо роскошную метафору: как природа выражает себя в ненависти непонятно к кому — ей-то что за дело? Но даже росы закипают от ненависти, и земля «гулко дрожит». Не будем углубляться в сию аллегорию, ну ее. «Ненависть в почках набухших томится» - роскошно, пиелонефрит может вызвать не то что ненависть, а просто-таки чистое бешенство скорча. «Ненависть в нас затаённо бурлит». Замечательно сказано, ей-Богу. Затаённо бурлит — все равно что тихо взрывается, оксюморон. Но, к примеру, рабы могут бурлить только затаенно, потому как за откровенное бурление могут и выпороть. Так что тут, в принципе, все верно. «Ненависть потом сквозь кожу сочится»… Физиологичность в стихах Высоцкого - привычная штука и, видимо, востребована (Левая грудь с Маринкой, слюна с грязью и так далее), но иногда утомляет. «Головы наши палит» - простите, это как? Как кабанчика или петуха для супа? Или рыцари своих холопов запалили — почки набухли, вместо пота ненависть сочится, и еще — слышите? — бурлит затаенно. Ответа не получим, так что поехали дальше.
«Посмотри, что за рыжие пятна в реке?», спрашивает поэт и, не дождавшись ответа, сообщает: «Зло решило порядок в стране навести» и приводит пример реакции народа: рукоятка меча холодеет в руке, бьется птица в виске — и заходится сердце от ненависти. В общем, все понятно — раз ты решил навести порядок, значит, ты зло, и народ встает на освободительную от порядка борьбу.
Дальше вообще идет жуть жуткая: «Ненависть юным уродует лица, Ненависть просится из берегов, Ненависть жаждет и хочет напиться Черной кровью врагов». Рыжая ненависть в реке хочет выйти из берегов и напиться черной крови. И если бы ненависть искажала лица, было бы лучше, но уродовать лицо — изначально «уродство» и означало отклонение от физиологических норм, вызывающее страх, отвращение и омерзение. Вы чувствуете перебор? Ну как, нет?! Даже сам автор понимает, что перегнул, и начинает юлить — по-другому это назвать нельзя. «Не слепая, не черная ненависть в нас — Свежий ветер нам высушит слезы у глаз Справедливой и подлинной ненависти». Ну, мастер, что тут скажешь. Ненависть у нас рыжая, хочет напиться черной крови, уродует юные лица, но сама не черная, а справедливая и подлинная (правильно, потому что рыжая), и выступает как «слезы у глаз». И живет, как выяснилось вдруг, рядом с любовью — прямо-таки один шаг.
Высоцкий перегрузил первые два куплета, понял, что заигрался, стал разбавлять психологическое давление и вконец запутался в нелепостях. Песня осталась тяжелой — именно тяжелой для восприятия, неудачи видны лишь при внимательном разборе — на что и обратил внимание безвестный друг-цензор. Необходимо уточнить, что «Ненависть» была написана и, к счастью, зарублена для кинофильма «Стрелы Робин Гуда», куда вошли и другие работы Высоцкого.
Насколько я помню, гениальные «Книжные дети», текст которых можно смаковать и любоваться, веселый и легкий «Славный парень Робин Гуд», «Баллада о времени» — тоже перегруженное образами стихотворение, но при этом не вызывающие никаких нареканий.
* * *
Кастрировать (в переносном смысле) покойников — у нас любимая народная забава. Самый яркий пример — это, конечно, одна поэтесса весьма низкой социальной ответственности — она не только прыгала из постели мужа к другим мужикам и даже изображающим мужиков девицам, разражаясь фонтанами плохих поэм и не самых плохих стихов, но и буквально заморила голодом одну свою дочь. Потом написала про это в экзальтированных, как положено, тонах — ах, где я и где дети, ах, мои стихи, ах, ах, ах. Поскольку все ее дневники хранятся в архиве и давно уже оцифрованы, нет никаких сомнений в ее искренности, так же как и в том, что она совершенно серьезно считала это небольшим проступком и сознательно готовилась к умерщвлению ребенка, внушала себе, что крошка дегенератка, тупица, подлая (какое изумительное определение для двухлетки); и когда представилась возможность заморить голодом в нищем детдоме, не упустила ее. Хотя была возможность отдать ребенка сестрам мужа, вполне для 19-го года обеспеченным.
Прошло сто лет, и женщины разделились на два лагеря — одни возненавидели поэтессу хуже, чем любого педофила, другие заняли круговую оборону и начали квохтать. В таких выражениях — она гений, а вы-то кто, не судите, сытые, голодного гения, это все ложь. Дневники, написанные лично рукой поэтессы, отвергаются как фальшивки, доказательства — клевета, и так далее. Стихи как аргумент приводятся только одной стороной, фанатками детоубийцы, для другой она и как поэт перестала существовать.
Этот пример я привел лишь для иллюстрации — нечто похожее произошло и с Высоцким. Споры в интернете, особенно в Дзене, который модерируется роботами и является прекрасным примером размена не то чтобы по рублю, а на какие-то ломанные кусочками копейки, не утихают. Причем чем тупее человек, тем смешнее у него доводы. Имярек кричал — я пятидесятого года, никто не слушал Высоцкого!!! Это все вранье! И на похороны никто не пришел, каких-то десять тысяч (так и хотелось спросить в лучших традициях подобных споров — а к тебе, родной, сколько придет? Пяток-то наберется? Пяток душ, хотя бы…). Простейшая логика про затертые бобины упираются в счастливое убеждение — «не было такого». Не было, и все тут. Если бы подобные ценители направили бы свою веру в религию, то стали бы двигать горы и железнодорожные составы с щебнем.
Ну а другая половина состоит из трех частей — первая говорит, что ВВ был актер, исполнитель и так себе поэт. Или — поэт, но исполнитель и актер так себе. Вторая — гений во всем, за что не возьмется, и вообще, кто вы такие? Читайте стихи, слушайте песни и молитесь нашему идолу!!! Он Бог! А вот третья часть пытается оценить явление трезво, за что получает и слева, и справа.
У самого идола, который, на мой взгляд, в первую очередь был поэтом, во вторую — исполнителем, и уже на этом всем стояло его актерское дарование, был свой взгляд — вполне четко прописанный в не самой его удачной песне «Ахиллес» (или «Памятник», как вам угодно).
Ну, поехали. В первом куплете все обычно — рослый, стройный, хотел быть только первым, попробуй его угробь, в привычные рамки не лез (это точно), а потом его «охромили» и согнули и назвали Ахиллесом. Что значит «охромили» — сделали хромым? Памятник? Сажать памятники сажали, все помнят, даже каменные, но вот охромить — первый раз слышу. Причем удивительно, что лирический герой не знал, что он такая легендарная личность, судя по удивлению. Дальше — как обычно, начинаются чудеса.
«Не стряхнуть мне гранитного мяса И не вытащить из постамента Ахиллесову эту пяту. И железные ребра каркаса Мертво схвачены слоем цемента — Только судороги по хребту». Итак, гранитное мясо состоит из железных ребер каркаса и слоя цемента, от которых по хребту судороги. Или — гранит поставили на цементный постамент? Мне не кажется это правдоподобным.
Читаем дальше обычную похвальбу про косую сажень и вдруг — на спор вбили и сажень распрямили. Друг, ты уже памятник, тебе нельзя ничего распрямить или куда-то вбить, иначе все на фиг нарушится. Это можно сделать только во время отливки, обточки и так далее. Значит, виноваты не вандалы, уродующие тебя, произведение искусства, а скульптор. Или Кобзон, который выбрал памятник для установки на Ваганьковском.
Пропустим два куплета и подойдем к возмущению — неоправданному — гробовщиком. Ну, подошел с меркой, а как иначе? Более того, все мы после смерти будем измерены и даже взвешены и оценены, не на этом свете, так на том. Кстати, сам автор именно этого и хочет — остаться в живых и быть оцененным по справедливости, без кастрации, фальшивого лоска и заупокойной лжи. «…Как венец моего исправленья — Крепко сбитый литой монумент При огромном скопленье народа Открывали под бодрое пенье, Под мое — намагниченных лент». Не зря вколачивали (смотри выше) — монумент оказался крепко сбитый и литой, значит, все-таки цемент, а не гранит.
«Неужели такой я вам нужен после смерти?» Конечно. Именно такой, для каждого свой. Один охромил, другой плечи вколотил, третий стакан налил — все естественно, а кому-то вообще дискант кастрата приятен. Это ваша публика, Владимир Семенович, вы для нее жизнь положили, она такая, что тут поделать?
Дальше мы видим единственный сильный и удачный куплет во всей этой страдальческой поделке, тем более что Дон Гуан смог-таки поквитаться с Командором, изобразив его.
«Командора шаги злы и гулки.
Я решил: как во времени оном,
Не пройтись ли, по плитам звеня?
И шарахнулись толпы в проулки,
Когда вырвал я ногу со стоном,
И осыпались камни с меня».
Практически кинематографическая картина, точный кадр, напряжение, отсылки к своей роли — все в катрене на шесть строк.
Тут хорошо бы остановиться, потому что дальше начинается бред — голый, безобразный памятник вылезает из кожи, тянется какой-то железной клюкой, рвет рупора — они были встроены в памятник? И паденье его не согнуло, не сломало — а железная клюка? А острые скулы из металла? То есть бетон осыпался, и памятник оказался изрядно ощипанный, но не побежденный? «Не ушел я, как было угодно — шито-крыто» — шито-крыто с установкой памятника, громадным скопленьем народа и побеге с монумента бетонного чудища из гранита.
Вот что бывает, когда не можешь вовремя остановиться, хотя генеральная линия данного опуса выражена ясно и вызывает уважение. Один стоящий куплет на всю балладу — нет, извините, все-таки это не шедевр.
* * *
Очередная баллада — о волчьей гибели, или «Охота с вертолета», вторая серия «Охоты на волков». Стоить заметить, что, в основном, какие бы рифмованные эксперименты не проводил ВВ, выбранный рисунок произведения он выдерживает. Теперь по тексту.
В первом куплете практически не возникает вопросов, разве что — почему река протухла? Потому что грязь со слюной? Ну, и почему стрелки безрукие — их много, но потеха в две руки. Ладно, будем считать, что придираюсь, но дальше все равно появятся вопросы. Читаем: «Появились стрелки, на помине легки, И взлетели стрекозы с протухшей реки, И потеха пошла — в две руки. Полегли на живот и убрали клыки…» Пир безруких вурдалаков и упырей? Которые пугают стрекоз на протухшей реке, потом потешаются в две руки и в итоге прячут клыки? По тексту так и выходит. Ладно, примем как данность: стрекозы — это вертолеты, стрелки рукастые, реки зимой протухают.
Теперь вернемся к волкам, мы смотрим и видим шедевр на шедевре. Во-первых, волки помянули недобрым словом стрелков — вот они и появились, на помине легки. Во-вторых, как уже было сказано, полегли на живот и убрали клыки. В каких ситуациях испуганные псовые убирают клыки? Только когда их прессует доминант, и то не всегда, вот если подчиненный собирается бунтовать, то может и оскалиться в ответ. Такой ужас как вертолет вызывает рефлекторные проявления — поджатый хвост, вздыбленная шерсть и оскал, обязательный оскал. Всего-то надо было — полегли на живот, обнажили клыки. Ну да ладно.
«…Чуял волчии ямы подушками лап» — если под подушками яма, значит волк летит в нее. Так уж яма устроена, понимаете ли. «Тот, кого даже пуля догнать не смогла б…» — а, так вот к чему здесь ямы под подушками — для рифмы. Ну и посмотрел бы я на волка, который убегает от пули, но не может убежать от вертолета. «Тоже в страхе взопрел, и прилег, и ослаб…» Замечательно. Беда в том, что все псовые лишены потовых желез вообще, их нет, природа так пошутила. Именно поэтому они дышат, открыв пасть — чтобы охладиться через легкие (а не языком). Итак — взопрел, прилег, ослаб. Если убрать взопрелости, то даже хорошо. Идем дальше, но сначала пропустим куплет из шести строк, когда волки почему-то расписываются в том, что они не волки, оставим на совести автора.
«Мы ползли, по собачьи хвосты подобрав, К небесам удивленные морды задрав…» По-собачьи. Можно подумать, что волки свое «полено» никогда не поджимают. Еще как поджимают, особенно когда «материки» и старшие собратья начинают прессовать нижних, а они это делать любят и умеют, просто ради развлечения и укрепления структуры. И если не будет поджатого хвоста, падения на спину и струйки мочи для демонстрации покорности — убьют на фиг. У волков все очень просто и не шибко благородно. А в стихотворении вообще-то вместе с убранными клыками мы видим картину полного паралича от страха и покорности — особенно удивленные морды.
На самом деле волки, попавшие под вертолет, сначала бегут, бегут долго, бегут быстро, потом, как правило, начинают прыгать и щелкать зубами, пытаясь достать грохочущее чудовище. Этому множество свидетельств — охота с вертолетов именно на волка-вредителя была очень распространена в советское время. Но обычно их, конечно, расстреливали в угон, не давая опомнится и остановиться. Но чтобы ползти, задирая удивленные морды — что-то новенькое в охоте с воздуха. «Только били нас в рост из железных стрекоз…» Ползущих, тихих смирных волков с удивленными мордами расстреливали в рост? Это как?
«Кровью вымокли мы под свинцовым дождем, И смирились, решив — все равно не уйдем! Животами горячими плавили снег. Эту бойню затеял не Бог — человек: Улетающим — в лет, убегающим — в бег…» Итак, мы видим ползущих в рост волков с поджатыми хвостами и удивленными мордами, которые, подумав, решили, что все равно не уйдут. И про горячие животы зимой — очень круто. Вообще-то шкура у волка такая, что он спит зимой просто на снегу, свернувшись калачиком, а иногда и раскинувшись, если тепло, и нет у них никаких плавящих снег горячих животов, по определению нет. Впрочем, что уж тут, в следующей строке стрелки лупят по волкам, которые перестали плавить снег животами — в самом деле, глупое занятие — и полетели себе в горизонт. А те, что послабее — побежали, наконец, сообразили, что ползти, да еще под свинцовым дождем — чистое самоубийство, удивленная у тебя морда или умилительная.
Заклинания про псов, с которыми не стоит вязаться (в смысле драки или спаривания? Спаривание волков с собаками бывает, но ни метисы, ни гибриды не жизнеспособны. Нет ни одной породы с волчьей кровью, а те, что есть, из племенного разведения и использования исключены именно из-за этой капли), не стоят внимания — в случае драки волки режут собак, но бывает и наоборот.
«Волки мы, хороша наша волчия жизнь…» Ну да. Голод, паразиты, фактическое уничтожение популяции всеми способами — флажки, вертолеты, капканы, яды, увечья при охоте, смертельные драки с соседними стаями и жесткое соперничество за иерархию в своей. Хороша жизнь.
«Вы собаки, и смерть вам собачья…» Сегодня это звучит особенно смешно — когда дворняг сравнивают с людьми (не в нашу пользу, кстати), собачек водят на шлейках, чтобы не давить на шейку, отказываются от нормальной дрессуры в пользу ничтожных аферистов, когда собак кремируют и хоронят как людей… ну да. Жизнь у них собачья, в самом деле.
А дальше интересно: «К лесу, волки, там хоть немногих из вас сберегу! К лесу, волки, — труднее убить на бегу! Уносите же ноги, спасайте щенков! Я мечусь на глазах полупьяных стрелков И сзываю заблудшие души волков…» Вот так вот неожиданно автор от имени стаи перескакивает на вожака, который мечется, а остальные, видимо, без команды продолжают ползти — и скликает заблудшие души. Очень понятное поведение, если с неба по тебе лупят свинцовые плети. Щенки, кстати, зимой вполне себе приличные звери с родителей ростом. Вся стая — это семья.
«Те, кто жив, затаились на том берегу…» Протухшей реки, помним. «Что могу я один? Ничего не могу!» Логично, но в стае ты тоже ничего не мог, судя по тексту, товарищ вожак. «Отказали глаза, притупилось чутье… Где вы, волки, былое лесное зверье, Где же ты, желтоглазое племя мое?» Какой надрыв, прямо страшно! А на четыре строки выше указано прямо — волки затаились на том берегу. Вертолеты, которые взлетают с протухшей реки, перелететь за нее, как видно, не могут. Стая, в общем, убежала за реку тухлятину нюхать, вожак среди собак, а снег татуирован росписью — что они больше не волки.
«Охота на волков» с завывающими гитарами была сильней: завязка, кульминация, развязка, никаких татуировок, полетов в горизонт, горячих животов и прочих ужасов. Хотя там тоже были быстро бегающие челюсти. Ну а первая серия, как всегда, лучше второй.
* * *
Не буду дальше нервировать волками «волков» (в СССР все без исключения были волками, которые мечутся мимо флажков) и предлагаю насладится длиннющей песней, которая непонятно о чем. Видимо, о романтике, потому что иначе ее нельзя объяснить. Она вообще интересная претензиями, особенно звучащими из уст Владимира Высоцкого, прирожденного лидера и победителя. И называется скромно — «Я не успел». Причем перед нами такой текст, что в него лучше не вдумываться, а просто повторять, потому что, в принципе, в самом деле красиво и романтично, причем глупость от первого до последнего слова — страдать непонятно о чем, пропуская бурлящую сегодняшним днем жизнь мимо. Да ну. Хотя, кажется, есть такое понятие как тоска о том, чего не может быть — потому что все было в далеком прошлом или вообще никогда не было и не будет. Печаль о невидимом и ускользающем миге, например. Но поскольку определение тоски существует лишь в одной северной культуре, мы будем, признавая художественную ценность стихотворения, разбирать его по полочкам. Поехали.
«…К ногам упали тайны пирамид, К чертям пошли гусары и пираты…» Куда-куда тайны упали? Прям вот так все выяснили? Конечно нет. Гусары ушли в свое время, зато пираты в некоторых водах прямо-таки процветают, даже фильм сняли про пиратов двадцатого века. В общем, текст такой, что на каждую строку можно найти совершенно справедливое опровержение, и единственное, что непонятно — почему преуспевающий бард, актер и так далее сокрушается по временам, в которых его зарезали бы на большой дороге? Или он не сомневается, что резал бы сам? Почему он жалеет: «Спокойно обошлись без нашей помощи Все те, кто дело сделали мое, И по щекам отхлестанные сволочи Фалангами ушли в небытие…» Извини, родной, твое дело делали сволочи, заслужившие только удары по щетинам? А перед этим куплетом, чуть выше, вообще роскошный, где автор хочет влезть между ножнами и клинком и папирусный плот — последнюю надежду — разбивает в щепу. Тростник — в щепки, которые летят, когда рубят лес.
Про одры смертные тоже хорошо — снег, трава иль простыня, годится и госпиталь. ВВ жалеет о «заплаканных сестрах милосердия», которые обмоют не его, но забывает, что перед обмыванием могли быть гнойные раны, например, оторванные конечности, отсутствие обезболивающих и так далее.
«Иные жизнь закончили свою, Не осознав вины, не скинув платья(?), И, выкрикнув хвалу, а не проклятье (?), спокойно чашу выпили сию…» Снова чаша, опять проклятье — зачем его перед смертью выкрикивать? Зачем кого-то или что-то проклинать перед лицом вечности? И что плохого в спокойно выпитой чаше, которая суть аллегория личной судьбы?
«Другие знали, ведали и прочее, — Но все они на взлете, в нужный год Отплавали, отпели, отпророчили… Я не успел. Я прозевал свой взлет…» Если не замечать поэтических огрехов, которые проскальзывают при правильности формы и замечательной рифмовке (про смену размера как Бог на душу положит, путаницу с рифмами я молчу, это пустяки для гения), то мы видим страдания по свободе, когда можно было устраивать дуэли, быть сволочью, брать скалы, замерзать в ледоход на дикой далекой реке — в общем, быть брутальным самцом в самом широком смысле этого слова, бунтуя даже на смертном одре. Понятно, что если тебя обмывают не миловидные сестрички милосердия, то мир заслуживает лишь проклятья. В общем — не знаю, при всей образности текста, при всей его романтичной тоске по приключениям, флибустьерам и прочим джентльменам удачи, очень похоже на умелую актерскую игру в стихах.
Есть еще одна замечательная песня абсолютно в том же стиле — серьезная многозначительность, от которой хочется потрясать кулаками, рыдать, охватив голову, или бежать захватывать магазин в Поломах. А главное — вот веришь, что все, о чем пишет бард, плохо, даже отвратительно. Судите сами (а я, как обычно, буду скромно комментировать чуть в сторонке, чтобы не затоптали жирафы с антилопами).
«Песня конченного человека». Такого опытного, все познавшего уже, но абсолютно конченного, способного только на жалобу в тридцать три куплета. «Истома ящерицей ползает в костях» - брр, аж представить страшно. «И сердце с трезвой головой не на ножах» - перевожу с поэтического на человеческий: трезвый человек живет спокойно. Кроме того, у него не захватывает дух на скоростях и не леденеет кровь на виражах. Вообще-то говоря, скорость и виражи — занятие специфическое, не для каждого годится, так что и в этом я проблемы не вижу.
Один куплет перескочим и возьмемся за воду: «Не пью воды, чтоб стыли зубы, питьевой» - вы меня извините, но я так и не понял, что мне делать с этой информацией, несомненно ценной. Тем более, что в этих ваших интернетах «ледяную» заменили на «питьевую», наверняка это сделало поколение, выросшее на пластиковых бутылках в кулерах. И все-таки — как мне это воспринимать? Ну, не пьет ледяную, предпочитает теплую или даже вообще питьевую, а не из лужи, мне по этому поводу сочувствовать или даже страдать? Не могу, не вижу причины. Тем более, как все мы знаем, сегодня человек не пьет, а завтра раз — и запил, такую воду, что аж кости ломит вместе с ящерицей.
«И не событий, не людей не тороплю» - достойное уважения качество, всему свое время.
«Мой лук валяется со сгнившей тетивой, Все стрелы сломаны — я ими печь топлю…» Лук явно не нужен, раз тетива сгнила, а вот стрелами топить смысла нет — их слишком много понадобится. Опять же — сгнившая за ненадобностью тетива лука (люди имеют свойство меняться, сегодня одно, завтра другое, и это совершенно нормально, никому в голову не придет упрекать их за это) - не преступление и даже не повод давить на жалость.
«Не наступаю и не рвусь, а как-то так…» - замечательно, логическое продолжение качества, достойного уважения. «Не вдохновляет даже самый факт атак…» - простите, а кого этот факт вдохновляет?
«Я не хочу ни выяснять, ни изменять И не вязать и не развязывать узлы…» - логика повествования все-таки ставит в тупик. «Углы тупые можно и не огибать, Ведь после острых — это не углы…» Ага, и поэтому человек, которому ничего не интересно, трахается об них всем своим несчастным телом. Вот когда он всем телом бился об острые, то да, ловил непередаваемые ощущения, особенно когда выяснял и изменял.
«Любая нежность душу мне не бередит, И не внушит никто, и не разубедит…» - что такое любая нежность, я не знаю, но если ее внушают а потом разубеждают — может и ну ее? А вот сейчас будет прекрасно. «А если чужды всякой всячине мозги, То не предчувствия не жмут, ни сапоги…» Мозги, чуждые всякой всячине. Чуждые всякой всячине мозги. Поэтому не жмут сапоги. Я-то, дурак, считал, что сапоги жмут, потому что не по размеру. А все из-за мозгов, точнее, из-за всякой всячины, которая мозгам чужда. Не спрашивайте, я сам не понимаю, как это так. Дорогая, пожми мое предчувствие...
«Не ноют раны, да и шрамы не болят — На них наложены стерильные бинты!» - вот беда-то. Надо было, чтобы раны гнили, воняли, мухи, опарыши, гнойная хирургия - вот это мы любим? Кстати, зачем бинты накладывать на шрамы, даже если они болят — хотя шрамы как раз не болят вообще, в новой ткани нет иннервации. «И не волнуют, ни свербят, ни теребят Ни мысли, ни вопросы, ни мечты…» Так вот она какая, всякая всячина, из-за которой жмут сапоги!
«…в рост ли, в профиль слепит ли…» - не помню этой строчки на диске, в общем, она совершенно неудобоваримая, непроизносимая и вообще неудачная. Поэтому ВВ ее не исполнял, но дураки взяли и разместили из самых благих побуждений.
«Ни философский камень больше не ищу, Ни корень жизни — ведь уже нашли женьшень…» Он у нас не только в кольцевых мотогонках участвовал, но еще и философский камень искал, какой разноплановый дяденька. Вот насчет корня жизни затрудняюсь сказать, нашли его или нет, и заменит ли он женьшень, а может наоборот, но это уже виднее автору. И почему найденный женьшень мешает дальнейшим поискам пресловутого корня жизни? Или камня? Загадка на загадке.
Я бы назвал стихотворение так — песня пожилого бывшего истерика, у которого прекратилась выработка кортизола и он недоумевает, почему вдруг стал нормальным. Причем поскольку все эти присущие простому и неплохому гражданину проявления выставлены едва ли не как смертельные грехи, за которые не расплатишься, то и простой хороший гражданин оказывается непростым и неприличным. Тетива у него сгнила, стрелами печь топит — отопление ему включить лень, пижон. (Если что, то речь идет о лирическом герое, ни в коем случае не об авторе, хотя автор при внимательном рассмотрении тоже тот еще пижон был…) Его не теребят, а сам он не трепещет, и в разной там нежности пойди разубеди, особенно когда в мозгах от всякой всячины сапоги жмут.
Правда, в защиту Владимира Семеновича могу сказать, что, поскольку текст взят из интернета — скорее всего, обладающие изумительным вкусом и чувством меры владельцы порталов совали в публикацию все, что смогли найти, в том числе и удаленные из окончательной редакции варианты. А вот плохо это или хорошо, они не понимают и образованность свою показать не хочуть.
Вот еще прекрасный пример многозначительной песни (стихами этот коротенький, всего на двадцать один куплет текст язык назвать не поворачивается). Да не бойтесь — я не буду приводить и разбирать все двадцать куплетов, что вы! Я только самые вкусные. Об остальных вкратце — тонет мужик, уходит вглубь. С удивлением, мол, а зачем я тонуть взялся, чего мне на суше не хватало? Вот этими сомнениями песня и пропитана. В самом деле, советский человек на Таити (возможно, Гаити) жалуется на жизнь и высмеивает пороки. Вот у него подгорело, вот привык, даже отдохнуть нормально не может. Кроме того, в песне есть некоторые физические и биологические открытия, а также индивидуальные впечатления от ныряния на Гаити (возможно, Таити) — потому и дышит ВВ непривычно ртом.
«Спаслось и скрылось в глубине Все, что гналось и запрещалось — Дай Бог Я все же дотяну, Не дам им долго залежаться…» Лирический герой хочет не дать залежаться тому, что гналось и запрещалось. Наркотики, например, под запретом, торговля людьми, педофилия, насилие. Или что-то другое имелось в виду в такой-то песне и такой-то строчке?
«Я бросил нож — не нужен он, Там нет врагов, там все мы люди, Так каждый, кто вооружен, Нелеп и глуп, как вошь на блюде…» Это великий бард пишет про океан, где так или иначе вооружена каждая козявка и который являет пример всеобщего дружного пожирания — не ты, так тебя. Впрочем, художник так видит.
«Сравнюсь с тобой, подводный гриб, Забудем и чины, и ранги…» Даже вдумываться на хочу про «подводный гриб».
Потом нас радуют именно тем, что мы от поэзии и ждем — вечные вопросы, которые помогают нам быть умными, узнаваемые и родные сердцу. «Нептун, ныряльщик с бородой, Ответь и облегчи мне душу: Зачем простились мы с тобой, предпочитая влаге сушу?» Вот тут все хорошо — Нептун - не морской бог, а всего лишь ныряльщик, который должен знать, почему мы отказались от влаги(!). Душа тяжелая у лирического героя, а облегчать ее обязан Нептун, пожилой бородатый дайвер. В общем, быстро ответь товарищу, почему Колька сбрил усы. А заодно — зачем мы взяли дубины, повсюду (!) натыкали(!) лобных мест и так далее. Не хватает только модного последние десятилетия вопля: животные лучше нас!!! (Причем когда очередная истеричка кричит, что собачки-кошечки лучше нас, я говорю: хорошо, в знак уважения к вашим принципам я могу звать вас сукой. Вам это должно льстить. Почему-то они обижаются. То есть собаки лучше нас, но сукой меня звать не смей…)
«И я намеренно тону, Ору — спасите наши души! И если я не дотяну, Друзья мои, бегите с суши!» Первые две строки совершенно искренни — и тонет намеренно, и орет. А вот куда бежать-то с суши? Как это? «Назад — не к горю, не к беде…» Ух ты. Хорошо, но, боюсь, невыполнимо. «Назад и вглубь, но не ко гробу…» - тоже отличное предложение, но конкретней можно? Как от гроба убежать? «Назад, к прибежищу, к воде. Назад — в извечную утробу!» - вот уж объяснил так объяснил. Короче — вечная жизнь без горя, без беды в извечной утробе, и нужно-то всего ничего — чтобы местные жители приняли.
«Похлопал по плечу трепанг, Признав во мне свою породу…» Ну, блин. Если люди это слушали на серьезных щах, то я даже не знаю, что и сказать. Трепанг (морской огурец) — это иглокожее, если мне память не изменяет, такая пупырчатая колбаса, поедающая бентос. Если он похлопал по плечу — значит, кранты! Вот не надо было выпускать из глубины все, что гналось и запрещалось.
А вот кода, как ставшая уже привычной угроза — «Ушел один — в том нет беды, Но я приду по ваши души!» Утопну, но приду. Потому что больше никто не захотел тонуть и, простите, с трепангом обниматься.
«Мистерия хиппи». Как всегда у Высоцкого, с перехлестом, но всего лишь одна неудача — про пули из папули. Ну, слушайте.
«Немало выпустили пуль И кое-где и кое-кто Из наших дорогих папуль На всю катушку, на все сто…» Кое-где и кое-кто у нас порой — это понятно, но они еще и из дорогих папуль стреляют. Причем буквально в предыдущем куплете тоже хорошо: «нет ни колледжа, ни вуза, Нету крошек у папуль…» Крошек, я так понимаю, девиц, которые должны быть в колледже или вузе, не интересуют папули, из которых стреляют — хорошие, хорошие девочки. Или папули в современном смысле, «папики»? В таком случае крошки обиделись, видимо, что папули тискают краль вместо них. В перерывах между перестрелками. (Да я понял, что стреляли папули. Но тут видите, какое дело — могли стрелять они, но могли и из них. Колдун мог быть хитрец и злюка, а мог — хитрец из люка. Работа со словом требует внимательности.)
Перехлест, избыточность. Вот у нас «Мистерия хиппи» - сплошная истерика с восклицательными знаками, если знаки убрать — будет истерика без них. И потом, насколько я помню, хиппи — это такие нежные волосатые водоросли, колыхающиеся по течению и ни к какому насилию совершенно неспособные. Вот травку курить, трахаться как кролики и совать цветы в дула винтовок — это пожалуйста. У Высоцкого не хиппи, а какие-то бешеные, злобные анархисты, готовые голыми руками рвать папуль и мамуль просто от молодой дурной ярости.
А вот — просто сравните ради интереса — из того же «Нерва», песня о конце войны.
«Вот уже довоенные лампы горят вполнакала,
И из окон на пленных глазела Москва свысока...
А где-то солдат еще в сердце осколком толкало,
И где-то разведчикам надо добыть «языка»…
Никакой избыточности, никаких вопящих лозунгов — величественная, неимоверная усталость народа-победителя. Написана в 1977 году, за три года до смерти, и это одна из немногих работ, в которых Высоцкий достиг поэтических вершин - того самого пика, с которого не сойти без потери качества.
Кстати, создается впечатление, что истеричность многих текстов создана и используется Высоцким сознательно — чтобы слово поддерживало и усиливало манеру исполнения (ну да, веселый манер), и если удается оторваться от этого пресловутого манера, то чистый текст вызывает некоторое недоумение. Видимые косяки, огромные объемы, многозначительная банальщина, образы, которые далеко не всегда удачные — как всего этого можно не замечать? Да вот так. Не замечали и не замечают, тем более что сегодня, когда графоманский сель сносит литературу, а Высоцкого пытаются затащить в свои бездарные ряды все, кому не лень, это уже вообще не играет никакой роли. Более того, даже со всеми недоделками, шероховатостями и нелепицами тексты и песни Высоцкого волшебным образом становятся еще более недосягаемыми для тех, кто самовыражается так же ожесточенно, но совершенно бездарно.
Фактически, Высоцкий - маяк, сохранившейся с времен, когда страна была литературоцентричной, думающей, с хорошим вкусом и умением высказывать свои мысли. И он позволяет держать нужный курс.
Смешные песни
Если сказать, что семьдесят процентов славы Высоцкого приходится на так называемые юмористические песни — ни единой буквой не солжешь. Причем все эти шаржи, скетчи, басни, зарисовки (в общественном парижском туалете есть надписи на русском языке) появились еще в шестидесятых годах, когда неумелый парнишка пытался усмирить непокорные ему строку, но уже мог рассмешить публику байками про двух зеков или патриотическую нечисть (Ведьмы мы или не ведьмы? Патриотки или нет?), и дошли до самого его конца.
Вот именно их, как ни странно, и пели у костров в шестидесятых и даже в восьмидесятых (лично я слушал Кука в десяти разных компаниях). Но опять же — песни должны быть короткими, длинные песни, простите, запомнить просто тяжело. Кук как раз короток, незатейлив и забавен — хотели кока, а съели Кука. Вообще с этим Куком забавная история — когда на концерте в Торонто (запись из соседской коммуналки) он рассказывал с усмешкой, «что для того, чтобы стать лучше, надо съесть пару хороших людей, что мы часто и делаем в жизни», нет причин ему не верить. Поэт знает, что говорит. А вот начало песни еще более замечательное. Помните? «Не хватайтесь за чужие талии, Вырвавшись из рук своих подруг…» - уже этих строк достаточно, чтобы все мужское население страны приняло ВВ как своего. Хотя, конечно, непонятно, чем доедаемый аборигенами Кук заменит чужие талии, но не будем придираться.
Еще замечательная песня (хотя один куплет из нее можно выкинуть без потери качества, как обычно) - про агента 007 . Высоцкий жил в те прекрасные времена, когда Америка казалось оазисом свободы и раем для энергичных людей. Ну да ладно — хорошо, что у нас глаза открылись, хотя и поздно. Теперь в песне, как обычно, короткие припевы смешнее и удачней основных куплетов.
«Да посудите сами -
На проводах в ЮСА
Все хиппи с волосами
Побрили волоса…» - страшная, отчаянная жертва своему кумиру, если вдуматься. Но при этом:
«С него сорвали свитер,
Отгрызли вмиг часы
И растащили плиты
Со взлетной полосы…»
И это понятно, ведь на такие подвиги способен только супермен (тьфу три раза).
«То ходит в чьей-то шкуре,
То в пепельнице спит,
То вдруг на абажуре
Кого-то соблазнит…»
Чего вы смеетесь? А, да, смешно. Для того времени. Но оказалось, что американский кинематограф, ублажающий самые низменные человеческие инстинкты, к таким вещам относится серьезно. Что, нельзя на абажуре соблазнить? Можно, если внизу тигры ходят или крокодилы летают. В пепельнице нельзя спать? Можно, уютно, пепел мягкий и теплый. То есть то, что ВВ высмеивал, для Голливуда - обычной сюжетный ход, ничего особенного.
Вот дальше ненужный куплет: «Вдруг кто-то шасть на газике к агенту И киноленту вместо документу...» - ну что за чушь! Его же не узнали вообще. «Швейцар его за ворот — Решил открыться он — «07 я». — «Вам межгород? Так надо взять талон…» Да, и в интернет-варианте очень трогательная замена «киношестерок» на «кинорежиссеры». Нет, ребята, я слышал эту песню не раз и даже не два, речь идет именно о шестерках, прислуге, помощниках режиссера и так далее.
Вообще, конечно, интересно исследовать отрицательные коннотации в текстах барда. Ну, например, «стрекозы» могли взлететь с замерзшей реки — но взлетают они с протухшей. В церкви мог быть, например, «злата полумрак», но мы слышим про смрад. Вдумайтесь в это слово — «смрад». Это тем более удивительно, что Высоцкий владеет искусством перевоплощения как никто.
Вообще, судя по некоторым намекам, наш гений Владимир Семенович был весьма злопамятным — например, школу-студию МХАТ, которую он окончил, он упоминает в текстах два раза. Немного, но зато как. Первый — в песне «У нее все свое»; сказано там шутливо, но вполне уничижительно — и сам, как любитель, играю во МХАТе. Одним словом, сравнял легендарный театр и подвальную студию. А второй раз - «даже вспомнить неприлично, чем предстал театр МХАТ». Там, правда, такая была микропленка, что ГУМ выглядел маленькой избенкой, так что насмешку над МХАТом можно и не заметить, но мне кажется, что не зря театр стал чем-то таким, что даже вспомнить неприлично.
Вот, кстати, про мистера Пека (или Бека) — чудо что такое, а не песня. Добрая, смешная, без зла, которое у ВВ постоянно прорывается, кажется, само по себе, автоматически. Помните: «Вечно в кожаных перчатках, чтоб не делать отпечатков…», представлял он в черном цвете все, «что ценим мы и любим, чем гордится коллектив…», «Епифан казался жадным, хитрым, умным, плотоядным, Меры в женщинах и пиве он не знал и не хотел…», «Так случится может с каждым, если пьян и мягкотел», «Будут деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин… Враг не ведал, дурачина, - тот, кому все поручил он, Был чекист, майор разведки и прекрасный семьянин…», «…даже он пострижен и посажен». Это просто цитаты — знатокам нетрудно продолжить, новичкам нетрудно найти и улыбнутся, а мне приятно вспомнить.
Пародии
Было бы странно, если личность такого масштаба — даже ненавистники Высоцкого его масштаб отрицать не могут, они его лишь преуменьшают — не вызывала раздражения. А где раздражение, там и пародии. На самом деле в пародии ничего страшного нет, это, можно сказать, знак признания публики, к ним надо относиться уважительно и с юмором, какие бы они ни были.
Про соплеменника Высоцкого Городницкого писали, пародируя его «Деревянные города» - где мостовые скрипят, как Городницкий. А обыгрывая другую песню, «Перекаты»: «И только камни, и только камни Бегут по мочеточнику».
Пародии — это нормально и естественно, иногда смешно, иногда не очень, но относиться к ним нужно с уважением; повторяю: пародия — это полное признание.
В отношении Высоцкого самая известная пародия Аркадия Хайта, которую в Театре сатиры исполнил Хазанов прямо со всей отвагой со сцены. Со всей отвагой — потому что сплетни о Высоцком можно было распускать сколько угодно, но вот высмеивать его на театральных подмостках не позволялось никому. Пародия грубовата, но, судя по истерике Высоцкого, попала в оба яблочка сразу. Текст приводить не буду, его просто найти, но вот триггерные точки можно обозначить — и они не только «про жену, которая загнивает в Париже» а, скорее, про «озлобленную черепаху». Немного непонятно, чем руководствовался Хайт, одаривая Тортиллу голосом Высоцкого — не одной же оригинальностью, может быть, способностью черепахи прятать голову в панцирь в случае опасности? Высоцкому больше подошел бы образ профессора кукольных наук Карабаса Барабаса, который управляет своими куклами, пардон, слушателями,. Или Дуремара, который ловит в мутной водичке весьма дорогих пиявок… страшно подумать, какой была бы реакция барда в этом случае.
Итак, озлобленная черепаха. Именно озлобленная. В вину Высоцкому его ненавистниками ставится именно что злость, которая так и хлещет из некоторых его песен. Я уже говорил про то, что автор отдавал предпочтение сильным словам с негативной окраской, хотя он прекрасно умел писать и по-другому. Но злоба — пусть даже как очередная роль или игра на публику — порою хлещет в каждой строчке его песен, даже без прямого упоминания самого слова «злость», но есть и с использованием его. «Кто-то, злой и умелый, веселясь, наугад» и так далее. Роль «озлобленной черепахи» - до чего же унизительно это звучит. Озлобленный волк, озлобленный пес, даже озлобленный аллигатор, думаю, не вызвали бы такого взрыва, как озлобленная черепаха, которая мстит людям за гребенки, наделанные из мамы. Весьма вольное трактование сказки, но ей не привыкать. Там даже ужи в глотку к бульдогам ныряли, поскольку были старые и подвига не боялись. Очень тошнотворная картинка на самом деле. Так что озлобленная черепаха — вполне себе находка пародиста.
А вот что взбесило Высоцкого больше — его загнивание в болоте или загнивание жены в Париже — о том история умалчивает. Но рассвирепел он знатно, на трех концертах в Дубне во время чёса он с гневом рассказывал про эту пародию. Поклонники тут же вооружилась лопатами и ломами и побежали крушить Театр сатиры с Кулинарным техникумом заодно. Сообразив, что так можно легко себе пришить статью о порче государственного имущества, а дальше подтянутся измена гербу и Отчизне, бард самых горячих поклонников остудил и лопаты с ломами отобрал.
Позже Владимир Семенович, конечно, сообразил, что реакция не соизмерима с причиной, и в пародии нет вообще ничего крамольного — ну, разве что загнивающий Париж, так сам ВВ называл его задворками Европы. Потом, когда уже насытился капиталистическим раем и начал вострить лыжи в саму Америку, потрясенный ее небоскребами, неграми в метро и, конечно, бассейнами в каждой квартире, особенно на Брайтон — бич. Но ненависть палила голову, такого преступления, как пародию на самого себя, как оскорбления волка черепахой он простить не смог бы никому. Ладно Дольский — назвал его Орфеем, не то чтобы очень, но для сельской местности сойдет. Но черепахой!!
- Говоришь, они называли меня черепахой?
- Да, черепахой, и еще червяком, земляным червяком!!!
- Говоришь, они называли меня червяком?
- И черепахой, озлобленной черепахой!!!!
Не выдержал бард такого глумления над своим образом борца с системой и накатал ответную пародию. Ну, что тут скажешь. Это самый слабый из слабых стихов позднего периода творчества. Это позор и деградация в каждой строке. Хотя до сих пор знатоки с лопатами и ломами кричат обратное и готовы сокрушить любой театр и техникум. Да, собственно, что тут говорить — вот пародия на пародию.
Пародии делает он под тебя,
О будущем бредя, о прошлом скорбя,
С улыбкой поет непременно, (кто поёт? Хазанов?-К.У.)
А кажется, будто поёт — под себя —
И делает одновременно…
Видимо, ВВ не зря съездил уже в Америку — появились отголоски юмора ниже пояса.
Про росы, про плесы, про медкупоросы (???),
Там — осыпи, осы, морозы, торосы,
И сосны, и СОСы, и соски, и косы,
Усы, эскимосы и злобные боссы…
Это вообще что? Как этот густо насыщенный аллитерациями бред воспринимать?
А в Подольске — раздолье,
Ив Монтан он — и только!
Есть ведь горькая доля,
А есть горькая долька…
Опять же рекомендую желающим найти полный текст этого, простите, непотребства.
А мне хочется долго и смачно ругаться — и на ответ ВВ, и на тех чудил, кто это вытащил, разместил и опозорил автора. Это, как сегодня говорят, графоманское дно, даже ниже дна, это недостойно быть даже черновиком, разве что пьяным бредом. Этот текст надо либо переделывать полностью, либо выбрасывать, потому что пародия Хайта на его фоне — литературная вершина. Кстати, совершенно непонятно, почему этот черновик считается ответом на пародию — где здесь ответ? Еще дальше, чем сама пародия. Этот черновик может быть посвящен какому-нибудь певцу, но явно не Хазанову с Хайтом. Тем не менее в этих ваших интернетах везде написано — ответ ВВ на пародию ГХ.
Дольский, который написал более талантливую пародию, удостоился удаленного похлопывания по плечу и снисходительного: «У вас там есть какой-то Дольский? Передайте ему, что он сволочь». Конечно, Дольский потом пошел вприсядку, хлопая себя по ляжкам — меня Высоцкий сволочью назвал! Жизнь не зря прожита. Вот так, надо было называть ВВ не черепахой, а Орфеем. Пустячок, а какую роль сыграл в отношениях!
Весьма интересно, что нехватку своей популярности в интервью — а интервью на телевидении, причем их, а не на нашем, тоже хватало — Высоцкий объясняет просто. Мол, нет у нас такой линии, чтобы автор сам писал стихи и музыку. Привыкли, что у одной песни три автора. Один пишет плохие слова — на тебе сошелся клином белый свет — другой плохую музыку, а третий исполняет. Кобзон, например. Так вот, когда одни человек все это делает, это непривычно, хотя в других странах такое явление распространено.
Я чуть было не заплакал от умиления — в самом деле, в других странах распространено, а у нас? Сотни бородатых дядек в растянутых грубых свитерах, с ними курносых крошек, готовых на поцелуй за три аккорда, за десять — потискаться, а за песню любого качества скромно удалиться в ближайшую палатку — куда они все делись? Как же запах тайги? От злой тоски не матерись? Маленький гном? Перекаты? Карлик-органист? Дядя сиротка? Солнышко лесное, в конце концов? Позднее катанье, синий троллейбус, ваше величество женщина? Комиссарррррррры в пыльных шлемах?! Вот так, во всех странах есть, а у нас, оказывается, нет. При том что на концертах для своей аудитории Высоцкий проявлял некоторую осведомленность об авторской песне, правда, умалчивая об ее лидерах, кроме Окуджавы и Визбора. Чужим не стоит знать, что кто-то еще кроме ВВ пишет и исполняет, а свои и так в курсе.
Удивительно, но ВВ повторяется только в концертах, перед публикой, в интервью он всегда разный. Не писал песен о войне — говорит в Америке. Не существует в России авторской песни, а в других странах полно — говорит в Переделкино какому-то плохо говорящему иностранному корреспонденту. Но вот концерты всегда одинаковые, разнятся только песни — они обычно либо свеженаписанные, либо всем известные и всеми любимые шлягеры, которые самому автору давно уже навязли в зубах. А вот разговоры с публикой всегда примерно одни и те же — шутки, просьба не хлопать: «Я понимаю, что раз актер отрабатывает на сцене, то пусть и зритель работает (аплодисменты), ну не надо меня поощрять (аплодисменты), я не для этого сюда пришел (бурные аплодисменты, переходящие в овации), это не концерт, концерт — это когда пришел-ушел, да еще и покобенился (аплодисменты)». Ну и еще разговоры про то, что песни должны входить не только в уши, но и в души, что все пошло с Большого Каретного, что там были друзья, для которых все и писалось (перечисление — поименно — друзей), что это не песни, а стихи, положенные на ритмическую основу, я не певец (тут шутка про пропитой голос, который сейчас зовут уважительно — с трещинкой), что все песни от первого лица, хотя сам он никогда… Поразительно — в ранних записях, в первом и последнем выступлении на ТВ в «Кинопанораме» Высоцкий говорит примерно одно и то же. Поразительно — насколько скучно читать воспоминания сослуживцев, настолько же неинтересно слушать разговоры между песнями, потому что они тоже одни и те же.
Правда, иногда во время интервью, которых было более чем достаточно, Высоцкого несло, и он начинал вдруг многословно и подробно рассказывать о спектаклях — к слову, рассказывал он весьма интересно, про ездящий по сцене занавес, про билеты на штыках, про то, про это. У него в самом деле горели глаза при описании эти театральных чудачеств — правда, тогда он был еще относительно молод и не пресыщен славой. Более того, каждый интервьюер обязательно спрашивал про «протестные» песни, на что Высоцкий, как та озлобленная черепаха из пародии, с ухмылочкой прятал голову и говорил, что нет никакого такого особенного протеста, просто он выступает от лица людей в критических ситуациях, которые воюют, тонут, падают со скал, от лица самолета и волка, а уж как слушатель смог интерпретировать его стихи, которые являются ассоциацией, а не ретроспекцией — его лично дело. Автор не виноват.
Ну да, не виноват. Та же самая бардовская среда, которой для иностранного корреспондента в России не существовало, дала миру Галича, прямого, откровенного, талантливого борца с системой. По масштабу дарования ничуть не уступавшего Владимиру Семеновичу — но уступавшего, причем катастрофически, в умении подать материал. Галич — прямолинеен и грубоват, несмотря на художественную силу стихов. Высоцкий — груб, зол, но при этом витиеват и уклончив. Галич бунтовал против Сталина и системы. Высоцкий — против всего и ничего конкретного. Галич был борцом, Высоцкий — аллюзионистом. Хорошее слово, не правда ли? Бунтовал с помощью аллюзий, которые, как известно, могут завести далеко, и не всегда в нужную сторону. И, как следствие неправильной линии поведения — Галич известен только стареющим любителям авторской песни, Высоцкий успешно продолжает завоевывать умы и сердца спустя половину века после смерти. Причем песни на злобу советского дня постепенно уходят в небытие — они просто неинтересны вне контекста. То есть они есть, они существуют, их легко найти, как и все, что написал Владимир Семенович, все оцифровано и в свободном доступе — но никаких эмоций они не вызывают. Точнее — тех, на которые рассчитывал Высоцкий, эмоции бунта и протеста через смех, издевку и глумление, отличающиеся мастерством. Да таким, что герои песен, какими бы отталкивающими жлобами и маргиналами они не были, вызывают если не симпатию, то улыбку. Даже конченные алкаши Зина с Ваней кажутся родными, а родных, как известно, надо любить со всеми их недостатками. Вроде бы бунт — а вроде и нет.
И даже самые «бунтарские» песни не имеют адресата — если зло, то условное, если враг — то расплывчатый. Если события - то такие, которые могут быть истолкованы двояко. Как те же самые хиппи — могут быть представлены как бунтующие против капитализма, а могут — и как против социализма, кричащие лозунги позволяют повернуть их и в ту, и в другую сторону.
Кстати, мощная и смелая подача Владимира Семеновича видна в тех самых «пулях из папуль». Незнающие люди никогда не догадаются, что это камушек в огород отца — Семена Владимировича Высоцкого, который был вполне лояльным к власти военным. Конечно, он выпустил немало пуль, но при этом (родной-то отец) именуется «кое-где и кое-кто».
Или, допустим, отвратительная (во всех смыслах, могла быть написанной очень озлобленной черепахой) песня про Дом. Задумывалась как продолжение погони, где Высоцкий кокетливо шевелит кнутом, и также участвуют излюбленные герои поэта — волки и кони. Да, и еще тощий гриф, здесь он стервятник, но мы-то помним. А вот дальше ВВ делает все, чтобы внушить читателю отвращение:
В дом заходишь как
Все равно в кабак,
А народишко —
Каждый третий – враг.
Своротят скулу,
Гость непрошенный!
Образа в углу —
И те перекошены.
И затеялся смутный, чудной разговор,
Кто-то песню орал и гитару терзал,
И припадочный малый, придурок и вор,
Мне тайком из-под скатерти нож показал…
…Двери настежь у вас, а душа взаперти,
Кто хозяином здесь? — напоил бы вином.
А в ответ мне: «Видеть, был ты долго в пути,
И людей позабыл — мы давно так живем.
Траву кушаем,
Век на щавеле,
Скисли душами,
Опрыщавели,
Да еще вином
Много тешились,
Разоряли дом,
Дрались, вешались…
…О таких домах
Не слыхали мы,
Долго жить впотьмах
Привыкали мы.
Испокону мы –
В зле да в шепоте,
Под иконами
В черной копоти…
Тут, конечно, протест такой протест — но явная отсылка к дореволюционным временам через закопченные иконы. Но можно кинуть параллель и в царское время, и даже в Смутное - а вот в СССР нельзя, это другое. В Союзе, может, и такой же сволочной народ, но вот иконы по углам не приветствуются. Но народ слушал и хватался за голову — до чего же довели страну большевики! Никому в голову не приходит, что страну развалил не Высоцкий, а трава. Нет, не та трава, не полевая, а эта, которая гнется. «Травы-травы-травы не успели от росы серебряной согнуться, И такие нежные напевы отчего-то прямо в сердце льются…» Понимаете? Серебряная роса — о, это да. Согнула травы, заковала в кандалы, а они даже не успели, хотя хотели!!! И нежные напевы — это каким садистическим удовольствием надо обладать, чтобы мучить нежными напевами согнутые от кабалы травы!!! Петь рабам!!! Дальше еще страшнее: «К милой подойду я, Глаз поднять не смея, И от поцелуя, и от поцелуя Словно захмелею…» Милая — это КПСС, ежу понятно, почему он, бедняга, не смеет глаза поднять. Сразу посадят и расстреляют. Поэтому от иудиного поцелуя всего лишь просто хмелеет — зато живой осталась. От иудиного поцелуя распяли, говорите? Вот, советская власть даже иудин поцелуй извратила!!! Вместо того чтобы горевать, бедный трав хмелеет!!! До чего страну довели, гады!!!
В ключе такой логики Высоцкий был окружен борцами с системой — Лещенко, Кобзон, Магомаев, Зыкина — все боролись с властью. Но не так талантливо, а в меру своих скромных сил. В самом деле — приверженцы развала старинной часовни (простите, а часовню тоже я развалил?) находят доказательства там, где их может обнаружить только нездоровое воспаленное воображение. «Нет, живет она, стоны глуша, Изо всех своих ран, из отдушин, Ведь земля — это наша душа, Сапогами не вытоптать душу…» Что тут крамольного? Конечно, сапоги советского солдата, которые топчут свободную землю.
Извините, но глупость таких расшифровщиков зашкаливает, причем одни Высоцкого ругают за развал Союза, другие хвалят, третьи ругают и хвалят одновременно. То, что он умер за шесть лет до начала перестройки, никого не смущает, им надо создавать и укреплять легенды.
Давайте продолжим разбирать песни последних лет — тем более, что у них-то и была огромная аудитория, песни разбегались по стране, как круги на воде, буквально за недели — и Высоцкий перешел от великой лаконичности своих первых песен к бредовой размашистости последних. Он уже был своим среди элиты, в том числе и литературной, но тяготел больше к эстрадной поэзии, нежели к поэзии как таковой, которая требует некоторой тишины. И даже интимности, потому что между читателем и книгой нет никого — ни микрофона, ни сцены, ни аплодирующих соседей. Только читатель, текст и безмолвие, моя немая тишина, которая помогает глубже понять строки.
Но ведь у нас нечто особенное — и приходится разбираться именно с этим. Возьмем «Горизонт». Как цель, потому что именно так и сделал Высоцкий.
«Горизонт»
Загадки начинаются с первой строки: «Чтоб не было следов, повсюду подмели…» — хорошо, пусть будет так, но, как и во многих других текстах, я не знаю, что мне делать с этой информацией. Ну ладно, будем считать, что для рифмы, тем более, что дальше еще интересней: «Ругайте же меня, позорьте и трезвоньте. Мой финиш — горизонт, а лента — край земли. Я должен первым быть на горизонте…» Просто восторг, полная палитра от требований мазохиста до детских притязаний.
«Я без разрыва рта и дня не протяну,
А те, кто против — ну ка, рыла, встаньте!!
Я в сумерках рычу, я украду луну —
А вы, тряпьё, хоть медный грош достаньте!!»*
Ну и так далее — что догнать горизонт, что достать Луну - вещи заведомо невыполнимые, даже с рычащей аллитерацией. Ее-то как раз добиться и не трудно.
«Условия пари одобрили не все,
И руки разбивали неохотно.
Условье таково — чтоб ехать по шоссе,
И только по шоссе, бесповоротно…»
Вообще они странные люди, эти не все — что за пари? Что он будет первым на горизонте? Не будет. А может, будет. Вернется и скажет — был, а вот вас почему там не было? Кроме того, бесповоротно ехать по шоссе можно только до первого поворота, это понятно. Или смысл другой — бесповоротно ехать со всеми поворотами?
«…Но то и дело тень перед мотором — то черный кот, То кто-то в чем-то черном…» Не будем вдумываться, ну его, черные коты и люди пересекают ему дорогу, тоже экстремалы те еще.
«Я знаю, мне не раз в колеса палки ткнут…» - хотел бы я посмотреть на того идиота, который гоночному автомобилю будет палки в колеса тыкать. «Догадываюсь, в чем и как меня обманут…» - это хорошо, а вот мы не догадываемся.
«Я знаю, где мой бег с ухмылкой пресекут И где через дорогу трос натянут…» Бег. Так. Вспоминается «Ну, погоди!», где Волк бежал в гоночной машине. Ни фига, ребятушки, все-таки мы не бежим, а едем - «…На этих скоростях Песчинка обретает силу пули…» Хорошо, что тут скажешь? Но вот дальше… «И я сжимаю руль до судорог в кистях — Успеть, пока болты не затянули!» Всё очень сложно. Литературный герой так торопиться в горизонт, так знает, где и кто будет тыкать палки в колеса, что не хочет, чтобы ему затягивали болты. Весьма логично.
«Наматываю мили на кардан, И еду вертикально к проводам. Закручиваю гайки. Побыстрее! Не то поднимут трос, как раз где шея…» Круто. Мне нравится. Главное — не вдумываться и не представлять, а отдаться напору этого рыка, этого хрипа, громобойно-площадного баса (ай да Дольский). Причем первые две строчки вопросов не вызывают — наматывает мили на кардан (Мотаю километры на кардан — почему мили?), едет параллельно проводам (а не вертикально, хотя потом поедет и вертикально тоже). Но как он при этом закручивает гайки побыстрее, и как закрученные гайки помешают поднять трос — там, где шея? Гайки держат трос? Допустим, и при чем тут езда? А в предыдущем куплете — успеть, пока болты не затянули. Ну, в принципе, болт - это не гайка, болт должен болтаться, а вот гайка — закручиваться. Притом, что это не езда, а ёрзанье, а впереди еще много всего.
«И плавится асфальт, протекторы кипят, Под ложечкой сосет от близости развязки…» Хорошо, даже отлично. А вот дальше: «Я голой грудью рву натянутый канат — Я жив, снимите черные повязки!» Канат, он же трос, поднят там, где шея, причем болты так и не затянуты а песчинка обретает скорость пули — и литературный герой на скорости пули рвет голой грудью… а, то есть увидел канат, приподнялся, чтобы головы не лишиться, и голой грудью его. Голой грудью. Левой.
Конечно, можно вспомнить спектакль, где его кидают с цепи на цепь, но цепи-то там были, а вот машина, бесповоротное шоссе, болты, гайки, палки в колесах — нет. Да, и вот эти странные, которые пари не одобрили, оказывается, были в черных повязках — жаль, автор не указал, на глазах или рукавах. Видимо они и сновали перед мотором… вместе с черным котом.
«Кто вынудил меня на жесткое пари
Нечистоплотен в споре и расчетах.
Азарт меня пьянит, но, что ни говори,
Я торможу на скользких поворотах!»
Кто вынудил его — кто не одобрил пари и неохотно разбивал руки? Дурачки — они бы выиграли, на горизонт лихой водитель не попал, и на поворотах тормозит. А условия были — ехать бесповоротно.
«Вы только проигравших урезоньте, Когда я появлюсь на горизонте!» Вот опять финт ушами — то он хвалится, что достигнет горизонта, но оказывается, на горизонте он должен появиться. То есть не достичь, а выехать, что вполне возможно. Какой извилистый ум, конечно, те, кто с ним спорили, рассердились.
Дальше вновь начинается невнятное кокетство: «Мой финиш — горизонт — по-прежнему далек. Я ленту не порвал, но я покончил с тросом. Канат не пересек мой шейный позвонок, Но из кустов стреляют по колесам…» Маньяки какие-то. Трос, он же канат, он же веревка был порван голой грудью Высоцкого. Лента не порвана, потому что ее нет, потому что нет горизонта. Толку стрелять по колесам? Канаты он рвет, гайки то закручивает, то не дает затягивать, то едет бесповоротно, то на скользких поворотах тормозит.
«Меня ведь не рубли на гонку завели…» - они, они, рублики. «Меня просили — миг не проворонь ты! Узнай, а есть предел там, на краю Земли? И можно ли раздвинуть горизонты?» Раздвинуть нельзя, а вот сходу промахнуть можно, только если не дать влепить себе пулю в скат. Тоже не очень понятно, как можно помешать влепить пулю в скат, хотя, если он трос на ходу голой грудью… наверное, выскочил из машины, выдрал автоматы, настучал по сусалам, догнал машину, прыгнул и дальше в горизонт, рвать край земли как ленту.
«Мы вращаем Землю»
Тоже вполне расхожая военная песня, вся из себя оригинальная, нестандартная и осмысленная. Начало масштабное, аж захватывает дух без всякого ёрничества: «…Обратно ее закрутил наш комбат, Оттолкнувшись ногой от Урала…» Мне в самом деле очень нравятся эти строчки, и хотелось бы, чтобы масштаб повествования сохранился. Но дальше начинаются проблемы: «Мы не мерим Землю шагами, Понапрасну цветы теребя, Мы толкаем ее сапогами От себя, от себя…» Я так и не понял, почему шагами нельзя землю мерить, но можно толкать. Стоят девчонки, стоят в сторонке, платочки в руках теребя… И солдаты, вместо того чтобы раскручивать земной шар, теребят цветы. У слова «теребят» есть еще и другие смыслы, многие — не очень приличные. Более того, как скоро выяснится, они именно не меряют Землю шагами, и именно что толкают ее сапогами.
«И от ветра с Востока пригнулись стога, Жмется к скалам отара, Ось земную мы сдвинули без рычага, Изменив направленье удара…» - мощно, что тут скажешь.
«Не пугайтесь, когда не на месте закат. Судный день — это сказки для старших. Просто Землю вращают, куда захотят, Наши сменные роты на марше…» Масштаб и величие описываемых событий после теребоньканья цветочков вроде бы вернулись в песню, да? Сменные роты на марше вращают Землю своими сапогами. Нет, я не повторяюсь, я заостряю внимание, потому что вся вторая часть песни идет ползком. Роты на марше ползут — зато как ползут! Куда хотят — туда и ползут.
«Мы ползем, бугорки обнимаем, Кочки тискаем зло, не любя, И коленями Землю толкаем - От себя, от себя…» Теребят цветы, тискают кочки, обнимают бугорки.
«Здесь никто не нашел, даже если б хотел, Руки кверху поднявших. Всем живым ощутимая польза от тел: Как прикрытье используем павших…» Руки не поднимают, потому что прячутся за трупами — в самом деле, ощутимая польза. А не было бы трупов — подняли бы руки? Как по мне - очень сомнительная строчка.
«Я ступни свои сзади оставил, Мимоходом по мертвым скорбя, Шар земной я вращаю локтями...» Оторвало ноги? Оставил ступни и пополз на локтях? Причем мимоходом скорбя… Не вдумываться, главное — не вдумываться… человек оставляет ступни и, шагая на локтях, мимоходом скорбит по мертвым. Брр, какой жуткий сюр.
«Кто-то встал в полный рост и, отвесив поклон(?), Принял пулю на вдохе…» Простите, в чем смысл встать, поклониться и быть убитым? А, в поклоне и смерти? Мощно и логично, абсолютно по-военному.
«Животом - по грязи, дышим смрадом болот, Но глаза закрываем на запах…» - вот оно, наконец-то, а то Высоцкий - какой-то не Высоцкий. Грязь, смрад - все, что мы любим.
«Руки, ноги - не месте ли, нет ли?» - нет, ступни оставлены сзади. «Землю тянем зубами за стебли…». Вы меня извините, но это самое странное описание наступления, которое я читал. Начинается за здравие, как говориться, а кончается за упокой — сначала ногой от Урала отталкивается, потом ползет, как сытая вошь по… И ни одного выстрела в сторону врага.
Кстати, вот еще раз слово «зло», когда тискают не любя кочки. В самом деле, зло — такой же любимый персонаж, или понятие, Владимира Семеновича, как волки, кони, сломанный хребет, слизь и смрад.
А вообще, если оставить военный антураж, которого в песне на целых два куплета, потом сплошные поползновения, и взять более широко и абстрактно, то буквально через пять-семь лет после смерти ВВ вся страна именно что поползет на брюхе на Запад. Забыв и про Уральские горы, и про сменные роты на марше, да так поползет, что навсегда потеряет целые поколения.
Я вот не могу гулять по Москве, особенно по центру — как ни хожу, где ни шляюсь, все равно попадаю на Хитровку. Высоцкий, о чем бы не пел, все равно появится либо зло, либо смрад, либо слизь, а иногда все вместе. Возможно, права была девочка Оксанка, рассказывая, что ВВ часами смотрел телевизор, а когда она спрашивала, зачем тебе это, Володя? — отвечал: я ненавистью накачиваюсь. Возможно, возможно. Но ненависть выливалась в странные произведения, которые можно было назвать баснями, можно — шутками, а можно и поклепом. Причем суть поклепа сегодня уже не ясна, как в случае с папулями.
Но если в «Мистерии хиппи» дело семейное, и Семен Владимирович, познакомившись с живой «Колдуньей», сменил гнев на милость, а песня с намеками на него не сильно популярная сегодня, то есть баллады, которые посвящены вечным темам.
«Притча о Правде и Лжи»
Говорю сразу — я эту песню люблю нежно и даже трепетно, что, конечно, не помешает построчному разбору. И потом, после него, тоже буду продолжать любить — потому что песни любят не за смысл, а за все вместе.
«Нежная Правда в красивых одеждах ходила, Принарядившись для сирых, блаженных, калек». Она, допустим, нежная и в красивых одеждах, но Правда ли это? Кумир нашего кумира говорил по-другому: «Тьмы низких истин нам дороже Нас возвышающий обман…» Потому что правда обычно нелицеприятна, а малейшее отклонение делает ее ложью. И народишко у Высоцкого, как обычно, — калеки, сирые и блаженные, придурки и воры с ножом под скатертью.
«Грубая Ложь эту Правду к себе заманила, — Мол, оставайся как ты у меня на ночлег…» Правда, значит, бичиха. Во времена Высоцкого понятия «бомж» (без определенного места жительства) не было, поскольку каждый имел жилплощадь, а вот «бич» (бывший интеллигентный человек) было.
«И легковерная Правда спокойно уснула, Слюни пустила и разулыбалась по сне. Хитрая Ложь на себя одеяло стянула, В Правду впилась и осталась довольна вполне…» Все-таки не может Владимир Семенович без слюней и прочих физиологизмов. Иногда я с ужасом представляю, куда бы он скатился, доживи до проклятой перестройки, которой так хотел. В СССР он зарабатывал тысячи, на распаде бы заработал миллиарды — но скорее всего, ринулся бы в тошнотворную прямоту, которой ему при жизни не хватало.
«И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью…» - просто великолепно, хотя и грубо. «Баба как баба, и что ее ради радеть?» Именно. Баба как баба. Есть съемка, как Высоцкий исполняет очередную балладу к «Бегству мистера Мак Кинли». Так вот, он там использует девку вместо подставки. На спине листы с текстами (причем даже приколотые, он спрашивал про булавку), а в руках у девки тоже. Она сидит согнувшись, иногда, по пинку, подает новые листки — служит мебелью и при этом смотрит преданной псиной. Ладно, не пинки, а легкое напоминание, что пора новый лист дать, а взгляд там у девки действительно — сучий, ласковый, покорный. Причем рядом пюпитры, барабаны, все как положено — но лучше все-таки девка, кто бы спорил. Ради баб радеть не стоит, вот ради «звезды» в лапах, особенно французской, можно наизнанку вывернуться.
«Разницы нет никакой между Правдой и Ложью, Если, конечно, и ту, и другую раздеть…» Иногда заявления Высоцкого загоняют в угол и тупик. Раздевай, не раздевай — разница есть. Правда, к Правде и Лжи надо было присоединить еще и Истину, потому что обе подружки слишком зависят от взглядов конкретного индивида. Помните картинку? Цилиндр, освещаемый с торца дает круглую тень — это правда. Освещаемый сбоку, дает прямоугольную тень — это тоже правда. Для части зрителей и круглая, и прямоугольная тень — вранье, потому что они видят с иного ракурса. Но вообще-то это цилиндр. Или еще один пример : слон, которого ощупывают слепые и описывают по-своему — веревка, колонна, стена, кусок ткани, полированное дерево.
«Деньги взяла, и часы, и еще — документы, Сплюнула, грязно ругнулась и вон подалась…» Опять слюна, снова грязь.
«Кто-то уже, раздобыв где-то синюю сажу, Вымазал чистую Правду, а так – ничего…» Ага, заметили — сажа не может быть синей. Более того, она не может быть никакой другой — только насыщенно черной. Черная сажа все равно что масло масляное. Любопытно иное — вот лежит себе спящая, беспомощная голая девка. Простите, бери и пользуйся, так нет, находится любитель, бежит за сажей и мажет ее зачем-то. В плохом варианте, которые ВВ, к счастью, убрал, мазали поверх сажи еще и глиной - да, на Руси мазали, но не Правду, а ворота, и не сажей, а дегтем, то есть и с помазанием у ВВ проблемы — хочется намазать, но как-то все не к месту.
Дальше Владимир Семенович живописует ужасы, которые пережила бедная Правда — болела, нуждалась в деньгах. Может, потому что она Ложью стала? Или идиоты не видят, что она, хоть и голая, но все-таки правда, значит, надо ее накормить и приодеть?
«Некий чудак и поныне за Правду воюет, Правда в речах его правды — на ломаный грош. Чистая Правда со временем восторжествует, Если проделает то же, что явная Ложь…» Вот идеальный Высоцкий — прекрасные обтекаемые, многозначительные, ничего не значащие фразы, оставляющие ощущение чего-то умного и даже глубокомысленного.
«Часто разлив по сто семьдесят граммов на брата, Даже не знаешь, куда на ночлег попадешь…» - любой пьющий советский гражданин пустит скупую слезу умиления. Да, Вовка писал прямо про меня. «Могут раздеть — это чистая Правда, ребята! Глядь — а штаны твои носит коварная Ложь. Глядь, на часы твои смотрит коварная Ложь, Глядь, а конем твоим правит коварная Ложь». Вывод простой и мудрый - надо меньше пить.
А вообще-то, грубо говоря, — говорящие правду лгут, лгущие тоже лгут, потому что изображают правду, сама правда настолько страшна, что ее даже золотые ленты в волосах не спасут, тем более что их давно украли. Второй смысл садится на десятый и погоняет шестым, аллюзии шелушатся и падают, как снег, и посвящено это все Булату Окуджаве. Прямо скажем, весьма сомнительный подарочек, хотя с художественной точки зрения сделан великолепно.
«Песня Солодова»
Знаете, в чем заключается мастерство поэта? В том, чтобы вывернуть все так, чтобы нельзя было придраться, но при этом все всё поняли — даже то, что в текст совершенно не закладывалось.
Вот одна из самых антисоветских песен с припевом, который размазывает власть: «Но разве это жизнь, когда в цепях? Но разве это выбор, если скован?» Собственно, доморощенные исследователи обязательно приводят эти две строчки как приговор загубившей поэта власти. Ну, мы не будем им уподобляться, а посмотрим на другие образы текста.
«А в лобовое грязное стекло Глядит и скалится позор в кривой усмешке…» «Мы к долгой жизни приговорены Через вину, через позор, через измену!» Конец текста знаком до боли: «Не надо нас ровнять с болотной слизью! Мы гнезд себе на гнили не совьем!» Слизь, гниль, грязь, оскал, приговор, позор, измена — всего лишь перечисление образов, создающих настроение. В общем, все понятно — проклятая власть, дающая заработать тысячи (жалко ей миллионов), приковала и обрекла на медленную жизнь, за которой наблюдает через грязь позор с кривой усмешкой - за виной, за изменой (себе, очевидно) — но мы все-таки не любимая автором слизь. Хорошо ВВ власть приложил? Отлично. Прямо кровь закипает от возмущения. Но вот беда — речь идет от лица человека, который в самом деле был скован цепями (в прямом смысле, говорю, в самом прямом) и медленно вел грузовик с горючим — чтобы, если нападут партизаны, водители-заключенные тоже были бы убиты. Если присмотреться, то в бесконечных аллюзиях можно угадать, что происходит на самом деле — проблема только в том, что присматриваться никто не будет. Хотя при минимальных усилиях можно узнать, что это — песня Солодова из кинофильма «Единственная дорога». Ну, то есть в прямом смысле — скованный человек, обреченный на медленную жизнь, готов зубами перегрызть горло сидящему рядом немцу, и непонятно, кто их убьет — то ли фрицы, то ли наши партизаны, весь текст логичен до предела. И, естественно, везти на фронт горючее для немецких танков — позор, оскаленный в кривой усмешке.
Правда, есть один куплет, который никак к фильму не относится. Вот он. « И если бы оковы разломать, Тогда бы мы и горло перегрызли Тому, кто догадался приковать Нас узами цепей к хваленой жизни…» Поездка: за рулем бензовоза в кандалах ну никак не может быть хваленой жизнью. А вот жизнь в Советском Союзе, если участь количество оправданной пропаганды, по сравнению с «их нравами» вполне подходит по это определение. То есть фига в кармане все-таки была, и речь идет не совсем о сюжете фильма, хотя хваленая жизнь — это еще доказательство и не причина переводить свидетеля в обвиняемые.
Давайте возьмем еще одну протестную песню, от которой закипает кровь в жилах и хочется идти свергать правящий класс, потому что все несправедливо.
«Чужая колея»
«Сам виноват - и слезы лью, И охаю - Попал в чужую колею Глубокую. Я цели намечал свои На выбор, сам. А вот теперь из колеи Не выбраться…» Ну вот, видите — цели свои, колея — чужая, и конфликт налицо. Попал — и дико охает.
«Крутые, скользкие края Имеет эта колея. Я кляну проложивших ее, скоро лопнет терпенье мое…» Суки, одно слово. Колею проложили, чтобы с пути не сбился человек. Потому что он в горизонт хотел, давить снующих перед мотором «кого-то в чем-то черном», ехать по шоссе бесповоротно — а тут деревенская колея. Бросил руль и с Машкой в кузов, куда машина из колеи денется?
«Но почему неймется мне? Нахальный я. Условья в общем в колее Нормальные. Никто не стукнет, не притрет, не жалуйся. Желаешь двигаться вперед? Пожалуйста. Отказу нет в еде-питье В уютной этой колее. И я живо себя убедил — не один я в нее угодил. Так держать! Колесо в колесе! И доеду туда, куда все…» Ну, собственно, да. Тебе колею проложили родители, ты проложил колею детям, да и цивилизация — одна большая колея. Страшная песня, страшная, аж жуть. Кстати, как держать «колесо в колесе» я не знаю, знаю — след в след.
«Вот кто-то крикнул, сам не свой — А ну пусти! И начал спорить с колеей По глупости. Он в споре сжег запас до дна Тепла души, И полетели клапана И вкладыши…» Да, помним: полетели колеса, мосты, и сердца, или что у них есть еще там. Там еще есть вкладыши и клапана. Запомните, мальчики и девочки — в спорах горит тепло души, оттого летят клапана, вкладыши, карданы со всеми намотанными милями, колеса и мосты. Это если вы машина, если человек — ничего страшного. Кстати, этого бунтующего бунтаря Высоцкий называет глупцом, не забудьте.
«Но покорежил он края, И шире стала колея. Вдруг его обрывается след — Чудака оттащили в кювет, Чтоб не мог он нам, задним, мешать По чужой колее проезжать…» Я долго думал, откуда возле деревенской колеи кювет, но так и не нашел ответ.
«Вот и ко мне пришла беда — стартер заел. Теперь уж это не езда, а ерзанье. И надо б выйти, подтолкнуть, но прыти нет — Авось подъедет кто-нибудь И вытянет... Напрасно жду подмоги я — чужая эта колея!» Чтобы вытянуть, надо оказаться впереди, впереди одного уже в кювет оттащили. Почему напрасно? Не ори, друг, - чудака оттащили, и тебя оттащат, и меня оттащат. Кстати, если заедает стартер, то ни езды, ни ёрзанья, ничего — машина просто стоит.
«Расплеваться бы глиной и ржой, С колеей этой самой чужой, Ведь тем, что я ее сам углубил, Я у задних надежду убил…» Прыти нет, потому что глины наелся и ржи (а ты не ржи!) и теперь ими плюется, сидя в колее и дожидаясь того, кто вытянет. Ну вот и пришло прозрение, вот и напал на человека стыд — углубил чужую колею, надо было углубить свою. Совершенно логично, не поспоришь, отвечай за себя. Какую-то Надежду прибил, ну так Надя заслужила, видимо...
«Прошиб меня холодный пот До косточки, И я прошелся чуть вперед По досточке. Гляжу — размыли край ручьи Весенние, Там выезд есть из колеи — Спасение!» Итак, у мужика заел стартер, машина ерзает, колесо в колесо не попадает, и тут бац — размытый край. Беги, кролик, беги!
«Я грязью из-под шин плюю В чужую эту колею…» Ну вот вам опять — в каждой песне нужно плюнуть и дунуть три раза, а лучше четыре, повернуться вокруг себя и приступить к зачатию. Впрочем, я тороплю события, а всего лишь хотел обратить внимание на второй плевок.
«Эй, вы, задние! Делай как я!» Выезжайте из колеи! «Это значит — не надо за мной…» Что?!
«Колея эта только моя! Выбирайтесь своей колеей!» Замечательно — лиргерой пользуется не чем-нибудь, а размытым весенними ручьями краем, но другим не дает. Он не прокладывает путь, не рвет скаты, не плавит асфальт — нашел халявную лазейку. И тут же закричал, что размытый ручьем край — это его колея! Можно сказать, что он хочет накормить своих товарищей можно, что заботится об их благополучии, а может, это чистое жлобство — я вылезу, а вы нет. Замечательная логика, в самом деле — тем, что я ее углубил, я надежду убил у задних. Но вы, задние, за мной не езжайте, давайте дальше по колее без надежды. А спасение, размытый край, не про вас.
А вот если вам покажется, что автор попал в чужую колею, там ему так понравилось, что он постарался сам остаться, а остальных выгнать — так это неправда. Он всего лишь помогать не захотел, настоящий друг.
«Баллада о детстве»
Песня знаменательна уже тем, что в ней нет болотной слизи и плевков, однако есть кое-что еще более интересное. Кстати, до сих пор непонятно, почему наследием Высоцкого не занялись фрейдисты-вейсманисты-морганисты, в общем, мухолюбы-человеконенавистники, прислужники психологии, продажной девки империализма? Я подозреваю, что в песнях и стихах содержиться невероятно богатый материал для исследования. Вот взять хотя бы это произведение, хотя бы его начало.
«Час зачатья я помню неточно. Значит, память моя однобока…» Ну да — однобока, однорука, одноока, только вывези… только при чем тут память? Большинство час своего зачатья не то что неточно, а не помнят вообще и совершенно не страдают по этому поводу, им в голову не приходит сообщить об этом всему свету.
«Но зачат я был ночью, порочно, И явился на свет не до срока…» То есть он был зачат, «как нужно, во грехе, поту и нервах первой брачной ночи». Значит — не Бог, строка скромна и призвана охладить слишком ярых поклонников. И не был недоноском — запомните — недоноском не был!
«Я рождался не в муках, не в злобе — Девять месяцев — это не лет. Первый срок отбывал я в утробе — ничего там хорошего нет…» Опять, опять злоба. Первый срок? В утробе? Ничего хорошего? Наш дорогой автор от уголовного морока когда-нибудь избавится ли? Нет, никогда.
«Спасибо вам, святители, Что плюнули да дунули, Что вдруг мои родители Зачать меня задумали…» Святители — не знахарки и не колдуны, не плюют и не дуют, и на процесс зачатья никак не влияют.
«В те времена укромные, Теперь почти былинные, Когда срока огромные Брели в этапы длинные…» Тридцать восьмой год — после тридцать седьмого, понятно, что за этапы. Вам понятно? Ха. Это не те этапы.
«Их брали в ночь зачатия, А может даже ранее, Но вот живет же братия Моя — честна компания…» Этапы нерожденных детей, которых сажали не то что до рождения, а прямо до зачатия. Масштаб посадок оцените сами.
«Первый раз получил я свободу По указу от тридцать восьмого…» - ну вот опять подколодная уголовка. «Знать бы мне, кто так долго мурыжил — Отыгрался бы на подлеце…» Читатель сидит и чешет репу — процесс зачатия, приятный, но банальный, превратился в некую мистерию с плюющимися святителями, этапами нерожденных детей, братией-компанией и каким-то долго мурыжившим процесс подлеце. Действительно, много помнит, хоть и кокетничает, что неточно. Странно, что Владимир Семенович упустил момент и обошелся без выкидыша. Можно было бы сделать один, нет, два, нет, три выкидыша — было бы за что на подлеце отыгрываться!
Бабье глаза таращит -
В каком прикиде, ишь!!!
И не сыграет в ящик,
Как до зачатья выкидыш!»*
Если до зачатья бредут срока, то почему бы и нет? Ну ладно, не стал, так не стал, зато спускается с проблем зачатья в коммуналку на Третьей Мещанской, в конце. Потом идет такой тоскливо-разухабистый текст, чья проблема только в одном — иногда к нему нужен словарь.
«Но не все, то что сверху, от Бога — И народ зажигалки тушил. И как малая фронту подмога Мой песок и дырявый кувшин…» Зажигалки - возгорающиеся бомбы — кидали в ящики с песком, где их пламя тихонько и затухало.
«И било солнце в три луча Сквозь дыры крыш просеяно На Евдоким Кириллыча и Гисю Моисеевну…» Три луча и дыры крыш — написаны исключительно для рифмы, но ребята, дырявые крыши создают определенный антураж, столь любимый нашим автором.
«Она ему — Как сыновья? — Да без вести пропавшие. Эх, Гиська, мы одна семья, Вы тоже пострадавшие. Вы тоже пострадавшие, А значит, обрусевшие. Мои — без вести павшие, Твои — безвинно севшие…» Высоцкий хочет сказать, что евреи не воевали, а русские не сидели? И то, и другое — чушь.
«Я ушел от пеленок и сосок, Поживал — не забыт, не заброшен. И дразнили меня — недоносок, хоть и был я нормально доношен…» Вот опять — я явился на свет не до срока, я был нормально доношен! Какая-то совершенно необъяснимая зацикленность на перинатальном периоде своей жизни. Пропускаем несколько куплетов, к ним нет вопросов, разве что про страны — Лимония и Чемодания.
«Стал метро рыть отец Витьки с Генкой, Мы спросили: зачем? — Он в ответ: Мол, коридоры кончаются стенкой, а тоннели выводят на свет…» Сомнительное утверждение. Мне думается, что стенкой кончаются как раз подворотни, а не коридоры.
«Да он всегда был спорщиком, припрешь к стене — откажется, Прошел он коридорчиком и кончил стенкой, кажется…» «Все, от нас до почти годовалых Толковище вели до кровянки. А в подвалах и полуподвалах Ребятишкам хотелось под танки. Не досталось им даже по пуле, В ремеслухе живи не тужи. Ни дерзнуть, ни рискнуть, но рискнули — Из напильников сделать ножи. Они воткнутся в легкие От никотина черные, По рукоятки легкие, трехцветные, наборные. Вели дела отменные сопливые острожники. На стройке немцы пленные На хлеб меняли ножики. Сперва играли в фантики в пристенок с крохоборами, И вот ушли романтики из подворотен ворами…» Толковище до кровянки — разборки и драки до первой крови, дворовые законы. Ремеслуха — ремесленные училища, матери советских ПТУ и бабушки современных колледжей. И ножи из напильников тоже делали — одно время вся страна была завалена ножами с пластиковыми рукоятками из наборных цветных колец. Их делали не только пленные немцы, но и зеки. И если бы не камлание про зачатье — выкидыши — недоношенность и прочие радости жизни, песня выглядела бы совсем по-другому, экскурсией в послевоенное детство. Ничего подобного этому рассказу в поэтическом мире я не встречал — а существующие попытки либо слащавы, либо беззубы.
«Тот, который не стрелял»
Очередная военная песня, которая не совсем военная. Начало прямо замечательное: «Я вам мозги не пудрю — Уже не тот завод…» Вывод: раньше врал на голубом глазу, но вот теперь врать надоело, начал говорить правду. Ту самую, в ленточках и глине, как мы любим.
«В меня стрелял поутру Из ружей целый взвод…» - ну, должно быть, есть чем гордится. Судя по интонациям.
«За что мне эта злая, нелепая стезя? Не то чтобы не знаю, рассказывать нельзя…» Запомните — рассказывать нельзя. И чем же автор будет заниматься еще триста пятьдесят куплетов?
«Мой командир меня почти что спас, Но кто-то на расстреле настоял, И взвод отлично выполнил приказ, Но был один, который не стрелял…» Во-первых, со своей, особенной логикой автор буквально через куплет раскроет этого «кого-то». Во-вторых, расстрел — тяжелый процесс даже для военного. Поэтому у расстрельной команды часть оружия была заряжена холостыми, но какая конкретно — никто не знал. Такая лазейка для больной совести, может, и не я убил?
«Судьба моя лихая давно на перекос, — Однажды «языка» я добыл, да не донес. И особист Суэтин, неутомимый наш, Уже давно приметил и взял на карандаш…» Вот он, этот «кто-то», Суэтин. Который что-то давно уже приметил.
«Он выволок на свет и приволок Подколотый, подшитый материал, Никто поделать ничего не смог. Нет, смог один, который не стрелял…» Выясняется, что у случайно расстрелянного товарища кроме брошенного в пути «языка» была еще толстая, подколотая и подшитая папка личного дела, которое вел особист.
«Но слышу: — Жив, зараза, тащите в медсанбат! Расстреливать два раза уставы не велят…» Хорошо бы с уставами ознакомиться. Насколько я помню, недобитков не лечили, а добивали.
«А врач потом все цокал языком И, удивляясь, пули удалял…» В ранних песнях у ВВ было веселее — «врач резал вдоль и поперек». Насчет удивления — что-то я сомневаюсь, чтобы фронтового врача легко было удивить. Разве что количеством пуль — вместо десятка три или две?
«Я раны как собака, лизал, а не лечил…» - вообще одинаковые обороты у Высоцкого встречаются на удивление часто. Два раза скелет, радующийся прохладой. Два раза лижущий раны герой, еще один раз — как раз в «Побеге» («пошел лизать я раны в лизолятор» — правда, потом автор опомнился и убрал эту неудачную строчку, но концерты, пленку никуда не денешь). Подобные вещи говорят о том, что автор выдохся и писать ему надоело. А может, просто не помнит всего написанного, что совершенно естественно.
«В госпиталях, однако, в большом почете был…» - и с чего бы это?
«Наш батальон «геройствовал» в Крыму А я туда глюкозу посылал, Чтоб было слаще воевать…» Свои раны он зализывает, а в Крым посылает глюкозу. Здесь два варианта — либо больной зажрался, зализывая свои раны, либо провоцирует что-то нехорошее. Ох, видимо прав был особист Суэтин.
«Я тоже рад был, но, присев у пня, Я выл белугой и судьбину клял, — Немецкий снайпер дострелил меня, Убив того, который не стрелял». Вообще-то это должен был сделать ротный, причем сразу, за неисполнение приказа.
Вся песня высосана из пальца — хотя, бесспорно, есть свидетели (десятки, сотни тысячи свидетелей из поклонников, которые сами попали в такую ситуацию, и если бы не немецкий снайпер, не стреляющий так бы и ел глюкозу, выселяя татар да чеченцев).
Есть еще одна любимая бардом тема, к которой я никак не мог подступиться — просто потому, что совершенно с ней не знаком. Впрочем, набравшись наглости, взялся за разбор очередной «святыни» - морских песен. И сразу наткнулся на замечательный филологический текст, посвященный морскому арго - «Мы говорим не што;рмы, а шторма;». Ну, хорошо, говорят, буду знать. Кинологи говорят «иду под собаку» и «кто сегодня кусается», имея в виду дразнилу. Моряки говорят — штормА. Что дальше?
А дальше — веселее: «Слова выходят коротки и смачны…» Наверное, бард хотел сказать: выходит слово коротко и смачно. Потому что во множественном числе эта идея выглядит несколько странно, хотя коротко и, возможно, смачно. «ШтормА? — ШтормА...- ШтормАААААА... - Кю!»
Хорошо, будем считать эту ошибку очередной небрежностью.
«ВетрА» — не «ветры» — сводят нас с ума, Из палуб выкорчевывая мачты…» Хороша картинка. Мало того, что ветры бывают разной силы, они еще и мачты выкорчевывают. «Кэп!!! Эти ветра опять меня с ума сводят!! Опять начали мачты выкорчевывать!!!! Я сейчас бинты сорву и на ванты бесноваться полезу!!!» - если кто не понял – бред в кавычках принадлежит автору сего опуса, а не уважаемому Владимиру Семеновичу.
Читаем дальше. «Мы на приметы наложили вето…» - хорошо, допустим, изменения ударений приметами не считается. «Мы чтим чутье компасов и носов…» Надо сделать выдержку, прежде чем комментировать. С компасом все понятно, но вот носы… «Вахтенный!! Чем это пахнет на клотике? — Носками, дёгтем, баландой, табаком!!! — Сельдерюжки!!! Чтобы у вас хрен на лбу вырос!!! Всей вахте носы достать из ножен и выяснить, чем пахнет на клотике!!!» - и это тоже автору опуса, просьба не путать.
В следующем куплете бард перестает быть моряком и вертает ударение взад: «Упругие, тугие мышцы ветра (не ветрА) Натягивают кожу парусов…» Натягивают — весьма сомнительный глагол по отношению к парусам, которые надувают или наполняют, но это меньшее из зол в стихе.
Вообще Высоцкий большой мастер перепрыгивать из места в место — роты на марше вдруг ползут, а корабль, которому вывернули мачты, оказывается в странном положении. Его, видите ли, загоняют в Чашу голодные Гончие псы, пока седой Нептун (Ныряльщик с бородой) на звездных весах решает их судьбу. На самом деле убрать бы надсадно воющих голодных гончих псов, которые гонят корабль, как те ветрА в штормА, и было бы хорошо. Но нет, мы легких путей не ищем.
Твоя струя — как мышцы, а твои мышцы — как струи. Как вам аллегория? Мне, честно говоря, не очень, но оказывается, что пока судьба решает на звездных весах, пока возле кормы щелкают зубы голодных собак, упругие тугие мышцы ветра превратились в струи, заострились (острые струи) и вспороли кожу парусов. Что-то тут явно нечисто. Да не, все нормально — дальше идут любимые автором страшилки про петлю, паруса, которые спрятались от ветров — от их острых струй, ну да.
«Нам кажется, мы слышим чей-то зов — Таинственные четкие сигналы…» Таинственные, но четкие. Хорошо, пусть будет так, потому что дальше все-таки очень хорошо: «Не жажда славы, гонок и призов…» о как! — «Бросает нас на гребни и на скалы…» Батенька, да вы большой оригинал — бросаться на скалы просто так.
«Изведать то, чего не ведал сроду…» — хорошо, допустим. «Глазами, ртом и кожей пить простор…» — кожа, очевидно, парусов, выше по тексту — натянутая, как сапог на портянку, а потом вспоротая. Остаются рот и глаза. Отлично — пока рот хлюпает простором, глаза выпадают из глазниц и начинают его просто закачивать, как пожарная помпа. Брр… все бы ничего, но ВВ хотел передать масштаб и красоту океана, а скатился в банальное и неудачное перечисление. Если бы написал: я хочу окунуть в этот простор морррду прямо с ррррогами — ей-ей, было бы лучше.
Кстати, следующее утверждение — кто в океане видит только воду, тот на земле на замечает гор — тоже весьма спорное. В океане все видят что-то свое, или даже вообще не видят, растворившись в синеве. А горы — ну, не знаю, может и есть одаренный индивидуум, способный их не заметить, к нормальным людям это точно не относится.
А угадаете, как заканчивается песня? Вот так, навскидку? Любимым словом? Правильно. Невесть откуда взялся ураган и начал петь — тоже правильно — злые песни в уши, проник под череп и залез в мысли. Вот это тоже наш любимый Высоцкий — со злом наперевес на грани расчлененки.
Все-таки да, думать вредно, а вдумываться — еще вреднее. Начинаешь разбирать построчно с детства знакомые и любимые песни и понимаешь, что, вообще-то, тебя водили за нос. И, что самое страшное, человек, написавший «О чем поёт Высоцкий» во много был прав. А жаль лишь, что привлек внимание таким суконным и казенным языком, что на статью никто не обратил внимания. Даже наоборот, она сыграла только на руку «опальному» барду.
«Зачем мне считаться шпаной и бандитом»
Давайте вкратце пробежимся по программной песне. Этот вопрос, вынесенный в первую строку, интересует всех, кто знаком с творчеством ВВ. Откуда такая любовь к уголовке?
«Не лучше ль податься мне в антисемиты: На их стороне хоть и нету законов. — Поддержка и энтузиазм миллионов…» Советских людей, забыл добавить, но, по ощущениям, знает о чем говорит.
«Решил я — и, значит, кому-то быть битым…» — да, у нас кроме мордобития никаких чудес. «Но надо ж узнать, кто такие семиты…» — а ты разве не знаешь, против кого встают миллионы и миллионы? «А вдруг это очень приличные люди, А вдруг из-за них мне чего-нибудь будет!» То есть уголовная морда готова бить только тех, за кого не накажут.
«Но друг и учитель, алкаш в бакалее, Сказал что семиты — простые евреи. Да это ж такое везение, братцы, Теперь я спокоен, чего мне боятся!» Наконец-то уголовный Ванька нашел свое место в жизни, ура.
«Я долго крепился — ведь благоговейно…» и пошло-поехало перечисление тех, без кого бы мы возились в грязи и ничего бы из себя не представляли. Даже Каплера вспомнил, который, на секундочку, дочь Отца народов оприходовал. И — чтобы не было заминки — придавил всех основоположником Марксизма. Потом мы слышим перечисление самых расхожих слухов, приправленных, как перчиком, юморком — по запарке замучили слона в зоопарке (запарка — зоопарка встречалась в каком-то раннем беспомощном стишке, правда там по запарке стонала тигрица) и украли у народа весь хлеб урожая минувшего года. В общем, бей жидов, спасай Россию — он и бьет, и спасает.
Послевкусие от песенки остается гадкое, по-другому не скажешь.
«Мишка Шифман»
Пересказывать ее кого?— дело неблагодарное, тем более, что, как и во всех стихах прямой речи, ошибок и шероховатостей в ней в ком? нет. Зато юмора — кто понимает и помнит — сколько угодно. Один еврей — поясняю для случайной молодежи — уговаривает другого эмигрировать:
…«Голду Меир я словил
В радиоприемнике...»
И такое рассказал,
До того красиво!
Что я чуть было не попал
В лапы Тель-Авива.
Я сперва-то был не пьян,
Возразил два раза я –
Говорю: «Моше Даян –
Стерва одноглазая,
Агрессивный, бестия,
Чистый фараон,
Ну, а где агрессия –
Там мне не резон".
Мишка тут же впал в экстаз –
После литры выпитой –
Говорит: «Они же нас
Выгнали с Египета!
Оскорбления простить
Не могу такого
С Рождества Христова!».
«…Только русские в родне,
Прадед мой — самарин,
Если кто и влез ко мне,
Так и тот — татарин».
Мишку Шифмана не трожь,
С Мишкой — прочь сомненья:
У него евреи сплошь
В каждом поколеньи.
Дед параличом разбит, —
Бывший врач-вредитель,
А у меня — антисемит
На антисемите…»
Ну да, это мы помним. В результате — антисемит поехал в Израиль, а еврей не прошел пятую графу (национальность). Вот такая забавная песенка о сложностях внешней и внутренней национальной политики.
«Сон»
Небольшое (по меркам Владимира Семеновича), всего на семь куплетов произведение, которое можно отнести к многозначительным и странным. Ну, многозначительности у нашего любимого барда везде полно, каждый найдет строку на свой вкус и насладится своей прозорливостью. Но при этом оно еще и очень странное. Вот в самом деле, вроде о проблеме, но проблемы-то ни в чем нет. Впрочем, что тут говорить, давайте читать «нервно» (то есть текст берем из того самого сборника).
«Дурацкий сон, как кистенем, Избил нещадно…» - ничего себе дурацкий, скажу я вам. Но даже если допустить, что он в самом деле дурацкий, но с кистенем, зачем на него вообще обращать внимание?
«Невнятно выглядел я в нем И неприглядно…» - неприглядно — понятно, но невнятно-то почему? Может, это вообще не автор был, а какой-то случайно забредший в сон зевака? И если невнятность автор опустил за невнятностью, с неприглядностью поступил честно и расшифровал для читателя: «Во сне я лгал, и предавал, И льстил легко я… А я и не подозревал В себе такое…» Однако, какая изумительная девственность для сорокалетнего мужика! Предательство опустим, но вот не солгать, не польстить и даже не подумать, что так можно сделать, это нечто особенного. А потом так раз — о, а я же польстил! Позор! Кошмар! Какая дикость!!!
«Еще сжимал я кулаки И бил с натугой, Но мягкой кистию руки, А не упругой…» Тут понятно одно — автор что-то бьет во сне мягким кулаком, причем нормальный кулак у него не твердый, а упругий. Анатомия тоже весьма оригинальна в произведении. Читаем дальше, дальше очень интересно.
«Я не шагал, а семенил На ровном брусе, Ни разу ногу не сменил, ТрусИл и трУсил…» Надеюсь, вопросы вы сами автору зададите? За каким лешим его занесло в спортивную женскую гимнастику? Потому что больше нигде не надо ходить по брусу, то бишь по бревну. Ну, допустим, бард в трико и с бантиками балансирует на брусе, даже не сменив ногу! Позор! Кошмар! А зачем ее менять? Ужас! Так менять-то зачем? Ты что, идиот, откуда я знаю? Кошмар! Более того, находясь на брусе он что-то трусИт (южнорусский, малороссийский сленг, означает — трясти. Откуда, кстати, у него это словечко?) и трУсит. И если с трусостью все понятно, то с трясуном — нет.
«Я перед сильным лебезил, Пред злобным гнулся. И сам себе я мерзок был, Но не проснулся…» Ну, в принципе все ясно и логично — это все добавляется ко лжи и лести, чтобы показать всю мерзость лирического героя. Правда, в жизни приходиться и льстить иногда (бывает, что это просто необходимо), и перед сильным приходится лебезить (ну что поделать!), и против злобного не у каждого найдутся силы выстоять. В чем, простите, мерзость? Автор считал себя святее папы римского? Обычные грехи обычного человека.
«И сон повис на потолке И распластался…» - понятно, распластался и повис. Вот вся эта куча вместе с брусом, чем-то там трясущимся, кем-то лебезящим, льстящим, злобным, сильным распласталась на потолке. А потом вдруг бац – и вторая смена: «И вот в руке вопрос остался…» Это очень мудрено даже для меня, но дальше еще лучше.
«Я вымыл руки — он в спине Холодной дрожью. Что было правдою во сне, Что было ложью?» Могу заявить со всей ответственностью — все правда, и все ложь, и не надо на этом заморачиваться. Жизнь очень сложная штука, главное в ней – не переигрывать и не увлекаться. Вообще, конечно, сон, весьма насыщенный событиями, но кончается стихотворение весьма знаменательно. После обязательных страданий «Сон — отраженье мыслей дня? Нет, быть не может!» логика теряется вообще.
«А вдруг — костер?»
Ну, хорошо, вот он — вдруг костер. Почему костер? Зачем костер? А у вдруг костра явно должен быть друг, который, как мы помним, тоже вдруг.
«И нет во мне Шагнуть к костру сил. Мне будет стыдно, как во сне, В котором струсил…» Попрошу внимания почтенной публики — речь идет не о восхождении на костер, а о подхождении к костру. Нет сил подойти к костру?
Воля ваша, неладное что-то твориться с автором. (Хотя, по секрету, как поэт поэту могу уточнить. Все дело в любимых ВВ составных каламбурных рифмах. Костру сил — струсил. Песенку, построенную исключительно на подобных рифмах, можно услышать в замечательном военном фильме «Торпедоносцы», но написана она не ВВ, а студентами ИМЛИ.)
«Но скажут мне: — Пой в унисон! Жми, что есть духу! — И я пойму — вот это сон, Который в руку». Ну вот, ребята, и приехали. Вся эта интеллигентская рефлексия заканчивается предложением петь в унисон, то есть со всеми, хором. Не выделяться и не выпендриваться — все льстят — и ты льсти, все лебезят — и ты лебези. И лирический герой прыгает от радости — вот же он, сон, который в руку! При этом общее впечатление от песни — как положено, гимн борьбы всего хорошего со всем плохим, который не поверку оказывается не тем, чем казался.
«Ноль семь»
Весьма известная в СССР песня, поскольку была выпущена миллионными тиражами на миньоне (маленькой пластинке с четырьмя песнями), радует загадками в каждом куплете.
Берем первый: «Эта ночь для меня вне закона. Я пишу, по ночам больше тем…» Весьма интересно, что ночь в законе, когда человек спит, вне закона — когда решили пописать, поскольку больше тем. Понимаете? В свое время ходили легенды, позже превратившиеся буквально в догмы, по которым Высоцкий не спал вообще: прибегал после спектакля и хватался за бумагу, чтобы осчастливить своих поклонников. Час-два сна в сутки, обычно и того меньше, три часа — невозможная роскошь. Потому и сгорел.
А вот стишок, в котором черным по белому указано: ночь, когда я пишу — вне закона. Написано авторским пером. Вот сел он писать внезаконной ночью и вдруг цап — схватился за диск, за который схватиться невозможно. Необъяснимый поступок, но что поделать, поэты вообще люди импульсивные — собрался спать и вдруг начал писать, начал писать — за диск хватается. Люди моего возраста поймут, почему за диск нельзя схватиться, молодым же советую посмотреть фото советского дискового телефона. Вот за талию, тем более чужую, схватится вполне можно, а также за грудь и за грудки. За диск телефона — извините, нет.
Припев опустим, возьмем справедливое возмущение барда: «Эта ночь для меня вне закона. Я не сплю, я кричу — поскорей! Почему мне в кредит, по талону Предлагают любимых людей?»
Эта ночь для меня вне закона,
Словно рай рьяно рвет враний грай -
Почему мне в кредит, по талону
Предлагает поездку трамвай?*
Я очень долго думал над этими строками, прямо с самого отрочества, когда ВВ заменял мне Бога. По каким таким талонам ему предлагают любимых людей, и почему он этим недоволен? «Володь, слушай, тут в «Березку» француженку завезли, хорошую, качественную француженку, на картах гадает, кровь заговаривает, бери, такой товар не залежится. — Ребят, да у меня денег на француженку нет. — Вов, ладно, что ты как не родной, бери в кредит, сейчас талон выпишем…» В любом случае, кто бы ему любимого человека не предлагал, никакой благодарности к благодетелям он не испытывал, лишь негодовал. Вообще, конечно, Влади в кредит — это сильно, интересно, чем он все-таки с государством расплатился?
«Телефон для меня как икона, Телефонная книга — триптих...» Ну-ну. Это сейчас телефон заменяет икону, тем более с церковными приложениями, а для того времени весьма смелое и кощунственное заявление. А триптих — тоже знакомый из песен образ: «а в фиге вместо косточки — триптих».
Дальше совершенно замечательные строчки. Нет, не про Мадонну, после - «Расстоянья на миг сократив…» Вся эта возня была затеяна ради одного мига. «Маринка, привет, пока» - и все, соединение разорвано. Можно было бы написать: расстояние вмиг сократив — и никакой нелепицы, все максимально точно, но что спето, то спето.
Дальше бард включает пуританина и со всей яростью своего актерского хрипа вопрошает: «Что, реле там с ячейкой шалят?..» и, понимая, что шалостям молодой ячейки с пожилым и опытным реле помешать не может, лишь угрожает: «…я согласен Начинать каждый вечер с нуля…» Ну да, часами терроризировать Тому и клясть гадов, впутавших его в кредит, ради мига соединения. Это даже не Сизифов труд, это нечто более изощренное.
«Мы взлетали, как утки…»
Вру, про самолеты, которые взлетали, как утки, с раскисших полей. Помните Яяка — истребителя, который боролся с пилотом и доборолся? Здесь пилот борется с самолетом, предварительно доведя его, бедного, в буквальном смысле до ручки. Причем текст очень, очень образный, гиперболический и до дрожи знакомый. Что-то он напоминает… О «Мы летим, ковыляя во мгле, Мы идем на последнем крыле. Бак пробит, хвост горит И машина летит На честном слове и на одном крыле». Там еще дальше поют: вот дела, ночь была, все объекты разбомбили мы дотла… В песне Утесова мы видим удачный вылет — разбомбили дотла, попали под обстрел и летят, ковыляя во мгле.
У Высоцкого, простите: «…И в простор набивались мы до тесноты…» - до такой тесноты, что даже облака, сшитые пулями, стали выполнять роль парашютов. Опять же, я никогда не видел парашютов, пошитых из лоскутков, но поверим автору, ему виднее.
«Возвращались тайком, Без приборов, впотьмах; И с радистом-стрелком, Что повис на ремнях. В фюзеляже пробоины, в плоскостях — дырки. И по коже озноб, И заклинен штурвал, И дрожал он и дробь По рукам отбивал, Как во время опасного номера в цирке». Все ясно? Герои-летчики, гогоча и перепутав туман с парилкой, набились в простор до тесноты, покалечили друг друга и возвращаются изрядно ощипанные, но непобежденные. И если в «Яяке» присутствовал вражеский самолет, с которым тот делал что хотел, но в итоге сбил, то здесь — перечисление увечий без упоминания того, кто их нанес. Только простор, в который набились до тесноты, и, кстати, совершенно непонятно, по какой такой причине стрелок-радист повис на ремнях. Догадайся, мол, сама.
Начало помните? «Мы взлетали, как утки, С раскисших полей… Мы смеялись, с парилкой туман перепутав…» Ладно, будем считать, что это не пьяные летуны таранили друг друга ради развлечения, а в самом деле был бой, про который автор по своим соображениям предпочел умолчать.
«Завтра мне и машине В одну дуть дуду В аварийном режиме У всех на виду…» Оставим дуду в покое — хотя для лирического героя это новый и смелый ход, ведь с машиной он продолжает бороться и конфликтовать. Что значит — аварийный режим? Он заранее уверен, что его собьют? Тоже мне, летчик-ас. С такими установками получишь и пробоины, и дырки. Кстати, узнать бы, чем они отличаются...
«Ты мне нож напоследок не всаживай в шею!..» - логика текста опять вызывает изумленную немоту. «Будет день взлет — будет пища…» - логично, что-то будет завтра. «…Придется вдвоем…» - понятно, что если самолет хотел всадить пилоту нож в шею, то и приземляться он бы предпочел отдельно, не хочет работать на человека, видимо Яяк пустил заразу неповиновения по всем эскадрильям. «Нам садиться, дружище, На аэродром, Потому что я бросить тебя не посмею…» Видимо, за это накажут, а так бы — после угрозы ножом летун, конечно бы, свою бунтующую технику бросил, хоть и называет на всякий пожарный случай «дружище».
Наслаждаемся дальше. «Только шит я не лыком И чую чутьем...» Ну да, только чутье и поможет — пробоины, дырки, заклиненный штурвал, нож в шею вообще не видны… все так туманно, как в парилке, что без чутья пропадешь. «…В однокрылом двуликом Партнере моем…» Бедный самолет даже не починили, и оставили одно крыло, и заклиненный штурвал, судя по всему. Слегка непонятно, почему самолет двуликий — вторая кабина для радиста-стрелка? Ну и что в этом плохого, обычное конструкторское решение, никакой подлости и двуличности. А вот если речь идет о двуличности в нашем, человеческом понимании, то тогда я пилота опять не понимаю. В чем его техника снова провинилась?.. «…Игрока, что пока Все намеренья прячет. Наплевать я хотел на обузу примет: У него есть предел — у меня его нет! Поглядим, кто из нас запоет, кто заплачет!» Это, вообще, что такое было? Сплошные и совершенно необъяснимые угрозы… не человеку. Самолету. Набились в простор до тесноты, пошили парашютов из облаков, радист-стрелок упился, заклинили штурвал, самолет весь в пробоинах и на одном крыле… какие приметы, какие пределы, кто должен петь и плакать? Вы в одну дуду дуете, и бросить ты его, бедный, изувеченный самолет не посмеешь у всех на виду.
«Если будет полет этот прожит…» - простите, как? «…Нас обоих не спишут в запас…». Вообще-то спишут обязательно, и не по вине самолета.
«Кто сказал, что машине не может И не хочет работать на нас?» Ты и сказал, больше никто этого не говорил.
Вообще, конечно, странная песня — после всех увечий и повреждений, которые в бою (надеюсь, что в бою) были нанесены самолету, не испытывать к нему благодарности, а устраивать фирменную истерику (истерики Высоцкого — это как знак отличия, больше никто так не может) и обвинять технику (!) во всех грехах, включая шулерство и членовредительство, военного не достойно. Возможно, речи идет о летчике-испытателе, но двадцать вылетов в сутки и раскисшие поля, а также вскользь упомянутые пошивочные пули позволяют в этом сомневаться.
«Разведка боем»
Вообще, конечно, в военных песнях Высоцкого удивительный разброс — от гениальности, от которой захватывает дух и выступают слезы, и мощной простоты, до какой-то поверхностности и неряшливости. Начинаем.
«Нужно провести разведку боем. Для чего — да кто ж там разберет…» Хорошее начало, да? Патриотичное и настраивает на совершение подвига. Припев про Леонова и типа из второго батальона оставим, тем более что дальше идет потрясающая ценная информация.
«Мы ползем, к ромашками припадая, - Ну-ка, старшина, не отставай…» - помним, помним. А на нейтральной полосе цветы — кочки тискаем. «Ведь на фронте два передних края: Наш, а вот он - их передний край…» Опять впадаешь в изумленную немоту от наблюдательности автора. Но дальше еще лучше.
«Проволоку грызли без опаски: Ночь - темно и не видать ни зги…» А вот светлые, белые ночи помешали бы такому увлекательному занятию — грызть проволоку. Хорошая проволока заменяет и орехи, и леденцы, мешают только «В двадцати шагах — чужие каски, С той же целью — защитить мозги…» Это просто восторг и живое пособие для курсантов. «Чужие каски? — Защитить мозги!! — Наши каски? — Защитить мозги!! — Не зачет, у солдата не должно быть мозгов». Кстати, что проволоку перекусывают и как можно дальше от окопов — вы догадались, надеюсь, сами?
«Скоро будет «Надя с шоколадом» — В шесть они подавят нас огнем…» Эта самая Надя — немецкий гвардейский миномет, которым немцы будут лупить но нам. Или по нашим позициям, или по разведчикам. Но, судя по тому, что им этого и надо, разнесут наши позиции, для того разведчики и начинали с Богом, потихонечку, не спеша разведку боем. Видимо, это новая тактика — навести на свои окопы огонь, и, когда от наших останутся ошметки, начать потихонечку. Я не знаю, но на мой скромный взгляд, разведка боем — это наглый наскок, прорыв, нужный для того, чтобы вызвать бурный ответ противника, а тут как-то все не спеша. Погрызли проволоку, поглазели на мозги под касками, подождали пока наших накроют минометами — и волшебным образом нашли ДОТ и ДЗОТ.
«Братские могилы»
Вот, кстати, песня, с которой ВВ начал свое триумфальное шествие в официальном пространстве советской культуры, потому что сейчас говорить про зажимаемого и гонимого барда просто неприлично и вообще дурной вкус. Его приглашали, и он исполнял ее многократно в спектаклях и нет, в фильмах, на концертах памяти. Песня, как говорится, зашла, поскольку сильна и идеологически выдержана, ну а мы почитаем спокойно.
«На братских могилах не ставят крестов, И вдовы на них не рыдают…» Вторая строка — сомнительное утверждение, я сам видел и плачущих женщин у братских могли, и ветеранов, вытирающих слезы. «К ним кто-то приносит букеты цветов…» – кто-то. Ветераны, пионеры, делегации. «И Вечный огонь зажигает…» - вот так взять и испортить неплохое, но среднее начало. Вечный огонь потому и Вечный, что горит не переставая с момента создания монумента, братской могилы. Его никто на зажигает, как конфорку, и не выключает, по крайней мере в Советском Союзе. В других странах Варшавского блока именно что включали по праздникам, у нас горел и горит всегда, даже во время профилактики.
Во втором четверостишии великолепно все — мастерское усиление образов, от разрухи до высшего патриотизма.
А в Вечном огне видишь вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий Рейхстаг,
Горящее сердце солдата.
Ну а заканчивается все ненужной закольцовкой - опять про кресты, заплаканных вдов, хоть их и нет, и каких-то людей, которые покрепче. Почему вдовы и матери не ходят на братские могилы? Ходят, и даже ухаживают, поскольку где могилы сына или мужа, просто не знают. В итоге получился пик — слабое начало, мощная середина и вторичное, ненужное окончание.
«Еще не вечер»
Песня, знакомая мне с детства. Причем после прослушивания хотелось немедленно побежать и взять кого-нибудь на абордаж, хотя бы соседскую девчонку Лидку, страшно сверкая одним глазом. То есть настроение в песне выдержано и, естественно, свою задачу она выполняет. Борец продолжает бороться, никак иначе, борьба идет потому что борьба. Но мы люди мирные, и со своего бронепоезда беремся за текст.
«Четыре года рыскал в море наш корсар…» Поскольку корабль корсаром назвать нельзя, то один корсар — совершенно очевидно, капитан корабля, все время утешающий свою нервную команду. Или, напрашивается вывод, он рыскал один? Совсем один? Нет, все-таки с командой нервных белошвеек.
«В боях и штормах не поблекло наше знамя…» - какая крепкая ткань и прочная краска, в общем да. «Мы научились штопать паруса И затыкать пробоины телами…» Вот над этим моментом я смеялся еще в детстве, в коммуналке, представляя: сидят сумрачные пираты рядком, благоухая потом и дымом трубок, и штопают паруса. А между ними ковыляет то ли Окорок, то ли Черная борода, то ли Джек Воробей и ругает за неаккуратные стежки. Но это ладно, вы только представьте, что пробоины заткнуты телами — кока на клотик, юнгу на штапель, одноглазого на пробоину, потому что одноногого уже рыбы объели. И наводит ужас фрегат с торчащими из бортов скелетами — не лучшая затычка, надо думать.
«За нами гонится эскадра по пятам. На море штиль и не избегнуть встречи…» - пираты на фрегате, а эскадра, видимо, на паровом ходу, иначе и она не смогла бы догнать.
«…Но с ветром худо, и в трюме течи…» - оно и понятно, если пробоины телами заткнуты. «На нас глядят в бинокли, трубы сотни глаз…» Вообще повествование как-то незаметно приобретает комический оттенок, вместо трагического. Вдруг появляются сотни глаз с биноклями и трубами — то ли все команды всей эскадры столпились на борту и глазеют на этакую невидаль, корсар с пиратами-белошвейками, то ли гуляющий по пирсу народ наслаждается видом битвы, но что-то тут не так.
«Кто хочет жить, кто весел, кто не тля — Готовьте ваши руки к рукопашной!» - отлично, корсар, руки приготовили, что дальше? Ты про «кто хочет жить» говорил? «А крысы пусть уходят с корабля, Они мешают схватке бесшабашной!» - ну да, под ногами крутятся и подножки ставят. «И крысы думали: - А чем не шутит черт?!» – надо же, корабельные крысы поняли, куда они попали и вообще мешают бесшабашной схватке. «…И тупо прыгали, спасаясь от картечи…» - почему тупо?
«А мы с фрегатом становились к борту борт…» - чтобы крысы перепрыгнули и мешали противнику, так что ничего не тупо. «Еще не вечер, еще не вечер…» - потерпите, девочки, скоро все закончится. Вот тут есть одна тонкость — крысы действительно покидают корабли, которые ждет крушение, но делают они это в порту, это древняя примета. Корабли, которые участвуют в битвах, крысы не покидают и мужественно идут ко дну вместе с пиратами. Ну, ладно. Борту к борту, крысы бегут с корабля на корабль, думая про черта (однако), руки приготовлены, капитан приказал идти на абордаж и вдруг…
«Лицо в лицо, ножи в ножи, глаза в глаза! Чтоб не достаться спрутам или крабам, Кто с кольтом, кто с кинжалом, кто в слезах, - Мы покидали тонущий корабль…» Вдумайтесь: пираты, обвешанные оружием, с готовыми на все руками, вместо того чтобы швырять абордажные крюки, в слезах прыгают за борт. Вот на эскадре зрители-то удивились. Тем более, что спрутам или крабам так и так достанутся все пираты, штопающие паруса, затыкающие телами дыры и прыгающие за борт со слезами на глазах. Спруты, кстати, не едят утопленников — они едят крабов, а крабы - как раз трупы, то есть волноваться нечего, в выигрыше останутся как раз крабы.
«Но нет! Им не послать его на дно - Поможет океан, взвалив на плечи. Ведь океан был с нами заодно, И прав бы капитан — еще не вечер!» Ну, в принципе, да. Произведена очистка корабля от крыс, команда приняла соленую ванну, покинув тонущий корабль в слезах вместо абордажа, а он взял и не потонул.
«Песня певца у микрофона»
Вообще удивительная вещь происходила с нашим дорогим и любимым (я не шучу) бардом — все, что бы он ни сказал, сразу принималось неискушенным народом на веру. Сказал, что не любит железом по стеклу и стеклом против шерсти — значит, так и есть. Говорит, что искренен — и ведь точно, искренен. Возможно, это связано как-то с гипнотическим напором его баса (или тенора), а может быть, еще с чем-то, лингвистикой, например, но это неоспоримый факт. Более того - то, что он говорил, люди мгновенно переносили на себя и могли ощутить себя, как настоящие актеры, подводниками или, например, пиратами.
Итак, песня певца. Начало само по себе уже смелое, потому что ВВ многократно говорил: я не певец, я не испытываю иллюзий по отношению к своему голосу, который раньше называли пропитым, а теперь – с трещинкой из уважения, я исполнитель своих стихов. Но тщеславие — любимый порок, и хоть под маской стихотворения, но назвать себя певцом так приятно.
«Я весь в свету, доступен всем глазам, Я приступил к привычной процедуре…» Все нормально — привычная для актера процедура, этакий медицинский термин: стоять на всеобщем обозрении. Но тут он спохватывается — негоже так просто себя вести, и вдруг уточняет: «Я к микрофону встал как к образам…» Хорошо, собрался с мыслями, в тишине, благолепии беседует с Отцом нашим Небесным — видимо, песня будет исключительно дружеская и интимная. «Нет-нет, сегодня — точно к амбразуре…» Ага. Будет, значит, расстреливать зрителя из крупного калибра. Прыжок от образов к амбразуре смел, и зритель замирает от такого необычного подхода, готовясь принять пули в невинные груди.
Припев опустим, не то вспомнится «озлобленная черепаха» - в нем лучи бьют под ребра, а фонари светят как? Именно. Недобро. Злу не повезло, и в строку не влезло зло.
Владимир Семенович любит оживлять предметы и награждать их своим мировоззрением, не самым добрым в мире, как мы уже смогли многократно убедиться. «Он, бестия, потоньше острия…» - микрофон? Петличек тогда еще не было, но бритвы и клинки в виде микрофонов, очевидно, уже создали. Для своих. Тем более, что микрофон, который тоньше лезвия, обладает еще и безотказным слухом и всячески призывает автора к искренности. Искренность у нас — это хрип: «Сегодня я особенно хриплю, Но изменить тональность не рискую, — Ведь если я душою покривлю, Он ни за что не выпрямит кривую…» Более беспощадного разбора и оценки самого себя я у автора раньше не видел — искренность заменена хрипом, больше ничего никому не интересно, даже техника не поможет. Но техника тоже - еще та техника, это нечто особенное. Вы только вдумайтесь: «На шее гибкой этот микрофон Своей змеиной головою вертит. Лишь только замолчу — ужалит он…» Все-таки скучно было ВВ в рамках сознания, все-таки любил он добрую порцию хорошего бреда, забыв про амбразуру и зрителя, который смотрит на вертящий головой микрофон и певца, который вопит с выпученными глазами, чтобы не быть ужаленным. Ну да. Именно так: «Лишь только замолчу — ужалит он…»
«Я должен петь до одури, до смерти…» - вообще-то никому ты ничего не должен. Кому? Выступление перед зрителем сродни наркотику, только деньги не забирает, а приносит. Зритель, конечно, хочет больше и больше.
Но едва не ужаленный микрофоном певец находит себе оправдание, довольно смешное: пой, пока не ужалили. («Меня схватили за бока Два здоровенных мужика — Давай, паскуда, пой, пока не удавили!..) «Не шевелись, не двигайся, не смей! Я видел жало - ты змея, я знаю! А я сегодня — заклинатель змей, Я не пою, я кобру заклинаю!» Вы не ощущаете такой липкой жути от этого текста? Как все хорошо начиналось — вышел человек помолиться, потом взял пулемет, потом вдруг увидел змею вместо микрофона и ну ее заклинать. И все на глазах полного зала слушателей. Погодите, жуть набирает обороты.
«Прожорлив он, и с жадностью птенца Он изо рта выхватывает звуки…» Что называется, — приплыли. Если забыть про образа, амбразуру и кобру, то жадный до звуков микрофон вполне себе находка, но и это еще не все. «Он в лоб мне влепит девять грамм свинца…» А, помешанный на крови слепой дурак микрофон прозрел, поумнел вдруг и чаще бил в цель? Копыта били дробь, трезвонила капель — остается за текстом, но подразумевается. Причем загнанный в угол галлюцинациями поэт готов бы и сдаться, но «Рук не поднять - гитара вяжет руки…»
«Опять! Не будет этому конца!» А вот вам и та самая искренность, совсем неожиданно, когда выступление превращается не в молитвы, не в атаку, а в надоевшую процедуру. «Что есть мой микрофон? Кто мне ответит?» В общем, быть или не быть? Отвечаю — прибор для усиления звука, в тексте странным образом превратившийся в образа, амбразуру, змею, птенца, девять грамм свинца, но вот во что конкретно — вообще не понятно. К тому же он обладает некоторыми мистическими особенностями.
«Мелодии мои попроще гамм…» - ну, не знаю, меня вот мелодии ВВ вполне устраивают и нравятся. «Но лишь сбиваюсь с искреннего тона…» - ладно, про искренность барда можно много говорить, но мы не будем, потому что дальше — лучше. «…Мне сразу больно хлещет по щекам Недвижимая тень от микрофона…» Не вдумывайтесь в стихи, не надо. Иначе возникнут вопросы — как может тень, недвижимая, больно хлестать по щекам? Конечно, два раза повторяющиеся образы ВВ любит, и зря. «По щекам отхлестанные сволочи» - замечательно. Недвижимая тень от микрофона, бьющая по щекам — очень плохо.
«Я освещен, доступен всем глазам, Чего мне ждать? Затишья или бури?» Ну что за кокетство, в самом деле. Ждать аплодисментов, не критики же! Именно слушатели с жадностью птенца выхватывали все, что слышали, стараясь не думать.
* * *
В том же самом «Нерве» есть замечательный раздел, называется «Спорт-спорт». Включает в себя несколько забавных, но весьма длинных и изобильных песен, не баллад (баллады - это все-таки нечто возвышенное), которые интересны вовсе не спортом, а пониманием, что требуется от песен и что требуется песням. Им требуется признание публики, от них — удовлетворение эстетического чувства, чем бы оно на самом деле ни было. А проще всего оно достигается беззлобным — или не совсем беззлобным, или кажущимся беззлобным — юмором и насмешкой.
Все-таки кумиры — вещь хорошая для поклонения, но иногда их нужно тыкать палочкой и опускать на землю, чтобы не зазнавались. Вас, ребята, назначили, вот и сидите тихо, а то народ найдет себе других.
Все песни посвящены спортивным кумирам того времени — вратарю Яшину, тяжелоатлету Алексееву (поищите информацию, они того достойны) шахматисту Фишеру, в тексте про которого скромно проскакивает советский шахматист Таль. Он, конечно, проскакивает, но непонятно, что с этим делать — то ли обижаться, то ли забавляться.
Эти три песни шуточные, кроме тяжелоатлета (все вдруг стали очень вежливы со мной) — само это занятие не подразумевает веселья. Какую шутку можно придумать про человека, которого вот-вот раздавят сотни килограмм? Все-таки Высоцкий далеко не дурак и прекрасно понимал границы допустимого, в темах и стихах тоже. В тексте про тяжелоатлета нет ничего нелепого, нет ничего смешного, все очень точно, тяжело (ну да, именно что тяжело), но, собственно, именно поэтому он и не получил широкой народной любви во времена написания. Сейчас — тем более. Разве что можно отметить финальную строчку с нашим самым любимым словом барда: «Я выполнял привычное движенье с коротким, злым названием «рывок». Любимое слово найдете сами.
А вот про Яшина и про Фишера стихи забавные и длинные. Когда Высоцкий их исполнял, как обычно кривляясь, зал помирал от хохота. «Мы сыграли с Талем десять партий — В преферанс, в очко и на бильярде. Таль сказал: «Такой не подведет!»» Кстати, дочка Таля есть в соцсетях, и один из постоянных вопросов — играл ли с ним ВВ в преферанс, очко и бильярд? Нет, не играл, и даже знаком не был. Впрочем, ни с кем из героев спортивных песен Высоцкий, насколько я знаю, не общался. Ну, то есть великий шахматист играет с чайником во все, что угодно, кроме шахмат, и очень высоко оценивает его уровень перед шахматным же матчем.
В общем, этого чайника учат все — боксеры, повара, футболисты и так далее, он накачивает мышцы (еще б ему меня не опасаться — я же лежа жму сто пятьдесят) и кончается все хорошо: «Я его фигурку смерил оком, И когда он объявил мне шах, Обнажил я бицепс ненароком, Даже снял для верности пиджак. И мгновенно в зале стало тише, Он заметил как я привстаю… Видно, ему стало не до фишек (?)— И хваленый, пресловутый Фишер Тут же согласился на ничью…» А вот суть песни: «В мире шахмат пешка может выйти — если тренируется — в ферзи».
Точно такой же забавный текст про великого вратаря Яшина (который был заядлым курильщиком и умер от рака легких), которого преследует фоторепортер и умолят пропустить один мяч, всего один — ради снимка, иначе его уволят из газеты. Ноет и ноет, ноет и ноет, в итоге вратарь сдается и пропускает гол.
Фактически это не песни, а спектакли с сюжетом, завязкой, развязкой и, конечно, кульминацией.
Кстати, когда Высоцкий достиг своего пика и метался между бредом и гениальностью, между неудачной прозой и попытками режиссуры, странно, что он не подумал о драматургии. Прямая речь у него идеальна, образна, проста и впечатляет, художественные описания, с которыми частенько возникают проблемы, не нужны, а все технические требования он, как профессиональный актер, прекрасно знал и чувствовал. Думается мне, что драматург из него бы вышел гораздо выше среднего.
Почему эти три песни не отнесены к разделу смешных? Потому что не в этом главное — так или иначе, юмор у Высоцкого есть почти во всех его произведениях, кроме тех, где он сознательно сгущает краски (впрочем, в этих работах можно посмеяться над бесконечной слизью, слюной, злобой и грязью. Ах-ха-ха, опять он слюну глотает!). Но все-таки этот будет смех, на который автор не рассчитывает — хотя очень тяжело предсказать влияние произведения на читателя.
Высоцкий был крайне тщеславен и любил знаменитостей, любил первых, любил сильных (я перед сильным лебезил — понятно, почему его так разозлил дурацкий сон. Не будучи сильным — первым не стать), а самое верное средство обратить на себя внимание и заручиться, если что, поддержкой, — это посвятить песню. Собственно, он и заискивал, шутил то с одной прослойкой, то с другой, и почти всегда у него получалось. Разве что Таль был не в восторге от вымышленных игр, но кто его спрашивать будет? ВВ сказал — играли, значит, играли.
Вроде бы нет посвящений его друзьям — известным поэтам, но может быть, я ошибаюсь. Да и вообще посвящений поэтам нет, что странно для поэта (про «нынешние как-то проскочили» можно не говорить, это ни разу не посвящение). Более того, точно установлены посвящения медийным персонам того времени — тем, у кого были миллионы почитателей и которые не были, скажем так, конкурентами в творческом плане. Это беспроигрышный ход, привлекающий слушателя, но не дающий терять своего. В самом деле, начни Высоцкий рекламировать своего друга Вознесенского, например, — к чему бы это привело? К появлению у Вознесенского новых читателей в ущерб самому ВВ, а у него их и так хватает. (У кого у него — решите сами.) Тем более, что по стихам Вознесенского на Таганке был поставлен целый спектакль, на котором случались конфузы — публика требовала Высоцкого с его песнями. И Высоцкому приходилось напоминать, что сегодня он актер.
«Черные бушлаты»
Если взять эти ваши интернеты и посмотреть, кому посвящена песня, то оказывается — Евпаторийскому десанту, отчаянной военной операции, по-другому и не сказать, подвигу, сколь великому, сколь и непонятному в плане необходимости. Но дело историков вытаскивать истину и по возможности справедливо ее оценивать, а дело поэта описать события так, чтобы никто не был забыт.
Итак, Евпаторийский десант — моряки, высадившиеся с моря и прошедшие по городу ураганом мщения, вышибая и уничтожая фашистов везде, где могли, включая больницы. Расчет был на то, что они смогут уйти обратно на тех же кораблях, что их и доставили, но при этом оттянут на себя значительную часть немецких сил. Но разыгравшийся шторм не дал морпехам отступить, и в итоге все погибли. Это вкратце. Теперь берем стихотворение.
«За нашей спиною остались паденья, закаты, Ну хоть бы ничтожный, ну хоть бы невидимый взлет!» Паденья, закаты — очевидно, отступление советских войск в первые годы войны, «ничтожный и невидимый взлет» - скорее всего, про масштабное наступление сорок второго. Хорошо, он поэт, он так видит, кровавая работа сотен тысяч солдат для него — ничтожны и невидимы. Про чужие папироски и установки выжить как угодно, лишь бы посмотреть на восход, тоже говорить не будем - гнильцой несет от этих строчек, вы уж меня простите.
«Особая рота — особый почет для сапера, Не прыгайте с финкой на спину мою из ветвей…» Если к первой строке вопросов нет, то ко второй — а почему, собственно, не прыгать? Странная просьба, адресованная врагу, прямо скажем. Объяснение тоже удивительное: потому что он «и с перерезанным горлом» до своей развязки увидит восход. Развязка наступит после перерезанного горла, тоже лучше запомнить, правда, зачем это запоминать, не знаю — видимо, затем же, зачем и писать. Хорошо. Бессмертный, мы поняли. Возможна и другая трактовка, но пока промолчу.
«Прошли по тылам мы, держась, чтоб не резать их, сонных, Но тут я заметил, когда прокусили проход…» Прокусили проход. Опять же умолчу, какой проход есть, например, в анатомии. В реальности десант рванул на фашистов с берега моря и пошел с боями вглубь города, но, судя по песенке, прошел по тылам и прокусил проход, при этом жалея сонных фашистов и внимательно следя за подсолнухом — несмышленым, зеленым, трогательным, но чутким.
«За нашей спиною в шесть тридцать остались — я знаю, - Не только паденья, закаты, но взлет и восход. Два провода голых, зубами скрипя, зачищаю, Восхода не видел, но понял: вот-вот - и взойдет». Тут все роскошно — прошли по тылами, никого не зарезав, и паденья и закаты превратились во взлеты и восходы. Но приятнее всего — два голых провода, которые зачищают, скрипя зубами. Зачищает голые провода. Вот так неожиданно сапер оказался связистом.
«Уходит обратно на нас поредевшая рота…» - а был бой, оказывается? Давайте думать — уходит обратно. Значит, рота шла вперед, значит, она наступала, пошла в атаку и отступила, поредевшая. Но беда в том, что город был занят немцами, и наступали именно наши. Про то, что в тексте не видно боя, не было его, я уже спрашивал, но все равно не увидел. Не прыгайте, говорил, с финкой на спину? Были папироски, умрите геройски, перерезанное горло, тылы без резни сонных врагов, голые провода, которые все равно зачищают — и вдруг… какая-то рота. Город, который был зачищен от врага, превратился по тексту в единственный взорванный форт, остальное — включая гибель солдат - так, пустяки.
И возможность беспошлинно видеть восход погружает в состояние глубочайшего изумления — пошлины на восход не додумались ввести самые что ни на есть жуткие диктатуры, но, оказывается, из-за черной работы черных бушлатов. Чьи бушлаты? Я вот понятия не имею. Черные, и все тут. Должны быть десантники, но оказывается, что это рота саперных связистов. Вообще, наверное, какой-нибудь десантник мог пройти по тылам как сапер, зачищая голые провода голыми руками и скрипя зубами от своей удивительной работы, потом… все. Хорош.
Это издевательство и над смыслом, и над подвигом. Но, например, в выбивании советских войск из Евпатории участвовал саперный батальон подполковника Хуберта Риттера фон Хайгля, чьи саперы обеспечивали продвижение вперед «собственными средствами борьбы» (особая рота, в самом деле, особый почет для сапера).
В общем, если не посвящение, было бы совершенно непонятно, что и кто описан в этом стихотворении, которое явно не входит в золотое наследство Высоцкого. Как и «Разведка боем». Там начинали с Богом, потихонечку, после того как «Надя с шоколадом» в хлам разнесла советские окопы. Здесь десантники прошвырнулись по тылам, жалея сонных фашистов и более всего интересуясь направлением головки подсолнуха (в разбомбленной до руин Евпатории, переходившей из рук в руки).
«Я из дела ушел…»
Хорошая песня, а хороша она уже тем, что в ней нет фирменных истерик и почти нет слишком уж явных поэтических ляпов.
«Я из дела ушел, из такого хорошего дела! Ничего не унес — отвалился в чем мать родила». Однако. Простая и хорошая первая строчка сменяется удивительной второй. Отвалился в чем мать родила. Понятно, но как-то не очень.
«Не затем, что приспичило мне, - просто время приспело, Из-за синей горы понагнало другие дела…» Хорошо, все понятно. Несколько изумляет просторечное «приспичило» с приспелым туалетным оттенком в компании синей горы, но в остальном логично — поработал, не заработал, отошел от дел и взялся за другие, должно быть, более выгодные.
И вот тут ВВ бьет по слушателю прямой наводкой: «Мы много из книжек узнаем, А истины передают изустно — Пророков нет в отечестве своем, Но и в других отечествах – не густо…» Первый, самый явных вопрос: причем тут истина, пророки и книжки? Лирический герой отвалился от дела не потому, что ему приспичило, а потому, что решил дело сменить. Какие еще пророки?
«Я из дела исчез — не оставил ни крови, ни пота И оно без меня покатилось своим чередом…» Вообще удивительно спокойная песенка, несвойственная Владимиру Семеновичу. Постепенно картина выясняется — и дело было такое, что не то что кровь, даже пота не оставил, а может, работник он был именно такой, что ухода его никто не заметил.
Однако волшебным образом человека, который в деле был никому не нужен за свой пофигизм, вдруг растащили: «Растащили меня, но я счастлив, что львиную долю Получили лишь те, кому я б ее отдал и так…» Пожалуй, одна из немногих искренних строк в разнообразной и не всегда удачной поэтической, а скорее - актерской игре Высоцкого. Его же действительно растащили, да так, что от личности и следа не осталось.
Скользкий пол и наканифоленные каблуки пропускаем, а потом вдруг ВВ сообразил, что получается как-то несколько грустно и даже прозрачно, как-то в несвойственной ему спокойной манере. «Паутину в углу с образов я ногтями сдираю, Тороплюсь, потому что за домом седлают коней…» В самом деле, тяжело выходить из своей колеи, писать стихи печально и прозрачно, надо срочно вернуться, содрать с образов ногтями паутину — людям хватает веника или тряпки, но ногти куда трагичней и страшнее, — а за домом начать седлать коней. Кони, надо думать, медленно и плавно пляшут в такт, в санях несут галопом, скачут иначе, ввозят Калигулу в сенат, а также втыкают ядовитые иглы до костей — или нет? Сюрпризы будут, кони — это такая вещь, что без них нельзя, но вот одна милая подробность.
«Открылся лик — я встал к нему лицом…» Резонный вопрос — а каким образом автор сдирал ногтями паутину? Стоя к образам боком или спиной, чтобы никто ничего не заподозрил? Ладно, с ликом поговорил, услышал припев про пророков от лика и вперед! «Я взлетаю в седло, я врастаю в коня — тело в тело…» Красиво и обычно, но дальше точно будет необычно, потому что потому без сюрпризов невозможно никому.
«Конь падет подо мной, — но и я закусил удила…» Если лошадь пала — значит, она сдохла, и никак иначе. Если корову забили, значит, она убоина, если пала — труп. Это точные лексические значения слов, которые надо знать. Высоцкий хотел сказать, что загонит лошадь до смерти, потому что сам закусил удила, но получилось — вскочил на коня, конь тут же сдох, ВВ надел его сбрую и поскакал.
«Скачу — хрустят колосья подо мной,
Но явно различаю из-за хруста -
Отчизну ты оставил за спиной,
Да и пророков, будь им вместе пусто»*.
Вот так — если бы автор выдержал начало стиха, без искусственного нагнетания какой-то грубости (ногтями сдираю) и неоправданной многозначительности (к чему все эти навязшие в зубах камлания про пророков?) и не скачки на дохлой лошади, точнее — вместо дохлой лошади, то текст мог бы быть интересен таким спокойно-философским отношением и к делу, и к уходу из него, и к тому, что за этим последовало. Но привычка, как говориться, вторая натура.
«Случай»
Нет, это не тот случай, где никогда ты не будешь майором и где висит заколотый витязь на стене вместе с тремя медведями. Тот случай в ресторане, а этот - без ресторана, хотя тоже в ресторане. Но там он бухал с капитаном, а здесь его потащили выступать к другому столику, мотивируя это «ученым по ракетам», то есть главным по тарелочкам. Песенка на самом деле крайне самокритичная, без выпендрежного сна с прогулками по бревну и бревном на потолке — пожалуй, единственная, где бард себя оценивает как шута с комплексами неполноценности: «И многих помня с водкой пополам, Не разобрав, что плещется в бокале, Я, улыбаясь, подходил к столам И отзывался, если окликали…» Вообще-то нормальное поведение актера, но какой грустью веет от этих четырех строк.
«Со мной гитара, струны к ней в запас, И я гордился тем, что тоже в моде…» - как немного актеру для счастья надо. Но вообще строка жестокая — вдумайтесь только — быть в моде. Слово вечно по сравнению с быстротечной человеческой жизнью, но автор его оценивает как каблуки-платформы или расклешенные брюки.
«И, обнимая женщину в колье, И сделав вид, что хочет в песню вжиться, Задумался директор ателье О том, что завтра скажет сослуживцам…» Я не написал, что ВВ пригласили к большому ученому за столик, а там оказался директор ателье… А продолжение не менее беспощадное, чем начало, но на сей раз все про публику, про слушателей наших дорогих, которые старательно делают вид, что вживаются в песню, ни черта при этом на понимая и не желая понимать. Зато всегда готовы похвастаться знакомством со знаменитостью.
Дальше Высоцкий честно отрабатывает налитую водку, соглашается дружить с Домом моделей — надо же как-то Маринку одевать, рвет струну и уползает на бровях. «Я шел домой под утро, как старик…» - хорошо знакомое ощущение после пьяной ночи. «Мне под ноги катились дети с горки, И аккуратный первый ученик Шел в школу получать свои пятерки…» Под утро — это три-четыре часа ночи, до пяти, сучья вахта, самое страшное время в сутках, когда умирают люди и лошади, и сам ВВ ушел в между тремя и пятью. Но какие дети с горки в четыре утра и какой аккуратный первый ученик? В такое время даже патрульные менты спят в своих машинах — и тут вдруг первый ученик. «Домой тащился утром, как старик», «Я утром к дому плелся, как старик», «Плетясь до дома утром, как старик» - три точных варианта навскидку, ну или детей убрать с первым учеником вместе. Но нет, нас никто не критикует, мы вне подозрений, как та жена цезаря.
«Ну что ж, мне поделом и по делам, Лишь первые пятерки получают… Не надо подходить к чужим столам И отзываться, если окликают…» Комплекс неполноценности то и дело вырывается наружу — лишь первые, хотел быть только первым и так далее. И вдруг одновременно прозрение о своей шутовской доле, которая заставляет шарахаться именно между чужими столами и кабинетами, развлекать и ходить вприсядку.
На эту же тему есть еще одна песня, про больших людей. Назовем ее…
«Прелюдия»
«Прошла пора вступлений и прелюдий, Все хорошо, не вру, без дураков…» Замечательное начало от гонимого барда. Читатель замирает от предвкушения —дело за незаконный чёс закрыли? За рубеж выпустили? Книжку издали? Что случилось, раз все хорошо? Оказывает, еще лучше - будет и книжка, и заграница, и все на свете. «Мне зовут к себе большие люди Чтоб я им пел «Охоту на волков»…» Вот в чем суть! Опальный бард перестал наконец-то быть опальным, заинтересовав больших людей, это огромное достижение. Причем в коем-то веке поэт перестает изображать брутального ревущего, как ураган, мачо.
«И, подавляя частую икоту, С порога — от начала до конца — Я проорал ту самую «Охоту»…» Тут все замечательно — и икота от страха у профессионального актера, и манера исполнения ну ни разу не певческая. Там, правда влезли какие-то дети, с которыми отчего-то не сваришь ни компот, ни уху, но поэтам иногда приходиться поступаться логикой в пользу плавности и легкости. А поскольку дети влезли во второй куплет, то пришлось их вспомнить и в шестом — мол, они просили улыбнуться актеру. Какие продвинутые дети, в самом деле. (Тсс. Ходят слухи, что это дети кого надо дети, самого генсека. Владимир Семенович действительно знал, с кем надо дружить, а с кем необязательно.)
Ну а самые интересные все-таки два последних катрена. «И об стакан бутылкою звеня, Которую извлек из книжной полки, Он выпалил - «Да это ж про меня, Про нас про всех — Какие, к черту, волки!» Ну да, и большие люди тоже не устояли и поддались соблазну, превратившись в поклонников барда и став тем самым неотличимым от своего народа.
«Уже три года — в день по пять звонков. Меня зовут к себе большие люди, Чтоб я им пел «Охоту на волков»…» Весьма успешная карьера — от ресторана, где его показывали тем же самым «большим людям» (а директор ателье по советским меркам - тоже большой человек, но не очень), до кабинетов людей в самом деле очень больших и властных.
Песенка, конечно, с юморком, но и с так часто прорывавшимся то и дело тщеславием — и к гитаре тяга есть в народе, меня зовут к себе большие люди…
Песня датирована 71 годом — пик отношений с Мариной, когда он изо всех сил держал себя в руках и результаты этого, плюс усилия французской актрисы-коммунистки становились все серьезней и весомей. А впереди девять лет близкой дружбы с сильными мира сего, которые только и делали, что гнали да запрещали. Ну а пассаж про волков многое на самом деле объясняет. Каждому приятно представить себя загнанным зверем, прыгающим через флажки, и понимать, что ничего ему за это не будет.
* * *
Есть у Владимира Семеновича ряд песенок (песнями и даже стихами назвать их никак не получается), которые можно охарактеризовать так — ни о чем. В том же «Нерве» их несколько: про Ваню-полотера, про студенческие стройотряды и про капитана.
Они ни о чем не потому, что там нет темы, тема-то как раз есть, а потому что не несут никакой художественной ценности и написаны, потому что написаны, зачем - непонятно. Возможно, это просто привычка ВВ выжимать из темы все, что можно, или просто проба пера, занятие литературой требует постоянства. У них, этих песенок, одно общее удивительное свойство - они не запоминаются, проскальзывают вдоль сознания в какие-то неведомые дали, где и благополучно почиют. Точнее — они не почили. Рождественский их зачем-то вытащил и обессмертил, но ни популярности, ни пользы от них никакой. Однако одну стоит разобрать как пример небрежной работы (нет, не поэтических ляпов).
« Лошадей двадцать тысяч…»
«Только снова назад обращаются взоры, Крепко держит земля, все и так, и не так…» Совет начинающим литераторам — если нет идеи, если нет образов, если вялый смысл ускользает, дайте ему ускользнуть всякими многозначительными намеками. Так и не так. То и не то. Там и не там. Здесь и не здесь. Вам легко и читателю приятно.
«Почему слишком долго не сходятся створы?» Мне вот тоже хочется спросить — почему? И какие створы? Вроде бы корабль от пирса отчаливает. «Почему слишком часто мигает маяк?» Насколько я понимаю, маяки — вообще отшельники, и увидеть их можно в сложных для навигации местах. Но корабль еще даже от пирса не отошел. Действительно, и так и не так.
Дальше идет роскошный куплет, идеально подходящий для любого начинающего графомана. И если в «Диалоге у телевизора» четыре глагола в ряд не вызывают раздражения своей слабостью, то здесь только два, но такие беспомощные, что просто прелесть: «Все в порядке, конец всем вопросам. Кроме вахтенных - всем отдыхать…» Створки закрылись, маяк промигался, земля ослабила хватку. А рифмы дальше придумаете? Именно. К вопросам идут матросы, а к «отдыхать» присобачены «привыкать».
Дальше припев «Капитан, чуть улыбаясь, Молвил только: «Молодцы!» От земли освобождаясь, Нелегко рубить концы…» Вот это настоящая графомания — и чуть улыбаясь, как несмышленым детям, и освобождаясь от земли, а главное — какая чуткая похвала команде! Молвил он только.
«Переход двадцать дней - рассыхаются шлюпки, Нынче утром последний отстал альбатрос…» Опять Владимира Семеновича куда-то не туда заносит. Что будет океанской шлюпке за двадцать дней? Да ничего. Альбатросы перепутаны с чайками, поскольку альбатрос никак к земле не привязан, это что-то вроде стрижа, только морского, он девяносто девять процентов своей жизни проводит в воздухе. И следовать за кораблем может сколько угодно, независимо от земли.
«Хоть бы шторм! Или лучше, чтоб в радиорубке Обалдевший радист принял чей-нибудь SOS…» Вообще, конечно, после таких стихов в морские училища отбою не будет — капитаны, которые молвят, чуть улыбаясь, радисты, обалдевшие от скуки, а главное — такая свобода, что и привыкнуть трудно. Не служба, а лафа.
«Так и есть: трое — месяц в корыте…» А, ну да, шлюпки за двадцать дней рассохлись, а «яхту вдребезги кит разобрал... Да за что вы нас благодарите? Вам спасибо за этот аврал…» То ли за кита благодарят, кашалота, потому что остальные виды китов на шлюпки не бросаются, то ли за разобранную яхту. Китобойная прогулочная яхта - тоже ничего так себе.
Припев хотите? «Капитан, чуть улыбаясь, Бросил только: «Молодцы!» Может, у капитана что-то с лицом? Почему он всегда чуть улыбается? И небрежно бросает пару ласковых слов… Укомплектованная корытами китобойная яхта - обычное дело на морях.
«Тем, кто, с жизнью расставаясь, не хотел рубить концы…» Не хотел рубить концы потому что нелегко рубить концы.
Следующий куплет пропускаем, там ничего интересного, а тот же самый припев вдруг ознаменовался появлением какого-то мастера. Чуть улыбающийся, молвящий и небрежно бросающий капитан исчез.
«И опять продвигается, словно на ринге, По воде одинокая тень корабля…» И где тут у нас проблемы? В первой строке. Одинокая тень корабля — очень хорошо. Но то, что она «продвигается словно на ринге», крайне плохо. Видели ли вы одинокий корабль, который продвигается на ринге? Одинокий же он потому, что боксеры разбежались. Тут хук слева и прямой в челюсть не поможет, даже прямой в корму. Понятно, почему в напряженьи матросы. Только-только привыкли к свободе и вдруг оказались на ринге. А ну как боксеры заберутся по шпрингам и отметелят ленивую команду за свой попорченный ринг?
«Опять меня…»
Текст, интересный своей наивной попыткой оправдать и пьянство, и наркоманию. «Опять меня ударило в озноб, Грохочет сердце, точно в бочке камень…» - к сожалению, ломка. Но поэт переводит все на свою любимую колею (во мне два «я», две судьбы). «Во мне живет мохнатый злобный жлоб С мозолистыми цепкими руками…» Однако. Даже цепкие мозолистые лапы ощутил, или разглядел, или вообще он кто? А. Второе «Я» в обличье подлеца.
«Он плоть и кровь, дурная кровь моя…» - В песне с названием «Романс» (Она была чиста, как снег зимой) тоже встречается дурная кровь, впрочем, наверное хороший образ не грех и повторить.
«Он ждет, когда закончу свой виток, Моей рукою он выводит строчку, И стану я расчетлив и жесток, И всех продам — гуртом и в одиночку…» Очень интересный текст - моей рукою он выводит строчку. Частоту употребления слова «зло» с его производными мы же не будем замерять, верно? Но в самом деле — иной раз кажется, что писал за него мохнатый жлоб. «И всех продам - гуртом и в одиночку…» - под конец жизни окружение ВВ поменялось принципиальным образом. Постепенно отходили друзья детства и творческие собратья, оставались собутыльники и полезные в плане добычи наркотиков врачи — эти могли еще и откачать, если что. Но если автор сказал — продам, значит, продаст, ему виднее.
«Я сохраню еще остаток сил (он думает оттуда нет возврата) Пускай меня не вывезет кривая (Взвыл я душу разрывая — Вывози меня, Кривая): Я в глотку, в вены яд себе вгоняю — Пусть жрет, пусть сдохнет - я перехитрил…» Крайне слабый и наивный текст, состоящий из повторов, которые автор то ли не заметил, что ли не захотел замечать, но главное — оправдание. Это не болезнь, не жесткая зависимость от веществ, включая чифирь (грохочет сердце) и табак — это уничтожение какого-то мифического жлоба. Но если под этим самым, с мозолистыми руками, подразумевались именно его многочисленные зависимости, то ВВ убивал кошку, закармливая ее маслом. Нельзя вылечиться от наркомании и алкоголизма запоями и марафонами, невозможно, какие бы стихи этому не посвящать. И если жлоб сдохнет, то только вместе с хозяином. Так кто кого перехитрил?
«Грядущий рай»
Ну что — с Богом, потихонечку начнем.
«Я никогда не верил в миражи, В грядущий рай не ладил чемодана…» И ведь не поспоришь — какие на фиг миражи? Живем один раз, и надо пользоваться всеми возможностями, хватать их полной пятерней. А вот про грядущий рай — это как раз бунт. Потому не верил Владимир Семенович в будущий социалистический рай, а в настоящий капиталистический вполне себе верил и чемодан собирал не раз и не два.
«Учителей сожрало море лжи И выплюнуло возле Магадана…» Вот так, господа, бунтовать и надо — так, чтобы было страшно, больно, горько, захотелось запить, заторчать, но при этом не оказаться в опасности. Если что — так эта строка вообще посвящена Кохановскому, которого бросила, наврав, шал… девушка-учительница. Но вновь продолжается бунт, И сердцу тревожно в груди.
«…Занозы не оставил Будапешт, и Прага сердце мне не разорвала…» Исследователи отмечали, что речь идет именно об антисоветских выступлениях, сам же автор придерживался такого мнения: не понравились эти городки, только то и всего. Точнее, плевать на них с высокой колокольни.
Дальше идет странное четверостишие про каких-то путаников и мальчиков, этого я не могу понять, зачем вообще написано? Графоманский зуд? А вот потом гораздо интереснее: «Но мы умели чувствовать опасность Задолго до прихода холодов…» Да уж. Какие молодцы. «С бесстыдством шлюхи приходила ясность И души запирала на засов…» Переводя с поэтического на русский — ощутили, что подуло, и начали друг другу врать. А поскольку дула смотрели отовсюду, то и врать мальчики-путаники не переставали никогда. Высоцкий, кстати, тот еще путаник.
«И нас хотя расстрелы не косили, Но жили мы, поднять не смея глаз…» - хорошо, что хоть расстрелы не косили, а то ведь сегодня как — одна половина сидит, вторая — сторожит, третья — расстреливает, и так прямо до перестройки и происходило. И очень славно было на крыше небоскреба мучиться от лица тех, кто остался в страшной стране. «Мы тоже дети страшных лет России — Безвременье вливало водку в нас…» Вот не успел Владимир Семенович дожить до светлого дня свободы, когда на улицы привозили цистерны с дешевым вином, и мужики, вырвавшиеся из безвременья, заливали это пойло в себя литрами и умирали скорча. А потом появился «Рояль». И выяснилось, что та самая водка безвременья была просто как молочко от заботливой мамочки — власти. И все хриплые вопли поэта — всего лишь капризная истерика в теплице по сравнению с тем, что началось.
«Мой черный человек в костюме сером…»
Текст близкого конца, семьдесят девятого года написания. Высоцкий по непонятной причине боялся смерти и играл с ней... Впрочем, вполне может быть, тот избыточный страх смерти и был причиной такого демонстративного саморазрушения. С Шемякиным во время запоев они только о смерти и говорили, да и в песнях то и дело прорывается эта мрачная тема.
Первая строка текста, по уверениям интернет-знатоков, без устали копирующих чужие мысли, отсылает нас прямым курсом к Есенину с его «Черным человеком» и к особистам, конечно, которые любили носить костюмы неярких цветов. Может, оно и так, это совсем неинтересно, как и прочие отсылки и реминисценции. Оно интересно потоком оправданий и попытками свалить вину на всех, кроме себя. Давайте читать.
«Как злобный клоун он менял личины И был под дых внезапно, без причины…» Вообще-то удивительная для Высоцкого небрежность — начать с рифмовки а-а, потом перейти на аб-аб и первый размер ни разу не повторить. Любимое слово выделите сами, заодно посмотрите на Высоцкого — жертву и слабака, которого могут просто так ударить.
«И, улыбаясь, мне ломали крылья, Мой хрип порой похожим был на вой…» - про сломанные крылья повторять вслед за автором не будем, сколько можно, а вот хрип, порой похожий на вой — интересно. Порою, значит — а в остальное время он на что был похож? «И я немел от боли и бессилья…» - ну да, многочисленные воспоминания как раз рисуют нам обессилевшего от боли поэта. «И лишь шептал: «Спасибо, что живой»… Я вот не пойму, зачем ревущий бунтарь с «голосищем громобойно-площадным» вдруг так старательно, нелепо, с повторами самого себя давит на жалость?
«Я даже прорывался в кабинеты И зарекался: «Больше — никогда!» Вообще забавная строчка. Прорваться в кабинет, чтобы там покаяться и заречься — больше никогда! Вот хозяин кабинета, большой человек, удивился-то. Давайте вспомним: «А вот теперь, конечно, что-то будет. Уже три года в день - по пять звонков. Меня зовут к себе большие люди...» Поскольку разбираемая песня написана позже, то будем считать, что в кабинеты ВВ все-таки прорывался. Зачем, история умалчивает, в любом случае это интересно — прорваться и спеть или прорваться и покаяться.
«Вокруг меня кликуши голосили…» - про психопатов забыл? «Судачили про дачу и зарплату…» - зарплата как зарплата, обычная ставка актера, причем не самая высокая, у Конкина — Шарапова была гораздо выше, потому что он играл легендарного Павку Корчагина. А дача была перед смертью построена на участке Володарского — про что там судачить? Может, имелись ввиду гонорары и левые концерты? Какой он все-таки был прямолинейный!
«Я все отдам — берите без доплаты Трехкомнатную камеру мою…» В первых двух строках речь о даче. Во второй — о трешке на Малой Грузинской. Широкий жест, в самом деле, особенно ценный на фоне воспоминаний Влади: ВВ не любил свой дом и соседей в нем. Соседи не любили ВВ с его бесконечными громкими репетициями, шумными компаниями и табунами гостей, половина из которых была едва ли знакома хозяину. И поэтому он хотел приобрести маленький, скромненький розовый особнячок на Сивцевом Вражке — второй по счету слева при входе с Бульварного кольца. Он стоит до сих пор, я регулярно прохожу мимо и любуюсь. В самом деле, милейшее здание, сам бы купил. Хотя бы кирпичик...
«И мне давали добрые советы Чуть свысока, похлопав по плечу, Мои друзья — известные поэты...» Любопытно, что добрые советы стоят в одном тексте со сломанными крыльями, ударами в живот, болью и бессилием. Прямо напрашивается вывод — они тоже били, гады, а при внимательном прочтении «Нерва» прям даже сомнений в этом не остается.
«И лопнула во мне терпенья жила, И я со смертью перешел на «ты». Она давно возле меня кружила, побаиваясь только хрипоты…» Наконец-то Высоцкий вернулся к себе — после нытья в пять куплетов смог пошутить над своим голосом, который настолько хорош, что даже сама Смерть его испугалась.
«Я от суда скрываться не намерен…» (И я прошу вас, строго не судите) - можно подумать, кто-нибудь из нас от Божьего суда сможет скрыться, а уголовного — обвинения в левых концертах — ему избежать как раз удалось, но, будем справедливы, он и не скрывался.
Вот это, наверное, и есть последний текст Высоцкого — по самой своей сути. Стоит только посмотреть чуть-чуть повнимательней, вчитаться, не торопясь и стараясь не вспоминать про авторскую манеру исполнения, — вдруг станет ясно, в каком страшном тупике находился Владимир Семенович Высоцкий перед своим уходом. Он переваливал, как камни в торбе, одни и те же мысли, одни и те же образы, которые не давали ему покоя — близость страшного конца (а смерть для него была страшной, он боялся перехода в Великую тайну), попытки оправданий, причем, опять же, общими фразами. Мне есть за что каяться и есть чем оправдаться — в самом деле, очень хочется верить, что все именно так и получилось и оправдаться ВВ удалось.
* * *
После разбора полетов...
Есть у меня в друзьях прелестная девушка (ну, прелестная девушка моего возраста с кучей детей), которая любит поэзию и которая всегда привлекала мужской пол, поскольку очень привлекательная (вот, я даже сейчас от волнения зарапортовался). И поклонники, зная об ее увлечении поэзией, щедро тащили свои доморощенные рифмы в видАх ухаживаний. Но моя мудрая приятельница делала так: давала адрес странички одного поэта и советовала ознакомиться. Претенденты на руку и сердечко знакомились и выбрасывали свои потуги на помойку, чтобы больше никогда бумаги не марать. И у них даже мыслей не возникало подражать, это невозможно — но ухажеры были все-таки из научной элиты и умели осознавать свои неудачи и мириться с ними.
Так вот, кажущаяся простота Высоцкого вызывает неудержимое желание именно что подражать, потому что это кажется легко. В самом деле, легко писать прямым текстом, одних Вани и Зин я слышал сотни, если не тысячи — но к оригиналу ни один даже близко не подполз. Даже на километр не смог доковылять, приблизиться к исходнику по его злому и точному юмору. Но, спросите вы, это кого-нибудь волнует? Высоцкий — народный поэт, и народ проявляет свою любовь, подражая ему во всем, особенно в стихах. Совершенно верно, не волнует абсолютно никого. Более того, я могу с полной уверенностью сказать, что вообще глубинная суть поэзии никому не интересна.
Вот возьмешь, например, самый дурацкий и неудачный стишок из всех возможных, разложишь его по полочкам, где-то посмеешься, где-то пожалеешь бедную строку, попавшую в плохое окружение, сделаешь какой-нибудь глубокомысленный вывод, и вдруг ловишь себя на мысли, что, вообще-то говоря, все не так уж и плохо. При всех банальностях, нелепостях, несостыковках, даже откровенной глупости — общая картина стихотворения продолжает действовать на читателя каким-то своим непонятным, особенным способом. Даже на меня, съевшего на поэтических разборах не просто собаку, а целую упряжку вместе с нартами, а также шлейками и тупыми хозяевами (простите, наболело) — общая картина песни или стихотворения влияет иначе, чем построчный разбор. А неискушенный люд радостно подпевает про губы, которые колышутся по ветру, и колосящиеся брови, про скворчих, которые на скворцов печально так глядят, глядят, глядят и прочую попсовую муру — которая не стоит вот этого места на жестком диске, но навязывает свое безвкусие десятилетиями, уродуя человеческое сознание.
И что - на фоне подобной дешевизны разбирать тексты, в которых неудачи и несостыковки видны лишь по лупой? Именно. Разбирать и приучать читателя — который завтра, когда вожжа под мантию попадет, вдруг станет автором и засыплет сайты катышками своих умственных полетов — ко внимательному, бережному, неторопливому труду. А работать над словом гораздо тяжелее, чем класть асфальт или копать огород. Может быть, тогда половина бездарно самовыражающихся перестанет писать и начнет вышивать крестиком или в плаванье пойдет, или в бег, или в любое боевое искусство. Просто поняв, насколько это сложная, непредсказуемая, трудно объяснимая область — литературное творчество.
Я наивен, понимаю. Но буду упираться, доказывать (что не то это вовсе, не те и не та) — просто чтобы одышливая пошлость не заглушила окончательно ростки литературы шерстью своих сорняков.
* * *
Можно развернуть целую главу про загадочность влияния поэзии на человека, и вся она будет состоять исключительно из загадок и домыслов, теорий и фантазий.
Одна из теорий, которой придерживаюсь и я, гласит, что истоки поэзии находятся в молитвах, в самых древних обращениях к божествам. Которые, как мы знаем из античности и мифов разных народов, не сильно-то и отличались от нас, грешных, в своих пороках, среди которых было и тщеславие. И обращаться к божеству на обычном, косноязычном языке (вот-вот) было опасной глупостью. Поэтому каким-то чутьем, интуицией, зачатками эстетики обращающиеся к богам и говорили с ними не так, как с соплеменниками.
Возможно, что поэзия в самом деле несет в себе некий магический отблеск — темный, как сама глубина, потому что иначе невозможно объяснить ее влияние на нас. Не одной же аллитерацией, в самом деле. Старославянский же язык — просто кладезь словоформ изумительной древней силы, с совершенно другим, отличным от сегодняшнего, строем речи, слегка окрашенным тавтологией: повесть временных лет, вечер темных осенних ночей, начала радоваться ласково. Поэтому обязательная складность современных поэтических строчек, даже самых простых, возможно, вызывает в читателе какое-то древлее благоговение, легкое прикосновение тайны. Тем более, настоящая поэзия — чистой воды тайна, а настоящий поэт — маг и священнослужитель в одном лице.
Стихотворение работает как молитва или заклинание, и, кстати, одно из забавных обвинений поэту — у тебя не стихи, а зарифмованные мысли. Утверждение глуповатое и поверхностное, если не вдумываться в сакральный смысл поэзии, а если вдуматься — то просто зарифмованные мысли, действительно, совсем не то.
Некоторые люди больны поэзией, как шаманской болезнью. Что это такое? Ну, болезнь. Дело в том, что ни один шаман не становится шаманом по доброй воле — уж больно тяжелая и неблагодарная это ноша. Образ этакого богатого злобного кулака был создан нашим богоспасаемым Отечеством в советский период истории да так и прижился. На самом деле шаман не имел права требовать денег (шкурки, оленей и т. д.), поскольку духи могли рассердиться, должен был ездить к больным вместо охоты или путины и находится в опасности — поскольку шаманы уничтожали не только друг друга, но и членов семьи. И когда человека духи призывали к служению, то ему приходилось очень плохо — и дела не шли, и галлюцинации изводили. Люди отбрыкивались от такого счастья, как могли, ели сырое собачье мясо — проверенное средство от шаманской болезни, но в итоге сдавались, шли на сорок дней в тайгу, где после голодовки и одиночества получали духа-защитника, аями, и нечеловеческую силу. А если не принимали служение — заболевали и умирали, и никакие врачи их спасти не могли.
Так вот поэзия — в некотором роде шаманская болезнь: поэт балансирует между миром, в котором он живет, и миром, откуда приходят стихи. Причем за настоящие стихи часто расплачивается всей своей неудачливой жизнью. А рядом жируют на сайтах сотни тысяч бездарей, называющих себя поэтами. Поневоле начинаешь их ненавидеть. А если человек, призванный писать, не хочет этого делать, в итоге его задушит совершенно необъяснимая тоска, даже если он лоснится от успехов. Почему не хочет писать? Ну, во-первых, это тяжелый труд, легко пишут только графоманы. Во-вторых, это уход в миры, где все человеческое не так уж и важно, и творчество зачастую плохо влияет на карьеру, к примеру. Ну и да — настоящие стихи появляются в особом состоянии, которое само по себе тоже не подарок, а очень нервное и энергозатратное. Но за него, это состояние, многие готовы отдать что угодно, даже ключи от балконной решетки.
Но настоящие стихи из междумирья всегда, несмотря на явные нелепости (да, так бывает, вы еще не поняли?), вызывают долговременное народное признание. И некоторых поэтов народ любит совершенно детской или собачьей любовью — безосновательной и не нуждающейся в объяснениях. Дерусь, потому что дерусь. Любим, потому что любим (правда, обычно добавляют что любят за правду, как борца и изгнанника). И это тоже беда, потому что алмаз поклонники норовят оправить в ржавое железо.
Сейчас народ стал проявлять свою любовь еще и в создании клипов на песни, вот тут уж — туши свет, это то самое ржавое. Ладно, когда тысячи (простите, сотни тысяч) бездарных пенсионеров вдруг открывают в себе литературный дар, но такое же количество относительно молодых людей становятся еще и режиссерами клипов. И, например, на эту несчастную, давно уже навязшую в зубах «Охоту на волков» с быстро бегающими челюстями (ноги и челюсти быстры) — стали мастрячить клипы. Очень оригинальные клипы, новые такие, свежий образный ряд — елки, палец на крючке, ухмылка (кстати, ухмылка редка, ее еще найти надо, а артисты, даже доморощенные, в таком мусоре как самопальный клип не желают участвовать), снег, красные флажки и волки. Иногда еще накладывают напряженное лицо Высоцкого, перекошенное и орущее, иногда лица из нескольких концертов, которые, однако, исполняют под одну и ту же оркестровую аранжировку канадского диска. Причем никакого диссонанса не возникает, рот точно попадает в слова, а вены — в ноты, хотя нарезки могут быть из трех и больше концертов. Или берут, не мудрствуя лукаво, запись и накладывают на нее десятка два фотографий — все они давно уже известны и растиражированы. Вот не хотели — или не могли, неважно — Высоцкого снимать режиссеры, за них это сделал народ. Правда, если бы ВВ снимали больше при жизни, проявлениям народной любви это ни в коем случае бы не помешало, и кустарных клипов меньше бы не стало. Скорее, даже больше, потому что тогда бы еще и дергали кадры из кино. А что нам стесняться?
И эта неукротимая волна пошлости, в которую превратилась народная любовь, вполне может утопить наследство Высоцкого. Если бы я, например, начал знакомство не с «Вертикали», а с соцсети, я бы его, это знакомство, продолжать не стал. Потому что там фанатка вытащила не просто ранние песни, а какие-то детские дурацкие дразнилки, вроде «Васек напился пива и пукал»… Это написал Высоцкий? Да, когда ему было десять лет. Он еще и Сталина хвалил искренне, а тут вот похулиганил — подумаешь, в чем проблема? В том, что мусор должен лежать в корзине, а не у всех на виду. Со всем проявлениями народной любви ничего не сделаешь. Ну, разве что сажать и расстреливать после часа зачатия…
Можно сделать такую несколько условную градацию — стоящие стихи Высоцкого не испытывают прессинга подражателей, они слишком сложны, а все эпигоны, при полном отсутствии вкуса все-таки понимают, выше чего прыгнуть не могут.
Есть еще один интересный момент, который никак не отражается на качестве поэзии ВВ, но который надо уточнить просто как факт. Дело в том, что все стихи Владимира Семеновича черные. Не из-за избытка слизи, грязи, злобы и слюны, нет. Из-за полного отсутствия цвета. Вот сейчас нетерпеливый читатель очередной раз обложит меня со всей силой великого и могучего, а терпеливый оставит это удовольствие на потом, когда получит от меня объяснения. Дело в том, господа и дамы, что каждая буква имеет свою окраску в воображении человека. Попробуйте проделать такой опыт — каждая буква алфавита будет иметь свой цвет, и, соответственно, слова, составленные из этих букв, начнут играть всеми цветам радуги. В советское время этот вопрос весьма внимательно исследовался учеными, выходили труды и монографии — уж не знаю, зачем разбирать цвет алфавита в стихах, но мало ли чем занимаются великие умы в поиске истины. Конечно, произносимые слова мимолетны так же, как и ноты. Но если спокойно взять текст и попробовать представить то, что прочитал, окажется, что семантика подкреплена разными оттенками. Рекомендую поэкспериментировать. Но у Высоцкого в текстах цвета нет вообще. Он виртуоз прямой речи, юмора, деталей, лексических оборотов и даже готовых пословиц — но при этом любая песня на листе превращается в черную полосу слов, но никак не в картину. Вот такая вот особенность, которая не умаляет и не превозносит — она есть, и с этим можно считаться, можно не замечать. Это просто факт.
Зачем нужно вообще разбирать стихи? Специально для девственных поклонников объясняю: никто не может запретить профессионалу выразить свое мнение, более того, именно для этого профессионалов всех уровней и приглашают на различные передачи. А если профессионал имеет другое мнение, то он не кричит — чтоб ты сдох, слюнявый ублюдок!!! — а вежливо читает и в своей статье дает опровержение предоставленным тезисам. Это понятно? Ну хорошо. Называется сей процесс литературным (просьба не путать с издательским) и включает в себя десятки точек зрения на одно явление, которые иногда исключают друг друга, иногда дополняют, иногда помогают найти истину. И разобранные (вполне поверхностно, кстати) стихи ни в коем случае не умаляют масштабы Высоцкого. Повторяю, он единственный литературный гений, с которым мне довелось жить в одно время. И который до сих пор занимает лидирующие позиции в культурном пространстве — хотя вылезают, как гнойные чирьи, то графоманы с похабных сайтов свободной публикации, то негритянский речитатив, гвинейский, мать его, Брук, попса продолжает свою растленную работу без остановки и выходных.
Его нужно изучать, но не биографию попоек и концертов, количества девиц и друзей на час, а именно тексты. А вот тексты при ближайшем рассмотрении выглядят весьма интересно: с одной стороны, многозначительно, с другой — совершенно безобидно, так как повернуть творчество Владимира Семеновича можно в любую сторону, как угодно. И когда у знакомящегося с миром Высоцкого человеком возникает закономерный вопрос: что-то здесь, ваша воля, не так, — ответ на него смешон и банален. Высоцкий был выгоден всем — и власти, и не власти. Бесхитростная публика с наслаждением лепила себе кумира, придумывая все новые и новые небылицы и переписывала на магнитофоны бунтарские песни, прекрасно понимая, что ничего ей за них не будет. Все-таки автор не уголовник какой-то там, а актер московского театра, снимается в фильмах вместе со своими песнями. А курирует театр, между прочим, сам Андропов. (Так и было.) Власти такой человек тоже был выгоден и очень нужен — Галич погиб от удара током, Окуджава мурлыкал про комиссаров в пыльных шлемах, прикормленные шестидесятники на роль карманных бунтарей (системной оппозиции) никак не годились, провонявшие дымом представители бардовской песни прятались по лесам, да и пели про «сырую тяжесть сапога». Просто необходим был человек, способный аккумулировать вокруг себя всех — и Высоцкий под эту роль подходил идеально. Он был совершенно лоялен, песни — очень бунтарские и очень расплывчатые, всегда можно сказать, что нет в них никакого третьего дна и второго смысла, он не несет опасности власти, но при этом выглядит именно как опасность. Ему нужно немного — позволить барствовать за границей, проводить левые концерты, возить иномарки, баловаться наркотиками, жениться на звезде. Простые человеческие радости — а сколько пользы! Те же советские эмигранты готовы были ковриками стелиться ему под ноги, это мог быть не просто сексот, это сексот из чистого золота с брильянтами. Он нужен был именно в своей роли — и всем ветвям власти, и народу, который он так любил (послушайте внимательней песни — от «Диалога у телевизора» до «Дома», «Поездки в город», «Смотрин» и так далее. Более роскошного парада плебеев себе даже представить трудно, но, вот парадокс: сами они себя как-то не узнавали. А те, что узнавали, начинали ненавидеть В.С. Высоцкого, актера театра и кино, лютой ненавистью).
* * *
Сколько лет уже нет Высоцкого среди живых (он умер как Цой и остальные, от него осталось лишь наследство — точно также уйдем и все мы, тоже что-то оставив), столько же не утихают споры, как бы он себя вел в треклятую перестройку. Ну, вы что! Если верить Влади, то ему при жизни было стыдно за Афганистан. Он штудировал «Архипелаг ГУЛАГ». Он читал всю доступную во Франции и Америке антисоветскую литературу и дружил с эмигрантами. Он корчился от зависти перед набитыми ярким пластиковым товаром витринами в ФРГ. Он наслаждался Нью-Йорком, городом Желтого Дьявола, представляя, сколько он сможет заработать без курирующей партийной руки. Он, конечно, кричал, что не уедет, но это было самое начало романа и с властью, и с Влади, и нужно было доказать свою лояльность, хотя бы в песне. С Аксеновым, со Львовым, с Шемякиным он обсуждал вопросы эмиграции и даже срок себе поставил — 82-ой год.
И тут вдруг (только представьте) происходит невероятное — ненавистная власть зашаталась и пала, друзья-цеховики вылезли из подвалов, бандиты тоже развернулись во всю. Он бы наверняка одобрял расстрел Белого дома, подписывал бы письма, требуя уничтожить всех, кто не с нами, мгновенно бы вступил в самый либеральный СП — хотя и в СПР тоже, и даже успел бы ухватить жирный кусок недвижимости и на Поварской, и в Переделкино. Я даже думать не хочу, на чьей стороне он стоял бы во время Чеченских войн, это и так ясно. Само собой, не вылезал бы из телевизора, выталкивая со сцены даже саму Аллу Борисовну, пел бы вместе с Кобзоном, «Леликом и Боликом» под оркестр, развелся бы с Влади и начал бы привычно изменять девчонке — Оксанке. Его бы наконец стали узнавать в лицо абсолютно все, и позор на Новом Арбате никогда бы не повторился1 *. Он бы царствовал на эстраде так же, как когда-то на магнитофонных записях. Он бы мгновенно выпустил полное собрание сочинений — все восемьсот текстов в двух томах — многотысячными тиражами. Само собой, выступал бы на Голубом огоньке, на официальных концертах в Колонном зале Дома Союзов — в общем, жил бы полной жизнью.
Вот молодых исполнителей он бы едва ли благословлял — сколько я видел информации про Высоцкого, он ни разу ни помог ни одному молодому актеру, ни одному исполнителю, ни одному начинающему поэту. В этом плане он был и навсегда остался одиночкой — он в центре и вокруг его случайное окружение, которое играло роль статистов.
Кем же он был?
Тут еще интересно другое - из многих миллионов поклонников никто даже не пытается понять, что это за явление - Владимир Семенович Высоцкий.
Само собой, он всю свою короткую жизнь занимался именно что ожесточенным самовыражением, на на радость, совершенно наплевав на две свои семьи и детей, откупаясь ежемесячными, впрочем, весьма солидными алиментами. Сегодня только один сын поддерживает память об отце, с этого и живет, второму сыну, дочери и внукам на деда-барда плевать, у них другие интересы.
Он считался бунтарем, потому что первый начал тянуть согласные, первый и последний, больше так никто не делает, смысла нет, сразу обвинят в подражании. И на фоне хорошей, качественной, доброй, но прилизанной советской эстрады вызывал оторопь, граничащую с шоком. Он был конформистом, умело использующим популярные темы (Великая Отечественная война, например) для своего продвижения в официальные круги, те же фильмы и спектакли, и любимые народом полу-низовые жанры для завоевания сердец широкой и непритязательной аудитории. Он был гипертрофированным доминантным самцом, будучи при этом шутом. (Любой актер — это в первую очередь шут без всяких моральных ограничений. Кстати, единственный из не совсем приличной артистической братии, который смог назвать себя шутом и заявить, что гордится этим, - Армен Джигарханян. Остальные тянули надоевшую волынку про босые пятки и трепетную душу.) Как может банальное шутовство ужиться с лидерством, для меня до сих пор загадка.
Он был гениальным поэтом с главным признаком графомана - неспособностью остановится тогда, когда нужно. Нет, он продолжал писать, и приличная часть его песен заканчивается не на пике восприятия, чтобы слушатель (а тем более читатель) смог бы насладиться послевкусием мастерского слова, а тогда, когда сам автор уже из себя больше ничего выдавить не смог.
И я подозреваю, что он был героем-любовником, совершенно, хронически неспособным на любовь. А закончил свои дни не рядом с женой, которая много сделала для становления Высоцкого как признанной знаменитости, а рядом с молоденькой любовницей. Которая повелась на что? Ну, как обычно - на его сложный внутренний мир, ни в коем случае не на бешеные гонорары и всесоюзную известность. Хотя рядом, в соседнем подвале пил горькую дядя Вася - водопроводчик, не понимая, почему не интересен ни одной восемнадцатилетней девице, уж он мог бы рассказать, "кто бьет сильнее". Кстати, по воспоминаниям Кохановского, приводя на Каретный очередную девку, завсегдатаи представляли их так — моя шалава. Без имени, поэтому про баб никто и не вспоминает, разве что их бритые брови.
Мне интересно - как ни крути, больной тщеславием Владимир Семенович имел в друзьях известных поэтов, в очень хороших друзьях. Которые говорили ему, что не стоит рифмовать глаголы, а в некоторых текстах количество глаголов едва ли половина всех остальных рифм. Конечно, это самые слабые и малоизвестные тексты. Он принял совет? Судя по количеству рифмованных глаголов - нет. (Кстати - для защитников глагольных рифм, которые уже начали про Пушкина, придется в сотый раз объяснить, что во времена АСП других рифм просто не было. То есть они были еще не открыты, тогда, на заре русского стихосложения, использовали только точные рифмы и глагольные, которых больше пятнадцати тысяч. Потом уже выявили и стали использовать точные, неточные, усеченные, йотированные, корневые, дактилические, гипердактилические, каламбурные, составные, грамматические, ассонансные и диссонансные и так далее. Вроде бы хватает для свободного творчества? Так нет, бараны-графоманы упираются в глагольные, как в новые ворота, и блеют про Пушкина.)
Мне приходилось работать с графоманами, и половина из них косила по Высоцкого (Ты, Зин…) и искренне удивлялась: а почему ему можно писать пятикилометровые столбцы, а мне нет? Тебе нельзя, ты живой. А он умер, но так и не научился литературной работе, которая заключается не только в бесконечном переделывании и мгновенном вынесении всех вариантов прямо к слушателю, но и в тяжелой пахоте своего внутреннего редактора, который буквально отсекает лишнее. Ну а если внутренний редактор спит или пьяный, то лучше обратиться к редактору внешнему, стороннему человеку, который отринет обожание всем известного барда, а пробежится по строчкам с карандашом.
Теперь так сделать уже не получится, да и ненужно. Хотя я бы попробовал - к примеру, выкинуть из сборников дурацкие припевы. Припев сам по себе дурацкое, но полезное изобретение, увеличивающее время звучания песни и отсекающее желание вдуматься в слова. Но, простите, ВВ всегда указывал, что в его балладах главное - смысл и текст, что они должны входить не только в уши, но и в души, - и при этом частенько использовал припевы, видимо, искренне считая, что чем дольше человек слышит его знаменитый хрип, тем лучше. Тут даже не поспоришь, наверное, так и есть.
Но вот читать его стихи с бесконечными припевами (как я говорил, посмертная подлость Рождественского, который этим приемом сделал Высоцкого исполнителем, но никак не поэтом) недостойно для памяти поэта. И все-таки я бы почитал стихи Высоцкого - сокращенные, улучшенные, почищенные от вариантов.
О, слышите, вопят поклонники - а судьи кто? Успокойтесь, вы судьи. Вы же уже около пятидесяти лет пишете всякий бред в сетях, выковыриваете всю пошлость, про которую лучше забыть (я про литературную, про баб и пьянки — это не пошлость, это необходимые штрихи к портрету брутального первача). Уже прозрачный, как стекло, с полным отсутствием личности актер (он идеальный актер, у которого не должно быть личности, ни на йоту, ни на грош) напялил на себя неудачную, мертвую резиновую маску и сыграл Высоцкого.
И после этого вы хотите запретить редактуру - очень бережную - текстов, которые давно уже находятся в свободном доступе? Ну, прямо скажем, не хотят, а запретят, в этом я больше чем уверен, но ничего. Для себя я вполне могу очистить любимые тексты от мусора, а потом сказать: память подвела, забыл, понимаешь, а тут что-то еще было? А вы кто, простите? А, сын? Сочувствую. А почему вы не хотите редактуры? Ах, кто я такой? Да ваш брат. Вам он был кровным отцом, а мне - литературным, я вот только на шестом десятке освободился от его влияния и стал самодостаточным поэтом со своим голосом. Кто мне это сказал? Ну, например, друг Вашего отца Булат Окуджава, а также друг Рождественский. Этого достаточно, или мне продолжить?
Что-то я отвлекся, простите.
Дело в другом. Обладая кругом друзей из литературной элиты, имея возможность до хрипа (пардон) обсуждать стихи, не пользоваться этими возможностями можно только будучи совершенно уверенным в собственной непогрешимой гениальности. Это я тоже могу понять - при достижении определенного уровня поиск блох в стихах становится как бы не обязателен. То есть можно сказать, что это у тебя пули летают - то в лоб, то по лбу? И последние куплеты, как всегда, можно выкинуть, это уже твоя фишка, дорогой, ты не умеешь точки ставить, когда самое время. Но зачем говорить, если слушать тебя все равно не будут? Нет в этом необходимости. Работа на публику не требует мастерства высшей пробы, и бесконечная шлифовка, очевидно, не сильно интересна самому вечно спешащему автору. Но именно она позволяет перешагнуть через себя.
Попытаюсь разложить по полочкам. Каждый, кто впрягается в это безумие - поэзию - всегда кому-то подражает. Я - понятно кому, понятно кто - Вертинскому и блатным песенкам на первом этапе развития. Тогда как раз идут косяком глагольные рифмы, потому что другие использовать страшно и не умеют, и стихи - еще не стихи, а неуклюжие попытки украсть приемы, приведшие к известности. Потом к подражательству присоединяются шаблоны - очень полезная вещь, она нравится всей неискушенной публике. Особенно вольготно шаблоны себя чувствуют в нишевых суррогатных конструкторах - поэзией эти корявые строки в столбик назвать нельзя. Но называют, даже искренне считают, что именно нишевые конструкторы поэзия и есть. Лирика - любовная, философия, частушки, матерные стихи и так далее - в любом конструкторе есть свои кумиры и свои ценители, но собраны они из всем знакомых деталей, тем и хороши. Люди в нишевых конструкторах не хотят новизны - они хотят знакомого удовлетворения своего зачаточного эстетического зуда. Большинство начинающих писать на этом уровне и остаются.
А вот если удается вырваться из его пут и найти свой собственный голос - считайте, что вам повезло. У вас есть шанс найти настоящих ценителей нового, возможно, что они будут самыми верными вашими почитателями. К этому времени поэт уже наработал чисто технические навыки, он знает, какую цель преследует в том или этом стихе, знает, на что способен, знает, кто нравится публике, свободно владеет несколькими техниками (прямая речь, пестрота бессвязных образов, многозначительные намеки, лозунги и так далее - инструментарий не велик, но надежен). Он смело и вольно обращается с рифмой и размером и… упирается в потолок. С одной стороны, он стал мастером, с другой - он стал зависимым от публики, которая ждет от него все того же привычного проявления его мастерства, и не позволяет ни на сантиметр отклонится. То есть, конечно, можно дать себе волю, но тогда есть риск остаться одному, а самое ценное в поэзии для большинства - все-таки читатели. Мало кто работает ради эстетического интереса, ради достижения совершенства, большинство же - лишь для того, чтобы потрафить публике.
Все эти рассуждения могут быть непонятны сегодня, когда толпа бегает за какими-то бессмысленными роликами, за какими-то рэперами, которые двух слов связать не могут, но выпускают длиннющие кишки невнятностей, за самопальными участниками тысяч объединений, где все слюнявят друг другу неприличные места лживыми похвалами - какой потолок, о чем я вообще? Все о том же, ребята, о мастерстве — это такое понятие, которое сегодня стараниями ожесточенно самоутверждающихся бездарей совершенно забыто.
Мастер, сумевший перешагнуть через себя - становится абсолютным гением. Сумел ли перешагнуть через себя Высоцкий? Мне кажется, что застыл с занесенной ногой. Но это ни в коем случае не помешает росту его аудитории хотя бы потому, что сегодня не принято вдумываться в стихи и разбирать их построчно, в такой работе видят едва ли не оскорбление памяти поэта, а общее впечатление от песен и сложность текстовой составляющей вызывает сначала шок, а потом либо неприятие, либо любовь. И все у Владимира Семеновича будет нормально, как и у прочих российских литературных гениев.
Константин Уткин
ХРИПЛЫЙ ЧЕРТ
Владимир Высоцкий.
Взгляд поэта.
Москва, 2025
Ридеро.
УДК
ББК
Уткин К.
Хриплый черт / К. Уткин. – М.: Ридеро, 2025. - 278 с.
ISBN
Константин Александрович Уткин — российский поэт, драматург и литературный критик.
В предлагаемой книге автор разбирает творчество всем известного барда с точки зрения поэзии, у которой несколько другие законы, нежели у авторской песни или эстрадных текстов.
ISBN
© К. Уткин, 2025
Ридеро. 2025
Начинал блатной повадкой,
Волчьим вырвался рывком -
Спи, Семеныч, сладко-сладко
На Ваганьковском.
Тяжело во всем быть первым,
Заключая мир в стихи.
А Марина - тоже стерва -
Твой распродает архив.
И, вытягивая выи,
Вытащил народ простой
Рукописи черновые
До последней запятой.
Впрочем, что сейчас об этом -
За семь бед один ответ.
Чисту полю, белу свету
Ты хрипел бы сорок лет.
Но стоишь теперь, спеленат,
Жизни точка - чистый китч.
Лишь кладбищенские клены,
Да со смертью вечный клинч.
От автора
В этом тексте нет стремления возвысить Владимира Высоцкого — он давно уже стал нашим национальным достоянием. Нет также и желания его каким-то образом унизить или оскорбить — для человека, работающего со словом, это просто невозможно. Есть лишь попытка напомнить, что поэзия — сложный путь и тяжелая работа, в которой кажущаяся удача может оказаться провалом, а провал — несвоевременной удачей.
* Стихи, отмеченный вот такой звездочкой - мои шутливые переделки, ни на что не претендующие, а лишь показывающие возможные варианты.
Владимир Высоцкий. Сорок пять лет - Господи! - прошло со дня его смерти. В мире появились вещи, которые в восьмидесятые года и представить себе тяжело было, ни одному фантасту в голову не могло прийти, что маленькая коробочка в режиме реального времени сможет соединять беседующих с любой точкой мира, а вся библиотека того же мира вполне уместится в штучке величиной меньше пальца.
Что страна будет уничтожена, но - возродится и станет равной крупнейшим державам, которые ее, кстати, и уничтожили. И столица, в советские времена питомник элиты, собирающая в себя все лучшее с просторов огромной страны, превратится в безумный караван-сарай с толпами приезжих без особого уважения к великому городу.
Ну да ладно. Времена идут, все меняется, сегодня меняется с безумной скоростью, магазинчики на первых этажах пятиэтажек появляются и исчезают, про них никто даже не помнит, жителей тоже никто не помнит - москвичи, привыкшие к тишине и зелени, бегут из шумного вонючего мегаполиса, наполненного разнообразными приезжими - а они занимают их квартиры. Точнее, не занимают, а снимают.
Громадные промышленные зоны уходят в прошлое, а их территории занимают (а не снимают) кошмарные человейники, прекрасное изобретение капитализма, в которых из окна одного дома можно шагнуть в окно другого, и если жители дома соберутся во дворе одновременно, то его придется покрыть тремя слоями тел.
Попса девяностых вдруг оказалась элитарным искусством, по сравнению с мусором, приползшим к нам с Запада и проплаченным им же, а советская эстрада вдруг поднялась по своему качеству до классической музыки, а классика превратилась в эталонный продукт для небожителей, который сброду не понять.
Обо всем этом, так называемой «новейшей истории», еще будет много написано, оценено, взвешено и выброшено на помойку как перегибы и парадоксы. Конечно, найдут сравнения - и вполне справедливые - с началом прошлого века, который по безумию наш двадцать первый пока еще превзошел.
Эта коротенькая отсылка нужна лишь для того, чтобы понять - меняется все, кроме народной любви в Владимиру Высоцкому. Он не становится менее популярным, одних групп, посвященных его творчеству, в интернете десятки тысяч. И если при жизни и первые годы после смерти народная великая любовь выражалась в миллионах затертых до дыр магнитофонных лент, то сегодня - в тысячах пабликов в соцсетях и миллиардах записей на музыкальных платформах.
Изменился мир - но ничего не изменилось вокруг Высоцкого, кроме носителей. Появляются новые слушатели, которые открывают для себя эту хриплую вселенную, живут с ней, взрослеют, стареют, песни срастаются с жизнями, но не уходят, когда жизни заканчиваются, а передаются потомству.
Мне почти шестьдесят лет. Впервые в жизни Высоцкого я услышал в гостях у тетки. Это был диск-гигант с песнями из «Вертикали». Сказать, что я был ошарашен, значит не сказать ничего. Я был шокирован и мощью, и необычайностью голоса, но главное - поэтической нестандартностью, которая разительно отличалась от всего, что лилось в нас с эстрады (повторяю, по сравнению с тем, что льется нам в уши сейчас, советская эстрада была парадом гениев).
Хорошо помню, как мы уезжали - ждали автобуса на остановке, а в свете фонарей летел снег, покрывал белым засыпающие дома, пустые дороги, и город был похож за ночное зимнее поле. А я, мальчишка, стоял рядом с матушкой и все прокручивал в голове, все вспоминал поразившие меня песни.
Тетке сейчас под девяносто. Вполне бодрая бабка, прытко залезла под стол за вилкой – я даже понять ничего не успел – выпила полбутылки вина, хорошенько поела. А когда я возвращался от нее и ждал электричку на МЦД, пошел такой же легкий снег, как и сорок лет назад - я достал наушники и включил те же песни.
Можно без преувеличения сказать, что Высоцкий – культурный код русского человека, так же как плеяда советских артистов-фронтовиков и даже в какой-то степени интеллигенции, державшей фигу в кармане, типа Захарова или Любимова.
Забавно – от Захарова остались не политизированные фильмы, вроде "Формулы любви", "Мюнхгаузена" или "Обыкновенного чуда", от Любимова не осталось ничего - кроме того, что он был начальником Высоцкого. Такова судьба театральных режиссеров, что поделать.
Так или иначе, но Высоцкий со мной всю мою сознательную жизнь - и, как меняются взгляды на ближайших родственников, любимых и друзей, так менялось и мое отношение к поэту.
Я видел, как после смерти, через восемь – десять лет появились сотни публикаций в газетах. Вылезли тысячи друзей, с которым Высоцкий пил в подъезде и бесконечно хрипел свои песни. Появились сначала огромные пластинки с записями под оркестр Гараняна. Потом такие же пластинки с записями военных песен. Потом - пластинки с записями домашних концертов, это уже было близко к похабщине.
Потом появились многотомные исследования текстов, где каждая черновая строка ставилась под окончательной, где вытаскивались из забвения неудачные катрены и тоже ставились рядом с удачными - такого неприличного препарирования я до тех пор не видел. Причем этим занимались и филологи, и какие-то любители из среды бардовской песни, какие-то фанатики, из тех, кто целовали руки всем, у кого был значок с ликом Высоцкого на лацкане.
Повторю - я с творчеством Высоцкого познакомился примерно в десять лет, лет через восемь, после армии, я стал его очень преданным фанатом, вплоть до того, что попытался устроится чернорабочим в театр на Таганке. На стене у меня дома висел портрет - известное фото с сигаретой. Я собирал записи, ездил для этого на Ваганьковское кладбище, где возле памятника, ушибленного гитарой, собирались такие же безумцы, как и я. Втыкали друг дружке провода и переписывали любимый хрип и вой, особо не заморачиваясь качеством и поражаясь лишь работоспособности поэта - надо же, восемьсот песен!!! Высоцкий казался материком, которые можно исследовать без конца и края.
Катушечный магнитофон Яуза - он до сих пор жив и даже работает, только вот катушек с пленкой не найти - хрипел каждый вечер одни и те же песни, и ведь не уставал я их слушать. Качество было соответствующее.
Помню, в коммуналке на пятом проезде Подбельского (на тридцать восемь комнаток всего одна уборная - три комнаты, но уборная одна) сидел я у открытого окна в нашей комнате. Письменный стол сталинских времен, герань на окошке, круглый аквариум с золотыми рыбками, две кровати, натертый паркет, за окном визжат стрижи, под летним ветерком лепечут тополя - и вдруг раздается рев Высоцкого. Да какой!! Идеальной чистоты, звучности, ощущение такое, что все это происходит прямо у меня дома. Я высовываюсь в окно, определяю на глаз, откуда звук и прусь прямо туда - в коммуналку ровно над нами. Теперь представьте - сидит мужик, слушает свежие записи домашнего концерта в Торонто. Раздается два звонка, значит кому-то до него есть дело. Он идет, открывает. На пороге незнакомый юноша с фанатичным блеском в глазах, умоляет дать ему переписать вот этого вот замечательного Высоцкого. Когда? - Да прямо сейчас. Мужик слега прихренел, но согласился - я притащил свою неподъемную тогда Яузу, и три часа мы сидели и переписывали концерт.
Лет через восемь таким же нахрапом на Ваганьковском кладбище я попал в хорошую компанию, идущую к могиле с цветами. Для компании отгородили проход и не пускали толпу - а я просто сказал, что с ними, просочился мимо мента и пошел. С ними. Встал аккуратно между Мариной Влади и Иосифом Кобзоном. Сзади шел Золотухин, Фарада, Туманов, Нина Максимовна, еще кто-то, я не разобрал. Марина споткнулась и взяла меня под руку, Кобзон покосился, но ничего не сказал. Потом Влади попросила меня положить букет к памятнику, сама говорила с каким-то корреспондентом. Когда я вернулся, опять же взяла меня под ручку, и мы чинно дошли до автобуса. А от театрального транспорта меня пинками отогнала охрана, она-то хорошо знала, кто свой, а кто чужой.
Так вот - практически вся моя жизнь прошла под знаком Высоцкого. Я стал литератором, свободно работающим как в прозе, так и в поэзии, литератором вполне признанным, но совершенно не раскрученным. И если мне приходится читать лекции о поэзии - лучшего примера, чем Владимир Высоцкий, найти трудно. В его наследии есть все чтобы иллюстрировать любой рассказ о поэзии. И стихи прямой речи, и образные стихи, и абсурдные, и патриотические, и низовые жанры вроде грубого блатняка - в общем, бери и пользуйся.
И как ребенок, вырастая, перестает воспринимать родителей как богов, так и я перестал воспринимать Высоцкого как бога. Я перестал ему поклоняться, при этом продолжая считать его абсолютным поэтическим гением, с которым мне повезло жить в одно время. Самое интересное, что при этом у гения такое количество ляпов в текстах — не во всех, но слишком во многих — которые никто не замечает и замечать не собирается. Более того, если их выделить, обосновать и указать всем поклонникам, что-нибудь измениться? Конечно, нет.
Точно так же толпы совершенно девственных существ, шатающихся по Арбату, фотографируются рядом с неудачно намалеванным на стене бездарем корейского происхождения. Им не хватает вкуса и ума проанализировать то, чему они поклоняются — ну, может, оно и к лучшему.
Еще раз повторю - я считаю его абсолютно гениальным поэтом, в первую очередь, во вторую - оригинальным исполнителем, в третью - актером, играющим самого себя. Это не плохо. Ширвиндт играл всю жизнь себя, остроумного сытого барина, Лиля Ахеджакова - всегда играет одинаково - серую смешную вредную мышку. И Высоцкий - брутальную ревущую стихию. Я это уточняю для того, чтобы опередить претензии, которые, несомненно, возникнут у порядочного количества читателей ко мне как к автору.
1. Ты кто такой, чтобы судить о Высоцком? - Никто, просто литератор. Но судить может любой, так же как высказывать свое мнение. Мы же в свободной стране живем, правда?
2. Ты завидуешь, гнида. - Ну, наверное, да. Все-таки хочется, чтобы твои работы не пропали. Но когда начинаешь понимать, сколько сил придется тратить на то, чтобы втюхать их вот лично вам, завидовать перестаешь.
3. Высоцкий был борцом с режимом, не трогать его грязными лапами. - Нет, он не был борцом. Вообще-то он не был даже примером для подражания, он не был высокоморальным и глубоко порядочным человеком, и уж тем более, не боролся с режимом.
4. Высоцкий был… - Совершенно верно, согласен. Был, есть и будет.
5. Ты, падла, хочешь хайпа на имени Высоцкого. - Ну, что вам сказать. Я поклонник ВВ с более чем полувековым стажем, наверное, имею право разобрать с профессиональной точки зрения то, что меня в его стихах не устраивает? Будучи при этом неплохим поэтом, в чем, кстати, Высоцкий тоже виноват в значительной степени. Ну и потом — моя скромная книжка, написанная через сорок пять лет после его смерти, какая по счету? Вторая? Восемьсот девяносто пятая, не считая публикаций в сети?
6. Ты смеёшься над великим поэтом, гадина. - Дорогие мои, ну как можно смеяться над великим поэтом? На него можно только смотреть, затаив дыхание, прижав руки к груди, ловить каждую драгоценную секунду.
А смеяться можно исключительно над тем, что дает повод. Тексты Высоцкого — не все, но, к сожалению, очень многие дают целую кучу поводов. И потом, не пошутить над неудачами поэта, который глумился надо всеми, в том числе изредка и над собой — это неуважение к его памяти. Вы же помните, что стояло в основе его популярности? Юмор. Собственно, можно сказать словами его же малоизвестного стишка:
Смешно мне в голом виде лить
На голого ушат -
Но если вы обиделись,
То я не виноват.
Палата- не помеха,
Похмелье — ерунда.
И было мне до смеха
Везде, на все, всегда!
Часы тихонько тикали,
Сюсюкали — сю-сю.
Вы втихаря хихикали,
А я давно вовсю.
Вывод простой - не надо обижаться за человека, который всю свою сознательную жизнь смеялся надо всеми, его и любили во многом за это.
Поэзия — интересная вещь. Сегодня, когда само это понятие девальвировалось до позора, когда вкус убит напрочь у подавляющего большинства, стоит вспомнить что это вообще такое — на примере самого популярного поэта двадцатого века. При том что у него не так уж и много технических огрехов, гораздо больше смысловых.
Опять придется уточнять. Стихи состоят из двух частей — техническая и смысловая. Вино в хрустале, мысль и форма подачи. Самые великие мысли, изложенные корявым языком графомана теряют все свое величие. А любая глупость, написанная умело, погружает читателя в некий гипнотический транс, когда даже желания не возникает искать какие-то ошибки.
Собственно, со стихами ВВ именно это и происходит — а недостаток профессионального общения и уверенность в собственной поэтической непогрешимости привели к многочисленным нелепостям, которые можно было бы устранить, всего лишь внимательно вчитавшись в свою работу.
Ну, и относительно хайпа - ребята, всем совершенно наплевать, кем был поэт при жизни. Сам Высоцкий об этом писал: "только с гипса вчистую стесали Азиатские скулы мои", и потом - "прохрипел я - похоже, живой". Также он писал, что его растащили, также бесился от вас, дорогие поклонники, которые спрашивали лишь, давно ли он в завязке и скольких баб поимел. При этих однообразных и бессмысленных вопросах, при фанатичном поклонении (я про вытащенные черновики, если что) вы пытаетесь обтесать ему скулы и сделать то ли манекен, то ли идола. Вам не нужен Высоцкий такой, каким он был. Вам нужен Высоцкий - каким вы его хотите видеть. В этом смысле я отличаюсь от вас - я хочу его видеть таким, каким он был. Живым.
Живыми я хочу видеть Пастернака, например, Блока, Цветаеву (не к ночи будь помянута), даже Есенина с его подозрительной дружбой и "судорогой нежных чувств".
Поэтому сей труд - не только разбор текстов, без этого никак, но и попытка создать портрет по поступкам - поскольку, к великому моему сожалению, мы жили рядом, в одном городе всего тринадцать лет, и я смог оценить масштаб моего соседа по веку уже после его смерти.
Легенды
Честно говоря, я вырос не только на песнях и стихах Высоцкого - я вырос на твердом убеждении, что Владимир Семенович - жертва режима и принципиальный борец с советской властью. Более того - Высоцкий был символом борьбы. Знаменем инакомыслящих, его профиль с торчащим подбородком вполне мог украшать флаг диссидентов, как череп с костями - пиратскую, рваную ветрами тряпку.
Собирались на тесных кухнях, в которые могли набиться несколько десятков человек, и в дымных слоях звенели стаканы и хрипло выл магнитофон - "грязью чавкая, жирной да ржавою, Вязнут лошади по стремена, Но влекут меня сонной деррррррррржавою, что раскисла, опухла от сна" - и все ощущали себя борцами с этой самой сонною грязной державою.
А уж наколки на грудях - не на груди, а на грудях - очень смело. На левой - профиль Сталина, на правой - Маринка, анфас.
А "Охота на волков" - все поголовно в советское время были этими самыми волками, от последних забулдыг у магазина до чиновников с вертушками в высоких кабинетах, и втайне гордились собой - каждый считал, что уж он-то за флажки вырвался.
У всех крутились бобины и завывали электрогитары - канадский диск, Высоцкий в кожаной пижонской куртке рядом с березкой, другое фото в индейском каноэ. Сейчас, кстати, от той самой студии и камней не осталось - а слово живо.
Любимое растиражированное воспоминание - как в Набережных Челнах Высоцкий шел по улице, а во всех домах были открыты окна, и на подоконниках ревели магнитофоны. Какофония, наверное, была страшная.
Причем все это правда - народная любовь была совершенно зашкаливающая, сносящая все преграды. Его обожали, ему позволяли все, бабы на него вешались и падали, позволяли всё даже не по щелчку, а по взгляду. Он вполне мог подойти к машинисту или пилоту и сказать: отвези меня в Магадан, а я тебе буду петь всю дорогу. Обычно возили, про отказы я не слышал, хотя в некоторых воспоминаниях с удивлением читаем, что далеко не все фанатели от хриплого актера.
И одновременно среди широких народных масс, в «автодоилках» (автоматизированный пивной зал, в таком пол-литровая кружка стоила двадцать копеек), в ресторанах, на кухнях, в НИИ, на заводах и так далее - везде ходили слухи, что Высоцкого зажимают, вот-вот посадят, а вообще-то уже посадили, но отпустили по личному приказанию Брежнева.
Ветераны, звенящие иконостасами орденов, рассказывали, как ходили с Высоцким конной лавой еще в Гражданскую. Бандиты уверяли, что чалились на одной шконке, а сколько было выпито чифирю - не сосчитать.
И кто бы не дружил с Владимиром Семеновичем, что бы не пил - чифирь или виски - все утверждали, что советская власть такого страшного врага в своих рядах не потерпит, и вот-вот либо расстреляет, либо посадит. Мало того, что его, бедного-несчастного, зажимают и не дают свободно творить, так еще и…
Самое забавное, что эта легенда - зажимают и не дают творить - жива до сих пор. То и дело натыкаешься на потуги какого-нибудь бедолаги, который уныло бубнит эту мантру - зажимали, не давали.
В общем, конечно, они правы. В самом деле - не давали. Не позволяли сниматься столько, сколько он хотел. Высоцкий должен был играть в каждом выходившем на всех киностудиях страны фильме. И пластинки тоже - нужно было сразу, как только высохли чернила (да не обязательно, пусть не высыхают) отправлять текст композитору, на следующий день - аранжировщику, через два дня - музыкантам, а к концу недели чтобы был готов очередной диск. И так все восемьсот текстов!
Но есть у меня такие подозрения, что если бы Высоцкий играл в каждом фильме, каждая песня выходила миллионными тиражами - поклонникам и этого было бы мало. Они бы говорили - затыкают рот нашему рупору, хотят посадить его в золотую клетку, чтобы он с режимом не боролся, но он и из клетки бороться будет!!!
Народная любовь - она штука такая, неукротимая. Ее не купишь и рот ей не заткнешь.
А вот теперь, ребята, давайте посчитаем, как те солидные кроты из мультика.
В шестьдесят четвертом Высоцкий пришел в Театр на Таганке. В шестьдесят седьмом со второй попытки охомутал Влади. За тринадцать лет работы снялся в 28 фильмах - конечно, не всегда в главных ролях, но тем не менее. Среди них есть абсолютно культовые, вроде «Места встречи» или «Интервенции», есть и проходные, особенно вначале, вроде «Стряпухи», есть и среднего качества, вроде «Единственной». Почти все фильмы (кроме двух последних с главными ролями) были проводниками его песен - огромное спасибо Говорухину, что в последней работе Высоцкого они не звучали. Народ и так смотрел не столько Жеглова, сколько Высоцкого, а при наличии еще и песен весь фильм был бы убит напрочь.
Написал, как известно, 800 песен и текстов. Играл в театре, в который попасть просто так было положительно невозможно. Ну и самое главное - гонимый страшной властью, опальный бард, которому не давали дышать, имел, простите, трех концертных директоров. Трех!!! Которые едва ли не круглосуточно устраивали ему выступления, имея с этого свой небольшой - а скорее всего большой - приятный профит.
Конечно, такая бурная жизнь не могла не привлечь внимания соответствующих органов — тем более что небольшая концертная ставка артиста вполне себе компенсировалась левыми концертами и кипами сожженных билетов, чтобы не было доказательств. Людям из соответствующих ведомств приходилось садиться в зал и по головам считать зрителей — чтобы потом сравнить их количество с билетами. В общем, вокруг больших денег и тогда кипели нешуточные страсти, но Высоцкий не один сталкивался с этими проблемами, а абсолютно все эстрадники. И Кобзон, и Магомаев, и Лещенко, и Зыкина, и лучшая Золушка всех времен и народов Людочка Сенчина.
Прижизненные пластинки - семь маленьких, состоящих из четырех песен, по две на каждой стороне, диск-гигант "Алиса в стране чудес", два диска-гиганта 78 и 80 года выпуска. И двенадцать записанных с Гараняном — то есть с инструментальным сопровождением его оркестра— песен. Не самых, кстати, удачных. Маэстро дал маху в этом случае.
Конечно, это очень характерно для гонимого советского барда, который пишет про лагеря и войну.
Да, был еще один гигант, выпущенный в Америке, но тут ситуация совершенно удивительная - неизвестные и нечистоплотные эмигранты переслали бобину с записями, причем далеко не лучшего качества, и какой-то доморощенный и самопальный лейбл, созданный, судя по всему, исключительно ради этой пластинки, перенес записи на винил. Ну, да - поскольку десятая, а может и больше копия записи была плохой (для молодежи - магнитофоны считывали сигналы с намагниченной пленки, все происходило чисто механическим путем, протяжка, довольно жесткая, мимо звукоснимающей головки. С каждым прослушиваем магнитный слой истончался, звук становился хуже, опять же - царапины, грязь и так далее), то и пластинка вышла ужасного качества. Именно там, в аннотации было написано, что Высоцкий - подпольный бард, который прячется по подвалам от кровавых чекистов и носа боится высунуть на свежий воздух, поскольку его незамедлительно сгрябчат. А еще он пишет исключительно про сталинские лагеря и войну, в которой нацизм победила Америка. Диск представляет интерес только как факт и артефакт, никакой ценности он не имеет.
Итак, подбивая бабки, в самом сухом остатке мы имеем - 28 фильмов, десять пластинок, семь малюток и три гиганта, тысячи концертов - иногда по пять в день.
Есть и еще более интересные вещи, которые прекрасно коррелируют с гонимыми и ущемляемыми советскими талантами. В запасе у сторонников загнанного волка Высоцкого остался один довод - его не приняли в СП.
Ну, собственно, да. Советская власть была дамой щедрой - на гонорар от маленькой книжки можно было жить - безбедно, прошу заметить, без роскоши, но вполне достойно - год и больше. А, например, песни приносили неплохой ежемесячный доход от прокручивания их на Маяке, к примеру. Собственно, тогда один Маяк и был. Правда, не помню я в эфире песен Высоцкого, что правда то правда.
Но есть еще два нюанса - диски-гиганты не выпускали никому, кроме членов СК. И состоять одновременно в Союзе Композиторов и Союзе Писателей было нельзя. Причем я не сомневаюсь, проживи Высоцкий подольше, он бы нашел способ обойти это глупое ограничение - находил же он способы покупать иномарки и легализовать концертные доходы? Но не успел. "Гибельный восторг" и ожесточенное самоутверждение не позволили.
Маринка-паровоз
Вообще в жизни Владимира Семеновича Высоцкого было два знаковых события - и поступление в Театр на Таганке в них не входит. Театр - всего лишь разработка четкого имиджа исполнителя. Если бы Высоцкий начал играть, например, тонким голоском, как в "Стряпухе" или в оркестровом исполнении "Баньки по-белому" - там есть момент, когда он тянет ноту таким чистым тенором, что аж удивительно — вот тогда бы он перепрыгнул через себя. Ревущий и рычащий Высоцкий - обычное дело, а интонации он может подбирать две сотни на октаву, все-таки профессионал.
Так вот - первым поворотным моментом стала знаменитая статья "О чем поет Высоцкий". Прямо скажем, такого подарка он, наверное, и не ожидал. Опять же, для моей возможной молодой аудитории уточню. В те благословенные, тихие, сытые, приличные годы газеты выходили миллионными тиражами, книги - многотысячными. И статья в газете автоматически делала человека знаменитостью, порою не хуже, чем фильм с теми же миллионами просмотров.
И вот кто такой на тот момент Высоцкий? Никому не известный мальчишка, начинающий актер, только-только взявший гитару и поющий тоненьким голоском про Нинку-наводчицу и духа из бутылки. Недавно появившиеся магнитофоны дали возможность выбирать записи для себя, а шнуры - этими записями делиться. И если участь, что те самые благословенные, тихие времена были все-таки порядком душные, то такие песенки, как у Высоцкого, мгновенно нашли свою аудиторию. Ну а поскольку про него никто ничего не знал, то фамилия его сразу стала обрастать самыми невероятными слухами.
Давайте навскидку вспомним его самые лучшие песенки тех лет — «Нинка-наводчица» (а мне плевать, мне очень хочется) «Джин» (И кроме мордобития- никаких чудес), «Я женщин не бил до семнадцати лет» (песенка, прямо скажем, перевешивает все его поздние любовные потуги, потому что… потому) «Алеша» (А потом без вздоха отопрет любому дверь) «Красные, зеленые. Желтые, лиловые» (Если это Митя, или даже Славка, супротив товарищей не стану возражать), дурацкая, но забавная «Тау-Кита», «Про стрельца» (мол, принцессу мне и даром не надо, Чуду-юду я и так победю)…
Они забавные и смешные, эти песенки, к тому же показывают отношение ВВ к женщине, которое, по сути, не изменилось до самых последних дней.
Кроме своих литературных опытов Высоцкий охотно исполнял чужие песни - «Бабье лето» Кохановского, «Девушку из Нагасаки» Веры Инбер (Как рассказывал мне Николай Константинович Старшинов - маляр, делающий у Веры ремонт, говорл - сам-то Варинбер ничего мужик, а вот жена его такая сука) «Ветер» Новеллы Матвеевой. Ну и, естественно, «Случай в зоопарке» - вообще ничего интересного, неудачная попытка пошутить (остальные попытки гораздо более качественные), в нем интересна разве что программная установка - хочу Влади. Хочу и получу. Забыл «Невесту» (за меня невеста отрыдает честно) - но это уже поэзия.
Итак, в песенках первого этапа нет, по большому счету, ничего особо интересного и, тем более, опасного для государства. Ну, разве что блатная романтика, это ему, кстати, и было поставлено в вину. Но, господа, опять же - а кто не пьет?
В смысле, покажите мне актеров послевоенной поры, которые не вышли из приблатненных дворов? Там же жили не только фронтовики, грохочущие в домино, но и урки, освободившиеся по амнистии, и блатная романтика у детей послевоенной Москвы была в крови.
В Сокольниках пугал прохожих Валя Гафт с золотой фиксой. Лёва Дуров тоже был известной шпаной, Ролан Быков и так далее - список можно продолжать и продолжать. И после разноса Высоцкий стал писать. Тщеславие не позволило ему остаться графоманящим исполнителем смешных приблатненных песенок.
Ну, а главное событие всей его жизни — это, бесспорно, роман с Мариной Влади. Тут тоже много всего интересного и странного. Начнем с того, что я с ней шел… пардон, повторяться не буду. Но начнем не с этого.
Дело в том, что заполучил Высоцкий эту золотую, вне всякого сомнения, рыбку далеко не сразу. Ну, сами посудите. Влади - европейская звезда мирового уровня. С тринадцати лет она снимается в кино, сама зарабатывает огромные деньги, и зачем ей нужен этот головастый, с торчащей челюстью, небольшого роста жилистый мужик с луженой глоткой?
Безумно обаятельный, как хриплый черт, но все же…
Вообще не нужен, не то, что задаром, а с доплатой.
А вот Влади Высоцкому нужна была позарез. Влади — это ворота в большой мир, Влади — это необъятный горизонт возможностей, Влади — это доказательство того, что ты не просто первый, а самый первый из самых. Ну так вот - роман, который начался в год моего рождения, протекал под пристальным вниманием всей Москвы. И когда Высоцкий увел Влади под утро в пустую комнату в гостях, телефоны раскалились от звонков - он это сделал!!!
Такое неожиданное изменение поведения трудно объяснимо - тем более что Влади и сейчас жива, относительно здорова и преспокойно продает архив Высоцкого, то есть о безумной любви до гроба речь, конечно же, не шла. Я вообще сомневаюсь, что речь шла о любви. Это был прекрасно разыгранный спектакль, представление на публику с далеко идущими последствиями, о которых сейчас предпочитают молчать.
Марина была не просто зарубежной актрисой, у Марины были тесные контакты с коммунистической партией Франции и широкие связи в эмигрантских кругах, не зря же ее фамилия была Полякова, а псевдоним - сокращенное имя отца, Владимира. Собственно, совершенно непонятно, зачем ей нужен был такой подарочек. Для фанатичных поклонников - каким был и я - Высоцкий - кумир в золотом нимбе. На самом деле актер в худшем смысле этого слова.
Вам довелось общаться с артистами? Нет? Поздравляю, вы немного потеряли, но сохранили иллюзию о порядочности шутовской братии. Порядочностью в человеческом смысле там и не пахнет. Актер обязан навязывать себя в любой ситуации, в этом он похож на графомана. Если вы общаетесь с актером, то будьте готовы к ежесекундной опасности - он всегда может начать петь, плясать, читать, шутить, ревниво косясь при этом - должным ли образом оценен его талант? При этом вас не будет - будет только Он, и вы рядышком, как декорация. При этом вы обязаны поливать его елеем, посыпать сахарной пудрой, лить сладкие сопли круглые сутки, потому что нервная натура нездорового человека требует постоянного подтверждения ее гениальности. Пусть там гениальностью даже и не пахнет. Естественно, любой актер будет вам изменять - просто потому, что нельзя не пользоваться доступными телами. Ну, подумаешь, использовал и забыл.
Вы думаете, что наш гений двадцатого века не был актером? Нет, он как раз таким типичным актером и был. Он буквально навязывал свои песни, не спрашивая, хотят ли его слушать. Но, будем честны, обычно хотели, тем более, что вариантов не было - возможные разговоры за пьяным столом Высоцкий просто-напросто заглушал. Ну и сама жизнь - бесконечные концерты, репетиции, спектакли, съемки, а между ними - пьянка за пьянкой, вечные друзья, которые наливают, женщины, которые дают, оглушительный хрип, подбор аккордов на семиструнке. Как любят говорить поклонники - сгорел, как метеор.
Пожалуйста, поймите меня правильно - я ни в коем случае Высоцкого не осуждаю, как можно осуждать отца? А он для меня, практически безотцовщины, таким и был. Это просто факты его жизни, не более того. Кстати, его отношение к блатным и женщинам прекрасно описано в романе "О девочках". Про прозаический опыт знаменитого барда и актера все как-то так стыдливо пытаются забыть. Его издали на волне перестройки, почитали, поплевались и спрятали в долгий ящик, чтобы не чернить светлый образ гонимого гения.
А в тексте Высоцкий беспощаден к своей творческой прослойке - одни пересменки чего стоят, когда легшая с Высоцким девушка просыпалась с кем-нибудь из его директоров, например. Влади в этом плане была очень удобна, так как не могла устраивать сцены ревности - всё-таки она в Париже, а он в Москве. Я думаю, что она знала все тонкости богемной московской жизни, тем более, жизни своего мужа. Жены актеров вообще должны относиться ко всему философски - ну да, мужику хочется свежего мяска, да и с девками поделиться надо, может, для них это мечта всей их никчемной жизни. Любит-то он меня и живет со мной, а чтобы так и дальше было, придется постараться, но что поделать. Это просто налог на известность, не более того.
Среди московской богемы тех лет было принято собираться в мастерских у художников - среднестатистическая квартира не вместила бы пьяную толпу, и среди творческих людей были манекенщицы, проститутки и случайно залетевшие на известные имена девицы. Девицы были нужны для полового обслуживания, в том числе иностранцев, но не надо считать их жертвами - в мастерских был шанс отхватить себе такого жирного карася, за которым можно было жить, как графиня. У пруда с изменившимся лицом… По воспоминаниям очевидцев, среди этих шлюшек существовал спорт - кто переспит с Высоцким и сколько раз.
Так вот. Жена, которая известная актриса, на которую пускают слюни все мужики одной шестой части суши, это, конечно, хорошо, но мало. Открытые границы тоже немного, но все же получше. Всеми правдами и неправдами Влади сделала Высоцкому постоянную визу и начались чудеса.
"Баба как баба, и что ее ради радеть" - ради бабы радеть, понятно, не стоит, это нужно делать ради перспектив, которые она может открыть. Высоцкий порадел ради перспектив и расплатился прекрасной песней "Дом хрустальный", пообещав золотые россыпи - ну да, нашел нищету, которой это нужно. Смешно, в самом деле.
Давайте вспомним другую песенку, написанную чуть раньше - "Перед выездом в загранку заполняешь кучу бланков — это не беда. Но в составе делегаций с вами ездит личность в штатском Завсегда". Конец в ней печальный — это значит, не увижу я ни Риму, ни Парижу…никогда.
Отсылка для молодежи - Советский Союз был интересной страной. Вы об этом читали - если интересовались - у Довлатова, кажется - кто написал пять миллионов доносов? В общем-то, как раз Довлатов и написал, он и ему подобные сбежавшие, но дело не в этом. Писали «оперу» (оперативный уполномоченный) все - более того, любая мало-мальски значимая личность имела несколько тех самых "личностей в штатском", осведомителей. Все дружно стучали друг на друга куда надо, а самые продвинутые заводили со своими стукачами дружбу, и те передавали начальству не все, а только то, о чем они с клиентом договорились. Особенно старались те, кто потом эмигрировал, а когда в перестройку открыли архивы КГБ - самые кристально чистые либералы оказались на деле самыми ярыми стукачами. Архивы, понятно, волшебным образом исчезли, дабы не пятнать репутации благородных борцов с режимом. Спайка творческой интеллигенции и органов государственной безопасности была прочной и проникала во все сферы жизни — это надо знать, чтобы понять некоторые удивительные факты самой знаменитой семейной пары СССР. (Настолько знаменитой, что фотографии их продавали немые в электричках, очень ходовой товар.)
Когда Марина выбила-таки постоянную визу мужу (не без участия всесильного КГБ), он, счастливый, бросил своих телок и поехал в Париж, вроде бы даже без человека в штатском — это личный визит, это не визит каких-нибудь кузнецов, закончивших ковку. И вдруг выяснилось, что Франция мало того, что находится на Гавайях, но заодно захватывает Канаду и даже, прости Господи, Соединенные Штаты Америки. То есть человек по визе во Францию исколесил весь мир - и ничего ему за это не было. Даже сегодня это выглядит несколько необычно, а тогда было просто чем-то невероятным. Ну, не могло такой ситуации случиться, это исключено.
Более того - в Канаде Высоцкий записывает знаменитый Канадский диск, с ксилофоном и двумя гитарами. Который на магнитофонных пленках мгновенно расходится по Союзу. В Америке Высоцкий активно общался с нашими эмигрантами - Бродским, который только-только обтяпал свой гешефтик, но еще не успел получить премию, Барышниковым - в общем, со всем богемным сбродом, предавшим свою страну. На Родине за такой проступок, вообще-то, вполне себе светила тюрьма и творческое ограничение - "Кавказскую пленницу" едва не положили на полку из-за того, что Ведищева, спевшая про медведей, сбежала в Штаты прозябать и деградировать, как и все наши творческие беглецы. Ну не бросайте в меня камни. Ни один из них не получил и сотой доли той любви и восхищения, в которых купался в Союзе.
Сохранились фото, где счастливый Высоцкий в плавках сидит на крыше небоскреба - да, вершина жизни, он победитель во всем, "Хотел быть только первым" - и стал!!! За женский счет, конечно, но кого это волнует. Более того, Влади устроила ему выступление перед тогдашними звездами Голливуда и даже выступление на телевидении. Высоцкий спел, конечно - чем туповатые американцы хуже наших партократов? Разве что партократы понимали, кто перед ними поет и о чем, американцы - нет. Они послушали примерный перевод - полноценно силлаботонику перевести невозможно - почесали репу и спросили: Марин, а чего этот головастик так орет-то? Марина объяснила про загадочную русскую душу, и американцы зааплодировали.
Кстати сказать, Бродский, принявший громадную прививку американского менталитета, оценил у Высоцкого что? Составные рифмы. Не мощь слова, не образы, не сильнейшую художественную подачу - рифмы. Хотя, бесспорно, рифмы, особенно составные, действительно хороши и разнообразны.
Но турне по Америке интересно другим ключевым событием, про которое вообще никто, никогда, нигде не говорил, и которое стало доступно только сейчас, в эру интернета и цифровых технологий. Я говорю про интервью на американском телевидении. Известная французская актриса привезла неведомую зверюшку из снежной России, которая поет про бандитов и войну - помните тот диск, записанный с катушек? Именно там была аннотация про войну и бандитов. Представьте картину - сидит американец-ведущий, сама воплощенная болтливая пошлость, напротив Высоцкий с гитарой, загорелый, в голубенькой рубашке, и ему задают вопрос: вы, говорят, пишете песни про бандитов и войну? И Владимир Высоцкий, не моргнув глазом отвечает: нет, я никогда не писал про преступников, никогда не писал про войну.
Вот так вот взять и отказаться от основополагающей части своего творчества - я даже не знаю, как это оценить. При том что на всяких домашних концертах он говорил, что не стыдится своих блатных песен, что это часть его жизни, период, которые повлиял на его становление как поэта, и так далее и тому подобное. На самом деле все просто - ведь уже тогда весь цивилизованный мир знал, что Великую Отечественную войну выиграли американцы с небольшой помощью Советского Союза, поскольку Сталин был тем же Гитлером, только в профиль. Этого Высоцкий сказать не мог (ему надо было возвращаться в Союз), не мог также петь про подвиг своего народа — этого бы не поняли уже американцы, и он просто отказался от себя, от отца, от ветеранов и миллионов погибших людей. Не знаю уж, легко ему было это сделать или нет, но факт есть факт. А когда его попросили спеть, он проорал "Спасите наши души", не преминув уточнить, что это просто песня тонущих подводников без всякой там войны.
Какое-то время среди поклонников муссировался вопрос - эмигрировал бы Высоцкий или нет? Я был сторонником его патриотизма - судя по песням. Судя по интервью, патриотизм был наработанный, поскольку тема безотказная и пробивная - никто бы не смог отказать в записях певцу, так поющему о ВОВ. Но вот в свободном доступе появилось интервью и все озарилось, так сказать, другим светом.
Бесспорно, он бы эмигрировал - в плане быта он был обычным мещанином, любил хорошую выпивку, жратву, баб, одежду (фирму), машины, даже дачу - хотя на нее времени и не хватило. Очевидно, что хотел виллу на берегу моря и свой лазурный бассейн. Но Америка, при всей своей роскоши - для победителей, не смогла бы ему дать такой всенародной, всеобъемлющей, всепоглощающей любви слушателей. Кто бы там ходил на его концерты? Брайтон Бич? Так Сичкин, который Буба Касторский, один из позорной шеренги беглецов, гонялся за эмигрантами, дергал за рукав и тащил на свое выступление. А те пожимали плечами — зачем нам тебе платить, когда ты и так свои куплеты споешь? Задаром. Тем более ты с ними уже слегка приелся.
Косоглазый Крамаров, который исправил косоглазие и тут же потерял всё обаяние, играл каких-то тупых русских генералов, не понимая своего позора. Довлатов пил-по-черному, дорвавшись до капиталистического рая, осознав, что сделал самую большую глупость в своей никчемной жизни. Бродский, лежа на кафедре с сигаретой, гнал высокоумную пургу студенткам и орал на декана - как вы таких идиоток умудрились вырастить? (К слову - нынешние студентки того учебного заведения вообще не представляют, что у них преподавал какой-то русский еврей с политической премией. Им это неинтересно.) Видов без головы тоже получил свой бассейн - ровно такой же, какой есть у любого голливудского второсортного артиста.
Мне кажется, что Высоцкий все это прекрасно понимал - но, судя по ответу на телевидении и вояжу, непростительному для обычного человека, все-таки эмигрировать готовился.
А в "…прерванном полете" Влади пишет про эту интервью совершенно замечательно. Высоцкий - "конечно, я никуда не уеду, я горжусь своей страной, подвигом своего народа, я всегда вместе с ним, буду переносить вся тяготы социалистического строительства" - говоришь ты. Конечно, ты этого не говоришь… ", конечно, он этого не говорит. Он отказывается.
Василий Аксенов - один из немногих, кто сказал нечто отличное от других. Сам Аксенов — порядочный ловкач, создал диссидентский альманах "Метрополь", для того чтобы свалить (гешефтик гораздо лучший, чем демонстративное тунеядство Бродского) - и свалил, получив приличные деньги за антисоветское издание, ни с кем ими не поделившись, имея в плюсе борьбу с Союзом и капитал. Умница, что сказать. Так и надо, по-американски - подставил друзей, заработал деньги и убежал. Так вот, он вспоминает, что Высоцкий приходил к нему и обсуждал отъезд - там свобода, там мы развернемся, там мы сделаем "Русский центр" или центр русской культуры. Аксенов поддакивал и кивал - он-то знал, что никакие движения в Союзе без Комитета невозможны. К слову, сам ВВ в альманахе участвовал вместе с Беллой Ахмадулиной, и только им двоим за участие вообще ничего не было.
Так что процентов на восемьдесят ВВ готовили с помощью Влади стать кротом - то есть агентом влияния на русскую эмиграцию. И после всех своих приключений, отработав контракт, вернулся бы на Родину, таким поэтическим Исаевым, к родным березкам и певунье в стогу. А, ну и к Нинке-наводчице, как без нее. «Не волнуйтесь — я не уехал, И не надейтесь — я не уеду» - всего лишь обычная для барда поэтическая поза, не имеющая отношения к жизни.
Совершенно замечательно про его зарубежное хулиганство пишет Влади - мол, как только ты вернулся, так и начали тебя спрашивать про то, как ты посмел по французской визе в Америку мотаться? А ты говоришь, тыкая пальцем в потолок - там знают. И все советские чинуши поджимали хвосты и начинали подобострастно поскуливать - ах, ну раз там знают…
Более того — как-то раз на таможне Высоцкий широким жестом достал из широких штанин два (2) загранпаспорта. Видимо, не заметил, бросил на стойку, у таможенников открылись рты, а он преспокойно забрал один и спрятал в те же широкие штаны. Вообще-то должен был начаться скандал с увольнениями должностных лиц, допустивших такое, но можно было бы и не повторяться — опять обошлось. Влади хихикала - мол, как мы их объегорили. Ну да, ну да. Нашлись шутники. Там действительно знали, и разрешали. Теперь фанатичным поклонникам придется с этим жить, что, впрочем, не так уж и сложно.
Сорок пять лет - за это время на территории СССР сменилось три страны - сам Союз, перестроечная позорная Россия и сегодняшняя страна, вытащенная за волосы, но с гораздо меньшей кровью из трясины бывшим КГБшником. Ну, сотрудничал Высоцкий с КГБ, и Влади сотрудничала, и каждый, кто в те времена сладко жил, делал то же самое. В чем проблема? Без участия всесильного КГБ Маринка-паровоз ничего бы сделать не смогла, как ни выкручивалась она объяснениями, что, мол, у тебя на всех уровнях поклонники были.
Две книжки
Книжку Влади я читал первый раз после армии, в конце восьмидесятых - будучи желторотым безмозглым щенком, отравленным, как и большинство тогда, ядовитым ветром треклятой "свободы", и она зашла. Под настроение, скажем так - большая часть великой страны двигалась под нож с покорностью баранов и тем самым "гибельным восторгом", будь он неладен. И, поскольку я занялся пересмотром творчества своего любимого - я думаю, так и останется - поэта, то нельзя было не прочитать воспоминания о нем, и "Владимира…" в первую очередь. А во вторую - Володарского. А в третью - какого-то армянского эстета, который "любил Володю как женщину". Вот так, простите, дословно.
"Владимир, или Прерванный полет" - откровенная мерзость.
Дело даже не в том, что про ВВ она первая написала правду, чем вызвала истерию у фанатов и бешенство у сына Никиты, кормящегося с памяти отца - дело в отношении, которое продемонстрировала Влади ко всем нам.
Приехала, понимаешь ли, барыня показать диким туземцам настоящую цивилизацию, выбрала одного, которого ей настойчиво порекомендовали, и начала его облагораживать. Заодно с ужасом рассказывая, как русские бабы ср..ли в дырки, а она, француженка, на смогла, справила большую нужду только когда они отвернулись, и вышла, шатаясь от унижения.
Как она швыряла в рожи советским бабам франки - подавитесь, суки, я не крала ваш сыр!!! И как Высоцкий, вылезший из своего Мерседеса, снисходительно просил не обижаться на плебеев, не они такие, жизнь у них такая.
С восхищением пишет про Туманова - он разбил голой рукой раскаленную до красна чугунную печку, так что даже садисты-НКВДшники попадали в обмороки, когда мясо и кости разлетелись по углам. Ага. А потом жареное мясо и дробленые кости собрали обратно в руку - когда от обморока отошли. Вадим Туманов умер в прошлом году в глубокой старости, и, насколько я помню, обе руки у него были целы и даже не покалечены. Мимоходом упомянула армянского … который участвовал во всех запоях Высоцкого и "любил его, как женщину" - настолько вскользь, насколько он и заслуживает. На самое любопытное - она совершенно спокойно относилась к бабам Высоцкого. К запоям - куда менее спокойно, чем к бабам. Будет он твоим, деточка, будет, ты только успокойся — вот в таком ключе. Хотя могла и рожу набить - как кричала в каком-то интервью после смерти Высоцкого, да и вообще, не зря в ней смешивалась русская кровь и цыганщина - табор из Влади частенько вылезал, из-под личины рафинированной француженки. И по всей книге идет лейтмотивом - зачем я в это влезла, зачем мне это нужно?
В самом деле, зачем? Любить она его не любила, сыграла свою роль, талантливо или нет - я не знаю. Наверное, из-за денег или по каким-то своим причинам, про которые выяснить уже не представляется возможным. В общем книжка - смесь сусальных соплей о трагической любви двух гениев под довлеющей над ними машиной подавления, пересчете барахла, которое она таскала из Франции для советских нищебродов, а они налетали стаей воронья и дрались за пачки анальгина и колготки.
Вообще-то юная Колдунья оказалась железной бабой со стальной хваткой и каменным сердцем, готовая ради своих целей снести с пути любого, и иллюзий насчет четвертого мужа не испытывала. "Он женился на мне, только чтобы за границу ездить" - призналась она как-то Володарскому, когда наварила борщ пьяным рабочим, строящих для Высоцкого дом на участке сценариста. Тот удивился - а что, мол, без тебя Высоцкий бы не смог поехать? Ответ был прост: без меня - нет. Его даже близко к границе не подпустят и не подпустили бы.
Потом, после смерти ВВ была дележка этого дома - Марина кричала, что Володарский предатель, Володарский: Маринка все врет своим анфасом, хотела деньги за дом отжилить, Маринка: почему деньги сыну отдали? Это мои деньги!!! Володарский: какие твои, нищебродка? Вовка во Франции телевизорами фарцевал, чтобы тебя прокормить!!! И так далее. Элита - она такая элита, как видите.
Сам Высоцкий, судя по всему, получив от Колдуньи все, что нужно, устав от ее железного контроля, завел себе молоденькую девочку Оксанку и всерьез подумывал развестись с заграничной супругой. Тем более что в благородных артистических кругах добрые любящие друзья его называли не только "расчетливым евреем" (хитрым жидом, конечно) но и альфонсом. Но не успел - была долгая и оглушительная агония (оглушительная в самом прямом смысле, рёв умирающего барда слышал весь район), смерть от сердечного приступа, спровоцированного ломкой и пьянством - он глушил боль шампанским и водкой. Последняя предсмертная неделя разложена едва ли не по минутам, и поражает только бессилие двух врачей и любовницы — да, все от него устали, да, это было кричащее отчаяние, да, все боялись брать на себя ответственность и класть артиста в больницу, да, сам он не хотел никакого лечения, он безумствовал на краю жизни и втягивал в этот разрушительный смерч все свое окружение. Но надо было поступить жестко и закрыть хотя бы на год без возможности принимать самостоятельные решения, поскольку зависимые принимают решения одной только направленности. Тогда бы удалось конец отсрочить еще на год — полтора, скорее всего не больше. Творческие самоубийцы - это отдельная каста, бездна, из которой приходят стихи, притягивает к себе иной раз сильнее чем все блага земной жизни.
* * *
И если говорить о воспоминаниях, нельзя не остановиться на Д. Карапетяне - том самом, любившем ВВ "как женщину". Остановимся, но вкратце. Такой многословной, цветистой, избыточной, подхалимской и неэстетичной одновременно графомании я давненько не встречал. Лейтмотив всей писанины, если говорить простыми словами - ВВ необразованный алкаш, я рядом с ним - преданный, отзывчивый, ориентированный на прекрасный Запад интеллигент, спасающий его во время страшных запоев. Я дал ему идею познакомиться с француженкой — это выгодно и полезно, я был сам женат на француженке, я ездил с ним по всей стране, я устраивал ему концерты, я прятал от него деньги и выдавал ему по пять грамм, я, я, я, я, я, я. Особенно мило смотрелись его плевки в Союз - рабы, палачи и так далее - и виляние ловким задом перед каким-то английским лордом, занесенным в дикарскую, дремучую Москву.
Какие там ограды в дореволюционном особняке, какие там сигары, какой там лорд, который напоил трех пьяных придурков, припершихся к нему под утро, коньяком, ни слова против не сказав, выдал толстую котлету денег и отправил в аэропорт - лететь в Еревань. Он был готов лизать руки лорду и галстуком полировать ему ботинки. Лорд заказал им билеты - а ВВ, редиска, после недельной пьянки взял и сдулся в самый ответственный момент.
А какие милые подробности встречаются!! Что там пьянка. Вот как они сидели у Абрамовой и говорили о литературе, а пьяный Высоцкий только мычал, рычал и лез бывшей жене под блузку. Высоцкий же был неграмотным - наслаждается собой Карапетян - у него не получилось даже слова вставить в нашу беседу двух эстетов, он способен только за грудь эстета хватать. Может, анфас Маринки по привычке искал... А, простите, ты, армянское чудо, не мог взять его за руку и сказать - Володя, хорош, неприлично? Не мог. Высоцкий в воспоминаниях Карапетяна вообще удивительный человек, который занимается только тем, что пьет, при этом шарахаясь по стране, как обезумевшая летучая мышь. Главное его занятие - терзать гитару и кричать при каждом удобном случае - Я Высоцкий!!! А быдло, которое живет в советском Союзе, шепчется за их прямыми спинами: Высоцкий с каким-то кавказским разбойником в театр пришел, баб ему, что ли, мало?
Правда, иногда случаются проколы - редко, но бывает так, что Высоцкого не любят. Тогда Володя сидит мрачнее тучи, но быстро собирается и бежит на другой теплоход. В другой автосервис. В другую военную часть. На другой золотой прииск. Там его обволакивают привычной атмосферой любви, поклонения и вседозволенности, жить, пить и петь становится проще.
Милый армянский шалун изо всех своих сил показывает свою исключительность рядом с Высоцким - по тексту рассыпаны стихи. Но не ВВ, а других авторов. Чтобы любой читатель понял, что он не только прислуга, собутыльник, но и важный человек, обладающий собственной мордой… портретом лица с необщим выражением. И если сегодняшние почитатели, скрипя мозгами, выдавливают серые слова, но стараются разобрать тексты, если Влади вставила в свою книжку несколько баллад - ну а как иначе? ведь речь о поэте, то Карапетян не заморачивается такими условностями. Он пишет о Высоцком, и при чем тут стихи?!
Воспоминания
И как только Высоцкий умер - не на руках у Влади, а рядом с молоденькой Оксаной, нынче женой артиста Ярмольника - как только его торопливо похоронили без вскрытия, как только невиданная волна народного горя взметнувшись, слегка опала, полезли полчища друзей. Их было столько, что, по самым скромным подсчетам, Высоцкий физически не мог успеть не то чтобы писать и играть, а есть, пить, спать, дышать тоже времени бы не было - только общение с ними, с его дорогими друзьями. Каждый, кто налил стакан во время очередного штопора, писал об этом воспоминания в лучших традициях советского троечника. Каждая дура, которую ВВ хлопнул по заднице, становилась единственной любовью всей его жизни, ради которой он хотел бросить и Влади, и Афанасьеву. Каждый рабочий сцены рассказывал после первого стакана, сидя в подсобке на фоне десятков фото ВВ, украшающих стену, каким он был другом и как прибегал вот сюда, на этот стул, советоваться - Любимов сказал играть так-то, а ты что думаешь? И рабочий объяснял - тебе надо тут орать потише, а здесь молчать погромче.
Насчет рабочего - чистая правда. Я сам хотел устроиться в Театр на Таганке кем угодно, чтобы напитаться энергией стен, которые помнили моего кумира - принес водки работягам, когда ждал директора, и мы ее распили. Именно так - ори потише, молчи погромче - работяга мне и рассказывал. Кончилось все забавно. Рабочий вывел меня в фойе, где бушевал какой-то мужик в цветастом шарфе. Не уверен, что Дупак, но возможно, что он. Работяга сунулся было к нему - мол, мальчик, на любую должность, фанат Володеньки, а в ответ раздался рев - какой, …….., мальчик, какой, растудыть твою душу, фанатик? Эфиоп твою фиоп в сиську мать твои итти ногами в рот по голове - я не знаю, чем артистам зарплату платить!! Работяги рядом уже не было, а я стоят в полуобморочном состоянии. Молчал бы погромче…
Я знаком с человеком, который очень, очень близко знал Высоцкого, прямо вот борт к борту, но рассказать ничего не мог. Они стояли рядом на светофоре, и мой товарищ, еврей-водитель, помахал ВВ рукой, но тот не заметил соплеменника в кабине ЗиЛа. Я удивился, что мой товарищ не написал книжку - например "Поворот на красный", где обстоятельно бы поведал, в каких спортивных штанах и сандалиях он сидел за рулем, какая была погода, с каким видом стоял Мерседес рядом с ЗиЛом - трудно, что ли?
Кстати, если ЗиЛ заменить на МАЗ, то песню "…а в дороге Маз который по уши увяз" - можно будет приписать как раз этой дружеской встрече на светофоре. Мол, посмотрел ВВ на смердящее прямо ему в окно дизельным дымом чудовище, и его осенило. Но мой друг еврей был-таки водителем, а не писателем, и не захотел оставаться в вечности другом Высоцкого на светофоре.
На гниющем субстрате "друзей" вызрели диковинные грибы - высоцковеды. Это такие люди со счетами, которые корпят над своим трудами, чахнут, этакие Кощеи над златом, но зато точно знают, во скольких песнях ВВ употребил слово "бля", во скольких - слово "хер", скольким женщинам после семнадцати лет набил морду и почему их, женщин, не было на Большом Каретном у Качаряна. Шукшин был, Макаров был, Кохановский был, Тарковский тоже был. А баб-то и не было. Не указаны. Вот такая закавыка. Шалавы были, но к ним серьезно относиться нельзя. Они очень полезны, эти сморщенные кабинетные грибы. Не надо лазить и искать информацию — вот, например, прижизненные публикации ВВ - оказывается, были и такие. Вот полный список пластинок. Вот полный список фильмов. А вот тридцать четыре варианта одного куплета, двадцать замен одного слова, вот количество бутылок выпитого Высоцким за один вечер со своими концертными директорами, а вот количество керосина, сожженного вертолетами, на которых большие люди прилетали на концерт к ВВ. А вот, пожалуйста, скромные, нищенские заработки гонимого барда - тот самый первый пресловутый Мерседес он купил за бешеные деньги. Бешеные деньги заработал за десять дней, давая по два концерта в день. А вот имярек устроил пять концертов за два дня, получил Володя всего семь тысяч.
Но вернемся к воспоминаниям, которые вспомнили друзья - их было много, все они так или иначе отображены в интернете, и читать их безумно скучно. Более однообразных воспоминаний нет, наверное, ни о ком. Если пишут о Рубцове - то пишут о Рубцове. Если о Есенине - то о Есенине. Если о Высоцком - то под копирку, причем все - от известных артистов до гримерш. В двух словах воспоминания можно передать так: встречались на съемочной площадке (гримерке), здоровались при встрече, друзьями не были. Да, он был бард, да, он был актер, да, вены на шее, да, он был такой один. Он сгорел ради нас, он себя не щадил, он прожил сто лет за сорок - и так далее, расхожие обороты, которые, как попугаи, люди повторяют почти полвека после смерти ВВ. Удивительно, в самом деле.
Беда в том, что писать про Высоцкого нечего и нельзя, не используя заезженные шаблоны. Театр – ну, так никто не может оценить его игру по достоинству, от спектаклей остались только записанные отрывки, на которых мужик в черном свитере бегает и хрипло рычит. Собственно, хрипло рычит он на всех своих бесчисленных концертах. О спектаклях можно было бы прочитать у свидетелей и современников - но они как-то стыдливо умалчивают, или отделываются теми же шаблонами, а если начинают цветисто хвалить, то нельзя понять, придумывают они или говорят правду.
Есть фильмы. На мой взгляд, лучшая его роль - комический большевик в "Интервенции", абсолютно гениальной мистерии-буфф. Это, пожалуй, единственная роль, где Высоцкий-исполнитель не забивает Высоцкого-актера. Ну хоть тресни — в «Месте встречи» никто не мог отделаться от ожидания, что капитан Жеглов возьмет гитару и зарычит про коней, или про рай для нищих и шутов.
Я в свое время, будучи молодым, фанатичным и наивным, все удивлялся - как может опальный бард так много играть и выступать? Он же опальный. Оказалось, что этот опальный - так, как надо опальный.
Возможно, у ВВ есть настоящие роли - но я не могу выделить ничего, кроме Бродского и Брусенцова. Комического большевика и трагического белого офицера. Остальные роли - включая Жеглова и бабника Гуана - проходные, на мой зрительский взгляд. Впрочем, если профессионал меня сможет переубедить, я буду только рад.
То есть, смотрите какая ситуация возникла - все воспоминания сделаны как под копирку, и не потому, что люди отвечали по заказу - таков был стиль жизни Высоцкого, со всеми быть на короткой ноге, но никого не подпускать близко. В оценке творчества все упираются в его бешеный рык, Баньку, Нинку и Охоту на волков. Демидова и Ахмадулина оригинально - в тысячный раз - сравнили вздутые вены на шее с органом.
Высоцкий вырвался из серой массы советского масскульта благодаря своей оригинальности (не смелости, о смелости мы поговорим потом), но в посмертии получил именно то, чего так боялся - шаблонные воспоминания и шаблонные же оценки. Есть, правда (появились относительно недавно с развитием интернета) всякие доморощенные оценщики, те самые советские, с трудом обученные читать троечники, испытывающие невыносимый графоманский зуд. Это еще ужасней, чем одинаковые воспоминания - авторы воспоминаний и рады бы что-нибудь такое выскрести из закоулков памяти, да не могут, слишком быстро ВВ жил.
А современные троечники, возомнившие себя литературоведами, пишут что-то типа: "в своем произведении Владимир Высоцкий раскрыл положительную динамику главного героя в отношении углового градуса северной широты, что доказывает об исключительных обстоятельствах создания данной песни. Не забудьте поставить лайк и подписаться!!" Хочется взять большую линейку и лупить им по пальцам, приговаривая: не пиши, не пиши, миленький, не дано тебе, красавчик, не сметь писать, дорогуша!!! Ничего кроме… вообще ничего и никогда!! Вы убиваете будущее, лапушки, вы уничтожаете вкус, вы убиваете читателя, опуская его до своего одноклеточного уровня!!"
Я именно это кричу последние двадцать лет, меня ненавидят графоманы всех мастей - ненавидят и боятся - но ничего, конечно, не меняется. И литературоведческих исследований текстов Высоцкого, сделанных профессионалами, да так, чтобы их читать было интересно, как не было, так и нет. Есть диссертации, над которыми можно заснуть, есть примитивные статейки лапушек, есть полезные высоцковеды, есть воспоминания под копирку и неутихающая народная любовь тоже есть. Никуда она не делась.
Справедливости ради. Изредка встречаются трогательные попытки раскритиковать воспоминания людей, с которыми Высоцкий не только рядом жил, но и работал. Частенько эти попытки окрашены плохо скрываемым антисемитизмом — вот, смотрите, что пишет Митта (по-еврейски митта значит гроб, а вообще-то его фамилия Рабинович!! — утверждает на голубом глазу никому не ведомый автор).
Ух ты! Хотел я сказать про Вайсбейна (Утесова), про громадного, с разбойничьей рожей Френкеля, нежно поющего про русское поле, про радиста Кренкеля, подсунувшего Папанину лишнюю деталь от маузера, про Карцева, Богословского, Шифрина, Гердта, Ширвиндта, Менакера, Плятта, Раневскую и так далее до бесконечности. Про Иосифа Уткина, кстати, тоже напомнить можно. Автор, словно не догадываясь о творческом параде, начинает перечислять компанию Высоцкого и с ехидцей шепчет - какие люди, прямо все как на подбор. Намек такой, что окружили нашего русского парня жиды пархатые и давай его спаивать. Тот же Митта-Рабинович, если бы не они, жил бы наш русский Володя, да и жил себе, писал бы гениальные песни, а мы бы его любили с редькой да квасом.
Я, будучи русским патриотом всю свою сознательную жизнь - хотя, говорят, птичьи фамилии давали крещеным евреям, чтобы не потерять в дальнейшем - очень люблю юдофобскую логику. Есть такой прекрасный поэт - Александр Моисеевич Городницкий. Чистый еврей. Есть такой легендарный в кругах конников водитель — Семен Ильич Трейзин. Классический семит. Я его ласково звал "моржом" - мордой жидовской, ему очень нравилось. Каким боком, простите, Владимир Семенович Высоцкий - русский? Вообще-то Высоцкие до революции были известными торговцами чаем и вместе с товарищем Гоцем активно участвовали в свержении самодержавия со всеми вытекающими. Прямые, так сказать, предки, чисто русские Высоцкие и Гоцы. Заодно можно напомнить прекрасную песню ВВ: "Зачем мне считаться шпаной и бандитом, Не лучше податься мне в антисемиты, На их стороне хоть и нету законов - Поддержка и энтузиазм миллионов" или Мишку Шифмана. Да, Высоцкий был евреем. Но это ладно.
Доморощенные исследователи бросаются на друзей и партнеров ВВ, как собаки на медведя - Влади не удержала, Митта не помог, Кохановский спаивал, Карапетян вообще любил, Лужина не дала, вся Таганка ненавидела, Золотухин роль отобрал, Володарский - дачу. При этом Володарский нападает на Влади, Влади - на Володарского, Кохановский - на Карапетяна, Карапетян - на Кохановского, Золотухин (который за трояк подпускал к окошку посмотреть на пишущего Высоцкого во время съемок Хозяина тайги) - на Митту, Митта… вроде ни на кого не нападал. Только спросил у знакомого врача: боюсь за Володю, спать по пять часов (не по два и не по три, по пять, чего тоже мало, конечно) - разве так можно? На что врач ответил мудрено: наш Володя - астеничный гипоманьяк в хронической стадии, для них это нормально.
Сколько бы самых невероятных сплетен про Высоцкого не ходило, сколько бы закадычных друзей не появилось и не ушло (время неумолимая вещь, и ровесников Владимира Семеновича почти не найти) — от него остались только тексты, которые, повторяю, просто требуют профессиональной разносторонней оценки. Чтобы не пропали и были либо маяком — как надо писать, либо примером как писать ни в коем случае нельзя.
Власти
С вашего позволения скажу еще несколько слов, прежде чем заняться непосредственно текстами - на этот раз про гонимость. Давайте на примерах, чтобы проще было понять.
Если бы я был средним чиновником, и мне бы предложили завизировать съемку в фильме Магиева, к примеру, я бы что сделал? Правильно, я бы запорол его кандидатуру. Потому что мне не нравится его однообразная перекошенная физиономия, мне не нравятся его ужимки и прыжки в бесконечных сериалах, мне противна реклама, в которой он снимается, мне он банально надоел. Вот и все. Мне бы говорили - ты что, это же Магиев!! Я бы отвечал - хоть Рукиев, какая разница? Мне надоело его личико отовсюду. Высоцкий отовсюду тоже надоел, точнее - вполне мог надоесть. Тут, видите ли, какое дело - чиновникам, так же как и поклонникам, совершенно наплевать на стихи, есть такая особенность у поклонников и чиновников. И Высоцкий вполне мог раздражать. "Всё донимал их своими аккордами". Представляете - существуют люди, которым Высоцкий не нравится!! Более того, они истово ненавидят этого "хрипатого алкоголика". Их право.
Мне, например, противен Цой - полный нуль, как и вытащенные в перестройку из подвалов бездари с гитарами, Макар, блеющая зануда Гребень и большая часть прослойки под общим названием "русский рок". Правда, еще гаже появившийся позже рэп – ну, тут я ничего не могу сделать, только наблюдать за постоянной деградацией своих молодых, в основном, соотечественников.
Чиновники вполне могли не любить Высоцкого, не понимать его литературного масштаба, он мог их раздражать своей подозрительной известностью и так далее и тому подобное. Если бы им пришлось выбирать между своим креслом, пайком и каким-то фильмом с "хрипатым алкоголиком", понятно, что бы они выбрали. Да и вы тоже, положа руку на сердце.
Потом - послушайте - создание фильма — это сложный технический процесс, чья художественная ценность видна только после монтажа и склейки. В процессе съемки все не так радужно, во время подготовки к съемке - тем более. Существует роскошный мультик "Фильм! Фильм! Фильм!", где это все прекрасно, хоть и гиперболично, показано. Взрослые люди его, конечно, смотрели. Хотя в мультике не отражены пробы. Когда на роль пробуются десятки актеров, которых выбирает режиссер и заверяют цензоры. Допустим, Галича или предателя Видова даже к пробам не подпустили бы на выстрел, но если Высоцкий в пробах участвовал — значит, его зарезали не цензоры, а режиссер. В этом случае ни о каких гонениях речь не идет. Собственно, подбор, пробы, съемки - все в руках режиссера. От фильма отказаться тяжело, поскольку с начальников тоже спрашивают план и отчет бухгалтерии. Гораздо проще если фильм зарубит комиссия - потом уже, в готовом виде. То есть режиссер может сказать: играет Высоцкий. Начальники начнут, конечно, петушиться и бурлить, но последнее слово за режиссером, хоть за Миттой, хоть за Говорухиным. И режиссер же решает, кому доверить роль.
Иваном Васильевичем мог бы быть Никулин - отказался. Чарнотой в "Беге" - Высоцкий, но вряд ли он сыграл бы его лучше, чем Ульянов. Ротация актеров шла постоянная, и выбирали по таланту. Еще раз повторяю - дай Высоцкому возможность - он бы снимался во всех выходящих фильмах, в каждой роли, включая старух и грудных младенцев. Высоцкий был очень навязчив - и при этом поверхностно благожелателен, охотно дружил с полезными людьми и охотно помогал всем и каждому. Нет, в самом деле. Помощь оказывалась по привычной схеме - нет билетов на поезд? Хорошо. Девушка, посмотрите, я - Высоцкий. Ах, нет? Зовите начальника. Начальник, здравствуйте, смотрите, я - Высоцкий. А, и вы меня терпеть не можете? Дайте телефон… Здравствуйте, я - Высоцкий. Билетики нельзя ли? Концерт? Запросто.
То есть, как это ни банально звучит, вся оказанная помощь в конечном итоге шла ВВ в карман - хотя, конечно, он и без всякой платы мог петь врачам, например, которые вшивали-вышивали ему торпеду, в бане, в кабине, в пьяных компаниях, когда его заткнуть было абсолютно невозможно. (В тот вечер я не пил, не пел - бывало и такое, говорят. Трезвый ВВ сидел в уголке и наслаждался покоем.) Но своей известностью гонимый бард пользовался на полную катушку -к вящему удовольствию его друзей и собутыльников.
Вообще, выпячивание Карапетяном своего эго понятно и простительно - рядом с Высоцким все как-то тушевались и блекли и, ощущая это, называли себя «младшими друзьями». И если в жизни Карапетян был всегда на вторых ролях, то в книге мог себе позволить главную роль - Я и Высоцкий. Это понятно, смешно и иногда даже простительно. Вполне вероятно, что даже в дурацком заявлении - любил его как женщину - нет подтекста, свойственного нашему извращенному времени. Просто глупость, обычная у тщеславной прислуги при гении.
При простейшем, но внимательном рассмотрении ситуации оказывается, что, по большому счету, никто Высоцкого не зажимал и не притеснял - он снимался, выступал, и если бы не был членом Союза композиторов, стал бы членом Союза писателей. То есть известный актер, исполнитель собственных песен Владимир Семенович Высоцкий не был ни гонимым, не преследуемым, ни зажимаемым страшной советской властью борцом с ней же.
Откуда же взялась такая легенда? Понятия не имею. Возможно оттого, что русские люди испокон веков любили уголовников, особенно в кандалах (вся любовь пропадала, когда каторжники грабили их дома и убивали семьи) и традиционно ненавидели власть. Власть тоже ненавидела власть - ту, что повыше. И хорошо помнила народную мудрость - от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Очевидно, в народном бессознательном не мог уместиться тот факт, что такие поверхностно бунтарские, ни на что не похожие песни могут принадлежать обычному актеру, шуту на окладе, невысокому крепышу на высоких каблуках - нет, так петь мог только Стенька Разин, утопивший свою Му-му, или Пугачев, гордящийся прапраправнучкой.
Разница между ревущим гигантом на пленке и реальным обликом Высоцкого часто бывала причиной разных неприятных ситуаций - он действительно был маленького роста, 165-170 сантиметров, в самом деле ходил на максимально высоких каблуках (чтобы не обвинять меня в очередной клевете, достаточно посмотреть на постановочную серию фото Высоцкого с Влади), был большеголовый, подтянутый, с покатыми плечами. Явно не культурист, но и не слабак - человек, следящий за своей формой - хотя откуда у него на это время… И спутникам ВВ приходилось объяснять - ты что, дурилка картонная, не видишь? Это Сам Высоцкий. Бедолагам, которые обязаны были знать, как выглядит ВВ, приходилось исправлять свои ошибки, извиняться и приносить клятву на крови, что такого больше не повторится.
Но факт есть факт - легенды о преследуемом барде гораздо более живучи, чем его стихи, которые в основной своей массе забыты. Легенда о преследовании борется за первые места с легендой о метеоризме.
Метеор-самоубийца
Я ненавижу тупость и шаблоны, но нет ничего более тупого и шаблонного, чем рассуждения обывателя о поэзии вообще и о Высоцком в частности. Что графоманы делают с поэзией, я подробно разобрал в книжке "Путеводитель на Парнас" с предисловием Юрия Полякова. А вот что обыватель делает с ВВ - вопрос, конечно, интересный.
Если в двух словах - подгоняет его под себя. А сам он человек непритязательный, простой, и от поэзии ему надо, чтобы было понятно. Понятно? Никакого расстрела горного эха, никаких там, понимаешь, весен, идущих в штыки, ничего такого замороченного. Мы люди простые, и герой нам нужен простой - чтобы был гонимым и жил недолго, долгая жизнь мешает созданию легенд. Необходим метеорит - вспыхнул и исчез. Как Высоцкий.
И тут возникает небольшая проблема. Представьте себе Гагарина - раз уж речь зашла о космосе, то есть космических телах – который, вместо того чтобы выполнить свое задание, выпрыгивает из взлетающей ракеты и сгорает. Я понимаю, что такое невозможно, но представить никто не мешает - он будет героем или нет? ВВ именно что выпрыгнул из взлетающей ракеты, потому что был самоубийцей (если кто-нибудь мне скажет про босые пятки души и лезвие ножа, по которому ходят какие-то идиоты - настучу по лицу. Имею право, как поэт - ерунда это все, никто так не делает.)
У Высоцкого был врожденный порок сердца, и курить ему было категорически нельзя. Что он делал? Две-три пачки в день как с куста. Во время пьянки - две-четыре за вечер, смолили в те времена как безумные все, и смерть от сердечного приступа была подарком, а от рака легких, долго и мучительно - наказанием. Как относиться к сознательному самоуничтожению Высоцкого? Он был практически небожителем, его обожали и боготворили, ему поклонялись, его смерть стала настоящей трагедий для миллионов людей. Но он себя целеустремленно убивал и всеми доступными на тот момент способами, и экзотическими, вроде наркотиков, тоже. У него было абсолютно все - в том числе и мифическая западная свобода, которой он мог регулярно пользоваться, и решал разве что дилемму - променять миллионы поклонников на ненадежный капиталистический комфорт или нет? Можно, конечно, сказать, что он не смог выбрать и вынужден был покончить с собой от безвыходности - но это уж совсем глупость.
Если не брать чисто физиологические причины и даже психиатрические (астенический гипоманьяк), то ключ к его поведению, возможно, кроется в мощных комплексах, о которых несложно догадаться. Если копать совсем глубоко на радость различным психологами фрейдистского толка, то детское фото, на котором ВВ в девочковом платье, прическе и с бантами вполне может быть причиной затаенного комплекса и стремления доказать свою мужественность всеми доступными для мужчин способами - бесконечной сменой женщин, курением, пьянством.
Обычные мужские занятия, понятные и простительные, даже одобряемые - не зря кобылистая Мордюкова, снимаясь с Вициным в "Женитьбе Бальзаминова" пыталась его оскорбить - не куришь, не пьешь, к бабам не лезешь - какой ты мужик? Ты не мужик вовсе. Высоцкий комплексовал из-за роста (почти всегда на высоких каблуках), из-за невозможности сниматься столько, сколько он хочет (во всех фильмах, лишь бы сил хватило), и так далее и тому подобное. Он хотел быть первым во дворе, в компании, в театре, в кино - а когда стал первым, вдруг выяснилось, что всё. Дальше идти некуда. Про великую любовь и славу на одной шестой части суши даже говорить уже неприлично, сколько можно повторяться.
В поэзии он вполне себе реализовался - настолько, что мог писать, не напрягаясь, тексты любого объема и направленности, и его стали признавать даже "друзья - известные поэты". Более того, в одном интервью западному журналисту (проведенному в Переделкино у Беллы Ахмадулиной) он, показывая на какие-то листы, сообщил, что будет заниматься в основном литературой — потому что это свобода, что написал, то и спел, и нет над тобой никаких режиссеров и цензоров. Тогда ему в голову не приходило, что литературная свобода есть полное подчинение своему внутреннему цензору, который гораздо серьезней внешнего.
Театр на Таганке, который, по сути, был большой банкой со скорпионами да пауками, жрущими друг дружку с улыбками на мандибулах, тоже надоел - ну сколько можно кривляться на потеху публике? Поздновато он это понял, но лучше поздно, чем никогда. Тем более что на перестал быть шутом на окладе и стал договорным шутом - сколько сыграл, столько и получил, роли его разобрали коллеги.
Он победил во всех выбранных им направлениях - и одновременно проиграл, поскольку потерял интерес ко всему, что составляло суть его жизни. Он выходил на концерте и мог не читать записки из зала - они все были с одними и теми же вопросами. Он перестал стараться на выступлениях - он просто орал, а если не орал, то кривлялся. Повторяю - кривлялся, восемьдесят концертов по заказу - чисто кривлянье, там даже актерской халтурой не пахнет, все хуже. Впрочем, зачем стараться, если публика и так примет, как принимала его всегда? Его тоже можно понять - выкладываться на трех-пяти двухчасовых концертах в день перед публикой, которой интересно, сколько у него было баб - так себе удовольствие.
Он сунулся было в литературу, создав гаденький "Роман о девочках" и бездарную повесть про психов и дельфинов, но вовремя бросил, понял, видимо, что проза - не его призвание. Представьте - мужику сорок лет с небольшим, он состоялся более чем полностью - что делать дальше? И, видимо, он прекрасно понимал свой главный проигрыш - если ты берешься соревноваться со всем миром, выбери область, в которой можно жить долго и счастливо. Алкоголь, табак и наркотики к этой области не относятся — это чистое зло, навсегда порабощающее человека, даже если удастся жить какое-то время чистым, потом они возьмут свое. Это не "козлоногий рогач", это куда страшнее - медленная смерть о трех головах.
Ну а самое страшное, что может быть у творческого человека, - потеря удовольствия от процесса. Вы никогда не задумывались, почему такое безумное количество людей пишет, рисует, играет, поёт? Только ли потому, что это привлекает внимание и тешит тщеславие? Ну, допустим, песни или музыка - да, там реакция зала видна сразу. А тайные области - литература, например? Когда твою работу могут оценить далеко не сразу, может, через десятки лет - что заставляет людей писать, кроме графомании, которая давно признана психическим расстройством? Тайна. Мистика. Что-то необъяснимое. Никто не знает, какие слова возникнут на листе и откуда они берутся - и результат будет виден потом. Удовольствие же от настоящего творчества нельзя сравнить ни с чем, особенно с искажающими мир и уродующими его наркотиками.
Литератору, который перестал писать, актеру, переставшему играть, певцу, лишенному голоса, жить незачем, но обычно бывает так. Наркотики сначала забирают смысл жизни, потом саму ненужную жизнь. И забирают не сразу, не моментально, а постепенно и подло — искажая и уродуя сознание, запутывая творчество в сетях больного воображения, превращая его в поток несвязного бреда.
Хотел ли Высоцкий бороться со своими зависимостями и победить? Судя по всему - нет. Хотя это была бы победа - не чета ролям или полным залам, это была бы победа над собой, а тяжелее битвы не найти. Тем не менее, среди многоликих бедолаг, попавших в сети, есть всего лишь две группы — желающих лечиться и не желающих. Первые всегда справляются и живут под постоянной угрозой срыва, но, тем не менее, живут. Более того — поскольку борьба тяжела и продолжительна, иногда срываются, растаптывают все, чего достигли в плане чистоты и воздержания, уходят в штопор, но обычно из него выползают. С каждым годом бесконечной битвы светлые периоды становятся все длиннее, а загулы все короче - пока лет через десять постоянного напряжения воли не приходит понимание - все, мне больше этого дерьма совершенно не нужно. Человек не общается с пьяными, а тем паче наркоманами не потому, что боится сорваться, а потому лишь, что ему это неинтересно. Представляете? С пьяными, оказывается, совершенно неинтересно разговаривать, и могут это делать только такие же пьяные, которым все равно.
Но чистота — это бесконечная, ежедневная, даже ежеминутная работа над собой, жизнь под постоянным риском срыва, даже необходимость менять привычный и любимый круг общения - потому что старые друзья, которые так верны и дороги, с огромной радостью утащат тебя вниз, в ту самую бездну, в которую и сами падают. А те, кто бросать не хочет, знают, что будет весело, возможно, появятся новые знакомства и так далее - но это все равно неминуемый распад личности. Собственно, наркотики страшны не только ранней смертью - в конце концов, близкого знакомства с этой великой тайной избежать никому не удастся - но неизбежной деградацией, которая гораздо страшнее смерти.
Деградировал ли Высоцкий перед концом своей жизни? Конечно. Об этом стараются не вспоминать, поскольку миллионы его поклонников разорвут в клочья, а могут и убить - но было именно так. Постоянные истерики, скандалы на съемочных площадках, ругань с партнерами, бесконечная импульсивная истерия (сорвался - побежал), поведение капризной звезды и исполнительское мастерство, которое с каждым разом становилось все хуже и хуже.
Если отбросить нездоровый фанатизм и больное желание сделать из самого необычного творца двадцатого века что-то такое безлико-кастрированное, чем занимаются тысячи поклонников, а проследить за эволюцией его выступлений, можно заметить интересную закономерность. Чем ближе к концу - тем меньше артистизма, тем длиннее и неряшливей стихи. Высоцкий привык быть неподсудным, привык, что непритязательная публика схавает все, что ей швырнут в раззявленный рот - но больше всего, конечно, нравится рвущий перепонки хрип. Ну, собственно, хотели - получили. Оглушительный, как самолетный двигатель на форсаже, хрип давно стал визитной карточкой Высоцкого. Этот хрип убрал за ненадобностью артистизм, в котором публика все равно не нуждалась. Причем этот самый хрип не был истерикой отчаявшегося человека, которому надо или высказаться, или умереть. Нет. Это была именно узнаваемая, тщательно культивируемая манера исполнения, так что иногда бывало смешно.
Очередное интервью. «Ваше кредо?» —спрашивает журналист. Владимир Семенович тут же хватает гитару, надувает вены на мощной шее и вопит про то, чего он не любит. Журналиста относит вместе со стулом к стене, разбивается ваза с цветами, графин с водой сметает на фиг со стола - все как обычно. Потом Высоцкий перестает петь и совершенно спокойно говорит - ну вот, кредо не кредо, а что мне нравится я рассказал. Ну, то есть после такого опасного рева он должен был биться в корчах, глотать воду, открывать окно и так далее - нет. Он отыграл песенку так, как всем нравится, теперь можно и отдохнуть. Какой нерв, ребята? Это вам нерва хочется от сытой вашей жизни, а у нас обычная физкультура, дыхательно-орательные упражнения.
Именно поэтому я не выношу домашние концерты Высоцкого - в них нет мастерства. Оно и понятно - каждый божий день проводить на публике по нескольку часов, радуя незнакомых людей оглушительными воплями, кто выдержит? Это уже скучно - а актеру скука противопоказана. Вот он и дурачился на сцене, опять же, никто слова не сказал про то, что это плохо. Да и я не говорю — хорошо, но мне не нравится.
Я ценю мастерство, а Высоцкого-мастера можно послушать лишь на советских пластинках в сопровождении оркестра Гараняна и на зарубежных (французском и канадском) дисках. Там, где «Две судьбы», «Баллада о детстве» и о «Правде и Лжи». Вот там хорошо все - и тщательной дозированный хрип, который включается тогда, когда нужно, и великолепная актерская работа голосом - ничего лишнего, ничего пошлого. Понижение качества понятно, если не забывать про постоянные запои (самые плодотворные времена были у него в глухой завязке).
Повторяя вопрос -хотел ли он вылечиться? Ну конечно, хотел, как хотят все алкоголики и наркоманы, с похмелья или перед ломкой. Когда дрожит каждая жилочка в теле, а мир вокруг сгущается страшной черной тучей из чистого ужаса и тоски, готовой раздавить и поглотить. Когда буйство и веселье, бьющее через край, сменяется полным, безвольным опустошением, сил нет даже на то, чтобы поднести стакан к губам, но хочется повеситься или разорвать зубами вены. Вот в такие времена все зависимые не только мечтают завязать, но даже пытаются это сделать. К сожалению, рядом всегда есть услужливый Давидка, готовый продать и шляпу, и бритву, лишь бы продолжить, есть друзья, со всех сторон тянущие руки со стаканами, есть бывшие бабы, готовые на все, лишь бы залучить любимого обратно. Но самое главное - есть тяга, необоримое стремление, с которым справиться можно только после двух-трех лет чистоты.
Пока ВВ не получил от Влади всего, что она могла дать, он себя сдерживал, по крайней мере старался - один раз не пил, говорят, целых шесть лет. Это для пьющего человека невероятный рекорд. Но потом стало ясно, что Влади никуда не денется, визы получены, цели достигнуты, что дальше? "Разве красть химеру с туманного собора Нотр-Дам?"
Он выковыривал торпеду (эспераль, антабус, тетурама десульфирам) - вещество, не дающее водке превратится в воду и углекислый газ, а оставляющей ее в состоянии страшного яда. Водка тоже яд, но то, во что она превращается (очень ненадолго) в десятки раз хуже. Торпеда держит алкоголика в страхе, и обоснованном - любая рюмка приводит к смертельному исходу. Только поэтому он не пьет, и так может продолжаться до относительного избавления от тяги. Пожалуй, это единственный действенный метод лечения. Но Высоцкий торпеды (на самом дела ампула, растворяющаяся при поступлении этанола в кровь) выковыривал. Ножом.
Напомню, что в те времена пьянство не было чем-то преступным и даже особо вредным. Из благословенных советских времен к нам пришло убеждение, что алкоголики валяются под заборами и в канавах, а мы, люди, выпивающие три раза в неделю, работающие и воспитывающие детей кто как может - никакие не зависимые. Существовали лечебно-трудовые профилактории, которые потом эволюционировали в рехабы, и трогательные вытрезвители, где могли намять бока, если ты буянил, но, если нет - клали баиньки и потом жаловались на работу. То есть пьянство в меру не только не осуждалось, а даже поощрялось и тоже было культурным кодом.
Ну и о какой трезвости Высоцкого могли вести речь его друзья? Как бросить пить человеку, который пил всю свою сознательную жизнь и даже некоторую часть не очень сознательной? Который привык быть в центре внимания и, благодаря некоторым нездоровым особенностям нервной системы, постоянно балансировал на грани нервного срыва? Можно было бы его закрыть куда-нибудь в тайгу, и «сука»-Туманов (хе-хе, я его не обзываю, а называю положение в лагерях - во время его отсидки шла как раз сучья война на взаимное зековское истребление) вполне способен был это устроить. Ну да, ну да. Высоцкий, который не мог находиться в одиночестве большую часть суток, да в таежной глуши? В зимушке с подслеповатым окном, земляным полом и железной печкой? Это было бы, конечно, хорошо, но совершенно невыполнимо. Хотя, думаю, дом на берегу озера был срублен в лучших традициях огромных северных изб — и даже билеты туда были куплены, и рейсы назначены, которые Высоцкий несколько раз переносил, придумывая нелепые оправдания, но тем не менее кормя друзей обещаниями.
Среди современных наркологов есть примета - если кодироваться пьющего приводят родители или жена, то это просто выброшенные ими на ветер деньги. Бедолага под страхом смерти не будет пить, допустим, год, но потом уйдет в такой штопор, что небо с овчинку покажется. Но если он пришел сам - тогда другое дело.
Так вот, Высоцкий бросать не хотел. Не хотел и не мог. У всех на глазах он совершенно сознательно довел себя до ручки под одобрительные похлопывания по плечу - метеорит ты, Володька, как ты живешь, просто сгораешь. И если гипомания сегодня лечится, поскольку частенько приводит к нервному истощению и, как следствие, - к смерти, то тогда никому даже в голову не пришло, что так можно. Все восхищались его работоспособностью и многозначительно хмурили брови - да, ветер пьет, туман глотает, пропадает, пропадает, да все мы волки, все мы так живем…
Кстати, для того чтобы продлить гению жизнь, нужно было всего-то немного. Хотя бы ограничить курение до пачки в день, вместо привычных ему двух-четырех, лишить чифиря (а про то, что ВВ был чифирист и не мог писать без кружки мутно-желтого напитка, все молчат. Чифирь в самом деле лишает сна и распахивает творческие пространства, но истощает сердце. Кроме Владимира Высоцкого заядлым чифиристом был, например, Достоевский.) Без чифиря удалось бы побольше спать, без чудовищного никотинового отравления больное с детства сердце не испытывало бы таких запредельных ежедневных перегрузок - и скорее всего наркотическую ломку летом восьмидесятого Владимир Высоцкий пережил бы. То есть не нужно было бы даже лишать его привычного ритма жизни - просто слегка сократить потребление самого липучего, бессмысленного и мерзкого наркотика из дозволенных - табака. Просто немного тормознуть чтобы остаться в гонке. Вопрос - как? И курили вокруг него все, тоже как безумные. А с манерой ВВ ни в чем никому не уступать даже ценой собственной жизни идея сократить курение - совершенно абсурдная.
Теперь уже никто не узнает, что произошло тем летним утром - то ли, как говорят любители детективов, ему в самом деле сделали "золотой укол", то ли действительно изношенное до предела сердце не выдержало наркотической ломки - а бегал по квартире и орал он несколько дней кряду, и никто ничего сделать не мог. Разве что девочка-Оксанка кормила его… клубникой со сливками и поила шампанским, больше ничего организм не принимал. Хотя подобная предсмертная диета выглядит слегка издевательской.
Дальнейшие события разобраны, изучены и ничего нового вынести нельзя - разве что Оксана Афанасьева решит устроить какой-нибудь скандальчик, но, сдается мне, не решит. Не было вскрытия, не было сообщений о смерти, кроме крохотной заметочки в «Вечерней Москве», был запруженный толпами народа Таганский район (похожее столпотворение старожилы-москвичи помнят только на похоронах Сталина).
Прошло сорок пять лет. У Петровских ворот стоит памятник - не в сквере, а на бульваре. На Большом Каретном регулярно собираются люди, оставляют сигареты, уносят фотографии, бесконечно поют про друга, вершину, хрустальный дом и так далее, очень досаждая жильцам. Поклонникам абсолютно наплевать на возможное сотрудничество с КГБ, на две тысячи (слухи, только слухи, утверждать я не могу) любовниц, на тысячи опустошенных бутылок, гору окурков и прочие признаки настоящего брутального самца.
В общем-то, им не интересно читать даже однообразные воспоминания и всякие скандальные выдумки, так же не сильно важны попытки сделать из грешника святого. Им - мне тоже, в первую очередь - интересно творчество живого человека, который сумел уйти вовремя - а это и огромный подарок, и большая удача.
Творчество
Говоря о творчестве, я имею в виду исключительно литературную составляющую. Фильмы и спектакли я могу лишь оценивать со своей точки зрения, но вот литературную часть, а именно - стихи, могу обсуждать и оценивать как профессионал. Тем более, что без стихов Высоцкий остался бы обычным советским актером средней степени известности наряду, например, с Крамаровым или Видовым, а может даже ниже.
Кстати, весьма возможно, что без песен, хрипящих из каждого утюга, фильмография Высоцкого была бы более полной и качественной. Он бы не так раздражал чиновников своей настырностью, его было бы не так много, и они сквозь пальцы смотрели бы на роли - тем более, что тогда все риски на себя брали режиссеры. Сейчас не берут, сейчас есть две прикормленных и ставших чисто символическими профессии - сценарист, который вообще не имеет своего мнения, и режиссер. Это куклы на веревочках, которыми управляют продюсеры.
Но как сложилось, так сложилось, и мы имеем - кроме всем известной роли Жеглова - еще почти три десятка фильмов и около тысячи текстов, из которых десяток-другой абсолютно гениальны, несколько сотен — отличных, но обычных, где Высоцкий свою планку не перепрыгивает, и остальное - просто средние стихи, неплохо сделанные.
О, кидайте, продолжайте, я уже научился уворачиваться от камней.
На самом деле такой процент — это тоже большой подарок судьбы и работоспособности. Обычно у хороших поэтов один-пять всеми любимых и всем известных "шлягеров", Господи прости, а остальное - всего лишь память о творческой лихорадке. Потому что, как мы помним, великие вещи всегда создаются на одном дыхании, все, что кроме, пишется для получения творческого экстаза, который в одинаковой степени испытывали и Пушкин, и Высоцкий, и любой, самый бездарный и нелепый графоман. И разница между ними всего лишь в результате, как бы печально это не звучало, все пишущие в смысле получения удовольствия находятся в одной лодке.
В плане качества Высоцкий не превзойдён никем, ни у одного известного мне поэта нет такого количества текстов гораздо выше среднего (я вынужден давать усредненные оценки, ну, потому что сколько можно кричать про гениальность, величие, опять про гениальность. Не хватало еще про метеорит напомнить. Можно, мы по умолчанию будет считать его гением и не повторяться? Можно? Ну, спасибо. На сто камней меньше прилетит в мою лысую черепушку).
Я уже писал, что глупая, хотя в некоторых моментах точная, статья "О чем поёт Высоцкий" послужила катализатором начала нормальной работы над стихами - хотя от глагольной рифмы он так до конца и не избавился. Дурак-журналист, переживая за состояние умов молодежи - он был хорошим, правильным, честным, но дураком - приписал Высоцкому строчку Визбора "Зато мы делаем ракеты", в которой, кстати, тоже ничего крамольного. И что ее так любят либералы? Ракету пойди еще сделай, американцы до сих пор нашими пользуются, Енисей перекрыть - тоже то еще умение нужно, а балет признан во всем мире - в чем тут глумление?
А на дурака можно было и внимания не обращать, хотя ВВ с Кохановским незамедлительно побежали в другую газету и вроде бы дали опровержение, совсем как на американском телевидении через десять лет. Но чтобы дурацкая статейка не помешала карьере, писать надо более качественно, и желательно не злить власть предержащих, Высоцкий понял. После статьи он почти совсем перестал штамповать забавные приблатненные песенки, которые так котировались у дворовой шпаны и заигрывающей с ней интеллигенции, и нашел себе другую нишу, став рупором рисковых парней.
Сейчас прозвучит очередная крамольная мысль - после ранних стишков, в которых он бьет баб, пьет с чертом, восхищается ментами, которые даже джина смогли упаковать в воронок, после веселого молодого хулиганства, которое было, скажем так, совсем лишено морали, ВВ превратился в самого настоящего конформиста. За весь следующий период творчества не появилось ни одной песни, которая так или иначе была бы опасна советской власти. Военных, патриотических - сколько угодно. Издевательских, написанных словно для сатирического журнала "Крокодил" - навалом. Но вообще-то в СССР критиковать отдельные недостатки никто не запрещал. Тем более, высмеивая мещан, жлобов, трусов и так далее, ВВ делал это на самом деле смешно и талантливо, остроумно и оригинально. Только не надо про песню "Протопи ты мне баньку". В чем там крамола, особенно после двадцатого съезда и развенчания культа личности? В упоминании псевдонима «Сталин»? Ну, в таком случае и я борец, и все вокруг, так или иначе это имя произносившие.
Но популярности он жаждал, фига в кармане была, как у любого таганковца (у Филатова, кажется, фиги нет в стихах, но у него на всё поэтическое наследие три хороших текста — «Оранжевый кот», «Натали», и одно больничное «Тот клятый год») - и как совместить несовместимое? И он нашел выход, начав писать про профессии тяжелые, рисковые, где человек живет в полном напряжении всех своих физических и моральных сил.
Начал он еще в начале (извините) - посвятив неумелые еще нескладушки солдатам, которых унесло в океан, и они долгое время питались лишь подметками да ремнями, и полярнику, который сам себе, пользуясь зеркалом, вырезал аппендицит. Это были первые ласточки, предваряющие подкупающую новизной идею - не обязательно быть героем и бунтарем, достаточно писать о героях и бунтарях.
Собственно, так когда-то делал молодой Джек Лондон, который приехал на Клондайк, прокатился на собачьей упряжке, понял, что это тяжело, холодно и голодно, вообще опасно. И угнездился за стойкой в Джуно, откуда и почерпнул сюжеты для всех своих знаменитых северных рассказов. Которые и принесли ему славу.
Тем более что Высоцкому было в кайф писать — особенно о занятиях, про которые он ничего не знал. Это тоже были его роли - он с детской жадной непосредственностью беседовал с шахтерами, шоферами, клоунами и так далее, перерабатывая все это и превращая в стихи. Некоторые его произведения нельзя читать без словаря современным поклонникам: "дед, параличом разбит, бывший врач- вредитель", "поправь виски, Валерочка, да чуть примни сапог", "Малюшенки богатые, там шпанцири подснятые", "черненькая Норочка, с подъезда пять, айсорочка", "на всех клифты казенные, то флотские, то зонные"… Ну и так далее. То есть некоторые песни, тогда писавшиеся на злобу дня, сегодня стали всего лишь памятником времени, но остроумным, и которые можно слушать и через сорок пять лет. Правда, уже не очень интересно, но смешно.
И все равно - Высоцкий мастерски умеет держать грань издевок, насмешек, намеков аккуратно и без перегибов - так, чтобы люди поняли, но власти не рассердились.
Высоцковеды (прости, Господи) наверняка уже разложили творчество ВВ по папочкам, приклеили бирки и подсчитали количество вариантов - как это можно сделать и не уснуть от скуки, ума не приложу. Я не отношу себя к этим достойнейшим людям, но могу сказать с точки зрения поэта про некоторые вещи, просто лежащие на поверхности.
Ну, например, что все его стихи и песни можно разделить - не по темам, это было бы слишком просто - вот военные, вот блатные, вот любовные, какая жуть. А вот так - по заказу, к фильмам, к спектаклям, для себя.
Про фильмы и спектакли подход совершенно правильный и трезвый - песенки, это, конечно, хорошо, но гораздо лучше если их сразу услышат пятьсот человек в зрительном зале каждую неделю или чаще, а лучше - миллионы зрителей в кинотеатрах.
Не могу не упомянуть о том, насколько разнится восприятие текстов у слушателя и самого автора. Все, конечно, помнят "Вертикаль" и песню из нее, шлягер всех времен и народов "Если друг оказался вдруг"… Ее до сих пор поют у костров, под землей и в горах, девочки с тоненькими голосками и мальчики с деревянным басом, даже в современном мультике про богатырей Змей-Горыныч говорит - а как он сказал красиво - если друг оказался вдруг… Потом я, слушая какой-то очередной концерт и собираясь уже переключать радиостанцию (радио Высоцкий тоже есть, две штуки точно), как вдруг Владимир Семенович говорит «... был такой фильм, и была такая песня. Что-то там друг… вдруг… если хотите, могу попытаться вспомнить…» А это песня, на секундочку, превратила дворового барда и пишущего актера в официально признанного во всей стране исполнителя. Но она свое дело сделала, а в горячке творчества про нее можно и забыть - впереди новые песни.
К слову, не извиняясь за скромность, могу подтвердить - большую часть своих стихов навскидку я и не вспомню. Есть десяток, которые я читаю на выступлениях и которые все любят, но остальные шестьсот запомнить невозможно. Хотя по одной любой строчке обычно возможно восстановить.
Ну так вот - практически в каждом фильме, в котором снимался, Высоцкий использовал свои песни - возможно, и это тоже мешало его карьере актера. В "Интервенции" - две, одна великая, вторая мусор, в "Опасных гастролях" несколько качественных, даже в "Хозяине тайги" парочка каких-то слабых куплетов. Для "Стрел Робин Гуда" был тоже написан великолепный цикл, где почти каждая песня в яблочко и по аранжировке, и по литературному мастерству (кроме попсовой «Баллады о любви»). "Бегство мистера Мак-Кинли" тоже озвучена балладами.
Но для фильмов песен было всегда сделано больше, чем прозвучало, и для спектаклей тоже. Те песни, что написаны, скажем так, под заказ, отличаются в выгодную сторону от того, что написано на злобу дня или для себя - хотя вот в последних Высоцкий иногда достигает непревзойденных литературных вершин - таких, какими можно только наслаждаться или попытаться объяснить восторг, чувствуя свое косноязычие перед ними.
Под заказ - тоже понятие растяжимое, я имею в виду работы именно под фильмы. Есть же еще целые циклы, скажем так, производственных работ, вроде как производственные романы были в ходу в советское время.
Есть песни, посвященные врачам (совершенно роскошная «Врачебная ошибка», есть вторая слабенькая серия – «Никакой ошибки»), полярникам, морякам, шахтерам и даже таксистам - последние обижались, что про них ничего нет, пока Высоцкий не напомнил про «Счетчик». Про большинство из них можно смело сказать - написаны на достойном уровне, но не больше того.
Причем Высоцкий - яркий пример того, что первая серия фильма, или песня, или книга, всегда бывают сильнее продолжения. Закон первородства, скажем так. "Охота на волков" сильнее второй серии "Охота с вертолетов", первая часть "Ошибки" - мощный, образный, сильный и смешной текст ни в какое сравнение не идет с продолжением про "очечки на цепочке" и так далее.
Очень интересно, что у Высоцкого есть и мой любимый жанр восьмистиший - от "Сыт я по горло" до "И снизу лед и сверху", где он мается, ожидая визы в загранку. И уточняет, что жив только Влади и Господом (Господа Влади из текста убрала, нечего ему там делать). Их немного, но они есть.
С другой стороны - бесконечные баллады, где в конце не помнишь о том, что было вначале. Та же самая "Баллада о детстве" - замечательный срез послевоенной жизни. Мастерство Высоцкого позволяет ему писать длинные тексты, не утомляя слушателя, более того – можно включать запись снова и снова, пока не выучишь наизусть, а потом напевать уже ставшие родными стихи. Собственно, гения от обычного стихотворца, обладающего четким и ясным авторским голосом, отличает именно это - способность работать во всех октавах поэтического слова.
От стихов прямой речи (ты, Зин, на грубость нарываешься) или "Я вчера закончил ковку", до настоящих образных узоров, где слова рисуют практически осязаемую картину - "Оплавляются свечи на старинный паркет, Дождь кидает на плечи Серебром с эполет". К сожалению, тексты прямой речи вытесняют образные — последних можно найти лишь несколько штук.
Кстати, именно поэзия прямой речи, кажущаяся простота таких стихов породила в восьмидесятые года огромное, просто чудовищное количество эпигонов. Они создавали продолжения, будучи уверенными, что сами пишут ничуть не хуже. Самое забавное, что у них получалось - так же как любой копиист может достичь при определенной наработанной сноровке визуальной похожести картины. Но при похожести все, что они делали, оказывалось на десять уровней ниже стихов Высоцкого. Почему? Да потому, что надо быть гением, и писать так, как умеешь, а не подражать. А вот образные стихи подделать так никто и не смог, хотя, конечно, пытались.
Интересно, что гениальная простота, к которой Пастернак, например, пришел только на закате жизни, у Высоцкого успешно чередовалась с другими видами поэтики. "Он не вернулся из боя" - великий стих о войне. "Французские бесы" - не менее великий стих о запое, и роднит эти два произведения только фамилия автора, настолько они разные. Совершенно потрясающий "Расстрел горного эха" никак не похож - даже стилистически - на абсолютно детские стихи "Алисы в стране чудес" или "От доски к доске летели, Как снаряды ФАУ-2, То тяжелые портфели, то обидные слова".
Про детские поделки хорошо написал, глумясь, Саша Черный: "…милые детки - солнышко чмокнуло кустик, Птичка оправила бюстик, И, обнимая ромашку, Кушает манную кашку". Так вот, у Высоцкого в детских стихах такой слащавой фальши не найти, у него веселая доброта и ювелирная игра со словом - как раз то, что нравится живущим в игре детям. По крайней мере, нравилось детям нашего поколения, сейчас не знаю и не буду утверждать. Вот, допустим, песенка мышки. «Спасите! Спасите! О ужас! О ужас! Я больше не вынырну, если нырну. Немного поплаваю, чуть поднатужась, Но силы иссякнут - и я утону. Спасите!! Спасите!! Хочу я, как прежде, В нору на диван из сухих камышей. Здесь плавают девочки в верхней одежде Которые очень не любят мышей». Вот эти девочки в верхней одежде, которые очень не любят мышей — настолько по-детски, или по-мышиному, что даже после прочтения почему-то не перестаешь улыбаться. Стишки в этом аудиоспектакле короткие и забавные, совершенно без нагнетания, хотя есть и настоящий флибустьерский попугай. «Турецкий паша нож сломал пополам, Когда я сказал ему — Паша, салам. И просто кондрашка хватила пашу, когда он узнал, Что еще я пишу, рисую, пою и пляшу». «Алиса в стране чудес» - удивительный диск — гигант из двух пластинок, стихи к которым написал Высоцкий — и как же они непохожи на то, что он писал обычно! В самом деле, как будто другой человек. Эти стихи тоже можно разбирать с их детской непосредственностью, игрой по любому поводу, словотворчеством, детским — порою идущим просто от неопытности — авантюризмом, смелостью и одновременно наивностью. Легко так писать? Нет, но у ВВ получилось.
* * *
Во всех областях стихосложения Высоцкий, как правило, достигал вершин, а то, что у него не получалось, было видно только профессионалам.
Его, кстати, шпыняли за глагольные рифмы – «И мне давали ценные советы, Чуть свысока похлопав по плечу, Мои друзья - известные поэты - Не стоит рифмовать "кричу - торчу"». Ну, правильно давали - глагольная рифма, самая распространенная, не достойна мастера. Хотя мастер может ее использовать так, что она не вызывает раздражения видимой текстовой беспомощностью, как это происходит у графоманов, обожающих глагольные рифмы - потому что весь необъятный арсенал других рифм им из-за бездарности недоступен. Но только Высоцкий мог зарифмовать четыре глагола в ряд - и получилось более чем хорошо. Простенько, но смешно: "Ты, Зин, на грубость нарываешься! Всё, Зин, обидеть норовишь! Тут за день так накувыркаешься… Придешь домой - там ты сидишь!" Но в другом тексте он точно так же рифмует подряд четыре глагола — и получается крайне плохо, ниже я укажу, где это.
То есть глагольные рифмы в некоторых случаях допустимы для гениев, вроде Пушкина и Высоцкого. Пушкина убираем, потому что в его время другие рифмы еще не открыли, использовались только точные и глагольные, и "наше всё" этим очень огорчался. Так что, господа начинающие любители глаголок, ему можно, вам нет, и живите теперь с этим.
Но, как ни крути, постоянный поток текстов и неспособность прислушиваться к советам профессиональных поэтов, которые так или иначе разбирались в стихах, ну и плюс, конечно, изменяющие сознание психоактивные вещества порядком понизили уровень его творчества. Потому что эти вещества сознание не расширяют, как это модно говорить в среде употребляющих бедолаг - рабов и слюнтяев, а запутывают и искажают.
Последнее его восьмистишие, текст написанный на каком-то бланке и считающееся именно последним стихом (И снизу лед, и сверху, маюсь между — Пробить ли верх или пробуравить низ? Конечно, всплыть, и не терять надежды, А там — за дело, в ожиданье виз) - вполне себе качественное по технике, принадлежит к любимым Высоцким стихам прямой речи, но при этом какое-то никакое. Какой там лед? Куда пробуравить? Как всплыть из-подо льда, когда сам еще не решил, ломать или буравить? Какой пот подо льдом? Вернусь к тебе — значит, сбежал от той, которая хранила его (без Господа), по ее мнению? В этом восьмистишии нет ничего предосудительного (поэт может потеть подо льдом и собираться вернутся к той, кто его двенадцать лет хранила и даже тянула за собой), кроме отсутствия художественной ценности. И, видимо, он этого не понимал - или не успел исправить, потому что этот слабый текст считается последним стихотворением Высоцкого. Нет ни размаха, ни напора, ни гениальной простоты – скорее, привычная попытка сыграть на чувствах человека, находящего на краю, на грани, в опасности - отсюда и лед.
Кстати, дальше я собираюсь именно что разбирать стихи Высоцкого - с неуёмными восторгами и сдержанной критикой - не для того, чтобы принизить этого великого поэта и масштабное явление, а чтобы получить удовольствие от работы с настоящей литературой и, может быть, открыть какие-то новые грани.
А вот на слабые места, несостыковки, банальности и неудачи я тоже буду указывать, простите уж, прекрасно понимая, что ничего это не изменит - но "чистого слога слуга" просто не может поступить иначе. И тем попытаюсь доказать, что Высоцкий - в первую очередь поэт, во вторую - исполнитель, и только в третью - актер.
Я уже писал чуть выше, что в восьмидесятые к могиле с сомнительным памятником подойти было очень тяжело - вокруг нее стояли странные люди с гитарами, с налитыми краснотой и синевой лицами (если удавалось раздуть шею до появления вен, это было высшим шиком) и хрипели все, что могли. Часто хрипели свое. Одних вариантов "Диалога у телевизора" я слышал за один визит штук тридцать, стояла толпа и орала кто во что горазд. Возле них, не поверите, тоже собирались поклонники, причем поклонники Высоцкого не прочь были занять его место - песни те же, хрипит так же, даже громче, поделись девками, Владимир Семенович. Он и делился - ему не жалко.
Интересно другое - тексты прямой речи написать не так уж сложно, буйно расцветшие эпигоны тому пример. Сложно написать смешно. Юмор в стихах - вообще отдельная тема, никто не может объяснить две вещи: как рождаются стихи (сам автор не знает, что у него получится в итоге) и почему они бывают смешными. Именно бывают, автор порою считает их философскими, например, или просто трагичными, но выходит, хоть ты тресни, выходит смешно. Причем этот юмор, не любимый американцами физиологический, он скорее филологичный, когда смешат оттенки предложений, неожиданные финалы и так далее.
Ну вот, например. "Был ответ на мой вопрос прост, Но поссорились мы с ним в дым. Я бы мог отрыть ответ тот, Но йог велел хранить секрет – вот!" На "вот" я улыбаюсь практически непроизвольно - столько в этих строчках какой-то глубинной доброты и, опять же, детской непосредственности. Про рифменный рисунок я вообще молчу - классическая аб-аб вдруг сменяется в припеве одним словом, заменяющим вторую строку – «Говорят, что раньше йог мог Ни черта не бравши в рот – Год». Заканчивается все простым АА. Заметьте - в простой забавной песенке Высоцкий использует три вида рифмовки - надо быть очень уверенным в себе поэтом, чтобы так делать.
В ранних песнях Высоцкого заметен какой-то такой глубинный юмор, свойственной молодости - вскочил, водой в лицо плеснул и помчался. Куда - неважно, впереди новые друзья, которые через час считаются старыми, разговоры, гитара, портвейн. Молодость любопытна и доброжелательна, ее еще не жевали тяжелые челюсти мира, она смотрит ясным взором и всегда, чтобы не случилось, готова улыбнуться. Ранние песни подкупают именно своей улыбчивостью, когда понимаешь, что автор - человек не злой, а скорее задиристый, не издевается, а шутит, а шутит потому, что иначе не может. Жизнь его брызжет, как теплое шампанское, и так же бьет в голову.
Публика любит тоску - но не любит злобу. Тот же Есенин, тосковавший на разрыв рубахи, быстро нашел своего читателя, и Высоцкий, тосковавший еще более нелепо - этот текст будет разобран - тоже нашел своего слушателя, но от доброжелательности первого этапа, блатного, как ни странно, совершенно ничего не осталось.
И злоба появилась, и тоже стала слушателям нравиться. Выросло мастерство, но публика стала совсем всеядной, при этом разделившись на два лагеря - один принимал все, глотал с жадностью голодного птенца, другой яростно отказывал даже в праве называться поэтом. Причем вторые в поэзии не разбирались вообще, они слишком тупы, чтобы хоть что-то понимать в стихах (кстати, они до сих пор существуют и суют свое мнение, не стоящее и ломаного гроша, в каждую свободную дырку).
В стихах ВВ стал пробиваться запойный бред, похмельная раздражительность и неудовлетворенное честолюбие, неинтересные работы на заказ и неудачные попытки любовной лирики. Но главное — всем любителям творчества Высоцкого знакомы эти бесконечные вопросы. «А что вы из себя представляете? Какое ваше кредо? Что вам нравиться и что не нравиться?» И так далее и тому подобное. Все эти вопросы абсолютно оправданы, особенно если учесть количество слухов, ходивших вокруг обычного актера одного из московских театров. То есть люди, особенно профессиональные журналисты, спрашивали и спрашивали, очевидно, сильно надоели Владимиру Семеновичу одними и теми же вопросами (да, к сожалению, кумиры хотят поделиться своей гениальностью, а вот народу хочется знать цвет их трусов), на которые он давал с похвальной последовательностью одни и те же ответы — слушайте песни, в них все сказано.
Так что внимательное прочтение песен, которые без мелодии и фирменного исполнения становятся — какая неожиданность — стихами, была многократно озвучена самим покойным автором. Конечно, сей вопль не остался неуслышанным, но беда в том, что я не знаю честного и беспристрастного разбора. Кто-то подходит с позиций всеядного поклонения и готов убить за нелестное слово о своем кумире, таких читать невозможно. Кто-то, наоборот, видит, а больше придумывает только плохое — их тоже читать очень скучно, потому что у Высоцкого, как у любого нормального поэта, стихи очень неоднородны, недосягаемые вершины сменяются смешными и даже позорными провалами.
Мы же подойдем к тексту, который лежит на прозекторском столе под белым светом, вооруженные опытом, знанием и литературным вкусом и, взмахнув скальпелем, приступим.
Иные законы поэзи.
Лубоффь
С любовной лирикой у Высоцкого были серьезные проблемы - очевидно, из-за того, что любить он был патологически неспособен. Люди актерского склада, всю жизнь занятые ожесточенным самоутверждением, отдавать себя (а любовь — это именно полная отдача всей своей сути партнеру) не способны. Они от этого не становятся хуже, они дарят нам… в общем, что-то дарят, но любить в высоком человеческом смысле не могут.
Возвращаясь к тексту — вот пример из тех же самых гастролей, которые очень опасны и интересны только песнями Владимира Высоцкого - романс, так сказать. Полностью приводить его не буду, приведу лишь один настоящий куплет в обрамлении жирной пошлости. "Что мне была вся мудрость скучных книг, Когда к ее коленям мог припасть я? Что с вами было, королева грез моих, Что с вами стало, мое призрачное счастье?" Вот это Поэзия - именно так, с большой буквы. Один этот катрен, кроме него - либо грошовая банальщина, либо небрежные наброски, кое-как срифмованные, и все в одном тексте. Посмотрите: все, кроме этого четверостишия - мусор. И так бывает, оказывается.
Что там еще у нас любовного? «Дом хрустальный»? С невыговариваемым слипанием "рос в цепи"? Да, смелая составная рифма для слова "россыпи", но совершенно не звучит, простите. Это песенка вообще занимательная - если учесть, что Высоцкий Влади просто-напросто ничего не мог предложить, кроме собственной всесоюзной популярности, - ну, и, видимо, цепь, на которой он рос. Интересная аллюзия, не находите? Она же, любимая, с цепи его не снимает, он в цепи и остается расти.
"Если беден я, как пес (опять пес, который на цепи? – К.У.) - один, И в дому моем - шаром кати (в хрустальном? – К.У.), Ведь поможешь ты мне, Господи, Не позволишь жизнь скомкАТИ"(выделение автора)! Ну что, хорошо, вот так взять и залезть куда-то в церковнославянский, паки, паки, иже херувимы, скомкати житие мое.
Стихи - одна из самых великих загадок человечества. Мы можем понять (или хотя бы представить и нафантазировать), как строились египетские пирамиды, почему планеты земной группы так расположены, как устроен наш милый шарик и двигатель внутреннего сгорания. Мы даже описали черные дыры и нашли с десяток вариантов вида нашей вселенной - про такую мелочь, как галактика Млечный путь, и говорить не приходится. Но мы совершенно ничего не знаем про поэзию - как она появляется и почему оказывает такое волшебное действие на душу читателя. Не вся, далеко не вся - но у каждого поэта бывают моменты, когда мир уходит в сторону, становится никчемным, а перед ним распахивается нечто совсем необъяснимое - и оттуда как подарок приходят слова, которые, как правило, потом даже править не надо. Это называется в нашем пошлом мире «вдохновение».
Но поскольку стихи — это совершенство в каждом отдельно взятом тексте, которое достигается некоторыми техническими приемами (ну вот так Бог пошутил - совершенство достигается техническими приемами, причем ограничений в этих приёмах нет. Глагольная рифма тоже не запрещена, и тоника, и силлабика - пиши, не хочу.) А везде, где есть технические приемы, есть и возможность ими пользоваться без всякого вашего глупого вдохновения. Что и делает огромное количество стихотворцев с превеликим удовольствием - и на неискушенный взгляд, разницы между конструктором и поэзией нет никакой.
Есть. Конструктор не бьет в душу, не цепляет, не мучает, не теребит, не вызывает желание плакать от восторга и красоты, не запоминается раз и навсегда, не остается в памяти призраком чего-то упущенного. Конструктор - всего лишь конструктор.
И такая длительная прелюдия нужна только для того, чтобы разобрать вершину пошлости - по-моему, она так и называется - Баллада о любви. И начинается лихо. "Когда вода всемирного потопа - вернулась вновь в границы берегов" - ладно, начало масштабное. При слове "вновь" возникает череда - кровь, бровь, любовь, морковь - и с содроганием ждешь их нашествия. Но дальше хуже: "На сушу тихо выбралась любовь, и растворилась в воздухе до срока, а срока было сорок сороков…" В этом первом катрене интересно все - от библейского начала до выползшей любви (ящерица? лягушка? амблистома?) и сорока сороков, которые в русской традиции обычно обозначают церкви.
"И чудаки, еще такие есть" -??? - "Вдыхают полной грудью эту смесь" - из выползших на илистый грязный берег смесь чего-то там - "и ни наград не ждут, ни наказанья" - за что, они всего лишь дышат непонятно чем - "И, думаю, что дышат просто так" - совершенно верно, именно просто так - "они внезапно попадают в такт Такого же неровного дыханья."
Вообще нравится мне эта картина - на мокром илистом берегу, заваленном мусором и падалью - все-таки Потоп только-только отступил - стоит некто и дышит, просто так. И вдруг бац - рядом еще кто-то дышит. Чье-то дыхание. Чье? А нету никого. Дыхание есть, а человека нету.
Ну и вот - а дальше начинается роскошная попса в стиле Лещенко и Кобзона: "Я поля влюбленным постелю" (смело, обычно такие творцы звезды дарили) "Пусть поют во сне и наяву" (Что-то знакомое. А... Пой, засыпая, пой во сне, проснись и пой) "Я дышу - и значит, я люблю" (Как бы сказать помягче - это совершенно необязательно во младенчестве, например, и старости) "Я люблю - и значит, я живу" (а вот это правильно, при угасании половых функций и жизнь тоже угасает).
Слушаем дальше.
"И много будет странствий и скитаний, Страна любви - великая страна! И с рыцарей своих для испытаний Все строже станет спрашивать она. Потребует разлук и расстояний, лишит покоя отдыха и сна..." Ну, тут все просто и ясно - страна любви на берегу, который только освободился от воды и еще хранит следы выползшей любви и неровного дыхания в пустоте. К чудакам присоединились рыцари.
"Но вспять безумцев не поворотить, Они уже согласны заплатить. Любой ценой - и жизнью бы рискнули, Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить Волшебную невидимую нить, Которую меж ними протянули…" Итог - чудаки и рыцари при помощи выползшей из пены уходящего потока и растворенной в сорока сороках любви готовы рискнуть жизнью, чтобы не порвать нить, которая между ними протянута.
А вот дальше идет типичная для Высоцкого многозначительная и вполне умелая игра словами, которая и называется конструктором. Весьма странно, что те, кого сегодня нет, люди цвета неба, не схватили эту песенку себе на вооружение - в ней не видно женщины. Чудаки и рыцари, да еще "захлебнувшиеся любовью", которым счет ведут "молва и пустословье".
Раз уж Баллада о любви такая странная, давайте зацепим еще две странных песенки - причем я ни секунда не сомневаюсь в нормальных мужских интересах Высоцкого, но, как говориться, песни без слова не сделаешь.
Сегодня самая твердая и хорошо котируемая валюта - известность и внимание. За известность борются - вполне успешно - сотни тысяч абсолютных, никчемных, ничем не интересных бездарей, многие из них обсасывают имена, в том числе и ВВ, естественно. И вот я натыкают на такое привлекательное заявление - во скольких песнях Высоцкий использовал мат? Заинтересовавшись - может, я чего не знаю - прочитал обычное сочинение троечника.
В трех песнях ВВ сказал "бля", но интересно не это. Интересно, что в раннем варианте "Зека Васильев и Петров зека" есть такая строчка: "И вот ушли мы с ним в руке рука". Я не поверил своим ушам. Послушал (а неизвестная бездарь предоставила запись) - точно, в руке рука. Дико извиняюсь, но в русской традиции последних ста лет за ручку ходят только влюбленные, неважно какого пола. Других трактовок нет и быть не может - друзья-мужики, гуляющие за ручку? Что за чепуха? Можно вести за ручку девушку, ребенка, конечно, но ни в коем случае не мужчину, вот именно поэтому. Очевидно, что это случайность. Потому в дальнейших записях ВВ исправил "в" на "к" - всего одна буква кардинально поменяла смысл.
В этой же песенке: "Нас каждый день мордуют уголовники, И главный врач завет себе в любовники". Я прошу прощенья за экскурс, но каждый день в зонах никто никого не мордует, за исключением одной прослойки — которую мордовать и насиловать может каждый без исключения: "и нам с собою даже дал половничек Один ужасно милый уголовничек". Ну что тут скажешь — уголовники, конечно, каждый день мордуют, но все равно ужасно милые.
И, хотя ВВ поменял одну букву, и «Зека Васильев и Петров зека» пошли в закат К руке рука — в многочисленных сетевых копиях продолжает встречаться «в руке рука».
Ну и вторая странная песня про тех, кого нет — это про Сивку с Буркой. Где Сивка завел себе Бурку, потом Бурка сменил Сивку на кого-то и подставил своего любовника - обычное дело для тех, кого нет, и уголовников, практикующих это. Хотя, само собой, я лично думаю, что это песенка про мужскую дружбу и гнусное предательство - не более того, и вызывающе брутальный Высоцкий никакого отношения к жеманной пакости не имел и иметь не мог. И хорошо, что люди цвета неба не воспользовались непродуманными текстами Высоцкого, смелости не хватило.
Приведенные примеры - именно что непродуманность и непроработка. Когда пишешь - глаз замыливается, и некоторые огрехи могут быть видны только профессионалам с наработанным критическим опытом. Слушатели примут и так, а сам автор, не прошедший школу жестокой критики Литературного института, самокритикой не заморачивается - достаточно того, что он это написал в десяти вариантах и выбрал лучший.
Кстати, обычно ВВ выбирал действительно самый лучший, а огрехи, ошибки есть у всех, тем более в таком сложном искусстве как поэзия.
Как только Высоцкий отходит от своей подкупающей, циничной прямоты, как в Нинке-наводчице, как вообще в первых песнях, где женщина - маруха среди гопников, шалава, и отношение к ней именно такое, какое практиковалось у блатных, - так поэзия из стихов пропадает. И возвращается, как только Высоцкий - или его лирический герой, чтобы лишний раз не обижать фанатичных поклонников - становится собой.
"О нашей встрече - что там говорить"… Вот это как раз любовь - чистая грубая физиология без рюшечек, розочек и пошлых бантиков. Ни цветов, ни рыжья - только бывшим любовникам морды бил, сознавая, что, в общем-то, наверное, среди них есть приличные ребята. Даже отличные. Подарки вполне в стиле лузгающей семечки гопоты - раз не чулки, так Малую спортивную арену. (Конечно, еще звезды и расстеленные поля - для неприхотливой публики этого хватает). Причем баба - шлюха, как положено, и ждать не стала, соответственно, не получила украденный (украденный, работать мы даже ради дамы сердца не хотим) "весь небосвод и две звезды Кремлевские в придачу". Кончается все неприятным намеком - бывший зек боится интимных ночей.
На самом деле в этой песенке гораздо больше любви - кроме правды жизни и поэзии, - чем во всех любовных балладах, скалолазках и Маринках на левой груди. Занятно, что в ранних песнях Высоцкий вполне искренен в своем отношении к женщине.
Давайте вспоминать: "что ж ты, зараза" - маруха, которая стала спать с другим районом, и в наказание автор готов завести сногсшибательную бабу. "Красные, зеленые, желтые, лиловые, Самые красивые - а на твои бока! А если что дешевое, то - новое, фартовое, А ты мне - только водку, ну и реже - коньяка. …стерву неприкрытую сколько раз я спрашивал: «Хватит ли, мой свет?» А ты - всегда испитая, здоровая, небитая - давала мне на водку и кричала: «Еще нет!!" Хотел привести только начало, но текст настолько сочен, что не удержался и показал большую часть.
"У тебя глаза как нож" - само собой, шлюха, чтобы найти которую требуется велосипед. "Сыт я по горло" - с водки похмелье, с Верки что взять? Есть еще недосягаемые бабы: "Она была в Париже" и "У нее все своё - и бельё, и жильё". Во второй песне, кстати, и используется слово "хер", рифмуясь с геранью (неточная рифма, если что, "у нее, у нее, у нее на окошке - герань, У нее, у нее, у нее - занавески в разводах, - А у меня, у меня на окне - ни хера, Только пыль, только пыль, только толстая пыль на комодах…»).
То есть в литературном мире Высоцкого есть либо шалавы - шалашовки и марухи, либо женщины, до которых как до Луны, но их надо, обязательно надо завоевать.
Есть еще «Лирическая» - как раз на ней очень любят демонстрировать скудость своего ума всякие дзеновские доморощенные "искусствоведы". В «Лирической» есть один замечательный образ - Луна с небом пасмурным в ссоре, есть пара сомнительных - черемуха, как белье на ветру (бельё - всегда тяжелая протяжная плоскость, черемуха - воздушное кипение, недаром самый точный и расхожий, увы, образ — это именно кипение. Ну да ладно). В тексте интересно быстрое перерождение лирического героя: если первые три куплета он сетует на колдунов, заколдованный лес и обещает дворец, где играют свирели, и светлый терем с балконом на море, то последний ставит все с ног на голову. Вешает на деву ответственность - тебе кражи хочется, поэтому я тебе украду, - а светлый терем и дворец со свирелями превращается в рай. В шалаше.
По сути - текст такой же, как любовь в блатном цикле "Подарю тебе Большой театр и Малую спортивную арену!" - много обещаний и нуль в остатке. То есть журналист, написавший статью "О чем поёт Высоцкий", был не так уж и не прав - песенки весьма и весьма сомнительны по сути своей, хотя почерк будущего мастера даже в них скрыть невозможно. В общем-то, от поэта требовалось воспевать Магнитку, БАМ и полеты в космос - а на пленках тоненький голосок глумился надо всем, что было дорого с трибуны. (Да, у раннего Высоцкого был тоненький голосок - оглушительно, как самолет на форсаже, реветь и хрипеть он начал позже).
Есть еще несколько стихов, которые положили на музыку уже потом - но все они не заслуживают внимания. "Тебя не листали - слишком многие брали" - то есть все та же тема шлюх. Один умник вытащил беспомощный ранний графоманский текстик, типичную пробу пера, вообще ничего не стоящую, другой знаток незамедлительно пишет в комментариях - гениально!!!
Вот такую награду, вот таких читателей и поклонников получил Высоцкий, ради них рвался вперед и хотел быть только первым - ради этой всеядной пошлости. К слову, отсутствие вкуса не делает человека плохим, у него его просто нет, но может быть масса других достоинств.
Есть еще громоздкий и неуклюжий текст "Люблю тебя сейчас не тайно - напоказ". Напоказ Высоцкий использовал… простите, пролюбил… отлюбил… в общем, любил только одного человека - Влади. О ней и речь - точнее, филологические выкрутасы, громоздкие образы - цепи на ногах и гири по пуду. А пуд исключительно для рифмы - пуду - буду. А буду исключительно для того, чтобы оставить себе лазейку - мол, уверения в том, что буду тебя любить только потому, что сейчас не люблю. В общем, он любит Влади во всех временах - в сложном будущем и прошлом настоящем, подтянув под изучение французских глаголов многозначительную многозначительность. Такие вещи народ тоже любит — вот слушаешь, ни хрена на понимаешь, но это значит, что ты прикоснулся к сакральным тайнам литературы.
К слову - напоказ любить нельзя. Можно хвалиться, но не любить, любовь не зря синоним интимности - то есть близости между двоими, куда посторонним входа нет и быть не может. Напоказ можно хвалиться или… ладно, замнем для ясности - но любить напоказ нельзя. Увы, Владимир Семенович все делал напоказ, то есть не любил, ни в каком времени.
Профессиональные баллады и песни
В смысле - которые посвящены людям определенной профессии или механизмам или животным. Ну, «Як-истребитель», «Иноходец» и так далее.
Давайте с «Яка» и начнем. Первый куплет - самый косноязычный. Есть такой момент, когда косноязычие вполне умело изображает мастерство. Судите сами: "Я – «Як» (Яяк. К.У. ), истребитель. Мотор мой звенит. (Ага. Как колокольчик на корове. К.У,) Небо - моя обитель (Вообще-то земля, в небе самолеты проводят меньшую часть времени. Ну и "обитель" в отношении техники весьма странно звучит К.У.). "Но тот, который во мне сидит (а, вот почему мотор звенел - для рифмы. — К.У.), Считает, что он истребитель". В одном катрене - повтор, слипание, неточность. В четырех строках. Может дальше будет лучше? Да, и самолет у нас - идиот. Он в самом деле думает, что летает сам? Не может соотнести того, который в нем сидит и полеты? А как собой хвалился.
Потом идут такие забавные аллитерации, шипящие, как ветер вокруг фюзеляжа: " Я в прошшлом бою навылет проШШит, Меня механик заШШШтопал, Но тот, который во мне сидит, Опять заставляет - в ШШШтопор" (выделение автора). В общем, логично, если самолет прошит - то механик штопает. Вам не кажется, что звучит несколько издевательски?
Дальше мы перескакиваем к бомбардировщику, который несет бомбу, и ее стабилизатор поет "мир вашему дому". Хорошо. Владимир Семенович знал, что такое стабилизатор, но зачем это вообще? Просто потому, что в голову пришло? Кстати эта мысль — про мир и стабилизатор — пришла в голову исключительно автору и в ней же осталась, не пошла в народ, поскольку совершенно нежизнеспособна.
Дальше все не так плохо, но канва стиха, красная нить - борьба одного с другим, умной машины с летчиком-асом.
Борьба машины с человеком, коня с седоком, Высоцкого с Богом, волков с флажками, блатных с ментами, альпинистов со скалами, пиратов с флагманским фрегатом, а фрегата с эскадрой, которая бросила его, севшего на мель.
Высоцкий сильно любил корабли - особенно после случая, когда капитан отчитался в пароходство об испорченном протечкой номере-люксе, чтобы билеты не продали, и поселил туда Высоцкого с Влади, причем сам он терпеть ВВ не мог. Но песни барда любил его сын, и добрый папа устроил кумиру бесплатный вояж по Волге - все ради записей.
Вообще баллады последних лет жизни Высоцкого - удивительная смесь удач и провалов в одном тексте. Причем провалы, как правило, приходятся на первые строки, а это говорит о чем? О том, что они первыми не были, а притянуты потом, когда запал первичного вдохновения уже прошел.
Давайте возьмем "Балладу о брошенном корабле". Прямо сначала и возьмем: «Капитана в тот день называли на "ты"» (Ага. Весь экипаж знал об мели и начал наглеть перед катастрофой. -К.У.). "Шкипер с юнгой сравнялись в талантах" (Чего? Шкипер писал стихи, а юнга пиликал на скрипочке? А потом - наоборот? - К.У.) "Распрямляя хребты и срывая бинты Бесновались матросы на вантах" (Они сорвали бинты и стали бесноваться, как злые обезьяны. Матросы. На вантах. Вы как себе это представляете? Я - с ужасом и смехом. -К.У.)
А дальше еще веселее -
"Двери наших мозгов
Посрывало с петель
В миражи берегов,
Покрывала земель -
Этих обетованных, желанных,
и колумбовых и магеланных".
Я долго пытался понять, как можно сорвать двери мозгов в покрывала земель, какие бы магеланные они ни были. Красные, синие, магеланные.
Но как только Высоцкий возвращается к своей излюбленной прямой речи, так все налаживается.
"Только мне берегов
Не видеть и земель -
С хода в девять узлов
Сел по горло на мель!
А у всех молодцов
Благородная цель…
И в конце-то концов -
Я ведь сам сел на мель".
Потом ВВ снова вновь уносит в образность, но поскольку он пытается корабль показать как человека, выходит не очень.
"И ушли корабли - мои братья, мой флот,
Кто чувствительней -брызги сглотнули.
Без меня продолжался Великий поход,
На меня ж парусами махнули.
И погоду и случай
Безбожно кляня,
Мои пасынки кучей
Бросали меня.
Вот со шлюпок два залпа - и ладно! -
От Колумба, и от Магеллана."
Сглотнули брызги и махнули парусами - плохо, очень плохо; прямая речь - как всегда, хорошо. Кстати, два гудка даются в шторм, когда человека смывает за борт, но развернуться корабль не может, поскольку его просто перевернет - тогда даются два прощальных гудка.
Дальше опять мешанина - человекообразный корабль: "пью пену, волна Не доходит до рта, И от палуб до дна Обнажились борта, А бока мои грязны - Таи не таи, - Так любуйтесь на язвы И раны мои". Умолчим, что палуба и большая часть борта обычно и так обнажены, а полюбуемся на язвы и раны. Дыра у ребра от ядра, рубцы от тарана и шрамы от крючьев (однако, классификация) - а вот какой-то пират перебил ему хребет в абордаже. Кстати, в этом тексте прекрасно видно, как ВВ подгонял слова под свой рык - буква Р в каждом предложении просто довлеет. Вообще-то такой прием называется аллитерацией или звукописью, но не будет усложнять. Хотел бы я найти хребет у корабля и посмотреть, как его перебьет какой-то пират. Жуть как интересно.
Высоцкий, живописуя севший на мель корабль, теряет всякую меру - мачты как дряблые руки (несущие тонны парусов?) а паруса - словно груди старухи. Вот тут становится смешно: «- Сынок, у тебя рыба-то свежая? - Бабка, ты что, она же живая!! - Я тоже живая…»
"Будет чудо восьмое -
И добрый прибой
Мое тело омоет
Живою водой,
Море, божья роса,
С меня снимет табу,
Вздует мне паруса,
словно жилы на лбу".
Я дико извиняюсь, добрый прибой — это тот, чью пену он пьет? Прибой никак не может тело корабля омыть. Точнее, может омыть, разбив предварительно о скалы, в чистом море прибоя не существует. Но самое смешное - море, которое вдруг вздует груди старухи, в смысле паруса. Причем так хорошо вздует, что на грудях, как на лбу, появятся жилы. Представляю себе эту картину и наслаждаюсь - висят себе такие старушечьи наволочки, и вдруг море превращает их в наливные груди. Понятно, что с такой оснасткой корабль срывается с мели.
"Догоню я своих - догоню и прощу
Позабывшую помнить армаду,
И команду свою я обратно пущу -
я ведь зла не держу на команду".
Позабывшую помнить - отличный оксюморон и, как всегда, прекрасная прямая речь. Дальше просто замечательное четверостишие.
"Только, кажется, нет
Больше места в строю.
Плохо шутишь, корвет,
Потеснись, раскрою…"
После предыдущих нелепостей вдруг проявляется мастерство - сжато, сильно, зло, образно, ни одной лишней буквы… Корвет, ты шутишь? Потеснись, тебя никто не спрашивает, иначе развалю надвое - поведение победителя.
Но удачу автор не удерживает, и начинаются причитания - до чего вы дошли, мне что, уйти? да, я был на мели, и что? . Если спился с круга или сел на мель - все, обратно не пустят. Тем более с инвалидной командой, которая срывает бинты и беснуется на реях. Остается только раскроить корвет и занять свое-чужое место.
То есть, практически как во всех текстах позднего Высоцкого безумные, неудачные, даже демонстративно отталкивающие, бредовые образы перемежаются с настоящими поэтическими находками - увы, только в виде прямой речи. Можно проследить закономерность: куплеты, как правило, - плохо, припев - хорошо. Все вместе вызывает странные ощущения, тем более что записана эта песня на «Мелодии», когда Влади вышибла оркестровку и запись аж двенадцати песен, то есть четвертый полный диск-гигант.
* * *
Поэзия должна быть, как говорил Пушкин, глуповата - я могу добавить, что и непривычна. Собственно, в стихах человек ищет выхода за рамки, за привычные свои шаблоны, которые окружают его каждый день и которые служат тюрьмой, правда, вполне уютной и родной. Но разрыв шаблонов и выход за рамки тоже бывает разного уровня и качества. Талантливый человек может накрутить какого угодно бреда - читатель последует за ним, как завороженный, и каждый оборот, каким бы провокативным или скандальным он не был, откроет новые горизонты, привычные слова вспыхнут невиданными красками. Это свойство гения, открывать читателю новое - бывает, что вообще без участия читателя. А вот бездари, как не пыжатся, такого эффекта достигнуть не в состоянии.
Для того чтобы оценить стихи Высоцкого, нужно приложить усилия и отказаться от восприятия их как песен - когда необычный тембр, артистический напор и мелодия не дают толком сосредоточиться собственно на тексте. А это очень тяжело и порою невозможно.
Кстати, для того чтобы понять, с произведением какого уровня мы имеем дело, я рекомендую неторопливое, вдумчивое препарирование текста по строкам. Иногда этот метод вскрывает такие тайны, что диву даешься.
В стан откровенных, но любимых многими неудач можно отнести и "Цыганскую".
"В сон мне - желтые огни,
И хриплю во сне я:
- Повремени, повремени, -
Утро мудренее!"
Ничего особенного - приснились желтые огни, и автор просит повременить. Не зря просит, видимо, что-то взяло, да и повременило.
"Но и утром все не так,
Нет того веселья -
Или куришь натощак,
Или пьешь с похмелья".
Тут и не возразишь, все предельно ясно. Разве что непонятно, зачем нужно ковырять табаком свою язву (язва, так же как и больное сердце, тоже была у Владимира Семеновича).
"В кабаках - зеленый штоф
И белые салфетки.
Рай для нищих и шутов,
Мне ж - как птице в клетке".
Ребятушки, не надо думать, что Высоцкий пел от вашего лица - нет, только от своего; нищие и шуты — это вы.
"В церкви смрад и полумрак,
Дьяки курят ладан.
Нет! И в церкви все не так,
Все не так, как надо".
Смрад в церкви? Оставим на его совести.
"Я - на гору впопыхах,
Чтоб чего не вышло.
На горе стоит ольха,
Под горою вишня".
Изумительно ценная поэтическая информация, дальше очень важно про плющ. Хотя при чем тут деревья и отрадный плющ - совершенно неясно. Так же непонятно, что может выйти впопыхах, остается только гадать и придумывать. Дальше дословно приводить текст не буду - все его знают. В общем, он по полю вдоль реки - в чистом поле васильки и дальняя дорога, а вдоль дороги (в чистом поле) лес густой с Бабами-Ягами (растяни меха гармошка), а в конце - плаха, утыканная топорами. Так и говориться - плаха - одна, топоров - много. А вот теперь самая мякотка - где-то кони пляшут в такт (я старый всадник, как ни напрягался, не смог себе этого представить), да еще нехотя и плавно. Кони пляшут нехотя и плавно. Все. Приехали… В общем, в самом деле, все не так.
В общем-то, бред бывает удачный и неудачный. Вот, к примеру, "Парус" - череда никак не связанных между собой предложений, каждое из которых, теоретически, несет глубокий смысл.
"А у дельфина
Взрезано брюхо винтом!
Выстрела в спину
Не ожидает никто.
На батарее
нету снарядов уже.
Надо быстрее
на вираже!"
В этом и ему подобных текстах нет и не может быть центральной, сквозной идеи, вокруг которой наращиваются смыслы - а их в хорошем стихе может быть больше, чем в плохой книге. Есть мешанина, ничем не собранная и ни на что не претендующая - хотя автор, как положено, говорит о множестве глубоких, а не лежащих на поверхности смыслах. Ну да, ну да. Но поскольку у Паруса - а, там припев замечательный: «Парус, порвали парус - каюсь, каюсь, каюсь» - нет никакой связующей мысли, то этот бред, конечно, удачный. А каким ему еще быть? Ведь не к чему придраться.
Неудачный же бред — это "Кони привередливые". Погнали по строчкам.
"Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю
Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю…
Что-то воздуха мне мало, ветер пью, туман глотаю…
Чую с гибельным восторгом - пропадаю, пропадаю!"
В двух словах: гонит коней и кайфует от риска. А потом звучит припев - воплощенная логика: "Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее, Вы тугую не слушайте плеть (умоляю вас вскачь не лететь)! Но что-то кони мне попались привередливые - И дожить не успел, мне допеть не успеть". То есть лирический герой лупцует плетью лошадок, одновременно просит их не гнать и обзывает привередливыми. То есть капризными, не знающими чего хотят.
"И в санях меня галопом повлекут по снегу утром…
Вы на шаг неторопливый, перейдите, мои кони,
Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту!..»
Как, если по спинам гуляет плеть? Чтобы тройка остановилась, надо взять вожжи за петли и тормозить всем весом, а плетку отбросить. Дальше ангелы со "злыми голосами" и опять - кричу коням чтоб не несли так быстро сани.
Если не разбирать и вообще быть снисходительным - в литературном плане, то эта песня является жутким символом зависимости, причем тяжелой. Когда человек чувствует гибельность своего пути, но максимум, на что способен его убитый мозг, это просить время (коней) замедлить бег, все равно при этом нахлестывая их. Однако ВВ о снисхождении не просил - правда, не просил и о правде, но что тут поделать. Его давно уже разодрали на похвалы, совершенно не беспокоясь о том, что они хвалят.
А припев - постою, напою, допою - всего лишь светлые периоды, которые становятся каждый раз все короче и короче, и никакие привередливые кони тут ни при чем.
Вообще Высоцкий любит бред.
Для тех, кто бросается на меня с шашками, вилами и пулями в лоб - я не говорю, что творчество моего литературного отца - бред. Нет, я говорю: читайте внимательно - он любит бред. Этот отблеск лежит на многих текстах и виден только при построчном разборе. Ничего плохого в бреде нет - тем более, заданная высокая литературная планка нигде не опускается. Бред, тем более высокохудожественный бред (да, самому забавно) - прекрасная вещь. Это свобода от надоевших шаблонов, в том числе логики; это область, в которой присутствует настоящая свобода. И не нравится она лишь кротам, никогда не видевшим ничего, кроме стен своих тоннелей. Естественно, литературная, текстовая свобода, окрашенная мрачными тонами бреда - а бред обычно весьма мрачен и бывает даже зол - нравится далеко не всем. Но впечатление производит оглушающее, пугает, но притягивает.
Давайте возьмем "Пожары".
"Пожары над страной все выше, жарче, веселей,
Их отблески плясали в два притопа, три прихлопа…"
Изюминка первая - два притопа три прихлопа — это ритм знаменитой спартаковской кричалки. И пляшут под "Спартак - чемпион!" отблески. Не пламя, а отблески. Оригинально-с.
"Но вот Судьба и Время пересели на коней,
А там - в галоп, под пули в лоб, -
И мир ударило в озноб
От этого галопа".
На интересный рисунок строк сами обратите внимание, а я заинтересовался пулями в лоб. Тут такое дело, пуля в лоб - событие окончательное. Можно "нарваться на залп" - то есть выскочить и, видимо, разбежаться, а можно и пасть, но в лоб - уже никуда не убежишь. Ладно, в свете последующих строк будем считать, что всадникам Апокалипсиса в количестве двух штук - Судьба, Время - пули в лоб не страшны.
"Шальные пули злы, глупы и бестолковы,
А мы летели вскачь, они за нами влёт".
Простите, это пули, которые в лоб? Пробили лбы, развернулись, дуры, и полетели следом? И еще вопрос: вроде бы на конях Судьба и Время, а не мы.
"Увертливы поводья, словно угри,
И спутаны и волосы, и мысли на бегу,
А ветер дул и расплетал нам кудри
И распрямлял извилины в мозгу".
Вот он и начинается - спелый, ядреный бред. Увертливы поводья, словно угри - кошмар, толстые, упругие, скользкие. Если всадник потерял повод, он вылетает из седла, повод — это четвертая точка опоры, точнее - пятая и шестая, двумя руками. Спутаны и волосы, и мысли на бегу - ага, бег иноходца, но у лошадей нет бега. Есть бегА, они же скачки, но нельзя сказать - лошадь побежала. Существуют и приняты к обращению только аллюры разных видов - шаг, рысь, галоп, карьер, иноходь. Расплетал нам кудри - они были в косички заплетены? Распрямлял извилины в мозгу - круто. Роскошно. Великолепно, без шуток, мне очень нравится. Да, вот так все рядом.
Дальше еще веселее: "Ни бегство от огня, ни страх погони - ни при чем (?) Но Время подскакало (?) и Фортуна улыбнулась (!!), Седок - поэт, а конь - Пегас, Пожар померк, потом погас, а скачка разгоралась». Хорошо, бегство и страх ни при чем. Допустим. Куда подскакало время и что это значит - подскакало? Они же вроде рядом несутся карьером. А вот насчет фортуны - мне хочется прибить интеллектуалов, размещающих тексты, даже не читая. Улыбнулась - разгоралась - не рифма, так же как палка - селедка. В авторском тексте - улыбалась - разгоралась, глаголы, но что ж. Одни умники размещают с ошибками, другие читают и ошибок не видят.
"Еще не видел свет подобного аллюра" — вот именно, аллюра, а не бега, хотя там, судя по всему, было что-то очень навороченное, передние ноги рысью, задние галопом, раз свет не видел. "И кто кого - азартней перепляса (опять перепляс. К.У.), И кто скорее - в это скачке опоздавших нет, И ветер дул, с костей сдувая мясо И радуя прохладою скелет". Вот он, великолепный, безумный, мгновенно сокрушающий все сюрреализм (про ветер и скелет) – так, что мне пищать от восторга хочется. Ради этого можно простить и все предыдущие несостыковки, и нелепости (в бреде тоже должна быть художественная верность. Хорошо звучит, а? Это поэзия, тут еще и не такое возможно).
На этом можно было бы остановиться, но ВВ просто так не остановишь - он насыпает с горкой банальностей, которые совсем не вяжутся с безумием первых куплетов, он уже выдохся и пошел по привычному пути - друзья - враги, смерть с косой, судьба.
Я хорошо помню вечер знакомства с этой песней. Выгнали меня вечером выносить помойное ведро (тогда не было пакетов, выносили ведра, а чтобы мусор не прилипал, на дно ведра клали газетки) Вечер, осень, окна пятиэтажек освещают лес во дворе, облетающие листья - тишина, холод, падают кленовые пятерни, тускнеют отблески мокрого золота - и вдруг раздается рёв - пожары над страной… и так далее. Надо ли говорить, что я встал и слушал, открыв рот - а песня прогремела и затихла, я еще какое-то время стоял, мокрый и ошарашенный.
А вот интереснейший текст, в котором тоже хватает бреда, но который описывает один из запоев Высоцкого - как раз в Париже, с Шемякиным. Как и большинство баллад поэта, ее можно сократить без потери качества (а составителям не стоило размещать повторы строк — это не припев). Я приведу самые характерные для пьяного бреда катрены и самые, скажем так, литературно выдающиеся. Остальные, неудачные на мой литературный вкус, я удалил, то есть текст получился не измененный, но сокращенный. Специально вон для того мужика, который бежит ко мне с вилами, уточняю — это не сокращение, не переделка, не оскорбление памяти, даже не редактура — это профессиональное выделение удачных мест. Кстати, пора уже сказать, наверное, что у меня дурацкая профессия - литературная работа, я окончил Литературный институт со специализацией - поэзия. Так, на всякий случай, отвечаю на вопрос: «А сам-то ты кто? Высоцкого знаю, а тебя нет».
Открытые двери
Больниц, жандармерий,
Предельно натянута нить,
Французские бесы -
Большие балбесы,
Но тоже умеют кружить.
Канючить - выпей-ка бокал,
Послушай-ка гитары,
Таскать по русским кабакам,
Где венгры да болгары.
А друг мой - гений всех времен,
Безумец и повеса, -
Когда бывал в сознанье он, -
Седлал хромого беса.
По пьяни ж - к бесу в кабалу,
Гранатами под танки,
Блестели слезы на полу,
И в них тускнели франки,
Цыганки пели нам про шаль,
И скрипками качали,
Вливали в нас тоску, печаль, -
По горло в нас печали!!
Армян в браслетах и серьгах
Икрой кормили где-то,
А друг мой, в черных сапогах
Стрелял из пистолета.
Трезвея, он вставал под душ,
Изничтожая вялость,
И бесу наших русских душ
Сгубить не удавалось.
Набрякли жилы, и в крови
Образовались сгустки,
И бес, сидевший визави
Хихикал по-французски…
Хихикающий бес - как ни крути, оседлать его не удалось, душ не помог, сгустки в крови - преддверие смерти. В принципе, можно и закольцевать - Открытые двери… На мой взгляд, сокращенное стихотворение гораздо лучше полного, я не изменил ни строчки, лишь убрал лишнее - меня нельзя обвинить в плагиате и так далее, это даже не редактура. Высоцкий делал по пять-шесть вариантов (то, что сейчас поклонники повытаскивали на свет Божий), но окончательной шлифовкой не занимался - не зря же считал себя гением. Да гением и был, собственно. Чем второй вариант лучше? Более сжат, мощен, напряжен и в нем присутствует трагизм без фиги в кармане (и пели мы, и плакали свободно), а также - мрачный запойный круговорот без излишнего утяжеления.
«Осторожно! Гризли!» Замечательный стишок, посвященный Шемякину, главному по запоям. Замечательный, забавный стишок, из которого три катрена можно смело выкинуть за ненадобностью, а одну строку выделить.
«Однажды я, накушавшись от пуза,
Дурной и красный, словно из парилки,
По кабакам в беспамятстве кружа,
Очнулся на коленях у француза -
Я из его тарелки ел без вилки
И тем француза резал без ножа.
Кричал я «Друг! За что боролись?!» — Он
Не разделял со мной моих сомнений.
Он был раздавлен, смят и потрясен
И пробовал согнать меня с коленей.
Не тут-то было!! Я сидел надежно,
Обняв его за тоненькую шею,
Смяв оба его лацкана в руке.
Шептал ему: «Ах, как неосторожно!
Тебе б зарыться, спрятаться в траншею,
А ты рискуешь в русском кабаке!»
Он тушевался, а его жена
Прошла легко сквозь все перипетии, -
Еще бы! С ними пил сам Сатана,
Но добрый, ибо родом из России.
Француз страдал от недопониманья,
Взывал ко всем — к жене, к официанту,
Жизнь для него пошла наоборот.
Цыгане висли, скрипками шаманя,
И вымогали мзду не по талантам,
А я совал рагу французу в рот.
В мне одному немую тишину
Я убежал, до ужаса тверезый.
Навеки потеряв свою жену,
В углу сидел француз, роняя слезы…
Вот такая замечательная зарисовка веселого кутежа с русскими эмигрантами, пьянющими изгоями, изменницей-женой и бедным французом, который потерял веру в человечество и в женщин тоже.
Своим студийцам, которые путаются в оценке произведений, я иногда даю задание — пересказать стихотворение своими словами. Получается весьма интересно. Но в самом деле, для чего-то текст был написан? И как его разбирать, если не прозой?
Так вот в данном произведении мы видимо вопиющий случай безобразного поведения руссо туристо, потерявшего свой облико-морале. Подумайте только — сесть на колени к бедному французу, держать его за шейку и лацканы (бедолага одел «костьюм» для дорого советского гостя), орать в ухо, кормить руками рагу, измазать соусом и еще увести у него бабу. Вот это Владимир Семенович, вот это дал за сожженную Москву!!!
Так вот я своим студийцам (говорю же, я люблю использовать тексты ВВ как образовательное поэтическое пособие) даю такое задание: найти в этом тексте лишнюю строку. Лишнюю не по счету, не по размеру, здесь, как часто делает Высоцкий, и рифмовка вольная, и размер своеобразный. Нет, чужую по сути. (Кстати, этот вариант стихотворения — сокращенный, объемы не позволяют делать из моего скромного труда собрание сочинений Владимира Семеновича. Тысячи ссылок на полный текст есть в чертовом интернете). В общем, все справились и выделили эту строку: «В мне одному немую тишину», она и в самом деле замечательная, несмотря на слипание первых букв и их неудобопроизносимость.
Итак — мне одному немая тишина. После того, как строка была разоблачена, все сидели и ломали головы, что она означает, хотя вроде бы все понятно: немая тишина, видимая только одному человеку. Что тут сложного? И в самом деле, ничего, кроме смысла — именно так воздействует на читателя-зрителя-слушателя произведение искусства. Оглушает, погружая в шок и немоту — уходит весь мир, гаснут звуки, замолкают мысли, остаются только двое. При этом она спряталась, совершенно чужая, в разухабистом тексте об измазанном в рагу французе.
Почему? Да просто так. У Высоцкого есть такие удивительные строки, которые говорят именно про нереализованный потенциал, который уже никогда не будет реализован. Она хороша еще и тем, что показывает ВВ таким, какой он и был в какой-то своей части, она привлекательна искренностью, чем актер нас на самом деле не баловал. Искренность поэта — одна из легенд, кружащих вокруг его имени, потому что ее нет ни в чем. Более того, если бы он был искренен, интерес к нему мгновенно бы пропал. Жизнь должна быть окружена тайной, и даже сплетни лучше непритязательной откровенности, так как дают простор для фантазии.
Именно поэтому Высоцкий в некоторых интервью кокетничает совершенно по-женски, что вкупе с его приглушенным, но все равно рычащим баритоном выглядит забавно. Ну зачем вам знать, сколько мне лет? Не надо. Я хочу остаться вне времени, хочу быть загадкой, про которую никто не может ничего сказать толком — легко читается между фраз. При этом человек-загадка отделывается от интервьюера своими обычными, тысячекратно обкатанными ответами, которые могут быть интересны разве что тогда, в прекрасные времена дозированной информации, а сейчас вызывают скуку.
А вот если в начале я говорил про несколько уровней песен, то на самом деле уровней всего лишь два — искренний и нет. Вот их уже можно раскладывать на военные, горные, социальные и так далее. Искренние будут стоять в стороне, робко зажавшись, искренность у актеров не в чести. Даже знаменитая песня, в которой он перечисляет нелюбимые всеми банальности (очень важный ход, декламирует близость к публике), была создана не как исповедь, а как сопровождение для спектакля. А потом уже представлена публике как общий ответ на общие вопросы.
Но! Вот эта песня искренна. Занятно, что Шемякину, как я уже говорил, посвящены несколько запойных текстов, которые мне очень нравятся, и один направлен на его мутное творчество.
* * *
Ладно, пока мне наваливают полную панамку, пойдем дальше.
С одной стороны, интернет — это благо, с другой - проклятье, потому что никто не мешает фанатикам вытащить неудачные, черновые варианты и разместить их где угодно, забыв, что сам автор их отверг. Какое дело поклонникам до автора? Спасти положение могли бы официальные издания, отредактированные самим Высоцким, но он слишком много уделял внимания песням, и мало - текстам, продолжая работу над стихами от концерта к концерту, знакомя всех, скажем так, с различными вариантами - и плохими, и хорошими. Так, в "Диалоге у телевизора" исчез грузин, который хлебал бензин — это было смешно, но глупо. Шапочки для зим - не очень смешно, но точно и как-то печально.
В этом плане очень жаль, повторяю, что Высоцкий не добился прижизненного сборника, эталонного, по которому можно было бы разбирать тексты — даже появившейся после его смерти "Нерв" не отличается качественным подбором и грамотной, аккуратной литературной обработкой.
Я хотел разобрать "Райские яблоки", один из моих любимых текстов, но кроме своего варианта, отпечатанного на машинке неизвестным любителем, нашел в сети еще пять и не решился. Сравнивать пять вариантов - тот еще труд, и совершенно непонятно, будет ли он оценен по достоинству. Боюсь что нет.
У меня была мысль обратиться к тому самому первому сборнику стихов, но выяснилось, что составитель, Роберт Рождественский, сыграл со своим покойным другом нехорошую шутку - все стихи он разместил вместе с припевами, фактически отказав им в праве называться стихами, а переведя на уровень текстов песен, к которым требования совсем другие. Упрощенные требования, на самом деле: услышал, запомнил или забыл, но вдуматься, вслушиваться нет ни желания, ни возможности, а всевозможные поэтические огрехи прекрасно маскируются мелодией. У самого же Высоцкого к эстраде отношение было пренебрежительное, и свои работы он предпочитал называть в первую очередь стихами или балладами, то есть текстами, положенными на музыку, и относился к ним вроде бы серьезно.
И вот такая посмертная подлянка от литературного "друга", тем более что в сам "Нерв" вошли далеко не лучшие варианты. У Рождественского, как оказалось, совсем не идеальный вкус - или он сознательно выбрал далеко не лучшие варианты. И при этом вполне себе иезуитски написал в первой строчке предисловия к "Нерву": эта книга - не песенник. Удивительная логика.
Так вот - продолжая находить ляпы в творчестве любимого большинством поэта, я не имею вовсе цели его принизить. И разбор текстов, которые являются вершинами, тоже будет. Возможно, я предоставлю просто список, потому что не всегда восторг от настоящего произведения искусства можно объяснить.
Давайте вернемся к ляпам, на сей раз из желтой жаркой Африки. Ну, во-первых, это график. У нас несчастья, как известно, происходят исключительно по графику, так что нарушение его уже само по себе нечто из ряда вон выходящее. Не так ли? Нет. График был притянут к Африке - но лучше бы ВВ этого не делал.
Дальше идет нечто такое замороченное, что даже я не до конца понял (если что, текст разбирается по пластинке с оркестром Гараняна). Итак:
"Зятю антилопьему
Зачем такого сына,
Все равно - что в лоб ему,
Что по лбу - все едино.
И жирафов зять брюзжит:
- Видали остолопа?
И ушли к бизонам жить
С жирафом антилопа".
Вот теперь давайте разбираться. Зять папы-антилопы - жираф. Для жирафа папа-антилопа - тесть. Почему же «зятю антилопьему зачем такого сына»? Может, тестя? Может:
Тестю антилопьему
Зачем такого зятя?
Ведь не вдаришь в лоб ему
Днем и на ночь глядя?*
Или, простите, сам жираф прикидывает, что за ребенок у него получиться от брака с антилопой… прикидывает логично, а поступает совершенно не-. Или, может, там был еще и жирафов… нет, сын не может быть зятем для папы. Я молчу про то, что в Африке нет бизонов, они там не водятся, там бегают стада буйволов - но поэту об этом знать не обязательно. Кроме всего, антилопа каким-то волшебным образом становится жирафихой и льет крокодильи слезы, потому что дочь жирафа вышла за бизона и, видимо, уехала в Северную Америку. А может это тесть с тещей плачут? Потому что сын женился на антилопе, а дочь вышла за бизона? Двое детишек, от двоих зятьёв? Тогда следовало бы уточнить для зануд, что братик с сестричкой ловко выскочили замуж - один женился на антилопе, вторая за бизона, а дети их - только за бизонов.
На метисе жирафа и антилопы я завис, на их внуках - когда жиралоп спарился с бизоном - у меня начался истеричный смех, уж больно красивое животное вышло. Интересно, что эту песню слышали все - и ни у кого вопросов не возникло. Или возникло, но переписывать не стали - слишком это муторное дело, звукозапись. Потом ведь еще нужно сводить, микшировать, еще что-то. Лучше оставить так, как есть, тем более, кто рискнет критиковать самого Высоцкого - в самом деле, таких самоубийц еще нужно найти.
Во время работы над книжкой я провел один любопытный эксперимент. Поскольку ребята в моей студии прекрасно знают фамилию Высоцкого, но не знают весь корпус его песен и стихов, то я дал для разбора как раз эти самые пресловутые "Пожары", которые лучше бы назвать "Скачками". И что бы вы думали? Абсолютно все нашли названные несостыковки, все пришли в восторг от скелета, который радуется ветерку, и почти все выделили слабость и шаблонность последних куплетов. Ну да, выработал ВВ потенциал, заложенный для текста, и потащил отсебятину второго сорта. Что ученики, хорошенько натасканные мной, и заметили буквально слету. Люди, разбирающиеся в поэзии, совершенно одинаково замечают и оценивают как успехи, так и провалы - в одном, отдельно взятом произведении.
Но не буду возвращаться к рассуждениям о том, кому это нужно - разбирать тексты давно уже умершего поэта, оскорбляет это его память или нет? Я склонен считать, что оскорбляет его память безвкусное вытаскивание черновиков на широкую публику, но никак не взвешивание и разбор самых лучших (объективно, господа, объективно. Завывания графоманов о субъективности восприятия стихов уже достали) произведений. Нет, ребята, ваша бездарность оценивается вполне объективно, удачи и неудачи Высоцкого тоже.
Ну, ладно. Есть такая пословица - девушку можно вывезти из деревни, деревню из девушки - нет. Блатняк из Высоцкого вывести тоже не удалось. Как у иногородних и деревенских, старающейся удержаться в Москве, то и дело прорывается родной говорок или кулацкая ухватка, так и Владимира Семеновича, ставшего уже кумиром большей части СССР, приблатенная молодость не отпускает. Ну вот, допустим, поздравления братьям Вайнерам в ЦДЛ.
"Проявив усердие,
Сказали кореша:
«"Эру милосердия"
Можно даже в США».
Господи, какая награда - притащить роман в страну бандитов и предателей.
"С них художник Шкатников
Написал бы латников.
Мы же в их лице теряем
Классных медвежатников".
Но Высоцкий выступил с шуточкой на сцене Центрального дома литераторов, и в зале под хохоток шептались: США, медвежатники, ох, рискует опальный бард, ах, расшатывает тюрьму народов, ох, смельчак…
Совершенно замечательная песня, посвященная не менее замечательному уголовнику Туманову, просто-таки требует отдельного разбора. Но не как неудача, а как свидетельство эпохи - песня ассоциации, как говорил Высоцкий, а не ретроспекции.
"Был побег на рывок -
Наглый, глупый, дневной, -
Вологодского - с ног
И вперед головой.
И запрыгали двое (?),
В такт сопя на бегу (?!!!!),
На виду у конвоя
И по пояс в снегу."
Ну и так далее - одному размозжили голову, и собаки, занятые слизыванием свежих мозгов, второго беглеца не заметили.
Мне вот что было интересно: по рассказам Говорухина, заставить ВВ одеть МУРовский китель было почти невозможно. Он бесился и не хотел мараться об мундир легавого (все претензии к Говорухину) - и тут же прекрасно принимал подачки из рук "суки", то есть ссученного вора, работающего на власть. Потому что Туманов сидел как раз после войны, когда по лагерям разгорелась "Сучья война" между ворами-фронтовиками и ворами-отрицаловом. Резали зэки друг друга страшно, иногда суки вырезали воровской этап, иногда воры сучью зону полностью. Так вот Туманов был как раз сукой - и песня посвящена именно этому.
Дело в том, что зимой не бегут - в этом нет никакого смысла. Во-первых, найдут. Во-вторых, если не найдут, - замерзнешь. В-третьих, если по следам не найдут ВОХРовцы, по тем же следам найдут представители малых народов, которые зарабатывали на беглых зеках, принося отрубленные руки, когда приходили за вознаграждением. Правда, иногда случалось так, что вслед за условным чукчей или нигидальцем приползал сам зек с замороженными кровяными буграми на культях. Зимой не бегал никто и никогда - с таким же успехом можно было среди белого дня полезть на вышку к часовому. Получить пулю в лоб. Или убегать и не нужно было, а требовалось изобразить побег с тем, чтобы солдаты быстро догнали, избили, конечно, и отправили в изолятор - до прихода нужного сучьего этапа. В изоляторе, видишь ли, убить бы не дали, а в бараке зарезали бы практически сразу.
Потом, когда сучья война была прекращена приказом сверху - да, это удивительно, но так и было - Туманов вышел на свободу и, подобно многим сидельцам, остался на северах. Организовал золотонамывочную артель "Печора", стал зарабатывать бешеные деньги (причем не воровством, заметьте, честным трудом) и вкладывать их в известных людей. Расчет замечательный - кто тронет крепкого хозяйственника, у которого друг Кобзон? Или Высоцкий? Или Ахмадуллина со свитой? Или могучая Зыкина?
Именно он платил ВВ по несколько тысяч за концерт, к нему Высоцкий срывался и улетал, развлекая пилотов пеньем за их спинами, именно Вадим Туманов хотел упрятать алкоголика и наркомана в таёжной глуши до выздоровления - хотя пара месяцев бы не помогли, разве что улучшили бы здоровье.
Довольно забавно, что две блатные песни почти что закольцевали творчество Высоцкого - с блатных он начал, блатными же и закончил. Посвящение Вайнерм, «Побег…» и «Махорочка». В последней фигурирует Жорочка - видимо, опять же Вайнер, и сама песенка почти памятник ушедшей эпохе, именно из нее я приводил цитаты в самом начале.
Блатная романтика Высоцкого так и не отпустила, а вот с горами, с которых начался его славный путь, произошла незадача - они исчезли за ненадобностью. Горы сменило море, Великий океан, про который почему-то никто нигде не поет.
В самом деле, "Друга" я слышал много раз, слышал "Прощанье…" (В суету городов…), слышал "Здесь вам не равнина" (причем с новыми куплетами никому не ведомых авторов, добра им и благополучия) - а вот морскую серию ни разу, нигде, ни у каких бардовских костров и даже на слетах авторской песни.
Ну, во-первых, в песнях из "Вертикали" идеальный для запоминания объем - три-четыре куплета, припевы в расчет не берем. Во-вторых, идеальное соотношение простоты, точности и настроения, каждый образ бьет в яблочко, ничего лишнего, стихи торжественны, даже в чем-то печальны - такая мужская слегка грубоватая речь, весомая и твердая.
А вот "Мы говорим" я разберу чуть ниже - "чутье компАсов и носов" говорит все и даже больше, чем надо. Это столь любимая Высоцким словесная эквилибристика, с каждым словом отходящая все дальше и дальше от совершенства. С этим вообще есть некоторая проблема - Высоцкого, человека буйного и невыдержанного, регулярно заносит, в том числе и в стихах. Тем более что в такой деликатной области никто никого остановить не сможет. Как вы себе это представляете? А когда тебя уносит потный вал вдохновения (с), и внутренний редактор не то, чтобы спит, а вообще в отпуске, то иногда получаются всякие нелепицы и несуразицы, которые, как ни крути, гениальными все равно не станут.
А иногда выходит удачный, сильный текст, который просто затягивает, как бурлящий поток, и нет никакой возможности вырваться из-под его влияния. Хотя, честно говоря, из-под исполнения Высоцкого освободиться нельзя - и тембр, и напор, и актерское мастерство создают мощнейший гипнотический эффект, при котором вообще все равно, о чем человек поет, лишь бы пел. При этом от стихотворения остается ощущение какого-то мощного взрыва, фейерверка, сочного, смачного, на грани фола и фольклора, на грани крайней правдивости и даже цинизма личного разговора. Хорошо закрутил, а? Но так и есть - лично со слушателем беседует мастер народного, но при этом художественного слова.
Поскольку баллады Высоцкого не имеют ни начала, ни конца - то есть понимаешь, что песня кончилась, когда звучат три его фирменных удара по струнам, - то поток образов оставляет у слушателя восторг, граничащий с шоком, или шок, переходящий в восторг. И только при построчном разборе становится ясно, удача это, частичная удача или полный провал (хотя, честно скажем, полный небрежный или беспомощный провал бывал только в ранних слабеньких стишках - тоже зачем-то вытащенных из забвения).
С превеликим удовольствием покажу несомненные удачи, которые по стилю написания находятся в совершенно другой области от военных и альпинистских песен, с их лаконичностью и чисто мужской сдержанностью. В следующих текстах сдержанностью и не пахнет - видно, что автора несет, что он не может и не хочет сдерживаться, что он глумится, он смеется не только над событием, над окружением, но и над собой в первую очередь, по крайней мере, хочется так думать.
Начнем со "Смотрин", написанных от лица деревенского соседа, то ли беспричинно тоскующего, то ли банально завидующего живущим рядом куркулям. Начало слабенькое - горой, налитой, трубой (все эти -ой, -ай - вторые по многочисленности рифмы после глагольных), зато какое продолжение:
Там у соседа мясо в щах -
На всю деревню хруст в хрящах,
И дочь - невеста вся в прыщах -
Созрела, значит.
Смотрины, стало быть, у них,
На сто рублей гостей одних,
И даже тощенький жених
Поёт и скачет…
Потом Высоцкий опять начинает перечислять свои проблемы - баба, гуси, клопы - и вообще непонятно, зачем это все. Половину текста можно было бы выкинуть без потери качества, а скорее, с приобретением - стало бы гораздо лучше, более сжато и насыщенно.
Посредине этого разгула
Я пошептал на ухо жениху,
И жениха как будто ветром сдуло -
Невеста, вон, рыдает наверху.
Потом еще была уха
И заливные потроха,
Потом поймали жениха
И долго били…"
В общем, пришел к соседям, выпил, пожрал, чуть не расстроил свадьбу - настоящий друг.
Есть не менее интересная песня "Ошибка вышла". Я ее обычно демонстрирую как закон - первая серия всегда лучше второй. Потому что существует еще и "Никакой ошибки". Всё я приводить не буду, сами найдете, но повторюсь: какой напор, какая сила, сжатая в словах, какая череда образов, создающих практически фильм.
Я был и слаб и уязвим,
Дрожал всем существом своим,
Кровоточил своим больным
Истерзанным нутром.
И точно в пошлом попурри,
Огромный лоб возник в двери
И озарился изнутри
Здоровым недобром.
И властно дернулась рука:
«Лежать лицом к стене!»
И вот мне стали мять бока
На липком топчане.
А самый главный сел за стол,
Вздохнул осатанело,
И что-то на меня завел,
Похожее на «дело».
Опять «дело» - никак уголовка Высоцкого не отпустит, ну да ладно. А «вздохнул осатанело» сродни «дико охая».
Вот в пальцах цепких и худых
Смешно задергался кадык,
Нажали в пах, потом - под дых,
На печень-бедолагу.
Когда давили под ребро -
Как ёкало моё нутро!
И кровью харкало перо
В невинную бумагу.
Чувствуете, какой мощный ритм? Как нарастает рифмовка, чтобы окончиться строкой, которая будет рифмоваться только через три следующих, и поэтому возникает иллюзия обычного разговора? Ну и образы — это же картина маслом! Воспаленное воображение, игра ума, творческий азарт… Но при этом песня не получила широкой огласки. Ее знают поклонники, не больше (если не учитывать количество поклонников, то вообще немного). Конечно, никто и никогда песню такой длинны с первого раза запомнить не в состоянии. Да что там говорить, многие не могут запомнить со второго, третьего, а потому и вовсе бросают это глупое, особенно по сегодняшнему времени, занятие - зачем запоминать, когда все можно найти в интернете легким движением пальца?
Это стихотворение (пора уже называть творчество Владимира Семеновича своим именем) я люблю демонстрировать ученикам как проявление первородства. В смысле: первая серия всегда лучше второй и гораздо лучше всех последующих, если только огромное целое произведение не разбито на куски для удобства восприятия.
Вторая серия называется немудрёно – «Никакой ошибки». И если в первой Высоцкий сразу заваливает слушателя своим рычащим мастерством, то во второй - какая-то легкомысленная глупость. Очёчки на цепочке, одним словом, текст легковесен и дурашлив, ничего от напора и силы первой части вообще не осталось. Ни игры, ни каламбуров, ни-че-го.
Забавно, что у такого мастера высочайшей пробы, как Высоцкий, огромное количество проходных и не имеющих никакой литературной ценности текстов, которые, тем не менее, прекрасно становятся песнями и их даже до сих пор крутят на различных радиостанциях. При этом они ни о чем, хотя в каждой есть какой-никакой сюжет и мастерство, от которого Высоцкому, как он ни старался, избавиться так и не удалось.
Существует такая особенность у гениев - хочешь написать плохо, но не получается, хоть ты тресни. Берешь самый глупый и расхожий сюжет и делаешь из него конфетку, которую в красивой обертке можно превосходно продать кому угодно. Особенно если приправить стихи такой ненавязчивой сатирой, как в песне "Москва - Одесса".
И если культовую книжонку всех спившихся полуинтеллигентов "Москва - Петушки" можно охарактеризовать одной фразой (алкоголик едет в электричке), то вся суть песни сводится к одному - отменяют вылет. Бедный Высоцкий сидит, ждет и страдает - там хорошо, но мне туда не надо. Практически готовая пословица. Единственный забавный момент - проводница, доступная, как весь гражданский флот, при записи на студии превратилась в красивую, кажется.
Вот так, собственно, Высоцкий и разрушал страну, боролся с ней, описывая проблемы с погодой, в которых явно виновата коммунистическая партия. Могло бы общество прожить без этой песни? Запросто.
Мы бы много потеряли, если бы не услышали шедевры вроде "Он не вернулся из боя", "Прощание с горами", "Друг", "Расстрел горного эха" - страшное совершенство, которое никто не любит, потому что очень жуткий текст. "Книжные дети", "Мой Гамлет" - при всей своей объемности они не производят тяжкого впечатления, в них нет избыточности, но нет и суровой, сдержанной простоты горных и большей части военных песен. В них мастер свободно владеет художественным словом, он может себе позволить любой прием на выбор - и все у него получится. Эти стихи не запачканы грязцой блатных поделок (несмотря на их бесспорную насмешку и даже в чем-то привлекательность), в них нет безудержного разгула многих баллад, в них не наблюдаются неряшливость и ляпы, коими Высоцкий стал грешить ближе к концу жизни (все-таки издевательство над организмом, как вы его не назовете, просто так не проходит) - это именно суть поэзии. А что такое суть поэзии? Это, напоминаю, совершенство в каждом отдельно взятом произведении - причем свое совершенство, и законы гармонии работают только в этот момент.
Можно продолжать менять слова и строки - но все будет хуже, гораздо хуже или очень плохо. Надо достичь идеала и суметь остановится, поняв это.
Так вот таких стихов у Высоцкого, при всем огромном корпусе его наследства, не так уж и много. И, как это ни печально, они остаются где-то на периферии слушательского внимания - вполне возможно, что популярность строится именно на вкусах самых непритязательных поклонников, именно для них были написаны все эти Нинки, Зинки, Яяки, Соседы-завистники, Автолюбители, Наши Феди, Сереги, которые выпили немного, всякая веселая нечисть и черти. Я ни в коем случае не говорю, что это плохо, все эти безобидные песенки на злобу дня, иногда даже познавательно, как "Лекция о международном положении, рассказанная попавшим на пятнадцать суток за хулиганство" — это почти всегда весело, нашпиговано готовыми поговорками и пословицами, и все на одном уровне.
С точки зрения техники - поэзия, даже настоящая поэзия, с точки зрения настоящей поэзии - умелая техническая поделка. Вот такой, ребята, парадокс.
Тут важен еще один момент - Высоцкого можно сравнивать только с самим Высоцким. Он, как нормальный поэт, как расчетливый… семит, знал, с кем дружить, с кем дружить близко и так далее. Вполне возможно, что он соревновался с поэтами своего круга, которые искренне, по-дружески мешали ему вступить в СП, хотя могли бы помочь обойти запрет на двойное членство. Ну так вот - Высоцкого можно сравнивать только с Высоцким, его литературные победы с его же литературными неудачами, стихи совершенные, как ограненный алмаз, с простынями болтовни, текстами прямой речи.
Специально для тех, кто любит вытаскивать на свет Божий черновики и пускать слюни… слезы умиления над вариантами, достойными только забвения - запомните, друзья мои. Любой поэт в своем творчестве не одинаков - у него бывают удачи и неудачи, он может ошибаться, у него может не найтись времени для редактуры и шлифовки, он может банально забыть про текст, или ему не повезет и не встретится грамотный, разбирающийся в поэзии друг. Кроме того, существуют объективные оценки творчества: каждый стих можно прекрасно разобрать по косточкам и вдруг выяснить, что вот этот текст, простой на первый взгляд, обладает философскими глубинами, а этот - кимвал бренчащий. Более того, у человека, всю жизнь работающего со стихами, совершенно другой взгляд на предмет - так же как профессионала никогда не поймет чайник, даже если попытается. Слишком разные углы зрения и опыт. А вот для того, чтобы работа поэта (а литературное творчество — это вообще тяжелый труд без выходных) не пропала втуне, ее нужно именно что разбирать, сравнивать, возможно, редактировать по мелочи, объяснять, если есть в этом необходимость, что хорошо, а что плохо, вызывать споры и так далее. Тем более, что популярность порой рождает на свет вот такой глубокомысленный шедевр без названия - беседа опального барда. (Текст нервный, то есть из «Нерва».)
"Я все вопросы освещу сполна, Дам любопытству удовлетворенье - Да, у меня француженка жена, Но русского она происхожденья" - все освещенные вопросы числом три, и еще раз - спасибо Рождественскому за бесконечные припевы. "Нет, у меня сейчас любовниц нет, А будут ли - пока что не намерен. Не пью примерно около двух лет, Запью ли вновь - не знаю, не уверен".
Замечательное четверостишие. Начать с того, что у дорогого нашего ВВ не было ни дня без новой бабы, но любовницами назвать их было в самом деле нельзя. Любовница — это траты и статус, когда жена уже надоела. На тот момент ВВ жена надоесть не могла, и любовницы в самом деле не было - не считать же любовницами расходный материал на ночь? И потом, пока что не намерен терять выгоды от брака с Влади, все вполне конкретно. Интересно и другое - все знали о его похождениях, причем пьяных, и интересовались, надолго ли он завязал? Удивительная осведомленность. Второй куплет повторяет первый, только гораздо слабее: "Я все вопросы освещу сполна, Как на духу попу в исповедальне. В блокноты ваши капает слюна - вопросы будут, видимо, о спальне". Ну да, ответить на все вопросы второй раз обещает бард и второй раз рассказывает про постель. "Да, так и есть - вон густо покраснел Интервьюер - вы изменяли женам? Как будто за портьеру посмотрел Иль под кровать залег с магнитофоном". Простите, покрасневший интервьюер - смелый штрих. Только непонятно, если бы он залез под кровать или посмотрел за портьеру, то не спрашивал бы, а пришел с указующим перстом - ты изменил жене!!!
Ну, с половыми вопросами худо-бедно разобрались, можно было бы еще и третий куплет придумать:
"Сейчас я все вопросы освещу,
Не все - четыре четверти хотя бы,
Интервьюер готов держать свечу,
Вернувшись к наболевшему - о бабах"*.
Нет, не стал, спасибо ему за это, и простите меня за невинное хулиганство.
«Теперь я к основному перейду - Один, стоявший скромно у в уголочке, спросил: "А что имели вы в виду В такой-то песне и такой-то строчке?"» Ну да, у скромного журналиста самый скромный вопрос, и поэт даёт совершенно замечательный ответ. Я каждый раз слушаю и наслаждаюсь. Насладитесь и вы: "Ответ - во мне Эзоп не воскресал, В кармане фиги нет - не суетитесь, А что имел в виду - то написал, Вот, вывернул карманы - убедитесь". То есть на конкретный вопрос про конкретную строку в конкретной песне добрый автор а) - оскорбляет журналиста, предлагая ему не суетиться, кричит про Эзопа, поступая именно как Эзоп, и демонстрирует вывернутые карманы, предлагая найти там дулю. Очень, так сказать, конкретный ответ. Даже чересчур, нельзя быть таким прямолинейным. Вообще именно в этом четверостишие плохо все - четыре глагола подряд беспомощны и жалки (а в «Диалоге…» гениальны и смешны), и высокомерное «не суетитесь», и уход от прямого ответа, и общая неряшливость и не обязательность... Собственно говоря, от песенки можно было бы оставить только два куплета - и оба про баб.
Религия
«Мне есть, что спеть, представ перед Всевышним, Мне есть, чем оправдаться перед Ним…» Это знаменитое восьмистишие, написанное на каком-то бланке, считается последним — и хорошо бы вспомнить, в каком контексте предстает перед слушателями Бог со своим ангельским окружением. С религией у Высоцкого отношения, мягко скажем, любопытные для стороннего наблюдателя, который может составить свое драгоценное мнение лишь по текстам и воспоминаниям.
Итак - воспоминание первое, Марины Влади, которая убрала Бога из того самого последнего восьмистишия (Я жив, двенадцать лет тобой и Господом храним - Я жив, двенадцать лет тобой храним). В хлам пьяный Высоцкий ворвался… нет, вполз в церковь, стал хрипеть, плакать, кричать, биться лбом об плиты пола - на этом его отношения с религией и закончились. Воспоминания Карапетяна об этом же случае - Володя зашел в церковь трезвый, тихий, умиротворенный, в белом венчике из роз.
В принципе, тут все более-менее понятно - есть намеки на купола, которые кроют чистым золотом, чтобы чаще Господь замечал, есть смрад и полумрак в церкви… вот и все, пожалуй. Очевидно, что с церковью Высоцкий был не в ладах. Приведенный ниже текст, опять же, не входит в корпус широко известных, и понятно, почему. (Этот текст я помню наизусть дословно по записи. В интернете встречаются и другие варианты, что для стихов Высоцкого вполне обычное дело)
Переворот в мозгах из края в край,
В пространстве масса трещин и смещений:
В аду решили черти строить рай
Как общество грядущих поколений.
Дальше предлагаю читателю найти самому этот текст, чтобы меня не обвинили в превышении допустимого объема цитирования
(Невинная моя редактура относиться к реминисценции и так же является каким-либо нарушением)
Владимир Семенович, борясь со всем миром в стихах, явно переоценил свои силы, начав плевать в лицо силе, которую даже упоминать не стоит лишний раз. И для оправдания перед Ним этот текст вряд ли подходит.
Тут можно усмотреть пародию на социалистическое государство - пять грешников и производительность труда - но все гораздо глубже и страшнее. У меня лично это стихотворение вызывает какую-то грусть, глубокую и труднообъяснимую, хотя оно - обычный богомерзкий и богоборческий глум в стиле комсомольцев двадцатых, только толстопузого попа с бородой из пакли не хватает.
Но, если ты хочешь бороться с властью - борись с ней. Зачем намекать вместо протеста, вроде бы высмеивая религию, при этом объясняя, что черти – не черти, и Бог тоже не очень-то Бог. Получается какая-то подколодная возня, мастерски, почти как всегда, сделанная. Тут налицо смешение понятий - добро становится злом, зло становится добром, это вполне в стиле Владимира Семеновича, вспомнить хотя бы про Правду и Ложь (милое, полное доброты и прямоты посвящение Булату Окуджаве), но тут вот в чем беда. Если ты принимаешь середину, ты автоматически становишься не на сторону добра, а наоборот. То есть вот такой парадокс мы имеем: Высоцкий, в сознании людей существующий как борец за все хорошее против всего плохого, на самом деле-то особо и не борется, всегда уходя в бесконечные намеки, парадоксы, многозначительные недосказанности. Это беспроигрышный ход, но исключительно для слушателя. Читатель устает от бесконечных однообразных припевов (ну вот скажите мне еще, что припевы не однообразны), которые фанаты продолжают с азартом макаки вставлять куда ни попадя, да и разбираться в строках, которые далеко не все поражают - так себе удовольствие.
Забавно, что любимому Высоцким Шемякину посвящены две приличных -если убрать лишний мусор - песни, и обе посвящены запоям, а где запои - там и бесы. И если первая песня (французские бесы) слегка мной сокращенная и ничего от этого не потерявшая, была приведена как пример литературной неряшливости, то и со второй ситуация ровно такая же.
И от Сатаны Высоцкий никак не может отделаться - начиная с запойного черта, который бегал на Три вокзала, вполне симпатичное существо, разбавляющее одиночество пьющего, до мерзких существ из стишка, приведенного выше, и кружащих Высоцкого в запое чертей французского цикла (Он тушевался, а его жена Прошла со мной сквозь все перипетии. Еще бы - с ними пил сам Сатана, Но добрый, ибо родом из России). Причем черти и бесы в стихах Высоцкого вполне себе приличные ребята, если не желающие добра, то уж точно не вредящие, веселые, готовые сгонять за добавкой, накормить француза рагу, вылизать пятки повешенным и так далее. А вот Господь - настолько далек и лИшен, что даже купола приходится золотом крыть, иначе не замечает. Впрочем, досталось и Святому духу, в омерзительной песенке про плотника Иосифа. Приводить здесь эту пакость не буду, это именно что пакость, недостойная обсуждения (вот так, и у гениев встречаются гаденькие тексты).
Ну и напоследок загадка - а кому он, Владимир наш уважаемый Семенович, служит? "Покарает тот, кому служу". Причем покарает исключительно в бытовом смысле - сгорит добро, зарежут, посадят, не сегодня так завтра, а герою, очень лирическому нашему герою на это давно уже плевать, он свое дело сделал.
Повторю свой вопрос: Он — это кто? За всю бурную жизнь у ВВ не было никаких контактов со священнослужителями, выступлений в монастырях, например. Хотя это, конечно, тяжело представить - Высоцкий в монастыре, но почему же нет? Паства Илиинской церкви у меня в Черкизове собрала деньги на самолет - и самолет был построен, участвовал в боях.
"…руки вздел, словно вылез на клирос", "вы теперь как ангел, не сходите ж с алтаря…" Вот мне, пожалуйста, церковная тема в стихах, и вполне приличная. Но есть одна маленькая разница - это упоминания мимоходом, песни никак с религией не связаны. Первая - про глупцов, которые спорят, кто глупее, вторая - звонкам Марине Влади. В других песнях ангелы «поют такими злыми голосами» и «жалобно блеют».
Есть и хуже образы, например, в «Охоте на кабанов». Помните? Нет? Пожалуйста, наслаждайтесь: «Грязь сегодня еще непролазней, С неба мразь, словно Бог без штанов». Это уже не аккуратное дистанцирование от религии, это продолжение гнилого богоборчества и беспредела, без которого можно было бы и обойтись.
Церковь была отделена от государства, прямо рядом с Таганкой небо было проколото иглами колокольни и куполов без крестов - эту картину я застал и хорошо ее помню. Быть христианином могли только очень смелые люди, и часто вера влекла за собой проблемы с карьерой. А вот проблем себе Высоцкий не хотел - он слишком сильно зависел от государства. При это ему, демонстративному, хотя и очень осторожному бунтарю-иноходцу претила сама идея доброй мощи, проводимая православной церковью. Ибо подставить другую щеку может только человек, обладающий нечеловеческой силой. А Высоцкий был человеком со всеми нашими пороками, более того, в них он превзошел многих - но кончил ровно тем же, чем и все. Тот, кому Высоцкий служил, взял свою мзду - отдав взамен, как считается, и богатство, и славу, как прижизненную, так и посмертную, в чем мы все давно убедились. Хотя в другой песне Владимир Семенович уверял: но чтобы душу дьяволу — ни-ни. И если собрался оправдываться перед Ним блеющими ангелами, Святым духом, шныряющим в постель к Марии, злыми ангельскими голосами и мразью с неба — вряд ли это получилось.
"Я не люблю"
Замечательная песня - нет, в самом деле. В ней практически не к чему придраться, никаких косяков, а главное - она вроде бы приоткрывает завесы тайны над личностью гения. Правда, наш дорогой гений исполнил несколько вариантов, что говорит о глубине и разносторонности этой личности, но мы поверим Рождественскому и возьмем текст из "Нерва" - тем более что интересные варианты нам никто вспомнить не помешает. Итак.
"Я не люблю фатального исхода" - логично, кто же его любит, и кто его избежать сможет? Никто.
"От жизни никогда не устаю" — вот это вранье, устал к сорока двум годам - сыт по горло, до подбородка, даже от песен стал уставать.
"Я не люблю любое время года, В которое болею или пью" - в книжке эту вполне откровенную и вызывающую доверие строку составитель заменил на пошлость: "когда веселых песен не пою", сразу выставив Высоцкого шутом.
"Я не люблю холодного цинизма, В восторженность не верю. И еще - когда чужой мои читает письма, Заглядывая мне через плечо". Ну, что тут сказать… Холодный цинизм и щенячья восторженность - две крайности, и не любить их обе можно, но в этом случае надо быть очень, очень-очень спокойным и слегка романтичным. Ну а про письма тоже хорошо - во-первых, кто это любит, во-вторых - люди в сером не только письма читали, но и разговоры прослушивали, и даже записи делали, когда ВВ пел Влади по телефону. Возможно, именно на это бард и намекал.
Кстати, было бы неплохо посмотреть на людей, которые любят половину и когда прерывают разговор, а также когда им стреляют в спину - в общем, нелюбовь к подобным действиям отличает большинство наших соплеменников. Не так ли?
А вот дальше целый куплет роскошных банальностей - железом по стеклу, против шерсти, игла почестей… А как же корочки СП и СК? Диски и роли? Гонорары и выступления? Не почести ли это? Или бедный бард не любил, но мучился "червями сомнений"?
Потом вновь появляется проблеск искренности - правда, такой усредненный, подходящий абсолютно ко всем: "Я не люблю уверенности сытой - Уж лучше пусть откажут тормоза, Досадно мне, коль слово "честь" забыто, И коль в чести наветы за глаза". Сразу возникают вопросы: чем плоха уверенность, пусть даже и сытая? Это как раз золотая середина между холодным цинизмом и восторженностью, то есть то, что автор, судя по всему, как раз должен любить. Да, и почему лучше отказавшие тормоза? Это синоним истерики, воплей и скандалов, вообще-то. И, простите, где и когда в чести были "наветы за глаза"? Вот прямо в чести - оклеветал кого-то, навел навет, к тебе подходят и хлопают по плечу - молодец, наш человек, уважаем, давай в следующий раз меня оклевещи, что ли.
"Когда я вижу сломанные крылья Нет жалости во мне, и неспроста - Я не люблю насилье и бессилье, И мне не жаль распятого Христа". Опять же хочется узнать - почему автору не жаль сломанные крылья, так не жаль, что даже песню "Кто-то высмотрел плод" он посвятил именно что сломанным крылам? Христа Высоцкому тоже было не жалко, есть такой вариант, потом он поменял строчку на более подходящую для христианской православной культуры.
"Я не люблю себя, когда я трушу, Досадно мне (и не терплю) когда невинных бьют, Я не люблю, когда мне лезут в душу, Тем более, когда в нее плюют". Подозрительное "досадно мне", подразумевающее наблюдение за процессом битья невинных, но невмешательства, заменили на "не терплю" - то есть, возможно, поэт подошел и заступился.
Ну а про манежи и арены вообще без комментариев - сам наш уважаемый автор именно что разменивал по рублю любую тему, за которую брался, обсасывая ее так и этак, высмеивая или захваливая, гневаясь или глумясь. То есть, фактически, песня-исповедь превратилась в набор всем подходящих штампов, убраны острые углы и двоякие смыслы, стерто несоответствие общественным правилам, и можно смело демонстрировать свое нутро, зная, что ему ничье суждение уже не повредит.
А замыкают "Нерв" (вру, замыкают сборник "Корабли", в которых Высоцкий возвращается, обвешанный друзьями) два очень интересных текста. Которые прямо просятся в разбор, и дают весьма интересную картину.
Первый - "Мне судьба до последней черты, до креста". Давайте с нее и начнем, тем более что она так лихо и начинается. Но хочется спросить - покажите песню, где уважаемый Владимир Семенович с пеной у рта доказывает, что не то, не тот и не та? Не ищите, их нет. Спорить — значит наживать себе врагов, врагов у ВВ и так было достаточно, по общепринятой версии, да и на самом деле, наверное.
"Что лабазники врут про ошибки Христа (?) Что пока еще в грунт не влежалась плита (??!!) Что под гнетом татар жил Иван Калита (?!) И что не был один против ста". Хороший куплет, а главное - понятный, правда, ни одна строка с соседской не связаны, но мы уже привыкли на такие мелочи не обращать внимания. Какая плита, что еще за лабазники такие, при чем здесь Калита? Триста лет под татарами опустим, ВВ не был знаком с Гумилевым, тем более, что триста лет эти логически продолжают Калиту - ура, ура, логика повествования нашлась!! А вот дальше опять интересно. Потому что логика Калиты заканчивается кровью, нищетой и пугачевщиной. И вдруг: "Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта, Повторю, даже в образе злого шута" - хорошо, мы готовы слушать, раз ни черта не поняли.
"Но не стоит предмет, да и тема не та - суета всех сует все равно суета". Друг Высоцкого Шукшин называл это - финт ушами. Для начала мы получаем груду информации от Христа до татар с Калитой, потом - обещание объяснить баранам, что есть ху, а потом – бац, и вторая смена. Не буду я ничего объяснять, вам все Экклезиаст давно объяснил - суета сует и томление духа. Не поняли?
Первая часть стиха закончена. Начинается вторая. Под названием "Чаша": "Только чашу испить не могу на бегу, Даже если разлить - все равно не смогу, Или выплеснуть в наглую рожу врагу? Не ломаюсь, не лгу, не могу, не могу". У Бориса Пастернака все гораздо более коротко и сдержанно - если только можно, авва отче, чашу эту мимо пронеси. Все помнят холодный рассвет перед предательством и мучительной смертью на кресте, спящие ученики и миг душевной слабости.
Причем Владимир Семенович сам исполнял стихотворение Пастернака, и, возможно, тут тоже такая весьма своеобразная трактовка налицо.
И давайте посмотрим, что у Высоцкого, который никак не может отвязаться от прилипшей своей роли - бег, враг, наглая рожа, разлить, ломаться, не могу, ну могу!!! (И очень странное противопоставление — даже если разолью — все равно не смогу выпить. Теряйтесь в догадках, а я пошел дальше.) Прости - не можешь выполнить своего предназначения и выпить свою чашу? Бунтуешь, выходит? Твои друзья спокойно выпили чашу, а ты - нет? Ну, явно не христианское смирение, и явно не христианский уверенный сильный покой.
"На вертящемся гладком и скользком кругу Равновесье держу, изгибаюсь в дугу. Что же делать - разбить? Все равно не могу, Потерплю и достойного подстерегу". Есть такое понятие – «лингвистический смысл». То есть значение слова "подстерегать" - дожидаться, таясь и прячась. Не танцевать, не петь, не лезть на стену - таиться. Не держать равновесие, изгибаясь в дугу, подстерегая достойного. Вообще круто. Лирический герой не только несется по кругу с бешеной скоростью, изгибаясь и сторожа, он еще и умудряется оценивать кого-то там, видимо, из других таких же вертящихся, и хочет ему всучить свою чашу.
Дальше Высоцкий теряется в неясной зге, отдает свою чашку и не собирается узнавать, выпил ли ее друг - бедолага, которому своей чашки явно было мало. Кромешная тьма и неясная зга - замечательно. Зга — это кольцо на дуге, через которую идут вожжи, чтобы лишними прикосновениями не раздражать коренника. Не видать не зги - не видеть даже голову лошади и кольца на упряжи. В общем, лиргер передал свою чашку (не чашу, текст приобрел комический оттенок. Дальше будет еще веселее - далеко, далеко…) и нырнул в згу, что доступно даже не всякому фокуснику. Нырнул и глядит - на лугу пасутся ко. Которые тоже сошли с кру. "Я с сошедшими с круга пасусь на лугу, И об чаше невыпитой здесь ни гугу, Не в сундук положу, на груди завяжу, а что ты подарил…" Простите, не так. "И о чаше невыпитой здесь ни гу-гу, А скажу - и затопчут меня на лугу".
Вообще эта тема - сойти с круга, потерять своих братьев, свой флот - излюбленная тема Высоцкого. Выходит, что он поклонялся не только джентльменам удачи, героям, альпинистам, но и неудачникам. Или чувствовал себя таким, оправдывая как мог свой проигрыш.
Дальше перед угрозой рогов и копыт лиргер вдруг меняет тактику и, разрывая ворот, орет: "Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу, Может, кто-то когда-то поставит свечу мне за голый мой нерв, на котором кричу, За веселый манер (?!) на котором шучу". Загадка великого русского языка - у меня плохие манеры, но это можно сделать вот таким манером. Может ли манер быть веселым, или все-таки веселые манеры (смешные или нелепые)? Оставим манер в покое, гораздо интереснее хлопотать до рвоты. (Псы тоже лают до рвоты, но это бывает. Наверное, можно и хлопотать до нее.) Представьте: врывается ВВ к большому начальнику, рычит - трррребую кваррррррртиру дррррррругу - и тошнит на стол.
Голый нерв тоже не совсем голый, сейчас мы это поймем. "Даже если сулят золотую парчу Или порчу грозят напустить - не хочу…" Какая большая нехочуха. хлопотать он хочет, а парчу - нет. Кстати, никогда не слышат про то, что сулят золотую парчу, вообще-то это ткань для церковных служб. Кроме того, мне так и непонятно - чего он не хочет-то? До рвоты хлопотать? Получить парчу? Не получить парчу? Чтобы свечу ему ставили? А, чтобы нервы ослабли? Да, нерв ослаб.
"На ослабленном нерве я не зазвучу, Я уж свой подтяну, подновлю, подкручу". Во-первых — вот оно, подтверждение чистого расчета: публике нужен крик и хрип, дадим ей и того, и другого. Во-вторых, любой доктор дал бы многое, чтобы узнать, где та дырочка, сквозь которую можно подновить, подтянуть, подкрутить нервы?
"Если все-таки чашу испить мне судьба, Если музыка с песней не слишком груба" - конечно, каждый выпьет свою чашу, и всучить ее на вертящемся кругу никому не дано. Музыка с песней - во-первых, речь о стихах даже ни идет, что очень печально, во-вторых, грубость ВВ - дело наживное. В той же "Алисе" пишет (то есть говорит): настоящий добрый ребенок, непосредственность и чистота блестит в каждом слове.
"Если вдруг докажу, даже с пеной у рта - Я уйду и скажу, что не все суета". Оспорим мы, значится, библейских мудрецов. Главное - понять в чем. Всю песню автор грозится - докажу, что в грунт не влежалась плита. Где доказательства? Докажу, что лабазники врут про ошибки Христа. Ну где они, доказательства?
Вот смотрите - в одном тексте сидит как минимум три стихотворения. Разноплановых, разно удачных, со смыслами, наслаивающимися и мешающими восприятию, в некоторых местах смешные (хотя смех даже не подразумевается, уверяю вас, все на серьезных щах). При этом из каждого куска - а они являют из себя моноримы, то есть однообразную рифмовку - можно сделать отдельное произведение.
Я понятия не имею, сознательно ли Рождественский вставил эти тексты в самый конец своего сборника. Возможно, он хотел показать неминуемую личностную деградацию, которая прорывается буквально в каждой строке. Высоцкий в этом тексте перестал быть мастером, у него путаются мысли, у него громоздятся нелепые образы, над которыми он позволяет смеяться (потому что сам не видит этой нелепости). Он пытается удержать свой привычный уровень, но не может. Вместо шедевра получилась неудача.
Практически в каждом стихотворении у Высоцкого есть ляп - но это просто от замыленного глаза и неумения слушать советы. Глаз замыливается у любого творца, это налог на талант, к тому же косяки были бы легко исправимы при желании. Но разобранный выше текст плох весь, от начала до конца. Для какого-нибудь графомана подобная работа была бы лебединой песней, после которой лучше лечь и помереть, но для Высоцкого по сравнению с Высоцким это - позор.
Такой же неумелый (никогда не думал, что посмею так выразиться в отношении ВВ) текст стоит предпоследним в "Нерве". "Чту Фауста ли"… В Нерве приведен усеченный вариант, сокращенный и облагороженный. Вообще-то это часть запойного шемякинского цикла, состоящего исключительно из «французских бесов», «доброго Сатаны» и записок из желтого дома.
Ознакомьтесь сами. Начинается он так: «Мне снятся крысы, хоботы и черти»… А дальше, как обычно, про пьянство. Но нервный вариант интересен бесплодной попыткой придать тексту какой-то смысл, не заложенный изначально. В нем, если отбросить неловкую эквилибристику (календаре или - реяли), странный размер (абаб - бабааббба- аббба), кричит испуганный человек, который смешивает в одну кучу все - и цыганок, и литературную классику со всяческими отсылками, и просьбу Богу заменить страшный час, потому что страшно, и вдруг вместо бессмертия (а христианство дарит бессмертие, мы помним) вдруг требует дорогу и коня, прося при этом не плакать. Это та же путаница, но еще более запутанная - автор просто шарахается от одной крайности к другой и нигде не может найти покоя.
* * *
Вообще, конечно, Владимир Семенович выбрал очень удобную тактику - на претензии поэтов он мог отвечать, что исполнитель, на претензии певцов - вы что, ребята, я поэт, и в итоге быть артистом, который при помощи стихов продлевает до многих часов свое нахождение на публике. Отказывая, кстати, зрителям и слушателям в их законном праве - оценить выступление аплодисментами, потому что за это время можно еще пару-тройку песен исполнить.
И - да - со сцены произведения Высоцкого воспринимаются совершенно иначе, чем с листа. Некоторые его стихи становятся глубже, некоторые - нелепее.
Вернемся - ненадолго, как пример - к альпинистскому циклу и повторим вслед за Змеем Горынычем, который из позднего мультика про Богатырей и гораздо приличнее своего собрата из шестидесятых - "а как он сказал - если друг оказался вдруг…"
Итак, друг оказался вдруг, какая неожиданность. Читаем дальше - и не враг, а так. Хорошо. Дальше предлагается тянуть парня в горы, рискуя при этом. Простите, зачем? Погибнуть по вине неумелого и испуганного напарника, видимо. Да твою ж дивизию! Из-за того, что ты не понял, что за крендель живет рядом своей жизнью, друг он тебе или знакомый (знакомых в том мире не существует, либо друзья, либо враги), надо тянуть его в горы. Логично. Железная логика. А дальше идем построчно.
"Если парень в горах - не ах…" Это самое "ах" - к чему относится? Аховый — значит плохой? Или он должен протянуть, как мещане при виде мопса в кружевах - ах? Или скалолазки должны ахнуть от брутального барса с бородкой?
"Если сразу раскис - и вниз…" Ага, и стек манной кашей. В общем, на этом можно и остановиться - испугался, убежал или попросился, или соскочил, или скатился вниз… стоп. Вам не кажется, что я множу сущности? Это мне нельзя, автору можно. "Шаг ступил на ледник - и сник, Оступился - и в крик…" Бедняга раскис, сник и закричал - ну куда его дальше тащить? Наконец-то бедного знакомого покрывают позором (за что? Он никого не предал, он всего лишь вскрикнул, оступившись, раскис - но вниз его, судя по всему, не пустили, потащили на ледник дальше унижать). Причем горемыка даже матерного слова не достоин - не брани, гони (да он и до ледника сам бы ушел с радостью), вверх таких не берут, и тут про таких не поют. Ого. Как раз поют, вообще-то, но промолчим.
Дальше в песне все нормально, брутально и мужественно, вполне годится для гимна - Высоцкий лишь слабость описать не смог. Может, слабость - и не грех, а? Может, и не надо было чморить бедного парня, который совсем не хотел бы альпинистом?
А вот, например.
"В суету городов и потоки машин
Возвращаемся мы - просто некуда деться!
И спускаемся вниз с покоренных вершин,
Оставляя в горах свое сердце.
Кто захочет в беде оставаться один?
Кто захочет уйти, зову сердца не внемля?
Но спускаемся мы с покоренных вершин…
Что же делать - и боги спускались на землю."
Понятно, что я убрал припев и еще один куплет с прекрасной рифмой "остаться - возвращаться", который ничего не добавляет к сути песни и просто неудачен. В восьмистишии появилась закольцованность третьих строк, на которую как на стержень нанизывается смысл. Но такой прием допустим только в небольшом размере, увеличение размера уменьшает восприятие трагичности - а стих вполне себе трагичный.
"Здесь вам не равнина" - никаких претензий, текст идеален. Вот просто идеален, и все.
Насчет простого идеала — это когда текст не требует доработки, более того, любое изменение сделает его только хуже, и поэт достиг своей цели, совершенства. Таких стихов у Высоцкого тоже много - гораздо больше, чем у среднестатистического гения. Если брать "Нерв", то это: 1. Из дорожного дневника. 2. Расстрел горного эха. 3. Он не вернулся из боя. 4. Звезды. 5. Песня о новом времени. 6. Я пол мира почти… 7. Песня о Земле. 8. Песня о конце войны. 9. На стол колоду (без припева про Бонапарта). 10. Оплавляются свечи. 11. Она была чиста (без одного куплета). 12. Мой Гамлет. 13. Кто-то высмотрел плод. 14. Баллада о борьбе. 15. Баллада о Вольных стрелках.
Итак, на первый сборник всего пятнадцать стихотворений, которые могут быть названы Литературой - именно так, с большой буквы. Не поделки ради шоферов – штангистов - гроссмейстеров - банщиков, не стихотворные карикатуры, не мужественные басни и смертельно опасные намеки - поэзия.
Есть еще тексты, который были бы великолепны, если их очистить от ненужных и слабых куплетов, припевов и обычных неудач, донесенных до слушателя в пылу графоманский лихорадки - "Я не успел", где Высоцкий собирается втискиваться между ножнами и кинжалом и в щепы разбивает папирусный плот. Есть роскошная "Ошибка", которая не вошла в сборник, есть совершенно великолепная "Баллада о детстве" - тоже не вошла, есть гораздо лучший вариант «Двух судеб»… Интересно, у Рождественского проблемы со вкусом были, или это сознательно сделанная подлянка? Есть еще много чего, но в "Нерве" всего лишь 15 гениальных стихов.
*
«Кто кончил жизнь трагически». Конечно, вы эту песенку помните. Тот истинный поэт — совершенно верно, удачная смерть может сделать поэтом даже необразованного корейца с одним словом припева в творческом багаже. Но ведь вы позволите мне ее разобрать? Не одно слово корейца - до такого мастерства литературоведение еще не доросло. А песенку о поэтах построчно - со всем уважением к моему литературному папе Владимиру Семеновичу.
«Кто кончил жизнь трагически — тот истинный поэт, а если в точный срок, то в полной мере. На цифре двадцать шесть один шагнул под пистолет, другой же в петлю слазил в Англетере»… Про пользу смерти для славы я уже говорил — но вот что за сроки такие точные, не знаю. Поэзия вообще штука интересная — графоманы талдычат про какие-то там законы, которые мешают им писать свободно, а поэт заговорил про точные, простите, сроки. Фигуранты у нас Лермонтов и Есенин. Один получил пистолетом по башке — шагнул под пистолет (под электричку, под молоток, под топор), а не под выстрел — другой же слазил в петлю, как в погреб или на чердак.
«А в тридцать три Христу (он был поэт, он говорил — Да не убий, убьешь - везде найду, мол). Но гвозди ему в руки, чтоб чего не натворил, чтоб не дышал и чтобы меньше думал…» Ну, везде найду - Христос не говорил. Глаз вырвать рекомендовал, руку тоже, называл тогдашних людишек неверными и развращенными и сетовал, что терпеть их должен. Распятие у автора тоже интересное, как и объяснение казни — гвозди лишь в руки, а думать человек перестает позже, чем дышать.
Дальше идет куплет про тридцать семь лет (странно, что бунтарь не упомянул в контексте 37-й год) с интересными новостями — дуэль Пушкин подгадал (долго гадал, видимо, так же, как подстерегал на вертящемся кругу другой поэт), а Маяковский лег виском на дуло. Виском на дуло — хорошо, конечно, мне нравится, такой мощный трагически жест, только поэт убил себя выстрелом в грудь. Дальше идут какие-то непонятные претензии к тридцати семи годам, которые обязаны-таки испачкать виски кровью и сединой хотя бы.
Байрона с Рембо пропускаем (последний вообще поэтом быть перестал, к слову) и читаем моё любимоё.
«Слабо стреляться? В пятки, мол, давно ушла душа?
Терпенье, психопаты и кликуши!
Поэты ходят пятками по лезвию ножа
И режут в кровь свои босые души».
Ну, наверное, да, слабо. Да и отменен институт дуэлей за глупостью и ненадобностью, сам же автор писал — теперь под пистолеты ходят получить рукояткой по кумполу. И потом непонятно — за что поэт называет психопатами и кликушами читателя? Или не читателя, а просто поддерживая имидж истерички, вокруг которой все должны так же истерить... А душа в пятках — это же хорошо, это же богемно, возвышенно и романтично. Если душа не в пятках, то как ей ходить по ножам? Грубо говоря — поэт испугался дуэли и порезал себе пятки души. Души их, души, хватай за шею души. Это сильно. Правда, нормальные люди, даже поэты (я знаю много настоящих поэтов) босиком по ножам не ходят. Зачем? Сиди потом в бинтах.
Дальше еще лучше - «На слово «длинношеее» в конце пришлось три е». Вы заметили? То-то же. «Укоротить поэта!» - Вывод ясен». Вообще-то говоря, совершенно неясен — почему из-за смешного слова надо укорачивать каких-то поэтов? Где логика? Ну хорошо, при всей странности требования укоротили слово, получился «длиннош», в который все равно втыкают нош — по которому только что босые пятки души топотали. И этот самый длиннош счастлив висеть на острие — потому что опасен, оказывается. Как висит опасное пальто на вешалке рядом с ужасно опасным плащом. Насколько я знаю, зарезали Дмитрия Кедрина, но сильно сомневаюсь, что в ночной пустой электричке он был счастлив висеть на острие.
Итак, те поэты, что пережили двадцать шесть и тридцать семь лет, попадают под правило. Правило такое — если ты поэт и существует слово «длинношеее», то тебя надо зарезать. Дальше Высоцкий находит каких-то неведомых приверженцев фатальных дат и цифр (очевидно, для компании психопатам и кликушам), томящихся, как мясо в духовке — наложницы в гареме. И уверяет, что концы поэтов отодвинулись на время. Ну, после длинноша и пяток души отодвинутые концы воспринимаются вполне нормально. Взяли этак двумя пальчиками конец и в сторонку. Особенно милы отсылки от томящихся наложниц к концам и от концов к наложницам — просто текст, читайте сами.
В общем, все было бы ничего, но автор-то хотел мощный, трагический текст, судя по замаху. А получился какой-то нелепый Кук, которого съели, перепутав с коком.
* * *
На самом деле со стихами у Высоцкого происходила интересная вещь — он изо всех своих сил пытался найти оригинальные рифмы и образы. И если с рифмами у него все хорошо, что заметил лучший поэт в мире Бродский(это по словам не разбирающейся в литературе Влади), то с образами - частенько беда. Ну, потому, что сильный образ иногда идет вразрез с общей картиной стихотворения, но увидеть это можно только при внимательном разборе. Картина стихотворения придумана мной не зря —воздействие на человека происходит обобщенно, но в памяти остаются и заставляют перечитывать — переслушивать только некоторые строки. Именно они как раз и являются необычными образами, именно они благодаря этому привлекают внимание. Но они же при внимательном литературоведческом разборе оказываются смешным или позорным нагромождением нелепостей, а иногда наоборот - открывают новые горизонты и показывают новые грани. А иногда просто вызывают необъяснимый восторг — как с тем скелетом и метнувшимся в подворотню лучиком.
Относительно образов… Возьмем погоню, одну из вполне известных песен с канадского диска и из фильма «Единственная». Итак, вспоминаем, кто не помнит… «Во хмелю слегка Лесом правил я. Не устал пока, Пел за здравие» - ну, отлично. Короткий ритм вообще ВВ удается, мне кажется, лучше, но не буду утверждать. «А умел я петь Песни вздорные: «Как любил я вас, очи черные…» Ну вот, пожалуйста, окончен бал, погасли свечи. Очи черные, известный романс позапрошлого века, назван вздорным. С чего бы это? Вздорным стариком был Паниковский, но никак не романс.
«То неслись, то плелись, То трусили рысцой. И болотную слизь Конь швырял мне в лицо. Только я проглочу Вместе с грязью слюну, Штофу горло скручу И опять затяну…» Обратите внимание, что на два катрена — два отталкивающих и неприятных образа — болотная слизь и слюна с грязью, ну и скрученное штофу горло. Горло, не шея. Свернутая шея - это уже неприятно, но свернутое горло еще хуже, представляется какой-то хрип и агония.
Два куплета пропустим и идем к коде: «Лес стеной впереди, не пускает стена, Кони прядут ушами, назад подают, Где просвет, где прогал - не видать ни рожна! Колют иглы меня, до костей достают…» К слизи и слюне с грязью добавились иглы, которые достают до костей.
«Коренной ты мой, Выручай же, брат! Ты куда, родной, Почему назад?! Дождь, как яд с ветвей, Не добром пропах. Пристяжной моей Волк нырнул под пах…» Назад — потому что вперед некуда, пьянь свернула с дороги, судя по всему. А до костей достают ядовитые иглы — ну и леса у нас в России, я вам скажу. Волк пристяжной под пах — это реально страшно, потому что если волк оказался под брюхом лошади, кишки будут выпущены за несколько секунд. Но все обходится.
«Я ору волкам — Побери вас прах!! А коней пока Подгоняет страх. Шевелю кнутом, Бью крученые И ору притом: «Очи черные»!.. Храп да топот лязг, да лихой перепляс - Бубенцы плясовую играют с дуги. Ах вы кони мои, погублю же я вас, Выносите, друзья, выносите, враги!» Не будем ловить блох — автор загнал лошадей в ельник, возмущается тем, что коренной сдает назад, в паху пристяжной уже волк щелкает зубами, а он шевелит кнутом. Шевелит. Оригинальность на пределе, потому что кнутом можно хлестать (и хлещу кнутом, бью крученые) и лупить (луплю кнутом, бью…), свистеть — я свищу кнутом. И так далее, но автор предлагает кокетливое — шевелю. Опять перепляс (два притопа три прихлопа, никак) - в общем все, что Владимир Семенович так любит.
«…От погони той Даже хмель иссяк. Мы на кряж крутой На одних осях. В клочьях пены мы, струи в кряж лились, Отдышались, отхрипели да откашлялись. Я лошадкам забитым, Что не подвели, Поклонился в копыта, До самой земли, Сбросил с воза манатки, Повел в поводу… Спаси Бог вас, лошадки, что целым иду!» Тут несколько интересных моментов — о погоне речь идет только в названии, а по сути — кони с повозкой запутались в елках, которые до костей втыкают ядовитые иглы, лихой перепляс (перепляс — это всегда на месте, галоп и даже рысь переплясом никак не назовешь), но страх все-таки подгоняет. На одних осях — гипербола, а вот струи со взмыленных лошадей как-то… ну, не знаю. Струя у лошади может быть только в одном случае, так же, как и людей. Уточнять не буду. (Простите, конечно, составная рифма — кряж лились — откашлялись. Но все равно странно читается…)
Кстати — вот тут и надо остановиться. Дальше ничего уже не нужно, все эти банальности про схлынуло — закинуло, неумело я – белая совершенно лишние. Но при всем этом общее впечатление от песни весьма мощное и, как от большинства песен Высоцкого, оглушающее. Но эстетического удовольствия от текста нет. Что такое удовольствие от текста? О, это такая загадочная вещь, когда понимаешь, что так говорить нельзя, не стоит, быть такого не может — но сказано и до чего же хорошо!
Возьмем одну из самых моих любимых — хотя с сомнительным смыслом — песню про две судьбы. Она написана именно что с зашкаливающей гиперболой, преувеличением — но при этом так, что просто получаешь наслаждение, почти что физическое. (А, я уже говорил, что именно этот текст возьму не из нерва, где Рождественский поставил худший вариант, а с того же канадского диска.) Начало пропускаем, там ничего интересного — жил, пил, разувался — обувался.
…И огромная старуха
хохотнула прямо в ухо,
злая бестия…
«…Кто-ты?» Слышу, отвечает:
«Я, Нелегкая.
Брось креститься, причитая, -
Не спасет тебя святая
Богородица
Кто рули и весла бросит,
Тех Нелегкая заносит -
Так уж водится».
И с одышкой, ожиреньем
Ломит тварь по пням-кореньям
тяжкой поступью…
Ну вот давайте сравним — в «Нерве» такой вариант: «…а она не засыпает, впереди меня шагает тяжкой поступью…» Имеет право на жизнь? Конечно, обычная строчка, ничего интересного. «У нее одышка даже (какая невидаль для Нелегкой –К.У.) но заносит ведь туда же (куда? -К.У.) Тварь нелегкая…» Два ключевых слова — «одышка» и «тварь». Во втором варианте, не в нервном, они оставлены — но оцените и только представьте: «И с одышкой, ожиреньем ломит тварь…» «Впереди меня шагает…» — «ломит тварь по пням-кореньям». В первом случае — спешит толстая бабка. Во втором — какое-то хтоническое чудовище, которое пробивает, проламывает, ломает (синонимы слова «ломит») древесные завалы как танк. В самом деле, Нелегкая.
Вдруг навстречу мне живая
колченогая, кривая
Морда хитрая.
«Не горюй, - кричит, - болезный,
Горемыка мой нетрезвый,
Слезу вытру я!»
Взвыл я душу разрывая —
«Вывози меня, Кривая,
Я на привязи. Мне плевать,
что кривобока,
криворука, кривоока,
только вывези!»...
Какая замечательная игра слов и усиление образа — ну, попробуйте просто представить.
«Влез на корни с перепугу,
Но Кривая шла по кругу —
ноги разные,
Падал я и полз на брюхе,
и хихикали старухи
безобразные...
«Слышь Кривая, четверть ставлю,
кривизну твою исправлю,
раз не вывезла.
И ты, нелегкая маманя
хочешь истины в стакане
На лечение?
Тяжело же столько весить,
А хлебнешь стаканов десять —
Облегчение...»
Соблазнил молодец старушек на выпивку — ломит тварь, не ломит, а соблазнилась.
…А за мною по корягам, дико охая,
припустились, подвывая...
Дико охая — всего два слова, но какой дикий же восторг. Вы только представьте, а еще лучше попробуйте «дико поохать», ощущения будут непередаваемые. Они еще и подвывают.
Именно такая работа со словом является не только мастерством — а гениальностью.
К сожалению, от одной старухи, от Нелегкой — ну кто скажет, что жизнь его была так уж легка? — Высоцкому так и не удалось избавиться.
* * *
Все-таки советские щуки… в смысле цензоры были далеко на так глупы, как их стараются показать в постперестроечные времена. В качестве примера можно привести «Двенадцать стульев», которые при наступлении «свобод» незамедлительно издали без купюр. Что сказать? Оказалось, что изначально классики юмора написали рыхлый неподъемный кирпич, нашпигованный пошлыми шутками, и цензура его буквально спасла.
Так вот, более точного определения отказа Высоцкому в использовании части его песен в фильме «Стрелы Робин Гуда» (некоторые, лучшие, вошли) я не видел. Песни «утяжеляют повествование» сказал неведомый, обладающий вкусом цензор. В точку — они почти совершенны, но вот тяжелы и неподъемны. С одной стороны, такие качества можно отнести к плюсам, с другой — к минусам, потому что творец должен хорошо знать, что такое золотое сечение.
Давайте возьмем эту утяжеляющую фильм песню — «Ненависть». Вообще, это такое слово, которое лишний раз употреблять не стоит, настолько оно сильно энергетически и эмоционально. Но мы же не пьем, а употребляем, то есть не употребляем, а разбираем, поэтому эмоциональные перехлесты нам не страшны.
Итак, первая строка. Вообще интересно, почему сила слова Высоцкого такова, что даже откровенно смешной ляп воспринимается серьезно? Хрипота ли в этом виновата, которой даже Смерть побаивалась, кружа рядом? «Посмотри — тощий гриф над страною кружит». Я дико извиняюсь, но если птица-падальщик тощая, то в стране полный порядок, нет ни войн, ни беспорядков, и поля не завалены трупами. Сытый гриф не то что кружить, даже взлететь порой не может - подарки вроде полей битв не так уж часты, и зобы птицы набивают до предела.
Дальше мы видимо роскошную метафору: как природа выражает себя в ненависти непонятно к кому — ей-то что за дело? Но даже росы закипают от ненависти, и земля «гулко дрожит». Не будем углубляться в сию аллегорию, ну ее. «Ненависть в почках набухших томится» - роскошно, пиелонефрит может вызвать не то что ненависть, а просто-таки чистое бешенство скорча. «Ненависть в нас затаённо бурлит». Замечательно сказано, ей-Богу. Затаённо бурлит — все равно что тихо взрывается, оксюморон. Но, к примеру, рабы могут бурлить только затаенно, потому как за откровенное бурление могут и выпороть. Так что тут, в принципе, все верно. «Ненависть потом сквозь кожу сочится»… Физиологичность в стихах Высоцкого - привычная штука и, видимо, востребована (Левая грудь с Маринкой, слюна с грязью и так далее), но иногда утомляет. «Головы наши палит» - простите, это как? Как кабанчика или петуха для супа? Или рыцари своих холопов запалили — почки набухли, вместо пота ненависть сочится, и еще — слышите? — бурлит затаенно. Ответа не получим, так что поехали дальше.
«Посмотри, что за рыжие пятна в реке?», спрашивает поэт и, не дождавшись ответа, сообщает: «Зло решило порядок в стране навести» и приводит пример реакции народа: рукоятка меча холодеет в руке, бьется птица в виске — и заходится сердце от ненависти. В общем, все понятно — раз ты решил навести порядок, значит, ты зло, и народ встает на освободительную от порядка борьбу.
Дальше вообще идет жуть жуткая: «Ненависть юным уродует лица, Ненависть просится из берегов, Ненависть жаждет и хочет напиться Черной кровью врагов». Рыжая ненависть в реке хочет выйти из берегов и напиться черной крови. И если бы ненависть искажала лица, было бы лучше, но уродовать лицо — изначально «уродство» и означало отклонение от физиологических норм, вызывающее страх, отвращение и омерзение. Вы чувствуете перебор? Ну как, нет?! Даже сам автор понимает, что перегнул, и начинает юлить — по-другому это назвать нельзя. «Не слепая, не черная ненависть в нас — Свежий ветер нам высушит слезы у глаз Справедливой и подлинной ненависти». Ну, мастер, что тут скажешь. Ненависть у нас рыжая, хочет напиться черной крови, уродует юные лица, но сама не черная, а справедливая и подлинная (правильно, потому что рыжая), и выступает как «слезы у глаз». И живет, как выяснилось вдруг, рядом с любовью — прямо-таки один шаг.
Высоцкий перегрузил первые два куплета, понял, что заигрался, стал разбавлять психологическое давление и вконец запутался в нелепостях. Песня осталась тяжелой — именно тяжелой для восприятия, неудачи видны лишь при внимательном разборе — на что и обратил внимание безвестный друг-цензор. Необходимо уточнить, что «Ненависть» была написана и, к счастью, зарублена для кинофильма «Стрелы Робин Гуда», куда вошли и другие работы Высоцкого.
Насколько я помню, гениальные «Книжные дети», текст которых можно смаковать и любоваться, веселый и легкий «Славный парень Робин Гуд», «Баллада о времени» — тоже перегруженное образами стихотворение, но при этом не вызывающие никаких нареканий.
* * *
Кастрировать (в переносном смысле) покойников — у нас любимая народная забава. Самый яркий пример — это, конечно, одна поэтесса весьма низкой социальной ответственности — она не только прыгала из постели мужа к другим мужикам и даже изображающим мужиков девицам, разражаясь фонтанами плохих поэм и не самых плохих стихов, но и буквально заморила голодом одну свою дочь. Потом написала про это в экзальтированных, как положено, тонах — ах, где я и где дети, ах, мои стихи, ах, ах, ах. Поскольку все ее дневники хранятся в архиве и давно уже оцифрованы, нет никаких сомнений в ее искренности, так же как и в том, что она совершенно серьезно считала это небольшим проступком и сознательно готовилась к умерщвлению ребенка, внушала себе, что крошка дегенератка, тупица, подлая (какое изумительное определение для двухлетки); и когда представилась возможность заморить голодом в нищем детдоме, не упустила ее. Хотя была возможность отдать ребенка сестрам мужа, вполне для 19-го года обеспеченным.
Прошло сто лет, и женщины разделились на два лагеря — одни возненавидели поэтессу хуже, чем любого педофила, другие заняли круговую оборону и начали квохтать. В таких выражениях — она гений, а вы-то кто, не судите, сытые, голодного гения, это все ложь. Дневники, написанные лично рукой поэтессы, отвергаются как фальшивки, доказательства — клевета, и так далее. Стихи как аргумент приводятся только одной стороной, фанатками детоубийцы, для другой она и как поэт перестала существовать.
Этот пример я привел лишь для иллюстрации — нечто похожее произошло и с Высоцким. Споры в интернете, особенно в Дзене, который модерируется роботами и является прекрасным примером размена не то чтобы по рублю, а на какие-то ломанные кусочками копейки, не утихают. Причем чем тупее человек, тем смешнее у него доводы. Имярек кричал — я пятидесятого года, никто не слушал Высоцкого!!! Это все вранье! И на похороны никто не пришел, каких-то десять тысяч (так и хотелось спросить в лучших традициях подобных споров — а к тебе, родной, сколько придет? Пяток-то наберется? Пяток душ, хотя бы…). Простейшая логика про затертые бобины упираются в счастливое убеждение — «не было такого». Не было, и все тут. Если бы подобные ценители направили бы свою веру в религию, то стали бы двигать горы и железнодорожные составы с щебнем.
Ну а другая половина состоит из трех частей — первая говорит, что ВВ был актер, исполнитель и так себе поэт. Или — поэт, но исполнитель и актер так себе. Вторая — гений во всем, за что не возьмется, и вообще, кто вы такие? Читайте стихи, слушайте песни и молитесь нашему идолу!!! Он Бог! А вот третья часть пытается оценить явление трезво, за что получает и слева, и справа.
У самого идола, который, на мой взгляд, в первую очередь был поэтом, во вторую — исполнителем, и уже на этом всем стояло его актерское дарование, был свой взгляд — вполне четко прописанный в не самой его удачной песне «Ахиллес» (или «Памятник», как вам угодно).
Ну, поехали. В первом куплете все обычно — рослый, стройный, хотел быть только первым, попробуй его угробь, в привычные рамки не лез (это точно), а потом его «охромили» и согнули и назвали Ахиллесом. Что значит «охромили» — сделали хромым? Памятник? Сажать памятники сажали, все помнят, даже каменные, но вот охромить — первый раз слышу. Причем удивительно, что лирический герой не знал, что он такая легендарная личность, судя по удивлению. Дальше — как обычно, начинаются чудеса.
«Не стряхнуть мне гранитного мяса И не вытащить из постамента Ахиллесову эту пяту. И железные ребра каркаса Мертво схвачены слоем цемента — Только судороги по хребту». Итак, гранитное мясо состоит из железных ребер каркаса и слоя цемента, от которых по хребту судороги. Или — гранит поставили на цементный постамент? Мне не кажется это правдоподобным.
Читаем дальше обычную похвальбу про косую сажень и вдруг — на спор вбили и сажень распрямили. Друг, ты уже памятник, тебе нельзя ничего распрямить или куда-то вбить, иначе все на фиг нарушится. Это можно сделать только во время отливки, обточки и так далее. Значит, виноваты не вандалы, уродующие тебя, произведение искусства, а скульптор. Или Кобзон, который выбрал памятник для установки на Ваганьковском.
Пропустим два куплета и подойдем к возмущению — неоправданному — гробовщиком. Ну, подошел с меркой, а как иначе? Более того, все мы после смерти будем измерены и даже взвешены и оценены, не на этом свете, так на том. Кстати, сам автор именно этого и хочет — остаться в живых и быть оцененным по справедливости, без кастрации, фальшивого лоска и заупокойной лжи. «…Как венец моего исправленья — Крепко сбитый литой монумент При огромном скопленье народа Открывали под бодрое пенье, Под мое — намагниченных лент». Не зря вколачивали (смотри выше) — монумент оказался крепко сбитый и литой, значит, все-таки цемент, а не гранит.
«Неужели такой я вам нужен после смерти?» Конечно. Именно такой, для каждого свой. Один охромил, другой плечи вколотил, третий стакан налил — все естественно, а кому-то вообще дискант кастрата приятен. Это ваша публика, Владимир Семенович, вы для нее жизнь положили, она такая, что тут поделать?
Дальше мы видим единственный сильный и удачный куплет во всей этой страдальческой поделке, тем более что Дон Гуан смог-таки поквитаться с Командором, изобразив его.
«Командора шаги злы и гулки.
Я решил: как во времени оном,
Не пройтись ли, по плитам звеня?
И шарахнулись толпы в проулки,
Когда вырвал я ногу со стоном,
И осыпались камни с меня».
Практически кинематографическая картина, точный кадр, напряжение, отсылки к своей роли — все в катрене на шесть строк.
Тут хорошо бы остановиться, потому что дальше начинается бред — голый, безобразный памятник вылезает из кожи, тянется какой-то железной клюкой, рвет рупора — они были встроены в памятник? И паденье его не согнуло, не сломало — а железная клюка? А острые скулы из металла? То есть бетон осыпался, и памятник оказался изрядно ощипанный, но не побежденный? «Не ушел я, как было угодно — шито-крыто» — шито-крыто с установкой памятника, громадным скопленьем народа и побеге с монумента бетонного чудища из гранита.
Вот что бывает, когда не можешь вовремя остановиться, хотя генеральная линия данного опуса выражена ясно и вызывает уважение. Один стоящий куплет на всю балладу — нет, извините, все-таки это не шедевр.
* * *
Очередная баллада — о волчьей гибели, или «Охота с вертолета», вторая серия «Охоты на волков». Стоить заметить, что, в основном, какие бы рифмованные эксперименты не проводил ВВ, выбранный рисунок произведения он выдерживает. Теперь по тексту.
В первом куплете практически не возникает вопросов, разве что — почему река протухла? Потому что грязь со слюной? Ну, и почему стрелки безрукие — их много, но потеха в две руки. Ладно, будем считать, что придираюсь, но дальше все равно появятся вопросы. Читаем: «Появились стрелки, на помине легки, И взлетели стрекозы с протухшей реки, И потеха пошла — в две руки. Полегли на живот и убрали клыки…» Пир безруких вурдалаков и упырей? Которые пугают стрекоз на протухшей реке, потом потешаются в две руки и в итоге прячут клыки? По тексту так и выходит. Ладно, примем как данность: стрекозы — это вертолеты, стрелки рукастые, реки зимой протухают.
Теперь вернемся к волкам, мы смотрим и видим шедевр на шедевре. Во-первых, волки помянули недобрым словом стрелков — вот они и появились, на помине легки. Во-вторых, как уже было сказано, полегли на живот и убрали клыки. В каких ситуациях испуганные псовые убирают клыки? Только когда их прессует доминант, и то не всегда, вот если подчиненный собирается бунтовать, то может и оскалиться в ответ. Такой ужас как вертолет вызывает рефлекторные проявления — поджатый хвост, вздыбленная шерсть и оскал, обязательный оскал. Всего-то надо было — полегли на живот, обнажили клыки. Ну да ладно.
«…Чуял волчии ямы подушками лап» — если под подушками яма, значит волк летит в нее. Так уж яма устроена, понимаете ли. «Тот, кого даже пуля догнать не смогла б…» — а, так вот к чему здесь ямы под подушками — для рифмы. Ну и посмотрел бы я на волка, который убегает от пули, но не может убежать от вертолета. «Тоже в страхе взопрел, и прилег, и ослаб…» Замечательно. Беда в том, что все псовые лишены потовых желез вообще, их нет, природа так пошутила. Именно поэтому они дышат, открыв пасть — чтобы охладиться через легкие (а не языком). Итак — взопрел, прилег, ослаб. Если убрать взопрелости, то даже хорошо. Идем дальше, но сначала пропустим куплет из шести строк, когда волки почему-то расписываются в том, что они не волки, оставим на совести автора.
«Мы ползли, по собачьи хвосты подобрав, К небесам удивленные морды задрав…» По-собачьи. Можно подумать, что волки свое «полено» никогда не поджимают. Еще как поджимают, особенно когда «материки» и старшие собратья начинают прессовать нижних, а они это делать любят и умеют, просто ради развлечения и укрепления структуры. И если не будет поджатого хвоста, падения на спину и струйки мочи для демонстрации покорности — убьют на фиг. У волков все очень просто и не шибко благородно. А в стихотворении вообще-то вместе с убранными клыками мы видим картину полного паралича от страха и покорности — особенно удивленные морды.
На самом деле волки, попавшие под вертолет, сначала бегут, бегут долго, бегут быстро, потом, как правило, начинают прыгать и щелкать зубами, пытаясь достать грохочущее чудовище. Этому множество свидетельств — охота с вертолетов именно на волка-вредителя была очень распространена в советское время. Но обычно их, конечно, расстреливали в угон, не давая опомнится и остановиться. Но чтобы ползти, задирая удивленные морды — что-то новенькое в охоте с воздуха. «Только били нас в рост из железных стрекоз…» Ползущих, тихих смирных волков с удивленными мордами расстреливали в рост? Это как?
«Кровью вымокли мы под свинцовым дождем, И смирились, решив — все равно не уйдем! Животами горячими плавили снег. Эту бойню затеял не Бог — человек: Улетающим — в лет, убегающим — в бег…» Итак, мы видим ползущих в рост волков с поджатыми хвостами и удивленными мордами, которые, подумав, решили, что все равно не уйдут. И про горячие животы зимой — очень круто. Вообще-то шкура у волка такая, что он спит зимой просто на снегу, свернувшись калачиком, а иногда и раскинувшись, если тепло, и нет у них никаких плавящих снег горячих животов, по определению нет. Впрочем, что уж тут, в следующей строке стрелки лупят по волкам, которые перестали плавить снег животами — в самом деле, глупое занятие — и полетели себе в горизонт. А те, что послабее — побежали, наконец, сообразили, что ползти, да еще под свинцовым дождем — чистое самоубийство, удивленная у тебя морда или умилительная.
Заклинания про псов, с которыми не стоит вязаться (в смысле драки или спаривания? Спаривание волков с собаками бывает, но ни метисы, ни гибриды не жизнеспособны. Нет ни одной породы с волчьей кровью, а те, что есть, из племенного разведения и использования исключены именно из-за этой капли), не стоят внимания — в случае драки волки режут собак, но бывает и наоборот.
«Волки мы, хороша наша волчия жизнь…» Ну да. Голод, паразиты, фактическое уничтожение популяции всеми способами — флажки, вертолеты, капканы, яды, увечья при охоте, смертельные драки с соседними стаями и жесткое соперничество за иерархию в своей. Хороша жизнь.
«Вы собаки, и смерть вам собачья…» Сегодня это звучит особенно смешно — когда дворняг сравнивают с людьми (не в нашу пользу, кстати), собачек водят на шлейках, чтобы не давить на шейку, отказываются от нормальной дрессуры в пользу ничтожных аферистов, когда собак кремируют и хоронят как людей… ну да. Жизнь у них собачья, в самом деле.
А дальше интересно: «К лесу, волки, там хоть немногих из вас сберегу! К лесу, волки, — труднее убить на бегу! Уносите же ноги, спасайте щенков! Я мечусь на глазах полупьяных стрелков И сзываю заблудшие души волков…» Вот так вот неожиданно автор от имени стаи перескакивает на вожака, который мечется, а остальные, видимо, без команды продолжают ползти — и скликает заблудшие души. Очень понятное поведение, если с неба по тебе лупят свинцовые плети. Щенки, кстати, зимой вполне себе приличные звери с родителей ростом. Вся стая — это семья.
«Те, кто жив, затаились на том берегу…» Протухшей реки, помним. «Что могу я один? Ничего не могу!» Логично, но в стае ты тоже ничего не мог, судя по тексту, товарищ вожак. «Отказали глаза, притупилось чутье… Где вы, волки, былое лесное зверье, Где же ты, желтоглазое племя мое?» Какой надрыв, прямо страшно! А на четыре строки выше указано прямо — волки затаились на том берегу. Вертолеты, которые взлетают с протухшей реки, перелететь за нее, как видно, не могут. Стая, в общем, убежала за реку тухлятину нюхать, вожак среди собак, а снег татуирован росписью — что они больше не волки.
«Охота на волков» с завывающими гитарами была сильней: завязка, кульминация, развязка, никаких татуировок, полетов в горизонт, горячих животов и прочих ужасов. Хотя там тоже были быстро бегающие челюсти. Ну а первая серия, как всегда, лучше второй.
* * *
Не буду дальше нервировать волками «волков» (в СССР все без исключения были волками, которые мечутся мимо флажков) и предлагаю насладится длиннющей песней, которая непонятно о чем. Видимо, о романтике, потому что иначе ее нельзя объяснить. Она вообще интересная претензиями, особенно звучащими из уст Владимира Высоцкого, прирожденного лидера и победителя. И называется скромно — «Я не успел». Причем перед нами такой текст, что в него лучше не вдумываться, а просто повторять, потому что, в принципе, в самом деле красиво и романтично, причем глупость от первого до последнего слова — страдать непонятно о чем, пропуская бурлящую сегодняшним днем жизнь мимо. Да ну. Хотя, кажется, есть такое понятие как тоска о том, чего не может быть — потому что все было в далеком прошлом или вообще никогда не было и не будет. Печаль о невидимом и ускользающем миге, например. Но поскольку определение тоски существует лишь в одной северной культуре, мы будем, признавая художественную ценность стихотворения, разбирать его по полочкам. Поехали.
«…К ногам упали тайны пирамид, К чертям пошли гусары и пираты…» Куда-куда тайны упали? Прям вот так все выяснили? Конечно нет. Гусары ушли в свое время, зато пираты в некоторых водах прямо-таки процветают, даже фильм сняли про пиратов двадцатого века. В общем, текст такой, что на каждую строку можно найти совершенно справедливое опровержение, и единственное, что непонятно — почему преуспевающий бард, актер и так далее сокрушается по временам, в которых его зарезали бы на большой дороге? Или он не сомневается, что резал бы сам? Почему он жалеет: «Спокойно обошлись без нашей помощи Все те, кто дело сделали мое, И по щекам отхлестанные сволочи Фалангами ушли в небытие…» Извини, родной, твое дело делали сволочи, заслужившие только удары по щетинам? А перед этим куплетом, чуть выше, вообще роскошный, где автор хочет влезть между ножнами и клинком и папирусный плот — последнюю надежду — разбивает в щепу. Тростник — в щепки, которые летят, когда рубят лес.
Про одры смертные тоже хорошо — снег, трава иль простыня, годится и госпиталь. ВВ жалеет о «заплаканных сестрах милосердия», которые обмоют не его, но забывает, что перед обмыванием могли быть гнойные раны, например, оторванные конечности, отсутствие обезболивающих и так далее.
«Иные жизнь закончили свою, Не осознав вины, не скинув платья(?), И, выкрикнув хвалу, а не проклятье (?), спокойно чашу выпили сию…» Снова чаша, опять проклятье — зачем его перед смертью выкрикивать? Зачем кого-то или что-то проклинать перед лицом вечности? И что плохого в спокойно выпитой чаше, которая суть аллегория личной судьбы?
«Другие знали, ведали и прочее, — Но все они на взлете, в нужный год Отплавали, отпели, отпророчили… Я не успел. Я прозевал свой взлет…» Если не замечать поэтических огрехов, которые проскальзывают при правильности формы и замечательной рифмовке (про смену размера как Бог на душу положит, путаницу с рифмами я молчу, это пустяки для гения), то мы видим страдания по свободе, когда можно было устраивать дуэли, быть сволочью, брать скалы, замерзать в ледоход на дикой далекой реке — в общем, быть брутальным самцом в самом широком смысле этого слова, бунтуя даже на смертном одре. Понятно, что если тебя обмывают не миловидные сестрички милосердия, то мир заслуживает лишь проклятья. В общем — не знаю, при всей образности текста, при всей его романтичной тоске по приключениям, флибустьерам и прочим джентльменам удачи, очень похоже на умелую актерскую игру в стихах.
Есть еще одна замечательная песня абсолютно в том же стиле — серьезная многозначительность, от которой хочется потрясать кулаками, рыдать, охватив голову, или бежать захватывать магазин в Поломах. А главное — вот веришь, что все, о чем пишет бард, плохо, даже отвратительно. Судите сами (а я, как обычно, буду скромно комментировать чуть в сторонке, чтобы не затоптали жирафы с антилопами).
«Песня конченного человека». Такого опытного, все познавшего уже, но абсолютно конченного, способного только на жалобу в тридцать три куплета. «Истома ящерицей ползает в костях» - брр, аж представить страшно. «И сердце с трезвой головой не на ножах» - перевожу с поэтического на человеческий: трезвый человек живет спокойно. Кроме того, у него не захватывает дух на скоростях и не леденеет кровь на виражах. Вообще-то говоря, скорость и виражи — занятие специфическое, не для каждого годится, так что и в этом я проблемы не вижу.
Один куплет перескочим и возьмемся за воду: «Не пью воды, чтоб стыли зубы, питьевой» - вы меня извините, но я так и не понял, что мне делать с этой информацией, несомненно ценной. Тем более, что в этих ваших интернетах «ледяную» заменили на «питьевую», наверняка это сделало поколение, выросшее на пластиковых бутылках в кулерах. И все-таки — как мне это воспринимать? Ну, не пьет ледяную, предпочитает теплую или даже вообще питьевую, а не из лужи, мне по этому поводу сочувствовать или даже страдать? Не могу, не вижу причины. Тем более, как все мы знаем, сегодня человек не пьет, а завтра раз — и запил, такую воду, что аж кости ломит вместе с ящерицей.
«И не событий, не людей не тороплю» - достойное уважения качество, всему свое время.
«Мой лук валяется со сгнившей тетивой, Все стрелы сломаны — я ими печь топлю…» Лук явно не нужен, раз тетива сгнила, а вот стрелами топить смысла нет — их слишком много понадобится. Опять же — сгнившая за ненадобностью тетива лука (люди имеют свойство меняться, сегодня одно, завтра другое, и это совершенно нормально, никому в голову не придет упрекать их за это) - не преступление и даже не повод давить на жалость.
«Не наступаю и не рвусь, а как-то так…» - замечательно, логическое продолжение качества, достойного уважения. «Не вдохновляет даже самый факт атак…» - простите, а кого этот факт вдохновляет?
«Я не хочу ни выяснять, ни изменять И не вязать и не развязывать узлы…» - логика повествования все-таки ставит в тупик. «Углы тупые можно и не огибать, Ведь после острых — это не углы…» Ага, и поэтому человек, которому ничего не интересно, трахается об них всем своим несчастным телом. Вот когда он всем телом бился об острые, то да, ловил непередаваемые ощущения, особенно когда выяснял и изменял.
«Любая нежность душу мне не бередит, И не внушит никто, и не разубедит…» - что такое любая нежность, я не знаю, но если ее внушают а потом разубеждают — может и ну ее? А вот сейчас будет прекрасно. «А если чужды всякой всячине мозги, То не предчувствия не жмут, ни сапоги…» Мозги, чуждые всякой всячине. Чуждые всякой всячине мозги. Поэтому не жмут сапоги. Я-то, дурак, считал, что сапоги жмут, потому что не по размеру. А все из-за мозгов, точнее, из-за всякой всячины, которая мозгам чужда. Не спрашивайте, я сам не понимаю, как это так. Дорогая, пожми мое предчувствие...
«Не ноют раны, да и шрамы не болят — На них наложены стерильные бинты!» - вот беда-то. Надо было, чтобы раны гнили, воняли, мухи, опарыши, гнойная хирургия - вот это мы любим? Кстати, зачем бинты накладывать на шрамы, даже если они болят — хотя шрамы как раз не болят вообще, в новой ткани нет иннервации. «И не волнуют, ни свербят, ни теребят Ни мысли, ни вопросы, ни мечты…» Так вот она какая, всякая всячина, из-за которой жмут сапоги!
«…в рост ли, в профиль слепит ли…» - не помню этой строчки на диске, в общем, она совершенно неудобоваримая, непроизносимая и вообще неудачная. Поэтому ВВ ее не исполнял, но дураки взяли и разместили из самых благих побуждений.
«Ни философский камень больше не ищу, Ни корень жизни — ведь уже нашли женьшень…» Он у нас не только в кольцевых мотогонках участвовал, но еще и философский камень искал, какой разноплановый дяденька. Вот насчет корня жизни затрудняюсь сказать, нашли его или нет, и заменит ли он женьшень, а может наоборот, но это уже виднее автору. И почему найденный женьшень мешает дальнейшим поискам пресловутого корня жизни? Или камня? Загадка на загадке.
Я бы назвал стихотворение так — песня пожилого бывшего истерика, у которого прекратилась выработка кортизола и он недоумевает, почему вдруг стал нормальным. Причем поскольку все эти присущие простому и неплохому гражданину проявления выставлены едва ли не как смертельные грехи, за которые не расплатишься, то и простой хороший гражданин оказывается непростым и неприличным. Тетива у него сгнила, стрелами печь топит — отопление ему включить лень, пижон. (Если что, то речь идет о лирическом герое, ни в коем случае не об авторе, хотя автор при внимательном рассмотрении тоже тот еще пижон был…) Его не теребят, а сам он не трепещет, и в разной там нежности пойди разубеди, особенно когда в мозгах от всякой всячины сапоги жмут.
Правда, в защиту Владимира Семеновича могу сказать, что, поскольку текст взят из интернета — скорее всего, обладающие изумительным вкусом и чувством меры владельцы порталов совали в публикацию все, что смогли найти, в том числе и удаленные из окончательной редакции варианты. А вот плохо это или хорошо, они не понимают и образованность свою показать не хочуть.
Вот еще прекрасный пример многозначительной песни (стихами этот коротенький, всего на двадцать один куплет текст язык назвать не поворачивается). Да не бойтесь — я не буду приводить и разбирать все двадцать куплетов, что вы! Я только самые вкусные. Об остальных вкратце — тонет мужик, уходит вглубь. С удивлением, мол, а зачем я тонуть взялся, чего мне на суше не хватало? Вот этими сомнениями песня и пропитана. В самом деле, советский человек на Таити (возможно, Гаити) жалуется на жизнь и высмеивает пороки. Вот у него подгорело, вот привык, даже отдохнуть нормально не может. Кроме того, в песне есть некоторые физические и биологические открытия, а также индивидуальные впечатления от ныряния на Гаити (возможно, Таити) — потому и дышит ВВ непривычно ртом.
«Спаслось и скрылось в глубине Все, что гналось и запрещалось — Дай Бог Я все же дотяну, Не дам им долго залежаться…» Лирический герой хочет не дать залежаться тому, что гналось и запрещалось. Наркотики, например, под запретом, торговля людьми, педофилия, насилие. Или что-то другое имелось в виду в такой-то песне и такой-то строчке?
«Я бросил нож — не нужен он, Там нет врагов, там все мы люди, Так каждый, кто вооружен, Нелеп и глуп, как вошь на блюде…» Это великий бард пишет про океан, где так или иначе вооружена каждая козявка и который являет пример всеобщего дружного пожирания — не ты, так тебя. Впрочем, художник так видит.
«Сравнюсь с тобой, подводный гриб, Забудем и чины, и ранги…» Даже вдумываться на хочу про «подводный гриб».
Потом нас радуют именно тем, что мы от поэзии и ждем — вечные вопросы, которые помогают нам быть умными, узнаваемые и родные сердцу. «Нептун, ныряльщик с бородой, Ответь и облегчи мне душу: Зачем простились мы с тобой, предпочитая влаге сушу?» Вот тут все хорошо — Нептун - не морской бог, а всего лишь ныряльщик, который должен знать, почему мы отказались от влаги(!). Душа тяжелая у лирического героя, а облегчать ее обязан Нептун, пожилой бородатый дайвер. В общем, быстро ответь товарищу, почему Колька сбрил усы. А заодно — зачем мы взяли дубины, повсюду (!) натыкали(!) лобных мест и так далее. Не хватает только модного последние десятилетия вопля: животные лучше нас!!! (Причем когда очередная истеричка кричит, что собачки-кошечки лучше нас, я говорю: хорошо, в знак уважения к вашим принципам я могу звать вас сукой. Вам это должно льстить. Почему-то они обижаются. То есть собаки лучше нас, но сукой меня звать не смей…)
«И я намеренно тону, Ору — спасите наши души! И если я не дотяну, Друзья мои, бегите с суши!» Первые две строки совершенно искренни — и тонет намеренно, и орет. А вот куда бежать-то с суши? Как это? «Назад — не к горю, не к беде…» Ух ты. Хорошо, но, боюсь, невыполнимо. «Назад и вглубь, но не ко гробу…» - тоже отличное предложение, но конкретней можно? Как от гроба убежать? «Назад, к прибежищу, к воде. Назад — в извечную утробу!» - вот уж объяснил так объяснил. Короче — вечная жизнь без горя, без беды в извечной утробе, и нужно-то всего ничего — чтобы местные жители приняли.
«Похлопал по плечу трепанг, Признав во мне свою породу…» Ну, блин. Если люди это слушали на серьезных щах, то я даже не знаю, что и сказать. Трепанг (морской огурец) — это иглокожее, если мне память не изменяет, такая пупырчатая колбаса, поедающая бентос. Если он похлопал по плечу — значит, кранты! Вот не надо было выпускать из глубины все, что гналось и запрещалось.
А вот кода, как ставшая уже привычной угроза — «Ушел один — в том нет беды, Но я приду по ваши души!» Утопну, но приду. Потому что больше никто не захотел тонуть и, простите, с трепангом обниматься.
«Мистерия хиппи». Как всегда у Высоцкого, с перехлестом, но всего лишь одна неудача — про пули из папули. Ну, слушайте.
«Немало выпустили пуль И кое-где и кое-кто Из наших дорогих папуль На всю катушку, на все сто…» Кое-где и кое-кто у нас порой — это понятно, но они еще и из дорогих папуль стреляют. Причем буквально в предыдущем куплете тоже хорошо: «нет ни колледжа, ни вуза, Нету крошек у папуль…» Крошек, я так понимаю, девиц, которые должны быть в колледже или вузе, не интересуют папули, из которых стреляют — хорошие, хорошие девочки. Или папули в современном смысле, «папики»? В таком случае крошки обиделись, видимо, что папули тискают краль вместо них. В перерывах между перестрелками. (Да я понял, что стреляли папули. Но тут видите, какое дело — могли стрелять они, но могли и из них. Колдун мог быть хитрец и злюка, а мог — хитрец из люка. Работа со словом требует внимательности.)
Перехлест, избыточность. Вот у нас «Мистерия хиппи» - сплошная истерика с восклицательными знаками, если знаки убрать — будет истерика без них. И потом, насколько я помню, хиппи — это такие нежные волосатые водоросли, колыхающиеся по течению и ни к какому насилию совершенно неспособные. Вот травку курить, трахаться как кролики и совать цветы в дула винтовок — это пожалуйста. У Высоцкого не хиппи, а какие-то бешеные, злобные анархисты, готовые голыми руками рвать папуль и мамуль просто от молодой дурной ярости.
А вот — просто сравните ради интереса — из того же «Нерва», песня о конце войны.
«Вот уже довоенные лампы горят вполнакала,
И из окон на пленных глазела Москва свысока...
А где-то солдат еще в сердце осколком толкало,
И где-то разведчикам надо добыть «языка»…
Никакой избыточности, никаких вопящих лозунгов — величественная, неимоверная усталость народа-победителя. Написана в 1977 году, за три года до смерти, и это одна из немногих работ, в которых Высоцкий достиг поэтических вершин - того самого пика, с которого не сойти без потери качества.
Кстати, создается впечатление, что истеричность многих текстов создана и используется Высоцким сознательно — чтобы слово поддерживало и усиливало манеру исполнения (ну да, веселый манер), и если удается оторваться от этого пресловутого манера, то чистый текст вызывает некоторое недоумение. Видимые косяки, огромные объемы, многозначительная банальщина, образы, которые далеко не всегда удачные — как всего этого можно не замечать? Да вот так. Не замечали и не замечают, тем более что сегодня, когда графоманский сель сносит литературу, а Высоцкого пытаются затащить в свои бездарные ряды все, кому не лень, это уже вообще не играет никакой роли. Более того, даже со всеми недоделками, шероховатостями и нелепицами тексты и песни Высоцкого волшебным образом становятся еще более недосягаемыми для тех, кто самовыражается так же ожесточенно, но совершенно бездарно.
Фактически, Высоцкий - маяк, сохранившейся с времен, когда страна была литературоцентричной, думающей, с хорошим вкусом и умением высказывать свои мысли. И он позволяет держать нужный курс.
Смешные песни
Если сказать, что семьдесят процентов славы Высоцкого приходится на так называемые юмористические песни — ни единой буквой не солжешь. Причем все эти шаржи, скетчи, басни, зарисовки (в общественном парижском туалете есть надписи на русском языке) появились еще в шестидесятых годах, когда неумелый парнишка пытался усмирить непокорные ему строку, но уже мог рассмешить публику байками про двух зеков или патриотическую нечисть (Ведьмы мы или не ведьмы? Патриотки или нет?), и дошли до самого его конца.
Вот именно их, как ни странно, и пели у костров в шестидесятых и даже в восьмидесятых (лично я слушал Кука в десяти разных компаниях). Но опять же — песни должны быть короткими, длинные песни, простите, запомнить просто тяжело. Кук как раз короток, незатейлив и забавен — хотели кока, а съели Кука. Вообще с этим Куком забавная история — когда на концерте в Торонто (запись из соседской коммуналки) он рассказывал с усмешкой, «что для того, чтобы стать лучше, надо съесть пару хороших людей, что мы часто и делаем в жизни», нет причин ему не верить. Поэт знает, что говорит. А вот начало песни еще более замечательное. Помните? «Не хватайтесь за чужие талии, Вырвавшись из рук своих подруг…» - уже этих строк достаточно, чтобы все мужское население страны приняло ВВ как своего. Хотя, конечно, непонятно, чем доедаемый аборигенами Кук заменит чужие талии, но не будем придираться.
Еще замечательная песня (хотя один куплет из нее можно выкинуть без потери качества, как обычно) - про агента 007 . Высоцкий жил в те прекрасные времена, когда Америка казалось оазисом свободы и раем для энергичных людей. Ну да ладно — хорошо, что у нас глаза открылись, хотя и поздно. Теперь в песне, как обычно, короткие припевы смешнее и удачней основных куплетов.
«Да посудите сами -
На проводах в ЮСА
Все хиппи с волосами
Побрили волоса…» - страшная, отчаянная жертва своему кумиру, если вдуматься. Но при этом:
«С него сорвали свитер,
Отгрызли вмиг часы
И растащили плиты
Со взлетной полосы…»
И это понятно, ведь на такие подвиги способен только супермен (тьфу три раза).
«То ходит в чьей-то шкуре,
То в пепельнице спит,
То вдруг на абажуре
Кого-то соблазнит…»
Чего вы смеетесь? А, да, смешно. Для того времени. Но оказалось, что американский кинематограф, ублажающий самые низменные человеческие инстинкты, к таким вещам относится серьезно. Что, нельзя на абажуре соблазнить? Можно, если внизу тигры ходят или крокодилы летают. В пепельнице нельзя спать? Можно, уютно, пепел мягкий и теплый. То есть то, что ВВ высмеивал, для Голливуда - обычной сюжетный ход, ничего особенного.
Вот дальше ненужный куплет: «Вдруг кто-то шасть на газике к агенту И киноленту вместо документу...» - ну что за чушь! Его же не узнали вообще. «Швейцар его за ворот — Решил открыться он — «07 я». — «Вам межгород? Так надо взять талон…» Да, и в интернет-варианте очень трогательная замена «киношестерок» на «кинорежиссеры». Нет, ребята, я слышал эту песню не раз и даже не два, речь идет именно о шестерках, прислуге, помощниках режиссера и так далее.
Вообще, конечно, интересно исследовать отрицательные коннотации в текстах барда. Ну, например, «стрекозы» могли взлететь с замерзшей реки — но взлетают они с протухшей. В церкви мог быть, например, «злата полумрак», но мы слышим про смрад. Вдумайтесь в это слово — «смрад». Это тем более удивительно, что Высоцкий владеет искусством перевоплощения как никто.
Вообще, судя по некоторым намекам, наш гений Владимир Семенович был весьма злопамятным — например, школу-студию МХАТ, которую он окончил, он упоминает в текстах два раза. Немного, но зато как. Первый — в песне «У нее все свое»; сказано там шутливо, но вполне уничижительно — и сам, как любитель, играю во МХАТе. Одним словом, сравнял легендарный театр и подвальную студию. А второй раз - «даже вспомнить неприлично, чем предстал театр МХАТ». Там, правда, такая была микропленка, что ГУМ выглядел маленькой избенкой, так что насмешку над МХАТом можно и не заметить, но мне кажется, что не зря театр стал чем-то таким, что даже вспомнить неприлично.
Вот, кстати, про мистера Пека (или Бека) — чудо что такое, а не песня. Добрая, смешная, без зла, которое у ВВ постоянно прорывается, кажется, само по себе, автоматически. Помните: «Вечно в кожаных перчатках, чтоб не делать отпечатков…», представлял он в черном цвете все, «что ценим мы и любим, чем гордится коллектив…», «Епифан казался жадным, хитрым, умным, плотоядным, Меры в женщинах и пиве он не знал и не хотел…», «Так случится может с каждым, если пьян и мягкотел», «Будут деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин… Враг не ведал, дурачина, - тот, кому все поручил он, Был чекист, майор разведки и прекрасный семьянин…», «…даже он пострижен и посажен». Это просто цитаты — знатокам нетрудно продолжить, новичкам нетрудно найти и улыбнутся, а мне приятно вспомнить.
Пародии
Было бы странно, если личность такого масштаба — даже ненавистники Высоцкого его масштаб отрицать не могут, они его лишь преуменьшают — не вызывала раздражения. А где раздражение, там и пародии. На самом деле в пародии ничего страшного нет, это, можно сказать, знак признания публики, к ним надо относиться уважительно и с юмором, какие бы они ни были.
Про соплеменника Высоцкого Городницкого писали, пародируя его «Деревянные города» - где мостовые скрипят, как Городницкий. А обыгрывая другую песню, «Перекаты»: «И только камни, и только камни Бегут по мочеточнику».
Пародии — это нормально и естественно, иногда смешно, иногда не очень, но относиться к ним нужно с уважением; повторяю: пародия — это полное признание.
В отношении Высоцкого самая известная пародия Аркадия Хайта, которую в Театре сатиры исполнил Хазанов прямо со всей отвагой со сцены. Со всей отвагой — потому что сплетни о Высоцком можно было распускать сколько угодно, но вот высмеивать его на театральных подмостках не позволялось никому. Пародия грубовата, но, судя по истерике Высоцкого, попала в оба яблочка сразу. Текст приводить не буду, его просто найти, но вот триггерные точки можно обозначить — и они не только «про жену, которая загнивает в Париже» а, скорее, про «озлобленную черепаху». Немного непонятно, чем руководствовался Хайт, одаривая Тортиллу голосом Высоцкого — не одной же оригинальностью, может быть, способностью черепахи прятать голову в панцирь в случае опасности? Высоцкому больше подошел бы образ профессора кукольных наук Карабаса Барабаса, который управляет своими куклами, пардон, слушателями,. Или Дуремара, который ловит в мутной водичке весьма дорогих пиявок… страшно подумать, какой была бы реакция барда в этом случае.
Итак, озлобленная черепаха. Именно озлобленная. В вину Высоцкому его ненавистниками ставится именно что злость, которая так и хлещет из некоторых его песен. Я уже говорил про то, что автор отдавал предпочтение сильным словам с негативной окраской, хотя он прекрасно умел писать и по-другому. Но злоба — пусть даже как очередная роль или игра на публику — порою хлещет в каждой строчке его песен, даже без прямого упоминания самого слова «злость», но есть и с использованием его. «Кто-то, злой и умелый, веселясь, наугад» и так далее. Роль «озлобленной черепахи» - до чего же унизительно это звучит. Озлобленный волк, озлобленный пес, даже озлобленный аллигатор, думаю, не вызвали бы такого взрыва, как озлобленная черепаха, которая мстит людям за гребенки, наделанные из мамы. Весьма вольное трактование сказки, но ей не привыкать. Там даже ужи в глотку к бульдогам ныряли, поскольку были старые и подвига не боялись. Очень тошнотворная картинка на самом деле. Так что озлобленная черепаха — вполне себе находка пародиста.
А вот что взбесило Высоцкого больше — его загнивание в болоте или загнивание жены в Париже — о том история умалчивает. Но рассвирепел он знатно, на трех концертах в Дубне во время чёса он с гневом рассказывал про эту пародию. Поклонники тут же вооружилась лопатами и ломами и побежали крушить Театр сатиры с Кулинарным техникумом заодно. Сообразив, что так можно легко себе пришить статью о порче государственного имущества, а дальше подтянутся измена гербу и Отчизне, бард самых горячих поклонников остудил и лопаты с ломами отобрал.
Позже Владимир Семенович, конечно, сообразил, что реакция не соизмерима с причиной, и в пародии нет вообще ничего крамольного — ну, разве что загнивающий Париж, так сам ВВ называл его задворками Европы. Потом, когда уже насытился капиталистическим раем и начал вострить лыжи в саму Америку, потрясенный ее небоскребами, неграми в метро и, конечно, бассейнами в каждой квартире, особенно на Брайтон — бич. Но ненависть палила голову, такого преступления, как пародию на самого себя, как оскорбления волка черепахой он простить не смог бы никому. Ладно Дольский — назвал его Орфеем, не то чтобы очень, но для сельской местности сойдет. Но черепахой!!
- Говоришь, они называли меня черепахой?
- Да, черепахой, и еще червяком, земляным червяком!!!
- Говоришь, они называли меня червяком?
- И черепахой, озлобленной черепахой!!!!
Не выдержал бард такого глумления над своим образом борца с системой и накатал ответную пародию. Ну, что тут скажешь. Это самый слабый из слабых стихов позднего периода творчества. Это позор и деградация в каждой строке. Хотя до сих пор знатоки с лопатами и ломами кричат обратное и готовы сокрушить любой театр и техникум. Да, собственно, что тут говорить — вот пародия на пародию.
Пародии делает он под тебя,
О будущем бредя, о прошлом скорбя,
С улыбкой поет непременно, (кто поёт? Хазанов?-К.У.)
А кажется, будто поёт — под себя —
И делает одновременно…
Видимо, ВВ не зря съездил уже в Америку — появились отголоски юмора ниже пояса.
Про росы, про плесы, про медкупоросы (???),
Там — осыпи, осы, морозы, торосы,
И сосны, и СОСы, и соски, и косы,
Усы, эскимосы и злобные боссы…
Это вообще что? Как этот густо насыщенный аллитерациями бред воспринимать?
А в Подольске — раздолье,
Ив Монтан он — и только!
Есть ведь горькая доля,
А есть горькая долька…
Опять же рекомендую желающим найти полный текст этого, простите, непотребства.
А мне хочется долго и смачно ругаться — и на ответ ВВ, и на тех чудил, кто это вытащил, разместил и опозорил автора. Это, как сегодня говорят, графоманское дно, даже ниже дна, это недостойно быть даже черновиком, разве что пьяным бредом. Этот текст надо либо переделывать полностью, либо выбрасывать, потому что пародия Хайта на его фоне — литературная вершина. Кстати, совершенно непонятно, почему этот черновик считается ответом на пародию — где здесь ответ? Еще дальше, чем сама пародия. Этот черновик может быть посвящен какому-нибудь певцу, но явно не Хазанову с Хайтом. Тем не менее в этих ваших интернетах везде написано — ответ ВВ на пародию ГХ.
Дольский, который написал более талантливую пародию, удостоился удаленного похлопывания по плечу и снисходительного: «У вас там есть какой-то Дольский? Передайте ему, что он сволочь». Конечно, Дольский потом пошел вприсядку, хлопая себя по ляжкам — меня Высоцкий сволочью назвал! Жизнь не зря прожита. Вот так, надо было называть ВВ не черепахой, а Орфеем. Пустячок, а какую роль сыграл в отношениях!
Весьма интересно, что нехватку своей популярности в интервью — а интервью на телевидении, причем их, а не на нашем, тоже хватало — Высоцкий объясняет просто. Мол, нет у нас такой линии, чтобы автор сам писал стихи и музыку. Привыкли, что у одной песни три автора. Один пишет плохие слова — на тебе сошелся клином белый свет — другой плохую музыку, а третий исполняет. Кобзон, например. Так вот, когда одни человек все это делает, это непривычно, хотя в других странах такое явление распространено.
Я чуть было не заплакал от умиления — в самом деле, в других странах распространено, а у нас? Сотни бородатых дядек в растянутых грубых свитерах, с ними курносых крошек, готовых на поцелуй за три аккорда, за десять — потискаться, а за песню любого качества скромно удалиться в ближайшую палатку — куда они все делись? Как же запах тайги? От злой тоски не матерись? Маленький гном? Перекаты? Карлик-органист? Дядя сиротка? Солнышко лесное, в конце концов? Позднее катанье, синий троллейбус, ваше величество женщина? Комиссарррррррры в пыльных шлемах?! Вот так, во всех странах есть, а у нас, оказывается, нет. При том что на концертах для своей аудитории Высоцкий проявлял некоторую осведомленность об авторской песне, правда, умалчивая об ее лидерах, кроме Окуджавы и Визбора. Чужим не стоит знать, что кто-то еще кроме ВВ пишет и исполняет, а свои и так в курсе.
Удивительно, но ВВ повторяется только в концертах, перед публикой, в интервью он всегда разный. Не писал песен о войне — говорит в Америке. Не существует в России авторской песни, а в других странах полно — говорит в Переделкино какому-то плохо говорящему иностранному корреспонденту. Но вот концерты всегда одинаковые, разнятся только песни — они обычно либо свеженаписанные, либо всем известные и всеми любимые шлягеры, которые самому автору давно уже навязли в зубах. А вот разговоры с публикой всегда примерно одни и те же — шутки, просьба не хлопать: «Я понимаю, что раз актер отрабатывает на сцене, то пусть и зритель работает (аплодисменты), ну не надо меня поощрять (аплодисменты), я не для этого сюда пришел (бурные аплодисменты, переходящие в овации), это не концерт, концерт — это когда пришел-ушел, да еще и покобенился (аплодисменты)». Ну и еще разговоры про то, что песни должны входить не только в уши, но и в души, что все пошло с Большого Каретного, что там были друзья, для которых все и писалось (перечисление — поименно — друзей), что это не песни, а стихи, положенные на ритмическую основу, я не певец (тут шутка про пропитой голос, который сейчас зовут уважительно — с трещинкой), что все песни от первого лица, хотя сам он никогда… Поразительно — в ранних записях, в первом и последнем выступлении на ТВ в «Кинопанораме» Высоцкий говорит примерно одно и то же. Поразительно — насколько скучно читать воспоминания сослуживцев, настолько же неинтересно слушать разговоры между песнями, потому что они тоже одни и те же.
Правда, иногда во время интервью, которых было более чем достаточно, Высоцкого несло, и он начинал вдруг многословно и подробно рассказывать о спектаклях — к слову, рассказывал он весьма интересно, про ездящий по сцене занавес, про билеты на штыках, про то, про это. У него в самом деле горели глаза при описании эти театральных чудачеств — правда, тогда он был еще относительно молод и не пресыщен славой. Более того, каждый интервьюер обязательно спрашивал про «протестные» песни, на что Высоцкий, как та озлобленная черепаха из пародии, с ухмылочкой прятал голову и говорил, что нет никакого такого особенного протеста, просто он выступает от лица людей в критических ситуациях, которые воюют, тонут, падают со скал, от лица самолета и волка, а уж как слушатель смог интерпретировать его стихи, которые являются ассоциацией, а не ретроспекцией — его лично дело. Автор не виноват.
Ну да, не виноват. Та же самая бардовская среда, которой для иностранного корреспондента в России не существовало, дала миру Галича, прямого, откровенного, талантливого борца с системой. По масштабу дарования ничуть не уступавшего Владимиру Семеновичу — но уступавшего, причем катастрофически, в умении подать материал. Галич — прямолинеен и грубоват, несмотря на художественную силу стихов. Высоцкий — груб, зол, но при этом витиеват и уклончив. Галич бунтовал против Сталина и системы. Высоцкий — против всего и ничего конкретного. Галич был борцом, Высоцкий — аллюзионистом. Хорошее слово, не правда ли? Бунтовал с помощью аллюзий, которые, как известно, могут завести далеко, и не всегда в нужную сторону. И, как следствие неправильной линии поведения — Галич известен только стареющим любителям авторской песни, Высоцкий успешно продолжает завоевывать умы и сердца спустя половину века после смерти. Причем песни на злобу советского дня постепенно уходят в небытие — они просто неинтересны вне контекста. То есть они есть, они существуют, их легко найти, как и все, что написал Владимир Семенович, все оцифровано и в свободном доступе — но никаких эмоций они не вызывают. Точнее — тех, на которые рассчитывал Высоцкий, эмоции бунта и протеста через смех, издевку и глумление, отличающиеся мастерством. Да таким, что герои песен, какими бы отталкивающими жлобами и маргиналами они не были, вызывают если не симпатию, то улыбку. Даже конченные алкаши Зина с Ваней кажутся родными, а родных, как известно, надо любить со всеми их недостатками. Вроде бы бунт — а вроде и нет.
И даже самые «бунтарские» песни не имеют адресата — если зло, то условное, если враг — то расплывчатый. Если события - то такие, которые могут быть истолкованы двояко. Как те же самые хиппи — могут быть представлены как бунтующие против капитализма, а могут — и как против социализма, кричащие лозунги позволяют повернуть их и в ту, и в другую сторону.
Кстати, мощная и смелая подача Владимира Семеновича видна в тех самых «пулях из папуль». Незнающие люди никогда не догадаются, что это камушек в огород отца — Семена Владимировича Высоцкого, который был вполне лояльным к власти военным. Конечно, он выпустил немало пуль, но при этом (родной-то отец) именуется «кое-где и кое-кто».
Или, допустим, отвратительная (во всех смыслах, могла быть написанной очень озлобленной черепахой) песня про Дом. Задумывалась как продолжение погони, где Высоцкий кокетливо шевелит кнутом, и также участвуют излюбленные герои поэта — волки и кони. Да, и еще тощий гриф, здесь он стервятник, но мы-то помним. А вот дальше ВВ делает все, чтобы внушить читателю отвращение:
В дом заходишь как
Все равно в кабак,
А народишко —
Каждый третий – враг.
Своротят скулу,
Гость непрошенный!
Образа в углу —
И те перекошены.
И затеялся смутный, чудной разговор,
Кто-то песню орал и гитару терзал,
И припадочный малый, придурок и вор,
Мне тайком из-под скатерти нож показал…
…Двери настежь у вас, а душа взаперти,
Кто хозяином здесь? — напоил бы вином.
А в ответ мне: «Видеть, был ты долго в пути,
И людей позабыл — мы давно так живем.
Траву кушаем,
Век на щавеле,
Скисли душами,
Опрыщавели,
Да еще вином
Много тешились,
Разоряли дом,
Дрались, вешались…
…О таких домах
Не слыхали мы,
Долго жить впотьмах
Привыкали мы.
Испокону мы –
В зле да в шепоте,
Под иконами
В черной копоти…
Тут, конечно, протест такой протест — но явная отсылка к дореволюционным временам через закопченные иконы. Но можно кинуть параллель и в царское время, и даже в Смутное - а вот в СССР нельзя, это другое. В Союзе, может, и такой же сволочной народ, но вот иконы по углам не приветствуются. Но народ слушал и хватался за голову — до чего же довели страну большевики! Никому в голову не приходит, что страну развалил не Высоцкий, а трава. Нет, не та трава, не полевая, а эта, которая гнется. «Травы-травы-травы не успели от росы серебряной согнуться, И такие нежные напевы отчего-то прямо в сердце льются…» Понимаете? Серебряная роса — о, это да. Согнула травы, заковала в кандалы, а они даже не успели, хотя хотели!!! И нежные напевы — это каким садистическим удовольствием надо обладать, чтобы мучить нежными напевами согнутые от кабалы травы!!! Петь рабам!!! Дальше еще страшнее: «К милой подойду я, Глаз поднять не смея, И от поцелуя, и от поцелуя Словно захмелею…» Милая — это КПСС, ежу понятно, почему он, бедняга, не смеет глаза поднять. Сразу посадят и расстреляют. Поэтому от иудиного поцелуя всего лишь просто хмелеет — зато живой осталась. От иудиного поцелуя распяли, говорите? Вот, советская власть даже иудин поцелуй извратила!!! Вместо того чтобы горевать, бедный трав хмелеет!!! До чего страну довели, гады!!!
В ключе такой логики Высоцкий был окружен борцами с системой — Лещенко, Кобзон, Магомаев, Зыкина — все боролись с властью. Но не так талантливо, а в меру своих скромных сил. В самом деле — приверженцы развала старинной часовни (простите, а часовню тоже я развалил?) находят доказательства там, где их может обнаружить только нездоровое воспаленное воображение. «Нет, живет она, стоны глуша, Изо всех своих ран, из отдушин, Ведь земля — это наша душа, Сапогами не вытоптать душу…» Что тут крамольного? Конечно, сапоги советского солдата, которые топчут свободную землю.
Извините, но глупость таких расшифровщиков зашкаливает, причем одни Высоцкого ругают за развал Союза, другие хвалят, третьи ругают и хвалят одновременно. То, что он умер за шесть лет до начала перестройки, никого не смущает, им надо создавать и укреплять легенды.
Давайте продолжим разбирать песни последних лет — тем более, что у них-то и была огромная аудитория, песни разбегались по стране, как круги на воде, буквально за недели — и Высоцкий перешел от великой лаконичности своих первых песен к бредовой размашистости последних. Он уже был своим среди элиты, в том числе и литературной, но тяготел больше к эстрадной поэзии, нежели к поэзии как таковой, которая требует некоторой тишины. И даже интимности, потому что между читателем и книгой нет никого — ни микрофона, ни сцены, ни аплодирующих соседей. Только читатель, текст и безмолвие, моя немая тишина, которая помогает глубже понять строки.
Но ведь у нас нечто особенное — и приходится разбираться именно с этим. Возьмем «Горизонт». Как цель, потому что именно так и сделал Высоцкий.
«Горизонт»
Загадки начинаются с первой строки: «Чтоб не было следов, повсюду подмели…» — хорошо, пусть будет так, но, как и во многих других текстах, я не знаю, что мне делать с этой информацией. Ну ладно, будем считать, что для рифмы, тем более, что дальше еще интересней: «Ругайте же меня, позорьте и трезвоньте. Мой финиш — горизонт, а лента — край земли. Я должен первым быть на горизонте…» Просто восторг, полная палитра от требований мазохиста до детских притязаний.
«Я без разрыва рта и дня не протяну,
А те, кто против — ну ка, рыла, встаньте!!
Я в сумерках рычу, я украду луну —
А вы, тряпьё, хоть медный грош достаньте!!»*
Ну и так далее — что догнать горизонт, что достать Луну - вещи заведомо невыполнимые, даже с рычащей аллитерацией. Ее-то как раз добиться и не трудно.
«Условия пари одобрили не все,
И руки разбивали неохотно.
Условье таково — чтоб ехать по шоссе,
И только по шоссе, бесповоротно…»
Вообще они странные люди, эти не все — что за пари? Что он будет первым на горизонте? Не будет. А может, будет. Вернется и скажет — был, а вот вас почему там не было? Кроме того, бесповоротно ехать по шоссе можно только до первого поворота, это понятно. Или смысл другой — бесповоротно ехать со всеми поворотами?
«…Но то и дело тень перед мотором — то черный кот, То кто-то в чем-то черном…» Не будем вдумываться, ну его, черные коты и люди пересекают ему дорогу, тоже экстремалы те еще.
«Я знаю, мне не раз в колеса палки ткнут…» - хотел бы я посмотреть на того идиота, который гоночному автомобилю будет палки в колеса тыкать. «Догадываюсь, в чем и как меня обманут…» - это хорошо, а вот мы не догадываемся.
«Я знаю, где мой бег с ухмылкой пресекут И где через дорогу трос натянут…» Бег. Так. Вспоминается «Ну, погоди!», где Волк бежал в гоночной машине. Ни фига, ребятушки, все-таки мы не бежим, а едем - «…На этих скоростях Песчинка обретает силу пули…» Хорошо, что тут скажешь? Но вот дальше… «И я сжимаю руль до судорог в кистях — Успеть, пока болты не затянули!» Всё очень сложно. Литературный герой так торопиться в горизонт, так знает, где и кто будет тыкать палки в колеса, что не хочет, чтобы ему затягивали болты. Весьма логично.
«Наматываю мили на кардан, И еду вертикально к проводам. Закручиваю гайки. Побыстрее! Не то поднимут трос, как раз где шея…» Круто. Мне нравится. Главное — не вдумываться и не представлять, а отдаться напору этого рыка, этого хрипа, громобойно-площадного баса (ай да Дольский). Причем первые две строчки вопросов не вызывают — наматывает мили на кардан (Мотаю километры на кардан — почему мили?), едет параллельно проводам (а не вертикально, хотя потом поедет и вертикально тоже). Но как он при этом закручивает гайки побыстрее, и как закрученные гайки помешают поднять трос — там, где шея? Гайки держат трос? Допустим, и при чем тут езда? А в предыдущем куплете — успеть, пока болты не затянули. Ну, в принципе, болт - это не гайка, болт должен болтаться, а вот гайка — закручиваться. Притом, что это не езда, а ёрзанье, а впереди еще много всего.
«И плавится асфальт, протекторы кипят, Под ложечкой сосет от близости развязки…» Хорошо, даже отлично. А вот дальше: «Я голой грудью рву натянутый канат — Я жив, снимите черные повязки!» Канат, он же трос, поднят там, где шея, причем болты так и не затянуты а песчинка обретает скорость пули — и литературный герой на скорости пули рвет голой грудью… а, то есть увидел канат, приподнялся, чтобы головы не лишиться, и голой грудью его. Голой грудью. Левой.
Конечно, можно вспомнить спектакль, где его кидают с цепи на цепь, но цепи-то там были, а вот машина, бесповоротное шоссе, болты, гайки, палки в колесах — нет. Да, и вот эти странные, которые пари не одобрили, оказывается, были в черных повязках — жаль, автор не указал, на глазах или рукавах. Видимо они и сновали перед мотором… вместе с черным котом.
«Кто вынудил меня на жесткое пари
Нечистоплотен в споре и расчетах.
Азарт меня пьянит, но, что ни говори,
Я торможу на скользких поворотах!»
Кто вынудил его — кто не одобрил пари и неохотно разбивал руки? Дурачки — они бы выиграли, на горизонт лихой водитель не попал, и на поворотах тормозит. А условия были — ехать бесповоротно.
«Вы только проигравших урезоньте, Когда я появлюсь на горизонте!» Вот опять финт ушами — то он хвалится, что достигнет горизонта, но оказывается, на горизонте он должен появиться. То есть не достичь, а выехать, что вполне возможно. Какой извилистый ум, конечно, те, кто с ним спорили, рассердились.
Дальше вновь начинается невнятное кокетство: «Мой финиш — горизонт — по-прежнему далек. Я ленту не порвал, но я покончил с тросом. Канат не пересек мой шейный позвонок, Но из кустов стреляют по колесам…» Маньяки какие-то. Трос, он же канат, он же веревка был порван голой грудью Высоцкого. Лента не порвана, потому что ее нет, потому что нет горизонта. Толку стрелять по колесам? Канаты он рвет, гайки то закручивает, то не дает затягивать, то едет бесповоротно, то на скользких поворотах тормозит.
«Меня ведь не рубли на гонку завели…» - они, они, рублики. «Меня просили — миг не проворонь ты! Узнай, а есть предел там, на краю Земли? И можно ли раздвинуть горизонты?» Раздвинуть нельзя, а вот сходу промахнуть можно, только если не дать влепить себе пулю в скат. Тоже не очень понятно, как можно помешать влепить пулю в скат, хотя, если он трос на ходу голой грудью… наверное, выскочил из машины, выдрал автоматы, настучал по сусалам, догнал машину, прыгнул и дальше в горизонт, рвать край земли как ленту.
«Мы вращаем Землю»
Тоже вполне расхожая военная песня, вся из себя оригинальная, нестандартная и осмысленная. Начало масштабное, аж захватывает дух без всякого ёрничества: «…Обратно ее закрутил наш комбат, Оттолкнувшись ногой от Урала…» Мне в самом деле очень нравятся эти строчки, и хотелось бы, чтобы масштаб повествования сохранился. Но дальше начинаются проблемы: «Мы не мерим Землю шагами, Понапрасну цветы теребя, Мы толкаем ее сапогами От себя, от себя…» Я так и не понял, почему шагами нельзя землю мерить, но можно толкать. Стоят девчонки, стоят в сторонке, платочки в руках теребя… И солдаты, вместо того чтобы раскручивать земной шар, теребят цветы. У слова «теребят» есть еще и другие смыслы, многие — не очень приличные. Более того, как скоро выяснится, они именно не меряют Землю шагами, и именно что толкают ее сапогами.
«И от ветра с Востока пригнулись стога, Жмется к скалам отара, Ось земную мы сдвинули без рычага, Изменив направленье удара…» - мощно, что тут скажешь.
«Не пугайтесь, когда не на месте закат. Судный день — это сказки для старших. Просто Землю вращают, куда захотят, Наши сменные роты на марше…» Масштаб и величие описываемых событий после теребоньканья цветочков вроде бы вернулись в песню, да? Сменные роты на марше вращают Землю своими сапогами. Нет, я не повторяюсь, я заостряю внимание, потому что вся вторая часть песни идет ползком. Роты на марше ползут — зато как ползут! Куда хотят — туда и ползут.
«Мы ползем, бугорки обнимаем, Кочки тискаем зло, не любя, И коленями Землю толкаем - От себя, от себя…» Теребят цветы, тискают кочки, обнимают бугорки.
«Здесь никто не нашел, даже если б хотел, Руки кверху поднявших. Всем живым ощутимая польза от тел: Как прикрытье используем павших…» Руки не поднимают, потому что прячутся за трупами — в самом деле, ощутимая польза. А не было бы трупов — подняли бы руки? Как по мне - очень сомнительная строчка.
«Я ступни свои сзади оставил, Мимоходом по мертвым скорбя, Шар земной я вращаю локтями...» Оторвало ноги? Оставил ступни и пополз на локтях? Причем мимоходом скорбя… Не вдумываться, главное — не вдумываться… человек оставляет ступни и, шагая на локтях, мимоходом скорбит по мертвым. Брр, какой жуткий сюр.
«Кто-то встал в полный рост и, отвесив поклон(?), Принял пулю на вдохе…» Простите, в чем смысл встать, поклониться и быть убитым? А, в поклоне и смерти? Мощно и логично, абсолютно по-военному.
«Животом - по грязи, дышим смрадом болот, Но глаза закрываем на запах…» - вот оно, наконец-то, а то Высоцкий - какой-то не Высоцкий. Грязь, смрад - все, что мы любим.
«Руки, ноги - не месте ли, нет ли?» - нет, ступни оставлены сзади. «Землю тянем зубами за стебли…». Вы меня извините, но это самое странное описание наступления, которое я читал. Начинается за здравие, как говориться, а кончается за упокой — сначала ногой от Урала отталкивается, потом ползет, как сытая вошь по… И ни одного выстрела в сторону врага.
Кстати, вот еще раз слово «зло», когда тискают не любя кочки. В самом деле, зло — такой же любимый персонаж, или понятие, Владимира Семеновича, как волки, кони, сломанный хребет, слизь и смрад.
А вообще, если оставить военный антураж, которого в песне на целых два куплета, потом сплошные поползновения, и взять более широко и абстрактно, то буквально через пять-семь лет после смерти ВВ вся страна именно что поползет на брюхе на Запад. Забыв и про Уральские горы, и про сменные роты на марше, да так поползет, что навсегда потеряет целые поколения.
Я вот не могу гулять по Москве, особенно по центру — как ни хожу, где ни шляюсь, все равно попадаю на Хитровку. Высоцкий, о чем бы не пел, все равно появится либо зло, либо смрад, либо слизь, а иногда все вместе. Возможно, права была девочка Оксанка, рассказывая, что ВВ часами смотрел телевизор, а когда она спрашивала, зачем тебе это, Володя? — отвечал: я ненавистью накачиваюсь. Возможно, возможно. Но ненависть выливалась в странные произведения, которые можно было назвать баснями, можно — шутками, а можно и поклепом. Причем суть поклепа сегодня уже не ясна, как в случае с папулями.
Но если в «Мистерии хиппи» дело семейное, и Семен Владимирович, познакомившись с живой «Колдуньей», сменил гнев на милость, а песня с намеками на него не сильно популярная сегодня, то есть баллады, которые посвящены вечным темам.
«Притча о Правде и Лжи»
Говорю сразу — я эту песню люблю нежно и даже трепетно, что, конечно, не помешает построчному разбору. И потом, после него, тоже буду продолжать любить — потому что песни любят не за смысл, а за все вместе.
«Нежная Правда в красивых одеждах ходила, Принарядившись для сирых, блаженных, калек». Она, допустим, нежная и в красивых одеждах, но Правда ли это? Кумир нашего кумира говорил по-другому: «Тьмы низких истин нам дороже Нас возвышающий обман…» Потому что правда обычно нелицеприятна, а малейшее отклонение делает ее ложью. И народишко у Высоцкого, как обычно, — калеки, сирые и блаженные, придурки и воры с ножом под скатертью.
«Грубая Ложь эту Правду к себе заманила, — Мол, оставайся как ты у меня на ночлег…» Правда, значит, бичиха. Во времена Высоцкого понятия «бомж» (без определенного места жительства) не было, поскольку каждый имел жилплощадь, а вот «бич» (бывший интеллигентный человек) было.
«И легковерная Правда спокойно уснула, Слюни пустила и разулыбалась по сне. Хитрая Ложь на себя одеяло стянула, В Правду впилась и осталась довольна вполне…» Все-таки не может Владимир Семенович без слюней и прочих физиологизмов. Иногда я с ужасом представляю, куда бы он скатился, доживи до проклятой перестройки, которой так хотел. В СССР он зарабатывал тысячи, на распаде бы заработал миллиарды — но скорее всего, ринулся бы в тошнотворную прямоту, которой ему при жизни не хватало.
«И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью…» - просто великолепно, хотя и грубо. «Баба как баба, и что ее ради радеть?» Именно. Баба как баба. Есть съемка, как Высоцкий исполняет очередную балладу к «Бегству мистера Мак Кинли». Так вот, он там использует девку вместо подставки. На спине листы с текстами (причем даже приколотые, он спрашивал про булавку), а в руках у девки тоже. Она сидит согнувшись, иногда, по пинку, подает новые листки — служит мебелью и при этом смотрит преданной псиной. Ладно, не пинки, а легкое напоминание, что пора новый лист дать, а взгляд там у девки действительно — сучий, ласковый, покорный. Причем рядом пюпитры, барабаны, все как положено — но лучше все-таки девка, кто бы спорил. Ради баб радеть не стоит, вот ради «звезды» в лапах, особенно французской, можно наизнанку вывернуться.
«Разницы нет никакой между Правдой и Ложью, Если, конечно, и ту, и другую раздеть…» Иногда заявления Высоцкого загоняют в угол и тупик. Раздевай, не раздевай — разница есть. Правда, к Правде и Лжи надо было присоединить еще и Истину, потому что обе подружки слишком зависят от взглядов конкретного индивида. Помните картинку? Цилиндр, освещаемый с торца дает круглую тень — это правда. Освещаемый сбоку, дает прямоугольную тень — это тоже правда. Для части зрителей и круглая, и прямоугольная тень — вранье, потому что они видят с иного ракурса. Но вообще-то это цилиндр. Или еще один пример : слон, которого ощупывают слепые и описывают по-своему — веревка, колонна, стена, кусок ткани, полированное дерево.
«Деньги взяла, и часы, и еще — документы, Сплюнула, грязно ругнулась и вон подалась…» Опять слюна, снова грязь.
«Кто-то уже, раздобыв где-то синюю сажу, Вымазал чистую Правду, а так – ничего…» Ага, заметили — сажа не может быть синей. Более того, она не может быть никакой другой — только насыщенно черной. Черная сажа все равно что масло масляное. Любопытно иное — вот лежит себе спящая, беспомощная голая девка. Простите, бери и пользуйся, так нет, находится любитель, бежит за сажей и мажет ее зачем-то. В плохом варианте, которые ВВ, к счастью, убрал, мазали поверх сажи еще и глиной - да, на Руси мазали, но не Правду, а ворота, и не сажей, а дегтем, то есть и с помазанием у ВВ проблемы — хочется намазать, но как-то все не к месту.
Дальше Владимир Семенович живописует ужасы, которые пережила бедная Правда — болела, нуждалась в деньгах. Может, потому что она Ложью стала? Или идиоты не видят, что она, хоть и голая, но все-таки правда, значит, надо ее накормить и приодеть?
«Некий чудак и поныне за Правду воюет, Правда в речах его правды — на ломаный грош. Чистая Правда со временем восторжествует, Если проделает то же, что явная Ложь…» Вот идеальный Высоцкий — прекрасные обтекаемые, многозначительные, ничего не значащие фразы, оставляющие ощущение чего-то умного и даже глубокомысленного.
«Часто разлив по сто семьдесят граммов на брата, Даже не знаешь, куда на ночлег попадешь…» - любой пьющий советский гражданин пустит скупую слезу умиления. Да, Вовка писал прямо про меня. «Могут раздеть — это чистая Правда, ребята! Глядь — а штаны твои носит коварная Ложь. Глядь, на часы твои смотрит коварная Ложь, Глядь, а конем твоим правит коварная Ложь». Вывод простой и мудрый - надо меньше пить.
А вообще-то, грубо говоря, — говорящие правду лгут, лгущие тоже лгут, потому что изображают правду, сама правда настолько страшна, что ее даже золотые ленты в волосах не спасут, тем более что их давно украли. Второй смысл садится на десятый и погоняет шестым, аллюзии шелушатся и падают, как снег, и посвящено это все Булату Окуджаве. Прямо скажем, весьма сомнительный подарочек, хотя с художественной точки зрения сделан великолепно.
«Песня Солодова»
Знаете, в чем заключается мастерство поэта? В том, чтобы вывернуть все так, чтобы нельзя было придраться, но при этом все всё поняли — даже то, что в текст совершенно не закладывалось.
Вот одна из самых антисоветских песен с припевом, который размазывает власть: «Но разве это жизнь, когда в цепях? Но разве это выбор, если скован?» Собственно, доморощенные исследователи обязательно приводят эти две строчки как приговор загубившей поэта власти. Ну, мы не будем им уподобляться, а посмотрим на другие образы текста.
«А в лобовое грязное стекло Глядит и скалится позор в кривой усмешке…» «Мы к долгой жизни приговорены Через вину, через позор, через измену!» Конец текста знаком до боли: «Не надо нас ровнять с болотной слизью! Мы гнезд себе на гнили не совьем!» Слизь, гниль, грязь, оскал, приговор, позор, измена — всего лишь перечисление образов, создающих настроение. В общем, все понятно — проклятая власть, дающая заработать тысячи (жалко ей миллионов), приковала и обрекла на медленную жизнь, за которой наблюдает через грязь позор с кривой усмешкой - за виной, за изменой (себе, очевидно) — но мы все-таки не любимая автором слизь. Хорошо ВВ власть приложил? Отлично. Прямо кровь закипает от возмущения. Но вот беда — речь идет от лица человека, который в самом деле был скован цепями (в прямом смысле, говорю, в самом прямом) и медленно вел грузовик с горючим — чтобы, если нападут партизаны, водители-заключенные тоже были бы убиты. Если присмотреться, то в бесконечных аллюзиях можно угадать, что происходит на самом деле — проблема только в том, что присматриваться никто не будет. Хотя при минимальных усилиях можно узнать, что это — песня Солодова из кинофильма «Единственная дорога». Ну, то есть в прямом смысле — скованный человек, обреченный на медленную жизнь, готов зубами перегрызть горло сидящему рядом немцу, и непонятно, кто их убьет — то ли фрицы, то ли наши партизаны, весь текст логичен до предела. И, естественно, везти на фронт горючее для немецких танков — позор, оскаленный в кривой усмешке.
Правда, есть один куплет, который никак к фильму не относится. Вот он. « И если бы оковы разломать, Тогда бы мы и горло перегрызли Тому, кто догадался приковать Нас узами цепей к хваленой жизни…» Поездка: за рулем бензовоза в кандалах ну никак не может быть хваленой жизнью. А вот жизнь в Советском Союзе, если участь количество оправданной пропаганды, по сравнению с «их нравами» вполне подходит по это определение. То есть фига в кармане все-таки была, и речь идет не совсем о сюжете фильма, хотя хваленая жизнь — это еще доказательство и не причина переводить свидетеля в обвиняемые.
Давайте возьмем еще одну протестную песню, от которой закипает кровь в жилах и хочется идти свергать правящий класс, потому что все несправедливо.
«Чужая колея»
«Сам виноват - и слезы лью, И охаю - Попал в чужую колею Глубокую. Я цели намечал свои На выбор, сам. А вот теперь из колеи Не выбраться…» Ну вот, видите — цели свои, колея — чужая, и конфликт налицо. Попал — и дико охает.
«Крутые, скользкие края Имеет эта колея. Я кляну проложивших ее, скоро лопнет терпенье мое…» Суки, одно слово. Колею проложили, чтобы с пути не сбился человек. Потому что он в горизонт хотел, давить снующих перед мотором «кого-то в чем-то черном», ехать по шоссе бесповоротно — а тут деревенская колея. Бросил руль и с Машкой в кузов, куда машина из колеи денется?
«Но почему неймется мне? Нахальный я. Условья в общем в колее Нормальные. Никто не стукнет, не притрет, не жалуйся. Желаешь двигаться вперед? Пожалуйста. Отказу нет в еде-питье В уютной этой колее. И я живо себя убедил — не один я в нее угодил. Так держать! Колесо в колесе! И доеду туда, куда все…» Ну, собственно, да. Тебе колею проложили родители, ты проложил колею детям, да и цивилизация — одна большая колея. Страшная песня, страшная, аж жуть. Кстати, как держать «колесо в колесе» я не знаю, знаю — след в след.
«Вот кто-то крикнул, сам не свой — А ну пусти! И начал спорить с колеей По глупости. Он в споре сжег запас до дна Тепла души, И полетели клапана И вкладыши…» Да, помним: полетели колеса, мосты, и сердца, или что у них есть еще там. Там еще есть вкладыши и клапана. Запомните, мальчики и девочки — в спорах горит тепло души, оттого летят клапана, вкладыши, карданы со всеми намотанными милями, колеса и мосты. Это если вы машина, если человек — ничего страшного. Кстати, этого бунтующего бунтаря Высоцкий называет глупцом, не забудьте.
«Но покорежил он края, И шире стала колея. Вдруг его обрывается след — Чудака оттащили в кювет, Чтоб не мог он нам, задним, мешать По чужой колее проезжать…» Я долго думал, откуда возле деревенской колеи кювет, но так и не нашел ответ.
«Вот и ко мне пришла беда — стартер заел. Теперь уж это не езда, а ерзанье. И надо б выйти, подтолкнуть, но прыти нет — Авось подъедет кто-нибудь И вытянет... Напрасно жду подмоги я — чужая эта колея!» Чтобы вытянуть, надо оказаться впереди, впереди одного уже в кювет оттащили. Почему напрасно? Не ори, друг, - чудака оттащили, и тебя оттащат, и меня оттащат. Кстати, если заедает стартер, то ни езды, ни ёрзанья, ничего — машина просто стоит.
«Расплеваться бы глиной и ржой, С колеей этой самой чужой, Ведь тем, что я ее сам углубил, Я у задних надежду убил…» Прыти нет, потому что глины наелся и ржи (а ты не ржи!) и теперь ими плюется, сидя в колее и дожидаясь того, кто вытянет. Ну вот и пришло прозрение, вот и напал на человека стыд — углубил чужую колею, надо было углубить свою. Совершенно логично, не поспоришь, отвечай за себя. Какую-то Надежду прибил, ну так Надя заслужила, видимо...
«Прошиб меня холодный пот До косточки, И я прошелся чуть вперед По досточке. Гляжу — размыли край ручьи Весенние, Там выезд есть из колеи — Спасение!» Итак, у мужика заел стартер, машина ерзает, колесо в колесо не попадает, и тут бац — размытый край. Беги, кролик, беги!
«Я грязью из-под шин плюю В чужую эту колею…» Ну вот вам опять — в каждой песне нужно плюнуть и дунуть три раза, а лучше четыре, повернуться вокруг себя и приступить к зачатию. Впрочем, я тороплю события, а всего лишь хотел обратить внимание на второй плевок.
«Эй, вы, задние! Делай как я!» Выезжайте из колеи! «Это значит — не надо за мной…» Что?!
«Колея эта только моя! Выбирайтесь своей колеей!» Замечательно — лиргерой пользуется не чем-нибудь, а размытым весенними ручьями краем, но другим не дает. Он не прокладывает путь, не рвет скаты, не плавит асфальт — нашел халявную лазейку. И тут же закричал, что размытый ручьем край — это его колея! Можно сказать, что он хочет накормить своих товарищей можно, что заботится об их благополучии, а может, это чистое жлобство — я вылезу, а вы нет. Замечательная логика, в самом деле — тем, что я ее углубил, я надежду убил у задних. Но вы, задние, за мной не езжайте, давайте дальше по колее без надежды. А спасение, размытый край, не про вас.
А вот если вам покажется, что автор попал в чужую колею, там ему так понравилось, что он постарался сам остаться, а остальных выгнать — так это неправда. Он всего лишь помогать не захотел, настоящий друг.
«Баллада о детстве»
Песня знаменательна уже тем, что в ней нет болотной слизи и плевков, однако есть кое-что еще более интересное. Кстати, до сих пор непонятно, почему наследием Высоцкого не занялись фрейдисты-вейсманисты-морганисты, в общем, мухолюбы-человеконенавистники, прислужники психологии, продажной девки империализма? Я подозреваю, что в песнях и стихах содержиться невероятно богатый материал для исследования. Вот взять хотя бы это произведение, хотя бы его начало.
«Час зачатья я помню неточно. Значит, память моя однобока…» Ну да — однобока, однорука, одноока, только вывези… только при чем тут память? Большинство час своего зачатья не то что неточно, а не помнят вообще и совершенно не страдают по этому поводу, им в голову не приходит сообщить об этом всему свету.
«Но зачат я был ночью, порочно, И явился на свет не до срока…» То есть он был зачат, «как нужно, во грехе, поту и нервах первой брачной ночи». Значит — не Бог, строка скромна и призвана охладить слишком ярых поклонников. И не был недоноском — запомните — недоноском не был!
«Я рождался не в муках, не в злобе — Девять месяцев — это не лет. Первый срок отбывал я в утробе — ничего там хорошего нет…» Опять, опять злоба. Первый срок? В утробе? Ничего хорошего? Наш дорогой автор от уголовного морока когда-нибудь избавится ли? Нет, никогда.
«Спасибо вам, святители, Что плюнули да дунули, Что вдруг мои родители Зачать меня задумали…» Святители — не знахарки и не колдуны, не плюют и не дуют, и на процесс зачатья никак не влияют.
«В те времена укромные, Теперь почти былинные, Когда срока огромные Брели в этапы длинные…» Тридцать восьмой год — после тридцать седьмого, понятно, что за этапы. Вам понятно? Ха. Это не те этапы.
«Их брали в ночь зачатия, А может даже ранее, Но вот живет же братия Моя — честна компания…» Этапы нерожденных детей, которых сажали не то что до рождения, а прямо до зачатия. Масштаб посадок оцените сами.
«Первый раз получил я свободу По указу от тридцать восьмого…» - ну вот опять подколодная уголовка. «Знать бы мне, кто так долго мурыжил — Отыгрался бы на подлеце…» Читатель сидит и чешет репу — процесс зачатия, приятный, но банальный, превратился в некую мистерию с плюющимися святителями, этапами нерожденных детей, братией-компанией и каким-то долго мурыжившим процесс подлеце. Действительно, много помнит, хоть и кокетничает, что неточно. Странно, что Владимир Семенович упустил момент и обошелся без выкидыша. Можно было бы сделать один, нет, два, нет, три выкидыша — было бы за что на подлеце отыгрываться!
Бабье глаза таращит -
В каком прикиде, ишь!!!
И не сыграет в ящик,
Как до зачатья выкидыш!»*
Если до зачатья бредут срока, то почему бы и нет? Ну ладно, не стал, так не стал, зато спускается с проблем зачатья в коммуналку на Третьей Мещанской, в конце. Потом идет такой тоскливо-разухабистый текст, чья проблема только в одном — иногда к нему нужен словарь.
«Но не все, то что сверху, от Бога — И народ зажигалки тушил. И как малая фронту подмога Мой песок и дырявый кувшин…» Зажигалки - возгорающиеся бомбы — кидали в ящики с песком, где их пламя тихонько и затухало.
«И било солнце в три луча Сквозь дыры крыш просеяно На Евдоким Кириллыча и Гисю Моисеевну…» Три луча и дыры крыш — написаны исключительно для рифмы, но ребята, дырявые крыши создают определенный антураж, столь любимый нашим автором.
«Она ему — Как сыновья? — Да без вести пропавшие. Эх, Гиська, мы одна семья, Вы тоже пострадавшие. Вы тоже пострадавшие, А значит, обрусевшие. Мои — без вести павшие, Твои — безвинно севшие…» Высоцкий хочет сказать, что евреи не воевали, а русские не сидели? И то, и другое — чушь.
«Я ушел от пеленок и сосок, Поживал — не забыт, не заброшен. И дразнили меня — недоносок, хоть и был я нормально доношен…» Вот опять — я явился на свет не до срока, я был нормально доношен! Какая-то совершенно необъяснимая зацикленность на перинатальном периоде своей жизни. Пропускаем несколько куплетов, к ним нет вопросов, разве что про страны — Лимония и Чемодания.
«Стал метро рыть отец Витьки с Генкой, Мы спросили: зачем? — Он в ответ: Мол, коридоры кончаются стенкой, а тоннели выводят на свет…» Сомнительное утверждение. Мне думается, что стенкой кончаются как раз подворотни, а не коридоры.
«Да он всегда был спорщиком, припрешь к стене — откажется, Прошел он коридорчиком и кончил стенкой, кажется…» «Все, от нас до почти годовалых Толковище вели до кровянки. А в подвалах и полуподвалах Ребятишкам хотелось под танки. Не досталось им даже по пуле, В ремеслухе живи не тужи. Ни дерзнуть, ни рискнуть, но рискнули — Из напильников сделать ножи. Они воткнутся в легкие От никотина черные, По рукоятки легкие, трехцветные, наборные. Вели дела отменные сопливые острожники. На стройке немцы пленные На хлеб меняли ножики. Сперва играли в фантики в пристенок с крохоборами, И вот ушли романтики из подворотен ворами…» Толковище до кровянки — разборки и драки до первой крови, дворовые законы. Ремеслуха — ремесленные училища, матери советских ПТУ и бабушки современных колледжей. И ножи из напильников тоже делали — одно время вся страна была завалена ножами с пластиковыми рукоятками из наборных цветных колец. Их делали не только пленные немцы, но и зеки. И если бы не камлание про зачатье — выкидыши — недоношенность и прочие радости жизни, песня выглядела бы совсем по-другому, экскурсией в послевоенное детство. Ничего подобного этому рассказу в поэтическом мире я не встречал — а существующие попытки либо слащавы, либо беззубы.
«Тот, который не стрелял»
Очередная военная песня, которая не совсем военная. Начало прямо замечательное: «Я вам мозги не пудрю — Уже не тот завод…» Вывод: раньше врал на голубом глазу, но вот теперь врать надоело, начал говорить правду. Ту самую, в ленточках и глине, как мы любим.
«В меня стрелял поутру Из ружей целый взвод…» - ну, должно быть, есть чем гордится. Судя по интонациям.
«За что мне эта злая, нелепая стезя? Не то чтобы не знаю, рассказывать нельзя…» Запомните — рассказывать нельзя. И чем же автор будет заниматься еще триста пятьдесят куплетов?
«Мой командир меня почти что спас, Но кто-то на расстреле настоял, И взвод отлично выполнил приказ, Но был один, который не стрелял…» Во-первых, со своей, особенной логикой автор буквально через куплет раскроет этого «кого-то». Во-вторых, расстрел — тяжелый процесс даже для военного. Поэтому у расстрельной команды часть оружия была заряжена холостыми, но какая конкретно — никто не знал. Такая лазейка для больной совести, может, и не я убил?
«Судьба моя лихая давно на перекос, — Однажды «языка» я добыл, да не донес. И особист Суэтин, неутомимый наш, Уже давно приметил и взял на карандаш…» Вот он, этот «кто-то», Суэтин. Который что-то давно уже приметил.
«Он выволок на свет и приволок Подколотый, подшитый материал, Никто поделать ничего не смог. Нет, смог один, который не стрелял…» Выясняется, что у случайно расстрелянного товарища кроме брошенного в пути «языка» была еще толстая, подколотая и подшитая папка личного дела, которое вел особист.
«Но слышу: — Жив, зараза, тащите в медсанбат! Расстреливать два раза уставы не велят…» Хорошо бы с уставами ознакомиться. Насколько я помню, недобитков не лечили, а добивали.
«А врач потом все цокал языком И, удивляясь, пули удалял…» В ранних песнях у ВВ было веселее — «врач резал вдоль и поперек». Насчет удивления — что-то я сомневаюсь, чтобы фронтового врача легко было удивить. Разве что количеством пуль — вместо десятка три или две?
«Я раны как собака, лизал, а не лечил…» - вообще одинаковые обороты у Высоцкого встречаются на удивление часто. Два раза скелет, радующийся прохладой. Два раза лижущий раны герой, еще один раз — как раз в «Побеге» («пошел лизать я раны в лизолятор» — правда, потом автор опомнился и убрал эту неудачную строчку, но концерты, пленку никуда не денешь). Подобные вещи говорят о том, что автор выдохся и писать ему надоело. А может, просто не помнит всего написанного, что совершенно естественно.
«В госпиталях, однако, в большом почете был…» - и с чего бы это?
«Наш батальон «геройствовал» в Крыму А я туда глюкозу посылал, Чтоб было слаще воевать…» Свои раны он зализывает, а в Крым посылает глюкозу. Здесь два варианта — либо больной зажрался, зализывая свои раны, либо провоцирует что-то нехорошее. Ох, видимо прав был особист Суэтин.
«Я тоже рад был, но, присев у пня, Я выл белугой и судьбину клял, — Немецкий снайпер дострелил меня, Убив того, который не стрелял». Вообще-то это должен был сделать ротный, причем сразу, за неисполнение приказа.
Вся песня высосана из пальца — хотя, бесспорно, есть свидетели (десятки, сотни тысячи свидетелей из поклонников, которые сами попали в такую ситуацию, и если бы не немецкий снайпер, не стреляющий так бы и ел глюкозу, выселяя татар да чеченцев).
Есть еще одна любимая бардом тема, к которой я никак не мог подступиться — просто потому, что совершенно с ней не знаком. Впрочем, набравшись наглости, взялся за разбор очередной «святыни» - морских песен. И сразу наткнулся на замечательный филологический текст, посвященный морскому арго - «Мы говорим не што;рмы, а шторма;». Ну, хорошо, говорят, буду знать. Кинологи говорят «иду под собаку» и «кто сегодня кусается», имея в виду дразнилу. Моряки говорят — штормА. Что дальше?
А дальше — веселее: «Слова выходят коротки и смачны…» Наверное, бард хотел сказать: выходит слово коротко и смачно. Потому что во множественном числе эта идея выглядит несколько странно, хотя коротко и, возможно, смачно. «ШтормА? — ШтормА...- ШтормАААААА... - Кю!»
Хорошо, будем считать эту ошибку очередной небрежностью.
«ВетрА» — не «ветры» — сводят нас с ума, Из палуб выкорчевывая мачты…» Хороша картинка. Мало того, что ветры бывают разной силы, они еще и мачты выкорчевывают. «Кэп!!! Эти ветра опять меня с ума сводят!! Опять начали мачты выкорчевывать!!!! Я сейчас бинты сорву и на ванты бесноваться полезу!!!» - если кто не понял – бред в кавычках принадлежит автору сего опуса, а не уважаемому Владимиру Семеновичу.
Читаем дальше. «Мы на приметы наложили вето…» - хорошо, допустим, изменения ударений приметами не считается. «Мы чтим чутье компасов и носов…» Надо сделать выдержку, прежде чем комментировать. С компасом все понятно, но вот носы… «Вахтенный!! Чем это пахнет на клотике? — Носками, дёгтем, баландой, табаком!!! — Сельдерюжки!!! Чтобы у вас хрен на лбу вырос!!! Всей вахте носы достать из ножен и выяснить, чем пахнет на клотике!!!» - и это тоже автору опуса, просьба не путать.
В следующем куплете бард перестает быть моряком и вертает ударение взад: «Упругие, тугие мышцы ветра (не ветрА) Натягивают кожу парусов…» Натягивают — весьма сомнительный глагол по отношению к парусам, которые надувают или наполняют, но это меньшее из зол в стихе.
Вообще Высоцкий большой мастер перепрыгивать из места в место — роты на марше вдруг ползут, а корабль, которому вывернули мачты, оказывается в странном положении. Его, видите ли, загоняют в Чашу голодные Гончие псы, пока седой Нептун (Ныряльщик с бородой) на звездных весах решает их судьбу. На самом деле убрать бы надсадно воющих голодных гончих псов, которые гонят корабль, как те ветрА в штормА, и было бы хорошо. Но нет, мы легких путей не ищем.
Твоя струя — как мышцы, а твои мышцы — как струи. Как вам аллегория? Мне, честно говоря, не очень, но оказывается, что пока судьба решает на звездных весах, пока возле кормы щелкают зубы голодных собак, упругие тугие мышцы ветра превратились в струи, заострились (острые струи) и вспороли кожу парусов. Что-то тут явно нечисто. Да не, все нормально — дальше идут любимые автором страшилки про петлю, паруса, которые спрятались от ветров — от их острых струй, ну да.
«Нам кажется, мы слышим чей-то зов — Таинственные четкие сигналы…» Таинственные, но четкие. Хорошо, пусть будет так, потому что дальше все-таки очень хорошо: «Не жажда славы, гонок и призов…» о как! — «Бросает нас на гребни и на скалы…» Батенька, да вы большой оригинал — бросаться на скалы просто так.
«Изведать то, чего не ведал сроду…» — хорошо, допустим. «Глазами, ртом и кожей пить простор…» — кожа, очевидно, парусов, выше по тексту — натянутая, как сапог на портянку, а потом вспоротая. Остаются рот и глаза. Отлично — пока рот хлюпает простором, глаза выпадают из глазниц и начинают его просто закачивать, как пожарная помпа. Брр… все бы ничего, но ВВ хотел передать масштаб и красоту океана, а скатился в банальное и неудачное перечисление. Если бы написал: я хочу окунуть в этот простор морррду прямо с ррррогами — ей-ей, было бы лучше.
Кстати, следующее утверждение — кто в океане видит только воду, тот на земле на замечает гор — тоже весьма спорное. В океане все видят что-то свое, или даже вообще не видят, растворившись в синеве. А горы — ну, не знаю, может и есть одаренный индивидуум, способный их не заметить, к нормальным людям это точно не относится.
А угадаете, как заканчивается песня? Вот так, навскидку? Любимым словом? Правильно. Невесть откуда взялся ураган и начал петь — тоже правильно — злые песни в уши, проник под череп и залез в мысли. Вот это тоже наш любимый Высоцкий — со злом наперевес на грани расчлененки.
Все-таки да, думать вредно, а вдумываться — еще вреднее. Начинаешь разбирать построчно с детства знакомые и любимые песни и понимаешь, что, вообще-то, тебя водили за нос. И, что самое страшное, человек, написавший «О чем поёт Высоцкий» во много был прав. А жаль лишь, что привлек внимание таким суконным и казенным языком, что на статью никто не обратил внимания. Даже наоборот, она сыграла только на руку «опальному» барду.
«Зачем мне считаться шпаной и бандитом»
Давайте вкратце пробежимся по программной песне. Этот вопрос, вынесенный в первую строку, интересует всех, кто знаком с творчеством ВВ. Откуда такая любовь к уголовке?
«Не лучше ль податься мне в антисемиты: На их стороне хоть и нету законов. — Поддержка и энтузиазм миллионов…» Советских людей, забыл добавить, но, по ощущениям, знает о чем говорит.
«Решил я — и, значит, кому-то быть битым…» — да, у нас кроме мордобития никаких чудес. «Но надо ж узнать, кто такие семиты…» — а ты разве не знаешь, против кого встают миллионы и миллионы? «А вдруг это очень приличные люди, А вдруг из-за них мне чего-нибудь будет!» То есть уголовная морда готова бить только тех, за кого не накажут.
«Но друг и учитель, алкаш в бакалее, Сказал что семиты — простые евреи. Да это ж такое везение, братцы, Теперь я спокоен, чего мне боятся!» Наконец-то уголовный Ванька нашел свое место в жизни, ура.
«Я долго крепился — ведь благоговейно…» и пошло-поехало перечисление тех, без кого бы мы возились в грязи и ничего бы из себя не представляли. Даже Каплера вспомнил, который, на секундочку, дочь Отца народов оприходовал. И — чтобы не было заминки — придавил всех основоположником Марксизма. Потом мы слышим перечисление самых расхожих слухов, приправленных, как перчиком, юморком — по запарке замучили слона в зоопарке (запарка — зоопарка встречалась в каком-то раннем беспомощном стишке, правда там по запарке стонала тигрица) и украли у народа весь хлеб урожая минувшего года. В общем, бей жидов, спасай Россию — он и бьет, и спасает.
Послевкусие от песенки остается гадкое, по-другому не скажешь.
«Мишка Шифман»
Пересказывать ее кого?— дело неблагодарное, тем более, что, как и во всех стихах прямой речи, ошибок и шероховатостей в ней в ком? нет. Зато юмора — кто понимает и помнит — сколько угодно. Один еврей — поясняю для случайной молодежи — уговаривает другого эмигрировать:
…«Голду Меир я словил
В радиоприемнике...»
И такое рассказал,
До того красиво!
Что я чуть было не попал
В лапы Тель-Авива.
Я сперва-то был не пьян,
Возразил два раза я –
Говорю: «Моше Даян –
Стерва одноглазая,
Агрессивный, бестия,
Чистый фараон,
Ну, а где агрессия –
Там мне не резон".
Мишка тут же впал в экстаз –
После литры выпитой –
Говорит: «Они же нас
Выгнали с Египета!
Оскорбления простить
Не могу такого
С Рождества Христова!».
«…Только русские в родне,
Прадед мой — самарин,
Если кто и влез ко мне,
Так и тот — татарин».
Мишку Шифмана не трожь,
С Мишкой — прочь сомненья:
У него евреи сплошь
В каждом поколеньи.
Дед параличом разбит, —
Бывший врач-вредитель,
А у меня — антисемит
На антисемите…»
Ну да, это мы помним. В результате — антисемит поехал в Израиль, а еврей не прошел пятую графу (национальность). Вот такая забавная песенка о сложностях внешней и внутренней национальной политики.
«Сон»
Небольшое (по меркам Владимира Семеновича), всего на семь куплетов произведение, которое можно отнести к многозначительным и странным. Ну, многозначительности у нашего любимого барда везде полно, каждый найдет строку на свой вкус и насладится своей прозорливостью. Но при этом оно еще и очень странное. Вот в самом деле, вроде о проблеме, но проблемы-то ни в чем нет. Впрочем, что тут говорить, давайте читать «нервно» (то есть текст берем из того самого сборника).
«Дурацкий сон, как кистенем, Избил нещадно…» - ничего себе дурацкий, скажу я вам. Но даже если допустить, что он в самом деле дурацкий, но с кистенем, зачем на него вообще обращать внимание?
«Невнятно выглядел я в нем И неприглядно…» - неприглядно — понятно, но невнятно-то почему? Может, это вообще не автор был, а какой-то случайно забредший в сон зевака? И если невнятность автор опустил за невнятностью, с неприглядностью поступил честно и расшифровал для читателя: «Во сне я лгал, и предавал, И льстил легко я… А я и не подозревал В себе такое…» Однако, какая изумительная девственность для сорокалетнего мужика! Предательство опустим, но вот не солгать, не польстить и даже не подумать, что так можно сделать, это нечто особенного. А потом так раз — о, а я же польстил! Позор! Кошмар! Какая дикость!!!
«Еще сжимал я кулаки И бил с натугой, Но мягкой кистию руки, А не упругой…» Тут понятно одно — автор что-то бьет во сне мягким кулаком, причем нормальный кулак у него не твердый, а упругий. Анатомия тоже весьма оригинальна в произведении. Читаем дальше, дальше очень интересно.
«Я не шагал, а семенил На ровном брусе, Ни разу ногу не сменил, ТрусИл и трУсил…» Надеюсь, вопросы вы сами автору зададите? За каким лешим его занесло в спортивную женскую гимнастику? Потому что больше нигде не надо ходить по брусу, то бишь по бревну. Ну, допустим, бард в трико и с бантиками балансирует на брусе, даже не сменив ногу! Позор! Кошмар! А зачем ее менять? Ужас! Так менять-то зачем? Ты что, идиот, откуда я знаю? Кошмар! Более того, находясь на брусе он что-то трусИт (южнорусский, малороссийский сленг, означает — трясти. Откуда, кстати, у него это словечко?) и трУсит. И если с трусостью все понятно, то с трясуном — нет.
«Я перед сильным лебезил, Пред злобным гнулся. И сам себе я мерзок был, Но не проснулся…» Ну, в принципе все ясно и логично — это все добавляется ко лжи и лести, чтобы показать всю мерзость лирического героя. Правда, в жизни приходиться и льстить иногда (бывает, что это просто необходимо), и перед сильным приходится лебезить (ну что поделать!), и против злобного не у каждого найдутся силы выстоять. В чем, простите, мерзость? Автор считал себя святее папы римского? Обычные грехи обычного человека.
«И сон повис на потолке И распластался…» - понятно, распластался и повис. Вот вся эта куча вместе с брусом, чем-то там трясущимся, кем-то лебезящим, льстящим, злобным, сильным распласталась на потолке. А потом вдруг бац – и вторая смена: «И вот в руке вопрос остался…» Это очень мудрено даже для меня, но дальше еще лучше.
«Я вымыл руки — он в спине Холодной дрожью. Что было правдою во сне, Что было ложью?» Могу заявить со всей ответственностью — все правда, и все ложь, и не надо на этом заморачиваться. Жизнь очень сложная штука, главное в ней – не переигрывать и не увлекаться. Вообще, конечно, сон, весьма насыщенный событиями, но кончается стихотворение весьма знаменательно. После обязательных страданий «Сон — отраженье мыслей дня? Нет, быть не может!» логика теряется вообще.
«А вдруг — костер?»
Ну, хорошо, вот он — вдруг костер. Почему костер? Зачем костер? А у вдруг костра явно должен быть друг, который, как мы помним, тоже вдруг.
«И нет во мне Шагнуть к костру сил. Мне будет стыдно, как во сне, В котором струсил…» Попрошу внимания почтенной публики — речь идет не о восхождении на костер, а о подхождении к костру. Нет сил подойти к костру?
Воля ваша, неладное что-то твориться с автором. (Хотя, по секрету, как поэт поэту могу уточнить. Все дело в любимых ВВ составных каламбурных рифмах. Костру сил — струсил. Песенку, построенную исключительно на подобных рифмах, можно услышать в замечательном военном фильме «Торпедоносцы», но написана она не ВВ, а студентами ИМЛИ.)
«Но скажут мне: — Пой в унисон! Жми, что есть духу! — И я пойму — вот это сон, Который в руку». Ну вот, ребята, и приехали. Вся эта интеллигентская рефлексия заканчивается предложением петь в унисон, то есть со всеми, хором. Не выделяться и не выпендриваться — все льстят — и ты льсти, все лебезят — и ты лебези. И лирический герой прыгает от радости — вот же он, сон, который в руку! При этом общее впечатление от песни — как положено, гимн борьбы всего хорошего со всем плохим, который не поверку оказывается не тем, чем казался.
«Ноль семь»
Весьма известная в СССР песня, поскольку была выпущена миллионными тиражами на миньоне (маленькой пластинке с четырьмя песнями), радует загадками в каждом куплете.
Берем первый: «Эта ночь для меня вне закона. Я пишу, по ночам больше тем…» Весьма интересно, что ночь в законе, когда человек спит, вне закона — когда решили пописать, поскольку больше тем. Понимаете? В свое время ходили легенды, позже превратившиеся буквально в догмы, по которым Высоцкий не спал вообще: прибегал после спектакля и хватался за бумагу, чтобы осчастливить своих поклонников. Час-два сна в сутки, обычно и того меньше, три часа — невозможная роскошь. Потому и сгорел.
А вот стишок, в котором черным по белому указано: ночь, когда я пишу — вне закона. Написано авторским пером. Вот сел он писать внезаконной ночью и вдруг цап — схватился за диск, за который схватиться невозможно. Необъяснимый поступок, но что поделать, поэты вообще люди импульсивные — собрался спать и вдруг начал писать, начал писать — за диск хватается. Люди моего возраста поймут, почему за диск нельзя схватиться, молодым же советую посмотреть фото советского дискового телефона. Вот за талию, тем более чужую, схватится вполне можно, а также за грудь и за грудки. За диск телефона — извините, нет.
Припев опустим, возьмем справедливое возмущение барда: «Эта ночь для меня вне закона. Я не сплю, я кричу — поскорей! Почему мне в кредит, по талону Предлагают любимых людей?»
Эта ночь для меня вне закона,
Словно рай рьяно рвет враний грай -
Почему мне в кредит, по талону
Предлагает поездку трамвай?*
Я очень долго думал над этими строками, прямо с самого отрочества, когда ВВ заменял мне Бога. По каким таким талонам ему предлагают любимых людей, и почему он этим недоволен? «Володь, слушай, тут в «Березку» француженку завезли, хорошую, качественную француженку, на картах гадает, кровь заговаривает, бери, такой товар не залежится. — Ребят, да у меня денег на француженку нет. — Вов, ладно, что ты как не родной, бери в кредит, сейчас талон выпишем…» В любом случае, кто бы ему любимого человека не предлагал, никакой благодарности к благодетелям он не испытывал, лишь негодовал. Вообще, конечно, Влади в кредит — это сильно, интересно, чем он все-таки с государством расплатился?
«Телефон для меня как икона, Телефонная книга — триптих...» Ну-ну. Это сейчас телефон заменяет икону, тем более с церковными приложениями, а для того времени весьма смелое и кощунственное заявление. А триптих — тоже знакомый из песен образ: «а в фиге вместо косточки — триптих».
Дальше совершенно замечательные строчки. Нет, не про Мадонну, после - «Расстоянья на миг сократив…» Вся эта возня была затеяна ради одного мига. «Маринка, привет, пока» - и все, соединение разорвано. Можно было бы написать: расстояние вмиг сократив — и никакой нелепицы, все максимально точно, но что спето, то спето.
Дальше бард включает пуританина и со всей яростью своего актерского хрипа вопрошает: «Что, реле там с ячейкой шалят?..» и, понимая, что шалостям молодой ячейки с пожилым и опытным реле помешать не может, лишь угрожает: «…я согласен Начинать каждый вечер с нуля…» Ну да, часами терроризировать Тому и клясть гадов, впутавших его в кредит, ради мига соединения. Это даже не Сизифов труд, это нечто более изощренное.
«Мы взлетали, как утки…»
Вру, про самолеты, которые взлетали, как утки, с раскисших полей. Помните Яяка — истребителя, который боролся с пилотом и доборолся? Здесь пилот борется с самолетом, предварительно доведя его, бедного, в буквальном смысле до ручки. Причем текст очень, очень образный, гиперболический и до дрожи знакомый. Что-то он напоминает… О «Мы летим, ковыляя во мгле, Мы идем на последнем крыле. Бак пробит, хвост горит И машина летит На честном слове и на одном крыле». Там еще дальше поют: вот дела, ночь была, все объекты разбомбили мы дотла… В песне Утесова мы видим удачный вылет — разбомбили дотла, попали под обстрел и летят, ковыляя во мгле.
У Высоцкого, простите: «…И в простор набивались мы до тесноты…» - до такой тесноты, что даже облака, сшитые пулями, стали выполнять роль парашютов. Опять же, я никогда не видел парашютов, пошитых из лоскутков, но поверим автору, ему виднее.
«Возвращались тайком, Без приборов, впотьмах; И с радистом-стрелком, Что повис на ремнях. В фюзеляже пробоины, в плоскостях — дырки. И по коже озноб, И заклинен штурвал, И дрожал он и дробь По рукам отбивал, Как во время опасного номера в цирке». Все ясно? Герои-летчики, гогоча и перепутав туман с парилкой, набились в простор до тесноты, покалечили друг друга и возвращаются изрядно ощипанные, но непобежденные. И если в «Яяке» присутствовал вражеский самолет, с которым тот делал что хотел, но в итоге сбил, то здесь — перечисление увечий без упоминания того, кто их нанес. Только простор, в который набились до тесноты, и, кстати, совершенно непонятно, по какой такой причине стрелок-радист повис на ремнях. Догадайся, мол, сама.
Начало помните? «Мы взлетали, как утки, С раскисших полей… Мы смеялись, с парилкой туман перепутав…» Ладно, будем считать, что это не пьяные летуны таранили друг друга ради развлечения, а в самом деле был бой, про который автор по своим соображениям предпочел умолчать.
«Завтра мне и машине В одну дуть дуду В аварийном режиме У всех на виду…» Оставим дуду в покое — хотя для лирического героя это новый и смелый ход, ведь с машиной он продолжает бороться и конфликтовать. Что значит — аварийный режим? Он заранее уверен, что его собьют? Тоже мне, летчик-ас. С такими установками получишь и пробоины, и дырки. Кстати, узнать бы, чем они отличаются...
«Ты мне нож напоследок не всаживай в шею!..» - логика текста опять вызывает изумленную немоту. «Будет день взлет — будет пища…» - логично, что-то будет завтра. «…Придется вдвоем…» - понятно, что если самолет хотел всадить пилоту нож в шею, то и приземляться он бы предпочел отдельно, не хочет работать на человека, видимо Яяк пустил заразу неповиновения по всем эскадрильям. «Нам садиться, дружище, На аэродром, Потому что я бросить тебя не посмею…» Видимо, за это накажут, а так бы — после угрозы ножом летун, конечно бы, свою бунтующую технику бросил, хоть и называет на всякий пожарный случай «дружище».
Наслаждаемся дальше. «Только шит я не лыком И чую чутьем...» Ну да, только чутье и поможет — пробоины, дырки, заклиненный штурвал, нож в шею вообще не видны… все так туманно, как в парилке, что без чутья пропадешь. «…В однокрылом двуликом Партнере моем…» Бедный самолет даже не починили, и оставили одно крыло, и заклиненный штурвал, судя по всему. Слегка непонятно, почему самолет двуликий — вторая кабина для радиста-стрелка? Ну и что в этом плохого, обычное конструкторское решение, никакой подлости и двуличности. А вот если речь идет о двуличности в нашем, человеческом понимании, то тогда я пилота опять не понимаю. В чем его техника снова провинилась?.. «…Игрока, что пока Все намеренья прячет. Наплевать я хотел на обузу примет: У него есть предел — у меня его нет! Поглядим, кто из нас запоет, кто заплачет!» Это, вообще, что такое было? Сплошные и совершенно необъяснимые угрозы… не человеку. Самолету. Набились в простор до тесноты, пошили парашютов из облаков, радист-стрелок упился, заклинили штурвал, самолет весь в пробоинах и на одном крыле… какие приметы, какие пределы, кто должен петь и плакать? Вы в одну дуду дуете, и бросить ты его, бедный, изувеченный самолет не посмеешь у всех на виду.
«Если будет полет этот прожит…» - простите, как? «…Нас обоих не спишут в запас…». Вообще-то спишут обязательно, и не по вине самолета.
«Кто сказал, что машине не может И не хочет работать на нас?» Ты и сказал, больше никто этого не говорил.
Вообще, конечно, странная песня — после всех увечий и повреждений, которые в бою (надеюсь, что в бою) были нанесены самолету, не испытывать к нему благодарности, а устраивать фирменную истерику (истерики Высоцкого — это как знак отличия, больше никто так не может) и обвинять технику (!) во всех грехах, включая шулерство и членовредительство, военного не достойно. Возможно, речи идет о летчике-испытателе, но двадцать вылетов в сутки и раскисшие поля, а также вскользь упомянутые пошивочные пули позволяют в этом сомневаться.
«Разведка боем»
Вообще, конечно, в военных песнях Высоцкого удивительный разброс — от гениальности, от которой захватывает дух и выступают слезы, и мощной простоты, до какой-то поверхностности и неряшливости. Начинаем.
«Нужно провести разведку боем. Для чего — да кто ж там разберет…» Хорошее начало, да? Патриотичное и настраивает на совершение подвига. Припев про Леонова и типа из второго батальона оставим, тем более что дальше идет потрясающая ценная информация.
«Мы ползем, к ромашками припадая, - Ну-ка, старшина, не отставай…» - помним, помним. А на нейтральной полосе цветы — кочки тискаем. «Ведь на фронте два передних края: Наш, а вот он - их передний край…» Опять впадаешь в изумленную немоту от наблюдательности автора. Но дальше еще лучше.
«Проволоку грызли без опаски: Ночь - темно и не видать ни зги…» А вот светлые, белые ночи помешали бы такому увлекательному занятию — грызть проволоку. Хорошая проволока заменяет и орехи, и леденцы, мешают только «В двадцати шагах — чужие каски, С той же целью — защитить мозги…» Это просто восторг и живое пособие для курсантов. «Чужие каски? — Защитить мозги!! — Наши каски? — Защитить мозги!! — Не зачет, у солдата не должно быть мозгов». Кстати, что проволоку перекусывают и как можно дальше от окопов — вы догадались, надеюсь, сами?
«Скоро будет «Надя с шоколадом» — В шесть они подавят нас огнем…» Эта самая Надя — немецкий гвардейский миномет, которым немцы будут лупить но нам. Или по нашим позициям, или по разведчикам. Но, судя по тому, что им этого и надо, разнесут наши позиции, для того разведчики и начинали с Богом, потихонечку, не спеша разведку боем. Видимо, это новая тактика — навести на свои окопы огонь, и, когда от наших останутся ошметки, начать потихонечку. Я не знаю, но на мой скромный взгляд, разведка боем — это наглый наскок, прорыв, нужный для того, чтобы вызвать бурный ответ противника, а тут как-то все не спеша. Погрызли проволоку, поглазели на мозги под касками, подождали пока наших накроют минометами — и волшебным образом нашли ДОТ и ДЗОТ.
«Братские могилы»
Вот, кстати, песня, с которой ВВ начал свое триумфальное шествие в официальном пространстве советской культуры, потому что сейчас говорить про зажимаемого и гонимого барда просто неприлично и вообще дурной вкус. Его приглашали, и он исполнял ее многократно в спектаклях и нет, в фильмах, на концертах памяти. Песня, как говорится, зашла, поскольку сильна и идеологически выдержана, ну а мы почитаем спокойно.
«На братских могилах не ставят крестов, И вдовы на них не рыдают…» Вторая строка — сомнительное утверждение, я сам видел и плачущих женщин у братских могли, и ветеранов, вытирающих слезы. «К ним кто-то приносит букеты цветов…» – кто-то. Ветераны, пионеры, делегации. «И Вечный огонь зажигает…» - вот так взять и испортить неплохое, но среднее начало. Вечный огонь потому и Вечный, что горит не переставая с момента создания монумента, братской могилы. Его никто на зажигает, как конфорку, и не выключает, по крайней мере в Советском Союзе. В других странах Варшавского блока именно что включали по праздникам, у нас горел и горит всегда, даже во время профилактики.
Во втором четверостишии великолепно все — мастерское усиление образов, от разрухи до высшего патриотизма.
А в Вечном огне видишь вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий Рейхстаг,
Горящее сердце солдата.
Ну а заканчивается все ненужной закольцовкой - опять про кресты, заплаканных вдов, хоть их и нет, и каких-то людей, которые покрепче. Почему вдовы и матери не ходят на братские могилы? Ходят, и даже ухаживают, поскольку где могилы сына или мужа, просто не знают. В итоге получился пик — слабое начало, мощная середина и вторичное, ненужное окончание.
«Еще не вечер»
Песня, знакомая мне с детства. Причем после прослушивания хотелось немедленно побежать и взять кого-нибудь на абордаж, хотя бы соседскую девчонку Лидку, страшно сверкая одним глазом. То есть настроение в песне выдержано и, естественно, свою задачу она выполняет. Борец продолжает бороться, никак иначе, борьба идет потому что борьба. Но мы люди мирные, и со своего бронепоезда беремся за текст.
«Четыре года рыскал в море наш корсар…» Поскольку корабль корсаром назвать нельзя, то один корсар — совершенно очевидно, капитан корабля, все время утешающий свою нервную команду. Или, напрашивается вывод, он рыскал один? Совсем один? Нет, все-таки с командой нервных белошвеек.
«В боях и штормах не поблекло наше знамя…» - какая крепкая ткань и прочная краска, в общем да. «Мы научились штопать паруса И затыкать пробоины телами…» Вот над этим моментом я смеялся еще в детстве, в коммуналке, представляя: сидят сумрачные пираты рядком, благоухая потом и дымом трубок, и штопают паруса. А между ними ковыляет то ли Окорок, то ли Черная борода, то ли Джек Воробей и ругает за неаккуратные стежки. Но это ладно, вы только представьте, что пробоины заткнуты телами — кока на клотик, юнгу на штапель, одноглазого на пробоину, потому что одноногого уже рыбы объели. И наводит ужас фрегат с торчащими из бортов скелетами — не лучшая затычка, надо думать.
«За нами гонится эскадра по пятам. На море штиль и не избегнуть встречи…» - пираты на фрегате, а эскадра, видимо, на паровом ходу, иначе и она не смогла бы догнать.
«…Но с ветром худо, и в трюме течи…» - оно и понятно, если пробоины телами заткнуты. «На нас глядят в бинокли, трубы сотни глаз…» Вообще повествование как-то незаметно приобретает комический оттенок, вместо трагического. Вдруг появляются сотни глаз с биноклями и трубами — то ли все команды всей эскадры столпились на борту и глазеют на этакую невидаль, корсар с пиратами-белошвейками, то ли гуляющий по пирсу народ наслаждается видом битвы, но что-то тут не так.
«Кто хочет жить, кто весел, кто не тля — Готовьте ваши руки к рукопашной!» - отлично, корсар, руки приготовили, что дальше? Ты про «кто хочет жить» говорил? «А крысы пусть уходят с корабля, Они мешают схватке бесшабашной!» - ну да, под ногами крутятся и подножки ставят. «И крысы думали: - А чем не шутит черт?!» – надо же, корабельные крысы поняли, куда они попали и вообще мешают бесшабашной схватке. «…И тупо прыгали, спасаясь от картечи…» - почему тупо?
«А мы с фрегатом становились к борту борт…» - чтобы крысы перепрыгнули и мешали противнику, так что ничего не тупо. «Еще не вечер, еще не вечер…» - потерпите, девочки, скоро все закончится. Вот тут есть одна тонкость — крысы действительно покидают корабли, которые ждет крушение, но делают они это в порту, это древняя примета. Корабли, которые участвуют в битвах, крысы не покидают и мужественно идут ко дну вместе с пиратами. Ну, ладно. Борту к борту, крысы бегут с корабля на корабль, думая про черта (однако), руки приготовлены, капитан приказал идти на абордаж и вдруг…
«Лицо в лицо, ножи в ножи, глаза в глаза! Чтоб не достаться спрутам или крабам, Кто с кольтом, кто с кинжалом, кто в слезах, - Мы покидали тонущий корабль…» Вдумайтесь: пираты, обвешанные оружием, с готовыми на все руками, вместо того чтобы швырять абордажные крюки, в слезах прыгают за борт. Вот на эскадре зрители-то удивились. Тем более, что спрутам или крабам так и так достанутся все пираты, штопающие паруса, затыкающие телами дыры и прыгающие за борт со слезами на глазах. Спруты, кстати, не едят утопленников — они едят крабов, а крабы - как раз трупы, то есть волноваться нечего, в выигрыше останутся как раз крабы.
«Но нет! Им не послать его на дно - Поможет океан, взвалив на плечи. Ведь океан был с нами заодно, И прав бы капитан — еще не вечер!» Ну, в принципе, да. Произведена очистка корабля от крыс, команда приняла соленую ванну, покинув тонущий корабль в слезах вместо абордажа, а он взял и не потонул.
«Песня певца у микрофона»
Вообще удивительная вещь происходила с нашим дорогим и любимым (я не шучу) бардом — все, что бы он ни сказал, сразу принималось неискушенным народом на веру. Сказал, что не любит железом по стеклу и стеклом против шерсти — значит, так и есть. Говорит, что искренен — и ведь точно, искренен. Возможно, это связано как-то с гипнотическим напором его баса (или тенора), а может быть, еще с чем-то, лингвистикой, например, но это неоспоримый факт. Более того - то, что он говорил, люди мгновенно переносили на себя и могли ощутить себя, как настоящие актеры, подводниками или, например, пиратами.
Итак, песня певца. Начало само по себе уже смелое, потому что ВВ многократно говорил: я не певец, я не испытываю иллюзий по отношению к своему голосу, который раньше называли пропитым, а теперь – с трещинкой из уважения, я исполнитель своих стихов. Но тщеславие — любимый порок, и хоть под маской стихотворения, но назвать себя певцом так приятно.
«Я весь в свету, доступен всем глазам, Я приступил к привычной процедуре…» Все нормально — привычная для актера процедура, этакий медицинский термин: стоять на всеобщем обозрении. Но тут он спохватывается — негоже так просто себя вести, и вдруг уточняет: «Я к микрофону встал как к образам…» Хорошо, собрался с мыслями, в тишине, благолепии беседует с Отцом нашим Небесным — видимо, песня будет исключительно дружеская и интимная. «Нет-нет, сегодня — точно к амбразуре…» Ага. Будет, значит, расстреливать зрителя из крупного калибра. Прыжок от образов к амбразуре смел, и зритель замирает от такого необычного подхода, готовясь принять пули в невинные груди.
Припев опустим, не то вспомнится «озлобленная черепаха» - в нем лучи бьют под ребра, а фонари светят как? Именно. Недобро. Злу не повезло, и в строку не влезло зло.
Владимир Семенович любит оживлять предметы и награждать их своим мировоззрением, не самым добрым в мире, как мы уже смогли многократно убедиться. «Он, бестия, потоньше острия…» - микрофон? Петличек тогда еще не было, но бритвы и клинки в виде микрофонов, очевидно, уже создали. Для своих. Тем более, что микрофон, который тоньше лезвия, обладает еще и безотказным слухом и всячески призывает автора к искренности. Искренность у нас — это хрип: «Сегодня я особенно хриплю, Но изменить тональность не рискую, — Ведь если я душою покривлю, Он ни за что не выпрямит кривую…» Более беспощадного разбора и оценки самого себя я у автора раньше не видел — искренность заменена хрипом, больше ничего никому не интересно, даже техника не поможет. Но техника тоже - еще та техника, это нечто особенное. Вы только вдумайтесь: «На шее гибкой этот микрофон Своей змеиной головою вертит. Лишь только замолчу — ужалит он…» Все-таки скучно было ВВ в рамках сознания, все-таки любил он добрую порцию хорошего бреда, забыв про амбразуру и зрителя, который смотрит на вертящий головой микрофон и певца, который вопит с выпученными глазами, чтобы не быть ужаленным. Ну да. Именно так: «Лишь только замолчу — ужалит он…»
«Я должен петь до одури, до смерти…» - вообще-то никому ты ничего не должен. Кому? Выступление перед зрителем сродни наркотику, только деньги не забирает, а приносит. Зритель, конечно, хочет больше и больше.
Но едва не ужаленный микрофоном певец находит себе оправдание, довольно смешное: пой, пока не ужалили. («Меня схватили за бока Два здоровенных мужика — Давай, паскуда, пой, пока не удавили!..) «Не шевелись, не двигайся, не смей! Я видел жало - ты змея, я знаю! А я сегодня — заклинатель змей, Я не пою, я кобру заклинаю!» Вы не ощущаете такой липкой жути от этого текста? Как все хорошо начиналось — вышел человек помолиться, потом взял пулемет, потом вдруг увидел змею вместо микрофона и ну ее заклинать. И все на глазах полного зала слушателей. Погодите, жуть набирает обороты.
«Прожорлив он, и с жадностью птенца Он изо рта выхватывает звуки…» Что называется, — приплыли. Если забыть про образа, амбразуру и кобру, то жадный до звуков микрофон вполне себе находка, но и это еще не все. «Он в лоб мне влепит девять грамм свинца…» А, помешанный на крови слепой дурак микрофон прозрел, поумнел вдруг и чаще бил в цель? Копыта били дробь, трезвонила капель — остается за текстом, но подразумевается. Причем загнанный в угол галлюцинациями поэт готов бы и сдаться, но «Рук не поднять - гитара вяжет руки…»
«Опять! Не будет этому конца!» А вот вам и та самая искренность, совсем неожиданно, когда выступление превращается не в молитвы, не в атаку, а в надоевшую процедуру. «Что есть мой микрофон? Кто мне ответит?» В общем, быть или не быть? Отвечаю — прибор для усиления звука, в тексте странным образом превратившийся в образа, амбразуру, змею, птенца, девять грамм свинца, но вот во что конкретно — вообще не понятно. К тому же он обладает некоторыми мистическими особенностями.
«Мелодии мои попроще гамм…» - ну, не знаю, меня вот мелодии ВВ вполне устраивают и нравятся. «Но лишь сбиваюсь с искреннего тона…» - ладно, про искренность барда можно много говорить, но мы не будем, потому что дальше — лучше. «…Мне сразу больно хлещет по щекам Недвижимая тень от микрофона…» Не вдумывайтесь в стихи, не надо. Иначе возникнут вопросы — как может тень, недвижимая, больно хлестать по щекам? Конечно, два раза повторяющиеся образы ВВ любит, и зря. «По щекам отхлестанные сволочи» - замечательно. Недвижимая тень от микрофона, бьющая по щекам — очень плохо.
«Я освещен, доступен всем глазам, Чего мне ждать? Затишья или бури?» Ну что за кокетство, в самом деле. Ждать аплодисментов, не критики же! Именно слушатели с жадностью птенца выхватывали все, что слышали, стараясь не думать.
* * *
В том же самом «Нерве» есть замечательный раздел, называется «Спорт-спорт». Включает в себя несколько забавных, но весьма длинных и изобильных песен, не баллад (баллады - это все-таки нечто возвышенное), которые интересны вовсе не спортом, а пониманием, что требуется от песен и что требуется песням. Им требуется признание публики, от них — удовлетворение эстетического чувства, чем бы оно на самом деле ни было. А проще всего оно достигается беззлобным — или не совсем беззлобным, или кажущимся беззлобным — юмором и насмешкой.
Все-таки кумиры — вещь хорошая для поклонения, но иногда их нужно тыкать палочкой и опускать на землю, чтобы не зазнавались. Вас, ребята, назначили, вот и сидите тихо, а то народ найдет себе других.
Все песни посвящены спортивным кумирам того времени — вратарю Яшину, тяжелоатлету Алексееву (поищите информацию, они того достойны) шахматисту Фишеру, в тексте про которого скромно проскакивает советский шахматист Таль. Он, конечно, проскакивает, но непонятно, что с этим делать — то ли обижаться, то ли забавляться.
Эти три песни шуточные, кроме тяжелоатлета (все вдруг стали очень вежливы со мной) — само это занятие не подразумевает веселья. Какую шутку можно придумать про человека, которого вот-вот раздавят сотни килограмм? Все-таки Высоцкий далеко не дурак и прекрасно понимал границы допустимого, в темах и стихах тоже. В тексте про тяжелоатлета нет ничего нелепого, нет ничего смешного, все очень точно, тяжело (ну да, именно что тяжело), но, собственно, именно поэтому он и не получил широкой народной любви во времена написания. Сейчас — тем более. Разве что можно отметить финальную строчку с нашим самым любимым словом барда: «Я выполнял привычное движенье с коротким, злым названием «рывок». Любимое слово найдете сами.
А вот про Яшина и про Фишера стихи забавные и длинные. Когда Высоцкий их исполнял, как обычно кривляясь, зал помирал от хохота. «Мы сыграли с Талем десять партий — В преферанс, в очко и на бильярде. Таль сказал: «Такой не подведет!»» Кстати, дочка Таля есть в соцсетях, и один из постоянных вопросов — играл ли с ним ВВ в преферанс, очко и бильярд? Нет, не играл, и даже знаком не был. Впрочем, ни с кем из героев спортивных песен Высоцкий, насколько я знаю, не общался. Ну, то есть великий шахматист играет с чайником во все, что угодно, кроме шахмат, и очень высоко оценивает его уровень перед шахматным же матчем.
В общем, этого чайника учат все — боксеры, повара, футболисты и так далее, он накачивает мышцы (еще б ему меня не опасаться — я же лежа жму сто пятьдесят) и кончается все хорошо: «Я его фигурку смерил оком, И когда он объявил мне шах, Обнажил я бицепс ненароком, Даже снял для верности пиджак. И мгновенно в зале стало тише, Он заметил как я привстаю… Видно, ему стало не до фишек (?)— И хваленый, пресловутый Фишер Тут же согласился на ничью…» А вот суть песни: «В мире шахмат пешка может выйти — если тренируется — в ферзи».
Точно такой же забавный текст про великого вратаря Яшина (который был заядлым курильщиком и умер от рака легких), которого преследует фоторепортер и умолят пропустить один мяч, всего один — ради снимка, иначе его уволят из газеты. Ноет и ноет, ноет и ноет, в итоге вратарь сдается и пропускает гол.
Фактически это не песни, а спектакли с сюжетом, завязкой, развязкой и, конечно, кульминацией.
Кстати, когда Высоцкий достиг своего пика и метался между бредом и гениальностью, между неудачной прозой и попытками режиссуры, странно, что он не подумал о драматургии. Прямая речь у него идеальна, образна, проста и впечатляет, художественные описания, с которыми частенько возникают проблемы, не нужны, а все технические требования он, как профессиональный актер, прекрасно знал и чувствовал. Думается мне, что драматург из него бы вышел гораздо выше среднего.
Почему эти три песни не отнесены к разделу смешных? Потому что не в этом главное — так или иначе, юмор у Высоцкого есть почти во всех его произведениях, кроме тех, где он сознательно сгущает краски (впрочем, в этих работах можно посмеяться над бесконечной слизью, слюной, злобой и грязью. Ах-ха-ха, опять он слюну глотает!). Но все-таки этот будет смех, на который автор не рассчитывает — хотя очень тяжело предсказать влияние произведения на читателя.
Высоцкий был крайне тщеславен и любил знаменитостей, любил первых, любил сильных (я перед сильным лебезил — понятно, почему его так разозлил дурацкий сон. Не будучи сильным — первым не стать), а самое верное средство обратить на себя внимание и заручиться, если что, поддержкой, — это посвятить песню. Собственно, он и заискивал, шутил то с одной прослойкой, то с другой, и почти всегда у него получалось. Разве что Таль был не в восторге от вымышленных игр, но кто его спрашивать будет? ВВ сказал — играли, значит, играли.
Вроде бы нет посвящений его друзьям — известным поэтам, но может быть, я ошибаюсь. Да и вообще посвящений поэтам нет, что странно для поэта (про «нынешние как-то проскочили» можно не говорить, это ни разу не посвящение). Более того, точно установлены посвящения медийным персонам того времени — тем, у кого были миллионы почитателей и которые не были, скажем так, конкурентами в творческом плане. Это беспроигрышный ход, привлекающий слушателя, но не дающий терять своего. В самом деле, начни Высоцкий рекламировать своего друга Вознесенского, например, — к чему бы это привело? К появлению у Вознесенского новых читателей в ущерб самому ВВ, а у него их и так хватает. (У кого у него — решите сами.) Тем более, что по стихам Вознесенского на Таганке был поставлен целый спектакль, на котором случались конфузы — публика требовала Высоцкого с его песнями. И Высоцкому приходилось напоминать, что сегодня он актер.
«Черные бушлаты»
Если взять эти ваши интернеты и посмотреть, кому посвящена песня, то оказывается — Евпаторийскому десанту, отчаянной военной операции, по-другому и не сказать, подвигу, сколь великому, сколь и непонятному в плане необходимости. Но дело историков вытаскивать истину и по возможности справедливо ее оценивать, а дело поэта описать события так, чтобы никто не был забыт.
Итак, Евпаторийский десант — моряки, высадившиеся с моря и прошедшие по городу ураганом мщения, вышибая и уничтожая фашистов везде, где могли, включая больницы. Расчет был на то, что они смогут уйти обратно на тех же кораблях, что их и доставили, но при этом оттянут на себя значительную часть немецких сил. Но разыгравшийся шторм не дал морпехам отступить, и в итоге все погибли. Это вкратце. Теперь берем стихотворение.
«За нашей спиною остались паденья, закаты, Ну хоть бы ничтожный, ну хоть бы невидимый взлет!» Паденья, закаты — очевидно, отступление советских войск в первые годы войны, «ничтожный и невидимый взлет» - скорее всего, про масштабное наступление сорок второго. Хорошо, он поэт, он так видит, кровавая работа сотен тысяч солдат для него — ничтожны и невидимы. Про чужие папироски и установки выжить как угодно, лишь бы посмотреть на восход, тоже говорить не будем - гнильцой несет от этих строчек, вы уж меня простите.
«Особая рота — особый почет для сапера, Не прыгайте с финкой на спину мою из ветвей…» Если к первой строке вопросов нет, то ко второй — а почему, собственно, не прыгать? Странная просьба, адресованная врагу, прямо скажем. Объяснение тоже удивительное: потому что он «и с перерезанным горлом» до своей развязки увидит восход. Развязка наступит после перерезанного горла, тоже лучше запомнить, правда, зачем это запоминать, не знаю — видимо, затем же, зачем и писать. Хорошо. Бессмертный, мы поняли. Возможна и другая трактовка, но пока промолчу.
«Прошли по тылам мы, держась, чтоб не резать их, сонных, Но тут я заметил, когда прокусили проход…» Прокусили проход. Опять же умолчу, какой проход есть, например, в анатомии. В реальности десант рванул на фашистов с берега моря и пошел с боями вглубь города, но, судя по песенке, прошел по тылам и прокусил проход, при этом жалея сонных фашистов и внимательно следя за подсолнухом — несмышленым, зеленым, трогательным, но чутким.
«За нашей спиною в шесть тридцать остались — я знаю, - Не только паденья, закаты, но взлет и восход. Два провода голых, зубами скрипя, зачищаю, Восхода не видел, но понял: вот-вот - и взойдет». Тут все роскошно — прошли по тылами, никого не зарезав, и паденья и закаты превратились во взлеты и восходы. Но приятнее всего — два голых провода, которые зачищают, скрипя зубами. Зачищает голые провода. Вот так неожиданно сапер оказался связистом.
«Уходит обратно на нас поредевшая рота…» - а был бой, оказывается? Давайте думать — уходит обратно. Значит, рота шла вперед, значит, она наступала, пошла в атаку и отступила, поредевшая. Но беда в том, что город был занят немцами, и наступали именно наши. Про то, что в тексте не видно боя, не было его, я уже спрашивал, но все равно не увидел. Не прыгайте, говорил, с финкой на спину? Были папироски, умрите геройски, перерезанное горло, тылы без резни сонных врагов, голые провода, которые все равно зачищают — и вдруг… какая-то рота. Город, который был зачищен от врага, превратился по тексту в единственный взорванный форт, остальное — включая гибель солдат - так, пустяки.
И возможность беспошлинно видеть восход погружает в состояние глубочайшего изумления — пошлины на восход не додумались ввести самые что ни на есть жуткие диктатуры, но, оказывается, из-за черной работы черных бушлатов. Чьи бушлаты? Я вот понятия не имею. Черные, и все тут. Должны быть десантники, но оказывается, что это рота саперных связистов. Вообще, наверное, какой-нибудь десантник мог пройти по тылам как сапер, зачищая голые провода голыми руками и скрипя зубами от своей удивительной работы, потом… все. Хорош.
Это издевательство и над смыслом, и над подвигом. Но, например, в выбивании советских войск из Евпатории участвовал саперный батальон подполковника Хуберта Риттера фон Хайгля, чьи саперы обеспечивали продвижение вперед «собственными средствами борьбы» (особая рота, в самом деле, особый почет для сапера).
В общем, если не посвящение, было бы совершенно непонятно, что и кто описан в этом стихотворении, которое явно не входит в золотое наследство Высоцкого. Как и «Разведка боем». Там начинали с Богом, потихонечку, после того как «Надя с шоколадом» в хлам разнесла советские окопы. Здесь десантники прошвырнулись по тылам, жалея сонных фашистов и более всего интересуясь направлением головки подсолнуха (в разбомбленной до руин Евпатории, переходившей из рук в руки).
«Я из дела ушел…»
Хорошая песня, а хороша она уже тем, что в ней нет фирменных истерик и почти нет слишком уж явных поэтических ляпов.
«Я из дела ушел, из такого хорошего дела! Ничего не унес — отвалился в чем мать родила». Однако. Простая и хорошая первая строчка сменяется удивительной второй. Отвалился в чем мать родила. Понятно, но как-то не очень.
«Не затем, что приспичило мне, - просто время приспело, Из-за синей горы понагнало другие дела…» Хорошо, все понятно. Несколько изумляет просторечное «приспичило» с приспелым туалетным оттенком в компании синей горы, но в остальном логично — поработал, не заработал, отошел от дел и взялся за другие, должно быть, более выгодные.
И вот тут ВВ бьет по слушателю прямой наводкой: «Мы много из книжек узнаем, А истины передают изустно — Пророков нет в отечестве своем, Но и в других отечествах – не густо…» Первый, самый явных вопрос: причем тут истина, пророки и книжки? Лирический герой отвалился от дела не потому, что ему приспичило, а потому, что решил дело сменить. Какие еще пророки?
«Я из дела исчез — не оставил ни крови, ни пота И оно без меня покатилось своим чередом…» Вообще удивительно спокойная песенка, несвойственная Владимиру Семеновичу. Постепенно картина выясняется — и дело было такое, что не то что кровь, даже пота не оставил, а может, работник он был именно такой, что ухода его никто не заметил.
Однако волшебным образом человека, который в деле был никому не нужен за свой пофигизм, вдруг растащили: «Растащили меня, но я счастлив, что львиную долю Получили лишь те, кому я б ее отдал и так…» Пожалуй, одна из немногих искренних строк в разнообразной и не всегда удачной поэтической, а скорее - актерской игре Высоцкого. Его же действительно растащили, да так, что от личности и следа не осталось.
Скользкий пол и наканифоленные каблуки пропускаем, а потом вдруг ВВ сообразил, что получается как-то несколько грустно и даже прозрачно, как-то в несвойственной ему спокойной манере. «Паутину в углу с образов я ногтями сдираю, Тороплюсь, потому что за домом седлают коней…» В самом деле, тяжело выходить из своей колеи, писать стихи печально и прозрачно, надо срочно вернуться, содрать с образов ногтями паутину — людям хватает веника или тряпки, но ногти куда трагичней и страшнее, — а за домом начать седлать коней. Кони, надо думать, медленно и плавно пляшут в такт, в санях несут галопом, скачут иначе, ввозят Калигулу в сенат, а также втыкают ядовитые иглы до костей — или нет? Сюрпризы будут, кони — это такая вещь, что без них нельзя, но вот одна милая подробность.
«Открылся лик — я встал к нему лицом…» Резонный вопрос — а каким образом автор сдирал ногтями паутину? Стоя к образам боком или спиной, чтобы никто ничего не заподозрил? Ладно, с ликом поговорил, услышал припев про пророков от лика и вперед! «Я взлетаю в седло, я врастаю в коня — тело в тело…» Красиво и обычно, но дальше точно будет необычно, потому что потому без сюрпризов невозможно никому.
«Конь падет подо мной, — но и я закусил удила…» Если лошадь пала — значит, она сдохла, и никак иначе. Если корову забили, значит, она убоина, если пала — труп. Это точные лексические значения слов, которые надо знать. Высоцкий хотел сказать, что загонит лошадь до смерти, потому что сам закусил удила, но получилось — вскочил на коня, конь тут же сдох, ВВ надел его сбрую и поскакал.
«Скачу — хрустят колосья подо мной,
Но явно различаю из-за хруста -
Отчизну ты оставил за спиной,
Да и пророков, будь им вместе пусто»*.
Вот так — если бы автор выдержал начало стиха, без искусственного нагнетания какой-то грубости (ногтями сдираю) и неоправданной многозначительности (к чему все эти навязшие в зубах камлания про пророков?) и не скачки на дохлой лошади, точнее — вместо дохлой лошади, то текст мог бы быть интересен таким спокойно-философским отношением и к делу, и к уходу из него, и к тому, что за этим последовало. Но привычка, как говориться, вторая натура.
«Случай»
Нет, это не тот случай, где никогда ты не будешь майором и где висит заколотый витязь на стене вместе с тремя медведями. Тот случай в ресторане, а этот - без ресторана, хотя тоже в ресторане. Но там он бухал с капитаном, а здесь его потащили выступать к другому столику, мотивируя это «ученым по ракетам», то есть главным по тарелочкам. Песенка на самом деле крайне самокритичная, без выпендрежного сна с прогулками по бревну и бревном на потолке — пожалуй, единственная, где бард себя оценивает как шута с комплексами неполноценности: «И многих помня с водкой пополам, Не разобрав, что плещется в бокале, Я, улыбаясь, подходил к столам И отзывался, если окликали…» Вообще-то нормальное поведение актера, но какой грустью веет от этих четырех строк.
«Со мной гитара, струны к ней в запас, И я гордился тем, что тоже в моде…» - как немного актеру для счастья надо. Но вообще строка жестокая — вдумайтесь только — быть в моде. Слово вечно по сравнению с быстротечной человеческой жизнью, но автор его оценивает как каблуки-платформы или расклешенные брюки.
«И, обнимая женщину в колье, И сделав вид, что хочет в песню вжиться, Задумался директор ателье О том, что завтра скажет сослуживцам…» Я не написал, что ВВ пригласили к большому ученому за столик, а там оказался директор ателье… А продолжение не менее беспощадное, чем начало, но на сей раз все про публику, про слушателей наших дорогих, которые старательно делают вид, что вживаются в песню, ни черта при этом на понимая и не желая понимать. Зато всегда готовы похвастаться знакомством со знаменитостью.
Дальше Высоцкий честно отрабатывает налитую водку, соглашается дружить с Домом моделей — надо же как-то Маринку одевать, рвет струну и уползает на бровях. «Я шел домой под утро, как старик…» - хорошо знакомое ощущение после пьяной ночи. «Мне под ноги катились дети с горки, И аккуратный первый ученик Шел в школу получать свои пятерки…» Под утро — это три-четыре часа ночи, до пяти, сучья вахта, самое страшное время в сутках, когда умирают люди и лошади, и сам ВВ ушел в между тремя и пятью. Но какие дети с горки в четыре утра и какой аккуратный первый ученик? В такое время даже патрульные менты спят в своих машинах — и тут вдруг первый ученик. «Домой тащился утром, как старик», «Я утром к дому плелся, как старик», «Плетясь до дома утром, как старик» - три точных варианта навскидку, ну или детей убрать с первым учеником вместе. Но нет, нас никто не критикует, мы вне подозрений, как та жена цезаря.
«Ну что ж, мне поделом и по делам, Лишь первые пятерки получают… Не надо подходить к чужим столам И отзываться, если окликают…» Комплекс неполноценности то и дело вырывается наружу — лишь первые, хотел быть только первым и так далее. И вдруг одновременно прозрение о своей шутовской доле, которая заставляет шарахаться именно между чужими столами и кабинетами, развлекать и ходить вприсядку.
На эту же тему есть еще одна песня, про больших людей. Назовем ее…
«Прелюдия»
«Прошла пора вступлений и прелюдий, Все хорошо, не вру, без дураков…» Замечательное начало от гонимого барда. Читатель замирает от предвкушения —дело за незаконный чёс закрыли? За рубеж выпустили? Книжку издали? Что случилось, раз все хорошо? Оказывает, еще лучше - будет и книжка, и заграница, и все на свете. «Мне зовут к себе большие люди Чтоб я им пел «Охоту на волков»…» Вот в чем суть! Опальный бард перестал наконец-то быть опальным, заинтересовав больших людей, это огромное достижение. Причем в коем-то веке поэт перестает изображать брутального ревущего, как ураган, мачо.
«И, подавляя частую икоту, С порога — от начала до конца — Я проорал ту самую «Охоту»…» Тут все замечательно — и икота от страха у профессионального актера, и манера исполнения ну ни разу не певческая. Там, правда влезли какие-то дети, с которыми отчего-то не сваришь ни компот, ни уху, но поэтам иногда приходиться поступаться логикой в пользу плавности и легкости. А поскольку дети влезли во второй куплет, то пришлось их вспомнить и в шестом — мол, они просили улыбнуться актеру. Какие продвинутые дети, в самом деле. (Тсс. Ходят слухи, что это дети кого надо дети, самого генсека. Владимир Семенович действительно знал, с кем надо дружить, а с кем необязательно.)
Ну а самые интересные все-таки два последних катрена. «И об стакан бутылкою звеня, Которую извлек из книжной полки, Он выпалил - «Да это ж про меня, Про нас про всех — Какие, к черту, волки!» Ну да, и большие люди тоже не устояли и поддались соблазну, превратившись в поклонников барда и став тем самым неотличимым от своего народа.
«Уже три года — в день по пять звонков. Меня зовут к себе большие люди, Чтоб я им пел «Охоту на волков»…» Весьма успешная карьера — от ресторана, где его показывали тем же самым «большим людям» (а директор ателье по советским меркам - тоже большой человек, но не очень), до кабинетов людей в самом деле очень больших и властных.
Песенка, конечно, с юморком, но и с так часто прорывавшимся то и дело тщеславием — и к гитаре тяга есть в народе, меня зовут к себе большие люди…
Песня датирована 71 годом — пик отношений с Мариной, когда он изо всех сил держал себя в руках и результаты этого, плюс усилия французской актрисы-коммунистки становились все серьезней и весомей. А впереди девять лет близкой дружбы с сильными мира сего, которые только и делали, что гнали да запрещали. Ну а пассаж про волков многое на самом деле объясняет. Каждому приятно представить себя загнанным зверем, прыгающим через флажки, и понимать, что ничего ему за это не будет.
* * *
Есть у Владимира Семеновича ряд песенок (песнями и даже стихами назвать их никак не получается), которые можно охарактеризовать так — ни о чем. В том же «Нерве» их несколько: про Ваню-полотера, про студенческие стройотряды и про капитана.
Они ни о чем не потому, что там нет темы, тема-то как раз есть, а потому что не несут никакой художественной ценности и написаны, потому что написаны, зачем - непонятно. Возможно, это просто привычка ВВ выжимать из темы все, что можно, или просто проба пера, занятие литературой требует постоянства. У них, этих песенок, одно общее удивительное свойство - они не запоминаются, проскальзывают вдоль сознания в какие-то неведомые дали, где и благополучно почиют. Точнее — они не почили. Рождественский их зачем-то вытащил и обессмертил, но ни популярности, ни пользы от них никакой. Однако одну стоит разобрать как пример небрежной работы (нет, не поэтических ляпов).
« Лошадей двадцать тысяч…»
«Только снова назад обращаются взоры, Крепко держит земля, все и так, и не так…» Совет начинающим литераторам — если нет идеи, если нет образов, если вялый смысл ускользает, дайте ему ускользнуть всякими многозначительными намеками. Так и не так. То и не то. Там и не там. Здесь и не здесь. Вам легко и читателю приятно.
«Почему слишком долго не сходятся створы?» Мне вот тоже хочется спросить — почему? И какие створы? Вроде бы корабль от пирса отчаливает. «Почему слишком часто мигает маяк?» Насколько я понимаю, маяки — вообще отшельники, и увидеть их можно в сложных для навигации местах. Но корабль еще даже от пирса не отошел. Действительно, и так и не так.
Дальше идет роскошный куплет, идеально подходящий для любого начинающего графомана. И если в «Диалоге у телевизора» четыре глагола в ряд не вызывают раздражения своей слабостью, то здесь только два, но такие беспомощные, что просто прелесть: «Все в порядке, конец всем вопросам. Кроме вахтенных - всем отдыхать…» Створки закрылись, маяк промигался, земля ослабила хватку. А рифмы дальше придумаете? Именно. К вопросам идут матросы, а к «отдыхать» присобачены «привыкать».
Дальше припев «Капитан, чуть улыбаясь, Молвил только: «Молодцы!» От земли освобождаясь, Нелегко рубить концы…» Вот это настоящая графомания — и чуть улыбаясь, как несмышленым детям, и освобождаясь от земли, а главное — какая чуткая похвала команде! Молвил он только.
«Переход двадцать дней - рассыхаются шлюпки, Нынче утром последний отстал альбатрос…» Опять Владимира Семеновича куда-то не туда заносит. Что будет океанской шлюпке за двадцать дней? Да ничего. Альбатросы перепутаны с чайками, поскольку альбатрос никак к земле не привязан, это что-то вроде стрижа, только морского, он девяносто девять процентов своей жизни проводит в воздухе. И следовать за кораблем может сколько угодно, независимо от земли.
«Хоть бы шторм! Или лучше, чтоб в радиорубке Обалдевший радист принял чей-нибудь SOS…» Вообще, конечно, после таких стихов в морские училища отбою не будет — капитаны, которые молвят, чуть улыбаясь, радисты, обалдевшие от скуки, а главное — такая свобода, что и привыкнуть трудно. Не служба, а лафа.
«Так и есть: трое — месяц в корыте…» А, ну да, шлюпки за двадцать дней рассохлись, а «яхту вдребезги кит разобрал... Да за что вы нас благодарите? Вам спасибо за этот аврал…» То ли за кита благодарят, кашалота, потому что остальные виды китов на шлюпки не бросаются, то ли за разобранную яхту. Китобойная прогулочная яхта - тоже ничего так себе.
Припев хотите? «Капитан, чуть улыбаясь, Бросил только: «Молодцы!» Может, у капитана что-то с лицом? Почему он всегда чуть улыбается? И небрежно бросает пару ласковых слов… Укомплектованная корытами китобойная яхта - обычное дело на морях.
«Тем, кто, с жизнью расставаясь, не хотел рубить концы…» Не хотел рубить концы потому что нелегко рубить концы.
Следующий куплет пропускаем, там ничего интересного, а тот же самый припев вдруг ознаменовался появлением какого-то мастера. Чуть улыбающийся, молвящий и небрежно бросающий капитан исчез.
«И опять продвигается, словно на ринге, По воде одинокая тень корабля…» И где тут у нас проблемы? В первой строке. Одинокая тень корабля — очень хорошо. Но то, что она «продвигается словно на ринге», крайне плохо. Видели ли вы одинокий корабль, который продвигается на ринге? Одинокий же он потому, что боксеры разбежались. Тут хук слева и прямой в челюсть не поможет, даже прямой в корму. Понятно, почему в напряженьи матросы. Только-только привыкли к свободе и вдруг оказались на ринге. А ну как боксеры заберутся по шпрингам и отметелят ленивую команду за свой попорченный ринг?
«Опять меня…»
Текст, интересный своей наивной попыткой оправдать и пьянство, и наркоманию. «Опять меня ударило в озноб, Грохочет сердце, точно в бочке камень…» - к сожалению, ломка. Но поэт переводит все на свою любимую колею (во мне два «я», две судьбы). «Во мне живет мохнатый злобный жлоб С мозолистыми цепкими руками…» Однако. Даже цепкие мозолистые лапы ощутил, или разглядел, или вообще он кто? А. Второе «Я» в обличье подлеца.
«Он плоть и кровь, дурная кровь моя…» - В песне с названием «Романс» (Она была чиста, как снег зимой) тоже встречается дурная кровь, впрочем, наверное хороший образ не грех и повторить.
«Он ждет, когда закончу свой виток, Моей рукою он выводит строчку, И стану я расчетлив и жесток, И всех продам — гуртом и в одиночку…» Очень интересный текст - моей рукою он выводит строчку. Частоту употребления слова «зло» с его производными мы же не будем замерять, верно? Но в самом деле — иной раз кажется, что писал за него мохнатый жлоб. «И всех продам - гуртом и в одиночку…» - под конец жизни окружение ВВ поменялось принципиальным образом. Постепенно отходили друзья детства и творческие собратья, оставались собутыльники и полезные в плане добычи наркотиков врачи — эти могли еще и откачать, если что. Но если автор сказал — продам, значит, продаст, ему виднее.
«Я сохраню еще остаток сил (он думает оттуда нет возврата) Пускай меня не вывезет кривая (Взвыл я душу разрывая — Вывози меня, Кривая): Я в глотку, в вены яд себе вгоняю — Пусть жрет, пусть сдохнет - я перехитрил…» Крайне слабый и наивный текст, состоящий из повторов, которые автор то ли не заметил, что ли не захотел замечать, но главное — оправдание. Это не болезнь, не жесткая зависимость от веществ, включая чифирь (грохочет сердце) и табак — это уничтожение какого-то мифического жлоба. Но если под этим самым, с мозолистыми руками, подразумевались именно его многочисленные зависимости, то ВВ убивал кошку, закармливая ее маслом. Нельзя вылечиться от наркомании и алкоголизма запоями и марафонами, невозможно, какие бы стихи этому не посвящать. И если жлоб сдохнет, то только вместе с хозяином. Так кто кого перехитрил?
«Грядущий рай»
Ну что — с Богом, потихонечку начнем.
«Я никогда не верил в миражи, В грядущий рай не ладил чемодана…» И ведь не поспоришь — какие на фиг миражи? Живем один раз, и надо пользоваться всеми возможностями, хватать их полной пятерней. А вот про грядущий рай — это как раз бунт. Потому не верил Владимир Семенович в будущий социалистический рай, а в настоящий капиталистический вполне себе верил и чемодан собирал не раз и не два.
«Учителей сожрало море лжи И выплюнуло возле Магадана…» Вот так, господа, бунтовать и надо — так, чтобы было страшно, больно, горько, захотелось запить, заторчать, но при этом не оказаться в опасности. Если что — так эта строка вообще посвящена Кохановскому, которого бросила, наврав, шал… девушка-учительница. Но вновь продолжается бунт, И сердцу тревожно в груди.
«…Занозы не оставил Будапешт, и Прага сердце мне не разорвала…» Исследователи отмечали, что речь идет именно об антисоветских выступлениях, сам же автор придерживался такого мнения: не понравились эти городки, только то и всего. Точнее, плевать на них с высокой колокольни.
Дальше идет странное четверостишие про каких-то путаников и мальчиков, этого я не могу понять, зачем вообще написано? Графоманский зуд? А вот потом гораздо интереснее: «Но мы умели чувствовать опасность Задолго до прихода холодов…» Да уж. Какие молодцы. «С бесстыдством шлюхи приходила ясность И души запирала на засов…» Переводя с поэтического на русский — ощутили, что подуло, и начали друг другу врать. А поскольку дула смотрели отовсюду, то и врать мальчики-путаники не переставали никогда. Высоцкий, кстати, тот еще путаник.
«И нас хотя расстрелы не косили, Но жили мы, поднять не смея глаз…» - хорошо, что хоть расстрелы не косили, а то ведь сегодня как — одна половина сидит, вторая — сторожит, третья — расстреливает, и так прямо до перестройки и происходило. И очень славно было на крыше небоскреба мучиться от лица тех, кто остался в страшной стране. «Мы тоже дети страшных лет России — Безвременье вливало водку в нас…» Вот не успел Владимир Семенович дожить до светлого дня свободы, когда на улицы привозили цистерны с дешевым вином, и мужики, вырвавшиеся из безвременья, заливали это пойло в себя литрами и умирали скорча. А потом появился «Рояль». И выяснилось, что та самая водка безвременья была просто как молочко от заботливой мамочки — власти. И все хриплые вопли поэта — всего лишь капризная истерика в теплице по сравнению с тем, что началось.
«Мой черный человек в костюме сером…»
Текст близкого конца, семьдесят девятого года написания. Высоцкий по непонятной причине боялся смерти и играл с ней... Впрочем, вполне может быть, тот избыточный страх смерти и был причиной такого демонстративного саморазрушения. С Шемякиным во время запоев они только о смерти и говорили, да и в песнях то и дело прорывается эта мрачная тема.
Первая строка текста, по уверениям интернет-знатоков, без устали копирующих чужие мысли, отсылает нас прямым курсом к Есенину с его «Черным человеком» и к особистам, конечно, которые любили носить костюмы неярких цветов. Может, оно и так, это совсем неинтересно, как и прочие отсылки и реминисценции. Оно интересно потоком оправданий и попытками свалить вину на всех, кроме себя. Давайте читать.
«Как злобный клоун он менял личины И был под дых внезапно, без причины…» Вообще-то удивительная для Высоцкого небрежность — начать с рифмовки а-а, потом перейти на аб-аб и первый размер ни разу не повторить. Любимое слово выделите сами, заодно посмотрите на Высоцкого — жертву и слабака, которого могут просто так ударить.
«И, улыбаясь, мне ломали крылья, Мой хрип порой похожим был на вой…» - про сломанные крылья повторять вслед за автором не будем, сколько можно, а вот хрип, порой похожий на вой — интересно. Порою, значит — а в остальное время он на что был похож? «И я немел от боли и бессилья…» - ну да, многочисленные воспоминания как раз рисуют нам обессилевшего от боли поэта. «И лишь шептал: «Спасибо, что живой»… Я вот не пойму, зачем ревущий бунтарь с «голосищем громобойно-площадным» вдруг так старательно, нелепо, с повторами самого себя давит на жалость?
«Я даже прорывался в кабинеты И зарекался: «Больше — никогда!» Вообще забавная строчка. Прорваться в кабинет, чтобы там покаяться и заречься — больше никогда! Вот хозяин кабинета, большой человек, удивился-то. Давайте вспомним: «А вот теперь, конечно, что-то будет. Уже три года в день - по пять звонков. Меня зовут к себе большие люди...» Поскольку разбираемая песня написана позже, то будем считать, что в кабинеты ВВ все-таки прорывался. Зачем, история умалчивает, в любом случае это интересно — прорваться и спеть или прорваться и покаяться.
«Вокруг меня кликуши голосили…» - про психопатов забыл? «Судачили про дачу и зарплату…» - зарплата как зарплата, обычная ставка актера, причем не самая высокая, у Конкина — Шарапова была гораздо выше, потому что он играл легендарного Павку Корчагина. А дача была перед смертью построена на участке Володарского — про что там судачить? Может, имелись ввиду гонорары и левые концерты? Какой он все-таки был прямолинейный!
«Я все отдам — берите без доплаты Трехкомнатную камеру мою…» В первых двух строках речь о даче. Во второй — о трешке на Малой Грузинской. Широкий жест, в самом деле, особенно ценный на фоне воспоминаний Влади: ВВ не любил свой дом и соседей в нем. Соседи не любили ВВ с его бесконечными громкими репетициями, шумными компаниями и табунами гостей, половина из которых была едва ли знакома хозяину. И поэтому он хотел приобрести маленький, скромненький розовый особнячок на Сивцевом Вражке — второй по счету слева при входе с Бульварного кольца. Он стоит до сих пор, я регулярно прохожу мимо и любуюсь. В самом деле, милейшее здание, сам бы купил. Хотя бы кирпичик...
«И мне давали добрые советы Чуть свысока, похлопав по плечу, Мои друзья — известные поэты...» Любопытно, что добрые советы стоят в одном тексте со сломанными крыльями, ударами в живот, болью и бессилием. Прямо напрашивается вывод — они тоже били, гады, а при внимательном прочтении «Нерва» прям даже сомнений в этом не остается.
«И лопнула во мне терпенья жила, И я со смертью перешел на «ты». Она давно возле меня кружила, побаиваясь только хрипоты…» Наконец-то Высоцкий вернулся к себе — после нытья в пять куплетов смог пошутить над своим голосом, который настолько хорош, что даже сама Смерть его испугалась.
«Я от суда скрываться не намерен…» (И я прошу вас, строго не судите) - можно подумать, кто-нибудь из нас от Божьего суда сможет скрыться, а уголовного — обвинения в левых концертах — ему избежать как раз удалось, но, будем справедливы, он и не скрывался.
Вот это, наверное, и есть последний текст Высоцкого — по самой своей сути. Стоит только посмотреть чуть-чуть повнимательней, вчитаться, не торопясь и стараясь не вспоминать про авторскую манеру исполнения, — вдруг станет ясно, в каком страшном тупике находился Владимир Семенович Высоцкий перед своим уходом. Он переваливал, как камни в торбе, одни и те же мысли, одни и те же образы, которые не давали ему покоя — близость страшного конца (а смерть для него была страшной, он боялся перехода в Великую тайну), попытки оправданий, причем, опять же, общими фразами. Мне есть за что каяться и есть чем оправдаться — в самом деле, очень хочется верить, что все именно так и получилось и оправдаться ВВ удалось.
* * *
После разбора полетов...
Есть у меня в друзьях прелестная девушка (ну, прелестная девушка моего возраста с кучей детей), которая любит поэзию и которая всегда привлекала мужской пол, поскольку очень привлекательная (вот, я даже сейчас от волнения зарапортовался). И поклонники, зная об ее увлечении поэзией, щедро тащили свои доморощенные рифмы в видАх ухаживаний. Но моя мудрая приятельница делала так: давала адрес странички одного поэта и советовала ознакомиться. Претенденты на руку и сердечко знакомились и выбрасывали свои потуги на помойку, чтобы больше никогда бумаги не марать. И у них даже мыслей не возникало подражать, это невозможно — но ухажеры были все-таки из научной элиты и умели осознавать свои неудачи и мириться с ними.
Так вот, кажущаяся простота Высоцкого вызывает неудержимое желание именно что подражать, потому что это кажется легко. В самом деле, легко писать прямым текстом, одних Вани и Зин я слышал сотни, если не тысячи — но к оригиналу ни один даже близко не подполз. Даже на километр не смог доковылять, приблизиться к исходнику по его злому и точному юмору. Но, спросите вы, это кого-нибудь волнует? Высоцкий — народный поэт, и народ проявляет свою любовь, подражая ему во всем, особенно в стихах. Совершенно верно, не волнует абсолютно никого. Более того, я могу с полной уверенностью сказать, что вообще глубинная суть поэзии никому не интересна.
Вот возьмешь, например, самый дурацкий и неудачный стишок из всех возможных, разложишь его по полочкам, где-то посмеешься, где-то пожалеешь бедную строку, попавшую в плохое окружение, сделаешь какой-нибудь глубокомысленный вывод, и вдруг ловишь себя на мысли, что, вообще-то говоря, все не так уж и плохо. При всех банальностях, нелепостях, несостыковках, даже откровенной глупости — общая картина стихотворения продолжает действовать на читателя каким-то своим непонятным, особенным способом. Даже на меня, съевшего на поэтических разборах не просто собаку, а целую упряжку вместе с нартами, а также шлейками и тупыми хозяевами (простите, наболело) — общая картина песни или стихотворения влияет иначе, чем построчный разбор. А неискушенный люд радостно подпевает про губы, которые колышутся по ветру, и колосящиеся брови, про скворчих, которые на скворцов печально так глядят, глядят, глядят и прочую попсовую муру — которая не стоит вот этого места на жестком диске, но навязывает свое безвкусие десятилетиями, уродуя человеческое сознание.
И что - на фоне подобной дешевизны разбирать тексты, в которых неудачи и несостыковки видны лишь по лупой? Именно. Разбирать и приучать читателя — который завтра, когда вожжа под мантию попадет, вдруг станет автором и засыплет сайты катышками своих умственных полетов — ко внимательному, бережному, неторопливому труду. А работать над словом гораздо тяжелее, чем класть асфальт или копать огород. Может быть, тогда половина бездарно самовыражающихся перестанет писать и начнет вышивать крестиком или в плаванье пойдет, или в бег, или в любое боевое искусство. Просто поняв, насколько это сложная, непредсказуемая, трудно объяснимая область — литературное творчество.
Я наивен, понимаю. Но буду упираться, доказывать (что не то это вовсе, не те и не та) — просто чтобы одышливая пошлость не заглушила окончательно ростки литературы шерстью своих сорняков.
* * *
Можно развернуть целую главу про загадочность влияния поэзии на человека, и вся она будет состоять исключительно из загадок и домыслов, теорий и фантазий.
Одна из теорий, которой придерживаюсь и я, гласит, что истоки поэзии находятся в молитвах, в самых древних обращениях к божествам. Которые, как мы знаем из античности и мифов разных народов, не сильно-то и отличались от нас, грешных, в своих пороках, среди которых было и тщеславие. И обращаться к божеству на обычном, косноязычном языке (вот-вот) было опасной глупостью. Поэтому каким-то чутьем, интуицией, зачатками эстетики обращающиеся к богам и говорили с ними не так, как с соплеменниками.
Возможно, что поэзия в самом деле несет в себе некий магический отблеск — темный, как сама глубина, потому что иначе невозможно объяснить ее влияние на нас. Не одной же аллитерацией, в самом деле. Старославянский же язык — просто кладезь словоформ изумительной древней силы, с совершенно другим, отличным от сегодняшнего, строем речи, слегка окрашенным тавтологией: повесть временных лет, вечер темных осенних ночей, начала радоваться ласково. Поэтому обязательная складность современных поэтических строчек, даже самых простых, возможно, вызывает в читателе какое-то древлее благоговение, легкое прикосновение тайны. Тем более, настоящая поэзия — чистой воды тайна, а настоящий поэт — маг и священнослужитель в одном лице.
Стихотворение работает как молитва или заклинание, и, кстати, одно из забавных обвинений поэту — у тебя не стихи, а зарифмованные мысли. Утверждение глуповатое и поверхностное, если не вдумываться в сакральный смысл поэзии, а если вдуматься — то просто зарифмованные мысли, действительно, совсем не то.
Некоторые люди больны поэзией, как шаманской болезнью. Что это такое? Ну, болезнь. Дело в том, что ни один шаман не становится шаманом по доброй воле — уж больно тяжелая и неблагодарная это ноша. Образ этакого богатого злобного кулака был создан нашим богоспасаемым Отечеством в советский период истории да так и прижился. На самом деле шаман не имел права требовать денег (шкурки, оленей и т. д.), поскольку духи могли рассердиться, должен был ездить к больным вместо охоты или путины и находится в опасности — поскольку шаманы уничтожали не только друг друга, но и членов семьи. И когда человека духи призывали к служению, то ему приходилось очень плохо — и дела не шли, и галлюцинации изводили. Люди отбрыкивались от такого счастья, как могли, ели сырое собачье мясо — проверенное средство от шаманской болезни, но в итоге сдавались, шли на сорок дней в тайгу, где после голодовки и одиночества получали духа-защитника, аями, и нечеловеческую силу. А если не принимали служение — заболевали и умирали, и никакие врачи их спасти не могли.
Так вот поэзия — в некотором роде шаманская болезнь: поэт балансирует между миром, в котором он живет, и миром, откуда приходят стихи. Причем за настоящие стихи часто расплачивается всей своей неудачливой жизнью. А рядом жируют на сайтах сотни тысяч бездарей, называющих себя поэтами. Поневоле начинаешь их ненавидеть. А если человек, призванный писать, не хочет этого делать, в итоге его задушит совершенно необъяснимая тоска, даже если он лоснится от успехов. Почему не хочет писать? Ну, во-первых, это тяжелый труд, легко пишут только графоманы. Во-вторых, это уход в миры, где все человеческое не так уж и важно, и творчество зачастую плохо влияет на карьеру, к примеру. Ну и да — настоящие стихи появляются в особом состоянии, которое само по себе тоже не подарок, а очень нервное и энергозатратное. Но за него, это состояние, многие готовы отдать что угодно, даже ключи от балконной решетки.
Но настоящие стихи из междумирья всегда, несмотря на явные нелепости (да, так бывает, вы еще не поняли?), вызывают долговременное народное признание. И некоторых поэтов народ любит совершенно детской или собачьей любовью — безосновательной и не нуждающейся в объяснениях. Дерусь, потому что дерусь. Любим, потому что любим (правда, обычно добавляют что любят за правду, как борца и изгнанника). И это тоже беда, потому что алмаз поклонники норовят оправить в ржавое железо.
Сейчас народ стал проявлять свою любовь еще и в создании клипов на песни, вот тут уж — туши свет, это то самое ржавое. Ладно, когда тысячи (простите, сотни тысяч) бездарных пенсионеров вдруг открывают в себе литературный дар, но такое же количество относительно молодых людей становятся еще и режиссерами клипов. И, например, на эту несчастную, давно уже навязшую в зубах «Охоту на волков» с быстро бегающими челюстями (ноги и челюсти быстры) — стали мастрячить клипы. Очень оригинальные клипы, новые такие, свежий образный ряд — елки, палец на крючке, ухмылка (кстати, ухмылка редка, ее еще найти надо, а артисты, даже доморощенные, в таком мусоре как самопальный клип не желают участвовать), снег, красные флажки и волки. Иногда еще накладывают напряженное лицо Высоцкого, перекошенное и орущее, иногда лица из нескольких концертов, которые, однако, исполняют под одну и ту же оркестровую аранжировку канадского диска. Причем никакого диссонанса не возникает, рот точно попадает в слова, а вены — в ноты, хотя нарезки могут быть из трех и больше концертов. Или берут, не мудрствуя лукаво, запись и накладывают на нее десятка два фотографий — все они давно уже известны и растиражированы. Вот не хотели — или не могли, неважно — Высоцкого снимать режиссеры, за них это сделал народ. Правда, если бы ВВ снимали больше при жизни, проявлениям народной любви это ни в коем случае бы не помешало, и кустарных клипов меньше бы не стало. Скорее, даже больше, потому что тогда бы еще и дергали кадры из кино. А что нам стесняться?
И эта неукротимая волна пошлости, в которую превратилась народная любовь, вполне может утопить наследство Высоцкого. Если бы я, например, начал знакомство не с «Вертикали», а с соцсети, я бы его, это знакомство, продолжать не стал. Потому что там фанатка вытащила не просто ранние песни, а какие-то детские дурацкие дразнилки, вроде «Васек напился пива и пукал»… Это написал Высоцкий? Да, когда ему было десять лет. Он еще и Сталина хвалил искренне, а тут вот похулиганил — подумаешь, в чем проблема? В том, что мусор должен лежать в корзине, а не у всех на виду. Со всем проявлениями народной любви ничего не сделаешь. Ну, разве что сажать и расстреливать после часа зачатия…
Можно сделать такую несколько условную градацию — стоящие стихи Высоцкого не испытывают прессинга подражателей, они слишком сложны, а все эпигоны, при полном отсутствии вкуса все-таки понимают, выше чего прыгнуть не могут.
Есть еще один интересный момент, который никак не отражается на качестве поэзии ВВ, но который надо уточнить просто как факт. Дело в том, что все стихи Владимира Семеновича черные. Не из-за избытка слизи, грязи, злобы и слюны, нет. Из-за полного отсутствия цвета. Вот сейчас нетерпеливый читатель очередной раз обложит меня со всей силой великого и могучего, а терпеливый оставит это удовольствие на потом, когда получит от меня объяснения. Дело в том, господа и дамы, что каждая буква имеет свою окраску в воображении человека. Попробуйте проделать такой опыт — каждая буква алфавита будет иметь свой цвет, и, соответственно, слова, составленные из этих букв, начнут играть всеми цветам радуги. В советское время этот вопрос весьма внимательно исследовался учеными, выходили труды и монографии — уж не знаю, зачем разбирать цвет алфавита в стихах, но мало ли чем занимаются великие умы в поиске истины. Конечно, произносимые слова мимолетны так же, как и ноты. Но если спокойно взять текст и попробовать представить то, что прочитал, окажется, что семантика подкреплена разными оттенками. Рекомендую поэкспериментировать. Но у Высоцкого в текстах цвета нет вообще. Он виртуоз прямой речи, юмора, деталей, лексических оборотов и даже готовых пословиц — но при этом любая песня на листе превращается в черную полосу слов, но никак не в картину. Вот такая вот особенность, которая не умаляет и не превозносит — она есть, и с этим можно считаться, можно не замечать. Это просто факт.
Зачем нужно вообще разбирать стихи? Специально для девственных поклонников объясняю: никто не может запретить профессионалу выразить свое мнение, более того, именно для этого профессионалов всех уровней и приглашают на различные передачи. А если профессионал имеет другое мнение, то он не кричит — чтоб ты сдох, слюнявый ублюдок!!! — а вежливо читает и в своей статье дает опровержение предоставленным тезисам. Это понятно? Ну хорошо. Называется сей процесс литературным (просьба не путать с издательским) и включает в себя десятки точек зрения на одно явление, которые иногда исключают друг друга, иногда дополняют, иногда помогают найти истину. И разобранные (вполне поверхностно, кстати) стихи ни в коем случае не умаляют масштабы Высоцкого. Повторяю, он единственный литературный гений, с которым мне довелось жить в одно время. И который до сих пор занимает лидирующие позиции в культурном пространстве — хотя вылезают, как гнойные чирьи, то графоманы с похабных сайтов свободной публикации, то негритянский речитатив, гвинейский, мать его, Брук, попса продолжает свою растленную работу без остановки и выходных.
Его нужно изучать, но не биографию попоек и концертов, количества девиц и друзей на час, а именно тексты. А вот тексты при ближайшем рассмотрении выглядят весьма интересно: с одной стороны, многозначительно, с другой — совершенно безобидно, так как повернуть творчество Владимира Семеновича можно в любую сторону, как угодно. И когда у знакомящегося с миром Высоцкого человеком возникает закономерный вопрос: что-то здесь, ваша воля, не так, — ответ на него смешон и банален. Высоцкий был выгоден всем — и власти, и не власти. Бесхитростная публика с наслаждением лепила себе кумира, придумывая все новые и новые небылицы и переписывала на магнитофоны бунтарские песни, прекрасно понимая, что ничего ей за них не будет. Все-таки автор не уголовник какой-то там, а актер московского театра, снимается в фильмах вместе со своими песнями. А курирует театр, между прочим, сам Андропов. (Так и было.) Власти такой человек тоже был выгоден и очень нужен — Галич погиб от удара током, Окуджава мурлыкал про комиссаров в пыльных шлемах, прикормленные шестидесятники на роль карманных бунтарей (системной оппозиции) никак не годились, провонявшие дымом представители бардовской песни прятались по лесам, да и пели про «сырую тяжесть сапога». Просто необходим был человек, способный аккумулировать вокруг себя всех — и Высоцкий под эту роль подходил идеально. Он был совершенно лоялен, песни — очень бунтарские и очень расплывчатые, всегда можно сказать, что нет в них никакого третьего дна и второго смысла, он не несет опасности власти, но при этом выглядит именно как опасность. Ему нужно немного — позволить барствовать за границей, проводить левые концерты, возить иномарки, баловаться наркотиками, жениться на звезде. Простые человеческие радости — а сколько пользы! Те же советские эмигранты готовы были ковриками стелиться ему под ноги, это мог быть не просто сексот, это сексот из чистого золота с брильянтами. Он нужен был именно в своей роли — и всем ветвям власти, и народу, который он так любил (послушайте внимательней песни — от «Диалога у телевизора» до «Дома», «Поездки в город», «Смотрин» и так далее. Более роскошного парада плебеев себе даже представить трудно, но, вот парадокс: сами они себя как-то не узнавали. А те, что узнавали, начинали ненавидеть В.С. Высоцкого, актера театра и кино, лютой ненавистью).
* * *
Сколько лет уже нет Высоцкого среди живых (он умер как Цой и остальные, от него осталось лишь наследство — точно также уйдем и все мы, тоже что-то оставив), столько же не утихают споры, как бы он себя вел в треклятую перестройку. Ну, вы что! Если верить Влади, то ему при жизни было стыдно за Афганистан. Он штудировал «Архипелаг ГУЛАГ». Он читал всю доступную во Франции и Америке антисоветскую литературу и дружил с эмигрантами. Он корчился от зависти перед набитыми ярким пластиковым товаром витринами в ФРГ. Он наслаждался Нью-Йорком, городом Желтого Дьявола, представляя, сколько он сможет заработать без курирующей партийной руки. Он, конечно, кричал, что не уедет, но это было самое начало романа и с властью, и с Влади, и нужно было доказать свою лояльность, хотя бы в песне. С Аксеновым, со Львовым, с Шемякиным он обсуждал вопросы эмиграции и даже срок себе поставил — 82-ой год.
И тут вдруг (только представьте) происходит невероятное — ненавистная власть зашаталась и пала, друзья-цеховики вылезли из подвалов, бандиты тоже развернулись во всю. Он бы наверняка одобрял расстрел Белого дома, подписывал бы письма, требуя уничтожить всех, кто не с нами, мгновенно бы вступил в самый либеральный СП — хотя и в СПР тоже, и даже успел бы ухватить жирный кусок недвижимости и на Поварской, и в Переделкино. Я даже думать не хочу, на чьей стороне он стоял бы во время Чеченских войн, это и так ясно. Само собой, не вылезал бы из телевизора, выталкивая со сцены даже саму Аллу Борисовну, пел бы вместе с Кобзоном, «Леликом и Боликом» под оркестр, развелся бы с Влади и начал бы привычно изменять девчонке — Оксанке. Его бы наконец стали узнавать в лицо абсолютно все, и позор на Новом Арбате никогда бы не повторился1 *. Он бы царствовал на эстраде так же, как когда-то на магнитофонных записях. Он бы мгновенно выпустил полное собрание сочинений — все восемьсот текстов в двух томах — многотысячными тиражами. Само собой, выступал бы на Голубом огоньке, на официальных концертах в Колонном зале Дома Союзов — в общем, жил бы полной жизнью.
Вот молодых исполнителей он бы едва ли благословлял — сколько я видел информации про Высоцкого, он ни разу ни помог ни одному молодому актеру, ни одному исполнителю, ни одному начинающему поэту. В этом плане он был и навсегда остался одиночкой — он в центре и вокруг его случайное окружение, которое играло роль статистов.
Кем же он был?
Тут еще интересно другое - из многих миллионов поклонников никто даже не пытается понять, что это за явление - Владимир Семенович Высоцкий.
Само собой, он всю свою короткую жизнь занимался именно что ожесточенным самовыражением, на на радость, совершенно наплевав на две свои семьи и детей, откупаясь ежемесячными, впрочем, весьма солидными алиментами. Сегодня только один сын поддерживает память об отце, с этого и живет, второму сыну, дочери и внукам на деда-барда плевать, у них другие интересы.
Он считался бунтарем, потому что первый начал тянуть согласные, первый и последний, больше так никто не делает, смысла нет, сразу обвинят в подражании. И на фоне хорошей, качественной, доброй, но прилизанной советской эстрады вызывал оторопь, граничащую с шоком. Он был конформистом, умело использующим популярные темы (Великая Отечественная война, например) для своего продвижения в официальные круги, те же фильмы и спектакли, и любимые народом полу-низовые жанры для завоевания сердец широкой и непритязательной аудитории. Он был гипертрофированным доминантным самцом, будучи при этом шутом. (Любой актер — это в первую очередь шут без всяких моральных ограничений. Кстати, единственный из не совсем приличной артистической братии, который смог назвать себя шутом и заявить, что гордится этим, - Армен Джигарханян. Остальные тянули надоевшую волынку про босые пятки и трепетную душу.) Как может банальное шутовство ужиться с лидерством, для меня до сих пор загадка.
Он был гениальным поэтом с главным признаком графомана - неспособностью остановится тогда, когда нужно. Нет, он продолжал писать, и приличная часть его песен заканчивается не на пике восприятия, чтобы слушатель (а тем более читатель) смог бы насладиться послевкусием мастерского слова, а тогда, когда сам автор уже из себя больше ничего выдавить не смог.
И я подозреваю, что он был героем-любовником, совершенно, хронически неспособным на любовь. А закончил свои дни не рядом с женой, которая много сделала для становления Высоцкого как признанной знаменитости, а рядом с молоденькой любовницей. Которая повелась на что? Ну, как обычно - на его сложный внутренний мир, ни в коем случае не на бешеные гонорары и всесоюзную известность. Хотя рядом, в соседнем подвале пил горькую дядя Вася - водопроводчик, не понимая, почему не интересен ни одной восемнадцатилетней девице, уж он мог бы рассказать, "кто бьет сильнее". Кстати, по воспоминаниям Кохановского, приводя на Каретный очередную девку, завсегдатаи представляли их так — моя шалава. Без имени, поэтому про баб никто и не вспоминает, разве что их бритые брови.
Мне интересно - как ни крути, больной тщеславием Владимир Семенович имел в друзьях известных поэтов, в очень хороших друзьях. Которые говорили ему, что не стоит рифмовать глаголы, а в некоторых текстах количество глаголов едва ли половина всех остальных рифм. Конечно, это самые слабые и малоизвестные тексты. Он принял совет? Судя по количеству рифмованных глаголов - нет. (Кстати - для защитников глагольных рифм, которые уже начали про Пушкина, придется в сотый раз объяснить, что во времена АСП других рифм просто не было. То есть они были еще не открыты, тогда, на заре русского стихосложения, использовали только точные рифмы и глагольные, которых больше пятнадцати тысяч. Потом уже выявили и стали использовать точные, неточные, усеченные, йотированные, корневые, дактилические, гипердактилические, каламбурные, составные, грамматические, ассонансные и диссонансные и так далее. Вроде бы хватает для свободного творчества? Так нет, бараны-графоманы упираются в глагольные, как в новые ворота, и блеют про Пушкина.)
Мне приходилось работать с графоманами, и половина из них косила по Высоцкого (Ты, Зин…) и искренне удивлялась: а почему ему можно писать пятикилометровые столбцы, а мне нет? Тебе нельзя, ты живой. А он умер, но так и не научился литературной работе, которая заключается не только в бесконечном переделывании и мгновенном вынесении всех вариантов прямо к слушателю, но и в тяжелой пахоте своего внутреннего редактора, который буквально отсекает лишнее. Ну а если внутренний редактор спит или пьяный, то лучше обратиться к редактору внешнему, стороннему человеку, который отринет обожание всем известного барда, а пробежится по строчкам с карандашом.
Теперь так сделать уже не получится, да и ненужно. Хотя я бы попробовал - к примеру, выкинуть из сборников дурацкие припевы. Припев сам по себе дурацкое, но полезное изобретение, увеличивающее время звучания песни и отсекающее желание вдуматься в слова. Но, простите, ВВ всегда указывал, что в его балладах главное - смысл и текст, что они должны входить не только в уши, но и в души, - и при этом частенько использовал припевы, видимо, искренне считая, что чем дольше человек слышит его знаменитый хрип, тем лучше. Тут даже не поспоришь, наверное, так и есть.
Но вот читать его стихи с бесконечными припевами (как я говорил, посмертная подлость Рождественского, который этим приемом сделал Высоцкого исполнителем, но никак не поэтом) недостойно для памяти поэта. И все-таки я бы почитал стихи Высоцкого - сокращенные, улучшенные, почищенные от вариантов.
О, слышите, вопят поклонники - а судьи кто? Успокойтесь, вы судьи. Вы же уже около пятидесяти лет пишете всякий бред в сетях, выковыриваете всю пошлость, про которую лучше забыть (я про литературную, про баб и пьянки — это не пошлость, это необходимые штрихи к портрету брутального первача). Уже прозрачный, как стекло, с полным отсутствием личности актер (он идеальный актер, у которого не должно быть личности, ни на йоту, ни на грош) напялил на себя неудачную, мертвую резиновую маску и сыграл Высоцкого.
И после этого вы хотите запретить редактуру - очень бережную - текстов, которые давно уже находятся в свободном доступе? Ну, прямо скажем, не хотят, а запретят, в этом я больше чем уверен, но ничего. Для себя я вполне могу очистить любимые тексты от мусора, а потом сказать: память подвела, забыл, понимаешь, а тут что-то еще было? А вы кто, простите? А, сын? Сочувствую. А почему вы не хотите редактуры? Ах, кто я такой? Да ваш брат. Вам он был кровным отцом, а мне - литературным, я вот только на шестом десятке освободился от его влияния и стал самодостаточным поэтом со своим голосом. Кто мне это сказал? Ну, например, друг Вашего отца Булат Окуджава, а также друг Рождественский. Этого достаточно, или мне продолжить?
Что-то я отвлекся, простите.
Дело в другом. Обладая кругом друзей из литературной элиты, имея возможность до хрипа (пардон) обсуждать стихи, не пользоваться этими возможностями можно только будучи совершенно уверенным в собственной непогрешимой гениальности. Это я тоже могу понять - при достижении определенного уровня поиск блох в стихах становится как бы не обязателен. То есть можно сказать, что это у тебя пули летают - то в лоб, то по лбу? И последние куплеты, как всегда, можно выкинуть, это уже твоя фишка, дорогой, ты не умеешь точки ставить, когда самое время. Но зачем говорить, если слушать тебя все равно не будут? Нет в этом необходимости. Работа на публику не требует мастерства высшей пробы, и бесконечная шлифовка, очевидно, не сильно интересна самому вечно спешащему автору. Но именно она позволяет перешагнуть через себя.
Попытаюсь разложить по полочкам. Каждый, кто впрягается в это безумие - поэзию - всегда кому-то подражает. Я - понятно кому, понятно кто - Вертинскому и блатным песенкам на первом этапе развития. Тогда как раз идут косяком глагольные рифмы, потому что другие использовать страшно и не умеют, и стихи - еще не стихи, а неуклюжие попытки украсть приемы, приведшие к известности. Потом к подражательству присоединяются шаблоны - очень полезная вещь, она нравится всей неискушенной публике. Особенно вольготно шаблоны себя чувствуют в нишевых суррогатных конструкторах - поэзией эти корявые строки в столбик назвать нельзя. Но называют, даже искренне считают, что именно нишевые конструкторы поэзия и есть. Лирика - любовная, философия, частушки, матерные стихи и так далее - в любом конструкторе есть свои кумиры и свои ценители, но собраны они из всем знакомых деталей, тем и хороши. Люди в нишевых конструкторах не хотят новизны - они хотят знакомого удовлетворения своего зачаточного эстетического зуда. Большинство начинающих писать на этом уровне и остаются.
А вот если удается вырваться из его пут и найти свой собственный голос - считайте, что вам повезло. У вас есть шанс найти настоящих ценителей нового, возможно, что они будут самыми верными вашими почитателями. К этому времени поэт уже наработал чисто технические навыки, он знает, какую цель преследует в том или этом стихе, знает, на что способен, знает, кто нравится публике, свободно владеет несколькими техниками (прямая речь, пестрота бессвязных образов, многозначительные намеки, лозунги и так далее - инструментарий не велик, но надежен). Он смело и вольно обращается с рифмой и размером и… упирается в потолок. С одной стороны, он стал мастером, с другой - он стал зависимым от публики, которая ждет от него все того же привычного проявления его мастерства, и не позволяет ни на сантиметр отклонится. То есть, конечно, можно дать себе волю, но тогда есть риск остаться одному, а самое ценное в поэзии для большинства - все-таки читатели. Мало кто работает ради эстетического интереса, ради достижения совершенства, большинство же - лишь для того, чтобы потрафить публике.
Все эти рассуждения могут быть непонятны сегодня, когда толпа бегает за какими-то бессмысленными роликами, за какими-то рэперами, которые двух слов связать не могут, но выпускают длиннющие кишки невнятностей, за самопальными участниками тысяч объединений, где все слюнявят друг другу неприличные места лживыми похвалами - какой потолок, о чем я вообще? Все о том же, ребята, о мастерстве — это такое понятие, которое сегодня стараниями ожесточенно самоутверждающихся бездарей совершенно забыто.
Мастер, сумевший перешагнуть через себя - становится абсолютным гением. Сумел ли перешагнуть через себя Высоцкий? Мне кажется, что застыл с занесенной ногой. Но это ни в коем случае не помешает росту его аудитории хотя бы потому, что сегодня не принято вдумываться в стихи и разбирать их построчно, в такой работе видят едва ли не оскорбление памяти поэта, а общее впечатление от песен и сложность текстовой составляющей вызывает сначала шок, а потом либо неприятие, либо любовь. И все у Владимира Семеновича будет нормально, как и у прочих российских литературных гениев.
Константин Уткин
ХРИПЛЫЙ ЧЕРТ
Владимир Высоцкий.
Взгляд поэта.
Москва, 2025
Ридеро.
УДК
ББК
Уткин К.
Хриплый черт / К. Уткин. – М.: Ридеро, 2025. - 278 с.
ISBN
Константин Александрович Уткин — российский поэт, драматург и литературный критик.
В предлагаемой книге автор разбирает творчество всем известного барда с точки зрения поэзии, у которой несколько другие законы, нежели у авторской песни или эстрадных текстов.
ISBN
© К. Уткин, 2025
Ридеро. 2025
Начинал блатной повадкой,
Волчьим вырвался рывком -
Спи, Семеныч, сладко-сладко
На Ваганьковском.
Тяжело во всем быть первым,
Заключая мир в стихи.
А Марина - тоже стерва -
Твой распродает архив.
И, вытягивая выи,
Вытащил народ простой
Рукописи черновые
До последней запятой.
Впрочем, что сейчас об этом -
За семь бед один ответ.
Чисту полю, белу свету
Ты хрипел бы сорок лет.
Но стоишь теперь, спеленат,
Жизни точка - чистый китч.
Лишь кладбищенские клены,
Да со смертью вечный клинч.
От автора
В этом тексте нет стремления возвысить Владимира Высоцкого — он давно уже стал нашим национальным достоянием. Нет также и желания его каким-то образом унизить или оскорбить — для человека, работающего со словом, это просто невозможно. Есть лишь попытка напомнить, что поэзия — сложный путь и тяжелая работа, в которой кажущаяся удача может оказаться провалом, а провал — несвоевременной удачей.
* Стихи, отмеченный вот такой звездочкой - мои шутливые переделки, ни на что не претендующие, а лишь показывающие возможные варианты.
Владимир Высоцкий. Сорок пять лет - Господи! - прошло со дня его смерти. В мире появились вещи, которые в восьмидесятые года и представить себе тяжело было, ни одному фантасту в голову не могло прийти, что маленькая коробочка в режиме реального времени сможет соединять беседующих с любой точкой мира, а вся библиотека того же мира вполне уместится в штучке величиной меньше пальца.
Что страна будет уничтожена, но - возродится и станет равной крупнейшим державам, которые ее, кстати, и уничтожили. И столица, в советские времена питомник элиты, собирающая в себя все лучшее с просторов огромной страны, превратится в безумный караван-сарай с толпами приезжих без особого уважения к великому городу.
Ну да ладно. Времена идут, все меняется, сегодня меняется с безумной скоростью, магазинчики на первых этажах пятиэтажек появляются и исчезают, про них никто даже не помнит, жителей тоже никто не помнит - москвичи, привыкшие к тишине и зелени, бегут из шумного вонючего мегаполиса, наполненного разнообразными приезжими - а они занимают их квартиры. Точнее, не занимают, а снимают.
Громадные промышленные зоны уходят в прошлое, а их территории занимают (а не снимают) кошмарные человейники, прекрасное изобретение капитализма, в которых из окна одного дома можно шагнуть в окно другого, и если жители дома соберутся во дворе одновременно, то его придется покрыть тремя слоями тел.
Попса девяностых вдруг оказалась элитарным искусством, по сравнению с мусором, приползшим к нам с Запада и проплаченным им же, а советская эстрада вдруг поднялась по своему качеству до классической музыки, а классика превратилась в эталонный продукт для небожителей, который сброду не понять.
Обо всем этом, так называемой «новейшей истории», еще будет много написано, оценено, взвешено и выброшено на помойку как перегибы и парадоксы. Конечно, найдут сравнения - и вполне справедливые - с началом прошлого века, который по безумию наш двадцать первый пока еще превзошел.
Эта коротенькая отсылка нужна лишь для того, чтобы понять - меняется все, кроме народной любви в Владимиру Высоцкому. Он не становится менее популярным, одних групп, посвященных его творчеству, в интернете десятки тысяч. И если при жизни и первые годы после смерти народная великая любовь выражалась в миллионах затертых до дыр магнитофонных лент, то сегодня - в тысячах пабликов в соцсетях и миллиардах записей на музыкальных платформах.
Изменился мир - но ничего не изменилось вокруг Высоцкого, кроме носителей. Появляются новые слушатели, которые открывают для себя эту хриплую вселенную, живут с ней, взрослеют, стареют, песни срастаются с жизнями, но не уходят, когда жизни заканчиваются, а передаются потомству.
Мне почти шестьдесят лет. Впервые в жизни Высоцкого я услышал в гостях у тетки. Это был диск-гигант с песнями из «Вертикали». Сказать, что я был ошарашен, значит не сказать ничего. Я был шокирован и мощью, и необычайностью голоса, но главное - поэтической нестандартностью, которая разительно отличалась от всего, что лилось в нас с эстрады (повторяю, по сравнению с тем, что льется нам в уши сейчас, советская эстрада была парадом гениев).
Хорошо помню, как мы уезжали - ждали автобуса на остановке, а в свете фонарей летел снег, покрывал белым засыпающие дома, пустые дороги, и город был похож за ночное зимнее поле. А я, мальчишка, стоял рядом с матушкой и все прокручивал в голове, все вспоминал поразившие меня песни.
Тетке сейчас под девяносто. Вполне бодрая бабка, прытко залезла под стол за вилкой – я даже понять ничего не успел – выпила полбутылки вина, хорошенько поела. А когда я возвращался от нее и ждал электричку на МЦД, пошел такой же легкий снег, как и сорок лет назад - я достал наушники и включил те же песни.
Можно без преувеличения сказать, что Высоцкий – культурный код русского человека, так же как плеяда советских артистов-фронтовиков и даже в какой-то степени интеллигенции, державшей фигу в кармане, типа Захарова или Любимова.
Забавно – от Захарова остались не политизированные фильмы, вроде "Формулы любви", "Мюнхгаузена" или "Обыкновенного чуда", от Любимова не осталось ничего - кроме того, что он был начальником Высоцкого. Такова судьба театральных режиссеров, что поделать.
Так или иначе, но Высоцкий со мной всю мою сознательную жизнь - и, как меняются взгляды на ближайших родственников, любимых и друзей, так менялось и мое отношение к поэту.
Я видел, как после смерти, через восемь – десять лет появились сотни публикаций в газетах. Вылезли тысячи друзей, с которым Высоцкий пил в подъезде и бесконечно хрипел свои песни. Появились сначала огромные пластинки с записями под оркестр Гараняна. Потом такие же пластинки с записями военных песен. Потом - пластинки с записями домашних концертов, это уже было близко к похабщине.
Потом появились многотомные исследования текстов, где каждая черновая строка ставилась под окончательной, где вытаскивались из забвения неудачные катрены и тоже ставились рядом с удачными - такого неприличного препарирования я до тех пор не видел. Причем этим занимались и филологи, и какие-то любители из среды бардовской песни, какие-то фанатики, из тех, кто целовали руки всем, у кого был значок с ликом Высоцкого на лацкане.
Повторю - я с творчеством Высоцкого познакомился примерно в десять лет, лет через восемь, после армии, я стал его очень преданным фанатом, вплоть до того, что попытался устроится чернорабочим в театр на Таганке. На стене у меня дома висел портрет - известное фото с сигаретой. Я собирал записи, ездил для этого на Ваганьковское кладбище, где возле памятника, ушибленного гитарой, собирались такие же безумцы, как и я. Втыкали друг дружке провода и переписывали любимый хрип и вой, особо не заморачиваясь качеством и поражаясь лишь работоспособности поэта - надо же, восемьсот песен!!! Высоцкий казался материком, которые можно исследовать без конца и края.
Катушечный магнитофон Яуза - он до сих пор жив и даже работает, только вот катушек с пленкой не найти - хрипел каждый вечер одни и те же песни, и ведь не уставал я их слушать. Качество было соответствующее.
Помню, в коммуналке на пятом проезде Подбельского (на тридцать восемь комнаток всего одна уборная - три комнаты, но уборная одна) сидел я у открытого окна в нашей комнате. Письменный стол сталинских времен, герань на окошке, круглый аквариум с золотыми рыбками, две кровати, натертый паркет, за окном визжат стрижи, под летним ветерком лепечут тополя - и вдруг раздается рев Высоцкого. Да какой!! Идеальной чистоты, звучности, ощущение такое, что все это происходит прямо у меня дома. Я высовываюсь в окно, определяю на глаз, откуда звук и прусь прямо туда - в коммуналку ровно над нами. Теперь представьте - сидит мужик, слушает свежие записи домашнего концерта в Торонто. Раздается два звонка, значит кому-то до него есть дело. Он идет, открывает. На пороге незнакомый юноша с фанатичным блеском в глазах, умоляет дать ему переписать вот этого вот замечательного Высоцкого. Когда? - Да прямо сейчас. Мужик слега прихренел, но согласился - я притащил свою неподъемную тогда Яузу, и три часа мы сидели и переписывали концерт.
Лет через восемь таким же нахрапом на Ваганьковском кладбище я попал в хорошую компанию, идущую к могиле с цветами. Для компании отгородили проход и не пускали толпу - а я просто сказал, что с ними, просочился мимо мента и пошел. С ними. Встал аккуратно между Мариной Влади и Иосифом Кобзоном. Сзади шел Золотухин, Фарада, Туманов, Нина Максимовна, еще кто-то, я не разобрал. Марина споткнулась и взяла меня под руку, Кобзон покосился, но ничего не сказал. Потом Влади попросила меня положить букет к памятнику, сама говорила с каким-то корреспондентом. Когда я вернулся, опять же взяла меня под ручку, и мы чинно дошли до автобуса. А от театрального транспорта меня пинками отогнала охрана, она-то хорошо знала, кто свой, а кто чужой.
Так вот - практически вся моя жизнь прошла под знаком Высоцкого. Я стал литератором, свободно работающим как в прозе, так и в поэзии, литератором вполне признанным, но совершенно не раскрученным. И если мне приходится читать лекции о поэзии - лучшего примера, чем Владимир Высоцкий, найти трудно. В его наследии есть все чтобы иллюстрировать любой рассказ о поэзии. И стихи прямой речи, и образные стихи, и абсурдные, и патриотические, и низовые жанры вроде грубого блатняка - в общем, бери и пользуйся.
И как ребенок, вырастая, перестает воспринимать родителей как богов, так и я перестал воспринимать Высоцкого как бога. Я перестал ему поклоняться, при этом продолжая считать его абсолютным поэтическим гением, с которым мне повезло жить в одно время. Самое интересное, что при этом у гения такое количество ляпов в текстах — не во всех, но слишком во многих — которые никто не замечает и замечать не собирается. Более того, если их выделить, обосновать и указать всем поклонникам, что-нибудь измениться? Конечно, нет.
Точно так же толпы совершенно девственных существ, шатающихся по Арбату, фотографируются рядом с неудачно намалеванным на стене бездарем корейского происхождения. Им не хватает вкуса и ума проанализировать то, чему они поклоняются — ну, может, оно и к лучшему.
Еще раз повторю - я считаю его абсолютно гениальным поэтом, в первую очередь, во вторую - оригинальным исполнителем, в третью - актером, играющим самого себя. Это не плохо. Ширвиндт играл всю жизнь себя, остроумного сытого барина, Лиля Ахеджакова - всегда играет одинаково - серую смешную вредную мышку. И Высоцкий - брутальную ревущую стихию. Я это уточняю для того, чтобы опередить претензии, которые, несомненно, возникнут у порядочного количества читателей ко мне как к автору.
1. Ты кто такой, чтобы судить о Высоцком? - Никто, просто литератор. Но судить может любой, так же как высказывать свое мнение. Мы же в свободной стране живем, правда?
2. Ты завидуешь, гнида. - Ну, наверное, да. Все-таки хочется, чтобы твои работы не пропали. Но когда начинаешь понимать, сколько сил придется тратить на то, чтобы втюхать их вот лично вам, завидовать перестаешь.
3. Высоцкий был борцом с режимом, не трогать его грязными лапами. - Нет, он не был борцом. Вообще-то он не был даже примером для подражания, он не был высокоморальным и глубоко порядочным человеком, и уж тем более, не боролся с режимом.
4. Высоцкий был… - Совершенно верно, согласен. Был, есть и будет.
5. Ты, падла, хочешь хайпа на имени Высоцкого. - Ну, что вам сказать. Я поклонник ВВ с более чем полувековым стажем, наверное, имею право разобрать с профессиональной точки зрения то, что меня в его стихах не устраивает? Будучи при этом неплохим поэтом, в чем, кстати, Высоцкий тоже виноват в значительной степени. Ну и потом — моя скромная книжка, написанная через сорок пять лет после его смерти, какая по счету? Вторая? Восемьсот девяносто пятая, не считая публикаций в сети?
6. Ты смеёшься над великим поэтом, гадина. - Дорогие мои, ну как можно смеяться над великим поэтом? На него можно только смотреть, затаив дыхание, прижав руки к груди, ловить каждую драгоценную секунду.
А смеяться можно исключительно над тем, что дает повод. Тексты Высоцкого — не все, но, к сожалению, очень многие дают целую кучу поводов. И потом, не пошутить над неудачами поэта, который глумился надо всеми, в том числе изредка и над собой — это неуважение к его памяти. Вы же помните, что стояло в основе его популярности? Юмор. Собственно, можно сказать словами его же малоизвестного стишка:
Смешно мне в голом виде лить
На голого ушат -
Но если вы обиделись,
То я не виноват.
Палата- не помеха,
Похмелье — ерунда.
И было мне до смеха
Везде, на все, всегда!
Часы тихонько тикали,
Сюсюкали — сю-сю.
Вы втихаря хихикали,
А я давно вовсю.
Вывод простой - не надо обижаться за человека, который всю свою сознательную жизнь смеялся надо всеми, его и любили во многом за это.
Поэзия — интересная вещь. Сегодня, когда само это понятие девальвировалось до позора, когда вкус убит напрочь у подавляющего большинства, стоит вспомнить что это вообще такое — на примере самого популярного поэта двадцатого века. При том что у него не так уж и много технических огрехов, гораздо больше смысловых.
Опять придется уточнять. Стихи состоят из двух частей — техническая и смысловая. Вино в хрустале, мысль и форма подачи. Самые великие мысли, изложенные корявым языком графомана теряют все свое величие. А любая глупость, написанная умело, погружает читателя в некий гипнотический транс, когда даже желания не возникает искать какие-то ошибки.
Собственно, со стихами ВВ именно это и происходит — а недостаток профессионального общения и уверенность в собственной поэтической непогрешимости привели к многочисленным нелепостям, которые можно было бы устранить, всего лишь внимательно вчитавшись в свою работу.
Ну, и относительно хайпа - ребята, всем совершенно наплевать, кем был поэт при жизни. Сам Высоцкий об этом писал: "только с гипса вчистую стесали Азиатские скулы мои", и потом - "прохрипел я - похоже, живой". Также он писал, что его растащили, также бесился от вас, дорогие поклонники, которые спрашивали лишь, давно ли он в завязке и скольких баб поимел. При этих однообразных и бессмысленных вопросах, при фанатичном поклонении (я про вытащенные черновики, если что) вы пытаетесь обтесать ему скулы и сделать то ли манекен, то ли идола. Вам не нужен Высоцкий такой, каким он был. Вам нужен Высоцкий - каким вы его хотите видеть. В этом смысле я отличаюсь от вас - я хочу его видеть таким, каким он был. Живым.
Живыми я хочу видеть Пастернака, например, Блока, Цветаеву (не к ночи будь помянута), даже Есенина с его подозрительной дружбой и "судорогой нежных чувств".
Поэтому сей труд - не только разбор текстов, без этого никак, но и попытка создать портрет по поступкам - поскольку, к великому моему сожалению, мы жили рядом, в одном городе всего тринадцать лет, и я смог оценить масштаб моего соседа по веку уже после его смерти.
Легенды
Честно говоря, я вырос не только на песнях и стихах Высоцкого - я вырос на твердом убеждении, что Владимир Семенович - жертва режима и принципиальный борец с советской властью. Более того - Высоцкий был символом борьбы. Знаменем инакомыслящих, его профиль с торчащим подбородком вполне мог украшать флаг диссидентов, как череп с костями - пиратскую, рваную ветрами тряпку.
Собирались на тесных кухнях, в которые могли набиться несколько десятков человек, и в дымных слоях звенели стаканы и хрипло выл магнитофон - "грязью чавкая, жирной да ржавою, Вязнут лошади по стремена, Но влекут меня сонной деррррррррржавою, что раскисла, опухла от сна" - и все ощущали себя борцами с этой самой сонною грязной державою.
А уж наколки на грудях - не на груди, а на грудях - очень смело. На левой - профиль Сталина, на правой - Маринка, анфас.
А "Охота на волков" - все поголовно в советское время были этими самыми волками, от последних забулдыг у магазина до чиновников с вертушками в высоких кабинетах, и втайне гордились собой - каждый считал, что уж он-то за флажки вырвался.
У всех крутились бобины и завывали электрогитары - канадский диск, Высоцкий в кожаной пижонской куртке рядом с березкой, другое фото в индейском каноэ. Сейчас, кстати, от той самой студии и камней не осталось - а слово живо.
Любимое растиражированное воспоминание - как в Набережных Челнах Высоцкий шел по улице, а во всех домах были открыты окна, и на подоконниках ревели магнитофоны. Какофония, наверное, была страшная.
Причем все это правда - народная любовь была совершенно зашкаливающая, сносящая все преграды. Его обожали, ему позволяли все, бабы на него вешались и падали, позволяли всё даже не по щелчку, а по взгляду. Он вполне мог подойти к машинисту или пилоту и сказать: отвези меня в Магадан, а я тебе буду петь всю дорогу. Обычно возили, про отказы я не слышал, хотя в некоторых воспоминаниях с удивлением читаем, что далеко не все фанатели от хриплого актера.
И одновременно среди широких народных масс, в «автодоилках» (автоматизированный пивной зал, в таком пол-литровая кружка стоила двадцать копеек), в ресторанах, на кухнях, в НИИ, на заводах и так далее - везде ходили слухи, что Высоцкого зажимают, вот-вот посадят, а вообще-то уже посадили, но отпустили по личному приказанию Брежнева.
Ветераны, звенящие иконостасами орденов, рассказывали, как ходили с Высоцким конной лавой еще в Гражданскую. Бандиты уверяли, что чалились на одной шконке, а сколько было выпито чифирю - не сосчитать.
И кто бы не дружил с Владимиром Семеновичем, что бы не пил - чифирь или виски - все утверждали, что советская власть такого страшного врага в своих рядах не потерпит, и вот-вот либо расстреляет, либо посадит. Мало того, что его, бедного-несчастного, зажимают и не дают свободно творить, так еще и…
Самое забавное, что эта легенда - зажимают и не дают творить - жива до сих пор. То и дело натыкаешься на потуги какого-нибудь бедолаги, который уныло бубнит эту мантру - зажимали, не давали.
В общем, конечно, они правы. В самом деле - не давали. Не позволяли сниматься столько, сколько он хотел. Высоцкий должен был играть в каждом выходившем на всех киностудиях страны фильме. И пластинки тоже - нужно было сразу, как только высохли чернила (да не обязательно, пусть не высыхают) отправлять текст композитору, на следующий день - аранжировщику, через два дня - музыкантам, а к концу недели чтобы был готов очередной диск. И так все восемьсот текстов!
Но есть у меня такие подозрения, что если бы Высоцкий играл в каждом фильме, каждая песня выходила миллионными тиражами - поклонникам и этого было бы мало. Они бы говорили - затыкают рот нашему рупору, хотят посадить его в золотую клетку, чтобы он с режимом не боролся, но он и из клетки бороться будет!!!
Народная любовь - она штука такая, неукротимая. Ее не купишь и рот ей не заткнешь.
А вот теперь, ребята, давайте посчитаем, как те солидные кроты из мультика.
В шестьдесят четвертом Высоцкий пришел в Театр на Таганке. В шестьдесят седьмом со второй попытки охомутал Влади. За тринадцать лет работы снялся в 28 фильмах - конечно, не всегда в главных ролях, но тем не менее. Среди них есть абсолютно культовые, вроде «Места встречи» или «Интервенции», есть и проходные, особенно вначале, вроде «Стряпухи», есть и среднего качества, вроде «Единственной». Почти все фильмы (кроме двух последних с главными ролями) были проводниками его песен - огромное спасибо Говорухину, что в последней работе Высоцкого они не звучали. Народ и так смотрел не столько Жеглова, сколько Высоцкого, а при наличии еще и песен весь фильм был бы убит напрочь.
Написал, как известно, 800 песен и текстов. Играл в театре, в который попасть просто так было положительно невозможно. Ну и самое главное - гонимый страшной властью, опальный бард, которому не давали дышать, имел, простите, трех концертных директоров. Трех!!! Которые едва ли не круглосуточно устраивали ему выступления, имея с этого свой небольшой - а скорее всего большой - приятный профит.
Конечно, такая бурная жизнь не могла не привлечь внимания соответствующих органов — тем более что небольшая концертная ставка артиста вполне себе компенсировалась левыми концертами и кипами сожженных билетов, чтобы не было доказательств. Людям из соответствующих ведомств приходилось садиться в зал и по головам считать зрителей — чтобы потом сравнить их количество с билетами. В общем, вокруг больших денег и тогда кипели нешуточные страсти, но Высоцкий не один сталкивался с этими проблемами, а абсолютно все эстрадники. И Кобзон, и Магомаев, и Лещенко, и Зыкина, и лучшая Золушка всех времен и народов Людочка Сенчина.
Прижизненные пластинки - семь маленьких, состоящих из четырех песен, по две на каждой стороне, диск-гигант "Алиса в стране чудес", два диска-гиганта 78 и 80 года выпуска. И двенадцать записанных с Гараняном — то есть с инструментальным сопровождением его оркестра— песен. Не самых, кстати, удачных. Маэстро дал маху в этом случае.
Конечно, это очень характерно для гонимого советского барда, который пишет про лагеря и войну.
Да, был еще один гигант, выпущенный в Америке, но тут ситуация совершенно удивительная - неизвестные и нечистоплотные эмигранты переслали бобину с записями, причем далеко не лучшего качества, и какой-то доморощенный и самопальный лейбл, созданный, судя по всему, исключительно ради этой пластинки, перенес записи на винил. Ну, да - поскольку десятая, а может и больше копия записи была плохой (для молодежи - магнитофоны считывали сигналы с намагниченной пленки, все происходило чисто механическим путем, протяжка, довольно жесткая, мимо звукоснимающей головки. С каждым прослушиваем магнитный слой истончался, звук становился хуже, опять же - царапины, грязь и так далее), то и пластинка вышла ужасного качества. Именно там, в аннотации было написано, что Высоцкий - подпольный бард, который прячется по подвалам от кровавых чекистов и носа боится высунуть на свежий воздух, поскольку его незамедлительно сгрябчат. А еще он пишет исключительно про сталинские лагеря и войну, в которой нацизм победила Америка. Диск представляет интерес только как факт и артефакт, никакой ценности он не имеет.
Итак, подбивая бабки, в самом сухом остатке мы имеем - 28 фильмов, десять пластинок, семь малюток и три гиганта, тысячи концертов - иногда по пять в день.
Есть и еще более интересные вещи, которые прекрасно коррелируют с гонимыми и ущемляемыми советскими талантами. В запасе у сторонников загнанного волка Высоцкого остался один довод - его не приняли в СП.
Ну, собственно, да. Советская власть была дамой щедрой - на гонорар от маленькой книжки можно было жить - безбедно, прошу заметить, без роскоши, но вполне достойно - год и больше. А, например, песни приносили неплохой ежемесячный доход от прокручивания их на Маяке, к примеру. Собственно, тогда один Маяк и был. Правда, не помню я в эфире песен Высоцкого, что правда то правда.
Но есть еще два нюанса - диски-гиганты не выпускали никому, кроме членов СК. И состоять одновременно в Союзе Композиторов и Союзе Писателей было нельзя. Причем я не сомневаюсь, проживи Высоцкий подольше, он бы нашел способ обойти это глупое ограничение - находил же он способы покупать иномарки и легализовать концертные доходы? Но не успел. "Гибельный восторг" и ожесточенное самоутверждение не позволили.
Маринка-паровоз
Вообще в жизни Владимира Семеновича Высоцкого было два знаковых события - и поступление в Театр на Таганке в них не входит. Театр - всего лишь разработка четкого имиджа исполнителя. Если бы Высоцкий начал играть, например, тонким голоском, как в "Стряпухе" или в оркестровом исполнении "Баньки по-белому" - там есть момент, когда он тянет ноту таким чистым тенором, что аж удивительно — вот тогда бы он перепрыгнул через себя. Ревущий и рычащий Высоцкий - обычное дело, а интонации он может подбирать две сотни на октаву, все-таки профессионал.
Так вот - первым поворотным моментом стала знаменитая статья "О чем поет Высоцкий". Прямо скажем, такого подарка он, наверное, и не ожидал. Опять же, для моей возможной молодой аудитории уточню. В те благословенные, тихие, сытые, приличные годы газеты выходили миллионными тиражами, книги - многотысячными. И статья в газете автоматически делала человека знаменитостью, порою не хуже, чем фильм с теми же миллионами просмотров.
И вот кто такой на тот момент Высоцкий? Никому не известный мальчишка, начинающий актер, только-только взявший гитару и поющий тоненьким голоском про Нинку-наводчицу и духа из бутылки. Недавно появившиеся магнитофоны дали возможность выбирать записи для себя, а шнуры - этими записями делиться. И если участь, что те самые благословенные, тихие времена были все-таки порядком душные, то такие песенки, как у Высоцкого, мгновенно нашли свою аудиторию. Ну а поскольку про него никто ничего не знал, то фамилия его сразу стала обрастать самыми невероятными слухами.
Давайте навскидку вспомним его самые лучшие песенки тех лет — «Нинка-наводчица» (а мне плевать, мне очень хочется) «Джин» (И кроме мордобития- никаких чудес), «Я женщин не бил до семнадцати лет» (песенка, прямо скажем, перевешивает все его поздние любовные потуги, потому что… потому) «Алеша» (А потом без вздоха отопрет любому дверь) «Красные, зеленые. Желтые, лиловые» (Если это Митя, или даже Славка, супротив товарищей не стану возражать), дурацкая, но забавная «Тау-Кита», «Про стрельца» (мол, принцессу мне и даром не надо, Чуду-юду я и так победю)…
Они забавные и смешные, эти песенки, к тому же показывают отношение ВВ к женщине, которое, по сути, не изменилось до самых последних дней.
Кроме своих литературных опытов Высоцкий охотно исполнял чужие песни - «Бабье лето» Кохановского, «Девушку из Нагасаки» Веры Инбер (Как рассказывал мне Николай Константинович Старшинов - маляр, делающий у Веры ремонт, говорл - сам-то Варинбер ничего мужик, а вот жена его такая сука) «Ветер» Новеллы Матвеевой. Ну и, естественно, «Случай в зоопарке» - вообще ничего интересного, неудачная попытка пошутить (остальные попытки гораздо более качественные), в нем интересна разве что программная установка - хочу Влади. Хочу и получу. Забыл «Невесту» (за меня невеста отрыдает честно) - но это уже поэзия.
Итак, в песенках первого этапа нет, по большому счету, ничего особо интересного и, тем более, опасного для государства. Ну, разве что блатная романтика, это ему, кстати, и было поставлено в вину. Но, господа, опять же - а кто не пьет?
В смысле, покажите мне актеров послевоенной поры, которые не вышли из приблатненных дворов? Там же жили не только фронтовики, грохочущие в домино, но и урки, освободившиеся по амнистии, и блатная романтика у детей послевоенной Москвы была в крови.
В Сокольниках пугал прохожих Валя Гафт с золотой фиксой. Лёва Дуров тоже был известной шпаной, Ролан Быков и так далее - список можно продолжать и продолжать. И после разноса Высоцкий стал писать. Тщеславие не позволило ему остаться графоманящим исполнителем смешных приблатненных песенок.
Ну, а главное событие всей его жизни — это, бесспорно, роман с Мариной Влади. Тут тоже много всего интересного и странного. Начнем с того, что я с ней шел… пардон, повторяться не буду. Но начнем не с этого.
Дело в том, что заполучил Высоцкий эту золотую, вне всякого сомнения, рыбку далеко не сразу. Ну, сами посудите. Влади - европейская звезда мирового уровня. С тринадцати лет она снимается в кино, сама зарабатывает огромные деньги, и зачем ей нужен этот головастый, с торчащей челюстью, небольшого роста жилистый мужик с луженой глоткой?
Безумно обаятельный, как хриплый черт, но все же…
Вообще не нужен, не то, что задаром, а с доплатой.
А вот Влади Высоцкому нужна была позарез. Влади — это ворота в большой мир, Влади — это необъятный горизонт возможностей, Влади — это доказательство того, что ты не просто первый, а самый первый из самых. Ну так вот - роман, который начался в год моего рождения, протекал под пристальным вниманием всей Москвы. И когда Высоцкий увел Влади под утро в пустую комнату в гостях, телефоны раскалились от звонков - он это сделал!!!
Такое неожиданное изменение поведения трудно объяснимо - тем более что Влади и сейчас жива, относительно здорова и преспокойно продает архив Высоцкого, то есть о безумной любви до гроба речь, конечно же, не шла. Я вообще сомневаюсь, что речь шла о любви. Это был прекрасно разыгранный спектакль, представление на публику с далеко идущими последствиями, о которых сейчас предпочитают молчать.
Марина была не просто зарубежной актрисой, у Марины были тесные контакты с коммунистической партией Франции и широкие связи в эмигрантских кругах, не зря же ее фамилия была Полякова, а псевдоним - сокращенное имя отца, Владимира. Собственно, совершенно непонятно, зачем ей нужен был такой подарочек. Для фанатичных поклонников - каким был и я - Высоцкий - кумир в золотом нимбе. На самом деле актер в худшем смысле этого слова.
Вам довелось общаться с артистами? Нет? Поздравляю, вы немного потеряли, но сохранили иллюзию о порядочности шутовской братии. Порядочностью в человеческом смысле там и не пахнет. Актер обязан навязывать себя в любой ситуации, в этом он похож на графомана. Если вы общаетесь с актером, то будьте готовы к ежесекундной опасности - он всегда может начать петь, плясать, читать, шутить, ревниво косясь при этом - должным ли образом оценен его талант? При этом вас не будет - будет только Он, и вы рядышком, как декорация. При этом вы обязаны поливать его елеем, посыпать сахарной пудрой, лить сладкие сопли круглые сутки, потому что нервная натура нездорового человека требует постоянного подтверждения ее гениальности. Пусть там гениальностью даже и не пахнет. Естественно, любой актер будет вам изменять - просто потому, что нельзя не пользоваться доступными телами. Ну, подумаешь, использовал и забыл.
Вы думаете, что наш гений двадцатого века не был актером? Нет, он как раз таким типичным актером и был. Он буквально навязывал свои песни, не спрашивая, хотят ли его слушать. Но, будем честны, обычно хотели, тем более, что вариантов не было - возможные разговоры за пьяным столом Высоцкий просто-напросто заглушал. Ну и сама жизнь - бесконечные концерты, репетиции, спектакли, съемки, а между ними - пьянка за пьянкой, вечные друзья, которые наливают, женщины, которые дают, оглушительный хрип, подбор аккордов на семиструнке. Как любят говорить поклонники - сгорел, как метеор.
Пожалуйста, поймите меня правильно - я ни в коем случае Высоцкого не осуждаю, как можно осуждать отца? А он для меня, практически безотцовщины, таким и был. Это просто факты его жизни, не более того. Кстати, его отношение к блатным и женщинам прекрасно описано в романе "О девочках". Про прозаический опыт знаменитого барда и актера все как-то так стыдливо пытаются забыть. Его издали на волне перестройки, почитали, поплевались и спрятали в долгий ящик, чтобы не чернить светлый образ гонимого гения.
А в тексте Высоцкий беспощаден к своей творческой прослойке - одни пересменки чего стоят, когда легшая с Высоцким девушка просыпалась с кем-нибудь из его директоров, например. Влади в этом плане была очень удобна, так как не могла устраивать сцены ревности - всё-таки она в Париже, а он в Москве. Я думаю, что она знала все тонкости богемной московской жизни, тем более, жизни своего мужа. Жены актеров вообще должны относиться ко всему философски - ну да, мужику хочется свежего мяска, да и с девками поделиться надо, может, для них это мечта всей их никчемной жизни. Любит-то он меня и живет со мной, а чтобы так и дальше было, придется постараться, но что поделать. Это просто налог на известность, не более того.
Среди московской богемы тех лет было принято собираться в мастерских у художников - среднестатистическая квартира не вместила бы пьяную толпу, и среди творческих людей были манекенщицы, проститутки и случайно залетевшие на известные имена девицы. Девицы были нужны для полового обслуживания, в том числе иностранцев, но не надо считать их жертвами - в мастерских был шанс отхватить себе такого жирного карася, за которым можно было жить, как графиня. У пруда с изменившимся лицом… По воспоминаниям очевидцев, среди этих шлюшек существовал спорт - кто переспит с Высоцким и сколько раз.
Так вот. Жена, которая известная актриса, на которую пускают слюни все мужики одной шестой части суши, это, конечно, хорошо, но мало. Открытые границы тоже немного, но все же получше. Всеми правдами и неправдами Влади сделала Высоцкому постоянную визу и начались чудеса.
"Баба как баба, и что ее ради радеть" - ради бабы радеть, понятно, не стоит, это нужно делать ради перспектив, которые она может открыть. Высоцкий порадел ради перспектив и расплатился прекрасной песней "Дом хрустальный", пообещав золотые россыпи - ну да, нашел нищету, которой это нужно. Смешно, в самом деле.
Давайте вспомним другую песенку, написанную чуть раньше - "Перед выездом в загранку заполняешь кучу бланков — это не беда. Но в составе делегаций с вами ездит личность в штатском Завсегда". Конец в ней печальный — это значит, не увижу я ни Риму, ни Парижу…никогда.
Отсылка для молодежи - Советский Союз был интересной страной. Вы об этом читали - если интересовались - у Довлатова, кажется - кто написал пять миллионов доносов? В общем-то, как раз Довлатов и написал, он и ему подобные сбежавшие, но дело не в этом. Писали «оперу» (оперативный уполномоченный) все - более того, любая мало-мальски значимая личность имела несколько тех самых "личностей в штатском", осведомителей. Все дружно стучали друг на друга куда надо, а самые продвинутые заводили со своими стукачами дружбу, и те передавали начальству не все, а только то, о чем они с клиентом договорились. Особенно старались те, кто потом эмигрировал, а когда в перестройку открыли архивы КГБ - самые кристально чистые либералы оказались на деле самыми ярыми стукачами. Архивы, понятно, волшебным образом исчезли, дабы не пятнать репутации благородных борцов с режимом. Спайка творческой интеллигенции и органов государственной безопасности была прочной и проникала во все сферы жизни — это надо знать, чтобы понять некоторые удивительные факты самой знаменитой семейной пары СССР. (Настолько знаменитой, что фотографии их продавали немые в электричках, очень ходовой товар.)
Когда Марина выбила-таки постоянную визу мужу (не без участия всесильного КГБ), он, счастливый, бросил своих телок и поехал в Париж, вроде бы даже без человека в штатском — это личный визит, это не визит каких-нибудь кузнецов, закончивших ковку. И вдруг выяснилось, что Франция мало того, что находится на Гавайях, но заодно захватывает Канаду и даже, прости Господи, Соединенные Штаты Америки. То есть человек по визе во Францию исколесил весь мир - и ничего ему за это не было. Даже сегодня это выглядит несколько необычно, а тогда было просто чем-то невероятным. Ну, не могло такой ситуации случиться, это исключено.
Более того - в Канаде Высоцкий записывает знаменитый Канадский диск, с ксилофоном и двумя гитарами. Который на магнитофонных пленках мгновенно расходится по Союзу. В Америке Высоцкий активно общался с нашими эмигрантами - Бродским, который только-только обтяпал свой гешефтик, но еще не успел получить премию, Барышниковым - в общем, со всем богемным сбродом, предавшим свою страну. На Родине за такой проступок, вообще-то, вполне себе светила тюрьма и творческое ограничение - "Кавказскую пленницу" едва не положили на полку из-за того, что Ведищева, спевшая про медведей, сбежала в Штаты прозябать и деградировать, как и все наши творческие беглецы. Ну не бросайте в меня камни. Ни один из них не получил и сотой доли той любви и восхищения, в которых купался в Союзе.
Сохранились фото, где счастливый Высоцкий в плавках сидит на крыше небоскреба - да, вершина жизни, он победитель во всем, "Хотел быть только первым" - и стал!!! За женский счет, конечно, но кого это волнует. Более того, Влади устроила ему выступление перед тогдашними звездами Голливуда и даже выступление на телевидении. Высоцкий спел, конечно - чем туповатые американцы хуже наших партократов? Разве что партократы понимали, кто перед ними поет и о чем, американцы - нет. Они послушали примерный перевод - полноценно силлаботонику перевести невозможно - почесали репу и спросили: Марин, а чего этот головастик так орет-то? Марина объяснила про загадочную русскую душу, и американцы зааплодировали.
Кстати сказать, Бродский, принявший громадную прививку американского менталитета, оценил у Высоцкого что? Составные рифмы. Не мощь слова, не образы, не сильнейшую художественную подачу - рифмы. Хотя, бесспорно, рифмы, особенно составные, действительно хороши и разнообразны.
Но турне по Америке интересно другим ключевым событием, про которое вообще никто, никогда, нигде не говорил, и которое стало доступно только сейчас, в эру интернета и цифровых технологий. Я говорю про интервью на американском телевидении. Известная французская актриса привезла неведомую зверюшку из снежной России, которая поет про бандитов и войну - помните тот диск, записанный с катушек? Именно там была аннотация про войну и бандитов. Представьте картину - сидит американец-ведущий, сама воплощенная болтливая пошлость, напротив Высоцкий с гитарой, загорелый, в голубенькой рубашке, и ему задают вопрос: вы, говорят, пишете песни про бандитов и войну? И Владимир Высоцкий, не моргнув глазом отвечает: нет, я никогда не писал про преступников, никогда не писал про войну.
Вот так вот взять и отказаться от основополагающей части своего творчества - я даже не знаю, как это оценить. При том что на всяких домашних концертах он говорил, что не стыдится своих блатных песен, что это часть его жизни, период, которые повлиял на его становление как поэта, и так далее и тому подобное. На самом деле все просто - ведь уже тогда весь цивилизованный мир знал, что Великую Отечественную войну выиграли американцы с небольшой помощью Советского Союза, поскольку Сталин был тем же Гитлером, только в профиль. Этого Высоцкий сказать не мог (ему надо было возвращаться в Союз), не мог также петь про подвиг своего народа — этого бы не поняли уже американцы, и он просто отказался от себя, от отца, от ветеранов и миллионов погибших людей. Не знаю уж, легко ему было это сделать или нет, но факт есть факт. А когда его попросили спеть, он проорал "Спасите наши души", не преминув уточнить, что это просто песня тонущих подводников без всякой там войны.
Какое-то время среди поклонников муссировался вопрос - эмигрировал бы Высоцкий или нет? Я был сторонником его патриотизма - судя по песням. Судя по интервью, патриотизм был наработанный, поскольку тема безотказная и пробивная - никто бы не смог отказать в записях певцу, так поющему о ВОВ. Но вот в свободном доступе появилось интервью и все озарилось, так сказать, другим светом.
Бесспорно, он бы эмигрировал - в плане быта он был обычным мещанином, любил хорошую выпивку, жратву, баб, одежду (фирму), машины, даже дачу - хотя на нее времени и не хватило. Очевидно, что хотел виллу на берегу моря и свой лазурный бассейн. Но Америка, при всей своей роскоши - для победителей, не смогла бы ему дать такой всенародной, всеобъемлющей, всепоглощающей любви слушателей. Кто бы там ходил на его концерты? Брайтон Бич? Так Сичкин, который Буба Касторский, один из позорной шеренги беглецов, гонялся за эмигрантами, дергал за рукав и тащил на свое выступление. А те пожимали плечами — зачем нам тебе платить, когда ты и так свои куплеты споешь? Задаром. Тем более ты с ними уже слегка приелся.
Косоглазый Крамаров, который исправил косоглазие и тут же потерял всё обаяние, играл каких-то тупых русских генералов, не понимая своего позора. Довлатов пил-по-черному, дорвавшись до капиталистического рая, осознав, что сделал самую большую глупость в своей никчемной жизни. Бродский, лежа на кафедре с сигаретой, гнал высокоумную пургу студенткам и орал на декана - как вы таких идиоток умудрились вырастить? (К слову - нынешние студентки того учебного заведения вообще не представляют, что у них преподавал какой-то русский еврей с политической премией. Им это неинтересно.) Видов без головы тоже получил свой бассейн - ровно такой же, какой есть у любого голливудского второсортного артиста.
Мне кажется, что Высоцкий все это прекрасно понимал - но, судя по ответу на телевидении и вояжу, непростительному для обычного человека, все-таки эмигрировать готовился.
А в "…прерванном полете" Влади пишет про эту интервью совершенно замечательно. Высоцкий - "конечно, я никуда не уеду, я горжусь своей страной, подвигом своего народа, я всегда вместе с ним, буду переносить вся тяготы социалистического строительства" - говоришь ты. Конечно, ты этого не говоришь… ", конечно, он этого не говорит. Он отказывается.
Василий Аксенов - один из немногих, кто сказал нечто отличное от других. Сам Аксенов — порядочный ловкач, создал диссидентский альманах "Метрополь", для того чтобы свалить (гешефтик гораздо лучший, чем демонстративное тунеядство Бродского) - и свалил, получив приличные деньги за антисоветское издание, ни с кем ими не поделившись, имея в плюсе борьбу с Союзом и капитал. Умница, что сказать. Так и надо, по-американски - подставил друзей, заработал деньги и убежал. Так вот, он вспоминает, что Высоцкий приходил к нему и обсуждал отъезд - там свобода, там мы развернемся, там мы сделаем "Русский центр" или центр русской культуры. Аксенов поддакивал и кивал - он-то знал, что никакие движения в Союзе без Комитета невозможны. К слову, сам ВВ в альманахе участвовал вместе с Беллой Ахмадулиной, и только им двоим за участие вообще ничего не было.
Так что процентов на восемьдесят ВВ готовили с помощью Влади стать кротом - то есть агентом влияния на русскую эмиграцию. И после всех своих приключений, отработав контракт, вернулся бы на Родину, таким поэтическим Исаевым, к родным березкам и певунье в стогу. А, ну и к Нинке-наводчице, как без нее. «Не волнуйтесь — я не уехал, И не надейтесь — я не уеду» - всего лишь обычная для барда поэтическая поза, не имеющая отношения к жизни.
Совершенно замечательно про его зарубежное хулиганство пишет Влади - мол, как только ты вернулся, так и начали тебя спрашивать про то, как ты посмел по французской визе в Америку мотаться? А ты говоришь, тыкая пальцем в потолок - там знают. И все советские чинуши поджимали хвосты и начинали подобострастно поскуливать - ах, ну раз там знают…
Более того — как-то раз на таможне Высоцкий широким жестом достал из широких штанин два (2) загранпаспорта. Видимо, не заметил, бросил на стойку, у таможенников открылись рты, а он преспокойно забрал один и спрятал в те же широкие штаны. Вообще-то должен был начаться скандал с увольнениями должностных лиц, допустивших такое, но можно было бы и не повторяться — опять обошлось. Влади хихикала - мол, как мы их объегорили. Ну да, ну да. Нашлись шутники. Там действительно знали, и разрешали. Теперь фанатичным поклонникам придется с этим жить, что, впрочем, не так уж и сложно.
Сорок пять лет - за это время на территории СССР сменилось три страны - сам Союз, перестроечная позорная Россия и сегодняшняя страна, вытащенная за волосы, но с гораздо меньшей кровью из трясины бывшим КГБшником. Ну, сотрудничал Высоцкий с КГБ, и Влади сотрудничала, и каждый, кто в те времена сладко жил, делал то же самое. В чем проблема? Без участия всесильного КГБ Маринка-паровоз ничего бы сделать не смогла, как ни выкручивалась она объяснениями, что, мол, у тебя на всех уровнях поклонники были.
Две книжки
Книжку Влади я читал первый раз после армии, в конце восьмидесятых - будучи желторотым безмозглым щенком, отравленным, как и большинство тогда, ядовитым ветром треклятой "свободы", и она зашла. Под настроение, скажем так - большая часть великой страны двигалась под нож с покорностью баранов и тем самым "гибельным восторгом", будь он неладен. И, поскольку я занялся пересмотром творчества своего любимого - я думаю, так и останется - поэта, то нельзя было не прочитать воспоминания о нем, и "Владимира…" в первую очередь. А во вторую - Володарского. А в третью - какого-то армянского эстета, который "любил Володю как женщину". Вот так, простите, дословно.
"Владимир, или Прерванный полет" - откровенная мерзость.
Дело даже не в том, что про ВВ она первая написала правду, чем вызвала истерию у фанатов и бешенство у сына Никиты, кормящегося с памяти отца - дело в отношении, которое продемонстрировала Влади ко всем нам.
Приехала, понимаешь ли, барыня показать диким туземцам настоящую цивилизацию, выбрала одного, которого ей настойчиво порекомендовали, и начала его облагораживать. Заодно с ужасом рассказывая, как русские бабы ср..ли в дырки, а она, француженка, на смогла, справила большую нужду только когда они отвернулись, и вышла, шатаясь от унижения.
Как она швыряла в рожи советским бабам франки - подавитесь, суки, я не крала ваш сыр!!! И как Высоцкий, вылезший из своего Мерседеса, снисходительно просил не обижаться на плебеев, не они такие, жизнь у них такая.
С восхищением пишет про Туманова - он разбил голой рукой раскаленную до красна чугунную печку, так что даже садисты-НКВДшники попадали в обмороки, когда мясо и кости разлетелись по углам. Ага. А потом жареное мясо и дробленые кости собрали обратно в руку - когда от обморока отошли. Вадим Туманов умер в прошлом году в глубокой старости, и, насколько я помню, обе руки у него были целы и даже не покалечены. Мимоходом упомянула армянского … который участвовал во всех запоях Высоцкого и "любил его, как женщину" - настолько вскользь, насколько он и заслуживает. На самое любопытное - она совершенно спокойно относилась к бабам Высоцкого. К запоям - куда менее спокойно, чем к бабам. Будет он твоим, деточка, будет, ты только успокойся — вот в таком ключе. Хотя могла и рожу набить - как кричала в каком-то интервью после смерти Высоцкого, да и вообще, не зря в ней смешивалась русская кровь и цыганщина - табор из Влади частенько вылезал, из-под личины рафинированной француженки. И по всей книге идет лейтмотивом - зачем я в это влезла, зачем мне это нужно?
В самом деле, зачем? Любить она его не любила, сыграла свою роль, талантливо или нет - я не знаю. Наверное, из-за денег или по каким-то своим причинам, про которые выяснить уже не представляется возможным. В общем книжка - смесь сусальных соплей о трагической любви двух гениев под довлеющей над ними машиной подавления, пересчете барахла, которое она таскала из Франции для советских нищебродов, а они налетали стаей воронья и дрались за пачки анальгина и колготки.
Вообще-то юная Колдунья оказалась железной бабой со стальной хваткой и каменным сердцем, готовая ради своих целей снести с пути любого, и иллюзий насчет четвертого мужа не испытывала. "Он женился на мне, только чтобы за границу ездить" - призналась она как-то Володарскому, когда наварила борщ пьяным рабочим, строящих для Высоцкого дом на участке сценариста. Тот удивился - а что, мол, без тебя Высоцкий бы не смог поехать? Ответ был прост: без меня - нет. Его даже близко к границе не подпустят и не подпустили бы.
Потом, после смерти ВВ была дележка этого дома - Марина кричала, что Володарский предатель, Володарский: Маринка все врет своим анфасом, хотела деньги за дом отжилить, Маринка: почему деньги сыну отдали? Это мои деньги!!! Володарский: какие твои, нищебродка? Вовка во Франции телевизорами фарцевал, чтобы тебя прокормить!!! И так далее. Элита - она такая элита, как видите.
Сам Высоцкий, судя по всему, получив от Колдуньи все, что нужно, устав от ее железного контроля, завел себе молоденькую девочку Оксанку и всерьез подумывал развестись с заграничной супругой. Тем более что в благородных артистических кругах добрые любящие друзья его называли не только "расчетливым евреем" (хитрым жидом, конечно) но и альфонсом. Но не успел - была долгая и оглушительная агония (оглушительная в самом прямом смысле, рёв умирающего барда слышал весь район), смерть от сердечного приступа, спровоцированного ломкой и пьянством - он глушил боль шампанским и водкой. Последняя предсмертная неделя разложена едва ли не по минутам, и поражает только бессилие двух врачей и любовницы — да, все от него устали, да, это было кричащее отчаяние, да, все боялись брать на себя ответственность и класть артиста в больницу, да, сам он не хотел никакого лечения, он безумствовал на краю жизни и втягивал в этот разрушительный смерч все свое окружение. Но надо было поступить жестко и закрыть хотя бы на год без возможности принимать самостоятельные решения, поскольку зависимые принимают решения одной только направленности. Тогда бы удалось конец отсрочить еще на год — полтора, скорее всего не больше. Творческие самоубийцы - это отдельная каста, бездна, из которой приходят стихи, притягивает к себе иной раз сильнее чем все блага земной жизни.
* * *
И если говорить о воспоминаниях, нельзя не остановиться на Д. Карапетяне - том самом, любившем ВВ "как женщину". Остановимся, но вкратце. Такой многословной, цветистой, избыточной, подхалимской и неэстетичной одновременно графомании я давненько не встречал. Лейтмотив всей писанины, если говорить простыми словами - ВВ необразованный алкаш, я рядом с ним - преданный, отзывчивый, ориентированный на прекрасный Запад интеллигент, спасающий его во время страшных запоев. Я дал ему идею познакомиться с француженкой — это выгодно и полезно, я был сам женат на француженке, я ездил с ним по всей стране, я устраивал ему концерты, я прятал от него деньги и выдавал ему по пять грамм, я, я, я, я, я, я. Особенно мило смотрелись его плевки в Союз - рабы, палачи и так далее - и виляние ловким задом перед каким-то английским лордом, занесенным в дикарскую, дремучую Москву.
Какие там ограды в дореволюционном особняке, какие там сигары, какой там лорд, который напоил трех пьяных придурков, припершихся к нему под утро, коньяком, ни слова против не сказав, выдал толстую котлету денег и отправил в аэропорт - лететь в Еревань. Он был готов лизать руки лорду и галстуком полировать ему ботинки. Лорд заказал им билеты - а ВВ, редиска, после недельной пьянки взял и сдулся в самый ответственный момент.
А какие милые подробности встречаются!! Что там пьянка. Вот как они сидели у Абрамовой и говорили о литературе, а пьяный Высоцкий только мычал, рычал и лез бывшей жене под блузку. Высоцкий же был неграмотным - наслаждается собой Карапетян - у него не получилось даже слова вставить в нашу беседу двух эстетов, он способен только за грудь эстета хватать. Может, анфас Маринки по привычке искал... А, простите, ты, армянское чудо, не мог взять его за руку и сказать - Володя, хорош, неприлично? Не мог. Высоцкий в воспоминаниях Карапетяна вообще удивительный человек, который занимается только тем, что пьет, при этом шарахаясь по стране, как обезумевшая летучая мышь. Главное его занятие - терзать гитару и кричать при каждом удобном случае - Я Высоцкий!!! А быдло, которое живет в советском Союзе, шепчется за их прямыми спинами: Высоцкий с каким-то кавказским разбойником в театр пришел, баб ему, что ли, мало?
Правда, иногда случаются проколы - редко, но бывает так, что Высоцкого не любят. Тогда Володя сидит мрачнее тучи, но быстро собирается и бежит на другой теплоход. В другой автосервис. В другую военную часть. На другой золотой прииск. Там его обволакивают привычной атмосферой любви, поклонения и вседозволенности, жить, пить и петь становится проще.
Милый армянский шалун изо всех своих сил показывает свою исключительность рядом с Высоцким - по тексту рассыпаны стихи. Но не ВВ, а других авторов. Чтобы любой читатель понял, что он не только прислуга, собутыльник, но и важный человек, обладающий собственной мордой… портретом лица с необщим выражением. И если сегодняшние почитатели, скрипя мозгами, выдавливают серые слова, но стараются разобрать тексты, если Влади вставила в свою книжку несколько баллад - ну а как иначе? ведь речь о поэте, то Карапетян не заморачивается такими условностями. Он пишет о Высоцком, и при чем тут стихи?!
Воспоминания
И как только Высоцкий умер - не на руках у Влади, а рядом с молоденькой Оксаной, нынче женой артиста Ярмольника - как только его торопливо похоронили без вскрытия, как только невиданная волна народного горя взметнувшись, слегка опала, полезли полчища друзей. Их было столько, что, по самым скромным подсчетам, Высоцкий физически не мог успеть не то чтобы писать и играть, а есть, пить, спать, дышать тоже времени бы не было - только общение с ними, с его дорогими друзьями. Каждый, кто налил стакан во время очередного штопора, писал об этом воспоминания в лучших традициях советского троечника. Каждая дура, которую ВВ хлопнул по заднице, становилась единственной любовью всей его жизни, ради которой он хотел бросить и Влади, и Афанасьеву. Каждый рабочий сцены рассказывал после первого стакана, сидя в подсобке на фоне десятков фото ВВ, украшающих стену, каким он был другом и как прибегал вот сюда, на этот стул, советоваться - Любимов сказал играть так-то, а ты что думаешь? И рабочий объяснял - тебе надо тут орать потише, а здесь молчать погромче.
Насчет рабочего - чистая правда. Я сам хотел устроиться в Театр на Таганке кем угодно, чтобы напитаться энергией стен, которые помнили моего кумира - принес водки работягам, когда ждал директора, и мы ее распили. Именно так - ори потише, молчи погромче - работяга мне и рассказывал. Кончилось все забавно. Рабочий вывел меня в фойе, где бушевал какой-то мужик в цветастом шарфе. Не уверен, что Дупак, но возможно, что он. Работяга сунулся было к нему - мол, мальчик, на любую должность, фанат Володеньки, а в ответ раздался рев - какой, …….., мальчик, какой, растудыть твою душу, фанатик? Эфиоп твою фиоп в сиську мать твои итти ногами в рот по голове - я не знаю, чем артистам зарплату платить!! Работяги рядом уже не было, а я стоят в полуобморочном состоянии. Молчал бы погромче…
Я знаком с человеком, который очень, очень близко знал Высоцкого, прямо вот борт к борту, но рассказать ничего не мог. Они стояли рядом на светофоре, и мой товарищ, еврей-водитель, помахал ВВ рукой, но тот не заметил соплеменника в кабине ЗиЛа. Я удивился, что мой товарищ не написал книжку - например "Поворот на красный", где обстоятельно бы поведал, в каких спортивных штанах и сандалиях он сидел за рулем, какая была погода, с каким видом стоял Мерседес рядом с ЗиЛом - трудно, что ли?
Кстати, если ЗиЛ заменить на МАЗ, то песню "…а в дороге Маз который по уши увяз" - можно будет приписать как раз этой дружеской встрече на светофоре. Мол, посмотрел ВВ на смердящее прямо ему в окно дизельным дымом чудовище, и его осенило. Но мой друг еврей был-таки водителем, а не писателем, и не захотел оставаться в вечности другом Высоцкого на светофоре.
На гниющем субстрате "друзей" вызрели диковинные грибы - высоцковеды. Это такие люди со счетами, которые корпят над своим трудами, чахнут, этакие Кощеи над златом, но зато точно знают, во скольких песнях ВВ употребил слово "бля", во скольких - слово "хер", скольким женщинам после семнадцати лет набил морду и почему их, женщин, не было на Большом Каретном у Качаряна. Шукшин был, Макаров был, Кохановский был, Тарковский тоже был. А баб-то и не было. Не указаны. Вот такая закавыка. Шалавы были, но к ним серьезно относиться нельзя. Они очень полезны, эти сморщенные кабинетные грибы. Не надо лазить и искать информацию — вот, например, прижизненные публикации ВВ - оказывается, были и такие. Вот полный список пластинок. Вот полный список фильмов. А вот тридцать четыре варианта одного куплета, двадцать замен одного слова, вот количество бутылок выпитого Высоцким за один вечер со своими концертными директорами, а вот количество керосина, сожженного вертолетами, на которых большие люди прилетали на концерт к ВВ. А вот, пожалуйста, скромные, нищенские заработки гонимого барда - тот самый первый пресловутый Мерседес он купил за бешеные деньги. Бешеные деньги заработал за десять дней, давая по два концерта в день. А вот имярек устроил пять концертов за два дня, получил Володя всего семь тысяч.
Но вернемся к воспоминаниям, которые вспомнили друзья - их было много, все они так или иначе отображены в интернете, и читать их безумно скучно. Более однообразных воспоминаний нет, наверное, ни о ком. Если пишут о Рубцове - то пишут о Рубцове. Если о Есенине - то о Есенине. Если о Высоцком - то под копирку, причем все - от известных артистов до гримерш. В двух словах воспоминания можно передать так: встречались на съемочной площадке (гримерке), здоровались при встрече, друзьями не были. Да, он был бард, да, он был актер, да, вены на шее, да, он был такой один. Он сгорел ради нас, он себя не щадил, он прожил сто лет за сорок - и так далее, расхожие обороты, которые, как попугаи, люди повторяют почти полвека после смерти ВВ. Удивительно, в самом деле.
Беда в том, что писать про Высоцкого нечего и нельзя, не используя заезженные шаблоны. Театр – ну, так никто не может оценить его игру по достоинству, от спектаклей остались только записанные отрывки, на которых мужик в черном свитере бегает и хрипло рычит. Собственно, хрипло рычит он на всех своих бесчисленных концертах. О спектаклях можно было бы прочитать у свидетелей и современников - но они как-то стыдливо умалчивают, или отделываются теми же шаблонами, а если начинают цветисто хвалить, то нельзя понять, придумывают они или говорят правду.
Есть фильмы. На мой взгляд, лучшая его роль - комический большевик в "Интервенции", абсолютно гениальной мистерии-буфф. Это, пожалуй, единственная роль, где Высоцкий-исполнитель не забивает Высоцкого-актера. Ну хоть тресни — в «Месте встречи» никто не мог отделаться от ожидания, что капитан Жеглов возьмет гитару и зарычит про коней, или про рай для нищих и шутов.
Я в свое время, будучи молодым, фанатичным и наивным, все удивлялся - как может опальный бард так много играть и выступать? Он же опальный. Оказалось, что этот опальный - так, как надо опальный.
Возможно, у ВВ есть настоящие роли - но я не могу выделить ничего, кроме Бродского и Брусенцова. Комического большевика и трагического белого офицера. Остальные роли - включая Жеглова и бабника Гуана - проходные, на мой зрительский взгляд. Впрочем, если профессионал меня сможет переубедить, я буду только рад.
То есть, смотрите какая ситуация возникла - все воспоминания сделаны как под копирку, и не потому, что люди отвечали по заказу - таков был стиль жизни Высоцкого, со всеми быть на короткой ноге, но никого не подпускать близко. В оценке творчества все упираются в его бешеный рык, Баньку, Нинку и Охоту на волков. Демидова и Ахмадулина оригинально - в тысячный раз - сравнили вздутые вены на шее с органом.
Высоцкий вырвался из серой массы советского масскульта благодаря своей оригинальности (не смелости, о смелости мы поговорим потом), но в посмертии получил именно то, чего так боялся - шаблонные воспоминания и шаблонные же оценки. Есть, правда (появились относительно недавно с развитием интернета) всякие доморощенные оценщики, те самые советские, с трудом обученные читать троечники, испытывающие невыносимый графоманский зуд. Это еще ужасней, чем одинаковые воспоминания - авторы воспоминаний и рады бы что-нибудь такое выскрести из закоулков памяти, да не могут, слишком быстро ВВ жил.
А современные троечники, возомнившие себя литературоведами, пишут что-то типа: "в своем произведении Владимир Высоцкий раскрыл положительную динамику главного героя в отношении углового градуса северной широты, что доказывает об исключительных обстоятельствах создания данной песни. Не забудьте поставить лайк и подписаться!!" Хочется взять большую линейку и лупить им по пальцам, приговаривая: не пиши, не пиши, миленький, не дано тебе, красавчик, не сметь писать, дорогуша!!! Ничего кроме… вообще ничего и никогда!! Вы убиваете будущее, лапушки, вы уничтожаете вкус, вы убиваете читателя, опуская его до своего одноклеточного уровня!!"
Я именно это кричу последние двадцать лет, меня ненавидят графоманы всех мастей - ненавидят и боятся - но ничего, конечно, не меняется. И литературоведческих исследований текстов Высоцкого, сделанных профессионалами, да так, чтобы их читать было интересно, как не было, так и нет. Есть диссертации, над которыми можно заснуть, есть примитивные статейки лапушек, есть полезные высоцковеды, есть воспоминания под копирку и неутихающая народная любовь тоже есть. Никуда она не делась.
Справедливости ради. Изредка встречаются трогательные попытки раскритиковать воспоминания людей, с которыми Высоцкий не только рядом жил, но и работал. Частенько эти попытки окрашены плохо скрываемым антисемитизмом — вот, смотрите, что пишет Митта (по-еврейски митта значит гроб, а вообще-то его фамилия Рабинович!! — утверждает на голубом глазу никому не ведомый автор).
Ух ты! Хотел я сказать про Вайсбейна (Утесова), про громадного, с разбойничьей рожей Френкеля, нежно поющего про русское поле, про радиста Кренкеля, подсунувшего Папанину лишнюю деталь от маузера, про Карцева, Богословского, Шифрина, Гердта, Ширвиндта, Менакера, Плятта, Раневскую и так далее до бесконечности. Про Иосифа Уткина, кстати, тоже напомнить можно. Автор, словно не догадываясь о творческом параде, начинает перечислять компанию Высоцкого и с ехидцей шепчет - какие люди, прямо все как на подбор. Намек такой, что окружили нашего русского парня жиды пархатые и давай его спаивать. Тот же Митта-Рабинович, если бы не они, жил бы наш русский Володя, да и жил себе, писал бы гениальные песни, а мы бы его любили с редькой да квасом.
Я, будучи русским патриотом всю свою сознательную жизнь - хотя, говорят, птичьи фамилии давали крещеным евреям, чтобы не потерять в дальнейшем - очень люблю юдофобскую логику. Есть такой прекрасный поэт - Александр Моисеевич Городницкий. Чистый еврей. Есть такой легендарный в кругах конников водитель — Семен Ильич Трейзин. Классический семит. Я его ласково звал "моржом" - мордой жидовской, ему очень нравилось. Каким боком, простите, Владимир Семенович Высоцкий - русский? Вообще-то Высоцкие до революции были известными торговцами чаем и вместе с товарищем Гоцем активно участвовали в свержении самодержавия со всеми вытекающими. Прямые, так сказать, предки, чисто русские Высоцкие и Гоцы. Заодно можно напомнить прекрасную песню ВВ: "Зачем мне считаться шпаной и бандитом, Не лучше податься мне в антисемиты, На их стороне хоть и нету законов - Поддержка и энтузиазм миллионов" или Мишку Шифмана. Да, Высоцкий был евреем. Но это ладно.
Доморощенные исследователи бросаются на друзей и партнеров ВВ, как собаки на медведя - Влади не удержала, Митта не помог, Кохановский спаивал, Карапетян вообще любил, Лужина не дала, вся Таганка ненавидела, Золотухин роль отобрал, Володарский - дачу. При этом Володарский нападает на Влади, Влади - на Володарского, Кохановский - на Карапетяна, Карапетян - на Кохановского, Золотухин (который за трояк подпускал к окошку посмотреть на пишущего Высоцкого во время съемок Хозяина тайги) - на Митту, Митта… вроде ни на кого не нападал. Только спросил у знакомого врача: боюсь за Володю, спать по пять часов (не по два и не по три, по пять, чего тоже мало, конечно) - разве так можно? На что врач ответил мудрено: наш Володя - астеничный гипоманьяк в хронической стадии, для них это нормально.
Сколько бы самых невероятных сплетен про Высоцкого не ходило, сколько бы закадычных друзей не появилось и не ушло (время неумолимая вещь, и ровесников Владимира Семеновича почти не найти) — от него остались только тексты, которые, повторяю, просто требуют профессиональной разносторонней оценки. Чтобы не пропали и были либо маяком — как надо писать, либо примером как писать ни в коем случае нельзя.
Власти
С вашего позволения скажу еще несколько слов, прежде чем заняться непосредственно текстами - на этот раз про гонимость. Давайте на примерах, чтобы проще было понять.
Если бы я был средним чиновником, и мне бы предложили завизировать съемку в фильме Магиева, к примеру, я бы что сделал? Правильно, я бы запорол его кандидатуру. Потому что мне не нравится его однообразная перекошенная физиономия, мне не нравятся его ужимки и прыжки в бесконечных сериалах, мне противна реклама, в которой он снимается, мне он банально надоел. Вот и все. Мне бы говорили - ты что, это же Магиев!! Я бы отвечал - хоть Рукиев, какая разница? Мне надоело его личико отовсюду. Высоцкий отовсюду тоже надоел, точнее - вполне мог надоесть. Тут, видите ли, какое дело - чиновникам, так же как и поклонникам, совершенно наплевать на стихи, есть такая особенность у поклонников и чиновников. И Высоцкий вполне мог раздражать. "Всё донимал их своими аккордами". Представляете - существуют люди, которым Высоцкий не нравится!! Более того, они истово ненавидят этого "хрипатого алкоголика". Их право.
Мне, например, противен Цой - полный нуль, как и вытащенные в перестройку из подвалов бездари с гитарами, Макар, блеющая зануда Гребень и большая часть прослойки под общим названием "русский рок". Правда, еще гаже появившийся позже рэп – ну, тут я ничего не могу сделать, только наблюдать за постоянной деградацией своих молодых, в основном, соотечественников.
Чиновники вполне могли не любить Высоцкого, не понимать его литературного масштаба, он мог их раздражать своей подозрительной известностью и так далее и тому подобное. Если бы им пришлось выбирать между своим креслом, пайком и каким-то фильмом с "хрипатым алкоголиком", понятно, что бы они выбрали. Да и вы тоже, положа руку на сердце.
Потом - послушайте - создание фильма — это сложный технический процесс, чья художественная ценность видна только после монтажа и склейки. В процессе съемки все не так радужно, во время подготовки к съемке - тем более. Существует роскошный мультик "Фильм! Фильм! Фильм!", где это все прекрасно, хоть и гиперболично, показано. Взрослые люди его, конечно, смотрели. Хотя в мультике не отражены пробы. Когда на роль пробуются десятки актеров, которых выбирает режиссер и заверяют цензоры. Допустим, Галича или предателя Видова даже к пробам не подпустили бы на выстрел, но если Высоцкий в пробах участвовал — значит, его зарезали не цензоры, а режиссер. В этом случае ни о каких гонениях речь не идет. Собственно, подбор, пробы, съемки - все в руках режиссера. От фильма отказаться тяжело, поскольку с начальников тоже спрашивают план и отчет бухгалтерии. Гораздо проще если фильм зарубит комиссия - потом уже, в готовом виде. То есть режиссер может сказать: играет Высоцкий. Начальники начнут, конечно, петушиться и бурлить, но последнее слово за режиссером, хоть за Миттой, хоть за Говорухиным. И режиссер же решает, кому доверить роль.
Иваном Васильевичем мог бы быть Никулин - отказался. Чарнотой в "Беге" - Высоцкий, но вряд ли он сыграл бы его лучше, чем Ульянов. Ротация актеров шла постоянная, и выбирали по таланту. Еще раз повторяю - дай Высоцкому возможность - он бы снимался во всех выходящих фильмах, в каждой роли, включая старух и грудных младенцев. Высоцкий был очень навязчив - и при этом поверхностно благожелателен, охотно дружил с полезными людьми и охотно помогал всем и каждому. Нет, в самом деле. Помощь оказывалась по привычной схеме - нет билетов на поезд? Хорошо. Девушка, посмотрите, я - Высоцкий. Ах, нет? Зовите начальника. Начальник, здравствуйте, смотрите, я - Высоцкий. А, и вы меня терпеть не можете? Дайте телефон… Здравствуйте, я - Высоцкий. Билетики нельзя ли? Концерт? Запросто.
То есть, как это ни банально звучит, вся оказанная помощь в конечном итоге шла ВВ в карман - хотя, конечно, он и без всякой платы мог петь врачам, например, которые вшивали-вышивали ему торпеду, в бане, в кабине, в пьяных компаниях, когда его заткнуть было абсолютно невозможно. (В тот вечер я не пил, не пел - бывало и такое, говорят. Трезвый ВВ сидел в уголке и наслаждался покоем.) Но своей известностью гонимый бард пользовался на полную катушку -к вящему удовольствию его друзей и собутыльников.
Вообще, выпячивание Карапетяном своего эго понятно и простительно - рядом с Высоцким все как-то тушевались и блекли и, ощущая это, называли себя «младшими друзьями». И если в жизни Карапетян был всегда на вторых ролях, то в книге мог себе позволить главную роль - Я и Высоцкий. Это понятно, смешно и иногда даже простительно. Вполне вероятно, что даже в дурацком заявлении - любил его как женщину - нет подтекста, свойственного нашему извращенному времени. Просто глупость, обычная у тщеславной прислуги при гении.
При простейшем, но внимательном рассмотрении ситуации оказывается, что, по большому счету, никто Высоцкого не зажимал и не притеснял - он снимался, выступал, и если бы не был членом Союза композиторов, стал бы членом Союза писателей. То есть известный актер, исполнитель собственных песен Владимир Семенович Высоцкий не был ни гонимым, не преследуемым, ни зажимаемым страшной советской властью борцом с ней же.
Откуда же взялась такая легенда? Понятия не имею. Возможно оттого, что русские люди испокон веков любили уголовников, особенно в кандалах (вся любовь пропадала, когда каторжники грабили их дома и убивали семьи) и традиционно ненавидели власть. Власть тоже ненавидела власть - ту, что повыше. И хорошо помнила народную мудрость - от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Очевидно, в народном бессознательном не мог уместиться тот факт, что такие поверхностно бунтарские, ни на что не похожие песни могут принадлежать обычному актеру, шуту на окладе, невысокому крепышу на высоких каблуках - нет, так петь мог только Стенька Разин, утопивший свою Му-му, или Пугачев, гордящийся прапраправнучкой.
Разница между ревущим гигантом на пленке и реальным обликом Высоцкого часто бывала причиной разных неприятных ситуаций - он действительно был маленького роста, 165-170 сантиметров, в самом деле ходил на максимально высоких каблуках (чтобы не обвинять меня в очередной клевете, достаточно посмотреть на постановочную серию фото Высоцкого с Влади), был большеголовый, подтянутый, с покатыми плечами. Явно не культурист, но и не слабак - человек, следящий за своей формой - хотя откуда у него на это время… И спутникам ВВ приходилось объяснять - ты что, дурилка картонная, не видишь? Это Сам Высоцкий. Бедолагам, которые обязаны были знать, как выглядит ВВ, приходилось исправлять свои ошибки, извиняться и приносить клятву на крови, что такого больше не повторится.
Но факт есть факт - легенды о преследуемом барде гораздо более живучи, чем его стихи, которые в основной своей массе забыты. Легенда о преследовании борется за первые места с легендой о метеоризме.
Метеор-самоубийца
Я ненавижу тупость и шаблоны, но нет ничего более тупого и шаблонного, чем рассуждения обывателя о поэзии вообще и о Высоцком в частности. Что графоманы делают с поэзией, я подробно разобрал в книжке "Путеводитель на Парнас" с предисловием Юрия Полякова. А вот что обыватель делает с ВВ - вопрос, конечно, интересный.
Если в двух словах - подгоняет его под себя. А сам он человек непритязательный, простой, и от поэзии ему надо, чтобы было понятно. Понятно? Никакого расстрела горного эха, никаких там, понимаешь, весен, идущих в штыки, ничего такого замороченного. Мы люди простые, и герой нам нужен простой - чтобы был гонимым и жил недолго, долгая жизнь мешает созданию легенд. Необходим метеорит - вспыхнул и исчез. Как Высоцкий.
И тут возникает небольшая проблема. Представьте себе Гагарина - раз уж речь зашла о космосе, то есть космических телах – который, вместо того чтобы выполнить свое задание, выпрыгивает из взлетающей ракеты и сгорает. Я понимаю, что такое невозможно, но представить никто не мешает - он будет героем или нет? ВВ именно что выпрыгнул из взлетающей ракеты, потому что был самоубийцей (если кто-нибудь мне скажет про босые пятки души и лезвие ножа, по которому ходят какие-то идиоты - настучу по лицу. Имею право, как поэт - ерунда это все, никто так не делает.)
У Высоцкого был врожденный порок сердца, и курить ему было категорически нельзя. Что он делал? Две-три пачки в день как с куста. Во время пьянки - две-четыре за вечер, смолили в те времена как безумные все, и смерть от сердечного приступа была подарком, а от рака легких, долго и мучительно - наказанием. Как относиться к сознательному самоуничтожению Высоцкого? Он был практически небожителем, его обожали и боготворили, ему поклонялись, его смерть стала настоящей трагедий для миллионов людей. Но он себя целеустремленно убивал и всеми доступными на тот момент способами, и экзотическими, вроде наркотиков, тоже. У него было абсолютно все - в том числе и мифическая западная свобода, которой он мог регулярно пользоваться, и решал разве что дилемму - променять миллионы поклонников на ненадежный капиталистический комфорт или нет? Можно, конечно, сказать, что он не смог выбрать и вынужден был покончить с собой от безвыходности - но это уж совсем глупость.
Если не брать чисто физиологические причины и даже психиатрические (астенический гипоманьяк), то ключ к его поведению, возможно, кроется в мощных комплексах, о которых несложно догадаться. Если копать совсем глубоко на радость различным психологами фрейдистского толка, то детское фото, на котором ВВ в девочковом платье, прическе и с бантами вполне может быть причиной затаенного комплекса и стремления доказать свою мужественность всеми доступными для мужчин способами - бесконечной сменой женщин, курением, пьянством.
Обычные мужские занятия, понятные и простительные, даже одобряемые - не зря кобылистая Мордюкова, снимаясь с Вициным в "Женитьбе Бальзаминова" пыталась его оскорбить - не куришь, не пьешь, к бабам не лезешь - какой ты мужик? Ты не мужик вовсе. Высоцкий комплексовал из-за роста (почти всегда на высоких каблуках), из-за невозможности сниматься столько, сколько он хочет (во всех фильмах, лишь бы сил хватило), и так далее и тому подобное. Он хотел быть первым во дворе, в компании, в театре, в кино - а когда стал первым, вдруг выяснилось, что всё. Дальше идти некуда. Про великую любовь и славу на одной шестой части суши даже говорить уже неприлично, сколько можно повторяться.
В поэзии он вполне себе реализовался - настолько, что мог писать, не напрягаясь, тексты любого объема и направленности, и его стали признавать даже "друзья - известные поэты". Более того, в одном интервью западному журналисту (проведенному в Переделкино у Беллы Ахмадулиной) он, показывая на какие-то листы, сообщил, что будет заниматься в основном литературой — потому что это свобода, что написал, то и спел, и нет над тобой никаких режиссеров и цензоров. Тогда ему в голову не приходило, что литературная свобода есть полное подчинение своему внутреннему цензору, который гораздо серьезней внешнего.
Театр на Таганке, который, по сути, был большой банкой со скорпионами да пауками, жрущими друг дружку с улыбками на мандибулах, тоже надоел - ну сколько можно кривляться на потеху публике? Поздновато он это понял, но лучше поздно, чем никогда. Тем более что на перестал быть шутом на окладе и стал договорным шутом - сколько сыграл, столько и получил, роли его разобрали коллеги.
Он победил во всех выбранных им направлениях - и одновременно проиграл, поскольку потерял интерес ко всему, что составляло суть его жизни. Он выходил на концерте и мог не читать записки из зала - они все были с одними и теми же вопросами. Он перестал стараться на выступлениях - он просто орал, а если не орал, то кривлялся. Повторяю - кривлялся, восемьдесят концертов по заказу - чисто кривлянье, там даже актерской халтурой не пахнет, все хуже. Впрочем, зачем стараться, если публика и так примет, как принимала его всегда? Его тоже можно понять - выкладываться на трех-пяти двухчасовых концертах в день перед публикой, которой интересно, сколько у него было баб - так себе удовольствие.
Он сунулся было в литературу, создав гаденький "Роман о девочках" и бездарную повесть про психов и дельфинов, но вовремя бросил, понял, видимо, что проза - не его призвание. Представьте - мужику сорок лет с небольшим, он состоялся более чем полностью - что делать дальше? И, видимо, он прекрасно понимал свой главный проигрыш - если ты берешься соревноваться со всем миром, выбери область, в которой можно жить долго и счастливо. Алкоголь, табак и наркотики к этой области не относятся — это чистое зло, навсегда порабощающее человека, даже если удастся жить какое-то время чистым, потом они возьмут свое. Это не "козлоногий рогач", это куда страшнее - медленная смерть о трех головах.
Ну а самое страшное, что может быть у творческого человека, - потеря удовольствия от процесса. Вы никогда не задумывались, почему такое безумное количество людей пишет, рисует, играет, поёт? Только ли потому, что это привлекает внимание и тешит тщеславие? Ну, допустим, песни или музыка - да, там реакция зала видна сразу. А тайные области - литература, например? Когда твою работу могут оценить далеко не сразу, может, через десятки лет - что заставляет людей писать, кроме графомании, которая давно признана психическим расстройством? Тайна. Мистика. Что-то необъяснимое. Никто не знает, какие слова возникнут на листе и откуда они берутся - и результат будет виден потом. Удовольствие же от настоящего творчества нельзя сравнить ни с чем, особенно с искажающими мир и уродующими его наркотиками.
Литератору, который перестал писать, актеру, переставшему играть, певцу, лишенному голоса, жить незачем, но обычно бывает так. Наркотики сначала забирают смысл жизни, потом саму ненужную жизнь. И забирают не сразу, не моментально, а постепенно и подло — искажая и уродуя сознание, запутывая творчество в сетях больного воображения, превращая его в поток несвязного бреда.
Хотел ли Высоцкий бороться со своими зависимостями и победить? Судя по всему - нет. Хотя это была бы победа - не чета ролям или полным залам, это была бы победа над собой, а тяжелее битвы не найти. Тем не менее, среди многоликих бедолаг, попавших в сети, есть всего лишь две группы — желающих лечиться и не желающих. Первые всегда справляются и живут под постоянной угрозой срыва, но, тем не менее, живут. Более того — поскольку борьба тяжела и продолжительна, иногда срываются, растаптывают все, чего достигли в плане чистоты и воздержания, уходят в штопор, но обычно из него выползают. С каждым годом бесконечной битвы светлые периоды становятся все длиннее, а загулы все короче - пока лет через десять постоянного напряжения воли не приходит понимание - все, мне больше этого дерьма совершенно не нужно. Человек не общается с пьяными, а тем паче наркоманами не потому, что боится сорваться, а потому лишь, что ему это неинтересно. Представляете? С пьяными, оказывается, совершенно неинтересно разговаривать, и могут это делать только такие же пьяные, которым все равно.
Но чистота — это бесконечная, ежедневная, даже ежеминутная работа над собой, жизнь под постоянным риском срыва, даже необходимость менять привычный и любимый круг общения - потому что старые друзья, которые так верны и дороги, с огромной радостью утащат тебя вниз, в ту самую бездну, в которую и сами падают. А те, кто бросать не хочет, знают, что будет весело, возможно, появятся новые знакомства и так далее - но это все равно неминуемый распад личности. Собственно, наркотики страшны не только ранней смертью - в конце концов, близкого знакомства с этой великой тайной избежать никому не удастся - но неизбежной деградацией, которая гораздо страшнее смерти.
Деградировал ли Высоцкий перед концом своей жизни? Конечно. Об этом стараются не вспоминать, поскольку миллионы его поклонников разорвут в клочья, а могут и убить - но было именно так. Постоянные истерики, скандалы на съемочных площадках, ругань с партнерами, бесконечная импульсивная истерия (сорвался - побежал), поведение капризной звезды и исполнительское мастерство, которое с каждым разом становилось все хуже и хуже.
Если отбросить нездоровый фанатизм и больное желание сделать из самого необычного творца двадцатого века что-то такое безлико-кастрированное, чем занимаются тысячи поклонников, а проследить за эволюцией его выступлений, можно заметить интересную закономерность. Чем ближе к концу - тем меньше артистизма, тем длиннее и неряшливей стихи. Высоцкий привык быть неподсудным, привык, что непритязательная публика схавает все, что ей швырнут в раззявленный рот - но больше всего, конечно, нравится рвущий перепонки хрип. Ну, собственно, хотели - получили. Оглушительный, как самолетный двигатель на форсаже, хрип давно стал визитной карточкой Высоцкого. Этот хрип убрал за ненадобностью артистизм, в котором публика все равно не нуждалась. Причем этот самый хрип не был истерикой отчаявшегося человека, которому надо или высказаться, или умереть. Нет. Это была именно узнаваемая, тщательно культивируемая манера исполнения, так что иногда бывало смешно.
Очередное интервью. «Ваше кредо?» —спрашивает журналист. Владимир Семенович тут же хватает гитару, надувает вены на мощной шее и вопит про то, чего он не любит. Журналиста относит вместе со стулом к стене, разбивается ваза с цветами, графин с водой сметает на фиг со стола - все как обычно. Потом Высоцкий перестает петь и совершенно спокойно говорит - ну вот, кредо не кредо, а что мне нравится я рассказал. Ну, то есть после такого опасного рева он должен был биться в корчах, глотать воду, открывать окно и так далее - нет. Он отыграл песенку так, как всем нравится, теперь можно и отдохнуть. Какой нерв, ребята? Это вам нерва хочется от сытой вашей жизни, а у нас обычная физкультура, дыхательно-орательные упражнения.
Именно поэтому я не выношу домашние концерты Высоцкого - в них нет мастерства. Оно и понятно - каждый божий день проводить на публике по нескольку часов, радуя незнакомых людей оглушительными воплями, кто выдержит? Это уже скучно - а актеру скука противопоказана. Вот он и дурачился на сцене, опять же, никто слова не сказал про то, что это плохо. Да и я не говорю — хорошо, но мне не нравится.
Я ценю мастерство, а Высоцкого-мастера можно послушать лишь на советских пластинках в сопровождении оркестра Гараняна и на зарубежных (французском и канадском) дисках. Там, где «Две судьбы», «Баллада о детстве» и о «Правде и Лжи». Вот там хорошо все - и тщательной дозированный хрип, который включается тогда, когда нужно, и великолепная актерская работа голосом - ничего лишнего, ничего пошлого. Понижение качества понятно, если не забывать про постоянные запои (самые плодотворные времена были у него в глухой завязке).
Повторяя вопрос -хотел ли он вылечиться? Ну конечно, хотел, как хотят все алкоголики и наркоманы, с похмелья или перед ломкой. Когда дрожит каждая жилочка в теле, а мир вокруг сгущается страшной черной тучей из чистого ужаса и тоски, готовой раздавить и поглотить. Когда буйство и веселье, бьющее через край, сменяется полным, безвольным опустошением, сил нет даже на то, чтобы поднести стакан к губам, но хочется повеситься или разорвать зубами вены. Вот в такие времена все зависимые не только мечтают завязать, но даже пытаются это сделать. К сожалению, рядом всегда есть услужливый Давидка, готовый продать и шляпу, и бритву, лишь бы продолжить, есть друзья, со всех сторон тянущие руки со стаканами, есть бывшие бабы, готовые на все, лишь бы залучить любимого обратно. Но самое главное - есть тяга, необоримое стремление, с которым справиться можно только после двух-трех лет чистоты.
Пока ВВ не получил от Влади всего, что она могла дать, он себя сдерживал, по крайней мере старался - один раз не пил, говорят, целых шесть лет. Это для пьющего человека невероятный рекорд. Но потом стало ясно, что Влади никуда не денется, визы получены, цели достигнуты, что дальше? "Разве красть химеру с туманного собора Нотр-Дам?"
Он выковыривал торпеду (эспераль, антабус, тетурама десульфирам) - вещество, не дающее водке превратится в воду и углекислый газ, а оставляющей ее в состоянии страшного яда. Водка тоже яд, но то, во что она превращается (очень ненадолго) в десятки раз хуже. Торпеда держит алкоголика в страхе, и обоснованном - любая рюмка приводит к смертельному исходу. Только поэтому он не пьет, и так может продолжаться до относительного избавления от тяги. Пожалуй, это единственный действенный метод лечения. Но Высоцкий торпеды (на самом дела ампула, растворяющаяся при поступлении этанола в кровь) выковыривал. Ножом.
Напомню, что в те времена пьянство не было чем-то преступным и даже особо вредным. Из благословенных советских времен к нам пришло убеждение, что алкоголики валяются под заборами и в канавах, а мы, люди, выпивающие три раза в неделю, работающие и воспитывающие детей кто как может - никакие не зависимые. Существовали лечебно-трудовые профилактории, которые потом эволюционировали в рехабы, и трогательные вытрезвители, где могли намять бока, если ты буянил, но, если нет - клали баиньки и потом жаловались на работу. То есть пьянство в меру не только не осуждалось, а даже поощрялось и тоже было культурным кодом.
Ну и о какой трезвости Высоцкого могли вести речь его друзья? Как бросить пить человеку, который пил всю свою сознательную жизнь и даже некоторую часть не очень сознательной? Который привык быть в центре внимания и, благодаря некоторым нездоровым особенностям нервной системы, постоянно балансировал на грани нервного срыва? Можно было бы его закрыть куда-нибудь в тайгу, и «сука»-Туманов (хе-хе, я его не обзываю, а называю положение в лагерях - во время его отсидки шла как раз сучья война на взаимное зековское истребление) вполне способен был это устроить. Ну да, ну да. Высоцкий, который не мог находиться в одиночестве большую часть суток, да в таежной глуши? В зимушке с подслеповатым окном, земляным полом и железной печкой? Это было бы, конечно, хорошо, но совершенно невыполнимо. Хотя, думаю, дом на берегу озера был срублен в лучших традициях огромных северных изб — и даже билеты туда были куплены, и рейсы назначены, которые Высоцкий несколько раз переносил, придумывая нелепые оправдания, но тем не менее кормя друзей обещаниями.
Среди современных наркологов есть примета - если кодироваться пьющего приводят родители или жена, то это просто выброшенные ими на ветер деньги. Бедолага под страхом смерти не будет пить, допустим, год, но потом уйдет в такой штопор, что небо с овчинку покажется. Но если он пришел сам - тогда другое дело.
Так вот, Высоцкий бросать не хотел. Не хотел и не мог. У всех на глазах он совершенно сознательно довел себя до ручки под одобрительные похлопывания по плечу - метеорит ты, Володька, как ты живешь, просто сгораешь. И если гипомания сегодня лечится, поскольку частенько приводит к нервному истощению и, как следствие, - к смерти, то тогда никому даже в голову не пришло, что так можно. Все восхищались его работоспособностью и многозначительно хмурили брови - да, ветер пьет, туман глотает, пропадает, пропадает, да все мы волки, все мы так живем…
Кстати, для того чтобы продлить гению жизнь, нужно было всего-то немного. Хотя бы ограничить курение до пачки в день, вместо привычных ему двух-четырех, лишить чифиря (а про то, что ВВ был чифирист и не мог писать без кружки мутно-желтого напитка, все молчат. Чифирь в самом деле лишает сна и распахивает творческие пространства, но истощает сердце. Кроме Владимира Высоцкого заядлым чифиристом был, например, Достоевский.) Без чифиря удалось бы побольше спать, без чудовищного никотинового отравления больное с детства сердце не испытывало бы таких запредельных ежедневных перегрузок - и скорее всего наркотическую ломку летом восьмидесятого Владимир Высоцкий пережил бы. То есть не нужно было бы даже лишать его привычного ритма жизни - просто слегка сократить потребление самого липучего, бессмысленного и мерзкого наркотика из дозволенных - табака. Просто немного тормознуть чтобы остаться в гонке. Вопрос - как? И курили вокруг него все, тоже как безумные. А с манерой ВВ ни в чем никому не уступать даже ценой собственной жизни идея сократить курение - совершенно абсурдная.
Теперь уже никто не узнает, что произошло тем летним утром - то ли, как говорят любители детективов, ему в самом деле сделали "золотой укол", то ли действительно изношенное до предела сердце не выдержало наркотической ломки - а бегал по квартире и орал он несколько дней кряду, и никто ничего сделать не мог. Разве что девочка-Оксанка кормила его… клубникой со сливками и поила шампанским, больше ничего организм не принимал. Хотя подобная предсмертная диета выглядит слегка издевательской.
Дальнейшие события разобраны, изучены и ничего нового вынести нельзя - разве что Оксана Афанасьева решит устроить какой-нибудь скандальчик, но, сдается мне, не решит. Не было вскрытия, не было сообщений о смерти, кроме крохотной заметочки в «Вечерней Москве», был запруженный толпами народа Таганский район (похожее столпотворение старожилы-москвичи помнят только на похоронах Сталина).
Прошло сорок пять лет. У Петровских ворот стоит памятник - не в сквере, а на бульваре. На Большом Каретном регулярно собираются люди, оставляют сигареты, уносят фотографии, бесконечно поют про друга, вершину, хрустальный дом и так далее, очень досаждая жильцам. Поклонникам абсолютно наплевать на возможное сотрудничество с КГБ, на две тысячи (слухи, только слухи, утверждать я не могу) любовниц, на тысячи опустошенных бутылок, гору окурков и прочие признаки настоящего брутального самца.
В общем-то, им не интересно читать даже однообразные воспоминания и всякие скандальные выдумки, так же не сильно важны попытки сделать из грешника святого. Им - мне тоже, в первую очередь - интересно творчество живого человека, который сумел уйти вовремя - а это и огромный подарок, и большая удача.
Творчество
Говоря о творчестве, я имею в виду исключительно литературную составляющую. Фильмы и спектакли я могу лишь оценивать со своей точки зрения, но вот литературную часть, а именно - стихи, могу обсуждать и оценивать как профессионал. Тем более, что без стихов Высоцкий остался бы обычным советским актером средней степени известности наряду, например, с Крамаровым или Видовым, а может даже ниже.
Кстати, весьма возможно, что без песен, хрипящих из каждого утюга, фильмография Высоцкого была бы более полной и качественной. Он бы не так раздражал чиновников своей настырностью, его было бы не так много, и они сквозь пальцы смотрели бы на роли - тем более, что тогда все риски на себя брали режиссеры. Сейчас не берут, сейчас есть две прикормленных и ставших чисто символическими профессии - сценарист, который вообще не имеет своего мнения, и режиссер. Это куклы на веревочках, которыми управляют продюсеры.
Но как сложилось, так сложилось, и мы имеем - кроме всем известной роли Жеглова - еще почти три десятка фильмов и около тысячи текстов, из которых десяток-другой абсолютно гениальны, несколько сотен — отличных, но обычных, где Высоцкий свою планку не перепрыгивает, и остальное - просто средние стихи, неплохо сделанные.
О, кидайте, продолжайте, я уже научился уворачиваться от камней.
На самом деле такой процент — это тоже большой подарок судьбы и работоспособности. Обычно у хороших поэтов один-пять всеми любимых и всем известных "шлягеров", Господи прости, а остальное - всего лишь память о творческой лихорадке. Потому что, как мы помним, великие вещи всегда создаются на одном дыхании, все, что кроме, пишется для получения творческого экстаза, который в одинаковой степени испытывали и Пушкин, и Высоцкий, и любой, самый бездарный и нелепый графоман. И разница между ними всего лишь в результате, как бы печально это не звучало, все пишущие в смысле получения удовольствия находятся в одной лодке.
В плане качества Высоцкий не превзойдён никем, ни у одного известного мне поэта нет такого количества текстов гораздо выше среднего (я вынужден давать усредненные оценки, ну, потому что сколько можно кричать про гениальность, величие, опять про гениальность. Не хватало еще про метеорит напомнить. Можно, мы по умолчанию будет считать его гением и не повторяться? Можно? Ну, спасибо. На сто камней меньше прилетит в мою лысую черепушку).
Я уже писал, что глупая, хотя в некоторых моментах точная, статья "О чем поёт Высоцкий" послужила катализатором начала нормальной работы над стихами - хотя от глагольной рифмы он так до конца и не избавился. Дурак-журналист, переживая за состояние умов молодежи - он был хорошим, правильным, честным, но дураком - приписал Высоцкому строчку Визбора "Зато мы делаем ракеты", в которой, кстати, тоже ничего крамольного. И что ее так любят либералы? Ракету пойди еще сделай, американцы до сих пор нашими пользуются, Енисей перекрыть - тоже то еще умение нужно, а балет признан во всем мире - в чем тут глумление?
А на дурака можно было и внимания не обращать, хотя ВВ с Кохановским незамедлительно побежали в другую газету и вроде бы дали опровержение, совсем как на американском телевидении через десять лет. Но чтобы дурацкая статейка не помешала карьере, писать надо более качественно, и желательно не злить власть предержащих, Высоцкий понял. После статьи он почти совсем перестал штамповать забавные приблатненные песенки, которые так котировались у дворовой шпаны и заигрывающей с ней интеллигенции, и нашел себе другую нишу, став рупором рисковых парней.
Сейчас прозвучит очередная крамольная мысль - после ранних стишков, в которых он бьет баб, пьет с чертом, восхищается ментами, которые даже джина смогли упаковать в воронок, после веселого молодого хулиганства, которое было, скажем так, совсем лишено морали, ВВ превратился в самого настоящего конформиста. За весь следующий период творчества не появилось ни одной песни, которая так или иначе была бы опасна советской власти. Военных, патриотических - сколько угодно. Издевательских, написанных словно для сатирического журнала "Крокодил" - навалом. Но вообще-то в СССР критиковать отдельные недостатки никто не запрещал. Тем более, высмеивая мещан, жлобов, трусов и так далее, ВВ делал это на самом деле смешно и талантливо, остроумно и оригинально. Только не надо про песню "Протопи ты мне баньку". В чем там крамола, особенно после двадцатого съезда и развенчания культа личности? В упоминании псевдонима «Сталин»? Ну, в таком случае и я борец, и все вокруг, так или иначе это имя произносившие.
Но популярности он жаждал, фига в кармане была, как у любого таганковца (у Филатова, кажется, фиги нет в стихах, но у него на всё поэтическое наследие три хороших текста — «Оранжевый кот», «Натали», и одно больничное «Тот клятый год») - и как совместить несовместимое? И он нашел выход, начав писать про профессии тяжелые, рисковые, где человек живет в полном напряжении всех своих физических и моральных сил.
Начал он еще в начале (извините) - посвятив неумелые еще нескладушки солдатам, которых унесло в океан, и они долгое время питались лишь подметками да ремнями, и полярнику, который сам себе, пользуясь зеркалом, вырезал аппендицит. Это были первые ласточки, предваряющие подкупающую новизной идею - не обязательно быть героем и бунтарем, достаточно писать о героях и бунтарях.
Собственно, так когда-то делал молодой Джек Лондон, который приехал на Клондайк, прокатился на собачьей упряжке, понял, что это тяжело, холодно и голодно, вообще опасно. И угнездился за стойкой в Джуно, откуда и почерпнул сюжеты для всех своих знаменитых северных рассказов. Которые и принесли ему славу.
Тем более что Высоцкому было в кайф писать — особенно о занятиях, про которые он ничего не знал. Это тоже были его роли - он с детской жадной непосредственностью беседовал с шахтерами, шоферами, клоунами и так далее, перерабатывая все это и превращая в стихи. Некоторые его произведения нельзя читать без словаря современным поклонникам: "дед, параличом разбит, бывший врач- вредитель", "поправь виски, Валерочка, да чуть примни сапог", "Малюшенки богатые, там шпанцири подснятые", "черненькая Норочка, с подъезда пять, айсорочка", "на всех клифты казенные, то флотские, то зонные"… Ну и так далее. То есть некоторые песни, тогда писавшиеся на злобу дня, сегодня стали всего лишь памятником времени, но остроумным, и которые можно слушать и через сорок пять лет. Правда, уже не очень интересно, но смешно.
И все равно - Высоцкий мастерски умеет держать грань издевок, насмешек, намеков аккуратно и без перегибов - так, чтобы люди поняли, но власти не рассердились.
Высоцковеды (прости, Господи) наверняка уже разложили творчество ВВ по папочкам, приклеили бирки и подсчитали количество вариантов - как это можно сделать и не уснуть от скуки, ума не приложу. Я не отношу себя к этим достойнейшим людям, но могу сказать с точки зрения поэта про некоторые вещи, просто лежащие на поверхности.
Ну, например, что все его стихи и песни можно разделить - не по темам, это было бы слишком просто - вот военные, вот блатные, вот любовные, какая жуть. А вот так - по заказу, к фильмам, к спектаклям, для себя.
Про фильмы и спектакли подход совершенно правильный и трезвый - песенки, это, конечно, хорошо, но гораздо лучше если их сразу услышат пятьсот человек в зрительном зале каждую неделю или чаще, а лучше - миллионы зрителей в кинотеатрах.
Не могу не упомянуть о том, насколько разнится восприятие текстов у слушателя и самого автора. Все, конечно, помнят "Вертикаль" и песню из нее, шлягер всех времен и народов "Если друг оказался вдруг"… Ее до сих пор поют у костров, под землей и в горах, девочки с тоненькими голосками и мальчики с деревянным басом, даже в современном мультике про богатырей Змей-Горыныч говорит - а как он сказал красиво - если друг оказался вдруг… Потом я, слушая какой-то очередной концерт и собираясь уже переключать радиостанцию (радио Высоцкий тоже есть, две штуки точно), как вдруг Владимир Семенович говорит «... был такой фильм, и была такая песня. Что-то там друг… вдруг… если хотите, могу попытаться вспомнить…» А это песня, на секундочку, превратила дворового барда и пишущего актера в официально признанного во всей стране исполнителя. Но она свое дело сделала, а в горячке творчества про нее можно и забыть - впереди новые песни.
К слову, не извиняясь за скромность, могу подтвердить - большую часть своих стихов навскидку я и не вспомню. Есть десяток, которые я читаю на выступлениях и которые все любят, но остальные шестьсот запомнить невозможно. Хотя по одной любой строчке обычно возможно восстановить.
Ну так вот - практически в каждом фильме, в котором снимался, Высоцкий использовал свои песни - возможно, и это тоже мешало его карьере актера. В "Интервенции" - две, одна великая, вторая мусор, в "Опасных гастролях" несколько качественных, даже в "Хозяине тайги" парочка каких-то слабых куплетов. Для "Стрел Робин Гуда" был тоже написан великолепный цикл, где почти каждая песня в яблочко и по аранжировке, и по литературному мастерству (кроме попсовой «Баллады о любви»). "Бегство мистера Мак-Кинли" тоже озвучена балладами.
Но для фильмов песен было всегда сделано больше, чем прозвучало, и для спектаклей тоже. Те песни, что написаны, скажем так, под заказ, отличаются в выгодную сторону от того, что написано на злобу дня или для себя - хотя вот в последних Высоцкий иногда достигает непревзойденных литературных вершин - таких, какими можно только наслаждаться или попытаться объяснить восторг, чувствуя свое косноязычие перед ними.
Под заказ - тоже понятие растяжимое, я имею в виду работы именно под фильмы. Есть же еще целые циклы, скажем так, производственных работ, вроде как производственные романы были в ходу в советское время.
Есть песни, посвященные врачам (совершенно роскошная «Врачебная ошибка», есть вторая слабенькая серия – «Никакой ошибки»), полярникам, морякам, шахтерам и даже таксистам - последние обижались, что про них ничего нет, пока Высоцкий не напомнил про «Счетчик». Про большинство из них можно смело сказать - написаны на достойном уровне, но не больше того.
Причем Высоцкий - яркий пример того, что первая серия фильма, или песня, или книга, всегда бывают сильнее продолжения. Закон первородства, скажем так. "Охота на волков" сильнее второй серии "Охота с вертолетов", первая часть "Ошибки" - мощный, образный, сильный и смешной текст ни в какое сравнение не идет с продолжением про "очечки на цепочке" и так далее.
Очень интересно, что у Высоцкого есть и мой любимый жанр восьмистиший - от "Сыт я по горло" до "И снизу лед и сверху", где он мается, ожидая визы в загранку. И уточняет, что жив только Влади и Господом (Господа Влади из текста убрала, нечего ему там делать). Их немного, но они есть.
С другой стороны - бесконечные баллады, где в конце не помнишь о том, что было вначале. Та же самая "Баллада о детстве" - замечательный срез послевоенной жизни. Мастерство Высоцкого позволяет ему писать длинные тексты, не утомляя слушателя, более того – можно включать запись снова и снова, пока не выучишь наизусть, а потом напевать уже ставшие родными стихи. Собственно, гения от обычного стихотворца, обладающего четким и ясным авторским голосом, отличает именно это - способность работать во всех октавах поэтического слова.
От стихов прямой речи (ты, Зин, на грубость нарываешься) или "Я вчера закончил ковку", до настоящих образных узоров, где слова рисуют практически осязаемую картину - "Оплавляются свечи на старинный паркет, Дождь кидает на плечи Серебром с эполет". К сожалению, тексты прямой речи вытесняют образные — последних можно найти лишь несколько штук.
Кстати, именно поэзия прямой речи, кажущаяся простота таких стихов породила в восьмидесятые года огромное, просто чудовищное количество эпигонов. Они создавали продолжения, будучи уверенными, что сами пишут ничуть не хуже. Самое забавное, что у них получалось - так же как любой копиист может достичь при определенной наработанной сноровке визуальной похожести картины. Но при похожести все, что они делали, оказывалось на десять уровней ниже стихов Высоцкого. Почему? Да потому, что надо быть гением, и писать так, как умеешь, а не подражать. А вот образные стихи подделать так никто и не смог, хотя, конечно, пытались.
Интересно, что гениальная простота, к которой Пастернак, например, пришел только на закате жизни, у Высоцкого успешно чередовалась с другими видами поэтики. "Он не вернулся из боя" - великий стих о войне. "Французские бесы" - не менее великий стих о запое, и роднит эти два произведения только фамилия автора, настолько они разные. Совершенно потрясающий "Расстрел горного эха" никак не похож - даже стилистически - на абсолютно детские стихи "Алисы в стране чудес" или "От доски к доске летели, Как снаряды ФАУ-2, То тяжелые портфели, то обидные слова".
Про детские поделки хорошо написал, глумясь, Саша Черный: "…милые детки - солнышко чмокнуло кустик, Птичка оправила бюстик, И, обнимая ромашку, Кушает манную кашку". Так вот, у Высоцкого в детских стихах такой слащавой фальши не найти, у него веселая доброта и ювелирная игра со словом - как раз то, что нравится живущим в игре детям. По крайней мере, нравилось детям нашего поколения, сейчас не знаю и не буду утверждать. Вот, допустим, песенка мышки. «Спасите! Спасите! О ужас! О ужас! Я больше не вынырну, если нырну. Немного поплаваю, чуть поднатужась, Но силы иссякнут - и я утону. Спасите!! Спасите!! Хочу я, как прежде, В нору на диван из сухих камышей. Здесь плавают девочки в верхней одежде Которые очень не любят мышей». Вот эти девочки в верхней одежде, которые очень не любят мышей — настолько по-детски, или по-мышиному, что даже после прочтения почему-то не перестаешь улыбаться. Стишки в этом аудиоспектакле короткие и забавные, совершенно без нагнетания, хотя есть и настоящий флибустьерский попугай. «Турецкий паша нож сломал пополам, Когда я сказал ему — Паша, салам. И просто кондрашка хватила пашу, когда он узнал, Что еще я пишу, рисую, пою и пляшу». «Алиса в стране чудес» - удивительный диск — гигант из двух пластинок, стихи к которым написал Высоцкий — и как же они непохожи на то, что он писал обычно! В самом деле, как будто другой человек. Эти стихи тоже можно разбирать с их детской непосредственностью, игрой по любому поводу, словотворчеством, детским — порою идущим просто от неопытности — авантюризмом, смелостью и одновременно наивностью. Легко так писать? Нет, но у ВВ получилось.
* * *
Во всех областях стихосложения Высоцкий, как правило, достигал вершин, а то, что у него не получалось, было видно только профессионалам.
Его, кстати, шпыняли за глагольные рифмы – «И мне давали ценные советы, Чуть свысока похлопав по плечу, Мои друзья - известные поэты - Не стоит рифмовать "кричу - торчу"». Ну, правильно давали - глагольная рифма, самая распространенная, не достойна мастера. Хотя мастер может ее использовать так, что она не вызывает раздражения видимой текстовой беспомощностью, как это происходит у графоманов, обожающих глагольные рифмы - потому что весь необъятный арсенал других рифм им из-за бездарности недоступен. Но только Высоцкий мог зарифмовать четыре глагола в ряд - и получилось более чем хорошо. Простенько, но смешно: "Ты, Зин, на грубость нарываешься! Всё, Зин, обидеть норовишь! Тут за день так накувыркаешься… Придешь домой - там ты сидишь!" Но в другом тексте он точно так же рифмует подряд четыре глагола — и получается крайне плохо, ниже я укажу, где это.
То есть глагольные рифмы в некоторых случаях допустимы для гениев, вроде Пушкина и Высоцкого. Пушкина убираем, потому что в его время другие рифмы еще не открыли, использовались только точные и глагольные, и "наше всё" этим очень огорчался. Так что, господа начинающие любители глаголок, ему можно, вам нет, и живите теперь с этим.
Но, как ни крути, постоянный поток текстов и неспособность прислушиваться к советам профессиональных поэтов, которые так или иначе разбирались в стихах, ну и плюс, конечно, изменяющие сознание психоактивные вещества порядком понизили уровень его творчества. Потому что эти вещества сознание не расширяют, как это модно говорить в среде употребляющих бедолаг - рабов и слюнтяев, а запутывают и искажают.
Последнее его восьмистишие, текст написанный на каком-то бланке и считающееся именно последним стихом (И снизу лед, и сверху, маюсь между — Пробить ли верх или пробуравить низ? Конечно, всплыть, и не терять надежды, А там — за дело, в ожиданье виз) - вполне себе качественное по технике, принадлежит к любимым Высоцким стихам прямой речи, но при этом какое-то никакое. Какой там лед? Куда пробуравить? Как всплыть из-подо льда, когда сам еще не решил, ломать или буравить? Какой пот подо льдом? Вернусь к тебе — значит, сбежал от той, которая хранила его (без Господа), по ее мнению? В этом восьмистишии нет ничего предосудительного (поэт может потеть подо льдом и собираться вернутся к той, кто его двенадцать лет хранила и даже тянула за собой), кроме отсутствия художественной ценности. И, видимо, он этого не понимал - или не успел исправить, потому что этот слабый текст считается последним стихотворением Высоцкого. Нет ни размаха, ни напора, ни гениальной простоты – скорее, привычная попытка сыграть на чувствах человека, находящего на краю, на грани, в опасности - отсюда и лед.
Кстати, дальше я собираюсь именно что разбирать стихи Высоцкого - с неуёмными восторгами и сдержанной критикой - не для того, чтобы принизить этого великого поэта и масштабное явление, а чтобы получить удовольствие от работы с настоящей литературой и, может быть, открыть какие-то новые грани.
А вот на слабые места, несостыковки, банальности и неудачи я тоже буду указывать, простите уж, прекрасно понимая, что ничего это не изменит - но "чистого слога слуга" просто не может поступить иначе. И тем попытаюсь доказать, что Высоцкий - в первую очередь поэт, во вторую - исполнитель, и только в третью - актер.
Я уже писал чуть выше, что в восьмидесятые к могиле с сомнительным памятником подойти было очень тяжело - вокруг нее стояли странные люди с гитарами, с налитыми краснотой и синевой лицами (если удавалось раздуть шею до появления вен, это было высшим шиком) и хрипели все, что могли. Часто хрипели свое. Одних вариантов "Диалога у телевизора" я слышал за один визит штук тридцать, стояла толпа и орала кто во что горазд. Возле них, не поверите, тоже собирались поклонники, причем поклонники Высоцкого не прочь были занять его место - песни те же, хрипит так же, даже громче, поделись девками, Владимир Семенович. Он и делился - ему не жалко.
Интересно другое - тексты прямой речи написать не так уж сложно, буйно расцветшие эпигоны тому пример. Сложно написать смешно. Юмор в стихах - вообще отдельная тема, никто не может объяснить две вещи: как рождаются стихи (сам автор не знает, что у него получится в итоге) и почему они бывают смешными. Именно бывают, автор порою считает их философскими, например, или просто трагичными, но выходит, хоть ты тресни, выходит смешно. Причем этот юмор, не любимый американцами физиологический, он скорее филологичный, когда смешат оттенки предложений, неожиданные финалы и так далее.
Ну вот, например. "Был ответ на мой вопрос прост, Но поссорились мы с ним в дым. Я бы мог отрыть ответ тот, Но йог велел хранить секрет – вот!" На "вот" я улыбаюсь практически непроизвольно - столько в этих строчках какой-то глубинной доброты и, опять же, детской непосредственности. Про рифменный рисунок я вообще молчу - классическая аб-аб вдруг сменяется в припеве одним словом, заменяющим вторую строку – «Говорят, что раньше йог мог Ни черта не бравши в рот – Год». Заканчивается все простым АА. Заметьте - в простой забавной песенке Высоцкий использует три вида рифмовки - надо быть очень уверенным в себе поэтом, чтобы так делать.
В ранних песнях Высоцкого заметен какой-то такой глубинный юмор, свойственной молодости - вскочил, водой в лицо плеснул и помчался. Куда - неважно, впереди новые друзья, которые через час считаются старыми, разговоры, гитара, портвейн. Молодость любопытна и доброжелательна, ее еще не жевали тяжелые челюсти мира, она смотрит ясным взором и всегда, чтобы не случилось, готова улыбнуться. Ранние песни подкупают именно своей улыбчивостью, когда понимаешь, что автор - человек не злой, а скорее задиристый, не издевается, а шутит, а шутит потому, что иначе не может. Жизнь его брызжет, как теплое шампанское, и так же бьет в голову.
Публика любит тоску - но не любит злобу. Тот же Есенин, тосковавший на разрыв рубахи, быстро нашел своего читателя, и Высоцкий, тосковавший еще более нелепо - этот текст будет разобран - тоже нашел своего слушателя, но от доброжелательности первого этапа, блатного, как ни странно, совершенно ничего не осталось.
И злоба появилась, и тоже стала слушателям нравиться. Выросло мастерство, но публика стала совсем всеядной, при этом разделившись на два лагеря - один принимал все, глотал с жадностью голодного птенца, другой яростно отказывал даже в праве называться поэтом. Причем вторые в поэзии не разбирались вообще, они слишком тупы, чтобы хоть что-то понимать в стихах (кстати, они до сих пор существуют и суют свое мнение, не стоящее и ломаного гроша, в каждую свободную дырку).
В стихах ВВ стал пробиваться запойный бред, похмельная раздражительность и неудовлетворенное честолюбие, неинтересные работы на заказ и неудачные попытки любовной лирики. Но главное — всем любителям творчества Высоцкого знакомы эти бесконечные вопросы. «А что вы из себя представляете? Какое ваше кредо? Что вам нравиться и что не нравиться?» И так далее и тому подобное. Все эти вопросы абсолютно оправданы, особенно если учесть количество слухов, ходивших вокруг обычного актера одного из московских театров. То есть люди, особенно профессиональные журналисты, спрашивали и спрашивали, очевидно, сильно надоели Владимиру Семеновичу одними и теми же вопросами (да, к сожалению, кумиры хотят поделиться своей гениальностью, а вот народу хочется знать цвет их трусов), на которые он давал с похвальной последовательностью одни и те же ответы — слушайте песни, в них все сказано.
Так что внимательное прочтение песен, которые без мелодии и фирменного исполнения становятся — какая неожиданность — стихами, была многократно озвучена самим покойным автором. Конечно, сей вопль не остался неуслышанным, но беда в том, что я не знаю честного и беспристрастного разбора. Кто-то подходит с позиций всеядного поклонения и готов убить за нелестное слово о своем кумире, таких читать невозможно. Кто-то, наоборот, видит, а больше придумывает только плохое — их тоже читать очень скучно, потому что у Высоцкого, как у любого нормального поэта, стихи очень неоднородны, недосягаемые вершины сменяются смешными и даже позорными провалами.
Мы же подойдем к тексту, который лежит на прозекторском столе под белым светом, вооруженные опытом, знанием и литературным вкусом и, взмахнув скальпелем, приступим.
Иные законы поэзи.
Лубоффь
С любовной лирикой у Высоцкого были серьезные проблемы - очевидно, из-за того, что любить он был патологически неспособен. Люди актерского склада, всю жизнь занятые ожесточенным самоутверждением, отдавать себя (а любовь — это именно полная отдача всей своей сути партнеру) не способны. Они от этого не становятся хуже, они дарят нам… в общем, что-то дарят, но любить в высоком человеческом смысле не могут.
Возвращаясь к тексту — вот пример из тех же самых гастролей, которые очень опасны и интересны только песнями Владимира Высоцкого - романс, так сказать. Полностью приводить его не буду, приведу лишь один настоящий куплет в обрамлении жирной пошлости. "Что мне была вся мудрость скучных книг, Когда к ее коленям мог припасть я? Что с вами было, королева грез моих, Что с вами стало, мое призрачное счастье?" Вот это Поэзия - именно так, с большой буквы. Один этот катрен, кроме него - либо грошовая банальщина, либо небрежные наброски, кое-как срифмованные, и все в одном тексте. Посмотрите: все, кроме этого четверостишия - мусор. И так бывает, оказывается.
Что там еще у нас любовного? «Дом хрустальный»? С невыговариваемым слипанием "рос в цепи"? Да, смелая составная рифма для слова "россыпи", но совершенно не звучит, простите. Это песенка вообще занимательная - если учесть, что Высоцкий Влади просто-напросто ничего не мог предложить, кроме собственной всесоюзной популярности, - ну, и, видимо, цепь, на которой он рос. Интересная аллюзия, не находите? Она же, любимая, с цепи его не снимает, он в цепи и остается расти.
"Если беден я, как пес (опять пес, который на цепи? – К.У.) - один, И в дому моем - шаром кати (в хрустальном? – К.У.), Ведь поможешь ты мне, Господи, Не позволишь жизнь скомкАТИ"(выделение автора)! Ну что, хорошо, вот так взять и залезть куда-то в церковнославянский, паки, паки, иже херувимы, скомкати житие мое.
Стихи - одна из самых великих загадок человечества. Мы можем понять (или хотя бы представить и нафантазировать), как строились египетские пирамиды, почему планеты земной группы так расположены, как устроен наш милый шарик и двигатель внутреннего сгорания. Мы даже описали черные дыры и нашли с десяток вариантов вида нашей вселенной - про такую мелочь, как галактика Млечный путь, и говорить не приходится. Но мы совершенно ничего не знаем про поэзию - как она появляется и почему оказывает такое волшебное действие на душу читателя. Не вся, далеко не вся - но у каждого поэта бывают моменты, когда мир уходит в сторону, становится никчемным, а перед ним распахивается нечто совсем необъяснимое - и оттуда как подарок приходят слова, которые, как правило, потом даже править не надо. Это называется в нашем пошлом мире «вдохновение».
Но поскольку стихи — это совершенство в каждом отдельно взятом тексте, которое достигается некоторыми техническими приемами (ну вот так Бог пошутил - совершенство достигается техническими приемами, причем ограничений в этих приёмах нет. Глагольная рифма тоже не запрещена, и тоника, и силлабика - пиши, не хочу.) А везде, где есть технические приемы, есть и возможность ими пользоваться без всякого вашего глупого вдохновения. Что и делает огромное количество стихотворцев с превеликим удовольствием - и на неискушенный взгляд, разницы между конструктором и поэзией нет никакой.
Есть. Конструктор не бьет в душу, не цепляет, не мучает, не теребит, не вызывает желание плакать от восторга и красоты, не запоминается раз и навсегда, не остается в памяти призраком чего-то упущенного. Конструктор - всего лишь конструктор.
И такая длительная прелюдия нужна только для того, чтобы разобрать вершину пошлости - по-моему, она так и называется - Баллада о любви. И начинается лихо. "Когда вода всемирного потопа - вернулась вновь в границы берегов" - ладно, начало масштабное. При слове "вновь" возникает череда - кровь, бровь, любовь, морковь - и с содроганием ждешь их нашествия. Но дальше хуже: "На сушу тихо выбралась любовь, и растворилась в воздухе до срока, а срока было сорок сороков…" В этом первом катрене интересно все - от библейского начала до выползшей любви (ящерица? лягушка? амблистома?) и сорока сороков, которые в русской традиции обычно обозначают церкви.
"И чудаки, еще такие есть" -??? - "Вдыхают полной грудью эту смесь" - из выползших на илистый грязный берег смесь чего-то там - "и ни наград не ждут, ни наказанья" - за что, они всего лишь дышат непонятно чем - "И, думаю, что дышат просто так" - совершенно верно, именно просто так - "они внезапно попадают в такт Такого же неровного дыханья."
Вообще нравится мне эта картина - на мокром илистом берегу, заваленном мусором и падалью - все-таки Потоп только-только отступил - стоит некто и дышит, просто так. И вдруг бац - рядом еще кто-то дышит. Чье-то дыхание. Чье? А нету никого. Дыхание есть, а человека нету.
Ну и вот - а дальше начинается роскошная попса в стиле Лещенко и Кобзона: "Я поля влюбленным постелю" (смело, обычно такие творцы звезды дарили) "Пусть поют во сне и наяву" (Что-то знакомое. А... Пой, засыпая, пой во сне, проснись и пой) "Я дышу - и значит, я люблю" (Как бы сказать помягче - это совершенно необязательно во младенчестве, например, и старости) "Я люблю - и значит, я живу" (а вот это правильно, при угасании половых функций и жизнь тоже угасает).
Слушаем дальше.
"И много будет странствий и скитаний, Страна любви - великая страна! И с рыцарей своих для испытаний Все строже станет спрашивать она. Потребует разлук и расстояний, лишит покоя отдыха и сна..." Ну, тут все просто и ясно - страна любви на берегу, который только освободился от воды и еще хранит следы выползшей любви и неровного дыхания в пустоте. К чудакам присоединились рыцари.
"Но вспять безумцев не поворотить, Они уже согласны заплатить. Любой ценой - и жизнью бы рискнули, Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить Волшебную невидимую нить, Которую меж ними протянули…" Итог - чудаки и рыцари при помощи выползшей из пены уходящего потока и растворенной в сорока сороках любви готовы рискнуть жизнью, чтобы не порвать нить, которая между ними протянута.
А вот дальше идет типичная для Высоцкого многозначительная и вполне умелая игра словами, которая и называется конструктором. Весьма странно, что те, кого сегодня нет, люди цвета неба, не схватили эту песенку себе на вооружение - в ней не видно женщины. Чудаки и рыцари, да еще "захлебнувшиеся любовью", которым счет ведут "молва и пустословье".
Раз уж Баллада о любви такая странная, давайте зацепим еще две странных песенки - причем я ни секунда не сомневаюсь в нормальных мужских интересах Высоцкого, но, как говориться, песни без слова не сделаешь.
Сегодня самая твердая и хорошо котируемая валюта - известность и внимание. За известность борются - вполне успешно - сотни тысяч абсолютных, никчемных, ничем не интересных бездарей, многие из них обсасывают имена, в том числе и ВВ, естественно. И вот я натыкают на такое привлекательное заявление - во скольких песнях Высоцкий использовал мат? Заинтересовавшись - может, я чего не знаю - прочитал обычное сочинение троечника.
В трех песнях ВВ сказал "бля", но интересно не это. Интересно, что в раннем варианте "Зека Васильев и Петров зека" есть такая строчка: "И вот ушли мы с ним в руке рука". Я не поверил своим ушам. Послушал (а неизвестная бездарь предоставила запись) - точно, в руке рука. Дико извиняюсь, но в русской традиции последних ста лет за ручку ходят только влюбленные, неважно какого пола. Других трактовок нет и быть не может - друзья-мужики, гуляющие за ручку? Что за чепуха? Можно вести за ручку девушку, ребенка, конечно, но ни в коем случае не мужчину, вот именно поэтому. Очевидно, что это случайность. Потому в дальнейших записях ВВ исправил "в" на "к" - всего одна буква кардинально поменяла смысл.
В этой же песенке: "Нас каждый день мордуют уголовники, И главный врач завет себе в любовники". Я прошу прощенья за экскурс, но каждый день в зонах никто никого не мордует, за исключением одной прослойки — которую мордовать и насиловать может каждый без исключения: "и нам с собою даже дал половничек Один ужасно милый уголовничек". Ну что тут скажешь — уголовники, конечно, каждый день мордуют, но все равно ужасно милые.
И, хотя ВВ поменял одну букву, и «Зека Васильев и Петров зека» пошли в закат К руке рука — в многочисленных сетевых копиях продолжает встречаться «в руке рука».
Ну и вторая странная песня про тех, кого нет — это про Сивку с Буркой. Где Сивка завел себе Бурку, потом Бурка сменил Сивку на кого-то и подставил своего любовника - обычное дело для тех, кого нет, и уголовников, практикующих это. Хотя, само собой, я лично думаю, что это песенка про мужскую дружбу и гнусное предательство - не более того, и вызывающе брутальный Высоцкий никакого отношения к жеманной пакости не имел и иметь не мог. И хорошо, что люди цвета неба не воспользовались непродуманными текстами Высоцкого, смелости не хватило.
Приведенные примеры - именно что непродуманность и непроработка. Когда пишешь - глаз замыливается, и некоторые огрехи могут быть видны только профессионалам с наработанным критическим опытом. Слушатели примут и так, а сам автор, не прошедший школу жестокой критики Литературного института, самокритикой не заморачивается - достаточно того, что он это написал в десяти вариантах и выбрал лучший.
Кстати, обычно ВВ выбирал действительно самый лучший, а огрехи, ошибки есть у всех, тем более в таком сложном искусстве как поэзия.
Как только Высоцкий отходит от своей подкупающей, циничной прямоты, как в Нинке-наводчице, как вообще в первых песнях, где женщина - маруха среди гопников, шалава, и отношение к ней именно такое, какое практиковалось у блатных, - так поэзия из стихов пропадает. И возвращается, как только Высоцкий - или его лирический герой, чтобы лишний раз не обижать фанатичных поклонников - становится собой.
"О нашей встрече - что там говорить"… Вот это как раз любовь - чистая грубая физиология без рюшечек, розочек и пошлых бантиков. Ни цветов, ни рыжья - только бывшим любовникам морды бил, сознавая, что, в общем-то, наверное, среди них есть приличные ребята. Даже отличные. Подарки вполне в стиле лузгающей семечки гопоты - раз не чулки, так Малую спортивную арену. (Конечно, еще звезды и расстеленные поля - для неприхотливой публики этого хватает). Причем баба - шлюха, как положено, и ждать не стала, соответственно, не получила украденный (украденный, работать мы даже ради дамы сердца не хотим) "весь небосвод и две звезды Кремлевские в придачу". Кончается все неприятным намеком - бывший зек боится интимных ночей.
На самом деле в этой песенке гораздо больше любви - кроме правды жизни и поэзии, - чем во всех любовных балладах, скалолазках и Маринках на левой груди. Занятно, что в ранних песнях Высоцкий вполне искренен в своем отношении к женщине.
Давайте вспоминать: "что ж ты, зараза" - маруха, которая стала спать с другим районом, и в наказание автор готов завести сногсшибательную бабу. "Красные, зеленые, желтые, лиловые, Самые красивые - а на твои бока! А если что дешевое, то - новое, фартовое, А ты мне - только водку, ну и реже - коньяка. …стерву неприкрытую сколько раз я спрашивал: «Хватит ли, мой свет?» А ты - всегда испитая, здоровая, небитая - давала мне на водку и кричала: «Еще нет!!" Хотел привести только начало, но текст настолько сочен, что не удержался и показал большую часть.
"У тебя глаза как нож" - само собой, шлюха, чтобы найти которую требуется велосипед. "Сыт я по горло" - с водки похмелье, с Верки что взять? Есть еще недосягаемые бабы: "Она была в Париже" и "У нее все своё - и бельё, и жильё". Во второй песне, кстати, и используется слово "хер", рифмуясь с геранью (неточная рифма, если что, "у нее, у нее, у нее на окошке - герань, У нее, у нее, у нее - занавески в разводах, - А у меня, у меня на окне - ни хера, Только пыль, только пыль, только толстая пыль на комодах…»).
То есть в литературном мире Высоцкого есть либо шалавы - шалашовки и марухи, либо женщины, до которых как до Луны, но их надо, обязательно надо завоевать.
Есть еще «Лирическая» - как раз на ней очень любят демонстрировать скудость своего ума всякие дзеновские доморощенные "искусствоведы". В «Лирической» есть один замечательный образ - Луна с небом пасмурным в ссоре, есть пара сомнительных - черемуха, как белье на ветру (бельё - всегда тяжелая протяжная плоскость, черемуха - воздушное кипение, недаром самый точный и расхожий, увы, образ — это именно кипение. Ну да ладно). В тексте интересно быстрое перерождение лирического героя: если первые три куплета он сетует на колдунов, заколдованный лес и обещает дворец, где играют свирели, и светлый терем с балконом на море, то последний ставит все с ног на голову. Вешает на деву ответственность - тебе кражи хочется, поэтому я тебе украду, - а светлый терем и дворец со свирелями превращается в рай. В шалаше.
По сути - текст такой же, как любовь в блатном цикле "Подарю тебе Большой театр и Малую спортивную арену!" - много обещаний и нуль в остатке. То есть журналист, написавший статью "О чем поёт Высоцкий", был не так уж и не прав - песенки весьма и весьма сомнительны по сути своей, хотя почерк будущего мастера даже в них скрыть невозможно. В общем-то, от поэта требовалось воспевать Магнитку, БАМ и полеты в космос - а на пленках тоненький голосок глумился надо всем, что было дорого с трибуны. (Да, у раннего Высоцкого был тоненький голосок - оглушительно, как самолет на форсаже, реветь и хрипеть он начал позже).
Есть еще несколько стихов, которые положили на музыку уже потом - но все они не заслуживают внимания. "Тебя не листали - слишком многие брали" - то есть все та же тема шлюх. Один умник вытащил беспомощный ранний графоманский текстик, типичную пробу пера, вообще ничего не стоящую, другой знаток незамедлительно пишет в комментариях - гениально!!!
Вот такую награду, вот таких читателей и поклонников получил Высоцкий, ради них рвался вперед и хотел быть только первым - ради этой всеядной пошлости. К слову, отсутствие вкуса не делает человека плохим, у него его просто нет, но может быть масса других достоинств.
Есть еще громоздкий и неуклюжий текст "Люблю тебя сейчас не тайно - напоказ". Напоказ Высоцкий использовал… простите, пролюбил… отлюбил… в общем, любил только одного человека - Влади. О ней и речь - точнее, филологические выкрутасы, громоздкие образы - цепи на ногах и гири по пуду. А пуд исключительно для рифмы - пуду - буду. А буду исключительно для того, чтобы оставить себе лазейку - мол, уверения в том, что буду тебя любить только потому, что сейчас не люблю. В общем, он любит Влади во всех временах - в сложном будущем и прошлом настоящем, подтянув под изучение французских глаголов многозначительную многозначительность. Такие вещи народ тоже любит — вот слушаешь, ни хрена на понимаешь, но это значит, что ты прикоснулся к сакральным тайнам литературы.
К слову - напоказ любить нельзя. Можно хвалиться, но не любить, любовь не зря синоним интимности - то есть близости между двоими, куда посторонним входа нет и быть не может. Напоказ можно хвалиться или… ладно, замнем для ясности - но любить напоказ нельзя. Увы, Владимир Семенович все делал напоказ, то есть не любил, ни в каком времени.
Профессиональные баллады и песни
В смысле - которые посвящены людям определенной профессии или механизмам или животным. Ну, «Як-истребитель», «Иноходец» и так далее.
Давайте с «Яка» и начнем. Первый куплет - самый косноязычный. Есть такой момент, когда косноязычие вполне умело изображает мастерство. Судите сами: "Я – «Як» (Яяк. К.У. ), истребитель. Мотор мой звенит. (Ага. Как колокольчик на корове. К.У,) Небо - моя обитель (Вообще-то земля, в небе самолеты проводят меньшую часть времени. Ну и "обитель" в отношении техники весьма странно звучит К.У.). "Но тот, который во мне сидит (а, вот почему мотор звенел - для рифмы. — К.У.), Считает, что он истребитель". В одном катрене - повтор, слипание, неточность. В четырех строках. Может дальше будет лучше? Да, и самолет у нас - идиот. Он в самом деле думает, что летает сам? Не может соотнести того, который в нем сидит и полеты? А как собой хвалился.
Потом идут такие забавные аллитерации, шипящие, как ветер вокруг фюзеляжа: " Я в прошшлом бою навылет проШШит, Меня механик заШШШтопал, Но тот, который во мне сидит, Опять заставляет - в ШШШтопор" (выделение автора). В общем, логично, если самолет прошит - то механик штопает. Вам не кажется, что звучит несколько издевательски?
Дальше мы перескакиваем к бомбардировщику, который несет бомбу, и ее стабилизатор поет "мир вашему дому". Хорошо. Владимир Семенович знал, что такое стабилизатор, но зачем это вообще? Просто потому, что в голову пришло? Кстати эта мысль — про мир и стабилизатор — пришла в голову исключительно автору и в ней же осталась, не пошла в народ, поскольку совершенно нежизнеспособна.
Дальше все не так плохо, но канва стиха, красная нить - борьба одного с другим, умной машины с летчиком-асом.
Борьба машины с человеком, коня с седоком, Высоцкого с Богом, волков с флажками, блатных с ментами, альпинистов со скалами, пиратов с флагманским фрегатом, а фрегата с эскадрой, которая бросила его, севшего на мель.
Высоцкий сильно любил корабли - особенно после случая, когда капитан отчитался в пароходство об испорченном протечкой номере-люксе, чтобы билеты не продали, и поселил туда Высоцкого с Влади, причем сам он терпеть ВВ не мог. Но песни барда любил его сын, и добрый папа устроил кумиру бесплатный вояж по Волге - все ради записей.
Вообще баллады последних лет жизни Высоцкого - удивительная смесь удач и провалов в одном тексте. Причем провалы, как правило, приходятся на первые строки, а это говорит о чем? О том, что они первыми не были, а притянуты потом, когда запал первичного вдохновения уже прошел.
Давайте возьмем "Балладу о брошенном корабле". Прямо сначала и возьмем: «Капитана в тот день называли на "ты"» (Ага. Весь экипаж знал об мели и начал наглеть перед катастрофой. -К.У.). "Шкипер с юнгой сравнялись в талантах" (Чего? Шкипер писал стихи, а юнга пиликал на скрипочке? А потом - наоборот? - К.У.) "Распрямляя хребты и срывая бинты Бесновались матросы на вантах" (Они сорвали бинты и стали бесноваться, как злые обезьяны. Матросы. На вантах. Вы как себе это представляете? Я - с ужасом и смехом. -К.У.)
А дальше еще веселее -
"Двери наших мозгов
Посрывало с петель
В миражи берегов,
Покрывала земель -
Этих обетованных, желанных,
и колумбовых и магеланных".
Я долго пытался понять, как можно сорвать двери мозгов в покрывала земель, какие бы магеланные они ни были. Красные, синие, магеланные.
Но как только Высоцкий возвращается к своей излюбленной прямой речи, так все налаживается.
"Только мне берегов
Не видеть и земель -
С хода в девять узлов
Сел по горло на мель!
А у всех молодцов
Благородная цель…
И в конце-то концов -
Я ведь сам сел на мель".
Потом ВВ снова вновь уносит в образность, но поскольку он пытается корабль показать как человека, выходит не очень.
"И ушли корабли - мои братья, мой флот,
Кто чувствительней -брызги сглотнули.
Без меня продолжался Великий поход,
На меня ж парусами махнули.
И погоду и случай
Безбожно кляня,
Мои пасынки кучей
Бросали меня.
Вот со шлюпок два залпа - и ладно! -
От Колумба, и от Магеллана."
Сглотнули брызги и махнули парусами - плохо, очень плохо; прямая речь - как всегда, хорошо. Кстати, два гудка даются в шторм, когда человека смывает за борт, но развернуться корабль не может, поскольку его просто перевернет - тогда даются два прощальных гудка.
Дальше опять мешанина - человекообразный корабль: "пью пену, волна Не доходит до рта, И от палуб до дна Обнажились борта, А бока мои грязны - Таи не таи, - Так любуйтесь на язвы И раны мои". Умолчим, что палуба и большая часть борта обычно и так обнажены, а полюбуемся на язвы и раны. Дыра у ребра от ядра, рубцы от тарана и шрамы от крючьев (однако, классификация) - а вот какой-то пират перебил ему хребет в абордаже. Кстати, в этом тексте прекрасно видно, как ВВ подгонял слова под свой рык - буква Р в каждом предложении просто довлеет. Вообще-то такой прием называется аллитерацией или звукописью, но не будет усложнять. Хотел бы я найти хребет у корабля и посмотреть, как его перебьет какой-то пират. Жуть как интересно.
Высоцкий, живописуя севший на мель корабль, теряет всякую меру - мачты как дряблые руки (несущие тонны парусов?) а паруса - словно груди старухи. Вот тут становится смешно: «- Сынок, у тебя рыба-то свежая? - Бабка, ты что, она же живая!! - Я тоже живая…»
"Будет чудо восьмое -
И добрый прибой
Мое тело омоет
Живою водой,
Море, божья роса,
С меня снимет табу,
Вздует мне паруса,
словно жилы на лбу".
Я дико извиняюсь, добрый прибой — это тот, чью пену он пьет? Прибой никак не может тело корабля омыть. Точнее, может омыть, разбив предварительно о скалы, в чистом море прибоя не существует. Но самое смешное - море, которое вдруг вздует груди старухи, в смысле паруса. Причем так хорошо вздует, что на грудях, как на лбу, появятся жилы. Представляю себе эту картину и наслаждаюсь - висят себе такие старушечьи наволочки, и вдруг море превращает их в наливные груди. Понятно, что с такой оснасткой корабль срывается с мели.
"Догоню я своих - догоню и прощу
Позабывшую помнить армаду,
И команду свою я обратно пущу -
я ведь зла не держу на команду".
Позабывшую помнить - отличный оксюморон и, как всегда, прекрасная прямая речь. Дальше просто замечательное четверостишие.
"Только, кажется, нет
Больше места в строю.
Плохо шутишь, корвет,
Потеснись, раскрою…"
После предыдущих нелепостей вдруг проявляется мастерство - сжато, сильно, зло, образно, ни одной лишней буквы… Корвет, ты шутишь? Потеснись, тебя никто не спрашивает, иначе развалю надвое - поведение победителя.
Но удачу автор не удерживает, и начинаются причитания - до чего вы дошли, мне что, уйти? да, я был на мели, и что? . Если спился с круга или сел на мель - все, обратно не пустят. Тем более с инвалидной командой, которая срывает бинты и беснуется на реях. Остается только раскроить корвет и занять свое-чужое место.
То есть, практически как во всех текстах позднего Высоцкого безумные, неудачные, даже демонстративно отталкивающие, бредовые образы перемежаются с настоящими поэтическими находками - увы, только в виде прямой речи. Можно проследить закономерность: куплеты, как правило, - плохо, припев - хорошо. Все вместе вызывает странные ощущения, тем более что записана эта песня на «Мелодии», когда Влади вышибла оркестровку и запись аж двенадцати песен, то есть четвертый полный диск-гигант.
* * *
Поэзия должна быть, как говорил Пушкин, глуповата - я могу добавить, что и непривычна. Собственно, в стихах человек ищет выхода за рамки, за привычные свои шаблоны, которые окружают его каждый день и которые служат тюрьмой, правда, вполне уютной и родной. Но разрыв шаблонов и выход за рамки тоже бывает разного уровня и качества. Талантливый человек может накрутить какого угодно бреда - читатель последует за ним, как завороженный, и каждый оборот, каким бы провокативным или скандальным он не был, откроет новые горизонты, привычные слова вспыхнут невиданными красками. Это свойство гения, открывать читателю новое - бывает, что вообще без участия читателя. А вот бездари, как не пыжатся, такого эффекта достигнуть не в состоянии.
Для того чтобы оценить стихи Высоцкого, нужно приложить усилия и отказаться от восприятия их как песен - когда необычный тембр, артистический напор и мелодия не дают толком сосредоточиться собственно на тексте. А это очень тяжело и порою невозможно.
Кстати, для того чтобы понять, с произведением какого уровня мы имеем дело, я рекомендую неторопливое, вдумчивое препарирование текста по строкам. Иногда этот метод вскрывает такие тайны, что диву даешься.
В стан откровенных, но любимых многими неудач можно отнести и "Цыганскую".
"В сон мне - желтые огни,
И хриплю во сне я:
- Повремени, повремени, -
Утро мудренее!"
Ничего особенного - приснились желтые огни, и автор просит повременить. Не зря просит, видимо, что-то взяло, да и повременило.
"Но и утром все не так,
Нет того веселья -
Или куришь натощак,
Или пьешь с похмелья".
Тут и не возразишь, все предельно ясно. Разве что непонятно, зачем нужно ковырять табаком свою язву (язва, так же как и больное сердце, тоже была у Владимира Семеновича).
"В кабаках - зеленый штоф
И белые салфетки.
Рай для нищих и шутов,
Мне ж - как птице в клетке".
Ребятушки, не надо думать, что Высоцкий пел от вашего лица - нет, только от своего; нищие и шуты — это вы.
"В церкви смрад и полумрак,
Дьяки курят ладан.
Нет! И в церкви все не так,
Все не так, как надо".
Смрад в церкви? Оставим на его совести.
"Я - на гору впопыхах,
Чтоб чего не вышло.
На горе стоит ольха,
Под горою вишня".
Изумительно ценная поэтическая информация, дальше очень важно про плющ. Хотя при чем тут деревья и отрадный плющ - совершенно неясно. Так же непонятно, что может выйти впопыхах, остается только гадать и придумывать. Дальше дословно приводить текст не буду - все его знают. В общем, он по полю вдоль реки - в чистом поле васильки и дальняя дорога, а вдоль дороги (в чистом поле) лес густой с Бабами-Ягами (растяни меха гармошка), а в конце - плаха, утыканная топорами. Так и говориться - плаха - одна, топоров - много. А вот теперь самая мякотка - где-то кони пляшут в такт (я старый всадник, как ни напрягался, не смог себе этого представить), да еще нехотя и плавно. Кони пляшут нехотя и плавно. Все. Приехали… В общем, в самом деле, все не так.
В общем-то, бред бывает удачный и неудачный. Вот, к примеру, "Парус" - череда никак не связанных между собой предложений, каждое из которых, теоретически, несет глубокий смысл.
"А у дельфина
Взрезано брюхо винтом!
Выстрела в спину
Не ожидает никто.
На батарее
нету снарядов уже.
Надо быстрее
на вираже!"
В этом и ему подобных текстах нет и не может быть центральной, сквозной идеи, вокруг которой наращиваются смыслы - а их в хорошем стихе может быть больше, чем в плохой книге. Есть мешанина, ничем не собранная и ни на что не претендующая - хотя автор, как положено, говорит о множестве глубоких, а не лежащих на поверхности смыслах. Ну да, ну да. Но поскольку у Паруса - а, там припев замечательный: «Парус, порвали парус - каюсь, каюсь, каюсь» - нет никакой связующей мысли, то этот бред, конечно, удачный. А каким ему еще быть? Ведь не к чему придраться.
Неудачный же бред — это "Кони привередливые". Погнали по строчкам.
"Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю
Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю…
Что-то воздуха мне мало, ветер пью, туман глотаю…
Чую с гибельным восторгом - пропадаю, пропадаю!"
В двух словах: гонит коней и кайфует от риска. А потом звучит припев - воплощенная логика: "Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее, Вы тугую не слушайте плеть (умоляю вас вскачь не лететь)! Но что-то кони мне попались привередливые - И дожить не успел, мне допеть не успеть". То есть лирический герой лупцует плетью лошадок, одновременно просит их не гнать и обзывает привередливыми. То есть капризными, не знающими чего хотят.
"И в санях меня галопом повлекут по снегу утром…
Вы на шаг неторопливый, перейдите, мои кони,
Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту!..»
Как, если по спинам гуляет плеть? Чтобы тройка остановилась, надо взять вожжи за петли и тормозить всем весом, а плетку отбросить. Дальше ангелы со "злыми голосами" и опять - кричу коням чтоб не несли так быстро сани.
Если не разбирать и вообще быть снисходительным - в литературном плане, то эта песня является жутким символом зависимости, причем тяжелой. Когда человек чувствует гибельность своего пути, но максимум, на что способен его убитый мозг, это просить время (коней) замедлить бег, все равно при этом нахлестывая их. Однако ВВ о снисхождении не просил - правда, не просил и о правде, но что тут поделать. Его давно уже разодрали на похвалы, совершенно не беспокоясь о том, что они хвалят.
А припев - постою, напою, допою - всего лишь светлые периоды, которые становятся каждый раз все короче и короче, и никакие привередливые кони тут ни при чем.
Вообще Высоцкий любит бред.
Для тех, кто бросается на меня с шашками, вилами и пулями в лоб - я не говорю, что творчество моего литературного отца - бред. Нет, я говорю: читайте внимательно - он любит бред. Этот отблеск лежит на многих текстах и виден только при построчном разборе. Ничего плохого в бреде нет - тем более, заданная высокая литературная планка нигде не опускается. Бред, тем более высокохудожественный бред (да, самому забавно) - прекрасная вещь. Это свобода от надоевших шаблонов, в том числе логики; это область, в которой присутствует настоящая свобода. И не нравится она лишь кротам, никогда не видевшим ничего, кроме стен своих тоннелей. Естественно, литературная, текстовая свобода, окрашенная мрачными тонами бреда - а бред обычно весьма мрачен и бывает даже зол - нравится далеко не всем. Но впечатление производит оглушающее, пугает, но притягивает.
Давайте возьмем "Пожары".
"Пожары над страной все выше, жарче, веселей,
Их отблески плясали в два притопа, три прихлопа…"
Изюминка первая - два притопа три прихлопа — это ритм знаменитой спартаковской кричалки. И пляшут под "Спартак - чемпион!" отблески. Не пламя, а отблески. Оригинально-с.
"Но вот Судьба и Время пересели на коней,
А там - в галоп, под пули в лоб, -
И мир ударило в озноб
От этого галопа".
На интересный рисунок строк сами обратите внимание, а я заинтересовался пулями в лоб. Тут такое дело, пуля в лоб - событие окончательное. Можно "нарваться на залп" - то есть выскочить и, видимо, разбежаться, а можно и пасть, но в лоб - уже никуда не убежишь. Ладно, в свете последующих строк будем считать, что всадникам Апокалипсиса в количестве двух штук - Судьба, Время - пули в лоб не страшны.
"Шальные пули злы, глупы и бестолковы,
А мы летели вскачь, они за нами влёт".
Простите, это пули, которые в лоб? Пробили лбы, развернулись, дуры, и полетели следом? И еще вопрос: вроде бы на конях Судьба и Время, а не мы.
"Увертливы поводья, словно угри,
И спутаны и волосы, и мысли на бегу,
А ветер дул и расплетал нам кудри
И распрямлял извилины в мозгу".
Вот он и начинается - спелый, ядреный бред. Увертливы поводья, словно угри - кошмар, толстые, упругие, скользкие. Если всадник потерял повод, он вылетает из седла, повод — это четвертая точка опоры, точнее - пятая и шестая, двумя руками. Спутаны и волосы, и мысли на бегу - ага, бег иноходца, но у лошадей нет бега. Есть бегА, они же скачки, но нельзя сказать - лошадь побежала. Существуют и приняты к обращению только аллюры разных видов - шаг, рысь, галоп, карьер, иноходь. Расплетал нам кудри - они были в косички заплетены? Распрямлял извилины в мозгу - круто. Роскошно. Великолепно, без шуток, мне очень нравится. Да, вот так все рядом.
Дальше еще веселее: "Ни бегство от огня, ни страх погони - ни при чем (?) Но Время подскакало (?) и Фортуна улыбнулась (!!), Седок - поэт, а конь - Пегас, Пожар померк, потом погас, а скачка разгоралась». Хорошо, бегство и страх ни при чем. Допустим. Куда подскакало время и что это значит - подскакало? Они же вроде рядом несутся карьером. А вот насчет фортуны - мне хочется прибить интеллектуалов, размещающих тексты, даже не читая. Улыбнулась - разгоралась - не рифма, так же как палка - селедка. В авторском тексте - улыбалась - разгоралась, глаголы, но что ж. Одни умники размещают с ошибками, другие читают и ошибок не видят.
"Еще не видел свет подобного аллюра" — вот именно, аллюра, а не бега, хотя там, судя по всему, было что-то очень навороченное, передние ноги рысью, задние галопом, раз свет не видел. "И кто кого - азартней перепляса (опять перепляс. К.У.), И кто скорее - в это скачке опоздавших нет, И ветер дул, с костей сдувая мясо И радуя прохладою скелет". Вот он, великолепный, безумный, мгновенно сокрушающий все сюрреализм (про ветер и скелет) – так, что мне пищать от восторга хочется. Ради этого можно простить и все предыдущие несостыковки, и нелепости (в бреде тоже должна быть художественная верность. Хорошо звучит, а? Это поэзия, тут еще и не такое возможно).
На этом можно было бы остановиться, но ВВ просто так не остановишь - он насыпает с горкой банальностей, которые совсем не вяжутся с безумием первых куплетов, он уже выдохся и пошел по привычному пути - друзья - враги, смерть с косой, судьба.
Я хорошо помню вечер знакомства с этой песней. Выгнали меня вечером выносить помойное ведро (тогда не было пакетов, выносили ведра, а чтобы мусор не прилипал, на дно ведра клали газетки) Вечер, осень, окна пятиэтажек освещают лес во дворе, облетающие листья - тишина, холод, падают кленовые пятерни, тускнеют отблески мокрого золота - и вдруг раздается рёв - пожары над страной… и так далее. Надо ли говорить, что я встал и слушал, открыв рот - а песня прогремела и затихла, я еще какое-то время стоял, мокрый и ошарашенный.
А вот интереснейший текст, в котором тоже хватает бреда, но который описывает один из запоев Высоцкого - как раз в Париже, с Шемякиным. Как и большинство баллад поэта, ее можно сократить без потери качества (а составителям не стоило размещать повторы строк — это не припев). Я приведу самые характерные для пьяного бреда катрены и самые, скажем так, литературно выдающиеся. Остальные, неудачные на мой литературный вкус, я удалил, то есть текст получился не измененный, но сокращенный. Специально вон для того мужика, который бежит ко мне с вилами, уточняю — это не сокращение, не переделка, не оскорбление памяти, даже не редактура — это профессиональное выделение удачных мест. Кстати, пора уже сказать, наверное, что у меня дурацкая профессия - литературная работа, я окончил Литературный институт со специализацией - поэзия. Так, на всякий случай, отвечаю на вопрос: «А сам-то ты кто? Высоцкого знаю, а тебя нет».
Открытые двери
Больниц, жандармерий,
Предельно натянута нить,
Французские бесы -
Большие балбесы,
Но тоже умеют кружить.
Канючить - выпей-ка бокал,
Послушай-ка гитары,
Таскать по русским кабакам,
Где венгры да болгары.
А друг мой - гений всех времен,
Безумец и повеса, -
Когда бывал в сознанье он, -
Седлал хромого беса.
По пьяни ж - к бесу в кабалу,
Гранатами под танки,
Блестели слезы на полу,
И в них тускнели франки,
Цыганки пели нам про шаль,
И скрипками качали,
Вливали в нас тоску, печаль, -
По горло в нас печали!!
Армян в браслетах и серьгах
Икрой кормили где-то,
А друг мой, в черных сапогах
Стрелял из пистолета.
Трезвея, он вставал под душ,
Изничтожая вялость,
И бесу наших русских душ
Сгубить не удавалось.
Набрякли жилы, и в крови
Образовались сгустки,
И бес, сидевший визави
Хихикал по-французски…
Хихикающий бес - как ни крути, оседлать его не удалось, душ не помог, сгустки в крови - преддверие смерти. В принципе, можно и закольцевать - Открытые двери… На мой взгляд, сокращенное стихотворение гораздо лучше полного, я не изменил ни строчки, лишь убрал лишнее - меня нельзя обвинить в плагиате и так далее, это даже не редактура. Высоцкий делал по пять-шесть вариантов (то, что сейчас поклонники повытаскивали на свет Божий), но окончательной шлифовкой не занимался - не зря же считал себя гением. Да гением и был, собственно. Чем второй вариант лучше? Более сжат, мощен, напряжен и в нем присутствует трагизм без фиги в кармане (и пели мы, и плакали свободно), а также - мрачный запойный круговорот без излишнего утяжеления.
«Осторожно! Гризли!» Замечательный стишок, посвященный Шемякину, главному по запоям. Замечательный, забавный стишок, из которого три катрена можно смело выкинуть за ненадобностью, а одну строку выделить.
«Однажды я, накушавшись от пуза,
Дурной и красный, словно из парилки,
По кабакам в беспамятстве кружа,
Очнулся на коленях у француза -
Я из его тарелки ел без вилки
И тем француза резал без ножа.
Кричал я «Друг! За что боролись?!» — Он
Не разделял со мной моих сомнений.
Он был раздавлен, смят и потрясен
И пробовал согнать меня с коленей.
Не тут-то было!! Я сидел надежно,
Обняв его за тоненькую шею,
Смяв оба его лацкана в руке.
Шептал ему: «Ах, как неосторожно!
Тебе б зарыться, спрятаться в траншею,
А ты рискуешь в русском кабаке!»
Он тушевался, а его жена
Прошла легко сквозь все перипетии, -
Еще бы! С ними пил сам Сатана,
Но добрый, ибо родом из России.
Француз страдал от недопониманья,
Взывал ко всем — к жене, к официанту,
Жизнь для него пошла наоборот.
Цыгане висли, скрипками шаманя,
И вымогали мзду не по талантам,
А я совал рагу французу в рот.
В мне одному немую тишину
Я убежал, до ужаса тверезый.
Навеки потеряв свою жену,
В углу сидел француз, роняя слезы…
Вот такая замечательная зарисовка веселого кутежа с русскими эмигрантами, пьянющими изгоями, изменницей-женой и бедным французом, который потерял веру в человечество и в женщин тоже.
Своим студийцам, которые путаются в оценке произведений, я иногда даю задание — пересказать стихотворение своими словами. Получается весьма интересно. Но в самом деле, для чего-то текст был написан? И как его разбирать, если не прозой?
Так вот в данном произведении мы видимо вопиющий случай безобразного поведения руссо туристо, потерявшего свой облико-морале. Подумайте только — сесть на колени к бедному французу, держать его за шейку и лацканы (бедолага одел «костьюм» для дорого советского гостя), орать в ухо, кормить руками рагу, измазать соусом и еще увести у него бабу. Вот это Владимир Семенович, вот это дал за сожженную Москву!!!
Так вот я своим студийцам (говорю же, я люблю использовать тексты ВВ как образовательное поэтическое пособие) даю такое задание: найти в этом тексте лишнюю строку. Лишнюю не по счету, не по размеру, здесь, как часто делает Высоцкий, и рифмовка вольная, и размер своеобразный. Нет, чужую по сути. (Кстати, этот вариант стихотворения — сокращенный, объемы не позволяют делать из моего скромного труда собрание сочинений Владимира Семеновича. Тысячи ссылок на полный текст есть в чертовом интернете). В общем, все справились и выделили эту строку: «В мне одному немую тишину», она и в самом деле замечательная, несмотря на слипание первых букв и их неудобопроизносимость.
Итак — мне одному немая тишина. После того, как строка была разоблачена, все сидели и ломали головы, что она означает, хотя вроде бы все понятно: немая тишина, видимая только одному человеку. Что тут сложного? И в самом деле, ничего, кроме смысла — именно так воздействует на читателя-зрителя-слушателя произведение искусства. Оглушает, погружая в шок и немоту — уходит весь мир, гаснут звуки, замолкают мысли, остаются только двое. При этом она спряталась, совершенно чужая, в разухабистом тексте об измазанном в рагу французе.
Почему? Да просто так. У Высоцкого есть такие удивительные строки, которые говорят именно про нереализованный потенциал, который уже никогда не будет реализован. Она хороша еще и тем, что показывает ВВ таким, какой он и был в какой-то своей части, она привлекательна искренностью, чем актер нас на самом деле не баловал. Искренность поэта — одна из легенд, кружащих вокруг его имени, потому что ее нет ни в чем. Более того, если бы он был искренен, интерес к нему мгновенно бы пропал. Жизнь должна быть окружена тайной, и даже сплетни лучше непритязательной откровенности, так как дают простор для фантазии.
Именно поэтому Высоцкий в некоторых интервью кокетничает совершенно по-женски, что вкупе с его приглушенным, но все равно рычащим баритоном выглядит забавно. Ну зачем вам знать, сколько мне лет? Не надо. Я хочу остаться вне времени, хочу быть загадкой, про которую никто не может ничего сказать толком — легко читается между фраз. При этом человек-загадка отделывается от интервьюера своими обычными, тысячекратно обкатанными ответами, которые могут быть интересны разве что тогда, в прекрасные времена дозированной информации, а сейчас вызывают скуку.
А вот если в начале я говорил про несколько уровней песен, то на самом деле уровней всего лишь два — искренний и нет. Вот их уже можно раскладывать на военные, горные, социальные и так далее. Искренние будут стоять в стороне, робко зажавшись, искренность у актеров не в чести. Даже знаменитая песня, в которой он перечисляет нелюбимые всеми банальности (очень важный ход, декламирует близость к публике), была создана не как исповедь, а как сопровождение для спектакля. А потом уже представлена публике как общий ответ на общие вопросы.
Но! Вот эта песня искренна. Занятно, что Шемякину, как я уже говорил, посвящены несколько запойных текстов, которые мне очень нравятся, и один направлен на его мутное творчество.
* * *
Ладно, пока мне наваливают полную панамку, пойдем дальше.
С одной стороны, интернет — это благо, с другой - проклятье, потому что никто не мешает фанатикам вытащить неудачные, черновые варианты и разместить их где угодно, забыв, что сам автор их отверг. Какое дело поклонникам до автора? Спасти положение могли бы официальные издания, отредактированные самим Высоцким, но он слишком много уделял внимания песням, и мало - текстам, продолжая работу над стихами от концерта к концерту, знакомя всех, скажем так, с различными вариантами - и плохими, и хорошими. Так, в "Диалоге у телевизора" исчез грузин, который хлебал бензин — это было смешно, но глупо. Шапочки для зим - не очень смешно, но точно и как-то печально.
В этом плане очень жаль, повторяю, что Высоцкий не добился прижизненного сборника, эталонного, по которому можно было бы разбирать тексты — даже появившейся после его смерти "Нерв" не отличается качественным подбором и грамотной, аккуратной литературной обработкой.
Я хотел разобрать "Райские яблоки", один из моих любимых текстов, но кроме своего варианта, отпечатанного на машинке неизвестным любителем, нашел в сети еще пять и не решился. Сравнивать пять вариантов - тот еще труд, и совершенно непонятно, будет ли он оценен по достоинству. Боюсь что нет.
У меня была мысль обратиться к тому самому первому сборнику стихов, но выяснилось, что составитель, Роберт Рождественский, сыграл со своим покойным другом нехорошую шутку - все стихи он разместил вместе с припевами, фактически отказав им в праве называться стихами, а переведя на уровень текстов песен, к которым требования совсем другие. Упрощенные требования, на самом деле: услышал, запомнил или забыл, но вдуматься, вслушиваться нет ни желания, ни возможности, а всевозможные поэтические огрехи прекрасно маскируются мелодией. У самого же Высоцкого к эстраде отношение было пренебрежительное, и свои работы он предпочитал называть в первую очередь стихами или балладами, то есть текстами, положенными на музыку, и относился к ним вроде бы серьезно.
И вот такая посмертная подлянка от литературного "друга", тем более что в сам "Нерв" вошли далеко не лучшие варианты. У Рождественского, как оказалось, совсем не идеальный вкус - или он сознательно выбрал далеко не лучшие варианты. И при этом вполне себе иезуитски написал в первой строчке предисловия к "Нерву": эта книга - не песенник. Удивительная логика.
Так вот - продолжая находить ляпы в творчестве любимого большинством поэта, я не имею вовсе цели его принизить. И разбор текстов, которые являются вершинами, тоже будет. Возможно, я предоставлю просто список, потому что не всегда восторг от настоящего произведения искусства можно объяснить.
Давайте вернемся к ляпам, на сей раз из желтой жаркой Африки. Ну, во-первых, это график. У нас несчастья, как известно, происходят исключительно по графику, так что нарушение его уже само по себе нечто из ряда вон выходящее. Не так ли? Нет. График был притянут к Африке - но лучше бы ВВ этого не делал.
Дальше идет нечто такое замороченное, что даже я не до конца понял (если что, текст разбирается по пластинке с оркестром Гараняна). Итак:
"Зятю антилопьему
Зачем такого сына,
Все равно - что в лоб ему,
Что по лбу - все едино.
И жирафов зять брюзжит:
- Видали остолопа?
И ушли к бизонам жить
С жирафом антилопа".
Вот теперь давайте разбираться. Зять папы-антилопы - жираф. Для жирафа папа-антилопа - тесть. Почему же «зятю антилопьему зачем такого сына»? Может, тестя? Может:
Тестю антилопьему
Зачем такого зятя?
Ведь не вдаришь в лоб ему
Днем и на ночь глядя?*
Или, простите, сам жираф прикидывает, что за ребенок у него получиться от брака с антилопой… прикидывает логично, а поступает совершенно не-. Или, может, там был еще и жирафов… нет, сын не может быть зятем для папы. Я молчу про то, что в Африке нет бизонов, они там не водятся, там бегают стада буйволов - но поэту об этом знать не обязательно. Кроме всего, антилопа каким-то волшебным образом становится жирафихой и льет крокодильи слезы, потому что дочь жирафа вышла за бизона и, видимо, уехала в Северную Америку. А может это тесть с тещей плачут? Потому что сын женился на антилопе, а дочь вышла за бизона? Двое детишек, от двоих зятьёв? Тогда следовало бы уточнить для зануд, что братик с сестричкой ловко выскочили замуж - один женился на антилопе, вторая за бизона, а дети их - только за бизонов.
На метисе жирафа и антилопы я завис, на их внуках - когда жиралоп спарился с бизоном - у меня начался истеричный смех, уж больно красивое животное вышло. Интересно, что эту песню слышали все - и ни у кого вопросов не возникло. Или возникло, но переписывать не стали - слишком это муторное дело, звукозапись. Потом ведь еще нужно сводить, микшировать, еще что-то. Лучше оставить так, как есть, тем более, кто рискнет критиковать самого Высоцкого - в самом деле, таких самоубийц еще нужно найти.
Во время работы над книжкой я провел один любопытный эксперимент. Поскольку ребята в моей студии прекрасно знают фамилию Высоцкого, но не знают весь корпус его песен и стихов, то я дал для разбора как раз эти самые пресловутые "Пожары", которые лучше бы назвать "Скачками". И что бы вы думали? Абсолютно все нашли названные несостыковки, все пришли в восторг от скелета, который радуется ветерку, и почти все выделили слабость и шаблонность последних куплетов. Ну да, выработал ВВ потенциал, заложенный для текста, и потащил отсебятину второго сорта. Что ученики, хорошенько натасканные мной, и заметили буквально слету. Люди, разбирающиеся в поэзии, совершенно одинаково замечают и оценивают как успехи, так и провалы - в одном, отдельно взятом произведении.
Но не буду возвращаться к рассуждениям о том, кому это нужно - разбирать тексты давно уже умершего поэта, оскорбляет это его память или нет? Я склонен считать, что оскорбляет его память безвкусное вытаскивание черновиков на широкую публику, но никак не взвешивание и разбор самых лучших (объективно, господа, объективно. Завывания графоманов о субъективности восприятия стихов уже достали) произведений. Нет, ребята, ваша бездарность оценивается вполне объективно, удачи и неудачи Высоцкого тоже.
Ну, ладно. Есть такая пословица - девушку можно вывезти из деревни, деревню из девушки - нет. Блатняк из Высоцкого вывести тоже не удалось. Как у иногородних и деревенских, старающейся удержаться в Москве, то и дело прорывается родной говорок или кулацкая ухватка, так и Владимира Семеновича, ставшего уже кумиром большей части СССР, приблатенная молодость не отпускает. Ну вот, допустим, поздравления братьям Вайнерам в ЦДЛ.
"Проявив усердие,
Сказали кореша:
«"Эру милосердия"
Можно даже в США».
Господи, какая награда - притащить роман в страну бандитов и предателей.
"С них художник Шкатников
Написал бы латников.
Мы же в их лице теряем
Классных медвежатников".
Но Высоцкий выступил с шуточкой на сцене Центрального дома литераторов, и в зале под хохоток шептались: США, медвежатники, ох, рискует опальный бард, ах, расшатывает тюрьму народов, ох, смельчак…
Совершенно замечательная песня, посвященная не менее замечательному уголовнику Туманову, просто-таки требует отдельного разбора. Но не как неудача, а как свидетельство эпохи - песня ассоциации, как говорил Высоцкий, а не ретроспекции.
"Был побег на рывок -
Наглый, глупый, дневной, -
Вологодского - с ног
И вперед головой.
И запрыгали двое (?),
В такт сопя на бегу (?!!!!),
На виду у конвоя
И по пояс в снегу."
Ну и так далее - одному размозжили голову, и собаки, занятые слизыванием свежих мозгов, второго беглеца не заметили.
Мне вот что было интересно: по рассказам Говорухина, заставить ВВ одеть МУРовский китель было почти невозможно. Он бесился и не хотел мараться об мундир легавого (все претензии к Говорухину) - и тут же прекрасно принимал подачки из рук "суки", то есть ссученного вора, работающего на власть. Потому что Туманов сидел как раз после войны, когда по лагерям разгорелась "Сучья война" между ворами-фронтовиками и ворами-отрицаловом. Резали зэки друг друга страшно, иногда суки вырезали воровской этап, иногда воры сучью зону полностью. Так вот Туманов был как раз сукой - и песня посвящена именно этому.
Дело в том, что зимой не бегут - в этом нет никакого смысла. Во-первых, найдут. Во-вторых, если не найдут, - замерзнешь. В-третьих, если по следам не найдут ВОХРовцы, по тем же следам найдут представители малых народов, которые зарабатывали на беглых зеках, принося отрубленные руки, когда приходили за вознаграждением. Правда, иногда случалось так, что вслед за условным чукчей или нигидальцем приползал сам зек с замороженными кровяными буграми на культях. Зимой не бегал никто и никогда - с таким же успехом можно было среди белого дня полезть на вышку к часовому. Получить пулю в лоб. Или убегать и не нужно было, а требовалось изобразить побег с тем, чтобы солдаты быстро догнали, избили, конечно, и отправили в изолятор - до прихода нужного сучьего этапа. В изоляторе, видишь ли, убить бы не дали, а в бараке зарезали бы практически сразу.
Потом, когда сучья война была прекращена приказом сверху - да, это удивительно, но так и было - Туманов вышел на свободу и, подобно многим сидельцам, остался на северах. Организовал золотонамывочную артель "Печора", стал зарабатывать бешеные деньги (причем не воровством, заметьте, честным трудом) и вкладывать их в известных людей. Расчет замечательный - кто тронет крепкого хозяйственника, у которого друг Кобзон? Или Высоцкий? Или Ахмадуллина со свитой? Или могучая Зыкина?
Именно он платил ВВ по несколько тысяч за концерт, к нему Высоцкий срывался и улетал, развлекая пилотов пеньем за их спинами, именно Вадим Туманов хотел упрятать алкоголика и наркомана в таёжной глуши до выздоровления - хотя пара месяцев бы не помогли, разве что улучшили бы здоровье.
Довольно забавно, что две блатные песни почти что закольцевали творчество Высоцкого - с блатных он начал, блатными же и закончил. Посвящение Вайнерм, «Побег…» и «Махорочка». В последней фигурирует Жорочка - видимо, опять же Вайнер, и сама песенка почти памятник ушедшей эпохе, именно из нее я приводил цитаты в самом начале.
Блатная романтика Высоцкого так и не отпустила, а вот с горами, с которых начался его славный путь, произошла незадача - они исчезли за ненадобностью. Горы сменило море, Великий океан, про который почему-то никто нигде не поет.
В самом деле, "Друга" я слышал много раз, слышал "Прощанье…" (В суету городов…), слышал "Здесь вам не равнина" (причем с новыми куплетами никому не ведомых авторов, добра им и благополучия) - а вот морскую серию ни разу, нигде, ни у каких бардовских костров и даже на слетах авторской песни.
Ну, во-первых, в песнях из "Вертикали" идеальный для запоминания объем - три-четыре куплета, припевы в расчет не берем. Во-вторых, идеальное соотношение простоты, точности и настроения, каждый образ бьет в яблочко, ничего лишнего, стихи торжественны, даже в чем-то печальны - такая мужская слегка грубоватая речь, весомая и твердая.
А вот "Мы говорим" я разберу чуть ниже - "чутье компАсов и носов" говорит все и даже больше, чем надо. Это столь любимая Высоцким словесная эквилибристика, с каждым словом отходящая все дальше и дальше от совершенства. С этим вообще есть некоторая проблема - Высоцкого, человека буйного и невыдержанного, регулярно заносит, в том числе и в стихах. Тем более что в такой деликатной области никто никого остановить не сможет. Как вы себе это представляете? А когда тебя уносит потный вал вдохновения (с), и внутренний редактор не то, чтобы спит, а вообще в отпуске, то иногда получаются всякие нелепицы и несуразицы, которые, как ни крути, гениальными все равно не станут.
А иногда выходит удачный, сильный текст, который просто затягивает, как бурлящий поток, и нет никакой возможности вырваться из-под его влияния. Хотя, честно говоря, из-под исполнения Высоцкого освободиться нельзя - и тембр, и напор, и актерское мастерство создают мощнейший гипнотический эффект, при котором вообще все равно, о чем человек поет, лишь бы пел. При этом от стихотворения остается ощущение какого-то мощного взрыва, фейерверка, сочного, смачного, на грани фола и фольклора, на грани крайней правдивости и даже цинизма личного разговора. Хорошо закрутил, а? Но так и есть - лично со слушателем беседует мастер народного, но при этом художественного слова.
Поскольку баллады Высоцкого не имеют ни начала, ни конца - то есть понимаешь, что песня кончилась, когда звучат три его фирменных удара по струнам, - то поток образов оставляет у слушателя восторг, граничащий с шоком, или шок, переходящий в восторг. И только при построчном разборе становится ясно, удача это, частичная удача или полный провал (хотя, честно скажем, полный небрежный или беспомощный провал бывал только в ранних слабеньких стишках - тоже зачем-то вытащенных из забвения).
С превеликим удовольствием покажу несомненные удачи, которые по стилю написания находятся в совершенно другой области от военных и альпинистских песен, с их лаконичностью и чисто мужской сдержанностью. В следующих текстах сдержанностью и не пахнет - видно, что автора несет, что он не может и не хочет сдерживаться, что он глумится, он смеется не только над событием, над окружением, но и над собой в первую очередь, по крайней мере, хочется так думать.
Начнем со "Смотрин", написанных от лица деревенского соседа, то ли беспричинно тоскующего, то ли банально завидующего живущим рядом куркулям. Начало слабенькое - горой, налитой, трубой (все эти -ой, -ай - вторые по многочисленности рифмы после глагольных), зато какое продолжение:
Там у соседа мясо в щах -
На всю деревню хруст в хрящах,
И дочь - невеста вся в прыщах -
Созрела, значит.
Смотрины, стало быть, у них,
На сто рублей гостей одних,
И даже тощенький жених
Поёт и скачет…
Потом Высоцкий опять начинает перечислять свои проблемы - баба, гуси, клопы - и вообще непонятно, зачем это все. Половину текста можно было бы выкинуть без потери качества, а скорее, с приобретением - стало бы гораздо лучше, более сжато и насыщенно.
Посредине этого разгула
Я пошептал на ухо жениху,
И жениха как будто ветром сдуло -
Невеста, вон, рыдает наверху.
Потом еще была уха
И заливные потроха,
Потом поймали жениха
И долго били…"
В общем, пришел к соседям, выпил, пожрал, чуть не расстроил свадьбу - настоящий друг.
Есть не менее интересная песня "Ошибка вышла". Я ее обычно демонстрирую как закон - первая серия всегда лучше второй. Потому что существует еще и "Никакой ошибки". Всё я приводить не буду, сами найдете, но повторюсь: какой напор, какая сила, сжатая в словах, какая череда образов, создающих практически фильм.
Я был и слаб и уязвим,
Дрожал всем существом своим,
Кровоточил своим больным
Истерзанным нутром.
И точно в пошлом попурри,
Огромный лоб возник в двери
И озарился изнутри
Здоровым недобром.
И властно дернулась рука:
«Лежать лицом к стене!»
И вот мне стали мять бока
На липком топчане.
А самый главный сел за стол,
Вздохнул осатанело,
И что-то на меня завел,
Похожее на «дело».
Опять «дело» - никак уголовка Высоцкого не отпустит, ну да ладно. А «вздохнул осатанело» сродни «дико охая».
Вот в пальцах цепких и худых
Смешно задергался кадык,
Нажали в пах, потом - под дых,
На печень-бедолагу.
Когда давили под ребро -
Как ёкало моё нутро!
И кровью харкало перо
В невинную бумагу.
Чувствуете, какой мощный ритм? Как нарастает рифмовка, чтобы окончиться строкой, которая будет рифмоваться только через три следующих, и поэтому возникает иллюзия обычного разговора? Ну и образы — это же картина маслом! Воспаленное воображение, игра ума, творческий азарт… Но при этом песня не получила широкой огласки. Ее знают поклонники, не больше (если не учитывать количество поклонников, то вообще немного). Конечно, никто и никогда песню такой длинны с первого раза запомнить не в состоянии. Да что там говорить, многие не могут запомнить со второго, третьего, а потому и вовсе бросают это глупое, особенно по сегодняшнему времени, занятие - зачем запоминать, когда все можно найти в интернете легким движением пальца?
Это стихотворение (пора уже называть творчество Владимира Семеновича своим именем) я люблю демонстрировать ученикам как проявление первородства. В смысле: первая серия всегда лучше второй и гораздо лучше всех последующих, если только огромное целое произведение не разбито на куски для удобства восприятия.
Вторая серия называется немудрёно – «Никакой ошибки». И если в первой Высоцкий сразу заваливает слушателя своим рычащим мастерством, то во второй - какая-то легкомысленная глупость. Очёчки на цепочке, одним словом, текст легковесен и дурашлив, ничего от напора и силы первой части вообще не осталось. Ни игры, ни каламбуров, ни-че-го.
Забавно, что у такого мастера высочайшей пробы, как Высоцкий, огромное количество проходных и не имеющих никакой литературной ценности текстов, которые, тем не менее, прекрасно становятся песнями и их даже до сих пор крутят на различных радиостанциях. При этом они ни о чем, хотя в каждой есть какой-никакой сюжет и мастерство, от которого Высоцкому, как он ни старался, избавиться так и не удалось.
Существует такая особенность у гениев - хочешь написать плохо, но не получается, хоть ты тресни. Берешь самый глупый и расхожий сюжет и делаешь из него конфетку, которую в красивой обертке можно превосходно продать кому угодно. Особенно если приправить стихи такой ненавязчивой сатирой, как в песне "Москва - Одесса".
И если культовую книжонку всех спившихся полуинтеллигентов "Москва - Петушки" можно охарактеризовать одной фразой (алкоголик едет в электричке), то вся суть песни сводится к одному - отменяют вылет. Бедный Высоцкий сидит, ждет и страдает - там хорошо, но мне туда не надо. Практически готовая пословица. Единственный забавный момент - проводница, доступная, как весь гражданский флот, при записи на студии превратилась в красивую, кажется.
Вот так, собственно, Высоцкий и разрушал страну, боролся с ней, описывая проблемы с погодой, в которых явно виновата коммунистическая партия. Могло бы общество прожить без этой песни? Запросто.
Мы бы много потеряли, если бы не услышали шедевры вроде "Он не вернулся из боя", "Прощание с горами", "Друг", "Расстрел горного эха" - страшное совершенство, которое никто не любит, потому что очень жуткий текст. "Книжные дети", "Мой Гамлет" - при всей своей объемности они не производят тяжкого впечатления, в них нет избыточности, но нет и суровой, сдержанной простоты горных и большей части военных песен. В них мастер свободно владеет художественным словом, он может себе позволить любой прием на выбор - и все у него получится. Эти стихи не запачканы грязцой блатных поделок (несмотря на их бесспорную насмешку и даже в чем-то привлекательность), в них нет безудержного разгула многих баллад, в них не наблюдаются неряшливость и ляпы, коими Высоцкий стал грешить ближе к концу жизни (все-таки издевательство над организмом, как вы его не назовете, просто так не проходит) - это именно суть поэзии. А что такое суть поэзии? Это, напоминаю, совершенство в каждом отдельно взятом произведении - причем свое совершенство, и законы гармонии работают только в этот момент.
Можно продолжать менять слова и строки - но все будет хуже, гораздо хуже или очень плохо. Надо достичь идеала и суметь остановится, поняв это.
Так вот таких стихов у Высоцкого, при всем огромном корпусе его наследства, не так уж и много. И, как это ни печально, они остаются где-то на периферии слушательского внимания - вполне возможно, что популярность строится именно на вкусах самых непритязательных поклонников, именно для них были написаны все эти Нинки, Зинки, Яяки, Соседы-завистники, Автолюбители, Наши Феди, Сереги, которые выпили немного, всякая веселая нечисть и черти. Я ни в коем случае не говорю, что это плохо, все эти безобидные песенки на злобу дня, иногда даже познавательно, как "Лекция о международном положении, рассказанная попавшим на пятнадцать суток за хулиганство" — это почти всегда весело, нашпиговано готовыми поговорками и пословицами, и все на одном уровне.
С точки зрения техники - поэзия, даже настоящая поэзия, с точки зрения настоящей поэзии - умелая техническая поделка. Вот такой, ребята, парадокс.
Тут важен еще один момент - Высоцкого можно сравнивать только с самим Высоцким. Он, как нормальный поэт, как расчетливый… семит, знал, с кем дружить, с кем дружить близко и так далее. Вполне возможно, что он соревновался с поэтами своего круга, которые искренне, по-дружески мешали ему вступить в СП, хотя могли бы помочь обойти запрет на двойное членство. Ну так вот - Высоцкого можно сравнивать только с Высоцким, его литературные победы с его же литературными неудачами, стихи совершенные, как ограненный алмаз, с простынями болтовни, текстами прямой речи.
Специально для тех, кто любит вытаскивать на свет Божий черновики и пускать слюни… слезы умиления над вариантами, достойными только забвения - запомните, друзья мои. Любой поэт в своем творчестве не одинаков - у него бывают удачи и неудачи, он может ошибаться, у него может не найтись времени для редактуры и шлифовки, он может банально забыть про текст, или ему не повезет и не встретится грамотный, разбирающийся в поэзии друг. Кроме того, существуют объективные оценки творчества: каждый стих можно прекрасно разобрать по косточкам и вдруг выяснить, что вот этот текст, простой на первый взгляд, обладает философскими глубинами, а этот - кимвал бренчащий. Более того, у человека, всю жизнь работающего со стихами, совершенно другой взгляд на предмет - так же как профессионала никогда не поймет чайник, даже если попытается. Слишком разные углы зрения и опыт. А вот для того, чтобы работа поэта (а литературное творчество — это вообще тяжелый труд без выходных) не пропала втуне, ее нужно именно что разбирать, сравнивать, возможно, редактировать по мелочи, объяснять, если есть в этом необходимость, что хорошо, а что плохо, вызывать споры и так далее. Тем более, что популярность порой рождает на свет вот такой глубокомысленный шедевр без названия - беседа опального барда. (Текст нервный, то есть из «Нерва».)
"Я все вопросы освещу сполна, Дам любопытству удовлетворенье - Да, у меня француженка жена, Но русского она происхожденья" - все освещенные вопросы числом три, и еще раз - спасибо Рождественскому за бесконечные припевы. "Нет, у меня сейчас любовниц нет, А будут ли - пока что не намерен. Не пью примерно около двух лет, Запью ли вновь - не знаю, не уверен".
Замечательное четверостишие. Начать с того, что у дорогого нашего ВВ не было ни дня без новой бабы, но любовницами назвать их было в самом деле нельзя. Любовница — это траты и статус, когда жена уже надоела. На тот момент ВВ жена надоесть не могла, и любовницы в самом деле не было - не считать же любовницами расходный материал на ночь? И потом, пока что не намерен терять выгоды от брака с Влади, все вполне конкретно. Интересно и другое - все знали о его похождениях, причем пьяных, и интересовались, надолго ли он завязал? Удивительная осведомленность. Второй куплет повторяет первый, только гораздо слабее: "Я все вопросы освещу сполна, Как на духу попу в исповедальне. В блокноты ваши капает слюна - вопросы будут, видимо, о спальне". Ну да, ответить на все вопросы второй раз обещает бард и второй раз рассказывает про постель. "Да, так и есть - вон густо покраснел Интервьюер - вы изменяли женам? Как будто за портьеру посмотрел Иль под кровать залег с магнитофоном". Простите, покрасневший интервьюер - смелый штрих. Только непонятно, если бы он залез под кровать или посмотрел за портьеру, то не спрашивал бы, а пришел с указующим перстом - ты изменил жене!!!
Ну, с половыми вопросами худо-бедно разобрались, можно было бы еще и третий куплет придумать:
"Сейчас я все вопросы освещу,
Не все - четыре четверти хотя бы,
Интервьюер готов держать свечу,
Вернувшись к наболевшему - о бабах"*.
Нет, не стал, спасибо ему за это, и простите меня за невинное хулиганство.
«Теперь я к основному перейду - Один, стоявший скромно у в уголочке, спросил: "А что имели вы в виду В такой-то песне и такой-то строчке?"» Ну да, у скромного журналиста самый скромный вопрос, и поэт даёт совершенно замечательный ответ. Я каждый раз слушаю и наслаждаюсь. Насладитесь и вы: "Ответ - во мне Эзоп не воскресал, В кармане фиги нет - не суетитесь, А что имел в виду - то написал, Вот, вывернул карманы - убедитесь". То есть на конкретный вопрос про конкретную строку в конкретной песне добрый автор а) - оскорбляет журналиста, предлагая ему не суетиться, кричит про Эзопа, поступая именно как Эзоп, и демонстрирует вывернутые карманы, предлагая найти там дулю. Очень, так сказать, конкретный ответ. Даже чересчур, нельзя быть таким прямолинейным. Вообще именно в этом четверостишие плохо все - четыре глагола подряд беспомощны и жалки (а в «Диалоге…» гениальны и смешны), и высокомерное «не суетитесь», и уход от прямого ответа, и общая неряшливость и не обязательность... Собственно говоря, от песенки можно было бы оставить только два куплета - и оба про баб.
Религия
«Мне есть, что спеть, представ перед Всевышним, Мне есть, чем оправдаться перед Ним…» Это знаменитое восьмистишие, написанное на каком-то бланке, считается последним — и хорошо бы вспомнить, в каком контексте предстает перед слушателями Бог со своим ангельским окружением. С религией у Высоцкого отношения, мягко скажем, любопытные для стороннего наблюдателя, который может составить свое драгоценное мнение лишь по текстам и воспоминаниям.
Итак - воспоминание первое, Марины Влади, которая убрала Бога из того самого последнего восьмистишия (Я жив, двенадцать лет тобой и Господом храним - Я жив, двенадцать лет тобой храним). В хлам пьяный Высоцкий ворвался… нет, вполз в церковь, стал хрипеть, плакать, кричать, биться лбом об плиты пола - на этом его отношения с религией и закончились. Воспоминания Карапетяна об этом же случае - Володя зашел в церковь трезвый, тихий, умиротворенный, в белом венчике из роз.
В принципе, тут все более-менее понятно - есть намеки на купола, которые кроют чистым золотом, чтобы чаще Господь замечал, есть смрад и полумрак в церкви… вот и все, пожалуй. Очевидно, что с церковью Высоцкий был не в ладах. Приведенный ниже текст, опять же, не входит в корпус широко известных, и понятно, почему. (Этот текст я помню наизусть дословно по записи. В интернете встречаются и другие варианты, что для стихов Высоцкого вполне обычное дело)
Переворот в мозгах из края в край,
В пространстве масса трещин и смещений:
В аду решили черти строить рай
Как общество грядущих поколений.
Дальше предлагаю читателю найти самому этот текст, чтобы меня не обвинили в превышении допустимого объема цитирования
(Невинная моя редактура относиться к реминисценции и так же является каким-либо нарушением)
Владимир Семенович, борясь со всем миром в стихах, явно переоценил свои силы, начав плевать в лицо силе, которую даже упоминать не стоит лишний раз. И для оправдания перед Ним этот текст вряд ли подходит.
Тут можно усмотреть пародию на социалистическое государство - пять грешников и производительность труда - но все гораздо глубже и страшнее. У меня лично это стихотворение вызывает какую-то грусть, глубокую и труднообъяснимую, хотя оно - обычный богомерзкий и богоборческий глум в стиле комсомольцев двадцатых, только толстопузого попа с бородой из пакли не хватает.
Но, если ты хочешь бороться с властью - борись с ней. Зачем намекать вместо протеста, вроде бы высмеивая религию, при этом объясняя, что черти – не черти, и Бог тоже не очень-то Бог. Получается какая-то подколодная возня, мастерски, почти как всегда, сделанная. Тут налицо смешение понятий - добро становится злом, зло становится добром, это вполне в стиле Владимира Семеновича, вспомнить хотя бы про Правду и Ложь (милое, полное доброты и прямоты посвящение Булату Окуджаве), но тут вот в чем беда. Если ты принимаешь середину, ты автоматически становишься не на сторону добра, а наоборот. То есть вот такой парадокс мы имеем: Высоцкий, в сознании людей существующий как борец за все хорошее против всего плохого, на самом деле-то особо и не борется, всегда уходя в бесконечные намеки, парадоксы, многозначительные недосказанности. Это беспроигрышный ход, но исключительно для слушателя. Читатель устает от бесконечных однообразных припевов (ну вот скажите мне еще, что припевы не однообразны), которые фанаты продолжают с азартом макаки вставлять куда ни попадя, да и разбираться в строках, которые далеко не все поражают - так себе удовольствие.
Забавно, что любимому Высоцким Шемякину посвящены две приличных -если убрать лишний мусор - песни, и обе посвящены запоям, а где запои - там и бесы. И если первая песня (французские бесы) слегка мной сокращенная и ничего от этого не потерявшая, была приведена как пример литературной неряшливости, то и со второй ситуация ровно такая же.
И от Сатаны Высоцкий никак не может отделаться - начиная с запойного черта, который бегал на Три вокзала, вполне симпатичное существо, разбавляющее одиночество пьющего, до мерзких существ из стишка, приведенного выше, и кружащих Высоцкого в запое чертей французского цикла (Он тушевался, а его жена Прошла со мной сквозь все перипетии. Еще бы - с ними пил сам Сатана, Но добрый, ибо родом из России). Причем черти и бесы в стихах Высоцкого вполне себе приличные ребята, если не желающие добра, то уж точно не вредящие, веселые, готовые сгонять за добавкой, накормить француза рагу, вылизать пятки повешенным и так далее. А вот Господь - настолько далек и лИшен, что даже купола приходится золотом крыть, иначе не замечает. Впрочем, досталось и Святому духу, в омерзительной песенке про плотника Иосифа. Приводить здесь эту пакость не буду, это именно что пакость, недостойная обсуждения (вот так, и у гениев встречаются гаденькие тексты).
Ну и напоследок загадка - а кому он, Владимир наш уважаемый Семенович, служит? "Покарает тот, кому служу". Причем покарает исключительно в бытовом смысле - сгорит добро, зарежут, посадят, не сегодня так завтра, а герою, очень лирическому нашему герою на это давно уже плевать, он свое дело сделал.
Повторю свой вопрос: Он — это кто? За всю бурную жизнь у ВВ не было никаких контактов со священнослужителями, выступлений в монастырях, например. Хотя это, конечно, тяжело представить - Высоцкий в монастыре, но почему же нет? Паства Илиинской церкви у меня в Черкизове собрала деньги на самолет - и самолет был построен, участвовал в боях.
"…руки вздел, словно вылез на клирос", "вы теперь как ангел, не сходите ж с алтаря…" Вот мне, пожалуйста, церковная тема в стихах, и вполне приличная. Но есть одна маленькая разница - это упоминания мимоходом, песни никак с религией не связаны. Первая - про глупцов, которые спорят, кто глупее, вторая - звонкам Марине Влади. В других песнях ангелы «поют такими злыми голосами» и «жалобно блеют».
Есть и хуже образы, например, в «Охоте на кабанов». Помните? Нет? Пожалуйста, наслаждайтесь: «Грязь сегодня еще непролазней, С неба мразь, словно Бог без штанов». Это уже не аккуратное дистанцирование от религии, это продолжение гнилого богоборчества и беспредела, без которого можно было бы и обойтись.
Церковь была отделена от государства, прямо рядом с Таганкой небо было проколото иглами колокольни и куполов без крестов - эту картину я застал и хорошо ее помню. Быть христианином могли только очень смелые люди, и часто вера влекла за собой проблемы с карьерой. А вот проблем себе Высоцкий не хотел - он слишком сильно зависел от государства. При это ему, демонстративному, хотя и очень осторожному бунтарю-иноходцу претила сама идея доброй мощи, проводимая православной церковью. Ибо подставить другую щеку может только человек, обладающий нечеловеческой силой. А Высоцкий был человеком со всеми нашими пороками, более того, в них он превзошел многих - но кончил ровно тем же, чем и все. Тот, кому Высоцкий служил, взял свою мзду - отдав взамен, как считается, и богатство, и славу, как прижизненную, так и посмертную, в чем мы все давно убедились. Хотя в другой песне Владимир Семенович уверял: но чтобы душу дьяволу — ни-ни. И если собрался оправдываться перед Ним блеющими ангелами, Святым духом, шныряющим в постель к Марии, злыми ангельскими голосами и мразью с неба — вряд ли это получилось.
"Я не люблю"
Замечательная песня - нет, в самом деле. В ней практически не к чему придраться, никаких косяков, а главное - она вроде бы приоткрывает завесы тайны над личностью гения. Правда, наш дорогой гений исполнил несколько вариантов, что говорит о глубине и разносторонности этой личности, но мы поверим Рождественскому и возьмем текст из "Нерва" - тем более что интересные варианты нам никто вспомнить не помешает. Итак.
"Я не люблю фатального исхода" - логично, кто же его любит, и кто его избежать сможет? Никто.
"От жизни никогда не устаю" — вот это вранье, устал к сорока двум годам - сыт по горло, до подбородка, даже от песен стал уставать.
"Я не люблю любое время года, В которое болею или пью" - в книжке эту вполне откровенную и вызывающую доверие строку составитель заменил на пошлость: "когда веселых песен не пою", сразу выставив Высоцкого шутом.
"Я не люблю холодного цинизма, В восторженность не верю. И еще - когда чужой мои читает письма, Заглядывая мне через плечо". Ну, что тут сказать… Холодный цинизм и щенячья восторженность - две крайности, и не любить их обе можно, но в этом случае надо быть очень, очень-очень спокойным и слегка романтичным. Ну а про письма тоже хорошо - во-первых, кто это любит, во-вторых - люди в сером не только письма читали, но и разговоры прослушивали, и даже записи делали, когда ВВ пел Влади по телефону. Возможно, именно на это бард и намекал.
Кстати, было бы неплохо посмотреть на людей, которые любят половину и когда прерывают разговор, а также когда им стреляют в спину - в общем, нелюбовь к подобным действиям отличает большинство наших соплеменников. Не так ли?
А вот дальше целый куплет роскошных банальностей - железом по стеклу, против шерсти, игла почестей… А как же корочки СП и СК? Диски и роли? Гонорары и выступления? Не почести ли это? Или бедный бард не любил, но мучился "червями сомнений"?
Потом вновь появляется проблеск искренности - правда, такой усредненный, подходящий абсолютно ко всем: "Я не люблю уверенности сытой - Уж лучше пусть откажут тормоза, Досадно мне, коль слово "честь" забыто, И коль в чести наветы за глаза". Сразу возникают вопросы: чем плоха уверенность, пусть даже и сытая? Это как раз золотая середина между холодным цинизмом и восторженностью, то есть то, что автор, судя по всему, как раз должен любить. Да, и почему лучше отказавшие тормоза? Это синоним истерики, воплей и скандалов, вообще-то. И, простите, где и когда в чести были "наветы за глаза"? Вот прямо в чести - оклеветал кого-то, навел навет, к тебе подходят и хлопают по плечу - молодец, наш человек, уважаем, давай в следующий раз меня оклевещи, что ли.
"Когда я вижу сломанные крылья Нет жалости во мне, и неспроста - Я не люблю насилье и бессилье, И мне не жаль распятого Христа". Опять же хочется узнать - почему автору не жаль сломанные крылья, так не жаль, что даже песню "Кто-то высмотрел плод" он посвятил именно что сломанным крылам? Христа Высоцкому тоже было не жалко, есть такой вариант, потом он поменял строчку на более подходящую для христианской православной культуры.
"Я не люблю себя, когда я трушу, Досадно мне (и не терплю) когда невинных бьют, Я не люблю, когда мне лезут в душу, Тем более, когда в нее плюют". Подозрительное "досадно мне", подразумевающее наблюдение за процессом битья невинных, но невмешательства, заменили на "не терплю" - то есть, возможно, поэт подошел и заступился.
Ну а про манежи и арены вообще без комментариев - сам наш уважаемый автор именно что разменивал по рублю любую тему, за которую брался, обсасывая ее так и этак, высмеивая или захваливая, гневаясь или глумясь. То есть, фактически, песня-исповедь превратилась в набор всем подходящих штампов, убраны острые углы и двоякие смыслы, стерто несоответствие общественным правилам, и можно смело демонстрировать свое нутро, зная, что ему ничье суждение уже не повредит.
А замыкают "Нерв" (вру, замыкают сборник "Корабли", в которых Высоцкий возвращается, обвешанный друзьями) два очень интересных текста. Которые прямо просятся в разбор, и дают весьма интересную картину.
Первый - "Мне судьба до последней черты, до креста". Давайте с нее и начнем, тем более что она так лихо и начинается. Но хочется спросить - покажите песню, где уважаемый Владимир Семенович с пеной у рта доказывает, что не то, не тот и не та? Не ищите, их нет. Спорить — значит наживать себе врагов, врагов у ВВ и так было достаточно, по общепринятой версии, да и на самом деле, наверное.
"Что лабазники врут про ошибки Христа (?) Что пока еще в грунт не влежалась плита (??!!) Что под гнетом татар жил Иван Калита (?!) И что не был один против ста". Хороший куплет, а главное - понятный, правда, ни одна строка с соседской не связаны, но мы уже привыкли на такие мелочи не обращать внимания. Какая плита, что еще за лабазники такие, при чем здесь Калита? Триста лет под татарами опустим, ВВ не был знаком с Гумилевым, тем более, что триста лет эти логически продолжают Калиту - ура, ура, логика повествования нашлась!! А вот дальше опять интересно. Потому что логика Калиты заканчивается кровью, нищетой и пугачевщиной. И вдруг: "Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта, Повторю, даже в образе злого шута" - хорошо, мы готовы слушать, раз ни черта не поняли.
"Но не стоит предмет, да и тема не та - суета всех сует все равно суета". Друг Высоцкого Шукшин называл это - финт ушами. Для начала мы получаем груду информации от Христа до татар с Калитой, потом - обещание объяснить баранам, что есть ху, а потом – бац, и вторая смена. Не буду я ничего объяснять, вам все Экклезиаст давно объяснил - суета сует и томление духа. Не поняли?
Первая часть стиха закончена. Начинается вторая. Под названием "Чаша": "Только чашу испить не могу на бегу, Даже если разлить - все равно не смогу, Или выплеснуть в наглую рожу врагу? Не ломаюсь, не лгу, не могу, не могу". У Бориса Пастернака все гораздо более коротко и сдержанно - если только можно, авва отче, чашу эту мимо пронеси. Все помнят холодный рассвет перед предательством и мучительной смертью на кресте, спящие ученики и миг душевной слабости.
Причем Владимир Семенович сам исполнял стихотворение Пастернака, и, возможно, тут тоже такая весьма своеобразная трактовка налицо.
И давайте посмотрим, что у Высоцкого, который никак не может отвязаться от прилипшей своей роли - бег, враг, наглая рожа, разлить, ломаться, не могу, ну могу!!! (И очень странное противопоставление — даже если разолью — все равно не смогу выпить. Теряйтесь в догадках, а я пошел дальше.) Прости - не можешь выполнить своего предназначения и выпить свою чашу? Бунтуешь, выходит? Твои друзья спокойно выпили чашу, а ты - нет? Ну, явно не христианское смирение, и явно не христианский уверенный сильный покой.
"На вертящемся гладком и скользком кругу Равновесье держу, изгибаюсь в дугу. Что же делать - разбить? Все равно не могу, Потерплю и достойного подстерегу". Есть такое понятие – «лингвистический смысл». То есть значение слова "подстерегать" - дожидаться, таясь и прячась. Не танцевать, не петь, не лезть на стену - таиться. Не держать равновесие, изгибаясь в дугу, подстерегая достойного. Вообще круто. Лирический герой не только несется по кругу с бешеной скоростью, изгибаясь и сторожа, он еще и умудряется оценивать кого-то там, видимо, из других таких же вертящихся, и хочет ему всучить свою чашу.
Дальше Высоцкий теряется в неясной зге, отдает свою чашку и не собирается узнавать, выпил ли ее друг - бедолага, которому своей чашки явно было мало. Кромешная тьма и неясная зга - замечательно. Зга — это кольцо на дуге, через которую идут вожжи, чтобы лишними прикосновениями не раздражать коренника. Не видать не зги - не видеть даже голову лошади и кольца на упряжи. В общем, лиргер передал свою чашку (не чашу, текст приобрел комический оттенок. Дальше будет еще веселее - далеко, далеко…) и нырнул в згу, что доступно даже не всякому фокуснику. Нырнул и глядит - на лугу пасутся ко. Которые тоже сошли с кру. "Я с сошедшими с круга пасусь на лугу, И об чаше невыпитой здесь ни гугу, Не в сундук положу, на груди завяжу, а что ты подарил…" Простите, не так. "И о чаше невыпитой здесь ни гу-гу, А скажу - и затопчут меня на лугу".
Вообще эта тема - сойти с круга, потерять своих братьев, свой флот - излюбленная тема Высоцкого. Выходит, что он поклонялся не только джентльменам удачи, героям, альпинистам, но и неудачникам. Или чувствовал себя таким, оправдывая как мог свой проигрыш.
Дальше перед угрозой рогов и копыт лиргер вдруг меняет тактику и, разрывая ворот, орет: "Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу, Может, кто-то когда-то поставит свечу мне за голый мой нерв, на котором кричу, За веселый манер (?!) на котором шучу". Загадка великого русского языка - у меня плохие манеры, но это можно сделать вот таким манером. Может ли манер быть веселым, или все-таки веселые манеры (смешные или нелепые)? Оставим манер в покое, гораздо интереснее хлопотать до рвоты. (Псы тоже лают до рвоты, но это бывает. Наверное, можно и хлопотать до нее.) Представьте: врывается ВВ к большому начальнику, рычит - трррребую кваррррррртиру дррррррругу - и тошнит на стол.
Голый нерв тоже не совсем голый, сейчас мы это поймем. "Даже если сулят золотую парчу Или порчу грозят напустить - не хочу…" Какая большая нехочуха. хлопотать он хочет, а парчу - нет. Кстати, никогда не слышат про то, что сулят золотую парчу, вообще-то это ткань для церковных служб. Кроме того, мне так и непонятно - чего он не хочет-то? До рвоты хлопотать? Получить парчу? Не получить парчу? Чтобы свечу ему ставили? А, чтобы нервы ослабли? Да, нерв ослаб.
"На ослабленном нерве я не зазвучу, Я уж свой подтяну, подновлю, подкручу". Во-первых — вот оно, подтверждение чистого расчета: публике нужен крик и хрип, дадим ей и того, и другого. Во-вторых, любой доктор дал бы многое, чтобы узнать, где та дырочка, сквозь которую можно подновить, подтянуть, подкрутить нервы?
"Если все-таки чашу испить мне судьба, Если музыка с песней не слишком груба" - конечно, каждый выпьет свою чашу, и всучить ее на вертящемся кругу никому не дано. Музыка с песней - во-первых, речь о стихах даже ни идет, что очень печально, во-вторых, грубость ВВ - дело наживное. В той же "Алисе" пишет (то есть говорит): настоящий добрый ребенок, непосредственность и чистота блестит в каждом слове.
"Если вдруг докажу, даже с пеной у рта - Я уйду и скажу, что не все суета". Оспорим мы, значится, библейских мудрецов. Главное - понять в чем. Всю песню автор грозится - докажу, что в грунт не влежалась плита. Где доказательства? Докажу, что лабазники врут про ошибки Христа. Ну где они, доказательства?
Вот смотрите - в одном тексте сидит как минимум три стихотворения. Разноплановых, разно удачных, со смыслами, наслаивающимися и мешающими восприятию, в некоторых местах смешные (хотя смех даже не подразумевается, уверяю вас, все на серьезных щах). При этом из каждого куска - а они являют из себя моноримы, то есть однообразную рифмовку - можно сделать отдельное произведение.
Я понятия не имею, сознательно ли Рождественский вставил эти тексты в самый конец своего сборника. Возможно, он хотел показать неминуемую личностную деградацию, которая прорывается буквально в каждой строке. Высоцкий в этом тексте перестал быть мастером, у него путаются мысли, у него громоздятся нелепые образы, над которыми он позволяет смеяться (потому что сам не видит этой нелепости). Он пытается удержать свой привычный уровень, но не может. Вместо шедевра получилась неудача.
Практически в каждом стихотворении у Высоцкого есть ляп - но это просто от замыленного глаза и неумения слушать советы. Глаз замыливается у любого творца, это налог на талант, к тому же косяки были бы легко исправимы при желании. Но разобранный выше текст плох весь, от начала до конца. Для какого-нибудь графомана подобная работа была бы лебединой песней, после которой лучше лечь и помереть, но для Высоцкого по сравнению с Высоцким это - позор.
Такой же неумелый (никогда не думал, что посмею так выразиться в отношении ВВ) текст стоит предпоследним в "Нерве". "Чту Фауста ли"… В Нерве приведен усеченный вариант, сокращенный и облагороженный. Вообще-то это часть запойного шемякинского цикла, состоящего исключительно из «французских бесов», «доброго Сатаны» и записок из желтого дома.
Ознакомьтесь сами. Начинается он так: «Мне снятся крысы, хоботы и черти»… А дальше, как обычно, про пьянство. Но нервный вариант интересен бесплодной попыткой придать тексту какой-то смысл, не заложенный изначально. В нем, если отбросить неловкую эквилибристику (календаре или - реяли), странный размер (абаб - бабааббба- аббба), кричит испуганный человек, который смешивает в одну кучу все - и цыганок, и литературную классику со всяческими отсылками, и просьбу Богу заменить страшный час, потому что страшно, и вдруг вместо бессмертия (а христианство дарит бессмертие, мы помним) вдруг требует дорогу и коня, прося при этом не плакать. Это та же путаница, но еще более запутанная - автор просто шарахается от одной крайности к другой и нигде не может найти покоя.
* * *
Вообще, конечно, Владимир Семенович выбрал очень удобную тактику - на претензии поэтов он мог отвечать, что исполнитель, на претензии певцов - вы что, ребята, я поэт, и в итоге быть артистом, который при помощи стихов продлевает до многих часов свое нахождение на публике. Отказывая, кстати, зрителям и слушателям в их законном праве - оценить выступление аплодисментами, потому что за это время можно еще пару-тройку песен исполнить.
И - да - со сцены произведения Высоцкого воспринимаются совершенно иначе, чем с листа. Некоторые его стихи становятся глубже, некоторые - нелепее.
Вернемся - ненадолго, как пример - к альпинистскому циклу и повторим вслед за Змеем Горынычем, который из позднего мультика про Богатырей и гораздо приличнее своего собрата из шестидесятых - "а как он сказал - если друг оказался вдруг…"
Итак, друг оказался вдруг, какая неожиданность. Читаем дальше - и не враг, а так. Хорошо. Дальше предлагается тянуть парня в горы, рискуя при этом. Простите, зачем? Погибнуть по вине неумелого и испуганного напарника, видимо. Да твою ж дивизию! Из-за того, что ты не понял, что за крендель живет рядом своей жизнью, друг он тебе или знакомый (знакомых в том мире не существует, либо друзья, либо враги), надо тянуть его в горы. Логично. Железная логика. А дальше идем построчно.
"Если парень в горах - не ах…" Это самое "ах" - к чему относится? Аховый — значит плохой? Или он должен протянуть, как мещане при виде мопса в кружевах - ах? Или скалолазки должны ахнуть от брутального барса с бородкой?
"Если сразу раскис - и вниз…" Ага, и стек манной кашей. В общем, на этом можно и остановиться - испугался, убежал или попросился, или соскочил, или скатился вниз… стоп. Вам не кажется, что я множу сущности? Это мне нельзя, автору можно. "Шаг ступил на ледник - и сник, Оступился - и в крик…" Бедняга раскис, сник и закричал - ну куда его дальше тащить? Наконец-то бедного знакомого покрывают позором (за что? Он никого не предал, он всего лишь вскрикнул, оступившись, раскис - но вниз его, судя по всему, не пустили, потащили на ледник дальше унижать). Причем горемыка даже матерного слова не достоин - не брани, гони (да он и до ледника сам бы ушел с радостью), вверх таких не берут, и тут про таких не поют. Ого. Как раз поют, вообще-то, но промолчим.
Дальше в песне все нормально, брутально и мужественно, вполне годится для гимна - Высоцкий лишь слабость описать не смог. Может, слабость - и не грех, а? Может, и не надо было чморить бедного парня, который совсем не хотел бы альпинистом?
А вот, например.
"В суету городов и потоки машин
Возвращаемся мы - просто некуда деться!
И спускаемся вниз с покоренных вершин,
Оставляя в горах свое сердце.
Кто захочет в беде оставаться один?
Кто захочет уйти, зову сердца не внемля?
Но спускаемся мы с покоренных вершин…
Что же делать - и боги спускались на землю."
Понятно, что я убрал припев и еще один куплет с прекрасной рифмой "остаться - возвращаться", который ничего не добавляет к сути песни и просто неудачен. В восьмистишии появилась закольцованность третьих строк, на которую как на стержень нанизывается смысл. Но такой прием допустим только в небольшом размере, увеличение размера уменьшает восприятие трагичности - а стих вполне себе трагичный.
"Здесь вам не равнина" - никаких претензий, текст идеален. Вот просто идеален, и все.
Насчет простого идеала — это когда текст не требует доработки, более того, любое изменение сделает его только хуже, и поэт достиг своей цели, совершенства. Таких стихов у Высоцкого тоже много - гораздо больше, чем у среднестатистического гения. Если брать "Нерв", то это: 1. Из дорожного дневника. 2. Расстрел горного эха. 3. Он не вернулся из боя. 4. Звезды. 5. Песня о новом времени. 6. Я пол мира почти… 7. Песня о Земле. 8. Песня о конце войны. 9. На стол колоду (без припева про Бонапарта). 10. Оплавляются свечи. 11. Она была чиста (без одного куплета). 12. Мой Гамлет. 13. Кто-то высмотрел плод. 14. Баллада о борьбе. 15. Баллада о Вольных стрелках.
Итак, на первый сборник всего пятнадцать стихотворений, которые могут быть названы Литературой - именно так, с большой буквы. Не поделки ради шоферов – штангистов - гроссмейстеров - банщиков, не стихотворные карикатуры, не мужественные басни и смертельно опасные намеки - поэзия.
Есть еще тексты, который были бы великолепны, если их очистить от ненужных и слабых куплетов, припевов и обычных неудач, донесенных до слушателя в пылу графоманский лихорадки - "Я не успел", где Высоцкий собирается втискиваться между ножнами и кинжалом и в щепы разбивает папирусный плот. Есть роскошная "Ошибка", которая не вошла в сборник, есть совершенно великолепная "Баллада о детстве" - тоже не вошла, есть гораздо лучший вариант «Двух судеб»… Интересно, у Рождественского проблемы со вкусом были, или это сознательно сделанная подлянка? Есть еще много чего, но в "Нерве" всего лишь 15 гениальных стихов.
*
«Кто кончил жизнь трагически». Конечно, вы эту песенку помните. Тот истинный поэт — совершенно верно, удачная смерть может сделать поэтом даже необразованного корейца с одним словом припева в творческом багаже. Но ведь вы позволите мне ее разобрать? Не одно слово корейца - до такого мастерства литературоведение еще не доросло. А песенку о поэтах построчно - со всем уважением к моему литературному папе Владимиру Семеновичу.
«Кто кончил жизнь трагически — тот истинный поэт, а если в точный срок, то в полной мере. На цифре двадцать шесть один шагнул под пистолет, другой же в петлю слазил в Англетере»… Про пользу смерти для славы я уже говорил — но вот что за сроки такие точные, не знаю. Поэзия вообще штука интересная — графоманы талдычат про какие-то там законы, которые мешают им писать свободно, а поэт заговорил про точные, простите, сроки. Фигуранты у нас Лермонтов и Есенин. Один получил пистолетом по башке — шагнул под пистолет (под электричку, под молоток, под топор), а не под выстрел — другой же слазил в петлю, как в погреб или на чердак.
«А в тридцать три Христу (он был поэт, он говорил — Да не убий, убьешь - везде найду, мол). Но гвозди ему в руки, чтоб чего не натворил, чтоб не дышал и чтобы меньше думал…» Ну, везде найду - Христос не говорил. Глаз вырвать рекомендовал, руку тоже, называл тогдашних людишек неверными и развращенными и сетовал, что терпеть их должен. Распятие у автора тоже интересное, как и объяснение казни — гвозди лишь в руки, а думать человек перестает позже, чем дышать.
Дальше идет куплет про тридцать семь лет (странно, что бунтарь не упомянул в контексте 37-й год) с интересными новостями — дуэль Пушкин подгадал (долго гадал, видимо, так же, как подстерегал на вертящемся кругу другой поэт), а Маяковский лег виском на дуло. Виском на дуло — хорошо, конечно, мне нравится, такой мощный трагически жест, только поэт убил себя выстрелом в грудь. Дальше идут какие-то непонятные претензии к тридцати семи годам, которые обязаны-таки испачкать виски кровью и сединой хотя бы.
Байрона с Рембо пропускаем (последний вообще поэтом быть перестал, к слову) и читаем моё любимоё.
«Слабо стреляться? В пятки, мол, давно ушла душа?
Терпенье, психопаты и кликуши!
Поэты ходят пятками по лезвию ножа
И режут в кровь свои босые души».
Ну, наверное, да, слабо. Да и отменен институт дуэлей за глупостью и ненадобностью, сам же автор писал — теперь под пистолеты ходят получить рукояткой по кумполу. И потом непонятно — за что поэт называет психопатами и кликушами читателя? Или не читателя, а просто поддерживая имидж истерички, вокруг которой все должны так же истерить... А душа в пятках — это же хорошо, это же богемно, возвышенно и романтично. Если душа не в пятках, то как ей ходить по ножам? Грубо говоря — поэт испугался дуэли и порезал себе пятки души. Души их, души, хватай за шею души. Это сильно. Правда, нормальные люди, даже поэты (я знаю много настоящих поэтов) босиком по ножам не ходят. Зачем? Сиди потом в бинтах.
Дальше еще лучше - «На слово «длинношеее» в конце пришлось три е». Вы заметили? То-то же. «Укоротить поэта!» - Вывод ясен». Вообще-то говоря, совершенно неясен — почему из-за смешного слова надо укорачивать каких-то поэтов? Где логика? Ну хорошо, при всей странности требования укоротили слово, получился «длиннош», в который все равно втыкают нош — по которому только что босые пятки души топотали. И этот самый длиннош счастлив висеть на острие — потому что опасен, оказывается. Как висит опасное пальто на вешалке рядом с ужасно опасным плащом. Насколько я знаю, зарезали Дмитрия Кедрина, но сильно сомневаюсь, что в ночной пустой электричке он был счастлив висеть на острие.
Итак, те поэты, что пережили двадцать шесть и тридцать семь лет, попадают под правило. Правило такое — если ты поэт и существует слово «длинношеее», то тебя надо зарезать. Дальше Высоцкий находит каких-то неведомых приверженцев фатальных дат и цифр (очевидно, для компании психопатам и кликушам), томящихся, как мясо в духовке — наложницы в гареме. И уверяет, что концы поэтов отодвинулись на время. Ну, после длинноша и пяток души отодвинутые концы воспринимаются вполне нормально. Взяли этак двумя пальчиками конец и в сторонку. Особенно милы отсылки от томящихся наложниц к концам и от концов к наложницам — просто текст, читайте сами.
В общем, все было бы ничего, но автор-то хотел мощный, трагический текст, судя по замаху. А получился какой-то нелепый Кук, которого съели, перепутав с коком.
* * *
На самом деле со стихами у Высоцкого происходила интересная вещь — он изо всех своих сил пытался найти оригинальные рифмы и образы. И если с рифмами у него все хорошо, что заметил лучший поэт в мире Бродский(это по словам не разбирающейся в литературе Влади), то с образами - частенько беда. Ну, потому, что сильный образ иногда идет вразрез с общей картиной стихотворения, но увидеть это можно только при внимательном разборе. Картина стихотворения придумана мной не зря —воздействие на человека происходит обобщенно, но в памяти остаются и заставляют перечитывать — переслушивать только некоторые строки. Именно они как раз и являются необычными образами, именно они благодаря этому привлекают внимание. Но они же при внимательном литературоведческом разборе оказываются смешным или позорным нагромождением нелепостей, а иногда наоборот - открывают новые горизонты и показывают новые грани. А иногда просто вызывают необъяснимый восторг — как с тем скелетом и метнувшимся в подворотню лучиком.
Относительно образов… Возьмем погоню, одну из вполне известных песен с канадского диска и из фильма «Единственная». Итак, вспоминаем, кто не помнит… «Во хмелю слегка Лесом правил я. Не устал пока, Пел за здравие» - ну, отлично. Короткий ритм вообще ВВ удается, мне кажется, лучше, но не буду утверждать. «А умел я петь Песни вздорные: «Как любил я вас, очи черные…» Ну вот, пожалуйста, окончен бал, погасли свечи. Очи черные, известный романс позапрошлого века, назван вздорным. С чего бы это? Вздорным стариком был Паниковский, но никак не романс.
«То неслись, то плелись, То трусили рысцой. И болотную слизь Конь швырял мне в лицо. Только я проглочу Вместе с грязью слюну, Штофу горло скручу И опять затяну…» Обратите внимание, что на два катрена — два отталкивающих и неприятных образа — болотная слизь и слюна с грязью, ну и скрученное штофу горло. Горло, не шея. Свернутая шея - это уже неприятно, но свернутое горло еще хуже, представляется какой-то хрип и агония.
Два куплета пропустим и идем к коде: «Лес стеной впереди, не пускает стена, Кони прядут ушами, назад подают, Где просвет, где прогал - не видать ни рожна! Колют иглы меня, до костей достают…» К слизи и слюне с грязью добавились иглы, которые достают до костей.
«Коренной ты мой, Выручай же, брат! Ты куда, родной, Почему назад?! Дождь, как яд с ветвей, Не добром пропах. Пристяжной моей Волк нырнул под пах…» Назад — потому что вперед некуда, пьянь свернула с дороги, судя по всему. А до костей достают ядовитые иглы — ну и леса у нас в России, я вам скажу. Волк пристяжной под пах — это реально страшно, потому что если волк оказался под брюхом лошади, кишки будут выпущены за несколько секунд. Но все обходится.
«Я ору волкам — Побери вас прах!! А коней пока Подгоняет страх. Шевелю кнутом, Бью крученые И ору притом: «Очи черные»!.. Храп да топот лязг, да лихой перепляс - Бубенцы плясовую играют с дуги. Ах вы кони мои, погублю же я вас, Выносите, друзья, выносите, враги!» Не будем ловить блох — автор загнал лошадей в ельник, возмущается тем, что коренной сдает назад, в паху пристяжной уже волк щелкает зубами, а он шевелит кнутом. Шевелит. Оригинальность на пределе, потому что кнутом можно хлестать (и хлещу кнутом, бью крученые) и лупить (луплю кнутом, бью…), свистеть — я свищу кнутом. И так далее, но автор предлагает кокетливое — шевелю. Опять перепляс (два притопа три прихлопа, никак) - в общем все, что Владимир Семенович так любит.
«…От погони той Даже хмель иссяк. Мы на кряж крутой На одних осях. В клочьях пены мы, струи в кряж лились, Отдышались, отхрипели да откашлялись. Я лошадкам забитым, Что не подвели, Поклонился в копыта, До самой земли, Сбросил с воза манатки, Повел в поводу… Спаси Бог вас, лошадки, что целым иду!» Тут несколько интересных моментов — о погоне речь идет только в названии, а по сути — кони с повозкой запутались в елках, которые до костей втыкают ядовитые иглы, лихой перепляс (перепляс — это всегда на месте, галоп и даже рысь переплясом никак не назовешь), но страх все-таки подгоняет. На одних осях — гипербола, а вот струи со взмыленных лошадей как-то… ну, не знаю. Струя у лошади может быть только в одном случае, так же, как и людей. Уточнять не буду. (Простите, конечно, составная рифма — кряж лились — откашлялись. Но все равно странно читается…)
Кстати — вот тут и надо остановиться. Дальше ничего уже не нужно, все эти банальности про схлынуло — закинуло, неумело я – белая совершенно лишние. Но при всем этом общее впечатление от песни весьма мощное и, как от большинства песен Высоцкого, оглушающее. Но эстетического удовольствия от текста нет. Что такое удовольствие от текста? О, это такая загадочная вещь, когда понимаешь, что так говорить нельзя, не стоит, быть такого не может — но сказано и до чего же хорошо!
Возьмем одну из самых моих любимых — хотя с сомнительным смыслом — песню про две судьбы. Она написана именно что с зашкаливающей гиперболой, преувеличением — но при этом так, что просто получаешь наслаждение, почти что физическое. (А, я уже говорил, что именно этот текст возьму не из нерва, где Рождественский поставил худший вариант, а с того же канадского диска.) Начало пропускаем, там ничего интересного — жил, пил, разувался — обувался.
…И огромная старуха
хохотнула прямо в ухо,
злая бестия…
«…Кто-ты?» Слышу, отвечает:
«Я, Нелегкая.
Брось креститься, причитая, -
Не спасет тебя святая
Богородица
Кто рули и весла бросит,
Тех Нелегкая заносит -
Так уж водится».
И с одышкой, ожиреньем
Ломит тварь по пням-кореньям
тяжкой поступью…
Ну вот давайте сравним — в «Нерве» такой вариант: «…а она не засыпает, впереди меня шагает тяжкой поступью…» Имеет право на жизнь? Конечно, обычная строчка, ничего интересного. «У нее одышка даже (какая невидаль для Нелегкой –К.У.) но заносит ведь туда же (куда? -К.У.) Тварь нелегкая…» Два ключевых слова — «одышка» и «тварь». Во втором варианте, не в нервном, они оставлены — но оцените и только представьте: «И с одышкой, ожиреньем ломит тварь…» «Впереди меня шагает…» — «ломит тварь по пням-кореньям». В первом случае — спешит толстая бабка. Во втором — какое-то хтоническое чудовище, которое пробивает, проламывает, ломает (синонимы слова «ломит») древесные завалы как танк. В самом деле, Нелегкая.
Вдруг навстречу мне живая
колченогая, кривая
Морда хитрая.
«Не горюй, - кричит, - болезный,
Горемыка мой нетрезвый,
Слезу вытру я!»
Взвыл я душу разрывая —
«Вывози меня, Кривая,
Я на привязи. Мне плевать,
что кривобока,
криворука, кривоока,
только вывези!»...
Какая замечательная игра слов и усиление образа — ну, попробуйте просто представить.
«Влез на корни с перепугу,
Но Кривая шла по кругу —
ноги разные,
Падал я и полз на брюхе,
и хихикали старухи
безобразные...
«Слышь Кривая, четверть ставлю,
кривизну твою исправлю,
раз не вывезла.
И ты, нелегкая маманя
хочешь истины в стакане
На лечение?
Тяжело же столько весить,
А хлебнешь стаканов десять —
Облегчение...»
Соблазнил молодец старушек на выпивку — ломит тварь, не ломит, а соблазнилась.
…А за мною по корягам, дико охая,
припустились, подвывая...
Дико охая — всего два слова, но какой дикий же восторг. Вы только представьте, а еще лучше попробуйте «дико поохать», ощущения будут непередаваемые. Они еще и подвывают.
Именно такая работа со словом является не только мастерством — а гениальностью.
К сожалению, от одной старухи, от Нелегкой — ну кто скажет, что жизнь его была так уж легка? — Высоцкому так и не удалось избавиться.
* * *
Все-таки советские щуки… в смысле цензоры были далеко на так глупы, как их стараются показать в постперестроечные времена. В качестве примера можно привести «Двенадцать стульев», которые при наступлении «свобод» незамедлительно издали без купюр. Что сказать? Оказалось, что изначально классики юмора написали рыхлый неподъемный кирпич, нашпигованный пошлыми шутками, и цензура его буквально спасла.
Так вот, более точного определения отказа Высоцкому в использовании части его песен в фильме «Стрелы Робин Гуда» (некоторые, лучшие, вошли) я не видел. Песни «утяжеляют повествование» сказал неведомый, обладающий вкусом цензор. В точку — они почти совершенны, но вот тяжелы и неподъемны. С одной стороны, такие качества можно отнести к плюсам, с другой — к минусам, потому что творец должен хорошо знать, что такое золотое сечение.
Давайте возьмем эту утяжеляющую фильм песню — «Ненависть». Вообще, это такое слово, которое лишний раз употреблять не стоит, настолько оно сильно энергетически и эмоционально. Но мы же не пьем, а употребляем, то есть не употребляем, а разбираем, поэтому эмоциональные перехлесты нам не страшны.
Итак, первая строка. Вообще интересно, почему сила слова Высоцкого такова, что даже откровенно смешной ляп воспринимается серьезно? Хрипота ли в этом виновата, которой даже Смерть побаивалась, кружа рядом? «Посмотри — тощий гриф над страною кружит». Я дико извиняюсь, но если птица-падальщик тощая, то в стране полный порядок, нет ни войн, ни беспорядков, и поля не завалены трупами. Сытый гриф не то что кружить, даже взлететь порой не может - подарки вроде полей битв не так уж часты, и зобы птицы набивают до предела.
Дальше мы видимо роскошную метафору: как природа выражает себя в ненависти непонятно к кому — ей-то что за дело? Но даже росы закипают от ненависти, и земля «гулко дрожит». Не будем углубляться в сию аллегорию, ну ее. «Ненависть в почках набухших томится» - роскошно, пиелонефрит может вызвать не то что ненависть, а просто-таки чистое бешенство скорча. «Ненависть в нас затаённо бурлит». Замечательно сказано, ей-Богу. Затаённо бурлит — все равно что тихо взрывается, оксюморон. Но, к примеру, рабы могут бурлить только затаенно, потому как за откровенное бурление могут и выпороть. Так что тут, в принципе, все верно. «Ненависть потом сквозь кожу сочится»… Физиологичность в стихах Высоцкого - привычная штука и, видимо, востребована (Левая грудь с Маринкой, слюна с грязью и так далее), но иногда утомляет. «Головы наши палит» - простите, это как? Как кабанчика или петуха для супа? Или рыцари своих холопов запалили — почки набухли, вместо пота ненависть сочится, и еще — слышите? — бурлит затаенно. Ответа не получим, так что поехали дальше.
«Посмотри, что за рыжие пятна в реке?», спрашивает поэт и, не дождавшись ответа, сообщает: «Зло решило порядок в стране навести» и приводит пример реакции народа: рукоятка меча холодеет в руке, бьется птица в виске — и заходится сердце от ненависти. В общем, все понятно — раз ты решил навести порядок, значит, ты зло, и народ встает на освободительную от порядка борьбу.
Дальше вообще идет жуть жуткая: «Ненависть юным уродует лица, Ненависть просится из берегов, Ненависть жаждет и хочет напиться Черной кровью врагов». Рыжая ненависть в реке хочет выйти из берегов и напиться черной крови. И если бы ненависть искажала лица, было бы лучше, но уродовать лицо — изначально «уродство» и означало отклонение от физиологических норм, вызывающее страх, отвращение и омерзение. Вы чувствуете перебор? Ну как, нет?! Даже сам автор понимает, что перегнул, и начинает юлить — по-другому это назвать нельзя. «Не слепая, не черная ненависть в нас — Свежий ветер нам высушит слезы у глаз Справедливой и подлинной ненависти». Ну, мастер, что тут скажешь. Ненависть у нас рыжая, хочет напиться черной крови, уродует юные лица, но сама не черная, а справедливая и подлинная (правильно, потому что рыжая), и выступает как «слезы у глаз». И живет, как выяснилось вдруг, рядом с любовью — прямо-таки один шаг.
Высоцкий перегрузил первые два куплета, понял, что заигрался, стал разбавлять психологическое давление и вконец запутался в нелепостях. Песня осталась тяжелой — именно тяжелой для восприятия, неудачи видны лишь при внимательном разборе — на что и обратил внимание безвестный друг-цензор. Необходимо уточнить, что «Ненависть» была написана и, к счастью, зарублена для кинофильма «Стрелы Робин Гуда», куда вошли и другие работы Высоцкого.
Насколько я помню, гениальные «Книжные дети», текст которых можно смаковать и любоваться, веселый и легкий «Славный парень Робин Гуд», «Баллада о времени» — тоже перегруженное образами стихотворение, но при этом не вызывающие никаких нареканий.
* * *
Кастрировать (в переносном смысле) покойников — у нас любимая народная забава. Самый яркий пример — это, конечно, одна поэтесса весьма низкой социальной ответственности — она не только прыгала из постели мужа к другим мужикам и даже изображающим мужиков девицам, разражаясь фонтанами плохих поэм и не самых плохих стихов, но и буквально заморила голодом одну свою дочь. Потом написала про это в экзальтированных, как положено, тонах — ах, где я и где дети, ах, мои стихи, ах, ах, ах. Поскольку все ее дневники хранятся в архиве и давно уже оцифрованы, нет никаких сомнений в ее искренности, так же как и в том, что она совершенно серьезно считала это небольшим проступком и сознательно готовилась к умерщвлению ребенка, внушала себе, что крошка дегенератка, тупица, подлая (какое изумительное определение для двухлетки); и когда представилась возможность заморить голодом в нищем детдоме, не упустила ее. Хотя была возможность отдать ребенка сестрам мужа, вполне для 19-го года обеспеченным.
Прошло сто лет, и женщины разделились на два лагеря — одни возненавидели поэтессу хуже, чем любого педофила, другие заняли круговую оборону и начали квохтать. В таких выражениях — она гений, а вы-то кто, не судите, сытые, голодного гения, это все ложь. Дневники, написанные лично рукой поэтессы, отвергаются как фальшивки, доказательства — клевета, и так далее. Стихи как аргумент приводятся только одной стороной, фанатками детоубийцы, для другой она и как поэт перестала существовать.
Этот пример я привел лишь для иллюстрации — нечто похожее произошло и с Высоцким. Споры в интернете, особенно в Дзене, который модерируется роботами и является прекрасным примером размена не то чтобы по рублю, а на какие-то ломанные кусочками копейки, не утихают. Причем чем тупее человек, тем смешнее у него доводы. Имярек кричал — я пятидесятого года, никто не слушал Высоцкого!!! Это все вранье! И на похороны никто не пришел, каких-то десять тысяч (так и хотелось спросить в лучших традициях подобных споров — а к тебе, родной, сколько придет? Пяток-то наберется? Пяток душ, хотя бы…). Простейшая логика про затертые бобины упираются в счастливое убеждение — «не было такого». Не было, и все тут. Если бы подобные ценители направили бы свою веру в религию, то стали бы двигать горы и железнодорожные составы с щебнем.
Ну а другая половина состоит из трех частей — первая говорит, что ВВ был актер, исполнитель и так себе поэт. Или — поэт, но исполнитель и актер так себе. Вторая — гений во всем, за что не возьмется, и вообще, кто вы такие? Читайте стихи, слушайте песни и молитесь нашему идолу!!! Он Бог! А вот третья часть пытается оценить явление трезво, за что получает и слева, и справа.
У самого идола, который, на мой взгляд, в первую очередь был поэтом, во вторую — исполнителем, и уже на этом всем стояло его актерское дарование, был свой взгляд — вполне четко прописанный в не самой его удачной песне «Ахиллес» (или «Памятник», как вам угодно).
Ну, поехали. В первом куплете все обычно — рослый, стройный, хотел быть только первым, попробуй его угробь, в привычные рамки не лез (это точно), а потом его «охромили» и согнули и назвали Ахиллесом. Что значит «охромили» — сделали хромым? Памятник? Сажать памятники сажали, все помнят, даже каменные, но вот охромить — первый раз слышу. Причем удивительно, что лирический герой не знал, что он такая легендарная личность, судя по удивлению. Дальше — как обычно, начинаются чудеса.
«Не стряхнуть мне гранитного мяса И не вытащить из постамента Ахиллесову эту пяту. И железные ребра каркаса Мертво схвачены слоем цемента — Только судороги по хребту». Итак, гранитное мясо состоит из железных ребер каркаса и слоя цемента, от которых по хребту судороги. Или — гранит поставили на цементный постамент? Мне не кажется это правдоподобным.
Читаем дальше обычную похвальбу про косую сажень и вдруг — на спор вбили и сажень распрямили. Друг, ты уже памятник, тебе нельзя ничего распрямить или куда-то вбить, иначе все на фиг нарушится. Это можно сделать только во время отливки, обточки и так далее. Значит, виноваты не вандалы, уродующие тебя, произведение искусства, а скульптор. Или Кобзон, который выбрал памятник для установки на Ваганьковском.
Пропустим два куплета и подойдем к возмущению — неоправданному — гробовщиком. Ну, подошел с меркой, а как иначе? Более того, все мы после смерти будем измерены и даже взвешены и оценены, не на этом свете, так на том. Кстати, сам автор именно этого и хочет — остаться в живых и быть оцененным по справедливости, без кастрации, фальшивого лоска и заупокойной лжи. «…Как венец моего исправленья — Крепко сбитый литой монумент При огромном скопленье народа Открывали под бодрое пенье, Под мое — намагниченных лент». Не зря вколачивали (смотри выше) — монумент оказался крепко сбитый и литой, значит, все-таки цемент, а не гранит.
«Неужели такой я вам нужен после смерти?» Конечно. Именно такой, для каждого свой. Один охромил, другой плечи вколотил, третий стакан налил — все естественно, а кому-то вообще дискант кастрата приятен. Это ваша публика, Владимир Семенович, вы для нее жизнь положили, она такая, что тут поделать?
Дальше мы видим единственный сильный и удачный куплет во всей этой страдальческой поделке, тем более что Дон Гуан смог-таки поквитаться с Командором, изобразив его.
«Командора шаги злы и гулки.
Я решил: как во времени оном,
Не пройтись ли, по плитам звеня?
И шарахнулись толпы в проулки,
Когда вырвал я ногу со стоном,
И осыпались камни с меня».
Практически кинематографическая картина, точный кадр, напряжение, отсылки к своей роли — все в катрене на шесть строк.
Тут хорошо бы остановиться, потому что дальше начинается бред — голый, безобразный памятник вылезает из кожи, тянется какой-то железной клюкой, рвет рупора — они были встроены в памятник? И паденье его не согнуло, не сломало — а железная клюка? А острые скулы из металла? То есть бетон осыпался, и памятник оказался изрядно ощипанный, но не побежденный? «Не ушел я, как было угодно — шито-крыто» — шито-крыто с установкой памятника, громадным скопленьем народа и побеге с монумента бетонного чудища из гранита.
Вот что бывает, когда не можешь вовремя остановиться, хотя генеральная линия данного опуса выражена ясно и вызывает уважение. Один стоящий куплет на всю балладу — нет, извините, все-таки это не шедевр.
* * *
Очередная баллада — о волчьей гибели, или «Охота с вертолета», вторая серия «Охоты на волков». Стоить заметить, что, в основном, какие бы рифмованные эксперименты не проводил ВВ, выбранный рисунок произведения он выдерживает. Теперь по тексту.
В первом куплете практически не возникает вопросов, разве что — почему река протухла? Потому что грязь со слюной? Ну, и почему стрелки безрукие — их много, но потеха в две руки. Ладно, будем считать, что придираюсь, но дальше все равно появятся вопросы. Читаем: «Появились стрелки, на помине легки, И взлетели стрекозы с протухшей реки, И потеха пошла — в две руки. Полегли на живот и убрали клыки…» Пир безруких вурдалаков и упырей? Которые пугают стрекоз на протухшей реке, потом потешаются в две руки и в итоге прячут клыки? По тексту так и выходит. Ладно, примем как данность: стрекозы — это вертолеты, стрелки рукастые, реки зимой протухают.
Теперь вернемся к волкам, мы смотрим и видим шедевр на шедевре. Во-первых, волки помянули недобрым словом стрелков — вот они и появились, на помине легки. Во-вторых, как уже было сказано, полегли на живот и убрали клыки. В каких ситуациях испуганные псовые убирают клыки? Только когда их прессует доминант, и то не всегда, вот если подчиненный собирается бунтовать, то может и оскалиться в ответ. Такой ужас как вертолет вызывает рефлекторные проявления — поджатый хвост, вздыбленная шерсть и оскал, обязательный оскал. Всего-то надо было — полегли на живот, обнажили клыки. Ну да ладно.
«…Чуял волчии ямы подушками лап» — если под подушками яма, значит волк летит в нее. Так уж яма устроена, понимаете ли. «Тот, кого даже пуля догнать не смогла б…» — а, так вот к чему здесь ямы под подушками — для рифмы. Ну и посмотрел бы я на волка, который убегает от пули, но не может убежать от вертолета. «Тоже в страхе взопрел, и прилег, и ослаб…» Замечательно. Беда в том, что все псовые лишены потовых желез вообще, их нет, природа так пошутила. Именно поэтому они дышат, открыв пасть — чтобы охладиться через легкие (а не языком). Итак — взопрел, прилег, ослаб. Если убрать взопрелости, то даже хорошо. Идем дальше, но сначала пропустим куплет из шести строк, когда волки почему-то расписываются в том, что они не волки, оставим на совести автора.
«Мы ползли, по собачьи хвосты подобрав, К небесам удивленные морды задрав…» По-собачьи. Можно подумать, что волки свое «полено» никогда не поджимают. Еще как поджимают, особенно когда «материки» и старшие собратья начинают прессовать нижних, а они это делать любят и умеют, просто ради развлечения и укрепления структуры. И если не будет поджатого хвоста, падения на спину и струйки мочи для демонстрации покорности — убьют на фиг. У волков все очень просто и не шибко благородно. А в стихотворении вообще-то вместе с убранными клыками мы видим картину полного паралича от страха и покорности — особенно удивленные морды.
На самом деле волки, попавшие под вертолет, сначала бегут, бегут долго, бегут быстро, потом, как правило, начинают прыгать и щелкать зубами, пытаясь достать грохочущее чудовище. Этому множество свидетельств — охота с вертолетов именно на волка-вредителя была очень распространена в советское время. Но обычно их, конечно, расстреливали в угон, не давая опомнится и остановиться. Но чтобы ползти, задирая удивленные морды — что-то новенькое в охоте с воздуха. «Только били нас в рост из железных стрекоз…» Ползущих, тихих смирных волков с удивленными мордами расстреливали в рост? Это как?
«Кровью вымокли мы под свинцовым дождем, И смирились, решив — все равно не уйдем! Животами горячими плавили снег. Эту бойню затеял не Бог — человек: Улетающим — в лет, убегающим — в бег…» Итак, мы видим ползущих в рост волков с поджатыми хвостами и удивленными мордами, которые, подумав, решили, что все равно не уйдут. И про горячие животы зимой — очень круто. Вообще-то шкура у волка такая, что он спит зимой просто на снегу, свернувшись калачиком, а иногда и раскинувшись, если тепло, и нет у них никаких плавящих снег горячих животов, по определению нет. Впрочем, что уж тут, в следующей строке стрелки лупят по волкам, которые перестали плавить снег животами — в самом деле, глупое занятие — и полетели себе в горизонт. А те, что послабее — побежали, наконец, сообразили, что ползти, да еще под свинцовым дождем — чистое самоубийство, удивленная у тебя морда или умилительная.
Заклинания про псов, с которыми не стоит вязаться (в смысле драки или спаривания? Спаривание волков с собаками бывает, но ни метисы, ни гибриды не жизнеспособны. Нет ни одной породы с волчьей кровью, а те, что есть, из племенного разведения и использования исключены именно из-за этой капли), не стоят внимания — в случае драки волки режут собак, но бывает и наоборот.
«Волки мы, хороша наша волчия жизнь…» Ну да. Голод, паразиты, фактическое уничтожение популяции всеми способами — флажки, вертолеты, капканы, яды, увечья при охоте, смертельные драки с соседними стаями и жесткое соперничество за иерархию в своей. Хороша жизнь.
«Вы собаки, и смерть вам собачья…» Сегодня это звучит особенно смешно — когда дворняг сравнивают с людьми (не в нашу пользу, кстати), собачек водят на шлейках, чтобы не давить на шейку, отказываются от нормальной дрессуры в пользу ничтожных аферистов, когда собак кремируют и хоронят как людей… ну да. Жизнь у них собачья, в самом деле.
А дальше интересно: «К лесу, волки, там хоть немногих из вас сберегу! К лесу, волки, — труднее убить на бегу! Уносите же ноги, спасайте щенков! Я мечусь на глазах полупьяных стрелков И сзываю заблудшие души волков…» Вот так вот неожиданно автор от имени стаи перескакивает на вожака, который мечется, а остальные, видимо, без команды продолжают ползти — и скликает заблудшие души. Очень понятное поведение, если с неба по тебе лупят свинцовые плети. Щенки, кстати, зимой вполне себе приличные звери с родителей ростом. Вся стая — это семья.
«Те, кто жив, затаились на том берегу…» Протухшей реки, помним. «Что могу я один? Ничего не могу!» Логично, но в стае ты тоже ничего не мог, судя по тексту, товарищ вожак. «Отказали глаза, притупилось чутье… Где вы, волки, былое лесное зверье, Где же ты, желтоглазое племя мое?» Какой надрыв, прямо страшно! А на четыре строки выше указано прямо — волки затаились на том берегу. Вертолеты, которые взлетают с протухшей реки, перелететь за нее, как видно, не могут. Стая, в общем, убежала за реку тухлятину нюхать, вожак среди собак, а снег татуирован росписью — что они больше не волки.
«Охота на волков» с завывающими гитарами была сильней: завязка, кульминация, развязка, никаких татуировок, полетов в горизонт, горячих животов и прочих ужасов. Хотя там тоже были быстро бегающие челюсти. Ну а первая серия, как всегда, лучше второй.
* * *
Не буду дальше нервировать волками «волков» (в СССР все без исключения были волками, которые мечутся мимо флажков) и предлагаю насладится длиннющей песней, которая непонятно о чем. Видимо, о романтике, потому что иначе ее нельзя объяснить. Она вообще интересная претензиями, особенно звучащими из уст Владимира Высоцкого, прирожденного лидера и победителя. И называется скромно — «Я не успел». Причем перед нами такой текст, что в него лучше не вдумываться, а просто повторять, потому что, в принципе, в самом деле красиво и романтично, причем глупость от первого до последнего слова — страдать непонятно о чем, пропуская бурлящую сегодняшним днем жизнь мимо. Да ну. Хотя, кажется, есть такое понятие как тоска о том, чего не может быть — потому что все было в далеком прошлом или вообще никогда не было и не будет. Печаль о невидимом и ускользающем миге, например. Но поскольку определение тоски существует лишь в одной северной культуре, мы будем, признавая художественную ценность стихотворения, разбирать его по полочкам. Поехали.
«…К ногам упали тайны пирамид, К чертям пошли гусары и пираты…» Куда-куда тайны упали? Прям вот так все выяснили? Конечно нет. Гусары ушли в свое время, зато пираты в некоторых водах прямо-таки процветают, даже фильм сняли про пиратов двадцатого века. В общем, текст такой, что на каждую строку можно найти совершенно справедливое опровержение, и единственное, что непонятно — почему преуспевающий бард, актер и так далее сокрушается по временам, в которых его зарезали бы на большой дороге? Или он не сомневается, что резал бы сам? Почему он жалеет: «Спокойно обошлись без нашей помощи Все те, кто дело сделали мое, И по щекам отхлестанные сволочи Фалангами ушли в небытие…» Извини, родной, твое дело делали сволочи, заслужившие только удары по щетинам? А перед этим куплетом, чуть выше, вообще роскошный, где автор хочет влезть между ножнами и клинком и папирусный плот — последнюю надежду — разбивает в щепу. Тростник — в щепки, которые летят, когда рубят лес.
Про одры смертные тоже хорошо — снег, трава иль простыня, годится и госпиталь. ВВ жалеет о «заплаканных сестрах милосердия», которые обмоют не его, но забывает, что перед обмыванием могли быть гнойные раны, например, оторванные конечности, отсутствие обезболивающих и так далее.
«Иные жизнь закончили свою, Не осознав вины, не скинув платья(?), И, выкрикнув хвалу, а не проклятье (?), спокойно чашу выпили сию…» Снова чаша, опять проклятье — зачем его перед смертью выкрикивать? Зачем кого-то или что-то проклинать перед лицом вечности? И что плохого в спокойно выпитой чаше, которая суть аллегория личной судьбы?
«Другие знали, ведали и прочее, — Но все они на взлете, в нужный год Отплавали, отпели, отпророчили… Я не успел. Я прозевал свой взлет…» Если не замечать поэтических огрехов, которые проскальзывают при правильности формы и замечательной рифмовке (про смену размера как Бог на душу положит, путаницу с рифмами я молчу, это пустяки для гения), то мы видим страдания по свободе, когда можно было устраивать дуэли, быть сволочью, брать скалы, замерзать в ледоход на дикой далекой реке — в общем, быть брутальным самцом в самом широком смысле этого слова, бунтуя даже на смертном одре. Понятно, что если тебя обмывают не миловидные сестрички милосердия, то мир заслуживает лишь проклятья. В общем — не знаю, при всей образности текста, при всей его романтичной тоске по приключениям, флибустьерам и прочим джентльменам удачи, очень похоже на умелую актерскую игру в стихах.
Есть еще одна замечательная песня абсолютно в том же стиле — серьезная многозначительность, от которой хочется потрясать кулаками, рыдать, охватив голову, или бежать захватывать магазин в Поломах. А главное — вот веришь, что все, о чем пишет бард, плохо, даже отвратительно. Судите сами (а я, как обычно, буду скромно комментировать чуть в сторонке, чтобы не затоптали жирафы с антилопами).
«Песня конченного человека». Такого опытного, все познавшего уже, но абсолютно конченного, способного только на жалобу в тридцать три куплета. «Истома ящерицей ползает в костях» - брр, аж представить страшно. «И сердце с трезвой головой не на ножах» - перевожу с поэтического на человеческий: трезвый человек живет спокойно. Кроме того, у него не захватывает дух на скоростях и не леденеет кровь на виражах. Вообще-то говоря, скорость и виражи — занятие специфическое, не для каждого годится, так что и в этом я проблемы не вижу.
Один куплет перескочим и возьмемся за воду: «Не пью воды, чтоб стыли зубы, питьевой» - вы меня извините, но я так и не понял, что мне делать с этой информацией, несомненно ценной. Тем более, что в этих ваших интернетах «ледяную» заменили на «питьевую», наверняка это сделало поколение, выросшее на пластиковых бутылках в кулерах. И все-таки — как мне это воспринимать? Ну, не пьет ледяную, предпочитает теплую или даже вообще питьевую, а не из лужи, мне по этому поводу сочувствовать или даже страдать? Не могу, не вижу причины. Тем более, как все мы знаем, сегодня человек не пьет, а завтра раз — и запил, такую воду, что аж кости ломит вместе с ящерицей.
«И не событий, не людей не тороплю» - достойное уважения качество, всему свое время.
«Мой лук валяется со сгнившей тетивой, Все стрелы сломаны — я ими печь топлю…» Лук явно не нужен, раз тетива сгнила, а вот стрелами топить смысла нет — их слишком много понадобится. Опять же — сгнившая за ненадобностью тетива лука (люди имеют свойство меняться, сегодня одно, завтра другое, и это совершенно нормально, никому в голову не придет упрекать их за это) - не преступление и даже не повод давить на жалость.
«Не наступаю и не рвусь, а как-то так…» - замечательно, логическое продолжение качества, достойного уважения. «Не вдохновляет даже самый факт атак…» - простите, а кого этот факт вдохновляет?
«Я не хочу ни выяснять, ни изменять И не вязать и не развязывать узлы…» - логика повествования все-таки ставит в тупик. «Углы тупые можно и не огибать, Ведь после острых — это не углы…» Ага, и поэтому человек, которому ничего не интересно, трахается об них всем своим несчастным телом. Вот когда он всем телом бился об острые, то да, ловил непередаваемые ощущения, особенно когда выяснял и изменял.
«Любая нежность душу мне не бередит, И не внушит никто, и не разубедит…» - что такое любая нежность, я не знаю, но если ее внушают а потом разубеждают — может и ну ее? А вот сейчас будет прекрасно. «А если чужды всякой всячине мозги, То не предчувствия не жмут, ни сапоги…» Мозги, чуждые всякой всячине. Чуждые всякой всячине мозги. Поэтому не жмут сапоги. Я-то, дурак, считал, что сапоги жмут, потому что не по размеру. А все из-за мозгов, точнее, из-за всякой всячины, которая мозгам чужда. Не спрашивайте, я сам не понимаю, как это так. Дорогая, пожми мое предчувствие...
«Не ноют раны, да и шрамы не болят — На них наложены стерильные бинты!» - вот беда-то. Надо было, чтобы раны гнили, воняли, мухи, опарыши, гнойная хирургия - вот это мы любим? Кстати, зачем бинты накладывать на шрамы, даже если они болят — хотя шрамы как раз не болят вообще, в новой ткани нет иннервации. «И не волнуют, ни свербят, ни теребят Ни мысли, ни вопросы, ни мечты…» Так вот она какая, всякая всячина, из-за которой жмут сапоги!
«…в рост ли, в профиль слепит ли…» - не помню этой строчки на диске, в общем, она совершенно неудобоваримая, непроизносимая и вообще неудачная. Поэтому ВВ ее не исполнял, но дураки взяли и разместили из самых благих побуждений.
«Ни философский камень больше не ищу, Ни корень жизни — ведь уже нашли женьшень…» Он у нас не только в кольцевых мотогонках участвовал, но еще и философский камень искал, какой разноплановый дяденька. Вот насчет корня жизни затрудняюсь сказать, нашли его или нет, и заменит ли он женьшень, а может наоборот, но это уже виднее автору. И почему найденный женьшень мешает дальнейшим поискам пресловутого корня жизни? Или камня? Загадка на загадке.
Я бы назвал стихотворение так — песня пожилого бывшего истерика, у которого прекратилась выработка кортизола и он недоумевает, почему вдруг стал нормальным. Причем поскольку все эти присущие простому и неплохому гражданину проявления выставлены едва ли не как смертельные грехи, за которые не расплатишься, то и простой хороший гражданин оказывается непростым и неприличным. Тетива у него сгнила, стрелами печь топит — отопление ему включить лень, пижон. (Если что, то речь идет о лирическом герое, ни в коем случае не об авторе, хотя автор при внимательном рассмотрении тоже тот еще пижон был…) Его не теребят, а сам он не трепещет, и в разной там нежности пойди разубеди, особенно когда в мозгах от всякой всячины сапоги жмут.
Правда, в защиту Владимира Семеновича могу сказать, что, поскольку текст взят из интернета — скорее всего, обладающие изумительным вкусом и чувством меры владельцы порталов совали в публикацию все, что смогли найти, в том числе и удаленные из окончательной редакции варианты. А вот плохо это или хорошо, они не понимают и образованность свою показать не хочуть.
Вот еще прекрасный пример многозначительной песни (стихами этот коротенький, всего на двадцать один куплет текст язык назвать не поворачивается). Да не бойтесь — я не буду приводить и разбирать все двадцать куплетов, что вы! Я только самые вкусные. Об остальных вкратце — тонет мужик, уходит вглубь. С удивлением, мол, а зачем я тонуть взялся, чего мне на суше не хватало? Вот этими сомнениями песня и пропитана. В самом деле, советский человек на Таити (возможно, Гаити) жалуется на жизнь и высмеивает пороки. Вот у него подгорело, вот привык, даже отдохнуть нормально не может. Кроме того, в песне есть некоторые физические и биологические открытия, а также индивидуальные впечатления от ныряния на Гаити (возможно, Таити) — потому и дышит ВВ непривычно ртом.
«Спаслось и скрылось в глубине Все, что гналось и запрещалось — Дай Бог Я все же дотяну, Не дам им долго залежаться…» Лирический герой хочет не дать залежаться тому, что гналось и запрещалось. Наркотики, например, под запретом, торговля людьми, педофилия, насилие. Или что-то другое имелось в виду в такой-то песне и такой-то строчке?
«Я бросил нож — не нужен он, Там нет врагов, там все мы люди, Так каждый, кто вооружен, Нелеп и глуп, как вошь на блюде…» Это великий бард пишет про океан, где так или иначе вооружена каждая козявка и который являет пример всеобщего дружного пожирания — не ты, так тебя. Впрочем, художник так видит.
«Сравнюсь с тобой, подводный гриб, Забудем и чины, и ранги…» Даже вдумываться на хочу про «подводный гриб».
Потом нас радуют именно тем, что мы от поэзии и ждем — вечные вопросы, которые помогают нам быть умными, узнаваемые и родные сердцу. «Нептун, ныряльщик с бородой, Ответь и облегчи мне душу: Зачем простились мы с тобой, предпочитая влаге сушу?» Вот тут все хорошо — Нептун - не морской бог, а всего лишь ныряльщик, который должен знать, почему мы отказались от влаги(!). Душа тяжелая у лирического героя, а облегчать ее обязан Нептун, пожилой бородатый дайвер. В общем, быстро ответь товарищу, почему Колька сбрил усы. А заодно — зачем мы взяли дубины, повсюду (!) натыкали(!) лобных мест и так далее. Не хватает только модного последние десятилетия вопля: животные лучше нас!!! (Причем когда очередная истеричка кричит, что собачки-кошечки лучше нас, я говорю: хорошо, в знак уважения к вашим принципам я могу звать вас сукой. Вам это должно льстить. Почему-то они обижаются. То есть собаки лучше нас, но сукой меня звать не смей…)
«И я намеренно тону, Ору — спасите наши души! И если я не дотяну, Друзья мои, бегите с суши!» Первые две строки совершенно искренни — и тонет намеренно, и орет. А вот куда бежать-то с суши? Как это? «Назад — не к горю, не к беде…» Ух ты. Хорошо, но, боюсь, невыполнимо. «Назад и вглубь, но не ко гробу…» - тоже отличное предложение, но конкретней можно? Как от гроба убежать? «Назад, к прибежищу, к воде. Назад — в извечную утробу!» - вот уж объяснил так объяснил. Короче — вечная жизнь без горя, без беды в извечной утробе, и нужно-то всего ничего — чтобы местные жители приняли.
«Похлопал по плечу трепанг, Признав во мне свою породу…» Ну, блин. Если люди это слушали на серьезных щах, то я даже не знаю, что и сказать. Трепанг (морской огурец) — это иглокожее, если мне память не изменяет, такая пупырчатая колбаса, поедающая бентос. Если он похлопал по плечу — значит, кранты! Вот не надо было выпускать из глубины все, что гналось и запрещалось.
А вот кода, как ставшая уже привычной угроза — «Ушел один — в том нет беды, Но я приду по ваши души!» Утопну, но приду. Потому что больше никто не захотел тонуть и, простите, с трепангом обниматься.
«Мистерия хиппи». Как всегда у Высоцкого, с перехлестом, но всего лишь одна неудача — про пули из папули. Ну, слушайте.
«Немало выпустили пуль И кое-где и кое-кто Из наших дорогих папуль На всю катушку, на все сто…» Кое-где и кое-кто у нас порой — это понятно, но они еще и из дорогих папуль стреляют. Причем буквально в предыдущем куплете тоже хорошо: «нет ни колледжа, ни вуза, Нету крошек у папуль…» Крошек, я так понимаю, девиц, которые должны быть в колледже или вузе, не интересуют папули, из которых стреляют — хорошие, хорошие девочки. Или папули в современном смысле, «папики»? В таком случае крошки обиделись, видимо, что папули тискают краль вместо них. В перерывах между перестрелками. (Да я понял, что стреляли папули. Но тут видите, какое дело — могли стрелять они, но могли и из них. Колдун мог быть хитрец и злюка, а мог — хитрец из люка. Работа со словом требует внимательности.)
Перехлест, избыточность. Вот у нас «Мистерия хиппи» - сплошная истерика с восклицательными знаками, если знаки убрать — будет истерика без них. И потом, насколько я помню, хиппи — это такие нежные волосатые водоросли, колыхающиеся по течению и ни к какому насилию совершенно неспособные. Вот травку курить, трахаться как кролики и совать цветы в дула винтовок — это пожалуйста. У Высоцкого не хиппи, а какие-то бешеные, злобные анархисты, готовые голыми руками рвать папуль и мамуль просто от молодой дурной ярости.
А вот — просто сравните ради интереса — из того же «Нерва», песня о конце войны.
«Вот уже довоенные лампы горят вполнакала,
И из окон на пленных глазела Москва свысока...
А где-то солдат еще в сердце осколком толкало,
И где-то разведчикам надо добыть «языка»…
Никакой избыточности, никаких вопящих лозунгов — величественная, неимоверная усталость народа-победителя. Написана в 1977 году, за три года до смерти, и это одна из немногих работ, в которых Высоцкий достиг поэтических вершин - того самого пика, с которого не сойти без потери качества.
Кстати, создается впечатление, что истеричность многих текстов создана и используется Высоцким сознательно — чтобы слово поддерживало и усиливало манеру исполнения (ну да, веселый манер), и если удается оторваться от этого пресловутого манера, то чистый текст вызывает некоторое недоумение. Видимые косяки, огромные объемы, многозначительная банальщина, образы, которые далеко не всегда удачные — как всего этого можно не замечать? Да вот так. Не замечали и не замечают, тем более что сегодня, когда графоманский сель сносит литературу, а Высоцкого пытаются затащить в свои бездарные ряды все, кому не лень, это уже вообще не играет никакой роли. Более того, даже со всеми недоделками, шероховатостями и нелепицами тексты и песни Высоцкого волшебным образом становятся еще более недосягаемыми для тех, кто самовыражается так же ожесточенно, но совершенно бездарно.
Фактически, Высоцкий - маяк, сохранившейся с времен, когда страна была литературоцентричной, думающей, с хорошим вкусом и умением высказывать свои мысли. И он позволяет держать нужный курс.
Смешные песни
Если сказать, что семьдесят процентов славы Высоцкого приходится на так называемые юмористические песни — ни единой буквой не солжешь. Причем все эти шаржи, скетчи, басни, зарисовки (в общественном парижском туалете есть надписи на русском языке) появились еще в шестидесятых годах, когда неумелый парнишка пытался усмирить непокорные ему строку, но уже мог рассмешить публику байками про двух зеков или патриотическую нечисть (Ведьмы мы или не ведьмы? Патриотки или нет?), и дошли до самого его конца.
Вот именно их, как ни странно, и пели у костров в шестидесятых и даже в восьмидесятых (лично я слушал Кука в десяти разных компаниях). Но опять же — песни должны быть короткими, длинные песни, простите, запомнить просто тяжело. Кук как раз короток, незатейлив и забавен — хотели кока, а съели Кука. Вообще с этим Куком забавная история — когда на концерте в Торонто (запись из соседской коммуналки) он рассказывал с усмешкой, «что для того, чтобы стать лучше, надо съесть пару хороших людей, что мы часто и делаем в жизни», нет причин ему не верить. Поэт знает, что говорит. А вот начало песни еще более замечательное. Помните? «Не хватайтесь за чужие талии, Вырвавшись из рук своих подруг…» - уже этих строк достаточно, чтобы все мужское население страны приняло ВВ как своего. Хотя, конечно, непонятно, чем доедаемый аборигенами Кук заменит чужие талии, но не будем придираться.
Еще замечательная песня (хотя один куплет из нее можно выкинуть без потери качества, как обычно) - про агента 007 . Высоцкий жил в те прекрасные времена, когда Америка казалось оазисом свободы и раем для энергичных людей. Ну да ладно — хорошо, что у нас глаза открылись, хотя и поздно. Теперь в песне, как обычно, короткие припевы смешнее и удачней основных куплетов.
«Да посудите сами -
На проводах в ЮСА
Все хиппи с волосами
Побрили волоса…» - страшная, отчаянная жертва своему кумиру, если вдуматься. Но при этом:
«С него сорвали свитер,
Отгрызли вмиг часы
И растащили плиты
Со взлетной полосы…»
И это понятно, ведь на такие подвиги способен только супермен (тьфу три раза).
«То ходит в чьей-то шкуре,
То в пепельнице спит,
То вдруг на абажуре
Кого-то соблазнит…»
Чего вы смеетесь? А, да, смешно. Для того времени. Но оказалось, что американский кинематограф, ублажающий самые низменные человеческие инстинкты, к таким вещам относится серьезно. Что, нельзя на абажуре соблазнить? Можно, если внизу тигры ходят или крокодилы летают. В пепельнице нельзя спать? Можно, уютно, пепел мягкий и теплый. То есть то, что ВВ высмеивал, для Голливуда - обычной сюжетный ход, ничего особенного.
Вот дальше ненужный куплет: «Вдруг кто-то шасть на газике к агенту И киноленту вместо документу...» - ну что за чушь! Его же не узнали вообще. «Швейцар его за ворот — Решил открыться он — «07 я». — «Вам межгород? Так надо взять талон…» Да, и в интернет-варианте очень трогательная замена «киношестерок» на «кинорежиссеры». Нет, ребята, я слышал эту песню не раз и даже не два, речь идет именно о шестерках, прислуге, помощниках режиссера и так далее.
Вообще, конечно, интересно исследовать отрицательные коннотации в текстах барда. Ну, например, «стрекозы» могли взлететь с замерзшей реки — но взлетают они с протухшей. В церкви мог быть, например, «злата полумрак», но мы слышим про смрад. Вдумайтесь в это слово — «смрад». Это тем более удивительно, что Высоцкий владеет искусством перевоплощения как никто.
Вообще, судя по некоторым намекам, наш гений Владимир Семенович был весьма злопамятным — например, школу-студию МХАТ, которую он окончил, он упоминает в текстах два раза. Немного, но зато как. Первый — в песне «У нее все свое»; сказано там шутливо, но вполне уничижительно — и сам, как любитель, играю во МХАТе. Одним словом, сравнял легендарный театр и подвальную студию. А второй раз - «даже вспомнить неприлично, чем предстал театр МХАТ». Там, правда, такая была микропленка, что ГУМ выглядел маленькой избенкой, так что насмешку над МХАТом можно и не заметить, но мне кажется, что не зря театр стал чем-то таким, что даже вспомнить неприлично.
Вот, кстати, про мистера Пека (или Бека) — чудо что такое, а не песня. Добрая, смешная, без зла, которое у ВВ постоянно прорывается, кажется, само по себе, автоматически. Помните: «Вечно в кожаных перчатках, чтоб не делать отпечатков…», представлял он в черном цвете все, «что ценим мы и любим, чем гордится коллектив…», «Епифан казался жадным, хитрым, умным, плотоядным, Меры в женщинах и пиве он не знал и не хотел…», «Так случится может с каждым, если пьян и мягкотел», «Будут деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин… Враг не ведал, дурачина, - тот, кому все поручил он, Был чекист, майор разведки и прекрасный семьянин…», «…даже он пострижен и посажен». Это просто цитаты — знатокам нетрудно продолжить, новичкам нетрудно найти и улыбнутся, а мне приятно вспомнить.
Пародии
Было бы странно, если личность такого масштаба — даже ненавистники Высоцкого его масштаб отрицать не могут, они его лишь преуменьшают — не вызывала раздражения. А где раздражение, там и пародии. На самом деле в пародии ничего страшного нет, это, можно сказать, знак признания публики, к ним надо относиться уважительно и с юмором, какие бы они ни были.
Про соплеменника Высоцкого Городницкого писали, пародируя его «Деревянные города» - где мостовые скрипят, как Городницкий. А обыгрывая другую песню, «Перекаты»: «И только камни, и только камни Бегут по мочеточнику».
Пародии — это нормально и естественно, иногда смешно, иногда не очень, но относиться к ним нужно с уважением; повторяю: пародия — это полное признание.
В отношении Высоцкого самая известная пародия Аркадия Хайта, которую в Театре сатиры исполнил Хазанов прямо со всей отвагой со сцены. Со всей отвагой — потому что сплетни о Высоцком можно было распускать сколько угодно, но вот высмеивать его на театральных подмостках не позволялось никому. Пародия грубовата, но, судя по истерике Высоцкого, попала в оба яблочка сразу. Текст приводить не буду, его просто найти, но вот триггерные точки можно обозначить — и они не только «про жену, которая загнивает в Париже» а, скорее, про «озлобленную черепаху». Немного непонятно, чем руководствовался Хайт, одаривая Тортиллу голосом Высоцкого — не одной же оригинальностью, может быть, способностью черепахи прятать голову в панцирь в случае опасности? Высоцкому больше подошел бы образ профессора кукольных наук Карабаса Барабаса, который управляет своими куклами, пардон, слушателями,. Или Дуремара, который ловит в мутной водичке весьма дорогих пиявок… страшно подумать, какой была бы реакция барда в этом случае.
Итак, озлобленная черепаха. Именно озлобленная. В вину Высоцкому его ненавистниками ставится именно что злость, которая так и хлещет из некоторых его песен. Я уже говорил про то, что автор отдавал предпочтение сильным словам с негативной окраской, хотя он прекрасно умел писать и по-другому. Но злоба — пусть даже как очередная роль или игра на публику — порою хлещет в каждой строчке его песен, даже без прямого упоминания самого слова «злость», но есть и с использованием его. «Кто-то, злой и умелый, веселясь, наугад» и так далее. Роль «озлобленной черепахи» - до чего же унизительно это звучит. Озлобленный волк, озлобленный пес, даже озлобленный аллигатор, думаю, не вызвали бы такого взрыва, как озлобленная черепаха, которая мстит людям за гребенки, наделанные из мамы. Весьма вольное трактование сказки, но ей не привыкать. Там даже ужи в глотку к бульдогам ныряли, поскольку были старые и подвига не боялись. Очень тошнотворная картинка на самом деле. Так что озлобленная черепаха — вполне себе находка пародиста.
А вот что взбесило Высоцкого больше — его загнивание в болоте или загнивание жены в Париже — о том история умалчивает. Но рассвирепел он знатно, на трех концертах в Дубне во время чёса он с гневом рассказывал про эту пародию. Поклонники тут же вооружилась лопатами и ломами и побежали крушить Театр сатиры с Кулинарным техникумом заодно. Сообразив, что так можно легко себе пришить статью о порче государственного имущества, а дальше подтянутся измена гербу и Отчизне, бард самых горячих поклонников остудил и лопаты с ломами отобрал.
Позже Владимир Семенович, конечно, сообразил, что реакция не соизмерима с причиной, и в пародии нет вообще ничего крамольного — ну, разве что загнивающий Париж, так сам ВВ называл его задворками Европы. Потом, когда уже насытился капиталистическим раем и начал вострить лыжи в саму Америку, потрясенный ее небоскребами, неграми в метро и, конечно, бассейнами в каждой квартире, особенно на Брайтон — бич. Но ненависть палила голову, такого преступления, как пародию на самого себя, как оскорбления волка черепахой он простить не смог бы никому. Ладно Дольский — назвал его Орфеем, не то чтобы очень, но для сельской местности сойдет. Но черепахой!!
- Говоришь, они называли меня черепахой?
- Да, черепахой, и еще червяком, земляным червяком!!!
- Говоришь, они называли меня червяком?
- И черепахой, озлобленной черепахой!!!!
Не выдержал бард такого глумления над своим образом борца с системой и накатал ответную пародию. Ну, что тут скажешь. Это самый слабый из слабых стихов позднего периода творчества. Это позор и деградация в каждой строке. Хотя до сих пор знатоки с лопатами и ломами кричат обратное и готовы сокрушить любой театр и техникум. Да, собственно, что тут говорить — вот пародия на пародию.
Пародии делает он под тебя,
О будущем бредя, о прошлом скорбя,
С улыбкой поет непременно, (кто поёт? Хазанов?-К.У.)
А кажется, будто поёт — под себя —
И делает одновременно…
Видимо, ВВ не зря съездил уже в Америку — появились отголоски юмора ниже пояса.
Про росы, про плесы, про медкупоросы (???),
Там — осыпи, осы, морозы, торосы,
И сосны, и СОСы, и соски, и косы,
Усы, эскимосы и злобные боссы…
Это вообще что? Как этот густо насыщенный аллитерациями бред воспринимать?
А в Подольске — раздолье,
Ив Монтан он — и только!
Есть ведь горькая доля,
А есть горькая долька…
Опять же рекомендую желающим найти полный текст этого, простите, непотребства.
А мне хочется долго и смачно ругаться — и на ответ ВВ, и на тех чудил, кто это вытащил, разместил и опозорил автора. Это, как сегодня говорят, графоманское дно, даже ниже дна, это недостойно быть даже черновиком, разве что пьяным бредом. Этот текст надо либо переделывать полностью, либо выбрасывать, потому что пародия Хайта на его фоне — литературная вершина. Кстати, совершенно непонятно, почему этот черновик считается ответом на пародию — где здесь ответ? Еще дальше, чем сама пародия. Этот черновик может быть посвящен какому-нибудь певцу, но явно не Хазанову с Хайтом. Тем не менее в этих ваших интернетах везде написано — ответ ВВ на пародию ГХ.
Дольский, который написал более талантливую пародию, удостоился удаленного похлопывания по плечу и снисходительного: «У вас там есть какой-то Дольский? Передайте ему, что он сволочь». Конечно, Дольский потом пошел вприсядку, хлопая себя по ляжкам — меня Высоцкий сволочью назвал! Жизнь не зря прожита. Вот так, надо было называть ВВ не черепахой, а Орфеем. Пустячок, а какую роль сыграл в отношениях!
Весьма интересно, что нехватку своей популярности в интервью — а интервью на телевидении, причем их, а не на нашем, тоже хватало — Высоцкий объясняет просто. Мол, нет у нас такой линии, чтобы автор сам писал стихи и музыку. Привыкли, что у одной песни три автора. Один пишет плохие слова — на тебе сошелся клином белый свет — другой плохую музыку, а третий исполняет. Кобзон, например. Так вот, когда одни человек все это делает, это непривычно, хотя в других странах такое явление распространено.
Я чуть было не заплакал от умиления — в самом деле, в других странах распространено, а у нас? Сотни бородатых дядек в растянутых грубых свитерах, с ними курносых крошек, готовых на поцелуй за три аккорда, за десять — потискаться, а за песню любого качества скромно удалиться в ближайшую палатку — куда они все делись? Как же запах тайги? От злой тоски не матерись? Маленький гном? Перекаты? Карлик-органист? Дядя сиротка? Солнышко лесное, в конце концов? Позднее катанье, синий троллейбус, ваше величество женщина? Комиссарррррррры в пыльных шлемах?! Вот так, во всех странах есть, а у нас, оказывается, нет. При том что на концертах для своей аудитории Высоцкий проявлял некоторую осведомленность об авторской песне, правда, умалчивая об ее лидерах, кроме Окуджавы и Визбора. Чужим не стоит знать, что кто-то еще кроме ВВ пишет и исполняет, а свои и так в курсе.
Удивительно, но ВВ повторяется только в концертах, перед публикой, в интервью он всегда разный. Не писал песен о войне — говорит в Америке. Не существует в России авторской песни, а в других странах полно — говорит в Переделкино какому-то плохо говорящему иностранному корреспонденту. Но вот концерты всегда одинаковые, разнятся только песни — они обычно либо свеженаписанные, либо всем известные и всеми любимые шлягеры, которые самому автору давно уже навязли в зубах. А вот разговоры с публикой всегда примерно одни и те же — шутки, просьба не хлопать: «Я понимаю, что раз актер отрабатывает на сцене, то пусть и зритель работает (аплодисменты), ну не надо меня поощрять (аплодисменты), я не для этого сюда пришел (бурные аплодисменты, переходящие в овации), это не концерт, концерт — это когда пришел-ушел, да еще и покобенился (аплодисменты)». Ну и еще разговоры про то, что песни должны входить не только в уши, но и в души, что все пошло с Большого Каретного, что там были друзья, для которых все и писалось (перечисление — поименно — друзей), что это не песни, а стихи, положенные на ритмическую основу, я не певец (тут шутка про пропитой голос, который сейчас зовут уважительно — с трещинкой), что все песни от первого лица, хотя сам он никогда… Поразительно — в ранних записях, в первом и последнем выступлении на ТВ в «Кинопанораме» Высоцкий говорит примерно одно и то же. Поразительно — насколько скучно читать воспоминания сослуживцев, настолько же неинтересно слушать разговоры между песнями, потому что они тоже одни и те же.
Правда, иногда во время интервью, которых было более чем достаточно, Высоцкого несло, и он начинал вдруг многословно и подробно рассказывать о спектаклях — к слову, рассказывал он весьма интересно, про ездящий по сцене занавес, про билеты на штыках, про то, про это. У него в самом деле горели глаза при описании эти театральных чудачеств — правда, тогда он был еще относительно молод и не пресыщен славой. Более того, каждый интервьюер обязательно спрашивал про «протестные» песни, на что Высоцкий, как та озлобленная черепаха из пародии, с ухмылочкой прятал голову и говорил, что нет никакого такого особенного протеста, просто он выступает от лица людей в критических ситуациях, которые воюют, тонут, падают со скал, от лица самолета и волка, а уж как слушатель смог интерпретировать его стихи, которые являются ассоциацией, а не ретроспекцией — его лично дело. Автор не виноват.
Ну да, не виноват. Та же самая бардовская среда, которой для иностранного корреспондента в России не существовало, дала миру Галича, прямого, откровенного, талантливого борца с системой. По масштабу дарования ничуть не уступавшего Владимиру Семеновичу — но уступавшего, причем катастрофически, в умении подать материал. Галич — прямолинеен и грубоват, несмотря на художественную силу стихов. Высоцкий — груб, зол, но при этом витиеват и уклончив. Галич бунтовал против Сталина и системы. Высоцкий — против всего и ничего конкретного. Галич был борцом, Высоцкий — аллюзионистом. Хорошее слово, не правда ли? Бунтовал с помощью аллюзий, которые, как известно, могут завести далеко, и не всегда в нужную сторону. И, как следствие неправильной линии поведения — Галич известен только стареющим любителям авторской песни, Высоцкий успешно продолжает завоевывать умы и сердца спустя половину века после смерти. Причем песни на злобу советского дня постепенно уходят в небытие — они просто неинтересны вне контекста. То есть они есть, они существуют, их легко найти, как и все, что написал Владимир Семенович, все оцифровано и в свободном доступе — но никаких эмоций они не вызывают. Точнее — тех, на которые рассчитывал Высоцкий, эмоции бунта и протеста через смех, издевку и глумление, отличающиеся мастерством. Да таким, что герои песен, какими бы отталкивающими жлобами и маргиналами они не были, вызывают если не симпатию, то улыбку. Даже конченные алкаши Зина с Ваней кажутся родными, а родных, как известно, надо любить со всеми их недостатками. Вроде бы бунт — а вроде и нет.
И даже самые «бунтарские» песни не имеют адресата — если зло, то условное, если враг — то расплывчатый. Если события - то такие, которые могут быть истолкованы двояко. Как те же самые хиппи — могут быть представлены как бунтующие против капитализма, а могут — и как против социализма, кричащие лозунги позволяют повернуть их и в ту, и в другую сторону.
Кстати, мощная и смелая подача Владимира Семеновича видна в тех самых «пулях из папуль». Незнающие люди никогда не догадаются, что это камушек в огород отца — Семена Владимировича Высоцкого, который был вполне лояльным к власти военным. Конечно, он выпустил немало пуль, но при этом (родной-то отец) именуется «кое-где и кое-кто».
Или, допустим, отвратительная (во всех смыслах, могла быть написанной очень озлобленной черепахой) песня про Дом. Задумывалась как продолжение погони, где Высоцкий кокетливо шевелит кнутом, и также участвуют излюбленные герои поэта — волки и кони. Да, и еще тощий гриф, здесь он стервятник, но мы-то помним. А вот дальше ВВ делает все, чтобы внушить читателю отвращение:
В дом заходишь как
Все равно в кабак,
А народишко —
Каждый третий – враг.
Своротят скулу,
Гость непрошенный!
Образа в углу —
И те перекошены.
И затеялся смутный, чудной разговор,
Кто-то песню орал и гитару терзал,
И припадочный малый, придурок и вор,
Мне тайком из-под скатерти нож показал…
…Двери настежь у вас, а душа взаперти,
Кто хозяином здесь? — напоил бы вином.
А в ответ мне: «Видеть, был ты долго в пути,
И людей позабыл — мы давно так живем.
Траву кушаем,
Век на щавеле,
Скисли душами,
Опрыщавели,
Да еще вином
Много тешились,
Разоряли дом,
Дрались, вешались…
…О таких домах
Не слыхали мы,
Долго жить впотьмах
Привыкали мы.
Испокону мы –
В зле да в шепоте,
Под иконами
В черной копоти…
Тут, конечно, протест такой протест — но явная отсылка к дореволюционным временам через закопченные иконы. Но можно кинуть параллель и в царское время, и даже в Смутное - а вот в СССР нельзя, это другое. В Союзе, может, и такой же сволочной народ, но вот иконы по углам не приветствуются. Но народ слушал и хватался за голову — до чего же довели страну большевики! Никому в голову не приходит, что страну развалил не Высоцкий, а трава. Нет, не та трава, не полевая, а эта, которая гнется. «Травы-травы-травы не успели от росы серебряной согнуться, И такие нежные напевы отчего-то прямо в сердце льются…» Понимаете? Серебряная роса — о, это да. Согнула травы, заковала в кандалы, а они даже не успели, хотя хотели!!! И нежные напевы — это каким садистическим удовольствием надо обладать, чтобы мучить нежными напевами согнутые от кабалы травы!!! Петь рабам!!! Дальше еще страшнее: «К милой подойду я, Глаз поднять не смея, И от поцелуя, и от поцелуя Словно захмелею…» Милая — это КПСС, ежу понятно, почему он, бедняга, не смеет глаза поднять. Сразу посадят и расстреляют. Поэтому от иудиного поцелуя всего лишь просто хмелеет — зато живой осталась. От иудиного поцелуя распяли, говорите? Вот, советская власть даже иудин поцелуй извратила!!! Вместо того чтобы горевать, бедный трав хмелеет!!! До чего страну довели, гады!!!
В ключе такой логики Высоцкий был окружен борцами с системой — Лещенко, Кобзон, Магомаев, Зыкина — все боролись с властью. Но не так талантливо, а в меру своих скромных сил. В самом деле — приверженцы развала старинной часовни (простите, а часовню тоже я развалил?) находят доказательства там, где их может обнаружить только нездоровое воспаленное воображение. «Нет, живет она, стоны глуша, Изо всех своих ран, из отдушин, Ведь земля — это наша душа, Сапогами не вытоптать душу…» Что тут крамольного? Конечно, сапоги советского солдата, которые топчут свободную землю.
Извините, но глупость таких расшифровщиков зашкаливает, причем одни Высоцкого ругают за развал Союза, другие хвалят, третьи ругают и хвалят одновременно. То, что он умер за шесть лет до начала перестройки, никого не смущает, им надо создавать и укреплять легенды.
Давайте продолжим разбирать песни последних лет — тем более, что у них-то и была огромная аудитория, песни разбегались по стране, как круги на воде, буквально за недели — и Высоцкий перешел от великой лаконичности своих первых песен к бредовой размашистости последних. Он уже был своим среди элиты, в том числе и литературной, но тяготел больше к эстрадной поэзии, нежели к поэзии как таковой, которая требует некоторой тишины. И даже интимности, потому что между читателем и книгой нет никого — ни микрофона, ни сцены, ни аплодирующих соседей. Только читатель, текст и безмолвие, моя немая тишина, которая помогает глубже понять строки.
Но ведь у нас нечто особенное — и приходится разбираться именно с этим. Возьмем «Горизонт». Как цель, потому что именно так и сделал Высоцкий.
«Горизонт»
Загадки начинаются с первой строки: «Чтоб не было следов, повсюду подмели…» — хорошо, пусть будет так, но, как и во многих других текстах, я не знаю, что мне делать с этой информацией. Ну ладно, будем считать, что для рифмы, тем более, что дальше еще интересней: «Ругайте же меня, позорьте и трезвоньте. Мой финиш — горизонт, а лента — край земли. Я должен первым быть на горизонте…» Просто восторг, полная палитра от требований мазохиста до детских притязаний.
«Я без разрыва рта и дня не протяну,
А те, кто против — ну ка, рыла, встаньте!!
Я в сумерках рычу, я украду луну —
А вы, тряпьё, хоть медный грош достаньте!!»*
Ну и так далее — что догнать горизонт, что достать Луну - вещи заведомо невыполнимые, даже с рычащей аллитерацией. Ее-то как раз добиться и не трудно.
«Условия пари одобрили не все,
И руки разбивали неохотно.
Условье таково — чтоб ехать по шоссе,
И только по шоссе, бесповоротно…»
Вообще они странные люди, эти не все — что за пари? Что он будет первым на горизонте? Не будет. А может, будет. Вернется и скажет — был, а вот вас почему там не было? Кроме того, бесповоротно ехать по шоссе можно только до первого поворота, это понятно. Или смысл другой — бесповоротно ехать со всеми поворотами?
«…Но то и дело тень перед мотором — то черный кот, То кто-то в чем-то черном…» Не будем вдумываться, ну его, черные коты и люди пересекают ему дорогу, тоже экстремалы те еще.
«Я знаю, мне не раз в колеса палки ткнут…» - хотел бы я посмотреть на того идиота, который гоночному автомобилю будет палки в колеса тыкать. «Догадываюсь, в чем и как меня обманут…» - это хорошо, а вот мы не догадываемся.
«Я знаю, где мой бег с ухмылкой пресекут И где через дорогу трос натянут…» Бег. Так. Вспоминается «Ну, погоди!», где Волк бежал в гоночной машине. Ни фига, ребятушки, все-таки мы не бежим, а едем - «…На этих скоростях Песчинка обретает силу пули…» Хорошо, что тут скажешь? Но вот дальше… «И я сжимаю руль до судорог в кистях — Успеть, пока болты не затянули!» Всё очень сложно. Литературный герой так торопиться в горизонт, так знает, где и кто будет тыкать палки в колеса, что не хочет, чтобы ему затягивали болты. Весьма логично.
«Наматываю мили на кардан, И еду вертикально к проводам. Закручиваю гайки. Побыстрее! Не то поднимут трос, как раз где шея…» Круто. Мне нравится. Главное — не вдумываться и не представлять, а отдаться напору этого рыка, этого хрипа, громобойно-площадного баса (ай да Дольский). Причем первые две строчки вопросов не вызывают — наматывает мили на кардан (Мотаю километры на кардан — почему мили?), едет параллельно проводам (а не вертикально, хотя потом поедет и вертикально тоже). Но как он при этом закручивает гайки побыстрее, и как закрученные гайки помешают поднять трос — там, где шея? Гайки держат трос? Допустим, и при чем тут езда? А в предыдущем куплете — успеть, пока болты не затянули. Ну, в принципе, болт - это не гайка, болт должен болтаться, а вот гайка — закручиваться. Притом, что это не езда, а ёрзанье, а впереди еще много всего.
«И плавится асфальт, протекторы кипят, Под ложечкой сосет от близости развязки…» Хорошо, даже отлично. А вот дальше: «Я голой грудью рву натянутый канат — Я жив, снимите черные повязки!» Канат, он же трос, поднят там, где шея, причем болты так и не затянуты а песчинка обретает скорость пули — и литературный герой на скорости пули рвет голой грудью… а, то есть увидел канат, приподнялся, чтобы головы не лишиться, и голой грудью его. Голой грудью. Левой.
Конечно, можно вспомнить спектакль, где его кидают с цепи на цепь, но цепи-то там были, а вот машина, бесповоротное шоссе, болты, гайки, палки в колесах — нет. Да, и вот эти странные, которые пари не одобрили, оказывается, были в черных повязках — жаль, автор не указал, на глазах или рукавах. Видимо они и сновали перед мотором… вместе с черным котом.
«Кто вынудил меня на жесткое пари
Нечистоплотен в споре и расчетах.
Азарт меня пьянит, но, что ни говори,
Я торможу на скользких поворотах!»
Кто вынудил его — кто не одобрил пари и неохотно разбивал руки? Дурачки — они бы выиграли, на горизонт лихой водитель не попал, и на поворотах тормозит. А условия были — ехать бесповоротно.
«Вы только проигравших урезоньте, Когда я появлюсь на горизонте!» Вот опять финт ушами — то он хвалится, что достигнет горизонта, но оказывается, на горизонте он должен появиться. То есть не достичь, а выехать, что вполне возможно. Какой извилистый ум, конечно, те, кто с ним спорили, рассердились.
Дальше вновь начинается невнятное кокетство: «Мой финиш — горизонт — по-прежнему далек. Я ленту не порвал, но я покончил с тросом. Канат не пересек мой шейный позвонок, Но из кустов стреляют по колесам…» Маньяки какие-то. Трос, он же канат, он же веревка был порван голой грудью Высоцкого. Лента не порвана, потому что ее нет, потому что нет горизонта. Толку стрелять по колесам? Канаты он рвет, гайки то закручивает, то не дает затягивать, то едет бесповоротно, то на скользких поворотах тормозит.
«Меня ведь не рубли на гонку завели…» - они, они, рублики. «Меня просили — миг не проворонь ты! Узнай, а есть предел там, на краю Земли? И можно ли раздвинуть горизонты?» Раздвинуть нельзя, а вот сходу промахнуть можно, только если не дать влепить себе пулю в скат. Тоже не очень понятно, как можно помешать влепить пулю в скат, хотя, если он трос на ходу голой грудью… наверное, выскочил из машины, выдрал автоматы, настучал по сусалам, догнал машину, прыгнул и дальше в горизонт, рвать край земли как ленту.
«Мы вращаем Землю»
Тоже вполне расхожая военная песня, вся из себя оригинальная, нестандартная и осмысленная. Начало масштабное, аж захватывает дух без всякого ёрничества: «…Обратно ее закрутил наш комбат, Оттолкнувшись ногой от Урала…» Мне в самом деле очень нравятся эти строчки, и хотелось бы, чтобы масштаб повествования сохранился. Но дальше начинаются проблемы: «Мы не мерим Землю шагами, Понапрасну цветы теребя, Мы толкаем ее сапогами От себя, от себя…» Я так и не понял, почему шагами нельзя землю мерить, но можно толкать. Стоят девчонки, стоят в сторонке, платочки в руках теребя… И солдаты, вместо того чтобы раскручивать земной шар, теребят цветы. У слова «теребят» есть еще и другие смыслы, многие — не очень приличные. Более того, как скоро выяснится, они именно не меряют Землю шагами, и именно что толкают ее сапогами.
«И от ветра с Востока пригнулись стога, Жмется к скалам отара, Ось земную мы сдвинули без рычага, Изменив направленье удара…» - мощно, что тут скажешь.
«Не пугайтесь, когда не на месте закат. Судный день — это сказки для старших. Просто Землю вращают, куда захотят, Наши сменные роты на марше…» Масштаб и величие описываемых событий после теребоньканья цветочков вроде бы вернулись в песню, да? Сменные роты на марше вращают Землю своими сапогами. Нет, я не повторяюсь, я заостряю внимание, потому что вся вторая часть песни идет ползком. Роты на марше ползут — зато как ползут! Куда хотят — туда и ползут.
«Мы ползем, бугорки обнимаем, Кочки тискаем зло, не любя, И коленями Землю толкаем - От себя, от себя…» Теребят цветы, тискают кочки, обнимают бугорки.
«Здесь никто не нашел, даже если б хотел, Руки кверху поднявших. Всем живым ощутимая польза от тел: Как прикрытье используем павших…» Руки не поднимают, потому что прячутся за трупами — в самом деле, ощутимая польза. А не было бы трупов — подняли бы руки? Как по мне - очень сомнительная строчка.
«Я ступни свои сзади оставил, Мимоходом по мертвым скорбя, Шар земной я вращаю локтями...» Оторвало ноги? Оставил ступни и пополз на локтях? Причем мимоходом скорбя… Не вдумываться, главное — не вдумываться… человек оставляет ступни и, шагая на локтях, мимоходом скорбит по мертвым. Брр, какой жуткий сюр.
«Кто-то встал в полный рост и, отвесив поклон(?), Принял пулю на вдохе…» Простите, в чем смысл встать, поклониться и быть убитым? А, в поклоне и смерти? Мощно и логично, абсолютно по-военному.
«Животом - по грязи, дышим смрадом болот, Но глаза закрываем на запах…» - вот оно, наконец-то, а то Высоцкий - какой-то не Высоцкий. Грязь, смрад - все, что мы любим.
«Руки, ноги - не месте ли, нет ли?» - нет, ступни оставлены сзади. «Землю тянем зубами за стебли…». Вы меня извините, но это самое странное описание наступления, которое я читал. Начинается за здравие, как говориться, а кончается за упокой — сначала ногой от Урала отталкивается, потом ползет, как сытая вошь по… И ни одного выстрела в сторону врага.
Кстати, вот еще раз слово «зло», когда тискают не любя кочки. В самом деле, зло — такой же любимый персонаж, или понятие, Владимира Семеновича, как волки, кони, сломанный хребет, слизь и смрад.
А вообще, если оставить военный антураж, которого в песне на целых два куплета, потом сплошные поползновения, и взять более широко и абстрактно, то буквально через пять-семь лет после смерти ВВ вся страна именно что поползет на брюхе на Запад. Забыв и про Уральские горы, и про сменные роты на марше, да так поползет, что навсегда потеряет целые поколения.
Я вот не могу гулять по Москве, особенно по центру — как ни хожу, где ни шляюсь, все равно попадаю на Хитровку. Высоцкий, о чем бы не пел, все равно появится либо зло, либо смрад, либо слизь, а иногда все вместе. Возможно, права была девочка Оксанка, рассказывая, что ВВ часами смотрел телевизор, а когда она спрашивала, зачем тебе это, Володя? — отвечал: я ненавистью накачиваюсь. Возможно, возможно. Но ненависть выливалась в странные произведения, которые можно было назвать баснями, можно — шутками, а можно и поклепом. Причем суть поклепа сегодня уже не ясна, как в случае с папулями.
Но если в «Мистерии хиппи» дело семейное, и Семен Владимирович, познакомившись с живой «Колдуньей», сменил гнев на милость, а песня с намеками на него не сильно популярная сегодня, то есть баллады, которые посвящены вечным темам.
«Притча о Правде и Лжи»
Говорю сразу — я эту песню люблю нежно и даже трепетно, что, конечно, не помешает построчному разбору. И потом, после него, тоже буду продолжать любить — потому что песни любят не за смысл, а за все вместе.
«Нежная Правда в красивых одеждах ходила, Принарядившись для сирых, блаженных, калек». Она, допустим, нежная и в красивых одеждах, но Правда ли это? Кумир нашего кумира говорил по-другому: «Тьмы низких истин нам дороже Нас возвышающий обман…» Потому что правда обычно нелицеприятна, а малейшее отклонение делает ее ложью. И народишко у Высоцкого, как обычно, — калеки, сирые и блаженные, придурки и воры с ножом под скатертью.
«Грубая Ложь эту Правду к себе заманила, — Мол, оставайся как ты у меня на ночлег…» Правда, значит, бичиха. Во времена Высоцкого понятия «бомж» (без определенного места жительства) не было, поскольку каждый имел жилплощадь, а вот «бич» (бывший интеллигентный человек) было.
«И легковерная Правда спокойно уснула, Слюни пустила и разулыбалась по сне. Хитрая Ложь на себя одеяло стянула, В Правду впилась и осталась довольна вполне…» Все-таки не может Владимир Семенович без слюней и прочих физиологизмов. Иногда я с ужасом представляю, куда бы он скатился, доживи до проклятой перестройки, которой так хотел. В СССР он зарабатывал тысячи, на распаде бы заработал миллиарды — но скорее всего, ринулся бы в тошнотворную прямоту, которой ему при жизни не хватало.
«И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью…» - просто великолепно, хотя и грубо. «Баба как баба, и что ее ради радеть?» Именно. Баба как баба. Есть съемка, как Высоцкий исполняет очередную балладу к «Бегству мистера Мак Кинли». Так вот, он там использует девку вместо подставки. На спине листы с текстами (причем даже приколотые, он спрашивал про булавку), а в руках у девки тоже. Она сидит согнувшись, иногда, по пинку, подает новые листки — служит мебелью и при этом смотрит преданной псиной. Ладно, не пинки, а легкое напоминание, что пора новый лист дать, а взгляд там у девки действительно — сучий, ласковый, покорный. Причем рядом пюпитры, барабаны, все как положено — но лучше все-таки девка, кто бы спорил. Ради баб радеть не стоит, вот ради «звезды» в лапах, особенно французской, можно наизнанку вывернуться.
«Разницы нет никакой между Правдой и Ложью, Если, конечно, и ту, и другую раздеть…» Иногда заявления Высоцкого загоняют в угол и тупик. Раздевай, не раздевай — разница есть. Правда, к Правде и Лжи надо было присоединить еще и Истину, потому что обе подружки слишком зависят от взглядов конкретного индивида. Помните картинку? Цилиндр, освещаемый с торца дает круглую тень — это правда. Освещаемый сбоку, дает прямоугольную тень — это тоже правда. Для части зрителей и круглая, и прямоугольная тень — вранье, потому что они видят с иного ракурса. Но вообще-то это цилиндр. Или еще один пример : слон, которого ощупывают слепые и описывают по-своему — веревка, колонна, стена, кусок ткани, полированное дерево.
«Деньги взяла, и часы, и еще — документы, Сплюнула, грязно ругнулась и вон подалась…» Опять слюна, снова грязь.
«Кто-то уже, раздобыв где-то синюю сажу, Вымазал чистую Правду, а так – ничего…» Ага, заметили — сажа не может быть синей. Более того, она не может быть никакой другой — только насыщенно черной. Черная сажа все равно что масло масляное. Любопытно иное — вот лежит себе спящая, беспомощная голая девка. Простите, бери и пользуйся, так нет, находится любитель, бежит за сажей и мажет ее зачем-то. В плохом варианте, которые ВВ, к счастью, убрал, мазали поверх сажи еще и глиной - да, на Руси мазали, но не Правду, а ворота, и не сажей, а дегтем, то есть и с помазанием у ВВ проблемы — хочется намазать, но как-то все не к месту.
Дальше Владимир Семенович живописует ужасы, которые пережила бедная Правда — болела, нуждалась в деньгах. Может, потому что она Ложью стала? Или идиоты не видят, что она, хоть и голая, но все-таки правда, значит, надо ее накормить и приодеть?
«Некий чудак и поныне за Правду воюет, Правда в речах его правды — на ломаный грош. Чистая Правда со временем восторжествует, Если проделает то же, что явная Ложь…» Вот идеальный Высоцкий — прекрасные обтекаемые, многозначительные, ничего не значащие фразы, оставляющие ощущение чего-то умного и даже глубокомысленного.
«Часто разлив по сто семьдесят граммов на брата, Даже не знаешь, куда на ночлег попадешь…» - любой пьющий советский гражданин пустит скупую слезу умиления. Да, Вовка писал прямо про меня. «Могут раздеть — это чистая Правда, ребята! Глядь — а штаны твои носит коварная Ложь. Глядь, на часы твои смотрит коварная Ложь, Глядь, а конем твоим правит коварная Ложь». Вывод простой и мудрый - надо меньше пить.
А вообще-то, грубо говоря, — говорящие правду лгут, лгущие тоже лгут, потому что изображают правду, сама правда настолько страшна, что ее даже золотые ленты в волосах не спасут, тем более что их давно украли. Второй смысл садится на десятый и погоняет шестым, аллюзии шелушатся и падают, как снег, и посвящено это все Булату Окуджаве. Прямо скажем, весьма сомнительный подарочек, хотя с художественной точки зрения сделан великолепно.
«Песня Солодова»
Знаете, в чем заключается мастерство поэта? В том, чтобы вывернуть все так, чтобы нельзя было придраться, но при этом все всё поняли — даже то, что в текст совершенно не закладывалось.
Вот одна из самых антисоветских песен с припевом, который размазывает власть: «Но разве это жизнь, когда в цепях? Но разве это выбор, если скован?» Собственно, доморощенные исследователи обязательно приводят эти две строчки как приговор загубившей поэта власти. Ну, мы не будем им уподобляться, а посмотрим на другие образы текста.
«А в лобовое грязное стекло Глядит и скалится позор в кривой усмешке…» «Мы к долгой жизни приговорены Через вину, через позор, через измену!» Конец текста знаком до боли: «Не надо нас ровнять с болотной слизью! Мы гнезд себе на гнили не совьем!» Слизь, гниль, грязь, оскал, приговор, позор, измена — всего лишь перечисление образов, создающих настроение. В общем, все понятно — проклятая власть, дающая заработать тысячи (жалко ей миллионов), приковала и обрекла на медленную жизнь, за которой наблюдает через грязь позор с кривой усмешкой - за виной, за изменой (себе, очевидно) — но мы все-таки не любимая автором слизь. Хорошо ВВ власть приложил? Отлично. Прямо кровь закипает от возмущения. Но вот беда — речь идет от лица человека, который в самом деле был скован цепями (в прямом смысле, говорю, в самом прямом) и медленно вел грузовик с горючим — чтобы, если нападут партизаны, водители-заключенные тоже были бы убиты. Если присмотреться, то в бесконечных аллюзиях можно угадать, что происходит на самом деле — проблема только в том, что присматриваться никто не будет. Хотя при минимальных усилиях можно узнать, что это — песня Солодова из кинофильма «Единственная дорога». Ну, то есть в прямом смысле — скованный человек, обреченный на медленную жизнь, готов зубами перегрызть горло сидящему рядом немцу, и непонятно, кто их убьет — то ли фрицы, то ли наши партизаны, весь текст логичен до предела. И, естественно, везти на фронт горючее для немецких танков — позор, оскаленный в кривой усмешке.
Правда, есть один куплет, который никак к фильму не относится. Вот он. « И если бы оковы разломать, Тогда бы мы и горло перегрызли Тому, кто догадался приковать Нас узами цепей к хваленой жизни…» Поездка: за рулем бензовоза в кандалах ну никак не может быть хваленой жизнью. А вот жизнь в Советском Союзе, если участь количество оправданной пропаганды, по сравнению с «их нравами» вполне подходит по это определение. То есть фига в кармане все-таки была, и речь идет не совсем о сюжете фильма, хотя хваленая жизнь — это еще доказательство и не причина переводить свидетеля в обвиняемые.
Давайте возьмем еще одну протестную песню, от которой закипает кровь в жилах и хочется идти свергать правящий класс, потому что все несправедливо.
«Чужая колея»
«Сам виноват - и слезы лью, И охаю - Попал в чужую колею Глубокую. Я цели намечал свои На выбор, сам. А вот теперь из колеи Не выбраться…» Ну вот, видите — цели свои, колея — чужая, и конфликт налицо. Попал — и дико охает.
«Крутые, скользкие края Имеет эта колея. Я кляну проложивших ее, скоро лопнет терпенье мое…» Суки, одно слово. Колею проложили, чтобы с пути не сбился человек. Потому что он в горизонт хотел, давить снующих перед мотором «кого-то в чем-то черном», ехать по шоссе бесповоротно — а тут деревенская колея. Бросил руль и с Машкой в кузов, куда машина из колеи денется?
«Но почему неймется мне? Нахальный я. Условья в общем в колее Нормальные. Никто не стукнет, не притрет, не жалуйся. Желаешь двигаться вперед? Пожалуйста. Отказу нет в еде-питье В уютной этой колее. И я живо себя убедил — не один я в нее угодил. Так держать! Колесо в колесе! И доеду туда, куда все…» Ну, собственно, да. Тебе колею проложили родители, ты проложил колею детям, да и цивилизация — одна большая колея. Страшная песня, страшная, аж жуть. Кстати, как держать «колесо в колесе» я не знаю, знаю — след в след.
«Вот кто-то крикнул, сам не свой — А ну пусти! И начал спорить с колеей По глупости. Он в споре сжег запас до дна Тепла души, И полетели клапана И вкладыши…» Да, помним: полетели колеса, мосты, и сердца, или что у них есть еще там. Там еще есть вкладыши и клапана. Запомните, мальчики и девочки — в спорах горит тепло души, оттого летят клапана, вкладыши, карданы со всеми намотанными милями, колеса и мосты. Это если вы машина, если человек — ничего страшного. Кстати, этого бунтующего бунтаря Высоцкий называет глупцом, не забудьте.
«Но покорежил он края, И шире стала колея. Вдруг его обрывается след — Чудака оттащили в кювет, Чтоб не мог он нам, задним, мешать По чужой колее проезжать…» Я долго думал, откуда возле деревенской колеи кювет, но так и не нашел ответ.
«Вот и ко мне пришла беда — стартер заел. Теперь уж это не езда, а ерзанье. И надо б выйти, подтолкнуть, но прыти нет — Авось подъедет кто-нибудь И вытянет... Напрасно жду подмоги я — чужая эта колея!» Чтобы вытянуть, надо оказаться впереди, впереди одного уже в кювет оттащили. Почему напрасно? Не ори, друг, - чудака оттащили, и тебя оттащат, и меня оттащат. Кстати, если заедает стартер, то ни езды, ни ёрзанья, ничего — машина просто стоит.
«Расплеваться бы глиной и ржой, С колеей этой самой чужой, Ведь тем, что я ее сам углубил, Я у задних надежду убил…» Прыти нет, потому что глины наелся и ржи (а ты не ржи!) и теперь ими плюется, сидя в колее и дожидаясь того, кто вытянет. Ну вот и пришло прозрение, вот и напал на человека стыд — углубил чужую колею, надо было углубить свою. Совершенно логично, не поспоришь, отвечай за себя. Какую-то Надежду прибил, ну так Надя заслужила, видимо...
«Прошиб меня холодный пот До косточки, И я прошелся чуть вперед По досточке. Гляжу — размыли край ручьи Весенние, Там выезд есть из колеи — Спасение!» Итак, у мужика заел стартер, машина ерзает, колесо в колесо не попадает, и тут бац — размытый край. Беги, кролик, беги!
«Я грязью из-под шин плюю В чужую эту колею…» Ну вот вам опять — в каждой песне нужно плюнуть и дунуть три раза, а лучше четыре, повернуться вокруг себя и приступить к зачатию. Впрочем, я тороплю события, а всего лишь хотел обратить внимание на второй плевок.
«Эй, вы, задние! Делай как я!» Выезжайте из колеи! «Это значит — не надо за мной…» Что?!
«Колея эта только моя! Выбирайтесь своей колеей!» Замечательно — лиргерой пользуется не чем-нибудь, а размытым весенними ручьями краем, но другим не дает. Он не прокладывает путь, не рвет скаты, не плавит асфальт — нашел халявную лазейку. И тут же закричал, что размытый ручьем край — это его колея! Можно сказать, что он хочет накормить своих товарищей можно, что заботится об их благополучии, а может, это чистое жлобство — я вылезу, а вы нет. Замечательная логика, в самом деле — тем, что я ее углубил, я надежду убил у задних. Но вы, задние, за мной не езжайте, давайте дальше по колее без надежды. А спасение, размытый край, не про вас.
А вот если вам покажется, что автор попал в чужую колею, там ему так понравилось, что он постарался сам остаться, а остальных выгнать — так это неправда. Он всего лишь помогать не захотел, настоящий друг.
«Баллада о детстве»
Песня знаменательна уже тем, что в ней нет болотной слизи и плевков, однако есть кое-что еще более интересное. Кстати, до сих пор непонятно, почему наследием Высоцкого не занялись фрейдисты-вейсманисты-морганисты, в общем, мухолюбы-человеконенавистники, прислужники психологии, продажной девки империализма? Я подозреваю, что в песнях и стихах содержиться невероятно богатый материал для исследования. Вот взять хотя бы это произведение, хотя бы его начало.
«Час зачатья я помню неточно. Значит, память моя однобока…» Ну да — однобока, однорука, одноока, только вывези… только при чем тут память? Большинство час своего зачатья не то что неточно, а не помнят вообще и совершенно не страдают по этому поводу, им в голову не приходит сообщить об этом всему свету.
«Но зачат я был ночью, порочно, И явился на свет не до срока…» То есть он был зачат, «как нужно, во грехе, поту и нервах первой брачной ночи». Значит — не Бог, строка скромна и призвана охладить слишком ярых поклонников. И не был недоноском — запомните — недоноском не был!
«Я рождался не в муках, не в злобе — Девять месяцев — это не лет. Первый срок отбывал я в утробе — ничего там хорошего нет…» Опять, опять злоба. Первый срок? В утробе? Ничего хорошего? Наш дорогой автор от уголовного морока когда-нибудь избавится ли? Нет, никогда.
«Спасибо вам, святители, Что плюнули да дунули, Что вдруг мои родители Зачать меня задумали…» Святители — не знахарки и не колдуны, не плюют и не дуют, и на процесс зачатья никак не влияют.
«В те времена укромные, Теперь почти былинные, Когда срока огромные Брели в этапы длинные…» Тридцать восьмой год — после тридцать седьмого, понятно, что за этапы. Вам понятно? Ха. Это не те этапы.
«Их брали в ночь зачатия, А может даже ранее, Но вот живет же братия Моя — честна компания…» Этапы нерожденных детей, которых сажали не то что до рождения, а прямо до зачатия. Масштаб посадок оцените сами.
«Первый раз получил я свободу По указу от тридцать восьмого…» - ну вот опять подколодная уголовка. «Знать бы мне, кто так долго мурыжил — Отыгрался бы на подлеце…» Читатель сидит и чешет репу — процесс зачатия, приятный, но банальный, превратился в некую мистерию с плюющимися святителями, этапами нерожденных детей, братией-компанией и каким-то долго мурыжившим процесс подлеце. Действительно, много помнит, хоть и кокетничает, что неточно. Странно, что Владимир Семенович упустил момент и обошелся без выкидыша. Можно было бы сделать один, нет, два, нет, три выкидыша — было бы за что на подлеце отыгрываться!
Бабье глаза таращит -
В каком прикиде, ишь!!!
И не сыграет в ящик,
Как до зачатья выкидыш!»*
Если до зачатья бредут срока, то почему бы и нет? Ну ладно, не стал, так не стал, зато спускается с проблем зачатья в коммуналку на Третьей Мещанской, в конце. Потом идет такой тоскливо-разухабистый текст, чья проблема только в одном — иногда к нему нужен словарь.
«Но не все, то что сверху, от Бога — И народ зажигалки тушил. И как малая фронту подмога Мой песок и дырявый кувшин…» Зажигалки - возгорающиеся бомбы — кидали в ящики с песком, где их пламя тихонько и затухало.
«И било солнце в три луча Сквозь дыры крыш просеяно На Евдоким Кириллыча и Гисю Моисеевну…» Три луча и дыры крыш — написаны исключительно для рифмы, но ребята, дырявые крыши создают определенный антураж, столь любимый нашим автором.
«Она ему — Как сыновья? — Да без вести пропавшие. Эх, Гиська, мы одна семья, Вы тоже пострадавшие. Вы тоже пострадавшие, А значит, обрусевшие. Мои — без вести павшие, Твои — безвинно севшие…» Высоцкий хочет сказать, что евреи не воевали, а русские не сидели? И то, и другое — чушь.
«Я ушел от пеленок и сосок, Поживал — не забыт, не заброшен. И дразнили меня — недоносок, хоть и был я нормально доношен…» Вот опять — я явился на свет не до срока, я был нормально доношен! Какая-то совершенно необъяснимая зацикленность на перинатальном периоде своей жизни. Пропускаем несколько куплетов, к ним нет вопросов, разве что про страны — Лимония и Чемодания.
«Стал метро рыть отец Витьки с Генкой, Мы спросили: зачем? — Он в ответ: Мол, коридоры кончаются стенкой, а тоннели выводят на свет…» Сомнительное утверждение. Мне думается, что стенкой кончаются как раз подворотни, а не коридоры.
«Да он всегда был спорщиком, припрешь к стене — откажется, Прошел он коридорчиком и кончил стенкой, кажется…» «Все, от нас до почти годовалых Толковище вели до кровянки. А в подвалах и полуподвалах Ребятишкам хотелось под танки. Не досталось им даже по пуле, В ремеслухе живи не тужи. Ни дерзнуть, ни рискнуть, но рискнули — Из напильников сделать ножи. Они воткнутся в легкие От никотина черные, По рукоятки легкие, трехцветные, наборные. Вели дела отменные сопливые острожники. На стройке немцы пленные На хлеб меняли ножики. Сперва играли в фантики в пристенок с крохоборами, И вот ушли романтики из подворотен ворами…» Толковище до кровянки — разборки и драки до первой крови, дворовые законы. Ремеслуха — ремесленные училища, матери советских ПТУ и бабушки современных колледжей. И ножи из напильников тоже делали — одно время вся страна была завалена ножами с пластиковыми рукоятками из наборных цветных колец. Их делали не только пленные немцы, но и зеки. И если бы не камлание про зачатье — выкидыши — недоношенность и прочие радости жизни, песня выглядела бы совсем по-другому, экскурсией в послевоенное детство. Ничего подобного этому рассказу в поэтическом мире я не встречал — а существующие попытки либо слащавы, либо беззубы.
«Тот, который не стрелял»
Очередная военная песня, которая не совсем военная. Начало прямо замечательное: «Я вам мозги не пудрю — Уже не тот завод…» Вывод: раньше врал на голубом глазу, но вот теперь врать надоело, начал говорить правду. Ту самую, в ленточках и глине, как мы любим.
«В меня стрелял поутру Из ружей целый взвод…» - ну, должно быть, есть чем гордится. Судя по интонациям.
«За что мне эта злая, нелепая стезя? Не то чтобы не знаю, рассказывать нельзя…» Запомните — рассказывать нельзя. И чем же автор будет заниматься еще триста пятьдесят куплетов?
«Мой командир меня почти что спас, Но кто-то на расстреле настоял, И взвод отлично выполнил приказ, Но был один, который не стрелял…» Во-первых, со своей, особенной логикой автор буквально через куплет раскроет этого «кого-то». Во-вторых, расстрел — тяжелый процесс даже для военного. Поэтому у расстрельной команды часть оружия была заряжена холостыми, но какая конкретно — никто не знал. Такая лазейка для больной совести, может, и не я убил?
«Судьба моя лихая давно на перекос, — Однажды «языка» я добыл, да не донес. И особист Суэтин, неутомимый наш, Уже давно приметил и взял на карандаш…» Вот он, этот «кто-то», Суэтин. Который что-то давно уже приметил.
«Он выволок на свет и приволок Подколотый, подшитый материал, Никто поделать ничего не смог. Нет, смог один, который не стрелял…» Выясняется, что у случайно расстрелянного товарища кроме брошенного в пути «языка» была еще толстая, подколотая и подшитая папка личного дела, которое вел особист.
«Но слышу: — Жив, зараза, тащите в медсанбат! Расстреливать два раза уставы не велят…» Хорошо бы с уставами ознакомиться. Насколько я помню, недобитков не лечили, а добивали.
«А врач потом все цокал языком И, удивляясь, пули удалял…» В ранних песнях у ВВ было веселее — «врач резал вдоль и поперек». Насчет удивления — что-то я сомневаюсь, чтобы фронтового врача легко было удивить. Разве что количеством пуль — вместо десятка три или две?
«Я раны как собака, лизал, а не лечил…» - вообще одинаковые обороты у Высоцкого встречаются на удивление часто. Два раза скелет, радующийся прохладой. Два раза лижущий раны герой, еще один раз — как раз в «Побеге» («пошел лизать я раны в лизолятор» — правда, потом автор опомнился и убрал эту неудачную строчку, но концерты, пленку никуда не денешь). Подобные вещи говорят о том, что автор выдохся и писать ему надоело. А может, просто не помнит всего написанного, что совершенно естественно.
«В госпиталях, однако, в большом почете был…» - и с чего бы это?
«Наш батальон «геройствовал» в Крыму А я туда глюкозу посылал, Чтоб было слаще воевать…» Свои раны он зализывает, а в Крым посылает глюкозу. Здесь два варианта — либо больной зажрался, зализывая свои раны, либо провоцирует что-то нехорошее. Ох, видимо прав был особист Суэтин.
«Я тоже рад был, но, присев у пня, Я выл белугой и судьбину клял, — Немецкий снайпер дострелил меня, Убив того, который не стрелял». Вообще-то это должен был сделать ротный, причем сразу, за неисполнение приказа.
Вся песня высосана из пальца — хотя, бесспорно, есть свидетели (десятки, сотни тысячи свидетелей из поклонников, которые сами попали в такую ситуацию, и если бы не немецкий снайпер, не стреляющий так бы и ел глюкозу, выселяя татар да чеченцев).
Есть еще одна любимая бардом тема, к которой я никак не мог подступиться — просто потому, что совершенно с ней не знаком. Впрочем, набравшись наглости, взялся за разбор очередной «святыни» - морских песен. И сразу наткнулся на замечательный филологический текст, посвященный морскому арго - «Мы говорим не што;рмы, а шторма;». Ну, хорошо, говорят, буду знать. Кинологи говорят «иду под собаку» и «кто сегодня кусается», имея в виду дразнилу. Моряки говорят — штормА. Что дальше?
А дальше — веселее: «Слова выходят коротки и смачны…» Наверное, бард хотел сказать: выходит слово коротко и смачно. Потому что во множественном числе эта идея выглядит несколько странно, хотя коротко и, возможно, смачно. «ШтормА? — ШтормА...- ШтормАААААА... - Кю!»
Хорошо, будем считать эту ошибку очередной небрежностью.
«ВетрА» — не «ветры» — сводят нас с ума, Из палуб выкорчевывая мачты…» Хороша картинка. Мало того, что ветры бывают разной силы, они еще и мачты выкорчевывают. «Кэп!!! Эти ветра опять меня с ума сводят!! Опять начали мачты выкорчевывать!!!! Я сейчас бинты сорву и на ванты бесноваться полезу!!!» - если кто не понял – бред в кавычках принадлежит автору сего опуса, а не уважаемому Владимиру Семеновичу.
Читаем дальше. «Мы на приметы наложили вето…» - хорошо, допустим, изменения ударений приметами не считается. «Мы чтим чутье компасов и носов…» Надо сделать выдержку, прежде чем комментировать. С компасом все понятно, но вот носы… «Вахтенный!! Чем это пахнет на клотике? — Носками, дёгтем, баландой, табаком!!! — Сельдерюжки!!! Чтобы у вас хрен на лбу вырос!!! Всей вахте носы достать из ножен и выяснить, чем пахнет на клотике!!!» - и это тоже автору опуса, просьба не путать.
В следующем куплете бард перестает быть моряком и вертает ударение взад: «Упругие, тугие мышцы ветра (не ветрА) Натягивают кожу парусов…» Натягивают — весьма сомнительный глагол по отношению к парусам, которые надувают или наполняют, но это меньшее из зол в стихе.
Вообще Высоцкий большой мастер перепрыгивать из места в место — роты на марше вдруг ползут, а корабль, которому вывернули мачты, оказывается в странном положении. Его, видите ли, загоняют в Чашу голодные Гончие псы, пока седой Нептун (Ныряльщик с бородой) на звездных весах решает их судьбу. На самом деле убрать бы надсадно воющих голодных гончих псов, которые гонят корабль, как те ветрА в штормА, и было бы хорошо. Но нет, мы легких путей не ищем.
Твоя струя — как мышцы, а твои мышцы — как струи. Как вам аллегория? Мне, честно говоря, не очень, но оказывается, что пока судьба решает на звездных весах, пока возле кормы щелкают зубы голодных собак, упругие тугие мышцы ветра превратились в струи, заострились (острые струи) и вспороли кожу парусов. Что-то тут явно нечисто. Да не, все нормально — дальше идут любимые автором страшилки про петлю, паруса, которые спрятались от ветров — от их острых струй, ну да.
«Нам кажется, мы слышим чей-то зов — Таинственные четкие сигналы…» Таинственные, но четкие. Хорошо, пусть будет так, потому что дальше все-таки очень хорошо: «Не жажда славы, гонок и призов…» о как! — «Бросает нас на гребни и на скалы…» Батенька, да вы большой оригинал — бросаться на скалы просто так.
«Изведать то, чего не ведал сроду…» — хорошо, допустим. «Глазами, ртом и кожей пить простор…» — кожа, очевидно, парусов, выше по тексту — натянутая, как сапог на портянку, а потом вспоротая. Остаются рот и глаза. Отлично — пока рот хлюпает простором, глаза выпадают из глазниц и начинают его просто закачивать, как пожарная помпа. Брр… все бы ничего, но ВВ хотел передать масштаб и красоту океана, а скатился в банальное и неудачное перечисление. Если бы написал: я хочу окунуть в этот простор морррду прямо с ррррогами — ей-ей, было бы лучше.
Кстати, следующее утверждение — кто в океане видит только воду, тот на земле на замечает гор — тоже весьма спорное. В океане все видят что-то свое, или даже вообще не видят, растворившись в синеве. А горы — ну, не знаю, может и есть одаренный индивидуум, способный их не заметить, к нормальным людям это точно не относится.
А угадаете, как заканчивается песня? Вот так, навскидку? Любимым словом? Правильно. Невесть откуда взялся ураган и начал петь — тоже правильно — злые песни в уши, проник под череп и залез в мысли. Вот это тоже наш любимый Высоцкий — со злом наперевес на грани расчлененки.
Все-таки да, думать вредно, а вдумываться — еще вреднее. Начинаешь разбирать построчно с детства знакомые и любимые песни и понимаешь, что, вообще-то, тебя водили за нос. И, что самое страшное, человек, написавший «О чем поёт Высоцкий» во много был прав. А жаль лишь, что привлек внимание таким суконным и казенным языком, что на статью никто не обратил внимания. Даже наоборот, она сыграла только на руку «опальному» барду.
«Зачем мне считаться шпаной и бандитом»
Давайте вкратце пробежимся по программной песне. Этот вопрос, вынесенный в первую строку, интересует всех, кто знаком с творчеством ВВ. Откуда такая любовь к уголовке?
«Не лучше ль податься мне в антисемиты: На их стороне хоть и нету законов. — Поддержка и энтузиазм миллионов…» Советских людей, забыл добавить, но, по ощущениям, знает о чем говорит.
«Решил я — и, значит, кому-то быть битым…» — да, у нас кроме мордобития никаких чудес. «Но надо ж узнать, кто такие семиты…» — а ты разве не знаешь, против кого встают миллионы и миллионы? «А вдруг это очень приличные люди, А вдруг из-за них мне чего-нибудь будет!» То есть уголовная морда готова бить только тех, за кого не накажут.
«Но друг и учитель, алкаш в бакалее, Сказал что семиты — простые евреи. Да это ж такое везение, братцы, Теперь я спокоен, чего мне боятся!» Наконец-то уголовный Ванька нашел свое место в жизни, ура.
«Я долго крепился — ведь благоговейно…» и пошло-поехало перечисление тех, без кого бы мы возились в грязи и ничего бы из себя не представляли. Даже Каплера вспомнил, который, на секундочку, дочь Отца народов оприходовал. И — чтобы не было заминки — придавил всех основоположником Марксизма. Потом мы слышим перечисление самых расхожих слухов, приправленных, как перчиком, юморком — по запарке замучили слона в зоопарке (запарка — зоопарка встречалась в каком-то раннем беспомощном стишке, правда там по запарке стонала тигрица) и украли у народа весь хлеб урожая минувшего года. В общем, бей жидов, спасай Россию — он и бьет, и спасает.
Послевкусие от песенки остается гадкое, по-другому не скажешь.
«Мишка Шифман»
Пересказывать ее кого?— дело неблагодарное, тем более, что, как и во всех стихах прямой речи, ошибок и шероховатостей в ней в ком? нет. Зато юмора — кто понимает и помнит — сколько угодно. Один еврей — поясняю для случайной молодежи — уговаривает другого эмигрировать:
…«Голду Меир я словил
В радиоприемнике...»
И такое рассказал,
До того красиво!
Что я чуть было не попал
В лапы Тель-Авива.
Я сперва-то был не пьян,
Возразил два раза я –
Говорю: «Моше Даян –
Стерва одноглазая,
Агрессивный, бестия,
Чистый фараон,
Ну, а где агрессия –
Там мне не резон".
Мишка тут же впал в экстаз –
После литры выпитой –
Говорит: «Они же нас
Выгнали с Египета!
Оскорбления простить
Не могу такого
С Рождества Христова!».
«…Только русские в родне,
Прадед мой — самарин,
Если кто и влез ко мне,
Так и тот — татарин».
Мишку Шифмана не трожь,
С Мишкой — прочь сомненья:
У него евреи сплошь
В каждом поколеньи.
Дед параличом разбит, —
Бывший врач-вредитель,
А у меня — антисемит
На антисемите…»
Ну да, это мы помним. В результате — антисемит поехал в Израиль, а еврей не прошел пятую графу (национальность). Вот такая забавная песенка о сложностях внешней и внутренней национальной политики.
«Сон»
Небольшое (по меркам Владимира Семеновича), всего на семь куплетов произведение, которое можно отнести к многозначительным и странным. Ну, многозначительности у нашего любимого барда везде полно, каждый найдет строку на свой вкус и насладится своей прозорливостью. Но при этом оно еще и очень странное. Вот в самом деле, вроде о проблеме, но проблемы-то ни в чем нет. Впрочем, что тут говорить, давайте читать «нервно» (то есть текст берем из того самого сборника).
«Дурацкий сон, как кистенем, Избил нещадно…» - ничего себе дурацкий, скажу я вам. Но даже если допустить, что он в самом деле дурацкий, но с кистенем, зачем на него вообще обращать внимание?
«Невнятно выглядел я в нем И неприглядно…» - неприглядно — понятно, но невнятно-то почему? Может, это вообще не автор был, а какой-то случайно забредший в сон зевака? И если невнятность автор опустил за невнятностью, с неприглядностью поступил честно и расшифровал для читателя: «Во сне я лгал, и предавал, И льстил легко я… А я и не подозревал В себе такое…» Однако, какая изумительная девственность для сорокалетнего мужика! Предательство опустим, но вот не солгать, не польстить и даже не подумать, что так можно сделать, это нечто особенного. А потом так раз — о, а я же польстил! Позор! Кошмар! Какая дикость!!!
«Еще сжимал я кулаки И бил с натугой, Но мягкой кистию руки, А не упругой…» Тут понятно одно — автор что-то бьет во сне мягким кулаком, причем нормальный кулак у него не твердый, а упругий. Анатомия тоже весьма оригинальна в произведении. Читаем дальше, дальше очень интересно.
«Я не шагал, а семенил На ровном брусе, Ни разу ногу не сменил, ТрусИл и трУсил…» Надеюсь, вопросы вы сами автору зададите? За каким лешим его занесло в спортивную женскую гимнастику? Потому что больше нигде не надо ходить по брусу, то бишь по бревну. Ну, допустим, бард в трико и с бантиками балансирует на брусе, даже не сменив ногу! Позор! Кошмар! А зачем ее менять? Ужас! Так менять-то зачем? Ты что, идиот, откуда я знаю? Кошмар! Более того, находясь на брусе он что-то трусИт (южнорусский, малороссийский сленг, означает — трясти. Откуда, кстати, у него это словечко?) и трУсит. И если с трусостью все понятно, то с трясуном — нет.
«Я перед сильным лебезил, Пред злобным гнулся. И сам себе я мерзок был, Но не проснулся…» Ну, в принципе все ясно и логично — это все добавляется ко лжи и лести, чтобы показать всю мерзость лирического героя. Правда, в жизни приходиться и льстить иногда (бывает, что это просто необходимо), и перед сильным приходится лебезить (ну что поделать!), и против злобного не у каждого найдутся силы выстоять. В чем, простите, мерзость? Автор считал себя святее папы римского? Обычные грехи обычного человека.
«И сон повис на потолке И распластался…» - понятно, распластался и повис. Вот вся эта куча вместе с брусом, чем-то там трясущимся, кем-то лебезящим, льстящим, злобным, сильным распласталась на потолке. А потом вдруг бац – и вторая смена: «И вот в руке вопрос остался…» Это очень мудрено даже для меня, но дальше еще лучше.
«Я вымыл руки — он в спине Холодной дрожью. Что было правдою во сне, Что было ложью?» Могу заявить со всей ответственностью — все правда, и все ложь, и не надо на этом заморачиваться. Жизнь очень сложная штука, главное в ней – не переигрывать и не увлекаться. Вообще, конечно, сон, весьма насыщенный событиями, но кончается стихотворение весьма знаменательно. После обязательных страданий «Сон — отраженье мыслей дня? Нет, быть не может!» логика теряется вообще.
«А вдруг — костер?»
Ну, хорошо, вот он — вдруг костер. Почему костер? Зачем костер? А у вдруг костра явно должен быть друг, который, как мы помним, тоже вдруг.
«И нет во мне Шагнуть к костру сил. Мне будет стыдно, как во сне, В котором струсил…» Попрошу внимания почтенной публики — речь идет не о восхождении на костер, а о подхождении к костру. Нет сил подойти к костру?
Воля ваша, неладное что-то твориться с автором. (Хотя, по секрету, как поэт поэту могу уточнить. Все дело в любимых ВВ составных каламбурных рифмах. Костру сил — струсил. Песенку, построенную исключительно на подобных рифмах, можно услышать в замечательном военном фильме «Торпедоносцы», но написана она не ВВ, а студентами ИМЛИ.)
«Но скажут мне: — Пой в унисон! Жми, что есть духу! — И я пойму — вот это сон, Который в руку». Ну вот, ребята, и приехали. Вся эта интеллигентская рефлексия заканчивается предложением петь в унисон, то есть со всеми, хором. Не выделяться и не выпендриваться — все льстят — и ты льсти, все лебезят — и ты лебези. И лирический герой прыгает от радости — вот же он, сон, который в руку! При этом общее впечатление от песни — как положено, гимн борьбы всего хорошего со всем плохим, который не поверку оказывается не тем, чем казался.
«Ноль семь»
Весьма известная в СССР песня, поскольку была выпущена миллионными тиражами на миньоне (маленькой пластинке с четырьмя песнями), радует загадками в каждом куплете.
Берем первый: «Эта ночь для меня вне закона. Я пишу, по ночам больше тем…» Весьма интересно, что ночь в законе, когда человек спит, вне закона — когда решили пописать, поскольку больше тем. Понимаете? В свое время ходили легенды, позже превратившиеся буквально в догмы, по которым Высоцкий не спал вообще: прибегал после спектакля и хватался за бумагу, чтобы осчастливить своих поклонников. Час-два сна в сутки, обычно и того меньше, три часа — невозможная роскошь. Потому и сгорел.
А вот стишок, в котором черным по белому указано: ночь, когда я пишу — вне закона. Написано авторским пером. Вот сел он писать внезаконной ночью и вдруг цап — схватился за диск, за который схватиться невозможно. Необъяснимый поступок, но что поделать, поэты вообще люди импульсивные — собрался спать и вдруг начал писать, начал писать — за диск хватается. Люди моего возраста поймут, почему за диск нельзя схватиться, молодым же советую посмотреть фото советского дискового телефона. Вот за талию, тем более чужую, схватится вполне можно, а также за грудь и за грудки. За диск телефона — извините, нет.
Припев опустим, возьмем справедливое возмущение барда: «Эта ночь для меня вне закона. Я не сплю, я кричу — поскорей! Почему мне в кредит, по талону Предлагают любимых людей?»
Эта ночь для меня вне закона,
Словно рай рьяно рвет враний грай -
Почему мне в кредит, по талону
Предлагает поездку трамвай?*
Я очень долго думал над этими строками, прямо с самого отрочества, когда ВВ заменял мне Бога. По каким таким талонам ему предлагают любимых людей, и почему он этим недоволен? «Володь, слушай, тут в «Березку» француженку завезли, хорошую, качественную француженку, на картах гадает, кровь заговаривает, бери, такой товар не залежится. — Ребят, да у меня денег на француженку нет. — Вов, ладно, что ты как не родной, бери в кредит, сейчас талон выпишем…» В любом случае, кто бы ему любимого человека не предлагал, никакой благодарности к благодетелям он не испытывал, лишь негодовал. Вообще, конечно, Влади в кредит — это сильно, интересно, чем он все-таки с государством расплатился?
«Телефон для меня как икона, Телефонная книга — триптих...» Ну-ну. Это сейчас телефон заменяет икону, тем более с церковными приложениями, а для того времени весьма смелое и кощунственное заявление. А триптих — тоже знакомый из песен образ: «а в фиге вместо косточки — триптих».
Дальше совершенно замечательные строчки. Нет, не про Мадонну, после - «Расстоянья на миг сократив…» Вся эта возня была затеяна ради одного мига. «Маринка, привет, пока» - и все, соединение разорвано. Можно было бы написать: расстояние вмиг сократив — и никакой нелепицы, все максимально точно, но что спето, то спето.
Дальше бард включает пуританина и со всей яростью своего актерского хрипа вопрошает: «Что, реле там с ячейкой шалят?..» и, понимая, что шалостям молодой ячейки с пожилым и опытным реле помешать не может, лишь угрожает: «…я согласен Начинать каждый вечер с нуля…» Ну да, часами терроризировать Тому и клясть гадов, впутавших его в кредит, ради мига соединения. Это даже не Сизифов труд, это нечто более изощренное.
«Мы взлетали, как утки…»
Вру, про самолеты, которые взлетали, как утки, с раскисших полей. Помните Яяка — истребителя, который боролся с пилотом и доборолся? Здесь пилот борется с самолетом, предварительно доведя его, бедного, в буквальном смысле до ручки. Причем текст очень, очень образный, гиперболический и до дрожи знакомый. Что-то он напоминает… О «Мы летим, ковыляя во мгле, Мы идем на последнем крыле. Бак пробит, хвост горит И машина летит На честном слове и на одном крыле». Там еще дальше поют: вот дела, ночь была, все объекты разбомбили мы дотла… В песне Утесова мы видим удачный вылет — разбомбили дотла, попали под обстрел и летят, ковыляя во мгле.
У Высоцкого, простите: «…И в простор набивались мы до тесноты…» - до такой тесноты, что даже облака, сшитые пулями, стали выполнять роль парашютов. Опять же, я никогда не видел парашютов, пошитых из лоскутков, но поверим автору, ему виднее.
«Возвращались тайком, Без приборов, впотьмах; И с радистом-стрелком, Что повис на ремнях. В фюзеляже пробоины, в плоскостях — дырки. И по коже озноб, И заклинен штурвал, И дрожал он и дробь По рукам отбивал, Как во время опасного номера в цирке». Все ясно? Герои-летчики, гогоча и перепутав туман с парилкой, набились в простор до тесноты, покалечили друг друга и возвращаются изрядно ощипанные, но непобежденные. И если в «Яяке» присутствовал вражеский самолет, с которым тот делал что хотел, но в итоге сбил, то здесь — перечисление увечий без упоминания того, кто их нанес. Только простор, в который набились до тесноты, и, кстати, совершенно непонятно, по какой такой причине стрелок-радист повис на ремнях. Догадайся, мол, сама.
Начало помните? «Мы взлетали, как утки, С раскисших полей… Мы смеялись, с парилкой туман перепутав…» Ладно, будем считать, что это не пьяные летуны таранили друг друга ради развлечения, а в самом деле был бой, про который автор по своим соображениям предпочел умолчать.
«Завтра мне и машине В одну дуть дуду В аварийном режиме У всех на виду…» Оставим дуду в покое — хотя для лирического героя это новый и смелый ход, ведь с машиной он продолжает бороться и конфликтовать. Что значит — аварийный режим? Он заранее уверен, что его собьют? Тоже мне, летчик-ас. С такими установками получишь и пробоины, и дырки. Кстати, узнать бы, чем они отличаются...
«Ты мне нож напоследок не всаживай в шею!..» - логика текста опять вызывает изумленную немоту. «Будет день взлет — будет пища…» - логично, что-то будет завтра. «…Придется вдвоем…» - понятно, что если самолет хотел всадить пилоту нож в шею, то и приземляться он бы предпочел отдельно, не хочет работать на человека, видимо Яяк пустил заразу неповиновения по всем эскадрильям. «Нам садиться, дружище, На аэродром, Потому что я бросить тебя не посмею…» Видимо, за это накажут, а так бы — после угрозы ножом летун, конечно бы, свою бунтующую технику бросил, хоть и называет на всякий пожарный случай «дружище».
Наслаждаемся дальше. «Только шит я не лыком И чую чутьем...» Ну да, только чутье и поможет — пробоины, дырки, заклиненный штурвал, нож в шею вообще не видны… все так туманно, как в парилке, что без чутья пропадешь. «…В однокрылом двуликом Партнере моем…» Бедный самолет даже не починили, и оставили одно крыло, и заклиненный штурвал, судя по всему. Слегка непонятно, почему самолет двуликий — вторая кабина для радиста-стрелка? Ну и что в этом плохого, обычное конструкторское решение, никакой подлости и двуличности. А вот если речь идет о двуличности в нашем, человеческом понимании, то тогда я пилота опять не понимаю. В чем его техника снова провинилась?.. «…Игрока, что пока Все намеренья прячет. Наплевать я хотел на обузу примет: У него есть предел — у меня его нет! Поглядим, кто из нас запоет, кто заплачет!» Это, вообще, что такое было? Сплошные и совершенно необъяснимые угрозы… не человеку. Самолету. Набились в простор до тесноты, пошили парашютов из облаков, радист-стрелок упился, заклинили штурвал, самолет весь в пробоинах и на одном крыле… какие приметы, какие пределы, кто должен петь и плакать? Вы в одну дуду дуете, и бросить ты его, бедный, изувеченный самолет не посмеешь у всех на виду.
«Если будет полет этот прожит…» - простите, как? «…Нас обоих не спишут в запас…». Вообще-то спишут обязательно, и не по вине самолета.
«Кто сказал, что машине не может И не хочет работать на нас?» Ты и сказал, больше никто этого не говорил.
Вообще, конечно, странная песня — после всех увечий и повреждений, которые в бою (надеюсь, что в бою) были нанесены самолету, не испытывать к нему благодарности, а устраивать фирменную истерику (истерики Высоцкого — это как знак отличия, больше никто так не может) и обвинять технику (!) во всех грехах, включая шулерство и членовредительство, военного не достойно. Возможно, речи идет о летчике-испытателе, но двадцать вылетов в сутки и раскисшие поля, а также вскользь упомянутые пошивочные пули позволяют в этом сомневаться.
«Разведка боем»
Вообще, конечно, в военных песнях Высоцкого удивительный разброс — от гениальности, от которой захватывает дух и выступают слезы, и мощной простоты, до какой-то поверхностности и неряшливости. Начинаем.
«Нужно провести разведку боем. Для чего — да кто ж там разберет…» Хорошее начало, да? Патриотичное и настраивает на совершение подвига. Припев про Леонова и типа из второго батальона оставим, тем более что дальше идет потрясающая ценная информация.
«Мы ползем, к ромашками припадая, - Ну-ка, старшина, не отставай…» - помним, помним. А на нейтральной полосе цветы — кочки тискаем. «Ведь на фронте два передних края: Наш, а вот он - их передний край…» Опять впадаешь в изумленную немоту от наблюдательности автора. Но дальше еще лучше.
«Проволоку грызли без опаски: Ночь - темно и не видать ни зги…» А вот светлые, белые ночи помешали бы такому увлекательному занятию — грызть проволоку. Хорошая проволока заменяет и орехи, и леденцы, мешают только «В двадцати шагах — чужие каски, С той же целью — защитить мозги…» Это просто восторг и живое пособие для курсантов. «Чужие каски? — Защитить мозги!! — Наши каски? — Защитить мозги!! — Не зачет, у солдата не должно быть мозгов». Кстати, что проволоку перекусывают и как можно дальше от окопов — вы догадались, надеюсь, сами?
«Скоро будет «Надя с шоколадом» — В шесть они подавят нас огнем…» Эта самая Надя — немецкий гвардейский миномет, которым немцы будут лупить но нам. Или по нашим позициям, или по разведчикам. Но, судя по тому, что им этого и надо, разнесут наши позиции, для того разведчики и начинали с Богом, потихонечку, не спеша разведку боем. Видимо, это новая тактика — навести на свои окопы огонь, и, когда от наших останутся ошметки, начать потихонечку. Я не знаю, но на мой скромный взгляд, разведка боем — это наглый наскок, прорыв, нужный для того, чтобы вызвать бурный ответ противника, а тут как-то все не спеша. Погрызли проволоку, поглазели на мозги под касками, подождали пока наших накроют минометами — и волшебным образом нашли ДОТ и ДЗОТ.
«Братские могилы»
Вот, кстати, песня, с которой ВВ начал свое триумфальное шествие в официальном пространстве советской культуры, потому что сейчас говорить про зажимаемого и гонимого барда просто неприлично и вообще дурной вкус. Его приглашали, и он исполнял ее многократно в спектаклях и нет, в фильмах, на концертах памяти. Песня, как говорится, зашла, поскольку сильна и идеологически выдержана, ну а мы почитаем спокойно.
«На братских могилах не ставят крестов, И вдовы на них не рыдают…» Вторая строка — сомнительное утверждение, я сам видел и плачущих женщин у братских могли, и ветеранов, вытирающих слезы. «К ним кто-то приносит букеты цветов…» – кто-то. Ветераны, пионеры, делегации. «И Вечный огонь зажигает…» - вот так взять и испортить неплохое, но среднее начало. Вечный огонь потому и Вечный, что горит не переставая с момента создания монумента, братской могилы. Его никто на зажигает, как конфорку, и не выключает, по крайней мере в Советском Союзе. В других странах Варшавского блока именно что включали по праздникам, у нас горел и горит всегда, даже во время профилактики.
Во втором четверостишии великолепно все — мастерское усиление образов, от разрухи до высшего патриотизма.
А в Вечном огне видишь вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий Рейхстаг,
Горящее сердце солдата.
Ну а заканчивается все ненужной закольцовкой - опять про кресты, заплаканных вдов, хоть их и нет, и каких-то людей, которые покрепче. Почему вдовы и матери не ходят на братские могилы? Ходят, и даже ухаживают, поскольку где могилы сына или мужа, просто не знают. В итоге получился пик — слабое начало, мощная середина и вторичное, ненужное окончание.
«Еще не вечер»
Песня, знакомая мне с детства. Причем после прослушивания хотелось немедленно побежать и взять кого-нибудь на абордаж, хотя бы соседскую девчонку Лидку, страшно сверкая одним глазом. То есть настроение в песне выдержано и, естественно, свою задачу она выполняет. Борец продолжает бороться, никак иначе, борьба идет потому что борьба. Но мы люди мирные, и со своего бронепоезда беремся за текст.
«Четыре года рыскал в море наш корсар…» Поскольку корабль корсаром назвать нельзя, то один корсар — совершенно очевидно, капитан корабля, все время утешающий свою нервную команду. Или, напрашивается вывод, он рыскал один? Совсем один? Нет, все-таки с командой нервных белошвеек.
«В боях и штормах не поблекло наше знамя…» - какая крепкая ткань и прочная краска, в общем да. «Мы научились штопать паруса И затыкать пробоины телами…» Вот над этим моментом я смеялся еще в детстве, в коммуналке, представляя: сидят сумрачные пираты рядком, благоухая потом и дымом трубок, и штопают паруса. А между ними ковыляет то ли Окорок, то ли Черная борода, то ли Джек Воробей и ругает за неаккуратные стежки. Но это ладно, вы только представьте, что пробоины заткнуты телами — кока на клотик, юнгу на штапель, одноглазого на пробоину, потому что одноногого уже рыбы объели. И наводит ужас фрегат с торчащими из бортов скелетами — не лучшая затычка, надо думать.
«За нами гонится эскадра по пятам. На море штиль и не избегнуть встречи…» - пираты на фрегате, а эскадра, видимо, на паровом ходу, иначе и она не смогла бы догнать.
«…Но с ветром худо, и в трюме течи…» - оно и понятно, если пробоины телами заткнуты. «На нас глядят в бинокли, трубы сотни глаз…» Вообще повествование как-то незаметно приобретает комический оттенок, вместо трагического. Вдруг появляются сотни глаз с биноклями и трубами — то ли все команды всей эскадры столпились на борту и глазеют на этакую невидаль, корсар с пиратами-белошвейками, то ли гуляющий по пирсу народ наслаждается видом битвы, но что-то тут не так.
«Кто хочет жить, кто весел, кто не тля — Готовьте ваши руки к рукопашной!» - отлично, корсар, руки приготовили, что дальше? Ты про «кто хочет жить» говорил? «А крысы пусть уходят с корабля, Они мешают схватке бесшабашной!» - ну да, под ногами крутятся и подножки ставят. «И крысы думали: - А чем не шутит черт?!» – надо же, корабельные крысы поняли, куда они попали и вообще мешают бесшабашной схватке. «…И тупо прыгали, спасаясь от картечи…» - почему тупо?
«А мы с фрегатом становились к борту борт…» - чтобы крысы перепрыгнули и мешали противнику, так что ничего не тупо. «Еще не вечер, еще не вечер…» - потерпите, девочки, скоро все закончится. Вот тут есть одна тонкость — крысы действительно покидают корабли, которые ждет крушение, но делают они это в порту, это древняя примета. Корабли, которые участвуют в битвах, крысы не покидают и мужественно идут ко дну вместе с пиратами. Ну, ладно. Борту к борту, крысы бегут с корабля на корабль, думая про черта (однако), руки приготовлены, капитан приказал идти на абордаж и вдруг…
«Лицо в лицо, ножи в ножи, глаза в глаза! Чтоб не достаться спрутам или крабам, Кто с кольтом, кто с кинжалом, кто в слезах, - Мы покидали тонущий корабль…» Вдумайтесь: пираты, обвешанные оружием, с готовыми на все руками, вместо того чтобы швырять абордажные крюки, в слезах прыгают за борт. Вот на эскадре зрители-то удивились. Тем более, что спрутам или крабам так и так достанутся все пираты, штопающие паруса, затыкающие телами дыры и прыгающие за борт со слезами на глазах. Спруты, кстати, не едят утопленников — они едят крабов, а крабы - как раз трупы, то есть волноваться нечего, в выигрыше останутся как раз крабы.
«Но нет! Им не послать его на дно - Поможет океан, взвалив на плечи. Ведь океан был с нами заодно, И прав бы капитан — еще не вечер!» Ну, в принципе, да. Произведена очистка корабля от крыс, команда приняла соленую ванну, покинув тонущий корабль в слезах вместо абордажа, а он взял и не потонул.
«Песня певца у микрофона»
Вообще удивительная вещь происходила с нашим дорогим и любимым (я не шучу) бардом — все, что бы он ни сказал, сразу принималось неискушенным народом на веру. Сказал, что не любит железом по стеклу и стеклом против шерсти — значит, так и есть. Говорит, что искренен — и ведь точно, искренен. Возможно, это связано как-то с гипнотическим напором его баса (или тенора), а может быть, еще с чем-то, лингвистикой, например, но это неоспоримый факт. Более того - то, что он говорил, люди мгновенно переносили на себя и могли ощутить себя, как настоящие актеры, подводниками или, например, пиратами.
Итак, песня певца. Начало само по себе уже смелое, потому что ВВ многократно говорил: я не певец, я не испытываю иллюзий по отношению к своему голосу, который раньше называли пропитым, а теперь – с трещинкой из уважения, я исполнитель своих стихов. Но тщеславие — любимый порок, и хоть под маской стихотворения, но назвать себя певцом так приятно.
«Я весь в свету, доступен всем глазам, Я приступил к привычной процедуре…» Все нормально — привычная для актера процедура, этакий медицинский термин: стоять на всеобщем обозрении. Но тут он спохватывается — негоже так просто себя вести, и вдруг уточняет: «Я к микрофону встал как к образам…» Хорошо, собрался с мыслями, в тишине, благолепии беседует с Отцом нашим Небесным — видимо, песня будет исключительно дружеская и интимная. «Нет-нет, сегодня — точно к амбразуре…» Ага. Будет, значит, расстреливать зрителя из крупного калибра. Прыжок от образов к амбразуре смел, и зритель замирает от такого необычного подхода, готовясь принять пули в невинные груди.
Припев опустим, не то вспомнится «озлобленная черепаха» - в нем лучи бьют под ребра, а фонари светят как? Именно. Недобро. Злу не повезло, и в строку не влезло зло.
Владимир Семенович любит оживлять предметы и награждать их своим мировоззрением, не самым добрым в мире, как мы уже смогли многократно убедиться. «Он, бестия, потоньше острия…» - микрофон? Петличек тогда еще не было, но бритвы и клинки в виде микрофонов, очевидно, уже создали. Для своих. Тем более, что микрофон, который тоньше лезвия, обладает еще и безотказным слухом и всячески призывает автора к искренности. Искренность у нас — это хрип: «Сегодня я особенно хриплю, Но изменить тональность не рискую, — Ведь если я душою покривлю, Он ни за что не выпрямит кривую…» Более беспощадного разбора и оценки самого себя я у автора раньше не видел — искренность заменена хрипом, больше ничего никому не интересно, даже техника не поможет. Но техника тоже - еще та техника, это нечто особенное. Вы только вдумайтесь: «На шее гибкой этот микрофон Своей змеиной головою вертит. Лишь только замолчу — ужалит он…» Все-таки скучно было ВВ в рамках сознания, все-таки любил он добрую порцию хорошего бреда, забыв про амбразуру и зрителя, который смотрит на вертящий головой микрофон и певца, который вопит с выпученными глазами, чтобы не быть ужаленным. Ну да. Именно так: «Лишь только замолчу — ужалит он…»
«Я должен петь до одури, до смерти…» - вообще-то никому ты ничего не должен. Кому? Выступление перед зрителем сродни наркотику, только деньги не забирает, а приносит. Зритель, конечно, хочет больше и больше.
Но едва не ужаленный микрофоном певец находит себе оправдание, довольно смешное: пой, пока не ужалили. («Меня схватили за бока Два здоровенных мужика — Давай, паскуда, пой, пока не удавили!..) «Не шевелись, не двигайся, не смей! Я видел жало - ты змея, я знаю! А я сегодня — заклинатель змей, Я не пою, я кобру заклинаю!» Вы не ощущаете такой липкой жути от этого текста? Как все хорошо начиналось — вышел человек помолиться, потом взял пулемет, потом вдруг увидел змею вместо микрофона и ну ее заклинать. И все на глазах полного зала слушателей. Погодите, жуть набирает обороты.
«Прожорлив он, и с жадностью птенца Он изо рта выхватывает звуки…» Что называется, — приплыли. Если забыть про образа, амбразуру и кобру, то жадный до звуков микрофон вполне себе находка, но и это еще не все. «Он в лоб мне влепит девять грамм свинца…» А, помешанный на крови слепой дурак микрофон прозрел, поумнел вдруг и чаще бил в цель? Копыта били дробь, трезвонила капель — остается за текстом, но подразумевается. Причем загнанный в угол галлюцинациями поэт готов бы и сдаться, но «Рук не поднять - гитара вяжет руки…»
«Опять! Не будет этому конца!» А вот вам и та самая искренность, совсем неожиданно, когда выступление превращается не в молитвы, не в атаку, а в надоевшую процедуру. «Что есть мой микрофон? Кто мне ответит?» В общем, быть или не быть? Отвечаю — прибор для усиления звука, в тексте странным образом превратившийся в образа, амбразуру, змею, птенца, девять грамм свинца, но вот во что конкретно — вообще не понятно. К тому же он обладает некоторыми мистическими особенностями.
«Мелодии мои попроще гамм…» - ну, не знаю, меня вот мелодии ВВ вполне устраивают и нравятся. «Но лишь сбиваюсь с искреннего тона…» - ладно, про искренность барда можно много говорить, но мы не будем, потому что дальше — лучше. «…Мне сразу больно хлещет по щекам Недвижимая тень от микрофона…» Не вдумывайтесь в стихи, не надо. Иначе возникнут вопросы — как может тень, недвижимая, больно хлестать по щекам? Конечно, два раза повторяющиеся образы ВВ любит, и зря. «По щекам отхлестанные сволочи» - замечательно. Недвижимая тень от микрофона, бьющая по щекам — очень плохо.
«Я освещен, доступен всем глазам, Чего мне ждать? Затишья или бури?» Ну что за кокетство, в самом деле. Ждать аплодисментов, не критики же! Именно слушатели с жадностью птенца выхватывали все, что слышали, стараясь не думать.
* * *
В том же самом «Нерве» есть замечательный раздел, называется «Спорт-спорт». Включает в себя несколько забавных, но весьма длинных и изобильных песен, не баллад (баллады - это все-таки нечто возвышенное), которые интересны вовсе не спортом, а пониманием, что требуется от песен и что требуется песням. Им требуется признание публики, от них — удовлетворение эстетического чувства, чем бы оно на самом деле ни было. А проще всего оно достигается беззлобным — или не совсем беззлобным, или кажущимся беззлобным — юмором и насмешкой.
Все-таки кумиры — вещь хорошая для поклонения, но иногда их нужно тыкать палочкой и опускать на землю, чтобы не зазнавались. Вас, ребята, назначили, вот и сидите тихо, а то народ найдет себе других.
Все песни посвящены спортивным кумирам того времени — вратарю Яшину, тяжелоатлету Алексееву (поищите информацию, они того достойны) шахматисту Фишеру, в тексте про которого скромно проскакивает советский шахматист Таль. Он, конечно, проскакивает, но непонятно, что с этим делать — то ли обижаться, то ли забавляться.
Эти три песни шуточные, кроме тяжелоатлета (все вдруг стали очень вежливы со мной) — само это занятие не подразумевает веселья. Какую шутку можно придумать про человека, которого вот-вот раздавят сотни килограмм? Все-таки Высоцкий далеко не дурак и прекрасно понимал границы допустимого, в темах и стихах тоже. В тексте про тяжелоатлета нет ничего нелепого, нет ничего смешного, все очень точно, тяжело (ну да, именно что тяжело), но, собственно, именно поэтому он и не получил широкой народной любви во времена написания. Сейчас — тем более. Разве что можно отметить финальную строчку с нашим самым любимым словом барда: «Я выполнял привычное движенье с коротким, злым названием «рывок». Любимое слово найдете сами.
А вот про Яшина и про Фишера стихи забавные и длинные. Когда Высоцкий их исполнял, как обычно кривляясь, зал помирал от хохота. «Мы сыграли с Талем десять партий — В преферанс, в очко и на бильярде. Таль сказал: «Такой не подведет!»» Кстати, дочка Таля есть в соцсетях, и один из постоянных вопросов — играл ли с ним ВВ в преферанс, очко и бильярд? Нет, не играл, и даже знаком не был. Впрочем, ни с кем из героев спортивных песен Высоцкий, насколько я знаю, не общался. Ну, то есть великий шахматист играет с чайником во все, что угодно, кроме шахмат, и очень высоко оценивает его уровень перед шахматным же матчем.
В общем, этого чайника учат все — боксеры, повара, футболисты и так далее, он накачивает мышцы (еще б ему меня не опасаться — я же лежа жму сто пятьдесят) и кончается все хорошо: «Я его фигурку смерил оком, И когда он объявил мне шах, Обнажил я бицепс ненароком, Даже снял для верности пиджак. И мгновенно в зале стало тише, Он заметил как я привстаю… Видно, ему стало не до фишек (?)— И хваленый, пресловутый Фишер Тут же согласился на ничью…» А вот суть песни: «В мире шахмат пешка может выйти — если тренируется — в ферзи».
Точно такой же забавный текст про великого вратаря Яшина (который был заядлым курильщиком и умер от рака легких), которого преследует фоторепортер и умолят пропустить один мяч, всего один — ради снимка, иначе его уволят из газеты. Ноет и ноет, ноет и ноет, в итоге вратарь сдается и пропускает гол.
Фактически это не песни, а спектакли с сюжетом, завязкой, развязкой и, конечно, кульминацией.
Кстати, когда Высоцкий достиг своего пика и метался между бредом и гениальностью, между неудачной прозой и попытками режиссуры, странно, что он не подумал о драматургии. Прямая речь у него идеальна, образна, проста и впечатляет, художественные описания, с которыми частенько возникают проблемы, не нужны, а все технические требования он, как профессиональный актер, прекрасно знал и чувствовал. Думается мне, что драматург из него бы вышел гораздо выше среднего.
Почему эти три песни не отнесены к разделу смешных? Потому что не в этом главное — так или иначе, юмор у Высоцкого есть почти во всех его произведениях, кроме тех, где он сознательно сгущает краски (впрочем, в этих работах можно посмеяться над бесконечной слизью, слюной, злобой и грязью. Ах-ха-ха, опять он слюну глотает!). Но все-таки этот будет смех, на который автор не рассчитывает — хотя очень тяжело предсказать влияние произведения на читателя.
Высоцкий был крайне тщеславен и любил знаменитостей, любил первых, любил сильных (я перед сильным лебезил — понятно, почему его так разозлил дурацкий сон. Не будучи сильным — первым не стать), а самое верное средство обратить на себя внимание и заручиться, если что, поддержкой, — это посвятить песню. Собственно, он и заискивал, шутил то с одной прослойкой, то с другой, и почти всегда у него получалось. Разве что Таль был не в восторге от вымышленных игр, но кто его спрашивать будет? ВВ сказал — играли, значит, играли.
Вроде бы нет посвящений его друзьям — известным поэтам, но может быть, я ошибаюсь. Да и вообще посвящений поэтам нет, что странно для поэта (про «нынешние как-то проскочили» можно не говорить, это ни разу не посвящение). Более того, точно установлены посвящения медийным персонам того времени — тем, у кого были миллионы почитателей и которые не были, скажем так, конкурентами в творческом плане. Это беспроигрышный ход, привлекающий слушателя, но не дающий терять своего. В самом деле, начни Высоцкий рекламировать своего друга Вознесенского, например, — к чему бы это привело? К появлению у Вознесенского новых читателей в ущерб самому ВВ, а у него их и так хватает. (У кого у него — решите сами.) Тем более, что по стихам Вознесенского на Таганке был поставлен целый спектакль, на котором случались конфузы — публика требовала Высоцкого с его песнями. И Высоцкому приходилось напоминать, что сегодня он актер.
«Черные бушлаты»
Если взять эти ваши интернеты и посмотреть, кому посвящена песня, то оказывается — Евпаторийскому десанту, отчаянной военной операции, по-другому и не сказать, подвигу, сколь великому, сколь и непонятному в плане необходимости. Но дело историков вытаскивать истину и по возможности справедливо ее оценивать, а дело поэта описать события так, чтобы никто не был забыт.
Итак, Евпаторийский десант — моряки, высадившиеся с моря и прошедшие по городу ураганом мщения, вышибая и уничтожая фашистов везде, где могли, включая больницы. Расчет был на то, что они смогут уйти обратно на тех же кораблях, что их и доставили, но при этом оттянут на себя значительную часть немецких сил. Но разыгравшийся шторм не дал морпехам отступить, и в итоге все погибли. Это вкратце. Теперь берем стихотворение.
«За нашей спиною остались паденья, закаты, Ну хоть бы ничтожный, ну хоть бы невидимый взлет!» Паденья, закаты — очевидно, отступление советских войск в первые годы войны, «ничтожный и невидимый взлет» - скорее всего, про масштабное наступление сорок второго. Хорошо, он поэт, он так видит, кровавая работа сотен тысяч солдат для него — ничтожны и невидимы. Про чужие папироски и установки выжить как угодно, лишь бы посмотреть на восход, тоже говорить не будем - гнильцой несет от этих строчек, вы уж меня простите.
«Особая рота — особый почет для сапера, Не прыгайте с финкой на спину мою из ветвей…» Если к первой строке вопросов нет, то ко второй — а почему, собственно, не прыгать? Странная просьба, адресованная врагу, прямо скажем. Объяснение тоже удивительное: потому что он «и с перерезанным горлом» до своей развязки увидит восход. Развязка наступит после перерезанного горла, тоже лучше запомнить, правда, зачем это запоминать, не знаю — видимо, затем же, зачем и писать. Хорошо. Бессмертный, мы поняли. Возможна и другая трактовка, но пока промолчу.
«Прошли по тылам мы, держась, чтоб не резать их, сонных, Но тут я заметил, когда прокусили проход…» Прокусили проход. Опять же умолчу, какой проход есть, например, в анатомии. В реальности десант рванул на фашистов с берега моря и пошел с боями вглубь города, но, судя по песенке, прошел по тылам и прокусил проход, при этом жалея сонных фашистов и внимательно следя за подсолнухом — несмышленым, зеленым, трогательным, но чутким.
«За нашей спиною в шесть тридцать остались — я знаю, - Не только паденья, закаты, но взлет и восход. Два провода голых, зубами скрипя, зачищаю, Восхода не видел, но понял: вот-вот - и взойдет». Тут все роскошно — прошли по тылами, никого не зарезав, и паденья и закаты превратились во взлеты и восходы. Но приятнее всего — два голых провода, которые зачищают, скрипя зубами. Зачищает голые провода. Вот так неожиданно сапер оказался связистом.
«Уходит обратно на нас поредевшая рота…» - а был бой, оказывается? Давайте думать — уходит обратно. Значит, рота шла вперед, значит, она наступала, пошла в атаку и отступила, поредевшая. Но беда в том, что город был занят немцами, и наступали именно наши. Про то, что в тексте не видно боя, не было его, я уже спрашивал, но все равно не увидел. Не прыгайте, говорил, с финкой на спину? Были папироски, умрите геройски, перерезанное горло, тылы без резни сонных врагов, голые провода, которые все равно зачищают — и вдруг… какая-то рота. Город, который был зачищен от врага, превратился по тексту в единственный взорванный форт, остальное — включая гибель солдат - так, пустяки.
И возможность беспошлинно видеть восход погружает в состояние глубочайшего изумления — пошлины на восход не додумались ввести самые что ни на есть жуткие диктатуры, но, оказывается, из-за черной работы черных бушлатов. Чьи бушлаты? Я вот понятия не имею. Черные, и все тут. Должны быть десантники, но оказывается, что это рота саперных связистов. Вообще, наверное, какой-нибудь десантник мог пройти по тылам как сапер, зачищая голые провода голыми руками и скрипя зубами от своей удивительной работы, потом… все. Хорош.
Это издевательство и над смыслом, и над подвигом. Но, например, в выбивании советских войск из Евпатории участвовал саперный батальон подполковника Хуберта Риттера фон Хайгля, чьи саперы обеспечивали продвижение вперед «собственными средствами борьбы» (особая рота, в самом деле, особый почет для сапера).
В общем, если не посвящение, было бы совершенно непонятно, что и кто описан в этом стихотворении, которое явно не входит в золотое наследство Высоцкого. Как и «Разведка боем». Там начинали с Богом, потихонечку, после того как «Надя с шоколадом» в хлам разнесла советские окопы. Здесь десантники прошвырнулись по тылам, жалея сонных фашистов и более всего интересуясь направлением головки подсолнуха (в разбомбленной до руин Евпатории, переходившей из рук в руки).
«Я из дела ушел…»
Хорошая песня, а хороша она уже тем, что в ней нет фирменных истерик и почти нет слишком уж явных поэтических ляпов.
«Я из дела ушел, из такого хорошего дела! Ничего не унес — отвалился в чем мать родила». Однако. Простая и хорошая первая строчка сменяется удивительной второй. Отвалился в чем мать родила. Понятно, но как-то не очень.
«Не затем, что приспичило мне, - просто время приспело, Из-за синей горы понагнало другие дела…» Хорошо, все понятно. Несколько изумляет просторечное «приспичило» с приспелым туалетным оттенком в компании синей горы, но в остальном логично — поработал, не заработал, отошел от дел и взялся за другие, должно быть, более выгодные.
И вот тут ВВ бьет по слушателю прямой наводкой: «Мы много из книжек узнаем, А истины передают изустно — Пророков нет в отечестве своем, Но и в других отечествах – не густо…» Первый, самый явных вопрос: причем тут истина, пророки и книжки? Лирический герой отвалился от дела не потому, что ему приспичило, а потому, что решил дело сменить. Какие еще пророки?
«Я из дела исчез — не оставил ни крови, ни пота И оно без меня покатилось своим чередом…» Вообще удивительно спокойная песенка, несвойственная Владимиру Семеновичу. Постепенно картина выясняется — и дело было такое, что не то что кровь, даже пота не оставил, а может, работник он был именно такой, что ухода его никто не заметил.
Однако волшебным образом человека, который в деле был никому не нужен за свой пофигизм, вдруг растащили: «Растащили меня, но я счастлив, что львиную долю Получили лишь те, кому я б ее отдал и так…» Пожалуй, одна из немногих искренних строк в разнообразной и не всегда удачной поэтической, а скорее - актерской игре Высоцкого. Его же действительно растащили, да так, что от личности и следа не осталось.
Скользкий пол и наканифоленные каблуки пропускаем, а потом вдруг ВВ сообразил, что получается как-то несколько грустно и даже прозрачно, как-то в несвойственной ему спокойной манере. «Паутину в углу с образов я ногтями сдираю, Тороплюсь, потому что за домом седлают коней…» В самом деле, тяжело выходить из своей колеи, писать стихи печально и прозрачно, надо срочно вернуться, содрать с образов ногтями паутину — людям хватает веника или тряпки, но ногти куда трагичней и страшнее, — а за домом начать седлать коней. Кони, надо думать, медленно и плавно пляшут в такт, в санях несут галопом, скачут иначе, ввозят Калигулу в сенат, а также втыкают ядовитые иглы до костей — или нет? Сюрпризы будут, кони — это такая вещь, что без них нельзя, но вот одна милая подробность.
«Открылся лик — я встал к нему лицом…» Резонный вопрос — а каким образом автор сдирал ногтями паутину? Стоя к образам боком или спиной, чтобы никто ничего не заподозрил? Ладно, с ликом поговорил, услышал припев про пророков от лика и вперед! «Я взлетаю в седло, я врастаю в коня — тело в тело…» Красиво и обычно, но дальше точно будет необычно, потому что потому без сюрпризов невозможно никому.
«Конь падет подо мной, — но и я закусил удила…» Если лошадь пала — значит, она сдохла, и никак иначе. Если корову забили, значит, она убоина, если пала — труп. Это точные лексические значения слов, которые надо знать. Высоцкий хотел сказать, что загонит лошадь до смерти, потому что сам закусил удила, но получилось — вскочил на коня, конь тут же сдох, ВВ надел его сбрую и поскакал.
«Скачу — хрустят колосья подо мной,
Но явно различаю из-за хруста -
Отчизну ты оставил за спиной,
Да и пророков, будь им вместе пусто»*.
Вот так — если бы автор выдержал начало стиха, без искусственного нагнетания какой-то грубости (ногтями сдираю) и неоправданной многозначительности (к чему все эти навязшие в зубах камлания про пророков?) и не скачки на дохлой лошади, точнее — вместо дохлой лошади, то текст мог бы быть интересен таким спокойно-философским отношением и к делу, и к уходу из него, и к тому, что за этим последовало. Но привычка, как говориться, вторая натура.
«Случай»
Нет, это не тот случай, где никогда ты не будешь майором и где висит заколотый витязь на стене вместе с тремя медведями. Тот случай в ресторане, а этот - без ресторана, хотя тоже в ресторане. Но там он бухал с капитаном, а здесь его потащили выступать к другому столику, мотивируя это «ученым по ракетам», то есть главным по тарелочкам. Песенка на самом деле крайне самокритичная, без выпендрежного сна с прогулками по бревну и бревном на потолке — пожалуй, единственная, где бард себя оценивает как шута с комплексами неполноценности: «И многих помня с водкой пополам, Не разобрав, что плещется в бокале, Я, улыбаясь, подходил к столам И отзывался, если окликали…» Вообще-то нормальное поведение актера, но какой грустью веет от этих четырех строк.
«Со мной гитара, струны к ней в запас, И я гордился тем, что тоже в моде…» - как немного актеру для счастья надо. Но вообще строка жестокая — вдумайтесь только — быть в моде. Слово вечно по сравнению с быстротечной человеческой жизнью, но автор его оценивает как каблуки-платформы или расклешенные брюки.
«И, обнимая женщину в колье, И сделав вид, что хочет в песню вжиться, Задумался директор ателье О том, что завтра скажет сослуживцам…» Я не написал, что ВВ пригласили к большому ученому за столик, а там оказался директор ателье… А продолжение не менее беспощадное, чем начало, но на сей раз все про публику, про слушателей наших дорогих, которые старательно делают вид, что вживаются в песню, ни черта при этом на понимая и не желая понимать. Зато всегда готовы похвастаться знакомством со знаменитостью.
Дальше Высоцкий честно отрабатывает налитую водку, соглашается дружить с Домом моделей — надо же как-то Маринку одевать, рвет струну и уползает на бровях. «Я шел домой под утро, как старик…» - хорошо знакомое ощущение после пьяной ночи. «Мне под ноги катились дети с горки, И аккуратный первый ученик Шел в школу получать свои пятерки…» Под утро — это три-четыре часа ночи, до пяти, сучья вахта, самое страшное время в сутках, когда умирают люди и лошади, и сам ВВ ушел в между тремя и пятью. Но какие дети с горки в четыре утра и какой аккуратный первый ученик? В такое время даже патрульные менты спят в своих машинах — и тут вдруг первый ученик. «Домой тащился утром, как старик», «Я утром к дому плелся, как старик», «Плетясь до дома утром, как старик» - три точных варианта навскидку, ну или детей убрать с первым учеником вместе. Но нет, нас никто не критикует, мы вне подозрений, как та жена цезаря.
«Ну что ж, мне поделом и по делам, Лишь первые пятерки получают… Не надо подходить к чужим столам И отзываться, если окликают…» Комплекс неполноценности то и дело вырывается наружу — лишь первые, хотел быть только первым и так далее. И вдруг одновременно прозрение о своей шутовской доле, которая заставляет шарахаться именно между чужими столами и кабинетами, развлекать и ходить вприсядку.
На эту же тему есть еще одна песня, про больших людей. Назовем ее…
«Прелюдия»
«Прошла пора вступлений и прелюдий, Все хорошо, не вру, без дураков…» Замечательное начало от гонимого барда. Читатель замирает от предвкушения —дело за незаконный чёс закрыли? За рубеж выпустили? Книжку издали? Что случилось, раз все хорошо? Оказывает, еще лучше - будет и книжка, и заграница, и все на свете. «Мне зовут к себе большие люди Чтоб я им пел «Охоту на волков»…» Вот в чем суть! Опальный бард перестал наконец-то быть опальным, заинтересовав больших людей, это огромное достижение. Причем в коем-то веке поэт перестает изображать брутального ревущего, как ураган, мачо.
«И, подавляя частую икоту, С порога — от начала до конца — Я проорал ту самую «Охоту»…» Тут все замечательно — и икота от страха у профессионального актера, и манера исполнения ну ни разу не певческая. Там, правда влезли какие-то дети, с которыми отчего-то не сваришь ни компот, ни уху, но поэтам иногда приходиться поступаться логикой в пользу плавности и легкости. А поскольку дети влезли во второй куплет, то пришлось их вспомнить и в шестом — мол, они просили улыбнуться актеру. Какие продвинутые дети, в самом деле. (Тсс. Ходят слухи, что это дети кого надо дети, самого генсека. Владимир Семенович действительно знал, с кем надо дружить, а с кем необязательно.)
Ну а самые интересные все-таки два последних катрена. «И об стакан бутылкою звеня, Которую извлек из книжной полки, Он выпалил - «Да это ж про меня, Про нас про всех — Какие, к черту, волки!» Ну да, и большие люди тоже не устояли и поддались соблазну, превратившись в поклонников барда и став тем самым неотличимым от своего народа.
«Уже три года — в день по пять звонков. Меня зовут к себе большие люди, Чтоб я им пел «Охоту на волков»…» Весьма успешная карьера — от ресторана, где его показывали тем же самым «большим людям» (а директор ателье по советским меркам - тоже большой человек, но не очень), до кабинетов людей в самом деле очень больших и властных.
Песенка, конечно, с юморком, но и с так часто прорывавшимся то и дело тщеславием — и к гитаре тяга есть в народе, меня зовут к себе большие люди…
Песня датирована 71 годом — пик отношений с Мариной, когда он изо всех сил держал себя в руках и результаты этого, плюс усилия французской актрисы-коммунистки становились все серьезней и весомей. А впереди девять лет близкой дружбы с сильными мира сего, которые только и делали, что гнали да запрещали. Ну а пассаж про волков многое на самом деле объясняет. Каждому приятно представить себя загнанным зверем, прыгающим через флажки, и понимать, что ничего ему за это не будет.
* * *
Есть у Владимира Семеновича ряд песенок (песнями и даже стихами назвать их никак не получается), которые можно охарактеризовать так — ни о чем. В том же «Нерве» их несколько: про Ваню-полотера, про студенческие стройотряды и про капитана.
Они ни о чем не потому, что там нет темы, тема-то как раз есть, а потому что не несут никакой художественной ценности и написаны, потому что написаны, зачем - непонятно. Возможно, это просто привычка ВВ выжимать из темы все, что можно, или просто проба пера, занятие литературой требует постоянства. У них, этих песенок, одно общее удивительное свойство - они не запоминаются, проскальзывают вдоль сознания в какие-то неведомые дали, где и благополучно почиют. Точнее — они не почили. Рождественский их зачем-то вытащил и обессмертил, но ни популярности, ни пользы от них никакой. Однако одну стоит разобрать как пример небрежной работы (нет, не поэтических ляпов).
« Лошадей двадцать тысяч…»
«Только снова назад обращаются взоры, Крепко держит земля, все и так, и не так…» Совет начинающим литераторам — если нет идеи, если нет образов, если вялый смысл ускользает, дайте ему ускользнуть всякими многозначительными намеками. Так и не так. То и не то. Там и не там. Здесь и не здесь. Вам легко и читателю приятно.
«Почему слишком долго не сходятся створы?» Мне вот тоже хочется спросить — почему? И какие створы? Вроде бы корабль от пирса отчаливает. «Почему слишком часто мигает маяк?» Насколько я понимаю, маяки — вообще отшельники, и увидеть их можно в сложных для навигации местах. Но корабль еще даже от пирса не отошел. Действительно, и так и не так.
Дальше идет роскошный куплет, идеально подходящий для любого начинающего графомана. И если в «Диалоге у телевизора» четыре глагола в ряд не вызывают раздражения своей слабостью, то здесь только два, но такие беспомощные, что просто прелесть: «Все в порядке, конец всем вопросам. Кроме вахтенных - всем отдыхать…» Створки закрылись, маяк промигался, земля ослабила хватку. А рифмы дальше придумаете? Именно. К вопросам идут матросы, а к «отдыхать» присобачены «привыкать».
Дальше припев «Капитан, чуть улыбаясь, Молвил только: «Молодцы!» От земли освобождаясь, Нелегко рубить концы…» Вот это настоящая графомания — и чуть улыбаясь, как несмышленым детям, и освобождаясь от земли, а главное — какая чуткая похвала команде! Молвил он только.
«Переход двадцать дней - рассыхаются шлюпки, Нынче утром последний отстал альбатрос…» Опять Владимира Семеновича куда-то не туда заносит. Что будет океанской шлюпке за двадцать дней? Да ничего. Альбатросы перепутаны с чайками, поскольку альбатрос никак к земле не привязан, это что-то вроде стрижа, только морского, он девяносто девять процентов своей жизни проводит в воздухе. И следовать за кораблем может сколько угодно, независимо от земли.
«Хоть бы шторм! Или лучше, чтоб в радиорубке Обалдевший радист принял чей-нибудь SOS…» Вообще, конечно, после таких стихов в морские училища отбою не будет — капитаны, которые молвят, чуть улыбаясь, радисты, обалдевшие от скуки, а главное — такая свобода, что и привыкнуть трудно. Не служба, а лафа.
«Так и есть: трое — месяц в корыте…» А, ну да, шлюпки за двадцать дней рассохлись, а «яхту вдребезги кит разобрал... Да за что вы нас благодарите? Вам спасибо за этот аврал…» То ли за кита благодарят, кашалота, потому что остальные виды китов на шлюпки не бросаются, то ли за разобранную яхту. Китобойная прогулочная яхта - тоже ничего так себе.
Припев хотите? «Капитан, чуть улыбаясь, Бросил только: «Молодцы!» Может, у капитана что-то с лицом? Почему он всегда чуть улыбается? И небрежно бросает пару ласковых слов… Укомплектованная корытами китобойная яхта - обычное дело на морях.
«Тем, кто, с жизнью расставаясь, не хотел рубить концы…» Не хотел рубить концы потому что нелегко рубить концы.
Следующий куплет пропускаем, там ничего интересного, а тот же самый припев вдруг ознаменовался появлением какого-то мастера. Чуть улыбающийся, молвящий и небрежно бросающий капитан исчез.
«И опять продвигается, словно на ринге, По воде одинокая тень корабля…» И где тут у нас проблемы? В первой строке. Одинокая тень корабля — очень хорошо. Но то, что она «продвигается словно на ринге», крайне плохо. Видели ли вы одинокий корабль, который продвигается на ринге? Одинокий же он потому, что боксеры разбежались. Тут хук слева и прямой в челюсть не поможет, даже прямой в корму. Понятно, почему в напряженьи матросы. Только-только привыкли к свободе и вдруг оказались на ринге. А ну как боксеры заберутся по шпрингам и отметелят ленивую команду за свой попорченный ринг?
«Опять меня…»
Текст, интересный своей наивной попыткой оправдать и пьянство, и наркоманию. «Опять меня ударило в озноб, Грохочет сердце, точно в бочке камень…» - к сожалению, ломка. Но поэт переводит все на свою любимую колею (во мне два «я», две судьбы). «Во мне живет мохнатый злобный жлоб С мозолистыми цепкими руками…» Однако. Даже цепкие мозолистые лапы ощутил, или разглядел, или вообще он кто? А. Второе «Я» в обличье подлеца.
«Он плоть и кровь, дурная кровь моя…» - В песне с названием «Романс» (Она была чиста, как снег зимой) тоже встречается дурная кровь, впрочем, наверное хороший образ не грех и повторить.
«Он ждет, когда закончу свой виток, Моей рукою он выводит строчку, И стану я расчетлив и жесток, И всех продам — гуртом и в одиночку…» Очень интересный текст - моей рукою он выводит строчку. Частоту употребления слова «зло» с его производными мы же не будем замерять, верно? Но в самом деле — иной раз кажется, что писал за него мохнатый жлоб. «И всех продам - гуртом и в одиночку…» - под конец жизни окружение ВВ поменялось принципиальным образом. Постепенно отходили друзья детства и творческие собратья, оставались собутыльники и полезные в плане добычи наркотиков врачи — эти могли еще и откачать, если что. Но если автор сказал — продам, значит, продаст, ему виднее.
«Я сохраню еще остаток сил (он думает оттуда нет возврата) Пускай меня не вывезет кривая (Взвыл я душу разрывая — Вывози меня, Кривая): Я в глотку, в вены яд себе вгоняю — Пусть жрет, пусть сдохнет - я перехитрил…» Крайне слабый и наивный текст, состоящий из повторов, которые автор то ли не заметил, что ли не захотел замечать, но главное — оправдание. Это не болезнь, не жесткая зависимость от веществ, включая чифирь (грохочет сердце) и табак — это уничтожение какого-то мифического жлоба. Но если под этим самым, с мозолистыми руками, подразумевались именно его многочисленные зависимости, то ВВ убивал кошку, закармливая ее маслом. Нельзя вылечиться от наркомании и алкоголизма запоями и марафонами, невозможно, какие бы стихи этому не посвящать. И если жлоб сдохнет, то только вместе с хозяином. Так кто кого перехитрил?
«Грядущий рай»
Ну что — с Богом, потихонечку начнем.
«Я никогда не верил в миражи, В грядущий рай не ладил чемодана…» И ведь не поспоришь — какие на фиг миражи? Живем один раз, и надо пользоваться всеми возможностями, хватать их полной пятерней. А вот про грядущий рай — это как раз бунт. Потому не верил Владимир Семенович в будущий социалистический рай, а в настоящий капиталистический вполне себе верил и чемодан собирал не раз и не два.
«Учителей сожрало море лжи И выплюнуло возле Магадана…» Вот так, господа, бунтовать и надо — так, чтобы было страшно, больно, горько, захотелось запить, заторчать, но при этом не оказаться в опасности. Если что — так эта строка вообще посвящена Кохановскому, которого бросила, наврав, шал… девушка-учительница. Но вновь продолжается бунт, И сердцу тревожно в груди.
«…Занозы не оставил Будапешт, и Прага сердце мне не разорвала…» Исследователи отмечали, что речь идет именно об антисоветских выступлениях, сам же автор придерживался такого мнения: не понравились эти городки, только то и всего. Точнее, плевать на них с высокой колокольни.
Дальше идет странное четверостишие про каких-то путаников и мальчиков, этого я не могу понять, зачем вообще написано? Графоманский зуд? А вот потом гораздо интереснее: «Но мы умели чувствовать опасность Задолго до прихода холодов…» Да уж. Какие молодцы. «С бесстыдством шлюхи приходила ясность И души запирала на засов…» Переводя с поэтического на русский — ощутили, что подуло, и начали друг другу врать. А поскольку дула смотрели отовсюду, то и врать мальчики-путаники не переставали никогда. Высоцкий, кстати, тот еще путаник.
«И нас хотя расстрелы не косили, Но жили мы, поднять не смея глаз…» - хорошо, что хоть расстрелы не косили, а то ведь сегодня как — одна половина сидит, вторая — сторожит, третья — расстреливает, и так прямо до перестройки и происходило. И очень славно было на крыше небоскреба мучиться от лица тех, кто остался в страшной стране. «Мы тоже дети страшных лет России — Безвременье вливало водку в нас…» Вот не успел Владимир Семенович дожить до светлого дня свободы, когда на улицы привозили цистерны с дешевым вином, и мужики, вырвавшиеся из безвременья, заливали это пойло в себя литрами и умирали скорча. А потом появился «Рояль». И выяснилось, что та самая водка безвременья была просто как молочко от заботливой мамочки — власти. И все хриплые вопли поэта — всего лишь капризная истерика в теплице по сравнению с тем, что началось.
«Мой черный человек в костюме сером…»
Текст близкого конца, семьдесят девятого года написания. Высоцкий по непонятной причине боялся смерти и играл с ней... Впрочем, вполне может быть, тот избыточный страх смерти и был причиной такого демонстративного саморазрушения. С Шемякиным во время запоев они только о смерти и говорили, да и в песнях то и дело прорывается эта мрачная тема.
Первая строка текста, по уверениям интернет-знатоков, без устали копирующих чужие мысли, отсылает нас прямым курсом к Есенину с его «Черным человеком» и к особистам, конечно, которые любили носить костюмы неярких цветов. Может, оно и так, это совсем неинтересно, как и прочие отсылки и реминисценции. Оно интересно потоком оправданий и попытками свалить вину на всех, кроме себя. Давайте читать.
«Как злобный клоун он менял личины И был под дых внезапно, без причины…» Вообще-то удивительная для Высоцкого небрежность — начать с рифмовки а-а, потом перейти на аб-аб и первый размер ни разу не повторить. Любимое слово выделите сами, заодно посмотрите на Высоцкого — жертву и слабака, которого могут просто так ударить.
«И, улыбаясь, мне ломали крылья, Мой хрип порой похожим был на вой…» - про сломанные крылья повторять вслед за автором не будем, сколько можно, а вот хрип, порой похожий на вой — интересно. Порою, значит — а в остальное время он на что был похож? «И я немел от боли и бессилья…» - ну да, многочисленные воспоминания как раз рисуют нам обессилевшего от боли поэта. «И лишь шептал: «Спасибо, что живой»… Я вот не пойму, зачем ревущий бунтарь с «голосищем громобойно-площадным» вдруг так старательно, нелепо, с повторами самого себя давит на жалость?
«Я даже прорывался в кабинеты И зарекался: «Больше — никогда!» Вообще забавная строчка. Прорваться в кабинет, чтобы там покаяться и заречься — больше никогда! Вот хозяин кабинета, большой человек, удивился-то. Давайте вспомним: «А вот теперь, конечно, что-то будет. Уже три года в день - по пять звонков. Меня зовут к себе большие люди...» Поскольку разбираемая песня написана позже, то будем считать, что в кабинеты ВВ все-таки прорывался. Зачем, история умалчивает, в любом случае это интересно — прорваться и спеть или прорваться и покаяться.
«Вокруг меня кликуши голосили…» - про психопатов забыл? «Судачили про дачу и зарплату…» - зарплата как зарплата, обычная ставка актера, причем не самая высокая, у Конкина — Шарапова была гораздо выше, потому что он играл легендарного Павку Корчагина. А дача была перед смертью построена на участке Володарского — про что там судачить? Может, имелись ввиду гонорары и левые концерты? Какой он все-таки был прямолинейный!
«Я все отдам — берите без доплаты Трехкомнатную камеру мою…» В первых двух строках речь о даче. Во второй — о трешке на Малой Грузинской. Широкий жест, в самом деле, особенно ценный на фоне воспоминаний Влади: ВВ не любил свой дом и соседей в нем. Соседи не любили ВВ с его бесконечными громкими репетициями, шумными компаниями и табунами гостей, половина из которых была едва ли знакома хозяину. И поэтому он хотел приобрести маленький, скромненький розовый особнячок на Сивцевом Вражке — второй по счету слева при входе с Бульварного кольца. Он стоит до сих пор, я регулярно прохожу мимо и любуюсь. В самом деле, милейшее здание, сам бы купил. Хотя бы кирпичик...
«И мне давали добрые советы Чуть свысока, похлопав по плечу, Мои друзья — известные поэты...» Любопытно, что добрые советы стоят в одном тексте со сломанными крыльями, ударами в живот, болью и бессилием. Прямо напрашивается вывод — они тоже били, гады, а при внимательном прочтении «Нерва» прям даже сомнений в этом не остается.
«И лопнула во мне терпенья жила, И я со смертью перешел на «ты». Она давно возле меня кружила, побаиваясь только хрипоты…» Наконец-то Высоцкий вернулся к себе — после нытья в пять куплетов смог пошутить над своим голосом, который настолько хорош, что даже сама Смерть его испугалась.
«Я от суда скрываться не намерен…» (И я прошу вас, строго не судите) - можно подумать, кто-нибудь из нас от Божьего суда сможет скрыться, а уголовного — обвинения в левых концертах — ему избежать как раз удалось, но, будем справедливы, он и не скрывался.
Вот это, наверное, и есть последний текст Высоцкого — по самой своей сути. Стоит только посмотреть чуть-чуть повнимательней, вчитаться, не торопясь и стараясь не вспоминать про авторскую манеру исполнения, — вдруг станет ясно, в каком страшном тупике находился Владимир Семенович Высоцкий перед своим уходом. Он переваливал, как камни в торбе, одни и те же мысли, одни и те же образы, которые не давали ему покоя — близость страшного конца (а смерть для него была страшной, он боялся перехода в Великую тайну), попытки оправданий, причем, опять же, общими фразами. Мне есть за что каяться и есть чем оправдаться — в самом деле, очень хочется верить, что все именно так и получилось и оправдаться ВВ удалось.
* * *
После разбора полетов...
Есть у меня в друзьях прелестная девушка (ну, прелестная девушка моего возраста с кучей детей), которая любит поэзию и которая всегда привлекала мужской пол, поскольку очень привлекательная (вот, я даже сейчас от волнения зарапортовался). И поклонники, зная об ее увлечении поэзией, щедро тащили свои доморощенные рифмы в видАх ухаживаний. Но моя мудрая приятельница делала так: давала адрес странички одного поэта и советовала ознакомиться. Претенденты на руку и сердечко знакомились и выбрасывали свои потуги на помойку, чтобы больше никогда бумаги не марать. И у них даже мыслей не возникало подражать, это невозможно — но ухажеры были все-таки из научной элиты и умели осознавать свои неудачи и мириться с ними.
Так вот, кажущаяся простота Высоцкого вызывает неудержимое желание именно что подражать, потому что это кажется легко. В самом деле, легко писать прямым текстом, одних Вани и Зин я слышал сотни, если не тысячи — но к оригиналу ни один даже близко не подполз. Даже на километр не смог доковылять, приблизиться к исходнику по его злому и точному юмору. Но, спросите вы, это кого-нибудь волнует? Высоцкий — народный поэт, и народ проявляет свою любовь, подражая ему во всем, особенно в стихах. Совершенно верно, не волнует абсолютно никого. Более того, я могу с полной уверенностью сказать, что вообще глубинная суть поэзии никому не интересна.
Вот возьмешь, например, самый дурацкий и неудачный стишок из всех возможных, разложишь его по полочкам, где-то посмеешься, где-то пожалеешь бедную строку, попавшую в плохое окружение, сделаешь какой-нибудь глубокомысленный вывод, и вдруг ловишь себя на мысли, что, вообще-то говоря, все не так уж и плохо. При всех банальностях, нелепостях, несостыковках, даже откровенной глупости — общая картина стихотворения продолжает действовать на читателя каким-то своим непонятным, особенным способом. Даже на меня, съевшего на поэтических разборах не просто собаку, а целую упряжку вместе с нартами, а также шлейками и тупыми хозяевами (простите, наболело) — общая картина песни или стихотворения влияет иначе, чем построчный разбор. А неискушенный люд радостно подпевает про губы, которые колышутся по ветру, и колосящиеся брови, про скворчих, которые на скворцов печально так глядят, глядят, глядят и прочую попсовую муру — которая не стоит вот этого места на жестком диске, но навязывает свое безвкусие десятилетиями, уродуя человеческое сознание.
И что - на фоне подобной дешевизны разбирать тексты, в которых неудачи и несостыковки видны лишь по лупой? Именно. Разбирать и приучать читателя — который завтра, когда вожжа под мантию попадет, вдруг станет автором и засыплет сайты катышками своих умственных полетов — ко внимательному, бережному, неторопливому труду. А работать над словом гораздо тяжелее, чем класть асфальт или копать огород. Может быть, тогда половина бездарно самовыражающихся перестанет писать и начнет вышивать крестиком или в плаванье пойдет, или в бег, или в любое боевое искусство. Просто поняв, насколько это сложная, непредсказуемая, трудно объяснимая область — литературное творчество.
Я наивен, понимаю. Но буду упираться, доказывать (что не то это вовсе, не те и не та) — просто чтобы одышливая пошлость не заглушила окончательно ростки литературы шерстью своих сорняков.
* * *
Можно развернуть целую главу про загадочность влияния поэзии на человека, и вся она будет состоять исключительно из загадок и домыслов, теорий и фантазий.
Одна из теорий, которой придерживаюсь и я, гласит, что истоки поэзии находятся в молитвах, в самых древних обращениях к божествам. Которые, как мы знаем из античности и мифов разных народов, не сильно-то и отличались от нас, грешных, в своих пороках, среди которых было и тщеславие. И обращаться к божеству на обычном, косноязычном языке (вот-вот) было опасной глупостью. Поэтому каким-то чутьем, интуицией, зачатками эстетики обращающиеся к богам и говорили с ними не так, как с соплеменниками.
Возможно, что поэзия в самом деле несет в себе некий магический отблеск — темный, как сама глубина, потому что иначе невозможно объяснить ее влияние на нас. Не одной же аллитерацией, в самом деле. Старославянский же язык — просто кладезь словоформ изумительной древней силы, с совершенно другим, отличным от сегодняшнего, строем речи, слегка окрашенным тавтологией: повесть временных лет, вечер темных осенних ночей, начала радоваться ласково. Поэтому обязательная складность современных поэтических строчек, даже самых простых, возможно, вызывает в читателе какое-то древлее благоговение, легкое прикосновение тайны. Тем более, настоящая поэзия — чистой воды тайна, а настоящий поэт — маг и священнослужитель в одном лице.
Стихотворение работает как молитва или заклинание, и, кстати, одно из забавных обвинений поэту — у тебя не стихи, а зарифмованные мысли. Утверждение глуповатое и поверхностное, если не вдумываться в сакральный смысл поэзии, а если вдуматься — то просто зарифмованные мысли, действительно, совсем не то.
Некоторые люди больны поэзией, как шаманской болезнью. Что это такое? Ну, болезнь. Дело в том, что ни один шаман не становится шаманом по доброй воле — уж больно тяжелая и неблагодарная это ноша. Образ этакого богатого злобного кулака был создан нашим богоспасаемым Отечеством в советский период истории да так и прижился. На самом деле шаман не имел права требовать денег (шкурки, оленей и т. д.), поскольку духи могли рассердиться, должен был ездить к больным вместо охоты или путины и находится в опасности — поскольку шаманы уничтожали не только друг друга, но и членов семьи. И когда человека духи призывали к служению, то ему приходилось очень плохо — и дела не шли, и галлюцинации изводили. Люди отбрыкивались от такого счастья, как могли, ели сырое собачье мясо — проверенное средство от шаманской болезни, но в итоге сдавались, шли на сорок дней в тайгу, где после голодовки и одиночества получали духа-защитника, аями, и нечеловеческую силу. А если не принимали служение — заболевали и умирали, и никакие врачи их спасти не могли.
Так вот поэзия — в некотором роде шаманская болезнь: поэт балансирует между миром, в котором он живет, и миром, откуда приходят стихи. Причем за настоящие стихи часто расплачивается всей своей неудачливой жизнью. А рядом жируют на сайтах сотни тысяч бездарей, называющих себя поэтами. Поневоле начинаешь их ненавидеть. А если человек, призванный писать, не хочет этого делать, в итоге его задушит совершенно необъяснимая тоска, даже если он лоснится от успехов. Почему не хочет писать? Ну, во-первых, это тяжелый труд, легко пишут только графоманы. Во-вторых, это уход в миры, где все человеческое не так уж и важно, и творчество зачастую плохо влияет на карьеру, к примеру. Ну и да — настоящие стихи появляются в особом состоянии, которое само по себе тоже не подарок, а очень нервное и энергозатратное. Но за него, это состояние, многие готовы отдать что угодно, даже ключи от балконной решетки.
Но настоящие стихи из междумирья всегда, несмотря на явные нелепости (да, так бывает, вы еще не поняли?), вызывают долговременное народное признание. И некоторых поэтов народ любит совершенно детской или собачьей любовью — безосновательной и не нуждающейся в объяснениях. Дерусь, потому что дерусь. Любим, потому что любим (правда, обычно добавляют что любят за правду, как борца и изгнанника). И это тоже беда, потому что алмаз поклонники норовят оправить в ржавое железо.
Сейчас народ стал проявлять свою любовь еще и в создании клипов на песни, вот тут уж — туши свет, это то самое ржавое. Ладно, когда тысячи (простите, сотни тысяч) бездарных пенсионеров вдруг открывают в себе литературный дар, но такое же количество относительно молодых людей становятся еще и режиссерами клипов. И, например, на эту несчастную, давно уже навязшую в зубах «Охоту на волков» с быстро бегающими челюстями (ноги и челюсти быстры) — стали мастрячить клипы. Очень оригинальные клипы, новые такие, свежий образный ряд — елки, палец на крючке, ухмылка (кстати, ухмылка редка, ее еще найти надо, а артисты, даже доморощенные, в таком мусоре как самопальный клип не желают участвовать), снег, красные флажки и волки. Иногда еще накладывают напряженное лицо Высоцкого, перекошенное и орущее, иногда лица из нескольких концертов, которые, однако, исполняют под одну и ту же оркестровую аранжировку канадского диска. Причем никакого диссонанса не возникает, рот точно попадает в слова, а вены — в ноты, хотя нарезки могут быть из трех и больше концертов. Или берут, не мудрствуя лукаво, запись и накладывают на нее десятка два фотографий — все они давно уже известны и растиражированы. Вот не хотели — или не могли, неважно — Высоцкого снимать режиссеры, за них это сделал народ. Правда, если бы ВВ снимали больше при жизни, проявлениям народной любви это ни в коем случае бы не помешало, и кустарных клипов меньше бы не стало. Скорее, даже больше, потому что тогда бы еще и дергали кадры из кино. А что нам стесняться?
И эта неукротимая волна пошлости, в которую превратилась народная любовь, вполне может утопить наследство Высоцкого. Если бы я, например, начал знакомство не с «Вертикали», а с соцсети, я бы его, это знакомство, продолжать не стал. Потому что там фанатка вытащила не просто ранние песни, а какие-то детские дурацкие дразнилки, вроде «Васек напился пива и пукал»… Это написал Высоцкий? Да, когда ему было десять лет. Он еще и Сталина хвалил искренне, а тут вот похулиганил — подумаешь, в чем проблема? В том, что мусор должен лежать в корзине, а не у всех на виду. Со всем проявлениями народной любви ничего не сделаешь. Ну, разве что сажать и расстреливать после часа зачатия…
Можно сделать такую несколько условную градацию — стоящие стихи Высоцкого не испытывают прессинга подражателей, они слишком сложны, а все эпигоны, при полном отсутствии вкуса все-таки понимают, выше чего прыгнуть не могут.
Есть еще один интересный момент, который никак не отражается на качестве поэзии ВВ, но который надо уточнить просто как факт. Дело в том, что все стихи Владимира Семеновича черные. Не из-за избытка слизи, грязи, злобы и слюны, нет. Из-за полного отсутствия цвета. Вот сейчас нетерпеливый читатель очередной раз обложит меня со всей силой великого и могучего, а терпеливый оставит это удовольствие на потом, когда получит от меня объяснения. Дело в том, господа и дамы, что каждая буква имеет свою окраску в воображении человека. Попробуйте проделать такой опыт — каждая буква алфавита будет иметь свой цвет, и, соответственно, слова, составленные из этих букв, начнут играть всеми цветам радуги. В советское время этот вопрос весьма внимательно исследовался учеными, выходили труды и монографии — уж не знаю, зачем разбирать цвет алфавита в стихах, но мало ли чем занимаются великие умы в поиске истины. Конечно, произносимые слова мимолетны так же, как и ноты. Но если спокойно взять текст и попробовать представить то, что прочитал, окажется, что семантика подкреплена разными оттенками. Рекомендую поэкспериментировать. Но у Высоцкого в текстах цвета нет вообще. Он виртуоз прямой речи, юмора, деталей, лексических оборотов и даже готовых пословиц — но при этом любая песня на листе превращается в черную полосу слов, но никак не в картину. Вот такая вот особенность, которая не умаляет и не превозносит — она есть, и с этим можно считаться, можно не замечать. Это просто факт.
Зачем нужно вообще разбирать стихи? Специально для девственных поклонников объясняю: никто не может запретить профессионалу выразить свое мнение, более того, именно для этого профессионалов всех уровней и приглашают на различные передачи. А если профессионал имеет другое мнение, то он не кричит — чтоб ты сдох, слюнявый ублюдок!!! — а вежливо читает и в своей статье дает опровержение предоставленным тезисам. Это понятно? Ну хорошо. Называется сей процесс литературным (просьба не путать с издательским) и включает в себя десятки точек зрения на одно явление, которые иногда исключают друг друга, иногда дополняют, иногда помогают найти истину. И разобранные (вполне поверхностно, кстати) стихи ни в коем случае не умаляют масштабы Высоцкого. Повторяю, он единственный литературный гений, с которым мне довелось жить в одно время. И который до сих пор занимает лидирующие позиции в культурном пространстве — хотя вылезают, как гнойные чирьи, то графоманы с похабных сайтов свободной публикации, то негритянский речитатив, гвинейский, мать его, Брук, попса продолжает свою растленную работу без остановки и выходных.
Его нужно изучать, но не биографию попоек и концертов, количества девиц и друзей на час, а именно тексты. А вот тексты при ближайшем рассмотрении выглядят весьма интересно: с одной стороны, многозначительно, с другой — совершенно безобидно, так как повернуть творчество Владимира Семеновича можно в любую сторону, как угодно. И когда у знакомящегося с миром Высоцкого человеком возникает закономерный вопрос: что-то здесь, ваша воля, не так, — ответ на него смешон и банален. Высоцкий был выгоден всем — и власти, и не власти. Бесхитростная публика с наслаждением лепила себе кумира, придумывая все новые и новые небылицы и переписывала на магнитофоны бунтарские песни, прекрасно понимая, что ничего ей за них не будет. Все-таки автор не уголовник какой-то там, а актер московского театра, снимается в фильмах вместе со своими песнями. А курирует театр, между прочим, сам Андропов. (Так и было.) Власти такой человек тоже был выгоден и очень нужен — Галич погиб от удара током, Окуджава мурлыкал про комиссаров в пыльных шлемах, прикормленные шестидесятники на роль карманных бунтарей (системной оппозиции) никак не годились, провонявшие дымом представители бардовской песни прятались по лесам, да и пели про «сырую тяжесть сапога». Просто необходим был человек, способный аккумулировать вокруг себя всех — и Высоцкий под эту роль подходил идеально. Он был совершенно лоялен, песни — очень бунтарские и очень расплывчатые, всегда можно сказать, что нет в них никакого третьего дна и второго смысла, он не несет опасности власти, но при этом выглядит именно как опасность. Ему нужно немного — позволить барствовать за границей, проводить левые концерты, возить иномарки, баловаться наркотиками, жениться на звезде. Простые человеческие радости — а сколько пользы! Те же советские эмигранты готовы были ковриками стелиться ему под ноги, это мог быть не просто сексот, это сексот из чистого золота с брильянтами. Он нужен был именно в своей роли — и всем ветвям власти, и народу, который он так любил (послушайте внимательней песни — от «Диалога у телевизора» до «Дома», «Поездки в город», «Смотрин» и так далее. Более роскошного парада плебеев себе даже представить трудно, но, вот парадокс: сами они себя как-то не узнавали. А те, что узнавали, начинали ненавидеть В.С. Высоцкого, актера театра и кино, лютой ненавистью).
* * *
Сколько лет уже нет Высоцкого среди живых (он умер как Цой и остальные, от него осталось лишь наследство — точно также уйдем и все мы, тоже что-то оставив), столько же не утихают споры, как бы он себя вел в треклятую перестройку. Ну, вы что! Если верить Влади, то ему при жизни было стыдно за Афганистан. Он штудировал «Архипелаг ГУЛАГ». Он читал всю доступную во Франции и Америке антисоветскую литературу и дружил с эмигрантами. Он корчился от зависти перед набитыми ярким пластиковым товаром витринами в ФРГ. Он наслаждался Нью-Йорком, городом Желтого Дьявола, представляя, сколько он сможет заработать без курирующей партийной руки. Он, конечно, кричал, что не уедет, но это было самое начало романа и с властью, и с Влади, и нужно было доказать свою лояльность, хотя бы в песне. С Аксеновым, со Львовым, с Шемякиным он обсуждал вопросы эмиграции и даже срок себе поставил — 82-ой год.
И тут вдруг (только представьте) происходит невероятное — ненавистная власть зашаталась и пала, друзья-цеховики вылезли из подвалов, бандиты тоже развернулись во всю. Он бы наверняка одобрял расстрел Белого дома, подписывал бы письма, требуя уничтожить всех, кто не с нами, мгновенно бы вступил в самый либеральный СП — хотя и в СПР тоже, и даже успел бы ухватить жирный кусок недвижимости и на Поварской, и в Переделкино. Я даже думать не хочу, на чьей стороне он стоял бы во время Чеченских войн, это и так ясно. Само собой, не вылезал бы из телевизора, выталкивая со сцены даже саму Аллу Борисовну, пел бы вместе с Кобзоном, «Леликом и Боликом» под оркестр, развелся бы с Влади и начал бы привычно изменять девчонке — Оксанке. Его бы наконец стали узнавать в лицо абсолютно все, и позор на Новом Арбате никогда бы не повторился1 *. Он бы царствовал на эстраде так же, как когда-то на магнитофонных записях. Он бы мгновенно выпустил полное собрание сочинений — все восемьсот текстов в двух томах — многотысячными тиражами. Само собой, выступал бы на Голубом огоньке, на официальных концертах в Колонном зале Дома Союзов — в общем, жил бы полной жизнью.
Вот молодых исполнителей он бы едва ли благословлял — сколько я видел информации про Высоцкого, он ни разу ни помог ни одному молодому актеру, ни одному исполнителю, ни одному начинающему поэту. В этом плане он был и навсегда остался одиночкой — он в центре и вокруг его случайное окружение, которое играло роль статистов.
Кем же он был?
Тут еще интересно другое - из многих миллионов поклонников никто даже не пытается понять, что это за явление - Владимир Семенович Высоцкий.
Само собой, он всю свою короткую жизнь занимался именно что ожесточенным самовыражением, на на радость, совершенно наплевав на две свои семьи и детей, откупаясь ежемесячными, впрочем, весьма солидными алиментами. Сегодня только один сын поддерживает память об отце, с этого и живет, второму сыну, дочери и внукам на деда-барда плевать, у них другие интересы.
Он считался бунтарем, потому что первый начал тянуть согласные, первый и последний, больше так никто не делает, смысла нет, сразу обвинят в подражании. И на фоне хорошей, качественной, доброй, но прилизанной советской эстрады вызывал оторопь, граничащую с шоком. Он был конформистом, умело использующим популярные темы (Великая Отечественная война, например) для своего продвижения в официальные круги, те же фильмы и спектакли, и любимые народом полу-низовые жанры для завоевания сердец широкой и непритязательной аудитории. Он был гипертрофированным доминантным самцом, будучи при этом шутом. (Любой актер — это в первую очередь шут без всяких моральных ограничений. Кстати, единственный из не совсем приличной артистической братии, который смог назвать себя шутом и заявить, что гордится этим, - Армен Джигарханян. Остальные тянули надоевшую волынку про босые пятки и трепетную душу.) Как может банальное шутовство ужиться с лидерством, для меня до сих пор загадка.
Он был гениальным поэтом с главным признаком графомана - неспособностью остановится тогда, когда нужно. Нет, он продолжал писать, и приличная часть его песен заканчивается не на пике восприятия, чтобы слушатель (а тем более читатель) смог бы насладиться послевкусием мастерского слова, а тогда, когда сам автор уже из себя больше ничего выдавить не смог.
И я подозреваю, что он был героем-любовником, совершенно, хронически неспособным на любовь. А закончил свои дни не рядом с женой, которая много сделала для становления Высоцкого как признанной знаменитости, а рядом с молоденькой любовницей. Которая повелась на что? Ну, как обычно - на его сложный внутренний мир, ни в коем случае не на бешеные гонорары и всесоюзную известность. Хотя рядом, в соседнем подвале пил горькую дядя Вася - водопроводчик, не понимая, почему не интересен ни одной восемнадцатилетней девице, уж он мог бы рассказать, "кто бьет сильнее". Кстати, по воспоминаниям Кохановского, приводя на Каретный очередную девку, завсегдатаи представляли их так — моя шалава. Без имени, поэтому про баб никто и не вспоминает, разве что их бритые брови.
Мне интересно - как ни крути, больной тщеславием Владимир Семенович имел в друзьях известных поэтов, в очень хороших друзьях. Которые говорили ему, что не стоит рифмовать глаголы, а в некоторых текстах количество глаголов едва ли половина всех остальных рифм. Конечно, это самые слабые и малоизвестные тексты. Он принял совет? Судя по количеству рифмованных глаголов - нет. (Кстати - для защитников глагольных рифм, которые уже начали про Пушкина, придется в сотый раз объяснить, что во времена АСП других рифм просто не было. То есть они были еще не открыты, тогда, на заре русского стихосложения, использовали только точные рифмы и глагольные, которых больше пятнадцати тысяч. Потом уже выявили и стали использовать точные, неточные, усеченные, йотированные, корневые, дактилические, гипердактилические, каламбурные, составные, грамматические, ассонансные и диссонансные и так далее. Вроде бы хватает для свободного творчества? Так нет, бараны-графоманы упираются в глагольные, как в новые ворота, и блеют про Пушкина.)
Мне приходилось работать с графоманами, и половина из них косила по Высоцкого (Ты, Зин…) и искренне удивлялась: а почему ему можно писать пятикилометровые столбцы, а мне нет? Тебе нельзя, ты живой. А он умер, но так и не научился литературной работе, которая заключается не только в бесконечном переделывании и мгновенном вынесении всех вариантов прямо к слушателю, но и в тяжелой пахоте своего внутреннего редактора, который буквально отсекает лишнее. Ну а если внутренний редактор спит или пьяный, то лучше обратиться к редактору внешнему, стороннему человеку, который отринет обожание всем известного барда, а пробежится по строчкам с карандашом.
Теперь так сделать уже не получится, да и ненужно. Хотя я бы попробовал - к примеру, выкинуть из сборников дурацкие припевы. Припев сам по себе дурацкое, но полезное изобретение, увеличивающее время звучания песни и отсекающее желание вдуматься в слова. Но, простите, ВВ всегда указывал, что в его балладах главное - смысл и текст, что они должны входить не только в уши, но и в души, - и при этом частенько использовал припевы, видимо, искренне считая, что чем дольше человек слышит его знаменитый хрип, тем лучше. Тут даже не поспоришь, наверное, так и есть.
Но вот читать его стихи с бесконечными припевами (как я говорил, посмертная подлость Рождественского, который этим приемом сделал Высоцкого исполнителем, но никак не поэтом) недостойно для памяти поэта. И все-таки я бы почитал стихи Высоцкого - сокращенные, улучшенные, почищенные от вариантов.
О, слышите, вопят поклонники - а судьи кто? Успокойтесь, вы судьи. Вы же уже около пятидесяти лет пишете всякий бред в сетях, выковыриваете всю пошлость, про которую лучше забыть (я про литературную, про баб и пьянки — это не пошлость, это необходимые штрихи к портрету брутального первача). Уже прозрачный, как стекло, с полным отсутствием личности актер (он идеальный актер, у которого не должно быть личности, ни на йоту, ни на грош) напялил на себя неудачную, мертвую резиновую маску и сыграл Высоцкого.
И после этого вы хотите запретить редактуру - очень бережную - текстов, которые давно уже находятся в свободном доступе? Ну, прямо скажем, не хотят, а запретят, в этом я больше чем уверен, но ничего. Для себя я вполне могу очистить любимые тексты от мусора, а потом сказать: память подвела, забыл, понимаешь, а тут что-то еще было? А вы кто, простите? А, сын? Сочувствую. А почему вы не хотите редактуры? Ах, кто я такой? Да ваш брат. Вам он был кровным отцом, а мне - литературным, я вот только на шестом десятке освободился от его влияния и стал самодостаточным поэтом со своим голосом. Кто мне это сказал? Ну, например, друг Вашего отца Булат Окуджава, а также друг Рождественский. Этого достаточно, или мне продолжить?
Что-то я отвлекся, простите.
Дело в другом. Обладая кругом друзей из литературной элиты, имея возможность до хрипа (пардон) обсуждать стихи, не пользоваться этими возможностями можно только будучи совершенно уверенным в собственной непогрешимой гениальности. Это я тоже могу понять - при достижении определенного уровня поиск блох в стихах становится как бы не обязателен. То есть можно сказать, что это у тебя пули летают - то в лоб, то по лбу? И последние куплеты, как всегда, можно выкинуть, это уже твоя фишка, дорогой, ты не умеешь точки ставить, когда самое время. Но зачем говорить, если слушать тебя все равно не будут? Нет в этом необходимости. Работа на публику не требует мастерства высшей пробы, и бесконечная шлифовка, очевидно, не сильно интересна самому вечно спешащему автору. Но именно она позволяет перешагнуть через себя.
Попытаюсь разложить по полочкам. Каждый, кто впрягается в это безумие - поэзию - всегда кому-то подражает. Я - понятно кому, понятно кто - Вертинскому и блатным песенкам на первом этапе развития. Тогда как раз идут косяком глагольные рифмы, потому что другие использовать страшно и не умеют, и стихи - еще не стихи, а неуклюжие попытки украсть приемы, приведшие к известности. Потом к подражательству присоединяются шаблоны - очень полезная вещь, она нравится всей неискушенной публике. Особенно вольготно шаблоны себя чувствуют в нишевых суррогатных конструкторах - поэзией эти корявые строки в столбик назвать нельзя. Но называют, даже искренне считают, что именно нишевые конструкторы поэзия и есть. Лирика - любовная, философия, частушки, матерные стихи и так далее - в любом конструкторе есть свои кумиры и свои ценители, но собраны они из всем знакомых деталей, тем и хороши. Люди в нишевых конструкторах не хотят новизны - они хотят знакомого удовлетворения своего зачаточного эстетического зуда. Большинство начинающих писать на этом уровне и остаются.
А вот если удается вырваться из его пут и найти свой собственный голос - считайте, что вам повезло. У вас есть шанс найти настоящих ценителей нового, возможно, что они будут самыми верными вашими почитателями. К этому времени поэт уже наработал чисто технические навыки, он знает, какую цель преследует в том или этом стихе, знает, на что способен, знает, кто нравится публике, свободно владеет несколькими техниками (прямая речь, пестрота бессвязных образов, многозначительные намеки, лозунги и так далее - инструментарий не велик, но надежен). Он смело и вольно обращается с рифмой и размером и… упирается в потолок. С одной стороны, он стал мастером, с другой - он стал зависимым от публики, которая ждет от него все того же привычного проявления его мастерства, и не позволяет ни на сантиметр отклонится. То есть, конечно, можно дать себе волю, но тогда есть риск остаться одному, а самое ценное в поэзии для большинства - все-таки читатели. Мало кто работает ради эстетического интереса, ради достижения совершенства, большинство же - лишь для того, чтобы потрафить публике.
Все эти рассуждения могут быть непонятны сегодня, когда толпа бегает за какими-то бессмысленными роликами, за какими-то рэперами, которые двух слов связать не могут, но выпускают длиннющие кишки невнятностей, за самопальными участниками тысяч объединений, где все слюнявят друг другу неприличные места лживыми похвалами - какой потолок, о чем я вообще? Все о том же, ребята, о мастерстве — это такое понятие, которое сегодня стараниями ожесточенно самоутверждающихся бездарей совершенно забыто.
Мастер, сумевший перешагнуть через себя - становится абсолютным гением. Сумел ли перешагнуть через себя Высоцкий? Мне кажется, что застыл с занесенной ногой. Но это ни в коем случае не помешает росту его аудитории хотя бы потому, что сегодня не принято вдумываться в стихи и разбирать их построчно, в такой работе видят едва ли не оскорбление памяти поэта, а общее впечатление от песен и сложность текстовой составляющей вызывает сначала шок, а потом либо неприятие, либо любовь. И все у Владимира Семеновича будет нормально, как и у прочих российских литературных гениев.
Константин Уткин
ХРИПЛЫЙ ЧЕРТ
Владимир Высоцкий.
Взгляд поэта.
Москва, 2025
Ридеро.
УДК
ББК
Уткин К.
Хриплый черт / К. Уткин. – М.: Ридеро, 2025. - 278 с.
ISBN
Константин Александрович Уткин — российский поэт, драматург и литературный критик.
В предлагаемой книге автор разбирает творчество всем известного барда с точки зрения поэзии, у которой несколько другие законы, нежели у авторской песни или эстрадных текстов.
ISBN
© К. Уткин, 2025
Ридеро. 2025
Начинал блатной повадкой,
Волчьим вырвался рывком -
Спи, Семеныч, сладко-сладко
На Ваганьковском.
Тяжело во всем быть первым,
Заключая мир в стихи.
А Марина - тоже стерва -
Твой распродает архив.
И, вытягивая выи,
Вытащил народ простой
Рукописи черновые
До последней запятой.
Впрочем, что сейчас об этом -
За семь бед один ответ.
Чисту полю, белу свету
Ты хрипел бы сорок лет.
Но стоишь теперь, спеленат,
Жизни точка - чистый китч.
Лишь кладбищенские клены,
Да со смертью вечный клинч.
От автора
В этом тексте нет стремления возвысить Владимира Высоцкого — он давно уже стал нашим национальным достоянием. Нет также и желания его каким-то образом унизить или оскорбить — для человека, работающего со словом, это просто невозможно. Есть лишь попытка напомнить, что поэзия — сложный путь и тяжелая работа, в которой кажущаяся удача может оказаться провалом, а провал — несвоевременной удачей.
* Стихи, отмеченный вот такой звездочкой - мои шутливые переделки, ни на что не претендующие, а лишь показывающие возможные варианты.
Владимир Высоцкий. Сорок пять лет - Господи! - прошло со дня его смерти. В мире появились вещи, которые в восьмидесятые года и представить себе тяжело было, ни одному фантасту в голову не могло прийти, что маленькая коробочка в режиме реального времени сможет соединять беседующих с любой точкой мира, а вся библиотека того же мира вполне уместится в штучке величиной меньше пальца.
Что страна будет уничтожена, но - возродится и станет равной крупнейшим державам, которые ее, кстати, и уничтожили. И столица, в советские времена питомник элиты, собирающая в себя все лучшее с просторов огромной страны, превратится в безумный караван-сарай с толпами приезжих без особого уважения к великому городу.
Ну да ладно. Времена идут, все меняется, сегодня меняется с безумной скоростью, магазинчики на первых этажах пятиэтажек появляются и исчезают, про них никто даже не помнит, жителей тоже никто не помнит - москвичи, привыкшие к тишине и зелени, бегут из шумного вонючего мегаполиса, наполненного разнообразными приезжими - а они занимают их квартиры. Точнее, не занимают, а снимают.
Громадные промышленные зоны уходят в прошлое, а их территории занимают (а не снимают) кошмарные человейники, прекрасное изобретение капитализма, в которых из окна одного дома можно шагнуть в окно другого, и если жители дома соберутся во дворе одновременно, то его придется покрыть тремя слоями тел.
Попса девяностых вдруг оказалась элитарным искусством, по сравнению с мусором, приползшим к нам с Запада и проплаченным им же, а советская эстрада вдруг поднялась по своему качеству до классической музыки, а классика превратилась в эталонный продукт для небожителей, который сброду не понять.
Обо всем этом, так называемой «новейшей истории», еще будет много написано, оценено, взвешено и выброшено на помойку как перегибы и парадоксы. Конечно, найдут сравнения - и вполне справедливые - с началом прошлого века, который по безумию наш двадцать первый пока еще превзошел.
Эта коротенькая отсылка нужна лишь для того, чтобы понять - меняется все, кроме народной любви в Владимиру Высоцкому. Он не становится менее популярным, одних групп, посвященных его творчеству, в интернете десятки тысяч. И если при жизни и первые годы после смерти народная великая любовь выражалась в миллионах затертых до дыр магнитофонных лент, то сегодня - в тысячах пабликов в соцсетях и миллиардах записей на музыкальных платформах.
Изменился мир - но ничего не изменилось вокруг Высоцкого, кроме носителей. Появляются новые слушатели, которые открывают для себя эту хриплую вселенную, живут с ней, взрослеют, стареют, песни срастаются с жизнями, но не уходят, когда жизни заканчиваются, а передаются потомству.
Мне почти шестьдесят лет. Впервые в жизни Высоцкого я услышал в гостях у тетки. Это был диск-гигант с песнями из «Вертикали». Сказать, что я был ошарашен, значит не сказать ничего. Я был шокирован и мощью, и необычайностью голоса, но главное - поэтической нестандартностью, которая разительно отличалась от всего, что лилось в нас с эстрады (повторяю, по сравнению с тем, что льется нам в уши сейчас, советская эстрада была парадом гениев).
Хорошо помню, как мы уезжали - ждали автобуса на остановке, а в свете фонарей летел снег, покрывал белым засыпающие дома, пустые дороги, и город был похож за ночное зимнее поле. А я, мальчишка, стоял рядом с матушкой и все прокручивал в голове, все вспоминал поразившие меня песни.
Тетке сейчас под девяносто. Вполне бодрая бабка, прытко залезла под стол за вилкой – я даже понять ничего не успел – выпила полбутылки вина, хорошенько поела. А когда я возвращался от нее и ждал электричку на МЦД, пошел такой же легкий снег, как и сорок лет назад - я достал наушники и включил те же песни.
Можно без преувеличения сказать, что Высоцкий – культурный код русского человека, так же как плеяда советских артистов-фронтовиков и даже в какой-то степени интеллигенции, державшей фигу в кармане, типа Захарова или Любимова.
Забавно – от Захарова остались не политизированные фильмы, вроде "Формулы любви", "Мюнхгаузена" или "Обыкновенного чуда", от Любимова не осталось ничего - кроме того, что он был начальником Высоцкого. Такова судьба театральных режиссеров, что поделать.
Так или иначе, но Высоцкий со мной всю мою сознательную жизнь - и, как меняются взгляды на ближайших родственников, любимых и друзей, так менялось и мое отношение к поэту.
Я видел, как после смерти, через восемь – десять лет появились сотни публикаций в газетах. Вылезли тысячи друзей, с которым Высоцкий пил в подъезде и бесконечно хрипел свои песни. Появились сначала огромные пластинки с записями под оркестр Гараняна. Потом такие же пластинки с записями военных песен. Потом - пластинки с записями домашних концертов, это уже было близко к похабщине.
Потом появились многотомные исследования текстов, где каждая черновая строка ставилась под окончательной, где вытаскивались из забвения неудачные катрены и тоже ставились рядом с удачными - такого неприличного препарирования я до тех пор не видел. Причем этим занимались и филологи, и какие-то любители из среды бардовской песни, какие-то фанатики, из тех, кто целовали руки всем, у кого был значок с ликом Высоцкого на лацкане.
Повторю - я с творчеством Высоцкого познакомился примерно в десять лет, лет через восемь, после армии, я стал его очень преданным фанатом, вплоть до того, что попытался устроится чернорабочим в театр на Таганке. На стене у меня дома висел портрет - известное фото с сигаретой. Я собирал записи, ездил для этого на Ваганьковское кладбище, где возле памятника, ушибленного гитарой, собирались такие же безумцы, как и я. Втыкали друг дружке провода и переписывали любимый хрип и вой, особо не заморачиваясь качеством и поражаясь лишь работоспособности поэта - надо же, восемьсот песен!!! Высоцкий казался материком, которые можно исследовать без конца и края.
Катушечный магнитофон Яуза - он до сих пор жив и даже работает, только вот катушек с пленкой не найти - хрипел каждый вечер одни и те же песни, и ведь не уставал я их слушать. Качество было соответствующее.
Помню, в коммуналке на пятом проезде Подбельского (на тридцать восемь комнаток всего одна уборная - три комнаты, но уборная одна) сидел я у открытого окна в нашей комнате. Письменный стол сталинских времен, герань на окошке, круглый аквариум с золотыми рыбками, две кровати, натертый паркет, за окном визжат стрижи, под летним ветерком лепечут тополя - и вдруг раздается рев Высоцкого. Да какой!! Идеальной чистоты, звучности, ощущение такое, что все это происходит прямо у меня дома. Я высовываюсь в окно, определяю на глаз, откуда звук и прусь прямо туда - в коммуналку ровно над нами. Теперь представьте - сидит мужик, слушает свежие записи домашнего концерта в Торонто. Раздается два звонка, значит кому-то до него есть дело. Он идет, открывает. На пороге незнакомый юноша с фанатичным блеском в глазах, умоляет дать ему переписать вот этого вот замечательного Высоцкого. Когда? - Да прямо сейчас. Мужик слега прихренел, но согласился - я притащил свою неподъемную тогда Яузу, и три часа мы сидели и переписывали концерт.
Лет через восемь таким же нахрапом на Ваганьковском кладбище я попал в хорошую компанию, идущую к могиле с цветами. Для компании отгородили проход и не пускали толпу - а я просто сказал, что с ними, просочился мимо мента и пошел. С ними. Встал аккуратно между Мариной Влади и Иосифом Кобзоном. Сзади шел Золотухин, Фарада, Туманов, Нина Максимовна, еще кто-то, я не разобрал. Марина споткнулась и взяла меня под руку, Кобзон покосился, но ничего не сказал. Потом Влади попросила меня положить букет к памятнику, сама говорила с каким-то корреспондентом. Когда я вернулся, опять же взяла меня под ручку, и мы чинно дошли до автобуса. А от театрального транспорта меня пинками отогнала охрана, она-то хорошо знала, кто свой, а кто чужой.
Так вот - практически вся моя жизнь прошла под знаком Высоцкого. Я стал литератором, свободно работающим как в прозе, так и в поэзии, литератором вполне признанным, но совершенно не раскрученным. И если мне приходится читать лекции о поэзии - лучшего примера, чем Владимир Высоцкий, найти трудно. В его наследии есть все чтобы иллюстрировать любой рассказ о поэзии. И стихи прямой речи, и образные стихи, и абсурдные, и патриотические, и низовые жанры вроде грубого блатняка - в общем, бери и пользуйся.
И как ребенок, вырастая, перестает воспринимать родителей как богов, так и я перестал воспринимать Высоцкого как бога. Я перестал ему поклоняться, при этом продолжая считать его абсолютным поэтическим гением, с которым мне повезло жить в одно время. Самое интересное, что при этом у гения такое количество ляпов в текстах — не во всех, но слишком во многих — которые никто не замечает и замечать не собирается. Более того, если их выделить, обосновать и указать всем поклонникам, что-нибудь измениться? Конечно, нет.
Точно так же толпы совершенно девственных существ, шатающихся по Арбату, фотографируются рядом с неудачно намалеванным на стене бездарем корейского происхождения. Им не хватает вкуса и ума проанализировать то, чему они поклоняются — ну, может, оно и к лучшему.
Еще раз повторю - я считаю его абсолютно гениальным поэтом, в первую очередь, во вторую - оригинальным исполнителем, в третью - актером, играющим самого себя. Это не плохо. Ширвиндт играл всю жизнь себя, остроумного сытого барина, Лиля Ахеджакова - всегда играет одинаково - серую смешную вредную мышку. И Высоцкий - брутальную ревущую стихию. Я это уточняю для того, чтобы опередить претензии, которые, несомненно, возникнут у порядочного количества читателей ко мне как к автору.
1. Ты кто такой, чтобы судить о Высоцком? - Никто, просто литератор. Но судить может любой, так же как высказывать свое мнение. Мы же в свободной стране живем, правда?
2. Ты завидуешь, гнида. - Ну, наверное, да. Все-таки хочется, чтобы твои работы не пропали. Но когда начинаешь понимать, сколько сил придется тратить на то, чтобы втюхать их вот лично вам, завидовать перестаешь.
3. Высоцкий был борцом с режимом, не трогать его грязными лапами. - Нет, он не был борцом. Вообще-то он не был даже примером для подражания, он не был высокоморальным и глубоко порядочным человеком, и уж тем более, не боролся с режимом.
4. Высоцкий был… - Совершенно верно, согласен. Был, есть и будет.
5. Ты, падла, хочешь хайпа на имени Высоцкого. - Ну, что вам сказать. Я поклонник ВВ с более чем полувековым стажем, наверное, имею право разобрать с профессиональной точки зрения то, что меня в его стихах не устраивает? Будучи при этом неплохим поэтом, в чем, кстати, Высоцкий тоже виноват в значительной степени. Ну и потом — моя скромная книжка, написанная через сорок пять лет после его смерти, какая по счету? Вторая? Восемьсот девяносто пятая, не считая публикаций в сети?
6. Ты смеёшься над великим поэтом, гадина. - Дорогие мои, ну как можно смеяться над великим поэтом? На него можно только смотреть, затаив дыхание, прижав руки к груди, ловить каждую драгоценную секунду.
А смеяться можно исключительно над тем, что дает повод. Тексты Высоцкого — не все, но, к сожалению, очень многие дают целую кучу поводов. И потом, не пошутить над неудачами поэта, который глумился надо всеми, в том числе изредка и над собой — это неуважение к его памяти. Вы же помните, что стояло в основе его популярности? Юмор. Собственно, можно сказать словами его же малоизвестного стишка:
Смешно мне в голом виде лить
На голого ушат -
Но если вы обиделись,
То я не виноват.
Палата- не помеха,
Похмелье — ерунда.
И было мне до смеха
Везде, на все, всегда!
Часы тихонько тикали,
Сюсюкали — сю-сю.
Вы втихаря хихикали,
А я давно вовсю.
Вывод простой - не надо обижаться за человека, который всю свою сознательную жизнь смеялся надо всеми, его и любили во многом за это.
Поэзия — интересная вещь. Сегодня, когда само это понятие девальвировалось до позора, когда вкус убит напрочь у подавляющего большинства, стоит вспомнить что это вообще такое — на примере самого популярного поэта двадцатого века. При том что у него не так уж и много технических огрехов, гораздо больше смысловых.
Опять придется уточнять. Стихи состоят из двух частей — техническая и смысловая. Вино в хрустале, мысль и форма подачи. Самые великие мысли, изложенные корявым языком графомана теряют все свое величие. А любая глупость, написанная умело, погружает читателя в некий гипнотический транс, когда даже желания не возникает искать какие-то ошибки.
Собственно, со стихами ВВ именно это и происходит — а недостаток профессионального общения и уверенность в собственной поэтической непогрешимости привели к многочисленным нелепостям, которые можно было бы устранить, всего лишь внимательно вчитавшись в свою работу.
Ну, и относительно хайпа - ребята, всем совершенно наплевать, кем был поэт при жизни. Сам Высоцкий об этом писал: "только с гипса вчистую стесали Азиатские скулы мои", и потом - "прохрипел я - похоже, живой". Также он писал, что его растащили, также бесился от вас, дорогие поклонники, которые спрашивали лишь, давно ли он в завязке и скольких баб поимел. При этих однообразных и бессмысленных вопросах, при фанатичном поклонении (я про вытащенные черновики, если что) вы пытаетесь обтесать ему скулы и сделать то ли манекен, то ли идола. Вам не нужен Высоцкий такой, каким он был. Вам нужен Высоцкий - каким вы его хотите видеть. В этом смысле я отличаюсь от вас - я хочу его видеть таким, каким он был. Живым.
Живыми я хочу видеть Пастернака, например, Блока, Цветаеву (не к ночи будь помянута), даже Есенина с его подозрительной дружбой и "судорогой нежных чувств".
Поэтому сей труд - не только разбор текстов, без этого никак, но и попытка создать портрет по поступкам - поскольку, к великому моему сожалению, мы жили рядом, в одном городе всего тринадцать лет, и я смог оценить масштаб моего соседа по веку уже после его смерти.
Легенды
Честно говоря, я вырос не только на песнях и стихах Высоцкого - я вырос на твердом убеждении, что Владимир Семенович - жертва режима и принципиальный борец с советской властью. Более того - Высоцкий был символом борьбы. Знаменем инакомыслящих, его профиль с торчащим подбородком вполне мог украшать флаг диссидентов, как череп с костями - пиратскую, рваную ветрами тряпку.
Собирались на тесных кухнях, в которые могли набиться несколько десятков человек, и в дымных слоях звенели стаканы и хрипло выл магнитофон - "грязью чавкая, жирной да ржавою, Вязнут лошади по стремена, Но влекут меня сонной деррррррррржавою, что раскисла, опухла от сна" - и все ощущали себя борцами с этой самой сонною грязной державою.
А уж наколки на грудях - не на груди, а на грудях - очень смело. На левой - профиль Сталина, на правой - Маринка, анфас.
А "Охота на волков" - все поголовно в советское время были этими самыми волками, от последних забулдыг у магазина до чиновников с вертушками в высоких кабинетах, и втайне гордились собой - каждый считал, что уж он-то за флажки вырвался.
У всех крутились бобины и завывали электрогитары - канадский диск, Высоцкий в кожаной пижонской куртке рядом с березкой, другое фото в индейском каноэ. Сейчас, кстати, от той самой студии и камней не осталось - а слово живо.
Любимое растиражированное воспоминание - как в Набережных Челнах Высоцкий шел по улице, а во всех домах были открыты окна, и на подоконниках ревели магнитофоны. Какофония, наверное, была страшная.
Причем все это правда - народная любовь была совершенно зашкаливающая, сносящая все преграды. Его обожали, ему позволяли все, бабы на него вешались и падали, позволяли всё даже не по щелчку, а по взгляду. Он вполне мог подойти к машинисту или пилоту и сказать: отвези меня в Магадан, а я тебе буду петь всю дорогу. Обычно возили, про отказы я не слышал, хотя в некоторых воспоминаниях с удивлением читаем, что далеко не все фанатели от хриплого актера.
И одновременно среди широких народных масс, в «автодоилках» (автоматизированный пивной зал, в таком пол-литровая кружка стоила двадцать копеек), в ресторанах, на кухнях, в НИИ, на заводах и так далее - везде ходили слухи, что Высоцкого зажимают, вот-вот посадят, а вообще-то уже посадили, но отпустили по личному приказанию Брежнева.
Ветераны, звенящие иконостасами орденов, рассказывали, как ходили с Высоцким конной лавой еще в Гражданскую. Бандиты уверяли, что чалились на одной шконке, а сколько было выпито чифирю - не сосчитать.
И кто бы не дружил с Владимиром Семеновичем, что бы не пил - чифирь или виски - все утверждали, что советская власть такого страшного врага в своих рядах не потерпит, и вот-вот либо расстреляет, либо посадит. Мало того, что его, бедного-несчастного, зажимают и не дают свободно творить, так еще и…
Самое забавное, что эта легенда - зажимают и не дают творить - жива до сих пор. То и дело натыкаешься на потуги какого-нибудь бедолаги, который уныло бубнит эту мантру - зажимали, не давали.
В общем, конечно, они правы. В самом деле - не давали. Не позволяли сниматься столько, сколько он хотел. Высоцкий должен был играть в каждом выходившем на всех киностудиях страны фильме. И пластинки тоже - нужно было сразу, как только высохли чернила (да не обязательно, пусть не высыхают) отправлять текст композитору, на следующий день - аранжировщику, через два дня - музыкантам, а к концу недели чтобы был готов очередной диск. И так все восемьсот текстов!
Но есть у меня такие подозрения, что если бы Высоцкий играл в каждом фильме, каждая песня выходила миллионными тиражами - поклонникам и этого было бы мало. Они бы говорили - затыкают рот нашему рупору, хотят посадить его в золотую клетку, чтобы он с режимом не боролся, но он и из клетки бороться будет!!!
Народная любовь - она штука такая, неукротимая. Ее не купишь и рот ей не заткнешь.
А вот теперь, ребята, давайте посчитаем, как те солидные кроты из мультика.
В шестьдесят четвертом Высоцкий пришел в Театр на Таганке. В шестьдесят седьмом со второй попытки охомутал Влади. За тринадцать лет работы снялся в 28 фильмах - конечно, не всегда в главных ролях, но тем не менее. Среди них есть абсолютно культовые, вроде «Места встречи» или «Интервенции», есть и проходные, особенно вначале, вроде «Стряпухи», есть и среднего качества, вроде «Единственной». Почти все фильмы (кроме двух последних с главными ролями) были проводниками его песен - огромное спасибо Говорухину, что в последней работе Высоцкого они не звучали. Народ и так смотрел не столько Жеглова, сколько Высоцкого, а при наличии еще и песен весь фильм был бы убит напрочь.
Написал, как известно, 800 песен и текстов. Играл в театре, в который попасть просто так было положительно невозможно. Ну и самое главное - гонимый страшной властью, опальный бард, которому не давали дышать, имел, простите, трех концертных директоров. Трех!!! Которые едва ли не круглосуточно устраивали ему выступления, имея с этого свой небольшой - а скорее всего большой - приятный профит.
Конечно, такая бурная жизнь не могла не привлечь внимания соответствующих органов — тем более что небольшая концертная ставка артиста вполне себе компенсировалась левыми концертами и кипами сожженных билетов, чтобы не было доказательств. Людям из соответствующих ведомств приходилось садиться в зал и по головам считать зрителей — чтобы потом сравнить их количество с билетами. В общем, вокруг больших денег и тогда кипели нешуточные страсти, но Высоцкий не один сталкивался с этими проблемами, а абсолютно все эстрадники. И Кобзон, и Магомаев, и Лещенко, и Зыкина, и лучшая Золушка всех времен и народов Людочка Сенчина.
Прижизненные пластинки - семь маленьких, состоящих из четырех песен, по две на каждой стороне, диск-гигант "Алиса в стране чудес", два диска-гиганта 78 и 80 года выпуска. И двенадцать записанных с Гараняном — то есть с инструментальным сопровождением его оркестра— песен. Не самых, кстати, удачных. Маэстро дал маху в этом случае.
Конечно, это очень характерно для гонимого советского барда, который пишет про лагеря и войну.
Да, был еще один гигант, выпущенный в Америке, но тут ситуация совершенно удивительная - неизвестные и нечистоплотные эмигранты переслали бобину с записями, причем далеко не лучшего качества, и какой-то доморощенный и самопальный лейбл, созданный, судя по всему, исключительно ради этой пластинки, перенес записи на винил. Ну, да - поскольку десятая, а может и больше копия записи была плохой (для молодежи - магнитофоны считывали сигналы с намагниченной пленки, все происходило чисто механическим путем, протяжка, довольно жесткая, мимо звукоснимающей головки. С каждым прослушиваем магнитный слой истончался, звук становился хуже, опять же - царапины, грязь и так далее), то и пластинка вышла ужасного качества. Именно там, в аннотации было написано, что Высоцкий - подпольный бард, который прячется по подвалам от кровавых чекистов и носа боится высунуть на свежий воздух, поскольку его незамедлительно сгрябчат. А еще он пишет исключительно про сталинские лагеря и войну, в которой нацизм победила Америка. Диск представляет интерес только как факт и артефакт, никакой ценности он не имеет.
Итак, подбивая бабки, в самом сухом остатке мы имеем - 28 фильмов, десять пластинок, семь малюток и три гиганта, тысячи концертов - иногда по пять в день.
Есть и еще более интересные вещи, которые прекрасно коррелируют с гонимыми и ущемляемыми советскими талантами. В запасе у сторонников загнанного волка Высоцкого остался один довод - его не приняли в СП.
Ну, собственно, да. Советская власть была дамой щедрой - на гонорар от маленькой книжки можно было жить - безбедно, прошу заметить, без роскоши, но вполне достойно - год и больше. А, например, песни приносили неплохой ежемесячный доход от прокручивания их на Маяке, к примеру. Собственно, тогда один Маяк и был. Правда, не помню я в эфире песен Высоцкого, что правда то правда.
Но есть еще два нюанса - диски-гиганты не выпускали никому, кроме членов СК. И состоять одновременно в Союзе Композиторов и Союзе Писателей было нельзя. Причем я не сомневаюсь, проживи Высоцкий подольше, он бы нашел способ обойти это глупое ограничение - находил же он способы покупать иномарки и легализовать концертные доходы? Но не успел. "Гибельный восторг" и ожесточенное самоутверждение не позволили.
Маринка-паровоз
Вообще в жизни Владимира Семеновича Высоцкого было два знаковых события - и поступление в Театр на Таганке в них не входит. Театр - всего лишь разработка четкого имиджа исполнителя. Если бы Высоцкий начал играть, например, тонким голоском, как в "Стряпухе" или в оркестровом исполнении "Баньки по-белому" - там есть момент, когда он тянет ноту таким чистым тенором, что аж удивительно — вот тогда бы он перепрыгнул через себя. Ревущий и рычащий Высоцкий - обычное дело, а интонации он может подбирать две сотни на октаву, все-таки профессионал.
Так вот - первым поворотным моментом стала знаменитая статья "О чем поет Высоцкий". Прямо скажем, такого подарка он, наверное, и не ожидал. Опять же, для моей возможной молодой аудитории уточню. В те благословенные, тихие, сытые, приличные годы газеты выходили миллионными тиражами, книги - многотысячными. И статья в газете автоматически делала человека знаменитостью, порою не хуже, чем фильм с теми же миллионами просмотров.
И вот кто такой на тот момент Высоцкий? Никому не известный мальчишка, начинающий актер, только-только взявший гитару и поющий тоненьким голоском про Нинку-наводчицу и духа из бутылки. Недавно появившиеся магнитофоны дали возможность выбирать записи для себя, а шнуры - этими записями делиться. И если участь, что те самые благословенные, тихие времена были все-таки порядком душные, то такие песенки, как у Высоцкого, мгновенно нашли свою аудиторию. Ну а поскольку про него никто ничего не знал, то фамилия его сразу стала обрастать самыми невероятными слухами.
Давайте навскидку вспомним его самые лучшие песенки тех лет — «Нинка-наводчица» (а мне плевать, мне очень хочется) «Джин» (И кроме мордобития- никаких чудес), «Я женщин не бил до семнадцати лет» (песенка, прямо скажем, перевешивает все его поздние любовные потуги, потому что… потому) «Алеша» (А потом без вздоха отопрет любому дверь) «Красные, зеленые. Желтые, лиловые» (Если это Митя, или даже Славка, супротив товарищей не стану возражать), дурацкая, но забавная «Тау-Кита», «Про стрельца» (мол, принцессу мне и даром не надо, Чуду-юду я и так победю)…
Они забавные и смешные, эти песенки, к тому же показывают отношение ВВ к женщине, которое, по сути, не изменилось до самых последних дней.
Кроме своих литературных опытов Высоцкий охотно исполнял чужие песни - «Бабье лето» Кохановского, «Девушку из Нагасаки» Веры Инбер (Как рассказывал мне Николай Константинович Старшинов - маляр, делающий у Веры ремонт, говорл - сам-то Варинбер ничего мужик, а вот жена его такая сука) «Ветер» Новеллы Матвеевой. Ну и, естественно, «Случай в зоопарке» - вообще ничего интересного, неудачная попытка пошутить (остальные попытки гораздо более качественные), в нем интересна разве что программная установка - хочу Влади. Хочу и получу. Забыл «Невесту» (за меня невеста отрыдает честно) - но это уже поэзия.
Итак, в песенках первого этапа нет, по большому счету, ничего особо интересного и, тем более, опасного для государства. Ну, разве что блатная романтика, это ему, кстати, и было поставлено в вину. Но, господа, опять же - а кто не пьет?
В смысле, покажите мне актеров послевоенной поры, которые не вышли из приблатненных дворов? Там же жили не только фронтовики, грохочущие в домино, но и урки, освободившиеся по амнистии, и блатная романтика у детей послевоенной Москвы была в крови.
В Сокольниках пугал прохожих Валя Гафт с золотой фиксой. Лёва Дуров тоже был известной шпаной, Ролан Быков и так далее - список можно продолжать и продолжать. И после разноса Высоцкий стал писать. Тщеславие не позволило ему остаться графоманящим исполнителем смешных приблатненных песенок.
Ну, а главное событие всей его жизни — это, бесспорно, роман с Мариной Влади. Тут тоже много всего интересного и странного. Начнем с того, что я с ней шел… пардон, повторяться не буду. Но начнем не с этого.
Дело в том, что заполучил Высоцкий эту золотую, вне всякого сомнения, рыбку далеко не сразу. Ну, сами посудите. Влади - европейская звезда мирового уровня. С тринадцати лет она снимается в кино, сама зарабатывает огромные деньги, и зачем ей нужен этот головастый, с торчащей челюстью, небольшого роста жилистый мужик с луженой глоткой?
Безумно обаятельный, как хриплый черт, но все же…
Вообще не нужен, не то, что задаром, а с доплатой.
А вот Влади Высоцкому нужна была позарез. Влади — это ворота в большой мир, Влади — это необъятный горизонт возможностей, Влади — это доказательство того, что ты не просто первый, а самый первый из самых. Ну так вот - роман, который начался в год моего рождения, протекал под пристальным вниманием всей Москвы. И когда Высоцкий увел Влади под утро в пустую комнату в гостях, телефоны раскалились от звонков - он это сделал!!!
Такое неожиданное изменение поведения трудно объяснимо - тем более что Влади и сейчас жива, относительно здорова и преспокойно продает архив Высоцкого, то есть о безумной любви до гроба речь, конечно же, не шла. Я вообще сомневаюсь, что речь шла о любви. Это был прекрасно разыгранный спектакль, представление на публику с далеко идущими последствиями, о которых сейчас предпочитают молчать.
Марина была не просто зарубежной актрисой, у Марины были тесные контакты с коммунистической партией Франции и широкие связи в эмигрантских кругах, не зря же ее фамилия была Полякова, а псевдоним - сокращенное имя отца, Владимира. Собственно, совершенно непонятно, зачем ей нужен был такой подарочек. Для фанатичных поклонников - каким был и я - Высоцкий - кумир в золотом нимбе. На самом деле актер в худшем смысле этого слова.
Вам довелось общаться с артистами? Нет? Поздравляю, вы немного потеряли, но сохранили иллюзию о порядочности шутовской братии. Порядочностью в человеческом смысле там и не пахнет. Актер обязан навязывать себя в любой ситуации, в этом он похож на графомана. Если вы общаетесь с актером, то будьте готовы к ежесекундной опасности - он всегда может начать петь, плясать, читать, шутить, ревниво косясь при этом - должным ли образом оценен его талант? При этом вас не будет - будет только Он, и вы рядышком, как декорация. При этом вы обязаны поливать его елеем, посыпать сахарной пудрой, лить сладкие сопли круглые сутки, потому что нервная натура нездорового человека требует постоянного подтверждения ее гениальности. Пусть там гениальностью даже и не пахнет. Естественно, любой актер будет вам изменять - просто потому, что нельзя не пользоваться доступными телами. Ну, подумаешь, использовал и забыл.
Вы думаете, что наш гений двадцатого века не был актером? Нет, он как раз таким типичным актером и был. Он буквально навязывал свои песни, не спрашивая, хотят ли его слушать. Но, будем честны, обычно хотели, тем более, что вариантов не было - возможные разговоры за пьяным столом Высоцкий просто-напросто заглушал. Ну и сама жизнь - бесконечные концерты, репетиции, спектакли, съемки, а между ними - пьянка за пьянкой, вечные друзья, которые наливают, женщины, которые дают, оглушительный хрип, подбор аккордов на семиструнке. Как любят говорить поклонники - сгорел, как метеор.
Пожалуйста, поймите меня правильно - я ни в коем случае Высоцкого не осуждаю, как можно осуждать отца? А он для меня, практически безотцовщины, таким и был. Это просто факты его жизни, не более того. Кстати, его отношение к блатным и женщинам прекрасно описано в романе "О девочках". Про прозаический опыт знаменитого барда и актера все как-то так стыдливо пытаются забыть. Его издали на волне перестройки, почитали, поплевались и спрятали в долгий ящик, чтобы не чернить светлый образ гонимого гения.
А в тексте Высоцкий беспощаден к своей творческой прослойке - одни пересменки чего стоят, когда легшая с Высоцким девушка просыпалась с кем-нибудь из его директоров, например. Влади в этом плане была очень удобна, так как не могла устраивать сцены ревности - всё-таки она в Париже, а он в Москве. Я думаю, что она знала все тонкости богемной московской жизни, тем более, жизни своего мужа. Жены актеров вообще должны относиться ко всему философски - ну да, мужику хочется свежего мяска, да и с девками поделиться надо, может, для них это мечта всей их никчемной жизни. Любит-то он меня и живет со мной, а чтобы так и дальше было, придется постараться, но что поделать. Это просто налог на известность, не более того.
Среди московской богемы тех лет было принято собираться в мастерских у художников - среднестатистическая квартира не вместила бы пьяную толпу, и среди творческих людей были манекенщицы, проститутки и случайно залетевшие на известные имена девицы. Девицы были нужны для полового обслуживания, в том числе иностранцев, но не надо считать их жертвами - в мастерских был шанс отхватить себе такого жирного карася, за которым можно было жить, как графиня. У пруда с изменившимся лицом… По воспоминаниям очевидцев, среди этих шлюшек существовал спорт - кто переспит с Высоцким и сколько раз.
Так вот. Жена, которая известная актриса, на которую пускают слюни все мужики одной шестой части суши, это, конечно, хорошо, но мало. Открытые границы тоже немного, но все же получше. Всеми правдами и неправдами Влади сделала Высоцкому постоянную визу и начались чудеса.
"Баба как баба, и что ее ради радеть" - ради бабы радеть, понятно, не стоит, это нужно делать ради перспектив, которые она может открыть. Высоцкий порадел ради перспектив и расплатился прекрасной песней "Дом хрустальный", пообещав золотые россыпи - ну да, нашел нищету, которой это нужно. Смешно, в самом деле.
Давайте вспомним другую песенку, написанную чуть раньше - "Перед выездом в загранку заполняешь кучу бланков — это не беда. Но в составе делегаций с вами ездит личность в штатском Завсегда". Конец в ней печальный — это значит, не увижу я ни Риму, ни Парижу…никогда.
Отсылка для молодежи - Советский Союз был интересной страной. Вы об этом читали - если интересовались - у Довлатова, кажется - кто написал пять миллионов доносов? В общем-то, как раз Довлатов и написал, он и ему подобные сбежавшие, но дело не в этом. Писали «оперу» (оперативный уполномоченный) все - более того, любая мало-мальски значимая личность имела несколько тех самых "личностей в штатском", осведомителей. Все дружно стучали друг на друга куда надо, а самые продвинутые заводили со своими стукачами дружбу, и те передавали начальству не все, а только то, о чем они с клиентом договорились. Особенно старались те, кто потом эмигрировал, а когда в перестройку открыли архивы КГБ - самые кристально чистые либералы оказались на деле самыми ярыми стукачами. Архивы, понятно, волшебным образом исчезли, дабы не пятнать репутации благородных борцов с режимом. Спайка творческой интеллигенции и органов государственной безопасности была прочной и проникала во все сферы жизни — это надо знать, чтобы понять некоторые удивительные факты самой знаменитой семейной пары СССР. (Настолько знаменитой, что фотографии их продавали немые в электричках, очень ходовой товар.)
Когда Марина выбила-таки постоянную визу мужу (не без участия всесильного КГБ), он, счастливый, бросил своих телок и поехал в Париж, вроде бы даже без человека в штатском — это личный визит, это не визит каких-нибудь кузнецов, закончивших ковку. И вдруг выяснилось, что Франция мало того, что находится на Гавайях, но заодно захватывает Канаду и даже, прости Господи, Соединенные Штаты Америки. То есть человек по визе во Францию исколесил весь мир - и ничего ему за это не было. Даже сегодня это выглядит несколько необычно, а тогда было просто чем-то невероятным. Ну, не могло такой ситуации случиться, это исключено.
Более того - в Канаде Высоцкий записывает знаменитый Канадский диск, с ксилофоном и двумя гитарами. Который на магнитофонных пленках мгновенно расходится по Союзу. В Америке Высоцкий активно общался с нашими эмигрантами - Бродским, который только-только обтяпал свой гешефтик, но еще не успел получить премию, Барышниковым - в общем, со всем богемным сбродом, предавшим свою страну. На Родине за такой проступок, вообще-то, вполне себе светила тюрьма и творческое ограничение - "Кавказскую пленницу" едва не положили на полку из-за того, что Ведищева, спевшая про медведей, сбежала в Штаты прозябать и деградировать, как и все наши творческие беглецы. Ну не бросайте в меня камни. Ни один из них не получил и сотой доли той любви и восхищения, в которых купался в Союзе.
Сохранились фото, где счастливый Высоцкий в плавках сидит на крыше небоскреба - да, вершина жизни, он победитель во всем, "Хотел быть только первым" - и стал!!! За женский счет, конечно, но кого это волнует. Более того, Влади устроила ему выступление перед тогдашними звездами Голливуда и даже выступление на телевидении. Высоцкий спел, конечно - чем туповатые американцы хуже наших партократов? Разве что партократы понимали, кто перед ними поет и о чем, американцы - нет. Они послушали примерный перевод - полноценно силлаботонику перевести невозможно - почесали репу и спросили: Марин, а чего этот головастик так орет-то? Марина объяснила про загадочную русскую душу, и американцы зааплодировали.
Кстати сказать, Бродский, принявший громадную прививку американского менталитета, оценил у Высоцкого что? Составные рифмы. Не мощь слова, не образы, не сильнейшую художественную подачу - рифмы. Хотя, бесспорно, рифмы, особенно составные, действительно хороши и разнообразны.
Но турне по Америке интересно другим ключевым событием, про которое вообще никто, никогда, нигде не говорил, и которое стало доступно только сейчас, в эру интернета и цифровых технологий. Я говорю про интервью на американском телевидении. Известная французская актриса привезла неведомую зверюшку из снежной России, которая поет про бандитов и войну - помните тот диск, записанный с катушек? Именно там была аннотация про войну и бандитов. Представьте картину - сидит американец-ведущий, сама воплощенная болтливая пошлость, напротив Высоцкий с гитарой, загорелый, в голубенькой рубашке, и ему задают вопрос: вы, говорят, пишете песни про бандитов и войну? И Владимир Высоцкий, не моргнув глазом отвечает: нет, я никогда не писал про преступников, никогда не писал про войну.
Вот так вот взять и отказаться от основополагающей части своего творчества - я даже не знаю, как это оценить. При том что на всяких домашних концертах он говорил, что не стыдится своих блатных песен, что это часть его жизни, период, которые повлиял на его становление как поэта, и так далее и тому подобное. На самом деле все просто - ведь уже тогда весь цивилизованный мир знал, что Великую Отечественную войну выиграли американцы с небольшой помощью Советского Союза, поскольку Сталин был тем же Гитлером, только в профиль. Этого Высоцкий сказать не мог (ему надо было возвращаться в Союз), не мог также петь про подвиг своего народа — этого бы не поняли уже американцы, и он просто отказался от себя, от отца, от ветеранов и миллионов погибших людей. Не знаю уж, легко ему было это сделать или нет, но факт есть факт. А когда его попросили спеть, он проорал "Спасите наши души", не преминув уточнить, что это просто песня тонущих подводников без всякой там войны.
Какое-то время среди поклонников муссировался вопрос - эмигрировал бы Высоцкий или нет? Я был сторонником его патриотизма - судя по песням. Судя по интервью, патриотизм был наработанный, поскольку тема безотказная и пробивная - никто бы не смог отказать в записях певцу, так поющему о ВОВ. Но вот в свободном доступе появилось интервью и все озарилось, так сказать, другим светом.
Бесспорно, он бы эмигрировал - в плане быта он был обычным мещанином, любил хорошую выпивку, жратву, баб, одежду (фирму), машины, даже дачу - хотя на нее времени и не хватило. Очевидно, что хотел виллу на берегу моря и свой лазурный бассейн. Но Америка, при всей своей роскоши - для победителей, не смогла бы ему дать такой всенародной, всеобъемлющей, всепоглощающей любви слушателей. Кто бы там ходил на его концерты? Брайтон Бич? Так Сичкин, который Буба Касторский, один из позорной шеренги беглецов, гонялся за эмигрантами, дергал за рукав и тащил на свое выступление. А те пожимали плечами — зачем нам тебе платить, когда ты и так свои куплеты споешь? Задаром. Тем более ты с ними уже слегка приелся.
Косоглазый Крамаров, который исправил косоглазие и тут же потерял всё обаяние, играл каких-то тупых русских генералов, не понимая своего позора. Довлатов пил-по-черному, дорвавшись до капиталистического рая, осознав, что сделал самую большую глупость в своей никчемной жизни. Бродский, лежа на кафедре с сигаретой, гнал высокоумную пургу студенткам и орал на декана - как вы таких идиоток умудрились вырастить? (К слову - нынешние студентки того учебного заведения вообще не представляют, что у них преподавал какой-то русский еврей с политической премией. Им это неинтересно.) Видов без головы тоже получил свой бассейн - ровно такой же, какой есть у любого голливудского второсортного артиста.
Мне кажется, что Высоцкий все это прекрасно понимал - но, судя по ответу на телевидении и вояжу, непростительному для обычного человека, все-таки эмигрировать готовился.
А в "…прерванном полете" Влади пишет про эту интервью совершенно замечательно. Высоцкий - "конечно, я никуда не уеду, я горжусь своей страной, подвигом своего народа, я всегда вместе с ним, буду переносить вся тяготы социалистического строительства" - говоришь ты. Конечно, ты этого не говоришь… ", конечно, он этого не говорит. Он отказывается.
Василий Аксенов - один из немногих, кто сказал нечто отличное от других. Сам Аксенов — порядочный ловкач, создал диссидентский альманах "Метрополь", для того чтобы свалить (гешефтик гораздо лучший, чем демонстративное тунеядство Бродского) - и свалил, получив приличные деньги за антисоветское издание, ни с кем ими не поделившись, имея в плюсе борьбу с Союзом и капитал. Умница, что сказать. Так и надо, по-американски - подставил друзей, заработал деньги и убежал. Так вот, он вспоминает, что Высоцкий приходил к нему и обсуждал отъезд - там свобода, там мы развернемся, там мы сделаем "Русский центр" или центр русской культуры. Аксенов поддакивал и кивал - он-то знал, что никакие движения в Союзе без Комитета невозможны. К слову, сам ВВ в альманахе участвовал вместе с Беллой Ахмадулиной, и только им двоим за участие вообще ничего не было.
Так что процентов на восемьдесят ВВ готовили с помощью Влади стать кротом - то есть агентом влияния на русскую эмиграцию. И после всех своих приключений, отработав контракт, вернулся бы на Родину, таким поэтическим Исаевым, к родным березкам и певунье в стогу. А, ну и к Нинке-наводчице, как без нее. «Не волнуйтесь — я не уехал, И не надейтесь — я не уеду» - всего лишь обычная для барда поэтическая поза, не имеющая отношения к жизни.
Совершенно замечательно про его зарубежное хулиганство пишет Влади - мол, как только ты вернулся, так и начали тебя спрашивать про то, как ты посмел по французской визе в Америку мотаться? А ты говоришь, тыкая пальцем в потолок - там знают. И все советские чинуши поджимали хвосты и начинали подобострастно поскуливать - ах, ну раз там знают…
Более того — как-то раз на таможне Высоцкий широким жестом достал из широких штанин два (2) загранпаспорта. Видимо, не заметил, бросил на стойку, у таможенников открылись рты, а он преспокойно забрал один и спрятал в те же широкие штаны. Вообще-то должен был начаться скандал с увольнениями должностных лиц, допустивших такое, но можно было бы и не повторяться — опять обошлось. Влади хихикала - мол, как мы их объегорили. Ну да, ну да. Нашлись шутники. Там действительно знали, и разрешали. Теперь фанатичным поклонникам придется с этим жить, что, впрочем, не так уж и сложно.
Сорок пять лет - за это время на территории СССР сменилось три страны - сам Союз, перестроечная позорная Россия и сегодняшняя страна, вытащенная за волосы, но с гораздо меньшей кровью из трясины бывшим КГБшником. Ну, сотрудничал Высоцкий с КГБ, и Влади сотрудничала, и каждый, кто в те времена сладко жил, делал то же самое. В чем проблема? Без участия всесильного КГБ Маринка-паровоз ничего бы сделать не смогла, как ни выкручивалась она объяснениями, что, мол, у тебя на всех уровнях поклонники были.
Две книжки
Книжку Влади я читал первый раз после армии, в конце восьмидесятых - будучи желторотым безмозглым щенком, отравленным, как и большинство тогда, ядовитым ветром треклятой "свободы", и она зашла. Под настроение, скажем так - большая часть великой страны двигалась под нож с покорностью баранов и тем самым "гибельным восторгом", будь он неладен. И, поскольку я занялся пересмотром творчества своего любимого - я думаю, так и останется - поэта, то нельзя было не прочитать воспоминания о нем, и "Владимира…" в первую очередь. А во вторую - Володарского. А в третью - какого-то армянского эстета, который "любил Володю как женщину". Вот так, простите, дословно.
"Владимир, или Прерванный полет" - откровенная мерзость.
Дело даже не в том, что про ВВ она первая написала правду, чем вызвала истерию у фанатов и бешенство у сына Никиты, кормящегося с памяти отца - дело в отношении, которое продемонстрировала Влади ко всем нам.
Приехала, понимаешь ли, барыня показать диким туземцам настоящую цивилизацию, выбрала одного, которого ей настойчиво порекомендовали, и начала его облагораживать. Заодно с ужасом рассказывая, как русские бабы ср..ли в дырки, а она, француженка, на смогла, справила большую нужду только когда они отвернулись, и вышла, шатаясь от унижения.
Как она швыряла в рожи советским бабам франки - подавитесь, суки, я не крала ваш сыр!!! И как Высоцкий, вылезший из своего Мерседеса, снисходительно просил не обижаться на плебеев, не они такие, жизнь у них такая.
С восхищением пишет про Туманова - он разбил голой рукой раскаленную до красна чугунную печку, так что даже садисты-НКВДшники попадали в обмороки, когда мясо и кости разлетелись по углам. Ага. А потом жареное мясо и дробленые кости собрали обратно в руку - когда от обморока отошли. Вадим Туманов умер в прошлом году в глубокой старости, и, насколько я помню, обе руки у него были целы и даже не покалечены. Мимоходом упомянула армянского … который участвовал во всех запоях Высоцкого и "любил его, как женщину" - настолько вскользь, насколько он и заслуживает. На самое любопытное - она совершенно спокойно относилась к бабам Высоцкого. К запоям - куда менее спокойно, чем к бабам. Будет он твоим, деточка, будет, ты только успокойся — вот в таком ключе. Хотя могла и рожу набить - как кричала в каком-то интервью после смерти Высоцкого, да и вообще, не зря в ней смешивалась русская кровь и цыганщина - табор из Влади частенько вылезал, из-под личины рафинированной француженки. И по всей книге идет лейтмотивом - зачем я в это влезла, зачем мне это нужно?
В самом деле, зачем? Любить она его не любила, сыграла свою роль, талантливо или нет - я не знаю. Наверное, из-за денег или по каким-то своим причинам, про которые выяснить уже не представляется возможным. В общем книжка - смесь сусальных соплей о трагической любви двух гениев под довлеющей над ними машиной подавления, пересчете барахла, которое она таскала из Франции для советских нищебродов, а они налетали стаей воронья и дрались за пачки анальгина и колготки.
Вообще-то юная Колдунья оказалась железной бабой со стальной хваткой и каменным сердцем, готовая ради своих целей снести с пути любого, и иллюзий насчет четвертого мужа не испытывала. "Он женился на мне, только чтобы за границу ездить" - призналась она как-то Володарскому, когда наварила борщ пьяным рабочим, строящих для Высоцкого дом на участке сценариста. Тот удивился - а что, мол, без тебя Высоцкий бы не смог поехать? Ответ был прост: без меня - нет. Его даже близко к границе не подпустят и не подпустили бы.
Потом, после смерти ВВ была дележка этого дома - Марина кричала, что Володарский предатель, Володарский: Маринка все врет своим анфасом, хотела деньги за дом отжилить, Маринка: почему деньги сыну отдали? Это мои деньги!!! Володарский: какие твои, нищебродка? Вовка во Франции телевизорами фарцевал, чтобы тебя прокормить!!! И так далее. Элита - она такая элита, как видите.
Сам Высоцкий, судя по всему, получив от Колдуньи все, что нужно, устав от ее железного контроля, завел себе молоденькую девочку Оксанку и всерьез подумывал развестись с заграничной супругой. Тем более что в благородных артистических кругах добрые любящие друзья его называли не только "расчетливым евреем" (хитрым жидом, конечно) но и альфонсом. Но не успел - была долгая и оглушительная агония (оглушительная в самом прямом смысле, рёв умирающего барда слышал весь район), смерть от сердечного приступа, спровоцированного ломкой и пьянством - он глушил боль шампанским и водкой. Последняя предсмертная неделя разложена едва ли не по минутам, и поражает только бессилие двух врачей и любовницы — да, все от него устали, да, это было кричащее отчаяние, да, все боялись брать на себя ответственность и класть артиста в больницу, да, сам он не хотел никакого лечения, он безумствовал на краю жизни и втягивал в этот разрушительный смерч все свое окружение. Но надо было поступить жестко и закрыть хотя бы на год без возможности принимать самостоятельные решения, поскольку зависимые принимают решения одной только направленности. Тогда бы удалось конец отсрочить еще на год — полтора, скорее всего не больше. Творческие самоубийцы - это отдельная каста, бездна, из которой приходят стихи, притягивает к себе иной раз сильнее чем все блага земной жизни.
* * *
И если говорить о воспоминаниях, нельзя не остановиться на Д. Карапетяне - том самом, любившем ВВ "как женщину". Остановимся, но вкратце. Такой многословной, цветистой, избыточной, подхалимской и неэстетичной одновременно графомании я давненько не встречал. Лейтмотив всей писанины, если говорить простыми словами - ВВ необразованный алкаш, я рядом с ним - преданный, отзывчивый, ориентированный на прекрасный Запад интеллигент, спасающий его во время страшных запоев. Я дал ему идею познакомиться с француженкой — это выгодно и полезно, я был сам женат на француженке, я ездил с ним по всей стране, я устраивал ему концерты, я прятал от него деньги и выдавал ему по пять грамм, я, я, я, я, я, я. Особенно мило смотрелись его плевки в Союз - рабы, палачи и так далее - и виляние ловким задом перед каким-то английским лордом, занесенным в дикарскую, дремучую Москву.
Какие там ограды в дореволюционном особняке, какие там сигары, какой там лорд, который напоил трех пьяных придурков, припершихся к нему под утро, коньяком, ни слова против не сказав, выдал толстую котлету денег и отправил в аэропорт - лететь в Еревань. Он был готов лизать руки лорду и галстуком полировать ему ботинки. Лорд заказал им билеты - а ВВ, редиска, после недельной пьянки взял и сдулся в самый ответственный момент.
А какие милые подробности встречаются!! Что там пьянка. Вот как они сидели у Абрамовой и говорили о литературе, а пьяный Высоцкий только мычал, рычал и лез бывшей жене под блузку. Высоцкий же был неграмотным - наслаждается собой Карапетян - у него не получилось даже слова вставить в нашу беседу двух эстетов, он способен только за грудь эстета хватать. Может, анфас Маринки по привычке искал... А, простите, ты, армянское чудо, не мог взять его за руку и сказать - Володя, хорош, неприлично? Не мог. Высоцкий в воспоминаниях Карапетяна вообще удивительный человек, который занимается только тем, что пьет, при этом шарахаясь по стране, как обезумевшая летучая мышь. Главное его занятие - терзать гитару и кричать при каждом удобном случае - Я Высоцкий!!! А быдло, которое живет в советском Союзе, шепчется за их прямыми спинами: Высоцкий с каким-то кавказским разбойником в театр пришел, баб ему, что ли, мало?
Правда, иногда случаются проколы - редко, но бывает так, что Высоцкого не любят. Тогда Володя сидит мрачнее тучи, но быстро собирается и бежит на другой теплоход. В другой автосервис. В другую военную часть. На другой золотой прииск. Там его обволакивают привычной атмосферой любви, поклонения и вседозволенности, жить, пить и петь становится проще.
Милый армянский шалун изо всех своих сил показывает свою исключительность рядом с Высоцким - по тексту рассыпаны стихи. Но не ВВ, а других авторов. Чтобы любой читатель понял, что он не только прислуга, собутыльник, но и важный человек, обладающий собственной мордой… портретом лица с необщим выражением. И если сегодняшние почитатели, скрипя мозгами, выдавливают серые слова, но стараются разобрать тексты, если Влади вставила в свою книжку несколько баллад - ну а как иначе? ведь речь о поэте, то Карапетян не заморачивается такими условностями. Он пишет о Высоцком, и при чем тут стихи?!
Воспоминания
И как только Высоцкий умер - не на руках у Влади, а рядом с молоденькой Оксаной, нынче женой артиста Ярмольника - как только его торопливо похоронили без вскрытия, как только невиданная волна народного горя взметнувшись, слегка опала, полезли полчища друзей. Их было столько, что, по самым скромным подсчетам, Высоцкий физически не мог успеть не то чтобы писать и играть, а есть, пить, спать, дышать тоже времени бы не было - только общение с ними, с его дорогими друзьями. Каждый, кто налил стакан во время очередного штопора, писал об этом воспоминания в лучших традициях советского троечника. Каждая дура, которую ВВ хлопнул по заднице, становилась единственной любовью всей его жизни, ради которой он хотел бросить и Влади, и Афанасьеву. Каждый рабочий сцены рассказывал после первого стакана, сидя в подсобке на фоне десятков фото ВВ, украшающих стену, каким он был другом и как прибегал вот сюда, на этот стул, советоваться - Любимов сказал играть так-то, а ты что думаешь? И рабочий объяснял - тебе надо тут орать потише, а здесь молчать погромче.
Насчет рабочего - чистая правда. Я сам хотел устроиться в Театр на Таганке кем угодно, чтобы напитаться энергией стен, которые помнили моего кумира - принес водки работягам, когда ждал директора, и мы ее распили. Именно так - ори потише, молчи погромче - работяга мне и рассказывал. Кончилось все забавно. Рабочий вывел меня в фойе, где бушевал какой-то мужик в цветастом шарфе. Не уверен, что Дупак, но возможно, что он. Работяга сунулся было к нему - мол, мальчик, на любую должность, фанат Володеньки, а в ответ раздался рев - какой, …….., мальчик, какой, растудыть твою душу, фанатик? Эфиоп твою фиоп в сиську мать твои итти ногами в рот по голове - я не знаю, чем артистам зарплату платить!! Работяги рядом уже не было, а я стоят в полуобморочном состоянии. Молчал бы погромче…
Я знаком с человеком, который очень, очень близко знал Высоцкого, прямо вот борт к борту, но рассказать ничего не мог. Они стояли рядом на светофоре, и мой товарищ, еврей-водитель, помахал ВВ рукой, но тот не заметил соплеменника в кабине ЗиЛа. Я удивился, что мой товарищ не написал книжку - например "Поворот на красный", где обстоятельно бы поведал, в каких спортивных штанах и сандалиях он сидел за рулем, какая была погода, с каким видом стоял Мерседес рядом с ЗиЛом - трудно, что ли?
Кстати, если ЗиЛ заменить на МАЗ, то песню "…а в дороге Маз который по уши увяз" - можно будет приписать как раз этой дружеской встрече на светофоре. Мол, посмотрел ВВ на смердящее прямо ему в окно дизельным дымом чудовище, и его осенило. Но мой друг еврей был-таки водителем, а не писателем, и не захотел оставаться в вечности другом Высоцкого на светофоре.
На гниющем субстрате "друзей" вызрели диковинные грибы - высоцковеды. Это такие люди со счетами, которые корпят над своим трудами, чахнут, этакие Кощеи над златом, но зато точно знают, во скольких песнях ВВ употребил слово "бля", во скольких - слово "хер", скольким женщинам после семнадцати лет набил морду и почему их, женщин, не было на Большом Каретном у Качаряна. Шукшин был, Макаров был, Кохановский был, Тарковский тоже был. А баб-то и не было. Не указаны. Вот такая закавыка. Шалавы были, но к ним серьезно относиться нельзя. Они очень полезны, эти сморщенные кабинетные грибы. Не надо лазить и искать информацию — вот, например, прижизненные публикации ВВ - оказывается, были и такие. Вот полный список пластинок. Вот полный список фильмов. А вот тридцать четыре варианта одного куплета, двадцать замен одного слова, вот количество бутылок выпитого Высоцким за один вечер со своими концертными директорами, а вот количество керосина, сожженного вертолетами, на которых большие люди прилетали на концерт к ВВ. А вот, пожалуйста, скромные, нищенские заработки гонимого барда - тот самый первый пресловутый Мерседес он купил за бешеные деньги. Бешеные деньги заработал за десять дней, давая по два концерта в день. А вот имярек устроил пять концертов за два дня, получил Володя всего семь тысяч.
Но вернемся к воспоминаниям, которые вспомнили друзья - их было много, все они так или иначе отображены в интернете, и читать их безумно скучно. Более однообразных воспоминаний нет, наверное, ни о ком. Если пишут о Рубцове - то пишут о Рубцове. Если о Есенине - то о Есенине. Если о Высоцком - то под копирку, причем все - от известных артистов до гримерш. В двух словах воспоминания можно передать так: встречались на съемочной площадке (гримерке), здоровались при встрече, друзьями не были. Да, он был бард, да, он был актер, да, вены на шее, да, он был такой один. Он сгорел ради нас, он себя не щадил, он прожил сто лет за сорок - и так далее, расхожие обороты, которые, как попугаи, люди повторяют почти полвека после смерти ВВ. Удивительно, в самом деле.
Беда в том, что писать про Высоцкого нечего и нельзя, не используя заезженные шаблоны. Театр – ну, так никто не может оценить его игру по достоинству, от спектаклей остались только записанные отрывки, на которых мужик в черном свитере бегает и хрипло рычит. Собственно, хрипло рычит он на всех своих бесчисленных концертах. О спектаклях можно было бы прочитать у свидетелей и современников - но они как-то стыдливо умалчивают, или отделываются теми же шаблонами, а если начинают цветисто хвалить, то нельзя понять, придумывают они или говорят правду.
Есть фильмы. На мой взгляд, лучшая его роль - комический большевик в "Интервенции", абсолютно гениальной мистерии-буфф. Это, пожалуй, единственная роль, где Высоцкий-исполнитель не забивает Высоцкого-актера. Ну хоть тресни — в «Месте встречи» никто не мог отделаться от ожидания, что капитан Жеглов возьмет гитару и зарычит про коней, или про рай для нищих и шутов.
Я в свое время, будучи молодым, фанатичным и наивным, все удивлялся - как может опальный бард так много играть и выступать? Он же опальный. Оказалось, что этот опальный - так, как надо опальный.
Возможно, у ВВ есть настоящие роли - но я не могу выделить ничего, кроме Бродского и Брусенцова. Комического большевика и трагического белого офицера. Остальные роли - включая Жеглова и бабника Гуана - проходные, на мой зрительский взгляд. Впрочем, если профессионал меня сможет переубедить, я буду только рад.
То есть, смотрите какая ситуация возникла - все воспоминания сделаны как под копирку, и не потому, что люди отвечали по заказу - таков был стиль жизни Высоцкого, со всеми быть на короткой ноге, но никого не подпускать близко. В оценке творчества все упираются в его бешеный рык, Баньку, Нинку и Охоту на волков. Демидова и Ахмадулина оригинально - в тысячный раз - сравнили вздутые вены на шее с органом.
Высоцкий вырвался из серой массы советского масскульта благодаря своей оригинальности (не смелости, о смелости мы поговорим потом), но в посмертии получил именно то, чего так боялся - шаблонные воспоминания и шаблонные же оценки. Есть, правда (появились относительно недавно с развитием интернета) всякие доморощенные оценщики, те самые советские, с трудом обученные читать троечники, испытывающие невыносимый графоманский зуд. Это еще ужасней, чем одинаковые воспоминания - авторы воспоминаний и рады бы что-нибудь такое выскрести из закоулков памяти, да не могут, слишком быстро ВВ жил.
А современные троечники, возомнившие себя литературоведами, пишут что-то типа: "в своем произведении Владимир Высоцкий раскрыл положительную динамику главного героя в отношении углового градуса северной широты, что доказывает об исключительных обстоятельствах создания данной песни. Не забудьте поставить лайк и подписаться!!" Хочется взять большую линейку и лупить им по пальцам, приговаривая: не пиши, не пиши, миленький, не дано тебе, красавчик, не сметь писать, дорогуша!!! Ничего кроме… вообще ничего и никогда!! Вы убиваете будущее, лапушки, вы уничтожаете вкус, вы убиваете читателя, опуская его до своего одноклеточного уровня!!"
Я именно это кричу последние двадцать лет, меня ненавидят графоманы всех мастей - ненавидят и боятся - но ничего, конечно, не меняется. И литературоведческих исследований текстов Высоцкого, сделанных профессионалами, да так, чтобы их читать было интересно, как не было, так и нет. Есть диссертации, над которыми можно заснуть, есть примитивные статейки лапушек, есть полезные высоцковеды, есть воспоминания под копирку и неутихающая народная любовь тоже есть. Никуда она не делась.
Справедливости ради. Изредка встречаются трогательные попытки раскритиковать воспоминания людей, с которыми Высоцкий не только рядом жил, но и работал. Частенько эти попытки окрашены плохо скрываемым антисемитизмом — вот, смотрите, что пишет Митта (по-еврейски митта значит гроб, а вообще-то его фамилия Рабинович!! — утверждает на голубом глазу никому не ведомый автор).
Ух ты! Хотел я сказать про Вайсбейна (Утесова), про громадного, с разбойничьей рожей Френкеля, нежно поющего про русское поле, про радиста Кренкеля, подсунувшего Папанину лишнюю деталь от маузера, про Карцева, Богословского, Шифрина, Гердта, Ширвиндта, Менакера, Плятта, Раневскую и так далее до бесконечности. Про Иосифа Уткина, кстати, тоже напомнить можно. Автор, словно не догадываясь о творческом параде, начинает перечислять компанию Высоцкого и с ехидцей шепчет - какие люди, прямо все как на подбор. Намек такой, что окружили нашего русского парня жиды пархатые и давай его спаивать. Тот же Митта-Рабинович, если бы не они, жил бы наш русский Володя, да и жил себе, писал бы гениальные песни, а мы бы его любили с редькой да квасом.
Я, будучи русским патриотом всю свою сознательную жизнь - хотя, говорят, птичьи фамилии давали крещеным евреям, чтобы не потерять в дальнейшем - очень люблю юдофобскую логику. Есть такой прекрасный поэт - Александр Моисеевич Городницкий. Чистый еврей. Есть такой легендарный в кругах конников водитель — Семен Ильич Трейзин. Классический семит. Я его ласково звал "моржом" - мордой жидовской, ему очень нравилось. Каким боком, простите, Владимир Семенович Высоцкий - русский? Вообще-то Высоцкие до революции были известными торговцами чаем и вместе с товарищем Гоцем активно участвовали в свержении самодержавия со всеми вытекающими. Прямые, так сказать, предки, чисто русские Высоцкие и Гоцы. Заодно можно напомнить прекрасную песню ВВ: "Зачем мне считаться шпаной и бандитом, Не лучше податься мне в антисемиты, На их стороне хоть и нету законов - Поддержка и энтузиазм миллионов" или Мишку Шифмана. Да, Высоцкий был евреем. Но это ладно.
Доморощенные исследователи бросаются на друзей и партнеров ВВ, как собаки на медведя - Влади не удержала, Митта не помог, Кохановский спаивал, Карапетян вообще любил, Лужина не дала, вся Таганка ненавидела, Золотухин роль отобрал, Володарский - дачу. При этом Володарский нападает на Влади, Влади - на Володарского, Кохановский - на Карапетяна, Карапетян - на Кохановского, Золотухин (который за трояк подпускал к окошку посмотреть на пишущего Высоцкого во время съемок Хозяина тайги) - на Митту, Митта… вроде ни на кого не нападал. Только спросил у знакомого врача: боюсь за Володю, спать по пять часов (не по два и не по три, по пять, чего тоже мало, конечно) - разве так можно? На что врач ответил мудрено: наш Володя - астеничный гипоманьяк в хронической стадии, для них это нормально.
Сколько бы самых невероятных сплетен про Высоцкого не ходило, сколько бы закадычных друзей не появилось и не ушло (время неумолимая вещь, и ровесников Владимира Семеновича почти не найти) — от него остались только тексты, которые, повторяю, просто требуют профессиональной разносторонней оценки. Чтобы не пропали и были либо маяком — как надо писать, либо примером как писать ни в коем случае нельзя.
Власти
С вашего позволения скажу еще несколько слов, прежде чем заняться непосредственно текстами - на этот раз про гонимость. Давайте на примерах, чтобы проще было понять.
Если бы я был средним чиновником, и мне бы предложили завизировать съемку в фильме Магиева, к примеру, я бы что сделал? Правильно, я бы запорол его кандидатуру. Потому что мне не нравится его однообразная перекошенная физиономия, мне не нравятся его ужимки и прыжки в бесконечных сериалах, мне противна реклама, в которой он снимается, мне он банально надоел. Вот и все. Мне бы говорили - ты что, это же Магиев!! Я бы отвечал - хоть Рукиев, какая разница? Мне надоело его личико отовсюду. Высоцкий отовсюду тоже надоел, точнее - вполне мог надоесть. Тут, видите ли, какое дело - чиновникам, так же как и поклонникам, совершенно наплевать на стихи, есть такая особенность у поклонников и чиновников. И Высоцкий вполне мог раздражать. "Всё донимал их своими аккордами". Представляете - существуют люди, которым Высоцкий не нравится!! Более того, они истово ненавидят этого "хрипатого алкоголика". Их право.
Мне, например, противен Цой - полный нуль, как и вытащенные в перестройку из подвалов бездари с гитарами, Макар, блеющая зануда Гребень и большая часть прослойки под общим названием "русский рок". Правда, еще гаже появившийся позже рэп – ну, тут я ничего не могу сделать, только наблюдать за постоянной деградацией своих молодых, в основном, соотечественников.
Чиновники вполне могли не любить Высоцкого, не понимать его литературного масштаба, он мог их раздражать своей подозрительной известностью и так далее и тому подобное. Если бы им пришлось выбирать между своим креслом, пайком и каким-то фильмом с "хрипатым алкоголиком", понятно, что бы они выбрали. Да и вы тоже, положа руку на сердце.
Потом - послушайте - создание фильма — это сложный технический процесс, чья художественная ценность видна только после монтажа и склейки. В процессе съемки все не так радужно, во время подготовки к съемке - тем более. Существует роскошный мультик "Фильм! Фильм! Фильм!", где это все прекрасно, хоть и гиперболично, показано. Взрослые люди его, конечно, смотрели. Хотя в мультике не отражены пробы. Когда на роль пробуются десятки актеров, которых выбирает режиссер и заверяют цензоры. Допустим, Галича или предателя Видова даже к пробам не подпустили бы на выстрел, но если Высоцкий в пробах участвовал — значит, его зарезали не цензоры, а режиссер. В этом случае ни о каких гонениях речь не идет. Собственно, подбор, пробы, съемки - все в руках режиссера. От фильма отказаться тяжело, поскольку с начальников тоже спрашивают план и отчет бухгалтерии. Гораздо проще если фильм зарубит комиссия - потом уже, в готовом виде. То есть режиссер может сказать: играет Высоцкий. Начальники начнут, конечно, петушиться и бурлить, но последнее слово за режиссером, хоть за Миттой, хоть за Говорухиным. И режиссер же решает, кому доверить роль.
Иваном Васильевичем мог бы быть Никулин - отказался. Чарнотой в "Беге" - Высоцкий, но вряд ли он сыграл бы его лучше, чем Ульянов. Ротация актеров шла постоянная, и выбирали по таланту. Еще раз повторяю - дай Высоцкому возможность - он бы снимался во всех выходящих фильмах, в каждой роли, включая старух и грудных младенцев. Высоцкий был очень навязчив - и при этом поверхностно благожелателен, охотно дружил с полезными людьми и охотно помогал всем и каждому. Нет, в самом деле. Помощь оказывалась по привычной схеме - нет билетов на поезд? Хорошо. Девушка, посмотрите, я - Высоцкий. Ах, нет? Зовите начальника. Начальник, здравствуйте, смотрите, я - Высоцкий. А, и вы меня терпеть не можете? Дайте телефон… Здравствуйте, я - Высоцкий. Билетики нельзя ли? Концерт? Запросто.
То есть, как это ни банально звучит, вся оказанная помощь в конечном итоге шла ВВ в карман - хотя, конечно, он и без всякой платы мог петь врачам, например, которые вшивали-вышивали ему торпеду, в бане, в кабине, в пьяных компаниях, когда его заткнуть было абсолютно невозможно. (В тот вечер я не пил, не пел - бывало и такое, говорят. Трезвый ВВ сидел в уголке и наслаждался покоем.) Но своей известностью гонимый бард пользовался на полную катушку -к вящему удовольствию его друзей и собутыльников.
Вообще, выпячивание Карапетяном своего эго понятно и простительно - рядом с Высоцким все как-то тушевались и блекли и, ощущая это, называли себя «младшими друзьями». И если в жизни Карапетян был всегда на вторых ролях, то в книге мог себе позволить главную роль - Я и Высоцкий. Это понятно, смешно и иногда даже простительно. Вполне вероятно, что даже в дурацком заявлении - любил его как женщину - нет подтекста, свойственного нашему извращенному времени. Просто глупость, обычная у тщеславной прислуги при гении.
При простейшем, но внимательном рассмотрении ситуации оказывается, что, по большому счету, никто Высоцкого не зажимал и не притеснял - он снимался, выступал, и если бы не был членом Союза композиторов, стал бы членом Союза писателей. То есть известный актер, исполнитель собственных песен Владимир Семенович Высоцкий не был ни гонимым, не преследуемым, ни зажимаемым страшной советской властью борцом с ней же.
Откуда же взялась такая легенда? Понятия не имею. Возможно оттого, что русские люди испокон веков любили уголовников, особенно в кандалах (вся любовь пропадала, когда каторжники грабили их дома и убивали семьи) и традиционно ненавидели власть. Власть тоже ненавидела власть - ту, что повыше. И хорошо помнила народную мудрость - от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Очевидно, в народном бессознательном не мог уместиться тот факт, что такие поверхностно бунтарские, ни на что не похожие песни могут принадлежать обычному актеру, шуту на окладе, невысокому крепышу на высоких каблуках - нет, так петь мог только Стенька Разин, утопивший свою Му-му, или Пугачев, гордящийся прапраправнучкой.
Разница между ревущим гигантом на пленке и реальным обликом Высоцкого часто бывала причиной разных неприятных ситуаций - он действительно был маленького роста, 165-170 сантиметров, в самом деле ходил на максимально высоких каблуках (чтобы не обвинять меня в очередной клевете, достаточно посмотреть на постановочную серию фото Высоцкого с Влади), был большеголовый, подтянутый, с покатыми плечами. Явно не культурист, но и не слабак - человек, следящий за своей формой - хотя откуда у него на это время… И спутникам ВВ приходилось объяснять - ты что, дурилка картонная, не видишь? Это Сам Высоцкий. Бедолагам, которые обязаны были знать, как выглядит ВВ, приходилось исправлять свои ошибки, извиняться и приносить клятву на крови, что такого больше не повторится.
Но факт есть факт - легенды о преследуемом барде гораздо более живучи, чем его стихи, которые в основной своей массе забыты. Легенда о преследовании борется за первые места с легендой о метеоризме.
Метеор-самоубийца
Я ненавижу тупость и шаблоны, но нет ничего более тупого и шаблонного, чем рассуждения обывателя о поэзии вообще и о Высоцком в частности. Что графоманы делают с поэзией, я подробно разобрал в книжке "Путеводитель на Парнас" с предисловием Юрия Полякова. А вот что обыватель делает с ВВ - вопрос, конечно, интересный.
Если в двух словах - подгоняет его под себя. А сам он человек непритязательный, простой, и от поэзии ему надо, чтобы было понятно. Понятно? Никакого расстрела горного эха, никаких там, понимаешь, весен, идущих в штыки, ничего такого замороченного. Мы люди простые, и герой нам нужен простой - чтобы был гонимым и жил недолго, долгая жизнь мешает созданию легенд. Необходим метеорит - вспыхнул и исчез. Как Высоцкий.
И тут возникает небольшая проблема. Представьте себе Гагарина - раз уж речь зашла о космосе, то есть космических телах – который, вместо того чтобы выполнить свое задание, выпрыгивает из взлетающей ракеты и сгорает. Я понимаю, что такое невозможно, но представить никто не мешает - он будет героем или нет? ВВ именно что выпрыгнул из взлетающей ракеты, потому что был самоубийцей (если кто-нибудь мне скажет про босые пятки души и лезвие ножа, по которому ходят какие-то идиоты - настучу по лицу. Имею право, как поэт - ерунда это все, никто так не делает.)
У Высоцкого был врожденный порок сердца, и курить ему было категорически нельзя. Что он делал? Две-три пачки в день как с куста. Во время пьянки - две-четыре за вечер, смолили в те времена как безумные все, и смерть от сердечного приступа была подарком, а от рака легких, долго и мучительно - наказанием. Как относиться к сознательному самоуничтожению Высоцкого? Он был практически небожителем, его обожали и боготворили, ему поклонялись, его смерть стала настоящей трагедий для миллионов людей. Но он себя целеустремленно убивал и всеми доступными на тот момент способами, и экзотическими, вроде наркотиков, тоже. У него было абсолютно все - в том числе и мифическая западная свобода, которой он мог регулярно пользоваться, и решал разве что дилемму - променять миллионы поклонников на ненадежный капиталистический комфорт или нет? Можно, конечно, сказать, что он не смог выбрать и вынужден был покончить с собой от безвыходности - но это уж совсем глупость.
Если не брать чисто физиологические причины и даже психиатрические (астенический гипоманьяк), то ключ к его поведению, возможно, кроется в мощных комплексах, о которых несложно догадаться. Если копать совсем глубоко на радость различным психологами фрейдистского толка, то детское фото, на котором ВВ в девочковом платье, прическе и с бантами вполне может быть причиной затаенного комплекса и стремления доказать свою мужественность всеми доступными для мужчин способами - бесконечной сменой женщин, курением, пьянством.
Обычные мужские занятия, понятные и простительные, даже одобряемые - не зря кобылистая Мордюкова, снимаясь с Вициным в "Женитьбе Бальзаминова" пыталась его оскорбить - не куришь, не пьешь, к бабам не лезешь - какой ты мужик? Ты не мужик вовсе. Высоцкий комплексовал из-за роста (почти всегда на высоких каблуках), из-за невозможности сниматься столько, сколько он хочет (во всех фильмах, лишь бы сил хватило), и так далее и тому подобное. Он хотел быть первым во дворе, в компании, в театре, в кино - а когда стал первым, вдруг выяснилось, что всё. Дальше идти некуда. Про великую любовь и славу на одной шестой части суши даже говорить уже неприлично, сколько можно повторяться.
В поэзии он вполне себе реализовался - настолько, что мог писать, не напрягаясь, тексты любого объема и направленности, и его стали признавать даже "друзья - известные поэты". Более того, в одном интервью западному журналисту (проведенному в Переделкино у Беллы Ахмадулиной) он, показывая на какие-то листы, сообщил, что будет заниматься в основном литературой — потому что это свобода, что написал, то и спел, и нет над тобой никаких режиссеров и цензоров. Тогда ему в голову не приходило, что литературная свобода есть полное подчинение своему внутреннему цензору, который гораздо серьезней внешнего.
Театр на Таганке, который, по сути, был большой банкой со скорпионами да пауками, жрущими друг дружку с улыбками на мандибулах, тоже надоел - ну сколько можно кривляться на потеху публике? Поздновато он это понял, но лучше поздно, чем никогда. Тем более что на перестал быть шутом на окладе и стал договорным шутом - сколько сыграл, столько и получил, роли его разобрали коллеги.
Он победил во всех выбранных им направлениях - и одновременно проиграл, поскольку потерял интерес ко всему, что составляло суть его жизни. Он выходил на концерте и мог не читать записки из зала - они все были с одними и теми же вопросами. Он перестал стараться на выступлениях - он просто орал, а если не орал, то кривлялся. Повторяю - кривлялся, восемьдесят концертов по заказу - чисто кривлянье, там даже актерской халтурой не пахнет, все хуже. Впрочем, зачем стараться, если публика и так примет, как принимала его всегда? Его тоже можно понять - выкладываться на трех-пяти двухчасовых концертах в день перед публикой, которой интересно, сколько у него было баб - так себе удовольствие.
Он сунулся было в литературу, создав гаденький "Роман о девочках" и бездарную повесть про психов и дельфинов, но вовремя бросил, понял, видимо, что проза - не его призвание. Представьте - мужику сорок лет с небольшим, он состоялся более чем полностью - что делать дальше? И, видимо, он прекрасно понимал свой главный проигрыш - если ты берешься соревноваться со всем миром, выбери область, в которой можно жить долго и счастливо. Алкоголь, табак и наркотики к этой области не относятся — это чистое зло, навсегда порабощающее человека, даже если удастся жить какое-то время чистым, потом они возьмут свое. Это не "козлоногий рогач", это куда страшнее - медленная смерть о трех головах.
Ну а самое страшное, что может быть у творческого человека, - потеря удовольствия от процесса. Вы никогда не задумывались, почему такое безумное количество людей пишет, рисует, играет, поёт? Только ли потому, что это привлекает внимание и тешит тщеславие? Ну, допустим, песни или музыка - да, там реакция зала видна сразу. А тайные области - литература, например? Когда твою работу могут оценить далеко не сразу, может, через десятки лет - что заставляет людей писать, кроме графомании, которая давно признана психическим расстройством? Тайна. Мистика. Что-то необъяснимое. Никто не знает, какие слова возникнут на листе и откуда они берутся - и результат будет виден потом. Удовольствие же от настоящего творчества нельзя сравнить ни с чем, особенно с искажающими мир и уродующими его наркотиками.
Литератору, который перестал писать, актеру, переставшему играть, певцу, лишенному голоса, жить незачем, но обычно бывает так. Наркотики сначала забирают смысл жизни, потом саму ненужную жизнь. И забирают не сразу, не моментально, а постепенно и подло — искажая и уродуя сознание, запутывая творчество в сетях больного воображения, превращая его в поток несвязного бреда.
Хотел ли Высоцкий бороться со своими зависимостями и победить? Судя по всему - нет. Хотя это была бы победа - не чета ролям или полным залам, это была бы победа над собой, а тяжелее битвы не найти. Тем не менее, среди многоликих бедолаг, попавших в сети, есть всего лишь две группы — желающих лечиться и не желающих. Первые всегда справляются и живут под постоянной угрозой срыва, но, тем не менее, живут. Более того — поскольку борьба тяжела и продолжительна, иногда срываются, растаптывают все, чего достигли в плане чистоты и воздержания, уходят в штопор, но обычно из него выползают. С каждым годом бесконечной битвы светлые периоды становятся все длиннее, а загулы все короче - пока лет через десять постоянного напряжения воли не приходит понимание - все, мне больше этого дерьма совершенно не нужно. Человек не общается с пьяными, а тем паче наркоманами не потому, что боится сорваться, а потому лишь, что ему это неинтересно. Представляете? С пьяными, оказывается, совершенно неинтересно разговаривать, и могут это делать только такие же пьяные, которым все равно.
Но чистота — это бесконечная, ежедневная, даже ежеминутная работа над собой, жизнь под постоянным риском срыва, даже необходимость менять привычный и любимый круг общения - потому что старые друзья, которые так верны и дороги, с огромной радостью утащат тебя вниз, в ту самую бездну, в которую и сами падают. А те, кто бросать не хочет, знают, что будет весело, возможно, появятся новые знакомства и так далее - но это все равно неминуемый распад личности. Собственно, наркотики страшны не только ранней смертью - в конце концов, близкого знакомства с этой великой тайной избежать никому не удастся - но неизбежной деградацией, которая гораздо страшнее смерти.
Деградировал ли Высоцкий перед концом своей жизни? Конечно. Об этом стараются не вспоминать, поскольку миллионы его поклонников разорвут в клочья, а могут и убить - но было именно так. Постоянные истерики, скандалы на съемочных площадках, ругань с партнерами, бесконечная импульсивная истерия (сорвался - побежал), поведение капризной звезды и исполнительское мастерство, которое с каждым разом становилось все хуже и хуже.
Если отбросить нездоровый фанатизм и больное желание сделать из самого необычного творца двадцатого века что-то такое безлико-кастрированное, чем занимаются тысячи поклонников, а проследить за эволюцией его выступлений, можно заметить интересную закономерность. Чем ближе к концу - тем меньше артистизма, тем длиннее и неряшливей стихи. Высоцкий привык быть неподсудным, привык, что непритязательная публика схавает все, что ей швырнут в раззявленный рот - но больше всего, конечно, нравится рвущий перепонки хрип. Ну, собственно, хотели - получили. Оглушительный, как самолетный двигатель на форсаже, хрип давно стал визитной карточкой Высоцкого. Этот хрип убрал за ненадобностью артистизм, в котором публика все равно не нуждалась. Причем этот самый хрип не был истерикой отчаявшегося человека, которому надо или высказаться, или умереть. Нет. Это была именно узнаваемая, тщательно культивируемая манера исполнения, так что иногда бывало смешно.
Очередное интервью. «Ваше кредо?» —спрашивает журналист. Владимир Семенович тут же хватает гитару, надувает вены на мощной шее и вопит про то, чего он не любит. Журналиста относит вместе со стулом к стене, разбивается ваза с цветами, графин с водой сметает на фиг со стола - все как обычно. Потом Высоцкий перестает петь и совершенно спокойно говорит - ну вот, кредо не кредо, а что мне нравится я рассказал. Ну, то есть после такого опасного рева он должен был биться в корчах, глотать воду, открывать окно и так далее - нет. Он отыграл песенку так, как всем нравится, теперь можно и отдохнуть. Какой нерв, ребята? Это вам нерва хочется от сытой вашей жизни, а у нас обычная физкультура, дыхательно-орательные упражнения.
Именно поэтому я не выношу домашние концерты Высоцкого - в них нет мастерства. Оно и понятно - каждый божий день проводить на публике по нескольку часов, радуя незнакомых людей оглушительными воплями, кто выдержит? Это уже скучно - а актеру скука противопоказана. Вот он и дурачился на сцене, опять же, никто слова не сказал про то, что это плохо. Да и я не говорю — хорошо, но мне не нравится.
Я ценю мастерство, а Высоцкого-мастера можно послушать лишь на советских пластинках в сопровождении оркестра Гараняна и на зарубежных (французском и канадском) дисках. Там, где «Две судьбы», «Баллада о детстве» и о «Правде и Лжи». Вот там хорошо все - и тщательной дозированный хрип, который включается тогда, когда нужно, и великолепная актерская работа голосом - ничего лишнего, ничего пошлого. Понижение качества понятно, если не забывать про постоянные запои (самые плодотворные времена были у него в глухой завязке).
Повторяя вопрос -хотел ли он вылечиться? Ну конечно, хотел, как хотят все алкоголики и наркоманы, с похмелья или перед ломкой. Когда дрожит каждая жилочка в теле, а мир вокруг сгущается страшной черной тучей из чистого ужаса и тоски, готовой раздавить и поглотить. Когда буйство и веселье, бьющее через край, сменяется полным, безвольным опустошением, сил нет даже на то, чтобы поднести стакан к губам, но хочется повеситься или разорвать зубами вены. Вот в такие времена все зависимые не только мечтают завязать, но даже пытаются это сделать. К сожалению, рядом всегда есть услужливый Давидка, готовый продать и шляпу, и бритву, лишь бы продолжить, есть друзья, со всех сторон тянущие руки со стаканами, есть бывшие бабы, готовые на все, лишь бы залучить любимого обратно. Но самое главное - есть тяга, необоримое стремление, с которым справиться можно только после двух-трех лет чистоты.
Пока ВВ не получил от Влади всего, что она могла дать, он себя сдерживал, по крайней мере старался - один раз не пил, говорят, целых шесть лет. Это для пьющего человека невероятный рекорд. Но потом стало ясно, что Влади никуда не денется, визы получены, цели достигнуты, что дальше? "Разве красть химеру с туманного собора Нотр-Дам?"
Он выковыривал торпеду (эспераль, антабус, тетурама десульфирам) - вещество, не дающее водке превратится в воду и углекислый газ, а оставляющей ее в состоянии страшного яда. Водка тоже яд, но то, во что она превращается (очень ненадолго) в десятки раз хуже. Торпеда держит алкоголика в страхе, и обоснованном - любая рюмка приводит к смертельному исходу. Только поэтому он не пьет, и так может продолжаться до относительного избавления от тяги. Пожалуй, это единственный действенный метод лечения. Но Высоцкий торпеды (на самом дела ампула, растворяющаяся при поступлении этанола в кровь) выковыривал. Ножом.
Напомню, что в те времена пьянство не было чем-то преступным и даже особо вредным. Из благословенных советских времен к нам пришло убеждение, что алкоголики валяются под заборами и в канавах, а мы, люди, выпивающие три раза в неделю, работающие и воспитывающие детей кто как может - никакие не зависимые. Существовали лечебно-трудовые профилактории, которые потом эволюционировали в рехабы, и трогательные вытрезвители, где могли намять бока, если ты буянил, но, если нет - клали баиньки и потом жаловались на работу. То есть пьянство в меру не только не осуждалось, а даже поощрялось и тоже было культурным кодом.
Ну и о какой трезвости Высоцкого могли вести речь его друзья? Как бросить пить человеку, который пил всю свою сознательную жизнь и даже некоторую часть не очень сознательной? Который привык быть в центре внимания и, благодаря некоторым нездоровым особенностям нервной системы, постоянно балансировал на грани нервного срыва? Можно было бы его закрыть куда-нибудь в тайгу, и «сука»-Туманов (хе-хе, я его не обзываю, а называю положение в лагерях - во время его отсидки шла как раз сучья война на взаимное зековское истребление) вполне способен был это устроить. Ну да, ну да. Высоцкий, который не мог находиться в одиночестве большую часть суток, да в таежной глуши? В зимушке с подслеповатым окном, земляным полом и железной печкой? Это было бы, конечно, хорошо, но совершенно невыполнимо. Хотя, думаю, дом на берегу озера был срублен в лучших традициях огромных северных изб — и даже билеты туда были куплены, и рейсы назначены, которые Высоцкий несколько раз переносил, придумывая нелепые оправдания, но тем не менее кормя друзей обещаниями.
Среди современных наркологов есть примета - если кодироваться пьющего приводят родители или жена, то это просто выброшенные ими на ветер деньги. Бедолага под страхом смерти не будет пить, допустим, год, но потом уйдет в такой штопор, что небо с овчинку покажется. Но если он пришел сам - тогда другое дело.
Так вот, Высоцкий бросать не хотел. Не хотел и не мог. У всех на глазах он совершенно сознательно довел себя до ручки под одобрительные похлопывания по плечу - метеорит ты, Володька, как ты живешь, просто сгораешь. И если гипомания сегодня лечится, поскольку частенько приводит к нервному истощению и, как следствие, - к смерти, то тогда никому даже в голову не пришло, что так можно. Все восхищались его работоспособностью и многозначительно хмурили брови - да, ветер пьет, туман глотает, пропадает, пропадает, да все мы волки, все мы так живем…
Кстати, для того чтобы продлить гению жизнь, нужно было всего-то немного. Хотя бы ограничить курение до пачки в день, вместо привычных ему двух-четырех, лишить чифиря (а про то, что ВВ был чифирист и не мог писать без кружки мутно-желтого напитка, все молчат. Чифирь в самом деле лишает сна и распахивает творческие пространства, но истощает сердце. Кроме Владимира Высоцкого заядлым чифиристом был, например, Достоевский.) Без чифиря удалось бы побольше спать, без чудовищного никотинового отравления больное с детства сердце не испытывало бы таких запредельных ежедневных перегрузок - и скорее всего наркотическую ломку летом восьмидесятого Владимир Высоцкий пережил бы. То есть не нужно было бы даже лишать его привычного ритма жизни - просто слегка сократить потребление самого липучего, бессмысленного и мерзкого наркотика из дозволенных - табака. Просто немного тормознуть чтобы остаться в гонке. Вопрос - как? И курили вокруг него все, тоже как безумные. А с манерой ВВ ни в чем никому не уступать даже ценой собственной жизни идея сократить курение - совершенно абсурдная.
Теперь уже никто не узнает, что произошло тем летним утром - то ли, как говорят любители детективов, ему в самом деле сделали "золотой укол", то ли действительно изношенное до предела сердце не выдержало наркотической ломки - а бегал по квартире и орал он несколько дней кряду, и никто ничего сделать не мог. Разве что девочка-Оксанка кормила его… клубникой со сливками и поила шампанским, больше ничего организм не принимал. Хотя подобная предсмертная диета выглядит слегка издевательской.
Дальнейшие события разобраны, изучены и ничего нового вынести нельзя - разве что Оксана Афанасьева решит устроить какой-нибудь скандальчик, но, сдается мне, не решит. Не было вскрытия, не было сообщений о смерти, кроме крохотной заметочки в «Вечерней Москве», был запруженный толпами народа Таганский район (похожее столпотворение старожилы-москвичи помнят только на похоронах Сталина).
Прошло сорок пять лет. У Петровских ворот стоит памятник - не в сквере, а на бульваре. На Большом Каретном регулярно собираются люди, оставляют сигареты, уносят фотографии, бесконечно поют про друга, вершину, хрустальный дом и так далее, очень досаждая жильцам. Поклонникам абсолютно наплевать на возможное сотрудничество с КГБ, на две тысячи (слухи, только слухи, утверждать я не могу) любовниц, на тысячи опустошенных бутылок, гору окурков и прочие признаки настоящего брутального самца.
В общем-то, им не интересно читать даже однообразные воспоминания и всякие скандальные выдумки, так же не сильно важны попытки сделать из грешника святого. Им - мне тоже, в первую очередь - интересно творчество живого человека, который сумел уйти вовремя - а это и огромный подарок, и большая удача.
Творчество
Говоря о творчестве, я имею в виду исключительно литературную составляющую. Фильмы и спектакли я могу лишь оценивать со своей точки зрения, но вот литературную часть, а именно - стихи, могу обсуждать и оценивать как профессионал. Тем более, что без стихов Высоцкий остался бы обычным советским актером средней степени известности наряду, например, с Крамаровым или Видовым, а может даже ниже.
Кстати, весьма возможно, что без песен, хрипящих из каждого утюга, фильмография Высоцкого была бы более полной и качественной. Он бы не так раздражал чиновников своей настырностью, его было бы не так много, и они сквозь пальцы смотрели бы на роли - тем более, что тогда все риски на себя брали режиссеры. Сейчас не берут, сейчас есть две прикормленных и ставших чисто символическими профессии - сценарист, который вообще не имеет своего мнения, и режиссер. Это куклы на веревочках, которыми управляют продюсеры.
Но как сложилось, так сложилось, и мы имеем - кроме всем известной роли Жеглова - еще почти три десятка фильмов и около тысячи текстов, из которых десяток-другой абсолютно гениальны, несколько сотен — отличных, но обычных, где Высоцкий свою планку не перепрыгивает, и остальное - просто средние стихи, неплохо сделанные.
О, кидайте, продолжайте, я уже научился уворачиваться от камней.
На самом деле такой процент — это тоже большой подарок судьбы и работоспособности. Обычно у хороших поэтов один-пять всеми любимых и всем известных "шлягеров", Господи прости, а остальное - всего лишь память о творческой лихорадке. Потому что, как мы помним, великие вещи всегда создаются на одном дыхании, все, что кроме, пишется для получения творческого экстаза, который в одинаковой степени испытывали и Пушкин, и Высоцкий, и любой, самый бездарный и нелепый графоман. И разница между ними всего лишь в результате, как бы печально это не звучало, все пишущие в смысле получения удовольствия находятся в одной лодке.
В плане качества Высоцкий не превзойдён никем, ни у одного известного мне поэта нет такого количества текстов гораздо выше среднего (я вынужден давать усредненные оценки, ну, потому что сколько можно кричать про гениальность, величие, опять про гениальность. Не хватало еще про метеорит напомнить. Можно, мы по умолчанию будет считать его гением и не повторяться? Можно? Ну, спасибо. На сто камней меньше прилетит в мою лысую черепушку).
Я уже писал, что глупая, хотя в некоторых моментах точная, статья "О чем поёт Высоцкий" послужила катализатором начала нормальной работы над стихами - хотя от глагольной рифмы он так до конца и не избавился. Дурак-журналист, переживая за состояние умов молодежи - он был хорошим, правильным, честным, но дураком - приписал Высоцкому строчку Визбора "Зато мы делаем ракеты", в которой, кстати, тоже ничего крамольного. И что ее так любят либералы? Ракету пойди еще сделай, американцы до сих пор нашими пользуются, Енисей перекрыть - тоже то еще умение нужно, а балет признан во всем мире - в чем тут глумление?
А на дурака можно было и внимания не обращать, хотя ВВ с Кохановским незамедлительно побежали в другую газету и вроде бы дали опровержение, совсем как на американском телевидении через десять лет. Но чтобы дурацкая статейка не помешала карьере, писать надо более качественно, и желательно не злить власть предержащих, Высоцкий понял. После статьи он почти совсем перестал штамповать забавные приблатненные песенки, которые так котировались у дворовой шпаны и заигрывающей с ней интеллигенции, и нашел себе другую нишу, став рупором рисковых парней.
Сейчас прозвучит очередная крамольная мысль - после ранних стишков, в которых он бьет баб, пьет с чертом, восхищается ментами, которые даже джина смогли упаковать в воронок, после веселого молодого хулиганства, которое было, скажем так, совсем лишено морали, ВВ превратился в самого настоящего конформиста. За весь следующий период творчества не появилось ни одной песни, которая так или иначе была бы опасна советской власти. Военных, патриотических - сколько угодно. Издевательских, написанных словно для сатирического журнала "Крокодил" - навалом. Но вообще-то в СССР критиковать отдельные недостатки никто не запрещал. Тем более, высмеивая мещан, жлобов, трусов и так далее, ВВ делал это на самом деле смешно и талантливо, остроумно и оригинально. Только не надо про песню "Протопи ты мне баньку". В чем там крамола, особенно после двадцатого съезда и развенчания культа личности? В упоминании псевдонима «Сталин»? Ну, в таком случае и я борец, и все вокруг, так или иначе это имя произносившие.
Но популярности он жаждал, фига в кармане была, как у любого таганковца (у Филатова, кажется, фиги нет в стихах, но у него на всё поэтическое наследие три хороших текста — «Оранжевый кот», «Натали», и одно больничное «Тот клятый год») - и как совместить несовместимое? И он нашел выход, начав писать про профессии тяжелые, рисковые, где человек живет в полном напряжении всех своих физических и моральных сил.
Начал он еще в начале (извините) - посвятив неумелые еще нескладушки солдатам, которых унесло в океан, и они долгое время питались лишь подметками да ремнями, и полярнику, который сам себе, пользуясь зеркалом, вырезал аппендицит. Это были первые ласточки, предваряющие подкупающую новизной идею - не обязательно быть героем и бунтарем, достаточно писать о героях и бунтарях.
Собственно, так когда-то делал молодой Джек Лондон, который приехал на Клондайк, прокатился на собачьей упряжке, понял, что это тяжело, холодно и голодно, вообще опасно. И угнездился за стойкой в Джуно, откуда и почерпнул сюжеты для всех своих знаменитых северных рассказов. Которые и принесли ему славу.
Тем более что Высоцкому было в кайф писать — особенно о занятиях, про которые он ничего не знал. Это тоже были его роли - он с детской жадной непосредственностью беседовал с шахтерами, шоферами, клоунами и так далее, перерабатывая все это и превращая в стихи. Некоторые его произведения нельзя читать без словаря современным поклонникам: "дед, параличом разбит, бывший врач- вредитель", "поправь виски, Валерочка, да чуть примни сапог", "Малюшенки богатые, там шпанцири подснятые", "черненькая Норочка, с подъезда пять, айсорочка", "на всех клифты казенные, то флотские, то зонные"… Ну и так далее. То есть некоторые песни, тогда писавшиеся на злобу дня, сегодня стали всего лишь памятником времени, но остроумным, и которые можно слушать и через сорок пять лет. Правда, уже не очень интересно, но смешно.
И все равно - Высоцкий мастерски умеет держать грань издевок, насмешек, намеков аккуратно и без перегибов - так, чтобы люди поняли, но власти не рассердились.
Высоцковеды (прости, Господи) наверняка уже разложили творчество ВВ по папочкам, приклеили бирки и подсчитали количество вариантов - как это можно сделать и не уснуть от скуки, ума не приложу. Я не отношу себя к этим достойнейшим людям, но могу сказать с точки зрения поэта про некоторые вещи, просто лежащие на поверхности.
Ну, например, что все его стихи и песни можно разделить - не по темам, это было бы слишком просто - вот военные, вот блатные, вот любовные, какая жуть. А вот так - по заказу, к фильмам, к спектаклям, для себя.
Про фильмы и спектакли подход совершенно правильный и трезвый - песенки, это, конечно, хорошо, но гораздо лучше если их сразу услышат пятьсот человек в зрительном зале каждую неделю или чаще, а лучше - миллионы зрителей в кинотеатрах.
Не могу не упомянуть о том, насколько разнится восприятие текстов у слушателя и самого автора. Все, конечно, помнят "Вертикаль" и песню из нее, шлягер всех времен и народов "Если друг оказался вдруг"… Ее до сих пор поют у костров, под землей и в горах, девочки с тоненькими голосками и мальчики с деревянным басом, даже в современном мультике про богатырей Змей-Горыныч говорит - а как он сказал красиво - если друг оказался вдруг… Потом я, слушая какой-то очередной концерт и собираясь уже переключать радиостанцию (радио Высоцкий тоже есть, две штуки точно), как вдруг Владимир Семенович говорит «... был такой фильм, и была такая песня. Что-то там друг… вдруг… если хотите, могу попытаться вспомнить…» А это песня, на секундочку, превратила дворового барда и пишущего актера в официально признанного во всей стране исполнителя. Но она свое дело сделала, а в горячке творчества про нее можно и забыть - впереди новые песни.
К слову, не извиняясь за скромность, могу подтвердить - большую часть своих стихов навскидку я и не вспомню. Есть десяток, которые я читаю на выступлениях и которые все любят, но остальные шестьсот запомнить невозможно. Хотя по одной любой строчке обычно возможно восстановить.
Ну так вот - практически в каждом фильме, в котором снимался, Высоцкий использовал свои песни - возможно, и это тоже мешало его карьере актера. В "Интервенции" - две, одна великая, вторая мусор, в "Опасных гастролях" несколько качественных, даже в "Хозяине тайги" парочка каких-то слабых куплетов. Для "Стрел Робин Гуда" был тоже написан великолепный цикл, где почти каждая песня в яблочко и по аранжировке, и по литературному мастерству (кроме попсовой «Баллады о любви»). "Бегство мистера Мак-Кинли" тоже озвучена балладами.
Но для фильмов песен было всегда сделано больше, чем прозвучало, и для спектаклей тоже. Те песни, что написаны, скажем так, под заказ, отличаются в выгодную сторону от того, что написано на злобу дня или для себя - хотя вот в последних Высоцкий иногда достигает непревзойденных литературных вершин - таких, какими можно только наслаждаться или попытаться объяснить восторг, чувствуя свое косноязычие перед ними.
Под заказ - тоже понятие растяжимое, я имею в виду работы именно под фильмы. Есть же еще целые циклы, скажем так, производственных работ, вроде как производственные романы были в ходу в советское время.
Есть песни, посвященные врачам (совершенно роскошная «Врачебная ошибка», есть вторая слабенькая серия – «Никакой ошибки»), полярникам, морякам, шахтерам и даже таксистам - последние обижались, что про них ничего нет, пока Высоцкий не напомнил про «Счетчик». Про большинство из них можно смело сказать - написаны на достойном уровне, но не больше того.
Причем Высоцкий - яркий пример того, что первая серия фильма, или песня, или книга, всегда бывают сильнее продолжения. Закон первородства, скажем так. "Охота на волков" сильнее второй серии "Охота с вертолетов", первая часть "Ошибки" - мощный, образный, сильный и смешной текст ни в какое сравнение не идет с продолжением про "очечки на цепочке" и так далее.
Очень интересно, что у Высоцкого есть и мой любимый жанр восьмистиший - от "Сыт я по горло" до "И снизу лед и сверху", где он мается, ожидая визы в загранку. И уточняет, что жив только Влади и Господом (Господа Влади из текста убрала, нечего ему там делать). Их немного, но они есть.
С другой стороны - бесконечные баллады, где в конце не помнишь о том, что было вначале. Та же самая "Баллада о детстве" - замечательный срез послевоенной жизни. Мастерство Высоцкого позволяет ему писать длинные тексты, не утомляя слушателя, более того – можно включать запись снова и снова, пока не выучишь наизусть, а потом напевать уже ставшие родными стихи. Собственно, гения от обычного стихотворца, обладающего четким и ясным авторским голосом, отличает именно это - способность работать во всех октавах поэтического слова.
От стихов прямой речи (ты, Зин, на грубость нарываешься) или "Я вчера закончил ковку", до настоящих образных узоров, где слова рисуют практически осязаемую картину - "Оплавляются свечи на старинный паркет, Дождь кидает на плечи Серебром с эполет". К сожалению, тексты прямой речи вытесняют образные — последних можно найти лишь несколько штук.
Кстати, именно поэзия прямой речи, кажущаяся простота таких стихов породила в восьмидесятые года огромное, просто чудовищное количество эпигонов. Они создавали продолжения, будучи уверенными, что сами пишут ничуть не хуже. Самое забавное, что у них получалось - так же как любой копиист может достичь при определенной наработанной сноровке визуальной похожести картины. Но при похожести все, что они делали, оказывалось на десять уровней ниже стихов Высоцкого. Почему? Да потому, что надо быть гением, и писать так, как умеешь, а не подражать. А вот образные стихи подделать так никто и не смог, хотя, конечно, пытались.
Интересно, что гениальная простота, к которой Пастернак, например, пришел только на закате жизни, у Высоцкого успешно чередовалась с другими видами поэтики. "Он не вернулся из боя" - великий стих о войне. "Французские бесы" - не менее великий стих о запое, и роднит эти два произведения только фамилия автора, настолько они разные. Совершенно потрясающий "Расстрел горного эха" никак не похож - даже стилистически - на абсолютно детские стихи "Алисы в стране чудес" или "От доски к доске летели, Как снаряды ФАУ-2, То тяжелые портфели, то обидные слова".
Про детские поделки хорошо написал, глумясь, Саша Черный: "…милые детки - солнышко чмокнуло кустик, Птичка оправила бюстик, И, обнимая ромашку, Кушает манную кашку". Так вот, у Высоцкого в детских стихах такой слащавой фальши не найти, у него веселая доброта и ювелирная игра со словом - как раз то, что нравится живущим в игре детям. По крайней мере, нравилось детям нашего поколения, сейчас не знаю и не буду утверждать. Вот, допустим, песенка мышки. «Спасите! Спасите! О ужас! О ужас! Я больше не вынырну, если нырну. Немного поплаваю, чуть поднатужась, Но силы иссякнут - и я утону. Спасите!! Спасите!! Хочу я, как прежде, В нору на диван из сухих камышей. Здесь плавают девочки в верхней одежде Которые очень не любят мышей». Вот эти девочки в верхней одежде, которые очень не любят мышей — настолько по-детски, или по-мышиному, что даже после прочтения почему-то не перестаешь улыбаться. Стишки в этом аудиоспектакле короткие и забавные, совершенно без нагнетания, хотя есть и настоящий флибустьерский попугай. «Турецкий паша нож сломал пополам, Когда я сказал ему — Паша, салам. И просто кондрашка хватила пашу, когда он узнал, Что еще я пишу, рисую, пою и пляшу». «Алиса в стране чудес» - удивительный диск — гигант из двух пластинок, стихи к которым написал Высоцкий — и как же они непохожи на то, что он писал обычно! В самом деле, как будто другой человек. Эти стихи тоже можно разбирать с их детской непосредственностью, игрой по любому поводу, словотворчеством, детским — порою идущим просто от неопытности — авантюризмом, смелостью и одновременно наивностью. Легко так писать? Нет, но у ВВ получилось.
* * *
Во всех областях стихосложения Высоцкий, как правило, достигал вершин, а то, что у него не получалось, было видно только профессионалам.
Его, кстати, шпыняли за глагольные рифмы – «И мне давали ценные советы, Чуть свысока похлопав по плечу, Мои друзья - известные поэты - Не стоит рифмовать "кричу - торчу"». Ну, правильно давали - глагольная рифма, самая распространенная, не достойна мастера. Хотя мастер может ее использовать так, что она не вызывает раздражения видимой текстовой беспомощностью, как это происходит у графоманов, обожающих глагольные рифмы - потому что весь необъятный арсенал других рифм им из-за бездарности недоступен. Но только Высоцкий мог зарифмовать четыре глагола в ряд - и получилось более чем хорошо. Простенько, но смешно: "Ты, Зин, на грубость нарываешься! Всё, Зин, обидеть норовишь! Тут за день так накувыркаешься… Придешь домой - там ты сидишь!" Но в другом тексте он точно так же рифмует подряд четыре глагола — и получается крайне плохо, ниже я укажу, где это.
То есть глагольные рифмы в некоторых случаях допустимы для гениев, вроде Пушкина и Высоцкого. Пушкина убираем, потому что в его время другие рифмы еще не открыли, использовались только точные и глагольные, и "наше всё" этим очень огорчался. Так что, господа начинающие любители глаголок, ему можно, вам нет, и живите теперь с этим.
Но, как ни крути, постоянный поток текстов и неспособность прислушиваться к советам профессиональных поэтов, которые так или иначе разбирались в стихах, ну и плюс, конечно, изменяющие сознание психоактивные вещества порядком понизили уровень его творчества. Потому что эти вещества сознание не расширяют, как это модно говорить в среде употребляющих бедолаг - рабов и слюнтяев, а запутывают и искажают.
Последнее его восьмистишие, текст написанный на каком-то бланке и считающееся именно последним стихом (И снизу лед, и сверху, маюсь между — Пробить ли верх или пробуравить низ? Конечно, всплыть, и не терять надежды, А там — за дело, в ожиданье виз) - вполне себе качественное по технике, принадлежит к любимым Высоцким стихам прямой речи, но при этом какое-то никакое. Какой там лед? Куда пробуравить? Как всплыть из-подо льда, когда сам еще не решил, ломать или буравить? Какой пот подо льдом? Вернусь к тебе — значит, сбежал от той, которая хранила его (без Господа), по ее мнению? В этом восьмистишии нет ничего предосудительного (поэт может потеть подо льдом и собираться вернутся к той, кто его двенадцать лет хранила и даже тянула за собой), кроме отсутствия художественной ценности. И, видимо, он этого не понимал - или не успел исправить, потому что этот слабый текст считается последним стихотворением Высоцкого. Нет ни размаха, ни напора, ни гениальной простоты – скорее, привычная попытка сыграть на чувствах человека, находящего на краю, на грани, в опасности - отсюда и лед.
Кстати, дальше я собираюсь именно что разбирать стихи Высоцкого - с неуёмными восторгами и сдержанной критикой - не для того, чтобы принизить этого великого поэта и масштабное явление, а чтобы получить удовольствие от работы с настоящей литературой и, может быть, открыть какие-то новые грани.
А вот на слабые места, несостыковки, банальности и неудачи я тоже буду указывать, простите уж, прекрасно понимая, что ничего это не изменит - но "чистого слога слуга" просто не может поступить иначе. И тем попытаюсь доказать, что Высоцкий - в первую очередь поэт, во вторую - исполнитель, и только в третью - актер.
Я уже писал чуть выше, что в восьмидесятые к могиле с сомнительным памятником подойти было очень тяжело - вокруг нее стояли странные люди с гитарами, с налитыми краснотой и синевой лицами (если удавалось раздуть шею до появления вен, это было высшим шиком) и хрипели все, что могли. Часто хрипели свое. Одних вариантов "Диалога у телевизора" я слышал за один визит штук тридцать, стояла толпа и орала кто во что горазд. Возле них, не поверите, тоже собирались поклонники, причем поклонники Высоцкого не прочь были занять его место - песни те же, хрипит так же, даже громче, поделись девками, Владимир Семенович. Он и делился - ему не жалко.
Интересно другое - тексты прямой речи написать не так уж сложно, буйно расцветшие эпигоны тому пример. Сложно написать смешно. Юмор в стихах - вообще отдельная тема, никто не может объяснить две вещи: как рождаются стихи (сам автор не знает, что у него получится в итоге) и почему они бывают смешными. Именно бывают, автор порою считает их философскими, например, или просто трагичными, но выходит, хоть ты тресни, выходит смешно. Причем этот юмор, не любимый американцами физиологический, он скорее филологичный, когда смешат оттенки предложений, неожиданные финалы и так далее.
Ну вот, например. "Был ответ на мой вопрос прост, Но поссорились мы с ним в дым. Я бы мог отрыть ответ тот, Но йог велел хранить секрет – вот!" На "вот" я улыбаюсь практически непроизвольно - столько в этих строчках какой-то глубинной доброты и, опять же, детской непосредственности. Про рифменный рисунок я вообще молчу - классическая аб-аб вдруг сменяется в припеве одним словом, заменяющим вторую строку – «Говорят, что раньше йог мог Ни черта не бравши в рот – Год». Заканчивается все простым АА. Заметьте - в простой забавной песенке Высоцкий использует три вида рифмовки - надо быть очень уверенным в себе поэтом, чтобы так делать.
В ранних песнях Высоцкого заметен какой-то такой глубинный юмор, свойственной молодости - вскочил, водой в лицо плеснул и помчался. Куда - неважно, впереди новые друзья, которые через час считаются старыми, разговоры, гитара, портвейн. Молодость любопытна и доброжелательна, ее еще не жевали тяжелые челюсти мира, она смотрит ясным взором и всегда, чтобы не случилось, готова улыбнуться. Ранние песни подкупают именно своей улыбчивостью, когда понимаешь, что автор - человек не злой, а скорее задиристый, не издевается, а шутит, а шутит потому, что иначе не может. Жизнь его брызжет, как теплое шампанское, и так же бьет в голову.
Публика любит тоску - но не любит злобу. Тот же Есенин, тосковавший на разрыв рубахи, быстро нашел своего читателя, и Высоцкий, тосковавший еще более нелепо - этот текст будет разобран - тоже нашел своего слушателя, но от доброжелательности первого этапа, блатного, как ни странно, совершенно ничего не осталось.
И злоба появилась, и тоже стала слушателям нравиться. Выросло мастерство, но публика стала совсем всеядной, при этом разделившись на два лагеря - один принимал все, глотал с жадностью голодного птенца, другой яростно отказывал даже в праве называться поэтом. Причем вторые в поэзии не разбирались вообще, они слишком тупы, чтобы хоть что-то понимать в стихах (кстати, они до сих пор существуют и суют свое мнение, не стоящее и ломаного гроша, в каждую свободную дырку).
В стихах ВВ стал пробиваться запойный бред, похмельная раздражительность и неудовлетворенное честолюбие, неинтересные работы на заказ и неудачные попытки любовной лирики. Но главное — всем любителям творчества Высоцкого знакомы эти бесконечные вопросы. «А что вы из себя представляете? Какое ваше кредо? Что вам нравиться и что не нравиться?» И так далее и тому подобное. Все эти вопросы абсолютно оправданы, особенно если учесть количество слухов, ходивших вокруг обычного актера одного из московских театров. То есть люди, особенно профессиональные журналисты, спрашивали и спрашивали, очевидно, сильно надоели Владимиру Семеновичу одними и теми же вопросами (да, к сожалению, кумиры хотят поделиться своей гениальностью, а вот народу хочется знать цвет их трусов), на которые он давал с похвальной последовательностью одни и те же ответы — слушайте песни, в них все сказано.
Так что внимательное прочтение песен, которые без мелодии и фирменного исполнения становятся — какая неожиданность — стихами, была многократно озвучена самим покойным автором. Конечно, сей вопль не остался неуслышанным, но беда в том, что я не знаю честного и беспристрастного разбора. Кто-то подходит с позиций всеядного поклонения и готов убить за нелестное слово о своем кумире, таких читать невозможно. Кто-то, наоборот, видит, а больше придумывает только плохое — их тоже читать очень скучно, потому что у Высоцкого, как у любого нормального поэта, стихи очень неоднородны, недосягаемые вершины сменяются смешными и даже позорными провалами.
Мы же подойдем к тексту, который лежит на прозекторском столе под белым светом, вооруженные опытом, знанием и литературным вкусом и, взмахнув скальпелем, приступим.
Иные законы поэзи.
Лубоффь
С любовной лирикой у Высоцкого были серьезные проблемы - очевидно, из-за того, что любить он был патологически неспособен. Люди актерского склада, всю жизнь занятые ожесточенным самоутверждением, отдавать себя (а любовь — это именно полная отдача всей своей сути партнеру) не способны. Они от этого не становятся хуже, они дарят нам… в общем, что-то дарят, но любить в высоком человеческом смысле не могут.
Возвращаясь к тексту — вот пример из тех же самых гастролей, которые очень опасны и интересны только песнями Владимира Высоцкого - романс, так сказать. Полностью приводить его не буду, приведу лишь один настоящий куплет в обрамлении жирной пошлости. "Что мне была вся мудрость скучных книг, Когда к ее коленям мог припасть я? Что с вами было, королева грез моих, Что с вами стало, мое призрачное счастье?" Вот это Поэзия - именно так, с большой буквы. Один этот катрен, кроме него - либо грошовая банальщина, либо небрежные наброски, кое-как срифмованные, и все в одном тексте. Посмотрите: все, кроме этого четверостишия - мусор. И так бывает, оказывается.
Что там еще у нас любовного? «Дом хрустальный»? С невыговариваемым слипанием "рос в цепи"? Да, смелая составная рифма для слова "россыпи", но совершенно не звучит, простите. Это песенка вообще занимательная - если учесть, что Высоцкий Влади просто-напросто ничего не мог предложить, кроме собственной всесоюзной популярности, - ну, и, видимо, цепь, на которой он рос. Интересная аллюзия, не находите? Она же, любимая, с цепи его не снимает, он в цепи и остается расти.
"Если беден я, как пес (опять пес, который на цепи? – К.У.) - один, И в дому моем - шаром кати (в хрустальном? – К.У.), Ведь поможешь ты мне, Господи, Не позволишь жизнь скомкАТИ"(выделение автора)! Ну что, хорошо, вот так взять и залезть куда-то в церковнославянский, паки, паки, иже херувимы, скомкати житие мое.
Стихи - одна из самых великих загадок человечества. Мы можем понять (или хотя бы представить и нафантазировать), как строились египетские пирамиды, почему планеты земной группы так расположены, как устроен наш милый шарик и двигатель внутреннего сгорания. Мы даже описали черные дыры и нашли с десяток вариантов вида нашей вселенной - про такую мелочь, как галактика Млечный путь, и говорить не приходится. Но мы совершенно ничего не знаем про поэзию - как она появляется и почему оказывает такое волшебное действие на душу читателя. Не вся, далеко не вся - но у каждого поэта бывают моменты, когда мир уходит в сторону, становится никчемным, а перед ним распахивается нечто совсем необъяснимое - и оттуда как подарок приходят слова, которые, как правило, потом даже править не надо. Это называется в нашем пошлом мире «вдохновение».
Но поскольку стихи — это совершенство в каждом отдельно взятом тексте, которое достигается некоторыми техническими приемами (ну вот так Бог пошутил - совершенство достигается техническими приемами, причем ограничений в этих приёмах нет. Глагольная рифма тоже не запрещена, и тоника, и силлабика - пиши, не хочу.) А везде, где есть технические приемы, есть и возможность ими пользоваться без всякого вашего глупого вдохновения. Что и делает огромное количество стихотворцев с превеликим удовольствием - и на неискушенный взгляд, разницы между конструктором и поэзией нет никакой.
Есть. Конструктор не бьет в душу, не цепляет, не мучает, не теребит, не вызывает желание плакать от восторга и красоты, не запоминается раз и навсегда, не остается в памяти призраком чего-то упущенного. Конструктор - всего лишь конструктор.
И такая длительная прелюдия нужна только для того, чтобы разобрать вершину пошлости - по-моему, она так и называется - Баллада о любви. И начинается лихо. "Когда вода всемирного потопа - вернулась вновь в границы берегов" - ладно, начало масштабное. При слове "вновь" возникает череда - кровь, бровь, любовь, морковь - и с содроганием ждешь их нашествия. Но дальше хуже: "На сушу тихо выбралась любовь, и растворилась в воздухе до срока, а срока было сорок сороков…" В этом первом катрене интересно все - от библейского начала до выползшей любви (ящерица? лягушка? амблистома?) и сорока сороков, которые в русской традиции обычно обозначают церкви.
"И чудаки, еще такие есть" -??? - "Вдыхают полной грудью эту смесь" - из выползших на илистый грязный берег смесь чего-то там - "и ни наград не ждут, ни наказанья" - за что, они всего лишь дышат непонятно чем - "И, думаю, что дышат просто так" - совершенно верно, именно просто так - "они внезапно попадают в такт Такого же неровного дыханья."
Вообще нравится мне эта картина - на мокром илистом берегу, заваленном мусором и падалью - все-таки Потоп только-только отступил - стоит некто и дышит, просто так. И вдруг бац - рядом еще кто-то дышит. Чье-то дыхание. Чье? А нету никого. Дыхание есть, а человека нету.
Ну и вот - а дальше начинается роскошная попса в стиле Лещенко и Кобзона: "Я поля влюбленным постелю" (смело, обычно такие творцы звезды дарили) "Пусть поют во сне и наяву" (Что-то знакомое. А... Пой, засыпая, пой во сне, проснись и пой) "Я дышу - и значит, я люблю" (Как бы сказать помягче - это совершенно необязательно во младенчестве, например, и старости) "Я люблю - и значит, я живу" (а вот это правильно, при угасании половых функций и жизнь тоже угасает).
Слушаем дальше.
"И много будет странствий и скитаний, Страна любви - великая страна! И с рыцарей своих для испытаний Все строже станет спрашивать она. Потребует разлук и расстояний, лишит покоя отдыха и сна..." Ну, тут все просто и ясно - страна любви на берегу, который только освободился от воды и еще хранит следы выползшей любви и неровного дыхания в пустоте. К чудакам присоединились рыцари.
"Но вспять безумцев не поворотить, Они уже согласны заплатить. Любой ценой - и жизнью бы рискнули, Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить Волшебную невидимую нить, Которую меж ними протянули…" Итог - чудаки и рыцари при помощи выползшей из пены уходящего потока и растворенной в сорока сороках любви готовы рискнуть жизнью, чтобы не порвать нить, которая между ними протянута.
А вот дальше идет типичная для Высоцкого многозначительная и вполне умелая игра словами, которая и называется конструктором. Весьма странно, что те, кого сегодня нет, люди цвета неба, не схватили эту песенку себе на вооружение - в ней не видно женщины. Чудаки и рыцари, да еще "захлебнувшиеся любовью", которым счет ведут "молва и пустословье".
Раз уж Баллада о любви такая странная, давайте зацепим еще две странных песенки - причем я ни секунда не сомневаюсь в нормальных мужских интересах Высоцкого, но, как говориться, песни без слова не сделаешь.
Сегодня самая твердая и хорошо котируемая валюта - известность и внимание. За известность борются - вполне успешно - сотни тысяч абсолютных, никчемных, ничем не интересных бездарей, многие из них обсасывают имена, в том числе и ВВ, естественно. И вот я натыкают на такое привлекательное заявление - во скольких песнях Высоцкий использовал мат? Заинтересовавшись - может, я чего не знаю - прочитал обычное сочинение троечника.
В трех песнях ВВ сказал "бля", но интересно не это. Интересно, что в раннем варианте "Зека Васильев и Петров зека" есть такая строчка: "И вот ушли мы с ним в руке рука". Я не поверил своим ушам. Послушал (а неизвестная бездарь предоставила запись) - точно, в руке рука. Дико извиняюсь, но в русской традиции последних ста лет за ручку ходят только влюбленные, неважно какого пола. Других трактовок нет и быть не может - друзья-мужики, гуляющие за ручку? Что за чепуха? Можно вести за ручку девушку, ребенка, конечно, но ни в коем случае не мужчину, вот именно поэтому. Очевидно, что это случайность. Потому в дальнейших записях ВВ исправил "в" на "к" - всего одна буква кардинально поменяла смысл.
В этой же песенке: "Нас каждый день мордуют уголовники, И главный врач завет себе в любовники". Я прошу прощенья за экскурс, но каждый день в зонах никто никого не мордует, за исключением одной прослойки — которую мордовать и насиловать может каждый без исключения: "и нам с собою даже дал половничек Один ужасно милый уголовничек". Ну что тут скажешь — уголовники, конечно, каждый день мордуют, но все равно ужасно милые.
И, хотя ВВ поменял одну букву, и «Зека Васильев и Петров зека» пошли в закат К руке рука — в многочисленных сетевых копиях продолжает встречаться «в руке рука».
Ну и вторая странная песня про тех, кого нет — это про Сивку с Буркой. Где Сивка завел себе Бурку, потом Бурка сменил Сивку на кого-то и подставил своего любовника - обычное дело для тех, кого нет, и уголовников, практикующих это. Хотя, само собой, я лично думаю, что это песенка про мужскую дружбу и гнусное предательство - не более того, и вызывающе брутальный Высоцкий никакого отношения к жеманной пакости не имел и иметь не мог. И хорошо, что люди цвета неба не воспользовались непродуманными текстами Высоцкого, смелости не хватило.
Приведенные примеры - именно что непродуманность и непроработка. Когда пишешь - глаз замыливается, и некоторые огрехи могут быть видны только профессионалам с наработанным критическим опытом. Слушатели примут и так, а сам автор, не прошедший школу жестокой критики Литературного института, самокритикой не заморачивается - достаточно того, что он это написал в десяти вариантах и выбрал лучший.
Кстати, обычно ВВ выбирал действительно самый лучший, а огрехи, ошибки есть у всех, тем более в таком сложном искусстве как поэзия.
Как только Высоцкий отходит от своей подкупающей, циничной прямоты, как в Нинке-наводчице, как вообще в первых песнях, где женщина - маруха среди гопников, шалава, и отношение к ней именно такое, какое практиковалось у блатных, - так поэзия из стихов пропадает. И возвращается, как только Высоцкий - или его лирический герой, чтобы лишний раз не обижать фанатичных поклонников - становится собой.
"О нашей встрече - что там говорить"… Вот это как раз любовь - чистая грубая физиология без рюшечек, розочек и пошлых бантиков. Ни цветов, ни рыжья - только бывшим любовникам морды бил, сознавая, что, в общем-то, наверное, среди них есть приличные ребята. Даже отличные. Подарки вполне в стиле лузгающей семечки гопоты - раз не чулки, так Малую спортивную арену. (Конечно, еще звезды и расстеленные поля - для неприхотливой публики этого хватает). Причем баба - шлюха, как положено, и ждать не стала, соответственно, не получила украденный (украденный, работать мы даже ради дамы сердца не хотим) "весь небосвод и две звезды Кремлевские в придачу". Кончается все неприятным намеком - бывший зек боится интимных ночей.
На самом деле в этой песенке гораздо больше любви - кроме правды жизни и поэзии, - чем во всех любовных балладах, скалолазках и Маринках на левой груди. Занятно, что в ранних песнях Высоцкий вполне искренен в своем отношении к женщине.
Давайте вспоминать: "что ж ты, зараза" - маруха, которая стала спать с другим районом, и в наказание автор готов завести сногсшибательную бабу. "Красные, зеленые, желтые, лиловые, Самые красивые - а на твои бока! А если что дешевое, то - новое, фартовое, А ты мне - только водку, ну и реже - коньяка. …стерву неприкрытую сколько раз я спрашивал: «Хватит ли, мой свет?» А ты - всегда испитая, здоровая, небитая - давала мне на водку и кричала: «Еще нет!!" Хотел привести только начало, но текст настолько сочен, что не удержался и показал большую часть.
"У тебя глаза как нож" - само собой, шлюха, чтобы найти которую требуется велосипед. "Сыт я по горло" - с водки похмелье, с Верки что взять? Есть еще недосягаемые бабы: "Она была в Париже" и "У нее все своё - и бельё, и жильё". Во второй песне, кстати, и используется слово "хер", рифмуясь с геранью (неточная рифма, если что, "у нее, у нее, у нее на окошке - герань, У нее, у нее, у нее - занавески в разводах, - А у меня, у меня на окне - ни хера, Только пыль, только пыль, только толстая пыль на комодах…»).
То есть в литературном мире Высоцкого есть либо шалавы - шалашовки и марухи, либо женщины, до которых как до Луны, но их надо, обязательно надо завоевать.
Есть еще «Лирическая» - как раз на ней очень любят демонстрировать скудость своего ума всякие дзеновские доморощенные "искусствоведы". В «Лирической» есть один замечательный образ - Луна с небом пасмурным в ссоре, есть пара сомнительных - черемуха, как белье на ветру (бельё - всегда тяжелая протяжная плоскость, черемуха - воздушное кипение, недаром самый точный и расхожий, увы, образ — это именно кипение. Ну да ладно). В тексте интересно быстрое перерождение лирического героя: если первые три куплета он сетует на колдунов, заколдованный лес и обещает дворец, где играют свирели, и светлый терем с балконом на море, то последний ставит все с ног на голову. Вешает на деву ответственность - тебе кражи хочется, поэтому я тебе украду, - а светлый терем и дворец со свирелями превращается в рай. В шалаше.
По сути - текст такой же, как любовь в блатном цикле "Подарю тебе Большой театр и Малую спортивную арену!" - много обещаний и нуль в остатке. То есть журналист, написавший статью "О чем поёт Высоцкий", был не так уж и не прав - песенки весьма и весьма сомнительны по сути своей, хотя почерк будущего мастера даже в них скрыть невозможно. В общем-то, от поэта требовалось воспевать Магнитку, БАМ и полеты в космос - а на пленках тоненький голосок глумился надо всем, что было дорого с трибуны. (Да, у раннего Высоцкого был тоненький голосок - оглушительно, как самолет на форсаже, реветь и хрипеть он начал позже).
Есть еще несколько стихов, которые положили на музыку уже потом - но все они не заслуживают внимания. "Тебя не листали - слишком многие брали" - то есть все та же тема шлюх. Один умник вытащил беспомощный ранний графоманский текстик, типичную пробу пера, вообще ничего не стоящую, другой знаток незамедлительно пишет в комментариях - гениально!!!
Вот такую награду, вот таких читателей и поклонников получил Высоцкий, ради них рвался вперед и хотел быть только первым - ради этой всеядной пошлости. К слову, отсутствие вкуса не делает человека плохим, у него его просто нет, но может быть масса других достоинств.
Есть еще громоздкий и неуклюжий текст "Люблю тебя сейчас не тайно - напоказ". Напоказ Высоцкий использовал… простите, пролюбил… отлюбил… в общем, любил только одного человека - Влади. О ней и речь - точнее, филологические выкрутасы, громоздкие образы - цепи на ногах и гири по пуду. А пуд исключительно для рифмы - пуду - буду. А буду исключительно для того, чтобы оставить себе лазейку - мол, уверения в том, что буду тебя любить только потому, что сейчас не люблю. В общем, он любит Влади во всех временах - в сложном будущем и прошлом настоящем, подтянув под изучение французских глаголов многозначительную многозначительность. Такие вещи народ тоже любит — вот слушаешь, ни хрена на понимаешь, но это значит, что ты прикоснулся к сакральным тайнам литературы.
К слову - напоказ любить нельзя. Можно хвалиться, но не любить, любовь не зря синоним интимности - то есть близости между двоими, куда посторонним входа нет и быть не может. Напоказ можно хвалиться или… ладно, замнем для ясности - но любить напоказ нельзя. Увы, Владимир Семенович все делал напоказ, то есть не любил, ни в каком времени.
Профессиональные баллады и песни
В смысле - которые посвящены людям определенной профессии или механизмам или животным. Ну, «Як-истребитель», «Иноходец» и так далее.
Давайте с «Яка» и начнем. Первый куплет - самый косноязычный. Есть такой момент, когда косноязычие вполне умело изображает мастерство. Судите сами: "Я – «Як» (Яяк. К.У. ), истребитель. Мотор мой звенит. (Ага. Как колокольчик на корове. К.У,) Небо - моя обитель (Вообще-то земля, в небе самолеты проводят меньшую часть времени. Ну и "обитель" в отношении техники весьма странно звучит К.У.). "Но тот, который во мне сидит (а, вот почему мотор звенел - для рифмы. — К.У.), Считает, что он истребитель". В одном катрене - повтор, слипание, неточность. В четырех строках. Может дальше будет лучше? Да, и самолет у нас - идиот. Он в самом деле думает, что летает сам? Не может соотнести того, который в нем сидит и полеты? А как собой хвалился.
Потом идут такие забавные аллитерации, шипящие, как ветер вокруг фюзеляжа: " Я в прошшлом бою навылет проШШит, Меня механик заШШШтопал, Но тот, который во мне сидит, Опять заставляет - в ШШШтопор" (выделение автора). В общем, логично, если самолет прошит - то механик штопает. Вам не кажется, что звучит несколько издевательски?
Дальше мы перескакиваем к бомбардировщику, который несет бомбу, и ее стабилизатор поет "мир вашему дому". Хорошо. Владимир Семенович знал, что такое стабилизатор, но зачем это вообще? Просто потому, что в голову пришло? Кстати эта мысль — про мир и стабилизатор — пришла в голову исключительно автору и в ней же осталась, не пошла в народ, поскольку совершенно нежизнеспособна.
Дальше все не так плохо, но канва стиха, красная нить - борьба одного с другим, умной машины с летчиком-асом.
Борьба машины с человеком, коня с седоком, Высоцкого с Богом, волков с флажками, блатных с ментами, альпинистов со скалами, пиратов с флагманским фрегатом, а фрегата с эскадрой, которая бросила его, севшего на мель.
Высоцкий сильно любил корабли - особенно после случая, когда капитан отчитался в пароходство об испорченном протечкой номере-люксе, чтобы билеты не продали, и поселил туда Высоцкого с Влади, причем сам он терпеть ВВ не мог. Но песни барда любил его сын, и добрый папа устроил кумиру бесплатный вояж по Волге - все ради записей.
Вообще баллады последних лет жизни Высоцкого - удивительная смесь удач и провалов в одном тексте. Причем провалы, как правило, приходятся на первые строки, а это говорит о чем? О том, что они первыми не были, а притянуты потом, когда запал первичного вдохновения уже прошел.
Давайте возьмем "Балладу о брошенном корабле". Прямо сначала и возьмем: «Капитана в тот день называли на "ты"» (Ага. Весь экипаж знал об мели и начал наглеть перед катастрофой. -К.У.). "Шкипер с юнгой сравнялись в талантах" (Чего? Шкипер писал стихи, а юнга пиликал на скрипочке? А потом - наоборот? - К.У.) "Распрямляя хребты и срывая бинты Бесновались матросы на вантах" (Они сорвали бинты и стали бесноваться, как злые обезьяны. Матросы. На вантах. Вы как себе это представляете? Я - с ужасом и смехом. -К.У.)
А дальше еще веселее -
"Двери наших мозгов
Посрывало с петель
В миражи берегов,
Покрывала земель -
Этих обетованных, желанных,
и колумбовых и магеланных".
Я долго пытался понять, как можно сорвать двери мозгов в покрывала земель, какие бы магеланные они ни были. Красные, синие, магеланные.
Но как только Высоцкий возвращается к своей излюбленной прямой речи, так все налаживается.
"Только мне берегов
Не видеть и земель -
С хода в девять узлов
Сел по горло на мель!
А у всех молодцов
Благородная цель…
И в конце-то концов -
Я ведь сам сел на мель".
Потом ВВ снова вновь уносит в образность, но поскольку он пытается корабль показать как человека, выходит не очень.
"И ушли корабли - мои братья, мой флот,
Кто чувствительней -брызги сглотнули.
Без меня продолжался Великий поход,
На меня ж парусами махнули.
И погоду и случай
Безбожно кляня,
Мои пасынки кучей
Бросали меня.
Вот со шлюпок два залпа - и ладно! -
От Колумба, и от Магеллана."
Сглотнули брызги и махнули парусами - плохо, очень плохо; прямая речь - как всегда, хорошо. Кстати, два гудка даются в шторм, когда человека смывает за борт, но развернуться корабль не может, поскольку его просто перевернет - тогда даются два прощальных гудка.
Дальше опять мешанина - человекообразный корабль: "пью пену, волна Не доходит до рта, И от палуб до дна Обнажились борта, А бока мои грязны - Таи не таи, - Так любуйтесь на язвы И раны мои". Умолчим, что палуба и большая часть борта обычно и так обнажены, а полюбуемся на язвы и раны. Дыра у ребра от ядра, рубцы от тарана и шрамы от крючьев (однако, классификация) - а вот какой-то пират перебил ему хребет в абордаже. Кстати, в этом тексте прекрасно видно, как ВВ подгонял слова под свой рык - буква Р в каждом предложении просто довлеет. Вообще-то такой прием называется аллитерацией или звукописью, но не будет усложнять. Хотел бы я найти хребет у корабля и посмотреть, как его перебьет какой-то пират. Жуть как интересно.
Высоцкий, живописуя севший на мель корабль, теряет всякую меру - мачты как дряблые руки (несущие тонны парусов?) а паруса - словно груди старухи. Вот тут становится смешно: «- Сынок, у тебя рыба-то свежая? - Бабка, ты что, она же живая!! - Я тоже живая…»
"Будет чудо восьмое -
И добрый прибой
Мое тело омоет
Живою водой,
Море, божья роса,
С меня снимет табу,
Вздует мне паруса,
словно жилы на лбу".
Я дико извиняюсь, добрый прибой — это тот, чью пену он пьет? Прибой никак не может тело корабля омыть. Точнее, может омыть, разбив предварительно о скалы, в чистом море прибоя не существует. Но самое смешное - море, которое вдруг вздует груди старухи, в смысле паруса. Причем так хорошо вздует, что на грудях, как на лбу, появятся жилы. Представляю себе эту картину и наслаждаюсь - висят себе такие старушечьи наволочки, и вдруг море превращает их в наливные груди. Понятно, что с такой оснасткой корабль срывается с мели.
"Догоню я своих - догоню и прощу
Позабывшую помнить армаду,
И команду свою я обратно пущу -
я ведь зла не держу на команду".
Позабывшую помнить - отличный оксюморон и, как всегда, прекрасная прямая речь. Дальше просто замечательное четверостишие.
"Только, кажется, нет
Больше места в строю.
Плохо шутишь, корвет,
Потеснись, раскрою…"
После предыдущих нелепостей вдруг проявляется мастерство - сжато, сильно, зло, образно, ни одной лишней буквы… Корвет, ты шутишь? Потеснись, тебя никто не спрашивает, иначе развалю надвое - поведение победителя.
Но удачу автор не удерживает, и начинаются причитания - до чего вы дошли, мне что, уйти? да, я был на мели, и что? . Если спился с круга или сел на мель - все, обратно не пустят. Тем более с инвалидной командой, которая срывает бинты и беснуется на реях. Остается только раскроить корвет и занять свое-чужое место.
То есть, практически как во всех текстах позднего Высоцкого безумные, неудачные, даже демонстративно отталкивающие, бредовые образы перемежаются с настоящими поэтическими находками - увы, только в виде прямой речи. Можно проследить закономерность: куплеты, как правило, - плохо, припев - хорошо. Все вместе вызывает странные ощущения, тем более что записана эта песня на «Мелодии», когда Влади вышибла оркестровку и запись аж двенадцати песен, то есть четвертый полный диск-гигант.
* * *
Поэзия должна быть, как говорил Пушкин, глуповата - я могу добавить, что и непривычна. Собственно, в стихах человек ищет выхода за рамки, за привычные свои шаблоны, которые окружают его каждый день и которые служат тюрьмой, правда, вполне уютной и родной. Но разрыв шаблонов и выход за рамки тоже бывает разного уровня и качества. Талантливый человек может накрутить какого угодно бреда - читатель последует за ним, как завороженный, и каждый оборот, каким бы провокативным или скандальным он не был, откроет новые горизонты, привычные слова вспыхнут невиданными красками. Это свойство гения, открывать читателю новое - бывает, что вообще без участия читателя. А вот бездари, как не пыжатся, такого эффекта достигнуть не в состоянии.
Для того чтобы оценить стихи Высоцкого, нужно приложить усилия и отказаться от восприятия их как песен - когда необычный тембр, артистический напор и мелодия не дают толком сосредоточиться собственно на тексте. А это очень тяжело и порою невозможно.
Кстати, для того чтобы понять, с произведением какого уровня мы имеем дело, я рекомендую неторопливое, вдумчивое препарирование текста по строкам. Иногда этот метод вскрывает такие тайны, что диву даешься.
В стан откровенных, но любимых многими неудач можно отнести и "Цыганскую".
"В сон мне - желтые огни,
И хриплю во сне я:
- Повремени, повремени, -
Утро мудренее!"
Ничего особенного - приснились желтые огни, и автор просит повременить. Не зря просит, видимо, что-то взяло, да и повременило.
"Но и утром все не так,
Нет того веселья -
Или куришь натощак,
Или пьешь с похмелья".
Тут и не возразишь, все предельно ясно. Разве что непонятно, зачем нужно ковырять табаком свою язву (язва, так же как и больное сердце, тоже была у Владимира Семеновича).
"В кабаках - зеленый штоф
И белые салфетки.
Рай для нищих и шутов,
Мне ж - как птице в клетке".
Ребятушки, не надо думать, что Высоцкий пел от вашего лица - нет, только от своего; нищие и шуты — это вы.
"В церкви смрад и полумрак,
Дьяки курят ладан.
Нет! И в церкви все не так,
Все не так, как надо".
Смрад в церкви? Оставим на его совести.
"Я - на гору впопыхах,
Чтоб чего не вышло.
На горе стоит ольха,
Под горою вишня".
Изумительно ценная поэтическая информация, дальше очень важно про плющ. Хотя при чем тут деревья и отрадный плющ - совершенно неясно. Так же непонятно, что может выйти впопыхах, остается только гадать и придумывать. Дальше дословно приводить текст не буду - все его знают. В общем, он по полю вдоль реки - в чистом поле васильки и дальняя дорога, а вдоль дороги (в чистом поле) лес густой с Бабами-Ягами (растяни меха гармошка), а в конце - плаха, утыканная топорами. Так и говориться - плаха - одна, топоров - много. А вот теперь самая мякотка - где-то кони пляшут в такт (я старый всадник, как ни напрягался, не смог себе этого представить), да еще нехотя и плавно. Кони пляшут нехотя и плавно. Все. Приехали… В общем, в самом деле, все не так.
В общем-то, бред бывает удачный и неудачный. Вот, к примеру, "Парус" - череда никак не связанных между собой предложений, каждое из которых, теоретически, несет глубокий смысл.
"А у дельфина
Взрезано брюхо винтом!
Выстрела в спину
Не ожидает никто.
На батарее
нету снарядов уже.
Надо быстрее
на вираже!"
В этом и ему подобных текстах нет и не может быть центральной, сквозной идеи, вокруг которой наращиваются смыслы - а их в хорошем стихе может быть больше, чем в плохой книге. Есть мешанина, ничем не собранная и ни на что не претендующая - хотя автор, как положено, говорит о множестве глубоких, а не лежащих на поверхности смыслах. Ну да, ну да. Но поскольку у Паруса - а, там припев замечательный: «Парус, порвали парус - каюсь, каюсь, каюсь» - нет никакой связующей мысли, то этот бред, конечно, удачный. А каким ему еще быть? Ведь не к чему придраться.
Неудачный же бред — это "Кони привередливые". Погнали по строчкам.
"Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю
Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю…
Что-то воздуха мне мало, ветер пью, туман глотаю…
Чую с гибельным восторгом - пропадаю, пропадаю!"
В двух словах: гонит коней и кайфует от риска. А потом звучит припев - воплощенная логика: "Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее, Вы тугую не слушайте плеть (умоляю вас вскачь не лететь)! Но что-то кони мне попались привередливые - И дожить не успел, мне допеть не успеть". То есть лирический герой лупцует плетью лошадок, одновременно просит их не гнать и обзывает привередливыми. То есть капризными, не знающими чего хотят.
"И в санях меня галопом повлекут по снегу утром…
Вы на шаг неторопливый, перейдите, мои кони,
Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту!..»
Как, если по спинам гуляет плеть? Чтобы тройка остановилась, надо взять вожжи за петли и тормозить всем весом, а плетку отбросить. Дальше ангелы со "злыми голосами" и опять - кричу коням чтоб не несли так быстро сани.
Если не разбирать и вообще быть снисходительным - в литературном плане, то эта песня является жутким символом зависимости, причем тяжелой. Когда человек чувствует гибельность своего пути, но максимум, на что способен его убитый мозг, это просить время (коней) замедлить бег, все равно при этом нахлестывая их. Однако ВВ о снисхождении не просил - правда, не просил и о правде, но что тут поделать. Его давно уже разодрали на похвалы, совершенно не беспокоясь о том, что они хвалят.
А припев - постою, напою, допою - всего лишь светлые периоды, которые становятся каждый раз все короче и короче, и никакие привередливые кони тут ни при чем.
Вообще Высоцкий любит бред.
Для тех, кто бросается на меня с шашками, вилами и пулями в лоб - я не говорю, что творчество моего литературного отца - бред. Нет, я говорю: читайте внимательно - он любит бред. Этот отблеск лежит на многих текстах и виден только при построчном разборе. Ничего плохого в бреде нет - тем более, заданная высокая литературная планка нигде не опускается. Бред, тем более высокохудожественный бред (да, самому забавно) - прекрасная вещь. Это свобода от надоевших шаблонов, в том числе логики; это область, в которой присутствует настоящая свобода. И не нравится она лишь кротам, никогда не видевшим ничего, кроме стен своих тоннелей. Естественно, литературная, текстовая свобода, окрашенная мрачными тонами бреда - а бред обычно весьма мрачен и бывает даже зол - нравится далеко не всем. Но впечатление производит оглушающее, пугает, но притягивает.
Давайте возьмем "Пожары".
"Пожары над страной все выше, жарче, веселей,
Их отблески плясали в два притопа, три прихлопа…"
Изюминка первая - два притопа три прихлопа — это ритм знаменитой спартаковской кричалки. И пляшут под "Спартак - чемпион!" отблески. Не пламя, а отблески. Оригинально-с.
"Но вот Судьба и Время пересели на коней,
А там - в галоп, под пули в лоб, -
И мир ударило в озноб
От этого галопа".
На интересный рисунок строк сами обратите внимание, а я заинтересовался пулями в лоб. Тут такое дело, пуля в лоб - событие окончательное. Можно "нарваться на залп" - то есть выскочить и, видимо, разбежаться, а можно и пасть, но в лоб - уже никуда не убежишь. Ладно, в свете последующих строк будем считать, что всадникам Апокалипсиса в количестве двух штук - Судьба, Время - пули в лоб не страшны.
"Шальные пули злы, глупы и бестолковы,
А мы летели вскачь, они за нами влёт".
Простите, это пули, которые в лоб? Пробили лбы, развернулись, дуры, и полетели следом? И еще вопрос: вроде бы на конях Судьба и Время, а не мы.
"Увертливы поводья, словно угри,
И спутаны и волосы, и мысли на бегу,
А ветер дул и расплетал нам кудри
И распрямлял извилины в мозгу".
Вот он и начинается - спелый, ядреный бред. Увертливы поводья, словно угри - кошмар, толстые, упругие, скользкие. Если всадник потерял повод, он вылетает из седла, повод — это четвертая точка опоры, точнее - пятая и шестая, двумя руками. Спутаны и волосы, и мысли на бегу - ага, бег иноходца, но у лошадей нет бега. Есть бегА, они же скачки, но нельзя сказать - лошадь побежала. Существуют и приняты к обращению только аллюры разных видов - шаг, рысь, галоп, карьер, иноходь. Расплетал нам кудри - они были в косички заплетены? Распрямлял извилины в мозгу - круто. Роскошно. Великолепно, без шуток, мне очень нравится. Да, вот так все рядом.
Дальше еще веселее: "Ни бегство от огня, ни страх погони - ни при чем (?) Но Время подскакало (?) и Фортуна улыбнулась (!!), Седок - поэт, а конь - Пегас, Пожар померк, потом погас, а скачка разгоралась». Хорошо, бегство и страх ни при чем. Допустим. Куда подскакало время и что это значит - подскакало? Они же вроде рядом несутся карьером. А вот насчет фортуны - мне хочется прибить интеллектуалов, размещающих тексты, даже не читая. Улыбнулась - разгоралась - не рифма, так же как палка - селедка. В авторском тексте - улыбалась - разгоралась, глаголы, но что ж. Одни умники размещают с ошибками, другие читают и ошибок не видят.
"Еще не видел свет подобного аллюра" — вот именно, аллюра, а не бега, хотя там, судя по всему, было что-то очень навороченное, передние ноги рысью, задние галопом, раз свет не видел. "И кто кого - азартней перепляса (опять перепляс. К.У.), И кто скорее - в это скачке опоздавших нет, И ветер дул, с костей сдувая мясо И радуя прохладою скелет". Вот он, великолепный, безумный, мгновенно сокрушающий все сюрреализм (про ветер и скелет) – так, что мне пищать от восторга хочется. Ради этого можно простить и все предыдущие несостыковки, и нелепости (в бреде тоже должна быть художественная верность. Хорошо звучит, а? Это поэзия, тут еще и не такое возможно).
На этом можно было бы остановиться, но ВВ просто так не остановишь - он насыпает с горкой банальностей, которые совсем не вяжутся с безумием первых куплетов, он уже выдохся и пошел по привычному пути - друзья - враги, смерть с косой, судьба.
Я хорошо помню вечер знакомства с этой песней. Выгнали меня вечером выносить помойное ведро (тогда не было пакетов, выносили ведра, а чтобы мусор не прилипал, на дно ведра клали газетки) Вечер, осень, окна пятиэтажек освещают лес во дворе, облетающие листья - тишина, холод, падают кленовые пятерни, тускнеют отблески мокрого золота - и вдруг раздается рёв - пожары над страной… и так далее. Надо ли говорить, что я встал и слушал, открыв рот - а песня прогремела и затихла, я еще какое-то время стоял, мокрый и ошарашенный.
А вот интереснейший текст, в котором тоже хватает бреда, но который описывает один из запоев Высоцкого - как раз в Париже, с Шемякиным. Как и большинство баллад поэта, ее можно сократить без потери качества (а составителям не стоило размещать повторы строк — это не припев). Я приведу самые характерные для пьяного бреда катрены и самые, скажем так, литературно выдающиеся. Остальные, неудачные на мой литературный вкус, я удалил, то есть текст получился не измененный, но сокращенный. Специально вон для того мужика, который бежит ко мне с вилами, уточняю — это не сокращение, не переделка, не оскорбление памяти, даже не редактура — это профессиональное выделение удачных мест. Кстати, пора уже сказать, наверное, что у меня дурацкая профессия - литературная работа, я окончил Литературный институт со специализацией - поэзия. Так, на всякий случай, отвечаю на вопрос: «А сам-то ты кто? Высоцкого знаю, а тебя нет».
Открытые двери
Больниц, жандармерий,
Предельно натянута нить,
Французские бесы -
Большие балбесы,
Но тоже умеют кружить.
Канючить - выпей-ка бокал,
Послушай-ка гитары,
Таскать по русским кабакам,
Где венгры да болгары.
А друг мой - гений всех времен,
Безумец и повеса, -
Когда бывал в сознанье он, -
Седлал хромого беса.
По пьяни ж - к бесу в кабалу,
Гранатами под танки,
Блестели слезы на полу,
И в них тускнели франки,
Цыганки пели нам про шаль,
И скрипками качали,
Вливали в нас тоску, печаль, -
По горло в нас печали!!
Армян в браслетах и серьгах
Икрой кормили где-то,
А друг мой, в черных сапогах
Стрелял из пистолета.
Трезвея, он вставал под душ,
Изничтожая вялость,
И бесу наших русских душ
Сгубить не удавалось.
Набрякли жилы, и в крови
Образовались сгустки,
И бес, сидевший визави
Хихикал по-французски…
Хихикающий бес - как ни крути, оседлать его не удалось, душ не помог, сгустки в крови - преддверие смерти. В принципе, можно и закольцевать - Открытые двери… На мой взгляд, сокращенное стихотворение гораздо лучше полного, я не изменил ни строчки, лишь убрал лишнее - меня нельзя обвинить в плагиате и так далее, это даже не редактура. Высоцкий делал по пять-шесть вариантов (то, что сейчас поклонники повытаскивали на свет Божий), но окончательной шлифовкой не занимался - не зря же считал себя гением. Да гением и был, собственно. Чем второй вариант лучше? Более сжат, мощен, напряжен и в нем присутствует трагизм без фиги в кармане (и пели мы, и плакали свободно), а также - мрачный запойный круговорот без излишнего утяжеления.
«Осторожно! Гризли!» Замечательный стишок, посвященный Шемякину, главному по запоям. Замечательный, забавный стишок, из которого три катрена можно смело выкинуть за ненадобностью, а одну строку выделить.
«Однажды я, накушавшись от пуза,
Дурной и красный, словно из парилки,
По кабакам в беспамятстве кружа,
Очнулся на коленях у француза -
Я из его тарелки ел без вилки
И тем француза резал без ножа.
Кричал я «Друг! За что боролись?!» — Он
Не разделял со мной моих сомнений.
Он был раздавлен, смят и потрясен
И пробовал согнать меня с коленей.
Не тут-то было!! Я сидел надежно,
Обняв его за тоненькую шею,
Смяв оба его лацкана в руке.
Шептал ему: «Ах, как неосторожно!
Тебе б зарыться, спрятаться в траншею,
А ты рискуешь в русском кабаке!»
Он тушевался, а его жена
Прошла легко сквозь все перипетии, -
Еще бы! С ними пил сам Сатана,
Но добрый, ибо родом из России.
Француз страдал от недопониманья,
Взывал ко всем — к жене, к официанту,
Жизнь для него пошла наоборот.
Цыгане висли, скрипками шаманя,
И вымогали мзду не по талантам,
А я совал рагу французу в рот.
В мне одному немую тишину
Я убежал, до ужаса тверезый.
Навеки потеряв свою жену,
В углу сидел француз, роняя слезы…
Вот такая замечательная зарисовка веселого кутежа с русскими эмигрантами, пьянющими изгоями, изменницей-женой и бедным французом, который потерял веру в человечество и в женщин тоже.
Своим студийцам, которые путаются в оценке произведений, я иногда даю задание — пересказать стихотворение своими словами. Получается весьма интересно. Но в самом деле, для чего-то текст был написан? И как его разбирать, если не прозой?
Так вот в данном произведении мы видимо вопиющий случай безобразного поведения руссо туристо, потерявшего свой облико-морале. Подумайте только — сесть на колени к бедному французу, держать его за шейку и лацканы (бедолага одел «костьюм» для дорого советского гостя), орать в ухо, кормить руками рагу, измазать соусом и еще увести у него бабу. Вот это Владимир Семенович, вот это дал за сожженную Москву!!!
Так вот я своим студийцам (говорю же, я люблю использовать тексты ВВ как образовательное поэтическое пособие) даю такое задание: найти в этом тексте лишнюю строку. Лишнюю не по счету, не по размеру, здесь, как часто делает Высоцкий, и рифмовка вольная, и размер своеобразный. Нет, чужую по сути. (Кстати, этот вариант стихотворения — сокращенный, объемы не позволяют делать из моего скромного труда собрание сочинений Владимира Семеновича. Тысячи ссылок на полный текст есть в чертовом интернете). В общем, все справились и выделили эту строку: «В мне одному немую тишину», она и в самом деле замечательная, несмотря на слипание первых букв и их неудобопроизносимость.
Итак — мне одному немая тишина. После того, как строка была разоблачена, все сидели и ломали головы, что она означает, хотя вроде бы все понятно: немая тишина, видимая только одному человеку. Что тут сложного? И в самом деле, ничего, кроме смысла — именно так воздействует на читателя-зрителя-слушателя произведение искусства. Оглушает, погружая в шок и немоту — уходит весь мир, гаснут звуки, замолкают мысли, остаются только двое. При этом она спряталась, совершенно чужая, в разухабистом тексте об измазанном в рагу французе.
Почему? Да просто так. У Высоцкого есть такие удивительные строки, которые говорят именно про нереализованный потенциал, который уже никогда не будет реализован. Она хороша еще и тем, что показывает ВВ таким, какой он и был в какой-то своей части, она привлекательна искренностью, чем актер нас на самом деле не баловал. Искренность поэта — одна из легенд, кружащих вокруг его имени, потому что ее нет ни в чем. Более того, если бы он был искренен, интерес к нему мгновенно бы пропал. Жизнь должна быть окружена тайной, и даже сплетни лучше непритязательной откровенности, так как дают простор для фантазии.
Именно поэтому Высоцкий в некоторых интервью кокетничает совершенно по-женски, что вкупе с его приглушенным, но все равно рычащим баритоном выглядит забавно. Ну зачем вам знать, сколько мне лет? Не надо. Я хочу остаться вне времени, хочу быть загадкой, про которую никто не может ничего сказать толком — легко читается между фраз. При этом человек-загадка отделывается от интервьюера своими обычными, тысячекратно обкатанными ответами, которые могут быть интересны разве что тогда, в прекрасные времена дозированной информации, а сейчас вызывают скуку.
А вот если в начале я говорил про несколько уровней песен, то на самом деле уровней всего лишь два — искренний и нет. Вот их уже можно раскладывать на военные, горные, социальные и так далее. Искренние будут стоять в стороне, робко зажавшись, искренность у актеров не в чести. Даже знаменитая песня, в которой он перечисляет нелюбимые всеми банальности (очень важный ход, декламирует близость к публике), была создана не как исповедь, а как сопровождение для спектакля. А потом уже представлена публике как общий ответ на общие вопросы.
Но! Вот эта песня искренна. Занятно, что Шемякину, как я уже говорил, посвящены несколько запойных текстов, которые мне очень нравятся, и один направлен на его мутное творчество.
* * *
Ладно, пока мне наваливают полную панамку, пойдем дальше.
С одной стороны, интернет — это благо, с другой - проклятье, потому что никто не мешает фанатикам вытащить неудачные, черновые варианты и разместить их где угодно, забыв, что сам автор их отверг. Какое дело поклонникам до автора? Спасти положение могли бы официальные издания, отредактированные самим Высоцким, но он слишком много уделял внимания песням, и мало - текстам, продолжая работу над стихами от концерта к концерту, знакомя всех, скажем так, с различными вариантами - и плохими, и хорошими. Так, в "Диалоге у телевизора" исчез грузин, который хлебал бензин — это было смешно, но глупо. Шапочки для зим - не очень смешно, но точно и как-то печально.
В этом плане очень жаль, повторяю, что Высоцкий не добился прижизненного сборника, эталонного, по которому можно было бы разбирать тексты — даже появившейся после его смерти "Нерв" не отличается качественным подбором и грамотной, аккуратной литературной обработкой.
Я хотел разобрать "Райские яблоки", один из моих любимых текстов, но кроме своего варианта, отпечатанного на машинке неизвестным любителем, нашел в сети еще пять и не решился. Сравнивать пять вариантов - тот еще труд, и совершенно непонятно, будет ли он оценен по достоинству. Боюсь что нет.
У меня была мысль обратиться к тому самому первому сборнику стихов, но выяснилось, что составитель, Роберт Рождественский, сыграл со своим покойным другом нехорошую шутку - все стихи он разместил вместе с припевами, фактически отказав им в праве называться стихами, а переведя на уровень текстов песен, к которым требования совсем другие. Упрощенные требования, на самом деле: услышал, запомнил или забыл, но вдуматься, вслушиваться нет ни желания, ни возможности, а всевозможные поэтические огрехи прекрасно маскируются мелодией. У самого же Высоцкого к эстраде отношение было пренебрежительное, и свои работы он предпочитал называть в первую очередь стихами или балладами, то есть текстами, положенными на музыку, и относился к ним вроде бы серьезно.
И вот такая посмертная подлянка от литературного "друга", тем более что в сам "Нерв" вошли далеко не лучшие варианты. У Рождественского, как оказалось, совсем не идеальный вкус - или он сознательно выбрал далеко не лучшие варианты. И при этом вполне себе иезуитски написал в первой строчке предисловия к "Нерву": эта книга - не песенник. Удивительная логика.
Так вот - продолжая находить ляпы в творчестве любимого большинством поэта, я не имею вовсе цели его принизить. И разбор текстов, которые являются вершинами, тоже будет. Возможно, я предоставлю просто список, потому что не всегда восторг от настоящего произведения искусства можно объяснить.
Давайте вернемся к ляпам, на сей раз из желтой жаркой Африки. Ну, во-первых, это график. У нас несчастья, как известно, происходят исключительно по графику, так что нарушение его уже само по себе нечто из ряда вон выходящее. Не так ли? Нет. График был притянут к Африке - но лучше бы ВВ этого не делал.
Дальше идет нечто такое замороченное, что даже я не до конца понял (если что, текст разбирается по пластинке с оркестром Гараняна). Итак:
"Зятю антилопьему
Зачем такого сына,
Все равно - что в лоб ему,
Что по лбу - все едино.
И жирафов зять брюзжит:
- Видали остолопа?
И ушли к бизонам жить
С жирафом антилопа".
Вот теперь давайте разбираться. Зять папы-антилопы - жираф. Для жирафа папа-антилопа - тесть. Почему же «зятю антилопьему зачем такого сына»? Может, тестя? Может:
Тестю антилопьему
Зачем такого зятя?
Ведь не вдаришь в лоб ему
Днем и на ночь глядя?*
Или, простите, сам жираф прикидывает, что за ребенок у него получиться от брака с антилопой… прикидывает логично, а поступает совершенно не-. Или, может, там был еще и жирафов… нет, сын не может быть зятем для папы. Я молчу про то, что в Африке нет бизонов, они там не водятся, там бегают стада буйволов - но поэту об этом знать не обязательно. Кроме всего, антилопа каким-то волшебным образом становится жирафихой и льет крокодильи слезы, потому что дочь жирафа вышла за бизона и, видимо, уехала в Северную Америку. А может это тесть с тещей плачут? Потому что сын женился на антилопе, а дочь вышла за бизона? Двое детишек, от двоих зятьёв? Тогда следовало бы уточнить для зануд, что братик с сестричкой ловко выскочили замуж - один женился на антилопе, вторая за бизона, а дети их - только за бизонов.
На метисе жирафа и антилопы я завис, на их внуках - когда жиралоп спарился с бизоном - у меня начался истеричный смех, уж больно красивое животное вышло. Интересно, что эту песню слышали все - и ни у кого вопросов не возникло. Или возникло, но переписывать не стали - слишком это муторное дело, звукозапись. Потом ведь еще нужно сводить, микшировать, еще что-то. Лучше оставить так, как есть, тем более, кто рискнет критиковать самого Высоцкого - в самом деле, таких самоубийц еще нужно найти.
Во время работы над книжкой я провел один любопытный эксперимент. Поскольку ребята в моей студии прекрасно знают фамилию Высоцкого, но не знают весь корпус его песен и стихов, то я дал для разбора как раз эти самые пресловутые "Пожары", которые лучше бы назвать "Скачками". И что бы вы думали? Абсолютно все нашли названные несостыковки, все пришли в восторг от скелета, который радуется ветерку, и почти все выделили слабость и шаблонность последних куплетов. Ну да, выработал ВВ потенциал, заложенный для текста, и потащил отсебятину второго сорта. Что ученики, хорошенько натасканные мной, и заметили буквально слету. Люди, разбирающиеся в поэзии, совершенно одинаково замечают и оценивают как успехи, так и провалы - в одном, отдельно взятом произведении.
Но не буду возвращаться к рассуждениям о том, кому это нужно - разбирать тексты давно уже умершего поэта, оскорбляет это его память или нет? Я склонен считать, что оскорбляет его память безвкусное вытаскивание черновиков на широкую публику, но никак не взвешивание и разбор самых лучших (объективно, господа, объективно. Завывания графоманов о субъективности восприятия стихов уже достали) произведений. Нет, ребята, ваша бездарность оценивается вполне объективно, удачи и неудачи Высоцкого тоже.
Ну, ладно. Есть такая пословица - девушку можно вывезти из деревни, деревню из девушки - нет. Блатняк из Высоцкого вывести тоже не удалось. Как у иногородних и деревенских, старающейся удержаться в Москве, то и дело прорывается родной говорок или кулацкая ухватка, так и Владимира Семеновича, ставшего уже кумиром большей части СССР, приблатенная молодость не отпускает. Ну вот, допустим, поздравления братьям Вайнерам в ЦДЛ.
"Проявив усердие,
Сказали кореша:
«"Эру милосердия"
Можно даже в США».
Господи, какая награда - притащить роман в страну бандитов и предателей.
"С них художник Шкатников
Написал бы латников.
Мы же в их лице теряем
Классных медвежатников".
Но Высоцкий выступил с шуточкой на сцене Центрального дома литераторов, и в зале под хохоток шептались: США, медвежатники, ох, рискует опальный бард, ах, расшатывает тюрьму народов, ох, смельчак…
Совершенно замечательная песня, посвященная не менее замечательному уголовнику Туманову, просто-таки требует отдельного разбора. Но не как неудача, а как свидетельство эпохи - песня ассоциации, как говорил Высоцкий, а не ретроспекции.
"Был побег на рывок -
Наглый, глупый, дневной, -
Вологодского - с ног
И вперед головой.
И запрыгали двое (?),
В такт сопя на бегу (?!!!!),
На виду у конвоя
И по пояс в снегу."
Ну и так далее - одному размозжили голову, и собаки, занятые слизыванием свежих мозгов, второго беглеца не заметили.
Мне вот что было интересно: по рассказам Говорухина, заставить ВВ одеть МУРовский китель было почти невозможно. Он бесился и не хотел мараться об мундир легавого (все претензии к Говорухину) - и тут же прекрасно принимал подачки из рук "суки", то есть ссученного вора, работающего на власть. Потому что Туманов сидел как раз после войны, когда по лагерям разгорелась "Сучья война" между ворами-фронтовиками и ворами-отрицаловом. Резали зэки друг друга страшно, иногда суки вырезали воровской этап, иногда воры сучью зону полностью. Так вот Туманов был как раз сукой - и песня посвящена именно этому.
Дело в том, что зимой не бегут - в этом нет никакого смысла. Во-первых, найдут. Во-вторых, если не найдут, - замерзнешь. В-третьих, если по следам не найдут ВОХРовцы, по тем же следам найдут представители малых народов, которые зарабатывали на беглых зеках, принося отрубленные руки, когда приходили за вознаграждением. Правда, иногда случалось так, что вслед за условным чукчей или нигидальцем приползал сам зек с замороженными кровяными буграми на культях. Зимой не бегал никто и никогда - с таким же успехом можно было среди белого дня полезть на вышку к часовому. Получить пулю в лоб. Или убегать и не нужно было, а требовалось изобразить побег с тем, чтобы солдаты быстро догнали, избили, конечно, и отправили в изолятор - до прихода нужного сучьего этапа. В изоляторе, видишь ли, убить бы не дали, а в бараке зарезали бы практически сразу.
Потом, когда сучья война была прекращена приказом сверху - да, это удивительно, но так и было - Туманов вышел на свободу и, подобно многим сидельцам, остался на северах. Организовал золотонамывочную артель "Печора", стал зарабатывать бешеные деньги (причем не воровством, заметьте, честным трудом) и вкладывать их в известных людей. Расчет замечательный - кто тронет крепкого хозяйственника, у которого друг Кобзон? Или Высоцкий? Или Ахмадуллина со свитой? Или могучая Зыкина?
Именно он платил ВВ по несколько тысяч за концерт, к нему Высоцкий срывался и улетал, развлекая пилотов пеньем за их спинами, именно Вадим Туманов хотел упрятать алкоголика и наркомана в таёжной глуши до выздоровления - хотя пара месяцев бы не помогли, разве что улучшили бы здоровье.
Довольно забавно, что две блатные песни почти что закольцевали творчество Высоцкого - с блатных он начал, блатными же и закончил. Посвящение Вайнерм, «Побег…» и «Махорочка». В последней фигурирует Жорочка - видимо, опять же Вайнер, и сама песенка почти памятник ушедшей эпохе, именно из нее я приводил цитаты в самом начале.
Блатная романтика Высоцкого так и не отпустила, а вот с горами, с которых начался его славный путь, произошла незадача - они исчезли за ненадобностью. Горы сменило море, Великий океан, про который почему-то никто нигде не поет.
В самом деле, "Друга" я слышал много раз, слышал "Прощанье…" (В суету городов…), слышал "Здесь вам не равнина" (причем с новыми куплетами никому не ведомых авторов, добра им и благополучия) - а вот морскую серию ни разу, нигде, ни у каких бардовских костров и даже на слетах авторской песни.
Ну, во-первых, в песнях из "Вертикали" идеальный для запоминания объем - три-четыре куплета, припевы в расчет не берем. Во-вторых, идеальное соотношение простоты, точности и настроения, каждый образ бьет в яблочко, ничего лишнего, стихи торжественны, даже в чем-то печальны - такая мужская слегка грубоватая речь, весомая и твердая.
А вот "Мы говорим" я разберу чуть ниже - "чутье компАсов и носов" говорит все и даже больше, чем надо. Это столь любимая Высоцким словесная эквилибристика, с каждым словом отходящая все дальше и дальше от совершенства. С этим вообще есть некоторая проблема - Высоцкого, человека буйного и невыдержанного, регулярно заносит, в том числе и в стихах. Тем более что в такой деликатной области никто никого остановить не сможет. Как вы себе это представляете? А когда тебя уносит потный вал вдохновения (с), и внутренний редактор не то, чтобы спит, а вообще в отпуске, то иногда получаются всякие нелепицы и несуразицы, которые, как ни крути, гениальными все равно не станут.
А иногда выходит удачный, сильный текст, который просто затягивает, как бурлящий поток, и нет никакой возможности вырваться из-под его влияния. Хотя, честно говоря, из-под исполнения Высоцкого освободиться нельзя - и тембр, и напор, и актерское мастерство создают мощнейший гипнотический эффект, при котором вообще все равно, о чем человек поет, лишь бы пел. При этом от стихотворения остается ощущение какого-то мощного взрыва, фейерверка, сочного, смачного, на грани фола и фольклора, на грани крайней правдивости и даже цинизма личного разговора. Хорошо закрутил, а? Но так и есть - лично со слушателем беседует мастер народного, но при этом художественного слова.
Поскольку баллады Высоцкого не имеют ни начала, ни конца - то есть понимаешь, что песня кончилась, когда звучат три его фирменных удара по струнам, - то поток образов оставляет у слушателя восторг, граничащий с шоком, или шок, переходящий в восторг. И только при построчном разборе становится ясно, удача это, частичная удача или полный провал (хотя, честно скажем, полный небрежный или беспомощный провал бывал только в ранних слабеньких стишках - тоже зачем-то вытащенных из забвения).
С превеликим удовольствием покажу несомненные удачи, которые по стилю написания находятся в совершенно другой области от военных и альпинистских песен, с их лаконичностью и чисто мужской сдержанностью. В следующих текстах сдержанностью и не пахнет - видно, что автора несет, что он не может и не хочет сдерживаться, что он глумится, он смеется не только над событием, над окружением, но и над собой в первую очередь, по крайней мере, хочется так думать.
Начнем со "Смотрин", написанных от лица деревенского соседа, то ли беспричинно тоскующего, то ли банально завидующего живущим рядом куркулям. Начало слабенькое - горой, налитой, трубой (все эти -ой, -ай - вторые по многочисленности рифмы после глагольных), зато какое продолжение:
Там у соседа мясо в щах -
На всю деревню хруст в хрящах,
И дочь - невеста вся в прыщах -
Созрела, значит.
Смотрины, стало быть, у них,
На сто рублей гостей одних,
И даже тощенький жених
Поёт и скачет…
Потом Высоцкий опять начинает перечислять свои проблемы - баба, гуси, клопы - и вообще непонятно, зачем это все. Половину текста можно было бы выкинуть без потери качества, а скорее, с приобретением - стало бы гораздо лучше, более сжато и насыщенно.
Посредине этого разгула
Я пошептал на ухо жениху,
И жениха как будто ветром сдуло -
Невеста, вон, рыдает наверху.
Потом еще была уха
И заливные потроха,
Потом поймали жениха
И долго били…"
В общем, пришел к соседям, выпил, пожрал, чуть не расстроил свадьбу - настоящий друг.
Есть не менее интересная песня "Ошибка вышла". Я ее обычно демонстрирую как закон - первая серия всегда лучше второй. Потому что существует еще и "Никакой ошибки". Всё я приводить не буду, сами найдете, но повторюсь: какой напор, какая сила, сжатая в словах, какая череда образов, создающих практически фильм.
Я был и слаб и уязвим,
Дрожал всем существом своим,
Кровоточил своим больным
Истерзанным нутром.
И точно в пошлом попурри,
Огромный лоб возник в двери
И озарился изнутри
Здоровым недобром.
И властно дернулась рука:
«Лежать лицом к стене!»
И вот мне стали мять бока
На липком топчане.
А самый главный сел за стол,
Вздохнул осатанело,
И что-то на меня завел,
Похожее на «дело».
Опять «дело» - никак уголовка Высоцкого не отпустит, ну да ладно. А «вздохнул осатанело» сродни «дико охая».
Вот в пальцах цепких и худых
Смешно задергался кадык,
Нажали в пах, потом - под дых,
На печень-бедолагу.
Когда давили под ребро -
Как ёкало моё нутро!
И кровью харкало перо
В невинную бумагу.
Чувствуете, какой мощный ритм? Как нарастает рифмовка, чтобы окончиться строкой, которая будет рифмоваться только через три следующих, и поэтому возникает иллюзия обычного разговора? Ну и образы — это же картина маслом! Воспаленное воображение, игра ума, творческий азарт… Но при этом песня не получила широкой огласки. Ее знают поклонники, не больше (если не учитывать количество поклонников, то вообще немного). Конечно, никто и никогда песню такой длинны с первого раза запомнить не в состоянии. Да что там говорить, многие не могут запомнить со второго, третьего, а потому и вовсе бросают это глупое, особенно по сегодняшнему времени, занятие - зачем запоминать, когда все можно найти в интернете легким движением пальца?
Это стихотворение (пора уже называть творчество Владимира Семеновича своим именем) я люблю демонстрировать ученикам как проявление первородства. В смысле: первая серия всегда лучше второй и гораздо лучше всех последующих, если только огромное целое произведение не разбито на куски для удобства восприятия.
Вторая серия называется немудрёно – «Никакой ошибки». И если в первой Высоцкий сразу заваливает слушателя своим рычащим мастерством, то во второй - какая-то легкомысленная глупость. Очёчки на цепочке, одним словом, текст легковесен и дурашлив, ничего от напора и силы первой части вообще не осталось. Ни игры, ни каламбуров, ни-че-го.
Забавно, что у такого мастера высочайшей пробы, как Высоцкий, огромное количество проходных и не имеющих никакой литературной ценности текстов, которые, тем не менее, прекрасно становятся песнями и их даже до сих пор крутят на различных радиостанциях. При этом они ни о чем, хотя в каждой есть какой-никакой сюжет и мастерство, от которого Высоцкому, как он ни старался, избавиться так и не удалось.
Существует такая особенность у гениев - хочешь написать плохо, но не получается, хоть ты тресни. Берешь самый глупый и расхожий сюжет и делаешь из него конфетку, которую в красивой обертке можно превосходно продать кому угодно. Особенно если приправить стихи такой ненавязчивой сатирой, как в песне "Москва - Одесса".
И если культовую книжонку всех спившихся полуинтеллигентов "Москва - Петушки" можно охарактеризовать одной фразой (алкоголик едет в электричке), то вся суть песни сводится к одному - отменяют вылет. Бедный Высоцкий сидит, ждет и страдает - там хорошо, но мне туда не надо. Практически готовая пословица. Единственный забавный момент - проводница, доступная, как весь гражданский флот, при записи на студии превратилась в красивую, кажется.
Вот так, собственно, Высоцкий и разрушал страну, боролся с ней, описывая проблемы с погодой, в которых явно виновата коммунистическая партия. Могло бы общество прожить без этой песни? Запросто.
Мы бы много потеряли, если бы не услышали шедевры вроде "Он не вернулся из боя", "Прощание с горами", "Друг", "Расстрел горного эха" - страшное совершенство, которое никто не любит, потому что очень жуткий текст. "Книжные дети", "Мой Гамлет" - при всей своей объемности они не производят тяжкого впечатления, в них нет избыточности, но нет и суровой, сдержанной простоты горных и большей части военных песен. В них мастер свободно владеет художественным словом, он может себе позволить любой прием на выбор - и все у него получится. Эти стихи не запачканы грязцой блатных поделок (несмотря на их бесспорную насмешку и даже в чем-то привлекательность), в них нет безудержного разгула многих баллад, в них не наблюдаются неряшливость и ляпы, коими Высоцкий стал грешить ближе к концу жизни (все-таки издевательство над организмом, как вы его не назовете, просто так не проходит) - это именно суть поэзии. А что такое суть поэзии? Это, напоминаю, совершенство в каждом отдельно взятом произведении - причем свое совершенство, и законы гармонии работают только в этот момент.
Можно продолжать менять слова и строки - но все будет хуже, гораздо хуже или очень плохо. Надо достичь идеала и суметь остановится, поняв это.
Так вот таких стихов у Высоцкого, при всем огромном корпусе его наследства, не так уж и много. И, как это ни печально, они остаются где-то на периферии слушательского внимания - вполне возможно, что популярность строится именно на вкусах самых непритязательных поклонников, именно для них были написаны все эти Нинки, Зинки, Яяки, Соседы-завистники, Автолюбители, Наши Феди, Сереги, которые выпили немного, всякая веселая нечисть и черти. Я ни в коем случае не говорю, что это плохо, все эти безобидные песенки на злобу дня, иногда даже познавательно, как "Лекция о международном положении, рассказанная попавшим на пятнадцать суток за хулиганство" — это почти всегда весело, нашпиговано готовыми поговорками и пословицами, и все на одном уровне.
С точки зрения техники - поэзия, даже настоящая поэзия, с точки зрения настоящей поэзии - умелая техническая поделка. Вот такой, ребята, парадокс.
Тут важен еще один момент - Высоцкого можно сравнивать только с самим Высоцким. Он, как нормальный поэт, как расчетливый… семит, знал, с кем дружить, с кем дружить близко и так далее. Вполне возможно, что он соревновался с поэтами своего круга, которые искренне, по-дружески мешали ему вступить в СП, хотя могли бы помочь обойти запрет на двойное членство. Ну так вот - Высоцкого можно сравнивать только с Высоцким, его литературные победы с его же литературными неудачами, стихи совершенные, как ограненный алмаз, с простынями болтовни, текстами прямой речи.
Специально для тех, кто любит вытаскивать на свет Божий черновики и пускать слюни… слезы умиления над вариантами, достойными только забвения - запомните, друзья мои. Любой поэт в своем творчестве не одинаков - у него бывают удачи и неудачи, он может ошибаться, у него может не найтись времени для редактуры и шлифовки, он может банально забыть про текст, или ему не повезет и не встретится грамотный, разбирающийся в поэзии друг. Кроме того, существуют объективные оценки творчества: каждый стих можно прекрасно разобрать по косточкам и вдруг выяснить, что вот этот текст, простой на первый взгляд, обладает философскими глубинами, а этот - кимвал бренчащий. Более того, у человека, всю жизнь работающего со стихами, совершенно другой взгляд на предмет - так же как профессионала никогда не поймет чайник, даже если попытается. Слишком разные углы зрения и опыт. А вот для того, чтобы работа поэта (а литературное творчество — это вообще тяжелый труд без выходных) не пропала втуне, ее нужно именно что разбирать, сравнивать, возможно, редактировать по мелочи, объяснять, если есть в этом необходимость, что хорошо, а что плохо, вызывать споры и так далее. Тем более, что популярность порой рождает на свет вот такой глубокомысленный шедевр без названия - беседа опального барда. (Текст нервный, то есть из «Нерва».)
"Я все вопросы освещу сполна, Дам любопытству удовлетворенье - Да, у меня француженка жена, Но русского она происхожденья" - все освещенные вопросы числом три, и еще раз - спасибо Рождественскому за бесконечные припевы. "Нет, у меня сейчас любовниц нет, А будут ли - пока что не намерен. Не пью примерно около двух лет, Запью ли вновь - не знаю, не уверен".
Замечательное четверостишие. Начать с того, что у дорогого нашего ВВ не было ни дня без новой бабы, но любовницами назвать их было в самом деле нельзя. Любовница — это траты и статус, когда жена уже надоела. На тот момент ВВ жена надоесть не могла, и любовницы в самом деле не было - не считать же любовницами расходный материал на ночь? И потом, пока что не намерен терять выгоды от брака с Влади, все вполне конкретно. Интересно и другое - все знали о его похождениях, причем пьяных, и интересовались, надолго ли он завязал? Удивительная осведомленность. Второй куплет повторяет первый, только гораздо слабее: "Я все вопросы освещу сполна, Как на духу попу в исповедальне. В блокноты ваши капает слюна - вопросы будут, видимо, о спальне". Ну да, ответить на все вопросы второй раз обещает бард и второй раз рассказывает про постель. "Да, так и есть - вон густо покраснел Интервьюер - вы изменяли женам? Как будто за портьеру посмотрел Иль под кровать залег с магнитофоном". Простите, покрасневший интервьюер - смелый штрих. Только непонятно, если бы он залез под кровать или посмотрел за портьеру, то не спрашивал бы, а пришел с указующим перстом - ты изменил жене!!!
Ну, с половыми вопросами худо-бедно разобрались, можно было бы еще и третий куплет придумать:
"Сейчас я все вопросы освещу,
Не все - четыре четверти хотя бы,
Интервьюер готов держать свечу,
Вернувшись к наболевшему - о бабах"*.
Нет, не стал, спасибо ему за это, и простите меня за невинное хулиганство.
«Теперь я к основному перейду - Один, стоявший скромно у в уголочке, спросил: "А что имели вы в виду В такой-то песне и такой-то строчке?"» Ну да, у скромного журналиста самый скромный вопрос, и поэт даёт совершенно замечательный ответ. Я каждый раз слушаю и наслаждаюсь. Насладитесь и вы: "Ответ - во мне Эзоп не воскресал, В кармане фиги нет - не суетитесь, А что имел в виду - то написал, Вот, вывернул карманы - убедитесь". То есть на конкретный вопрос про конкретную строку в конкретной песне добрый автор а) - оскорбляет журналиста, предлагая ему не суетиться, кричит про Эзопа, поступая именно как Эзоп, и демонстрирует вывернутые карманы, предлагая найти там дулю. Очень, так сказать, конкретный ответ. Даже чересчур, нельзя быть таким прямолинейным. Вообще именно в этом четверостишие плохо все - четыре глагола подряд беспомощны и жалки (а в «Диалоге…» гениальны и смешны), и высокомерное «не суетитесь», и уход от прямого ответа, и общая неряшливость и не обязательность... Собственно говоря, от песенки можно было бы оставить только два куплета - и оба про баб.
Религия
«Мне есть, что спеть, представ перед Всевышним, Мне есть, чем оправдаться перед Ним…» Это знаменитое восьмистишие, написанное на каком-то бланке, считается последним — и хорошо бы вспомнить, в каком контексте предстает перед слушателями Бог со своим ангельским окружением. С религией у Высоцкого отношения, мягко скажем, любопытные для стороннего наблюдателя, который может составить свое драгоценное мнение лишь по текстам и воспоминаниям.
Итак - воспоминание первое, Марины Влади, которая убрала Бога из того самого последнего восьмистишия (Я жив, двенадцать лет тобой и Господом храним - Я жив, двенадцать лет тобой храним). В хлам пьяный Высоцкий ворвался… нет, вполз в церковь, стал хрипеть, плакать, кричать, биться лбом об плиты пола - на этом его отношения с религией и закончились. Воспоминания Карапетяна об этом же случае - Володя зашел в церковь трезвый, тихий, умиротворенный, в белом венчике из роз.
В принципе, тут все более-менее понятно - есть намеки на купола, которые кроют чистым золотом, чтобы чаще Господь замечал, есть смрад и полумрак в церкви… вот и все, пожалуй. Очевидно, что с церковью Высоцкий был не в ладах. Приведенный ниже текст, опять же, не входит в корпус широко известных, и понятно, почему. (Этот текст я помню наизусть дословно по записи. В интернете встречаются и другие варианты, что для стихов Высоцкого вполне обычное дело)
Переворот в мозгах из края в край,
В пространстве масса трещин и смещений:
В аду решили черти строить рай
Как общество грядущих поколений.
Дальше предлагаю читателю найти самому этот текст, чтобы меня не обвинили в превышении допустимого объема цитирования
(Невинная моя редактура относиться к реминисценции и так же является каким-либо нарушением)
Владимир Семенович, борясь со всем миром в стихах, явно переоценил свои силы, начав плевать в лицо силе, которую даже упоминать не стоит лишний раз. И для оправдания перед Ним этот текст вряд ли подходит.
Тут можно усмотреть пародию на социалистическое государство - пять грешников и производительность труда - но все гораздо глубже и страшнее. У меня лично это стихотворение вызывает какую-то грусть, глубокую и труднообъяснимую, хотя оно - обычный богомерзкий и богоборческий глум в стиле комсомольцев двадцатых, только толстопузого попа с бородой из пакли не хватает.
Но, если ты хочешь бороться с властью - борись с ней. Зачем намекать вместо протеста, вроде бы высмеивая религию, при этом объясняя, что черти – не черти, и Бог тоже не очень-то Бог. Получается какая-то подколодная возня, мастерски, почти как всегда, сделанная. Тут налицо смешение понятий - добро становится злом, зло становится добром, это вполне в стиле Владимира Семеновича, вспомнить хотя бы про Правду и Ложь (милое, полное доброты и прямоты посвящение Булату Окуджаве), но тут вот в чем беда. Если ты принимаешь середину, ты автоматически становишься не на сторону добра, а наоборот. То есть вот такой парадокс мы имеем: Высоцкий, в сознании людей существующий как борец за все хорошее против всего плохого, на самом деле-то особо и не борется, всегда уходя в бесконечные намеки, парадоксы, многозначительные недосказанности. Это беспроигрышный ход, но исключительно для слушателя. Читатель устает от бесконечных однообразных припевов (ну вот скажите мне еще, что припевы не однообразны), которые фанаты продолжают с азартом макаки вставлять куда ни попадя, да и разбираться в строках, которые далеко не все поражают - так себе удовольствие.
Забавно, что любимому Высоцким Шемякину посвящены две приличных -если убрать лишний мусор - песни, и обе посвящены запоям, а где запои - там и бесы. И если первая песня (французские бесы) слегка мной сокращенная и ничего от этого не потерявшая, была приведена как пример литературной неряшливости, то и со второй ситуация ровно такая же.
И от Сатаны Высоцкий никак не может отделаться - начиная с запойного черта, который бегал на Три вокзала, вполне симпатичное существо, разбавляющее одиночество пьющего, до мерзких существ из стишка, приведенного выше, и кружащих Высоцкого в запое чертей французского цикла (Он тушевался, а его жена Прошла со мной сквозь все перипетии. Еще бы - с ними пил сам Сатана, Но добрый, ибо родом из России). Причем черти и бесы в стихах Высоцкого вполне себе приличные ребята, если не желающие добра, то уж точно не вредящие, веселые, готовые сгонять за добавкой, накормить француза рагу, вылизать пятки повешенным и так далее. А вот Господь - настолько далек и лИшен, что даже купола приходится золотом крыть, иначе не замечает. Впрочем, досталось и Святому духу, в омерзительной песенке про плотника Иосифа. Приводить здесь эту пакость не буду, это именно что пакость, недостойная обсуждения (вот так, и у гениев встречаются гаденькие тексты).
Ну и напоследок загадка - а кому он, Владимир наш уважаемый Семенович, служит? "Покарает тот, кому служу". Причем покарает исключительно в бытовом смысле - сгорит добро, зарежут, посадят, не сегодня так завтра, а герою, очень лирическому нашему герою на это давно уже плевать, он свое дело сделал.
Повторю свой вопрос: Он — это кто? За всю бурную жизнь у ВВ не было никаких контактов со священнослужителями, выступлений в монастырях, например. Хотя это, конечно, тяжело представить - Высоцкий в монастыре, но почему же нет? Паства Илиинской церкви у меня в Черкизове собрала деньги на самолет - и самолет был построен, участвовал в боях.
"…руки вздел, словно вылез на клирос", "вы теперь как ангел, не сходите ж с алтаря…" Вот мне, пожалуйста, церковная тема в стихах, и вполне приличная. Но есть одна маленькая разница - это упоминания мимоходом, песни никак с религией не связаны. Первая - про глупцов, которые спорят, кто глупее, вторая - звонкам Марине Влади. В других песнях ангелы «поют такими злыми голосами» и «жалобно блеют».
Есть и хуже образы, например, в «Охоте на кабанов». Помните? Нет? Пожалуйста, наслаждайтесь: «Грязь сегодня еще непролазней, С неба мразь, словно Бог без штанов». Это уже не аккуратное дистанцирование от религии, это продолжение гнилого богоборчества и беспредела, без которого можно было бы и обойтись.
Церковь была отделена от государства, прямо рядом с Таганкой небо было проколото иглами колокольни и куполов без крестов - эту картину я застал и хорошо ее помню. Быть христианином могли только очень смелые люди, и часто вера влекла за собой проблемы с карьерой. А вот проблем себе Высоцкий не хотел - он слишком сильно зависел от государства. При это ему, демонстративному, хотя и очень осторожному бунтарю-иноходцу претила сама идея доброй мощи, проводимая православной церковью. Ибо подставить другую щеку может только человек, обладающий нечеловеческой силой. А Высоцкий был человеком со всеми нашими пороками, более того, в них он превзошел многих - но кончил ровно тем же, чем и все. Тот, кому Высоцкий служил, взял свою мзду - отдав взамен, как считается, и богатство, и славу, как прижизненную, так и посмертную, в чем мы все давно убедились. Хотя в другой песне Владимир Семенович уверял: но чтобы душу дьяволу — ни-ни. И если собрался оправдываться перед Ним блеющими ангелами, Святым духом, шныряющим в постель к Марии, злыми ангельскими голосами и мразью с неба — вряд ли это получилось.
"Я не люблю"
Замечательная песня - нет, в самом деле. В ней практически не к чему придраться, никаких косяков, а главное - она вроде бы приоткрывает завесы тайны над личностью гения. Правда, наш дорогой гений исполнил несколько вариантов, что говорит о глубине и разносторонности этой личности, но мы поверим Рождественскому и возьмем текст из "Нерва" - тем более что интересные варианты нам никто вспомнить не помешает. Итак.
"Я не люблю фатального исхода" - логично, кто же его любит, и кто его избежать сможет? Никто.
"От жизни никогда не устаю" — вот это вранье, устал к сорока двум годам - сыт по горло, до подбородка, даже от песен стал уставать.
"Я не люблю любое время года, В которое болею или пью" - в книжке эту вполне откровенную и вызывающую доверие строку составитель заменил на пошлость: "когда веселых песен не пою", сразу выставив Высоцкого шутом.
"Я не люблю холодного цинизма, В восторженность не верю. И еще - когда чужой мои читает письма, Заглядывая мне через плечо". Ну, что тут сказать… Холодный цинизм и щенячья восторженность - две крайности, и не любить их обе можно, но в этом случае надо быть очень, очень-очень спокойным и слегка романтичным. Ну а про письма тоже хорошо - во-первых, кто это любит, во-вторых - люди в сером не только письма читали, но и разговоры прослушивали, и даже записи делали, когда ВВ пел Влади по телефону. Возможно, именно на это бард и намекал.
Кстати, было бы неплохо посмотреть на людей, которые любят половину и когда прерывают разговор, а также когда им стреляют в спину - в общем, нелюбовь к подобным действиям отличает большинство наших соплеменников. Не так ли?
А вот дальше целый куплет роскошных банальностей - железом по стеклу, против шерсти, игла почестей… А как же корочки СП и СК? Диски и роли? Гонорары и выступления? Не почести ли это? Или бедный бард не любил, но мучился "червями сомнений"?
Потом вновь появляется проблеск искренности - правда, такой усредненный, подходящий абсолютно ко всем: "Я не люблю уверенности сытой - Уж лучше пусть откажут тормоза, Досадно мне, коль слово "честь" забыто, И коль в чести наветы за глаза". Сразу возникают вопросы: чем плоха уверенность, пусть даже и сытая? Это как раз золотая середина между холодным цинизмом и восторженностью, то есть то, что автор, судя по всему, как раз должен любить. Да, и почему лучше отказавшие тормоза? Это синоним истерики, воплей и скандалов, вообще-то. И, простите, где и когда в чести были "наветы за глаза"? Вот прямо в чести - оклеветал кого-то, навел навет, к тебе подходят и хлопают по плечу - молодец, наш человек, уважаем, давай в следующий раз меня оклевещи, что ли.
"Когда я вижу сломанные крылья Нет жалости во мне, и неспроста - Я не люблю насилье и бессилье, И мне не жаль распятого Христа". Опять же хочется узнать - почему автору не жаль сломанные крылья, так не жаль, что даже песню "Кто-то высмотрел плод" он посвятил именно что сломанным крылам? Христа Высоцкому тоже было не жалко, есть такой вариант, потом он поменял строчку на более подходящую для христианской православной культуры.
"Я не люблю себя, когда я трушу, Досадно мне (и не терплю) когда невинных бьют, Я не люблю, когда мне лезут в душу, Тем более, когда в нее плюют". Подозрительное "досадно мне", подразумевающее наблюдение за процессом битья невинных, но невмешательства, заменили на "не терплю" - то есть, возможно, поэт подошел и заступился.
Ну а про манежи и арены вообще без комментариев - сам наш уважаемый автор именно что разменивал по рублю любую тему, за которую брался, обсасывая ее так и этак, высмеивая или захваливая, гневаясь или глумясь. То есть, фактически, песня-исповедь превратилась в набор всем подходящих штампов, убраны острые углы и двоякие смыслы, стерто несоответствие общественным правилам, и можно смело демонстрировать свое нутро, зная, что ему ничье суждение уже не повредит.
А замыкают "Нерв" (вру, замыкают сборник "Корабли", в которых Высоцкий возвращается, обвешанный друзьями) два очень интересных текста. Которые прямо просятся в разбор, и дают весьма интересную картину.
Первый - "Мне судьба до последней черты, до креста". Давайте с нее и начнем, тем более что она так лихо и начинается. Но хочется спросить - покажите песню, где уважаемый Владимир Семенович с пеной у рта доказывает, что не то, не тот и не та? Не ищите, их нет. Спорить — значит наживать себе врагов, врагов у ВВ и так было достаточно, по общепринятой версии, да и на самом деле, наверное.
"Что лабазники врут про ошибки Христа (?) Что пока еще в грунт не влежалась плита (??!!) Что под гнетом татар жил Иван Калита (?!) И что не был один против ста". Хороший куплет, а главное - понятный, правда, ни одна строка с соседской не связаны, но мы уже привыкли на такие мелочи не обращать внимания. Какая плита, что еще за лабазники такие, при чем здесь Калита? Триста лет под татарами опустим, ВВ не был знаком с Гумилевым, тем более, что триста лет эти логически продолжают Калиту - ура, ура, логика повествования нашлась!! А вот дальше опять интересно. Потому что логика Калиты заканчивается кровью, нищетой и пугачевщиной. И вдруг: "Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта, Повторю, даже в образе злого шута" - хорошо, мы готовы слушать, раз ни черта не поняли.
"Но не стоит предмет, да и тема не та - суета всех сует все равно суета". Друг Высоцкого Шукшин называл это - финт ушами. Для начала мы получаем груду информации от Христа до татар с Калитой, потом - обещание объяснить баранам, что есть ху, а потом – бац, и вторая смена. Не буду я ничего объяснять, вам все Экклезиаст давно объяснил - суета сует и томление духа. Не поняли?
Первая часть стиха закончена. Начинается вторая. Под названием "Чаша": "Только чашу испить не могу на бегу, Даже если разлить - все равно не смогу, Или выплеснуть в наглую рожу врагу? Не ломаюсь, не лгу, не могу, не могу". У Бориса Пастернака все гораздо более коротко и сдержанно - если только можно, авва отче, чашу эту мимо пронеси. Все помнят холодный рассвет перед предательством и мучительной смертью на кресте, спящие ученики и миг душевной слабости.
Причем Владимир Семенович сам исполнял стихотворение Пастернака, и, возможно, тут тоже такая весьма своеобразная трактовка налицо.
И давайте посмотрим, что у Высоцкого, который никак не может отвязаться от прилипшей своей роли - бег, враг, наглая рожа, разлить, ломаться, не могу, ну могу!!! (И очень странное противопоставление — даже если разолью — все равно не смогу выпить. Теряйтесь в догадках, а я пошел дальше.) Прости - не можешь выполнить своего предназначения и выпить свою чашу? Бунтуешь, выходит? Твои друзья спокойно выпили чашу, а ты - нет? Ну, явно не христианское смирение, и явно не христианский уверенный сильный покой.
"На вертящемся гладком и скользком кругу Равновесье держу, изгибаюсь в дугу. Что же делать - разбить? Все равно не могу, Потерплю и достойного подстерегу". Есть такое понятие – «лингвистический смысл». То есть значение слова "подстерегать" - дожидаться, таясь и прячась. Не танцевать, не петь, не лезть на стену - таиться. Не держать равновесие, изгибаясь в дугу, подстерегая достойного. Вообще круто. Лирический герой не только несется по кругу с бешеной скоростью, изгибаясь и сторожа, он еще и умудряется оценивать кого-то там, видимо, из других таких же вертящихся, и хочет ему всучить свою чашу.
Дальше Высоцкий теряется в неясной зге, отдает свою чашку и не собирается узнавать, выпил ли ее друг - бедолага, которому своей чашки явно было мало. Кромешная тьма и неясная зга - замечательно. Зга — это кольцо на дуге, через которую идут вожжи, чтобы лишними прикосновениями не раздражать коренника. Не видать не зги - не видеть даже голову лошади и кольца на упряжи. В общем, лиргер передал свою чашку (не чашу, текст приобрел комический оттенок. Дальше будет еще веселее - далеко, далеко…) и нырнул в згу, что доступно даже не всякому фокуснику. Нырнул и глядит - на лугу пасутся ко. Которые тоже сошли с кру. "Я с сошедшими с круга пасусь на лугу, И об чаше невыпитой здесь ни гугу, Не в сундук положу, на груди завяжу, а что ты подарил…" Простите, не так. "И о чаше невыпитой здесь ни гу-гу, А скажу - и затопчут меня на лугу".
Вообще эта тема - сойти с круга, потерять своих братьев, свой флот - излюбленная тема Высоцкого. Выходит, что он поклонялся не только джентльменам удачи, героям, альпинистам, но и неудачникам. Или чувствовал себя таким, оправдывая как мог свой проигрыш.
Дальше перед угрозой рогов и копыт лиргер вдруг меняет тактику и, разрывая ворот, орет: "Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу, Может, кто-то когда-то поставит свечу мне за голый мой нерв, на котором кричу, За веселый манер (?!) на котором шучу". Загадка великого русского языка - у меня плохие манеры, но это можно сделать вот таким манером. Может ли манер быть веселым, или все-таки веселые манеры (смешные или нелепые)? Оставим манер в покое, гораздо интереснее хлопотать до рвоты. (Псы тоже лают до рвоты, но это бывает. Наверное, можно и хлопотать до нее.) Представьте: врывается ВВ к большому начальнику, рычит - трррребую кваррррррртиру дррррррругу - и тошнит на стол.
Голый нерв тоже не совсем голый, сейчас мы это поймем. "Даже если сулят золотую парчу Или порчу грозят напустить - не хочу…" Какая большая нехочуха. хлопотать он хочет, а парчу - нет. Кстати, никогда не слышат про то, что сулят золотую парчу, вообще-то это ткань для церковных служб. Кроме того, мне так и непонятно - чего он не хочет-то? До рвоты хлопотать? Получить парчу? Не получить парчу? Чтобы свечу ему ставили? А, чтобы нервы ослабли? Да, нерв ослаб.
"На ослабленном нерве я не зазвучу, Я уж свой подтяну, подновлю, подкручу". Во-первых — вот оно, подтверждение чистого расчета: публике нужен крик и хрип, дадим ей и того, и другого. Во-вторых, любой доктор дал бы многое, чтобы узнать, где та дырочка, сквозь которую можно подновить, подтянуть, подкрутить нервы?
"Если все-таки чашу испить мне судьба, Если музыка с песней не слишком груба" - конечно, каждый выпьет свою чашу, и всучить ее на вертящемся кругу никому не дано. Музыка с песней - во-первых, речь о стихах даже ни идет, что очень печально, во-вторых, грубость ВВ - дело наживное. В той же "Алисе" пишет (то есть говорит): настоящий добрый ребенок, непосредственность и чистота блестит в каждом слове.
"Если вдруг докажу, даже с пеной у рта - Я уйду и скажу, что не все суета". Оспорим мы, значится, библейских мудрецов. Главное - понять в чем. Всю песню автор грозится - докажу, что в грунт не влежалась плита. Где доказательства? Докажу, что лабазники врут про ошибки Христа. Ну где они, доказательства?
Вот смотрите - в одном тексте сидит как минимум три стихотворения. Разноплановых, разно удачных, со смыслами, наслаивающимися и мешающими восприятию, в некоторых местах смешные (хотя смех даже не подразумевается, уверяю вас, все на серьезных щах). При этом из каждого куска - а они являют из себя моноримы, то есть однообразную рифмовку - можно сделать отдельное произведение.
Я понятия не имею, сознательно ли Рождественский вставил эти тексты в самый конец своего сборника. Возможно, он хотел показать неминуемую личностную деградацию, которая прорывается буквально в каждой строке. Высоцкий в этом тексте перестал быть мастером, у него путаются мысли, у него громоздятся нелепые образы, над которыми он позволяет смеяться (потому что сам не видит этой нелепости). Он пытается удержать свой привычный уровень, но не может. Вместо шедевра получилась неудача.
Практически в каждом стихотворении у Высоцкого есть ляп - но это просто от замыленного глаза и неумения слушать советы. Глаз замыливается у любого творца, это налог на талант, к тому же косяки были бы легко исправимы при желании. Но разобранный выше текст плох весь, от начала до конца. Для какого-нибудь графомана подобная работа была бы лебединой песней, после которой лучше лечь и помереть, но для Высоцкого по сравнению с Высоцким это - позор.
Такой же неумелый (никогда не думал, что посмею так выразиться в отношении ВВ) текст стоит предпоследним в "Нерве". "Чту Фауста ли"… В Нерве приведен усеченный вариант, сокращенный и облагороженный. Вообще-то это часть запойного шемякинского цикла, состоящего исключительно из «французских бесов», «доброго Сатаны» и записок из желтого дома.
Ознакомьтесь сами. Начинается он так: «Мне снятся крысы, хоботы и черти»… А дальше, как обычно, про пьянство. Но нервный вариант интересен бесплодной попыткой придать тексту какой-то смысл, не заложенный изначально. В нем, если отбросить неловкую эквилибристику (календаре или - реяли), странный размер (абаб - бабааббба- аббба), кричит испуганный человек, который смешивает в одну кучу все - и цыганок, и литературную классику со всяческими отсылками, и просьбу Богу заменить страшный час, потому что страшно, и вдруг вместо бессмертия (а христианство дарит бессмертие, мы помним) вдруг требует дорогу и коня, прося при этом не плакать. Это та же путаница, но еще более запутанная - автор просто шарахается от одной крайности к другой и нигде не может найти покоя.
* * *
Вообще, конечно, Владимир Семенович выбрал очень удобную тактику - на претензии поэтов он мог отвечать, что исполнитель, на претензии певцов - вы что, ребята, я поэт, и в итоге быть артистом, который при помощи стихов продлевает до многих часов свое нахождение на публике. Отказывая, кстати, зрителям и слушателям в их законном праве - оценить выступление аплодисментами, потому что за это время можно еще пару-тройку песен исполнить.
И - да - со сцены произведения Высоцкого воспринимаются совершенно иначе, чем с листа. Некоторые его стихи становятся глубже, некоторые - нелепее.
Вернемся - ненадолго, как пример - к альпинистскому циклу и повторим вслед за Змеем Горынычем, который из позднего мультика про Богатырей и гораздо приличнее своего собрата из шестидесятых - "а как он сказал - если друг оказался вдруг…"
Итак, друг оказался вдруг, какая неожиданность. Читаем дальше - и не враг, а так. Хорошо. Дальше предлагается тянуть парня в горы, рискуя при этом. Простите, зачем? Погибнуть по вине неумелого и испуганного напарника, видимо. Да твою ж дивизию! Из-за того, что ты не понял, что за крендель живет рядом своей жизнью, друг он тебе или знакомый (знакомых в том мире не существует, либо друзья, либо враги), надо тянуть его в горы. Логично. Железная логика. А дальше идем построчно.
"Если парень в горах - не ах…" Это самое "ах" - к чему относится? Аховый — значит плохой? Или он должен протянуть, как мещане при виде мопса в кружевах - ах? Или скалолазки должны ахнуть от брутального барса с бородкой?
"Если сразу раскис - и вниз…" Ага, и стек манной кашей. В общем, на этом можно и остановиться - испугался, убежал или попросился, или соскочил, или скатился вниз… стоп. Вам не кажется, что я множу сущности? Это мне нельзя, автору можно. "Шаг ступил на ледник - и сник, Оступился - и в крик…" Бедняга раскис, сник и закричал - ну куда его дальше тащить? Наконец-то бедного знакомого покрывают позором (за что? Он никого не предал, он всего лишь вскрикнул, оступившись, раскис - но вниз его, судя по всему, не пустили, потащили на ледник дальше унижать). Причем горемыка даже матерного слова не достоин - не брани, гони (да он и до ледника сам бы ушел с радостью), вверх таких не берут, и тут про таких не поют. Ого. Как раз поют, вообще-то, но промолчим.
Дальше в песне все нормально, брутально и мужественно, вполне годится для гимна - Высоцкий лишь слабость описать не смог. Может, слабость - и не грех, а? Может, и не надо было чморить бедного парня, который совсем не хотел бы альпинистом?
А вот, например.
"В суету городов и потоки машин
Возвращаемся мы - просто некуда деться!
И спускаемся вниз с покоренных вершин,
Оставляя в горах свое сердце.
Кто захочет в беде оставаться один?
Кто захочет уйти, зову сердца не внемля?
Но спускаемся мы с покоренных вершин…
Что же делать - и боги спускались на землю."
Понятно, что я убрал припев и еще один куплет с прекрасной рифмой "остаться - возвращаться", который ничего не добавляет к сути песни и просто неудачен. В восьмистишии появилась закольцованность третьих строк, на которую как на стержень нанизывается смысл. Но такой прием допустим только в небольшом размере, увеличение размера уменьшает восприятие трагичности - а стих вполне себе трагичный.
"Здесь вам не равнина" - никаких претензий, текст идеален. Вот просто идеален, и все.
Насчет простого идеала — это когда текст не требует доработки, более того, любое изменение сделает его только хуже, и поэт достиг своей цели, совершенства. Таких стихов у Высоцкого тоже много - гораздо больше, чем у среднестатистического гения. Если брать "Нерв", то это: 1. Из дорожного дневника. 2. Расстрел горного эха. 3. Он не вернулся из боя. 4. Звезды. 5. Песня о новом времени. 6. Я пол мира почти… 7. Песня о Земле. 8. Песня о конце войны. 9. На стол колоду (без припева про Бонапарта). 10. Оплавляются свечи. 11. Она была чиста (без одного куплета). 12. Мой Гамлет. 13. Кто-то высмотрел плод. 14. Баллада о борьбе. 15. Баллада о Вольных стрелках.
Итак, на первый сборник всего пятнадцать стихотворений, которые могут быть названы Литературой - именно так, с большой буквы. Не поделки ради шоферов – штангистов - гроссмейстеров - банщиков, не стихотворные карикатуры, не мужественные басни и смертельно опасные намеки - поэзия.
Есть еще тексты, который были бы великолепны, если их очистить от ненужных и слабых куплетов, припевов и обычных неудач, донесенных до слушателя в пылу графоманский лихорадки - "Я не успел", где Высоцкий собирается втискиваться между ножнами и кинжалом и в щепы разбивает папирусный плот. Есть роскошная "Ошибка", которая не вошла в сборник, есть совершенно великолепная "Баллада о детстве" - тоже не вошла, есть гораздо лучший вариант «Двух судеб»… Интересно, у Рождественского проблемы со вкусом были, или это сознательно сделанная подлянка? Есть еще много чего, но в "Нерве" всего лишь 15 гениальных стихов.
*
«Кто кончил жизнь трагически». Конечно, вы эту песенку помните. Тот истинный поэт — совершенно верно, удачная смерть может сделать поэтом даже необразованного корейца с одним словом припева в творческом багаже. Но ведь вы позволите мне ее разобрать? Не одно слово корейца - до такого мастерства литературоведение еще не доросло. А песенку о поэтах построчно - со всем уважением к моему литературному папе Владимиру Семеновичу.
«Кто кончил жизнь трагически — тот истинный поэт, а если в точный срок, то в полной мере. На цифре двадцать шесть один шагнул под пистолет, другой же в петлю слазил в Англетере»… Про пользу смерти для славы я уже говорил — но вот что за сроки такие точные, не знаю. Поэзия вообще штука интересная — графоманы талдычат про какие-то там законы, которые мешают им писать свободно, а поэт заговорил про точные, простите, сроки. Фигуранты у нас Лермонтов и Есенин. Один получил пистолетом по башке — шагнул под пистолет (под электричку, под молоток, под топор), а не под выстрел — другой же слазил в петлю, как в погреб или на чердак.
«А в тридцать три Христу (он был поэт, он говорил — Да не убий, убьешь - везде найду, мол). Но гвозди ему в руки, чтоб чего не натворил, чтоб не дышал и чтобы меньше думал…» Ну, везде найду - Христос не говорил. Глаз вырвать рекомендовал, руку тоже, называл тогдашних людишек неверными и развращенными и сетовал, что терпеть их должен. Распятие у автора тоже интересное, как и объяснение казни — гвозди лишь в руки, а думать человек перестает позже, чем дышать.
Дальше идет куплет про тридцать семь лет (странно, что бунтарь не упомянул в контексте 37-й год) с интересными новостями — дуэль Пушкин подгадал (долго гадал, видимо, так же, как подстерегал на вертящемся кругу другой поэт), а Маяковский лег виском на дуло. Виском на дуло — хорошо, конечно, мне нравится, такой мощный трагически жест, только поэт убил себя выстрелом в грудь. Дальше идут какие-то непонятные претензии к тридцати семи годам, которые обязаны-таки испачкать виски кровью и сединой хотя бы.
Байрона с Рембо пропускаем (последний вообще поэтом быть перестал, к слову) и читаем моё любимоё.
«Слабо стреляться? В пятки, мол, давно ушла душа?
Терпенье, психопаты и кликуши!
Поэты ходят пятками по лезвию ножа
И режут в кровь свои босые души».
Ну, наверное, да, слабо. Да и отменен институт дуэлей за глупостью и ненадобностью, сам же автор писал — теперь под пистолеты ходят получить рукояткой по кумполу. И потом непонятно — за что поэт называет психопатами и кликушами читателя? Или не читателя, а просто поддерживая имидж истерички, вокруг которой все должны так же истерить... А душа в пятках — это же хорошо, это же богемно, возвышенно и романтично. Если душа не в пятках, то как ей ходить по ножам? Грубо говоря — поэт испугался дуэли и порезал себе пятки души. Души их, души, хватай за шею души. Это сильно. Правда, нормальные люди, даже поэты (я знаю много настоящих поэтов) босиком по ножам не ходят. Зачем? Сиди потом в бинтах.
Дальше еще лучше - «На слово «длинношеее» в конце пришлось три е». Вы заметили? То-то же. «Укоротить поэта!» - Вывод ясен». Вообще-то говоря, совершенно неясен — почему из-за смешного слова надо укорачивать каких-то поэтов? Где логика? Ну хорошо, при всей странности требования укоротили слово, получился «длиннош», в который все равно втыкают нош — по которому только что босые пятки души топотали. И этот самый длиннош счастлив висеть на острие — потому что опасен, оказывается. Как висит опасное пальто на вешалке рядом с ужасно опасным плащом. Насколько я знаю, зарезали Дмитрия Кедрина, но сильно сомневаюсь, что в ночной пустой электричке он был счастлив висеть на острие.
Итак, те поэты, что пережили двадцать шесть и тридцать семь лет, попадают под правило. Правило такое — если ты поэт и существует слово «длинношеее», то тебя надо зарезать. Дальше Высоцкий находит каких-то неведомых приверженцев фатальных дат и цифр (очевидно, для компании психопатам и кликушам), томящихся, как мясо в духовке — наложницы в гареме. И уверяет, что концы поэтов отодвинулись на время. Ну, после длинноша и пяток души отодвинутые концы воспринимаются вполне нормально. Взяли этак двумя пальчиками конец и в сторонку. Особенно милы отсылки от томящихся наложниц к концам и от концов к наложницам — просто текст, читайте сами.
В общем, все было бы ничего, но автор-то хотел мощный, трагический текст, судя по замаху. А получился какой-то нелепый Кук, которого съели, перепутав с коком.
* * *
На самом деле со стихами у Высоцкого происходила интересная вещь — он изо всех своих сил пытался найти оригинальные рифмы и образы. И если с рифмами у него все хорошо, что заметил лучший поэт в мире Бродский(это по словам не разбирающейся в литературе Влади), то с образами - частенько беда. Ну, потому, что сильный образ иногда идет вразрез с общей картиной стихотворения, но увидеть это можно только при внимательном разборе. Картина стихотворения придумана мной не зря —воздействие на человека происходит обобщенно, но в памяти остаются и заставляют перечитывать — переслушивать только некоторые строки. Именно они как раз и являются необычными образами, именно они благодаря этому привлекают внимание. Но они же при внимательном литературоведческом разборе оказываются смешным или позорным нагромождением нелепостей, а иногда наоборот - открывают новые горизонты и показывают новые грани. А иногда просто вызывают необъяснимый восторг — как с тем скелетом и метнувшимся в подворотню лучиком.
Относительно образов… Возьмем погоню, одну из вполне известных песен с канадского диска и из фильма «Единственная». Итак, вспоминаем, кто не помнит… «Во хмелю слегка Лесом правил я. Не устал пока, Пел за здравие» - ну, отлично. Короткий ритм вообще ВВ удается, мне кажется, лучше, но не буду утверждать. «А умел я петь Песни вздорные: «Как любил я вас, очи черные…» Ну вот, пожалуйста, окончен бал, погасли свечи. Очи черные, известный романс позапрошлого века, назван вздорным. С чего бы это? Вздорным стариком был Паниковский, но никак не романс.
«То неслись, то плелись, То трусили рысцой. И болотную слизь Конь швырял мне в лицо. Только я проглочу Вместе с грязью слюну, Штофу горло скручу И опять затяну…» Обратите внимание, что на два катрена — два отталкивающих и неприятных образа — болотная слизь и слюна с грязью, ну и скрученное штофу горло. Горло, не шея. Свернутая шея - это уже неприятно, но свернутое горло еще хуже, представляется какой-то хрип и агония.
Два куплета пропустим и идем к коде: «Лес стеной впереди, не пускает стена, Кони прядут ушами, назад подают, Где просвет, где прогал - не видать ни рожна! Колют иглы меня, до костей достают…» К слизи и слюне с грязью добавились иглы, которые достают до костей.
«Коренной ты мой, Выручай же, брат! Ты куда, родной, Почему назад?! Дождь, как яд с ветвей, Не добром пропах. Пристяжной моей Волк нырнул под пах…» Назад — потому что вперед некуда, пьянь свернула с дороги, судя по всему. А до костей достают ядовитые иглы — ну и леса у нас в России, я вам скажу. Волк пристяжной под пах — это реально страшно, потому что если волк оказался под брюхом лошади, кишки будут выпущены за несколько секунд. Но все обходится.
«Я ору волкам — Побери вас прах!! А коней пока Подгоняет страх. Шевелю кнутом, Бью крученые И ору притом: «Очи черные»!.. Храп да топот лязг, да лихой перепляс - Бубенцы плясовую играют с дуги. Ах вы кони мои, погублю же я вас, Выносите, друзья, выносите, враги!» Не будем ловить блох — автор загнал лошадей в ельник, возмущается тем, что коренной сдает назад, в паху пристяжной уже волк щелкает зубами, а он шевелит кнутом. Шевелит. Оригинальность на пределе, потому что кнутом можно хлестать (и хлещу кнутом, бью крученые) и лупить (луплю кнутом, бью…), свистеть — я свищу кнутом. И так далее, но автор предлагает кокетливое — шевелю. Опять перепляс (два притопа три прихлопа, никак) - в общем все, что Владимир Семенович так любит.
«…От погони той Даже хмель иссяк. Мы на кряж крутой На одних осях. В клочьях пены мы, струи в кряж лились, Отдышались, отхрипели да откашлялись. Я лошадкам забитым, Что не подвели, Поклонился в копыта, До самой земли, Сбросил с воза манатки, Повел в поводу… Спаси Бог вас, лошадки, что целым иду!» Тут несколько интересных моментов — о погоне речь идет только в названии, а по сути — кони с повозкой запутались в елках, которые до костей втыкают ядовитые иглы, лихой перепляс (перепляс — это всегда на месте, галоп и даже рысь переплясом никак не назовешь), но страх все-таки подгоняет. На одних осях — гипербола, а вот струи со взмыленных лошадей как-то… ну, не знаю. Струя у лошади может быть только в одном случае, так же, как и людей. Уточнять не буду. (Простите, конечно, составная рифма — кряж лились — откашлялись. Но все равно странно читается…)
Кстати — вот тут и надо остановиться. Дальше ничего уже не нужно, все эти банальности про схлынуло — закинуло, неумело я – белая совершенно лишние. Но при всем этом общее впечатление от песни весьма мощное и, как от большинства песен Высоцкого, оглушающее. Но эстетического удовольствия от текста нет. Что такое удовольствие от текста? О, это такая загадочная вещь, когда понимаешь, что так говорить нельзя, не стоит, быть такого не может — но сказано и до чего же хорошо!
Возьмем одну из самых моих любимых — хотя с сомнительным смыслом — песню про две судьбы. Она написана именно что с зашкаливающей гиперболой, преувеличением — но при этом так, что просто получаешь наслаждение, почти что физическое. (А, я уже говорил, что именно этот текст возьму не из нерва, где Рождественский поставил худший вариант, а с того же канадского диска.) Начало пропускаем, там ничего интересного — жил, пил, разувался — обувался.
…И огромная старуха
хохотнула прямо в ухо,
злая бестия…
«…Кто-ты?» Слышу, отвечает:
«Я, Нелегкая.
Брось креститься, причитая, -
Не спасет тебя святая
Богородица
Кто рули и весла бросит,
Тех Нелегкая заносит -
Так уж водится».
И с одышкой, ожиреньем
Ломит тварь по пням-кореньям
тяжкой поступью…
Ну вот давайте сравним — в «Нерве» такой вариант: «…а она не засыпает, впереди меня шагает тяжкой поступью…» Имеет право на жизнь? Конечно, обычная строчка, ничего интересного. «У нее одышка даже (какая невидаль для Нелегкой –К.У.) но заносит ведь туда же (куда? -К.У.) Тварь нелегкая…» Два ключевых слова — «одышка» и «тварь». Во втором варианте, не в нервном, они оставлены — но оцените и только представьте: «И с одышкой, ожиреньем ломит тварь…» «Впереди меня шагает…» — «ломит тварь по пням-кореньям». В первом случае — спешит толстая бабка. Во втором — какое-то хтоническое чудовище, которое пробивает, проламывает, ломает (синонимы слова «ломит») древесные завалы как танк. В самом деле, Нелегкая.
Вдруг навстречу мне живая
колченогая, кривая
Морда хитрая.
«Не горюй, - кричит, - болезный,
Горемыка мой нетрезвый,
Слезу вытру я!»
Взвыл я душу разрывая —
«Вывози меня, Кривая,
Я на привязи. Мне плевать,
что кривобока,
криворука, кривоока,
только вывези!»...
Какая замечательная игра слов и усиление образа — ну, попробуйте просто представить.
«Влез на корни с перепугу,
Но Кривая шла по кругу —
ноги разные,
Падал я и полз на брюхе,
и хихикали старухи
безобразные...
«Слышь Кривая, четверть ставлю,
кривизну твою исправлю,
раз не вывезла.
И ты, нелегкая маманя
хочешь истины в стакане
На лечение?
Тяжело же столько весить,
А хлебнешь стаканов десять —
Облегчение...»
Соблазнил молодец старушек на выпивку — ломит тварь, не ломит, а соблазнилась.
…А за мною по корягам, дико охая,
припустились, подвывая...
Дико охая — всего два слова, но какой дикий же восторг. Вы только представьте, а еще лучше попробуйте «дико поохать», ощущения будут непередаваемые. Они еще и подвывают.
Именно такая работа со словом является не только мастерством — а гениальностью.
К сожалению, от одной старухи, от Нелегкой — ну кто скажет, что жизнь его была так уж легка? — Высоцкому так и не удалось избавиться.
* * *
Все-таки советские щуки… в смысле цензоры были далеко на так глупы, как их стараются показать в постперестроечные времена. В качестве примера можно привести «Двенадцать стульев», которые при наступлении «свобод» незамедлительно издали без купюр. Что сказать? Оказалось, что изначально классики юмора написали рыхлый неподъемный кирпич, нашпигованный пошлыми шутками, и цензура его буквально спасла.
Так вот, более точного определения отказа Высоцкому в использовании части его песен в фильме «Стрелы Робин Гуда» (некоторые, лучшие, вошли) я не видел. Песни «утяжеляют повествование» сказал неведомый, обладающий вкусом цензор. В точку — они почти совершенны, но вот тяжелы и неподъемны. С одной стороны, такие качества можно отнести к плюсам, с другой — к минусам, потому что творец должен хорошо знать, что такое золотое сечение.
Давайте возьмем эту утяжеляющую фильм песню — «Ненависть». Вообще, это такое слово, которое лишний раз употреблять не стоит, настолько оно сильно энергетически и эмоционально. Но мы же не пьем, а употребляем, то есть не употребляем, а разбираем, поэтому эмоциональные перехлесты нам не страшны.
Итак, первая строка. Вообще интересно, почему сила слова Высоцкого такова, что даже откровенно смешной ляп воспринимается серьезно? Хрипота ли в этом виновата, которой даже Смерть побаивалась, кружа рядом? «Посмотри — тощий гриф над страною кружит». Я дико извиняюсь, но если птица-падальщик тощая, то в стране полный порядок, нет ни войн, ни беспорядков, и поля не завалены трупами. Сытый гриф не то что кружить, даже взлететь порой не может - подарки вроде полей битв не так уж часты, и зобы птицы набивают до предела.
Дальше мы видимо роскошную метафору: как природа выражает себя в ненависти непонятно к кому — ей-то что за дело? Но даже росы закипают от ненависти, и земля «гулко дрожит». Не будем углубляться в сию аллегорию, ну ее. «Ненависть в почках набухших томится» - роскошно, пиелонефрит может вызвать не то что ненависть, а просто-таки чистое бешенство скорча. «Ненависть в нас затаённо бурлит». Замечательно сказано, ей-Богу. Затаённо бурлит — все равно что тихо взрывается, оксюморон. Но, к примеру, рабы могут бурлить только затаенно, потому как за откровенное бурление могут и выпороть. Так что тут, в принципе, все верно. «Ненависть потом сквозь кожу сочится»… Физиологичность в стихах Высоцкого - привычная штука и, видимо, востребована (Левая грудь с Маринкой, слюна с грязью и так далее), но иногда утомляет. «Головы наши палит» - простите, это как? Как кабанчика или петуха для супа? Или рыцари своих холопов запалили — почки набухли, вместо пота ненависть сочится, и еще — слышите? — бурлит затаенно. Ответа не получим, так что поехали дальше.
«Посмотри, что за рыжие пятна в реке?», спрашивает поэт и, не дождавшись ответа, сообщает: «Зло решило порядок в стране навести» и приводит пример реакции народа: рукоятка меча холодеет в руке, бьется птица в виске — и заходится сердце от ненависти. В общем, все понятно — раз ты решил навести порядок, значит, ты зло, и народ встает на освободительную от порядка борьбу.
Дальше вообще идет жуть жуткая: «Ненависть юным уродует лица, Ненависть просится из берегов, Ненависть жаждет и хочет напиться Черной кровью врагов». Рыжая ненависть в реке хочет выйти из берегов и напиться черной крови. И если бы ненависть искажала лица, было бы лучше, но уродовать лицо — изначально «уродство» и означало отклонение от физиологических норм, вызывающее страх, отвращение и омерзение. Вы чувствуете перебор? Ну как, нет?! Даже сам автор понимает, что перегнул, и начинает юлить — по-другому это назвать нельзя. «Не слепая, не черная ненависть в нас — Свежий ветер нам высушит слезы у глаз Справедливой и подлинной ненависти». Ну, мастер, что тут скажешь. Ненависть у нас рыжая, хочет напиться черной крови, уродует юные лица, но сама не черная, а справедливая и подлинная (правильно, потому что рыжая), и выступает как «слезы у глаз». И живет, как выяснилось вдруг, рядом с любовью — прямо-таки один шаг.
Высоцкий перегрузил первые два куплета, понял, что заигрался, стал разбавлять психологическое давление и вконец запутался в нелепостях. Песня осталась тяжелой — именно тяжелой для восприятия, неудачи видны лишь при внимательном разборе — на что и обратил внимание безвестный друг-цензор. Необходимо уточнить, что «Ненависть» была написана и, к счастью, зарублена для кинофильма «Стрелы Робин Гуда», куда вошли и другие работы Высоцкого.
Насколько я помню, гениальные «Книжные дети», текст которых можно смаковать и любоваться, веселый и легкий «Славный парень Робин Гуд», «Баллада о времени» — тоже перегруженное образами стихотворение, но при этом не вызывающие никаких нареканий.
* * *
Кастрировать (в переносном смысле) покойников — у нас любимая народная забава. Самый яркий пример — это, конечно, одна поэтесса весьма низкой социальной ответственности — она не только прыгала из постели мужа к другим мужикам и даже изображающим мужиков девицам, разражаясь фонтанами плохих поэм и не самых плохих стихов, но и буквально заморила голодом одну свою дочь. Потом написала про это в экзальтированных, как положено, тонах — ах, где я и где дети, ах, мои стихи, ах, ах, ах. Поскольку все ее дневники хранятся в архиве и давно уже оцифрованы, нет никаких сомнений в ее искренности, так же как и в том, что она совершенно серьезно считала это небольшим проступком и сознательно готовилась к умерщвлению ребенка, внушала себе, что крошка дегенератка, тупица, подлая (какое изумительное определение для двухлетки); и когда представилась возможность заморить голодом в нищем детдоме, не упустила ее. Хотя была возможность отдать ребенка сестрам мужа, вполне для 19-го года обеспеченным.
Прошло сто лет, и женщины разделились на два лагеря — одни возненавидели поэтессу хуже, чем любого педофила, другие заняли круговую оборону и начали квохтать. В таких выражениях — она гений, а вы-то кто, не судите, сытые, голодного гения, это все ложь. Дневники, написанные лично рукой поэтессы, отвергаются как фальшивки, доказательства — клевета, и так далее. Стихи как аргумент приводятся только одной стороной, фанатками детоубийцы, для другой она и как поэт перестала существовать.
Этот пример я привел лишь для иллюстрации — нечто похожее произошло и с Высоцким. Споры в интернете, особенно в Дзене, который модерируется роботами и является прекрасным примером размена не то чтобы по рублю, а на какие-то ломанные кусочками копейки, не утихают. Причем чем тупее человек, тем смешнее у него доводы. Имярек кричал — я пятидесятого года, никто не слушал Высоцкого!!! Это все вранье! И на похороны никто не пришел, каких-то десять тысяч (так и хотелось спросить в лучших традициях подобных споров — а к тебе, родной, сколько придет? Пяток-то наберется? Пяток душ, хотя бы…). Простейшая логика про затертые бобины упираются в счастливое убеждение — «не было такого». Не было, и все тут. Если бы подобные ценители направили бы свою веру в религию, то стали бы двигать горы и железнодорожные составы с щебнем.
Ну а другая половина состоит из трех частей — первая говорит, что ВВ был актер, исполнитель и так себе поэт. Или — поэт, но исполнитель и актер так себе. Вторая — гений во всем, за что не возьмется, и вообще, кто вы такие? Читайте стихи, слушайте песни и молитесь нашему идолу!!! Он Бог! А вот третья часть пытается оценить явление трезво, за что получает и слева, и справа.
У самого идола, который, на мой взгляд, в первую очередь был поэтом, во вторую — исполнителем, и уже на этом всем стояло его актерское дарование, был свой взгляд — вполне четко прописанный в не самой его удачной песне «Ахиллес» (или «Памятник», как вам угодно).
Ну, поехали. В первом куплете все обычно — рослый, стройный, хотел быть только первым, попробуй его угробь, в привычные рамки не лез (это точно), а потом его «охромили» и согнули и назвали Ахиллесом. Что значит «охромили» — сделали хромым? Памятник? Сажать памятники сажали, все помнят, даже каменные, но вот охромить — первый раз слышу. Причем удивительно, что лирический герой не знал, что он такая легендарная личность, судя по удивлению. Дальше — как обычно, начинаются чудеса.
«Не стряхнуть мне гранитного мяса И не вытащить из постамента Ахиллесову эту пяту. И железные ребра каркаса Мертво схвачены слоем цемента — Только судороги по хребту». Итак, гранитное мясо состоит из железных ребер каркаса и слоя цемента, от которых по хребту судороги. Или — гранит поставили на цементный постамент? Мне не кажется это правдоподобным.
Читаем дальше обычную похвальбу про косую сажень и вдруг — на спор вбили и сажень распрямили. Друг, ты уже памятник, тебе нельзя ничего распрямить или куда-то вбить, иначе все на фиг нарушится. Это можно сделать только во время отливки, обточки и так далее. Значит, виноваты не вандалы, уродующие тебя, произведение искусства, а скульптор. Или Кобзон, который выбрал памятник для установки на Ваганьковском.
Пропустим два куплета и подойдем к возмущению — неоправданному — гробовщиком. Ну, подошел с меркой, а как иначе? Более того, все мы после смерти будем измерены и даже взвешены и оценены, не на этом свете, так на том. Кстати, сам автор именно этого и хочет — остаться в живых и быть оцененным по справедливости, без кастрации, фальшивого лоска и заупокойной лжи. «…Как венец моего исправленья — Крепко сбитый литой монумент При огромном скопленье народа Открывали под бодрое пенье, Под мое — намагниченных лент». Не зря вколачивали (смотри выше) — монумент оказался крепко сбитый и литой, значит, все-таки цемент, а не гранит.
«Неужели такой я вам нужен после смерти?» Конечно. Именно такой, для каждого свой. Один охромил, другой плечи вколотил, третий стакан налил — все естественно, а кому-то вообще дискант кастрата приятен. Это ваша публика, Владимир Семенович, вы для нее жизнь положили, она такая, что тут поделать?
Дальше мы видим единственный сильный и удачный куплет во всей этой страдальческой поделке, тем более что Дон Гуан смог-таки поквитаться с Командором, изобразив его.
«Командора шаги злы и гулки.
Я решил: как во времени оном,
Не пройтись ли, по плитам звеня?
И шарахнулись толпы в проулки,
Когда вырвал я ногу со стоном,
И осыпались камни с меня».
Практически кинематографическая картина, точный кадр, напряжение, отсылки к своей роли — все в катрене на шесть строк.
Тут хорошо бы остановиться, потому что дальше начинается бред — голый, безобразный памятник вылезает из кожи, тянется какой-то железной клюкой, рвет рупора — они были встроены в памятник? И паденье его не согнуло, не сломало — а железная клюка? А острые скулы из металла? То есть бетон осыпался, и памятник оказался изрядно ощипанный, но не побежденный? «Не ушел я, как было угодно — шито-крыто» — шито-крыто с установкой памятника, громадным скопленьем народа и побеге с монумента бетонного чудища из гранита.
Вот что бывает, когда не можешь вовремя остановиться, хотя генеральная линия данного опуса выражена ясно и вызывает уважение. Один стоящий куплет на всю балладу — нет, извините, все-таки это не шедевр.
* * *
Очередная баллада — о волчьей гибели, или «Охота с вертолета», вторая серия «Охоты на волков». Стоить заметить, что, в основном, какие бы рифмованные эксперименты не проводил ВВ, выбранный рисунок произведения он выдерживает. Теперь по тексту.
В первом куплете практически не возникает вопросов, разве что — почему река протухла? Потому что грязь со слюной? Ну, и почему стрелки безрукие — их много, но потеха в две руки. Ладно, будем считать, что придираюсь, но дальше все равно появятся вопросы. Читаем: «Появились стрелки, на помине легки, И взлетели стрекозы с протухшей реки, И потеха пошла — в две руки. Полегли на живот и убрали клыки…» Пир безруких вурдалаков и упырей? Которые пугают стрекоз на протухшей реке, потом потешаются в две руки и в итоге прячут клыки? По тексту так и выходит. Ладно, примем как данность: стрекозы — это вертолеты, стрелки рукастые, реки зимой протухают.
Теперь вернемся к волкам, мы смотрим и видим шедевр на шедевре. Во-первых, волки помянули недобрым словом стрелков — вот они и появились, на помине легки. Во-вторых, как уже было сказано, полегли на живот и убрали клыки. В каких ситуациях испуганные псовые убирают клыки? Только когда их прессует доминант, и то не всегда, вот если подчиненный собирается бунтовать, то может и оскалиться в ответ. Такой ужас как вертолет вызывает рефлекторные проявления — поджатый хвост, вздыбленная шерсть и оскал, обязательный оскал. Всего-то надо было — полегли на живот, обнажили клыки. Ну да ладно.
«…Чуял волчии ямы подушками лап» — если под подушками яма, значит волк летит в нее. Так уж яма устроена, понимаете ли. «Тот, кого даже пуля догнать не смогла б…» — а, так вот к чему здесь ямы под подушками — для рифмы. Ну и посмотрел бы я на волка, который убегает от пули, но не может убежать от вертолета. «Тоже в страхе взопрел, и прилег, и ослаб…» Замечательно. Беда в том, что все псовые лишены потовых желез вообще, их нет, природа так пошутила. Именно поэтому они дышат, открыв пасть — чтобы охладиться через легкие (а не языком). Итак — взопрел, прилег, ослаб. Если убрать взопрелости, то даже хорошо. Идем дальше, но сначала пропустим куплет из шести строк, когда волки почему-то расписываются в том, что они не волки, оставим на совести автора.
«Мы ползли, по собачьи хвосты подобрав, К небесам удивленные морды задрав…» По-собачьи. Можно подумать, что волки свое «полено» никогда не поджимают. Еще как поджимают, особенно когда «материки» и старшие собратья начинают прессовать нижних, а они это делать любят и умеют, просто ради развлечения и укрепления структуры. И если не будет поджатого хвоста, падения на спину и струйки мочи для демонстрации покорности — убьют на фиг. У волков все очень просто и не шибко благородно. А в стихотворении вообще-то вместе с убранными клыками мы видим картину полного паралича от страха и покорности — особенно удивленные морды.
На самом деле волки, попавшие под вертолет, сначала бегут, бегут долго, бегут быстро, потом, как правило, начинают прыгать и щелкать зубами, пытаясь достать грохочущее чудовище. Этому множество свидетельств — охота с вертолетов именно на волка-вредителя была очень распространена в советское время. Но обычно их, конечно, расстреливали в угон, не давая опомнится и остановиться. Но чтобы ползти, задирая удивленные морды — что-то новенькое в охоте с воздуха. «Только били нас в рост из железных стрекоз…» Ползущих, тихих смирных волков с удивленными мордами расстреливали в рост? Это как?
«Кровью вымокли мы под свинцовым дождем, И смирились, решив — все равно не уйдем! Животами горячими плавили снег. Эту бойню затеял не Бог — человек: Улетающим — в лет, убегающим — в бег…» Итак, мы видим ползущих в рост волков с поджатыми хвостами и удивленными мордами, которые, подумав, решили, что все равно не уйдут. И про горячие животы зимой — очень круто. Вообще-то шкура у волка такая, что он спит зимой просто на снегу, свернувшись калачиком, а иногда и раскинувшись, если тепло, и нет у них никаких плавящих снег горячих животов, по определению нет. Впрочем, что уж тут, в следующей строке стрелки лупят по волкам, которые перестали плавить снег животами — в самом деле, глупое занятие — и полетели себе в горизонт. А те, что послабее — побежали, наконец, сообразили, что ползти, да еще под свинцовым дождем — чистое самоубийство, удивленная у тебя морда или умилительная.
Заклинания про псов, с которыми не стоит вязаться (в смысле драки или спаривания? Спаривание волков с собаками бывает, но ни метисы, ни гибриды не жизнеспособны. Нет ни одной породы с волчьей кровью, а те, что есть, из племенного разведения и использования исключены именно из-за этой капли), не стоят внимания — в случае драки волки режут собак, но бывает и наоборот.
«Волки мы, хороша наша волчия жизнь…» Ну да. Голод, паразиты, фактическое уничтожение популяции всеми способами — флажки, вертолеты, капканы, яды, увечья при охоте, смертельные драки с соседними стаями и жесткое соперничество за иерархию в своей. Хороша жизнь.
«Вы собаки, и смерть вам собачья…» Сегодня это звучит особенно смешно — когда дворняг сравнивают с людьми (не в нашу пользу, кстати), собачек водят на шлейках, чтобы не давить на шейку, отказываются от нормальной дрессуры в пользу ничтожных аферистов, когда собак кремируют и хоронят как людей… ну да. Жизнь у них собачья, в самом деле.
А дальше интересно: «К лесу, волки, там хоть немногих из вас сберегу! К лесу, волки, — труднее убить на бегу! Уносите же ноги, спасайте щенков! Я мечусь на глазах полупьяных стрелков И сзываю заблудшие души волков…» Вот так вот неожиданно автор от имени стаи перескакивает на вожака, который мечется, а остальные, видимо, без команды продолжают ползти — и скликает заблудшие души. Очень понятное поведение, если с неба по тебе лупят свинцовые плети. Щенки, кстати, зимой вполне себе приличные звери с родителей ростом. Вся стая — это семья.
«Те, кто жив, затаились на том берегу…» Протухшей реки, помним. «Что могу я один? Ничего не могу!» Логично, но в стае ты тоже ничего не мог, судя по тексту, товарищ вожак. «Отказали глаза, притупилось чутье… Где вы, волки, былое лесное зверье, Где же ты, желтоглазое племя мое?» Какой надрыв, прямо страшно! А на четыре строки выше указано прямо — волки затаились на том берегу. Вертолеты, которые взлетают с протухшей реки, перелететь за нее, как видно, не могут. Стая, в общем, убежала за реку тухлятину нюхать, вожак среди собак, а снег татуирован росписью — что они больше не волки.
«Охота на волков» с завывающими гитарами была сильней: завязка, кульминация, развязка, никаких татуировок, полетов в горизонт, горячих животов и прочих ужасов. Хотя там тоже были быстро бегающие челюсти. Ну а первая серия, как всегда, лучше второй.
* * *
Не буду дальше нервировать волками «волков» (в СССР все без исключения были волками, которые мечутся мимо флажков) и предлагаю насладится длиннющей песней, которая непонятно о чем. Видимо, о романтике, потому что иначе ее нельзя объяснить. Она вообще интересная претензиями, особенно звучащими из уст Владимира Высоцкого, прирожденного лидера и победителя. И называется скромно — «Я не успел». Причем перед нами такой текст, что в него лучше не вдумываться, а просто повторять, потому что, в принципе, в самом деле красиво и романтично, причем глупость от первого до последнего слова — страдать непонятно о чем, пропуская бурлящую сегодняшним днем жизнь мимо. Да ну. Хотя, кажется, есть такое понятие как тоска о том, чего не может быть — потому что все было в далеком прошлом или вообще никогда не было и не будет. Печаль о невидимом и ускользающем миге, например. Но поскольку определение тоски существует лишь в одной северной культуре, мы будем, признавая художественную ценность стихотворения, разбирать его по полочкам. Поехали.
«…К ногам упали тайны пирамид, К чертям пошли гусары и пираты…» Куда-куда тайны упали? Прям вот так все выяснили? Конечно нет. Гусары ушли в свое время, зато пираты в некоторых водах прямо-таки процветают, даже фильм сняли про пиратов двадцатого века. В общем, текст такой, что на каждую строку можно найти совершенно справедливое опровержение, и единственное, что непонятно — почему преуспевающий бард, актер и так далее сокрушается по временам, в которых его зарезали бы на большой дороге? Или он не сомневается, что резал бы сам? Почему он жалеет: «Спокойно обошлись без нашей помощи Все те, кто дело сделали мое, И по щекам отхлестанные сволочи Фалангами ушли в небытие…» Извини, родной, твое дело делали сволочи, заслужившие только удары по щетинам? А перед этим куплетом, чуть выше, вообще роскошный, где автор хочет влезть между ножнами и клинком и папирусный плот — последнюю надежду — разбивает в щепу. Тростник — в щепки, которые летят, когда рубят лес.
Про одры смертные тоже хорошо — снег, трава иль простыня, годится и госпиталь. ВВ жалеет о «заплаканных сестрах милосердия», которые обмоют не его, но забывает, что перед обмыванием могли быть гнойные раны, например, оторванные конечности, отсутствие обезболивающих и так далее.
«Иные жизнь закончили свою, Не осознав вины, не скинув платья(?), И, выкрикнув хвалу, а не проклятье (?), спокойно чашу выпили сию…» Снова чаша, опять проклятье — зачем его перед смертью выкрикивать? Зачем кого-то или что-то проклинать перед лицом вечности? И что плохого в спокойно выпитой чаше, которая суть аллегория личной судьбы?
«Другие знали, ведали и прочее, — Но все они на взлете, в нужный год Отплавали, отпели, отпророчили… Я не успел. Я прозевал свой взлет…» Если не замечать поэтических огрехов, которые проскальзывают при правильности формы и замечательной рифмовке (про смену размера как Бог на душу положит, путаницу с рифмами я молчу, это пустяки для гения), то мы видим страдания по свободе, когда можно было устраивать дуэли, быть сволочью, брать скалы, замерзать в ледоход на дикой далекой реке — в общем, быть брутальным самцом в самом широком смысле этого слова, бунтуя даже на смертном одре. Понятно, что если тебя обмывают не миловидные сестрички милосердия, то мир заслуживает лишь проклятья. В общем — не знаю, при всей образности текста, при всей его романтичной тоске по приключениям, флибустьерам и прочим джентльменам удачи, очень похоже на умелую актерскую игру в стихах.
Есть еще одна замечательная песня абсолютно в том же стиле — серьезная многозначительность, от которой хочется потрясать кулаками, рыдать, охватив голову, или бежать захватывать магазин в Поломах. А главное — вот веришь, что все, о чем пишет бард, плохо, даже отвратительно. Судите сами (а я, как обычно, буду скромно комментировать чуть в сторонке, чтобы не затоптали жирафы с антилопами).
«Песня конченного человека». Такого опытного, все познавшего уже, но абсолютно конченного, способного только на жалобу в тридцать три куплета. «Истома ящерицей ползает в костях» - брр, аж представить страшно. «И сердце с трезвой головой не на ножах» - перевожу с поэтического на человеческий: трезвый человек живет спокойно. Кроме того, у него не захватывает дух на скоростях и не леденеет кровь на виражах. Вообще-то говоря, скорость и виражи — занятие специфическое, не для каждого годится, так что и в этом я проблемы не вижу.
Один куплет перескочим и возьмемся за воду: «Не пью воды, чтоб стыли зубы, питьевой» - вы меня извините, но я так и не понял, что мне делать с этой информацией, несомненно ценной. Тем более, что в этих ваших интернетах «ледяную» заменили на «питьевую», наверняка это сделало поколение, выросшее на пластиковых бутылках в кулерах. И все-таки — как мне это воспринимать? Ну, не пьет ледяную, предпочитает теплую или даже вообще питьевую, а не из лужи, мне по этому поводу сочувствовать или даже страдать? Не могу, не вижу причины. Тем более, как все мы знаем, сегодня человек не пьет, а завтра раз — и запил, такую воду, что аж кости ломит вместе с ящерицей.
«И не событий, не людей не тороплю» - достойное уважения качество, всему свое время.
«Мой лук валяется со сгнившей тетивой, Все стрелы сломаны — я ими печь топлю…» Лук явно не нужен, раз тетива сгнила, а вот стрелами топить смысла нет — их слишком много понадобится. Опять же — сгнившая за ненадобностью тетива лука (люди имеют свойство меняться, сегодня одно, завтра другое, и это совершенно нормально, никому в голову не придет упрекать их за это) - не преступление и даже не повод давить на жалость.
«Не наступаю и не рвусь, а как-то так…» - замечательно, логическое продолжение качества, достойного уважения. «Не вдохновляет даже самый факт атак…» - простите, а кого этот факт вдохновляет?
«Я не хочу ни выяснять, ни изменять И не вязать и не развязывать узлы…» - логика повествования все-таки ставит в тупик. «Углы тупые можно и не огибать, Ведь после острых — это не углы…» Ага, и поэтому человек, которому ничего не интересно, трахается об них всем своим несчастным телом. Вот когда он всем телом бился об острые, то да, ловил непередаваемые ощущения, особенно когда выяснял и изменял.
«Любая нежность душу мне не бередит, И не внушит никто, и не разубедит…» - что такое любая нежность, я не знаю, но если ее внушают а потом разубеждают — может и ну ее? А вот сейчас будет прекрасно. «А если чужды всякой всячине мозги, То не предчувствия не жмут, ни сапоги…» Мозги, чуждые всякой всячине. Чуждые всякой всячине мозги. Поэтому не жмут сапоги. Я-то, дурак, считал, что сапоги жмут, потому что не по размеру. А все из-за мозгов, точнее, из-за всякой всячины, которая мозгам чужда. Не спрашивайте, я сам не понимаю, как это так. Дорогая, пожми мое предчувствие...
«Не ноют раны, да и шрамы не болят — На них наложены стерильные бинты!» - вот беда-то. Надо было, чтобы раны гнили, воняли, мухи, опарыши, гнойная хирургия - вот это мы любим? Кстати, зачем бинты накладывать на шрамы, даже если они болят — хотя шрамы как раз не болят вообще, в новой ткани нет иннервации. «И не волнуют, ни свербят, ни теребят Ни мысли, ни вопросы, ни мечты…» Так вот она какая, всякая всячина, из-за которой жмут сапоги!
«…в рост ли, в профиль слепит ли…» - не помню этой строчки на диске, в общем, она совершенно неудобоваримая, непроизносимая и вообще неудачная. Поэтому ВВ ее не исполнял, но дураки взяли и разместили из самых благих побуждений.
«Ни философский камень больше не ищу, Ни корень жизни — ведь уже нашли женьшень…» Он у нас не только в кольцевых мотогонках участвовал, но еще и философский камень искал, какой разноплановый дяденька. Вот насчет корня жизни затрудняюсь сказать, нашли его или нет, и заменит ли он женьшень, а может наоборот, но это уже виднее автору. И почему найденный женьшень мешает дальнейшим поискам пресловутого корня жизни? Или камня? Загадка на загадке.
Я бы назвал стихотворение так — песня пожилого бывшего истерика, у которого прекратилась выработка кортизола и он недоумевает, почему вдруг стал нормальным. Причем поскольку все эти присущие простому и неплохому гражданину проявления выставлены едва ли не как смертельные грехи, за которые не расплатишься, то и простой хороший гражданин оказывается непростым и неприличным. Тетива у него сгнила, стрелами печь топит — отопление ему включить лень, пижон. (Если что, то речь идет о лирическом герое, ни в коем случае не об авторе, хотя автор при внимательном рассмотрении тоже тот еще пижон был…) Его не теребят, а сам он не трепещет, и в разной там нежности пойди разубеди, особенно когда в мозгах от всякой всячины сапоги жмут.
Правда, в защиту Владимира Семеновича могу сказать, что, поскольку текст взят из интернета — скорее всего, обладающие изумительным вкусом и чувством меры владельцы порталов совали в публикацию все, что смогли найти, в том числе и удаленные из окончательной редакции варианты. А вот плохо это или хорошо, они не понимают и образованность свою показать не хочуть.
Вот еще прекрасный пример многозначительной песни (стихами этот коротенький, всего на двадцать один куплет текст язык назвать не поворачивается). Да не бойтесь — я не буду приводить и разбирать все двадцать куплетов, что вы! Я только самые вкусные. Об остальных вкратце — тонет мужик, уходит вглубь. С удивлением, мол, а зачем я тонуть взялся, чего мне на суше не хватало? Вот этими сомнениями песня и пропитана. В самом деле, советский человек на Таити (возможно, Гаити) жалуется на жизнь и высмеивает пороки. Вот у него подгорело, вот привык, даже отдохнуть нормально не может. Кроме того, в песне есть некоторые физические и биологические открытия, а также индивидуальные впечатления от ныряния на Гаити (возможно, Таити) — потому и дышит ВВ непривычно ртом.
«Спаслось и скрылось в глубине Все, что гналось и запрещалось — Дай Бог Я все же дотяну, Не дам им долго залежаться…» Лирический герой хочет не дать залежаться тому, что гналось и запрещалось. Наркотики, например, под запретом, торговля людьми, педофилия, насилие. Или что-то другое имелось в виду в такой-то песне и такой-то строчке?
«Я бросил нож — не нужен он, Там нет врагов, там все мы люди, Так каждый, кто вооружен, Нелеп и глуп, как вошь на блюде…» Это великий бард пишет про океан, где так или иначе вооружена каждая козявка и который являет пример всеобщего дружного пожирания — не ты, так тебя. Впрочем, художник так видит.
«Сравнюсь с тобой, подводный гриб, Забудем и чины, и ранги…» Даже вдумываться на хочу про «подводный гриб».
Потом нас радуют именно тем, что мы от поэзии и ждем — вечные вопросы, которые помогают нам быть умными, узнаваемые и родные сердцу. «Нептун, ныряльщик с бородой, Ответь и облегчи мне душу: Зачем простились мы с тобой, предпочитая влаге сушу?» Вот тут все хорошо — Нептун - не морской бог, а всего лишь ныряльщик, который должен знать, почему мы отказались от влаги(!). Душа тяжелая у лирического героя, а облегчать ее обязан Нептун, пожилой бородатый дайвер. В общем, быстро ответь товарищу, почему Колька сбрил усы. А заодно — зачем мы взяли дубины, повсюду (!) натыкали(!) лобных мест и так далее. Не хватает только модного последние десятилетия вопля: животные лучше нас!!! (Причем когда очередная истеричка кричит, что собачки-кошечки лучше нас, я говорю: хорошо, в знак уважения к вашим принципам я могу звать вас сукой. Вам это должно льстить. Почему-то они обижаются. То есть собаки лучше нас, но сукой меня звать не смей…)
«И я намеренно тону, Ору — спасите наши души! И если я не дотяну, Друзья мои, бегите с суши!» Первые две строки совершенно искренни — и тонет намеренно, и орет. А вот куда бежать-то с суши? Как это? «Назад — не к горю, не к беде…» Ух ты. Хорошо, но, боюсь, невыполнимо. «Назад и вглубь, но не ко гробу…» - тоже отличное предложение, но конкретней можно? Как от гроба убежать? «Назад, к прибежищу, к воде. Назад — в извечную утробу!» - вот уж объяснил так объяснил. Короче — вечная жизнь без горя, без беды в извечной утробе, и нужно-то всего ничего — чтобы местные жители приняли.
«Похлопал по плечу трепанг, Признав во мне свою породу…» Ну, блин. Если люди это слушали на серьезных щах, то я даже не знаю, что и сказать. Трепанг (морской огурец) — это иглокожее, если мне память не изменяет, такая пупырчатая колбаса, поедающая бентос. Если он похлопал по плечу — значит, кранты! Вот не надо было выпускать из глубины все, что гналось и запрещалось.
А вот кода, как ставшая уже привычной угроза — «Ушел один — в том нет беды, Но я приду по ваши души!» Утопну, но приду. Потому что больше никто не захотел тонуть и, простите, с трепангом обниматься.
«Мистерия хиппи». Как всегда у Высоцкого, с перехлестом, но всего лишь одна неудача — про пули из папули. Ну, слушайте.
«Немало выпустили пуль И кое-где и кое-кто Из наших дорогих папуль На всю катушку, на все сто…» Кое-где и кое-кто у нас порой — это понятно, но они еще и из дорогих папуль стреляют. Причем буквально в предыдущем куплете тоже хорошо: «нет ни колледжа, ни вуза, Нету крошек у папуль…» Крошек, я так понимаю, девиц, которые должны быть в колледже или вузе, не интересуют папули, из которых стреляют — хорошие, хорошие девочки. Или папули в современном смысле, «папики»? В таком случае крошки обиделись, видимо, что папули тискают краль вместо них. В перерывах между перестрелками. (Да я понял, что стреляли папули. Но тут видите, какое дело — могли стрелять они, но могли и из них. Колдун мог быть хитрец и злюка, а мог — хитрец из люка. Работа со словом требует внимательности.)
Перехлест, избыточность. Вот у нас «Мистерия хиппи» - сплошная истерика с восклицательными знаками, если знаки убрать — будет истерика без них. И потом, насколько я помню, хиппи — это такие нежные волосатые водоросли, колыхающиеся по течению и ни к какому насилию совершенно неспособные. Вот травку курить, трахаться как кролики и совать цветы в дула винтовок — это пожалуйста. У Высоцкого не хиппи, а какие-то бешеные, злобные анархисты, готовые голыми руками рвать папуль и мамуль просто от молодой дурной ярости.
А вот — просто сравните ради интереса — из того же «Нерва», песня о конце войны.
«Вот уже довоенные лампы горят вполнакала,
И из окон на пленных глазела Москва свысока...
А где-то солдат еще в сердце осколком толкало,
И где-то разведчикам надо добыть «языка»…
Никакой избыточности, никаких вопящих лозунгов — величественная, неимоверная усталость народа-победителя. Написана в 1977 году, за три года до смерти, и это одна из немногих работ, в которых Высоцкий достиг поэтических вершин - того самого пика, с которого не сойти без потери качества.
Кстати, создается впечатление, что истеричность многих текстов создана и используется Высоцким сознательно — чтобы слово поддерживало и усиливало манеру исполнения (ну да, веселый манер), и если удается оторваться от этого пресловутого манера, то чистый текст вызывает некоторое недоумение. Видимые косяки, огромные объемы, многозначительная банальщина, образы, которые далеко не всегда удачные — как всего этого можно не замечать? Да вот так. Не замечали и не замечают, тем более что сегодня, когда графоманский сель сносит литературу, а Высоцкого пытаются затащить в свои бездарные ряды все, кому не лень, это уже вообще не играет никакой роли. Более того, даже со всеми недоделками, шероховатостями и нелепицами тексты и песни Высоцкого волшебным образом становятся еще более недосягаемыми для тех, кто самовыражается так же ожесточенно, но совершенно бездарно.
Фактически, Высоцкий - маяк, сохранившейся с времен, когда страна была литературоцентричной, думающей, с хорошим вкусом и умением высказывать свои мысли. И он позволяет держать нужный курс.
Смешные песни
Если сказать, что семьдесят процентов славы Высоцкого приходится на так называемые юмористические песни — ни единой буквой не солжешь. Причем все эти шаржи, скетчи, басни, зарисовки (в общественном парижском туалете есть надписи на русском языке) появились еще в шестидесятых годах, когда неумелый парнишка пытался усмирить непокорные ему строку, но уже мог рассмешить публику байками про двух зеков или патриотическую нечисть (Ведьмы мы или не ведьмы? Патриотки или нет?), и дошли до самого его конца.
Вот именно их, как ни странно, и пели у костров в шестидесятых и даже в восьмидесятых (лично я слушал Кука в десяти разных компаниях). Но опять же — песни должны быть короткими, длинные песни, простите, запомнить просто тяжело. Кук как раз короток, незатейлив и забавен — хотели кока, а съели Кука. Вообще с этим Куком забавная история — когда на концерте в Торонто (запись из соседской коммуналки) он рассказывал с усмешкой, «что для того, чтобы стать лучше, надо съесть пару хороших людей, что мы часто и делаем в жизни», нет причин ему не верить. Поэт знает, что говорит. А вот начало песни еще более замечательное. Помните? «Не хватайтесь за чужие талии, Вырвавшись из рук своих подруг…» - уже этих строк достаточно, чтобы все мужское население страны приняло ВВ как своего. Хотя, конечно, непонятно, чем доедаемый аборигенами Кук заменит чужие талии, но не будем придираться.
Еще замечательная песня (хотя один куплет из нее можно выкинуть без потери качества, как обычно) - про агента 007 . Высоцкий жил в те прекрасные времена, когда Америка казалось оазисом свободы и раем для энергичных людей. Ну да ладно — хорошо, что у нас глаза открылись, хотя и поздно. Теперь в песне, как обычно, короткие припевы смешнее и удачней основных куплетов.
«Да посудите сами -
На проводах в ЮСА
Все хиппи с волосами
Побрили волоса…» - страшная, отчаянная жертва своему кумиру, если вдуматься. Но при этом:
«С него сорвали свитер,
Отгрызли вмиг часы
И растащили плиты
Со взлетной полосы…»
И это понятно, ведь на такие подвиги способен только супермен (тьфу три раза).
«То ходит в чьей-то шкуре,
То в пепельнице спит,
То вдруг на абажуре
Кого-то соблазнит…»
Чего вы смеетесь? А, да, смешно. Для того времени. Но оказалось, что американский кинематограф, ублажающий самые низменные человеческие инстинкты, к таким вещам относится серьезно. Что, нельзя на абажуре соблазнить? Можно, если внизу тигры ходят или крокодилы летают. В пепельнице нельзя спать? Можно, уютно, пепел мягкий и теплый. То есть то, что ВВ высмеивал, для Голливуда - обычной сюжетный ход, ничего особенного.
Вот дальше ненужный куплет: «Вдруг кто-то шасть на газике к агенту И киноленту вместо документу...» - ну что за чушь! Его же не узнали вообще. «Швейцар его за ворот — Решил открыться он — «07 я». — «Вам межгород? Так надо взять талон…» Да, и в интернет-варианте очень трогательная замена «киношестерок» на «кинорежиссеры». Нет, ребята, я слышал эту песню не раз и даже не два, речь идет именно о шестерках, прислуге, помощниках режиссера и так далее.
Вообще, конечно, интересно исследовать отрицательные коннотации в текстах барда. Ну, например, «стрекозы» могли взлететь с замерзшей реки — но взлетают они с протухшей. В церкви мог быть, например, «злата полумрак», но мы слышим про смрад. Вдумайтесь в это слово — «смрад». Это тем более удивительно, что Высоцкий владеет искусством перевоплощения как никто.
Вообще, судя по некоторым намекам, наш гений Владимир Семенович был весьма злопамятным — например, школу-студию МХАТ, которую он окончил, он упоминает в текстах два раза. Немного, но зато как. Первый — в песне «У нее все свое»; сказано там шутливо, но вполне уничижительно — и сам, как любитель, играю во МХАТе. Одним словом, сравнял легендарный театр и подвальную студию. А второй раз - «даже вспомнить неприлично, чем предстал театр МХАТ». Там, правда, такая была микропленка, что ГУМ выглядел маленькой избенкой, так что насмешку над МХАТом можно и не заметить, но мне кажется, что не зря театр стал чем-то таким, что даже вспомнить неприлично.
Вот, кстати, про мистера Пека (или Бека) — чудо что такое, а не песня. Добрая, смешная, без зла, которое у ВВ постоянно прорывается, кажется, само по себе, автоматически. Помните: «Вечно в кожаных перчатках, чтоб не делать отпечатков…», представлял он в черном цвете все, «что ценим мы и любим, чем гордится коллектив…», «Епифан казался жадным, хитрым, умным, плотоядным, Меры в женщинах и пиве он не знал и не хотел…», «Так случится может с каждым, если пьян и мягкотел», «Будут деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин… Враг не ведал, дурачина, - тот, кому все поручил он, Был чекист, майор разведки и прекрасный семьянин…», «…даже он пострижен и посажен». Это просто цитаты — знатокам нетрудно продолжить, новичкам нетрудно найти и улыбнутся, а мне приятно вспомнить.
Пародии
Было бы странно, если личность такого масштаба — даже ненавистники Высоцкого его масштаб отрицать не могут, они его лишь преуменьшают — не вызывала раздражения. А где раздражение, там и пародии. На самом деле в пародии ничего страшного нет, это, можно сказать, знак признания публики, к ним надо относиться уважительно и с юмором, какие бы они ни были.
Про соплеменника Высоцкого Городницкого писали, пародируя его «Деревянные города» - где мостовые скрипят, как Городницкий. А обыгрывая другую песню, «Перекаты»: «И только камни, и только камни Бегут по мочеточнику».
Пародии — это нормально и естественно, иногда смешно, иногда не очень, но относиться к ним нужно с уважением; повторяю: пародия — это полное признание.
В отношении Высоцкого самая известная пародия Аркадия Хайта, которую в Театре сатиры исполнил Хазанов прямо со всей отвагой со сцены. Со всей отвагой — потому что сплетни о Высоцком можно было распускать сколько угодно, но вот высмеивать его на театральных подмостках не позволялось никому. Пародия грубовата, но, судя по истерике Высоцкого, попала в оба яблочка сразу. Текст приводить не буду, его просто найти, но вот триггерные точки можно обозначить — и они не только «про жену, которая загнивает в Париже» а, скорее, про «озлобленную черепаху». Немного непонятно, чем руководствовался Хайт, одаривая Тортиллу голосом Высоцкого — не одной же оригинальностью, может быть, способностью черепахи прятать голову в панцирь в случае опасности? Высоцкому больше подошел бы образ профессора кукольных наук Карабаса Барабаса, который управляет своими куклами, пардон, слушателями,. Или Дуремара, который ловит в мутной водичке весьма дорогих пиявок… страшно подумать, какой была бы реакция барда в этом случае.
Итак, озлобленная черепаха. Именно озлобленная. В вину Высоцкому его ненавистниками ставится именно что злость, которая так и хлещет из некоторых его песен. Я уже говорил про то, что автор отдавал предпочтение сильным словам с негативной окраской, хотя он прекрасно умел писать и по-другому. Но злоба — пусть даже как очередная роль или игра на публику — порою хлещет в каждой строчке его песен, даже без прямого упоминания самого слова «злость», но есть и с использованием его. «Кто-то, злой и умелый, веселясь, наугад» и так далее. Роль «озлобленной черепахи» - до чего же унизительно это звучит. Озлобленный волк, озлобленный пес, даже озлобленный аллигатор, думаю, не вызвали бы такого взрыва, как озлобленная черепаха, которая мстит людям за гребенки, наделанные из мамы. Весьма вольное трактование сказки, но ей не привыкать. Там даже ужи в глотку к бульдогам ныряли, поскольку были старые и подвига не боялись. Очень тошнотворная картинка на самом деле. Так что озлобленная черепаха — вполне себе находка пародиста.
А вот что взбесило Высоцкого больше — его загнивание в болоте или загнивание жены в Париже — о том история умалчивает. Но рассвирепел он знатно, на трех концертах в Дубне во время чёса он с гневом рассказывал про эту пародию. Поклонники тут же вооружилась лопатами и ломами и побежали крушить Театр сатиры с Кулинарным техникумом заодно. Сообразив, что так можно легко себе пришить статью о порче государственного имущества, а дальше подтянутся измена гербу и Отчизне, бард самых горячих поклонников остудил и лопаты с ломами отобрал.
Позже Владимир Семенович, конечно, сообразил, что реакция не соизмерима с причиной, и в пародии нет вообще ничего крамольного — ну, разве что загнивающий Париж, так сам ВВ называл его задворками Европы. Потом, когда уже насытился капиталистическим раем и начал вострить лыжи в саму Америку, потрясенный ее небоскребами, неграми в метро и, конечно, бассейнами в каждой квартире, особенно на Брайтон — бич. Но ненависть палила голову, такого преступления, как пародию на самого себя, как оскорбления волка черепахой он простить не смог бы никому. Ладно Дольский — назвал его Орфеем, не то чтобы очень, но для сельской местности сойдет. Но черепахой!!
- Говоришь, они называли меня черепахой?
- Да, черепахой, и еще червяком, земляным червяком!!!
- Говоришь, они называли меня червяком?
- И черепахой, озлобленной черепахой!!!!
Не выдержал бард такого глумления над своим образом борца с системой и накатал ответную пародию. Ну, что тут скажешь. Это самый слабый из слабых стихов позднего периода творчества. Это позор и деградация в каждой строке. Хотя до сих пор знатоки с лопатами и ломами кричат обратное и готовы сокрушить любой театр и техникум. Да, собственно, что тут говорить — вот пародия на пародию.
Пародии делает он под тебя,
О будущем бредя, о прошлом скорбя,
С улыбкой поет непременно, (кто поёт? Хазанов?-К.У.)
А кажется, будто поёт — под себя —
И делает одновременно…
Видимо, ВВ не зря съездил уже в Америку — появились отголоски юмора ниже пояса.
Про росы, про плесы, про медкупоросы (???),
Там — осыпи, осы, морозы, торосы,
И сосны, и СОСы, и соски, и косы,
Усы, эскимосы и злобные боссы…
Это вообще что? Как этот густо насыщенный аллитерациями бред воспринимать?
А в Подольске — раздолье,
Ив Монтан он — и только!
Есть ведь горькая доля,
А есть горькая долька…
Опять же рекомендую желающим найти полный текст этого, простите, непотребства.
А мне хочется долго и смачно ругаться — и на ответ ВВ, и на тех чудил, кто это вытащил, разместил и опозорил автора. Это, как сегодня говорят, графоманское дно, даже ниже дна, это недостойно быть даже черновиком, разве что пьяным бредом. Этот текст надо либо переделывать полностью, либо выбрасывать, потому что пародия Хайта на его фоне — литературная вершина. Кстати, совершенно непонятно, почему этот черновик считается ответом на пародию — где здесь ответ? Еще дальше, чем сама пародия. Этот черновик может быть посвящен какому-нибудь певцу, но явно не Хазанову с Хайтом. Тем не менее в этих ваших интернетах везде написано — ответ ВВ на пародию ГХ.
Дольский, который написал более талантливую пародию, удостоился удаленного похлопывания по плечу и снисходительного: «У вас там есть какой-то Дольский? Передайте ему, что он сволочь». Конечно, Дольский потом пошел вприсядку, хлопая себя по ляжкам — меня Высоцкий сволочью назвал! Жизнь не зря прожита. Вот так, надо было называть ВВ не черепахой, а Орфеем. Пустячок, а какую роль сыграл в отношениях!
Весьма интересно, что нехватку своей популярности в интервью — а интервью на телевидении, причем их, а не на нашем, тоже хватало — Высоцкий объясняет просто. Мол, нет у нас такой линии, чтобы автор сам писал стихи и музыку. Привыкли, что у одной песни три автора. Один пишет плохие слова — на тебе сошелся клином белый свет — другой плохую музыку, а третий исполняет. Кобзон, например. Так вот, когда одни человек все это делает, это непривычно, хотя в других странах такое явление распространено.
Я чуть было не заплакал от умиления — в самом деле, в других странах распространено, а у нас? Сотни бородатых дядек в растянутых грубых свитерах, с ними курносых крошек, готовых на поцелуй за три аккорда, за десять — потискаться, а за песню любого качества скромно удалиться в ближайшую палатку — куда они все делись? Как же запах тайги? От злой тоски не матерись? Маленький гном? Перекаты? Карлик-органист? Дядя сиротка? Солнышко лесное, в конце концов? Позднее катанье, синий троллейбус, ваше величество женщина? Комиссарррррррры в пыльных шлемах?! Вот так, во всех странах есть, а у нас, оказывается, нет. При том что на концертах для своей аудитории Высоцкий проявлял некоторую осведомленность об авторской песне, правда, умалчивая об ее лидерах, кроме Окуджавы и Визбора. Чужим не стоит знать, что кто-то еще кроме ВВ пишет и исполняет, а свои и так в курсе.
Удивительно, но ВВ повторяется только в концертах, перед публикой, в интервью он всегда разный. Не писал песен о войне — говорит в Америке. Не существует в России авторской песни, а в других странах полно — говорит в Переделкино какому-то плохо говорящему иностранному корреспонденту. Но вот концерты всегда одинаковые, разнятся только песни — они обычно либо свеженаписанные, либо всем известные и всеми любимые шлягеры, которые самому автору давно уже навязли в зубах. А вот разговоры с публикой всегда примерно одни и те же — шутки, просьба не хлопать: «Я понимаю, что раз актер отрабатывает на сцене, то пусть и зритель работает (аплодисменты), ну не надо меня поощрять (аплодисменты), я не для этого сюда пришел (бурные аплодисменты, переходящие в овации), это не концерт, концерт — это когда пришел-ушел, да еще и покобенился (аплодисменты)». Ну и еще разговоры про то, что песни должны входить не только в уши, но и в души, что все пошло с Большого Каретного, что там были друзья, для которых все и писалось (перечисление — поименно — друзей), что это не песни, а стихи, положенные на ритмическую основу, я не певец (тут шутка про пропитой голос, который сейчас зовут уважительно — с трещинкой), что все песни от первого лица, хотя сам он никогда… Поразительно — в ранних записях, в первом и последнем выступлении на ТВ в «Кинопанораме» Высоцкий говорит примерно одно и то же. Поразительно — насколько скучно читать воспоминания сослуживцев, настолько же неинтересно слушать разговоры между песнями, потому что они тоже одни и те же.
Правда, иногда во время интервью, которых было более чем достаточно, Высоцкого несло, и он начинал вдруг многословно и подробно рассказывать о спектаклях — к слову, рассказывал он весьма интересно, про ездящий по сцене занавес, про билеты на штыках, про то, про это. У него в самом деле горели глаза при описании эти театральных чудачеств — правда, тогда он был еще относительно молод и не пресыщен славой. Более того, каждый интервьюер обязательно спрашивал про «протестные» песни, на что Высоцкий, как та озлобленная черепаха из пародии, с ухмылочкой прятал голову и говорил, что нет никакого такого особенного протеста, просто он выступает от лица людей в критических ситуациях, которые воюют, тонут, падают со скал, от лица самолета и волка, а уж как слушатель смог интерпретировать его стихи, которые являются ассоциацией, а не ретроспекцией — его лично дело. Автор не виноват.
Ну да, не виноват. Та же самая бардовская среда, которой для иностранного корреспондента в России не существовало, дала миру Галича, прямого, откровенного, талантливого борца с системой. По масштабу дарования ничуть не уступавшего Владимиру Семеновичу — но уступавшего, причем катастрофически, в умении подать материал. Галич — прямолинеен и грубоват, несмотря на художественную силу стихов. Высоцкий — груб, зол, но при этом витиеват и уклончив. Галич бунтовал против Сталина и системы. Высоцкий — против всего и ничего конкретного. Галич был борцом, Высоцкий — аллюзионистом. Хорошее слово, не правда ли? Бунтовал с помощью аллюзий, которые, как известно, могут завести далеко, и не всегда в нужную сторону. И, как следствие неправильной линии поведения — Галич известен только стареющим любителям авторской песни, Высоцкий успешно продолжает завоевывать умы и сердца спустя половину века после смерти. Причем песни на злобу советского дня постепенно уходят в небытие — они просто неинтересны вне контекста. То есть они есть, они существуют, их легко найти, как и все, что написал Владимир Семенович, все оцифровано и в свободном доступе — но никаких эмоций они не вызывают. Точнее — тех, на которые рассчитывал Высоцкий, эмоции бунта и протеста через смех, издевку и глумление, отличающиеся мастерством. Да таким, что герои песен, какими бы отталкивающими жлобами и маргиналами они не были, вызывают если не симпатию, то улыбку. Даже конченные алкаши Зина с Ваней кажутся родными, а родных, как известно, надо любить со всеми их недостатками. Вроде бы бунт — а вроде и нет.
И даже самые «бунтарские» песни не имеют адресата — если зло, то условное, если враг — то расплывчатый. Если события - то такие, которые могут быть истолкованы двояко. Как те же самые хиппи — могут быть представлены как бунтующие против капитализма, а могут — и как против социализма, кричащие лозунги позволяют повернуть их и в ту, и в другую сторону.
Кстати, мощная и смелая подача Владимира Семеновича видна в тех самых «пулях из папуль». Незнающие люди никогда не догадаются, что это камушек в огород отца — Семена Владимировича Высоцкого, который был вполне лояльным к власти военным. Конечно, он выпустил немало пуль, но при этом (родной-то отец) именуется «кое-где и кое-кто».
Или, допустим, отвратительная (во всех смыслах, могла быть написанной очень озлобленной черепахой) песня про Дом. Задумывалась как продолжение погони, где Высоцкий кокетливо шевелит кнутом, и также участвуют излюбленные герои поэта — волки и кони. Да, и еще тощий гриф, здесь он стервятник, но мы-то помним. А вот дальше ВВ делает все, чтобы внушить читателю отвращение:
В дом заходишь как
Все равно в кабак,
А народишко —
Каждый третий – враг.
Своротят скулу,
Гость непрошенный!
Образа в углу —
И те перекошены.
И затеялся смутный, чудной разговор,
Кто-то песню орал и гитару терзал,
И припадочный малый, придурок и вор,
Мне тайком из-под скатерти нож показал…
…Двери настежь у вас, а душа взаперти,
Кто хозяином здесь? — напоил бы вином.
А в ответ мне: «Видеть, был ты долго в пути,
И людей позабыл — мы давно так живем.
Траву кушаем,
Век на щавеле,
Скисли душами,
Опрыщавели,
Да еще вином
Много тешились,
Разоряли дом,
Дрались, вешались…
…О таких домах
Не слыхали мы,
Долго жить впотьмах
Привыкали мы.
Испокону мы –
В зле да в шепоте,
Под иконами
В черной копоти…
Тут, конечно, протест такой протест — но явная отсылка к дореволюционным временам через закопченные иконы. Но можно кинуть параллель и в царское время, и даже в Смутное - а вот в СССР нельзя, это другое. В Союзе, может, и такой же сволочной народ, но вот иконы по углам не приветствуются. Но народ слушал и хватался за голову — до чего же довели страну большевики! Никому в голову не приходит, что страну развалил не Высоцкий, а трава. Нет, не та трава, не полевая, а эта, которая гнется. «Травы-травы-травы не успели от росы серебряной согнуться, И такие нежные напевы отчего-то прямо в сердце льются…» Понимаете? Серебряная роса — о, это да. Согнула травы, заковала в кандалы, а они даже не успели, хотя хотели!!! И нежные напевы — это каким садистическим удовольствием надо обладать, чтобы мучить нежными напевами согнутые от кабалы травы!!! Петь рабам!!! Дальше еще страшнее: «К милой подойду я, Глаз поднять не смея, И от поцелуя, и от поцелуя Словно захмелею…» Милая — это КПСС, ежу понятно, почему он, бедняга, не смеет глаза поднять. Сразу посадят и расстреляют. Поэтому от иудиного поцелуя всего лишь просто хмелеет — зато живой осталась. От иудиного поцелуя распяли, говорите? Вот, советская власть даже иудин поцелуй извратила!!! Вместо того чтобы горевать, бедный трав хмелеет!!! До чего страну довели, гады!!!
В ключе такой логики Высоцкий был окружен борцами с системой — Лещенко, Кобзон, Магомаев, Зыкина — все боролись с властью. Но не так талантливо, а в меру своих скромных сил. В самом деле — приверженцы развала старинной часовни (простите, а часовню тоже я развалил?) находят доказательства там, где их может обнаружить только нездоровое воспаленное воображение. «Нет, живет она, стоны глуша, Изо всех своих ран, из отдушин, Ведь земля — это наша душа, Сапогами не вытоптать душу…» Что тут крамольного? Конечно, сапоги советского солдата, которые топчут свободную землю.
Извините, но глупость таких расшифровщиков зашкаливает, причем одни Высоцкого ругают за развал Союза, другие хвалят, третьи ругают и хвалят одновременно. То, что он умер за шесть лет до начала перестройки, никого не смущает, им надо создавать и укреплять легенды.
Давайте продолжим разбирать песни последних лет — тем более, что у них-то и была огромная аудитория, песни разбегались по стране, как круги на воде, буквально за недели — и Высоцкий перешел от великой лаконичности своих первых песен к бредовой размашистости последних. Он уже был своим среди элиты, в том числе и литературной, но тяготел больше к эстрадной поэзии, нежели к поэзии как таковой, которая требует некоторой тишины. И даже интимности, потому что между читателем и книгой нет никого — ни микрофона, ни сцены, ни аплодирующих соседей. Только читатель, текст и безмолвие, моя немая тишина, которая помогает глубже понять строки.
Но ведь у нас нечто особенное — и приходится разбираться именно с этим. Возьмем «Горизонт». Как цель, потому что именно так и сделал Высоцкий.
«Горизонт»
Загадки начинаются с первой строки: «Чтоб не было следов, повсюду подмели…» — хорошо, пусть будет так, но, как и во многих других текстах, я не знаю, что мне делать с этой информацией. Ну ладно, будем считать, что для рифмы, тем более, что дальше еще интересней: «Ругайте же меня, позорьте и трезвоньте. Мой финиш — горизонт, а лента — край земли. Я должен первым быть на горизонте…» Просто восторг, полная палитра от требований мазохиста до детских притязаний.
«Я без разрыва рта и дня не протяну,
А те, кто против — ну ка, рыла, встаньте!!
Я в сумерках рычу, я украду луну —
А вы, тряпьё, хоть медный грош достаньте!!»*
Ну и так далее — что догнать горизонт, что достать Луну - вещи заведомо невыполнимые, даже с рычащей аллитерацией. Ее-то как раз добиться и не трудно.
«Условия пари одобрили не все,
И руки разбивали неохотно.
Условье таково — чтоб ехать по шоссе,
И только по шоссе, бесповоротно…»
Вообще они странные люди, эти не все — что за пари? Что он будет первым на горизонте? Не будет. А может, будет. Вернется и скажет — был, а вот вас почему там не было? Кроме того, бесповоротно ехать по шоссе можно только до первого поворота, это понятно. Или смысл другой — бесповоротно ехать со всеми поворотами?
«…Но то и дело тень перед мотором — то черный кот, То кто-то в чем-то черном…» Не будем вдумываться, ну его, черные коты и люди пересекают ему дорогу, тоже экстремалы те еще.
«Я знаю, мне не раз в колеса палки ткнут…» - хотел бы я посмотреть на того идиота, который гоночному автомобилю будет палки в колеса тыкать. «Догадываюсь, в чем и как меня обманут…» - это хорошо, а вот мы не догадываемся.
«Я знаю, где мой бег с ухмылкой пресекут И где через дорогу трос натянут…» Бег. Так. Вспоминается «Ну, погоди!», где Волк бежал в гоночной машине. Ни фига, ребятушки, все-таки мы не бежим, а едем - «…На этих скоростях Песчинка обретает силу пули…» Хорошо, что тут скажешь? Но вот дальше… «И я сжимаю руль до судорог в кистях — Успеть, пока болты не затянули!» Всё очень сложно. Литературный герой так торопиться в горизонт, так знает, где и кто будет тыкать палки в колеса, что не хочет, чтобы ему затягивали болты. Весьма логично.
«Наматываю мили на кардан, И еду вертикально к проводам. Закручиваю гайки. Побыстрее! Не то поднимут трос, как раз где шея…» Круто. Мне нравится. Главное — не вдумываться и не представлять, а отдаться напору этого рыка, этого хрипа, громобойно-площадного баса (ай да Дольский). Причем первые две строчки вопросов не вызывают — наматывает мили на кардан (Мотаю километры на кардан — почему мили?), едет параллельно проводам (а не вертикально, хотя потом поедет и вертикально тоже). Но как он при этом закручивает гайки побыстрее, и как закрученные гайки помешают поднять трос — там, где шея? Гайки держат трос? Допустим, и при чем тут езда? А в предыдущем куплете — успеть, пока болты не затянули. Ну, в принципе, болт - это не гайка, болт должен болтаться, а вот гайка — закручиваться. Притом, что это не езда, а ёрзанье, а впереди еще много всего.
«И плавится асфальт, протекторы кипят, Под ложечкой сосет от близости развязки…» Хорошо, даже отлично. А вот дальше: «Я голой грудью рву натянутый канат — Я жив, снимите черные повязки!» Канат, он же трос, поднят там, где шея, причем болты так и не затянуты а песчинка обретает скорость пули — и литературный герой на скорости пули рвет голой грудью… а, то есть увидел канат, приподнялся, чтобы головы не лишиться, и голой грудью его. Голой грудью. Левой.
Конечно, можно вспомнить спектакль, где его кидают с цепи на цепь, но цепи-то там были, а вот машина, бесповоротное шоссе, болты, гайки, палки в колесах — нет. Да, и вот эти странные, которые пари не одобрили, оказывается, были в черных повязках — жаль, автор не указал, на глазах или рукавах. Видимо они и сновали перед мотором… вместе с черным котом.
«Кто вынудил меня на жесткое пари
Нечистоплотен в споре и расчетах.
Азарт меня пьянит, но, что ни говори,
Я торможу на скользких поворотах!»
Кто вынудил его — кто не одобрил пари и неохотно разбивал руки? Дурачки — они бы выиграли, на горизонт лихой водитель не попал, и на поворотах тормозит. А условия были — ехать бесповоротно.
«Вы только проигравших урезоньте, Когда я появлюсь на горизонте!» Вот опять финт ушами — то он хвалится, что достигнет горизонта, но оказывается, на горизонте он должен появиться. То есть не достичь, а выехать, что вполне возможно. Какой извилистый ум, конечно, те, кто с ним спорили, рассердились.
Дальше вновь начинается невнятное кокетство: «Мой финиш — горизонт — по-прежнему далек. Я ленту не порвал, но я покончил с тросом. Канат не пересек мой шейный позвонок, Но из кустов стреляют по колесам…» Маньяки какие-то. Трос, он же канат, он же веревка был порван голой грудью Высоцкого. Лента не порвана, потому что ее нет, потому что нет горизонта. Толку стрелять по колесам? Канаты он рвет, гайки то закручивает, то не дает затягивать, то едет бесповоротно, то на скользких поворотах тормозит.
«Меня ведь не рубли на гонку завели…» - они, они, рублики. «Меня просили — миг не проворонь ты! Узнай, а есть предел там, на краю Земли? И можно ли раздвинуть горизонты?» Раздвинуть нельзя, а вот сходу промахнуть можно, только если не дать влепить себе пулю в скат. Тоже не очень понятно, как можно помешать влепить пулю в скат, хотя, если он трос на ходу голой грудью… наверное, выскочил из машины, выдрал автоматы, настучал по сусалам, догнал машину, прыгнул и дальше в горизонт, рвать край земли как ленту.
«Мы вращаем Землю»
Тоже вполне расхожая военная песня, вся из себя оригинальная, нестандартная и осмысленная. Начало масштабное, аж захватывает дух без всякого ёрничества: «…Обратно ее закрутил наш комбат, Оттолкнувшись ногой от Урала…» Мне в самом деле очень нравятся эти строчки, и хотелось бы, чтобы масштаб повествования сохранился. Но дальше начинаются проблемы: «Мы не мерим Землю шагами, Понапрасну цветы теребя, Мы толкаем ее сапогами От себя, от себя…» Я так и не понял, почему шагами нельзя землю мерить, но можно толкать. Стоят девчонки, стоят в сторонке, платочки в руках теребя… И солдаты, вместо того чтобы раскручивать земной шар, теребят цветы. У слова «теребят» есть еще и другие смыслы, многие — не очень приличные. Более того, как скоро выяснится, они именно не меряют Землю шагами, и именно что толкают ее сапогами.
«И от ветра с Востока пригнулись стога, Жмется к скалам отара, Ось земную мы сдвинули без рычага, Изменив направленье удара…» - мощно, что тут скажешь.
«Не пугайтесь, когда не на месте закат. Судный день — это сказки для старших. Просто Землю вращают, куда захотят, Наши сменные роты на марше…» Масштаб и величие описываемых событий после теребоньканья цветочков вроде бы вернулись в песню, да? Сменные роты на марше вращают Землю своими сапогами. Нет, я не повторяюсь, я заостряю внимание, потому что вся вторая часть песни идет ползком. Роты на марше ползут — зато как ползут! Куда хотят — туда и ползут.
«Мы ползем, бугорки обнимаем, Кочки тискаем зло, не любя, И коленями Землю толкаем - От себя, от себя…» Теребят цветы, тискают кочки, обнимают бугорки.
«Здесь никто не нашел, даже если б хотел, Руки кверху поднявших. Всем живым ощутимая польза от тел: Как прикрытье используем павших…» Руки не поднимают, потому что прячутся за трупами — в самом деле, ощутимая польза. А не было бы трупов — подняли бы руки? Как по мне - очень сомнительная строчка.
«Я ступни свои сзади оставил, Мимоходом по мертвым скорбя, Шар земной я вращаю локтями...» Оторвало ноги? Оставил ступни и пополз на локтях? Причем мимоходом скорбя… Не вдумываться, главное — не вдумываться… человек оставляет ступни и, шагая на локтях, мимоходом скорбит по мертвым. Брр, какой жуткий сюр.
«Кто-то встал в полный рост и, отвесив поклон(?), Принял пулю на вдохе…» Простите, в чем смысл встать, поклониться и быть убитым? А, в поклоне и смерти? Мощно и логично, абсолютно по-военному.
«Животом - по грязи, дышим смрадом болот, Но глаза закрываем на запах…» - вот оно, наконец-то, а то Высоцкий - какой-то не Высоцкий. Грязь, смрад - все, что мы любим.
«Руки, ноги - не месте ли, нет ли?» - нет, ступни оставлены сзади. «Землю тянем зубами за стебли…». Вы меня извините, но это самое странное описание наступления, которое я читал. Начинается за здравие, как говориться, а кончается за упокой — сначала ногой от Урала отталкивается, потом ползет, как сытая вошь по… И ни одного выстрела в сторону врага.
Кстати, вот еще раз слово «зло», когда тискают не любя кочки. В самом деле, зло — такой же любимый персонаж, или понятие, Владимира Семеновича, как волки, кони, сломанный хребет, слизь и смрад.
А вообще, если оставить военный антураж, которого в песне на целых два куплета, потом сплошные поползновения, и взять более широко и абстрактно, то буквально через пять-семь лет после смерти ВВ вся страна именно что поползет на брюхе на Запад. Забыв и про Уральские горы, и про сменные роты на марше, да так поползет, что навсегда потеряет целые поколения.
Я вот не могу гулять по Москве, особенно по центру — как ни хожу, где ни шляюсь, все равно попадаю на Хитровку. Высоцкий, о чем бы не пел, все равно появится либо зло, либо смрад, либо слизь, а иногда все вместе. Возможно, права была девочка Оксанка, рассказывая, что ВВ часами смотрел телевизор, а когда она спрашивала, зачем тебе это, Володя? — отвечал: я ненавистью накачиваюсь. Возможно, возможно. Но ненависть выливалась в странные произведения, которые можно было назвать баснями, можно — шутками, а можно и поклепом. Причем суть поклепа сегодня уже не ясна, как в случае с папулями.
Но если в «Мистерии хиппи» дело семейное, и Семен Владимирович, познакомившись с живой «Колдуньей», сменил гнев на милость, а песня с намеками на него не сильно популярная сегодня, то есть баллады, которые посвящены вечным темам.
«Притча о Правде и Лжи»
Говорю сразу — я эту песню люблю нежно и даже трепетно, что, конечно, не помешает построчному разбору. И потом, после него, тоже буду продолжать любить — потому что песни любят не за смысл, а за все вместе.
«Нежная Правда в красивых одеждах ходила, Принарядившись для сирых, блаженных, калек». Она, допустим, нежная и в красивых одеждах, но Правда ли это? Кумир нашего кумира говорил по-другому: «Тьмы низких истин нам дороже Нас возвышающий обман…» Потому что правда обычно нелицеприятна, а малейшее отклонение делает ее ложью. И народишко у Высоцкого, как обычно, — калеки, сирые и блаженные, придурки и воры с ножом под скатертью.
«Грубая Ложь эту Правду к себе заманила, — Мол, оставайся как ты у меня на ночлег…» Правда, значит, бичиха. Во времена Высоцкого понятия «бомж» (без определенного места жительства) не было, поскольку каждый имел жилплощадь, а вот «бич» (бывший интеллигентный человек) было.
«И легковерная Правда спокойно уснула, Слюни пустила и разулыбалась по сне. Хитрая Ложь на себя одеяло стянула, В Правду впилась и осталась довольна вполне…» Все-таки не может Владимир Семенович без слюней и прочих физиологизмов. Иногда я с ужасом представляю, куда бы он скатился, доживи до проклятой перестройки, которой так хотел. В СССР он зарабатывал тысячи, на распаде бы заработал миллиарды — но скорее всего, ринулся бы в тошнотворную прямоту, которой ему при жизни не хватало.
«И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью…» - просто великолепно, хотя и грубо. «Баба как баба, и что ее ради радеть?» Именно. Баба как баба. Есть съемка, как Высоцкий исполняет очередную балладу к «Бегству мистера Мак Кинли». Так вот, он там использует девку вместо подставки. На спине листы с текстами (причем даже приколотые, он спрашивал про булавку), а в руках у девки тоже. Она сидит согнувшись, иногда, по пинку, подает новые листки — служит мебелью и при этом смотрит преданной псиной. Ладно, не пинки, а легкое напоминание, что пора новый лист дать, а взгляд там у девки действительно — сучий, ласковый, покорный. Причем рядом пюпитры, барабаны, все как положено — но лучше все-таки девка, кто бы спорил. Ради баб радеть не стоит, вот ради «звезды» в лапах, особенно французской, можно наизнанку вывернуться.
«Разницы нет никакой между Правдой и Ложью, Если, конечно, и ту, и другую раздеть…» Иногда заявления Высоцкого загоняют в угол и тупик. Раздевай, не раздевай — разница есть. Правда, к Правде и Лжи надо было присоединить еще и Истину, потому что обе подружки слишком зависят от взглядов конкретного индивида. Помните картинку? Цилиндр, освещаемый с торца дает круглую тень — это правда. Освещаемый сбоку, дает прямоугольную тень — это тоже правда. Для части зрителей и круглая, и прямоугольная тень — вранье, потому что они видят с иного ракурса. Но вообще-то это цилиндр. Или еще один пример : слон, которого ощупывают слепые и описывают по-своему — веревка, колонна, стена, кусок ткани, полированное дерево.
«Деньги взяла, и часы, и еще — документы, Сплюнула, грязно ругнулась и вон подалась…» Опять слюна, снова грязь.
«Кто-то уже, раздобыв где-то синюю сажу, Вымазал чистую Правду, а так – ничего…» Ага, заметили — сажа не может быть синей. Более того, она не может быть никакой другой — только насыщенно черной. Черная сажа все равно что масло масляное. Любопытно иное — вот лежит себе спящая, беспомощная голая девка. Простите, бери и пользуйся, так нет, находится любитель, бежит за сажей и мажет ее зачем-то. В плохом варианте, которые ВВ, к счастью, убрал, мазали поверх сажи еще и глиной - да, на Руси мазали, но не Правду, а ворота, и не сажей, а дегтем, то есть и с помазанием у ВВ проблемы — хочется намазать, но как-то все не к месту.
Дальше Владимир Семенович живописует ужасы, которые пережила бедная Правда — болела, нуждалась в деньгах. Может, потому что она Ложью стала? Или идиоты не видят, что она, хоть и голая, но все-таки правда, значит, надо ее накормить и приодеть?
«Некий чудак и поныне за Правду воюет, Правда в речах его правды — на ломаный грош. Чистая Правда со временем восторжествует, Если проделает то же, что явная Ложь…» Вот идеальный Высоцкий — прекрасные обтекаемые, многозначительные, ничего не значащие фразы, оставляющие ощущение чего-то умного и даже глубокомысленного.
«Часто разлив по сто семьдесят граммов на брата, Даже не знаешь, куда на ночлег попадешь…» - любой пьющий советский гражданин пустит скупую слезу умиления. Да, Вовка писал прямо про меня. «Могут раздеть — это чистая Правда, ребята! Глядь — а штаны твои носит коварная Ложь. Глядь, на часы твои смотрит коварная Ложь, Глядь, а конем твоим правит коварная Ложь». Вывод простой и мудрый - надо меньше пить.
А вообще-то, грубо говоря, — говорящие правду лгут, лгущие тоже лгут, потому что изображают правду, сама правда настолько страшна, что ее даже золотые ленты в волосах не спасут, тем более что их давно украли. Второй смысл садится на десятый и погоняет шестым, аллюзии шелушатся и падают, как снег, и посвящено это все Булату Окуджаве. Прямо скажем, весьма сомнительный подарочек, хотя с художественной точки зрения сделан великолепно.
«Песня Солодова»
Знаете, в чем заключается мастерство поэта? В том, чтобы вывернуть все так, чтобы нельзя было придраться, но при этом все всё поняли — даже то, что в текст совершенно не закладывалось.
Вот одна из самых антисоветских песен с припевом, который размазывает власть: «Но разве это жизнь, когда в цепях? Но разве это выбор, если скован?» Собственно, доморощенные исследователи обязательно приводят эти две строчки как приговор загубившей поэта власти. Ну, мы не будем им уподобляться, а посмотрим на другие образы текста.
«А в лобовое грязное стекло Глядит и скалится позор в кривой усмешке…» «Мы к долгой жизни приговорены Через вину, через позор, через измену!» Конец текста знаком до боли: «Не надо нас ровнять с болотной слизью! Мы гнезд себе на гнили не совьем!» Слизь, гниль, грязь, оскал, приговор, позор, измена — всего лишь перечисление образов, создающих настроение. В общем, все понятно — проклятая власть, дающая заработать тысячи (жалко ей миллионов), приковала и обрекла на медленную жизнь, за которой наблюдает через грязь позор с кривой усмешкой - за виной, за изменой (себе, очевидно) — но мы все-таки не любимая автором слизь. Хорошо ВВ власть приложил? Отлично. Прямо кровь закипает от возмущения. Но вот беда — речь идет от лица человека, который в самом деле был скован цепями (в прямом смысле, говорю, в самом прямом) и медленно вел грузовик с горючим — чтобы, если нападут партизаны, водители-заключенные тоже были бы убиты. Если присмотреться, то в бесконечных аллюзиях можно угадать, что происходит на самом деле — проблема только в том, что присматриваться никто не будет. Хотя при минимальных усилиях можно узнать, что это — песня Солодова из кинофильма «Единственная дорога». Ну, то есть в прямом смысле — скованный человек, обреченный на медленную жизнь, готов зубами перегрызть горло сидящему рядом немцу, и непонятно, кто их убьет — то ли фрицы, то ли наши партизаны, весь текст логичен до предела. И, естественно, везти на фронт горючее для немецких танков — позор, оскаленный в кривой усмешке.
Правда, есть один куплет, который никак к фильму не относится. Вот он. « И если бы оковы разломать, Тогда бы мы и горло перегрызли Тому, кто догадался приковать Нас узами цепей к хваленой жизни…» Поездка: за рулем бензовоза в кандалах ну никак не может быть хваленой жизнью. А вот жизнь в Советском Союзе, если участь количество оправданной пропаганды, по сравнению с «их нравами» вполне подходит по это определение. То есть фига в кармане все-таки была, и речь идет не совсем о сюжете фильма, хотя хваленая жизнь — это еще доказательство и не причина переводить свидетеля в обвиняемые.
Давайте возьмем еще одну протестную песню, от которой закипает кровь в жилах и хочется идти свергать правящий класс, потому что все несправедливо.
«Чужая колея»
«Сам виноват - и слезы лью, И охаю - Попал в чужую колею Глубокую. Я цели намечал свои На выбор, сам. А вот теперь из колеи Не выбраться…» Ну вот, видите — цели свои, колея — чужая, и конфликт налицо. Попал — и дико охает.
«Крутые, скользкие края Имеет эта колея. Я кляну проложивших ее, скоро лопнет терпенье мое…» Суки, одно слово. Колею проложили, чтобы с пути не сбился человек. Потому что он в горизонт хотел, давить снующих перед мотором «кого-то в чем-то черном», ехать по шоссе бесповоротно — а тут деревенская колея. Бросил руль и с Машкой в кузов, куда машина из колеи денется?
«Но почему неймется мне? Нахальный я. Условья в общем в колее Нормальные. Никто не стукнет, не притрет, не жалуйся. Желаешь двигаться вперед? Пожалуйста. Отказу нет в еде-питье В уютной этой колее. И я живо себя убедил — не один я в нее угодил. Так держать! Колесо в колесе! И доеду туда, куда все…» Ну, собственно, да. Тебе колею проложили родители, ты проложил колею детям, да и цивилизация — одна большая колея. Страшная песня, страшная, аж жуть. Кстати, как держать «колесо в колесе» я не знаю, знаю — след в след.
«Вот кто-то крикнул, сам не свой — А ну пусти! И начал спорить с колеей По глупости. Он в споре сжег запас до дна Тепла души, И полетели клапана И вкладыши…» Да, помним: полетели колеса, мосты, и сердца, или что у них есть еще там. Там еще есть вкладыши и клапана. Запомните, мальчики и девочки — в спорах горит тепло души, оттого летят клапана, вкладыши, карданы со всеми намотанными милями, колеса и мосты. Это если вы машина, если человек — ничего страшного. Кстати, этого бунтующего бунтаря Высоцкий называет глупцом, не забудьте.
«Но покорежил он края, И шире стала колея. Вдруг его обрывается след — Чудака оттащили в кювет, Чтоб не мог он нам, задним, мешать По чужой колее проезжать…» Я долго думал, откуда возле деревенской колеи кювет, но так и не нашел ответ.
«Вот и ко мне пришла беда — стартер заел. Теперь уж это не езда, а ерзанье. И надо б выйти, подтолкнуть, но прыти нет — Авось подъедет кто-нибудь И вытянет... Напрасно жду подмоги я — чужая эта колея!» Чтобы вытянуть, надо оказаться впереди, впереди одного уже в кювет оттащили. Почему напрасно? Не ори, друг, - чудака оттащили, и тебя оттащат, и меня оттащат. Кстати, если заедает стартер, то ни езды, ни ёрзанья, ничего — машина просто стоит.
«Расплеваться бы глиной и ржой, С колеей этой самой чужой, Ведь тем, что я ее сам углубил, Я у задних надежду убил…» Прыти нет, потому что глины наелся и ржи (а ты не ржи!) и теперь ими плюется, сидя в колее и дожидаясь того, кто вытянет. Ну вот и пришло прозрение, вот и напал на человека стыд — углубил чужую колею, надо было углубить свою. Совершенно логично, не поспоришь, отвечай за себя. Какую-то Надежду прибил, ну так Надя заслужила, видимо...
«Прошиб меня холодный пот До косточки, И я прошелся чуть вперед По досточке. Гляжу — размыли край ручьи Весенние, Там выезд есть из колеи — Спасение!» Итак, у мужика заел стартер, машина ерзает, колесо в колесо не попадает, и тут бац — размытый край. Беги, кролик, беги!
«Я грязью из-под шин плюю В чужую эту колею…» Ну вот вам опять — в каждой песне нужно плюнуть и дунуть три раза, а лучше четыре, повернуться вокруг себя и приступить к зачатию. Впрочем, я тороплю события, а всего лишь хотел обратить внимание на второй плевок.
«Эй, вы, задние! Делай как я!» Выезжайте из колеи! «Это значит — не надо за мной…» Что?!
«Колея эта только моя! Выбирайтесь своей колеей!» Замечательно — лиргерой пользуется не чем-нибудь, а размытым весенними ручьями краем, но другим не дает. Он не прокладывает путь, не рвет скаты, не плавит асфальт — нашел халявную лазейку. И тут же закричал, что размытый ручьем край — это его колея! Можно сказать, что он хочет накормить своих товарищей можно, что заботится об их благополучии, а может, это чистое жлобство — я вылезу, а вы нет. Замечательная логика, в самом деле — тем, что я ее углубил, я надежду убил у задних. Но вы, задние, за мной не езжайте, давайте дальше по колее без надежды. А спасение, размытый край, не про вас.
А вот если вам покажется, что автор попал в чужую колею, там ему так понравилось, что он постарался сам остаться, а остальных выгнать — так это неправда. Он всего лишь помогать не захотел, настоящий друг.
«Баллада о детстве»
Песня знаменательна уже тем, что в ней нет болотной слизи и плевков, однако есть кое-что еще более интересное. Кстати, до сих пор непонятно, почему наследием Высоцкого не занялись фрейдисты-вейсманисты-морганисты, в общем, мухолюбы-человеконенавистники, прислужники психологии, продажной девки империализма? Я подозреваю, что в песнях и стихах содержиться невероятно богатый материал для исследования. Вот взять хотя бы это произведение, хотя бы его начало.
«Час зачатья я помню неточно. Значит, память моя однобока…» Ну да — однобока, однорука, одноока, только вывези… только при чем тут память? Большинство час своего зачатья не то что неточно, а не помнят вообще и совершенно не страдают по этому поводу, им в голову не приходит сообщить об этом всему свету.
«Но зачат я был ночью, порочно, И явился на свет не до срока…» То есть он был зачат, «как нужно, во грехе, поту и нервах первой брачной ночи». Значит — не Бог, строка скромна и призвана охладить слишком ярых поклонников. И не был недоноском — запомните — недоноском не был!
«Я рождался не в муках, не в злобе — Девять месяцев — это не лет. Первый срок отбывал я в утробе — ничего там хорошего нет…» Опять, опять злоба. Первый срок? В утробе? Ничего хорошего? Наш дорогой автор от уголовного морока когда-нибудь избавится ли? Нет, никогда.
«Спасибо вам, святители, Что плюнули да дунули, Что вдруг мои родители Зачать меня задумали…» Святители — не знахарки и не колдуны, не плюют и не дуют, и на процесс зачатья никак не влияют.
«В те времена укромные, Теперь почти былинные, Когда срока огромные Брели в этапы длинные…» Тридцать восьмой год — после тридцать седьмого, понятно, что за этапы. Вам понятно? Ха. Это не те этапы.
«Их брали в ночь зачатия, А может даже ранее, Но вот живет же братия Моя — честна компания…» Этапы нерожденных детей, которых сажали не то что до рождения, а прямо до зачатия. Масштаб посадок оцените сами.
«Первый раз получил я свободу По указу от тридцать восьмого…» - ну вот опять подколодная уголовка. «Знать бы мне, кто так долго мурыжил — Отыгрался бы на подлеце…» Читатель сидит и чешет репу — процесс зачатия, приятный, но банальный, превратился в некую мистерию с плюющимися святителями, этапами нерожденных детей, братией-компанией и каким-то долго мурыжившим процесс подлеце. Действительно, много помнит, хоть и кокетничает, что неточно. Странно, что Владимир Семенович упустил момент и обошелся без выкидыша. Можно было бы сделать один, нет, два, нет, три выкидыша — было бы за что на подлеце отыгрываться!
Бабье глаза таращит -
В каком прикиде, ишь!!!
И не сыграет в ящик,
Как до зачатья выкидыш!»*
Если до зачатья бредут срока, то почему бы и нет? Ну ладно, не стал, так не стал, зато спускается с проблем зачатья в коммуналку на Третьей Мещанской, в конце. Потом идет такой тоскливо-разухабистый текст, чья проблема только в одном — иногда к нему нужен словарь.
«Но не все, то что сверху, от Бога — И народ зажигалки тушил. И как малая фронту подмога Мой песок и дырявый кувшин…» Зажигалки - возгорающиеся бомбы — кидали в ящики с песком, где их пламя тихонько и затухало.
«И било солнце в три луча Сквозь дыры крыш просеяно На Евдоким Кириллыча и Гисю Моисеевну…» Три луча и дыры крыш — написаны исключительно для рифмы, но ребята, дырявые крыши создают определенный антураж, столь любимый нашим автором.
«Она ему — Как сыновья? — Да без вести пропавшие. Эх, Гиська, мы одна семья, Вы тоже пострадавшие. Вы тоже пострадавшие, А значит, обрусевшие. Мои — без вести павшие, Твои — безвинно севшие…» Высоцкий хочет сказать, что евреи не воевали, а русские не сидели? И то, и другое — чушь.
«Я ушел от пеленок и сосок, Поживал — не забыт, не заброшен. И дразнили меня — недоносок, хоть и был я нормально доношен…» Вот опять — я явился на свет не до срока, я был нормально доношен! Какая-то совершенно необъяснимая зацикленность на перинатальном периоде своей жизни. Пропускаем несколько куплетов, к ним нет вопросов, разве что про страны — Лимония и Чемодания.
«Стал метро рыть отец Витьки с Генкой, Мы спросили: зачем? — Он в ответ: Мол, коридоры кончаются стенкой, а тоннели выводят на свет…» Сомнительное утверждение. Мне думается, что стенкой кончаются как раз подворотни, а не коридоры.
«Да он всегда был спорщиком, припрешь к стене — откажется, Прошел он коридорчиком и кончил стенкой, кажется…» «Все, от нас до почти годовалых Толковище вели до кровянки. А в подвалах и полуподвалах Ребятишкам хотелось под танки. Не досталось им даже по пуле, В ремеслухе живи не тужи. Ни дерзнуть, ни рискнуть, но рискнули — Из напильников сделать ножи. Они воткнутся в легкие От никотина черные, По рукоятки легкие, трехцветные, наборные. Вели дела отменные сопливые острожники. На стройке немцы пленные На хлеб меняли ножики. Сперва играли в фантики в пристенок с крохоборами, И вот ушли романтики из подворотен ворами…» Толковище до кровянки — разборки и драки до первой крови, дворовые законы. Ремеслуха — ремесленные училища, матери советских ПТУ и бабушки современных колледжей. И ножи из напильников тоже делали — одно время вся страна была завалена ножами с пластиковыми рукоятками из наборных цветных колец. Их делали не только пленные немцы, но и зеки. И если бы не камлание про зачатье — выкидыши — недоношенность и прочие радости жизни, песня выглядела бы совсем по-другому, экскурсией в послевоенное детство. Ничего подобного этому рассказу в поэтическом мире я не встречал — а существующие попытки либо слащавы, либо беззубы.
«Тот, который не стрелял»
Очередная военная песня, которая не совсем военная. Начало прямо замечательное: «Я вам мозги не пудрю — Уже не тот завод…» Вывод: раньше врал на голубом глазу, но вот теперь врать надоело, начал говорить правду. Ту самую, в ленточках и глине, как мы любим.
«В меня стрелял поутру Из ружей целый взвод…» - ну, должно быть, есть чем гордится. Судя по интонациям.
«За что мне эта злая, нелепая стезя? Не то чтобы не знаю, рассказывать нельзя…» Запомните — рассказывать нельзя. И чем же автор будет заниматься еще триста пятьдесят куплетов?
«Мой командир меня почти что спас, Но кто-то на расстреле настоял, И взвод отлично выполнил приказ, Но был один, который не стрелял…» Во-первых, со своей, особенной логикой автор буквально через куплет раскроет этого «кого-то». Во-вторых, расстрел — тяжелый процесс даже для военного. Поэтому у расстрельной команды часть оружия была заряжена холостыми, но какая конкретно — никто не знал. Такая лазейка для больной совести, может, и не я убил?
«Судьба моя лихая давно на перекос, — Однажды «языка» я добыл, да не донес. И особист Суэтин, неутомимый наш, Уже давно приметил и взял на карандаш…» Вот он, этот «кто-то», Суэтин. Который что-то давно уже приметил.
«Он выволок на свет и приволок Подколотый, подшитый материал, Никто поделать ничего не смог. Нет, смог один, который не стрелял…» Выясняется, что у случайно расстрелянного товарища кроме брошенного в пути «языка» была еще толстая, подколотая и подшитая папка личного дела, которое вел особист.
«Но слышу: — Жив, зараза, тащите в медсанбат! Расстреливать два раза уставы не велят…» Хорошо бы с уставами ознакомиться. Насколько я помню, недобитков не лечили, а добивали.
«А врач потом все цокал языком И, удивляясь, пули удалял…» В ранних песнях у ВВ было веселее — «врач резал вдоль и поперек». Насчет удивления — что-то я сомневаюсь, чтобы фронтового врача легко было удивить. Разве что количеством пуль — вместо десятка три или две?
«Я раны как собака, лизал, а не лечил…» - вообще одинаковые обороты у Высоцкого встречаются на удивление часто. Два раза скелет, радующийся прохладой. Два раза лижущий раны герой, еще один раз — как раз в «Побеге» («пошел лизать я раны в лизолятор» — правда, потом автор опомнился и убрал эту неудачную строчку, но концерты, пленку никуда не денешь). Подобные вещи говорят о том, что автор выдохся и писать ему надоело. А может, просто не помнит всего написанного, что совершенно естественно.
«В госпиталях, однако, в большом почете был…» - и с чего бы это?
«Наш батальон «геройствовал» в Крыму А я туда глюкозу посылал, Чтоб было слаще воевать…» Свои раны он зализывает, а в Крым посылает глюкозу. Здесь два варианта — либо больной зажрался, зализывая свои раны, либо провоцирует что-то нехорошее. Ох, видимо прав был особист Суэтин.
«Я тоже рад был, но, присев у пня, Я выл белугой и судьбину клял, — Немецкий снайпер дострелил меня, Убив того, который не стрелял». Вообще-то это должен был сделать ротный, причем сразу, за неисполнение приказа.
Вся песня высосана из пальца — хотя, бесспорно, есть свидетели (десятки, сотни тысячи свидетелей из поклонников, которые сами попали в такую ситуацию, и если бы не немецкий снайпер, не стреляющий так бы и ел глюкозу, выселяя татар да чеченцев).
Есть еще одна любимая бардом тема, к которой я никак не мог подступиться — просто потому, что совершенно с ней не знаком. Впрочем, набравшись наглости, взялся за разбор очередной «святыни» - морских песен. И сразу наткнулся на замечательный филологический текст, посвященный морскому арго - «Мы говорим не што;рмы, а шторма;». Ну, хорошо, говорят, буду знать. Кинологи говорят «иду под собаку» и «кто сегодня кусается», имея в виду дразнилу. Моряки говорят — штормА. Что дальше?
А дальше — веселее: «Слова выходят коротки и смачны…» Наверное, бард хотел сказать: выходит слово коротко и смачно. Потому что во множественном числе эта идея выглядит несколько странно, хотя коротко и, возможно, смачно. «ШтормА? — ШтормА...- ШтормАААААА... - Кю!»
Хорошо, будем считать эту ошибку очередной небрежностью.
«ВетрА» — не «ветры» — сводят нас с ума, Из палуб выкорчевывая мачты…» Хороша картинка. Мало того, что ветры бывают разной силы, они еще и мачты выкорчевывают. «Кэп!!! Эти ветра опять меня с ума сводят!! Опять начали мачты выкорчевывать!!!! Я сейчас бинты сорву и на ванты бесноваться полезу!!!» - если кто не понял – бред в кавычках принадлежит автору сего опуса, а не уважаемому Владимиру Семеновичу.
Читаем дальше. «Мы на приметы наложили вето…» - хорошо, допустим, изменения ударений приметами не считается. «Мы чтим чутье компасов и носов…» Надо сделать выдержку, прежде чем комментировать. С компасом все понятно, но вот носы… «Вахтенный!! Чем это пахнет на клотике? — Носками, дёгтем, баландой, табаком!!! — Сельдерюжки!!! Чтобы у вас хрен на лбу вырос!!! Всей вахте носы достать из ножен и выяснить, чем пахнет на клотике!!!» - и это тоже автору опуса, просьба не путать.
В следующем куплете бард перестает быть моряком и вертает ударение взад: «Упругие, тугие мышцы ветра (не ветрА) Натягивают кожу парусов…» Натягивают — весьма сомнительный глагол по отношению к парусам, которые надувают или наполняют, но это меньшее из зол в стихе.
Вообще Высоцкий большой мастер перепрыгивать из места в место — роты на марше вдруг ползут, а корабль, которому вывернули мачты, оказывается в странном положении. Его, видите ли, загоняют в Чашу голодные Гончие псы, пока седой Нептун (Ныряльщик с бородой) на звездных весах решает их судьбу. На самом деле убрать бы надсадно воющих голодных гончих псов, которые гонят корабль, как те ветрА в штормА, и было бы хорошо. Но нет, мы легких путей не ищем.
Твоя струя — как мышцы, а твои мышцы — как струи. Как вам аллегория? Мне, честно говоря, не очень, но оказывается, что пока судьба решает на звездных весах, пока возле кормы щелкают зубы голодных собак, упругие тугие мышцы ветра превратились в струи, заострились (острые струи) и вспороли кожу парусов. Что-то тут явно нечисто. Да не, все нормально — дальше идут любимые автором страшилки про петлю, паруса, которые спрятались от ветров — от их острых струй, ну да.
«Нам кажется, мы слышим чей-то зов — Таинственные четкие сигналы…» Таинственные, но четкие. Хорошо, пусть будет так, потому что дальше все-таки очень хорошо: «Не жажда славы, гонок и призов…» о как! — «Бросает нас на гребни и на скалы…» Батенька, да вы большой оригинал — бросаться на скалы просто так.
«Изведать то, чего не ведал сроду…» — хорошо, допустим. «Глазами, ртом и кожей пить простор…» — кожа, очевидно, парусов, выше по тексту — натянутая, как сапог на портянку, а потом вспоротая. Остаются рот и глаза. Отлично — пока рот хлюпает простором, глаза выпадают из глазниц и начинают его просто закачивать, как пожарная помпа. Брр… все бы ничего, но ВВ хотел передать масштаб и красоту океана, а скатился в банальное и неудачное перечисление. Если бы написал: я хочу окунуть в этот простор морррду прямо с ррррогами — ей-ей, было бы лучше.
Кстати, следующее утверждение — кто в океане видит только воду, тот на земле на замечает гор — тоже весьма спорное. В океане все видят что-то свое, или даже вообще не видят, растворившись в синеве. А горы — ну, не знаю, может и есть одаренный индивидуум, способный их не заметить, к нормальным людям это точно не относится.
А угадаете, как заканчивается песня? Вот так, навскидку? Любимым словом? Правильно. Невесть откуда взялся ураган и начал петь — тоже правильно — злые песни в уши, проник под череп и залез в мысли. Вот это тоже наш любимый Высоцкий — со злом наперевес на грани расчлененки.
Все-таки да, думать вредно, а вдумываться — еще вреднее. Начинаешь разбирать построчно с детства знакомые и любимые песни и понимаешь, что, вообще-то, тебя водили за нос. И, что самое страшное, человек, написавший «О чем поёт Высоцкий» во много был прав. А жаль лишь, что привлек внимание таким суконным и казенным языком, что на статью никто не обратил внимания. Даже наоборот, она сыграла только на руку «опальному» барду.
«Зачем мне считаться шпаной и бандитом»
Давайте вкратце пробежимся по программной песне. Этот вопрос, вынесенный в первую строку, интересует всех, кто знаком с творчеством ВВ. Откуда такая любовь к уголовке?
«Не лучше ль податься мне в антисемиты: На их стороне хоть и нету законов. — Поддержка и энтузиазм миллионов…» Советских людей, забыл добавить, но, по ощущениям, знает о чем говорит.
«Решил я — и, значит, кому-то быть битым…» — да, у нас кроме мордобития никаких чудес. «Но надо ж узнать, кто такие семиты…» — а ты разве не знаешь, против кого встают миллионы и миллионы? «А вдруг это очень приличные люди, А вдруг из-за них мне чего-нибудь будет!» То есть уголовная морда готова бить только тех, за кого не накажут.
«Но друг и учитель, алкаш в бакалее, Сказал что семиты — простые евреи. Да это ж такое везение, братцы, Теперь я спокоен, чего мне боятся!» Наконец-то уголовный Ванька нашел свое место в жизни, ура.
«Я долго крепился — ведь благоговейно…» и пошло-поехало перечисление тех, без кого бы мы возились в грязи и ничего бы из себя не представляли. Даже Каплера вспомнил, который, на секундочку, дочь Отца народов оприходовал. И — чтобы не было заминки — придавил всех основоположником Марксизма. Потом мы слышим перечисление самых расхожих слухов, приправленных, как перчиком, юморком — по запарке замучили слона в зоопарке (запарка — зоопарка встречалась в каком-то раннем беспомощном стишке, правда там по запарке стонала тигрица) и украли у народа весь хлеб урожая минувшего года. В общем, бей жидов, спасай Россию — он и бьет, и спасает.
Послевкусие от песенки остается гадкое, по-другому не скажешь.
«Мишка Шифман»
Пересказывать ее кого?— дело неблагодарное, тем более, что, как и во всех стихах прямой речи, ошибок и шероховатостей в ней в ком? нет. Зато юмора — кто понимает и помнит — сколько угодно. Один еврей — поясняю для случайной молодежи — уговаривает другого эмигрировать:
…«Голду Меир я словил
В радиоприемнике...»
И такое рассказал,
До того красиво!
Что я чуть было не попал
В лапы Тель-Авива.
Я сперва-то был не пьян,
Возразил два раза я –
Говорю: «Моше Даян –
Стерва одноглазая,
Агрессивный, бестия,
Чистый фараон,
Ну, а где агрессия –
Там мне не резон".
Мишка тут же впал в экстаз –
После литры выпитой –
Говорит: «Они же нас
Выгнали с Египета!
Оскорбления простить
Не могу такого
С Рождества Христова!».
«…Только русские в родне,
Прадед мой — самарин,
Если кто и влез ко мне,
Так и тот — татарин».
Мишку Шифмана не трожь,
С Мишкой — прочь сомненья:
У него евреи сплошь
В каждом поколеньи.
Дед параличом разбит, —
Бывший врач-вредитель,
А у меня — антисемит
На антисемите…»
Ну да, это мы помним. В результате — антисемит поехал в Израиль, а еврей не прошел пятую графу (национальность). Вот такая забавная песенка о сложностях внешней и внутренней национальной политики.
«Сон»
Небольшое (по меркам Владимира Семеновича), всего на семь куплетов произведение, которое можно отнести к многозначительным и странным. Ну, многозначительности у нашего любимого барда везде полно, каждый найдет строку на свой вкус и насладится своей прозорливостью. Но при этом оно еще и очень странное. Вот в самом деле, вроде о проблеме, но проблемы-то ни в чем нет. Впрочем, что тут говорить, давайте читать «нервно» (то есть текст берем из того самого сборника).
«Дурацкий сон, как кистенем, Избил нещадно…» - ничего себе дурацкий, скажу я вам. Но даже если допустить, что он в самом деле дурацкий, но с кистенем, зачем на него вообще обращать внимание?
«Невнятно выглядел я в нем И неприглядно…» - неприглядно — понятно, но невнятно-то почему? Может, это вообще не автор был, а какой-то случайно забредший в сон зевака? И если невнятность автор опустил за невнятностью, с неприглядностью поступил честно и расшифровал для читателя: «Во сне я лгал, и предавал, И льстил легко я… А я и не подозревал В себе такое…» Однако, какая изумительная девственность для сорокалетнего мужика! Предательство опустим, но вот не солгать, не польстить и даже не подумать, что так можно сделать, это нечто особенного. А потом так раз — о, а я же польстил! Позор! Кошмар! Какая дикость!!!
«Еще сжимал я кулаки И бил с натугой, Но мягкой кистию руки, А не упругой…» Тут понятно одно — автор что-то бьет во сне мягким кулаком, причем нормальный кулак у него не твердый, а упругий. Анатомия тоже весьма оригинальна в произведении. Читаем дальше, дальше очень интересно.
«Я не шагал, а семенил На ровном брусе, Ни разу ногу не сменил, ТрусИл и трУсил…» Надеюсь, вопросы вы сами автору зададите? За каким лешим его занесло в спортивную женскую гимнастику? Потому что больше нигде не надо ходить по брусу, то бишь по бревну. Ну, допустим, бард в трико и с бантиками балансирует на брусе, даже не сменив ногу! Позор! Кошмар! А зачем ее менять? Ужас! Так менять-то зачем? Ты что, идиот, откуда я знаю? Кошмар! Более того, находясь на брусе он что-то трусИт (южнорусский, малороссийский сленг, означает — трясти. Откуда, кстати, у него это словечко?) и трУсит. И если с трусостью все понятно, то с трясуном — нет.
«Я перед сильным лебезил, Пред злобным гнулся. И сам себе я мерзок был, Но не проснулся…» Ну, в принципе все ясно и логично — это все добавляется ко лжи и лести, чтобы показать всю мерзость лирического героя. Правда, в жизни приходиться и льстить иногда (бывает, что это просто необходимо), и перед сильным приходится лебезить (ну что поделать!), и против злобного не у каждого найдутся силы выстоять. В чем, простите, мерзость? Автор считал себя святее папы римского? Обычные грехи обычного человека.
«И сон повис на потолке И распластался…» - понятно, распластался и повис. Вот вся эта куча вместе с брусом, чем-то там трясущимся, кем-то лебезящим, льстящим, злобным, сильным распласталась на потолке. А потом вдруг бац – и вторая смена: «И вот в руке вопрос остался…» Это очень мудрено даже для меня, но дальше еще лучше.
«Я вымыл руки — он в спине Холодной дрожью. Что было правдою во сне, Что было ложью?» Могу заявить со всей ответственностью — все правда, и все ложь, и не надо на этом заморачиваться. Жизнь очень сложная штука, главное в ней – не переигрывать и не увлекаться. Вообще, конечно, сон, весьма насыщенный событиями, но кончается стихотворение весьма знаменательно. После обязательных страданий «Сон — отраженье мыслей дня? Нет, быть не может!» логика теряется вообще.
«А вдруг — костер?»
Ну, хорошо, вот он — вдруг костер. Почему костер? Зачем костер? А у вдруг костра явно должен быть друг, который, как мы помним, тоже вдруг.
«И нет во мне Шагнуть к костру сил. Мне будет стыдно, как во сне, В котором струсил…» Попрошу внимания почтенной публики — речь идет не о восхождении на костер, а о подхождении к костру. Нет сил подойти к костру?
Воля ваша, неладное что-то твориться с автором. (Хотя, по секрету, как поэт поэту могу уточнить. Все дело в любимых ВВ составных каламбурных рифмах. Костру сил — струсил. Песенку, построенную исключительно на подобных рифмах, можно услышать в замечательном военном фильме «Торпедоносцы», но написана она не ВВ, а студентами ИМЛИ.)
«Но скажут мне: — Пой в унисон! Жми, что есть духу! — И я пойму — вот это сон, Который в руку». Ну вот, ребята, и приехали. Вся эта интеллигентская рефлексия заканчивается предложением петь в унисон, то есть со всеми, хором. Не выделяться и не выпендриваться — все льстят — и ты льсти, все лебезят — и ты лебези. И лирический герой прыгает от радости — вот же он, сон, который в руку! При этом общее впечатление от песни — как положено, гимн борьбы всего хорошего со всем плохим, который не поверку оказывается не тем, чем казался.
«Ноль семь»
Весьма известная в СССР песня, поскольку была выпущена миллионными тиражами на миньоне (маленькой пластинке с четырьмя песнями), радует загадками в каждом куплете.
Берем первый: «Эта ночь для меня вне закона. Я пишу, по ночам больше тем…» Весьма интересно, что ночь в законе, когда человек спит, вне закона — когда решили пописать, поскольку больше тем. Понимаете? В свое время ходили легенды, позже превратившиеся буквально в догмы, по которым Высоцкий не спал вообще: прибегал после спектакля и хватался за бумагу, чтобы осчастливить своих поклонников. Час-два сна в сутки, обычно и того меньше, три часа — невозможная роскошь. Потому и сгорел.
А вот стишок, в котором черным по белому указано: ночь, когда я пишу — вне закона. Написано авторским пером. Вот сел он писать внезаконной ночью и вдруг цап — схватился за диск, за который схватиться невозможно. Необъяснимый поступок, но что поделать, поэты вообще люди импульсивные — собрался спать и вдруг начал писать, начал писать — за диск хватается. Люди моего возраста поймут, почему за диск нельзя схватиться, молодым же советую посмотреть фото советского дискового телефона. Вот за талию, тем более чужую, схватится вполне можно, а также за грудь и за грудки. За диск телефона — извините, нет.
Припев опустим, возьмем справедливое возмущение барда: «Эта ночь для меня вне закона. Я не сплю, я кричу — поскорей! Почему мне в кредит, по талону Предлагают любимых людей?»
Эта ночь для меня вне закона,
Словно рай рьяно рвет враний грай -
Почему мне в кредит, по талону
Предлагает поездку трамвай?*
Я очень долго думал над этими строками, прямо с самого отрочества, когда ВВ заменял мне Бога. По каким таким талонам ему предлагают любимых людей, и почему он этим недоволен? «Володь, слушай, тут в «Березку» француженку завезли, хорошую, качественную француженку, на картах гадает, кровь заговаривает, бери, такой товар не залежится. — Ребят, да у меня денег на француженку нет. — Вов, ладно, что ты как не родной, бери в кредит, сейчас талон выпишем…» В любом случае, кто бы ему любимого человека не предлагал, никакой благодарности к благодетелям он не испытывал, лишь негодовал. Вообще, конечно, Влади в кредит — это сильно, интересно, чем он все-таки с государством расплатился?
«Телефон для меня как икона, Телефонная книга — триптих...» Ну-ну. Это сейчас телефон заменяет икону, тем более с церковными приложениями, а для того времени весьма смелое и кощунственное заявление. А триптих — тоже знакомый из песен образ: «а в фиге вместо косточки — триптих».
Дальше совершенно замечательные строчки. Нет, не про Мадонну, после - «Расстоянья на миг сократив…» Вся эта возня была затеяна ради одного мига. «Маринка, привет, пока» - и все, соединение разорвано. Можно было бы написать: расстояние вмиг сократив — и никакой нелепицы, все максимально точно, но что спето, то спето.
Дальше бард включает пуританина и со всей яростью своего актерского хрипа вопрошает: «Что, реле там с ячейкой шалят?..» и, понимая, что шалостям молодой ячейки с пожилым и опытным реле помешать не может, лишь угрожает: «…я согласен Начинать каждый вечер с нуля…» Ну да, часами терроризировать Тому и клясть гадов, впутавших его в кредит, ради мига соединения. Это даже не Сизифов труд, это нечто более изощренное.
«Мы взлетали, как утки…»
Вру, про самолеты, которые взлетали, как утки, с раскисших полей. Помните Яяка — истребителя, который боролся с пилотом и доборолся? Здесь пилот борется с самолетом, предварительно доведя его, бедного, в буквальном смысле до ручки. Причем текст очень, очень образный, гиперболический и до дрожи знакомый. Что-то он напоминает… О «Мы летим, ковыляя во мгле, Мы идем на последнем крыле. Бак пробит, хвост горит И машина летит На честном слове и на одном крыле». Там еще дальше поют: вот дела, ночь была, все объекты разбомбили мы дотла… В песне Утесова мы видим удачный вылет — разбомбили дотла, попали под обстрел и летят, ковыляя во мгле.
У Высоцкого, простите: «…И в простор набивались мы до тесноты…» - до такой тесноты, что даже облака, сшитые пулями, стали выполнять роль парашютов. Опять же, я никогда не видел парашютов, пошитых из лоскутков, но поверим автору, ему виднее.
«Возвращались тайком, Без приборов, впотьмах; И с радистом-стрелком, Что повис на ремнях. В фюзеляже пробоины, в плоскостях — дырки. И по коже озноб, И заклинен штурвал, И дрожал он и дробь По рукам отбивал, Как во время опасного номера в цирке». Все ясно? Герои-летчики, гогоча и перепутав туман с парилкой, набились в простор до тесноты, покалечили друг друга и возвращаются изрядно ощипанные, но непобежденные. И если в «Яяке» присутствовал вражеский самолет, с которым тот делал что хотел, но в итоге сбил, то здесь — перечисление увечий без упоминания того, кто их нанес. Только простор, в который набились до тесноты, и, кстати, совершенно непонятно, по какой такой причине стрелок-радист повис на ремнях. Догадайся, мол, сама.
Начало помните? «Мы взлетали, как утки, С раскисших полей… Мы смеялись, с парилкой туман перепутав…» Ладно, будем считать, что это не пьяные летуны таранили друг друга ради развлечения, а в самом деле был бой, про который автор по своим соображениям предпочел умолчать.
«Завтра мне и машине В одну дуть дуду В аварийном режиме У всех на виду…» Оставим дуду в покое — хотя для лирического героя это новый и смелый ход, ведь с машиной он продолжает бороться и конфликтовать. Что значит — аварийный режим? Он заранее уверен, что его собьют? Тоже мне, летчик-ас. С такими установками получишь и пробоины, и дырки. Кстати, узнать бы, чем они отличаются...
«Ты мне нож напоследок не всаживай в шею!..» - логика текста опять вызывает изумленную немоту. «Будет день взлет — будет пища…» - логично, что-то будет завтра. «…Придется вдвоем…» - понятно, что если самолет хотел всадить пилоту нож в шею, то и приземляться он бы предпочел отдельно, не хочет работать на человека, видимо Яяк пустил заразу неповиновения по всем эскадрильям. «Нам садиться, дружище, На аэродром, Потому что я бросить тебя не посмею…» Видимо, за это накажут, а так бы — после угрозы ножом летун, конечно бы, свою бунтующую технику бросил, хоть и называет на всякий пожарный случай «дружище».
Наслаждаемся дальше. «Только шит я не лыком И чую чутьем...» Ну да, только чутье и поможет — пробоины, дырки, заклиненный штурвал, нож в шею вообще не видны… все так туманно, как в парилке, что без чутья пропадешь. «…В однокрылом двуликом Партнере моем…» Бедный самолет даже не починили, и оставили одно крыло, и заклиненный штурвал, судя по всему. Слегка непонятно, почему самолет двуликий — вторая кабина для радиста-стрелка? Ну и что в этом плохого, обычное конструкторское решение, никакой подлости и двуличности. А вот если речь идет о двуличности в нашем, человеческом понимании, то тогда я пилота опять не понимаю. В чем его техника снова провинилась?.. «…Игрока, что пока Все намеренья прячет. Наплевать я хотел на обузу примет: У него есть предел — у меня его нет! Поглядим, кто из нас запоет, кто заплачет!» Это, вообще, что такое было? Сплошные и совершенно необъяснимые угрозы… не человеку. Самолету. Набились в простор до тесноты, пошили парашютов из облаков, радист-стрелок упился, заклинили штурвал, самолет весь в пробоинах и на одном крыле… какие приметы, какие пределы, кто должен петь и плакать? Вы в одну дуду дуете, и бросить ты его, бедный, изувеченный самолет не посмеешь у всех на виду.
«Если будет полет этот прожит…» - простите, как? «…Нас обоих не спишут в запас…». Вообще-то спишут обязательно, и не по вине самолета.
«Кто сказал, что машине не может И не хочет работать на нас?» Ты и сказал, больше никто этого не говорил.
Вообще, конечно, странная песня — после всех увечий и повреждений, которые в бою (надеюсь, что в бою) были нанесены самолету, не испытывать к нему благодарности, а устраивать фирменную истерику (истерики Высоцкого — это как знак отличия, больше никто так не может) и обвинять технику (!) во всех грехах, включая шулерство и членовредительство, военного не достойно. Возможно, речи идет о летчике-испытателе, но двадцать вылетов в сутки и раскисшие поля, а также вскользь упомянутые пошивочные пули позволяют в этом сомневаться.
«Разведка боем»
Вообще, конечно, в военных песнях Высоцкого удивительный разброс — от гениальности, от которой захватывает дух и выступают слезы, и мощной простоты, до какой-то поверхностности и неряшливости. Начинаем.
«Нужно провести разведку боем. Для чего — да кто ж там разберет…» Хорошее начало, да? Патриотичное и настраивает на совершение подвига. Припев про Леонова и типа из второго батальона оставим, тем более что дальше идет потрясающая ценная информация.
«Мы ползем, к ромашками припадая, - Ну-ка, старшина, не отставай…» - помним, помним. А на нейтральной полосе цветы — кочки тискаем. «Ведь на фронте два передних края: Наш, а вот он - их передний край…» Опять впадаешь в изумленную немоту от наблюдательности автора. Но дальше еще лучше.
«Проволоку грызли без опаски: Ночь - темно и не видать ни зги…» А вот светлые, белые ночи помешали бы такому увлекательному занятию — грызть проволоку. Хорошая проволока заменяет и орехи, и леденцы, мешают только «В двадцати шагах — чужие каски, С той же целью — защитить мозги…» Это просто восторг и живое пособие для курсантов. «Чужие каски? — Защитить мозги!! — Наши каски? — Защитить мозги!! — Не зачет, у солдата не должно быть мозгов». Кстати, что проволоку перекусывают и как можно дальше от окопов — вы догадались, надеюсь, сами?
«Скоро будет «Надя с шоколадом» — В шесть они подавят нас огнем…» Эта самая Надя — немецкий гвардейский миномет, которым немцы будут лупить но нам. Или по нашим позициям, или по разведчикам. Но, судя по тому, что им этого и надо, разнесут наши позиции, для того разведчики и начинали с Богом, потихонечку, не спеша разведку боем. Видимо, это новая тактика — навести на свои окопы огонь, и, когда от наших останутся ошметки, начать потихонечку. Я не знаю, но на мой скромный взгляд, разведка боем — это наглый наскок, прорыв, нужный для того, чтобы вызвать бурный ответ противника, а тут как-то все не спеша. Погрызли проволоку, поглазели на мозги под касками, подождали пока наших накроют минометами — и волшебным образом нашли ДОТ и ДЗОТ.
«Братские могилы»
Вот, кстати, песня, с которой ВВ начал свое триумфальное шествие в официальном пространстве советской культуры, потому что сейчас говорить про зажимаемого и гонимого барда просто неприлично и вообще дурной вкус. Его приглашали, и он исполнял ее многократно в спектаклях и нет, в фильмах, на концертах памяти. Песня, как говорится, зашла, поскольку сильна и идеологически выдержана, ну а мы почитаем спокойно.
«На братских могилах не ставят крестов, И вдовы на них не рыдают…» Вторая строка — сомнительное утверждение, я сам видел и плачущих женщин у братских могли, и ветеранов, вытирающих слезы. «К ним кто-то приносит букеты цветов…» – кто-то. Ветераны, пионеры, делегации. «И Вечный огонь зажигает…» - вот так взять и испортить неплохое, но среднее начало. Вечный огонь потому и Вечный, что горит не переставая с момента создания монумента, братской могилы. Его никто на зажигает, как конфорку, и не выключает, по крайней мере в Советском Союзе. В других странах Варшавского блока именно что включали по праздникам, у нас горел и горит всегда, даже во время профилактики.
Во втором четверостишии великолепно все — мастерское усиление образов, от разрухи до высшего патриотизма.
А в Вечном огне видишь вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий Рейхстаг,
Горящее сердце солдата.
Ну а заканчивается все ненужной закольцовкой - опять про кресты, заплаканных вдов, хоть их и нет, и каких-то людей, которые покрепче. Почему вдовы и матери не ходят на братские могилы? Ходят, и даже ухаживают, поскольку где могилы сына или мужа, просто не знают. В итоге получился пик — слабое начало, мощная середина и вторичное, ненужное окончание.
«Еще не вечер»
Песня, знакомая мне с детства. Причем после прослушивания хотелось немедленно побежать и взять кого-нибудь на абордаж, хотя бы соседскую девчонку Лидку, страшно сверкая одним глазом. То есть настроение в песне выдержано и, естественно, свою задачу она выполняет. Борец продолжает бороться, никак иначе, борьба идет потому что борьба. Но мы люди мирные, и со своего бронепоезда беремся за текст.
«Четыре года рыскал в море наш корсар…» Поскольку корабль корсаром назвать нельзя, то один корсар — совершенно очевидно, капитан корабля, все время утешающий свою нервную команду. Или, напрашивается вывод, он рыскал один? Совсем один? Нет, все-таки с командой нервных белошвеек.
«В боях и штормах не поблекло наше знамя…» - какая крепкая ткань и прочная краска, в общем да. «Мы научились штопать паруса И затыкать пробоины телами…» Вот над этим моментом я смеялся еще в детстве, в коммуналке, представляя: сидят сумрачные пираты рядком, благоухая потом и дымом трубок, и штопают паруса. А между ними ковыляет то ли Окорок, то ли Черная борода, то ли Джек Воробей и ругает за неаккуратные стежки. Но это ладно, вы только представьте, что пробоины заткнуты телами — кока на клотик, юнгу на штапель, одноглазого на пробоину, потому что одноногого уже рыбы объели. И наводит ужас фрегат с торчащими из бортов скелетами — не лучшая затычка, надо думать.
«За нами гонится эскадра по пятам. На море штиль и не избегнуть встречи…» - пираты на фрегате, а эскадра, видимо, на паровом ходу, иначе и она не смогла бы догнать.
«…Но с ветром худо, и в трюме течи…» - оно и понятно, если пробоины телами заткнуты. «На нас глядят в бинокли, трубы сотни глаз…» Вообще повествование как-то незаметно приобретает комический оттенок, вместо трагического. Вдруг появляются сотни глаз с биноклями и трубами — то ли все команды всей эскадры столпились на борту и глазеют на этакую невидаль, корсар с пиратами-белошвейками, то ли гуляющий по пирсу народ наслаждается видом битвы, но что-то тут не так.
«Кто хочет жить, кто весел, кто не тля — Готовьте ваши руки к рукопашной!» - отлично, корсар, руки приготовили, что дальше? Ты про «кто хочет жить» говорил? «А крысы пусть уходят с корабля, Они мешают схватке бесшабашной!» - ну да, под ногами крутятся и подножки ставят. «И крысы думали: - А чем не шутит черт?!» – надо же, корабельные крысы поняли, куда они попали и вообще мешают бесшабашной схватке. «…И тупо прыгали, спасаясь от картечи…» - почему тупо?
«А мы с фрегатом становились к борту борт…» - чтобы крысы перепрыгнули и мешали противнику, так что ничего не тупо. «Еще не вечер, еще не вечер…» - потерпите, девочки, скоро все закончится. Вот тут есть одна тонкость — крысы действительно покидают корабли, которые ждет крушение, но делают они это в порту, это древняя примета. Корабли, которые участвуют в битвах, крысы не покидают и мужественно идут ко дну вместе с пиратами. Ну, ладно. Борту к борту, крысы бегут с корабля на корабль, думая про черта (однако), руки приготовлены, капитан приказал идти на абордаж и вдруг…
«Лицо в лицо, ножи в ножи, глаза в глаза! Чтоб не достаться спрутам или крабам, Кто с кольтом, кто с кинжалом, кто в слезах, - Мы покидали тонущий корабль…» Вдумайтесь: пираты, обвешанные оружием, с готовыми на все руками, вместо того чтобы швырять абордажные крюки, в слезах прыгают за борт. Вот на эскадре зрители-то удивились. Тем более, что спрутам или крабам так и так достанутся все пираты, штопающие паруса, затыкающие телами дыры и прыгающие за борт со слезами на глазах. Спруты, кстати, не едят утопленников — они едят крабов, а крабы - как раз трупы, то есть волноваться нечего, в выигрыше останутся как раз крабы.
«Но нет! Им не послать его на дно - Поможет океан, взвалив на плечи. Ведь океан был с нами заодно, И прав бы капитан — еще не вечер!» Ну, в принципе, да. Произведена очистка корабля от крыс, команда приняла соленую ванну, покинув тонущий корабль в слезах вместо абордажа, а он взял и не потонул.
«Песня певца у микрофона»
Вообще удивительная вещь происходила с нашим дорогим и любимым (я не шучу) бардом — все, что бы он ни сказал, сразу принималось неискушенным народом на веру. Сказал, что не любит железом по стеклу и стеклом против шерсти — значит, так и есть. Говорит, что искренен — и ведь точно, искренен. Возможно, это связано как-то с гипнотическим напором его баса (или тенора), а может быть, еще с чем-то, лингвистикой, например, но это неоспоримый факт. Более того - то, что он говорил, люди мгновенно переносили на себя и могли ощутить себя, как настоящие актеры, подводниками или, например, пиратами.
Итак, песня певца. Начало само по себе уже смелое, потому что ВВ многократно говорил: я не певец, я не испытываю иллюзий по отношению к своему голосу, который раньше называли пропитым, а теперь – с трещинкой из уважения, я исполнитель своих стихов. Но тщеславие — любимый порок, и хоть под маской стихотворения, но назвать себя певцом так приятно.
«Я весь в свету, доступен всем глазам, Я приступил к привычной процедуре…» Все нормально — привычная для актера процедура, этакий медицинский термин: стоять на всеобщем обозрении. Но тут он спохватывается — негоже так просто себя вести, и вдруг уточняет: «Я к микрофону встал как к образам…» Хорошо, собрался с мыслями, в тишине, благолепии беседует с Отцом нашим Небесным — видимо, песня будет исключительно дружеская и интимная. «Нет-нет, сегодня — точно к амбразуре…» Ага. Будет, значит, расстреливать зрителя из крупного калибра. Прыжок от образов к амбразуре смел, и зритель замирает от такого необычного подхода, готовясь принять пули в невинные груди.
Припев опустим, не то вспомнится «озлобленная черепаха» - в нем лучи бьют под ребра, а фонари светят как? Именно. Недобро. Злу не повезло, и в строку не влезло зло.
Владимир Семенович любит оживлять предметы и награждать их своим мировоззрением, не самым добрым в мире, как мы уже смогли многократно убедиться. «Он, бестия, потоньше острия…» - микрофон? Петличек тогда еще не было, но бритвы и клинки в виде микрофонов, очевидно, уже создали. Для своих. Тем более, что микрофон, который тоньше лезвия, обладает еще и безотказным слухом и всячески призывает автора к искренности. Искренность у нас — это хрип: «Сегодня я особенно хриплю, Но изменить тональность не рискую, — Ведь если я душою покривлю, Он ни за что не выпрямит кривую…» Более беспощадного разбора и оценки самого себя я у автора раньше не видел — искренность заменена хрипом, больше ничего никому не интересно, даже техника не поможет. Но техника тоже - еще та техника, это нечто особенное. Вы только вдумайтесь: «На шее гибкой этот микрофон Своей змеиной головою вертит. Лишь только замолчу — ужалит он…» Все-таки скучно было ВВ в рамках сознания, все-таки любил он добрую порцию хорошего бреда, забыв про амбразуру и зрителя, который смотрит на вертящий головой микрофон и певца, который вопит с выпученными глазами, чтобы не быть ужаленным. Ну да. Именно так: «Лишь только замолчу — ужалит он…»
«Я должен петь до одури, до смерти…» - вообще-то никому ты ничего не должен. Кому? Выступление перед зрителем сродни наркотику, только деньги не забирает, а приносит. Зритель, конечно, хочет больше и больше.
Но едва не ужаленный микрофоном певец находит себе оправдание, довольно смешное: пой, пока не ужалили. («Меня схватили за бока Два здоровенных мужика — Давай, паскуда, пой, пока не удавили!..) «Не шевелись, не двигайся, не смей! Я видел жало - ты змея, я знаю! А я сегодня — заклинатель змей, Я не пою, я кобру заклинаю!» Вы не ощущаете такой липкой жути от этого текста? Как все хорошо начиналось — вышел человек помолиться, потом взял пулемет, потом вдруг увидел змею вместо микрофона и ну ее заклинать. И все на глазах полного зала слушателей. Погодите, жуть набирает обороты.
«Прожорлив он, и с жадностью птенца Он изо рта выхватывает звуки…» Что называется, — приплыли. Если забыть про образа, амбразуру и кобру, то жадный до звуков микрофон вполне себе находка, но и это еще не все. «Он в лоб мне влепит девять грамм свинца…» А, помешанный на крови слепой дурак микрофон прозрел, поумнел вдруг и чаще бил в цель? Копыта били дробь, трезвонила капель — остается за текстом, но подразумевается. Причем загнанный в угол галлюцинациями поэт готов бы и сдаться, но «Рук не поднять - гитара вяжет руки…»
«Опять! Не будет этому конца!» А вот вам и та самая искренность, совсем неожиданно, когда выступление превращается не в молитвы, не в атаку, а в надоевшую процедуру. «Что есть мой микрофон? Кто мне ответит?» В общем, быть или не быть? Отвечаю — прибор для усиления звука, в тексте странным образом превратившийся в образа, амбразуру, змею, птенца, девять грамм свинца, но вот во что конкретно — вообще не понятно. К тому же он обладает некоторыми мистическими особенностями.
«Мелодии мои попроще гамм…» - ну, не знаю, меня вот мелодии ВВ вполне устраивают и нравятся. «Но лишь сбиваюсь с искреннего тона…» - ладно, про искренность барда можно много говорить, но мы не будем, потому что дальше — лучше. «…Мне сразу больно хлещет по щекам Недвижимая тень от микрофона…» Не вдумывайтесь в стихи, не надо. Иначе возникнут вопросы — как может тень, недвижимая, больно хлестать по щекам? Конечно, два раза повторяющиеся образы ВВ любит, и зря. «По щекам отхлестанные сволочи» - замечательно. Недвижимая тень от микрофона, бьющая по щекам — очень плохо.
«Я освещен, доступен всем глазам, Чего мне ждать? Затишья или бури?» Ну что за кокетство, в самом деле. Ждать аплодисментов, не критики же! Именно слушатели с жадностью птенца выхватывали все, что слышали, стараясь не думать.
* * *
В том же самом «Нерве» есть замечательный раздел, называется «Спорт-спорт». Включает в себя несколько забавных, но весьма длинных и изобильных песен, не баллад (баллады - это все-таки нечто возвышенное), которые интересны вовсе не спортом, а пониманием, что требуется от песен и что требуется песням. Им требуется признание публики, от них — удовлетворение эстетического чувства, чем бы оно на самом деле ни было. А проще всего оно достигается беззлобным — или не совсем беззлобным, или кажущимся беззлобным — юмором и насмешкой.
Все-таки кумиры — вещь хорошая для поклонения, но иногда их нужно тыкать палочкой и опускать на землю, чтобы не зазнавались. Вас, ребята, назначили, вот и сидите тихо, а то народ найдет себе других.
Все песни посвящены спортивным кумирам того времени — вратарю Яшину, тяжелоатлету Алексееву (поищите информацию, они того достойны) шахматисту Фишеру, в тексте про которого скромно проскакивает советский шахматист Таль. Он, конечно, проскакивает, но непонятно, что с этим делать — то ли обижаться, то ли забавляться.
Эти три песни шуточные, кроме тяжелоатлета (все вдруг стали очень вежливы со мной) — само это занятие не подразумевает веселья. Какую шутку можно придумать про человека, которого вот-вот раздавят сотни килограмм? Все-таки Высоцкий далеко не дурак и прекрасно понимал границы допустимого, в темах и стихах тоже. В тексте про тяжелоатлета нет ничего нелепого, нет ничего смешного, все очень точно, тяжело (ну да, именно что тяжело), но, собственно, именно поэтому он и не получил широкой народной любви во времена написания. Сейчас — тем более. Разве что можно отметить финальную строчку с нашим самым любимым словом барда: «Я выполнял привычное движенье с коротким, злым названием «рывок». Любимое слово найдете сами.
А вот про Яшина и про Фишера стихи забавные и длинные. Когда Высоцкий их исполнял, как обычно кривляясь, зал помирал от хохота. «Мы сыграли с Талем десять партий — В преферанс, в очко и на бильярде. Таль сказал: «Такой не подведет!»» Кстати, дочка Таля есть в соцсетях, и один из постоянных вопросов — играл ли с ним ВВ в преферанс, очко и бильярд? Нет, не играл, и даже знаком не был. Впрочем, ни с кем из героев спортивных песен Высоцкий, насколько я знаю, не общался. Ну, то есть великий шахматист играет с чайником во все, что угодно, кроме шахмат, и очень высоко оценивает его уровень перед шахматным же матчем.
В общем, этого чайника учат все — боксеры, повара, футболисты и так далее, он накачивает мышцы (еще б ему меня не опасаться — я же лежа жму сто пятьдесят) и кончается все хорошо: «Я его фигурку смерил оком, И когда он объявил мне шах, Обнажил я бицепс ненароком, Даже снял для верности пиджак. И мгновенно в зале стало тише, Он заметил как я привстаю… Видно, ему стало не до фишек (?)— И хваленый, пресловутый Фишер Тут же согласился на ничью…» А вот суть песни: «В мире шахмат пешка может выйти — если тренируется — в ферзи».
Точно такой же забавный текст про великого вратаря Яшина (который был заядлым курильщиком и умер от рака легких), которого преследует фоторепортер и умолят пропустить один мяч, всего один — ради снимка, иначе его уволят из газеты. Ноет и ноет, ноет и ноет, в итоге вратарь сдается и пропускает гол.
Фактически это не песни, а спектакли с сюжетом, завязкой, развязкой и, конечно, кульминацией.
Кстати, когда Высоцкий достиг своего пика и метался между бредом и гениальностью, между неудачной прозой и попытками режиссуры, странно, что он не подумал о драматургии. Прямая речь у него идеальна, образна, проста и впечатляет, художественные описания, с которыми частенько возникают проблемы, не нужны, а все технические требования он, как профессиональный актер, прекрасно знал и чувствовал. Думается мне, что драматург из него бы вышел гораздо выше среднего.
Почему эти три песни не отнесены к разделу смешных? Потому что не в этом главное — так или иначе, юмор у Высоцкого есть почти во всех его произведениях, кроме тех, где он сознательно сгущает краски (впрочем, в этих работах можно посмеяться над бесконечной слизью, слюной, злобой и грязью. Ах-ха-ха, опять он слюну глотает!). Но все-таки этот будет смех, на который автор не рассчитывает — хотя очень тяжело предсказать влияние произведения на читателя.
Высоцкий был крайне тщеславен и любил знаменитостей, любил первых, любил сильных (я перед сильным лебезил — понятно, почему его так разозлил дурацкий сон. Не будучи сильным — первым не стать), а самое верное средство обратить на себя внимание и заручиться, если что, поддержкой, — это посвятить песню. Собственно, он и заискивал, шутил то с одной прослойкой, то с другой, и почти всегда у него получалось. Разве что Таль был не в восторге от вымышленных игр, но кто его спрашивать будет? ВВ сказал — играли, значит, играли.
Вроде бы нет посвящений его друзьям — известным поэтам, но может быть, я ошибаюсь. Да и вообще посвящений поэтам нет, что странно для поэта (про «нынешние как-то проскочили» можно не говорить, это ни разу не посвящение). Более того, точно установлены посвящения медийным персонам того времени — тем, у кого были миллионы почитателей и которые не были, скажем так, конкурентами в творческом плане. Это беспроигрышный ход, привлекающий слушателя, но не дающий терять своего. В самом деле, начни Высоцкий рекламировать своего друга Вознесенского, например, — к чему бы это привело? К появлению у Вознесенского новых читателей в ущерб самому ВВ, а у него их и так хватает. (У кого у него — решите сами.) Тем более, что по стихам Вознесенского на Таганке был поставлен целый спектакль, на котором случались конфузы — публика требовала Высоцкого с его песнями. И Высоцкому приходилось напоминать, что сегодня он актер.
«Черные бушлаты»
Если взять эти ваши интернеты и посмотреть, кому посвящена песня, то оказывается — Евпаторийскому десанту, отчаянной военной операции, по-другому и не сказать, подвигу, сколь великому, сколь и непонятному в плане необходимости. Но дело историков вытаскивать истину и по возможности справедливо ее оценивать, а дело поэта описать события так, чтобы никто не был забыт.
Итак, Евпаторийский десант — моряки, высадившиеся с моря и прошедшие по городу ураганом мщения, вышибая и уничтожая фашистов везде, где могли, включая больницы. Расчет был на то, что они смогут уйти обратно на тех же кораблях, что их и доставили, но при этом оттянут на себя значительную часть немецких сил. Но разыгравшийся шторм не дал морпехам отступить, и в итоге все погибли. Это вкратце. Теперь берем стихотворение.
«За нашей спиною остались паденья, закаты, Ну хоть бы ничтожный, ну хоть бы невидимый взлет!» Паденья, закаты — очевидно, отступление советских войск в первые годы войны, «ничтожный и невидимый взлет» - скорее всего, про масштабное наступление сорок второго. Хорошо, он поэт, он так видит, кровавая работа сотен тысяч солдат для него — ничтожны и невидимы. Про чужие папироски и установки выжить как угодно, лишь бы посмотреть на восход, тоже говорить не будем - гнильцой несет от этих строчек, вы уж меня простите.
«Особая рота — особый почет для сапера, Не прыгайте с финкой на спину мою из ветвей…» Если к первой строке вопросов нет, то ко второй — а почему, собственно, не прыгать? Странная просьба, адресованная врагу, прямо скажем. Объяснение тоже удивительное: потому что он «и с перерезанным горлом» до своей развязки увидит восход. Развязка наступит после перерезанного горла, тоже лучше запомнить, правда, зачем это запоминать, не знаю — видимо, затем же, зачем и писать. Хорошо. Бессмертный, мы поняли. Возможна и другая трактовка, но пока промолчу.
«Прошли по тылам мы, держась, чтоб не резать их, сонных, Но тут я заметил, когда прокусили проход…» Прокусили проход. Опять же умолчу, какой проход есть, например, в анатомии. В реальности десант рванул на фашистов с берега моря и пошел с боями вглубь города, но, судя по песенке, прошел по тылам и прокусил проход, при этом жалея сонных фашистов и внимательно следя за подсолнухом — несмышленым, зеленым, трогательным, но чутким.
«За нашей спиною в шесть тридцать остались — я знаю, - Не только паденья, закаты, но взлет и восход. Два провода голых, зубами скрипя, зачищаю, Восхода не видел, но понял: вот-вот - и взойдет». Тут все роскошно — прошли по тылами, никого не зарезав, и паденья и закаты превратились во взлеты и восходы. Но приятнее всего — два голых провода, которые зачищают, скрипя зубами. Зачищает голые провода. Вот так неожиданно сапер оказался связистом.
«Уходит обратно на нас поредевшая рота…» - а был бой, оказывается? Давайте думать — уходит обратно. Значит, рота шла вперед, значит, она наступала, пошла в атаку и отступила, поредевшая. Но беда в том, что город был занят немцами, и наступали именно наши. Про то, что в тексте не видно боя, не было его, я уже спрашивал, но все равно не увидел. Не прыгайте, говорил, с финкой на спину? Были папироски, умрите геройски, перерезанное горло, тылы без резни сонных врагов, голые провода, которые все равно зачищают — и вдруг… какая-то рота. Город, который был зачищен от врага, превратился по тексту в единственный взорванный форт, остальное — включая гибель солдат - так, пустяки.
И возможность беспошлинно видеть восход погружает в состояние глубочайшего изумления — пошлины на восход не додумались ввести самые что ни на есть жуткие диктатуры, но, оказывается, из-за черной работы черных бушлатов. Чьи бушлаты? Я вот понятия не имею. Черные, и все тут. Должны быть десантники, но оказывается, что это рота саперных связистов. Вообще, наверное, какой-нибудь десантник мог пройти по тылам как сапер, зачищая голые провода голыми руками и скрипя зубами от своей удивительной работы, потом… все. Хорош.
Это издевательство и над смыслом, и над подвигом. Но, например, в выбивании советских войск из Евпатории участвовал саперный батальон подполковника Хуберта Риттера фон Хайгля, чьи саперы обеспечивали продвижение вперед «собственными средствами борьбы» (особая рота, в самом деле, особый почет для сапера).
В общем, если не посвящение, было бы совершенно непонятно, что и кто описан в этом стихотворении, которое явно не входит в золотое наследство Высоцкого. Как и «Разведка боем». Там начинали с Богом, потихонечку, после того как «Надя с шоколадом» в хлам разнесла советские окопы. Здесь десантники прошвырнулись по тылам, жалея сонных фашистов и более всего интересуясь направлением головки подсолнуха (в разбомбленной до руин Евпатории, переходившей из рук в руки).
«Я из дела ушел…»
Хорошая песня, а хороша она уже тем, что в ней нет фирменных истерик и почти нет слишком уж явных поэтических ляпов.
«Я из дела ушел, из такого хорошего дела! Ничего не унес — отвалился в чем мать родила». Однако. Простая и хорошая первая строчка сменяется удивительной второй. Отвалился в чем мать родила. Понятно, но как-то не очень.
«Не затем, что приспичило мне, - просто время приспело, Из-за синей горы понагнало другие дела…» Хорошо, все понятно. Несколько изумляет просторечное «приспичило» с приспелым туалетным оттенком в компании синей горы, но в остальном логично — поработал, не заработал, отошел от дел и взялся за другие, должно быть, более выгодные.
И вот тут ВВ бьет по слушателю прямой наводкой: «Мы много из книжек узнаем, А истины передают изустно — Пророков нет в отечестве своем, Но и в других отечествах – не густо…» Первый, самый явных вопрос: причем тут истина, пророки и книжки? Лирический герой отвалился от дела не потому, что ему приспичило, а потому, что решил дело сменить. Какие еще пророки?
«Я из дела исчез — не оставил ни крови, ни пота И оно без меня покатилось своим чередом…» Вообще удивительно спокойная песенка, несвойственная Владимиру Семеновичу. Постепенно картина выясняется — и дело было такое, что не то что кровь, даже пота не оставил, а может, работник он был именно такой, что ухода его никто не заметил.
Однако волшебным образом человека, который в деле был никому не нужен за свой пофигизм, вдруг растащили: «Растащили меня, но я счастлив, что львиную долю Получили лишь те, кому я б ее отдал и так…» Пожалуй, одна из немногих искренних строк в разнообразной и не всегда удачной поэтической, а скорее - актерской игре Высоцкого. Его же действительно растащили, да так, что от личности и следа не осталось.
Скользкий пол и наканифоленные каблуки пропускаем, а потом вдруг ВВ сообразил, что получается как-то несколько грустно и даже прозрачно, как-то в несвойственной ему спокойной манере. «Паутину в углу с образов я ногтями сдираю, Тороплюсь, потому что за домом седлают коней…» В самом деле, тяжело выходить из своей колеи, писать стихи печально и прозрачно, надо срочно вернуться, содрать с образов ногтями паутину — людям хватает веника или тряпки, но ногти куда трагичней и страшнее, — а за домом начать седлать коней. Кони, надо думать, медленно и плавно пляшут в такт, в санях несут галопом, скачут иначе, ввозят Калигулу в сенат, а также втыкают ядовитые иглы до костей — или нет? Сюрпризы будут, кони — это такая вещь, что без них нельзя, но вот одна милая подробность.
«Открылся лик — я встал к нему лицом…» Резонный вопрос — а каким образом автор сдирал ногтями паутину? Стоя к образам боком или спиной, чтобы никто ничего не заподозрил? Ладно, с ликом поговорил, услышал припев про пророков от лика и вперед! «Я взлетаю в седло, я врастаю в коня — тело в тело…» Красиво и обычно, но дальше точно будет необычно, потому что потому без сюрпризов невозможно никому.
«Конь падет подо мной, — но и я закусил удила…» Если лошадь пала — значит, она сдохла, и никак иначе. Если корову забили, значит, она убоина, если пала — труп. Это точные лексические значения слов, которые надо знать. Высоцкий хотел сказать, что загонит лошадь до смерти, потому что сам закусил удила, но получилось — вскочил на коня, конь тут же сдох, ВВ надел его сбрую и поскакал.
«Скачу — хрустят колосья подо мной,
Но явно различаю из-за хруста -
Отчизну ты оставил за спиной,
Да и пророков, будь им вместе пусто»*.
Вот так — если бы автор выдержал начало стиха, без искусственного нагнетания какой-то грубости (ногтями сдираю) и неоправданной многозначительности (к чему все эти навязшие в зубах камлания про пророков?) и не скачки на дохлой лошади, точнее — вместо дохлой лошади, то текст мог бы быть интересен таким спокойно-философским отношением и к делу, и к уходу из него, и к тому, что за этим последовало. Но привычка, как говориться, вторая натура.
«Случай»
Нет, это не тот случай, где никогда ты не будешь майором и где висит заколотый витязь на стене вместе с тремя медведями. Тот случай в ресторане, а этот - без ресторана, хотя тоже в ресторане. Но там он бухал с капитаном, а здесь его потащили выступать к другому столику, мотивируя это «ученым по ракетам», то есть главным по тарелочкам. Песенка на самом деле крайне самокритичная, без выпендрежного сна с прогулками по бревну и бревном на потолке — пожалуй, единственная, где бард себя оценивает как шута с комплексами неполноценности: «И многих помня с водкой пополам, Не разобрав, что плещется в бокале, Я, улыбаясь, подходил к столам И отзывался, если окликали…» Вообще-то нормальное поведение актера, но какой грустью веет от этих четырех строк.
«Со мной гитара, струны к ней в запас, И я гордился тем, что тоже в моде…» - как немного актеру для счастья надо. Но вообще строка жестокая — вдумайтесь только — быть в моде. Слово вечно по сравнению с быстротечной человеческой жизнью, но автор его оценивает как каблуки-платформы или расклешенные брюки.
«И, обнимая женщину в колье, И сделав вид, что хочет в песню вжиться, Задумался директор ателье О том, что завтра скажет сослуживцам…» Я не написал, что ВВ пригласили к большому ученому за столик, а там оказался директор ателье… А продолжение не менее беспощадное, чем начало, но на сей раз все про публику, про слушателей наших дорогих, которые старательно делают вид, что вживаются в песню, ни черта при этом на понимая и не желая понимать. Зато всегда готовы похвастаться знакомством со знаменитостью.
Дальше Высоцкий честно отрабатывает налитую водку, соглашается дружить с Домом моделей — надо же как-то Маринку одевать, рвет струну и уползает на бровях. «Я шел домой под утро, как старик…» - хорошо знакомое ощущение после пьяной ночи. «Мне под ноги катились дети с горки, И аккуратный первый ученик Шел в школу получать свои пятерки…» Под утро — это три-четыре часа ночи, до пяти, сучья вахта, самое страшное время в сутках, когда умирают люди и лошади, и сам ВВ ушел в между тремя и пятью. Но какие дети с горки в четыре утра и какой аккуратный первый ученик? В такое время даже патрульные менты спят в своих машинах — и тут вдруг первый ученик. «Домой тащился утром, как старик», «Я утром к дому плелся, как старик», «Плетясь до дома утром, как старик» - три точных варианта навскидку, ну или детей убрать с первым учеником вместе. Но нет, нас никто не критикует, мы вне подозрений, как та жена цезаря.
«Ну что ж, мне поделом и по делам, Лишь первые пятерки получают… Не надо подходить к чужим столам И отзываться, если окликают…» Комплекс неполноценности то и дело вырывается наружу — лишь первые, хотел быть только первым и так далее. И вдруг одновременно прозрение о своей шутовской доле, которая заставляет шарахаться именно между чужими столами и кабинетами, развлекать и ходить вприсядку.
На эту же тему есть еще одна песня, про больших людей. Назовем ее…
«Прелюдия»
«Прошла пора вступлений и прелюдий, Все хорошо, не вру, без дураков…» Замечательное начало от гонимого барда. Читатель замирает от предвкушения —дело за незаконный чёс закрыли? За рубеж выпустили? Книжку издали? Что случилось, раз все хорошо? Оказывает, еще лучше - будет и книжка, и заграница, и все на свете. «Мне зовут к себе большие люди Чтоб я им пел «Охоту на волков»…» Вот в чем суть! Опальный бард перестал наконец-то быть опальным, заинтересовав больших людей, это огромное достижение. Причем в коем-то веке поэт перестает изображать брутального ревущего, как ураган, мачо.
«И, подавляя частую икоту, С порога — от начала до конца — Я проорал ту самую «Охоту»…» Тут все замечательно — и икота от страха у профессионального актера, и манера исполнения ну ни разу не певческая. Там, правда влезли какие-то дети, с которыми отчего-то не сваришь ни компот, ни уху, но поэтам иногда приходиться поступаться логикой в пользу плавности и легкости. А поскольку дети влезли во второй куплет, то пришлось их вспомнить и в шестом — мол, они просили улыбнуться актеру. Какие продвинутые дети, в самом деле. (Тсс. Ходят слухи, что это дети кого надо дети, самого генсека. Владимир Семенович действительно знал, с кем надо дружить, а с кем необязательно.)
Ну а самые интересные все-таки два последних катрена. «И об стакан бутылкою звеня, Которую извлек из книжной полки, Он выпалил - «Да это ж про меня, Про нас про всех — Какие, к черту, волки!» Ну да, и большие люди тоже не устояли и поддались соблазну, превратившись в поклонников барда и став тем самым неотличимым от своего народа.
«Уже три года — в день по пять звонков. Меня зовут к себе большие люди, Чтоб я им пел «Охоту на волков»…» Весьма успешная карьера — от ресторана, где его показывали тем же самым «большим людям» (а директор ателье по советским меркам - тоже большой человек, но не очень), до кабинетов людей в самом деле очень больших и властных.
Песенка, конечно, с юморком, но и с так часто прорывавшимся то и дело тщеславием — и к гитаре тяга есть в народе, меня зовут к себе большие люди…
Песня датирована 71 годом — пик отношений с Мариной, когда он изо всех сил держал себя в руках и результаты этого, плюс усилия французской актрисы-коммунистки становились все серьезней и весомей. А впереди девять лет близкой дружбы с сильными мира сего, которые только и делали, что гнали да запрещали. Ну а пассаж про волков многое на самом деле объясняет. Каждому приятно представить себя загнанным зверем, прыгающим через флажки, и понимать, что ничего ему за это не будет.
* * *
Есть у Владимира Семеновича ряд песенок (песнями и даже стихами назвать их никак не получается), которые можно охарактеризовать так — ни о чем. В том же «Нерве» их несколько: про Ваню-полотера, про студенческие стройотряды и про капитана.
Они ни о чем не потому, что там нет темы, тема-то как раз есть, а потому что не несут никакой художественной ценности и написаны, потому что написаны, зачем - непонятно. Возможно, это просто привычка ВВ выжимать из темы все, что можно, или просто проба пера, занятие литературой требует постоянства. У них, этих песенок, одно общее удивительное свойство - они не запоминаются, проскальзывают вдоль сознания в какие-то неведомые дали, где и благополучно почиют. Точнее — они не почили. Рождественский их зачем-то вытащил и обессмертил, но ни популярности, ни пользы от них никакой. Однако одну стоит разобрать как пример небрежной работы (нет, не поэтических ляпов).
« Лошадей двадцать тысяч…»
«Только снова назад обращаются взоры, Крепко держит земля, все и так, и не так…» Совет начинающим литераторам — если нет идеи, если нет образов, если вялый смысл ускользает, дайте ему ускользнуть всякими многозначительными намеками. Так и не так. То и не то. Там и не там. Здесь и не здесь. Вам легко и читателю приятно.
«Почему слишком долго не сходятся створы?» Мне вот тоже хочется спросить — почему? И какие створы? Вроде бы корабль от пирса отчаливает. «Почему слишком часто мигает маяк?» Насколько я понимаю, маяки — вообще отшельники, и увидеть их можно в сложных для навигации местах. Но корабль еще даже от пирса не отошел. Действительно, и так и не так.
Дальше идет роскошный куплет, идеально подходящий для любого начинающего графомана. И если в «Диалоге у телевизора» четыре глагола в ряд не вызывают раздражения своей слабостью, то здесь только два, но такие беспомощные, что просто прелесть: «Все в порядке, конец всем вопросам. Кроме вахтенных - всем отдыхать…» Створки закрылись, маяк промигался, земля ослабила хватку. А рифмы дальше придумаете? Именно. К вопросам идут матросы, а к «отдыхать» присобачены «привыкать».
Дальше припев «Капитан, чуть улыбаясь, Молвил только: «Молодцы!» От земли освобождаясь, Нелегко рубить концы…» Вот это настоящая графомания — и чуть улыбаясь, как несмышленым детям, и освобождаясь от земли, а главное — какая чуткая похвала команде! Молвил он только.
«Переход двадцать дней - рассыхаются шлюпки, Нынче утром последний отстал альбатрос…» Опять Владимира Семеновича куда-то не туда заносит. Что будет океанской шлюпке за двадцать дней? Да ничего. Альбатросы перепутаны с чайками, поскольку альбатрос никак к земле не привязан, это что-то вроде стрижа, только морского, он девяносто девять процентов своей жизни проводит в воздухе. И следовать за кораблем может сколько угодно, независимо от земли.
«Хоть бы шторм! Или лучше, чтоб в радиорубке Обалдевший радист принял чей-нибудь SOS…» Вообще, конечно, после таких стихов в морские училища отбою не будет — капитаны, которые молвят, чуть улыбаясь, радисты, обалдевшие от скуки, а главное — такая свобода, что и привыкнуть трудно. Не служба, а лафа.
«Так и есть: трое — месяц в корыте…» А, ну да, шлюпки за двадцать дней рассохлись, а «яхту вдребезги кит разобрал... Да за что вы нас благодарите? Вам спасибо за этот аврал…» То ли за кита благодарят, кашалота, потому что остальные виды китов на шлюпки не бросаются, то ли за разобранную яхту. Китобойная прогулочная яхта - тоже ничего так себе.
Припев хотите? «Капитан, чуть улыбаясь, Бросил только: «Молодцы!» Может, у капитана что-то с лицом? Почему он всегда чуть улыбается? И небрежно бросает пару ласковых слов… Укомплектованная корытами китобойная яхта - обычное дело на морях.
«Тем, кто, с жизнью расставаясь, не хотел рубить концы…» Не хотел рубить концы потому что нелегко рубить концы.
Следующий куплет пропускаем, там ничего интересного, а тот же самый припев вдруг ознаменовался появлением какого-то мастера. Чуть улыбающийся, молвящий и небрежно бросающий капитан исчез.
«И опять продвигается, словно на ринге, По воде одинокая тень корабля…» И где тут у нас проблемы? В первой строке. Одинокая тень корабля — очень хорошо. Но то, что она «продвигается словно на ринге», крайне плохо. Видели ли вы одинокий корабль, который продвигается на ринге? Одинокий же он потому, что боксеры разбежались. Тут хук слева и прямой в челюсть не поможет, даже прямой в корму. Понятно, почему в напряженьи матросы. Только-только привыкли к свободе и вдруг оказались на ринге. А ну как боксеры заберутся по шпрингам и отметелят ленивую команду за свой попорченный ринг?
«Опять меня…»
Текст, интересный своей наивной попыткой оправдать и пьянство, и наркоманию. «Опять меня ударило в озноб, Грохочет сердце, точно в бочке камень…» - к сожалению, ломка. Но поэт переводит все на свою любимую колею (во мне два «я», две судьбы). «Во мне живет мохнатый злобный жлоб С мозолистыми цепкими руками…» Однако. Даже цепкие мозолистые лапы ощутил, или разглядел, или вообще он кто? А. Второе «Я» в обличье подлеца.
«Он плоть и кровь, дурная кровь моя…» - В песне с названием «Романс» (Она была чиста, как снег зимой) тоже встречается дурная кровь, впрочем, наверное хороший образ не грех и повторить.
«Он ждет, когда закончу свой виток, Моей рукою он выводит строчку, И стану я расчетлив и жесток, И всех продам — гуртом и в одиночку…» Очень интересный текст - моей рукою он выводит строчку. Частоту употребления слова «зло» с его производными мы же не будем замерять, верно? Но в самом деле — иной раз кажется, что писал за него мохнатый жлоб. «И всех продам - гуртом и в одиночку…» - под конец жизни окружение ВВ поменялось принципиальным образом. Постепенно отходили друзья детства и творческие собратья, оставались собутыльники и полезные в плане добычи наркотиков врачи — эти могли еще и откачать, если что. Но если автор сказал — продам, значит, продаст, ему виднее.
«Я сохраню еще остаток сил (он думает оттуда нет возврата) Пускай меня не вывезет кривая (Взвыл я душу разрывая — Вывози меня, Кривая): Я в глотку, в вены яд себе вгоняю — Пусть жрет, пусть сдохнет - я перехитрил…» Крайне слабый и наивный текст, состоящий из повторов, которые автор то ли не заметил, что ли не захотел замечать, но главное — оправдание. Это не болезнь, не жесткая зависимость от веществ, включая чифирь (грохочет сердце) и табак — это уничтожение какого-то мифического жлоба. Но если под этим самым, с мозолистыми руками, подразумевались именно его многочисленные зависимости, то ВВ убивал кошку, закармливая ее маслом. Нельзя вылечиться от наркомании и алкоголизма запоями и марафонами, невозможно, какие бы стихи этому не посвящать. И если жлоб сдохнет, то только вместе с хозяином. Так кто кого перехитрил?
«Грядущий рай»
Ну что — с Богом, потихонечку начнем.
«Я никогда не верил в миражи, В грядущий рай не ладил чемодана…» И ведь не поспоришь — какие на фиг миражи? Живем один раз, и надо пользоваться всеми возможностями, хватать их полной пятерней. А вот про грядущий рай — это как раз бунт. Потому не верил Владимир Семенович в будущий социалистический рай, а в настоящий капиталистический вполне себе верил и чемодан собирал не раз и не два.
«Учителей сожрало море лжи И выплюнуло возле Магадана…» Вот так, господа, бунтовать и надо — так, чтобы было страшно, больно, горько, захотелось запить, заторчать, но при этом не оказаться в опасности. Если что — так эта строка вообще посвящена Кохановскому, которого бросила, наврав, шал… девушка-учительница. Но вновь продолжается бунт, И сердцу тревожно в груди.
«…Занозы не оставил Будапешт, и Прага сердце мне не разорвала…» Исследователи отмечали, что речь идет именно об антисоветских выступлениях, сам же автор придерживался такого мнения: не понравились эти городки, только то и всего. Точнее, плевать на них с высокой колокольни.
Дальше идет странное четверостишие про каких-то путаников и мальчиков, этого я не могу понять, зачем вообще написано? Графоманский зуд? А вот потом гораздо интереснее: «Но мы умели чувствовать опасность Задолго до прихода холодов…» Да уж. Какие молодцы. «С бесстыдством шлюхи приходила ясность И души запирала на засов…» Переводя с поэтического на русский — ощутили, что подуло, и начали друг другу врать. А поскольку дула смотрели отовсюду, то и врать мальчики-путаники не переставали никогда. Высоцкий, кстати, тот еще путаник.
«И нас хотя расстрелы не косили, Но жили мы, поднять не смея глаз…» - хорошо, что хоть расстрелы не косили, а то ведь сегодня как — одна половина сидит, вторая — сторожит, третья — расстреливает, и так прямо до перестройки и происходило. И очень славно было на крыше небоскреба мучиться от лица тех, кто остался в страшной стране. «Мы тоже дети страшных лет России — Безвременье вливало водку в нас…» Вот не успел Владимир Семенович дожить до светлого дня свободы, когда на улицы привозили цистерны с дешевым вином, и мужики, вырвавшиеся из безвременья, заливали это пойло в себя литрами и умирали скорча. А потом появился «Рояль». И выяснилось, что та самая водка безвременья была просто как молочко от заботливой мамочки — власти. И все хриплые вопли поэта — всего лишь капризная истерика в теплице по сравнению с тем, что началось.
«Мой черный человек в костюме сером…»
Текст близкого конца, семьдесят девятого года написания. Высоцкий по непонятной причине боялся смерти и играл с ней... Впрочем, вполне может быть, тот избыточный страх смерти и был причиной такого демонстративного саморазрушения. С Шемякиным во время запоев они только о смерти и говорили, да и в песнях то и дело прорывается эта мрачная тема.
Первая строка текста, по уверениям интернет-знатоков, без устали копирующих чужие мысли, отсылает нас прямым курсом к Есенину с его «Черным человеком» и к особистам, конечно, которые любили носить костюмы неярких цветов. Может, оно и так, это совсем неинтересно, как и прочие отсылки и реминисценции. Оно интересно потоком оправданий и попытками свалить вину на всех, кроме себя. Давайте читать.
«Как злобный клоун он менял личины И был под дых внезапно, без причины…» Вообще-то удивительная для Высоцкого небрежность — начать с рифмовки а-а, потом перейти на аб-аб и первый размер ни разу не повторить. Любимое слово выделите сами, заодно посмотрите на Высоцкого — жертву и слабака, которого могут просто так ударить.
«И, улыбаясь, мне ломали крылья, Мой хрип порой похожим был на вой…» - про сломанные крылья повторять вслед за автором не будем, сколько можно, а вот хрип, порой похожий на вой — интересно. Порою, значит — а в остальное время он на что был похож? «И я немел от боли и бессилья…» - ну да, многочисленные воспоминания как раз рисуют нам обессилевшего от боли поэта. «И лишь шептал: «Спасибо, что живой»… Я вот не пойму, зачем ревущий бунтарь с «голосищем громобойно-площадным» вдруг так старательно, нелепо, с повторами самого себя давит на жалость?
«Я даже прорывался в кабинеты И зарекался: «Больше — никогда!» Вообще забавная строчка. Прорваться в кабинет, чтобы там покаяться и заречься — больше никогда! Вот хозяин кабинета, большой человек, удивился-то. Давайте вспомним: «А вот теперь, конечно, что-то будет. Уже три года в день - по пять звонков. Меня зовут к себе большие люди...» Поскольку разбираемая песня написана позже, то будем считать, что в кабинеты ВВ все-таки прорывался. Зачем, история умалчивает, в любом случае это интересно — прорваться и спеть или прорваться и покаяться.
«Вокруг меня кликуши голосили…» - про психопатов забыл? «Судачили про дачу и зарплату…» - зарплата как зарплата, обычная ставка актера, причем не самая высокая, у Конкина — Шарапова была гораздо выше, потому что он играл легендарного Павку Корчагина. А дача была перед смертью построена на участке Володарского — про что там судачить? Может, имелись ввиду гонорары и левые концерты? Какой он все-таки был прямолинейный!
«Я все отдам — берите без доплаты Трехкомнатную камеру мою…» В первых двух строках речь о даче. Во второй — о трешке на Малой Грузинской. Широкий жест, в самом деле, особенно ценный на фоне воспоминаний Влади: ВВ не любил свой дом и соседей в нем. Соседи не любили ВВ с его бесконечными громкими репетициями, шумными компаниями и табунами гостей, половина из которых была едва ли знакома хозяину. И поэтому он хотел приобрести маленький, скромненький розовый особнячок на Сивцевом Вражке — второй по счету слева при входе с Бульварного кольца. Он стоит до сих пор, я регулярно прохожу мимо и любуюсь. В самом деле, милейшее здание, сам бы купил. Хотя бы кирпичик...
«И мне давали добрые советы Чуть свысока, похлопав по плечу, Мои друзья — известные поэты...» Любопытно, что добрые советы стоят в одном тексте со сломанными крыльями, ударами в живот, болью и бессилием. Прямо напрашивается вывод — они тоже били, гады, а при внимательном прочтении «Нерва» прям даже сомнений в этом не остается.
«И лопнула во мне терпенья жила, И я со смертью перешел на «ты». Она давно возле меня кружила, побаиваясь только хрипоты…» Наконец-то Высоцкий вернулся к себе — после нытья в пять куплетов смог пошутить над своим голосом, который настолько хорош, что даже сама Смерть его испугалась.
«Я от суда скрываться не намерен…» (И я прошу вас, строго не судите) - можно подумать, кто-нибудь из нас от Божьего суда сможет скрыться, а уголовного — обвинения в левых концертах — ему избежать как раз удалось, но, будем справедливы, он и не скрывался.
Вот это, наверное, и есть последний текст Высоцкого — по самой своей сути. Стоит только посмотреть чуть-чуть повнимательней, вчитаться, не торопясь и стараясь не вспоминать про авторскую манеру исполнения, — вдруг станет ясно, в каком страшном тупике находился Владимир Семенович Высоцкий перед своим уходом. Он переваливал, как камни в торбе, одни и те же мысли, одни и те же образы, которые не давали ему покоя — близость страшного конца (а смерть для него была страшной, он боялся перехода в Великую тайну), попытки оправданий, причем, опять же, общими фразами. Мне есть за что каяться и есть чем оправдаться — в самом деле, очень хочется верить, что все именно так и получилось и оправдаться ВВ удалось.
* * *
После разбора полетов...
Есть у меня в друзьях прелестная девушка (ну, прелестная девушка моего возраста с кучей детей), которая любит поэзию и которая всегда привлекала мужской пол, поскольку очень привлекательная (вот, я даже сейчас от волнения зарапортовался). И поклонники, зная об ее увлечении поэзией, щедро тащили свои доморощенные рифмы в видАх ухаживаний. Но моя мудрая приятельница делала так: давала адрес странички одного поэта и советовала ознакомиться. Претенденты на руку и сердечко знакомились и выбрасывали свои потуги на помойку, чтобы больше никогда бумаги не марать. И у них даже мыслей не возникало подражать, это невозможно — но ухажеры были все-таки из научной элиты и умели осознавать свои неудачи и мириться с ними.
Так вот, кажущаяся простота Высоцкого вызывает неудержимое желание именно что подражать, потому что это кажется легко. В самом деле, легко писать прямым текстом, одних Вани и Зин я слышал сотни, если не тысячи — но к оригиналу ни один даже близко не подполз. Даже на километр не смог доковылять, приблизиться к исходнику по его злому и точному юмору. Но, спросите вы, это кого-нибудь волнует? Высоцкий — народный поэт, и народ проявляет свою любовь, подражая ему во всем, особенно в стихах. Совершенно верно, не волнует абсолютно никого. Более того, я могу с полной уверенностью сказать, что вообще глубинная суть поэзии никому не интересна.
Вот возьмешь, например, самый дурацкий и неудачный стишок из всех возможных, разложишь его по полочкам, где-то посмеешься, где-то пожалеешь бедную строку, попавшую в плохое окружение, сделаешь какой-нибудь глубокомысленный вывод, и вдруг ловишь себя на мысли, что, вообще-то говоря, все не так уж и плохо. При всех банальностях, нелепостях, несостыковках, даже откровенной глупости — общая картина стихотворения продолжает действовать на читателя каким-то своим непонятным, особенным способом. Даже на меня, съевшего на поэтических разборах не просто собаку, а целую упряжку вместе с нартами, а также шлейками и тупыми хозяевами (простите, наболело) — общая картина песни или стихотворения влияет иначе, чем построчный разбор. А неискушенный люд радостно подпевает про губы, которые колышутся по ветру, и колосящиеся брови, про скворчих, которые на скворцов печально так глядят, глядят, глядят и прочую попсовую муру — которая не стоит вот этого места на жестком диске, но навязывает свое безвкусие десятилетиями, уродуя человеческое сознание.
И что - на фоне подобной дешевизны разбирать тексты, в которых неудачи и несостыковки видны лишь по лупой? Именно. Разбирать и приучать читателя — который завтра, когда вожжа под мантию попадет, вдруг станет автором и засыплет сайты катышками своих умственных полетов — ко внимательному, бережному, неторопливому труду. А работать над словом гораздо тяжелее, чем класть асфальт или копать огород. Может быть, тогда половина бездарно самовыражающихся перестанет писать и начнет вышивать крестиком или в плаванье пойдет, или в бег, или в любое боевое искусство. Просто поняв, насколько это сложная, непредсказуемая, трудно объяснимая область — литературное творчество.
Я наивен, понимаю. Но буду упираться, доказывать (что не то это вовсе, не те и не та) — просто чтобы одышливая пошлость не заглушила окончательно ростки литературы шерстью своих сорняков.
* * *
Можно развернуть целую главу про загадочность влияния поэзии на человека, и вся она будет состоять исключительно из загадок и домыслов, теорий и фантазий.
Одна из теорий, которой придерживаюсь и я, гласит, что истоки поэзии находятся в молитвах, в самых древних обращениях к божествам. Которые, как мы знаем из античности и мифов разных народов, не сильно-то и отличались от нас, грешных, в своих пороках, среди которых было и тщеславие. И обращаться к божеству на обычном, косноязычном языке (вот-вот) было опасной глупостью. Поэтому каким-то чутьем, интуицией, зачатками эстетики обращающиеся к богам и говорили с ними не так, как с соплеменниками.
Возможно, что поэзия в самом деле несет в себе некий магический отблеск — темный, как сама глубина, потому что иначе невозможно объяснить ее влияние на нас. Не одной же аллитерацией, в самом деле. Старославянский же язык — просто кладезь словоформ изумительной древней силы, с совершенно другим, отличным от сегодняшнего, строем речи, слегка окрашенным тавтологией: повесть временных лет, вечер темных осенних ночей, начала радоваться ласково. Поэтому обязательная складность современных поэтических строчек, даже самых простых, возможно, вызывает в читателе какое-то древлее благоговение, легкое прикосновение тайны. Тем более, настоящая поэзия — чистой воды тайна, а настоящий поэт — маг и священнослужитель в одном лице.
Стихотворение работает как молитва или заклинание, и, кстати, одно из забавных обвинений поэту — у тебя не стихи, а зарифмованные мысли. Утверждение глуповатое и поверхностное, если не вдумываться в сакральный смысл поэзии, а если вдуматься — то просто зарифмованные мысли, действительно, совсем не то.
Некоторые люди больны поэзией, как шаманской болезнью. Что это такое? Ну, болезнь. Дело в том, что ни один шаман не становится шаманом по доброй воле — уж больно тяжелая и неблагодарная это ноша. Образ этакого богатого злобного кулака был создан нашим богоспасаемым Отечеством в советский период истории да так и прижился. На самом деле шаман не имел права требовать денег (шкурки, оленей и т. д.), поскольку духи могли рассердиться, должен был ездить к больным вместо охоты или путины и находится в опасности — поскольку шаманы уничтожали не только друг друга, но и членов семьи. И когда человека духи призывали к служению, то ему приходилось очень плохо — и дела не шли, и галлюцинации изводили. Люди отбрыкивались от такого счастья, как могли, ели сырое собачье мясо — проверенное средство от шаманской болезни, но в итоге сдавались, шли на сорок дней в тайгу, где после голодовки и одиночества получали духа-защитника, аями, и нечеловеческую силу. А если не принимали служение — заболевали и умирали, и никакие врачи их спасти не могли.
Так вот поэзия — в некотором роде шаманская болезнь: поэт балансирует между миром, в котором он живет, и миром, откуда приходят стихи. Причем за настоящие стихи часто расплачивается всей своей неудачливой жизнью. А рядом жируют на сайтах сотни тысяч бездарей, называющих себя поэтами. Поневоле начинаешь их ненавидеть. А если человек, призванный писать, не хочет этого делать, в итоге его задушит совершенно необъяснимая тоска, даже если он лоснится от успехов. Почему не хочет писать? Ну, во-первых, это тяжелый труд, легко пишут только графоманы. Во-вторых, это уход в миры, где все человеческое не так уж и важно, и творчество зачастую плохо влияет на карьеру, к примеру. Ну и да — настоящие стихи появляются в особом состоянии, которое само по себе тоже не подарок, а очень нервное и энергозатратное. Но за него, это состояние, многие готовы отдать что угодно, даже ключи от балконной решетки.
Но настоящие стихи из междумирья всегда, несмотря на явные нелепости (да, так бывает, вы еще не поняли?), вызывают долговременное народное признание. И некоторых поэтов народ любит совершенно детской или собачьей любовью — безосновательной и не нуждающейся в объяснениях. Дерусь, потому что дерусь. Любим, потому что любим (правда, обычно добавляют что любят за правду, как борца и изгнанника). И это тоже беда, потому что алмаз поклонники норовят оправить в ржавое железо.
Сейчас народ стал проявлять свою любовь еще и в создании клипов на песни, вот тут уж — туши свет, это то самое ржавое. Ладно, когда тысячи (простите, сотни тысяч) бездарных пенсионеров вдруг открывают в себе литературный дар, но такое же количество относительно молодых людей становятся еще и режиссерами клипов. И, например, на эту несчастную, давно уже навязшую в зубах «Охоту на волков» с быстро бегающими челюстями (ноги и челюсти быстры) — стали мастрячить клипы. Очень оригинальные клипы, новые такие, свежий образный ряд — елки, палец на крючке, ухмылка (кстати, ухмылка редка, ее еще найти надо, а артисты, даже доморощенные, в таком мусоре как самопальный клип не желают участвовать), снег, красные флажки и волки. Иногда еще накладывают напряженное лицо Высоцкого, перекошенное и орущее, иногда лица из нескольких концертов, которые, однако, исполняют под одну и ту же оркестровую аранжировку канадского диска. Причем никакого диссонанса не возникает, рот точно попадает в слова, а вены — в ноты, хотя нарезки могут быть из трех и больше концертов. Или берут, не мудрствуя лукаво, запись и накладывают на нее десятка два фотографий — все они давно уже известны и растиражированы. Вот не хотели — или не могли, неважно — Высоцкого снимать режиссеры, за них это сделал народ. Правда, если бы ВВ снимали больше при жизни, проявлениям народной любви это ни в коем случае бы не помешало, и кустарных клипов меньше бы не стало. Скорее, даже больше, потому что тогда бы еще и дергали кадры из кино. А что нам стесняться?
И эта неукротимая волна пошлости, в которую превратилась народная любовь, вполне может утопить наследство Высоцкого. Если бы я, например, начал знакомство не с «Вертикали», а с соцсети, я бы его, это знакомство, продолжать не стал. Потому что там фанатка вытащила не просто ранние песни, а какие-то детские дурацкие дразнилки, вроде «Васек напился пива и пукал»… Это написал Высоцкий? Да, когда ему было десять лет. Он еще и Сталина хвалил искренне, а тут вот похулиганил — подумаешь, в чем проблема? В том, что мусор должен лежать в корзине, а не у всех на виду. Со всем проявлениями народной любви ничего не сделаешь. Ну, разве что сажать и расстреливать после часа зачатия…
Можно сделать такую несколько условную градацию — стоящие стихи Высоцкого не испытывают прессинга подражателей, они слишком сложны, а все эпигоны, при полном отсутствии вкуса все-таки понимают, выше чего прыгнуть не могут.
Есть еще один интересный момент, который никак не отражается на качестве поэзии ВВ, но который надо уточнить просто как факт. Дело в том, что все стихи Владимира Семеновича черные. Не из-за избытка слизи, грязи, злобы и слюны, нет. Из-за полного отсутствия цвета. Вот сейчас нетерпеливый читатель очередной раз обложит меня со всей силой великого и могучего, а терпеливый оставит это удовольствие на потом, когда получит от меня объяснения. Дело в том, господа и дамы, что каждая буква имеет свою окраску в воображении человека. Попробуйте проделать такой опыт — каждая буква алфавита будет иметь свой цвет, и, соответственно, слова, составленные из этих букв, начнут играть всеми цветам радуги. В советское время этот вопрос весьма внимательно исследовался учеными, выходили труды и монографии — уж не знаю, зачем разбирать цвет алфавита в стихах, но мало ли чем занимаются великие умы в поиске истины. Конечно, произносимые слова мимолетны так же, как и ноты. Но если спокойно взять текст и попробовать представить то, что прочитал, окажется, что семантика подкреплена разными оттенками. Рекомендую поэкспериментировать. Но у Высоцкого в текстах цвета нет вообще. Он виртуоз прямой речи, юмора, деталей, лексических оборотов и даже готовых пословиц — но при этом любая песня на листе превращается в черную полосу слов, но никак не в картину. Вот такая вот особенность, которая не умаляет и не превозносит — она есть, и с этим можно считаться, можно не замечать. Это просто факт.
Зачем нужно вообще разбирать стихи? Специально для девственных поклонников объясняю: никто не может запретить профессионалу выразить свое мнение, более того, именно для этого профессионалов всех уровней и приглашают на различные передачи. А если профессионал имеет другое мнение, то он не кричит — чтоб ты сдох, слюнявый ублюдок!!! — а вежливо читает и в своей статье дает опровержение предоставленным тезисам. Это понятно? Ну хорошо. Называется сей процесс литературным (просьба не путать с издательским) и включает в себя десятки точек зрения на одно явление, которые иногда исключают друг друга, иногда дополняют, иногда помогают найти истину. И разобранные (вполне поверхностно, кстати) стихи ни в коем случае не умаляют масштабы Высоцкого. Повторяю, он единственный литературный гений, с которым мне довелось жить в одно время. И который до сих пор занимает лидирующие позиции в культурном пространстве — хотя вылезают, как гнойные чирьи, то графоманы с похабных сайтов свободной публикации, то негритянский речитатив, гвинейский, мать его, Брук, попса продолжает свою растленную работу без остановки и выходных.
Его нужно изучать, но не биографию попоек и концертов, количества девиц и друзей на час, а именно тексты. А вот тексты при ближайшем рассмотрении выглядят весьма интересно: с одной стороны, многозначительно, с другой — совершенно безобидно, так как повернуть творчество Владимира Семеновича можно в любую сторону, как угодно. И когда у знакомящегося с миром Высоцкого человеком возникает закономерный вопрос: что-то здесь, ваша воля, не так, — ответ на него смешон и банален. Высоцкий был выгоден всем — и власти, и не власти. Бесхитростная публика с наслаждением лепила себе кумира, придумывая все новые и новые небылицы и переписывала на магнитофоны бунтарские песни, прекрасно понимая, что ничего ей за них не будет. Все-таки автор не уголовник какой-то там, а актер московского театра, снимается в фильмах вместе со своими песнями. А курирует театр, между прочим, сам Андропов. (Так и было.) Власти такой человек тоже был выгоден и очень нужен — Галич погиб от удара током, Окуджава мурлыкал про комиссаров в пыльных шлемах, прикормленные шестидесятники на роль карманных бунтарей (системной оппозиции) никак не годились, провонявшие дымом представители бардовской песни прятались по лесам, да и пели про «сырую тяжесть сапога». Просто необходим был человек, способный аккумулировать вокруг себя всех — и Высоцкий под эту роль подходил идеально. Он был совершенно лоялен, песни — очень бунтарские и очень расплывчатые, всегда можно сказать, что нет в них никакого третьего дна и второго смысла, он не несет опасности власти, но при этом выглядит именно как опасность. Ему нужно немного — позволить барствовать за границей, проводить левые концерты, возить иномарки, баловаться наркотиками, жениться на звезде. Простые человеческие радости — а сколько пользы! Те же советские эмигранты готовы были ковриками стелиться ему под ноги, это мог быть не просто сексот, это сексот из чистого золота с брильянтами. Он нужен был именно в своей роли — и всем ветвям власти, и народу, который он так любил (послушайте внимательней песни — от «Диалога у телевизора» до «Дома», «Поездки в город», «Смотрин» и так далее. Более роскошного парада плебеев себе даже представить трудно, но, вот парадокс: сами они себя как-то не узнавали. А те, что узнавали, начинали ненавидеть В.С. Высоцкого, актера театра и кино, лютой ненавистью).
* * *
Сколько лет уже нет Высоцкого среди живых (он умер как Цой и остальные, от него осталось лишь наследство — точно также уйдем и все мы, тоже что-то оставив), столько же не утихают споры, как бы он себя вел в треклятую перестройку. Ну, вы что! Если верить Влади, то ему при жизни было стыдно за Афганистан. Он штудировал «Архипелаг ГУЛАГ». Он читал всю доступную во Франции и Америке антисоветскую литературу и дружил с эмигрантами. Он корчился от зависти перед набитыми ярким пластиковым товаром витринами в ФРГ. Он наслаждался Нью-Йорком, городом Желтого Дьявола, представляя, сколько он сможет заработать без курирующей партийной руки. Он, конечно, кричал, что не уедет, но это было самое начало романа и с властью, и с Влади, и нужно было доказать свою лояльность, хотя бы в песне. С Аксеновым, со Львовым, с Шемякиным он обсуждал вопросы эмиграции и даже срок себе поставил — 82-ой год.
И тут вдруг (только представьте) происходит невероятное — ненавистная власть зашаталась и пала, друзья-цеховики вылезли из подвалов, бандиты тоже развернулись во всю. Он бы наверняка одобрял расстрел Белого дома, подписывал бы письма, требуя уничтожить всех, кто не с нами, мгновенно бы вступил в самый либеральный СП — хотя и в СПР тоже, и даже успел бы ухватить жирный кусок недвижимости и на Поварской, и в Переделкино. Я даже думать не хочу, на чьей стороне он стоял бы во время Чеченских войн, это и так ясно. Само собой, не вылезал бы из телевизора, выталкивая со сцены даже саму Аллу Борисовну, пел бы вместе с Кобзоном, «Леликом и Боликом» под оркестр, развелся бы с Влади и начал бы привычно изменять девчонке — Оксанке. Его бы наконец стали узнавать в лицо абсолютно все, и позор на Новом Арбате никогда бы не повторился1 *. Он бы царствовал на эстраде так же, как когда-то на магнитофонных записях. Он бы мгновенно выпустил полное собрание сочинений — все восемьсот текстов в двух томах — многотысячными тиражами. Само собой, выступал бы на Голубом огоньке, на официальных концертах в Колонном зале Дома Союзов — в общем, жил бы полной жизнью.
Вот молодых исполнителей он бы едва ли благословлял — сколько я видел информации про Высоцкого, он ни разу ни помог ни одному молодому актеру, ни одному исполнителю, ни одному начинающему поэту. В этом плане он был и навсегда остался одиночкой — он в центре и вокруг его случайное окружение, которое играло роль статистов.
Кем же он был?
Тут еще интересно другое - из многих миллионов поклонников никто даже не пытается понять, что это за явление - Владимир Семенович Высоцкий.
Само собой, он всю свою короткую жизнь занимался именно что ожесточенным самовыражением, на на радость, совершенно наплевав на две свои семьи и детей, откупаясь ежемесячными, впрочем, весьма солидными алиментами. Сегодня только один сын поддерживает память об отце, с этого и живет, второму сыну, дочери и внукам на деда-барда плевать, у них другие интересы.
Он считался бунтарем, потому что первый начал тянуть согласные, первый и последний, больше так никто не делает, смысла нет, сразу обвинят в подражании. И на фоне хорошей, качественной, доброй, но прилизанной советской эстрады вызывал оторопь, граничащую с шоком. Он был конформистом, умело использующим популярные темы (Великая Отечественная война, например) для своего продвижения в официальные круги, те же фильмы и спектакли, и любимые народом полу-низовые жанры для завоевания сердец широкой и непритязательной аудитории. Он был гипертрофированным доминантным самцом, будучи при этом шутом. (Любой актер — это в первую очередь шут без всяких моральных ограничений. Кстати, единственный из не совсем приличной артистической братии, который смог назвать себя шутом и заявить, что гордится этим, - Армен Джигарханян. Остальные тянули надоевшую волынку про босые пятки и трепетную душу.) Как может банальное шутовство ужиться с лидерством, для меня до сих пор загадка.
Он был гениальным поэтом с главным признаком графомана - неспособностью остановится тогда, когда нужно. Нет, он продолжал писать, и приличная часть его песен заканчивается не на пике восприятия, чтобы слушатель (а тем более читатель) смог бы насладиться послевкусием мастерского слова, а тогда, когда сам автор уже из себя больше ничего выдавить не смог.
И я подозреваю, что он был героем-любовником, совершенно, хронически неспособным на любовь. А закончил свои дни не рядом с женой, которая много сделала для становления Высоцкого как признанной знаменитости, а рядом с молоденькой любовницей. Которая повелась на что? Ну, как обычно - на его сложный внутренний мир, ни в коем случае не на бешеные гонорары и всесоюзную известность. Хотя рядом, в соседнем подвале пил горькую дядя Вася - водопроводчик, не понимая, почему не интересен ни одной восемнадцатилетней девице, уж он мог бы рассказать, "кто бьет сильнее". Кстати, по воспоминаниям Кохановского, приводя на Каретный очередную девку, завсегдатаи представляли их так — моя шалава. Без имени, поэтому про баб никто и не вспоминает, разве что их бритые брови.
Мне интересно - как ни крути, больной тщеславием Владимир Семенович имел в друзьях известных поэтов, в очень хороших друзьях. Которые говорили ему, что не стоит рифмовать глаголы, а в некоторых текстах количество глаголов едва ли половина всех остальных рифм. Конечно, это самые слабые и малоизвестные тексты. Он принял совет? Судя по количеству рифмованных глаголов - нет. (Кстати - для защитников глагольных рифм, которые уже начали про Пушкина, придется в сотый раз объяснить, что во времена АСП других рифм просто не было. То есть они были еще не открыты, тогда, на заре русского стихосложения, использовали только точные рифмы и глагольные, которых больше пятнадцати тысяч. Потом уже выявили и стали использовать точные, неточные, усеченные, йотированные, корневые, дактилические, гипердактилические, каламбурные, составные, грамматические, ассонансные и диссонансные и так далее. Вроде бы хватает для свободного творчества? Так нет, бараны-графоманы упираются в глагольные, как в новые ворота, и блеют про Пушкина.)
Мне приходилось работать с графоманами, и половина из них косила по Высоцкого (Ты, Зин…) и искренне удивлялась: а почему ему можно писать пятикилометровые столбцы, а мне нет? Тебе нельзя, ты живой. А он умер, но так и не научился литературной работе, которая заключается не только в бесконечном переделывании и мгновенном вынесении всех вариантов прямо к слушателю, но и в тяжелой пахоте своего внутреннего редактора, который буквально отсекает лишнее. Ну а если внутренний редактор спит или пьяный, то лучше обратиться к редактору внешнему, стороннему человеку, который отринет обожание всем известного барда, а пробежится по строчкам с карандашом.
Теперь так сделать уже не получится, да и ненужно. Хотя я бы попробовал - к примеру, выкинуть из сборников дурацкие припевы. Припев сам по себе дурацкое, но полезное изобретение, увеличивающее время звучания песни и отсекающее желание вдуматься в слова. Но, простите, ВВ всегда указывал, что в его балладах главное - смысл и текст, что они должны входить не только в уши, но и в души, - и при этом частенько использовал припевы, видимо, искренне считая, что чем дольше человек слышит его знаменитый хрип, тем лучше. Тут даже не поспоришь, наверное, так и есть.
Но вот читать его стихи с бесконечными припевами (как я говорил, посмертная подлость Рождественского, который этим приемом сделал Высоцкого исполнителем, но никак не поэтом) недостойно для памяти поэта. И все-таки я бы почитал стихи Высоцкого - сокращенные, улучшенные, почищенные от вариантов.
О, слышите, вопят поклонники - а судьи кто? Успокойтесь, вы судьи. Вы же уже около пятидесяти лет пишете всякий бред в сетях, выковыриваете всю пошлость, про которую лучше забыть (я про литературную, про баб и пьянки — это не пошлость, это необходимые штрихи к портрету брутального первача). Уже прозрачный, как стекло, с полным отсутствием личности актер (он идеальный актер, у которого не должно быть личности, ни на йоту, ни на грош) напялил на себя неудачную, мертвую резиновую маску и сыграл Высоцкого.
И после этого вы хотите запретить редактуру - очень бережную - текстов, которые давно уже находятся в свободном доступе? Ну, прямо скажем, не хотят, а запретят, в этом я больше чем уверен, но ничего. Для себя я вполне могу очистить любимые тексты от мусора, а потом сказать: память подвела, забыл, понимаешь, а тут что-то еще было? А вы кто, простите? А, сын? Сочувствую. А почему вы не хотите редактуры? Ах, кто я такой? Да ваш брат. Вам он был кровным отцом, а мне - литературным, я вот только на шестом десятке освободился от его влияния и стал самодостаточным поэтом со своим голосом. Кто мне это сказал? Ну, например, друг Вашего отца Булат Окуджава, а также друг Рождественский. Этого достаточно, или мне продолжить?
Что-то я отвлекся, простите.
Дело в другом. Обладая кругом друзей из литературной элиты, имея возможность до хрипа (пардон) обсуждать стихи, не пользоваться этими возможностями можно только будучи совершенно уверенным в собственной непогрешимой гениальности. Это я тоже могу понять - при достижении определенного уровня поиск блох в стихах становится как бы не обязателен. То есть можно сказать, что это у тебя пули летают - то в лоб, то по лбу? И последние куплеты, как всегда, можно выкинуть, это уже твоя фишка, дорогой, ты не умеешь точки ставить, когда самое время. Но зачем говорить, если слушать тебя все равно не будут? Нет в этом необходимости. Работа на публику не требует мастерства высшей пробы, и бесконечная шлифовка, очевидно, не сильно интересна самому вечно спешащему автору. Но именно она позволяет перешагнуть через себя.
Попытаюсь разложить по полочкам. Каждый, кто впрягается в это безумие - поэзию - всегда кому-то подражает. Я - понятно кому, понятно кто - Вертинскому и блатным песенкам на первом этапе развития. Тогда как раз идут косяком глагольные рифмы, потому что другие использовать страшно и не умеют, и стихи - еще не стихи, а неуклюжие попытки украсть приемы, приведшие к известности. Потом к подражательству присоединяются шаблоны - очень полезная вещь, она нравится всей неискушенной публике. Особенно вольготно шаблоны себя чувствуют в нишевых суррогатных конструкторах - поэзией эти корявые строки в столбик назвать нельзя. Но называют, даже искренне считают, что именно нишевые конструкторы поэзия и есть. Лирика - любовная, философия, частушки, матерные стихи и так далее - в любом конструкторе есть свои кумиры и свои ценители, но собраны они из всем знакомых деталей, тем и хороши. Люди в нишевых конструкторах не хотят новизны - они хотят знакомого удовлетворения своего зачаточного эстетического зуда. Большинство начинающих писать на этом уровне и остаются.
А вот если удается вырваться из его пут и найти свой собственный голос - считайте, что вам повезло. У вас есть шанс найти настоящих ценителей нового, возможно, что они будут самыми верными вашими почитателями. К этому времени поэт уже наработал чисто технические навыки, он знает, какую цель преследует в том или этом стихе, знает, на что способен, знает, кто нравится публике, свободно владеет несколькими техниками (прямая речь, пестрота бессвязных образов, многозначительные намеки, лозунги и так далее - инструментарий не велик, но надежен). Он смело и вольно обращается с рифмой и размером и… упирается в потолок. С одной стороны, он стал мастером, с другой - он стал зависимым от публики, которая ждет от него все того же привычного проявления его мастерства, и не позволяет ни на сантиметр отклонится. То есть, конечно, можно дать себе волю, но тогда есть риск остаться одному, а самое ценное в поэзии для большинства - все-таки читатели. Мало кто работает ради эстетического интереса, ради достижения совершенства, большинство же - лишь для того, чтобы потрафить публике.
Все эти рассуждения могут быть непонятны сегодня, когда толпа бегает за какими-то бессмысленными роликами, за какими-то рэперами, которые двух слов связать не могут, но выпускают длиннющие кишки невнятностей, за самопальными участниками тысяч объединений, где все слюнявят друг другу неприличные места лживыми похвалами - какой потолок, о чем я вообще? Все о том же, ребята, о мастерстве — это такое понятие, которое сегодня стараниями ожесточенно самоутверждающихся бездарей совершенно забыто.
Мастер, сумевший перешагнуть через себя - становится абсолютным гением. Сумел ли перешагнуть через себя Высоцкий? Мне кажется, что застыл с занесенной ногой. Но это ни в коем случае не помешает росту его аудитории хотя бы потому, что сегодня не принято вдумываться в стихи и разбирать их построчно, в такой работе видят едва ли не оскорбление памяти поэта, а общее впечатление от песен и сложность текстовой составляющей вызывает сначала шок, а потом либо неприятие, либо любовь. И все у Владимира Семеновича будет нормально, как и у прочих российских литературных гениев.
Константин Уткин
ХРИПЛЫЙ ЧЕРТ
Владимир Высоцкий.
Взгляд поэта.
Москва, 2025
Ридеро.
УДК
ББК
Уткин К.
Хриплый черт / К. Уткин. – М.: Ридеро, 2025. - 278 с.
ISBN
Константин Александрович Уткин — российский поэт, драматург и литературный критик.
В предлагаемой книге автор разбирает творчество всем известного барда с точки зрения поэзии, у которой несколько другие законы, нежели у авторской песни или эстрадных текстов.
ISBN
© К. Уткин, 2025
Ридеро. 2025
Начинал блатной повадкой,
Волчьим вырвался рывком -
Спи, Семеныч, сладко-сладко
На Ваганьковском.
Тяжело во всем быть первым,
Заключая мир в стихи.
А Марина - тоже стерва -
Твой распродает архив.
И, вытягивая выи,
Вытащил народ простой
Рукописи черновые
До последней запятой.
Впрочем, что сейчас об этом -
За семь бед один ответ.
Чисту полю, белу свету
Ты хрипел бы сорок лет.
Но стоишь теперь, спеленат,
Жизни точка - чистый китч.
Лишь кладбищенские клены,
Да со смертью вечный клинч.
От автора
В этом тексте нет стремления возвысить Владимира Высоцкого — он давно уже стал нашим национальным достоянием. Нет также и желания его каким-то образом унизить или оскорбить — для человека, работающего со словом, это просто невозможно. Есть лишь попытка напомнить, что поэзия — сложный путь и тяжелая работа, в которой кажущаяся удача может оказаться провалом, а провал — несвоевременной удачей.
* Стихи, отмеченный вот такой звездочкой - мои шутливые переделки, ни на что не претендующие, а лишь показывающие возможные варианты.
Владимир Высоцкий. Сорок пять лет - Господи! - прошло со дня его смерти. В мире появились вещи, которые в восьмидесятые года и представить себе тяжело было, ни одному фантасту в голову не могло прийти, что маленькая коробочка в режиме реального времени сможет соединять беседующих с любой точкой мира, а вся библиотека того же мира вполне уместится в штучке величиной меньше пальца.
Что страна будет уничтожена, но - возродится и станет равной крупнейшим державам, которые ее, кстати, и уничтожили. И столица, в советские времена питомник элиты, собирающая в себя все лучшее с просторов огромной страны, превратится в безумный караван-сарай с толпами приезжих без особого уважения к великому городу.
Ну да ладно. Времена идут, все меняется, сегодня меняется с безумной скоростью, магазинчики на первых этажах пятиэтажек появляются и исчезают, про них никто даже не помнит, жителей тоже никто не помнит - москвичи, привыкшие к тишине и зелени, бегут из шумного вонючего мегаполиса, наполненного разнообразными приезжими - а они занимают их квартиры. Точнее, не занимают, а снимают.
Громадные промышленные зоны уходят в прошлое, а их территории занимают (а не снимают) кошмарные человейники, прекрасное изобретение капитализма, в которых из окна одного дома можно шагнуть в окно другого, и если жители дома соберутся во дворе одновременно, то его придется покрыть тремя слоями тел.
Попса девяностых вдруг оказалась элитарным искусством, по сравнению с мусором, приползшим к нам с Запада и проплаченным им же, а советская эстрада вдруг поднялась по своему качеству до классической музыки, а классика превратилась в эталонный продукт для небожителей, который сброду не понять.
Обо всем этом, так называемой «новейшей истории», еще будет много написано, оценено, взвешено и выброшено на помойку как перегибы и парадоксы. Конечно, найдут сравнения - и вполне справедливые - с началом прошлого века, который по безумию наш двадцать первый пока еще превзошел.
Эта коротенькая отсылка нужна лишь для того, чтобы понять - меняется все, кроме народной любви в Владимиру Высоцкому. Он не становится менее популярным, одних групп, посвященных его творчеству, в интернете десятки тысяч. И если при жизни и первые годы после смерти народная великая любовь выражалась в миллионах затертых до дыр магнитофонных лент, то сегодня - в тысячах пабликов в соцсетях и миллиардах записей на музыкальных платформах.
Изменился мир - но ничего не изменилось вокруг Высоцкого, кроме носителей. Появляются новые слушатели, которые открывают для себя эту хриплую вселенную, живут с ней, взрослеют, стареют, песни срастаются с жизнями, но не уходят, когда жизни заканчиваются, а передаются потомству.
Мне почти шестьдесят лет. Впервые в жизни Высоцкого я услышал в гостях у тетки. Это был диск-гигант с песнями из «Вертикали». Сказать, что я был ошарашен, значит не сказать ничего. Я был шокирован и мощью, и необычайностью голоса, но главное - поэтической нестандартностью, которая разительно отличалась от всего, что лилось в нас с эстрады (повторяю, по сравнению с тем, что льется нам в уши сейчас, советская эстрада была парадом гениев).
Хорошо помню, как мы уезжали - ждали автобуса на остановке, а в свете фонарей летел снег, покрывал белым засыпающие дома, пустые дороги, и город был похож за ночное зимнее поле. А я, мальчишка, стоял рядом с матушкой и все прокручивал в голове, все вспоминал поразившие меня песни.
Тетке сейчас под девяносто. Вполне бодрая бабка, прытко залезла под стол за вилкой – я даже понять ничего не успел – выпила полбутылки вина, хорошенько поела. А когда я возвращался от нее и ждал электричку на МЦД, пошел такой же легкий снег, как и сорок лет назад - я достал наушники и включил те же песни.
Можно без преувеличения сказать, что Высоцкий – культурный код русского человека, так же как плеяда советских артистов-фронтовиков и даже в какой-то степени интеллигенции, державшей фигу в кармане, типа Захарова или Любимова.
Забавно – от Захарова остались не политизированные фильмы, вроде "Формулы любви", "Мюнхгаузена" или "Обыкновенного чуда", от Любимова не осталось ничего - кроме того, что он был начальником Высоцкого. Такова судьба театральных режиссеров, что поделать.
Так или иначе, но Высоцкий со мной всю мою сознательную жизнь - и, как меняются взгляды на ближайших родственников, любимых и друзей, так менялось и мое отношение к поэту.
Я видел, как после смерти, через восемь – десять лет появились сотни публикаций в газетах. Вылезли тысячи друзей, с которым Высоцкий пил в подъезде и бесконечно хрипел свои песни. Появились сначала огромные пластинки с записями под оркестр Гараняна. Потом такие же пластинки с записями военных песен. Потом - пластинки с записями домашних концертов, это уже было близко к похабщине.
Потом появились многотомные исследования текстов, где каждая черновая строка ставилась под окончательной, где вытаскивались из забвения неудачные катрены и тоже ставились рядом с удачными - такого неприличного препарирования я до тех пор не видел. Причем этим занимались и филологи, и какие-то любители из среды бардовской песни, какие-то фанатики, из тех, кто целовали руки всем, у кого был значок с ликом Высоцкого на лацкане.
Повторю - я с творчеством Высоцкого познакомился примерно в десять лет, лет через восемь, после армии, я стал его очень преданным фанатом, вплоть до того, что попытался устроится чернорабочим в театр на Таганке. На стене у меня дома висел портрет - известное фото с сигаретой. Я собирал записи, ездил для этого на Ваганьковское кладбище, где возле памятника, ушибленного гитарой, собирались такие же безумцы, как и я. Втыкали друг дружке провода и переписывали любимый хрип и вой, особо не заморачиваясь качеством и поражаясь лишь работоспособности поэта - надо же, восемьсот песен!!! Высоцкий казался материком, которые можно исследовать без конца и края.
Катушечный магнитофон Яуза - он до сих пор жив и даже работает, только вот катушек с пленкой не найти - хрипел каждый вечер одни и те же песни, и ведь не уставал я их слушать. Качество было соответствующее.
Помню, в коммуналке на пятом проезде Подбельского (на тридцать восемь комнаток всего одна уборная - три комнаты, но уборная одна) сидел я у открытого окна в нашей комнате. Письменный стол сталинских времен, герань на окошке, круглый аквариум с золотыми рыбками, две кровати, натертый паркет, за окном визжат стрижи, под летним ветерком лепечут тополя - и вдруг раздается рев Высоцкого. Да какой!! Идеальной чистоты, звучности, ощущение такое, что все это происходит прямо у меня дома. Я высовываюсь в окно, определяю на глаз, откуда звук и прусь прямо туда - в коммуналку ровно над нами. Теперь представьте - сидит мужик, слушает свежие записи домашнего концерта в Торонто. Раздается два звонка, значит кому-то до него есть дело. Он идет, открывает. На пороге незнакомый юноша с фанатичным блеском в глазах, умоляет дать ему переписать вот этого вот замечательного Высоцкого. Когда? - Да прямо сейчас. Мужик слега прихренел, но согласился - я притащил свою неподъемную тогда Яузу, и три часа мы сидели и переписывали концерт.
Лет через восемь таким же нахрапом на Ваганьковском кладбище я попал в хорошую компанию, идущую к могиле с цветами. Для компании отгородили проход и не пускали толпу - а я просто сказал, что с ними, просочился мимо мента и пошел. С ними. Встал аккуратно между Мариной Влади и Иосифом Кобзоном. Сзади шел Золотухин, Фарада, Туманов, Нина Максимовна, еще кто-то, я не разобрал. Марина споткнулась и взяла меня под руку, Кобзон покосился, но ничего не сказал. Потом Влади попросила меня положить букет к памятнику, сама говорила с каким-то корреспондентом. Когда я вернулся, опять же взяла меня под ручку, и мы чинно дошли до автобуса. А от театрального транспорта меня пинками отогнала охрана, она-то хорошо знала, кто свой, а кто чужой.
Так вот - практически вся моя жизнь прошла под знаком Высоцкого. Я стал литератором, свободно работающим как в прозе, так и в поэзии, литератором вполне признанным, но совершенно не раскрученным. И если мне приходится читать лекции о поэзии - лучшего примера, чем Владимир Высоцкий, найти трудно. В его наследии есть все чтобы иллюстрировать любой рассказ о поэзии. И стихи прямой речи, и образные стихи, и абсурдные, и патриотические, и низовые жанры вроде грубого блатняка - в общем, бери и пользуйся.
И как ребенок, вырастая, перестает воспринимать родителей как богов, так и я перестал воспринимать Высоцкого как бога. Я перестал ему поклоняться, при этом продолжая считать его абсолютным поэтическим гением, с которым мне повезло жить в одно время. Самое интересное, что при этом у гения такое количество ляпов в текстах — не во всех, но слишком во многих — которые никто не замечает и замечать не собирается. Более того, если их выделить, обосновать и указать всем поклонникам, что-нибудь измениться? Конечно, нет.
Точно так же толпы совершенно девственных существ, шатающихся по Арбату, фотографируются рядом с неудачно намалеванным на стене бездарем корейского происхождения. Им не хватает вкуса и ума проанализировать то, чему они поклоняются — ну, может, оно и к лучшему.
Еще раз повторю - я считаю его абсолютно гениальным поэтом, в первую очередь, во вторую - оригинальным исполнителем, в третью - актером, играющим самого себя. Это не плохо. Ширвиндт играл всю жизнь себя, остроумного сытого барина, Лиля Ахеджакова - всегда играет одинаково - серую смешную вредную мышку. И Высоцкий - брутальную ревущую стихию. Я это уточняю для того, чтобы опередить претензии, которые, несомненно, возникнут у порядочного количества читателей ко мне как к автору.
1. Ты кто такой, чтобы судить о Высоцком? - Никто, просто литератор. Но судить может любой, так же как высказывать свое мнение. Мы же в свободной стране живем, правда?
2. Ты завидуешь, гнида. - Ну, наверное, да. Все-таки хочется, чтобы твои работы не пропали. Но когда начинаешь понимать, сколько сил придется тратить на то, чтобы втюхать их вот лично вам, завидовать перестаешь.
3. Высоцкий был борцом с режимом, не трогать его грязными лапами. - Нет, он не был борцом. Вообще-то он не был даже примером для подражания, он не был высокоморальным и глубоко порядочным человеком, и уж тем более, не боролся с режимом.
4. Высоцкий был… - Совершенно верно, согласен. Был, есть и будет.
5. Ты, падла, хочешь хайпа на имени Высоцкого. - Ну, что вам сказать. Я поклонник ВВ с более чем полувековым стажем, наверное, имею право разобрать с профессиональной точки зрения то, что меня в его стихах не устраивает? Будучи при этом неплохим поэтом, в чем, кстати, Высоцкий тоже виноват в значительной степени. Ну и потом — моя скромная книжка, написанная через сорок пять лет после его смерти, какая по счету? Вторая? Восемьсот девяносто пятая, не считая публикаций в сети?
6. Ты смеёшься над великим поэтом, гадина. - Дорогие мои, ну как можно смеяться над великим поэтом? На него можно только смотреть, затаив дыхание, прижав руки к груди, ловить каждую драгоценную секунду.
А смеяться можно исключительно над тем, что дает повод. Тексты Высоцкого — не все, но, к сожалению, очень многие дают целую кучу поводов. И потом, не пошутить над неудачами поэта, который глумился надо всеми, в том числе изредка и над собой — это неуважение к его памяти. Вы же помните, что стояло в основе его популярности? Юмор. Собственно, можно сказать словами его же малоизвестного стишка:
Смешно мне в голом виде лить
На голого ушат -
Но если вы обиделись,
То я не виноват.
Палата- не помеха,
Похмелье — ерунда.
И было мне до смеха
Везде, на все, всегда!
Часы тихонько тикали,
Сюсюкали — сю-сю.
Вы втихаря хихикали,
А я давно вовсю.
Вывод простой - не надо обижаться за человека, который всю свою сознательную жизнь смеялся надо всеми, его и любили во многом за это.
Поэзия — интересная вещь. Сегодня, когда само это понятие девальвировалось до позора, когда вкус убит напрочь у подавляющего большинства, стоит вспомнить что это вообще такое — на примере самого популярного поэта двадцатого века. При том что у него не так уж и много технических огрехов, гораздо больше смысловых.
Опять придется уточнять. Стихи состоят из двух частей — техническая и смысловая. Вино в хрустале, мысль и форма подачи. Самые великие мысли, изложенные корявым языком графомана теряют все свое величие. А любая глупость, написанная умело, погружает читателя в некий гипнотический транс, когда даже желания не возникает искать какие-то ошибки.
Собственно, со стихами ВВ именно это и происходит — а недостаток профессионального общения и уверенность в собственной поэтической непогрешимости привели к многочисленным нелепостям, которые можно было бы устранить, всего лишь внимательно вчитавшись в свою работу.
Ну, и относительно хайпа - ребята, всем совершенно наплевать, кем был поэт при жизни. Сам Высоцкий об этом писал: "только с гипса вчистую стесали Азиатские скулы мои", и потом - "прохрипел я - похоже, живой". Также он писал, что его растащили, также бесился от вас, дорогие поклонники, которые спрашивали лишь, давно ли он в завязке и скольких баб поимел. При этих однообразных и бессмысленных вопросах, при фанатичном поклонении (я про вытащенные черновики, если что) вы пытаетесь обтесать ему скулы и сделать то ли манекен, то ли идола. Вам не нужен Высоцкий такой, каким он был. Вам нужен Высоцкий - каким вы его хотите видеть. В этом смысле я отличаюсь от вас - я хочу его видеть таким, каким он был. Живым.
Живыми я хочу видеть Пастернака, например, Блока, Цветаеву (не к ночи будь помянута), даже Есенина с его подозрительной дружбой и "судорогой нежных чувств".
Поэтому сей труд - не только разбор текстов, без этого никак, но и попытка создать портрет по поступкам - поскольку, к великому моему сожалению, мы жили рядом, в одном городе всего тринадцать лет, и я смог оценить масштаб моего соседа по веку уже после его смерти.
Легенды
Честно говоря, я вырос не только на песнях и стихах Высоцкого - я вырос на твердом убеждении, что Владимир Семенович - жертва режима и принципиальный борец с советской властью. Более того - Высоцкий был символом борьбы. Знаменем инакомыслящих, его профиль с торчащим подбородком вполне мог украшать флаг диссидентов, как череп с костями - пиратскую, рваную ветрами тряпку.
Собирались на тесных кухнях, в которые могли набиться несколько десятков человек, и в дымных слоях звенели стаканы и хрипло выл магнитофон - "грязью чавкая, жирной да ржавою, Вязнут лошади по стремена, Но влекут меня сонной деррррррррржавою, что раскисла, опухла от сна" - и все ощущали себя борцами с этой самой сонною грязной державою.
А уж наколки на грудях - не на груди, а на грудях - очень смело. На левой - профиль Сталина, на правой - Маринка, анфас.
А "Охота на волков" - все поголовно в советское время были этими самыми волками, от последних забулдыг у магазина до чиновников с вертушками в высоких кабинетах, и втайне гордились собой - каждый считал, что уж он-то за флажки вырвался.
У всех крутились бобины и завывали электрогитары - канадский диск, Высоцкий в кожаной пижонской куртке рядом с березкой, другое фото в индейском каноэ. Сейчас, кстати, от той самой студии и камней не осталось - а слово живо.
Любимое растиражированное воспоминание - как в Набережных Челнах Высоцкий шел по улице, а во всех домах были открыты окна, и на подоконниках ревели магнитофоны. Какофония, наверное, была страшная.
Причем все это правда - народная любовь была совершенно зашкаливающая, сносящая все преграды. Его обожали, ему позволяли все, бабы на него вешались и падали, позволяли всё даже не по щелчку, а по взгляду. Он вполне мог подойти к машинисту или пилоту и сказать: отвези меня в Магадан, а я тебе буду петь всю дорогу. Обычно возили, про отказы я не слышал, хотя в некоторых воспоминаниях с удивлением читаем, что далеко не все фанатели от хриплого актера.
И одновременно среди широких народных масс, в «автодоилках» (автоматизированный пивной зал, в таком пол-литровая кружка стоила двадцать копеек), в ресторанах, на кухнях, в НИИ, на заводах и так далее - везде ходили слухи, что Высоцкого зажимают, вот-вот посадят, а вообще-то уже посадили, но отпустили по личному приказанию Брежнева.
Ветераны, звенящие иконостасами орденов, рассказывали, как ходили с Высоцким конной лавой еще в Гражданскую. Бандиты уверяли, что чалились на одной шконке, а сколько было выпито чифирю - не сосчитать.
И кто бы не дружил с Владимиром Семеновичем, что бы не пил - чифирь или виски - все утверждали, что советская власть такого страшного врага в своих рядах не потерпит, и вот-вот либо расстреляет, либо посадит. Мало того, что его, бедного-несчастного, зажимают и не дают свободно творить, так еще и…
Самое забавное, что эта легенда - зажимают и не дают творить - жива до сих пор. То и дело натыкаешься на потуги какого-нибудь бедолаги, который уныло бубнит эту мантру - зажимали, не давали.
В общем, конечно, они правы. В самом деле - не давали. Не позволяли сниматься столько, сколько он хотел. Высоцкий должен был играть в каждом выходившем на всех киностудиях страны фильме. И пластинки тоже - нужно было сразу, как только высохли чернила (да не обязательно, пусть не высыхают) отправлять текст композитору, на следующий день - аранжировщику, через два дня - музыкантам, а к концу недели чтобы был готов очередной диск. И так все восемьсот текстов!
Но есть у меня такие подозрения, что если бы Высоцкий играл в каждом фильме, каждая песня выходила миллионными тиражами - поклонникам и этого было бы мало. Они бы говорили - затыкают рот нашему рупору, хотят посадить его в золотую клетку, чтобы он с режимом не боролся, но он и из клетки бороться будет!!!
Народная любовь - она штука такая, неукротимая. Ее не купишь и рот ей не заткнешь.
А вот теперь, ребята, давайте посчитаем, как те солидные кроты из мультика.
В шестьдесят четвертом Высоцкий пришел в Театр на Таганке. В шестьдесят седьмом со второй попытки охомутал Влади. За тринадцать лет работы снялся в 28 фильмах - конечно, не всегда в главных ролях, но тем не менее. Среди них есть абсолютно культовые, вроде «Места встречи» или «Интервенции», есть и проходные, особенно вначале, вроде «Стряпухи», есть и среднего качества, вроде «Единственной». Почти все фильмы (кроме двух последних с главными ролями) были проводниками его песен - огромное спасибо Говорухину, что в последней работе Высоцкого они не звучали. Народ и так смотрел не столько Жеглова, сколько Высоцкого, а при наличии еще и песен весь фильм был бы убит напрочь.
Написал, как известно, 800 песен и текстов. Играл в театре, в который попасть просто так было положительно невозможно. Ну и самое главное - гонимый страшной властью, опальный бард, которому не давали дышать, имел, простите, трех концертных директоров. Трех!!! Которые едва ли не круглосуточно устраивали ему выступления, имея с этого свой небольшой - а скорее всего большой - приятный профит.
Конечно, такая бурная жизнь не могла не привлечь внимания соответствующих органов — тем более что небольшая концертная ставка артиста вполне себе компенсировалась левыми концертами и кипами сожженных билетов, чтобы не было доказательств. Людям из соответствующих ведомств приходилось садиться в зал и по головам считать зрителей — чтобы потом сравнить их количество с билетами. В общем, вокруг больших денег и тогда кипели нешуточные страсти, но Высоцкий не один сталкивался с этими проблемами, а абсолютно все эстрадники. И Кобзон, и Магомаев, и Лещенко, и Зыкина, и лучшая Золушка всех времен и народов Людочка Сенчина.
Прижизненные пластинки - семь маленьких, состоящих из четырех песен, по две на каждой стороне, диск-гигант "Алиса в стране чудес", два диска-гиганта 78 и 80 года выпуска. И двенадцать записанных с Гараняном — то есть с инструментальным сопровождением его оркестра— песен. Не самых, кстати, удачных. Маэстро дал маху в этом случае.
Конечно, это очень характерно для гонимого советского барда, который пишет про лагеря и войну.
Да, был еще один гигант, выпущенный в Америке, но тут ситуация совершенно удивительная - неизвестные и нечистоплотные эмигранты переслали бобину с записями, причем далеко не лучшего качества, и какой-то доморощенный и самопальный лейбл, созданный, судя по всему, исключительно ради этой пластинки, перенес записи на винил. Ну, да - поскольку десятая, а может и больше копия записи была плохой (для молодежи - магнитофоны считывали сигналы с намагниченной пленки, все происходило чисто механическим путем, протяжка, довольно жесткая, мимо звукоснимающей головки. С каждым прослушиваем магнитный слой истончался, звук становился хуже, опять же - царапины, грязь и так далее), то и пластинка вышла ужасного качества. Именно там, в аннотации было написано, что Высоцкий - подпольный бард, который прячется по подвалам от кровавых чекистов и носа боится высунуть на свежий воздух, поскольку его незамедлительно сгрябчат. А еще он пишет исключительно про сталинские лагеря и войну, в которой нацизм победила Америка. Диск представляет интерес только как факт и артефакт, никакой ценности он не имеет.
Итак, подбивая бабки, в самом сухом остатке мы имеем - 28 фильмов, десять пластинок, семь малюток и три гиганта, тысячи концертов - иногда по пять в день.
Есть и еще более интересные вещи, которые прекрасно коррелируют с гонимыми и ущемляемыми советскими талантами. В запасе у сторонников загнанного волка Высоцкого остался один довод - его не приняли в СП.
Ну, собственно, да. Советская власть была дамой щедрой - на гонорар от маленькой книжки можно было жить - безбедно, прошу заметить, без роскоши, но вполне достойно - год и больше. А, например, песни приносили неплохой ежемесячный доход от прокручивания их на Маяке, к примеру. Собственно, тогда один Маяк и был. Правда, не помню я в эфире песен Высоцкого, что правда то правда.
Но есть еще два нюанса - диски-гиганты не выпускали никому, кроме членов СК. И состоять одновременно в Союзе Композиторов и Союзе Писателей было нельзя. Причем я не сомневаюсь, проживи Высоцкий подольше, он бы нашел способ обойти это глупое ограничение - находил же он способы покупать иномарки и легализовать концертные доходы? Но не успел. "Гибельный восторг" и ожесточенное самоутверждение не позволили.
Маринка-паровоз
Вообще в жизни Владимира Семеновича Высоцкого было два знаковых события - и поступление в Театр на Таганке в них не входит. Театр - всего лишь разработка четкого имиджа исполнителя. Если бы Высоцкий начал играть, например, тонким голоском, как в "Стряпухе" или в оркестровом исполнении "Баньки по-белому" - там есть момент, когда он тянет ноту таким чистым тенором, что аж удивительно — вот тогда бы он перепрыгнул через себя. Ревущий и рычащий Высоцкий - обычное дело, а интонации он может подбирать две сотни на октаву, все-таки профессионал.
Так вот - первым поворотным моментом стала знаменитая статья "О чем поет Высоцкий". Прямо скажем, такого подарка он, наверное, и не ожидал. Опять же, для моей возможной молодой аудитории уточню. В те благословенные, тихие, сытые, приличные годы газеты выходили миллионными тиражами, книги - многотысячными. И статья в газете автоматически делала человека знаменитостью, порою не хуже, чем фильм с теми же миллионами просмотров.
И вот кто такой на тот момент Высоцкий? Никому не известный мальчишка, начинающий актер, только-только взявший гитару и поющий тоненьким голоском про Нинку-наводчицу и духа из бутылки. Недавно появившиеся магнитофоны дали возможность выбирать записи для себя, а шнуры - этими записями делиться. И если участь, что те самые благословенные, тихие времена были все-таки порядком душные, то такие песенки, как у Высоцкого, мгновенно нашли свою аудиторию. Ну а поскольку про него никто ничего не знал, то фамилия его сразу стала обрастать самыми невероятными слухами.
Давайте навскидку вспомним его самые лучшие песенки тех лет — «Нинка-наводчица» (а мне плевать, мне очень хочется) «Джин» (И кроме мордобития- никаких чудес), «Я женщин не бил до семнадцати лет» (песенка, прямо скажем, перевешивает все его поздние любовные потуги, потому что… потому) «Алеша» (А потом без вздоха отопрет любому дверь) «Красные, зеленые. Желтые, лиловые» (Если это Митя, или даже Славка, супротив товарищей не стану возражать), дурацкая, но забавная «Тау-Кита», «Про стрельца» (мол, принцессу мне и даром не надо, Чуду-юду я и так победю)…
Они забавные и смешные, эти песенки, к тому же показывают отношение ВВ к женщине, которое, по сути, не изменилось до самых последних дней.
Кроме своих литературных опытов Высоцкий охотно исполнял чужие песни - «Бабье лето» Кохановского, «Девушку из Нагасаки» Веры Инбер (Как рассказывал мне Николай Константинович Старшинов - маляр, делающий у Веры ремонт, говорл - сам-то Варинбер ничего мужик, а вот жена его такая сука) «Ветер» Новеллы Матвеевой. Ну и, естественно, «Случай в зоопарке» - вообще ничего интересного, неудачная попытка пошутить (остальные попытки гораздо более качественные), в нем интересна разве что программная установка - хочу Влади. Хочу и получу. Забыл «Невесту» (за меня невеста отрыдает честно) - но это уже поэзия.
Итак, в песенках первого этапа нет, по большому счету, ничего особо интересного и, тем более, опасного для государства. Ну, разве что блатная романтика, это ему, кстати, и было поставлено в вину. Но, господа, опять же - а кто не пьет?
В смысле, покажите мне актеров послевоенной поры, которые не вышли из приблатненных дворов? Там же жили не только фронтовики, грохочущие в домино, но и урки, освободившиеся по амнистии, и блатная романтика у детей послевоенной Москвы была в крови.
В Сокольниках пугал прохожих Валя Гафт с золотой фиксой. Лёва Дуров тоже был известной шпаной, Ролан Быков и так далее - список можно продолжать и продолжать. И после разноса Высоцкий стал писать. Тщеславие не позволило ему остаться графоманящим исполнителем смешных приблатненных песенок.
Ну, а главное событие всей его жизни — это, бесспорно, роман с Мариной Влади. Тут тоже много всего интересного и странного. Начнем с того, что я с ней шел… пардон, повторяться не буду. Но начнем не с этого.
Дело в том, что заполучил Высоцкий эту золотую, вне всякого сомнения, рыбку далеко не сразу. Ну, сами посудите. Влади - европейская звезда мирового уровня. С тринадцати лет она снимается в кино, сама зарабатывает огромные деньги, и зачем ей нужен этот головастый, с торчащей челюстью, небольшого роста жилистый мужик с луженой глоткой?
Безумно обаятельный, как хриплый черт, но все же…
Вообще не нужен, не то, что задаром, а с доплатой.
А вот Влади Высоцкому нужна была позарез. Влади — это ворота в большой мир, Влади — это необъятный горизонт возможностей, Влади — это доказательство того, что ты не просто первый, а самый первый из самых. Ну так вот - роман, который начался в год моего рождения, протекал под пристальным вниманием всей Москвы. И когда Высоцкий увел Влади под утро в пустую комнату в гостях, телефоны раскалились от звонков - он это сделал!!!
Такое неожиданное изменение поведения трудно объяснимо - тем более что Влади и сейчас жива, относительно здорова и преспокойно продает архив Высоцкого, то есть о безумной любви до гроба речь, конечно же, не шла. Я вообще сомневаюсь, что речь шла о любви. Это был прекрасно разыгранный спектакль, представление на публику с далеко идущими последствиями, о которых сейчас предпочитают молчать.
Марина была не просто зарубежной актрисой, у Марины были тесные контакты с коммунистической партией Франции и широкие связи в эмигрантских кругах, не зря же ее фамилия была Полякова, а псевдоним - сокращенное имя отца, Владимира. Собственно, совершенно непонятно, зачем ей нужен был такой подарочек. Для фанатичных поклонников - каким был и я - Высоцкий - кумир в золотом нимбе. На самом деле актер в худшем смысле этого слова.
Вам довелось общаться с артистами? Нет? Поздравляю, вы немного потеряли, но сохранили иллюзию о порядочности шутовской братии. Порядочностью в человеческом смысле там и не пахнет. Актер обязан навязывать себя в любой ситуации, в этом он похож на графомана. Если вы общаетесь с актером, то будьте готовы к ежесекундной опасности - он всегда может начать петь, плясать, читать, шутить, ревниво косясь при этом - должным ли образом оценен его талант? При этом вас не будет - будет только Он, и вы рядышком, как декорация. При этом вы обязаны поливать его елеем, посыпать сахарной пудрой, лить сладкие сопли круглые сутки, потому что нервная натура нездорового человека требует постоянного подтверждения ее гениальности. Пусть там гениальностью даже и не пахнет. Естественно, любой актер будет вам изменять - просто потому, что нельзя не пользоваться доступными телами. Ну, подумаешь, использовал и забыл.
Вы думаете, что наш гений двадцатого века не был актером? Нет, он как раз таким типичным актером и был. Он буквально навязывал свои песни, не спрашивая, хотят ли его слушать. Но, будем честны, обычно хотели, тем более, что вариантов не было - возможные разговоры за пьяным столом Высоцкий просто-напросто заглушал. Ну и сама жизнь - бесконечные концерты, репетиции, спектакли, съемки, а между ними - пьянка за пьянкой, вечные друзья, которые наливают, женщины, которые дают, оглушительный хрип, подбор аккордов на семиструнке. Как любят говорить поклонники - сгорел, как метеор.
Пожалуйста, поймите меня правильно - я ни в коем случае Высоцкого не осуждаю, как можно осуждать отца? А он для меня, практически безотцовщины, таким и был. Это просто факты его жизни, не более того. Кстати, его отношение к блатным и женщинам прекрасно описано в романе "О девочках". Про прозаический опыт знаменитого барда и актера все как-то так стыдливо пытаются забыть. Его издали на волне перестройки, почитали, поплевались и спрятали в долгий ящик, чтобы не чернить светлый образ гонимого гения.
А в тексте Высоцкий беспощаден к своей творческой прослойке - одни пересменки чего стоят, когда легшая с Высоцким девушка просыпалась с кем-нибудь из его директоров, например. Влади в этом плане была очень удобна, так как не могла устраивать сцены ревности - всё-таки она в Париже, а он в Москве. Я думаю, что она знала все тонкости богемной московской жизни, тем более, жизни своего мужа. Жены актеров вообще должны относиться ко всему философски - ну да, мужику хочется свежего мяска, да и с девками поделиться надо, может, для них это мечта всей их никчемной жизни. Любит-то он меня и живет со мной, а чтобы так и дальше было, придется постараться, но что поделать. Это просто налог на известность, не более того.
Среди московской богемы тех лет было принято собираться в мастерских у художников - среднестатистическая квартира не вместила бы пьяную толпу, и среди творческих людей были манекенщицы, проститутки и случайно залетевшие на известные имена девицы. Девицы были нужны для полового обслуживания, в том числе иностранцев, но не надо считать их жертвами - в мастерских был шанс отхватить себе такого жирного карася, за которым можно было жить, как графиня. У пруда с изменившимся лицом… По воспоминаниям очевидцев, среди этих шлюшек существовал спорт - кто переспит с Высоцким и сколько раз.
Так вот. Жена, которая известная актриса, на которую пускают слюни все мужики одной шестой части суши, это, конечно, хорошо, но мало. Открытые границы тоже немного, но все же получше. Всеми правдами и неправдами Влади сделала Высоцкому постоянную визу и начались чудеса.
"Баба как баба, и что ее ради радеть" - ради бабы радеть, понятно, не стоит, это нужно делать ради перспектив, которые она может открыть. Высоцкий порадел ради перспектив и расплатился прекрасной песней "Дом хрустальный", пообещав золотые россыпи - ну да, нашел нищету, которой это нужно. Смешно, в самом деле.
Давайте вспомним другую песенку, написанную чуть раньше - "Перед выездом в загранку заполняешь кучу бланков — это не беда. Но в составе делегаций с вами ездит личность в штатском Завсегда". Конец в ней печальный — это значит, не увижу я ни Риму, ни Парижу…никогда.
Отсылка для молодежи - Советский Союз был интересной страной. Вы об этом читали - если интересовались - у Довлатова, кажется - кто написал пять миллионов доносов? В общем-то, как раз Довлатов и написал, он и ему подобные сбежавшие, но дело не в этом. Писали «оперу» (оперативный уполномоченный) все - более того, любая мало-мальски значимая личность имела несколько тех самых "личностей в штатском", осведомителей. Все дружно стучали друг на друга куда надо, а самые продвинутые заводили со своими стукачами дружбу, и те передавали начальству не все, а только то, о чем они с клиентом договорились. Особенно старались те, кто потом эмигрировал, а когда в перестройку открыли архивы КГБ - самые кристально чистые либералы оказались на деле самыми ярыми стукачами. Архивы, понятно, волшебным образом исчезли, дабы не пятнать репутации благородных борцов с режимом. Спайка творческой интеллигенции и органов государственной безопасности была прочной и проникала во все сферы жизни — это надо знать, чтобы понять некоторые удивительные факты самой знаменитой семейной пары СССР. (Настолько знаменитой, что фотографии их продавали немые в электричках, очень ходовой товар.)
Когда Марина выбила-таки постоянную визу мужу (не без участия всесильного КГБ), он, счастливый, бросил своих телок и поехал в Париж, вроде бы даже без человека в штатском — это личный визит, это не визит каких-нибудь кузнецов, закончивших ковку. И вдруг выяснилось, что Франция мало того, что находится на Гавайях, но заодно захватывает Канаду и даже, прости Господи, Соединенные Штаты Америки. То есть человек по визе во Францию исколесил весь мир - и ничего ему за это не было. Даже сегодня это выглядит несколько необычно, а тогда было просто чем-то невероятным. Ну, не могло такой ситуации случиться, это исключено.
Более того - в Канаде Высоцкий записывает знаменитый Канадский диск, с ксилофоном и двумя гитарами. Который на магнитофонных пленках мгновенно расходится по Союзу. В Америке Высоцкий активно общался с нашими эмигрантами - Бродским, который только-только обтяпал свой гешефтик, но еще не успел получить премию, Барышниковым - в общем, со всем богемным сбродом, предавшим свою страну. На Родине за такой проступок, вообще-то, вполне себе светила тюрьма и творческое ограничение - "Кавказскую пленницу" едва не положили на полку из-за того, что Ведищева, спевшая про медведей, сбежала в Штаты прозябать и деградировать, как и все наши творческие беглецы. Ну не бросайте в меня камни. Ни один из них не получил и сотой доли той любви и восхищения, в которых купался в Союзе.
Сохранились фото, где счастливый Высоцкий в плавках сидит на крыше небоскреба - да, вершина жизни, он победитель во всем, "Хотел быть только первым" - и стал!!! За женский счет, конечно, но кого это волнует. Более того, Влади устроила ему выступление перед тогдашними звездами Голливуда и даже выступление на телевидении. Высоцкий спел, конечно - чем туповатые американцы хуже наших партократов? Разве что партократы понимали, кто перед ними поет и о чем, американцы - нет. Они послушали примерный перевод - полноценно силлаботонику перевести невозможно - почесали репу и спросили: Марин, а чего этот головастик так орет-то? Марина объяснила про загадочную русскую душу, и американцы зааплодировали.
Кстати сказать, Бродский, принявший громадную прививку американского менталитета, оценил у Высоцкого что? Составные рифмы. Не мощь слова, не образы, не сильнейшую художественную подачу - рифмы. Хотя, бесспорно, рифмы, особенно составные, действительно хороши и разнообразны.
Но турне по Америке интересно другим ключевым событием, про которое вообще никто, никогда, нигде не говорил, и которое стало доступно только сейчас, в эру интернета и цифровых технологий. Я говорю про интервью на американском телевидении. Известная французская актриса привезла неведомую зверюшку из снежной России, которая поет про бандитов и войну - помните тот диск, записанный с катушек? Именно там была аннотация про войну и бандитов. Представьте картину - сидит американец-ведущий, сама воплощенная болтливая пошлость, напротив Высоцкий с гитарой, загорелый, в голубенькой рубашке, и ему задают вопрос: вы, говорят, пишете песни про бандитов и войну? И Владимир Высоцкий, не моргнув глазом отвечает: нет, я никогда не писал про преступников, никогда не писал про войну.
Вот так вот взять и отказаться от основополагающей части своего творчества - я даже не знаю, как это оценить. При том что на всяких домашних концертах он говорил, что не стыдится своих блатных песен, что это часть его жизни, период, которые повлиял на его становление как поэта, и так далее и тому подобное. На самом деле все просто - ведь уже тогда весь цивилизованный мир знал, что Великую Отечественную войну выиграли американцы с небольшой помощью Советского Союза, поскольку Сталин был тем же Гитлером, только в профиль. Этого Высоцкий сказать не мог (ему надо было возвращаться в Союз), не мог также петь про подвиг своего народа — этого бы не поняли уже американцы, и он просто отказался от себя, от отца, от ветеранов и миллионов погибших людей. Не знаю уж, легко ему было это сделать или нет, но факт есть факт. А когда его попросили спеть, он проорал "Спасите наши души", не преминув уточнить, что это просто песня тонущих подводников без всякой там войны.
Какое-то время среди поклонников муссировался вопрос - эмигрировал бы Высоцкий или нет? Я был сторонником его патриотизма - судя по песням. Судя по интервью, патриотизм был наработанный, поскольку тема безотказная и пробивная - никто бы не смог отказать в записях певцу, так поющему о ВОВ. Но вот в свободном доступе появилось интервью и все озарилось, так сказать, другим светом.
Бесспорно, он бы эмигрировал - в плане быта он был обычным мещанином, любил хорошую выпивку, жратву, баб, одежду (фирму), машины, даже дачу - хотя на нее времени и не хватило. Очевидно, что хотел виллу на берегу моря и свой лазурный бассейн. Но Америка, при всей своей роскоши - для победителей, не смогла бы ему дать такой всенародной, всеобъемлющей, всепоглощающей любви слушателей. Кто бы там ходил на его концерты? Брайтон Бич? Так Сичкин, который Буба Касторский, один из позорной шеренги беглецов, гонялся за эмигрантами, дергал за рукав и тащил на свое выступление. А те пожимали плечами — зачем нам тебе платить, когда ты и так свои куплеты споешь? Задаром. Тем более ты с ними уже слегка приелся.
Косоглазый Крамаров, который исправил косоглазие и тут же потерял всё обаяние, играл каких-то тупых русских генералов, не понимая своего позора. Довлатов пил-по-черному, дорвавшись до капиталистического рая, осознав, что сделал самую большую глупость в своей никчемной жизни. Бродский, лежа на кафедре с сигаретой, гнал высокоумную пургу студенткам и орал на декана - как вы таких идиоток умудрились вырастить? (К слову - нынешние студентки того учебного заведения вообще не представляют, что у них преподавал какой-то русский еврей с политической премией. Им это неинтересно.) Видов без головы тоже получил свой бассейн - ровно такой же, какой есть у любого голливудского второсортного артиста.
Мне кажется, что Высоцкий все это прекрасно понимал - но, судя по ответу на телевидении и вояжу, непростительному для обычного человека, все-таки эмигрировать готовился.
А в "…прерванном полете" Влади пишет про эту интервью совершенно замечательно. Высоцкий - "конечно, я никуда не уеду, я горжусь своей страной, подвигом своего народа, я всегда вместе с ним, буду переносить вся тяготы социалистического строительства" - говоришь ты. Конечно, ты этого не говоришь… ", конечно, он этого не говорит. Он отказывается.
Василий Аксенов - один из немногих, кто сказал нечто отличное от других. Сам Аксенов — порядочный ловкач, создал диссидентский альманах "Метрополь", для того чтобы свалить (гешефтик гораздо лучший, чем демонстративное тунеядство Бродского) - и свалил, получив приличные деньги за антисоветское издание, ни с кем ими не поделившись, имея в плюсе борьбу с Союзом и капитал. Умница, что сказать. Так и надо, по-американски - подставил друзей, заработал деньги и убежал. Так вот, он вспоминает, что Высоцкий приходил к нему и обсуждал отъезд - там свобода, там мы развернемся, там мы сделаем "Русский центр" или центр русской культуры. Аксенов поддакивал и кивал - он-то знал, что никакие движения в Союзе без Комитета невозможны. К слову, сам ВВ в альманахе участвовал вместе с Беллой Ахмадулиной, и только им двоим за участие вообще ничего не было.
Так что процентов на восемьдесят ВВ готовили с помощью Влади стать кротом - то есть агентом влияния на русскую эмиграцию. И после всех своих приключений, отработав контракт, вернулся бы на Родину, таким поэтическим Исаевым, к родным березкам и певунье в стогу. А, ну и к Нинке-наводчице, как без нее. «Не волнуйтесь — я не уехал, И не надейтесь — я не уеду» - всего лишь обычная для барда поэтическая поза, не имеющая отношения к жизни.
Совершенно замечательно про его зарубежное хулиганство пишет Влади - мол, как только ты вернулся, так и начали тебя спрашивать про то, как ты посмел по французской визе в Америку мотаться? А ты говоришь, тыкая пальцем в потолок - там знают. И все советские чинуши поджимали хвосты и начинали подобострастно поскуливать - ах, ну раз там знают…
Более того — как-то раз на таможне Высоцкий широким жестом достал из широких штанин два (2) загранпаспорта. Видимо, не заметил, бросил на стойку, у таможенников открылись рты, а он преспокойно забрал один и спрятал в те же широкие штаны. Вообще-то должен был начаться скандал с увольнениями должностных лиц, допустивших такое, но можно было бы и не повторяться — опять обошлось. Влади хихикала - мол, как мы их объегорили. Ну да, ну да. Нашлись шутники. Там действительно знали, и разрешали. Теперь фанатичным поклонникам придется с этим жить, что, впрочем, не так уж и сложно.
Сорок пять лет - за это время на территории СССР сменилось три страны - сам Союз, перестроечная позорная Россия и сегодняшняя страна, вытащенная за волосы, но с гораздо меньшей кровью из трясины бывшим КГБшником. Ну, сотрудничал Высоцкий с КГБ, и Влади сотрудничала, и каждый, кто в те времена сладко жил, делал то же самое. В чем проблема? Без участия всесильного КГБ Маринка-паровоз ничего бы сделать не смогла, как ни выкручивалась она объяснениями, что, мол, у тебя на всех уровнях поклонники были.
Две книжки
Книжку Влади я читал первый раз после армии, в конце восьмидесятых - будучи желторотым безмозглым щенком, отравленным, как и большинство тогда, ядовитым ветром треклятой "свободы", и она зашла. Под настроение, скажем так - большая часть великой страны двигалась под нож с покорностью баранов и тем самым "гибельным восторгом", будь он неладен. И, поскольку я занялся пересмотром творчества своего любимого - я думаю, так и останется - поэта, то нельзя было не прочитать воспоминания о нем, и "Владимира…" в первую очередь. А во вторую - Володарского. А в третью - какого-то армянского эстета, который "любил Володю как женщину". Вот так, простите, дословно.
"Владимир, или Прерванный полет" - откровенная мерзость.
Дело даже не в том, что про ВВ она первая написала правду, чем вызвала истерию у фанатов и бешенство у сына Никиты, кормящегося с памяти отца - дело в отношении, которое продемонстрировала Влади ко всем нам.
Приехала, понимаешь ли, барыня показать диким туземцам настоящую цивилизацию, выбрала одного, которого ей настойчиво порекомендовали, и начала его облагораживать. Заодно с ужасом рассказывая, как русские бабы ср..ли в дырки, а она, француженка, на смогла, справила большую нужду только когда они отвернулись, и вышла, шатаясь от унижения.
Как она швыряла в рожи советским бабам франки - подавитесь, суки, я не крала ваш сыр!!! И как Высоцкий, вылезший из своего Мерседеса, снисходительно просил не обижаться на плебеев, не они такие, жизнь у них такая.
С восхищением пишет про Туманова - он разбил голой рукой раскаленную до красна чугунную печку, так что даже садисты-НКВДшники попадали в обмороки, когда мясо и кости разлетелись по углам. Ага. А потом жареное мясо и дробленые кости собрали обратно в руку - когда от обморока отошли. Вадим Туманов умер в прошлом году в глубокой старости, и, насколько я помню, обе руки у него были целы и даже не покалечены. Мимоходом упомянула армянского … который участвовал во всех запоях Высоцкого и "любил его, как женщину" - настолько вскользь, насколько он и заслуживает. На самое любопытное - она совершенно спокойно относилась к бабам Высоцкого. К запоям - куда менее спокойно, чем к бабам. Будет он твоим, деточка, будет, ты только успокойся — вот в таком ключе. Хотя могла и рожу набить - как кричала в каком-то интервью после смерти Высоцкого, да и вообще, не зря в ней смешивалась русская кровь и цыганщина - табор из Влади частенько вылезал, из-под личины рафинированной француженки. И по всей книге идет лейтмотивом - зачем я в это влезла, зачем мне это нужно?
В самом деле, зачем? Любить она его не любила, сыграла свою роль, талантливо или нет - я не знаю. Наверное, из-за денег или по каким-то своим причинам, про которые выяснить уже не представляется возможным. В общем книжка - смесь сусальных соплей о трагической любви двух гениев под довлеющей над ними машиной подавления, пересчете барахла, которое она таскала из Франции для советских нищебродов, а они налетали стаей воронья и дрались за пачки анальгина и колготки.
Вообще-то юная Колдунья оказалась железной бабой со стальной хваткой и каменным сердцем, готовая ради своих целей снести с пути любого, и иллюзий насчет четвертого мужа не испытывала. "Он женился на мне, только чтобы за границу ездить" - призналась она как-то Володарскому, когда наварила борщ пьяным рабочим, строящих для Высоцкого дом на участке сценариста. Тот удивился - а что, мол, без тебя Высоцкий бы не смог поехать? Ответ был прост: без меня - нет. Его даже близко к границе не подпустят и не подпустили бы.
Потом, после смерти ВВ была дележка этого дома - Марина кричала, что Володарский предатель, Володарский: Маринка все врет своим анфасом, хотела деньги за дом отжилить, Маринка: почему деньги сыну отдали? Это мои деньги!!! Володарский: какие твои, нищебродка? Вовка во Франции телевизорами фарцевал, чтобы тебя прокормить!!! И так далее. Элита - она такая элита, как видите.
Сам Высоцкий, судя по всему, получив от Колдуньи все, что нужно, устав от ее железного контроля, завел себе молоденькую девочку Оксанку и всерьез подумывал развестись с заграничной супругой. Тем более что в благородных артистических кругах добрые любящие друзья его называли не только "расчетливым евреем" (хитрым жидом, конечно) но и альфонсом. Но не успел - была долгая и оглушительная агония (оглушительная в самом прямом смысле, рёв умирающего барда слышал весь район), смерть от сердечного приступа, спровоцированного ломкой и пьянством - он глушил боль шампанским и водкой. Последняя предсмертная неделя разложена едва ли не по минутам, и поражает только бессилие двух врачей и любовницы — да, все от него устали, да, это было кричащее отчаяние, да, все боялись брать на себя ответственность и класть артиста в больницу, да, сам он не хотел никакого лечения, он безумствовал на краю жизни и втягивал в этот разрушительный смерч все свое окружение. Но надо было поступить жестко и закрыть хотя бы на год без возможности принимать самостоятельные решения, поскольку зависимые принимают решения одной только направленности. Тогда бы удалось конец отсрочить еще на год — полтора, скорее всего не больше. Творческие самоубийцы - это отдельная каста, бездна, из которой приходят стихи, притягивает к себе иной раз сильнее чем все блага земной жизни.
* * *
И если говорить о воспоминаниях, нельзя не остановиться на Д. Карапетяне - том самом, любившем ВВ "как женщину". Остановимся, но вкратце. Такой многословной, цветистой, избыточной, подхалимской и неэстетичной одновременно графомании я давненько не встречал. Лейтмотив всей писанины, если говорить простыми словами - ВВ необразованный алкаш, я рядом с ним - преданный, отзывчивый, ориентированный на прекрасный Запад интеллигент, спасающий его во время страшных запоев. Я дал ему идею познакомиться с француженкой — это выгодно и полезно, я был сам женат на француженке, я ездил с ним по всей стране, я устраивал ему концерты, я прятал от него деньги и выдавал ему по пять грамм, я, я, я, я, я, я. Особенно мило смотрелись его плевки в Союз - рабы, палачи и так далее - и виляние ловким задом перед каким-то английским лордом, занесенным в дикарскую, дремучую Москву.
Какие там ограды в дореволюционном особняке, какие там сигары, какой там лорд, который напоил трех пьяных придурков, припершихся к нему под утро, коньяком, ни слова против не сказав, выдал толстую котлету денег и отправил в аэропорт - лететь в Еревань. Он был готов лизать руки лорду и галстуком полировать ему ботинки. Лорд заказал им билеты - а ВВ, редиска, после недельной пьянки взял и сдулся в самый ответственный момент.
А какие милые подробности встречаются!! Что там пьянка. Вот как они сидели у Абрамовой и говорили о литературе, а пьяный Высоцкий только мычал, рычал и лез бывшей жене под блузку. Высоцкий же был неграмотным - наслаждается собой Карапетян - у него не получилось даже слова вставить в нашу беседу двух эстетов, он способен только за грудь эстета хватать. Может, анфас Маринки по привычке искал... А, простите, ты, армянское чудо, не мог взять его за руку и сказать - Володя, хорош, неприлично? Не мог. Высоцкий в воспоминаниях Карапетяна вообще удивительный человек, который занимается только тем, что пьет, при этом шарахаясь по стране, как обезумевшая летучая мышь. Главное его занятие - терзать гитару и кричать при каждом удобном случае - Я Высоцкий!!! А быдло, которое живет в советском Союзе, шепчется за их прямыми спинами: Высоцкий с каким-то кавказским разбойником в театр пришел, баб ему, что ли, мало?
Правда, иногда случаются проколы - редко, но бывает так, что Высоцкого не любят. Тогда Володя сидит мрачнее тучи, но быстро собирается и бежит на другой теплоход. В другой автосервис. В другую военную часть. На другой золотой прииск. Там его обволакивают привычной атмосферой любви, поклонения и вседозволенности, жить, пить и петь становится проще.
Милый армянский шалун изо всех своих сил показывает свою исключительность рядом с Высоцким - по тексту рассыпаны стихи. Но не ВВ, а других авторов. Чтобы любой читатель понял, что он не только прислуга, собутыльник, но и важный человек, обладающий собственной мордой… портретом лица с необщим выражением. И если сегодняшние почитатели, скрипя мозгами, выдавливают серые слова, но стараются разобрать тексты, если Влади вставила в свою книжку несколько баллад - ну а как иначе? ведь речь о поэте, то Карапетян не заморачивается такими условностями. Он пишет о Высоцком, и при чем тут стихи?!
Воспоминания
И как только Высоцкий умер - не на руках у Влади, а рядом с молоденькой Оксаной, нынче женой артиста Ярмольника - как только его торопливо похоронили без вскрытия, как только невиданная волна народного горя взметнувшись, слегка опала, полезли полчища друзей. Их было столько, что, по самым скромным подсчетам, Высоцкий физически не мог успеть не то чтобы писать и играть, а есть, пить, спать, дышать тоже времени бы не было - только общение с ними, с его дорогими друзьями. Каждый, кто налил стакан во время очередного штопора, писал об этом воспоминания в лучших традициях советского троечника. Каждая дура, которую ВВ хлопнул по заднице, становилась единственной любовью всей его жизни, ради которой он хотел бросить и Влади, и Афанасьеву. Каждый рабочий сцены рассказывал после первого стакана, сидя в подсобке на фоне десятков фото ВВ, украшающих стену, каким он был другом и как прибегал вот сюда, на этот стул, советоваться - Любимов сказал играть так-то, а ты что думаешь? И рабочий объяснял - тебе надо тут орать потише, а здесь молчать погромче.
Насчет рабочего - чистая правда. Я сам хотел устроиться в Театр на Таганке кем угодно, чтобы напитаться энергией стен, которые помнили моего кумира - принес водки работягам, когда ждал директора, и мы ее распили. Именно так - ори потише, молчи погромче - работяга мне и рассказывал. Кончилось все забавно. Рабочий вывел меня в фойе, где бушевал какой-то мужик в цветастом шарфе. Не уверен, что Дупак, но возможно, что он. Работяга сунулся было к нему - мол, мальчик, на любую должность, фанат Володеньки, а в ответ раздался рев - какой, …….., мальчик, какой, растудыть твою душу, фанатик? Эфиоп твою фиоп в сиську мать твои итти ногами в рот по голове - я не знаю, чем артистам зарплату платить!! Работяги рядом уже не было, а я стоят в полуобморочном состоянии. Молчал бы погромче…
Я знаком с человеком, который очень, очень близко знал Высоцкого, прямо вот борт к борту, но рассказать ничего не мог. Они стояли рядом на светофоре, и мой товарищ, еврей-водитель, помахал ВВ рукой, но тот не заметил соплеменника в кабине ЗиЛа. Я удивился, что мой товарищ не написал книжку - например "Поворот на красный", где обстоятельно бы поведал, в каких спортивных штанах и сандалиях он сидел за рулем, какая была погода, с каким видом стоял Мерседес рядом с ЗиЛом - трудно, что ли?
Кстати, если ЗиЛ заменить на МАЗ, то песню "…а в дороге Маз который по уши увяз" - можно будет приписать как раз этой дружеской встрече на светофоре. Мол, посмотрел ВВ на смердящее прямо ему в окно дизельным дымом чудовище, и его осенило. Но мой друг еврей был-таки водителем, а не писателем, и не захотел оставаться в вечности другом Высоцкого на светофоре.
На гниющем субстрате "друзей" вызрели диковинные грибы - высоцковеды. Это такие люди со счетами, которые корпят над своим трудами, чахнут, этакие Кощеи над златом, но зато точно знают, во скольких песнях ВВ употребил слово "бля", во скольких - слово "хер", скольким женщинам после семнадцати лет набил морду и почему их, женщин, не было на Большом Каретном у Качаряна. Шукшин был, Макаров был, Кохановский был, Тарковский тоже был. А баб-то и не было. Не указаны. Вот такая закавыка. Шалавы были, но к ним серьезно относиться нельзя. Они очень полезны, эти сморщенные кабинетные грибы. Не надо лазить и искать информацию — вот, например, прижизненные публикации ВВ - оказывается, были и такие. Вот полный список пластинок. Вот полный список фильмов. А вот тридцать четыре варианта одного куплета, двадцать замен одного слова, вот количество бутылок выпитого Высоцким за один вечер со своими концертными директорами, а вот количество керосина, сожженного вертолетами, на которых большие люди прилетали на концерт к ВВ. А вот, пожалуйста, скромные, нищенские заработки гонимого барда - тот самый первый пресловутый Мерседес он купил за бешеные деньги. Бешеные деньги заработал за десять дней, давая по два концерта в день. А вот имярек устроил пять концертов за два дня, получил Володя всего семь тысяч.
Но вернемся к воспоминаниям, которые вспомнили друзья - их было много, все они так или иначе отображены в интернете, и читать их безумно скучно. Более однообразных воспоминаний нет, наверное, ни о ком. Если пишут о Рубцове - то пишут о Рубцове. Если о Есенине - то о Есенине. Если о Высоцком - то под копирку, причем все - от известных артистов до гримерш. В двух словах воспоминания можно передать так: встречались на съемочной площадке (гримерке), здоровались при встрече, друзьями не были. Да, он был бард, да, он был актер, да, вены на шее, да, он был такой один. Он сгорел ради нас, он себя не щадил, он прожил сто лет за сорок - и так далее, расхожие обороты, которые, как попугаи, люди повторяют почти полвека после смерти ВВ. Удивительно, в самом деле.
Беда в том, что писать про Высоцкого нечего и нельзя, не используя заезженные шаблоны. Театр – ну, так никто не может оценить его игру по достоинству, от спектаклей остались только записанные отрывки, на которых мужик в черном свитере бегает и хрипло рычит. Собственно, хрипло рычит он на всех своих бесчисленных концертах. О спектаклях можно было бы прочитать у свидетелей и современников - но они как-то стыдливо умалчивают, или отделываются теми же шаблонами, а если начинают цветисто хвалить, то нельзя понять, придумывают они или говорят правду.
Есть фильмы. На мой взгляд, лучшая его роль - комический большевик в "Интервенции", абсолютно гениальной мистерии-буфф. Это, пожалуй, единственная роль, где Высоцкий-исполнитель не забивает Высоцкого-актера. Ну хоть тресни — в «Месте встречи» никто не мог отделаться от ожидания, что капитан Жеглов возьмет гитару и зарычит про коней, или про рай для нищих и шутов.
Я в свое время, будучи молодым, фанатичным и наивным, все удивлялся - как может опальный бард так много играть и выступать? Он же опальный. Оказалось, что этот опальный - так, как надо опальный.
Возможно, у ВВ есть настоящие роли - но я не могу выделить ничего, кроме Бродского и Брусенцова. Комического большевика и трагического белого офицера. Остальные роли - включая Жеглова и бабника Гуана - проходные, на мой зрительский взгляд. Впрочем, если профессионал меня сможет переубедить, я буду только рад.
То есть, смотрите какая ситуация возникла - все воспоминания сделаны как под копирку, и не потому, что люди отвечали по заказу - таков был стиль жизни Высоцкого, со всеми быть на короткой ноге, но никого не подпускать близко. В оценке творчества все упираются в его бешеный рык, Баньку, Нинку и Охоту на волков. Демидова и Ахмадулина оригинально - в тысячный раз - сравнили вздутые вены на шее с органом.
Высоцкий вырвался из серой массы советского масскульта благодаря своей оригинальности (не смелости, о смелости мы поговорим потом), но в посмертии получил именно то, чего так боялся - шаблонные воспоминания и шаблонные же оценки. Есть, правда (появились относительно недавно с развитием интернета) всякие доморощенные оценщики, те самые советские, с трудом обученные читать троечники, испытывающие невыносимый графоманский зуд. Это еще ужасней, чем одинаковые воспоминания - авторы воспоминаний и рады бы что-нибудь такое выскрести из закоулков памяти, да не могут, слишком быстро ВВ жил.
А современные троечники, возомнившие себя литературоведами, пишут что-то типа: "в своем произведении Владимир Высоцкий раскрыл положительную динамику главного героя в отношении углового градуса северной широты, что доказывает об исключительных обстоятельствах создания данной песни. Не забудьте поставить лайк и подписаться!!" Хочется взять большую линейку и лупить им по пальцам, приговаривая: не пиши, не пиши, миленький, не дано тебе, красавчик, не сметь писать, дорогуша!!! Ничего кроме… вообще ничего и никогда!! Вы убиваете будущее, лапушки, вы уничтожаете вкус, вы убиваете читателя, опуская его до своего одноклеточного уровня!!"
Я именно это кричу последние двадцать лет, меня ненавидят графоманы всех мастей - ненавидят и боятся - но ничего, конечно, не меняется. И литературоведческих исследований текстов Высоцкого, сделанных профессионалами, да так, чтобы их читать было интересно, как не было, так и нет. Есть диссертации, над которыми можно заснуть, есть примитивные статейки лапушек, есть полезные высоцковеды, есть воспоминания под копирку и неутихающая народная любовь тоже есть. Никуда она не делась.
Справедливости ради. Изредка встречаются трогательные попытки раскритиковать воспоминания людей, с которыми Высоцкий не только рядом жил, но и работал. Частенько эти попытки окрашены плохо скрываемым антисемитизмом — вот, смотрите, что пишет Митта (по-еврейски митта значит гроб, а вообще-то его фамилия Рабинович!! — утверждает на голубом глазу никому не ведомый автор).
Ух ты! Хотел я сказать про Вайсбейна (Утесова), про громадного, с разбойничьей рожей Френкеля, нежно поющего про русское поле, про радиста Кренкеля, подсунувшего Папанину лишнюю деталь от маузера, про Карцева, Богословского, Шифрина, Гердта, Ширвиндта, Менакера, Плятта, Раневскую и так далее до бесконечности. Про Иосифа Уткина, кстати, тоже напомнить можно. Автор, словно не догадываясь о творческом параде, начинает перечислять компанию Высоцкого и с ехидцей шепчет - какие люди, прямо все как на подбор. Намек такой, что окружили нашего русского парня жиды пархатые и давай его спаивать. Тот же Митта-Рабинович, если бы не они, жил бы наш русский Володя, да и жил себе, писал бы гениальные песни, а мы бы его любили с редькой да квасом.
Я, будучи русским патриотом всю свою сознательную жизнь - хотя, говорят, птичьи фамилии давали крещеным евреям, чтобы не потерять в дальнейшем - очень люблю юдофобскую логику. Есть такой прекрасный поэт - Александр Моисеевич Городницкий. Чистый еврей. Есть такой легендарный в кругах конников водитель — Семен Ильич Трейзин. Классический семит. Я его ласково звал "моржом" - мордой жидовской, ему очень нравилось. Каким боком, простите, Владимир Семенович Высоцкий - русский? Вообще-то Высоцкие до революции были известными торговцами чаем и вместе с товарищем Гоцем активно участвовали в свержении самодержавия со всеми вытекающими. Прямые, так сказать, предки, чисто русские Высоцкие и Гоцы. Заодно можно напомнить прекрасную песню ВВ: "Зачем мне считаться шпаной и бандитом, Не лучше податься мне в антисемиты, На их стороне хоть и нету законов - Поддержка и энтузиазм миллионов" или Мишку Шифмана. Да, Высоцкий был евреем. Но это ладно.
Доморощенные исследователи бросаются на друзей и партнеров ВВ, как собаки на медведя - Влади не удержала, Митта не помог, Кохановский спаивал, Карапетян вообще любил, Лужина не дала, вся Таганка ненавидела, Золотухин роль отобрал, Володарский - дачу. При этом Володарский нападает на Влади, Влади - на Володарского, Кохановский - на Карапетяна, Карапетян - на Кохановского, Золотухин (который за трояк подпускал к окошку посмотреть на пишущего Высоцкого во время съемок Хозяина тайги) - на Митту, Митта… вроде ни на кого не нападал. Только спросил у знакомого врача: боюсь за Володю, спать по пять часов (не по два и не по три, по пять, чего тоже мало, конечно) - разве так можно? На что врач ответил мудрено: наш Володя - астеничный гипоманьяк в хронической стадии, для них это нормально.
Сколько бы самых невероятных сплетен про Высоцкого не ходило, сколько бы закадычных друзей не появилось и не ушло (время неумолимая вещь, и ровесников Владимира Семеновича почти не найти) — от него остались только тексты, которые, повторяю, просто требуют профессиональной разносторонней оценки. Чтобы не пропали и были либо маяком — как надо писать, либо примером как писать ни в коем случае нельзя.
Власти
С вашего позволения скажу еще несколько слов, прежде чем заняться непосредственно текстами - на этот раз про гонимость. Давайте на примерах, чтобы проще было понять.
Если бы я был средним чиновником, и мне бы предложили завизировать съемку в фильме Магиева, к примеру, я бы что сделал? Правильно, я бы запорол его кандидатуру. Потому что мне не нравится его однообразная перекошенная физиономия, мне не нравятся его ужимки и прыжки в бесконечных сериалах, мне противна реклама, в которой он снимается, мне он банально надоел. Вот и все. Мне бы говорили - ты что, это же Магиев!! Я бы отвечал - хоть Рукиев, какая разница? Мне надоело его личико отовсюду. Высоцкий отовсюду тоже надоел, точнее - вполне мог надоесть. Тут, видите ли, какое дело - чиновникам, так же как и поклонникам, совершенно наплевать на стихи, есть такая особенность у поклонников и чиновников. И Высоцкий вполне мог раздражать. "Всё донимал их своими аккордами". Представляете - существуют люди, которым Высоцкий не нравится!! Более того, они истово ненавидят этого "хрипатого алкоголика". Их право.
Мне, например, противен Цой - полный нуль, как и вытащенные в перестройку из подвалов бездари с гитарами, Макар, блеющая зануда Гребень и большая часть прослойки под общим названием "русский рок". Правда, еще гаже появившийся позже рэп – ну, тут я ничего не могу сделать, только наблюдать за постоянной деградацией своих молодых, в основном, соотечественников.
Чиновники вполне могли не любить Высоцкого, не понимать его литературного масштаба, он мог их раздражать своей подозрительной известностью и так далее и тому подобное. Если бы им пришлось выбирать между своим креслом, пайком и каким-то фильмом с "хрипатым алкоголиком", понятно, что бы они выбрали. Да и вы тоже, положа руку на сердце.
Потом - послушайте - создание фильма — это сложный технический процесс, чья художественная ценность видна только после монтажа и склейки. В процессе съемки все не так радужно, во время подготовки к съемке - тем более. Существует роскошный мультик "Фильм! Фильм! Фильм!", где это все прекрасно, хоть и гиперболично, показано. Взрослые люди его, конечно, смотрели. Хотя в мультике не отражены пробы. Когда на роль пробуются десятки актеров, которых выбирает режиссер и заверяют цензоры. Допустим, Галича или предателя Видова даже к пробам не подпустили бы на выстрел, но если Высоцкий в пробах участвовал — значит, его зарезали не цензоры, а режиссер. В этом случае ни о каких гонениях речь не идет. Собственно, подбор, пробы, съемки - все в руках режиссера. От фильма отказаться тяжело, поскольку с начальников тоже спрашивают план и отчет бухгалтерии. Гораздо проще если фильм зарубит комиссия - потом уже, в готовом виде. То есть режиссер может сказать: играет Высоцкий. Начальники начнут, конечно, петушиться и бурлить, но последнее слово за режиссером, хоть за Миттой, хоть за Говорухиным. И режиссер же решает, кому доверить роль.
Иваном Васильевичем мог бы быть Никулин - отказался. Чарнотой в "Беге" - Высоцкий, но вряд ли он сыграл бы его лучше, чем Ульянов. Ротация актеров шла постоянная, и выбирали по таланту. Еще раз повторяю - дай Высоцкому возможность - он бы снимался во всех выходящих фильмах, в каждой роли, включая старух и грудных младенцев. Высоцкий был очень навязчив - и при этом поверхностно благожелателен, охотно дружил с полезными людьми и охотно помогал всем и каждому. Нет, в самом деле. Помощь оказывалась по привычной схеме - нет билетов на поезд? Хорошо. Девушка, посмотрите, я - Высоцкий. Ах, нет? Зовите начальника. Начальник, здравствуйте, смотрите, я - Высоцкий. А, и вы меня терпеть не можете? Дайте телефон… Здравствуйте, я - Высоцкий. Билетики нельзя ли? Концерт? Запросто.
То есть, как это ни банально звучит, вся оказанная помощь в конечном итоге шла ВВ в карман - хотя, конечно, он и без всякой платы мог петь врачам, например, которые вшивали-вышивали ему торпеду, в бане, в кабине, в пьяных компаниях, когда его заткнуть было абсолютно невозможно. (В тот вечер я не пил, не пел - бывало и такое, говорят. Трезвый ВВ сидел в уголке и наслаждался покоем.) Но своей известностью гонимый бард пользовался на полную катушку -к вящему удовольствию его друзей и собутыльников.
Вообще, выпячивание Карапетяном своего эго понятно и простительно - рядом с Высоцким все как-то тушевались и блекли и, ощущая это, называли себя «младшими друзьями». И если в жизни Карапетян был всегда на вторых ролях, то в книге мог себе позволить главную роль - Я и Высоцкий. Это понятно, смешно и иногда даже простительно. Вполне вероятно, что даже в дурацком заявлении - любил его как женщину - нет подтекста, свойственного нашему извращенному времени. Просто глупость, обычная у тщеславной прислуги при гении.
При простейшем, но внимательном рассмотрении ситуации оказывается, что, по большому счету, никто Высоцкого не зажимал и не притеснял - он снимался, выступал, и если бы не был членом Союза композиторов, стал бы членом Союза писателей. То есть известный актер, исполнитель собственных песен Владимир Семенович Высоцкий не был ни гонимым, не преследуемым, ни зажимаемым страшной советской властью борцом с ней же.
Откуда же взялась такая легенда? Понятия не имею. Возможно оттого, что русские люди испокон веков любили уголовников, особенно в кандалах (вся любовь пропадала, когда каторжники грабили их дома и убивали семьи) и традиционно ненавидели власть. Власть тоже ненавидела власть - ту, что повыше. И хорошо помнила народную мудрость - от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Очевидно, в народном бессознательном не мог уместиться тот факт, что такие поверхностно бунтарские, ни на что не похожие песни могут принадлежать обычному актеру, шуту на окладе, невысокому крепышу на высоких каблуках - нет, так петь мог только Стенька Разин, утопивший свою Му-му, или Пугачев, гордящийся прапраправнучкой.
Разница между ревущим гигантом на пленке и реальным обликом Высоцкого часто бывала причиной разных неприятных ситуаций - он действительно был маленького роста, 165-170 сантиметров, в самом деле ходил на максимально высоких каблуках (чтобы не обвинять меня в очередной клевете, достаточно посмотреть на постановочную серию фото Высоцкого с Влади), был большеголовый, подтянутый, с покатыми плечами. Явно не культурист, но и не слабак - человек, следящий за своей формой - хотя откуда у него на это время… И спутникам ВВ приходилось объяснять - ты что, дурилка картонная, не видишь? Это Сам Высоцкий. Бедолагам, которые обязаны были знать, как выглядит ВВ, приходилось исправлять свои ошибки, извиняться и приносить клятву на крови, что такого больше не повторится.
Но факт есть факт - легенды о преследуемом барде гораздо более живучи, чем его стихи, которые в основной своей массе забыты. Легенда о преследовании борется за первые места с легендой о метеоризме.
Метеор-самоубийца
Я ненавижу тупость и шаблоны, но нет ничего более тупого и шаблонного, чем рассуждения обывателя о поэзии вообще и о Высоцком в частности. Что графоманы делают с поэзией, я подробно разобрал в книжке "Путеводитель на Парнас" с предисловием Юрия Полякова. А вот что обыватель делает с ВВ - вопрос, конечно, интересный.
Если в двух словах - подгоняет его под себя. А сам он человек непритязательный, простой, и от поэзии ему надо, чтобы было понятно. Понятно? Никакого расстрела горного эха, никаких там, понимаешь, весен, идущих в штыки, ничего такого замороченного. Мы люди простые, и герой нам нужен простой - чтобы был гонимым и жил недолго, долгая жизнь мешает созданию легенд. Необходим метеорит - вспыхнул и исчез. Как Высоцкий.
И тут возникает небольшая проблема. Представьте себе Гагарина - раз уж речь зашла о космосе, то есть космических телах – который, вместо того чтобы выполнить свое задание, выпрыгивает из взлетающей ракеты и сгорает. Я понимаю, что такое невозможно, но представить никто не мешает - он будет героем или нет? ВВ именно что выпрыгнул из взлетающей ракеты, потому что был самоубийцей (если кто-нибудь мне скажет про босые пятки души и лезвие ножа, по которому ходят какие-то идиоты - настучу по лицу. Имею право, как поэт - ерунда это все, никто так не делает.)
У Высоцкого был врожденный порок сердца, и курить ему было категорически нельзя. Что он делал? Две-три пачки в день как с куста. Во время пьянки - две-четыре за вечер, смолили в те времена как безумные все, и смерть от сердечного приступа была подарком, а от рака легких, долго и мучительно - наказанием. Как относиться к сознательному самоуничтожению Высоцкого? Он был практически небожителем, его обожали и боготворили, ему поклонялись, его смерть стала настоящей трагедий для миллионов людей. Но он себя целеустремленно убивал и всеми доступными на тот момент способами, и экзотическими, вроде наркотиков, тоже. У него было абсолютно все - в том числе и мифическая западная свобода, которой он мог регулярно пользоваться, и решал разве что дилемму - променять миллионы поклонников на ненадежный капиталистический комфорт или нет? Можно, конечно, сказать, что он не смог выбрать и вынужден был покончить с собой от безвыходности - но это уж совсем глупость.
Если не брать чисто физиологические причины и даже психиатрические (астенический гипоманьяк), то ключ к его поведению, возможно, кроется в мощных комплексах, о которых несложно догадаться. Если копать совсем глубоко на радость различным психологами фрейдистского толка, то детское фото, на котором ВВ в девочковом платье, прическе и с бантами вполне может быть причиной затаенного комплекса и стремления доказать свою мужественность всеми доступными для мужчин способами - бесконечной сменой женщин, курением, пьянством.
Обычные мужские занятия, понятные и простительные, даже одобряемые - не зря кобылистая Мордюкова, снимаясь с Вициным в "Женитьбе Бальзаминова" пыталась его оскорбить - не куришь, не пьешь, к бабам не лезешь - какой ты мужик? Ты не мужик вовсе. Высоцкий комплексовал из-за роста (почти всегда на высоких каблуках), из-за невозможности сниматься столько, сколько он хочет (во всех фильмах, лишь бы сил хватило), и так далее и тому подобное. Он хотел быть первым во дворе, в компании, в театре, в кино - а когда стал первым, вдруг выяснилось, что всё. Дальше идти некуда. Про великую любовь и славу на одной шестой части суши даже говорить уже неприлично, сколько можно повторяться.
В поэзии он вполне себе реализовался - настолько, что мог писать, не напрягаясь, тексты любого объема и направленности, и его стали признавать даже "друзья - известные поэты". Более того, в одном интервью западному журналисту (проведенному в Переделкино у Беллы Ахмадулиной) он, показывая на какие-то листы, сообщил, что будет заниматься в основном литературой — потому что это свобода, что написал, то и спел, и нет над тобой никаких режиссеров и цензоров. Тогда ему в голову не приходило, что литературная свобода есть полное подчинение своему внутреннему цензору, который гораздо серьезней внешнего.
Театр на Таганке, который, по сути, был большой банкой со скорпионами да пауками, жрущими друг дружку с улыбками на мандибулах, тоже надоел - ну сколько можно кривляться на потеху публике? Поздновато он это понял, но лучше поздно, чем никогда. Тем более что на перестал быть шутом на окладе и стал договорным шутом - сколько сыграл, столько и получил, роли его разобрали коллеги.
Он победил во всех выбранных им направлениях - и одновременно проиграл, поскольку потерял интерес ко всему, что составляло суть его жизни. Он выходил на концерте и мог не читать записки из зала - они все были с одними и теми же вопросами. Он перестал стараться на выступлениях - он просто орал, а если не орал, то кривлялся. Повторяю - кривлялся, восемьдесят концертов по заказу - чисто кривлянье, там даже актерской халтурой не пахнет, все хуже. Впрочем, зачем стараться, если публика и так примет, как принимала его всегда? Его тоже можно понять - выкладываться на трех-пяти двухчасовых концертах в день перед публикой, которой интересно, сколько у него было баб - так себе удовольствие.
Он сунулся было в литературу, создав гаденький "Роман о девочках" и бездарную повесть про психов и дельфинов, но вовремя бросил, понял, видимо, что проза - не его призвание. Представьте - мужику сорок лет с небольшим, он состоялся более чем полностью - что делать дальше? И, видимо, он прекрасно понимал свой главный проигрыш - если ты берешься соревноваться со всем миром, выбери область, в которой можно жить долго и счастливо. Алкоголь, табак и наркотики к этой области не относятся — это чистое зло, навсегда порабощающее человека, даже если удастся жить какое-то время чистым, потом они возьмут свое. Это не "козлоногий рогач", это куда страшнее - медленная смерть о трех головах.
Ну а самое страшное, что может быть у творческого человека, - потеря удовольствия от процесса. Вы никогда не задумывались, почему такое безумное количество людей пишет, рисует, играет, поёт? Только ли потому, что это привлекает внимание и тешит тщеславие? Ну, допустим, песни или музыка - да, там реакция зала видна сразу. А тайные области - литература, например? Когда твою работу могут оценить далеко не сразу, может, через десятки лет - что заставляет людей писать, кроме графомании, которая давно признана психическим расстройством? Тайна. Мистика. Что-то необъяснимое. Никто не знает, какие слова возникнут на листе и откуда они берутся - и результат будет виден потом. Удовольствие же от настоящего творчества нельзя сравнить ни с чем, особенно с искажающими мир и уродующими его наркотиками.
Литератору, который перестал писать, актеру, переставшему играть, певцу, лишенному голоса, жить незачем, но обычно бывает так. Наркотики сначала забирают смысл жизни, потом саму ненужную жизнь. И забирают не сразу, не моментально, а постепенно и подло — искажая и уродуя сознание, запутывая творчество в сетях больного воображения, превращая его в поток несвязного бреда.
Хотел ли Высоцкий бороться со своими зависимостями и победить? Судя по всему - нет. Хотя это была бы победа - не чета ролям или полным залам, это была бы победа над собой, а тяжелее битвы не найти. Тем не менее, среди многоликих бедолаг, попавших в сети, есть всего лишь две группы — желающих лечиться и не желающих. Первые всегда справляются и живут под постоянной угрозой срыва, но, тем не менее, живут. Более того — поскольку борьба тяжела и продолжительна, иногда срываются, растаптывают все, чего достигли в плане чистоты и воздержания, уходят в штопор, но обычно из него выползают. С каждым годом бесконечной битвы светлые периоды становятся все длиннее, а загулы все короче - пока лет через десять постоянного напряжения воли не приходит понимание - все, мне больше этого дерьма совершенно не нужно. Человек не общается с пьяными, а тем паче наркоманами не потому, что боится сорваться, а потому лишь, что ему это неинтересно. Представляете? С пьяными, оказывается, совершенно неинтересно разговаривать, и могут это делать только такие же пьяные, которым все равно.
Но чистота — это бесконечная, ежедневная, даже ежеминутная работа над собой, жизнь под постоянным риском срыва, даже необходимость менять привычный и любимый круг общения - потому что старые друзья, которые так верны и дороги, с огромной радостью утащат тебя вниз, в ту самую бездну, в которую и сами падают. А те, кто бросать не хочет, знают, что будет весело, возможно, появятся новые знакомства и так далее - но это все равно неминуемый распад личности. Собственно, наркотики страшны не только ранней смертью - в конце концов, близкого знакомства с этой великой тайной избежать никому не удастся - но неизбежной деградацией, которая гораздо страшнее смерти.
Деградировал ли Высоцкий перед концом своей жизни? Конечно. Об этом стараются не вспоминать, поскольку миллионы его поклонников разорвут в клочья, а могут и убить - но было именно так. Постоянные истерики, скандалы на съемочных площадках, ругань с партнерами, бесконечная импульсивная истерия (сорвался - побежал), поведение капризной звезды и исполнительское мастерство, которое с каждым разом становилось все хуже и хуже.
Если отбросить нездоровый фанатизм и больное желание сделать из самого необычного творца двадцатого века что-то такое безлико-кастрированное, чем занимаются тысячи поклонников, а проследить за эволюцией его выступлений, можно заметить интересную закономерность. Чем ближе к концу - тем меньше артистизма, тем длиннее и неряшливей стихи. Высоцкий привык быть неподсудным, привык, что непритязательная публика схавает все, что ей швырнут в раззявленный рот - но больше всего, конечно, нравится рвущий перепонки хрип. Ну, собственно, хотели - получили. Оглушительный, как самолетный двигатель на форсаже, хрип давно стал визитной карточкой Высоцкого. Этот хрип убрал за ненадобностью артистизм, в котором публика все равно не нуждалась. Причем этот самый хрип не был истерикой отчаявшегося человека, которому надо или высказаться, или умереть. Нет. Это была именно узнаваемая, тщательно культивируемая манера исполнения, так что иногда бывало смешно.
Очередное интервью. «Ваше кредо?» —спрашивает журналист. Владимир Семенович тут же хватает гитару, надувает вены на мощной шее и вопит про то, чего он не любит. Журналиста относит вместе со стулом к стене, разбивается ваза с цветами, графин с водой сметает на фиг со стола - все как обычно. Потом Высоцкий перестает петь и совершенно спокойно говорит - ну вот, кредо не кредо, а что мне нравится я рассказал. Ну, то есть после такого опасного рева он должен был биться в корчах, глотать воду, открывать окно и так далее - нет. Он отыграл песенку так, как всем нравится, теперь можно и отдохнуть. Какой нерв, ребята? Это вам нерва хочется от сытой вашей жизни, а у нас обычная физкультура, дыхательно-орательные упражнения.
Именно поэтому я не выношу домашние концерты Высоцкого - в них нет мастерства. Оно и понятно - каждый божий день проводить на публике по нескольку часов, радуя незнакомых людей оглушительными воплями, кто выдержит? Это уже скучно - а актеру скука противопоказана. Вот он и дурачился на сцене, опять же, никто слова не сказал про то, что это плохо. Да и я не говорю — хорошо, но мне не нравится.
Я ценю мастерство, а Высоцкого-мастера можно послушать лишь на советских пластинках в сопровождении оркестра Гараняна и на зарубежных (французском и канадском) дисках. Там, где «Две судьбы», «Баллада о детстве» и о «Правде и Лжи». Вот там хорошо все - и тщательной дозированный хрип, который включается тогда, когда нужно, и великолепная актерская работа голосом - ничего лишнего, ничего пошлого. Понижение качества понятно, если не забывать про постоянные запои (самые плодотворные времена были у него в глухой завязке).
Повторяя вопрос -хотел ли он вылечиться? Ну конечно, хотел, как хотят все алкоголики и наркоманы, с похмелья или перед ломкой. Когда дрожит каждая жилочка в теле, а мир вокруг сгущается страшной черной тучей из чистого ужаса и тоски, готовой раздавить и поглотить. Когда буйство и веселье, бьющее через край, сменяется полным, безвольным опустошением, сил нет даже на то, чтобы поднести стакан к губам, но хочется повеситься или разорвать зубами вены. Вот в такие времена все зависимые не только мечтают завязать, но даже пытаются это сделать. К сожалению, рядом всегда есть услужливый Давидка, готовый продать и шляпу, и бритву, лишь бы продолжить, есть друзья, со всех сторон тянущие руки со стаканами, есть бывшие бабы, готовые на все, лишь бы залучить любимого обратно. Но самое главное - есть тяга, необоримое стремление, с которым справиться можно только после двух-трех лет чистоты.
Пока ВВ не получил от Влади всего, что она могла дать, он себя сдерживал, по крайней мере старался - один раз не пил, говорят, целых шесть лет. Это для пьющего человека невероятный рекорд. Но потом стало ясно, что Влади никуда не денется, визы получены, цели достигнуты, что дальше? "Разве красть химеру с туманного собора Нотр-Дам?"
Он выковыривал торпеду (эспераль, антабус, тетурама десульфирам) - вещество, не дающее водке превратится в воду и углекислый газ, а оставляющей ее в состоянии страшного яда. Водка тоже яд, но то, во что она превращается (очень ненадолго) в десятки раз хуже. Торпеда держит алкоголика в страхе, и обоснованном - любая рюмка приводит к смертельному исходу. Только поэтому он не пьет, и так может продолжаться до относительного избавления от тяги. Пожалуй, это единственный действенный метод лечения. Но Высоцкий торпеды (на самом дела ампула, растворяющаяся при поступлении этанола в кровь) выковыривал. Ножом.
Напомню, что в те времена пьянство не было чем-то преступным и даже особо вредным. Из благословенных советских времен к нам пришло убеждение, что алкоголики валяются под заборами и в канавах, а мы, люди, выпивающие три раза в неделю, работающие и воспитывающие детей кто как может - никакие не зависимые. Существовали лечебно-трудовые профилактории, которые потом эволюционировали в рехабы, и трогательные вытрезвители, где могли намять бока, если ты буянил, но, если нет - клали баиньки и потом жаловались на работу. То есть пьянство в меру не только не осуждалось, а даже поощрялось и тоже было культурным кодом.
Ну и о какой трезвости Высоцкого могли вести речь его друзья? Как бросить пить человеку, который пил всю свою сознательную жизнь и даже некоторую часть не очень сознательной? Который привык быть в центре внимания и, благодаря некоторым нездоровым особенностям нервной системы, постоянно балансировал на грани нервного срыва? Можно было бы его закрыть куда-нибудь в тайгу, и «сука»-Туманов (хе-хе, я его не обзываю, а называю положение в лагерях - во время его отсидки шла как раз сучья война на взаимное зековское истребление) вполне способен был это устроить. Ну да, ну да. Высоцкий, который не мог находиться в одиночестве большую часть суток, да в таежной глуши? В зимушке с подслеповатым окном, земляным полом и железной печкой? Это было бы, конечно, хорошо, но совершенно невыполнимо. Хотя, думаю, дом на берегу озера был срублен в лучших традициях огромных северных изб — и даже билеты туда были куплены, и рейсы назначены, которые Высоцкий несколько раз переносил, придумывая нелепые оправдания, но тем не менее кормя друзей обещаниями.
Среди современных наркологов есть примета - если кодироваться пьющего приводят родители или жена, то это просто выброшенные ими на ветер деньги. Бедолага под страхом смерти не будет пить, допустим, год, но потом уйдет в такой штопор, что небо с овчинку покажется. Но если он пришел сам - тогда другое дело.
Так вот, Высоцкий бросать не хотел. Не хотел и не мог. У всех на глазах он совершенно сознательно довел себя до ручки под одобрительные похлопывания по плечу - метеорит ты, Володька, как ты живешь, просто сгораешь. И если гипомания сегодня лечится, поскольку частенько приводит к нервному истощению и, как следствие, - к смерти, то тогда никому даже в голову не пришло, что так можно. Все восхищались его работоспособностью и многозначительно хмурили брови - да, ветер пьет, туман глотает, пропадает, пропадает, да все мы волки, все мы так живем…
Кстати, для того чтобы продлить гению жизнь, нужно было всего-то немного. Хотя бы ограничить курение до пачки в день, вместо привычных ему двух-четырех, лишить чифиря (а про то, что ВВ был чифирист и не мог писать без кружки мутно-желтого напитка, все молчат. Чифирь в самом деле лишает сна и распахивает творческие пространства, но истощает сердце. Кроме Владимира Высоцкого заядлым чифиристом был, например, Достоевский.) Без чифиря удалось бы побольше спать, без чудовищного никотинового отравления больное с детства сердце не испытывало бы таких запредельных ежедневных перегрузок - и скорее всего наркотическую ломку летом восьмидесятого Владимир Высоцкий пережил бы. То есть не нужно было бы даже лишать его привычного ритма жизни - просто слегка сократить потребление самого липучего, бессмысленного и мерзкого наркотика из дозволенных - табака. Просто немного тормознуть чтобы остаться в гонке. Вопрос - как? И курили вокруг него все, тоже как безумные. А с манерой ВВ ни в чем никому не уступать даже ценой собственной жизни идея сократить курение - совершенно абсурдная.
Теперь уже никто не узнает, что произошло тем летним утром - то ли, как говорят любители детективов, ему в самом деле сделали "золотой укол", то ли действительно изношенное до предела сердце не выдержало наркотической ломки - а бегал по квартире и орал он несколько дней кряду, и никто ничего сделать не мог. Разве что девочка-Оксанка кормила его… клубникой со сливками и поила шампанским, больше ничего организм не принимал. Хотя подобная предсмертная диета выглядит слегка издевательской.
Дальнейшие события разобраны, изучены и ничего нового вынести нельзя - разве что Оксана Афанасьева решит устроить какой-нибудь скандальчик, но, сдается мне, не решит. Не было вскрытия, не было сообщений о смерти, кроме крохотной заметочки в «Вечерней Москве», был запруженный толпами народа Таганский район (похожее столпотворение старожилы-москвичи помнят только на похоронах Сталина).
Прошло сорок пять лет. У Петровских ворот стоит памятник - не в сквере, а на бульваре. На Большом Каретном регулярно собираются люди, оставляют сигареты, уносят фотографии, бесконечно поют про друга, вершину, хрустальный дом и так далее, очень досаждая жильцам. Поклонникам абсолютно наплевать на возможное сотрудничество с КГБ, на две тысячи (слухи, только слухи, утверждать я не могу) любовниц, на тысячи опустошенных бутылок, гору окурков и прочие признаки настоящего брутального самца.
В общем-то, им не интересно читать даже однообразные воспоминания и всякие скандальные выдумки, так же не сильно важны попытки сделать из грешника святого. Им - мне тоже, в первую очередь - интересно творчество живого человека, который сумел уйти вовремя - а это и огромный подарок, и большая удача.
Творчество
Говоря о творчестве, я имею в виду исключительно литературную составляющую. Фильмы и спектакли я могу лишь оценивать со своей точки зрения, но вот литературную часть, а именно - стихи, могу обсуждать и оценивать как профессионал. Тем более, что без стихов Высоцкий остался бы обычным советским актером средней степени известности наряду, например, с Крамаровым или Видовым, а может даже ниже.
Кстати, весьма возможно, что без песен, хрипящих из каждого утюга, фильмография Высоцкого была бы более полной и качественной. Он бы не так раздражал чиновников своей настырностью, его было бы не так много, и они сквозь пальцы смотрели бы на роли - тем более, что тогда все риски на себя брали режиссеры. Сейчас не берут, сейчас есть две прикормленных и ставших чисто символическими профессии - сценарист, который вообще не имеет своего мнения, и режиссер. Это куклы на веревочках, которыми управляют продюсеры.
Но как сложилось, так сложилось, и мы имеем - кроме всем известной роли Жеглова - еще почти три десятка фильмов и около тысячи текстов, из которых десяток-другой абсолютно гениальны, несколько сотен — отличных, но обычных, где Высоцкий свою планку не перепрыгивает, и остальное - просто средние стихи, неплохо сделанные.
О, кидайте, продолжайте, я уже научился уворачиваться от камней.
На самом деле такой процент — это тоже большой подарок судьбы и работоспособности. Обычно у хороших поэтов один-пять всеми любимых и всем известных "шлягеров", Господи прости, а остальное - всего лишь память о творческой лихорадке. Потому что, как мы помним, великие вещи всегда создаются на одном дыхании, все, что кроме, пишется для получения творческого экстаза, который в одинаковой степени испытывали и Пушкин, и Высоцкий, и любой, самый бездарный и нелепый графоман. И разница между ними всего лишь в результате, как бы печально это не звучало, все пишущие в смысле получения удовольствия находятся в одной лодке.
В плане качества Высоцкий не превзойдён никем, ни у одного известного мне поэта нет такого количества текстов гораздо выше среднего (я вынужден давать усредненные оценки, ну, потому что сколько можно кричать про гениальность, величие, опять про гениальность. Не хватало еще про метеорит напомнить. Можно, мы по умолчанию будет считать его гением и не повторяться? Можно? Ну, спасибо. На сто камней меньше прилетит в мою лысую черепушку).
Я уже писал, что глупая, хотя в некоторых моментах точная, статья "О чем поёт Высоцкий" послужила катализатором начала нормальной работы над стихами - хотя от глагольной рифмы он так до конца и не избавился. Дурак-журналист, переживая за состояние умов молодежи - он был хорошим, правильным, честным, но дураком - приписал Высоцкому строчку Визбора "Зато мы делаем ракеты", в которой, кстати, тоже ничего крамольного. И что ее так любят либералы? Ракету пойди еще сделай, американцы до сих пор нашими пользуются, Енисей перекрыть - тоже то еще умение нужно, а балет признан во всем мире - в чем тут глумление?
А на дурака можно было и внимания не обращать, хотя ВВ с Кохановским незамедлительно побежали в другую газету и вроде бы дали опровержение, совсем как на американском телевидении через десять лет. Но чтобы дурацкая статейка не помешала карьере, писать надо более качественно, и желательно не злить власть предержащих, Высоцкий понял. После статьи он почти совсем перестал штамповать забавные приблатненные песенки, которые так котировались у дворовой шпаны и заигрывающей с ней интеллигенции, и нашел себе другую нишу, став рупором рисковых парней.
Сейчас прозвучит очередная крамольная мысль - после ранних стишков, в которых он бьет баб, пьет с чертом, восхищается ментами, которые даже джина смогли упаковать в воронок, после веселого молодого хулиганства, которое было, скажем так, совсем лишено морали, ВВ превратился в самого настоящего конформиста. За весь следующий период творчества не появилось ни одной песни, которая так или иначе была бы опасна советской власти. Военных, патриотических - сколько угодно. Издевательских, написанных словно для сатирического журнала "Крокодил" - навалом. Но вообще-то в СССР критиковать отдельные недостатки никто не запрещал. Тем более, высмеивая мещан, жлобов, трусов и так далее, ВВ делал это на самом деле смешно и талантливо, остроумно и оригинально. Только не надо про песню "Протопи ты мне баньку". В чем там крамола, особенно после двадцатого съезда и развенчания культа личности? В упоминании псевдонима «Сталин»? Ну, в таком случае и я борец, и все вокруг, так или иначе это имя произносившие.
Но популярности он жаждал, фига в кармане была, как у любого таганковца (у Филатова, кажется, фиги нет в стихах, но у него на всё поэтическое наследие три хороших текста — «Оранжевый кот», «Натали», и одно больничное «Тот клятый год») - и как совместить несовместимое? И он нашел выход, начав писать про профессии тяжелые, рисковые, где человек живет в полном напряжении всех своих физических и моральных сил.
Начал он еще в начале (извините) - посвятив неумелые еще нескладушки солдатам, которых унесло в океан, и они долгое время питались лишь подметками да ремнями, и полярнику, который сам себе, пользуясь зеркалом, вырезал аппендицит. Это были первые ласточки, предваряющие подкупающую новизной идею - не обязательно быть героем и бунтарем, достаточно писать о героях и бунтарях.
Собственно, так когда-то делал молодой Джек Лондон, который приехал на Клондайк, прокатился на собачьей упряжке, понял, что это тяжело, холодно и голодно, вообще опасно. И угнездился за стойкой в Джуно, откуда и почерпнул сюжеты для всех своих знаменитых северных рассказов. Которые и принесли ему славу.
Тем более что Высоцкому было в кайф писать — особенно о занятиях, про которые он ничего не знал. Это тоже были его роли - он с детской жадной непосредственностью беседовал с шахтерами, шоферами, клоунами и так далее, перерабатывая все это и превращая в стихи. Некоторые его произведения нельзя читать без словаря современным поклонникам: "дед, параличом разбит, бывший врач- вредитель", "поправь виски, Валерочка, да чуть примни сапог", "Малюшенки богатые, там шпанцири подснятые", "черненькая Норочка, с подъезда пять, айсорочка", "на всех клифты казенные, то флотские, то зонные"… Ну и так далее. То есть некоторые песни, тогда писавшиеся на злобу дня, сегодня стали всего лишь памятником времени, но остроумным, и которые можно слушать и через сорок пять лет. Правда, уже не очень интересно, но смешно.
И все равно - Высоцкий мастерски умеет держать грань издевок, насмешек, намеков аккуратно и без перегибов - так, чтобы люди поняли, но власти не рассердились.
Высоцковеды (прости, Господи) наверняка уже разложили творчество ВВ по папочкам, приклеили бирки и подсчитали количество вариантов - как это можно сделать и не уснуть от скуки, ума не приложу. Я не отношу себя к этим достойнейшим людям, но могу сказать с точки зрения поэта про некоторые вещи, просто лежащие на поверхности.
Ну, например, что все его стихи и песни можно разделить - не по темам, это было бы слишком просто - вот военные, вот блатные, вот любовные, какая жуть. А вот так - по заказу, к фильмам, к спектаклям, для себя.
Про фильмы и спектакли подход совершенно правильный и трезвый - песенки, это, конечно, хорошо, но гораздо лучше если их сразу услышат пятьсот человек в зрительном зале каждую неделю или чаще, а лучше - миллионы зрителей в кинотеатрах.
Не могу не упомянуть о том, насколько разнится восприятие текстов у слушателя и самого автора. Все, конечно, помнят "Вертикаль" и песню из нее, шлягер всех времен и народов "Если друг оказался вдруг"… Ее до сих пор поют у костров, под землей и в горах, девочки с тоненькими голосками и мальчики с деревянным басом, даже в современном мультике про богатырей Змей-Горыныч говорит - а как он сказал красиво - если друг оказался вдруг… Потом я, слушая какой-то очередной концерт и собираясь уже переключать радиостанцию (радио Высоцкий тоже есть, две штуки точно), как вдруг Владимир Семенович говорит «... был такой фильм, и была такая песня. Что-то там друг… вдруг… если хотите, могу попытаться вспомнить…» А это песня, на секундочку, превратила дворового барда и пишущего актера в официально признанного во всей стране исполнителя. Но она свое дело сделала, а в горячке творчества про нее можно и забыть - впереди новые песни.
К слову, не извиняясь за скромность, могу подтвердить - большую часть своих стихов навскидку я и не вспомню. Есть десяток, которые я читаю на выступлениях и которые все любят, но остальные шестьсот запомнить невозможно. Хотя по одной любой строчке обычно возможно восстановить.
Ну так вот - практически в каждом фильме, в котором снимался, Высоцкий использовал свои песни - возможно, и это тоже мешало его карьере актера. В "Интервенции" - две, одна великая, вторая мусор, в "Опасных гастролях" несколько качественных, даже в "Хозяине тайги" парочка каких-то слабых куплетов. Для "Стрел Робин Гуда" был тоже написан великолепный цикл, где почти каждая песня в яблочко и по аранжировке, и по литературному мастерству (кроме попсовой «Баллады о любви»). "Бегство мистера Мак-Кинли" тоже озвучена балладами.
Но для фильмов песен было всегда сделано больше, чем прозвучало, и для спектаклей тоже. Те песни, что написаны, скажем так, под заказ, отличаются в выгодную сторону от того, что написано на злобу дня или для себя - хотя вот в последних Высоцкий иногда достигает непревзойденных литературных вершин - таких, какими можно только наслаждаться или попытаться объяснить восторг, чувствуя свое косноязычие перед ними.
Под заказ - тоже понятие растяжимое, я имею в виду работы именно под фильмы. Есть же еще целые циклы, скажем так, производственных работ, вроде как производственные романы были в ходу в советское время.
Есть песни, посвященные врачам (совершенно роскошная «Врачебная ошибка», есть вторая слабенькая серия – «Никакой ошибки»), полярникам, морякам, шахтерам и даже таксистам - последние обижались, что про них ничего нет, пока Высоцкий не напомнил про «Счетчик». Про большинство из них можно смело сказать - написаны на достойном уровне, но не больше того.
Причем Высоцкий - яркий пример того, что первая серия фильма, или песня, или книга, всегда бывают сильнее продолжения. Закон первородства, скажем так. "Охота на волков" сильнее второй серии "Охота с вертолетов", первая часть "Ошибки" - мощный, образный, сильный и смешной текст ни в какое сравнение не идет с продолжением про "очечки на цепочке" и так далее.
Очень интересно, что у Высоцкого есть и мой любимый жанр восьмистиший - от "Сыт я по горло" до "И снизу лед и сверху", где он мается, ожидая визы в загранку. И уточняет, что жив только Влади и Господом (Господа Влади из текста убрала, нечего ему там делать). Их немного, но они есть.
С другой стороны - бесконечные баллады, где в конце не помнишь о том, что было вначале. Та же самая "Баллада о детстве" - замечательный срез послевоенной жизни. Мастерство Высоцкого позволяет ему писать длинные тексты, не утомляя слушателя, более того – можно включать запись снова и снова, пока не выучишь наизусть, а потом напевать уже ставшие родными стихи. Собственно, гения от обычного стихотворца, обладающего четким и ясным авторским голосом, отличает именно это - способность работать во всех октавах поэтического слова.
От стихов прямой речи (ты, Зин, на грубость нарываешься) или "Я вчера закончил ковку", до настоящих образных узоров, где слова рисуют практически осязаемую картину - "Оплавляются свечи на старинный паркет, Дождь кидает на плечи Серебром с эполет". К сожалению, тексты прямой речи вытесняют образные — последних можно найти лишь несколько штук.
Кстати, именно поэзия прямой речи, кажущаяся простота таких стихов породила в восьмидесятые года огромное, просто чудовищное количество эпигонов. Они создавали продолжения, будучи уверенными, что сами пишут ничуть не хуже. Самое забавное, что у них получалось - так же как любой копиист может достичь при определенной наработанной сноровке визуальной похожести картины. Но при похожести все, что они делали, оказывалось на десять уровней ниже стихов Высоцкого. Почему? Да потому, что надо быть гением, и писать так, как умеешь, а не подражать. А вот образные стихи подделать так никто и не смог, хотя, конечно, пытались.
Интересно, что гениальная простота, к которой Пастернак, например, пришел только на закате жизни, у Высоцкого успешно чередовалась с другими видами поэтики. "Он не вернулся из боя" - великий стих о войне. "Французские бесы" - не менее великий стих о запое, и роднит эти два произведения только фамилия автора, настолько они разные. Совершенно потрясающий "Расстрел горного эха" никак не похож - даже стилистически - на абсолютно детские стихи "Алисы в стране чудес" или "От доски к доске летели, Как снаряды ФАУ-2, То тяжелые портфели, то обидные слова".
Про детские поделки хорошо написал, глумясь, Саша Черный: "…милые детки - солнышко чмокнуло кустик, Птичка оправила бюстик, И, обнимая ромашку, Кушает манную кашку". Так вот, у Высоцкого в детских стихах такой слащавой фальши не найти, у него веселая доброта и ювелирная игра со словом - как раз то, что нравится живущим в игре детям. По крайней мере, нравилось детям нашего поколения, сейчас не знаю и не буду утверждать. Вот, допустим, песенка мышки. «Спасите! Спасите! О ужас! О ужас! Я больше не вынырну, если нырну. Немного поплаваю, чуть поднатужась, Но силы иссякнут - и я утону. Спасите!! Спасите!! Хочу я, как прежде, В нору на диван из сухих камышей. Здесь плавают девочки в верхней одежде Которые очень не любят мышей». Вот эти девочки в верхней одежде, которые очень не любят мышей — настолько по-детски, или по-мышиному, что даже после прочтения почему-то не перестаешь улыбаться. Стишки в этом аудиоспектакле короткие и забавные, совершенно без нагнетания, хотя есть и настоящий флибустьерский попугай. «Турецкий паша нож сломал пополам, Когда я сказал ему — Паша, салам. И просто кондрашка хватила пашу, когда он узнал, Что еще я пишу, рисую, пою и пляшу». «Алиса в стране чудес» - удивительный диск — гигант из двух пластинок, стихи к которым написал Высоцкий — и как же они непохожи на то, что он писал обычно! В самом деле, как будто другой человек. Эти стихи тоже можно разбирать с их детской непосредственностью, игрой по любому поводу, словотворчеством, детским — порою идущим просто от неопытности — авантюризмом, смелостью и одновременно наивностью. Легко так писать? Нет, но у ВВ получилось.
* * *
Во всех областях стихосложения Высоцкий, как правило, достигал вершин, а то, что у него не получалось, было видно только профессионалам.
Его, кстати, шпыняли за глагольные рифмы – «И мне давали ценные советы, Чуть свысока похлопав по плечу, Мои друзья - известные поэты - Не стоит рифмовать "кричу - торчу"». Ну, правильно давали - глагольная рифма, самая распространенная, не достойна мастера. Хотя мастер может ее использовать так, что она не вызывает раздражения видимой текстовой беспомощностью, как это происходит у графоманов, обожающих глагольные рифмы - потому что весь необъятный арсенал других рифм им из-за бездарности недоступен. Но только Высоцкий мог зарифмовать четыре глагола в ряд - и получилось более чем хорошо. Простенько, но смешно: "Ты, Зин, на грубость нарываешься! Всё, Зин, обидеть норовишь! Тут за день так накувыркаешься… Придешь домой - там ты сидишь!" Но в другом тексте он точно так же рифмует подряд четыре глагола — и получается крайне плохо, ниже я укажу, где это.
То есть глагольные рифмы в некоторых случаях допустимы для гениев, вроде Пушкина и Высоцкого. Пушкина убираем, потому что в его время другие рифмы еще не открыли, использовались только точные и глагольные, и "наше всё" этим очень огорчался. Так что, господа начинающие любители глаголок, ему можно, вам нет, и живите теперь с этим.
Но, как ни крути, постоянный поток текстов и неспособность прислушиваться к советам профессиональных поэтов, которые так или иначе разбирались в стихах, ну и плюс, конечно, изменяющие сознание психоактивные вещества порядком понизили уровень его творчества. Потому что эти вещества сознание не расширяют, как это модно говорить в среде употребляющих бедолаг - рабов и слюнтяев, а запутывают и искажают.
Последнее его восьмистишие, текст написанный на каком-то бланке и считающееся именно последним стихом (И снизу лед, и сверху, маюсь между — Пробить ли верх или пробуравить низ? Конечно, всплыть, и не терять надежды, А там — за дело, в ожиданье виз) - вполне себе качественное по технике, принадлежит к любимым Высоцким стихам прямой речи, но при этом какое-то никакое. Какой там лед? Куда пробуравить? Как всплыть из-подо льда, когда сам еще не решил, ломать или буравить? Какой пот подо льдом? Вернусь к тебе — значит, сбежал от той, которая хранила его (без Господа), по ее мнению? В этом восьмистишии нет ничего предосудительного (поэт может потеть подо льдом и собираться вернутся к той, кто его двенадцать лет хранила и даже тянула за собой), кроме отсутствия художественной ценности. И, видимо, он этого не понимал - или не успел исправить, потому что этот слабый текст считается последним стихотворением Высоцкого. Нет ни размаха, ни напора, ни гениальной простоты – скорее, привычная попытка сыграть на чувствах человека, находящего на краю, на грани, в опасности - отсюда и лед.
Кстати, дальше я собираюсь именно что разбирать стихи Высоцкого - с неуёмными восторгами и сдержанной критикой - не для того, чтобы принизить этого великого поэта и масштабное явление, а чтобы получить удовольствие от работы с настоящей литературой и, может быть, открыть какие-то новые грани.
А вот на слабые места, несостыковки, банальности и неудачи я тоже буду указывать, простите уж, прекрасно понимая, что ничего это не изменит - но "чистого слога слуга" просто не может поступить иначе. И тем попытаюсь доказать, что Высоцкий - в первую очередь поэт, во вторую - исполнитель, и только в третью - актер.
Я уже писал чуть выше, что в восьмидесятые к могиле с сомнительным памятником подойти было очень тяжело - вокруг нее стояли странные люди с гитарами, с налитыми краснотой и синевой лицами (если удавалось раздуть шею до появления вен, это было высшим шиком) и хрипели все, что могли. Часто хрипели свое. Одних вариантов "Диалога у телевизора" я слышал за один визит штук тридцать, стояла толпа и орала кто во что горазд. Возле них, не поверите, тоже собирались поклонники, причем поклонники Высоцкого не прочь были занять его место - песни те же, хрипит так же, даже громче, поделись девками, Владимир Семенович. Он и делился - ему не жалко.
Интересно другое - тексты прямой речи написать не так уж сложно, буйно расцветшие эпигоны тому пример. Сложно написать смешно. Юмор в стихах - вообще отдельная тема, никто не может объяснить две вещи: как рождаются стихи (сам автор не знает, что у него получится в итоге) и почему они бывают смешными. Именно бывают, автор порою считает их философскими, например, или просто трагичными, но выходит, хоть ты тресни, выходит смешно. Причем этот юмор, не любимый американцами физиологический, он скорее филологичный, когда смешат оттенки предложений, неожиданные финалы и так далее.
Ну вот, например. "Был ответ на мой вопрос прост, Но поссорились мы с ним в дым. Я бы мог отрыть ответ тот, Но йог велел хранить секрет – вот!" На "вот" я улыбаюсь практически непроизвольно - столько в этих строчках какой-то глубинной доброты и, опять же, детской непосредственности. Про рифменный рисунок я вообще молчу - классическая аб-аб вдруг сменяется в припеве одним словом, заменяющим вторую строку – «Говорят, что раньше йог мог Ни черта не бравши в рот – Год». Заканчивается все простым АА. Заметьте - в простой забавной песенке Высоцкий использует три вида рифмовки - надо быть очень уверенным в себе поэтом, чтобы так делать.
В ранних песнях Высоцкого заметен какой-то такой глубинный юмор, свойственной молодости - вскочил, водой в лицо плеснул и помчался. Куда - неважно, впереди новые друзья, которые через час считаются старыми, разговоры, гитара, портвейн. Молодость любопытна и доброжелательна, ее еще не жевали тяжелые челюсти мира, она смотрит ясным взором и всегда, чтобы не случилось, готова улыбнуться. Ранние песни подкупают именно своей улыбчивостью, когда понимаешь, что автор - человек не злой, а скорее задиристый, не издевается, а шутит, а шутит потому, что иначе не может. Жизнь его брызжет, как теплое шампанское, и так же бьет в голову.
Публика любит тоску - но не любит злобу. Тот же Есенин, тосковавший на разрыв рубахи, быстро нашел своего читателя, и Высоцкий, тосковавший еще более нелепо - этот текст будет разобран - тоже нашел своего слушателя, но от доброжелательности первого этапа, блатного, как ни странно, совершенно ничего не осталось.
И злоба появилась, и тоже стала слушателям нравиться. Выросло мастерство, но публика стала совсем всеядной, при этом разделившись на два лагеря - один принимал все, глотал с жадностью голодного птенца, другой яростно отказывал даже в праве называться поэтом. Причем вторые в поэзии не разбирались вообще, они слишком тупы, чтобы хоть что-то понимать в стихах (кстати, они до сих пор существуют и суют свое мнение, не стоящее и ломаного гроша, в каждую свободную дырку).
В стихах ВВ стал пробиваться запойный бред, похмельная раздражительность и неудовлетворенное честолюбие, неинтересные работы на заказ и неудачные попытки любовной лирики. Но главное — всем любителям творчества Высоцкого знакомы эти бесконечные вопросы. «А что вы из себя представляете? Какое ваше кредо? Что вам нравиться и что не нравиться?» И так далее и тому подобное. Все эти вопросы абсолютно оправданы, особенно если учесть количество слухов, ходивших вокруг обычного актера одного из московских театров. То есть люди, особенно профессиональные журналисты, спрашивали и спрашивали, очевидно, сильно надоели Владимиру Семеновичу одними и теми же вопросами (да, к сожалению, кумиры хотят поделиться своей гениальностью, а вот народу хочется знать цвет их трусов), на которые он давал с похвальной последовательностью одни и те же ответы — слушайте песни, в них все сказано.
Так что внимательное прочтение песен, которые без мелодии и фирменного исполнения становятся — какая неожиданность — стихами, была многократно озвучена самим покойным автором. Конечно, сей вопль не остался неуслышанным, но беда в том, что я не знаю честного и беспристрастного разбора. Кто-то подходит с позиций всеядного поклонения и готов убить за нелестное слово о своем кумире, таких читать невозможно. Кто-то, наоборот, видит, а больше придумывает только плохое — их тоже читать очень скучно, потому что у Высоцкого, как у любого нормального поэта, стихи очень неоднородны, недосягаемые вершины сменяются смешными и даже позорными провалами.
Мы же подойдем к тексту, который лежит на прозекторском столе под белым светом, вооруженные опытом, знанием и литературным вкусом и, взмахнув скальпелем, приступим.
Иные законы поэзи.
Лубоффь
С любовной лирикой у Высоцкого были серьезные проблемы - очевидно, из-за того, что любить он был патологически неспособен. Люди актерского склада, всю жизнь занятые ожесточенным самоутверждением, отдавать себя (а любовь — это именно полная отдача всей своей сути партнеру) не способны. Они от этого не становятся хуже, они дарят нам… в общем, что-то дарят, но любить в высоком человеческом смысле не могут.
Возвращаясь к тексту — вот пример из тех же самых гастролей, которые очень опасны и интересны только песнями Владимира Высоцкого - романс, так сказать. Полностью приводить его не буду, приведу лишь один настоящий куплет в обрамлении жирной пошлости. "Что мне была вся мудрость скучных книг, Когда к ее коленям мог припасть я? Что с вами было, королева грез моих, Что с вами стало, мое призрачное счастье?" Вот это Поэзия - именно так, с большой буквы. Один этот катрен, кроме него - либо грошовая банальщина, либо небрежные наброски, кое-как срифмованные, и все в одном тексте. Посмотрите: все, кроме этого четверостишия - мусор. И так бывает, оказывается.
Что там еще у нас любовного? «Дом хрустальный»? С невыговариваемым слипанием "рос в цепи"? Да, смелая составная рифма для слова "россыпи", но совершенно не звучит, простите. Это песенка вообще занимательная - если учесть, что Высоцкий Влади просто-напросто ничего не мог предложить, кроме собственной всесоюзной популярности, - ну, и, видимо, цепь, на которой он рос. Интересная аллюзия, не находите? Она же, любимая, с цепи его не снимает, он в цепи и остается расти.
"Если беден я, как пес (опять пес, который на цепи? – К.У.) - один, И в дому моем - шаром кати (в хрустальном? – К.У.), Ведь поможешь ты мне, Господи, Не позволишь жизнь скомкАТИ"(выделение автора)! Ну что, хорошо, вот так взять и залезть куда-то в церковнославянский, паки, паки, иже херувимы, скомкати житие мое.
Стихи - одна из самых великих загадок человечества. Мы можем понять (или хотя бы представить и нафантазировать), как строились египетские пирамиды, почему планеты земной группы так расположены, как устроен наш милый шарик и двигатель внутреннего сгорания. Мы даже описали черные дыры и нашли с десяток вариантов вида нашей вселенной - про такую мелочь, как галактика Млечный путь, и говорить не приходится. Но мы совершенно ничего не знаем про поэзию - как она появляется и почему оказывает такое волшебное действие на душу читателя. Не вся, далеко не вся - но у каждого поэта бывают моменты, когда мир уходит в сторону, становится никчемным, а перед ним распахивается нечто совсем необъяснимое - и оттуда как подарок приходят слова, которые, как правило, потом даже править не надо. Это называется в нашем пошлом мире «вдохновение».
Но поскольку стихи — это совершенство в каждом отдельно взятом тексте, которое достигается некоторыми техническими приемами (ну вот так Бог пошутил - совершенство достигается техническими приемами, причем ограничений в этих приёмах нет. Глагольная рифма тоже не запрещена, и тоника, и силлабика - пиши, не хочу.) А везде, где есть технические приемы, есть и возможность ими пользоваться без всякого вашего глупого вдохновения. Что и делает огромное количество стихотворцев с превеликим удовольствием - и на неискушенный взгляд, разницы между конструктором и поэзией нет никакой.
Есть. Конструктор не бьет в душу, не цепляет, не мучает, не теребит, не вызывает желание плакать от восторга и красоты, не запоминается раз и навсегда, не остается в памяти призраком чего-то упущенного. Конструктор - всего лишь конструктор.
И такая длительная прелюдия нужна только для того, чтобы разобрать вершину пошлости - по-моему, она так и называется - Баллада о любви. И начинается лихо. "Когда вода всемирного потопа - вернулась вновь в границы берегов" - ладно, начало масштабное. При слове "вновь" возникает череда - кровь, бровь, любовь, морковь - и с содроганием ждешь их нашествия. Но дальше хуже: "На сушу тихо выбралась любовь, и растворилась в воздухе до срока, а срока было сорок сороков…" В этом первом катрене интересно все - от библейского начала до выползшей любви (ящерица? лягушка? амблистома?) и сорока сороков, которые в русской традиции обычно обозначают церкви.
"И чудаки, еще такие есть" -??? - "Вдыхают полной грудью эту смесь" - из выползших на илистый грязный берег смесь чего-то там - "и ни наград не ждут, ни наказанья" - за что, они всего лишь дышат непонятно чем - "И, думаю, что дышат просто так" - совершенно верно, именно просто так - "они внезапно попадают в такт Такого же неровного дыханья."
Вообще нравится мне эта картина - на мокром илистом берегу, заваленном мусором и падалью - все-таки Потоп только-только отступил - стоит некто и дышит, просто так. И вдруг бац - рядом еще кто-то дышит. Чье-то дыхание. Чье? А нету никого. Дыхание есть, а человека нету.
Ну и вот - а дальше начинается роскошная попса в стиле Лещенко и Кобзона: "Я поля влюбленным постелю" (смело, обычно такие творцы звезды дарили) "Пусть поют во сне и наяву" (Что-то знакомое. А... Пой, засыпая, пой во сне, проснись и пой) "Я дышу - и значит, я люблю" (Как бы сказать помягче - это совершенно необязательно во младенчестве, например, и старости) "Я люблю - и значит, я живу" (а вот это правильно, при угасании половых функций и жизнь тоже угасает).
Слушаем дальше.
"И много будет странствий и скитаний, Страна любви - великая страна! И с рыцарей своих для испытаний Все строже станет спрашивать она. Потребует разлук и расстояний, лишит покоя отдыха и сна..." Ну, тут все просто и ясно - страна любви на берегу, который только освободился от воды и еще хранит следы выползшей любви и неровного дыхания в пустоте. К чудакам присоединились рыцари.
"Но вспять безумцев не поворотить, Они уже согласны заплатить. Любой ценой - и жизнью бы рискнули, Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить Волшебную невидимую нить, Которую меж ними протянули…" Итог - чудаки и рыцари при помощи выползшей из пены уходящего потока и растворенной в сорока сороках любви готовы рискнуть жизнью, чтобы не порвать нить, которая между ними протянута.
А вот дальше идет типичная для Высоцкого многозначительная и вполне умелая игра словами, которая и называется конструктором. Весьма странно, что те, кого сегодня нет, люди цвета неба, не схватили эту песенку себе на вооружение - в ней не видно женщины. Чудаки и рыцари, да еще "захлебнувшиеся любовью", которым счет ведут "молва и пустословье".
Раз уж Баллада о любви такая странная, давайте зацепим еще две странных песенки - причем я ни секунда не сомневаюсь в нормальных мужских интересах Высоцкого, но, как говориться, песни без слова не сделаешь.
Сегодня самая твердая и хорошо котируемая валюта - известность и внимание. За известность борются - вполне успешно - сотни тысяч абсолютных, никчемных, ничем не интересных бездарей, многие из них обсасывают имена, в том числе и ВВ, естественно. И вот я натыкают на такое привлекательное заявление - во скольких песнях Высоцкий использовал мат? Заинтересовавшись - может, я чего не знаю - прочитал обычное сочинение троечника.
В трех песнях ВВ сказал "бля", но интересно не это. Интересно, что в раннем варианте "Зека Васильев и Петров зека" есть такая строчка: "И вот ушли мы с ним в руке рука". Я не поверил своим ушам. Послушал (а неизвестная бездарь предоставила запись) - точно, в руке рука. Дико извиняюсь, но в русской традиции последних ста лет за ручку ходят только влюбленные, неважно какого пола. Других трактовок нет и быть не может - друзья-мужики, гуляющие за ручку? Что за чепуха? Можно вести за ручку девушку, ребенка, конечно, но ни в коем случае не мужчину, вот именно поэтому. Очевидно, что это случайность. Потому в дальнейших записях ВВ исправил "в" на "к" - всего одна буква кардинально поменяла смысл.
В этой же песенке: "Нас каждый день мордуют уголовники, И главный врач завет себе в любовники". Я прошу прощенья за экскурс, но каждый день в зонах никто никого не мордует, за исключением одной прослойки — которую мордовать и насиловать может каждый без исключения: "и нам с собою даже дал половничек Один ужасно милый уголовничек". Ну что тут скажешь — уголовники, конечно, каждый день мордуют, но все равно ужасно милые.
И, хотя ВВ поменял одну букву, и «Зека Васильев и Петров зека» пошли в закат К руке рука — в многочисленных сетевых копиях продолжает встречаться «в руке рука».
Ну и вторая странная песня про тех, кого нет — это про Сивку с Буркой. Где Сивка завел себе Бурку, потом Бурка сменил Сивку на кого-то и подставил своего любовника - обычное дело для тех, кого нет, и уголовников, практикующих это. Хотя, само собой, я лично думаю, что это песенка про мужскую дружбу и гнусное предательство - не более того, и вызывающе брутальный Высоцкий никакого отношения к жеманной пакости не имел и иметь не мог. И хорошо, что люди цвета неба не воспользовались непродуманными текстами Высоцкого, смелости не хватило.
Приведенные примеры - именно что непродуманность и непроработка. Когда пишешь - глаз замыливается, и некоторые огрехи могут быть видны только профессионалам с наработанным критическим опытом. Слушатели примут и так, а сам автор, не прошедший школу жестокой критики Литературного института, самокритикой не заморачивается - достаточно того, что он это написал в десяти вариантах и выбрал лучший.
Кстати, обычно ВВ выбирал действительно самый лучший, а огрехи, ошибки есть у всех, тем более в таком сложном искусстве как поэзия.
Как только Высоцкий отходит от своей подкупающей, циничной прямоты, как в Нинке-наводчице, как вообще в первых песнях, где женщина - маруха среди гопников, шалава, и отношение к ней именно такое, какое практиковалось у блатных, - так поэзия из стихов пропадает. И возвращается, как только Высоцкий - или его лирический герой, чтобы лишний раз не обижать фанатичных поклонников - становится собой.
"О нашей встрече - что там говорить"… Вот это как раз любовь - чистая грубая физиология без рюшечек, розочек и пошлых бантиков. Ни цветов, ни рыжья - только бывшим любовникам морды бил, сознавая, что, в общем-то, наверное, среди них есть приличные ребята. Даже отличные. Подарки вполне в стиле лузгающей семечки гопоты - раз не чулки, так Малую спортивную арену. (Конечно, еще звезды и расстеленные поля - для неприхотливой публики этого хватает). Причем баба - шлюха, как положено, и ждать не стала, соответственно, не получила украденный (украденный, работать мы даже ради дамы сердца не хотим) "весь небосвод и две звезды Кремлевские в придачу". Кончается все неприятным намеком - бывший зек боится интимных ночей.
На самом деле в этой песенке гораздо больше любви - кроме правды жизни и поэзии, - чем во всех любовных балладах, скалолазках и Маринках на левой груди. Занятно, что в ранних песнях Высоцкий вполне искренен в своем отношении к женщине.
Давайте вспоминать: "что ж ты, зараза" - маруха, которая стала спать с другим районом, и в наказание автор готов завести сногсшибательную бабу. "Красные, зеленые, желтые, лиловые, Самые красивые - а на твои бока! А если что дешевое, то - новое, фартовое, А ты мне - только водку, ну и реже - коньяка. …стерву неприкрытую сколько раз я спрашивал: «Хватит ли, мой свет?» А ты - всегда испитая, здоровая, небитая - давала мне на водку и кричала: «Еще нет!!" Хотел привести только начало, но текст настолько сочен, что не удержался и показал большую часть.
"У тебя глаза как нож" - само собой, шлюха, чтобы найти которую требуется велосипед. "Сыт я по горло" - с водки похмелье, с Верки что взять? Есть еще недосягаемые бабы: "Она была в Париже" и "У нее все своё - и бельё, и жильё". Во второй песне, кстати, и используется слово "хер", рифмуясь с геранью (неточная рифма, если что, "у нее, у нее, у нее на окошке - герань, У нее, у нее, у нее - занавески в разводах, - А у меня, у меня на окне - ни хера, Только пыль, только пыль, только толстая пыль на комодах…»).
То есть в литературном мире Высоцкого есть либо шалавы - шалашовки и марухи, либо женщины, до которых как до Луны, но их надо, обязательно надо завоевать.
Есть еще «Лирическая» - как раз на ней очень любят демонстрировать скудость своего ума всякие дзеновские доморощенные "искусствоведы". В «Лирической» есть один замечательный образ - Луна с небом пасмурным в ссоре, есть пара сомнительных - черемуха, как белье на ветру (бельё - всегда тяжелая протяжная плоскость, черемуха - воздушное кипение, недаром самый точный и расхожий, увы, образ — это именно кипение. Ну да ладно). В тексте интересно быстрое перерождение лирического героя: если первые три куплета он сетует на колдунов, заколдованный лес и обещает дворец, где играют свирели, и светлый терем с балконом на море, то последний ставит все с ног на голову. Вешает на деву ответственность - тебе кражи хочется, поэтому я тебе украду, - а светлый терем и дворец со свирелями превращается в рай. В шалаше.
По сути - текст такой же, как любовь в блатном цикле "Подарю тебе Большой театр и Малую спортивную арену!" - много обещаний и нуль в остатке. То есть журналист, написавший статью "О чем поёт Высоцкий", был не так уж и не прав - песенки весьма и весьма сомнительны по сути своей, хотя почерк будущего мастера даже в них скрыть невозможно. В общем-то, от поэта требовалось воспевать Магнитку, БАМ и полеты в космос - а на пленках тоненький голосок глумился надо всем, что было дорого с трибуны. (Да, у раннего Высоцкого был тоненький голосок - оглушительно, как самолет на форсаже, реветь и хрипеть он начал позже).
Есть еще несколько стихов, которые положили на музыку уже потом - но все они не заслуживают внимания. "Тебя не листали - слишком многие брали" - то есть все та же тема шлюх. Один умник вытащил беспомощный ранний графоманский текстик, типичную пробу пера, вообще ничего не стоящую, другой знаток незамедлительно пишет в комментариях - гениально!!!
Вот такую награду, вот таких читателей и поклонников получил Высоцкий, ради них рвался вперед и хотел быть только первым - ради этой всеядной пошлости. К слову, отсутствие вкуса не делает человека плохим, у него его просто нет, но может быть масса других достоинств.
Есть еще громоздкий и неуклюжий текст "Люблю тебя сейчас не тайно - напоказ". Напоказ Высоцкий использовал… простите, пролюбил… отлюбил… в общем, любил только одного человека - Влади. О ней и речь - точнее, филологические выкрутасы, громоздкие образы - цепи на ногах и гири по пуду. А пуд исключительно для рифмы - пуду - буду. А буду исключительно для того, чтобы оставить себе лазейку - мол, уверения в том, что буду тебя любить только потому, что сейчас не люблю. В общем, он любит Влади во всех временах - в сложном будущем и прошлом настоящем, подтянув под изучение французских глаголов многозначительную многозначительность. Такие вещи народ тоже любит — вот слушаешь, ни хрена на понимаешь, но это значит, что ты прикоснулся к сакральным тайнам литературы.
К слову - напоказ любить нельзя. Можно хвалиться, но не любить, любовь не зря синоним интимности - то есть близости между двоими, куда посторонним входа нет и быть не может. Напоказ можно хвалиться или… ладно, замнем для ясности - но любить напоказ нельзя. Увы, Владимир Семенович все делал напоказ, то есть не любил, ни в каком времени.
Профессиональные баллады и песни
В смысле - которые посвящены людям определенной профессии или механизмам или животным. Ну, «Як-истребитель», «Иноходец» и так далее.
Давайте с «Яка» и начнем. Первый куплет - самый косноязычный. Есть такой момент, когда косноязычие вполне умело изображает мастерство. Судите сами: "Я – «Як» (Яяк. К.У. ), истребитель. Мотор мой звенит. (Ага. Как колокольчик на корове. К.У,) Небо - моя обитель (Вообще-то земля, в небе самолеты проводят меньшую часть времени. Ну и "обитель" в отношении техники весьма странно звучит К.У.). "Но тот, который во мне сидит (а, вот почему мотор звенел - для рифмы. — К.У.), Считает, что он истребитель". В одном катрене - повтор, слипание, неточность. В четырех строках. Может дальше будет лучше? Да, и самолет у нас - идиот. Он в самом деле думает, что летает сам? Не может соотнести того, который в нем сидит и полеты? А как собой хвалился.
Потом идут такие забавные аллитерации, шипящие, как ветер вокруг фюзеляжа: " Я в прошшлом бою навылет проШШит, Меня механик заШШШтопал, Но тот, который во мне сидит, Опять заставляет - в ШШШтопор" (выделение автора). В общем, логично, если самолет прошит - то механик штопает. Вам не кажется, что звучит несколько издевательски?
Дальше мы перескакиваем к бомбардировщику, который несет бомбу, и ее стабилизатор поет "мир вашему дому". Хорошо. Владимир Семенович знал, что такое стабилизатор, но зачем это вообще? Просто потому, что в голову пришло? Кстати эта мысль — про мир и стабилизатор — пришла в голову исключительно автору и в ней же осталась, не пошла в народ, поскольку совершенно нежизнеспособна.
Дальше все не так плохо, но канва стиха, красная нить - борьба одного с другим, умной машины с летчиком-асом.
Борьба машины с человеком, коня с седоком, Высоцкого с Богом, волков с флажками, блатных с ментами, альпинистов со скалами, пиратов с флагманским фрегатом, а фрегата с эскадрой, которая бросила его, севшего на мель.
Высоцкий сильно любил корабли - особенно после случая, когда капитан отчитался в пароходство об испорченном протечкой номере-люксе, чтобы билеты не продали, и поселил туда Высоцкого с Влади, причем сам он терпеть ВВ не мог. Но песни барда любил его сын, и добрый папа устроил кумиру бесплатный вояж по Волге - все ради записей.
Вообще баллады последних лет жизни Высоцкого - удивительная смесь удач и провалов в одном тексте. Причем провалы, как правило, приходятся на первые строки, а это говорит о чем? О том, что они первыми не были, а притянуты потом, когда запал первичного вдохновения уже прошел.
Давайте возьмем "Балладу о брошенном корабле". Прямо сначала и возьмем: «Капитана в тот день называли на "ты"» (Ага. Весь экипаж знал об мели и начал наглеть перед катастрофой. -К.У.). "Шкипер с юнгой сравнялись в талантах" (Чего? Шкипер писал стихи, а юнга пиликал на скрипочке? А потом - наоборот? - К.У.) "Распрямляя хребты и срывая бинты Бесновались матросы на вантах" (Они сорвали бинты и стали бесноваться, как злые обезьяны. Матросы. На вантах. Вы как себе это представляете? Я - с ужасом и смехом. -К.У.)
А дальше еще веселее -
"Двери наших мозгов
Посрывало с петель
В миражи берегов,
Покрывала земель -
Этих обетованных, желанных,
и колумбовых и магеланных".
Я долго пытался понять, как можно сорвать двери мозгов в покрывала земель, какие бы магеланные они ни были. Красные, синие, магеланные.
Но как только Высоцкий возвращается к своей излюбленной прямой речи, так все налаживается.
"Только мне берегов
Не видеть и земель -
С хода в девять узлов
Сел по горло на мель!
А у всех молодцов
Благородная цель…
И в конце-то концов -
Я ведь сам сел на мель".
Потом ВВ снова вновь уносит в образность, но поскольку он пытается корабль показать как человека, выходит не очень.
"И ушли корабли - мои братья, мой флот,
Кто чувствительней -брызги сглотнули.
Без меня продолжался Великий поход,
На меня ж парусами махнули.
И погоду и случай
Безбожно кляня,
Мои пасынки кучей
Бросали меня.
Вот со шлюпок два залпа - и ладно! -
От Колумба, и от Магеллана."
Сглотнули брызги и махнули парусами - плохо, очень плохо; прямая речь - как всегда, хорошо. Кстати, два гудка даются в шторм, когда человека смывает за борт, но развернуться корабль не может, поскольку его просто перевернет - тогда даются два прощальных гудка.
Дальше опять мешанина - человекообразный корабль: "пью пену, волна Не доходит до рта, И от палуб до дна Обнажились борта, А бока мои грязны - Таи не таи, - Так любуйтесь на язвы И раны мои". Умолчим, что палуба и большая часть борта обычно и так обнажены, а полюбуемся на язвы и раны. Дыра у ребра от ядра, рубцы от тарана и шрамы от крючьев (однако, классификация) - а вот какой-то пират перебил ему хребет в абордаже. Кстати, в этом тексте прекрасно видно, как ВВ подгонял слова под свой рык - буква Р в каждом предложении просто довлеет. Вообще-то такой прием называется аллитерацией или звукописью, но не будет усложнять. Хотел бы я найти хребет у корабля и посмотреть, как его перебьет какой-то пират. Жуть как интересно.
Высоцкий, живописуя севший на мель корабль, теряет всякую меру - мачты как дряблые руки (несущие тонны парусов?) а паруса - словно груди старухи. Вот тут становится смешно: «- Сынок, у тебя рыба-то свежая? - Бабка, ты что, она же живая!! - Я тоже живая…»
"Будет чудо восьмое -
И добрый прибой
Мое тело омоет
Живою водой,
Море, божья роса,
С меня снимет табу,
Вздует мне паруса,
словно жилы на лбу".
Я дико извиняюсь, добрый прибой — это тот, чью пену он пьет? Прибой никак не может тело корабля омыть. Точнее, может омыть, разбив предварительно о скалы, в чистом море прибоя не существует. Но самое смешное - море, которое вдруг вздует груди старухи, в смысле паруса. Причем так хорошо вздует, что на грудях, как на лбу, появятся жилы. Представляю себе эту картину и наслаждаюсь - висят себе такие старушечьи наволочки, и вдруг море превращает их в наливные груди. Понятно, что с такой оснасткой корабль срывается с мели.
"Догоню я своих - догоню и прощу
Позабывшую помнить армаду,
И команду свою я обратно пущу -
я ведь зла не держу на команду".
Позабывшую помнить - отличный оксюморон и, как всегда, прекрасная прямая речь. Дальше просто замечательное четверостишие.
"Только, кажется, нет
Больше места в строю.
Плохо шутишь, корвет,
Потеснись, раскрою…"
После предыдущих нелепостей вдруг проявляется мастерство - сжато, сильно, зло, образно, ни одной лишней буквы… Корвет, ты шутишь? Потеснись, тебя никто не спрашивает, иначе развалю надвое - поведение победителя.
Но удачу автор не удерживает, и начинаются причитания - до чего вы дошли, мне что, уйти? да, я был на мели, и что? . Если спился с круга или сел на мель - все, обратно не пустят. Тем более с инвалидной командой, которая срывает бинты и беснуется на реях. Остается только раскроить корвет и занять свое-чужое место.
То есть, практически как во всех текстах позднего Высоцкого безумные, неудачные, даже демонстративно отталкивающие, бредовые образы перемежаются с настоящими поэтическими находками - увы, только в виде прямой речи. Можно проследить закономерность: куплеты, как правило, - плохо, припев - хорошо. Все вместе вызывает странные ощущения, тем более что записана эта песня на «Мелодии», когда Влади вышибла оркестровку и запись аж двенадцати песен, то есть четвертый полный диск-гигант.
* * *
Поэзия должна быть, как говорил Пушкин, глуповата - я могу добавить, что и непривычна. Собственно, в стихах человек ищет выхода за рамки, за привычные свои шаблоны, которые окружают его каждый день и которые служат тюрьмой, правда, вполне уютной и родной. Но разрыв шаблонов и выход за рамки тоже бывает разного уровня и качества. Талантливый человек может накрутить какого угодно бреда - читатель последует за ним, как завороженный, и каждый оборот, каким бы провокативным или скандальным он не был, откроет новые горизонты, привычные слова вспыхнут невиданными красками. Это свойство гения, открывать читателю новое - бывает, что вообще без участия читателя. А вот бездари, как не пыжатся, такого эффекта достигнуть не в состоянии.
Для того чтобы оценить стихи Высоцкого, нужно приложить усилия и отказаться от восприятия их как песен - когда необычный тембр, артистический напор и мелодия не дают толком сосредоточиться собственно на тексте. А это очень тяжело и порою невозможно.
Кстати, для того чтобы понять, с произведением какого уровня мы имеем дело, я рекомендую неторопливое, вдумчивое препарирование текста по строкам. Иногда этот метод вскрывает такие тайны, что диву даешься.
В стан откровенных, но любимых многими неудач можно отнести и "Цыганскую".
"В сон мне - желтые огни,
И хриплю во сне я:
- Повремени, повремени, -
Утро мудренее!"
Ничего особенного - приснились желтые огни, и автор просит повременить. Не зря просит, видимо, что-то взяло, да и повременило.
"Но и утром все не так,
Нет того веселья -
Или куришь натощак,
Или пьешь с похмелья".
Тут и не возразишь, все предельно ясно. Разве что непонятно, зачем нужно ковырять табаком свою язву (язва, так же как и больное сердце, тоже была у Владимира Семеновича).
"В кабаках - зеленый штоф
И белые салфетки.
Рай для нищих и шутов,
Мне ж - как птице в клетке".
Ребятушки, не надо думать, что Высоцкий пел от вашего лица - нет, только от своего; нищие и шуты — это вы.
"В церкви смрад и полумрак,
Дьяки курят ладан.
Нет! И в церкви все не так,
Все не так, как надо".
Смрад в церкви? Оставим на его совести.
"Я - на гору впопыхах,
Чтоб чего не вышло.
На горе стоит ольха,
Под горою вишня".
Изумительно ценная поэтическая информация, дальше очень важно про плющ. Хотя при чем тут деревья и отрадный плющ - совершенно неясно. Так же непонятно, что может выйти впопыхах, остается только гадать и придумывать. Дальше дословно приводить текст не буду - все его знают. В общем, он по полю вдоль реки - в чистом поле васильки и дальняя дорога, а вдоль дороги (в чистом поле) лес густой с Бабами-Ягами (растяни меха гармошка), а в конце - плаха, утыканная топорами. Так и говориться - плаха - одна, топоров - много. А вот теперь самая мякотка - где-то кони пляшут в такт (я старый всадник, как ни напрягался, не смог себе этого представить), да еще нехотя и плавно. Кони пляшут нехотя и плавно. Все. Приехали… В общем, в самом деле, все не так.
В общем-то, бред бывает удачный и неудачный. Вот, к примеру, "Парус" - череда никак не связанных между собой предложений, каждое из которых, теоретически, несет глубокий смысл.
"А у дельфина
Взрезано брюхо винтом!
Выстрела в спину
Не ожидает никто.
На батарее
нету снарядов уже.
Надо быстрее
на вираже!"
В этом и ему подобных текстах нет и не может быть центральной, сквозной идеи, вокруг которой наращиваются смыслы - а их в хорошем стихе может быть больше, чем в плохой книге. Есть мешанина, ничем не собранная и ни на что не претендующая - хотя автор, как положено, говорит о множестве глубоких, а не лежащих на поверхности смыслах. Ну да, ну да. Но поскольку у Паруса - а, там припев замечательный: «Парус, порвали парус - каюсь, каюсь, каюсь» - нет никакой связующей мысли, то этот бред, конечно, удачный. А каким ему еще быть? Ведь не к чему придраться.
Неудачный же бред — это "Кони привередливые". Погнали по строчкам.
"Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю
Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю…
Что-то воздуха мне мало, ветер пью, туман глотаю…
Чую с гибельным восторгом - пропадаю, пропадаю!"
В двух словах: гонит коней и кайфует от риска. А потом звучит припев - воплощенная логика: "Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее, Вы тугую не слушайте плеть (умоляю вас вскачь не лететь)! Но что-то кони мне попались привередливые - И дожить не успел, мне допеть не успеть". То есть лирический герой лупцует плетью лошадок, одновременно просит их не гнать и обзывает привередливыми. То есть капризными, не знающими чего хотят.
"И в санях меня галопом повлекут по снегу утром…
Вы на шаг неторопливый, перейдите, мои кони,
Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту!..»
Как, если по спинам гуляет плеть? Чтобы тройка остановилась, надо взять вожжи за петли и тормозить всем весом, а плетку отбросить. Дальше ангелы со "злыми голосами" и опять - кричу коням чтоб не несли так быстро сани.
Если не разбирать и вообще быть снисходительным - в литературном плане, то эта песня является жутким символом зависимости, причем тяжелой. Когда человек чувствует гибельность своего пути, но максимум, на что способен его убитый мозг, это просить время (коней) замедлить бег, все равно при этом нахлестывая их. Однако ВВ о снисхождении не просил - правда, не просил и о правде, но что тут поделать. Его давно уже разодрали на похвалы, совершенно не беспокоясь о том, что они хвалят.
А припев - постою, напою, допою - всего лишь светлые периоды, которые становятся каждый раз все короче и короче, и никакие привередливые кони тут ни при чем.
Вообще Высоцкий любит бред.
Для тех, кто бросается на меня с шашками, вилами и пулями в лоб - я не говорю, что творчество моего литературного отца - бред. Нет, я говорю: читайте внимательно - он любит бред. Этот отблеск лежит на многих текстах и виден только при построчном разборе. Ничего плохого в бреде нет - тем более, заданная высокая литературная планка нигде не опускается. Бред, тем более высокохудожественный бред (да, самому забавно) - прекрасная вещь. Это свобода от надоевших шаблонов, в том числе логики; это область, в которой присутствует настоящая свобода. И не нравится она лишь кротам, никогда не видевшим ничего, кроме стен своих тоннелей. Естественно, литературная, текстовая свобода, окрашенная мрачными тонами бреда - а бред обычно весьма мрачен и бывает даже зол - нравится далеко не всем. Но впечатление производит оглушающее, пугает, но притягивает.
Давайте возьмем "Пожары".
"Пожары над страной все выше, жарче, веселей,
Их отблески плясали в два притопа, три прихлопа…"
Изюминка первая - два притопа три прихлопа — это ритм знаменитой спартаковской кричалки. И пляшут под "Спартак - чемпион!" отблески. Не пламя, а отблески. Оригинально-с.
"Но вот Судьба и Время пересели на коней,
А там - в галоп, под пули в лоб, -
И мир ударило в озноб
От этого галопа".
На интересный рисунок строк сами обратите внимание, а я заинтересовался пулями в лоб. Тут такое дело, пуля в лоб - событие окончательное. Можно "нарваться на залп" - то есть выскочить и, видимо, разбежаться, а можно и пасть, но в лоб - уже никуда не убежишь. Ладно, в свете последующих строк будем считать, что всадникам Апокалипсиса в количестве двух штук - Судьба, Время - пули в лоб не страшны.
"Шальные пули злы, глупы и бестолковы,
А мы летели вскачь, они за нами влёт".
Простите, это пули, которые в лоб? Пробили лбы, развернулись, дуры, и полетели следом? И еще вопрос: вроде бы на конях Судьба и Время, а не мы.
"Увертливы поводья, словно угри,
И спутаны и волосы, и мысли на бегу,
А ветер дул и расплетал нам кудри
И распрямлял извилины в мозгу".
Вот он и начинается - спелый, ядреный бред. Увертливы поводья, словно угри - кошмар, толстые, упругие, скользкие. Если всадник потерял повод, он вылетает из седла, повод — это четвертая точка опоры, точнее - пятая и шестая, двумя руками. Спутаны и волосы, и мысли на бегу - ага, бег иноходца, но у лошадей нет бега. Есть бегА, они же скачки, но нельзя сказать - лошадь побежала. Существуют и приняты к обращению только аллюры разных видов - шаг, рысь, галоп, карьер, иноходь. Расплетал нам кудри - они были в косички заплетены? Распрямлял извилины в мозгу - круто. Роскошно. Великолепно, без шуток, мне очень нравится. Да, вот так все рядом.
Дальше еще веселее: "Ни бегство от огня, ни страх погони - ни при чем (?) Но Время подскакало (?) и Фортуна улыбнулась (!!), Седок - поэт, а конь - Пегас, Пожар померк, потом погас, а скачка разгоралась». Хорошо, бегство и страх ни при чем. Допустим. Куда подскакало время и что это значит - подскакало? Они же вроде рядом несутся карьером. А вот насчет фортуны - мне хочется прибить интеллектуалов, размещающих тексты, даже не читая. Улыбнулась - разгоралась - не рифма, так же как палка - селедка. В авторском тексте - улыбалась - разгоралась, глаголы, но что ж. Одни умники размещают с ошибками, другие читают и ошибок не видят.
"Еще не видел свет подобного аллюра" — вот именно, аллюра, а не бега, хотя там, судя по всему, было что-то очень навороченное, передние ноги рысью, задние галопом, раз свет не видел. "И кто кого - азартней перепляса (опять перепляс. К.У.), И кто скорее - в это скачке опоздавших нет, И ветер дул, с костей сдувая мясо И радуя прохладою скелет". Вот он, великолепный, безумный, мгновенно сокрушающий все сюрреализм (про ветер и скелет) – так, что мне пищать от восторга хочется. Ради этого можно простить и все предыдущие несостыковки, и нелепости (в бреде тоже должна быть художественная верность. Хорошо звучит, а? Это поэзия, тут еще и не такое возможно).
На этом можно было бы остановиться, но ВВ просто так не остановишь - он насыпает с горкой банальностей, которые совсем не вяжутся с безумием первых куплетов, он уже выдохся и пошел по привычному пути - друзья - враги, смерть с косой, судьба.
Я хорошо помню вечер знакомства с этой песней. Выгнали меня вечером выносить помойное ведро (тогда не было пакетов, выносили ведра, а чтобы мусор не прилипал, на дно ведра клали газетки) Вечер, осень, окна пятиэтажек освещают лес во дворе, облетающие листья - тишина, холод, падают кленовые пятерни, тускнеют отблески мокрого золота - и вдруг раздается рёв - пожары над страной… и так далее. Надо ли говорить, что я встал и слушал, открыв рот - а песня прогремела и затихла, я еще какое-то время стоял, мокрый и ошарашенный.
А вот интереснейший текст, в котором тоже хватает бреда, но который описывает один из запоев Высоцкого - как раз в Париже, с Шемякиным. Как и большинство баллад поэта, ее можно сократить без потери качества (а составителям не стоило размещать повторы строк — это не припев). Я приведу самые характерные для пьяного бреда катрены и самые, скажем так, литературно выдающиеся. Остальные, неудачные на мой литературный вкус, я удалил, то есть текст получился не измененный, но сокращенный. Специально вон для того мужика, который бежит ко мне с вилами, уточняю — это не сокращение, не переделка, не оскорбление памяти, даже не редактура — это профессиональное выделение удачных мест. Кстати, пора уже сказать, наверное, что у меня дурацкая профессия - литературная работа, я окончил Литературный институт со специализацией - поэзия. Так, на всякий случай, отвечаю на вопрос: «А сам-то ты кто? Высоцкого знаю, а тебя нет».
Открытые двери
Больниц, жандармерий,
Предельно натянута нить,
Французские бесы -
Большие балбесы,
Но тоже умеют кружить.
Канючить - выпей-ка бокал,
Послушай-ка гитары,
Таскать по русским кабакам,
Где венгры да болгары.
А друг мой - гений всех времен,
Безумец и повеса, -
Когда бывал в сознанье он, -
Седлал хромого беса.
По пьяни ж - к бесу в кабалу,
Гранатами под танки,
Блестели слезы на полу,
И в них тускнели франки,
Цыганки пели нам про шаль,
И скрипками качали,
Вливали в нас тоску, печаль, -
По горло в нас печали!!
Армян в браслетах и серьгах
Икрой кормили где-то,
А друг мой, в черных сапогах
Стрелял из пистолета.
Трезвея, он вставал под душ,
Изничтожая вялость,
И бесу наших русских душ
Сгубить не удавалось.
Набрякли жилы, и в крови
Образовались сгустки,
И бес, сидевший визави
Хихикал по-французски…
Хихикающий бес - как ни крути, оседлать его не удалось, душ не помог, сгустки в крови - преддверие смерти. В принципе, можно и закольцевать - Открытые двери… На мой взгляд, сокращенное стихотворение гораздо лучше полного, я не изменил ни строчки, лишь убрал лишнее - меня нельзя обвинить в плагиате и так далее, это даже не редактура. Высоцкий делал по пять-шесть вариантов (то, что сейчас поклонники повытаскивали на свет Божий), но окончательной шлифовкой не занимался - не зря же считал себя гением. Да гением и был, собственно. Чем второй вариант лучше? Более сжат, мощен, напряжен и в нем присутствует трагизм без фиги в кармане (и пели мы, и плакали свободно), а также - мрачный запойный круговорот без излишнего утяжеления.
«Осторожно! Гризли!» Замечательный стишок, посвященный Шемякину, главному по запоям. Замечательный, забавный стишок, из которого три катрена можно смело выкинуть за ненадобностью, а одну строку выделить.
«Однажды я, накушавшись от пуза,
Дурной и красный, словно из парилки,
По кабакам в беспамятстве кружа,
Очнулся на коленях у француза -
Я из его тарелки ел без вилки
И тем француза резал без ножа.
Кричал я «Друг! За что боролись?!» — Он
Не разделял со мной моих сомнений.
Он был раздавлен, смят и потрясен
И пробовал согнать меня с коленей.
Не тут-то было!! Я сидел надежно,
Обняв его за тоненькую шею,
Смяв оба его лацкана в руке.
Шептал ему: «Ах, как неосторожно!
Тебе б зарыться, спрятаться в траншею,
А ты рискуешь в русском кабаке!»
Он тушевался, а его жена
Прошла легко сквозь все перипетии, -
Еще бы! С ними пил сам Сатана,
Но добрый, ибо родом из России.
Француз страдал от недопониманья,
Взывал ко всем — к жене, к официанту,
Жизнь для него пошла наоборот.
Цыгане висли, скрипками шаманя,
И вымогали мзду не по талантам,
А я совал рагу французу в рот.
В мне одному немую тишину
Я убежал, до ужаса тверезый.
Навеки потеряв свою жену,
В углу сидел француз, роняя слезы…
Вот такая замечательная зарисовка веселого кутежа с русскими эмигрантами, пьянющими изгоями, изменницей-женой и бедным французом, который потерял веру в человечество и в женщин тоже.
Своим студийцам, которые путаются в оценке произведений, я иногда даю задание — пересказать стихотворение своими словами. Получается весьма интересно. Но в самом деле, для чего-то текст был написан? И как его разбирать, если не прозой?
Так вот в данном произведении мы видимо вопиющий случай безобразного поведения руссо туристо, потерявшего свой облико-морале. Подумайте только — сесть на колени к бедному французу, держать его за шейку и лацканы (бедолага одел «костьюм» для дорого советского гостя), орать в ухо, кормить руками рагу, измазать соусом и еще увести у него бабу. Вот это Владимир Семенович, вот это дал за сожженную Москву!!!
Так вот я своим студийцам (говорю же, я люблю использовать тексты ВВ как образовательное поэтическое пособие) даю такое задание: найти в этом тексте лишнюю строку. Лишнюю не по счету, не по размеру, здесь, как часто делает Высоцкий, и рифмовка вольная, и размер своеобразный. Нет, чужую по сути. (Кстати, этот вариант стихотворения — сокращенный, объемы не позволяют делать из моего скромного труда собрание сочинений Владимира Семеновича. Тысячи ссылок на полный текст есть в чертовом интернете). В общем, все справились и выделили эту строку: «В мне одному немую тишину», она и в самом деле замечательная, несмотря на слипание первых букв и их неудобопроизносимость.
Итак — мне одному немая тишина. После того, как строка была разоблачена, все сидели и ломали головы, что она означает, хотя вроде бы все понятно: немая тишина, видимая только одному человеку. Что тут сложного? И в самом деле, ничего, кроме смысла — именно так воздействует на читателя-зрителя-слушателя произведение искусства. Оглушает, погружая в шок и немоту — уходит весь мир, гаснут звуки, замолкают мысли, остаются только двое. При этом она спряталась, совершенно чужая, в разухабистом тексте об измазанном в рагу французе.
Почему? Да просто так. У Высоцкого есть такие удивительные строки, которые говорят именно про нереализованный потенциал, который уже никогда не будет реализован. Она хороша еще и тем, что показывает ВВ таким, какой он и был в какой-то своей части, она привлекательна искренностью, чем актер нас на самом деле не баловал. Искренность поэта — одна из легенд, кружащих вокруг его имени, потому что ее нет ни в чем. Более того, если бы он был искренен, интерес к нему мгновенно бы пропал. Жизнь должна быть окружена тайной, и даже сплетни лучше непритязательной откровенности, так как дают простор для фантазии.
Именно поэтому Высоцкий в некоторых интервью кокетничает совершенно по-женски, что вкупе с его приглушенным, но все равно рычащим баритоном выглядит забавно. Ну зачем вам знать, сколько мне лет? Не надо. Я хочу остаться вне времени, хочу быть загадкой, про которую никто не может ничего сказать толком — легко читается между фраз. При этом человек-загадка отделывается от интервьюера своими обычными, тысячекратно обкатанными ответами, которые могут быть интересны разве что тогда, в прекрасные времена дозированной информации, а сейчас вызывают скуку.
А вот если в начале я говорил про несколько уровней песен, то на самом деле уровней всего лишь два — искренний и нет. Вот их уже можно раскладывать на военные, горные, социальные и так далее. Искренние будут стоять в стороне, робко зажавшись, искренность у актеров не в чести. Даже знаменитая песня, в которой он перечисляет нелюбимые всеми банальности (очень важный ход, декламирует близость к публике), была создана не как исповедь, а как сопровождение для спектакля. А потом уже представлена публике как общий ответ на общие вопросы.
Но! Вот эта песня искренна. Занятно, что Шемякину, как я уже говорил, посвящены несколько запойных текстов, которые мне очень нравятся, и один направлен на его мутное творчество.
* * *
Ладно, пока мне наваливают полную панамку, пойдем дальше.
С одной стороны, интернет — это благо, с другой - проклятье, потому что никто не мешает фанатикам вытащить неудачные, черновые варианты и разместить их где угодно, забыв, что сам автор их отверг. Какое дело поклонникам до автора? Спасти положение могли бы официальные издания, отредактированные самим Высоцким, но он слишком много уделял внимания песням, и мало - текстам, продолжая работу над стихами от концерта к концерту, знакомя всех, скажем так, с различными вариантами - и плохими, и хорошими. Так, в "Диалоге у телевизора" исчез грузин, который хлебал бензин — это было смешно, но глупо. Шапочки для зим - не очень смешно, но точно и как-то печально.
В этом плане очень жаль, повторяю, что Высоцкий не добился прижизненного сборника, эталонного, по которому можно было бы разбирать тексты — даже появившейся после его смерти "Нерв" не отличается качественным подбором и грамотной, аккуратной литературной обработкой.
Я хотел разобрать "Райские яблоки", один из моих любимых текстов, но кроме своего варианта, отпечатанного на машинке неизвестным любителем, нашел в сети еще пять и не решился. Сравнивать пять вариантов - тот еще труд, и совершенно непонятно, будет ли он оценен по достоинству. Боюсь что нет.
У меня была мысль обратиться к тому самому первому сборнику стихов, но выяснилось, что составитель, Роберт Рождественский, сыграл со своим покойным другом нехорошую шутку - все стихи он разместил вместе с припевами, фактически отказав им в праве называться стихами, а переведя на уровень текстов песен, к которым требования совсем другие. Упрощенные требования, на самом деле: услышал, запомнил или забыл, но вдуматься, вслушиваться нет ни желания, ни возможности, а всевозможные поэтические огрехи прекрасно маскируются мелодией. У самого же Высоцкого к эстраде отношение было пренебрежительное, и свои работы он предпочитал называть в первую очередь стихами или балладами, то есть текстами, положенными на музыку, и относился к ним вроде бы серьезно.
И вот такая посмертная подлянка от литературного "друга", тем более что в сам "Нерв" вошли далеко не лучшие варианты. У Рождественского, как оказалось, совсем не идеальный вкус - или он сознательно выбрал далеко не лучшие варианты. И при этом вполне себе иезуитски написал в первой строчке предисловия к "Нерву": эта книга - не песенник. Удивительная логика.
Так вот - продолжая находить ляпы в творчестве любимого большинством поэта, я не имею вовсе цели его принизить. И разбор текстов, которые являются вершинами, тоже будет. Возможно, я предоставлю просто список, потому что не всегда восторг от настоящего произведения искусства можно объяснить.
Давайте вернемся к ляпам, на сей раз из желтой жаркой Африки. Ну, во-первых, это график. У нас несчастья, как известно, происходят исключительно по графику, так что нарушение его уже само по себе нечто из ряда вон выходящее. Не так ли? Нет. График был притянут к Африке - но лучше бы ВВ этого не делал.
Дальше идет нечто такое замороченное, что даже я не до конца понял (если что, текст разбирается по пластинке с оркестром Гараняна). Итак:
"Зятю антилопьему
Зачем такого сына,
Все равно - что в лоб ему,
Что по лбу - все едино.
И жирафов зять брюзжит:
- Видали остолопа?
И ушли к бизонам жить
С жирафом антилопа".
Вот теперь давайте разбираться. Зять папы-антилопы - жираф. Для жирафа папа-антилопа - тесть. Почему же «зятю антилопьему зачем такого сына»? Может, тестя? Может:
Тестю антилопьему
Зачем такого зятя?
Ведь не вдаришь в лоб ему
Днем и на ночь глядя?*
Или, простите, сам жираф прикидывает, что за ребенок у него получиться от брака с антилопой… прикидывает логично, а поступает совершенно не-. Или, может, там был еще и жирафов… нет, сын не может быть зятем для папы. Я молчу про то, что в Африке нет бизонов, они там не водятся, там бегают стада буйволов - но поэту об этом знать не обязательно. Кроме всего, антилопа каким-то волшебным образом становится жирафихой и льет крокодильи слезы, потому что дочь жирафа вышла за бизона и, видимо, уехала в Северную Америку. А может это тесть с тещей плачут? Потому что сын женился на антилопе, а дочь вышла за бизона? Двое детишек, от двоих зятьёв? Тогда следовало бы уточнить для зануд, что братик с сестричкой ловко выскочили замуж - один женился на антилопе, вторая за бизона, а дети их - только за бизонов.
На метисе жирафа и антилопы я завис, на их внуках - когда жиралоп спарился с бизоном - у меня начался истеричный смех, уж больно красивое животное вышло. Интересно, что эту песню слышали все - и ни у кого вопросов не возникло. Или возникло, но переписывать не стали - слишком это муторное дело, звукозапись. Потом ведь еще нужно сводить, микшировать, еще что-то. Лучше оставить так, как есть, тем более, кто рискнет критиковать самого Высоцкого - в самом деле, таких самоубийц еще нужно найти.
Во время работы над книжкой я провел один любопытный эксперимент. Поскольку ребята в моей студии прекрасно знают фамилию Высоцкого, но не знают весь корпус его песен и стихов, то я дал для разбора как раз эти самые пресловутые "Пожары", которые лучше бы назвать "Скачками". И что бы вы думали? Абсолютно все нашли названные несостыковки, все пришли в восторг от скелета, который радуется ветерку, и почти все выделили слабость и шаблонность последних куплетов. Ну да, выработал ВВ потенциал, заложенный для текста, и потащил отсебятину второго сорта. Что ученики, хорошенько натасканные мной, и заметили буквально слету. Люди, разбирающиеся в поэзии, совершенно одинаково замечают и оценивают как успехи, так и провалы - в одном, отдельно взятом произведении.
Но не буду возвращаться к рассуждениям о том, кому это нужно - разбирать тексты давно уже умершего поэта, оскорбляет это его память или нет? Я склонен считать, что оскорбляет его память безвкусное вытаскивание черновиков на широкую публику, но никак не взвешивание и разбор самых лучших (объективно, господа, объективно. Завывания графоманов о субъективности восприятия стихов уже достали) произведений. Нет, ребята, ваша бездарность оценивается вполне объективно, удачи и неудачи Высоцкого тоже.
Ну, ладно. Есть такая пословица - девушку можно вывезти из деревни, деревню из девушки - нет. Блатняк из Высоцкого вывести тоже не удалось. Как у иногородних и деревенских, старающейся удержаться в Москве, то и дело прорывается родной говорок или кулацкая ухватка, так и Владимира Семеновича, ставшего уже кумиром большей части СССР, приблатенная молодость не отпускает. Ну вот, допустим, поздравления братьям Вайнерам в ЦДЛ.
"Проявив усердие,
Сказали кореша:
«"Эру милосердия"
Можно даже в США».
Господи, какая награда - притащить роман в страну бандитов и предателей.
"С них художник Шкатников
Написал бы латников.
Мы же в их лице теряем
Классных медвежатников".
Но Высоцкий выступил с шуточкой на сцене Центрального дома литераторов, и в зале под хохоток шептались: США, медвежатники, ох, рискует опальный бард, ах, расшатывает тюрьму народов, ох, смельчак…
Совершенно замечательная песня, посвященная не менее замечательному уголовнику Туманову, просто-таки требует отдельного разбора. Но не как неудача, а как свидетельство эпохи - песня ассоциации, как говорил Высоцкий, а не ретроспекции.
"Был побег на рывок -
Наглый, глупый, дневной, -
Вологодского - с ног
И вперед головой.
И запрыгали двое (?),
В такт сопя на бегу (?!!!!),
На виду у конвоя
И по пояс в снегу."
Ну и так далее - одному размозжили голову, и собаки, занятые слизыванием свежих мозгов, второго беглеца не заметили.
Мне вот что было интересно: по рассказам Говорухина, заставить ВВ одеть МУРовский китель было почти невозможно. Он бесился и не хотел мараться об мундир легавого (все претензии к Говорухину) - и тут же прекрасно принимал подачки из рук "суки", то есть ссученного вора, работающего на власть. Потому что Туманов сидел как раз после войны, когда по лагерям разгорелась "Сучья война" между ворами-фронтовиками и ворами-отрицаловом. Резали зэки друг друга страшно, иногда суки вырезали воровской этап, иногда воры сучью зону полностью. Так вот Туманов был как раз сукой - и песня посвящена именно этому.
Дело в том, что зимой не бегут - в этом нет никакого смысла. Во-первых, найдут. Во-вторых, если не найдут, - замерзнешь. В-третьих, если по следам не найдут ВОХРовцы, по тем же следам найдут представители малых народов, которые зарабатывали на беглых зеках, принося отрубленные руки, когда приходили за вознаграждением. Правда, иногда случалось так, что вслед за условным чукчей или нигидальцем приползал сам зек с замороженными кровяными буграми на культях. Зимой не бегал никто и никогда - с таким же успехом можно было среди белого дня полезть на вышку к часовому. Получить пулю в лоб. Или убегать и не нужно было, а требовалось изобразить побег с тем, чтобы солдаты быстро догнали, избили, конечно, и отправили в изолятор - до прихода нужного сучьего этапа. В изоляторе, видишь ли, убить бы не дали, а в бараке зарезали бы практически сразу.
Потом, когда сучья война была прекращена приказом сверху - да, это удивительно, но так и было - Туманов вышел на свободу и, подобно многим сидельцам, остался на северах. Организовал золотонамывочную артель "Печора", стал зарабатывать бешеные деньги (причем не воровством, заметьте, честным трудом) и вкладывать их в известных людей. Расчет замечательный - кто тронет крепкого хозяйственника, у которого друг Кобзон? Или Высоцкий? Или Ахмадуллина со свитой? Или могучая Зыкина?
Именно он платил ВВ по несколько тысяч за концерт, к нему Высоцкий срывался и улетал, развлекая пилотов пеньем за их спинами, именно Вадим Туманов хотел упрятать алкоголика и наркомана в таёжной глуши до выздоровления - хотя пара месяцев бы не помогли, разве что улучшили бы здоровье.
Довольно забавно, что две блатные песни почти что закольцевали творчество Высоцкого - с блатных он начал, блатными же и закончил. Посвящение Вайнерм, «Побег…» и «Махорочка». В последней фигурирует Жорочка - видимо, опять же Вайнер, и сама песенка почти памятник ушедшей эпохе, именно из нее я приводил цитаты в самом начале.
Блатная романтика Высоцкого так и не отпустила, а вот с горами, с которых начался его славный путь, произошла незадача - они исчезли за ненадобностью. Горы сменило море, Великий океан, про который почему-то никто нигде не поет.
В самом деле, "Друга" я слышал много раз, слышал "Прощанье…" (В суету городов…), слышал "Здесь вам не равнина" (причем с новыми куплетами никому не ведомых авторов, добра им и благополучия) - а вот морскую серию ни разу, нигде, ни у каких бардовских костров и даже на слетах авторской песни.
Ну, во-первых, в песнях из "Вертикали" идеальный для запоминания объем - три-четыре куплета, припевы в расчет не берем. Во-вторых, идеальное соотношение простоты, точности и настроения, каждый образ бьет в яблочко, ничего лишнего, стихи торжественны, даже в чем-то печальны - такая мужская слегка грубоватая речь, весомая и твердая.
А вот "Мы говорим" я разберу чуть ниже - "чутье компАсов и носов" говорит все и даже больше, чем надо. Это столь любимая Высоцким словесная эквилибристика, с каждым словом отходящая все дальше и дальше от совершенства. С этим вообще есть некоторая проблема - Высоцкого, человека буйного и невыдержанного, регулярно заносит, в том числе и в стихах. Тем более что в такой деликатной области никто никого остановить не сможет. Как вы себе это представляете? А когда тебя уносит потный вал вдохновения (с), и внутренний редактор не то, чтобы спит, а вообще в отпуске, то иногда получаются всякие нелепицы и несуразицы, которые, как ни крути, гениальными все равно не станут.
А иногда выходит удачный, сильный текст, который просто затягивает, как бурлящий поток, и нет никакой возможности вырваться из-под его влияния. Хотя, честно говоря, из-под исполнения Высоцкого освободиться нельзя - и тембр, и напор, и актерское мастерство создают мощнейший гипнотический эффект, при котором вообще все равно, о чем человек поет, лишь бы пел. При этом от стихотворения остается ощущение какого-то мощного взрыва, фейерверка, сочного, смачного, на грани фола и фольклора, на грани крайней правдивости и даже цинизма личного разговора. Хорошо закрутил, а? Но так и есть - лично со слушателем беседует мастер народного, но при этом художественного слова.
Поскольку баллады Высоцкого не имеют ни начала, ни конца - то есть понимаешь, что песня кончилась, когда звучат три его фирменных удара по струнам, - то поток образов оставляет у слушателя восторг, граничащий с шоком, или шок, переходящий в восторг. И только при построчном разборе становится ясно, удача это, частичная удача или полный провал (хотя, честно скажем, полный небрежный или беспомощный провал бывал только в ранних слабеньких стишках - тоже зачем-то вытащенных из забвения).
С превеликим удовольствием покажу несомненные удачи, которые по стилю написания находятся в совершенно другой области от военных и альпинистских песен, с их лаконичностью и чисто мужской сдержанностью. В следующих текстах сдержанностью и не пахнет - видно, что автора несет, что он не может и не хочет сдерживаться, что он глумится, он смеется не только над событием, над окружением, но и над собой в первую очередь, по крайней мере, хочется так думать.
Начнем со "Смотрин", написанных от лица деревенского соседа, то ли беспричинно тоскующего, то ли банально завидующего живущим рядом куркулям. Начало слабенькое - горой, налитой, трубой (все эти -ой, -ай - вторые по многочисленности рифмы после глагольных), зато какое продолжение:
Там у соседа мясо в щах -
На всю деревню хруст в хрящах,
И дочь - невеста вся в прыщах -
Созрела, значит.
Смотрины, стало быть, у них,
На сто рублей гостей одних,
И даже тощенький жених
Поёт и скачет…
Потом Высоцкий опять начинает перечислять свои проблемы - баба, гуси, клопы - и вообще непонятно, зачем это все. Половину текста можно было бы выкинуть без потери качества, а скорее, с приобретением - стало бы гораздо лучше, более сжато и насыщенно.
Посредине этого разгула
Я пошептал на ухо жениху,
И жениха как будто ветром сдуло -
Невеста, вон, рыдает наверху.
Потом еще была уха
И заливные потроха,
Потом поймали жениха
И долго били…"
В общем, пришел к соседям, выпил, пожрал, чуть не расстроил свадьбу - настоящий друг.
Есть не менее интересная песня "Ошибка вышла". Я ее обычно демонстрирую как закон - первая серия всегда лучше второй. Потому что существует еще и "Никакой ошибки". Всё я приводить не буду, сами найдете, но повторюсь: какой напор, какая сила, сжатая в словах, какая череда образов, создающих практически фильм.
Я был и слаб и уязвим,
Дрожал всем существом своим,
Кровоточил своим больным
Истерзанным нутром.
И точно в пошлом попурри,
Огромный лоб возник в двери
И озарился изнутри
Здоровым недобром.
И властно дернулась рука:
«Лежать лицом к стене!»
И вот мне стали мять бока
На липком топчане.
А самый главный сел за стол,
Вздохнул осатанело,
И что-то на меня завел,
Похожее на «дело».
Опять «дело» - никак уголовка Высоцкого не отпустит, ну да ладно. А «вздохнул осатанело» сродни «дико охая».
Вот в пальцах цепких и худых
Смешно задергался кадык,
Нажали в пах, потом - под дых,
На печень-бедолагу.
Когда давили под ребро -
Как ёкало моё нутро!
И кровью харкало перо
В невинную бумагу.
Чувствуете, какой мощный ритм? Как нарастает рифмовка, чтобы окончиться строкой, которая будет рифмоваться только через три следующих, и поэтому возникает иллюзия обычного разговора? Ну и образы — это же картина маслом! Воспаленное воображение, игра ума, творческий азарт… Но при этом песня не получила широкой огласки. Ее знают поклонники, не больше (если не учитывать количество поклонников, то вообще немного). Конечно, никто и никогда песню такой длинны с первого раза запомнить не в состоянии. Да что там говорить, многие не могут запомнить со второго, третьего, а потому и вовсе бросают это глупое, особенно по сегодняшнему времени, занятие - зачем запоминать, когда все можно найти в интернете легким движением пальца?
Это стихотворение (пора уже называть творчество Владимира Семеновича своим именем) я люблю демонстрировать ученикам как проявление первородства. В смысле: первая серия всегда лучше второй и гораздо лучше всех последующих, если только огромное целое произведение не разбито на куски для удобства восприятия.
Вторая серия называется немудрёно – «Никакой ошибки». И если в первой Высоцкий сразу заваливает слушателя своим рычащим мастерством, то во второй - какая-то легкомысленная глупость. Очёчки на цепочке, одним словом, текст легковесен и дурашлив, ничего от напора и силы первой части вообще не осталось. Ни игры, ни каламбуров, ни-че-го.
Забавно, что у такого мастера высочайшей пробы, как Высоцкий, огромное количество проходных и не имеющих никакой литературной ценности текстов, которые, тем не менее, прекрасно становятся песнями и их даже до сих пор крутят на различных радиостанциях. При этом они ни о чем, хотя в каждой есть какой-никакой сюжет и мастерство, от которого Высоцкому, как он ни старался, избавиться так и не удалось.
Существует такая особенность у гениев - хочешь написать плохо, но не получается, хоть ты тресни. Берешь самый глупый и расхожий сюжет и делаешь из него конфетку, которую в красивой обертке можно превосходно продать кому угодно. Особенно если приправить стихи такой ненавязчивой сатирой, как в песне "Москва - Одесса".
И если культовую книжонку всех спившихся полуинтеллигентов "Москва - Петушки" можно охарактеризовать одной фразой (алкоголик едет в электричке), то вся суть песни сводится к одному - отменяют вылет. Бедный Высоцкий сидит, ждет и страдает - там хорошо, но мне туда не надо. Практически готовая пословица. Единственный забавный момент - проводница, доступная, как весь гражданский флот, при записи на студии превратилась в красивую, кажется.
Вот так, собственно, Высоцкий и разрушал страну, боролся с ней, описывая проблемы с погодой, в которых явно виновата коммунистическая партия. Могло бы общество прожить без этой песни? Запросто.
Мы бы много потеряли, если бы не услышали шедевры вроде "Он не вернулся из боя", "Прощание с горами", "Друг", "Расстрел горного эха" - страшное совершенство, которое никто не любит, потому что очень жуткий текст. "Книжные дети", "Мой Гамлет" - при всей своей объемности они не производят тяжкого впечатления, в них нет избыточности, но нет и суровой, сдержанной простоты горных и большей части военных песен. В них мастер свободно владеет художественным словом, он может себе позволить любой прием на выбор - и все у него получится. Эти стихи не запачканы грязцой блатных поделок (несмотря на их бесспорную насмешку и даже в чем-то привлекательность), в них нет безудержного разгула многих баллад, в них не наблюдаются неряшливость и ляпы, коими Высоцкий стал грешить ближе к концу жизни (все-таки издевательство над организмом, как вы его не назовете, просто так не проходит) - это именно суть поэзии. А что такое суть поэзии? Это, напоминаю, совершенство в каждом отдельно взятом произведении - причем свое совершенство, и законы гармонии работают только в этот момент.
Можно продолжать менять слова и строки - но все будет хуже, гораздо хуже или очень плохо. Надо достичь идеала и суметь остановится, поняв это.
Так вот таких стихов у Высоцкого, при всем огромном корпусе его наследства, не так уж и много. И, как это ни печально, они остаются где-то на периферии слушательского внимания - вполне возможно, что популярность строится именно на вкусах самых непритязательных поклонников, именно для них были написаны все эти Нинки, Зинки, Яяки, Соседы-завистники, Автолюбители, Наши Феди, Сереги, которые выпили немного, всякая веселая нечисть и черти. Я ни в коем случае не говорю, что это плохо, все эти безобидные песенки на злобу дня, иногда даже познавательно, как "Лекция о международном положении, рассказанная попавшим на пятнадцать суток за хулиганство" — это почти всегда весело, нашпиговано готовыми поговорками и пословицами, и все на одном уровне.
С точки зрения техники - поэзия, даже настоящая поэзия, с точки зрения настоящей поэзии - умелая техническая поделка. Вот такой, ребята, парадокс.
Тут важен еще один момент - Высоцкого можно сравнивать только с самим Высоцким. Он, как нормальный поэт, как расчетливый… семит, знал, с кем дружить, с кем дружить близко и так далее. Вполне возможно, что он соревновался с поэтами своего круга, которые искренне, по-дружески мешали ему вступить в СП, хотя могли бы помочь обойти запрет на двойное членство. Ну так вот - Высоцкого можно сравнивать только с Высоцким, его литературные победы с его же литературными неудачами, стихи совершенные, как ограненный алмаз, с простынями болтовни, текстами прямой речи.
Специально для тех, кто любит вытаскивать на свет Божий черновики и пускать слюни… слезы умиления над вариантами, достойными только забвения - запомните, друзья мои. Любой поэт в своем творчестве не одинаков - у него бывают удачи и неудачи, он может ошибаться, у него может не найтись времени для редактуры и шлифовки, он может банально забыть про текст, или ему не повезет и не встретится грамотный, разбирающийся в поэзии друг. Кроме того, существуют объективные оценки творчества: каждый стих можно прекрасно разобрать по косточкам и вдруг выяснить, что вот этот текст, простой на первый взгляд, обладает философскими глубинами, а этот - кимвал бренчащий. Более того, у человека, всю жизнь работающего со стихами, совершенно другой взгляд на предмет - так же как профессионала никогда не поймет чайник, даже если попытается. Слишком разные углы зрения и опыт. А вот для того, чтобы работа поэта (а литературное творчество — это вообще тяжелый труд без выходных) не пропала втуне, ее нужно именно что разбирать, сравнивать, возможно, редактировать по мелочи, объяснять, если есть в этом необходимость, что хорошо, а что плохо, вызывать споры и так далее. Тем более, что популярность порой рождает на свет вот такой глубокомысленный шедевр без названия - беседа опального барда. (Текст нервный, то есть из «Нерва».)
"Я все вопросы освещу сполна, Дам любопытству удовлетворенье - Да, у меня француженка жена, Но русского она происхожденья" - все освещенные вопросы числом три, и еще раз - спасибо Рождественскому за бесконечные припевы. "Нет, у меня сейчас любовниц нет, А будут ли - пока что не намерен. Не пью примерно около двух лет, Запью ли вновь - не знаю, не уверен".
Замечательное четверостишие. Начать с того, что у дорогого нашего ВВ не было ни дня без новой бабы, но любовницами назвать их было в самом деле нельзя. Любовница — это траты и статус, когда жена уже надоела. На тот момент ВВ жена надоесть не могла, и любовницы в самом деле не было - не считать же любовницами расходный материал на ночь? И потом, пока что не намерен терять выгоды от брака с Влади, все вполне конкретно. Интересно и другое - все знали о его похождениях, причем пьяных, и интересовались, надолго ли он завязал? Удивительная осведомленность. Второй куплет повторяет первый, только гораздо слабее: "Я все вопросы освещу сполна, Как на духу попу в исповедальне. В блокноты ваши капает слюна - вопросы будут, видимо, о спальне". Ну да, ответить на все вопросы второй раз обещает бард и второй раз рассказывает про постель. "Да, так и есть - вон густо покраснел Интервьюер - вы изменяли женам? Как будто за портьеру посмотрел Иль под кровать залег с магнитофоном". Простите, покрасневший интервьюер - смелый штрих. Только непонятно, если бы он залез под кровать или посмотрел за портьеру, то не спрашивал бы, а пришел с указующим перстом - ты изменил жене!!!
Ну, с половыми вопросами худо-бедно разобрались, можно было бы еще и третий куплет придумать:
"Сейчас я все вопросы освещу,
Не все - четыре четверти хотя бы,
Интервьюер готов держать свечу,
Вернувшись к наболевшему - о бабах"*.
Нет, не стал, спасибо ему за это, и простите меня за невинное хулиганство.
«Теперь я к основному перейду - Один, стоявший скромно у в уголочке, спросил: "А что имели вы в виду В такой-то песне и такой-то строчке?"» Ну да, у скромного журналиста самый скромный вопрос, и поэт даёт совершенно замечательный ответ. Я каждый раз слушаю и наслаждаюсь. Насладитесь и вы: "Ответ - во мне Эзоп не воскресал, В кармане фиги нет - не суетитесь, А что имел в виду - то написал, Вот, вывернул карманы - убедитесь". То есть на конкретный вопрос про конкретную строку в конкретной песне добрый автор а) - оскорбляет журналиста, предлагая ему не суетиться, кричит про Эзопа, поступая именно как Эзоп, и демонстрирует вывернутые карманы, предлагая найти там дулю. Очень, так сказать, конкретный ответ. Даже чересчур, нельзя быть таким прямолинейным. Вообще именно в этом четверостишие плохо все - четыре глагола подряд беспомощны и жалки (а в «Диалоге…» гениальны и смешны), и высокомерное «не суетитесь», и уход от прямого ответа, и общая неряшливость и не обязательность... Собственно говоря, от песенки можно было бы оставить только два куплета - и оба про баб.
Религия
«Мне есть, что спеть, представ перед Всевышним, Мне есть, чем оправдаться перед Ним…» Это знаменитое восьмистишие, написанное на каком-то бланке, считается последним — и хорошо бы вспомнить, в каком контексте предстает перед слушателями Бог со своим ангельским окружением. С религией у Высоцкого отношения, мягко скажем, любопытные для стороннего наблюдателя, который может составить свое драгоценное мнение лишь по текстам и воспоминаниям.
Итак - воспоминание первое, Марины Влади, которая убрала Бога из того самого последнего восьмистишия (Я жив, двенадцать лет тобой и Господом храним - Я жив, двенадцать лет тобой храним). В хлам пьяный Высоцкий ворвался… нет, вполз в церковь, стал хрипеть, плакать, кричать, биться лбом об плиты пола - на этом его отношения с религией и закончились. Воспоминания Карапетяна об этом же случае - Володя зашел в церковь трезвый, тихий, умиротворенный, в белом венчике из роз.
В принципе, тут все более-менее понятно - есть намеки на купола, которые кроют чистым золотом, чтобы чаще Господь замечал, есть смрад и полумрак в церкви… вот и все, пожалуй. Очевидно, что с церковью Высоцкий был не в ладах. Приведенный ниже текст, опять же, не входит в корпус широко известных, и понятно, почему. (Этот текст я помню наизусть дословно по записи. В интернете встречаются и другие варианты, что для стихов Высоцкого вполне обычное дело)
Переворот в мозгах из края в край,
В пространстве масса трещин и смещений:
В аду решили черти строить рай
Как общество грядущих поколений.
Дальше предлагаю читателю найти самому этот текст, чтобы меня не обвинили в превышении допустимого объема цитирования
(Невинная моя редактура относиться к реминисценции и так же является каким-либо нарушением)
Владимир Семенович, борясь со всем миром в стихах, явно переоценил свои силы, начав плевать в лицо силе, которую даже упоминать не стоит лишний раз. И для оправдания перед Ним этот текст вряд ли подходит.
Тут можно усмотреть пародию на социалистическое государство - пять грешников и производительность труда - но все гораздо глубже и страшнее. У меня лично это стихотворение вызывает какую-то грусть, глубокую и труднообъяснимую, хотя оно - обычный богомерзкий и богоборческий глум в стиле комсомольцев двадцатых, только толстопузого попа с бородой из пакли не хватает.
Но, если ты хочешь бороться с властью - борись с ней. Зачем намекать вместо протеста, вроде бы высмеивая религию, при этом объясняя, что черти – не черти, и Бог тоже не очень-то Бог. Получается какая-то подколодная возня, мастерски, почти как всегда, сделанная. Тут налицо смешение понятий - добро становится злом, зло становится добром, это вполне в стиле Владимира Семеновича, вспомнить хотя бы про Правду и Ложь (милое, полное доброты и прямоты посвящение Булату Окуджаве), но тут вот в чем беда. Если ты принимаешь середину, ты автоматически становишься не на сторону добра, а наоборот. То есть вот такой парадокс мы имеем: Высоцкий, в сознании людей существующий как борец за все хорошее против всего плохого, на самом деле-то особо и не борется, всегда уходя в бесконечные намеки, парадоксы, многозначительные недосказанности. Это беспроигрышный ход, но исключительно для слушателя. Читатель устает от бесконечных однообразных припевов (ну вот скажите мне еще, что припевы не однообразны), которые фанаты продолжают с азартом макаки вставлять куда ни попадя, да и разбираться в строках, которые далеко не все поражают - так себе удовольствие.
Забавно, что любимому Высоцким Шемякину посвящены две приличных -если убрать лишний мусор - песни, и обе посвящены запоям, а где запои - там и бесы. И если первая песня (французские бесы) слегка мной сокращенная и ничего от этого не потерявшая, была приведена как пример литературной неряшливости, то и со второй ситуация ровно такая же.
И от Сатаны Высоцкий никак не может отделаться - начиная с запойного черта, который бегал на Три вокзала, вполне симпатичное существо, разбавляющее одиночество пьющего, до мерзких существ из стишка, приведенного выше, и кружащих Высоцкого в запое чертей французского цикла (Он тушевался, а его жена Прошла со мной сквозь все перипетии. Еще бы - с ними пил сам Сатана, Но добрый, ибо родом из России). Причем черти и бесы в стихах Высоцкого вполне себе приличные ребята, если не желающие добра, то уж точно не вредящие, веселые, готовые сгонять за добавкой, накормить француза рагу, вылизать пятки повешенным и так далее. А вот Господь - настолько далек и лИшен, что даже купола приходится золотом крыть, иначе не замечает. Впрочем, досталось и Святому духу, в омерзительной песенке про плотника Иосифа. Приводить здесь эту пакость не буду, это именно что пакость, недостойная обсуждения (вот так, и у гениев встречаются гаденькие тексты).
Ну и напоследок загадка - а кому он, Владимир наш уважаемый Семенович, служит? "Покарает тот, кому служу". Причем покарает исключительно в бытовом смысле - сгорит добро, зарежут, посадят, не сегодня так завтра, а герою, очень лирическому нашему герою на это давно уже плевать, он свое дело сделал.
Повторю свой вопрос: Он — это кто? За всю бурную жизнь у ВВ не было никаких контактов со священнослужителями, выступлений в монастырях, например. Хотя это, конечно, тяжело представить - Высоцкий в монастыре, но почему же нет? Паства Илиинской церкви у меня в Черкизове собрала деньги на самолет - и самолет был построен, участвовал в боях.
"…руки вздел, словно вылез на клирос", "вы теперь как ангел, не сходите ж с алтаря…" Вот мне, пожалуйста, церковная тема в стихах, и вполне приличная. Но есть одна маленькая разница - это упоминания мимоходом, песни никак с религией не связаны. Первая - про глупцов, которые спорят, кто глупее, вторая - звонкам Марине Влади. В других песнях ангелы «поют такими злыми голосами» и «жалобно блеют».
Есть и хуже образы, например, в «Охоте на кабанов». Помните? Нет? Пожалуйста, наслаждайтесь: «Грязь сегодня еще непролазней, С неба мразь, словно Бог без штанов». Это уже не аккуратное дистанцирование от религии, это продолжение гнилого богоборчества и беспредела, без которого можно было бы и обойтись.
Церковь была отделена от государства, прямо рядом с Таганкой небо было проколото иглами колокольни и куполов без крестов - эту картину я застал и хорошо ее помню. Быть христианином могли только очень смелые люди, и часто вера влекла за собой проблемы с карьерой. А вот проблем себе Высоцкий не хотел - он слишком сильно зависел от государства. При это ему, демонстративному, хотя и очень осторожному бунтарю-иноходцу претила сама идея доброй мощи, проводимая православной церковью. Ибо подставить другую щеку может только человек, обладающий нечеловеческой силой. А Высоцкий был человеком со всеми нашими пороками, более того, в них он превзошел многих - но кончил ровно тем же, чем и все. Тот, кому Высоцкий служил, взял свою мзду - отдав взамен, как считается, и богатство, и славу, как прижизненную, так и посмертную, в чем мы все давно убедились. Хотя в другой песне Владимир Семенович уверял: но чтобы душу дьяволу — ни-ни. И если собрался оправдываться перед Ним блеющими ангелами, Святым духом, шныряющим в постель к Марии, злыми ангельскими голосами и мразью с неба — вряд ли это получилось.
"Я не люблю"
Замечательная песня - нет, в самом деле. В ней практически не к чему придраться, никаких косяков, а главное - она вроде бы приоткрывает завесы тайны над личностью гения. Правда, наш дорогой гений исполнил несколько вариантов, что говорит о глубине и разносторонности этой личности, но мы поверим Рождественскому и возьмем текст из "Нерва" - тем более что интересные варианты нам никто вспомнить не помешает. Итак.
"Я не люблю фатального исхода" - логично, кто же его любит, и кто его избежать сможет? Никто.
"От жизни никогда не устаю" — вот это вранье, устал к сорока двум годам - сыт по горло, до подбородка, даже от песен стал уставать.
"Я не люблю любое время года, В которое болею или пью" - в книжке эту вполне откровенную и вызывающую доверие строку составитель заменил на пошлость: "когда веселых песен не пою", сразу выставив Высоцкого шутом.
"Я не люблю холодного цинизма, В восторженность не верю. И еще - когда чужой мои читает письма, Заглядывая мне через плечо". Ну, что тут сказать… Холодный цинизм и щенячья восторженность - две крайности, и не любить их обе можно, но в этом случае надо быть очень, очень-очень спокойным и слегка романтичным. Ну а про письма тоже хорошо - во-первых, кто это любит, во-вторых - люди в сером не только письма читали, но и разговоры прослушивали, и даже записи делали, когда ВВ пел Влади по телефону. Возможно, именно на это бард и намекал.
Кстати, было бы неплохо посмотреть на людей, которые любят половину и когда прерывают разговор, а также когда им стреляют в спину - в общем, нелюбовь к подобным действиям отличает большинство наших соплеменников. Не так ли?
А вот дальше целый куплет роскошных банальностей - железом по стеклу, против шерсти, игла почестей… А как же корочки СП и СК? Диски и роли? Гонорары и выступления? Не почести ли это? Или бедный бард не любил, но мучился "червями сомнений"?
Потом вновь появляется проблеск искренности - правда, такой усредненный, подходящий абсолютно ко всем: "Я не люблю уверенности сытой - Уж лучше пусть откажут тормоза, Досадно мне, коль слово "честь" забыто, И коль в чести наветы за глаза". Сразу возникают вопросы: чем плоха уверенность, пусть даже и сытая? Это как раз золотая середина между холодным цинизмом и восторженностью, то есть то, что автор, судя по всему, как раз должен любить. Да, и почему лучше отказавшие тормоза? Это синоним истерики, воплей и скандалов, вообще-то. И, простите, где и когда в чести были "наветы за глаза"? Вот прямо в чести - оклеветал кого-то, навел навет, к тебе подходят и хлопают по плечу - молодец, наш человек, уважаем, давай в следующий раз меня оклевещи, что ли.
"Когда я вижу сломанные крылья Нет жалости во мне, и неспроста - Я не люблю насилье и бессилье, И мне не жаль распятого Христа". Опять же хочется узнать - почему автору не жаль сломанные крылья, так не жаль, что даже песню "Кто-то высмотрел плод" он посвятил именно что сломанным крылам? Христа Высоцкому тоже было не жалко, есть такой вариант, потом он поменял строчку на более подходящую для христианской православной культуры.
"Я не люблю себя, когда я трушу, Досадно мне (и не терплю) когда невинных бьют, Я не люблю, когда мне лезут в душу, Тем более, когда в нее плюют". Подозрительное "досадно мне", подразумевающее наблюдение за процессом битья невинных, но невмешательства, заменили на "не терплю" - то есть, возможно, поэт подошел и заступился.
Ну а про манежи и арены вообще без комментариев - сам наш уважаемый автор именно что разменивал по рублю любую тему, за которую брался, обсасывая ее так и этак, высмеивая или захваливая, гневаясь или глумясь. То есть, фактически, песня-исповедь превратилась в набор всем подходящих штампов, убраны острые углы и двоякие смыслы, стерто несоответствие общественным правилам, и можно смело демонстрировать свое нутро, зная, что ему ничье суждение уже не повредит.
А замыкают "Нерв" (вру, замыкают сборник "Корабли", в которых Высоцкий возвращается, обвешанный друзьями) два очень интересных текста. Которые прямо просятся в разбор, и дают весьма интересную картину.
Первый - "Мне судьба до последней черты, до креста". Давайте с нее и начнем, тем более что она так лихо и начинается. Но хочется спросить - покажите песню, где уважаемый Владимир Семенович с пеной у рта доказывает, что не то, не тот и не та? Не ищите, их нет. Спорить — значит наживать себе врагов, врагов у ВВ и так было достаточно, по общепринятой версии, да и на самом деле, наверное.
"Что лабазники врут про ошибки Христа (?) Что пока еще в грунт не влежалась плита (??!!) Что под гнетом татар жил Иван Калита (?!) И что не был один против ста". Хороший куплет, а главное - понятный, правда, ни одна строка с соседской не связаны, но мы уже привыкли на такие мелочи не обращать внимания. Какая плита, что еще за лабазники такие, при чем здесь Калита? Триста лет под татарами опустим, ВВ не был знаком с Гумилевым, тем более, что триста лет эти логически продолжают Калиту - ура, ура, логика повествования нашлась!! А вот дальше опять интересно. Потому что логика Калиты заканчивается кровью, нищетой и пугачевщиной. И вдруг: "Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта, Повторю, даже в образе злого шута" - хорошо, мы готовы слушать, раз ни черта не поняли.
"Но не стоит предмет, да и тема не та - суета всех сует все равно суета". Друг Высоцкого Шукшин называл это - финт ушами. Для начала мы получаем груду информации от Христа до татар с Калитой, потом - обещание объяснить баранам, что есть ху, а потом – бац, и вторая смена. Не буду я ничего объяснять, вам все Экклезиаст давно объяснил - суета сует и томление духа. Не поняли?
Первая часть стиха закончена. Начинается вторая. Под названием "Чаша": "Только чашу испить не могу на бегу, Даже если разлить - все равно не смогу, Или выплеснуть в наглую рожу врагу? Не ломаюсь, не лгу, не могу, не могу". У Бориса Пастернака все гораздо более коротко и сдержанно - если только можно, авва отче, чашу эту мимо пронеси. Все помнят холодный рассвет перед предательством и мучительной смертью на кресте, спящие ученики и миг душевной слабости.
Причем Владимир Семенович сам исполнял стихотворение Пастернака, и, возможно, тут тоже такая весьма своеобразная трактовка налицо.
И давайте посмотрим, что у Высоцкого, который никак не может отвязаться от прилипшей своей роли - бег, враг, наглая рожа, разлить, ломаться, не могу, ну могу!!! (И очень странное противопоставление — даже если разолью — все равно не смогу выпить. Теряйтесь в догадках, а я пошел дальше.) Прости - не можешь выполнить своего предназначения и выпить свою чашу? Бунтуешь, выходит? Твои друзья спокойно выпили чашу, а ты - нет? Ну, явно не христианское смирение, и явно не христианский уверенный сильный покой.
"На вертящемся гладком и скользком кругу Равновесье держу, изгибаюсь в дугу. Что же делать - разбить? Все равно не могу, Потерплю и достойного подстерегу". Есть такое понятие – «лингвистический смысл». То есть значение слова "подстерегать" - дожидаться, таясь и прячась. Не танцевать, не петь, не лезть на стену - таиться. Не держать равновесие, изгибаясь в дугу, подстерегая достойного. Вообще круто. Лирический герой не только несется по кругу с бешеной скоростью, изгибаясь и сторожа, он еще и умудряется оценивать кого-то там, видимо, из других таких же вертящихся, и хочет ему всучить свою чашу.
Дальше Высоцкий теряется в неясной зге, отдает свою чашку и не собирается узнавать, выпил ли ее друг - бедолага, которому своей чашки явно было мало. Кромешная тьма и неясная зга - замечательно. Зга — это кольцо на дуге, через которую идут вожжи, чтобы лишними прикосновениями не раздражать коренника. Не видать не зги - не видеть даже голову лошади и кольца на упряжи. В общем, лиргер передал свою чашку (не чашу, текст приобрел комический оттенок. Дальше будет еще веселее - далеко, далеко…) и нырнул в згу, что доступно даже не всякому фокуснику. Нырнул и глядит - на лугу пасутся ко. Которые тоже сошли с кру. "Я с сошедшими с круга пасусь на лугу, И об чаше невыпитой здесь ни гугу, Не в сундук положу, на груди завяжу, а что ты подарил…" Простите, не так. "И о чаше невыпитой здесь ни гу-гу, А скажу - и затопчут меня на лугу".
Вообще эта тема - сойти с круга, потерять своих братьев, свой флот - излюбленная тема Высоцкого. Выходит, что он поклонялся не только джентльменам удачи, героям, альпинистам, но и неудачникам. Или чувствовал себя таким, оправдывая как мог свой проигрыш.
Дальше перед угрозой рогов и копыт лиргер вдруг меняет тактику и, разрывая ворот, орет: "Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу, Может, кто-то когда-то поставит свечу мне за голый мой нерв, на котором кричу, За веселый манер (?!) на котором шучу". Загадка великого русского языка - у меня плохие манеры, но это можно сделать вот таким манером. Может ли манер быть веселым, или все-таки веселые манеры (смешные или нелепые)? Оставим манер в покое, гораздо интереснее хлопотать до рвоты. (Псы тоже лают до рвоты, но это бывает. Наверное, можно и хлопотать до нее.) Представьте: врывается ВВ к большому начальнику, рычит - трррребую кваррррррртиру дррррррругу - и тошнит на стол.
Голый нерв тоже не совсем голый, сейчас мы это поймем. "Даже если сулят золотую парчу Или порчу грозят напустить - не хочу…" Какая большая нехочуха. хлопотать он хочет, а парчу - нет. Кстати, никогда не слышат про то, что сулят золотую парчу, вообще-то это ткань для церковных служб. Кроме того, мне так и непонятно - чего он не хочет-то? До рвоты хлопотать? Получить парчу? Не получить парчу? Чтобы свечу ему ставили? А, чтобы нервы ослабли? Да, нерв ослаб.
"На ослабленном нерве я не зазвучу, Я уж свой подтяну, подновлю, подкручу". Во-первых — вот оно, подтверждение чистого расчета: публике нужен крик и хрип, дадим ей и того, и другого. Во-вторых, любой доктор дал бы многое, чтобы узнать, где та дырочка, сквозь которую можно подновить, подтянуть, подкрутить нервы?
"Если все-таки чашу испить мне судьба, Если музыка с песней не слишком груба" - конечно, каждый выпьет свою чашу, и всучить ее на вертящемся кругу никому не дано. Музыка с песней - во-первых, речь о стихах даже ни идет, что очень печально, во-вторых, грубость ВВ - дело наживное. В той же "Алисе" пишет (то есть говорит): настоящий добрый ребенок, непосредственность и чистота блестит в каждом слове.
"Если вдруг докажу, даже с пеной у рта - Я уйду и скажу, что не все суета". Оспорим мы, значится, библейских мудрецов. Главное - понять в чем. Всю песню автор грозится - докажу, что в грунт не влежалась плита. Где доказательства? Докажу, что лабазники врут про ошибки Христа. Ну где они, доказательства?
Вот смотрите - в одном тексте сидит как минимум три стихотворения. Разноплановых, разно удачных, со смыслами, наслаивающимися и мешающими восприятию, в некоторых местах смешные (хотя смех даже не подразумевается, уверяю вас, все на серьезных щах). При этом из каждого куска - а они являют из себя моноримы, то есть однообразную рифмовку - можно сделать отдельное произведение.
Я понятия не имею, сознательно ли Рождественский вставил эти тексты в самый конец своего сборника. Возможно, он хотел показать неминуемую личностную деградацию, которая прорывается буквально в каждой строке. Высоцкий в этом тексте перестал быть мастером, у него путаются мысли, у него громоздятся нелепые образы, над которыми он позволяет смеяться (потому что сам не видит этой нелепости). Он пытается удержать свой привычный уровень, но не может. Вместо шедевра получилась неудача.
Практически в каждом стихотворении у Высоцкого есть ляп - но это просто от замыленного глаза и неумения слушать советы. Глаз замыливается у любого творца, это налог на талант, к тому же косяки были бы легко исправимы при желании. Но разобранный выше текст плох весь, от начала до конца. Для какого-нибудь графомана подобная работа была бы лебединой песней, после которой лучше лечь и помереть, но для Высоцкого по сравнению с Высоцким это - позор.
Такой же неумелый (никогда не думал, что посмею так выразиться в отношении ВВ) текст стоит предпоследним в "Нерве". "Чту Фауста ли"… В Нерве приведен усеченный вариант, сокращенный и облагороженный. Вообще-то это часть запойного шемякинского цикла, состоящего исключительно из «французских бесов», «доброго Сатаны» и записок из желтого дома.
Ознакомьтесь сами. Начинается он так: «Мне снятся крысы, хоботы и черти»… А дальше, как обычно, про пьянство. Но нервный вариант интересен бесплодной попыткой придать тексту какой-то смысл, не заложенный изначально. В нем, если отбросить неловкую эквилибристику (календаре или - реяли), странный размер (абаб - бабааббба- аббба), кричит испуганный человек, который смешивает в одну кучу все - и цыганок, и литературную классику со всяческими отсылками, и просьбу Богу заменить страшный час, потому что страшно, и вдруг вместо бессмертия (а христианство дарит бессмертие, мы помним) вдруг требует дорогу и коня, прося при этом не плакать. Это та же путаница, но еще более запутанная - автор просто шарахается от одной крайности к другой и нигде не может найти покоя.
* * *
Вообще, конечно, Владимир Семенович выбрал очень удобную тактику - на претензии поэтов он мог отвечать, что исполнитель, на претензии певцов - вы что, ребята, я поэт, и в итоге быть артистом, который при помощи стихов продлевает до многих часов свое нахождение на публике. Отказывая, кстати, зрителям и слушателям в их законном праве - оценить выступление аплодисментами, потому что за это время можно еще пару-тройку песен исполнить.
И - да - со сцены произведения Высоцкого воспринимаются совершенно иначе, чем с листа. Некоторые его стихи становятся глубже, некоторые - нелепее.
Вернемся - ненадолго, как пример - к альпинистскому циклу и повторим вслед за Змеем Горынычем, который из позднего мультика про Богатырей и гораздо приличнее своего собрата из шестидесятых - "а как он сказал - если друг оказался вдруг…"
Итак, друг оказался вдруг, какая неожиданность. Читаем дальше - и не враг, а так. Хорошо. Дальше предлагается тянуть парня в горы, рискуя при этом. Простите, зачем? Погибнуть по вине неумелого и испуганного напарника, видимо. Да твою ж дивизию! Из-за того, что ты не понял, что за крендель живет рядом своей жизнью, друг он тебе или знакомый (знакомых в том мире не существует, либо друзья, либо враги), надо тянуть его в горы. Логично. Железная логика. А дальше идем построчно.
"Если парень в горах - не ах…" Это самое "ах" - к чему относится? Аховый — значит плохой? Или он должен протянуть, как мещане при виде мопса в кружевах - ах? Или скалолазки должны ахнуть от брутального барса с бородкой?
"Если сразу раскис - и вниз…" Ага, и стек манной кашей. В общем, на этом можно и остановиться - испугался, убежал или попросился, или соскочил, или скатился вниз… стоп. Вам не кажется, что я множу сущности? Это мне нельзя, автору можно. "Шаг ступил на ледник - и сник, Оступился - и в крик…" Бедняга раскис, сник и закричал - ну куда его дальше тащить? Наконец-то бедного знакомого покрывают позором (за что? Он никого не предал, он всего лишь вскрикнул, оступившись, раскис - но вниз его, судя по всему, не пустили, потащили на ледник дальше унижать). Причем горемыка даже матерного слова не достоин - не брани, гони (да он и до ледника сам бы ушел с радостью), вверх таких не берут, и тут про таких не поют. Ого. Как раз поют, вообще-то, но промолчим.
Дальше в песне все нормально, брутально и мужественно, вполне годится для гимна - Высоцкий лишь слабость описать не смог. Может, слабость - и не грех, а? Может, и не надо было чморить бедного парня, который совсем не хотел бы альпинистом?
А вот, например.
"В суету городов и потоки машин
Возвращаемся мы - просто некуда деться!
И спускаемся вниз с покоренных вершин,
Оставляя в горах свое сердце.
Кто захочет в беде оставаться один?
Кто захочет уйти, зову сердца не внемля?
Но спускаемся мы с покоренных вершин…
Что же делать - и боги спускались на землю."
Понятно, что я убрал припев и еще один куплет с прекрасной рифмой "остаться - возвращаться", который ничего не добавляет к сути песни и просто неудачен. В восьмистишии появилась закольцованность третьих строк, на которую как на стержень нанизывается смысл. Но такой прием допустим только в небольшом размере, увеличение размера уменьшает восприятие трагичности - а стих вполне себе трагичный.
"Здесь вам не равнина" - никаких претензий, текст идеален. Вот просто идеален, и все.
Насчет простого идеала — это когда текст не требует доработки, более того, любое изменение сделает его только хуже, и поэт достиг своей цели, совершенства. Таких стихов у Высоцкого тоже много - гораздо больше, чем у среднестатистического гения. Если брать "Нерв", то это: 1. Из дорожного дневника. 2. Расстрел горного эха. 3. Он не вернулся из боя. 4. Звезды. 5. Песня о новом времени. 6. Я пол мира почти… 7. Песня о Земле. 8. Песня о конце войны. 9. На стол колоду (без припева про Бонапарта). 10. Оплавляются свечи. 11. Она была чиста (без одного куплета). 12. Мой Гамлет. 13. Кто-то высмотрел плод. 14. Баллада о борьбе. 15. Баллада о Вольных стрелках.
Итак, на первый сборник всего пятнадцать стихотворений, которые могут быть названы Литературой - именно так, с большой буквы. Не поделки ради шоферов – штангистов - гроссмейстеров - банщиков, не стихотворные карикатуры, не мужественные басни и смертельно опасные намеки - поэзия.
Есть еще тексты, который были бы великолепны, если их очистить от ненужных и слабых куплетов, припевов и обычных неудач, донесенных до слушателя в пылу графоманский лихорадки - "Я не успел", где Высоцкий собирается втискиваться между ножнами и кинжалом и в щепы разбивает папирусный плот. Есть роскошная "Ошибка", которая не вошла в сборник, есть совершенно великолепная "Баллада о детстве" - тоже не вошла, есть гораздо лучший вариант «Двух судеб»… Интересно, у Рождественского проблемы со вкусом были, или это сознательно сделанная подлянка? Есть еще много чего, но в "Нерве" всего лишь 15 гениальных стихов.
*
«Кто кончил жизнь трагически». Конечно, вы эту песенку помните. Тот истинный поэт — совершенно верно, удачная смерть может сделать поэтом даже необразованного корейца с одним словом припева в творческом багаже. Но ведь вы позволите мне ее разобрать? Не одно слово корейца - до такого мастерства литературоведение еще не доросло. А песенку о поэтах построчно - со всем уважением к моему литературному папе Владимиру Семеновичу.
«Кто кончил жизнь трагически — тот истинный поэт, а если в точный срок, то в полной мере. На цифре двадцать шесть один шагнул под пистолет, другой же в петлю слазил в Англетере»… Про пользу смерти для славы я уже говорил — но вот что за сроки такие точные, не знаю. Поэзия вообще штука интересная — графоманы талдычат про какие-то там законы, которые мешают им писать свободно, а поэт заговорил про точные, простите, сроки. Фигуранты у нас Лермонтов и Есенин. Один получил пистолетом по башке — шагнул под пистолет (под электричку, под молоток, под топор), а не под выстрел — другой же слазил в петлю, как в погреб или на чердак.
«А в тридцать три Христу (он был поэт, он говорил — Да не убий, убьешь - везде найду, мол). Но гвозди ему в руки, чтоб чего не натворил, чтоб не дышал и чтобы меньше думал…» Ну, везде найду - Христос не говорил. Глаз вырвать рекомендовал, руку тоже, называл тогдашних людишек неверными и развращенными и сетовал, что терпеть их должен. Распятие у автора тоже интересное, как и объяснение казни — гвозди лишь в руки, а думать человек перестает позже, чем дышать.
Дальше идет куплет про тридцать семь лет (странно, что бунтарь не упомянул в контексте 37-й год) с интересными новостями — дуэль Пушкин подгадал (долго гадал, видимо, так же, как подстерегал на вертящемся кругу другой поэт), а Маяковский лег виском на дуло. Виском на дуло — хорошо, конечно, мне нравится, такой мощный трагически жест, только поэт убил себя выстрелом в грудь. Дальше идут какие-то непонятные претензии к тридцати семи годам, которые обязаны-таки испачкать виски кровью и сединой хотя бы.
Байрона с Рембо пропускаем (последний вообще поэтом быть перестал, к слову) и читаем моё любимоё.
«Слабо стреляться? В пятки, мол, давно ушла душа?
Терпенье, психопаты и кликуши!
Поэты ходят пятками по лезвию ножа
И режут в кровь свои босые души».
Ну, наверное, да, слабо. Да и отменен институт дуэлей за глупостью и ненадобностью, сам же автор писал — теперь под пистолеты ходят получить рукояткой по кумполу. И потом непонятно — за что поэт называет психопатами и кликушами читателя? Или не читателя, а просто поддерживая имидж истерички, вокруг которой все должны так же истерить... А душа в пятках — это же хорошо, это же богемно, возвышенно и романтично. Если душа не в пятках, то как ей ходить по ножам? Грубо говоря — поэт испугался дуэли и порезал себе пятки души. Души их, души, хватай за шею души. Это сильно. Правда, нормальные люди, даже поэты (я знаю много настоящих поэтов) босиком по ножам не ходят. Зачем? Сиди потом в бинтах.
Дальше еще лучше - «На слово «длинношеее» в конце пришлось три е». Вы заметили? То-то же. «Укоротить поэта!» - Вывод ясен». Вообще-то говоря, совершенно неясен — почему из-за смешного слова надо укорачивать каких-то поэтов? Где логика? Ну хорошо, при всей странности требования укоротили слово, получился «длиннош», в который все равно втыкают нош — по которому только что босые пятки души топотали. И этот самый длиннош счастлив висеть на острие — потому что опасен, оказывается. Как висит опасное пальто на вешалке рядом с ужасно опасным плащом. Насколько я знаю, зарезали Дмитрия Кедрина, но сильно сомневаюсь, что в ночной пустой электричке он был счастлив висеть на острие.
Итак, те поэты, что пережили двадцать шесть и тридцать семь лет, попадают под правило. Правило такое — если ты поэт и существует слово «длинношеее», то тебя надо зарезать. Дальше Высоцкий находит каких-то неведомых приверженцев фатальных дат и цифр (очевидно, для компании психопатам и кликушам), томящихся, как мясо в духовке — наложницы в гареме. И уверяет, что концы поэтов отодвинулись на время. Ну, после длинноша и пяток души отодвинутые концы воспринимаются вполне нормально. Взяли этак двумя пальчиками конец и в сторонку. Особенно милы отсылки от томящихся наложниц к концам и от концов к наложницам — просто текст, читайте сами.
В общем, все было бы ничего, но автор-то хотел мощный, трагический текст, судя по замаху. А получился какой-то нелепый Кук, которого съели, перепутав с коком.
* * *
На самом деле со стихами у Высоцкого происходила интересная вещь — он изо всех своих сил пытался найти оригинальные рифмы и образы. И если с рифмами у него все хорошо, что заметил лучший поэт в мире Бродский(это по словам не разбирающейся в литературе Влади), то с образами - частенько беда. Ну, потому, что сильный образ иногда идет вразрез с общей картиной стихотворения, но увидеть это можно только при внимательном разборе. Картина стихотворения придумана мной не зря —воздействие на человека происходит обобщенно, но в памяти остаются и заставляют перечитывать — переслушивать только некоторые строки. Именно они как раз и являются необычными образами, именно они благодаря этому привлекают внимание. Но они же при внимательном литературоведческом разборе оказываются смешным или позорным нагромождением нелепостей, а иногда наоборот - открывают новые горизонты и показывают новые грани. А иногда просто вызывают необъяснимый восторг — как с тем скелетом и метнувшимся в подворотню лучиком.
Относительно образов… Возьмем погоню, одну из вполне известных песен с канадского диска и из фильма «Единственная». Итак, вспоминаем, кто не помнит… «Во хмелю слегка Лесом правил я. Не устал пока, Пел за здравие» - ну, отлично. Короткий ритм вообще ВВ удается, мне кажется, лучше, но не буду утверждать. «А умел я петь Песни вздорные: «Как любил я вас, очи черные…» Ну вот, пожалуйста, окончен бал, погасли свечи. Очи черные, известный романс позапрошлого века, назван вздорным. С чего бы это? Вздорным стариком был Паниковский, но никак не романс.
«То неслись, то плелись, То трусили рысцой. И болотную слизь Конь швырял мне в лицо. Только я проглочу Вместе с грязью слюну, Штофу горло скручу И опять затяну…» Обратите внимание, что на два катрена — два отталкивающих и неприятных образа — болотная слизь и слюна с грязью, ну и скрученное штофу горло. Горло, не шея. Свернутая шея - это уже неприятно, но свернутое горло еще хуже, представляется какой-то хрип и агония.
Два куплета пропустим и идем к коде: «Лес стеной впереди, не пускает стена, Кони прядут ушами, назад подают, Где просвет, где прогал - не видать ни рожна! Колют иглы меня, до костей достают…» К слизи и слюне с грязью добавились иглы, которые достают до костей.
«Коренной ты мой, Выручай же, брат! Ты куда, родной, Почему назад?! Дождь, как яд с ветвей, Не добром пропах. Пристяжной моей Волк нырнул под пах…» Назад — потому что вперед некуда, пьянь свернула с дороги, судя по всему. А до костей достают ядовитые иглы — ну и леса у нас в России, я вам скажу. Волк пристяжной под пах — это реально страшно, потому что если волк оказался под брюхом лошади, кишки будут выпущены за несколько секунд. Но все обходится.
«Я ору волкам — Побери вас прах!! А коней пока Подгоняет страх. Шевелю кнутом, Бью крученые И ору притом: «Очи черные»!.. Храп да топот лязг, да лихой перепляс - Бубенцы плясовую играют с дуги. Ах вы кони мои, погублю же я вас, Выносите, друзья, выносите, враги!» Не будем ловить блох — автор загнал лошадей в ельник, возмущается тем, что коренной сдает назад, в паху пристяжной уже волк щелкает зубами, а он шевелит кнутом. Шевелит. Оригинальность на пределе, потому что кнутом можно хлестать (и хлещу кнутом, бью крученые) и лупить (луплю кнутом, бью…), свистеть — я свищу кнутом. И так далее, но автор предлагает кокетливое — шевелю. Опять перепляс (два притопа три прихлопа, никак) - в общем все, что Владимир Семенович так любит.
«…От погони той Даже хмель иссяк. Мы на кряж крутой На одних осях. В клочьях пены мы, струи в кряж лились, Отдышались, отхрипели да откашлялись. Я лошадкам забитым, Что не подвели, Поклонился в копыта, До самой земли, Сбросил с воза манатки, Повел в поводу… Спаси Бог вас, лошадки, что целым иду!» Тут несколько интересных моментов — о погоне речь идет только в названии, а по сути — кони с повозкой запутались в елках, которые до костей втыкают ядовитые иглы, лихой перепляс (перепляс — это всегда на месте, галоп и даже рысь переплясом никак не назовешь), но страх все-таки подгоняет. На одних осях — гипербола, а вот струи со взмыленных лошадей как-то… ну, не знаю. Струя у лошади может быть только в одном случае, так же, как и людей. Уточнять не буду. (Простите, конечно, составная рифма — кряж лились — откашлялись. Но все равно странно читается…)
Кстати — вот тут и надо остановиться. Дальше ничего уже не нужно, все эти банальности про схлынуло — закинуло, неумело я – белая совершенно лишние. Но при всем этом общее впечатление от песни весьма мощное и, как от большинства песен Высоцкого, оглушающее. Но эстетического удовольствия от текста нет. Что такое удовольствие от текста? О, это такая загадочная вещь, когда понимаешь, что так говорить нельзя, не стоит, быть такого не может — но сказано и до чего же хорошо!
Возьмем одну из самых моих любимых — хотя с сомнительным смыслом — песню про две судьбы. Она написана именно что с зашкаливающей гиперболой, преувеличением — но при этом так, что просто получаешь наслаждение, почти что физическое. (А, я уже говорил, что именно этот текст возьму не из нерва, где Рождественский поставил худший вариант, а с того же канадского диска.) Начало пропускаем, там ничего интересного — жил, пил, разувался — обувался.
…И огромная старуха
хохотнула прямо в ухо,
злая бестия…
«…Кто-ты?» Слышу, отвечает:
«Я, Нелегкая.
Брось креститься, причитая, -
Не спасет тебя святая
Богородица
Кто рули и весла бросит,
Тех Нелегкая заносит -
Так уж водится».
И с одышкой, ожиреньем
Ломит тварь по пням-кореньям
тяжкой поступью…
Ну вот давайте сравним — в «Нерве» такой вариант: «…а она не засыпает, впереди меня шагает тяжкой поступью…» Имеет право на жизнь? Конечно, обычная строчка, ничего интересного. «У нее одышка даже (какая невидаль для Нелегкой –К.У.) но заносит ведь туда же (куда? -К.У.) Тварь нелегкая…» Два ключевых слова — «одышка» и «тварь». Во втором варианте, не в нервном, они оставлены — но оцените и только представьте: «И с одышкой, ожиреньем ломит тварь…» «Впереди меня шагает…» — «ломит тварь по пням-кореньям». В первом случае — спешит толстая бабка. Во втором — какое-то хтоническое чудовище, которое пробивает, проламывает, ломает (синонимы слова «ломит») древесные завалы как танк. В самом деле, Нелегкая.
Вдруг навстречу мне живая
колченогая, кривая
Морда хитрая.
«Не горюй, - кричит, - болезный,
Горемыка мой нетрезвый,
Слезу вытру я!»
Взвыл я душу разрывая —
«Вывози меня, Кривая,
Я на привязи. Мне плевать,
что кривобока,
криворука, кривоока,
только вывези!»...
Какая замечательная игра слов и усиление образа — ну, попробуйте просто представить.
«Влез на корни с перепугу,
Но Кривая шла по кругу —
ноги разные,
Падал я и полз на брюхе,
и хихикали старухи
безобразные...
«Слышь Кривая, четверть ставлю,
кривизну твою исправлю,
раз не вывезла.
И ты, нелегкая маманя
хочешь истины в стакане
На лечение?
Тяжело же столько весить,
А хлебнешь стаканов десять —
Облегчение...»
Соблазнил молодец старушек на выпивку — ломит тварь, не ломит, а соблазнилась.
…А за мною по корягам, дико охая,
припустились, подвывая...
Дико охая — всего два слова, но какой дикий же восторг. Вы только представьте, а еще лучше попробуйте «дико поохать», ощущения будут непередаваемые. Они еще и подвывают.
Именно такая работа со словом является не только мастерством — а гениальностью.
К сожалению, от одной старухи, от Нелегкой — ну кто скажет, что жизнь его была так уж легка? — Высоцкому так и не удалось избавиться.
* * *
Все-таки советские щуки… в смысле цензоры были далеко на так глупы, как их стараются показать в постперестроечные времена. В качестве примера можно привести «Двенадцать стульев», которые при наступлении «свобод» незамедлительно издали без купюр. Что сказать? Оказалось, что изначально классики юмора написали рыхлый неподъемный кирпич, нашпигованный пошлыми шутками, и цензура его буквально спасла.
Так вот, более точного определения отказа Высоцкому в использовании части его песен в фильме «Стрелы Робин Гуда» (некоторые, лучшие, вошли) я не видел. Песни «утяжеляют повествование» сказал неведомый, обладающий вкусом цензор. В точку — они почти совершенны, но вот тяжелы и неподъемны. С одной стороны, такие качества можно отнести к плюсам, с другой — к минусам, потому что творец должен хорошо знать, что такое золотое сечение.
Давайте возьмем эту утяжеляющую фильм песню — «Ненависть». Вообще, это такое слово, которое лишний раз употреблять не стоит, настолько оно сильно энергетически и эмоционально. Но мы же не пьем, а употребляем, то есть не употребляем, а разбираем, поэтому эмоциональные перехлесты нам не страшны.
Итак, первая строка. Вообще интересно, почему сила слова Высоцкого такова, что даже откровенно смешной ляп воспринимается серьезно? Хрипота ли в этом виновата, которой даже Смерть побаивалась, кружа рядом? «Посмотри — тощий гриф над страною кружит». Я дико извиняюсь, но если птица-падальщик тощая, то в стране полный порядок, нет ни войн, ни беспорядков, и поля не завалены трупами. Сытый гриф не то что кружить, даже взлететь порой не может - подарки вроде полей битв не так уж часты, и зобы птицы набивают до предела.
Дальше мы видимо роскошную метафору: как природа выражает себя в ненависти непонятно к кому — ей-то что за дело? Но даже росы закипают от ненависти, и земля «гулко дрожит». Не будем углубляться в сию аллегорию, ну ее. «Ненависть в почках набухших томится» - роскошно, пиелонефрит может вызвать не то что ненависть, а просто-таки чистое бешенство скорча. «Ненависть в нас затаённо бурлит». Замечательно сказано, ей-Богу. Затаённо бурлит — все равно что тихо взрывается, оксюморон. Но, к примеру, рабы могут бурлить только затаенно, потому как за откровенное бурление могут и выпороть. Так что тут, в принципе, все верно. «Ненависть потом сквозь кожу сочится»… Физиологичность в стихах Высоцкого - привычная штука и, видимо, востребована (Левая грудь с Маринкой, слюна с грязью и так далее), но иногда утомляет. «Головы наши палит» - простите, это как? Как кабанчика или петуха для супа? Или рыцари своих холопов запалили — почки набухли, вместо пота ненависть сочится, и еще — слышите? — бурлит затаенно. Ответа не получим, так что поехали дальше.
«Посмотри, что за рыжие пятна в реке?», спрашивает поэт и, не дождавшись ответа, сообщает: «Зло решило порядок в стране навести» и приводит пример реакции народа: рукоятка меча холодеет в руке, бьется птица в виске — и заходится сердце от ненависти. В общем, все понятно — раз ты решил навести порядок, значит, ты зло, и народ встает на освободительную от порядка борьбу.
Дальше вообще идет жуть жуткая: «Ненависть юным уродует лица, Ненависть просится из берегов, Ненависть жаждет и хочет напиться Черной кровью врагов». Рыжая ненависть в реке хочет выйти из берегов и напиться черной крови. И если бы ненависть искажала лица, было бы лучше, но уродовать лицо — изначально «уродство» и означало отклонение от физиологических норм, вызывающее страх, отвращение и омерзение. Вы чувствуете перебор? Ну как, нет?! Даже сам автор понимает, что перегнул, и начинает юлить — по-другому это назвать нельзя. «Не слепая, не черная ненависть в нас — Свежий ветер нам высушит слезы у глаз Справедливой и подлинной ненависти». Ну, мастер, что тут скажешь. Ненависть у нас рыжая, хочет напиться черной крови, уродует юные лица, но сама не черная, а справедливая и подлинная (правильно, потому что рыжая), и выступает как «слезы у глаз». И живет, как выяснилось вдруг, рядом с любовью — прямо-таки один шаг.
Высоцкий перегрузил первые два куплета, понял, что заигрался, стал разбавлять психологическое давление и вконец запутался в нелепостях. Песня осталась тяжелой — именно тяжелой для восприятия, неудачи видны лишь при внимательном разборе — на что и обратил внимание безвестный друг-цензор. Необходимо уточнить, что «Ненависть» была написана и, к счастью, зарублена для кинофильма «Стрелы Робин Гуда», куда вошли и другие работы Высоцкого.
Насколько я помню, гениальные «Книжные дети», текст которых можно смаковать и любоваться, веселый и легкий «Славный парень Робин Гуд», «Баллада о времени» — тоже перегруженное образами стихотворение, но при этом не вызывающие никаких нареканий.
* * *
Кастрировать (в переносном смысле) покойников — у нас любимая народная забава. Самый яркий пример — это, конечно, одна поэтесса весьма низкой социальной ответственности — она не только прыгала из постели мужа к другим мужикам и даже изображающим мужиков девицам, разражаясь фонтанами плохих поэм и не самых плохих стихов, но и буквально заморила голодом одну свою дочь. Потом написала про это в экзальтированных, как положено, тонах — ах, где я и где дети, ах, мои стихи, ах, ах, ах. Поскольку все ее дневники хранятся в архиве и давно уже оцифрованы, нет никаких сомнений в ее искренности, так же как и в том, что она совершенно серьезно считала это небольшим проступком и сознательно готовилась к умерщвлению ребенка, внушала себе, что крошка дегенератка, тупица, подлая (какое изумительное определение для двухлетки); и когда представилась возможность заморить голодом в нищем детдоме, не упустила ее. Хотя была возможность отдать ребенка сестрам мужа, вполне для 19-го года обеспеченным.
Прошло сто лет, и женщины разделились на два лагеря — одни возненавидели поэтессу хуже, чем любого педофила, другие заняли круговую оборону и начали квохтать. В таких выражениях — она гений, а вы-то кто, не судите, сытые, голодного гения, это все ложь. Дневники, написанные лично рукой поэтессы, отвергаются как фальшивки, доказательства — клевета, и так далее. Стихи как аргумент приводятся только одной стороной, фанатками детоубийцы, для другой она и как поэт перестала существовать.
Этот пример я привел лишь для иллюстрации — нечто похожее произошло и с Высоцким. Споры в интернете, особенно в Дзене, который модерируется роботами и является прекрасным примером размена не то чтобы по рублю, а на какие-то ломанные кусочками копейки, не утихают. Причем чем тупее человек, тем смешнее у него доводы. Имярек кричал — я пятидесятого года, никто не слушал Высоцкого!!! Это все вранье! И на похороны никто не пришел, каких-то десять тысяч (так и хотелось спросить в лучших традициях подобных споров — а к тебе, родной, сколько придет? Пяток-то наберется? Пяток душ, хотя бы…). Простейшая логика про затертые бобины упираются в счастливое убеждение — «не было такого». Не было, и все тут. Если бы подобные ценители направили бы свою веру в религию, то стали бы двигать горы и железнодорожные составы с щебнем.
Ну а другая половина состоит из трех частей — первая говорит, что ВВ был актер, исполнитель и так себе поэт. Или — поэт, но исполнитель и актер так себе. Вторая — гений во всем, за что не возьмется, и вообще, кто вы такие? Читайте стихи, слушайте песни и молитесь нашему идолу!!! Он Бог! А вот третья часть пытается оценить явление трезво, за что получает и слева, и справа.
У самого идола, который, на мой взгляд, в первую очередь был поэтом, во вторую — исполнителем, и уже на этом всем стояло его актерское дарование, был свой взгляд — вполне четко прописанный в не самой его удачной песне «Ахиллес» (или «Памятник», как вам угодно).
Ну, поехали. В первом куплете все обычно — рослый, стройный, хотел быть только первым, попробуй его угробь, в привычные рамки не лез (это точно), а потом его «охромили» и согнули и назвали Ахиллесом. Что значит «охромили» — сделали хромым? Памятник? Сажать памятники сажали, все помнят, даже каменные, но вот охромить — первый раз слышу. Причем удивительно, что лирический герой не знал, что он такая легендарная личность, судя по удивлению. Дальше — как обычно, начинаются чудеса.
«Не стряхнуть мне гранитного мяса И не вытащить из постамента Ахиллесову эту пяту. И железные ребра каркаса Мертво схвачены слоем цемента — Только судороги по хребту». Итак, гранитное мясо состоит из железных ребер каркаса и слоя цемента, от которых по хребту судороги. Или — гранит поставили на цементный постамент? Мне не кажется это правдоподобным.
Читаем дальше обычную похвальбу про косую сажень и вдруг — на спор вбили и сажень распрямили. Друг, ты уже памятник, тебе нельзя ничего распрямить или куда-то вбить, иначе все на фиг нарушится. Это можно сделать только во время отливки, обточки и так далее. Значит, виноваты не вандалы, уродующие тебя, произведение искусства, а скульптор. Или Кобзон, который выбрал памятник для установки на Ваганьковском.
Пропустим два куплета и подойдем к возмущению — неоправданному — гробовщиком. Ну, подошел с меркой, а как иначе? Более того, все мы после смерти будем измерены и даже взвешены и оценены, не на этом свете, так на том. Кстати, сам автор именно этого и хочет — остаться в живых и быть оцененным по справедливости, без кастрации, фальшивого лоска и заупокойной лжи. «…Как венец моего исправленья — Крепко сбитый литой монумент При огромном скопленье народа Открывали под бодрое пенье, Под мое — намагниченных лент». Не зря вколачивали (смотри выше) — монумент оказался крепко сбитый и литой, значит, все-таки цемент, а не гранит.
«Неужели такой я вам нужен после смерти?» Конечно. Именно такой, для каждого свой. Один охромил, другой плечи вколотил, третий стакан налил — все естественно, а кому-то вообще дискант кастрата приятен. Это ваша публика, Владимир Семенович, вы для нее жизнь положили, она такая, что тут поделать?
Дальше мы видим единственный сильный и удачный куплет во всей этой страдальческой поделке, тем более что Дон Гуан смог-таки поквитаться с Командором, изобразив его.
«Командора шаги злы и гулки.
Я решил: как во времени оном,
Не пройтись ли, по плитам звеня?
И шарахнулись толпы в проулки,
Когда вырвал я ногу со стоном,
И осыпались камни с меня».
Практически кинематографическая картина, точный кадр, напряжение, отсылки к своей роли — все в катрене на шесть строк.
Тут хорошо бы остановиться, потому что дальше начинается бред — голый, безобразный памятник вылезает из кожи, тянется какой-то железной клюкой, рвет рупора — они были встроены в памятник? И паденье его не согнуло, не сломало — а железная клюка? А острые скулы из металла? То есть бетон осыпался, и памятник оказался изрядно ощипанный, но не побежденный? «Не ушел я, как было угодно — шито-крыто» — шито-крыто с установкой памятника, громадным скопленьем народа и побеге с монумента бетонного чудища из гранита.
Вот что бывает, когда не можешь вовремя остановиться, хотя генеральная линия данного опуса выражена ясно и вызывает уважение. Один стоящий куплет на всю балладу — нет, извините, все-таки это не шедевр.
* * *
Очередная баллада — о волчьей гибели, или «Охота с вертолета», вторая серия «Охоты на волков». Стоить заметить, что, в основном, какие бы рифмованные эксперименты не проводил ВВ, выбранный рисунок произведения он выдерживает. Теперь по тексту.
В первом куплете практически не возникает вопросов, разве что — почему река протухла? Потому что грязь со слюной? Ну, и почему стрелки безрукие — их много, но потеха в две руки. Ладно, будем считать, что придираюсь, но дальше все равно появятся вопросы. Читаем: «Появились стрелки, на помине легки, И взлетели стрекозы с протухшей реки, И потеха пошла — в две руки. Полегли на живот и убрали клыки…» Пир безруких вурдалаков и упырей? Которые пугают стрекоз на протухшей реке, потом потешаются в две руки и в итоге прячут клыки? По тексту так и выходит. Ладно, примем как данность: стрекозы — это вертолеты, стрелки рукастые, реки зимой протухают.
Теперь вернемся к волкам, мы смотрим и видим шедевр на шедевре. Во-первых, волки помянули недобрым словом стрелков — вот они и появились, на помине легки. Во-вторых, как уже было сказано, полегли на живот и убрали клыки. В каких ситуациях испуганные псовые убирают клыки? Только когда их прессует доминант, и то не всегда, вот если подчиненный собирается бунтовать, то может и оскалиться в ответ. Такой ужас как вертолет вызывает рефлекторные проявления — поджатый хвост, вздыбленная шерсть и оскал, обязательный оскал. Всего-то надо было — полегли на живот, обнажили клыки. Ну да ладно.
«…Чуял волчии ямы подушками лап» — если под подушками яма, значит волк летит в нее. Так уж яма устроена, понимаете ли. «Тот, кого даже пуля догнать не смогла б…» — а, так вот к чему здесь ямы под подушками — для рифмы. Ну и посмотрел бы я на волка, который убегает от пули, но не может убежать от вертолета. «Тоже в страхе взопрел, и прилег, и ослаб…» Замечательно. Беда в том, что все псовые лишены потовых желез вообще, их нет, природа так пошутила. Именно поэтому они дышат, открыв пасть — чтобы охладиться через легкие (а не языком). Итак — взопрел, прилег, ослаб. Если убрать взопрелости, то даже хорошо. Идем дальше, но сначала пропустим куплет из шести строк, когда волки почему-то расписываются в том, что они не волки, оставим на совести автора.
«Мы ползли, по собачьи хвосты подобрав, К небесам удивленные морды задрав…» По-собачьи. Можно подумать, что волки свое «полено» никогда не поджимают. Еще как поджимают, особенно когда «материки» и старшие собратья начинают прессовать нижних, а они это делать любят и умеют, просто ради развлечения и укрепления структуры. И если не будет поджатого хвоста, падения на спину и струйки мочи для демонстрации покорности — убьют на фиг. У волков все очень просто и не шибко благородно. А в стихотворении вообще-то вместе с убранными клыками мы видим картину полного паралича от страха и покорности — особенно удивленные морды.
На самом деле волки, попавшие под вертолет, сначала бегут, бегут долго, бегут быстро, потом, как правило, начинают прыгать и щелкать зубами, пытаясь достать грохочущее чудовище. Этому множество свидетельств — охота с вертолетов именно на волка-вредителя была очень распространена в советское время. Но обычно их, конечно, расстреливали в угон, не давая опомнится и остановиться. Но чтобы ползти, задирая удивленные морды — что-то новенькое в охоте с воздуха. «Только били нас в рост из железных стрекоз…» Ползущих, тихих смирных волков с удивленными мордами расстреливали в рост? Это как?
«Кровью вымокли мы под свинцовым дождем, И смирились, решив — все равно не уйдем! Животами горячими плавили снег. Эту бойню затеял не Бог — человек: Улетающим — в лет, убегающим — в бег…» Итак, мы видим ползущих в рост волков с поджатыми хвостами и удивленными мордами, которые, подумав, решили, что все равно не уйдут. И про горячие животы зимой — очень круто. Вообще-то шкура у волка такая, что он спит зимой просто на снегу, свернувшись калачиком, а иногда и раскинувшись, если тепло, и нет у них никаких плавящих снег горячих животов, по определению нет. Впрочем, что уж тут, в следующей строке стрелки лупят по волкам, которые перестали плавить снег животами — в самом деле, глупое занятие — и полетели себе в горизонт. А те, что послабее — побежали, наконец, сообразили, что ползти, да еще под свинцовым дождем — чистое самоубийство, удивленная у тебя морда или умилительная.
Заклинания про псов, с которыми не стоит вязаться (в смысле драки или спаривания? Спаривание волков с собаками бывает, но ни метисы, ни гибриды не жизнеспособны. Нет ни одной породы с волчьей кровью, а те, что есть, из племенного разведения и использования исключены именно из-за этой капли), не стоят внимания — в случае драки волки режут собак, но бывает и наоборот.
«Волки мы, хороша наша волчия жизнь…» Ну да. Голод, паразиты, фактическое уничтожение популяции всеми способами — флажки, вертолеты, капканы, яды, увечья при охоте, смертельные драки с соседними стаями и жесткое соперничество за иерархию в своей. Хороша жизнь.
«Вы собаки, и смерть вам собачья…» Сегодня это звучит особенно смешно — когда дворняг сравнивают с людьми (не в нашу пользу, кстати), собачек водят на шлейках, чтобы не давить на шейку, отказываются от нормальной дрессуры в пользу ничтожных аферистов, когда собак кремируют и хоронят как людей… ну да. Жизнь у них собачья, в самом деле.
А дальше интересно: «К лесу, волки, там хоть немногих из вас сберегу! К лесу, волки, — труднее убить на бегу! Уносите же ноги, спасайте щенков! Я мечусь на глазах полупьяных стрелков И сзываю заблудшие души волков…» Вот так вот неожиданно автор от имени стаи перескакивает на вожака, который мечется, а остальные, видимо, без команды продолжают ползти — и скликает заблудшие души. Очень понятное поведение, если с неба по тебе лупят свинцовые плети. Щенки, кстати, зимой вполне себе приличные звери с родителей ростом. Вся стая — это семья.
«Те, кто жив, затаились на том берегу…» Протухшей реки, помним. «Что могу я один? Ничего не могу!» Логично, но в стае ты тоже ничего не мог, судя по тексту, товарищ вожак. «Отказали глаза, притупилось чутье… Где вы, волки, былое лесное зверье, Где же ты, желтоглазое племя мое?» Какой надрыв, прямо страшно! А на четыре строки выше указано прямо — волки затаились на том берегу. Вертолеты, которые взлетают с протухшей реки, перелететь за нее, как видно, не могут. Стая, в общем, убежала за реку тухлятину нюхать, вожак среди собак, а снег татуирован росписью — что они больше не волки.
«Охота на волков» с завывающими гитарами была сильней: завязка, кульминация, развязка, никаких татуировок, полетов в горизонт, горячих животов и прочих ужасов. Хотя там тоже были быстро бегающие челюсти. Ну а первая серия, как всегда, лучше второй.
* * *
Не буду дальше нервировать волками «волков» (в СССР все без исключения были волками, которые мечутся мимо флажков) и предлагаю насладится длиннющей песней, которая непонятно о чем. Видимо, о романтике, потому что иначе ее нельзя объяснить. Она вообще интересная претензиями, особенно звучащими из уст Владимира Высоцкого, прирожденного лидера и победителя. И называется скромно — «Я не успел». Причем перед нами такой текст, что в него лучше не вдумываться, а просто повторять, потому что, в принципе, в самом деле красиво и романтично, причем глупость от первого до последнего слова — страдать непонятно о чем, пропуская бурлящую сегодняшним днем жизнь мимо. Да ну. Хотя, кажется, есть такое понятие как тоска о том, чего не может быть — потому что все было в далеком прошлом или вообще никогда не было и не будет. Печаль о невидимом и ускользающем миге, например. Но поскольку определение тоски существует лишь в одной северной культуре, мы будем, признавая художественную ценность стихотворения, разбирать его по полочкам. Поехали.
«…К ногам упали тайны пирамид, К чертям пошли гусары и пираты…» Куда-куда тайны упали? Прям вот так все выяснили? Конечно нет. Гусары ушли в свое время, зато пираты в некоторых водах прямо-таки процветают, даже фильм сняли про пиратов двадцатого века. В общем, текст такой, что на каждую строку можно найти совершенно справедливое опровержение, и единственное, что непонятно — почему преуспевающий бард, актер и так далее сокрушается по временам, в которых его зарезали бы на большой дороге? Или он не сомневается, что резал бы сам? Почему он жалеет: «Спокойно обошлись без нашей помощи Все те, кто дело сделали мое, И по щекам отхлестанные сволочи Фалангами ушли в небытие…» Извини, родной, твое дело делали сволочи, заслужившие только удары по щетинам? А перед этим куплетом, чуть выше, вообще роскошный, где автор хочет влезть между ножнами и клинком и папирусный плот — последнюю надежду — разбивает в щепу. Тростник — в щепки, которые летят, когда рубят лес.
Про одры смертные тоже хорошо — снег, трава иль простыня, годится и госпиталь. ВВ жалеет о «заплаканных сестрах милосердия», которые обмоют не его, но забывает, что перед обмыванием могли быть гнойные раны, например, оторванные конечности, отсутствие обезболивающих и так далее.
«Иные жизнь закончили свою, Не осознав вины, не скинув платья(?), И, выкрикнув хвалу, а не проклятье (?), спокойно чашу выпили сию…» Снова чаша, опять проклятье — зачем его перед смертью выкрикивать? Зачем кого-то или что-то проклинать перед лицом вечности? И что плохого в спокойно выпитой чаше, которая суть аллегория личной судьбы?
«Другие знали, ведали и прочее, — Но все они на взлете, в нужный год Отплавали, отпели, отпророчили… Я не успел. Я прозевал свой взлет…» Если не замечать поэтических огрехов, которые проскальзывают при правильности формы и замечательной рифмовке (про смену размера как Бог на душу положит, путаницу с рифмами я молчу, это пустяки для гения), то мы видим страдания по свободе, когда можно было устраивать дуэли, быть сволочью, брать скалы, замерзать в ледоход на дикой далекой реке — в общем, быть брутальным самцом в самом широком смысле этого слова, бунтуя даже на смертном одре. Понятно, что если тебя обмывают не миловидные сестрички милосердия, то мир заслуживает лишь проклятья. В общем — не знаю, при всей образности текста, при всей его романтичной тоске по приключениям, флибустьерам и прочим джентльменам удачи, очень похоже на умелую актерскую игру в стихах.
Есть еще одна замечательная песня абсолютно в том же стиле — серьезная многозначительность, от которой хочется потрясать кулаками, рыдать, охватив голову, или бежать захватывать магазин в Поломах. А главное — вот веришь, что все, о чем пишет бард, плохо, даже отвратительно. Судите сами (а я, как обычно, буду скромно комментировать чуть в сторонке, чтобы не затоптали жирафы с антилопами).
«Песня конченного человека». Такого опытного, все познавшего уже, но абсолютно конченного, способного только на жалобу в тридцать три куплета. «Истома ящерицей ползает в костях» - брр, аж представить страшно. «И сердце с трезвой головой не на ножах» - перевожу с поэтического на человеческий: трезвый человек живет спокойно. Кроме того, у него не захватывает дух на скоростях и не леденеет кровь на виражах. Вообще-то говоря, скорость и виражи — занятие специфическое, не для каждого годится, так что и в этом я проблемы не вижу.
Один куплет перескочим и возьмемся за воду: «Не пью воды, чтоб стыли зубы, питьевой» - вы меня извините, но я так и не понял, что мне делать с этой информацией, несомненно ценной. Тем более, что в этих ваших интернетах «ледяную» заменили на «питьевую», наверняка это сделало поколение, выросшее на пластиковых бутылках в кулерах. И все-таки — как мне это воспринимать? Ну, не пьет ледяную, предпочитает теплую или даже вообще питьевую, а не из лужи, мне по этому поводу сочувствовать или даже страдать? Не могу, не вижу причины. Тем более, как все мы знаем, сегодня человек не пьет, а завтра раз — и запил, такую воду, что аж кости ломит вместе с ящерицей.
«И не событий, не людей не тороплю» - достойное уважения качество, всему свое время.
«Мой лук валяется со сгнившей тетивой, Все стрелы сломаны — я ими печь топлю…» Лук явно не нужен, раз тетива сгнила, а вот стрелами топить смысла нет — их слишком много понадобится. Опять же — сгнившая за ненадобностью тетива лука (люди имеют свойство меняться, сегодня одно, завтра другое, и это совершенно нормально, никому в голову не придет упрекать их за это) - не преступление и даже не повод давить на жалость.
«Не наступаю и не рвусь, а как-то так…» - замечательно, логическое продолжение качества, достойного уважения. «Не вдохновляет даже самый факт атак…» - простите, а кого этот факт вдохновляет?
«Я не хочу ни выяснять, ни изменять И не вязать и не развязывать узлы…» - логика повествования все-таки ставит в тупик. «Углы тупые можно и не огибать, Ведь после острых — это не углы…» Ага, и поэтому человек, которому ничего не интересно, трахается об них всем своим несчастным телом. Вот когда он всем телом бился об острые, то да, ловил непередаваемые ощущения, особенно когда выяснял и изменял.
«Любая нежность душу мне не бередит, И не внушит никто, и не разубедит…» - что такое любая нежность, я не знаю, но если ее внушают а потом разубеждают — может и ну ее? А вот сейчас будет прекрасно. «А если чужды всякой всячине мозги, То не предчувствия не жмут, ни сапоги…» Мозги, чуждые всякой всячине. Чуждые всякой всячине мозги. Поэтому не жмут сапоги. Я-то, дурак, считал, что сапоги жмут, потому что не по размеру. А все из-за мозгов, точнее, из-за всякой всячины, которая мозгам чужда. Не спрашивайте, я сам не понимаю, как это так. Дорогая, пожми мое предчувствие...
«Не ноют раны, да и шрамы не болят — На них наложены стерильные бинты!» - вот беда-то. Надо было, чтобы раны гнили, воняли, мухи, опарыши, гнойная хирургия - вот это мы любим? Кстати, зачем бинты накладывать на шрамы, даже если они болят — хотя шрамы как раз не болят вообще, в новой ткани нет иннервации. «И не волнуют, ни свербят, ни теребят Ни мысли, ни вопросы, ни мечты…» Так вот она какая, всякая всячина, из-за которой жмут сапоги!
«…в рост ли, в профиль слепит ли…» - не помню этой строчки на диске, в общем, она совершенно неудобоваримая, непроизносимая и вообще неудачная. Поэтому ВВ ее не исполнял, но дураки взяли и разместили из самых благих побуждений.
«Ни философский камень больше не ищу, Ни корень жизни — ведь уже нашли женьшень…» Он у нас не только в кольцевых мотогонках участвовал, но еще и философский камень искал, какой разноплановый дяденька. Вот насчет корня жизни затрудняюсь сказать, нашли его или нет, и заменит ли он женьшень, а может наоборот, но это уже виднее автору. И почему найденный женьшень мешает дальнейшим поискам пресловутого корня жизни? Или камня? Загадка на загадке.
Я бы назвал стихотворение так — песня пожилого бывшего истерика, у которого прекратилась выработка кортизола и он недоумевает, почему вдруг стал нормальным. Причем поскольку все эти присущие простому и неплохому гражданину проявления выставлены едва ли не как смертельные грехи, за которые не расплатишься, то и простой хороший гражданин оказывается непростым и неприличным. Тетива у него сгнила, стрелами печь топит — отопление ему включить лень, пижон. (Если что, то речь идет о лирическом герое, ни в коем случае не об авторе, хотя автор при внимательном рассмотрении тоже тот еще пижон был…) Его не теребят, а сам он не трепещет, и в разной там нежности пойди разубеди, особенно когда в мозгах от всякой всячины сапоги жмут.
Правда, в защиту Владимира Семеновича могу сказать, что, поскольку текст взят из интернета — скорее всего, обладающие изумительным вкусом и чувством меры владельцы порталов совали в публикацию все, что смогли найти, в том числе и удаленные из окончательной редакции варианты. А вот плохо это или хорошо, они не понимают и образованность свою показать не хочуть.
Вот еще прекрасный пример многозначительной песни (стихами этот коротенький, всего на двадцать один куплет текст язык назвать не поворачивается). Да не бойтесь — я не буду приводить и разбирать все двадцать куплетов, что вы! Я только самые вкусные. Об остальных вкратце — тонет мужик, уходит вглубь. С удивлением, мол, а зачем я тонуть взялся, чего мне на суше не хватало? Вот этими сомнениями песня и пропитана. В самом деле, советский человек на Таити (возможно, Гаити) жалуется на жизнь и высмеивает пороки. Вот у него подгорело, вот привык, даже отдохнуть нормально не может. Кроме того, в песне есть некоторые физические и биологические открытия, а также индивидуальные впечатления от ныряния на Гаити (возможно, Таити) — потому и дышит ВВ непривычно ртом.
«Спаслось и скрылось в глубине Все, что гналось и запрещалось — Дай Бог Я все же дотяну, Не дам им долго залежаться…» Лирический герой хочет не дать залежаться тому, что гналось и запрещалось. Наркотики, например, под запретом, торговля людьми, педофилия, насилие. Или что-то другое имелось в виду в такой-то песне и такой-то строчке?
«Я бросил нож — не нужен он, Там нет врагов, там все мы люди, Так каждый, кто вооружен, Нелеп и глуп, как вошь на блюде…» Это великий бард пишет про океан, где так или иначе вооружена каждая козявка и который являет пример всеобщего дружного пожирания — не ты, так тебя. Впрочем, художник так видит.
«Сравнюсь с тобой, подводный гриб, Забудем и чины, и ранги…» Даже вдумываться на хочу про «подводный гриб».
Потом нас радуют именно тем, что мы от поэзии и ждем — вечные вопросы, которые помогают нам быть умными, узнаваемые и родные сердцу. «Нептун, ныряльщик с бородой, Ответь и облегчи мне душу: Зачем простились мы с тобой, предпочитая влаге сушу?» Вот тут все хорошо — Нептун - не морской бог, а всего лишь ныряльщик, который должен знать, почему мы отказались от влаги(!). Душа тяжелая у лирического героя, а облегчать ее обязан Нептун, пожилой бородатый дайвер. В общем, быстро ответь товарищу, почему Колька сбрил усы. А заодно — зачем мы взяли дубины, повсюду (!) натыкали(!) лобных мест и так далее. Не хватает только модного последние десятилетия вопля: животные лучше нас!!! (Причем когда очередная истеричка кричит, что собачки-кошечки лучше нас, я говорю: хорошо, в знак уважения к вашим принципам я могу звать вас сукой. Вам это должно льстить. Почему-то они обижаются. То есть собаки лучше нас, но сукой меня звать не смей…)
«И я намеренно тону, Ору — спасите наши души! И если я не дотяну, Друзья мои, бегите с суши!» Первые две строки совершенно искренни — и тонет намеренно, и орет. А вот куда бежать-то с суши? Как это? «Назад — не к горю, не к беде…» Ух ты. Хорошо, но, боюсь, невыполнимо. «Назад и вглубь, но не ко гробу…» - тоже отличное предложение, но конкретней можно? Как от гроба убежать? «Назад, к прибежищу, к воде. Назад — в извечную утробу!» - вот уж объяснил так объяснил. Короче — вечная жизнь без горя, без беды в извечной утробе, и нужно-то всего ничего — чтобы местные жители приняли.
«Похлопал по плечу трепанг, Признав во мне свою породу…» Ну, блин. Если люди это слушали на серьезных щах, то я даже не знаю, что и сказать. Трепанг (морской огурец) — это иглокожее, если мне память не изменяет, такая пупырчатая колбаса, поедающая бентос. Если он похлопал по плечу — значит, кранты! Вот не надо было выпускать из глубины все, что гналось и запрещалось.
А вот кода, как ставшая уже привычной угроза — «Ушел один — в том нет беды, Но я приду по ваши души!» Утопну, но приду. Потому что больше никто не захотел тонуть и, простите, с трепангом обниматься.
«Мистерия хиппи». Как всегда у Высоцкого, с перехлестом, но всего лишь одна неудача — про пули из папули. Ну, слушайте.
«Немало выпустили пуль И кое-где и кое-кто Из наших дорогих папуль На всю катушку, на все сто…» Кое-где и кое-кто у нас порой — это понятно, но они еще и из дорогих папуль стреляют. Причем буквально в предыдущем куплете тоже хорошо: «нет ни колледжа, ни вуза, Нету крошек у папуль…» Крошек, я так понимаю, девиц, которые должны быть в колледже или вузе, не интересуют папули, из которых стреляют — хорошие, хорошие девочки. Или папули в современном смысле, «папики»? В таком случае крошки обиделись, видимо, что папули тискают краль вместо них. В перерывах между перестрелками. (Да я понял, что стреляли папули. Но тут видите, какое дело — могли стрелять они, но могли и из них. Колдун мог быть хитрец и злюка, а мог — хитрец из люка. Работа со словом требует внимательности.)
Перехлест, избыточность. Вот у нас «Мистерия хиппи» - сплошная истерика с восклицательными знаками, если знаки убрать — будет истерика без них. И потом, насколько я помню, хиппи — это такие нежные волосатые водоросли, колыхающиеся по течению и ни к какому насилию совершенно неспособные. Вот травку курить, трахаться как кролики и совать цветы в дула винтовок — это пожалуйста. У Высоцкого не хиппи, а какие-то бешеные, злобные анархисты, готовые голыми руками рвать папуль и мамуль просто от молодой дурной ярости.
А вот — просто сравните ради интереса — из того же «Нерва», песня о конце войны.
«Вот уже довоенные лампы горят вполнакала,
И из окон на пленных глазела Москва свысока...
А где-то солдат еще в сердце осколком толкало,
И где-то разведчикам надо добыть «языка»…
Никакой избыточности, никаких вопящих лозунгов — величественная, неимоверная усталость народа-победителя. Написана в 1977 году, за три года до смерти, и это одна из немногих работ, в которых Высоцкий достиг поэтических вершин - того самого пика, с которого не сойти без потери качества.
Кстати, создается впечатление, что истеричность многих текстов создана и используется Высоцким сознательно — чтобы слово поддерживало и усиливало манеру исполнения (ну да, веселый манер), и если удается оторваться от этого пресловутого манера, то чистый текст вызывает некоторое недоумение. Видимые косяки, огромные объемы, многозначительная банальщина, образы, которые далеко не всегда удачные — как всего этого можно не замечать? Да вот так. Не замечали и не замечают, тем более что сегодня, когда графоманский сель сносит литературу, а Высоцкого пытаются затащить в свои бездарные ряды все, кому не лень, это уже вообще не играет никакой роли. Более того, даже со всеми недоделками, шероховатостями и нелепицами тексты и песни Высоцкого волшебным образом становятся еще более недосягаемыми для тех, кто самовыражается так же ожесточенно, но совершенно бездарно.
Фактически, Высоцкий - маяк, сохранившейся с времен, когда страна была литературоцентричной, думающей, с хорошим вкусом и умением высказывать свои мысли. И он позволяет держать нужный курс.
Смешные песни
Если сказать, что семьдесят процентов славы Высоцкого приходится на так называемые юмористические песни — ни единой буквой не солжешь. Причем все эти шаржи, скетчи, басни, зарисовки (в общественном парижском туалете есть надписи на русском языке) появились еще в шестидесятых годах, когда неумелый парнишка пытался усмирить непокорные ему строку, но уже мог рассмешить публику байками про двух зеков или патриотическую нечисть (Ведьмы мы или не ведьмы? Патриотки или нет?), и дошли до самого его конца.
Вот именно их, как ни странно, и пели у костров в шестидесятых и даже в восьмидесятых (лично я слушал Кука в десяти разных компаниях). Но опять же — песни должны быть короткими, длинные песни, простите, запомнить просто тяжело. Кук как раз короток, незатейлив и забавен — хотели кока, а съели Кука. Вообще с этим Куком забавная история — когда на концерте в Торонто (запись из соседской коммуналки) он рассказывал с усмешкой, «что для того, чтобы стать лучше, надо съесть пару хороших людей, что мы часто и делаем в жизни», нет причин ему не верить. Поэт знает, что говорит. А вот начало песни еще более замечательное. Помните? «Не хватайтесь за чужие талии, Вырвавшись из рук своих подруг…» - уже этих строк достаточно, чтобы все мужское население страны приняло ВВ как своего. Хотя, конечно, непонятно, чем доедаемый аборигенами Кук заменит чужие талии, но не будем придираться.
Еще замечательная песня (хотя один куплет из нее можно выкинуть без потери качества, как обычно) - про агента 007 . Высоцкий жил в те прекрасные времена, когда Америка казалось оазисом свободы и раем для энергичных людей. Ну да ладно — хорошо, что у нас глаза открылись, хотя и поздно. Теперь в песне, как обычно, короткие припевы смешнее и удачней основных куплетов.
«Да посудите сами -
На проводах в ЮСА
Все хиппи с волосами
Побрили волоса…» - страшная, отчаянная жертва своему кумиру, если вдуматься. Но при этом:
«С него сорвали свитер,
Отгрызли вмиг часы
И растащили плиты
Со взлетной полосы…»
И это понятно, ведь на такие подвиги способен только супермен (тьфу три раза).
«То ходит в чьей-то шкуре,
То в пепельнице спит,
То вдруг на абажуре
Кого-то соблазнит…»
Чего вы смеетесь? А, да, смешно. Для того времени. Но оказалось, что американский кинематограф, ублажающий самые низменные человеческие инстинкты, к таким вещам относится серьезно. Что, нельзя на абажуре соблазнить? Можно, если внизу тигры ходят или крокодилы летают. В пепельнице нельзя спать? Можно, уютно, пепел мягкий и теплый. То есть то, что ВВ высмеивал, для Голливуда - обычной сюжетный ход, ничего особенного.
Вот дальше ненужный куплет: «Вдруг кто-то шасть на газике к агенту И киноленту вместо документу...» - ну что за чушь! Его же не узнали вообще. «Швейцар его за ворот — Решил открыться он — «07 я». — «Вам межгород? Так надо взять талон…» Да, и в интернет-варианте очень трогательная замена «киношестерок» на «кинорежиссеры». Нет, ребята, я слышал эту песню не раз и даже не два, речь идет именно о шестерках, прислуге, помощниках режиссера и так далее.
Вообще, конечно, интересно исследовать отрицательные коннотации в текстах барда. Ну, например, «стрекозы» могли взлететь с замерзшей реки — но взлетают они с протухшей. В церкви мог быть, например, «злата полумрак», но мы слышим про смрад. Вдумайтесь в это слово — «смрад». Это тем более удивительно, что Высоцкий владеет искусством перевоплощения как никто.
Вообще, судя по некоторым намекам, наш гений Владимир Семенович был весьма злопамятным — например, школу-студию МХАТ, которую он окончил, он упоминает в текстах два раза. Немного, но зато как. Первый — в песне «У нее все свое»; сказано там шутливо, но вполне уничижительно — и сам, как любитель, играю во МХАТе. Одним словом, сравнял легендарный театр и подвальную студию. А второй раз - «даже вспомнить неприлично, чем предстал театр МХАТ». Там, правда, такая была микропленка, что ГУМ выглядел маленькой избенкой, так что насмешку над МХАТом можно и не заметить, но мне кажется, что не зря театр стал чем-то таким, что даже вспомнить неприлично.
Вот, кстати, про мистера Пека (или Бека) — чудо что такое, а не песня. Добрая, смешная, без зла, которое у ВВ постоянно прорывается, кажется, само по себе, автоматически. Помните: «Вечно в кожаных перчатках, чтоб не делать отпечатков…», представлял он в черном цвете все, «что ценим мы и любим, чем гордится коллектив…», «Епифан казался жадным, хитрым, умным, плотоядным, Меры в женщинах и пиве он не знал и не хотел…», «Так случится может с каждым, если пьян и мягкотел», «Будут деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин… Враг не ведал, дурачина, - тот, кому все поручил он, Был чекист, майор разведки и прекрасный семьянин…», «…даже он пострижен и посажен». Это просто цитаты — знатокам нетрудно продолжить, новичкам нетрудно найти и улыбнутся, а мне приятно вспомнить.
Пародии
Было бы странно, если личность такого масштаба — даже ненавистники Высоцкого его масштаб отрицать не могут, они его лишь преуменьшают — не вызывала раздражения. А где раздражение, там и пародии. На самом деле в пародии ничего страшного нет, это, можно сказать, знак признания публики, к ним надо относиться уважительно и с юмором, какие бы они ни были.
Про соплеменника Высоцкого Городницкого писали, пародируя его «Деревянные города» - где мостовые скрипят, как Городницкий. А обыгрывая другую песню, «Перекаты»: «И только камни, и только камни Бегут по мочеточнику».
Пародии — это нормально и естественно, иногда смешно, иногда не очень, но относиться к ним нужно с уважением; повторяю: пародия — это полное признание.
В отношении Высоцкого самая известная пародия Аркадия Хайта, которую в Театре сатиры исполнил Хазанов прямо со всей отвагой со сцены. Со всей отвагой — потому что сплетни о Высоцком можно было распускать сколько угодно, но вот высмеивать его на театральных подмостках не позволялось никому. Пародия грубовата, но, судя по истерике Высоцкого, попала в оба яблочка сразу. Текст приводить не буду, его просто найти, но вот триггерные точки можно обозначить — и они не только «про жену, которая загнивает в Париже» а, скорее, про «озлобленную черепаху». Немного непонятно, чем руководствовался Хайт, одаривая Тортиллу голосом Высоцкого — не одной же оригинальностью, может быть, способностью черепахи прятать голову в панцирь в случае опасности? Высоцкому больше подошел бы образ профессора кукольных наук Карабаса Барабаса, который управляет своими куклами, пардон, слушателями,. Или Дуремара, который ловит в мутной водичке весьма дорогих пиявок… страшно подумать, какой была бы реакция барда в этом случае.
Итак, озлобленная черепаха. Именно озлобленная. В вину Высоцкому его ненавистниками ставится именно что злость, которая так и хлещет из некоторых его песен. Я уже говорил про то, что автор отдавал предпочтение сильным словам с негативной окраской, хотя он прекрасно умел писать и по-другому. Но злоба — пусть даже как очередная роль или игра на публику — порою хлещет в каждой строчке его песен, даже без прямого упоминания самого слова «злость», но есть и с использованием его. «Кто-то, злой и умелый, веселясь, наугад» и так далее. Роль «озлобленной черепахи» - до чего же унизительно это звучит. Озлобленный волк, озлобленный пес, даже озлобленный аллигатор, думаю, не вызвали бы такого взрыва, как озлобленная черепаха, которая мстит людям за гребенки, наделанные из мамы. Весьма вольное трактование сказки, но ей не привыкать. Там даже ужи в глотку к бульдогам ныряли, поскольку были старые и подвига не боялись. Очень тошнотворная картинка на самом деле. Так что озлобленная черепаха — вполне себе находка пародиста.
А вот что взбесило Высоцкого больше — его загнивание в болоте или загнивание жены в Париже — о том история умалчивает. Но рассвирепел он знатно, на трех концертах в Дубне во время чёса он с гневом рассказывал про эту пародию. Поклонники тут же вооружилась лопатами и ломами и побежали крушить Театр сатиры с Кулинарным техникумом заодно. Сообразив, что так можно легко себе пришить статью о порче государственного имущества, а дальше подтянутся измена гербу и Отчизне, бард самых горячих поклонников остудил и лопаты с ломами отобрал.
Позже Владимир Семенович, конечно, сообразил, что реакция не соизмерима с причиной, и в пародии нет вообще ничего крамольного — ну, разве что загнивающий Париж, так сам ВВ называл его задворками Европы. Потом, когда уже насытился капиталистическим раем и начал вострить лыжи в саму Америку, потрясенный ее небоскребами, неграми в метро и, конечно, бассейнами в каждой квартире, особенно на Брайтон — бич. Но ненависть палила голову, такого преступления, как пародию на самого себя, как оскорбления волка черепахой он простить не смог бы никому. Ладно Дольский — назвал его Орфеем, не то чтобы очень, но для сельской местности сойдет. Но черепахой!!
- Говоришь, они называли меня черепахой?
- Да, черепахой, и еще червяком, земляным червяком!!!
- Говоришь, они называли меня червяком?
- И черепахой, озлобленной черепахой!!!!
Не выдержал бард такого глумления над своим образом борца с системой и накатал ответную пародию. Ну, что тут скажешь. Это самый слабый из слабых стихов позднего периода творчества. Это позор и деградация в каждой строке. Хотя до сих пор знатоки с лопатами и ломами кричат обратное и готовы сокрушить любой театр и техникум. Да, собственно, что тут говорить — вот пародия на пародию.
Пародии делает он под тебя,
О будущем бредя, о прошлом скорбя,
С улыбкой поет непременно, (кто поёт? Хазанов?-К.У.)
А кажется, будто поёт — под себя —
И делает одновременно…
Видимо, ВВ не зря съездил уже в Америку — появились отголоски юмора ниже пояса.
Про росы, про плесы, про медкупоросы (???),
Там — осыпи, осы, морозы, торосы,
И сосны, и СОСы, и соски, и косы,
Усы, эскимосы и злобные боссы…
Это вообще что? Как этот густо насыщенный аллитерациями бред воспринимать?
А в Подольске — раздолье,
Ив Монтан он — и только!
Есть ведь горькая доля,
А есть горькая долька…
Опять же рекомендую желающим найти полный текст этого, простите, непотребства.
А мне хочется долго и смачно ругаться — и на ответ ВВ, и на тех чудил, кто это вытащил, разместил и опозорил автора. Это, как сегодня говорят, графоманское дно, даже ниже дна, это недостойно быть даже черновиком, разве что пьяным бредом. Этот текст надо либо переделывать полностью, либо выбрасывать, потому что пародия Хайта на его фоне — литературная вершина. Кстати, совершенно непонятно, почему этот черновик считается ответом на пародию — где здесь ответ? Еще дальше, чем сама пародия. Этот черновик может быть посвящен какому-нибудь певцу, но явно не Хазанову с Хайтом. Тем не менее в этих ваших интернетах везде написано — ответ ВВ на пародию ГХ.
Дольский, который написал более талантливую пародию, удостоился удаленного похлопывания по плечу и снисходительного: «У вас там есть какой-то Дольский? Передайте ему, что он сволочь». Конечно, Дольский потом пошел вприсядку, хлопая себя по ляжкам — меня Высоцкий сволочью назвал! Жизнь не зря прожита. Вот так, надо было называть ВВ не черепахой, а Орфеем. Пустячок, а какую роль сыграл в отношениях!
Весьма интересно, что нехватку своей популярности в интервью — а интервью на телевидении, причем их, а не на нашем, тоже хватало — Высоцкий объясняет просто. Мол, нет у нас такой линии, чтобы автор сам писал стихи и музыку. Привыкли, что у одной песни три автора. Один пишет плохие слова — на тебе сошелся клином белый свет — другой плохую музыку, а третий исполняет. Кобзон, например. Так вот, когда одни человек все это делает, это непривычно, хотя в других странах такое явление распространено.
Я чуть было не заплакал от умиления — в самом деле, в других странах распространено, а у нас? Сотни бородатых дядек в растянутых грубых свитерах, с ними курносых крошек, готовых на поцелуй за три аккорда, за десять — потискаться, а за песню любого качества скромно удалиться в ближайшую палатку — куда они все делись? Как же запах тайги? От злой тоски не матерись? Маленький гном? Перекаты? Карлик-органист? Дядя сиротка? Солнышко лесное, в конце концов? Позднее катанье, синий троллейбус, ваше величество женщина? Комиссарррррррры в пыльных шлемах?! Вот так, во всех странах есть, а у нас, оказывается, нет. При том что на концертах для своей аудитории Высоцкий проявлял некоторую осведомленность об авторской песне, правда, умалчивая об ее лидерах, кроме Окуджавы и Визбора. Чужим не стоит знать, что кто-то еще кроме ВВ пишет и исполняет, а свои и так в курсе.
Удивительно, но ВВ повторяется только в концертах, перед публикой, в интервью он всегда разный. Не писал песен о войне — говорит в Америке. Не существует в России авторской песни, а в других странах полно — говорит в Переделкино какому-то плохо говорящему иностранному корреспонденту. Но вот концерты всегда одинаковые, разнятся только песни — они обычно либо свеженаписанные, либо всем известные и всеми любимые шлягеры, которые самому автору давно уже навязли в зубах. А вот разговоры с публикой всегда примерно одни и те же — шутки, просьба не хлопать: «Я понимаю, что раз актер отрабатывает на сцене, то пусть и зритель работает (аплодисменты), ну не надо меня поощрять (аплодисменты), я не для этого сюда пришел (бурные аплодисменты, переходящие в овации), это не концерт, концерт — это когда пришел-ушел, да еще и покобенился (аплодисменты)». Ну и еще разговоры про то, что песни должны входить не только в уши, но и в души, что все пошло с Большого Каретного, что там были друзья, для которых все и писалось (перечисление — поименно — друзей), что это не песни, а стихи, положенные на ритмическую основу, я не певец (тут шутка про пропитой голос, который сейчас зовут уважительно — с трещинкой), что все песни от первого лица, хотя сам он никогда… Поразительно — в ранних записях, в первом и последнем выступлении на ТВ в «Кинопанораме» Высоцкий говорит примерно одно и то же. Поразительно — насколько скучно читать воспоминания сослуживцев, настолько же неинтересно слушать разговоры между песнями, потому что они тоже одни и те же.
Правда, иногда во время интервью, которых было более чем достаточно, Высоцкого несло, и он начинал вдруг многословно и подробно рассказывать о спектаклях — к слову, рассказывал он весьма интересно, про ездящий по сцене занавес, про билеты на штыках, про то, про это. У него в самом деле горели глаза при описании эти театральных чудачеств — правда, тогда он был еще относительно молод и не пресыщен славой. Более того, каждый интервьюер обязательно спрашивал про «протестные» песни, на что Высоцкий, как та озлобленная черепаха из пародии, с ухмылочкой прятал голову и говорил, что нет никакого такого особенного протеста, просто он выступает от лица людей в критических ситуациях, которые воюют, тонут, падают со скал, от лица самолета и волка, а уж как слушатель смог интерпретировать его стихи, которые являются ассоциацией, а не ретроспекцией — его лично дело. Автор не виноват.
Ну да, не виноват. Та же самая бардовская среда, которой для иностранного корреспондента в России не существовало, дала миру Галича, прямого, откровенного, талантливого борца с системой. По масштабу дарования ничуть не уступавшего Владимиру Семеновичу — но уступавшего, причем катастрофически, в умении подать материал. Галич — прямолинеен и грубоват, несмотря на художественную силу стихов. Высоцкий — груб, зол, но при этом витиеват и уклончив. Галич бунтовал против Сталина и системы. Высоцкий — против всего и ничего конкретного. Галич был борцом, Высоцкий — аллюзионистом. Хорошее слово, не правда ли? Бунтовал с помощью аллюзий, которые, как известно, могут завести далеко, и не всегда в нужную сторону. И, как следствие неправильной линии поведения — Галич известен только стареющим любителям авторской песни, Высоцкий успешно продолжает завоевывать умы и сердца спустя половину века после смерти. Причем песни на злобу советского дня постепенно уходят в небытие — они просто неинтересны вне контекста. То есть они есть, они существуют, их легко найти, как и все, что написал Владимир Семенович, все оцифровано и в свободном доступе — но никаких эмоций они не вызывают. Точнее — тех, на которые рассчитывал Высоцкий, эмоции бунта и протеста через смех, издевку и глумление, отличающиеся мастерством. Да таким, что герои песен, какими бы отталкивающими жлобами и маргиналами они не были, вызывают если не симпатию, то улыбку. Даже конченные алкаши Зина с Ваней кажутся родными, а родных, как известно, надо любить со всеми их недостатками. Вроде бы бунт — а вроде и нет.
И даже самые «бунтарские» песни не имеют адресата — если зло, то условное, если враг — то расплывчатый. Если события - то такие, которые могут быть истолкованы двояко. Как те же самые хиппи — могут быть представлены как бунтующие против капитализма, а могут — и как против социализма, кричащие лозунги позволяют повернуть их и в ту, и в другую сторону.
Кстати, мощная и смелая подача Владимира Семеновича видна в тех самых «пулях из папуль». Незнающие люди никогда не догадаются, что это камушек в огород отца — Семена Владимировича Высоцкого, который был вполне лояльным к власти военным. Конечно, он выпустил немало пуль, но при этом (родной-то отец) именуется «кое-где и кое-кто».
Или, допустим, отвратительная (во всех смыслах, могла быть написанной очень озлобленной черепахой) песня про Дом. Задумывалась как продолжение погони, где Высоцкий кокетливо шевелит кнутом, и также участвуют излюбленные герои поэта — волки и кони. Да, и еще тощий гриф, здесь он стервятник, но мы-то помним. А вот дальше ВВ делает все, чтобы внушить читателю отвращение:
В дом заходишь как
Все равно в кабак,
А народишко —
Каждый третий – враг.
Своротят скулу,
Гость непрошенный!
Образа в углу —
И те перекошены.
И затеялся смутный, чудной разговор,
Кто-то песню орал и гитару терзал,
И припадочный малый, придурок и вор,
Мне тайком из-под скатерти нож показал…
…Двери настежь у вас, а душа взаперти,
Кто хозяином здесь? — напоил бы вином.
А в ответ мне: «Видеть, был ты долго в пути,
И людей позабыл — мы давно так живем.
Траву кушаем,
Век на щавеле,
Скисли душами,
Опрыщавели,
Да еще вином
Много тешились,
Разоряли дом,
Дрались, вешались…
…О таких домах
Не слыхали мы,
Долго жить впотьмах
Привыкали мы.
Испокону мы –
В зле да в шепоте,
Под иконами
В черной копоти…
Тут, конечно, протест такой протест — но явная отсылка к дореволюционным временам через закопченные иконы. Но можно кинуть параллель и в царское время, и даже в Смутное - а вот в СССР нельзя, это другое. В Союзе, может, и такой же сволочной народ, но вот иконы по углам не приветствуются. Но народ слушал и хватался за голову — до чего же довели страну большевики! Никому в голову не приходит, что страну развалил не Высоцкий, а трава. Нет, не та трава, не полевая, а эта, которая гнется. «Травы-травы-травы не успели от росы серебряной согнуться, И такие нежные напевы отчего-то прямо в сердце льются…» Понимаете? Серебряная роса — о, это да. Согнула травы, заковала в кандалы, а они даже не успели, хотя хотели!!! И нежные напевы — это каким садистическим удовольствием надо обладать, чтобы мучить нежными напевами согнутые от кабалы травы!!! Петь рабам!!! Дальше еще страшнее: «К милой подойду я, Глаз поднять не смея, И от поцелуя, и от поцелуя Словно захмелею…» Милая — это КПСС, ежу понятно, почему он, бедняга, не смеет глаза поднять. Сразу посадят и расстреляют. Поэтому от иудиного поцелуя всего лишь просто хмелеет — зато живой осталась. От иудиного поцелуя распяли, говорите? Вот, советская власть даже иудин поцелуй извратила!!! Вместо того чтобы горевать, бедный трав хмелеет!!! До чего страну довели, гады!!!
В ключе такой логики Высоцкий был окружен борцами с системой — Лещенко, Кобзон, Магомаев, Зыкина — все боролись с властью. Но не так талантливо, а в меру своих скромных сил. В самом деле — приверженцы развала старинной часовни (простите, а часовню тоже я развалил?) находят доказательства там, где их может обнаружить только нездоровое воспаленное воображение. «Нет, живет она, стоны глуша, Изо всех своих ран, из отдушин, Ведь земля — это наша душа, Сапогами не вытоптать душу…» Что тут крамольного? Конечно, сапоги советского солдата, которые топчут свободную землю.
Извините, но глупость таких расшифровщиков зашкаливает, причем одни Высоцкого ругают за развал Союза, другие хвалят, третьи ругают и хвалят одновременно. То, что он умер за шесть лет до начала перестройки, никого не смущает, им надо создавать и укреплять легенды.
Давайте продолжим разбирать песни последних лет — тем более, что у них-то и была огромная аудитория, песни разбегались по стране, как круги на воде, буквально за недели — и Высоцкий перешел от великой лаконичности своих первых песен к бредовой размашистости последних. Он уже был своим среди элиты, в том числе и литературной, но тяготел больше к эстрадной поэзии, нежели к поэзии как таковой, которая требует некоторой тишины. И даже интимности, потому что между читателем и книгой нет никого — ни микрофона, ни сцены, ни аплодирующих соседей. Только читатель, текст и безмолвие, моя немая тишина, которая помогает глубже понять строки.
Но ведь у нас нечто особенное — и приходится разбираться именно с этим. Возьмем «Горизонт». Как цель, потому что именно так и сделал Высоцкий.
«Горизонт»
Загадки начинаются с первой строки: «Чтоб не было следов, повсюду подмели…» — хорошо, пусть будет так, но, как и во многих других текстах, я не знаю, что мне делать с этой информацией. Ну ладно, будем считать, что для рифмы, тем более, что дальше еще интересней: «Ругайте же меня, позорьте и трезвоньте. Мой финиш — горизонт, а лента — край земли. Я должен первым быть на горизонте…» Просто восторг, полная палитра от требований мазохиста до детских притязаний.
«Я без разрыва рта и дня не протяну,
А те, кто против — ну ка, рыла, встаньте!!
Я в сумерках рычу, я украду луну —
А вы, тряпьё, хоть медный грош достаньте!!»*
Ну и так далее — что догнать горизонт, что достать Луну - вещи заведомо невыполнимые, даже с рычащей аллитерацией. Ее-то как раз добиться и не трудно.
«Условия пари одобрили не все,
И руки разбивали неохотно.
Условье таково — чтоб ехать по шоссе,
И только по шоссе, бесповоротно…»
Вообще они странные люди, эти не все — что за пари? Что он будет первым на горизонте? Не будет. А может, будет. Вернется и скажет — был, а вот вас почему там не было? Кроме того, бесповоротно ехать по шоссе можно только до первого поворота, это понятно. Или смысл другой — бесповоротно ехать со всеми поворотами?
«…Но то и дело тень перед мотором — то черный кот, То кто-то в чем-то черном…» Не будем вдумываться, ну его, черные коты и люди пересекают ему дорогу, тоже экстремалы те еще.
«Я знаю, мне не раз в колеса палки ткнут…» - хотел бы я посмотреть на того идиота, который гоночному автомобилю будет палки в колеса тыкать. «Догадываюсь, в чем и как меня обманут…» - это хорошо, а вот мы не догадываемся.
«Я знаю, где мой бег с ухмылкой пресекут И где через дорогу трос натянут…» Бег. Так. Вспоминается «Ну, погоди!», где Волк бежал в гоночной машине. Ни фига, ребятушки, все-таки мы не бежим, а едем - «…На этих скоростях Песчинка обретает силу пули…» Хорошо, что тут скажешь? Но вот дальше… «И я сжимаю руль до судорог в кистях — Успеть, пока болты не затянули!» Всё очень сложно. Литературный герой так торопиться в горизонт, так знает, где и кто будет тыкать палки в колеса, что не хочет, чтобы ему затягивали болты. Весьма логично.
«Наматываю мили на кардан, И еду вертикально к проводам. Закручиваю гайки. Побыстрее! Не то поднимут трос, как раз где шея…» Круто. Мне нравится. Главное — не вдумываться и не представлять, а отдаться напору этого рыка, этого хрипа, громобойно-площадного баса (ай да Дольский). Причем первые две строчки вопросов не вызывают — наматывает мили на кардан (Мотаю километры на кардан — почему мили?), едет параллельно проводам (а не вертикально, хотя потом поедет и вертикально тоже). Но как он при этом закручивает гайки побыстрее, и как закрученные гайки помешают поднять трос — там, где шея? Гайки держат трос? Допустим, и при чем тут езда? А в предыдущем куплете — успеть, пока болты не затянули. Ну, в принципе, болт - это не гайка, болт должен болтаться, а вот гайка — закручиваться. Притом, что это не езда, а ёрзанье, а впереди еще много всего.
«И плавится асфальт, протекторы кипят, Под ложечкой сосет от близости развязки…» Хорошо, даже отлично. А вот дальше: «Я голой грудью рву натянутый канат — Я жив, снимите черные повязки!» Канат, он же трос, поднят там, где шея, причем болты так и не затянуты а песчинка обретает скорость пули — и литературный герой на скорости пули рвет голой грудью… а, то есть увидел канат, приподнялся, чтобы головы не лишиться, и голой грудью его. Голой грудью. Левой.
Конечно, можно вспомнить спектакль, где его кидают с цепи на цепь, но цепи-то там были, а вот машина, бесповоротное шоссе, болты, гайки, палки в колесах — нет. Да, и вот эти странные, которые пари не одобрили, оказывается, были в черных повязках — жаль, автор не указал, на глазах или рукавах. Видимо они и сновали перед мотором… вместе с черным котом.
«Кто вынудил меня на жесткое пари
Нечистоплотен в споре и расчетах.
Азарт меня пьянит, но, что ни говори,
Я торможу на скользких поворотах!»
Кто вынудил его — кто не одобрил пари и неохотно разбивал руки? Дурачки — они бы выиграли, на горизонт лихой водитель не попал, и на поворотах тормозит. А условия были — ехать бесповоротно.
«Вы только проигравших урезоньте, Когда я появлюсь на горизонте!» Вот опять финт ушами — то он хвалится, что достигнет горизонта, но оказывается, на горизонте он должен появиться. То есть не достичь, а выехать, что вполне возможно. Какой извилистый ум, конечно, те, кто с ним спорили, рассердились.
Дальше вновь начинается невнятное кокетство: «Мой финиш — горизонт — по-прежнему далек. Я ленту не порвал, но я покончил с тросом. Канат не пересек мой шейный позвонок, Но из кустов стреляют по колесам…» Маньяки какие-то. Трос, он же канат, он же веревка был порван голой грудью Высоцкого. Лента не порвана, потому что ее нет, потому что нет горизонта. Толку стрелять по колесам? Канаты он рвет, гайки то закручивает, то не дает затягивать, то едет бесповоротно, то на скользких поворотах тормозит.
«Меня ведь не рубли на гонку завели…» - они, они, рублики. «Меня просили — миг не проворонь ты! Узнай, а есть предел там, на краю Земли? И можно ли раздвинуть горизонты?» Раздвинуть нельзя, а вот сходу промахнуть можно, только если не дать влепить себе пулю в скат. Тоже не очень понятно, как можно помешать влепить пулю в скат, хотя, если он трос на ходу голой грудью… наверное, выскочил из машины, выдрал автоматы, настучал по сусалам, догнал машину, прыгнул и дальше в горизонт, рвать край земли как ленту.
«Мы вращаем Землю»
Тоже вполне расхожая военная песня, вся из себя оригинальная, нестандартная и осмысленная. Начало масштабное, аж захватывает дух без всякого ёрничества: «…Обратно ее закрутил наш комбат, Оттолкнувшись ногой от Урала…» Мне в самом деле очень нравятся эти строчки, и хотелось бы, чтобы масштаб повествования сохранился. Но дальше начинаются проблемы: «Мы не мерим Землю шагами, Понапрасну цветы теребя, Мы толкаем ее сапогами От себя, от себя…» Я так и не понял, почему шагами нельзя землю мерить, но можно толкать. Стоят девчонки, стоят в сторонке, платочки в руках теребя… И солдаты, вместо того чтобы раскручивать земной шар, теребят цветы. У слова «теребят» есть еще и другие смыслы, многие — не очень приличные. Более того, как скоро выяснится, они именно не меряют Землю шагами, и именно что толкают ее сапогами.
«И от ветра с Востока пригнулись стога, Жмется к скалам отара, Ось земную мы сдвинули без рычага, Изменив направленье удара…» - мощно, что тут скажешь.
«Не пугайтесь, когда не на месте закат. Судный день — это сказки для старших. Просто Землю вращают, куда захотят, Наши сменные роты на марше…» Масштаб и величие описываемых событий после теребоньканья цветочков вроде бы вернулись в песню, да? Сменные роты на марше вращают Землю своими сапогами. Нет, я не повторяюсь, я заостряю внимание, потому что вся вторая часть песни идет ползком. Роты на марше ползут — зато как ползут! Куда хотят — туда и ползут.
«Мы ползем, бугорки обнимаем, Кочки тискаем зло, не любя, И коленями Землю толкаем - От себя, от себя…» Теребят цветы, тискают кочки, обнимают бугорки.
«Здесь никто не нашел, даже если б хотел, Руки кверху поднявших. Всем живым ощутимая польза от тел: Как прикрытье используем павших…» Руки не поднимают, потому что прячутся за трупами — в самом деле, ощутимая польза. А не было бы трупов — подняли бы руки? Как по мне - очень сомнительная строчка.
«Я ступни свои сзади оставил, Мимоходом по мертвым скорбя, Шар земной я вращаю локтями...» Оторвало ноги? Оставил ступни и пополз на локтях? Причем мимоходом скорбя… Не вдумываться, главное — не вдумываться… человек оставляет ступни и, шагая на локтях, мимоходом скорбит по мертвым. Брр, какой жуткий сюр.
«Кто-то встал в полный рост и, отвесив поклон(?), Принял пулю на вдохе…» Простите, в чем смысл встать, поклониться и быть убитым? А, в поклоне и смерти? Мощно и логично, абсолютно по-военному.
«Животом - по грязи, дышим смрадом болот, Но глаза закрываем на запах…» - вот оно, наконец-то, а то Высоцкий - какой-то не Высоцкий. Грязь, смрад - все, что мы любим.
«Руки, ноги - не месте ли, нет ли?» - нет, ступни оставлены сзади. «Землю тянем зубами за стебли…». Вы меня извините, но это самое странное описание наступления, которое я читал. Начинается за здравие, как говориться, а кончается за упокой — сначала ногой от Урала отталкивается, потом ползет, как сытая вошь по… И ни одного выстрела в сторону врага.
Кстати, вот еще раз слово «зло», когда тискают не любя кочки. В самом деле, зло — такой же любимый персонаж, или понятие, Владимира Семеновича, как волки, кони, сломанный хребет, слизь и смрад.
А вообще, если оставить военный антураж, которого в песне на целых два куплета, потом сплошные поползновения, и взять более широко и абстрактно, то буквально через пять-семь лет после смерти ВВ вся страна именно что поползет на брюхе на Запад. Забыв и про Уральские горы, и про сменные роты на марше, да так поползет, что навсегда потеряет целые поколения.
Я вот не могу гулять по Москве, особенно по центру — как ни хожу, где ни шляюсь, все равно попадаю на Хитровку. Высоцкий, о чем бы не пел, все равно появится либо зло, либо смрад, либо слизь, а иногда все вместе. Возможно, права была девочка Оксанка, рассказывая, что ВВ часами смотрел телевизор, а когда она спрашивала, зачем тебе это, Володя? — отвечал: я ненавистью накачиваюсь. Возможно, возможно. Но ненависть выливалась в странные произведения, которые можно было назвать баснями, можно — шутками, а можно и поклепом. Причем суть поклепа сегодня уже не ясна, как в случае с папулями.
Но если в «Мистерии хиппи» дело семейное, и Семен Владимирович, познакомившись с живой «Колдуньей», сменил гнев на милость, а песня с намеками на него не сильно популярная сегодня, то есть баллады, которые посвящены вечным темам.
«Притча о Правде и Лжи»
Говорю сразу — я эту песню люблю нежно и даже трепетно, что, конечно, не помешает построчному разбору. И потом, после него, тоже буду продолжать любить — потому что песни любят не за смысл, а за все вместе.
«Нежная Правда в красивых одеждах ходила, Принарядившись для сирых, блаженных, калек». Она, допустим, нежная и в красивых одеждах, но Правда ли это? Кумир нашего кумира говорил по-другому: «Тьмы низких истин нам дороже Нас возвышающий обман…» Потому что правда обычно нелицеприятна, а малейшее отклонение делает ее ложью. И народишко у Высоцкого, как обычно, — калеки, сирые и блаженные, придурки и воры с ножом под скатертью.
«Грубая Ложь эту Правду к себе заманила, — Мол, оставайся как ты у меня на ночлег…» Правда, значит, бичиха. Во времена Высоцкого понятия «бомж» (без определенного места жительства) не было, поскольку каждый имел жилплощадь, а вот «бич» (бывший интеллигентный человек) было.
«И легковерная Правда спокойно уснула, Слюни пустила и разулыбалась по сне. Хитрая Ложь на себя одеяло стянула, В Правду впилась и осталась довольна вполне…» Все-таки не может Владимир Семенович без слюней и прочих физиологизмов. Иногда я с ужасом представляю, куда бы он скатился, доживи до проклятой перестройки, которой так хотел. В СССР он зарабатывал тысячи, на распаде бы заработал миллиарды — но скорее всего, ринулся бы в тошнотворную прямоту, которой ему при жизни не хватало.
«И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью…» - просто великолепно, хотя и грубо. «Баба как баба, и что ее ради радеть?» Именно. Баба как баба. Есть съемка, как Высоцкий исполняет очередную балладу к «Бегству мистера Мак Кинли». Так вот, он там использует девку вместо подставки. На спине листы с текстами (причем даже приколотые, он спрашивал про булавку), а в руках у девки тоже. Она сидит согнувшись, иногда, по пинку, подает новые листки — служит мебелью и при этом смотрит преданной псиной. Ладно, не пинки, а легкое напоминание, что пора новый лист дать, а взгляд там у девки действительно — сучий, ласковый, покорный. Причем рядом пюпитры, барабаны, все как положено — но лучше все-таки девка, кто бы спорил. Ради баб радеть не стоит, вот ради «звезды» в лапах, особенно французской, можно наизнанку вывернуться.
«Разницы нет никакой между Правдой и Ложью, Если, конечно, и ту, и другую раздеть…» Иногда заявления Высоцкого загоняют в угол и тупик. Раздевай, не раздевай — разница есть. Правда, к Правде и Лжи надо было присоединить еще и Истину, потому что обе подружки слишком зависят от взглядов конкретного индивида. Помните картинку? Цилиндр, освещаемый с торца дает круглую тень — это правда. Освещаемый сбоку, дает прямоугольную тень — это тоже правда. Для части зрителей и круглая, и прямоугольная тень — вранье, потому что они видят с иного ракурса. Но вообще-то это цилиндр. Или еще один пример : слон, которого ощупывают слепые и описывают по-своему — веревка, колонна, стена, кусок ткани, полированное дерево.
«Деньги взяла, и часы, и еще — документы, Сплюнула, грязно ругнулась и вон подалась…» Опять слюна, снова грязь.
«Кто-то уже, раздобыв где-то синюю сажу, Вымазал чистую Правду, а так – ничего…» Ага, заметили — сажа не может быть синей. Более того, она не может быть никакой другой — только насыщенно черной. Черная сажа все равно что масло масляное. Любопытно иное — вот лежит себе спящая, беспомощная голая девка. Простите, бери и пользуйся, так нет, находится любитель, бежит за сажей и мажет ее зачем-то. В плохом варианте, которые ВВ, к счастью, убрал, мазали поверх сажи еще и глиной - да, на Руси мазали, но не Правду, а ворота, и не сажей, а дегтем, то есть и с помазанием у ВВ проблемы — хочется намазать, но как-то все не к месту.
Дальше Владимир Семенович живописует ужасы, которые пережила бедная Правда — болела, нуждалась в деньгах. Может, потому что она Ложью стала? Или идиоты не видят, что она, хоть и голая, но все-таки правда, значит, надо ее накормить и приодеть?
«Некий чудак и поныне за Правду воюет, Правда в речах его правды — на ломаный грош. Чистая Правда со временем восторжествует, Если проделает то же, что явная Ложь…» Вот идеальный Высоцкий — прекрасные обтекаемые, многозначительные, ничего не значащие фразы, оставляющие ощущение чего-то умного и даже глубокомысленного.
«Часто разлив по сто семьдесят граммов на брата, Даже не знаешь, куда на ночлег попадешь…» - любой пьющий советский гражданин пустит скупую слезу умиления. Да, Вовка писал прямо про меня. «Могут раздеть — это чистая Правда, ребята! Глядь — а штаны твои носит коварная Ложь. Глядь, на часы твои смотрит коварная Ложь, Глядь, а конем твоим правит коварная Ложь». Вывод простой и мудрый - надо меньше пить.
А вообще-то, грубо говоря, — говорящие правду лгут, лгущие тоже лгут, потому что изображают правду, сама правда настолько страшна, что ее даже золотые ленты в волосах не спасут, тем более что их давно украли. Второй смысл садится на десятый и погоняет шестым, аллюзии шелушатся и падают, как снег, и посвящено это все Булату Окуджаве. Прямо скажем, весьма сомнительный подарочек, хотя с художественной точки зрения сделан великолепно.
«Песня Солодова»
Знаете, в чем заключается мастерство поэта? В том, чтобы вывернуть все так, чтобы нельзя было придраться, но при этом все всё поняли — даже то, что в текст совершенно не закладывалось.
Вот одна из самых антисоветских песен с припевом, который размазывает власть: «Но разве это жизнь, когда в цепях? Но разве это выбор, если скован?» Собственно, доморощенные исследователи обязательно приводят эти две строчки как приговор загубившей поэта власти. Ну, мы не будем им уподобляться, а посмотрим на другие образы текста.
«А в лобовое грязное стекло Глядит и скалится позор в кривой усмешке…» «Мы к долгой жизни приговорены Через вину, через позор, через измену!» Конец текста знаком до боли: «Не надо нас ровнять с болотной слизью! Мы гнезд себе на гнили не совьем!» Слизь, гниль, грязь, оскал, приговор, позор, измена — всего лишь перечисление образов, создающих настроение. В общем, все понятно — проклятая власть, дающая заработать тысячи (жалко ей миллионов), приковала и обрекла на медленную жизнь, за которой наблюдает через грязь позор с кривой усмешкой - за виной, за изменой (себе, очевидно) — но мы все-таки не любимая автором слизь. Хорошо ВВ власть приложил? Отлично. Прямо кровь закипает от возмущения. Но вот беда — речь идет от лица человека, который в самом деле был скован цепями (в прямом смысле, говорю, в самом прямом) и медленно вел грузовик с горючим — чтобы, если нападут партизаны, водители-заключенные тоже были бы убиты. Если присмотреться, то в бесконечных аллюзиях можно угадать, что происходит на самом деле — проблема только в том, что присматриваться никто не будет. Хотя при минимальных усилиях можно узнать, что это — песня Солодова из кинофильма «Единственная дорога». Ну, то есть в прямом смысле — скованный человек, обреченный на медленную жизнь, готов зубами перегрызть горло сидящему рядом немцу, и непонятно, кто их убьет — то ли фрицы, то ли наши партизаны, весь текст логичен до предела. И, естественно, везти на фронт горючее для немецких танков — позор, оскаленный в кривой усмешке.
Правда, есть один куплет, который никак к фильму не относится. Вот он. « И если бы оковы разломать, Тогда бы мы и горло перегрызли Тому, кто догадался приковать Нас узами цепей к хваленой жизни…» Поездка: за рулем бензовоза в кандалах ну никак не может быть хваленой жизнью. А вот жизнь в Советском Союзе, если участь количество оправданной пропаганды, по сравнению с «их нравами» вполне подходит по это определение. То есть фига в кармане все-таки была, и речь идет не совсем о сюжете фильма, хотя хваленая жизнь — это еще доказательство и не причина переводить свидетеля в обвиняемые.
Давайте возьмем еще одну протестную песню, от которой закипает кровь в жилах и хочется идти свергать правящий класс, потому что все несправедливо.
«Чужая колея»
«Сам виноват - и слезы лью, И охаю - Попал в чужую колею Глубокую. Я цели намечал свои На выбор, сам. А вот теперь из колеи Не выбраться…» Ну вот, видите — цели свои, колея — чужая, и конфликт налицо. Попал — и дико охает.
«Крутые, скользкие края Имеет эта колея. Я кляну проложивших ее, скоро лопнет терпенье мое…» Суки, одно слово. Колею проложили, чтобы с пути не сбился человек. Потому что он в горизонт хотел, давить снующих перед мотором «кого-то в чем-то черном», ехать по шоссе бесповоротно — а тут деревенская колея. Бросил руль и с Машкой в кузов, куда машина из колеи денется?
«Но почему неймется мне? Нахальный я. Условья в общем в колее Нормальные. Никто не стукнет, не притрет, не жалуйся. Желаешь двигаться вперед? Пожалуйста. Отказу нет в еде-питье В уютной этой колее. И я живо себя убедил — не один я в нее угодил. Так держать! Колесо в колесе! И доеду туда, куда все…» Ну, собственно, да. Тебе колею проложили родители, ты проложил колею детям, да и цивилизация — одна большая колея. Страшная песня, страшная, аж жуть. Кстати, как держать «колесо в колесе» я не знаю, знаю — след в след.
«Вот кто-то крикнул, сам не свой — А ну пусти! И начал спорить с колеей По глупости. Он в споре сжег запас до дна Тепла души, И полетели клапана И вкладыши…» Да, помним: полетели колеса, мосты, и сердца, или что у них есть еще там. Там еще есть вкладыши и клапана. Запомните, мальчики и девочки — в спорах горит тепло души, оттого летят клапана, вкладыши, карданы со всеми намотанными милями, колеса и мосты. Это если вы машина, если человек — ничего страшного. Кстати, этого бунтующего бунтаря Высоцкий называет глупцом, не забудьте.
«Но покорежил он края, И шире стала колея. Вдруг его обрывается след — Чудака оттащили в кювет, Чтоб не мог он нам, задним, мешать По чужой колее проезжать…» Я долго думал, откуда возле деревенской колеи кювет, но так и не нашел ответ.
«Вот и ко мне пришла беда — стартер заел. Теперь уж это не езда, а ерзанье. И надо б выйти, подтолкнуть, но прыти нет — Авось подъедет кто-нибудь И вытянет... Напрасно жду подмоги я — чужая эта колея!» Чтобы вытянуть, надо оказаться впереди, впереди одного уже в кювет оттащили. Почему напрасно? Не ори, друг, - чудака оттащили, и тебя оттащат, и меня оттащат. Кстати, если заедает стартер, то ни езды, ни ёрзанья, ничего — машина просто стоит.
«Расплеваться бы глиной и ржой, С колеей этой самой чужой, Ведь тем, что я ее сам углубил, Я у задних надежду убил…» Прыти нет, потому что глины наелся и ржи (а ты не ржи!) и теперь ими плюется, сидя в колее и дожидаясь того, кто вытянет. Ну вот и пришло прозрение, вот и напал на человека стыд — углубил чужую колею, надо было углубить свою. Совершенно логично, не поспоришь, отвечай за себя. Какую-то Надежду прибил, ну так Надя заслужила, видимо...
«Прошиб меня холодный пот До косточки, И я прошелся чуть вперед По досточке. Гляжу — размыли край ручьи Весенние, Там выезд есть из колеи — Спасение!» Итак, у мужика заел стартер, машина ерзает, колесо в колесо не попадает, и тут бац — размытый край. Беги, кролик, беги!
«Я грязью из-под шин плюю В чужую эту колею…» Ну вот вам опять — в каждой песне нужно плюнуть и дунуть три раза, а лучше четыре, повернуться вокруг себя и приступить к зачатию. Впрочем, я тороплю события, а всего лишь хотел обратить внимание на второй плевок.
«Эй, вы, задние! Делай как я!» Выезжайте из колеи! «Это значит — не надо за мной…» Что?!
«Колея эта только моя! Выбирайтесь своей колеей!» Замечательно — лиргерой пользуется не чем-нибудь, а размытым весенними ручьями краем, но другим не дает. Он не прокладывает путь, не рвет скаты, не плавит асфальт — нашел халявную лазейку. И тут же закричал, что размытый ручьем край — это его колея! Можно сказать, что он хочет накормить своих товарищей можно, что заботится об их благополучии, а может, это чистое жлобство — я вылезу, а вы нет. Замечательная логика, в самом деле — тем, что я ее углубил, я надежду убил у задних. Но вы, задние, за мной не езжайте, давайте дальше по колее без надежды. А спасение, размытый край, не про вас.
А вот если вам покажется, что автор попал в чужую колею, там ему так понравилось, что он постарался сам остаться, а остальных выгнать — так это неправда. Он всего лишь помогать не захотел, настоящий друг.
«Баллада о детстве»
Песня знаменательна уже тем, что в ней нет болотной слизи и плевков, однако есть кое-что еще более интересное. Кстати, до сих пор непонятно, почему наследием Высоцкого не занялись фрейдисты-вейсманисты-морганисты, в общем, мухолюбы-человеконенавистники, прислужники психологии, продажной девки империализма? Я подозреваю, что в песнях и стихах содержиться невероятно богатый материал для исследования. Вот взять хотя бы это произведение, хотя бы его начало.
«Час зачатья я помню неточно. Значит, память моя однобока…» Ну да — однобока, однорука, одноока, только вывези… только при чем тут память? Большинство час своего зачатья не то что неточно, а не помнят вообще и совершенно не страдают по этому поводу, им в голову не приходит сообщить об этом всему свету.
«Но зачат я был ночью, порочно, И явился на свет не до срока…» То есть он был зачат, «как нужно, во грехе, поту и нервах первой брачной ночи». Значит — не Бог, строка скромна и призвана охладить слишком ярых поклонников. И не был недоноском — запомните — недоноском не был!
«Я рождался не в муках, не в злобе — Девять месяцев — это не лет. Первый срок отбывал я в утробе — ничего там хорошего нет…» Опять, опять злоба. Первый срок? В утробе? Ничего хорошего? Наш дорогой автор от уголовного морока когда-нибудь избавится ли? Нет, никогда.
«Спасибо вам, святители, Что плюнули да дунули, Что вдруг мои родители Зачать меня задумали…» Святители — не знахарки и не колдуны, не плюют и не дуют, и на процесс зачатья никак не влияют.
«В те времена укромные, Теперь почти былинные, Когда срока огромные Брели в этапы длинные…» Тридцать восьмой год — после тридцать седьмого, понятно, что за этапы. Вам понятно? Ха. Это не те этапы.
«Их брали в ночь зачатия, А может даже ранее, Но вот живет же братия Моя — честна компания…» Этапы нерожденных детей, которых сажали не то что до рождения, а прямо до зачатия. Масштаб посадок оцените сами.
«Первый раз получил я свободу По указу от тридцать восьмого…» - ну вот опять подколодная уголовка. «Знать бы мне, кто так долго мурыжил — Отыгрался бы на подлеце…» Читатель сидит и чешет репу — процесс зачатия, приятный, но банальный, превратился в некую мистерию с плюющимися святителями, этапами нерожденных детей, братией-компанией и каким-то долго мурыжившим процесс подлеце. Действительно, много помнит, хоть и кокетничает, что неточно. Странно, что Владимир Семенович упустил момент и обошелся без выкидыша. Можно было бы сделать один, нет, два, нет, три выкидыша — было бы за что на подлеце отыгрываться!
Бабье глаза таращит -
В каком прикиде, ишь!!!
И не сыграет в ящик,
Как до зачатья выкидыш!»*
Если до зачатья бредут срока, то почему бы и нет? Ну ладно, не стал, так не стал, зато спускается с проблем зачатья в коммуналку на Третьей Мещанской, в конце. Потом идет такой тоскливо-разухабистый текст, чья проблема только в одном — иногда к нему нужен словарь.
«Но не все, то что сверху, от Бога — И народ зажигалки тушил. И как малая фронту подмога Мой песок и дырявый кувшин…» Зажигалки - возгорающиеся бомбы — кидали в ящики с песком, где их пламя тихонько и затухало.
«И било солнце в три луча Сквозь дыры крыш просеяно На Евдоким Кириллыча и Гисю Моисеевну…» Три луча и дыры крыш — написаны исключительно для рифмы, но ребята, дырявые крыши создают определенный антураж, столь любимый нашим автором.
«Она ему — Как сыновья? — Да без вести пропавшие. Эх, Гиська, мы одна семья, Вы тоже пострадавшие. Вы тоже пострадавшие, А значит, обрусевшие. Мои — без вести павшие, Твои — безвинно севшие…» Высоцкий хочет сказать, что евреи не воевали, а русские не сидели? И то, и другое — чушь.
«Я ушел от пеленок и сосок, Поживал — не забыт, не заброшен. И дразнили меня — недоносок, хоть и был я нормально доношен…» Вот опять — я явился на свет не до срока, я был нормально доношен! Какая-то совершенно необъяснимая зацикленность на перинатальном периоде своей жизни. Пропускаем несколько куплетов, к ним нет вопросов, разве что про страны — Лимония и Чемодания.
«Стал метро рыть отец Витьки с Генкой, Мы спросили: зачем? — Он в ответ: Мол, коридоры кончаются стенкой, а тоннели выводят на свет…» Сомнительное утверждение. Мне думается, что стенкой кончаются как раз подворотни, а не коридоры.
«Да он всегда был спорщиком, припрешь к стене — откажется, Прошел он коридорчиком и кончил стенкой, кажется…» «Все, от нас до почти годовалых Толковище вели до кровянки. А в подвалах и полуподвалах Ребятишкам хотелось под танки. Не досталось им даже по пуле, В ремеслухе живи не тужи. Ни дерзнуть, ни рискнуть, но рискнули — Из напильников сделать ножи. Они воткнутся в легкие От никотина черные, По рукоятки легкие, трехцветные, наборные. Вели дела отменные сопливые острожники. На стройке немцы пленные На хлеб меняли ножики. Сперва играли в фантики в пристенок с крохоборами, И вот ушли романтики из подворотен ворами…» Толковище до кровянки — разборки и драки до первой крови, дворовые законы. Ремеслуха — ремесленные училища, матери советских ПТУ и бабушки современных колледжей. И ножи из напильников тоже делали — одно время вся страна была завалена ножами с пластиковыми рукоятками из наборных цветных колец. Их делали не только пленные немцы, но и зеки. И если бы не камлание про зачатье — выкидыши — недоношенность и прочие радости жизни, песня выглядела бы совсем по-другому, экскурсией в послевоенное детство. Ничего подобного этому рассказу в поэтическом мире я не встречал — а существующие попытки либо слащавы, либо беззубы.
«Тот, который не стрелял»
Очередная военная песня, которая не совсем военная. Начало прямо замечательное: «Я вам мозги не пудрю — Уже не тот завод…» Вывод: раньше врал на голубом глазу, но вот теперь врать надоело, начал говорить правду. Ту самую, в ленточках и глине, как мы любим.
«В меня стрелял поутру Из ружей целый взвод…» - ну, должно быть, есть чем гордится. Судя по интонациям.
«За что мне эта злая, нелепая стезя? Не то чтобы не знаю, рассказывать нельзя…» Запомните — рассказывать нельзя. И чем же автор будет заниматься еще триста пятьдесят куплетов?
«Мой командир меня почти что спас, Но кто-то на расстреле настоял, И взвод отлично выполнил приказ, Но был один, который не стрелял…» Во-первых, со своей, особенной логикой автор буквально через куплет раскроет этого «кого-то». Во-вторых, расстрел — тяжелый процесс даже для военного. Поэтому у расстрельной команды часть оружия была заряжена холостыми, но какая конкретно — никто не знал. Такая лазейка для больной совести, может, и не я убил?
«Судьба моя лихая давно на перекос, — Однажды «языка» я добыл, да не донес. И особист Суэтин, неутомимый наш, Уже давно приметил и взял на карандаш…» Вот он, этот «кто-то», Суэтин. Который что-то давно уже приметил.
«Он выволок на свет и приволок Подколотый, подшитый материал, Никто поделать ничего не смог. Нет, смог один, который не стрелял…» Выясняется, что у случайно расстрелянного товарища кроме брошенного в пути «языка» была еще толстая, подколотая и подшитая папка личного дела, которое вел особист.
«Но слышу: — Жив, зараза, тащите в медсанбат! Расстреливать два раза уставы не велят…» Хорошо бы с уставами ознакомиться. Насколько я помню, недобитков не лечили, а добивали.
«А врач потом все цокал языком И, удивляясь, пули удалял…» В ранних песнях у ВВ было веселее — «врач резал вдоль и поперек». Насчет удивления — что-то я сомневаюсь, чтобы фронтового врача легко было удивить. Разве что количеством пуль — вместо десятка три или две?
«Я раны как собака, лизал, а не лечил…» - вообще одинаковые обороты у Высоцкого встречаются на удивление часто. Два раза скелет, радующийся прохладой. Два раза лижущий раны герой, еще один раз — как раз в «Побеге» («пошел лизать я раны в лизолятор» — правда, потом автор опомнился и убрал эту неудачную строчку, но концерты, пленку никуда не денешь). Подобные вещи говорят о том, что автор выдохся и писать ему надоело. А может, просто не помнит всего написанного, что совершенно естественно.
«В госпиталях, однако, в большом почете был…» - и с чего бы это?
«Наш батальон «геройствовал» в Крыму А я туда глюкозу посылал, Чтоб было слаще воевать…» Свои раны он зализывает, а в Крым посылает глюкозу. Здесь два варианта — либо больной зажрался, зализывая свои раны, либо провоцирует что-то нехорошее. Ох, видимо прав был особист Суэтин.
«Я тоже рад был, но, присев у пня, Я выл белугой и судьбину клял, — Немецкий снайпер дострелил меня, Убив того, который не стрелял». Вообще-то это должен был сделать ротный, причем сразу, за неисполнение приказа.
Вся песня высосана из пальца — хотя, бесспорно, есть свидетели (десятки, сотни тысячи свидетелей из поклонников, которые сами попали в такую ситуацию, и если бы не немецкий снайпер, не стреляющий так бы и ел глюкозу, выселяя татар да чеченцев).
Есть еще одна любимая бардом тема, к которой я никак не мог подступиться — просто потому, что совершенно с ней не знаком. Впрочем, набравшись наглости, взялся за разбор очередной «святыни» - морских песен. И сразу наткнулся на замечательный филологический текст, посвященный морскому арго - «Мы говорим не што;рмы, а шторма;». Ну, хорошо, говорят, буду знать. Кинологи говорят «иду под собаку» и «кто сегодня кусается», имея в виду дразнилу. Моряки говорят — штормА. Что дальше?
А дальше — веселее: «Слова выходят коротки и смачны…» Наверное, бард хотел сказать: выходит слово коротко и смачно. Потому что во множественном числе эта идея выглядит несколько странно, хотя коротко и, возможно, смачно. «ШтормА? — ШтормА...- ШтормАААААА... - Кю!»
Хорошо, будем считать эту ошибку очередной небрежностью.
«ВетрА» — не «ветры» — сводят нас с ума, Из палуб выкорчевывая мачты…» Хороша картинка. Мало того, что ветры бывают разной силы, они еще и мачты выкорчевывают. «Кэп!!! Эти ветра опять меня с ума сводят!! Опять начали мачты выкорчевывать!!!! Я сейчас бинты сорву и на ванты бесноваться полезу!!!» - если кто не понял – бред в кавычках принадлежит автору сего опуса, а не уважаемому Владимиру Семеновичу.
Читаем дальше. «Мы на приметы наложили вето…» - хорошо, допустим, изменения ударений приметами не считается. «Мы чтим чутье компасов и носов…» Надо сделать выдержку, прежде чем комментировать. С компасом все понятно, но вот носы… «Вахтенный!! Чем это пахнет на клотике? — Носками, дёгтем, баландой, табаком!!! — Сельдерюжки!!! Чтобы у вас хрен на лбу вырос!!! Всей вахте носы достать из ножен и выяснить, чем пахнет на клотике!!!» - и это тоже автору опуса, просьба не путать.
В следующем куплете бард перестает быть моряком и вертает ударение взад: «Упругие, тугие мышцы ветра (не ветрА) Натягивают кожу парусов…» Натягивают — весьма сомнительный глагол по отношению к парусам, которые надувают или наполняют, но это меньшее из зол в стихе.
Вообще Высоцкий большой мастер перепрыгивать из места в место — роты на марше вдруг ползут, а корабль, которому вывернули мачты, оказывается в странном положении. Его, видите ли, загоняют в Чашу голодные Гончие псы, пока седой Нептун (Ныряльщик с бородой) на звездных весах решает их судьбу. На самом деле убрать бы надсадно воющих голодных гончих псов, которые гонят корабль, как те ветрА в штормА, и было бы хорошо. Но нет, мы легких путей не ищем.
Твоя струя — как мышцы, а твои мышцы — как струи. Как вам аллегория? Мне, честно говоря, не очень, но оказывается, что пока судьба решает на звездных весах, пока возле кормы щелкают зубы голодных собак, упругие тугие мышцы ветра превратились в струи, заострились (острые струи) и вспороли кожу парусов. Что-то тут явно нечисто. Да не, все нормально — дальше идут любимые автором страшилки про петлю, паруса, которые спрятались от ветров — от их острых струй, ну да.
«Нам кажется, мы слышим чей-то зов — Таинственные четкие сигналы…» Таинственные, но четкие. Хорошо, пусть будет так, потому что дальше все-таки очень хорошо: «Не жажда славы, гонок и призов…» о как! — «Бросает нас на гребни и на скалы…» Батенька, да вы большой оригинал — бросаться на скалы просто так.
«Изведать то, чего не ведал сроду…» — хорошо, допустим. «Глазами, ртом и кожей пить простор…» — кожа, очевидно, парусов, выше по тексту — натянутая, как сапог на портянку, а потом вспоротая. Остаются рот и глаза. Отлично — пока рот хлюпает простором, глаза выпадают из глазниц и начинают его просто закачивать, как пожарная помпа. Брр… все бы ничего, но ВВ хотел передать масштаб и красоту океана, а скатился в банальное и неудачное перечисление. Если бы написал: я хочу окунуть в этот простор морррду прямо с ррррогами — ей-ей, было бы лучше.
Кстати, следующее утверждение — кто в океане видит только воду, тот на земле на замечает гор — тоже весьма спорное. В океане все видят что-то свое, или даже вообще не видят, растворившись в синеве. А горы — ну, не знаю, может и есть одаренный индивидуум, способный их не заметить, к нормальным людям это точно не относится.
А угадаете, как заканчивается песня? Вот так, навскидку? Любимым словом? Правильно. Невесть откуда взялся ураган и начал петь — тоже правильно — злые песни в уши, проник под череп и залез в мысли. Вот это тоже наш любимый Высоцкий — со злом наперевес на грани расчлененки.
Все-таки да, думать вредно, а вдумываться — еще вреднее. Начинаешь разбирать построчно с детства знакомые и любимые песни и понимаешь, что, вообще-то, тебя водили за нос. И, что самое страшное, человек, написавший «О чем поёт Высоцкий» во много был прав. А жаль лишь, что привлек внимание таким суконным и казенным языком, что на статью никто не обратил внимания. Даже наоборот, она сыграла только на руку «опальному» барду.
«Зачем мне считаться шпаной и бандитом»
Давайте вкратце пробежимся по программной песне. Этот вопрос, вынесенный в первую строку, интересует всех, кто знаком с творчеством ВВ. Откуда такая любовь к уголовке?
«Не лучше ль податься мне в антисемиты: На их стороне хоть и нету законов. — Поддержка и энтузиазм миллионов…» Советских людей, забыл добавить, но, по ощущениям, знает о чем говорит.
«Решил я — и, значит, кому-то быть битым…» — да, у нас кроме мордобития никаких чудес. «Но надо ж узнать, кто такие семиты…» — а ты разве не знаешь, против кого встают миллионы и миллионы? «А вдруг это очень приличные люди, А вдруг из-за них мне чего-нибудь будет!» То есть уголовная морда готова бить только тех, за кого не накажут.
«Но друг и учитель, алкаш в бакалее, Сказал что семиты — простые евреи. Да это ж такое везение, братцы, Теперь я спокоен, чего мне боятся!» Наконец-то уголовный Ванька нашел свое место в жизни, ура.
«Я долго крепился — ведь благоговейно…» и пошло-поехало перечисление тех, без кого бы мы возились в грязи и ничего бы из себя не представляли. Даже Каплера вспомнил, который, на секундочку, дочь Отца народов оприходовал. И — чтобы не было заминки — придавил всех основоположником Марксизма. Потом мы слышим перечисление самых расхожих слухов, приправленных, как перчиком, юморком — по запарке замучили слона в зоопарке (запарка — зоопарка встречалась в каком-то раннем беспомощном стишке, правда там по запарке стонала тигрица) и украли у народа весь хлеб урожая минувшего года. В общем, бей жидов, спасай Россию — он и бьет, и спасает.
Послевкусие от песенки остается гадкое, по-другому не скажешь.
«Мишка Шифман»
Пересказывать ее кого?— дело неблагодарное, тем более, что, как и во всех стихах прямой речи, ошибок и шероховатостей в ней в ком? нет. Зато юмора — кто понимает и помнит — сколько угодно. Один еврей — поясняю для случайной молодежи — уговаривает другого эмигрировать:
…«Голду Меир я словил
В радиоприемнике...»
И такое рассказал,
До того красиво!
Что я чуть было не попал
В лапы Тель-Авива.
Я сперва-то был не пьян,
Возразил два раза я –
Говорю: «Моше Даян –
Стерва одноглазая,
Агрессивный, бестия,
Чистый фараон,
Ну, а где агрессия –
Там мне не резон".
Мишка тут же впал в экстаз –
После литры выпитой –
Говорит: «Они же нас
Выгнали с Египета!
Оскорбления простить
Не могу такого
С Рождества Христова!».
«…Только русские в родне,
Прадед мой — самарин,
Если кто и влез ко мне,
Так и тот — татарин».
Мишку Шифмана не трожь,
С Мишкой — прочь сомненья:
У него евреи сплошь
В каждом поколеньи.
Дед параличом разбит, —
Бывший врач-вредитель,
А у меня — антисемит
На антисемите…»
Ну да, это мы помним. В результате — антисемит поехал в Израиль, а еврей не прошел пятую графу (национальность). Вот такая забавная песенка о сложностях внешней и внутренней национальной политики.
«Сон»
Небольшое (по меркам Владимира Семеновича), всего на семь куплетов произведение, которое можно отнести к многозначительным и странным. Ну, многозначительности у нашего любимого барда везде полно, каждый найдет строку на свой вкус и насладится своей прозорливостью. Но при этом оно еще и очень странное. Вот в самом деле, вроде о проблеме, но проблемы-то ни в чем нет. Впрочем, что тут говорить, давайте читать «нервно» (то есть текст берем из того самого сборника).
«Дурацкий сон, как кистенем, Избил нещадно…» - ничего себе дурацкий, скажу я вам. Но даже если допустить, что он в самом деле дурацкий, но с кистенем, зачем на него вообще обращать внимание?
«Невнятно выглядел я в нем И неприглядно…» - неприглядно — понятно, но невнятно-то почему? Может, это вообще не автор был, а какой-то случайно забредший в сон зевака? И если невнятность автор опустил за невнятностью, с неприглядностью поступил честно и расшифровал для читателя: «Во сне я лгал, и предавал, И льстил легко я… А я и не подозревал В себе такое…» Однако, какая изумительная девственность для сорокалетнего мужика! Предательство опустим, но вот не солгать, не польстить и даже не подумать, что так можно сделать, это нечто особенного. А потом так раз — о, а я же польстил! Позор! Кошмар! Какая дикость!!!
«Еще сжимал я кулаки И бил с натугой, Но мягкой кистию руки, А не упругой…» Тут понятно одно — автор что-то бьет во сне мягким кулаком, причем нормальный кулак у него не твердый, а упругий. Анатомия тоже весьма оригинальна в произведении. Читаем дальше, дальше очень интересно.
«Я не шагал, а семенил На ровном брусе, Ни разу ногу не сменил, ТрусИл и трУсил…» Надеюсь, вопросы вы сами автору зададите? За каким лешим его занесло в спортивную женскую гимнастику? Потому что больше нигде не надо ходить по брусу, то бишь по бревну. Ну, допустим, бард в трико и с бантиками балансирует на брусе, даже не сменив ногу! Позор! Кошмар! А зачем ее менять? Ужас! Так менять-то зачем? Ты что, идиот, откуда я знаю? Кошмар! Более того, находясь на брусе он что-то трусИт (южнорусский, малороссийский сленг, означает — трясти. Откуда, кстати, у него это словечко?) и трУсит. И если с трусостью все понятно, то с трясуном — нет.
«Я перед сильным лебезил, Пред злобным гнулся. И сам себе я мерзок был, Но не проснулся…» Ну, в принципе все ясно и логично — это все добавляется ко лжи и лести, чтобы показать всю мерзость лирического героя. Правда, в жизни приходиться и льстить иногда (бывает, что это просто необходимо), и перед сильным приходится лебезить (ну что поделать!), и против злобного не у каждого найдутся силы выстоять. В чем, простите, мерзость? Автор считал себя святее папы римского? Обычные грехи обычного человека.
«И сон повис на потолке И распластался…» - понятно, распластался и повис. Вот вся эта куча вместе с брусом, чем-то там трясущимся, кем-то лебезящим, льстящим, злобным, сильным распласталась на потолке. А потом вдруг бац – и вторая смена: «И вот в руке вопрос остался…» Это очень мудрено даже для меня, но дальше еще лучше.
«Я вымыл руки — он в спине Холодной дрожью. Что было правдою во сне, Что было ложью?» Могу заявить со всей ответственностью — все правда, и все ложь, и не надо на этом заморачиваться. Жизнь очень сложная штука, главное в ней – не переигрывать и не увлекаться. Вообще, конечно, сон, весьма насыщенный событиями, но кончается стихотворение весьма знаменательно. После обязательных страданий «Сон — отраженье мыслей дня? Нет, быть не может!» логика теряется вообще.
«А вдруг — костер?»
Ну, хорошо, вот он — вдруг костер. Почему костер? Зачем костер? А у вдруг костра явно должен быть друг, который, как мы помним, тоже вдруг.
«И нет во мне Шагнуть к костру сил. Мне будет стыдно, как во сне, В котором струсил…» Попрошу внимания почтенной публики — речь идет не о восхождении на костер, а о подхождении к костру. Нет сил подойти к костру?
Воля ваша, неладное что-то твориться с автором. (Хотя, по секрету, как поэт поэту могу уточнить. Все дело в любимых ВВ составных каламбурных рифмах. Костру сил — струсил. Песенку, построенную исключительно на подобных рифмах, можно услышать в замечательном военном фильме «Торпедоносцы», но написана она не ВВ, а студентами ИМЛИ.)
«Но скажут мне: — Пой в унисон! Жми, что есть духу! — И я пойму — вот это сон, Который в руку». Ну вот, ребята, и приехали. Вся эта интеллигентская рефлексия заканчивается предложением петь в унисон, то есть со всеми, хором. Не выделяться и не выпендриваться — все льстят — и ты льсти, все лебезят — и ты лебези. И лирический герой прыгает от радости — вот же он, сон, который в руку! При этом общее впечатление от песни — как положено, гимн борьбы всего хорошего со всем плохим, который не поверку оказывается не тем, чем казался.
«Ноль семь»
Весьма известная в СССР песня, поскольку была выпущена миллионными тиражами на миньоне (маленькой пластинке с четырьмя песнями), радует загадками в каждом куплете.
Берем первый: «Эта ночь для меня вне закона. Я пишу, по ночам больше тем…» Весьма интересно, что ночь в законе, когда человек спит, вне закона — когда решили пописать, поскольку больше тем. Понимаете? В свое время ходили легенды, позже превратившиеся буквально в догмы, по которым Высоцкий не спал вообще: прибегал после спектакля и хватался за бумагу, чтобы осчастливить своих поклонников. Час-два сна в сутки, обычно и того меньше, три часа — невозможная роскошь. Потому и сгорел.
А вот стишок, в котором черным по белому указано: ночь, когда я пишу — вне закона. Написано авторским пером. Вот сел он писать внезаконной ночью и вдруг цап — схватился за диск, за который схватиться невозможно. Необъяснимый поступок, но что поделать, поэты вообще люди импульсивные — собрался спать и вдруг начал писать, начал писать — за диск хватается. Люди моего возраста поймут, почему за диск нельзя схватиться, молодым же советую посмотреть фото советского дискового телефона. Вот за талию, тем более чужую, схватится вполне можно, а также за грудь и за грудки. За диск телефона — извините, нет.
Припев опустим, возьмем справедливое возмущение барда: «Эта ночь для меня вне закона. Я не сплю, я кричу — поскорей! Почему мне в кредит, по талону Предлагают любимых людей?»
Эта ночь для меня вне закона,
Словно рай рьяно рвет враний грай -
Почему мне в кредит, по талону
Предлагает поездку трамвай?*
Я очень долго думал над этими строками, прямо с самого отрочества, когда ВВ заменял мне Бога. По каким таким талонам ему предлагают любимых людей, и почему он этим недоволен? «Володь, слушай, тут в «Березку» француженку завезли, хорошую, качественную француженку, на картах гадает, кровь заговаривает, бери, такой товар не залежится. — Ребят, да у меня денег на француженку нет. — Вов, ладно, что ты как не родной, бери в кредит, сейчас талон выпишем…» В любом случае, кто бы ему любимого человека не предлагал, никакой благодарности к благодетелям он не испытывал, лишь негодовал. Вообще, конечно, Влади в кредит — это сильно, интересно, чем он все-таки с государством расплатился?
«Телефон для меня как икона, Телефонная книга — триптих...» Ну-ну. Это сейчас телефон заменяет икону, тем более с церковными приложениями, а для того времени весьма смелое и кощунственное заявление. А триптих — тоже знакомый из песен образ: «а в фиге вместо косточки — триптих».
Дальше совершенно замечательные строчки. Нет, не про Мадонну, после - «Расстоянья на миг сократив…» Вся эта возня была затеяна ради одного мига. «Маринка, привет, пока» - и все, соединение разорвано. Можно было бы написать: расстояние вмиг сократив — и никакой нелепицы, все максимально точно, но что спето, то спето.
Дальше бард включает пуританина и со всей яростью своего актерского хрипа вопрошает: «Что, реле там с ячейкой шалят?..» и, понимая, что шалостям молодой ячейки с пожилым и опытным реле помешать не может, лишь угрожает: «…я согласен Начинать каждый вечер с нуля…» Ну да, часами терроризировать Тому и клясть гадов, впутавших его в кредит, ради мига соединения. Это даже не Сизифов труд, это нечто более изощренное.
«Мы взлетали, как утки…»
Вру, про самолеты, которые взлетали, как утки, с раскисших полей. Помните Яяка — истребителя, который боролся с пилотом и доборолся? Здесь пилот борется с самолетом, предварительно доведя его, бедного, в буквальном смысле до ручки. Причем текст очень, очень образный, гиперболический и до дрожи знакомый. Что-то он напоминает… О «Мы летим, ковыляя во мгле, Мы идем на последнем крыле. Бак пробит, хвост горит И машина летит На честном слове и на одном крыле». Там еще дальше поют: вот дела, ночь была, все объекты разбомбили мы дотла… В песне Утесова мы видим удачный вылет — разбомбили дотла, попали под обстрел и летят, ковыляя во мгле.
У Высоцкого, простите: «…И в простор набивались мы до тесноты…» - до такой тесноты, что даже облака, сшитые пулями, стали выполнять роль парашютов. Опять же, я никогда не видел парашютов, пошитых из лоскутков, но поверим автору, ему виднее.
«Возвращались тайком, Без приборов, впотьмах; И с радистом-стрелком, Что повис на ремнях. В фюзеляже пробоины, в плоскостях — дырки. И по коже озноб, И заклинен штурвал, И дрожал он и дробь По рукам отбивал, Как во время опасного номера в цирке». Все ясно? Герои-летчики, гогоча и перепутав туман с парилкой, набились в простор до тесноты, покалечили друг друга и возвращаются изрядно ощипанные, но непобежденные. И если в «Яяке» присутствовал вражеский самолет, с которым тот делал что хотел, но в итоге сбил, то здесь — перечисление увечий без упоминания того, кто их нанес. Только простор, в который набились до тесноты, и, кстати, совершенно непонятно, по какой такой причине стрелок-радист повис на ремнях. Догадайся, мол, сама.
Начало помните? «Мы взлетали, как утки, С раскисших полей… Мы смеялись, с парилкой туман перепутав…» Ладно, будем считать, что это не пьяные летуны таранили друг друга ради развлечения, а в самом деле был бой, про который автор по своим соображениям предпочел умолчать.
«Завтра мне и машине В одну дуть дуду В аварийном режиме У всех на виду…» Оставим дуду в покое — хотя для лирического героя это новый и смелый ход, ведь с машиной он продолжает бороться и конфликтовать. Что значит — аварийный режим? Он заранее уверен, что его собьют? Тоже мне, летчик-ас. С такими установками получишь и пробоины, и дырки. Кстати, узнать бы, чем они отличаются...
«Ты мне нож напоследок не всаживай в шею!..» - логика текста опять вызывает изумленную немоту. «Будет день взлет — будет пища…» - логично, что-то будет завтра. «…Придется вдвоем…» - понятно, что если самолет хотел всадить пилоту нож в шею, то и приземляться он бы предпочел отдельно, не хочет работать на человека, видимо Яяк пустил заразу неповиновения по всем эскадрильям. «Нам садиться, дружище, На аэродром, Потому что я бросить тебя не посмею…» Видимо, за это накажут, а так бы — после угрозы ножом летун, конечно бы, свою бунтующую технику бросил, хоть и называет на всякий пожарный случай «дружище».
Наслаждаемся дальше. «Только шит я не лыком И чую чутьем...» Ну да, только чутье и поможет — пробоины, дырки, заклиненный штурвал, нож в шею вообще не видны… все так туманно, как в парилке, что без чутья пропадешь. «…В однокрылом двуликом Партнере моем…» Бедный самолет даже не починили, и оставили одно крыло, и заклиненный штурвал, судя по всему. Слегка непонятно, почему самолет двуликий — вторая кабина для радиста-стрелка? Ну и что в этом плохого, обычное конструкторское решение, никакой подлости и двуличности. А вот если речь идет о двуличности в нашем, человеческом понимании, то тогда я пилота опять не понимаю. В чем его техника снова провинилась?.. «…Игрока, что пока Все намеренья прячет. Наплевать я хотел на обузу примет: У него есть предел — у меня его нет! Поглядим, кто из нас запоет, кто заплачет!» Это, вообще, что такое было? Сплошные и совершенно необъяснимые угрозы… не человеку. Самолету. Набились в простор до тесноты, пошили парашютов из облаков, радист-стрелок упился, заклинили штурвал, самолет весь в пробоинах и на одном крыле… какие приметы, какие пределы, кто должен петь и плакать? Вы в одну дуду дуете, и бросить ты его, бедный, изувеченный самолет не посмеешь у всех на виду.
«Если будет полет этот прожит…» - простите, как? «…Нас обоих не спишут в запас…». Вообще-то спишут обязательно, и не по вине самолета.
«Кто сказал, что машине не может И не хочет работать на нас?» Ты и сказал, больше никто этого не говорил.
Вообще, конечно, странная песня — после всех увечий и повреждений, которые в бою (надеюсь, что в бою) были нанесены самолету, не испытывать к нему благодарности, а устраивать фирменную истерику (истерики Высоцкого — это как знак отличия, больше никто так не может) и обвинять технику (!) во всех грехах, включая шулерство и членовредительство, военного не достойно. Возможно, речи идет о летчике-испытателе, но двадцать вылетов в сутки и раскисшие поля, а также вскользь упомянутые пошивочные пули позволяют в этом сомневаться.
«Разведка боем»
Вообще, конечно, в военных песнях Высоцкого удивительный разброс — от гениальности, от которой захватывает дух и выступают слезы, и мощной простоты, до какой-то поверхностности и неряшливости. Начинаем.
«Нужно провести разведку боем. Для чего — да кто ж там разберет…» Хорошее начало, да? Патриотичное и настраивает на совершение подвига. Припев про Леонова и типа из второго батальона оставим, тем более что дальше идет потрясающая ценная информация.
«Мы ползем, к ромашками припадая, - Ну-ка, старшина, не отставай…» - помним, помним. А на нейтральной полосе цветы — кочки тискаем. «Ведь на фронте два передних края: Наш, а вот он - их передний край…» Опять впадаешь в изумленную немоту от наблюдательности автора. Но дальше еще лучше.
«Проволоку грызли без опаски: Ночь - темно и не видать ни зги…» А вот светлые, белые ночи помешали бы такому увлекательному занятию — грызть проволоку. Хорошая проволока заменяет и орехи, и леденцы, мешают только «В двадцати шагах — чужие каски, С той же целью — защитить мозги…» Это просто восторг и живое пособие для курсантов. «Чужие каски? — Защитить мозги!! — Наши каски? — Защитить мозги!! — Не зачет, у солдата не должно быть мозгов». Кстати, что проволоку перекусывают и как можно дальше от окопов — вы догадались, надеюсь, сами?
«Скоро будет «Надя с шоколадом» — В шесть они подавят нас огнем…» Эта самая Надя — немецкий гвардейский миномет, которым немцы будут лупить но нам. Или по нашим позициям, или по разведчикам. Но, судя по тому, что им этого и надо, разнесут наши позиции, для того разведчики и начинали с Богом, потихонечку, не спеша разведку боем. Видимо, это новая тактика — навести на свои окопы огонь, и, когда от наших останутся ошметки, начать потихонечку. Я не знаю, но на мой скромный взгляд, разведка боем — это наглый наскок, прорыв, нужный для того, чтобы вызвать бурный ответ противника, а тут как-то все не спеша. Погрызли проволоку, поглазели на мозги под касками, подождали пока наших накроют минометами — и волшебным образом нашли ДОТ и ДЗОТ.
«Братские могилы»
Вот, кстати, песня, с которой ВВ начал свое триумфальное шествие в официальном пространстве советской культуры, потому что сейчас говорить про зажимаемого и гонимого барда просто неприлично и вообще дурной вкус. Его приглашали, и он исполнял ее многократно в спектаклях и нет, в фильмах, на концертах памяти. Песня, как говорится, зашла, поскольку сильна и идеологически выдержана, ну а мы почитаем спокойно.
«На братских могилах не ставят крестов, И вдовы на них не рыдают…» Вторая строка — сомнительное утверждение, я сам видел и плачущих женщин у братских могли, и ветеранов, вытирающих слезы. «К ним кто-то приносит букеты цветов…» – кто-то. Ветераны, пионеры, делегации. «И Вечный огонь зажигает…» - вот так взять и испортить неплохое, но среднее начало. Вечный огонь потому и Вечный, что горит не переставая с момента создания монумента, братской могилы. Его никто на зажигает, как конфорку, и не выключает, по крайней мере в Советском Союзе. В других странах Варшавского блока именно что включали по праздникам, у нас горел и горит всегда, даже во время профилактики.
Во втором четверостишии великолепно все — мастерское усиление образов, от разрухи до высшего патриотизма.
А в Вечном огне видишь вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий Рейхстаг,
Горящее сердце солдата.
Ну а заканчивается все ненужной закольцовкой - опять про кресты, заплаканных вдов, хоть их и нет, и каких-то людей, которые покрепче. Почему вдовы и матери не ходят на братские могилы? Ходят, и даже ухаживают, поскольку где могилы сына или мужа, просто не знают. В итоге получился пик — слабое начало, мощная середина и вторичное, ненужное окончание.
«Еще не вечер»
Песня, знакомая мне с детства. Причем после прослушивания хотелось немедленно побежать и взять кого-нибудь на абордаж, хотя бы соседскую девчонку Лидку, страшно сверкая одним глазом. То есть настроение в песне выдержано и, естественно, свою задачу она выполняет. Борец продолжает бороться, никак иначе, борьба идет потому что борьба. Но мы люди мирные, и со своего бронепоезда беремся за текст.
«Четыре года рыскал в море наш корсар…» Поскольку корабль корсаром назвать нельзя, то один корсар — совершенно очевидно, капитан корабля, все время утешающий свою нервную команду. Или, напрашивается вывод, он рыскал один? Совсем один? Нет, все-таки с командой нервных белошвеек.
«В боях и штормах не поблекло наше знамя…» - какая крепкая ткань и прочная краска, в общем да. «Мы научились штопать паруса И затыкать пробоины телами…» Вот над этим моментом я смеялся еще в детстве, в коммуналке, представляя: сидят сумрачные пираты рядком, благоухая потом и дымом трубок, и штопают паруса. А между ними ковыляет то ли Окорок, то ли Черная борода, то ли Джек Воробей и ругает за неаккуратные стежки. Но это ладно, вы только представьте, что пробоины заткнуты телами — кока на клотик, юнгу на штапель, одноглазого на пробоину, потому что одноногого уже рыбы объели. И наводит ужас фрегат с торчащими из бортов скелетами — не лучшая затычка, надо думать.
«За нами гонится эскадра по пятам. На море штиль и не избегнуть встречи…» - пираты на фрегате, а эскадра, видимо, на паровом ходу, иначе и она не смогла бы догнать.
«…Но с ветром худо, и в трюме течи…» - оно и понятно, если пробоины телами заткнуты. «На нас глядят в бинокли, трубы сотни глаз…» Вообще повествование как-то незаметно приобретает комический оттенок, вместо трагического. Вдруг появляются сотни глаз с биноклями и трубами — то ли все команды всей эскадры столпились на борту и глазеют на этакую невидаль, корсар с пиратами-белошвейками, то ли гуляющий по пирсу народ наслаждается видом битвы, но что-то тут не так.
«Кто хочет жить, кто весел, кто не тля — Готовьте ваши руки к рукопашной!» - отлично, корсар, руки приготовили, что дальше? Ты про «кто хочет жить» говорил? «А крысы пусть уходят с корабля, Они мешают схватке бесшабашной!» - ну да, под ногами крутятся и подножки ставят. «И крысы думали: - А чем не шутит черт?!» – надо же, корабельные крысы поняли, куда они попали и вообще мешают бесшабашной схватке. «…И тупо прыгали, спасаясь от картечи…» - почему тупо?
«А мы с фрегатом становились к борту борт…» - чтобы крысы перепрыгнули и мешали противнику, так что ничего не тупо. «Еще не вечер, еще не вечер…» - потерпите, девочки, скоро все закончится. Вот тут есть одна тонкость — крысы действительно покидают корабли, которые ждет крушение, но делают они это в порту, это древняя примета. Корабли, которые участвуют в битвах, крысы не покидают и мужественно идут ко дну вместе с пиратами. Ну, ладно. Борту к борту, крысы бегут с корабля на корабль, думая про черта (однако), руки приготовлены, капитан приказал идти на абордаж и вдруг…
«Лицо в лицо, ножи в ножи, глаза в глаза! Чтоб не достаться спрутам или крабам, Кто с кольтом, кто с кинжалом, кто в слезах, - Мы покидали тонущий корабль…» Вдумайтесь: пираты, обвешанные оружием, с готовыми на все руками, вместо того чтобы швырять абордажные крюки, в слезах прыгают за борт. Вот на эскадре зрители-то удивились. Тем более, что спрутам или крабам так и так достанутся все пираты, штопающие паруса, затыкающие телами дыры и прыгающие за борт со слезами на глазах. Спруты, кстати, не едят утопленников — они едят крабов, а крабы - как раз трупы, то есть волноваться нечего, в выигрыше останутся как раз крабы.
«Но нет! Им не послать его на дно - Поможет океан, взвалив на плечи. Ведь океан был с нами заодно, И прав бы капитан — еще не вечер!» Ну, в принципе, да. Произведена очистка корабля от крыс, команда приняла соленую ванну, покинув тонущий корабль в слезах вместо абордажа, а он взял и не потонул.
«Песня певца у микрофона»
Вообще удивительная вещь происходила с нашим дорогим и любимым (я не шучу) бардом — все, что бы он ни сказал, сразу принималось неискушенным народом на веру. Сказал, что не любит железом по стеклу и стеклом против шерсти — значит, так и есть. Говорит, что искренен — и ведь точно, искренен. Возможно, это связано как-то с гипнотическим напором его баса (или тенора), а может быть, еще с чем-то, лингвистикой, например, но это неоспоримый факт. Более того - то, что он говорил, люди мгновенно переносили на себя и могли ощутить себя, как настоящие актеры, подводниками или, например, пиратами.
Итак, песня певца. Начало само по себе уже смелое, потому что ВВ многократно говорил: я не певец, я не испытываю иллюзий по отношению к своему голосу, который раньше называли пропитым, а теперь – с трещинкой из уважения, я исполнитель своих стихов. Но тщеславие — любимый порок, и хоть под маской стихотворения, но назвать себя певцом так приятно.
«Я весь в свету, доступен всем глазам, Я приступил к привычной процедуре…» Все нормально — привычная для актера процедура, этакий медицинский термин: стоять на всеобщем обозрении. Но тут он спохватывается — негоже так просто себя вести, и вдруг уточняет: «Я к микрофону встал как к образам…» Хорошо, собрался с мыслями, в тишине, благолепии беседует с Отцом нашим Небесным — видимо, песня будет исключительно дружеская и интимная. «Нет-нет, сегодня — точно к амбразуре…» Ага. Будет, значит, расстреливать зрителя из крупного калибра. Прыжок от образов к амбразуре смел, и зритель замирает от такого необычного подхода, готовясь принять пули в невинные груди.
Припев опустим, не то вспомнится «озлобленная черепаха» - в нем лучи бьют под ребра, а фонари светят как? Именно. Недобро. Злу не повезло, и в строку не влезло зло.
Владимир Семенович любит оживлять предметы и награждать их своим мировоззрением, не самым добрым в мире, как мы уже смогли многократно убедиться. «Он, бестия, потоньше острия…» - микрофон? Петличек тогда еще не было, но бритвы и клинки в виде микрофонов, очевидно, уже создали. Для своих. Тем более, что микрофон, который тоньше лезвия, обладает еще и безотказным слухом и всячески призывает автора к искренности. Искренность у нас — это хрип: «Сегодня я особенно хриплю, Но изменить тональность не рискую, — Ведь если я душою покривлю, Он ни за что не выпрямит кривую…» Более беспощадного разбора и оценки самого себя я у автора раньше не видел — искренность заменена хрипом, больше ничего никому не интересно, даже техника не поможет. Но техника тоже - еще та техника, это нечто особенное. Вы только вдумайтесь: «На шее гибкой этот микрофон Своей змеиной головою вертит. Лишь только замолчу — ужалит он…» Все-таки скучно было ВВ в рамках сознания, все-таки любил он добрую порцию хорошего бреда, забыв про амбразуру и зрителя, который смотрит на вертящий головой микрофон и певца, который вопит с выпученными глазами, чтобы не быть ужаленным. Ну да. Именно так: «Лишь только замолчу — ужалит он…»
«Я должен петь до одури, до смерти…» - вообще-то никому ты ничего не должен. Кому? Выступление перед зрителем сродни наркотику, только деньги не забирает, а приносит. Зритель, конечно, хочет больше и больше.
Но едва не ужаленный микрофоном певец находит себе оправдание, довольно смешное: пой, пока не ужалили. («Меня схватили за бока Два здоровенных мужика — Давай, паскуда, пой, пока не удавили!..) «Не шевелись, не двигайся, не смей! Я видел жало - ты змея, я знаю! А я сегодня — заклинатель змей, Я не пою, я кобру заклинаю!» Вы не ощущаете такой липкой жути от этого текста? Как все хорошо начиналось — вышел человек помолиться, потом взял пулемет, потом вдруг увидел змею вместо микрофона и ну ее заклинать. И все на глазах полного зала слушателей. Погодите, жуть набирает обороты.
«Прожорлив он, и с жадностью птенца Он изо рта выхватывает звуки…» Что называется, — приплыли. Если забыть про образа, амбразуру и кобру, то жадный до звуков микрофон вполне себе находка, но и это еще не все. «Он в лоб мне влепит девять грамм свинца…» А, помешанный на крови слепой дурак микрофон прозрел, поумнел вдруг и чаще бил в цель? Копыта били дробь, трезвонила капель — остается за текстом, но подразумевается. Причем загнанный в угол галлюцинациями поэт готов бы и сдаться, но «Рук не поднять - гитара вяжет руки…»
«Опять! Не будет этому конца!» А вот вам и та самая искренность, совсем неожиданно, когда выступление превращается не в молитвы, не в атаку, а в надоевшую процедуру. «Что есть мой микрофон? Кто мне ответит?» В общем, быть или не быть? Отвечаю — прибор для усиления звука, в тексте странным образом превратившийся в образа, амбразуру, змею, птенца, девять грамм свинца, но вот во что конкретно — вообще не понятно. К тому же он обладает некоторыми мистическими особенностями.
«Мелодии мои попроще гамм…» - ну, не знаю, меня вот мелодии ВВ вполне устраивают и нравятся. «Но лишь сбиваюсь с искреннего тона…» - ладно, про искренность барда можно много говорить, но мы не будем, потому что дальше — лучше. «…Мне сразу больно хлещет по щекам Недвижимая тень от микрофона…» Не вдумывайтесь в стихи, не надо. Иначе возникнут вопросы — как может тень, недвижимая, больно хлестать по щекам? Конечно, два раза повторяющиеся образы ВВ любит, и зря. «По щекам отхлестанные сволочи» - замечательно. Недвижимая тень от микрофона, бьющая по щекам — очень плохо.
«Я освещен, доступен всем глазам, Чего мне ждать? Затишья или бури?» Ну что за кокетство, в самом деле. Ждать аплодисментов, не критики же! Именно слушатели с жадностью птенца выхватывали все, что слышали, стараясь не думать.
* * *
В том же самом «Нерве» есть замечательный раздел, называется «Спорт-спорт». Включает в себя несколько забавных, но весьма длинных и изобильных песен, не баллад (баллады - это все-таки нечто возвышенное), которые интересны вовсе не спортом, а пониманием, что требуется от песен и что требуется песням. Им требуется признание публики, от них — удовлетворение эстетического чувства, чем бы оно на самом деле ни было. А проще всего оно достигается беззлобным — или не совсем беззлобным, или кажущимся беззлобным — юмором и насмешкой.
Все-таки кумиры — вещь хорошая для поклонения, но иногда их нужно тыкать палочкой и опускать на землю, чтобы не зазнавались. Вас, ребята, назначили, вот и сидите тихо, а то народ найдет себе других.
Все песни посвящены спортивным кумирам того времени — вратарю Яшину, тяжелоатлету Алексееву (поищите информацию, они того достойны) шахматисту Фишеру, в тексте про которого скромно проскакивает советский шахматист Таль. Он, конечно, проскакивает, но непонятно, что с этим делать — то ли обижаться, то ли забавляться.
Эти три песни шуточные, кроме тяжелоатлета (все вдруг стали очень вежливы со мной) — само это занятие не подразумевает веселья. Какую шутку можно придумать про человека, которого вот-вот раздавят сотни килограмм? Все-таки Высоцкий далеко не дурак и прекрасно понимал границы допустимого, в темах и стихах тоже. В тексте про тяжелоатлета нет ничего нелепого, нет ничего смешного, все очень точно, тяжело (ну да, именно что тяжело), но, собственно, именно поэтому он и не получил широкой народной любви во времена написания. Сейчас — тем более. Разве что можно отметить финальную строчку с нашим самым любимым словом барда: «Я выполнял привычное движенье с коротким, злым названием «рывок». Любимое слово найдете сами.
А вот про Яшина и про Фишера стихи забавные и длинные. Когда Высоцкий их исполнял, как обычно кривляясь, зал помирал от хохота. «Мы сыграли с Талем десять партий — В преферанс, в очко и на бильярде. Таль сказал: «Такой не подведет!»» Кстати, дочка Таля есть в соцсетях, и один из постоянных вопросов — играл ли с ним ВВ в преферанс, очко и бильярд? Нет, не играл, и даже знаком не был. Впрочем, ни с кем из героев спортивных песен Высоцкий, насколько я знаю, не общался. Ну, то есть великий шахматист играет с чайником во все, что угодно, кроме шахмат, и очень высоко оценивает его уровень перед шахматным же матчем.
В общем, этого чайника учат все — боксеры, повара, футболисты и так далее, он накачивает мышцы (еще б ему меня не опасаться — я же лежа жму сто пятьдесят) и кончается все хорошо: «Я его фигурку смерил оком, И когда он объявил мне шах, Обнажил я бицепс ненароком, Даже снял для верности пиджак. И мгновенно в зале стало тише, Он заметил как я привстаю… Видно, ему стало не до фишек (?)— И хваленый, пресловутый Фишер Тут же согласился на ничью…» А вот суть песни: «В мире шахмат пешка может выйти — если тренируется — в ферзи».
Точно такой же забавный текст про великого вратаря Яшина (который был заядлым курильщиком и умер от рака легких), которого преследует фоторепортер и умолят пропустить один мяч, всего один — ради снимка, иначе его уволят из газеты. Ноет и ноет, ноет и ноет, в итоге вратарь сдается и пропускает гол.
Фактически это не песни, а спектакли с сюжетом, завязкой, развязкой и, конечно, кульминацией.
Кстати, когда Высоцкий достиг своего пика и метался между бредом и гениальностью, между неудачной прозой и попытками режиссуры, странно, что он не подумал о драматургии. Прямая речь у него идеальна, образна, проста и впечатляет, художественные описания, с которыми частенько возникают проблемы, не нужны, а все технические требования он, как профессиональный актер, прекрасно знал и чувствовал. Думается мне, что драматург из него бы вышел гораздо выше среднего.
Почему эти три песни не отнесены к разделу смешных? Потому что не в этом главное — так или иначе, юмор у Высоцкого есть почти во всех его произведениях, кроме тех, где он сознательно сгущает краски (впрочем, в этих работах можно посмеяться над бесконечной слизью, слюной, злобой и грязью. Ах-ха-ха, опять он слюну глотает!). Но все-таки этот будет смех, на который автор не рассчитывает — хотя очень тяжело предсказать влияние произведения на читателя.
Высоцкий был крайне тщеславен и любил знаменитостей, любил первых, любил сильных (я перед сильным лебезил — понятно, почему его так разозлил дурацкий сон. Не будучи сильным — первым не стать), а самое верное средство обратить на себя внимание и заручиться, если что, поддержкой, — это посвятить песню. Собственно, он и заискивал, шутил то с одной прослойкой, то с другой, и почти всегда у него получалось. Разве что Таль был не в восторге от вымышленных игр, но кто его спрашивать будет? ВВ сказал — играли, значит, играли.
Вроде бы нет посвящений его друзьям — известным поэтам, но может быть, я ошибаюсь. Да и вообще посвящений поэтам нет, что странно для поэта (про «нынешние как-то проскочили» можно не говорить, это ни разу не посвящение). Более того, точно установлены посвящения медийным персонам того времени — тем, у кого были миллионы почитателей и которые не были, скажем так, конкурентами в творческом плане. Это беспроигрышный ход, привлекающий слушателя, но не дающий терять своего. В самом деле, начни Высоцкий рекламировать своего друга Вознесенского, например, — к чему бы это привело? К появлению у Вознесенского новых читателей в ущерб самому ВВ, а у него их и так хватает. (У кого у него — решите сами.) Тем более, что по стихам Вознесенского на Таганке был поставлен целый спектакль, на котором случались конфузы — публика требовала Высоцкого с его песнями. И Высоцкому приходилось напоминать, что сегодня он актер.
«Черные бушлаты»
Если взять эти ваши интернеты и посмотреть, кому посвящена песня, то оказывается — Евпаторийскому десанту, отчаянной военной операции, по-другому и не сказать, подвигу, сколь великому, сколь и непонятному в плане необходимости. Но дело историков вытаскивать истину и по возможности справедливо ее оценивать, а дело поэта описать события так, чтобы никто не был забыт.
Итак, Евпаторийский десант — моряки, высадившиеся с моря и прошедшие по городу ураганом мщения, вышибая и уничтожая фашистов везде, где могли, включая больницы. Расчет был на то, что они смогут уйти обратно на тех же кораблях, что их и доставили, но при этом оттянут на себя значительную часть немецких сил. Но разыгравшийся шторм не дал морпехам отступить, и в итоге все погибли. Это вкратце. Теперь берем стихотворение.
«За нашей спиною остались паденья, закаты, Ну хоть бы ничтожный, ну хоть бы невидимый взлет!» Паденья, закаты — очевидно, отступление советских войск в первые годы войны, «ничтожный и невидимый взлет» - скорее всего, про масштабное наступление сорок второго. Хорошо, он поэт, он так видит, кровавая работа сотен тысяч солдат для него — ничтожны и невидимы. Про чужие папироски и установки выжить как угодно, лишь бы посмотреть на восход, тоже говорить не будем - гнильцой несет от этих строчек, вы уж меня простите.
«Особая рота — особый почет для сапера, Не прыгайте с финкой на спину мою из ветвей…» Если к первой строке вопросов нет, то ко второй — а почему, собственно, не прыгать? Странная просьба, адресованная врагу, прямо скажем. Объяснение тоже удивительное: потому что он «и с перерезанным горлом» до своей развязки увидит восход. Развязка наступит после перерезанного горла, тоже лучше запомнить, правда, зачем это запоминать, не знаю — видимо, затем же, зачем и писать. Хорошо. Бессмертный, мы поняли. Возможна и другая трактовка, но пока промолчу.
«Прошли по тылам мы, держась, чтоб не резать их, сонных, Но тут я заметил, когда прокусили проход…» Прокусили проход. Опять же умолчу, какой проход есть, например, в анатомии. В реальности десант рванул на фашистов с берега моря и пошел с боями вглубь города, но, судя по песенке, прошел по тылам и прокусил проход, при этом жалея сонных фашистов и внимательно следя за подсолнухом — несмышленым, зеленым, трогательным, но чутким.
«За нашей спиною в шесть тридцать остались — я знаю, - Не только паденья, закаты, но взлет и восход. Два провода голых, зубами скрипя, зачищаю, Восхода не видел, но понял: вот-вот - и взойдет». Тут все роскошно — прошли по тылами, никого не зарезав, и паденья и закаты превратились во взлеты и восходы. Но приятнее всего — два голых провода, которые зачищают, скрипя зубами. Зачищает голые провода. Вот так неожиданно сапер оказался связистом.
«Уходит обратно на нас поредевшая рота…» - а был бой, оказывается? Давайте думать — уходит обратно. Значит, рота шла вперед, значит, она наступала, пошла в атаку и отступила, поредевшая. Но беда в том, что город был занят немцами, и наступали именно наши. Про то, что в тексте не видно боя, не было его, я уже спрашивал, но все равно не увидел. Не прыгайте, говорил, с финкой на спину? Были папироски, умрите геройски, перерезанное горло, тылы без резни сонных врагов, голые провода, которые все равно зачищают — и вдруг… какая-то рота. Город, который был зачищен от врага, превратился по тексту в единственный взорванный форт, остальное — включая гибель солдат - так, пустяки.
И возможность беспошлинно видеть восход погружает в состояние глубочайшего изумления — пошлины на восход не додумались ввести самые что ни на есть жуткие диктатуры, но, оказывается, из-за черной работы черных бушлатов. Чьи бушлаты? Я вот понятия не имею. Черные, и все тут. Должны быть десантники, но оказывается, что это рота саперных связистов. Вообще, наверное, какой-нибудь десантник мог пройти по тылам как сапер, зачищая голые провода голыми руками и скрипя зубами от своей удивительной работы, потом… все. Хорош.
Это издевательство и над смыслом, и над подвигом. Но, например, в выбивании советских войск из Евпатории участвовал саперный батальон подполковника Хуберта Риттера фон Хайгля, чьи саперы обеспечивали продвижение вперед «собственными средствами борьбы» (особая рота, в самом деле, особый почет для сапера).
В общем, если не посвящение, было бы совершенно непонятно, что и кто описан в этом стихотворении, которое явно не входит в золотое наследство Высоцкого. Как и «Разведка боем». Там начинали с Богом, потихонечку, после того как «Надя с шоколадом» в хлам разнесла советские окопы. Здесь десантники прошвырнулись по тылам, жалея сонных фашистов и более всего интересуясь направлением головки подсолнуха (в разбомбленной до руин Евпатории, переходившей из рук в руки).
«Я из дела ушел…»
Хорошая песня, а хороша она уже тем, что в ней нет фирменных истерик и почти нет слишком уж явных поэтических ляпов.
«Я из дела ушел, из такого хорошего дела! Ничего не унес — отвалился в чем мать родила». Однако. Простая и хорошая первая строчка сменяется удивительной второй. Отвалился в чем мать родила. Понятно, но как-то не очень.
«Не затем, что приспичило мне, - просто время приспело, Из-за синей горы понагнало другие дела…» Хорошо, все понятно. Несколько изумляет просторечное «приспичило» с приспелым туалетным оттенком в компании синей горы, но в остальном логично — поработал, не заработал, отошел от дел и взялся за другие, должно быть, более выгодные.
И вот тут ВВ бьет по слушателю прямой наводкой: «Мы много из книжек узнаем, А истины передают изустно — Пророков нет в отечестве своем, Но и в других отечествах – не густо…» Первый, самый явных вопрос: причем тут истина, пророки и книжки? Лирический герой отвалился от дела не потому, что ему приспичило, а потому, что решил дело сменить. Какие еще пророки?
«Я из дела исчез — не оставил ни крови, ни пота И оно без меня покатилось своим чередом…» Вообще удивительно спокойная песенка, несвойственная Владимиру Семеновичу. Постепенно картина выясняется — и дело было такое, что не то что кровь, даже пота не оставил, а может, работник он был именно такой, что ухода его никто не заметил.
Однако волшебным образом человека, который в деле был никому не нужен за свой пофигизм, вдруг растащили: «Растащили меня, но я счастлив, что львиную долю Получили лишь те, кому я б ее отдал и так…» Пожалуй, одна из немногих искренних строк в разнообразной и не всегда удачной поэтической, а скорее - актерской игре Высоцкого. Его же действительно растащили, да так, что от личности и следа не осталось.
Скользкий пол и наканифоленные каблуки пропускаем, а потом вдруг ВВ сообразил, что получается как-то несколько грустно и даже прозрачно, как-то в несвойственной ему спокойной манере. «Паутину в углу с образов я ногтями сдираю, Тороплюсь, потому что за домом седлают коней…» В самом деле, тяжело выходить из своей колеи, писать стихи печально и прозрачно, надо срочно вернуться, содрать с образов ногтями паутину — людям хватает веника или тряпки, но ногти куда трагичней и страшнее, — а за домом начать седлать коней. Кони, надо думать, медленно и плавно пляшут в такт, в санях несут галопом, скачут иначе, ввозят Калигулу в сенат, а также втыкают ядовитые иглы до костей — или нет? Сюрпризы будут, кони — это такая вещь, что без них нельзя, но вот одна милая подробность.
«Открылся лик — я встал к нему лицом…» Резонный вопрос — а каким образом автор сдирал ногтями паутину? Стоя к образам боком или спиной, чтобы никто ничего не заподозрил? Ладно, с ликом поговорил, услышал припев про пророков от лика и вперед! «Я взлетаю в седло, я врастаю в коня — тело в тело…» Красиво и обычно, но дальше точно будет необычно, потому что потому без сюрпризов невозможно никому.
«Конь падет подо мной, — но и я закусил удила…» Если лошадь пала — значит, она сдохла, и никак иначе. Если корову забили, значит, она убоина, если пала — труп. Это точные лексические значения слов, которые надо знать. Высоцкий хотел сказать, что загонит лошадь до смерти, потому что сам закусил удила, но получилось — вскочил на коня, конь тут же сдох, ВВ надел его сбрую и поскакал.
«Скачу — хрустят колосья подо мной,
Но явно различаю из-за хруста -
Отчизну ты оставил за спиной,
Да и пророков, будь им вместе пусто»*.
Вот так — если бы автор выдержал начало стиха, без искусственного нагнетания какой-то грубости (ногтями сдираю) и неоправданной многозначительности (к чему все эти навязшие в зубах камлания про пророков?) и не скачки на дохлой лошади, точнее — вместо дохлой лошади, то текст мог бы быть интересен таким спокойно-философским отношением и к делу, и к уходу из него, и к тому, что за этим последовало. Но привычка, как говориться, вторая натура.
«Случай»
Нет, это не тот случай, где никогда ты не будешь майором и где висит заколотый витязь на стене вместе с тремя медведями. Тот случай в ресторане, а этот - без ресторана, хотя тоже в ресторане. Но там он бухал с капитаном, а здесь его потащили выступать к другому столику, мотивируя это «ученым по ракетам», то есть главным по тарелочкам. Песенка на самом деле крайне самокритичная, без выпендрежного сна с прогулками по бревну и бревном на потолке — пожалуй, единственная, где бард себя оценивает как шута с комплексами неполноценности: «И многих помня с водкой пополам, Не разобрав, что плещется в бокале, Я, улыбаясь, подходил к столам И отзывался, если окликали…» Вообще-то нормальное поведение актера, но какой грустью веет от этих четырех строк.
«Со мной гитара, струны к ней в запас, И я гордился тем, что тоже в моде…» - как немного актеру для счастья надо. Но вообще строка жестокая — вдумайтесь только — быть в моде. Слово вечно по сравнению с быстротечной человеческой жизнью, но автор его оценивает как каблуки-платформы или расклешенные брюки.
«И, обнимая женщину в колье, И сделав вид, что хочет в песню вжиться, Задумался директор ателье О том, что завтра скажет сослуживцам…» Я не написал, что ВВ пригласили к большому ученому за столик, а там оказался директор ателье… А продолжение не менее беспощадное, чем начало, но на сей раз все про публику, про слушателей наших дорогих, которые старательно делают вид, что вживаются в песню, ни черта при этом на понимая и не желая понимать. Зато всегда готовы похвастаться знакомством со знаменитостью.
Дальше Высоцкий честно отрабатывает налитую водку, соглашается дружить с Домом моделей — надо же как-то Маринку одевать, рвет струну и уползает на бровях. «Я шел домой под утро, как старик…» - хорошо знакомое ощущение после пьяной ночи. «Мне под ноги катились дети с горки, И аккуратный первый ученик Шел в школу получать свои пятерки…» Под утро — это три-четыре часа ночи, до пяти, сучья вахта, самое страшное время в сутках, когда умирают люди и лошади, и сам ВВ ушел в между тремя и пятью. Но какие дети с горки в четыре утра и какой аккуратный первый ученик? В такое время даже патрульные менты спят в своих машинах — и тут вдруг первый ученик. «Домой тащился утром, как старик», «Я утром к дому плелся, как старик», «Плетясь до дома утром, как старик» - три точных варианта навскидку, ну или детей убрать с первым учеником вместе. Но нет, нас никто не критикует, мы вне подозрений, как та жена цезаря.
«Ну что ж, мне поделом и по делам, Лишь первые пятерки получают… Не надо подходить к чужим столам И отзываться, если окликают…» Комплекс неполноценности то и дело вырывается наружу — лишь первые, хотел быть только первым и так далее. И вдруг одновременно прозрение о своей шутовской доле, которая заставляет шарахаться именно между чужими столами и кабинетами, развлекать и ходить вприсядку.
На эту же тему есть еще одна песня, про больших людей. Назовем ее…
«Прелюдия»
«Прошла пора вступлений и прелюдий, Все хорошо, не вру, без дураков…» Замечательное начало от гонимого барда. Читатель замирает от предвкушения —дело за незаконный чёс закрыли? За рубеж выпустили? Книжку издали? Что случилось, раз все хорошо? Оказывает, еще лучше - будет и книжка, и заграница, и все на свете. «Мне зовут к себе большие люди Чтоб я им пел «Охоту на волков»…» Вот в чем суть! Опальный бард перестал наконец-то быть опальным, заинтересовав больших людей, это огромное достижение. Причем в коем-то веке поэт перестает изображать брутального ревущего, как ураган, мачо.
«И, подавляя частую икоту, С порога — от начала до конца — Я проорал ту самую «Охоту»…» Тут все замечательно — и икота от страха у профессионального актера, и манера исполнения ну ни разу не певческая. Там, правда влезли какие-то дети, с которыми отчего-то не сваришь ни компот, ни уху, но поэтам иногда приходиться поступаться логикой в пользу плавности и легкости. А поскольку дети влезли во второй куплет, то пришлось их вспомнить и в шестом — мол, они просили улыбнуться актеру. Какие продвинутые дети, в самом деле. (Тсс. Ходят слухи, что это дети кого надо дети, самого генсека. Владимир Семенович действительно знал, с кем надо дружить, а с кем необязательно.)
Ну а самые интересные все-таки два последних катрена. «И об стакан бутылкою звеня, Которую извлек из книжной полки, Он выпалил - «Да это ж про меня, Про нас про всех — Какие, к черту, волки!» Ну да, и большие люди тоже не устояли и поддались соблазну, превратившись в поклонников барда и став тем самым неотличимым от своего народа.
«Уже три года — в день по пять звонков. Меня зовут к себе большие люди, Чтоб я им пел «Охоту на волков»…» Весьма успешная карьера — от ресторана, где его показывали тем же самым «большим людям» (а директор ателье по советским меркам - тоже большой человек, но не очень), до кабинетов людей в самом деле очень больших и властных.
Песенка, конечно, с юморком, но и с так часто прорывавшимся то и дело тщеславием — и к гитаре тяга есть в народе, меня зовут к себе большие люди…
Песня датирована 71 годом — пик отношений с Мариной, когда он изо всех сил держал себя в руках и результаты этого, плюс усилия французской актрисы-коммунистки становились все серьезней и весомей. А впереди девять лет близкой дружбы с сильными мира сего, которые только и делали, что гнали да запрещали. Ну а пассаж про волков многое на самом деле объясняет. Каждому приятно представить себя загнанным зверем, прыгающим через флажки, и понимать, что ничего ему за это не будет.
* * *
Есть у Владимира Семеновича ряд песенок (песнями и даже стихами назвать их никак не получается), которые можно охарактеризовать так — ни о чем. В том же «Нерве» их несколько: про Ваню-полотера, про студенческие стройотряды и про капитана.
Они ни о чем не потому, что там нет темы, тема-то как раз есть, а потому что не несут никакой художественной ценности и написаны, потому что написаны, зачем - непонятно. Возможно, это просто привычка ВВ выжимать из темы все, что можно, или просто проба пера, занятие литературой требует постоянства. У них, этих песенок, одно общее удивительное свойство - они не запоминаются, проскальзывают вдоль сознания в какие-то неведомые дали, где и благополучно почиют. Точнее — они не почили. Рождественский их зачем-то вытащил и обессмертил, но ни популярности, ни пользы от них никакой. Однако одну стоит разобрать как пример небрежной работы (нет, не поэтических ляпов).
« Лошадей двадцать тысяч…»
«Только снова назад обращаются взоры, Крепко держит земля, все и так, и не так…» Совет начинающим литераторам — если нет идеи, если нет образов, если вялый смысл ускользает, дайте ему ускользнуть всякими многозначительными намеками. Так и не так. То и не то. Там и не там. Здесь и не здесь. Вам легко и читателю приятно.
«Почему слишком долго не сходятся створы?» Мне вот тоже хочется спросить — почему? И какие створы? Вроде бы корабль от пирса отчаливает. «Почему слишком часто мигает маяк?» Насколько я понимаю, маяки — вообще отшельники, и увидеть их можно в сложных для навигации местах. Но корабль еще даже от пирса не отошел. Действительно, и так и не так.
Дальше идет роскошный куплет, идеально подходящий для любого начинающего графомана. И если в «Диалоге у телевизора» четыре глагола в ряд не вызывают раздражения своей слабостью, то здесь только два, но такие беспомощные, что просто прелесть: «Все в порядке, конец всем вопросам. Кроме вахтенных - всем отдыхать…» Створки закрылись, маяк промигался, земля ослабила хватку. А рифмы дальше придумаете? Именно. К вопросам идут матросы, а к «отдыхать» присобачены «привыкать».
Дальше припев «Капитан, чуть улыбаясь, Молвил только: «Молодцы!» От земли освобождаясь, Нелегко рубить концы…» Вот это настоящая графомания — и чуть улыбаясь, как несмышленым детям, и освобождаясь от земли, а главное — какая чуткая похвала команде! Молвил он только.
«Переход двадцать дней - рассыхаются шлюпки, Нынче утром последний отстал альбатрос…» Опять Владимира Семеновича куда-то не туда заносит. Что будет океанской шлюпке за двадцать дней? Да ничего. Альбатросы перепутаны с чайками, поскольку альбатрос никак к земле не привязан, это что-то вроде стрижа, только морского, он девяносто девять процентов своей жизни проводит в воздухе. И следовать за кораблем может сколько угодно, независимо от земли.
«Хоть бы шторм! Или лучше, чтоб в радиорубке Обалдевший радист принял чей-нибудь SOS…» Вообще, конечно, после таких стихов в морские училища отбою не будет — капитаны, которые молвят, чуть улыбаясь, радисты, обалдевшие от скуки, а главное — такая свобода, что и привыкнуть трудно. Не служба, а лафа.
«Так и есть: трое — месяц в корыте…» А, ну да, шлюпки за двадцать дней рассохлись, а «яхту вдребезги кит разобрал... Да за что вы нас благодарите? Вам спасибо за этот аврал…» То ли за кита благодарят, кашалота, потому что остальные виды китов на шлюпки не бросаются, то ли за разобранную яхту. Китобойная прогулочная яхта - тоже ничего так себе.
Припев хотите? «Капитан, чуть улыбаясь, Бросил только: «Молодцы!» Может, у капитана что-то с лицом? Почему он всегда чуть улыбается? И небрежно бросает пару ласковых слов… Укомплектованная корытами китобойная яхта - обычное дело на морях.
«Тем, кто, с жизнью расставаясь, не хотел рубить концы…» Не хотел рубить концы потому что нелегко рубить концы.
Следующий куплет пропускаем, там ничего интересного, а тот же самый припев вдруг ознаменовался появлением какого-то мастера. Чуть улыбающийся, молвящий и небрежно бросающий капитан исчез.
«И опять продвигается, словно на ринге, По воде одинокая тень корабля…» И где тут у нас проблемы? В первой строке. Одинокая тень корабля — очень хорошо. Но то, что она «продвигается словно на ринге», крайне плохо. Видели ли вы одинокий корабль, который продвигается на ринге? Одинокий же он потому, что боксеры разбежались. Тут хук слева и прямой в челюсть не поможет, даже прямой в корму. Понятно, почему в напряженьи матросы. Только-только привыкли к свободе и вдруг оказались на ринге. А ну как боксеры заберутся по шпрингам и отметелят ленивую команду за свой попорченный ринг?
«Опять меня…»
Текст, интересный своей наивной попыткой оправдать и пьянство, и наркоманию. «Опять меня ударило в озноб, Грохочет сердце, точно в бочке камень…» - к сожалению, ломка. Но поэт переводит все на свою любимую колею (во мне два «я», две судьбы). «Во мне живет мохнатый злобный жлоб С мозолистыми цепкими руками…» Однако. Даже цепкие мозолистые лапы ощутил, или разглядел, или вообще он кто? А. Второе «Я» в обличье подлеца.
«Он плоть и кровь, дурная кровь моя…» - В песне с названием «Романс» (Она была чиста, как снег зимой) тоже встречается дурная кровь, впрочем, наверное хороший образ не грех и повторить.
«Он ждет, когда закончу свой виток, Моей рукою он выводит строчку, И стану я расчетлив и жесток, И всех продам — гуртом и в одиночку…» Очень интересный текст - моей рукою он выводит строчку. Частоту употребления слова «зло» с его производными мы же не будем замерять, верно? Но в самом деле — иной раз кажется, что писал за него мохнатый жлоб. «И всех продам - гуртом и в одиночку…» - под конец жизни окружение ВВ поменялось принципиальным образом. Постепенно отходили друзья детства и творческие собратья, оставались собутыльники и полезные в плане добычи наркотиков врачи — эти могли еще и откачать, если что. Но если автор сказал — продам, значит, продаст, ему виднее.
«Я сохраню еще остаток сил (он думает оттуда нет возврата) Пускай меня не вывезет кривая (Взвыл я душу разрывая — Вывози меня, Кривая): Я в глотку, в вены яд себе вгоняю — Пусть жрет, пусть сдохнет - я перехитрил…» Крайне слабый и наивный текст, состоящий из повторов, которые автор то ли не заметил, что ли не захотел замечать, но главное — оправдание. Это не болезнь, не жесткая зависимость от веществ, включая чифирь (грохочет сердце) и табак — это уничтожение какого-то мифического жлоба. Но если под этим самым, с мозолистыми руками, подразумевались именно его многочисленные зависимости, то ВВ убивал кошку, закармливая ее маслом. Нельзя вылечиться от наркомании и алкоголизма запоями и марафонами, невозможно, какие бы стихи этому не посвящать. И если жлоб сдохнет, то только вместе с хозяином. Так кто кого перехитрил?
«Грядущий рай»
Ну что — с Богом, потихонечку начнем.
«Я никогда не верил в миражи, В грядущий рай не ладил чемодана…» И ведь не поспоришь — какие на фиг миражи? Живем один раз, и надо пользоваться всеми возможностями, хватать их полной пятерней. А вот про грядущий рай — это как раз бунт. Потому не верил Владимир Семенович в будущий социалистический рай, а в настоящий капиталистический вполне себе верил и чемодан собирал не раз и не два.
«Учителей сожрало море лжи И выплюнуло возле Магадана…» Вот так, господа, бунтовать и надо — так, чтобы было страшно, больно, горько, захотелось запить, заторчать, но при этом не оказаться в опасности. Если что — так эта строка вообще посвящена Кохановскому, которого бросила, наврав, шал… девушка-учительница. Но вновь продолжается бунт, И сердцу тревожно в груди.
«…Занозы не оставил Будапешт, и Прага сердце мне не разорвала…» Исследователи отмечали, что речь идет именно об антисоветских выступлениях, сам же автор придерживался такого мнения: не понравились эти городки, только то и всего. Точнее, плевать на них с высокой колокольни.
Дальше идет странное четверостишие про каких-то путаников и мальчиков, этого я не могу понять, зачем вообще написано? Графоманский зуд? А вот потом гораздо интереснее: «Но мы умели чувствовать опасность Задолго до прихода холодов…» Да уж. Какие молодцы. «С бесстыдством шлюхи приходила ясность И души запирала на засов…» Переводя с поэтического на русский — ощутили, что подуло, и начали друг другу врать. А поскольку дула смотрели отовсюду, то и врать мальчики-путаники не переставали никогда. Высоцкий, кстати, тот еще путаник.
«И нас хотя расстрелы не косили, Но жили мы, поднять не смея глаз…» - хорошо, что хоть расстрелы не косили, а то ведь сегодня как — одна половина сидит, вторая — сторожит, третья — расстреливает, и так прямо до перестройки и происходило. И очень славно было на крыше небоскреба мучиться от лица тех, кто остался в страшной стране. «Мы тоже дети страшных лет России — Безвременье вливало водку в нас…» Вот не успел Владимир Семенович дожить до светлого дня свободы, когда на улицы привозили цистерны с дешевым вином, и мужики, вырвавшиеся из безвременья, заливали это пойло в себя литрами и умирали скорча. А потом появился «Рояль». И выяснилось, что та самая водка безвременья была просто как молочко от заботливой мамочки — власти. И все хриплые вопли поэта — всего лишь капризная истерика в теплице по сравнению с тем, что началось.
«Мой черный человек в костюме сером…»
Текст близкого конца, семьдесят девятого года написания. Высоцкий по непонятной причине боялся смерти и играл с ней... Впрочем, вполне может быть, тот избыточный страх смерти и был причиной такого демонстративного саморазрушения. С Шемякиным во время запоев они только о смерти и говорили, да и в песнях то и дело прорывается эта мрачная тема.
Первая строка текста, по уверениям интернет-знатоков, без устали копирующих чужие мысли, отсылает нас прямым курсом к Есенину с его «Черным человеком» и к особистам, конечно, которые любили носить костюмы неярких цветов. Может, оно и так, это совсем неинтересно, как и прочие отсылки и реминисценции. Оно интересно потоком оправданий и попытками свалить вину на всех, кроме себя. Давайте читать.
«Как злобный клоун он менял личины И был под дых внезапно, без причины…» Вообще-то удивительная для Высоцкого небрежность — начать с рифмовки а-а, потом перейти на аб-аб и первый размер ни разу не повторить. Любимое слово выделите сами, заодно посмотрите на Высоцкого — жертву и слабака, которого могут просто так ударить.
«И, улыбаясь, мне ломали крылья, Мой хрип порой похожим был на вой…» - про сломанные крылья повторять вслед за автором не будем, сколько можно, а вот хрип, порой похожий на вой — интересно. Порою, значит — а в остальное время он на что был похож? «И я немел от боли и бессилья…» - ну да, многочисленные воспоминания как раз рисуют нам обессилевшего от боли поэта. «И лишь шептал: «Спасибо, что живой»… Я вот не пойму, зачем ревущий бунтарь с «голосищем громобойно-площадным» вдруг так старательно, нелепо, с повторами самого себя давит на жалость?
«Я даже прорывался в кабинеты И зарекался: «Больше — никогда!» Вообще забавная строчка. Прорваться в кабинет, чтобы там покаяться и заречься — больше никогда! Вот хозяин кабинета, большой человек, удивился-то. Давайте вспомним: «А вот теперь, конечно, что-то будет. Уже три года в день - по пять звонков. Меня зовут к себе большие люди...» Поскольку разбираемая песня написана позже, то будем считать, что в кабинеты ВВ все-таки прорывался. Зачем, история умалчивает, в любом случае это интересно — прорваться и спеть или прорваться и покаяться.
«Вокруг меня кликуши голосили…» - про психопатов забыл? «Судачили про дачу и зарплату…» - зарплата как зарплата, обычная ставка актера, причем не самая высокая, у Конкина — Шарапова была гораздо выше, потому что он играл легендарного Павку Корчагина. А дача была перед смертью построена на участке Володарского — про что там судачить? Может, имелись ввиду гонорары и левые концерты? Какой он все-таки был прямолинейный!
«Я все отдам — берите без доплаты Трехкомнатную камеру мою…» В первых двух строках речь о даче. Во второй — о трешке на Малой Грузинской. Широкий жест, в самом деле, особенно ценный на фоне воспоминаний Влади: ВВ не любил свой дом и соседей в нем. Соседи не любили ВВ с его бесконечными громкими репетициями, шумными компаниями и табунами гостей, половина из которых была едва ли знакома хозяину. И поэтому он хотел приобрести маленький, скромненький розовый особнячок на Сивцевом Вражке — второй по счету слева при входе с Бульварного кольца. Он стоит до сих пор, я регулярно прохожу мимо и любуюсь. В самом деле, милейшее здание, сам бы купил. Хотя бы кирпичик...
«И мне давали добрые советы Чуть свысока, похлопав по плечу, Мои друзья — известные поэты...» Любопытно, что добрые советы стоят в одном тексте со сломанными крыльями, ударами в живот, болью и бессилием. Прямо напрашивается вывод — они тоже били, гады, а при внимательном прочтении «Нерва» прям даже сомнений в этом не остается.
«И лопнула во мне терпенья жила, И я со смертью перешел на «ты». Она давно возле меня кружила, побаиваясь только хрипоты…» Наконец-то Высоцкий вернулся к себе — после нытья в пять куплетов смог пошутить над своим голосом, который настолько хорош, что даже сама Смерть его испугалась.
«Я от суда скрываться не намерен…» (И я прошу вас, строго не судите) - можно подумать, кто-нибудь из нас от Божьего суда сможет скрыться, а уголовного — обвинения в левых концертах — ему избежать как раз удалось, но, будем справедливы, он и не скрывался.
Вот это, наверное, и есть последний текст Высоцкого — по самой своей сути. Стоит только посмотреть чуть-чуть повнимательней, вчитаться, не торопясь и стараясь не вспоминать про авторскую манеру исполнения, — вдруг станет ясно, в каком страшном тупике находился Владимир Семенович Высоцкий перед своим уходом. Он переваливал, как камни в торбе, одни и те же мысли, одни и те же образы, которые не давали ему покоя — близость страшного конца (а смерть для него была страшной, он боялся перехода в Великую тайну), попытки оправданий, причем, опять же, общими фразами. Мне есть за что каяться и есть чем оправдаться — в самом деле, очень хочется верить, что все именно так и получилось и оправдаться ВВ удалось.
* * *
После разбора полетов...
Есть у меня в друзьях прелестная девушка (ну, прелестная девушка моего возраста с кучей детей), которая любит поэзию и которая всегда привлекала мужской пол, поскольку очень привлекательная (вот, я даже сейчас от волнения зарапортовался). И поклонники, зная об ее увлечении поэзией, щедро тащили свои доморощенные рифмы в видАх ухаживаний. Но моя мудрая приятельница делала так: давала адрес странички одного поэта и советовала ознакомиться. Претенденты на руку и сердечко знакомились и выбрасывали свои потуги на помойку, чтобы больше никогда бумаги не марать. И у них даже мыслей не возникало подражать, это невозможно — но ухажеры были все-таки из научной элиты и умели осознавать свои неудачи и мириться с ними.
Так вот, кажущаяся простота Высоцкого вызывает неудержимое желание именно что подражать, потому что это кажется легко. В самом деле, легко писать прямым текстом, одних Вани и Зин я слышал сотни, если не тысячи — но к оригиналу ни один даже близко не подполз. Даже на километр не смог доковылять, приблизиться к исходнику по его злому и точному юмору. Но, спросите вы, это кого-нибудь волнует? Высоцкий — народный поэт, и народ проявляет свою любовь, подражая ему во всем, особенно в стихах. Совершенно верно, не волнует абсолютно никого. Более того, я могу с полной уверенностью сказать, что вообще глубинная суть поэзии никому не интересна.
Вот возьмешь, например, самый дурацкий и неудачный стишок из всех возможных, разложишь его по полочкам, где-то посмеешься, где-то пожалеешь бедную строку, попавшую в плохое окружение, сделаешь какой-нибудь глубокомысленный вывод, и вдруг ловишь себя на мысли, что, вообще-то говоря, все не так уж и плохо. При всех банальностях, нелепостях, несостыковках, даже откровенной глупости — общая картина стихотворения продолжает действовать на читателя каким-то своим непонятным, особенным способом. Даже на меня, съевшего на поэтических разборах не просто собаку, а целую упряжку вместе с нартами, а также шлейками и тупыми хозяевами (простите, наболело) — общая картина песни или стихотворения влияет иначе, чем построчный разбор. А неискушенный люд радостно подпевает про губы, которые колышутся по ветру, и колосящиеся брови, про скворчих, которые на скворцов печально так глядят, глядят, глядят и прочую попсовую муру — которая не стоит вот этого места на жестком диске, но навязывает свое безвкусие десятилетиями, уродуя человеческое сознание.
И что - на фоне подобной дешевизны разбирать тексты, в которых неудачи и несостыковки видны лишь по лупой? Именно. Разбирать и приучать читателя — который завтра, когда вожжа под мантию попадет, вдруг станет автором и засыплет сайты катышками своих умственных полетов — ко внимательному, бережному, неторопливому труду. А работать над словом гораздо тяжелее, чем класть асфальт или копать огород. Может быть, тогда половина бездарно самовыражающихся перестанет писать и начнет вышивать крестиком или в плаванье пойдет, или в бег, или в любое боевое искусство. Просто поняв, насколько это сложная, непредсказуемая, трудно объяснимая область — литературное творчество.
Я наивен, понимаю. Но буду упираться, доказывать (что не то это вовсе, не те и не та) — просто чтобы одышливая пошлость не заглушила окончательно ростки литературы шерстью своих сорняков.
* * *
Можно развернуть целую главу про загадочность влияния поэзии на человека, и вся она будет состоять исключительно из загадок и домыслов, теорий и фантазий.
Одна из теорий, которой придерживаюсь и я, гласит, что истоки поэзии находятся в молитвах, в самых древних обращениях к божествам. Которые, как мы знаем из античности и мифов разных народов, не сильно-то и отличались от нас, грешных, в своих пороках, среди которых было и тщеславие. И обращаться к божеству на обычном, косноязычном языке (вот-вот) было опасной глупостью. Поэтому каким-то чутьем, интуицией, зачатками эстетики обращающиеся к богам и говорили с ними не так, как с соплеменниками.
Возможно, что поэзия в самом деле несет в себе некий магический отблеск — темный, как сама глубина, потому что иначе невозможно объяснить ее влияние на нас. Не одной же аллитерацией, в самом деле. Старославянский же язык — просто кладезь словоформ изумительной древней силы, с совершенно другим, отличным от сегодняшнего, строем речи, слегка окрашенным тавтологией: повесть временных лет, вечер темных осенних ночей, начала радоваться ласково. Поэтому обязательная складность современных поэтических строчек, даже самых простых, возможно, вызывает в читателе какое-то древлее благоговение, легкое прикосновение тайны. Тем более, настоящая поэзия — чистой воды тайна, а настоящий поэт — маг и священнослужитель в одном лице.
Стихотворение работает как молитва или заклинание, и, кстати, одно из забавных обвинений поэту — у тебя не стихи, а зарифмованные мысли. Утверждение глуповатое и поверхностное, если не вдумываться в сакральный смысл поэзии, а если вдуматься — то просто зарифмованные мысли, действительно, совсем не то.
Некоторые люди больны поэзией, как шаманской болезнью. Что это такое? Ну, болезнь. Дело в том, что ни один шаман не становится шаманом по доброй воле — уж больно тяжелая и неблагодарная это ноша. Образ этакого богатого злобного кулака был создан нашим богоспасаемым Отечеством в советский период истории да так и прижился. На самом деле шаман не имел права требовать денег (шкурки, оленей и т. д.), поскольку духи могли рассердиться, должен был ездить к больным вместо охоты или путины и находится в опасности — поскольку шаманы уничтожали не только друг друга, но и членов семьи. И когда человека духи призывали к служению, то ему приходилось очень плохо — и дела не шли, и галлюцинации изводили. Люди отбрыкивались от такого счастья, как могли, ели сырое собачье мясо — проверенное средство от шаманской болезни, но в итоге сдавались, шли на сорок дней в тайгу, где после голодовки и одиночества получали духа-защитника, аями, и нечеловеческую силу. А если не принимали служение — заболевали и умирали, и никакие врачи их спасти не могли.
Так вот поэзия — в некотором роде шаманская болезнь: поэт балансирует между миром, в котором он живет, и миром, откуда приходят стихи. Причем за настоящие стихи часто расплачивается всей своей неудачливой жизнью. А рядом жируют на сайтах сотни тысяч бездарей, называющих себя поэтами. Поневоле начинаешь их ненавидеть. А если человек, призванный писать, не хочет этого делать, в итоге его задушит совершенно необъяснимая тоска, даже если он лоснится от успехов. Почему не хочет писать? Ну, во-первых, это тяжелый труд, легко пишут только графоманы. Во-вторых, это уход в миры, где все человеческое не так уж и важно, и творчество зачастую плохо влияет на карьеру, к примеру. Ну и да — настоящие стихи появляются в особом состоянии, которое само по себе тоже не подарок, а очень нервное и энергозатратное. Но за него, это состояние, многие готовы отдать что угодно, даже ключи от балконной решетки.
Но настоящие стихи из междумирья всегда, несмотря на явные нелепости (да, так бывает, вы еще не поняли?), вызывают долговременное народное признание. И некоторых поэтов народ любит совершенно детской или собачьей любовью — безосновательной и не нуждающейся в объяснениях. Дерусь, потому что дерусь. Любим, потому что любим (правда, обычно добавляют что любят за правду, как борца и изгнанника). И это тоже беда, потому что алмаз поклонники норовят оправить в ржавое железо.
Сейчас народ стал проявлять свою любовь еще и в создании клипов на песни, вот тут уж — туши свет, это то самое ржавое. Ладно, когда тысячи (простите, сотни тысяч) бездарных пенсионеров вдруг открывают в себе литературный дар, но такое же количество относительно молодых людей становятся еще и режиссерами клипов. И, например, на эту несчастную, давно уже навязшую в зубах «Охоту на волков» с быстро бегающими челюстями (ноги и челюсти быстры) — стали мастрячить клипы. Очень оригинальные клипы, новые такие, свежий образный ряд — елки, палец на крючке, ухмылка (кстати, ухмылка редка, ее еще найти надо, а артисты, даже доморощенные, в таком мусоре как самопальный клип не желают участвовать), снег, красные флажки и волки. Иногда еще накладывают напряженное лицо Высоцкого, перекошенное и орущее, иногда лица из нескольких концертов, которые, однако, исполняют под одну и ту же оркестровую аранжировку канадского диска. Причем никакого диссонанса не возникает, рот точно попадает в слова, а вены — в ноты, хотя нарезки могут быть из трех и больше концертов. Или берут, не мудрствуя лукаво, запись и накладывают на нее десятка два фотографий — все они давно уже известны и растиражированы. Вот не хотели — или не могли, неважно — Высоцкого снимать режиссеры, за них это сделал народ. Правда, если бы ВВ снимали больше при жизни, проявлениям народной любви это ни в коем случае бы не помешало, и кустарных клипов меньше бы не стало. Скорее, даже больше, потому что тогда бы еще и дергали кадры из кино. А что нам стесняться?
И эта неукротимая волна пошлости, в которую превратилась народная любовь, вполне может утопить наследство Высоцкого. Если бы я, например, начал знакомство не с «Вертикали», а с соцсети, я бы его, это знакомство, продолжать не стал. Потому что там фанатка вытащила не просто ранние песни, а какие-то детские дурацкие дразнилки, вроде «Васек напился пива и пукал»… Это написал Высоцкий? Да, когда ему было десять лет. Он еще и Сталина хвалил искренне, а тут вот похулиганил — подумаешь, в чем проблема? В том, что мусор должен лежать в корзине, а не у всех на виду. Со всем проявлениями народной любви ничего не сделаешь. Ну, разве что сажать и расстреливать после часа зачатия…
Можно сделать такую несколько условную градацию — стоящие стихи Высоцкого не испытывают прессинга подражателей, они слишком сложны, а все эпигоны, при полном отсутствии вкуса все-таки понимают, выше чего прыгнуть не могут.
Есть еще один интересный момент, который никак не отражается на качестве поэзии ВВ, но который надо уточнить просто как факт. Дело в том, что все стихи Владимира Семеновича черные. Не из-за избытка слизи, грязи, злобы и слюны, нет. Из-за полного отсутствия цвета. Вот сейчас нетерпеливый читатель очередной раз обложит меня со всей силой великого и могучего, а терпеливый оставит это удовольствие на потом, когда получит от меня объяснения. Дело в том, господа и дамы, что каждая буква имеет свою окраску в воображении человека. Попробуйте проделать такой опыт — каждая буква алфавита будет иметь свой цвет, и, соответственно, слова, составленные из этих букв, начнут играть всеми цветам радуги. В советское время этот вопрос весьма внимательно исследовался учеными, выходили труды и монографии — уж не знаю, зачем разбирать цвет алфавита в стихах, но мало ли чем занимаются великие умы в поиске истины. Конечно, произносимые слова мимолетны так же, как и ноты. Но если спокойно взять текст и попробовать представить то, что прочитал, окажется, что семантика подкреплена разными оттенками. Рекомендую поэкспериментировать. Но у Высоцкого в текстах цвета нет вообще. Он виртуоз прямой речи, юмора, деталей, лексических оборотов и даже готовых пословиц — но при этом любая песня на листе превращается в черную полосу слов, но никак не в картину. Вот такая вот особенность, которая не умаляет и не превозносит — она есть, и с этим можно считаться, можно не замечать. Это просто факт.
Зачем нужно вообще разбирать стихи? Специально для девственных поклонников объясняю: никто не может запретить профессионалу выразить свое мнение, более того, именно для этого профессионалов всех уровней и приглашают на различные передачи. А если профессионал имеет другое мнение, то он не кричит — чтоб ты сдох, слюнявый ублюдок!!! — а вежливо читает и в своей статье дает опровержение предоставленным тезисам. Это понятно? Ну хорошо. Называется сей процесс литературным (просьба не путать с издательским) и включает в себя десятки точек зрения на одно явление, которые иногда исключают друг друга, иногда дополняют, иногда помогают найти истину. И разобранные (вполне поверхностно, кстати) стихи ни в коем случае не умаляют масштабы Высоцкого. Повторяю, он единственный литературный гений, с которым мне довелось жить в одно время. И который до сих пор занимает лидирующие позиции в культурном пространстве — хотя вылезают, как гнойные чирьи, то графоманы с похабных сайтов свободной публикации, то негритянский речитатив, гвинейский, мать его, Брук, попса продолжает свою растленную работу без остановки и выходных.
Его нужно изучать, но не биографию попоек и концертов, количества девиц и друзей на час, а именно тексты. А вот тексты при ближайшем рассмотрении выглядят весьма интересно: с одной стороны, многозначительно, с другой — совершенно безобидно, так как повернуть творчество Владимира Семеновича можно в любую сторону, как угодно. И когда у знакомящегося с миром Высоцкого человеком возникает закономерный вопрос: что-то здесь, ваша воля, не так, — ответ на него смешон и банален. Высоцкий был выгоден всем — и власти, и не власти. Бесхитростная публика с наслаждением лепила себе кумира, придумывая все новые и новые небылицы и переписывала на магнитофоны бунтарские песни, прекрасно понимая, что ничего ей за них не будет. Все-таки автор не уголовник какой-то там, а актер московского театра, снимается в фильмах вместе со своими песнями. А курирует театр, между прочим, сам Андропов. (Так и было.) Власти такой человек тоже был выгоден и очень нужен — Галич погиб от удара током, Окуджава мурлыкал про комиссаров в пыльных шлемах, прикормленные шестидесятники на роль карманных бунтарей (системной оппозиции) никак не годились, провонявшие дымом представители бардовской песни прятались по лесам, да и пели про «сырую тяжесть сапога». Просто необходим был человек, способный аккумулировать вокруг себя всех — и Высоцкий под эту роль подходил идеально. Он был совершенно лоялен, песни — очень бунтарские и очень расплывчатые, всегда можно сказать, что нет в них никакого третьего дна и второго смысла, он не несет опасности власти, но при этом выглядит именно как опасность. Ему нужно немного — позволить барствовать за границей, проводить левые концерты, возить иномарки, баловаться наркотиками, жениться на звезде. Простые человеческие радости — а сколько пользы! Те же советские эмигранты готовы были ковриками стелиться ему под ноги, это мог быть не просто сексот, это сексот из чистого золота с брильянтами. Он нужен был именно в своей роли — и всем ветвям власти, и народу, который он так любил (послушайте внимательней песни — от «Диалога у телевизора» до «Дома», «Поездки в город», «Смотрин» и так далее. Более роскошного парада плебеев себе даже представить трудно, но, вот парадокс: сами они себя как-то не узнавали. А те, что узнавали, начинали ненавидеть В.С. Высоцкого, актера театра и кино, лютой ненавистью).
* * *
Сколько лет уже нет Высоцкого среди живых (он умер как Цой и остальные, от него осталось лишь наследство — точно также уйдем и все мы, тоже что-то оставив), столько же не утихают споры, как бы он себя вел в треклятую перестройку. Ну, вы что! Если верить Влади, то ему при жизни было стыдно за Афганистан. Он штудировал «Архипелаг ГУЛАГ». Он читал всю доступную во Франции и Америке антисоветскую литературу и дружил с эмигрантами. Он корчился от зависти перед набитыми ярким пластиковым товаром витринами в ФРГ. Он наслаждался Нью-Йорком, городом Желтого Дьявола, представляя, сколько он сможет заработать без курирующей партийной руки. Он, конечно, кричал, что не уедет, но это было самое начало романа и с властью, и с Влади, и нужно было доказать свою лояльность, хотя бы в песне. С Аксеновым, со Львовым, с Шемякиным он обсуждал вопросы эмиграции и даже срок себе поставил — 82-ой год.
И тут вдруг (только представьте) происходит невероятное — ненавистная власть зашаталась и пала, друзья-цеховики вылезли из подвалов, бандиты тоже развернулись во всю. Он бы наверняка одобрял расстрел Белого дома, подписывал бы письма, требуя уничтожить всех, кто не с нами, мгновенно бы вступил в самый либеральный СП — хотя и в СПР тоже, и даже успел бы ухватить жирный кусок недвижимости и на Поварской, и в Переделкино. Я даже думать не хочу, на чьей стороне он стоял бы во время Чеченских войн, это и так ясно. Само собой, не вылезал бы из телевизора, выталкивая со сцены даже саму Аллу Борисовну, пел бы вместе с Кобзоном, «Леликом и Боликом» под оркестр, развелся бы с Влади и начал бы привычно изменять девчонке — Оксанке. Его бы наконец стали узнавать в лицо абсолютно все, и позор на Новом Арбате никогда бы не повторился1 *. Он бы царствовал на эстраде так же, как когда-то на магнитофонных записях. Он бы мгновенно выпустил полное собрание сочинений — все восемьсот текстов в двух томах — многотысячными тиражами. Само собой, выступал бы на Голубом огоньке, на официальных концертах в Колонном зале Дома Союзов — в общем, жил бы полной жизнью.
Вот молодых исполнителей он бы едва ли благословлял — сколько я видел информации про Высоцкого, он ни разу ни помог ни одному молодому актеру, ни одному исполнителю, ни одному начинающему поэту. В этом плане он был и навсегда остался одиночкой — он в центре и вокруг его случайное окружение, которое играло роль статистов.
Кем же он был?
Тут еще интересно другое - из многих миллионов поклонников никто даже не пытается понять, что это за явление - Владимир Семенович Высоцкий.
Само собой, он всю свою короткую жизнь занимался именно что ожесточенным самовыражением, на на радость, совершенно наплевав на две свои семьи и детей, откупаясь ежемесячными, впрочем, весьма солидными алиментами. Сегодня только один сын поддерживает память об отце, с этого и живет, второму сыну, дочери и внукам на деда-барда плевать, у них другие интересы.
Он считался бунтарем, потому что первый начал тянуть согласные, первый и последний, больше так никто не делает, смысла нет, сразу обвинят в подражании. И на фоне хорошей, качественной, доброй, но прилизанной советской эстрады вызывал оторопь, граничащую с шоком. Он был конформистом, умело использующим популярные темы (Великая Отечественная война, например) для своего продвижения в официальные круги, те же фильмы и спектакли, и любимые народом полу-низовые жанры для завоевания сердец широкой и непритязательной аудитории. Он был гипертрофированным доминантным самцом, будучи при этом шутом. (Любой актер — это в первую очередь шут без всяких моральных ограничений. Кстати, единственный из не совсем приличной артистической братии, который смог назвать себя шутом и заявить, что гордится этим, - Армен Джигарханян. Остальные тянули надоевшую волынку про босые пятки и трепетную душу.) Как может банальное шутовство ужиться с лидерством, для меня до сих пор загадка.
Он был гениальным поэтом с главным признаком графомана - неспособностью остановится тогда, когда нужно. Нет, он продолжал писать, и приличная часть его песен заканчивается не на пике восприятия, чтобы слушатель (а тем более читатель) смог бы насладиться послевкусием мастерского слова, а тогда, когда сам автор уже из себя больше ничего выдавить не смог.
И я подозреваю, что он был героем-любовником, совершенно, хронически неспособным на любовь. А закончил свои дни не рядом с женой, которая много сделала для становления Высоцкого как признанной знаменитости, а рядом с молоденькой любовницей. Которая повелась на что? Ну, как обычно - на его сложный внутренний мир, ни в коем случае не на бешеные гонорары и всесоюзную известность. Хотя рядом, в соседнем подвале пил горькую дядя Вася - водопроводчик, не понимая, почему не интересен ни одной восемнадцатилетней девице, уж он мог бы рассказать, "кто бьет сильнее". Кстати, по воспоминаниям Кохановского, приводя на Каретный очередную девку, завсегдатаи представляли их так — моя шалава. Без имени, поэтому про баб никто и не вспоминает, разве что их бритые брови.
Мне интересно - как ни крути, больной тщеславием Владимир Семенович имел в друзьях известных поэтов, в очень хороших друзьях. Которые говорили ему, что не стоит рифмовать глаголы, а в некоторых текстах количество глаголов едва ли половина всех остальных рифм. Конечно, это самые слабые и малоизвестные тексты. Он принял совет? Судя по количеству рифмованных глаголов - нет. (Кстати - для защитников глагольных рифм, которые уже начали про Пушкина, придется в сотый раз объяснить, что во времена АСП других рифм просто не было. То есть они были еще не открыты, тогда, на заре русского стихосложения, использовали только точные рифмы и глагольные, которых больше пятнадцати тысяч. Потом уже выявили и стали использовать точные, неточные, усеченные, йотированные, корневые, дактилические, гипердактилические, каламбурные, составные, грамматические, ассонансные и диссонансные и так далее. Вроде бы хватает для свободного творчества? Так нет, бараны-графоманы упираются в глагольные, как в новые ворота, и блеют про Пушкина.)
Мне приходилось работать с графоманами, и половина из них косила по Высоцкого (Ты, Зин…) и искренне удивлялась: а почему ему можно писать пятикилометровые столбцы, а мне нет? Тебе нельзя, ты живой. А он умер, но так и не научился литературной работе, которая заключается не только в бесконечном переделывании и мгновенном вынесении всех вариантов прямо к слушателю, но и в тяжелой пахоте своего внутреннего редактора, который буквально отсекает лишнее. Ну а если внутренний редактор спит или пьяный, то лучше обратиться к редактору внешнему, стороннему человеку, который отринет обожание всем известного барда, а пробежится по строчкам с карандашом.
Теперь так сделать уже не получится, да и ненужно. Хотя я бы попробовал - к примеру, выкинуть из сборников дурацкие припевы. Припев сам по себе дурацкое, но полезное изобретение, увеличивающее время звучания песни и отсекающее желание вдуматься в слова. Но, простите, ВВ всегда указывал, что в его балладах главное - смысл и текст, что они должны входить не только в уши, но и в души, - и при этом частенько использовал припевы, видимо, искренне считая, что чем дольше человек слышит его знаменитый хрип, тем лучше. Тут даже не поспоришь, наверное, так и есть.
Но вот читать его стихи с бесконечными припевами (как я говорил, посмертная подлость Рождественского, который этим приемом сделал Высоцкого исполнителем, но никак не поэтом) недостойно для памяти поэта. И все-таки я бы почитал стихи Высоцкого - сокращенные, улучшенные, почищенные от вариантов.
О, слышите, вопят поклонники - а судьи кто? Успокойтесь, вы судьи. Вы же уже около пятидесяти лет пишете всякий бред в сетях, выковыриваете всю пошлость, про которую лучше забыть (я про литературную, про баб и пьянки — это не пошлость, это необходимые штрихи к портрету брутального первача). Уже прозрачный, как стекло, с полным отсутствием личности актер (он идеальный актер, у которого не должно быть личности, ни на йоту, ни на грош) напялил на себя неудачную, мертвую резиновую маску и сыграл Высоцкого.
И после этого вы хотите запретить редактуру - очень бережную - текстов, которые давно уже находятся в свободном доступе? Ну, прямо скажем, не хотят, а запретят, в этом я больше чем уверен, но ничего. Для себя я вполне могу очистить любимые тексты от мусора, а потом сказать: память подвела, забыл, понимаешь, а тут что-то еще было? А вы кто, простите? А, сын? Сочувствую. А почему вы не хотите редактуры? Ах, кто я такой? Да ваш брат. Вам он был кровным отцом, а мне - литературным, я вот только на шестом десятке освободился от его влияния и стал самодостаточным поэтом со своим голосом. Кто мне это сказал? Ну, например, друг Вашего отца Булат Окуджава, а также друг Рождественский. Этого достаточно, или мне продолжить?
Что-то я отвлекся, простите.
Дело в другом. Обладая кругом друзей из литературной элиты, имея возможность до хрипа (пардон) обсуждать стихи, не пользоваться этими возможностями можно только будучи совершенно уверенным в собственной непогрешимой гениальности. Это я тоже могу понять - при достижении определенного уровня поиск блох в стихах становится как бы не обязателен. То есть можно сказать, что это у тебя пули летают - то в лоб, то по лбу? И последние куплеты, как всегда, можно выкинуть, это уже твоя фишка, дорогой, ты не умеешь точки ставить, когда самое время. Но зачем говорить, если слушать тебя все равно не будут? Нет в этом необходимости. Работа на публику не требует мастерства высшей пробы, и бесконечная шлифовка, очевидно, не сильно интересна самому вечно спешащему автору. Но именно она позволяет перешагнуть через себя.
Попытаюсь разложить по полочкам. Каждый, кто впрягается в это безумие - поэзию - всегда кому-то подражает. Я - понятно кому, понятно кто - Вертинскому и блатным песенкам на первом этапе развития. Тогда как раз идут косяком глагольные рифмы, потому что другие использовать страшно и не умеют, и стихи - еще не стихи, а неуклюжие попытки украсть приемы, приведшие к известности. Потом к подражательству присоединяются шаблоны - очень полезная вещь, она нравится всей неискушенной публике. Особенно вольготно шаблоны себя чувствуют в нишевых суррогатных конструкторах - поэзией эти корявые строки в столбик назвать нельзя. Но называют, даже искренне считают, что именно нишевые конструкторы поэзия и есть. Лирика - любовная, философия, частушки, матерные стихи и так далее - в любом конструкторе есть свои кумиры и свои ценители, но собраны они из всем знакомых деталей, тем и хороши. Люди в нишевых конструкторах не хотят новизны - они хотят знакомого удовлетворения своего зачаточного эстетического зуда. Большинство начинающих писать на этом уровне и остаются.
А вот если удается вырваться из его пут и найти свой собственный голос - считайте, что вам повезло. У вас есть шанс найти настоящих ценителей нового, возможно, что они будут самыми верными вашими почитателями. К этому времени поэт уже наработал чисто технические навыки, он знает, какую цель преследует в том или этом стихе, знает, на что способен, знает, кто нравится публике, свободно владеет несколькими техниками (прямая речь, пестрота бессвязных образов, многозначительные намеки, лозунги и так далее - инструментарий не велик, но надежен). Он смело и вольно обращается с рифмой и размером и… упирается в потолок. С одной стороны, он стал мастером, с другой - он стал зависимым от публики, которая ждет от него все того же привычного проявления его мастерства, и не позволяет ни на сантиметр отклонится. То есть, конечно, можно дать себе волю, но тогда есть риск остаться одному, а самое ценное в поэзии для большинства - все-таки читатели. Мало кто работает ради эстетического интереса, ради достижения совершенства, большинство же - лишь для того, чтобы потрафить публике.
Все эти рассуждения могут быть непонятны сегодня, когда толпа бегает за какими-то бессмысленными роликами, за какими-то рэперами, которые двух слов связать не могут, но выпускают длиннющие кишки невнятностей, за самопальными участниками тысяч объединений, где все слюнявят друг другу неприличные места лживыми похвалами - какой потолок, о чем я вообще? Все о том же, ребята, о мастерстве — это такое понятие, которое сегодня стараниями ожесточенно самоутверждающихся бездарей совершенно забыто.
Мастер, сумевший перешагнуть через себя - становится абсолютным гением. Сумел ли перешагнуть через себя Высоцкий? Мне кажется, что застыл с занесенной ногой. Но это ни в коем случае не помешает росту его аудитории хотя бы потому, что сегодня не принято вдумываться в стихи и разбирать их построчно, в такой работе видят едва ли не оскорбление памяти поэта, а общее впечатление от песен и сложность текстовой составляющей вызывает сначала шок, а потом либо неприятие, либо любовь. И все у Владимира Семеновича будет нормально, как и у прочих российских литературных гениев.
Константин Уткин
ХРИПЛЫЙ ЧЕРТ
Владимир Высоцкий.
Взгляд поэта.
Москва, 2025
Ридеро.
УДК
ББК
Уткин К.
Хриплый черт / К. Уткин. – М.: Ридеро, 2025. - 278 с.
ISBN
Константин Александрович Уткин — российский поэт, драматург и литературный критик.
В предлагаемой книге автор разбирает творчество всем известного барда с точки зрения поэзии, у которой несколько другие законы, нежели у авторской песни или эстрадных текстов.
ISBN
© К. Уткин, 2025
Ридеро. 2025
Начинал блатной повадкой,
Волчьим вырвался рывком -
Спи, Семеныч, сладко-сладко
На Ваганьковском.
Тяжело во всем быть первым,
Заключая мир в стихи.
А Марина - тоже стерва -
Твой распродает архив.
И, вытягивая выи,
Вытащил народ простой
Рукописи черновые
До последней запятой.
Впрочем, что сейчас об этом -
За семь бед один ответ.
Чисту полю, белу свету
Ты хрипел бы сорок лет.
Но стоишь теперь, спеленат,
Жизни точка - чистый китч.
Лишь кладбищенские клены,
Да со смертью вечный клинч.
От автора
В этом тексте нет стремления возвысить Владимира Высоцкого — он давно уже стал нашим национальным достоянием. Нет также и желания его каким-то образом унизить или оскорбить — для человека, работающего со словом, это просто невозможно. Есть лишь попытка напомнить, что поэзия — сложный путь и тяжелая работа, в которой кажущаяся удача может оказаться провалом, а провал — несвоевременной удачей.
* Стихи, отмеченный вот такой звездочкой - мои шутливые переделки, ни на что не претендующие, а лишь показывающие возможные варианты.
Владимир Высоцкий. Сорок пять лет - Господи! - прошло со дня его смерти. В мире появились вещи, которые в восьмидесятые года и представить себе тяжело было, ни одному фантасту в голову не могло прийти, что маленькая коробочка в режиме реального времени сможет соединять беседующих с любой точкой мира, а вся библиотека того же мира вполне уместится в штучке величиной меньше пальца.
Что страна будет уничтожена, но - возродится и станет равной крупнейшим державам, которые ее, кстати, и уничтожили. И столица, в советские времена питомник элиты, собирающая в себя все лучшее с просторов огромной страны, превратится в безумный караван-сарай с толпами приезжих без особого уважения к великому городу.
Ну да ладно. Времена идут, все меняется, сегодня меняется с безумной скоростью, магазинчики на первых этажах пятиэтажек появляются и исчезают, про них никто даже не помнит, жителей тоже никто не помнит - москвичи, привыкшие к тишине и зелени, бегут из шумного вонючего мегаполиса, наполненного разнообразными приезжими - а они занимают их квартиры. Точнее, не занимают, а снимают.
Громадные промышленные зоны уходят в прошлое, а их территории занимают (а не снимают) кошмарные человейники, прекрасное изобретение капитализма, в которых из окна одного дома можно шагнуть в окно другого, и если жители дома соберутся во дворе одновременно, то его придется покрыть тремя слоями тел.
Попса девяностых вдруг оказалась элитарным искусством, по сравнению с мусором, приползшим к нам с Запада и проплаченным им же, а советская эстрада вдруг поднялась по своему качеству до классической музыки, а классика превратилась в эталонный продукт для небожителей, который сброду не понять.
Обо всем этом, так называемой «новейшей истории», еще будет много написано, оценено, взвешено и выброшено на помойку как перегибы и парадоксы. Конечно, найдут сравнения - и вполне справедливые - с началом прошлого века, который по безумию наш двадцать первый пока еще превзошел.
Эта коротенькая отсылка нужна лишь для того, чтобы понять - меняется все, кроме народной любви в Владимиру Высоцкому. Он не становится менее популярным, одних групп, посвященных его творчеству, в интернете десятки тысяч. И если при жизни и первые годы после смерти народная великая любовь выражалась в миллионах затертых до дыр магнитофонных лент, то сегодня - в тысячах пабликов в соцсетях и миллиардах записей на музыкальных платформах.
Изменился мир - но ничего не изменилось вокруг Высоцкого, кроме носителей. Появляются новые слушатели, которые открывают для себя эту хриплую вселенную, живут с ней, взрослеют, стареют, песни срастаются с жизнями, но не уходят, когда жизни заканчиваются, а передаются потомству.
Мне почти шестьдесят лет. Впервые в жизни Высоцкого я услышал в гостях у тетки. Это был диск-гигант с песнями из «Вертикали». Сказать, что я был ошарашен, значит не сказать ничего. Я был шокирован и мощью, и необычайностью голоса, но главное - поэтической нестандартностью, которая разительно отличалась от всего, что лилось в нас с эстрады (повторяю, по сравнению с тем, что льется нам в уши сейчас, советская эстрада была парадом гениев).
Хорошо помню, как мы уезжали - ждали автобуса на остановке, а в свете фонарей летел снег, покрывал белым засыпающие дома, пустые дороги, и город был похож за ночное зимнее поле. А я, мальчишка, стоял рядом с матушкой и все прокручивал в голове, все вспоминал поразившие меня песни.
Тетке сейчас под девяносто. Вполне бодрая бабка, прытко залезла под стол за вилкой – я даже понять ничего не успел – выпила полбутылки вина, хорошенько поела. А когда я возвращался от нее и ждал электричку на МЦД, пошел такой же легкий снег, как и сорок лет назад - я достал наушники и включил те же песни.
Можно без преувеличения сказать, что Высоцкий – культурный код русского человека, так же как плеяда советских артистов-фронтовиков и даже в какой-то степени интеллигенции, державшей фигу в кармане, типа Захарова или Любимова.
Забавно – от Захарова остались не политизированные фильмы, вроде "Формулы любви", "Мюнхгаузена" или "Обыкновенного чуда", от Любимова не осталось ничего - кроме того, что он был начальником Высоцкого. Такова судьба театральных режиссеров, что поделать.
Так или иначе, но Высоцкий со мной всю мою сознательную жизнь - и, как меняются взгляды на ближайших родственников, любимых и друзей, так менялось и мое отношение к поэту.
Я видел, как после смерти, через восемь – десять лет появились сотни публикаций в газетах. Вылезли тысячи друзей, с которым Высоцкий пил в подъезде и бесконечно хрипел свои песни. Появились сначала огромные пластинки с записями под оркестр Гараняна. Потом такие же пластинки с записями военных песен. Потом - пластинки с записями домашних концертов, это уже было близко к похабщине.
Потом появились многотомные исследования текстов, где каждая черновая строка ставилась под окончательной, где вытаскивались из забвения неудачные катрены и тоже ставились рядом с удачными - такого неприличного препарирования я до тех пор не видел. Причем этим занимались и филологи, и какие-то любители из среды бардовской песни, какие-то фанатики, из тех, кто целовали руки всем, у кого был значок с ликом Высоцкого на лацкане.
Повторю - я с творчеством Высоцкого познакомился примерно в десять лет, лет через восемь, после армии, я стал его очень преданным фанатом, вплоть до того, что попытался устроится чернорабочим в театр на Таганке. На стене у меня дома висел портрет - известное фото с сигаретой. Я собирал записи, ездил для этого на Ваганьковское кладбище, где возле памятника, ушибленного гитарой, собирались такие же безумцы, как и я. Втыкали друг дружке провода и переписывали любимый хрип и вой, особо не заморачиваясь качеством и поражаясь лишь работоспособности поэта - надо же, восемьсот песен!!! Высоцкий казался материком, которые можно исследовать без конца и края.
Катушечный магнитофон Яуза - он до сих пор жив и даже работает, только вот катушек с пленкой не найти - хрипел каждый вечер одни и те же песни, и ведь не уставал я их слушать. Качество было соответствующее.
Помню, в коммуналке на пятом проезде Подбельского (на тридцать восемь комнаток всего одна уборная - три комнаты, но уборная одна) сидел я у открытого окна в нашей комнате. Письменный стол сталинских времен, герань на окошке, круглый аквариум с золотыми рыбками, две кровати, натертый паркет, за окном визжат стрижи, под летним ветерком лепечут тополя - и вдруг раздается рев Высоцкого. Да какой!! Идеальной чистоты, звучности, ощущение такое, что все это происходит прямо у меня дома. Я высовываюсь в окно, определяю на глаз, откуда звук и прусь прямо туда - в коммуналку ровно над нами. Теперь представьте - сидит мужик, слушает свежие записи домашнего концерта в Торонто. Раздается два звонка, значит кому-то до него есть дело. Он идет, открывает. На пороге незнакомый юноша с фанатичным блеском в глазах, умоляет дать ему переписать вот этого вот замечательного Высоцкого. Когда? - Да прямо сейчас. Мужик слега прихренел, но согласился - я притащил свою неподъемную тогда Яузу, и три часа мы сидели и переписывали концерт.
Лет через восемь таким же нахрапом на Ваганьковском кладбище я попал в хорошую компанию, идущую к могиле с цветами. Для компании отгородили проход и не пускали толпу - а я просто сказал, что с ними, просочился мимо мента и пошел. С ними. Встал аккуратно между Мариной Влади и Иосифом Кобзоном. Сзади шел Золотухин, Фарада, Туманов, Нина Максимовна, еще кто-то, я не разобрал. Марина споткнулась и взяла меня под руку, Кобзон покосился, но ничего не сказал. Потом Влади попросила меня положить букет к памятнику, сама говорила с каким-то корреспондентом. Когда я вернулся, опять же взяла меня под ручку, и мы чинно дошли до автобуса. А от театрального транспорта меня пинками отогнала охрана, она-то хорошо знала, кто свой, а кто чужой.
Так вот - практически вся моя жизнь прошла под знаком Высоцкого. Я стал литератором, свободно работающим как в прозе, так и в поэзии, литератором вполне признанным, но совершенно не раскрученным. И если мне приходится читать лекции о поэзии - лучшего примера, чем Владимир Высоцкий, найти трудно. В его наследии есть все чтобы иллюстрировать любой рассказ о поэзии. И стихи прямой речи, и образные стихи, и абсурдные, и патриотические, и низовые жанры вроде грубого блатняка - в общем, бери и пользуйся.
И как ребенок, вырастая, перестает воспринимать родителей как богов, так и я перестал воспринимать Высоцкого как бога. Я перестал ему поклоняться, при этом продолжая считать его абсолютным поэтическим гением, с которым мне повезло жить в одно время. Самое интересное, что при этом у гения такое количество ляпов в текстах — не во всех, но слишком во многих — которые никто не замечает и замечать не собирается. Более того, если их выделить, обосновать и указать всем поклонникам, что-нибудь измениться? Конечно, нет.
Точно так же толпы совершенно девственных существ, шатающихся по Арбату, фотографируются рядом с неудачно намалеванным на стене бездарем корейского происхождения. Им не хватает вкуса и ума проанализировать то, чему они поклоняются — ну, может, оно и к лучшему.
Еще раз повторю - я считаю его абсолютно гениальным поэтом, в первую очередь, во вторую - оригинальным исполнителем, в третью - актером, играющим самого себя. Это не плохо. Ширвиндт играл всю жизнь себя, остроумного сытого барина, Лиля Ахеджакова - всегда играет одинаково - серую смешную вредную мышку. И Высоцкий - брутальную ревущую стихию. Я это уточняю для того, чтобы опередить претензии, которые, несомненно, возникнут у порядочного количества читателей ко мне как к автору.
1. Ты кто такой, чтобы судить о Высоцком? - Никто, просто литератор. Но судить может любой, так же как высказывать свое мнение. Мы же в свободной стране живем, правда?
2. Ты завидуешь, гнида. - Ну, наверное, да. Все-таки хочется, чтобы твои работы не пропали. Но когда начинаешь понимать, сколько сил придется тратить на то, чтобы втюхать их вот лично вам, завидовать перестаешь.
3. Высоцкий был борцом с режимом, не трогать его грязными лапами. - Нет, он не был борцом. Вообще-то он не был даже примером для подражания, он не был высокоморальным и глубоко порядочным человеком, и уж тем более, не боролся с режимом.
4. Высоцкий был… - Совершенно верно, согласен. Был, есть и будет.
5. Ты, падла, хочешь хайпа на имени Высоцкого. - Ну, что вам сказать. Я поклонник ВВ с более чем полувековым стажем, наверное, имею право разобрать с профессиональной точки зрения то, что меня в его стихах не устраивает? Будучи при этом неплохим поэтом, в чем, кстати, Высоцкий тоже виноват в значительной степени. Ну и потом — моя скромная книжка, написанная через сорок пять лет после его смерти, какая по счету? Вторая? Восемьсот девяносто пятая, не считая публикаций в сети?
6. Ты смеёшься над великим поэтом, гадина. - Дорогие мои, ну как можно смеяться над великим поэтом? На него можно только смотреть, затаив дыхание, прижав руки к груди, ловить каждую драгоценную секунду.
А смеяться можно исключительно над тем, что дает повод. Тексты Высоцкого — не все, но, к сожалению, очень многие дают целую кучу поводов. И потом, не пошутить над неудачами поэта, который глумился надо всеми, в том числе изредка и над собой — это неуважение к его памяти. Вы же помните, что стояло в основе его популярности? Юмор. Собственно, можно сказать словами его же малоизвестного стишка:
Смешно мне в голом виде лить
На голого ушат -
Но если вы обиделись,
То я не виноват.
Палата- не помеха,
Похмелье — ерунда.
И было мне до смеха
Везде, на все, всегда!
Часы тихонько тикали,
Сюсюкали — сю-сю.
Вы втихаря хихикали,
А я давно вовсю.
Вывод простой - не надо обижаться за человека, который всю свою сознательную жизнь смеялся надо всеми, его и любили во многом за это.
Поэзия — интересная вещь. Сегодня, когда само это понятие девальвировалось до позора, когда вкус убит напрочь у подавляющего большинства, стоит вспомнить что это вообще такое — на примере самого популярного поэта двадцатого века. При том что у него не так уж и много технических огрехов, гораздо больше смысловых.
Опять придется уточнять. Стихи состоят из двух частей — техническая и смысловая. Вино в хрустале, мысль и форма подачи. Самые великие мысли, изложенные корявым языком графомана теряют все свое величие. А любая глупость, написанная умело, погружает читателя в некий гипнотический транс, когда даже желания не возникает искать какие-то ошибки.
Собственно, со стихами ВВ именно это и происходит — а недостаток профессионального общения и уверенность в собственной поэтической непогрешимости привели к многочисленным нелепостям, которые можно было бы устранить, всего лишь внимательно вчитавшись в свою работу.
Ну, и относительно хайпа - ребята, всем совершенно наплевать, кем был поэт при жизни. Сам Высоцкий об этом писал: "только с гипса вчистую стесали Азиатские скулы мои", и потом - "прохрипел я - похоже, живой". Также он писал, что его растащили, также бесился от вас, дорогие поклонники, которые спрашивали лишь, давно ли он в завязке и скольких баб поимел. При этих однообразных и бессмысленных вопросах, при фанатичном поклонении (я про вытащенные черновики, если что) вы пытаетесь обтесать ему скулы и сделать то ли манекен, то ли идола. Вам не нужен Высоцкий такой, каким он был. Вам нужен Высоцкий - каким вы его хотите видеть. В этом смысле я отличаюсь от вас - я хочу его видеть таким, каким он был. Живым.
Живыми я хочу видеть Пастернака, например, Блока, Цветаеву (не к ночи будь помянута), даже Есенина с его подозрительной дружбой и "судорогой нежных чувств".
Поэтому сей труд - не только разбор текстов, без этого никак, но и попытка создать портрет по поступкам - поскольку, к великому моему сожалению, мы жили рядом, в одном городе всего тринадцать лет, и я смог оценить масштаб моего соседа по веку уже после его смерти.
Легенды
Честно говоря, я вырос не только на песнях и стихах Высоцкого - я вырос на твердом убеждении, что Владимир Семенович - жертва режима и принципиальный борец с советской властью. Более того - Высоцкий был символом борьбы. Знаменем инакомыслящих, его профиль с торчащим подбородком вполне мог украшать флаг диссидентов, как череп с костями - пиратскую, рваную ветрами тряпку.
Собирались на тесных кухнях, в которые могли набиться несколько десятков человек, и в дымных слоях звенели стаканы и хрипло выл магнитофон - "грязью чавкая, жирной да ржавою, Вязнут лошади по стремена, Но влекут меня сонной деррррррррржавою, что раскисла, опухла от сна" - и все ощущали себя борцами с этой самой сонною грязной державою.
А уж наколки на грудях - не на груди, а на грудях - очень смело. На левой - профиль Сталина, на правой - Маринка, анфас.
А "Охота на волков" - все поголовно в советское время были этими самыми волками, от последних забулдыг у магазина до чиновников с вертушками в высоких кабинетах, и втайне гордились собой - каждый считал, что уж он-то за флажки вырвался.
У всех крутились бобины и завывали электрогитары - канадский диск, Высоцкий в кожаной пижонской куртке рядом с березкой, другое фото в индейском каноэ. Сейчас, кстати, от той самой студии и камней не осталось - а слово живо.
Любимое растиражированное воспоминание - как в Набережных Челнах Высоцкий шел по улице, а во всех домах были открыты окна, и на подоконниках ревели магнитофоны. Какофония, наверное, была страшная.
Причем все это правда - народная любовь была совершенно зашкаливающая, сносящая все преграды. Его обожали, ему позволяли все, бабы на него вешались и падали, позволяли всё даже не по щелчку, а по взгляду. Он вполне мог подойти к машинисту или пилоту и сказать: отвези меня в Магадан, а я тебе буду петь всю дорогу. Обычно возили, про отказы я не слышал, хотя в некоторых воспоминаниях с удивлением читаем, что далеко не все фанатели от хриплого актера.
И одновременно среди широких народных масс, в «автодоилках» (автоматизированный пивной зал, в таком пол-литровая кружка стоила двадцать копеек), в ресторанах, на кухнях, в НИИ, на заводах и так далее - везде ходили слухи, что Высоцкого зажимают, вот-вот посадят, а вообще-то уже посадили, но отпустили по личному приказанию Брежнева.
Ветераны, звенящие иконостасами орденов, рассказывали, как ходили с Высоцким конной лавой еще в Гражданскую. Бандиты уверяли, что чалились на одной шконке, а сколько было выпито чифирю - не сосчитать.
И кто бы не дружил с Владимиром Семеновичем, что бы не пил - чифирь или виски - все утверждали, что советская власть такого страшного врага в своих рядах не потерпит, и вот-вот либо расстреляет, либо посадит. Мало того, что его, бедного-несчастного, зажимают и не дают свободно творить, так еще и…
Самое забавное, что эта легенда - зажимают и не дают творить - жива до сих пор. То и дело натыкаешься на потуги какого-нибудь бедолаги, который уныло бубнит эту мантру - зажимали, не давали.
В общем, конечно, они правы. В самом деле - не давали. Не позволяли сниматься столько, сколько он хотел. Высоцкий должен был играть в каждом выходившем на всех киностудиях страны фильме. И пластинки тоже - нужно было сразу, как только высохли чернила (да не обязательно, пусть не высыхают) отправлять текст композитору, на следующий день - аранжировщику, через два дня - музыкантам, а к концу недели чтобы был готов очередной диск. И так все восемьсот текстов!
Но есть у меня такие подозрения, что если бы Высоцкий играл в каждом фильме, каждая песня выходила миллионными тиражами - поклонникам и этого было бы мало. Они бы говорили - затыкают рот нашему рупору, хотят посадить его в золотую клетку, чтобы он с режимом не боролся, но он и из клетки бороться будет!!!
Народная любовь - она штука такая, неукротимая. Ее не купишь и рот ей не заткнешь.
А вот теперь, ребята, давайте посчитаем, как те солидные кроты из мультика.
В шестьдесят четвертом Высоцкий пришел в Театр на Таганке. В шестьдесят седьмом со второй попытки охомутал Влади. За тринадцать лет работы снялся в 28 фильмах - конечно, не всегда в главных ролях, но тем не менее. Среди них есть абсолютно культовые, вроде «Места встречи» или «Интервенции», есть и проходные, особенно вначале, вроде «Стряпухи», есть и среднего качества, вроде «Единственной». Почти все фильмы (кроме двух последних с главными ролями) были проводниками его песен - огромное спасибо Говорухину, что в последней работе Высоцкого они не звучали. Народ и так смотрел не столько Жеглова, сколько Высоцкого, а при наличии еще и песен весь фильм был бы убит напрочь.
Написал, как известно, 800 песен и текстов. Играл в театре, в который попасть просто так было положительно невозможно. Ну и самое главное - гонимый страшной властью, опальный бард, которому не давали дышать, имел, простите, трех концертных директоров. Трех!!! Которые едва ли не круглосуточно устраивали ему выступления, имея с этого свой небольшой - а скорее всего большой - приятный профит.
Конечно, такая бурная жизнь не могла не привлечь внимания соответствующих органов — тем более что небольшая концертная ставка артиста вполне себе компенсировалась левыми концертами и кипами сожженных билетов, чтобы не было доказательств. Людям из соответствующих ведомств приходилось садиться в зал и по головам считать зрителей — чтобы потом сравнить их количество с билетами. В общем, вокруг больших денег и тогда кипели нешуточные страсти, но Высоцкий не один сталкивался с этими проблемами, а абсолютно все эстрадники. И Кобзон, и Магомаев, и Лещенко, и Зыкина, и лучшая Золушка всех времен и народов Людочка Сенчина.
Прижизненные пластинки - семь маленьких, состоящих из четырех песен, по две на каждой стороне, диск-гигант "Алиса в стране чудес", два диска-гиганта 78 и 80 года выпуска. И двенадцать записанных с Гараняном — то есть с инструментальным сопровождением его оркестра— песен. Не самых, кстати, удачных. Маэстро дал маху в этом случае.
Конечно, это очень характерно для гонимого советского барда, который пишет про лагеря и войну.
Да, был еще один гигант, выпущенный в Америке, но тут ситуация совершенно удивительная - неизвестные и нечистоплотные эмигранты переслали бобину с записями, причем далеко не лучшего качества, и какой-то доморощенный и самопальный лейбл, созданный, судя по всему, исключительно ради этой пластинки, перенес записи на винил. Ну, да - поскольку десятая, а может и больше копия записи была плохой (для молодежи - магнитофоны считывали сигналы с намагниченной пленки, все происходило чисто механическим путем, протяжка, довольно жесткая, мимо звукоснимающей головки. С каждым прослушиваем магнитный слой истончался, звук становился хуже, опять же - царапины, грязь и так далее), то и пластинка вышла ужасного качества. Именно там, в аннотации было написано, что Высоцкий - подпольный бард, который прячется по подвалам от кровавых чекистов и носа боится высунуть на свежий воздух, поскольку его незамедлительно сгрябчат. А еще он пишет исключительно про сталинские лагеря и войну, в которой нацизм победила Америка. Диск представляет интерес только как факт и артефакт, никакой ценности он не имеет.
Итак, подбивая бабки, в самом сухом остатке мы имеем - 28 фильмов, десять пластинок, семь малюток и три гиганта, тысячи концертов - иногда по пять в день.
Есть и еще более интересные вещи, которые прекрасно коррелируют с гонимыми и ущемляемыми советскими талантами. В запасе у сторонников загнанного волка Высоцкого остался один довод - его не приняли в СП.
Ну, собственно, да. Советская власть была дамой щедрой - на гонорар от маленькой книжки можно было жить - безбедно, прошу заметить, без роскоши, но вполне достойно - год и больше. А, например, песни приносили неплохой ежемесячный доход от прокручивания их на Маяке, к примеру. Собственно, тогда один Маяк и был. Правда, не помню я в эфире песен Высоцкого, что правда то правда.
Но есть еще два нюанса - диски-гиганты не выпускали никому, кроме членов СК. И состоять одновременно в Союзе Композиторов и Союзе Писателей было нельзя. Причем я не сомневаюсь, проживи Высоцкий подольше, он бы нашел способ обойти это глупое ограничение - находил же он способы покупать иномарки и легализовать концертные доходы? Но не успел. "Гибельный восторг" и ожесточенное самоутверждение не позволили.
Маринка-паровоз
Вообще в жизни Владимира Семеновича Высоцкого было два знаковых события - и поступление в Театр на Таганке в них не входит. Театр - всего лишь разработка четкого имиджа исполнителя. Если бы Высоцкий начал играть, например, тонким голоском, как в "Стряпухе" или в оркестровом исполнении "Баньки по-белому" - там есть момент, когда он тянет ноту таким чистым тенором, что аж удивительно — вот тогда бы он перепрыгнул через себя. Ревущий и рычащий Высоцкий - обычное дело, а интонации он может подбирать две сотни на октаву, все-таки профессионал.
Так вот - первым поворотным моментом стала знаменитая статья "О чем поет Высоцкий". Прямо скажем, такого подарка он, наверное, и не ожидал. Опять же, для моей возможной молодой аудитории уточню. В те благословенные, тихие, сытые, приличные годы газеты выходили миллионными тиражами, книги - многотысячными. И статья в газете автоматически делала человека знаменитостью, порою не хуже, чем фильм с теми же миллионами просмотров.
И вот кто такой на тот момент Высоцкий? Никому не известный мальчишка, начинающий актер, только-только взявший гитару и поющий тоненьким голоском про Нинку-наводчицу и духа из бутылки. Недавно появившиеся магнитофоны дали возможность выбирать записи для себя, а шнуры - этими записями делиться. И если участь, что те самые благословенные, тихие времена были все-таки порядком душные, то такие песенки, как у Высоцкого, мгновенно нашли свою аудиторию. Ну а поскольку про него никто ничего не знал, то фамилия его сразу стала обрастать самыми невероятными слухами.
Давайте навскидку вспомним его самые лучшие песенки тех лет — «Нинка-наводчица» (а мне плевать, мне очень хочется) «Джин» (И кроме мордобития- никаких чудес), «Я женщин не бил до семнадцати лет» (песенка, прямо скажем, перевешивает все его поздние любовные потуги, потому что… потому) «Алеша» (А потом без вздоха отопрет любому дверь) «Красные, зеленые. Желтые, лиловые» (Если это Митя, или даже Славка, супротив товарищей не стану возражать), дурацкая, но забавная «Тау-Кита», «Про стрельца» (мол, принцессу мне и даром не надо, Чуду-юду я и так победю)…
Они забавные и смешные, эти песенки, к тому же показывают отношение ВВ к женщине, которое, по сути, не изменилось до самых последних дней.
Кроме своих литературных опытов Высоцкий охотно исполнял чужие песни - «Бабье лето» Кохановского, «Девушку из Нагасаки» Веры Инбер (Как рассказывал мне Николай Константинович Старшинов - маляр, делающий у Веры ремонт, говорл - сам-то Варинбер ничего мужик, а вот жена его такая сука) «Ветер» Новеллы Матвеевой. Ну и, естественно, «Случай в зоопарке» - вообще ничего интересного, неудачная попытка пошутить (остальные попытки гораздо более качественные), в нем интересна разве что программная установка - хочу Влади. Хочу и получу. Забыл «Невесту» (за меня невеста отрыдает честно) - но это уже поэзия.
Итак, в песенках первого этапа нет, по большому счету, ничего особо интересного и, тем более, опасного для государства. Ну, разве что блатная романтика, это ему, кстати, и было поставлено в вину. Но, господа, опять же - а кто не пьет?
В смысле, покажите мне актеров послевоенной поры, которые не вышли из приблатненных дворов? Там же жили не только фронтовики, грохочущие в домино, но и урки, освободившиеся по амнистии, и блатная романтика у детей послевоенной Москвы была в крови.
В Сокольниках пугал прохожих Валя Гафт с золотой фиксой. Лёва Дуров тоже был известной шпаной, Ролан Быков и так далее - список можно продолжать и продолжать. И после разноса Высоцкий стал писать. Тщеславие не позволило ему остаться графоманящим исполнителем смешных приблатненных песенок.
Ну, а главное событие всей его жизни — это, бесспорно, роман с Мариной Влади. Тут тоже много всего интересного и странного. Начнем с того, что я с ней шел… пардон, повторяться не буду. Но начнем не с этого.
Дело в том, что заполучил Высоцкий эту золотую, вне всякого сомнения, рыбку далеко не сразу. Ну, сами посудите. Влади - европейская звезда мирового уровня. С тринадцати лет она снимается в кино, сама зарабатывает огромные деньги, и зачем ей нужен этот головастый, с торчащей челюстью, небольшого роста жилистый мужик с луженой глоткой?
Безумно обаятельный, как хриплый черт, но все же…
Вообще не нужен, не то, что задаром, а с доплатой.
А вот Влади Высоцкому нужна была позарез. Влади — это ворота в большой мир, Влади — это необъятный горизонт возможностей, Влади — это доказательство того, что ты не просто первый, а самый первый из самых. Ну так вот - роман, который начался в год моего рождения, протекал под пристальным вниманием всей Москвы. И когда Высоцкий увел Влади под утро в пустую комнату в гостях, телефоны раскалились от звонков - он это сделал!!!
Такое неожиданное изменение поведения трудно объяснимо - тем более что Влади и сейчас жива, относительно здорова и преспокойно продает архив Высоцкого, то есть о безумной любви до гроба речь, конечно же, не шла. Я вообще сомневаюсь, что речь шла о любви. Это был прекрасно разыгранный спектакль, представление на публику с далеко идущими последствиями, о которых сейчас предпочитают молчать.
Марина была не просто зарубежной актрисой, у Марины были тесные контакты с коммунистической партией Франции и широкие связи в эмигрантских кругах, не зря же ее фамилия была Полякова, а псевдоним - сокращенное имя отца, Владимира. Собственно, совершенно непонятно, зачем ей нужен был такой подарочек. Для фанатичных поклонников - каким был и я - Высоцкий - кумир в золотом нимбе. На самом деле актер в худшем смысле этого слова.
Вам довелось общаться с артистами? Нет? Поздравляю, вы немного потеряли, но сохранили иллюзию о порядочности шутовской братии. Порядочностью в человеческом смысле там и не пахнет. Актер обязан навязывать себя в любой ситуации, в этом он похож на графомана. Если вы общаетесь с актером, то будьте готовы к ежесекундной опасности - он всегда может начать петь, плясать, читать, шутить, ревниво косясь при этом - должным ли образом оценен его талант? При этом вас не будет - будет только Он, и вы рядышком, как декорация. При этом вы обязаны поливать его елеем, посыпать сахарной пудрой, лить сладкие сопли круглые сутки, потому что нервная натура нездорового человека требует постоянного подтверждения ее гениальности. Пусть там гениальностью даже и не пахнет. Естественно, любой актер будет вам изменять - просто потому, что нельзя не пользоваться доступными телами. Ну, подумаешь, использовал и забыл.
Вы думаете, что наш гений двадцатого века не был актером? Нет, он как раз таким типичным актером и был. Он буквально навязывал свои песни, не спрашивая, хотят ли его слушать. Но, будем честны, обычно хотели, тем более, что вариантов не было - возможные разговоры за пьяным столом Высоцкий просто-напросто заглушал. Ну и сама жизнь - бесконечные концерты, репетиции, спектакли, съемки, а между ними - пьянка за пьянкой, вечные друзья, которые наливают, женщины, которые дают, оглушительный хрип, подбор аккордов на семиструнке. Как любят говорить поклонники - сгорел, как метеор.
Пожалуйста, поймите меня правильно - я ни в коем случае Высоцкого не осуждаю, как можно осуждать отца? А он для меня, практически безотцовщины, таким и был. Это просто факты его жизни, не более того. Кстати, его отношение к блатным и женщинам прекрасно описано в романе "О девочках". Про прозаический опыт знаменитого барда и актера все как-то так стыдливо пытаются забыть. Его издали на волне перестройки, почитали, поплевались и спрятали в долгий ящик, чтобы не чернить светлый образ гонимого гения.
А в тексте Высоцкий беспощаден к своей творческой прослойке - одни пересменки чего стоят, когда легшая с Высоцким девушка просыпалась с кем-нибудь из его директоров, например. Влади в этом плане была очень удобна, так как не могла устраивать сцены ревности - всё-таки она в Париже, а он в Москве. Я думаю, что она знала все тонкости богемной московской жизни, тем более, жизни своего мужа. Жены актеров вообще должны относиться ко всему философски - ну да, мужику хочется свежего мяска, да и с девками поделиться надо, может, для них это мечта всей их никчемной жизни. Любит-то он меня и живет со мной, а чтобы так и дальше было, придется постараться, но что поделать. Это просто налог на известность, не более того.
Среди московской богемы тех лет было принято собираться в мастерских у художников - среднестатистическая квартира не вместила бы пьяную толпу, и среди творческих людей были манекенщицы, проститутки и случайно залетевшие на известные имена девицы. Девицы были нужны для полового обслуживания, в том числе иностранцев, но не надо считать их жертвами - в мастерских был шанс отхватить себе такого жирного карася, за которым можно было жить, как графиня. У пруда с изменившимся лицом… По воспоминаниям очевидцев, среди этих шлюшек существовал спорт - кто переспит с Высоцким и сколько раз.
Так вот. Жена, которая известная актриса, на которую пускают слюни все мужики одной шестой части суши, это, конечно, хорошо, но мало. Открытые границы тоже немного, но все же получше. Всеми правдами и неправдами Влади сделала Высоцкому постоянную визу и начались чудеса.
"Баба как баба, и что ее ради радеть" - ради бабы радеть, понятно, не стоит, это нужно делать ради перспектив, которые она может открыть. Высоцкий порадел ради перспектив и расплатился прекрасной песней "Дом хрустальный", пообещав золотые россыпи - ну да, нашел нищету, которой это нужно. Смешно, в самом деле.
Давайте вспомним другую песенку, написанную чуть раньше - "Перед выездом в загранку заполняешь кучу бланков — это не беда. Но в составе делегаций с вами ездит личность в штатском Завсегда". Конец в ней печальный — это значит, не увижу я ни Риму, ни Парижу…никогда.
Отсылка для молодежи - Советский Союз был интересной страной. Вы об этом читали - если интересовались - у Довлатова, кажется - кто написал пять миллионов доносов? В общем-то, как раз Довлатов и написал, он и ему подобные сбежавшие, но дело не в этом. Писали «оперу» (оперативный уполномоченный) все - более того, любая мало-мальски значимая личность имела несколько тех самых "личностей в штатском", осведомителей. Все дружно стучали друг на друга куда надо, а самые продвинутые заводили со своими стукачами дружбу, и те передавали начальству не все, а только то, о чем они с клиентом договорились. Особенно старались те, кто потом эмигрировал, а когда в перестройку открыли архивы КГБ - самые кристально чистые либералы оказались на деле самыми ярыми стукачами. Архивы, понятно, волшебным образом исчезли, дабы не пятнать репутации благородных борцов с режимом. Спайка творческой интеллигенции и органов государственной безопасности была прочной и проникала во все сферы жизни — это надо знать, чтобы понять некоторые удивительные факты самой знаменитой семейной пары СССР. (Настолько знаменитой, что фотографии их продавали немые в электричках, очень ходовой товар.)
Когда Марина выбила-таки постоянную визу мужу (не без участия всесильного КГБ), он, счастливый, бросил своих телок и поехал в Париж, вроде бы даже без человека в штатском — это личный визит, это не визит каких-нибудь кузнецов, закончивших ковку. И вдруг выяснилось, что Франция мало того, что находится на Гавайях, но заодно захватывает Канаду и даже, прости Господи, Соединенные Штаты Америки. То есть человек по визе во Францию исколесил весь мир - и ничего ему за это не было. Даже сегодня это выглядит несколько необычно, а тогда было просто чем-то невероятным. Ну, не могло такой ситуации случиться, это исключено.
Более того - в Канаде Высоцкий записывает знаменитый Канадский диск, с ксилофоном и двумя гитарами. Который на магнитофонных пленках мгновенно расходится по Союзу. В Америке Высоцкий активно общался с нашими эмигрантами - Бродским, который только-только обтяпал свой гешефтик, но еще не успел получить премию, Барышниковым - в общем, со всем богемным сбродом, предавшим свою страну. На Родине за такой проступок, вообще-то, вполне себе светила тюрьма и творческое ограничение - "Кавказскую пленницу" едва не положили на полку из-за того, что Ведищева, спевшая про медведей, сбежала в Штаты прозябать и деградировать, как и все наши творческие беглецы. Ну не бросайте в меня камни. Ни один из них не получил и сотой доли той любви и восхищения, в которых купался в Союзе.
Сохранились фото, где счастливый Высоцкий в плавках сидит на крыше небоскреба - да, вершина жизни, он победитель во всем, "Хотел быть только первым" - и стал!!! За женский счет, конечно, но кого это волнует. Более того, Влади устроила ему выступление перед тогдашними звездами Голливуда и даже выступление на телевидении. Высоцкий спел, конечно - чем туповатые американцы хуже наших партократов? Разве что партократы понимали, кто перед ними поет и о чем, американцы - нет. Они послушали примерный перевод - полноценно силлаботонику перевести невозможно - почесали репу и спросили: Марин, а чего этот головастик так орет-то? Марина объяснила про загадочную русскую душу, и американцы зааплодировали.
Кстати сказать, Бродский, принявший громадную прививку американского менталитета, оценил у Высоцкого что? Составные рифмы. Не мощь слова, не образы, не сильнейшую художественную подачу - рифмы. Хотя, бесспорно, рифмы, особенно составные, действительно хороши и разнообразны.
Но турне по Америке интересно другим ключевым событием, про которое вообще никто, никогда, нигде не говорил, и которое стало доступно только сейчас, в эру интернета и цифровых технологий. Я говорю про интервью на американском телевидении. Известная французская актриса привезла неведомую зверюшку из снежной России, которая поет про бандитов и войну - помните тот диск, записанный с катушек? Именно там была аннотация про войну и бандитов. Представьте картину - сидит американец-ведущий, сама воплощенная болтливая пошлость, напротив Высоцкий с гитарой, загорелый, в голубенькой рубашке, и ему задают вопрос: вы, говорят, пишете песни про бандитов и войну? И Владимир Высоцкий, не моргнув глазом отвечает: нет, я никогда не писал про преступников, никогда не писал про войну.
Вот так вот взять и отказаться от основополагающей части своего творчества - я даже не знаю, как это оценить. При том что на всяких домашних концертах он говорил, что не стыдится своих блатных песен, что это часть его жизни, период, которые повлиял на его становление как поэта, и так далее и тому подобное. На самом деле все просто - ведь уже тогда весь цивилизованный мир знал, что Великую Отечественную войну выиграли американцы с небольшой помощью Советского Союза, поскольку Сталин был тем же Гитлером, только в профиль. Этого Высоцкий сказать не мог (ему надо было возвращаться в Союз), не мог также петь про подвиг своего народа — этого бы не поняли уже американцы, и он просто отказался от себя, от отца, от ветеранов и миллионов погибших людей. Не знаю уж, легко ему было это сделать или нет, но факт есть факт. А когда его попросили спеть, он проорал "Спасите наши души", не преминув уточнить, что это просто песня тонущих подводников без всякой там войны.
Какое-то время среди поклонников муссировался вопрос - эмигрировал бы Высоцкий или нет? Я был сторонником его патриотизма - судя по песням. Судя по интервью, патриотизм был наработанный, поскольку тема безотказная и пробивная - никто бы не смог отказать в записях певцу, так поющему о ВОВ. Но вот в свободном доступе появилось интервью и все озарилось, так сказать, другим светом.
Бесспорно, он бы эмигрировал - в плане быта он был обычным мещанином, любил хорошую выпивку, жратву, баб, одежду (фирму), машины, даже дачу - хотя на нее времени и не хватило. Очевидно, что хотел виллу на берегу моря и свой лазурный бассейн. Но Америка, при всей своей роскоши - для победителей, не смогла бы ему дать такой всенародной, всеобъемлющей, всепоглощающей любви слушателей. Кто бы там ходил на его концерты? Брайтон Бич? Так Сичкин, который Буба Касторский, один из позорной шеренги беглецов, гонялся за эмигрантами, дергал за рукав и тащил на свое выступление. А те пожимали плечами — зачем нам тебе платить, когда ты и так свои куплеты споешь? Задаром. Тем более ты с ними уже слегка приелся.
Косоглазый Крамаров, который исправил косоглазие и тут же потерял всё обаяние, играл каких-то тупых русских генералов, не понимая своего позора. Довлатов пил-по-черному, дорвавшись до капиталистического рая, осознав, что сделал самую большую глупость в своей никчемной жизни. Бродский, лежа на кафедре с сигаретой, гнал высокоумную пургу студенткам и орал на декана - как вы таких идиоток умудрились вырастить? (К слову - нынешние студентки того учебного заведения вообще не представляют, что у них преподавал какой-то русский еврей с политической премией. Им это неинтересно.) Видов без головы тоже получил свой бассейн - ровно такой же, какой есть у любого голливудского второсортного артиста.
Мне кажется, что Высоцкий все это прекрасно понимал - но, судя по ответу на телевидении и вояжу, непростительному для обычного человека, все-таки эмигрировать готовился.
А в "…прерванном полете" Влади пишет про эту интервью совершенно замечательно. Высоцкий - "конечно, я никуда не уеду, я горжусь своей страной, подвигом своего народа, я всегда вместе с ним, буду переносить вся тяготы социалистического строительства" - говоришь ты. Конечно, ты этого не говоришь… ", конечно, он этого не говорит. Он отказывается.
Василий Аксенов - один из немногих, кто сказал нечто отличное от других. Сам Аксенов — порядочный ловкач, создал диссидентский альманах "Метрополь", для того чтобы свалить (гешефтик гораздо лучший, чем демонстративное тунеядство Бродского) - и свалил, получив приличные деньги за антисоветское издание, ни с кем ими не поделившись, имея в плюсе борьбу с Союзом и капитал. Умница, что сказать. Так и надо, по-американски - подставил друзей, заработал деньги и убежал. Так вот, он вспоминает, что Высоцкий приходил к нему и обсуждал отъезд - там свобода, там мы развернемся, там мы сделаем "Русский центр" или центр русской культуры. Аксенов поддакивал и кивал - он-то знал, что никакие движения в Союзе без Комитета невозможны. К слову, сам ВВ в альманахе участвовал вместе с Беллой Ахмадулиной, и только им двоим за участие вообще ничего не было.
Так что процентов на восемьдесят ВВ готовили с помощью Влади стать кротом - то есть агентом влияния на русскую эмиграцию. И после всех своих приключений, отработав контракт, вернулся бы на Родину, таким поэтическим Исаевым, к родным березкам и певунье в стогу. А, ну и к Нинке-наводчице, как без нее. «Не волнуйтесь — я не уехал, И не надейтесь — я не уеду» - всего лишь обычная для барда поэтическая поза, не имеющая отношения к жизни.
Совершенно замечательно про его зарубежное хулиганство пишет Влади - мол, как только ты вернулся, так и начали тебя спрашивать про то, как ты посмел по французской визе в Америку мотаться? А ты говоришь, тыкая пальцем в потолок - там знают. И все советские чинуши поджимали хвосты и начинали подобострастно поскуливать - ах, ну раз там знают…
Более того — как-то раз на таможне Высоцкий широким жестом достал из широких штанин два (2) загранпаспорта. Видимо, не заметил, бросил на стойку, у таможенников открылись рты, а он преспокойно забрал один и спрятал в те же широкие штаны. Вообще-то должен был начаться скандал с увольнениями должностных лиц, допустивших такое, но можно было бы и не повторяться — опять обошлось. Влади хихикала - мол, как мы их объегорили. Ну да, ну да. Нашлись шутники. Там действительно знали, и разрешали. Теперь фанатичным поклонникам придется с этим жить, что, впрочем, не так уж и сложно.
Сорок пять лет - за это время на территории СССР сменилось три страны - сам Союз, перестроечная позорная Россия и сегодняшняя страна, вытащенная за волосы, но с гораздо меньшей кровью из трясины бывшим КГБшником. Ну, сотрудничал Высоцкий с КГБ, и Влади сотрудничала, и каждый, кто в те времена сладко жил, делал то же самое. В чем проблема? Без участия всесильного КГБ Маринка-паровоз ничего бы сделать не смогла, как ни выкручивалась она объяснениями, что, мол, у тебя на всех уровнях поклонники были.
Две книжки
Книжку Влади я читал первый раз после армии, в конце восьмидесятых - будучи желторотым безмозглым щенком, отравленным, как и большинство тогда, ядовитым ветром треклятой "свободы", и она зашла. Под настроение, скажем так - большая часть великой страны двигалась под нож с покорностью баранов и тем самым "гибельным восторгом", будь он неладен. И, поскольку я занялся пересмотром творчества своего любимого - я думаю, так и останется - поэта, то нельзя было не прочитать воспоминания о нем, и "Владимира…" в первую очередь. А во вторую - Володарского. А в третью - какого-то армянского эстета, который "любил Володю как женщину". Вот так, простите, дословно.
"Владимир, или Прерванный полет" - откровенная мерзость.
Дело даже не в том, что про ВВ она первая написала правду, чем вызвала истерию у фанатов и бешенство у сына Никиты, кормящегося с памяти отца - дело в отношении, которое продемонстрировала Влади ко всем нам.
Приехала, понимаешь ли, барыня показать диким туземцам настоящую цивилизацию, выбрала одного, которого ей настойчиво порекомендовали, и начала его облагораживать. Заодно с ужасом рассказывая, как русские бабы ср..ли в дырки, а она, француженка, на смогла, справила большую нужду только когда они отвернулись, и вышла, шатаясь от унижения.
Как она швыряла в рожи советским бабам франки - подавитесь, суки, я не крала ваш сыр!!! И как Высоцкий, вылезший из своего Мерседеса, снисходительно просил не обижаться на плебеев, не они такие, жизнь у них такая.
С восхищением пишет про Туманова - он разбил голой рукой раскаленную до красна чугунную печку, так что даже садисты-НКВДшники попадали в обмороки, когда мясо и кости разлетелись по углам. Ага. А потом жареное мясо и дробленые кости собрали обратно в руку - когда от обморока отошли. Вадим Туманов умер в прошлом году в глубокой старости, и, насколько я помню, обе руки у него были целы и даже не покалечены. Мимоходом упомянула армянского … который участвовал во всех запоях Высоцкого и "любил его, как женщину" - настолько вскользь, насколько он и заслуживает. На самое любопытное - она совершенно спокойно относилась к бабам Высоцкого. К запоям - куда менее спокойно, чем к бабам. Будет он твоим, деточка, будет, ты только успокойся — вот в таком ключе. Хотя могла и рожу набить - как кричала в каком-то интервью после смерти Высоцкого, да и вообще, не зря в ней смешивалась русская кровь и цыганщина - табор из Влади частенько вылезал, из-под личины рафинированной француженки. И по всей книге идет лейтмотивом - зачем я в это влезла, зачем мне это нужно?
В самом деле, зачем? Любить она его не любила, сыграла свою роль, талантливо или нет - я не знаю. Наверное, из-за денег или по каким-то своим причинам, про которые выяснить уже не представляется возможным. В общем книжка - смесь сусальных соплей о трагической любви двух гениев под довлеющей над ними машиной подавления, пересчете барахла, которое она таскала из Франции для советских нищебродов, а они налетали стаей воронья и дрались за пачки анальгина и колготки.
Вообще-то юная Колдунья оказалась железной бабой со стальной хваткой и каменным сердцем, готовая ради своих целей снести с пути любого, и иллюзий насчет четвертого мужа не испытывала. "Он женился на мне, только чтобы за границу ездить" - призналась она как-то Володарскому, когда наварила борщ пьяным рабочим, строящих для Высоцкого дом на участке сценариста. Тот удивился - а что, мол, без тебя Высоцкий бы не смог поехать? Ответ был прост: без меня - нет. Его даже близко к границе не подпустят и не подпустили бы.
Потом, после смерти ВВ была дележка этого дома - Марина кричала, что Володарский предатель, Володарский: Маринка все врет своим анфасом, хотела деньги за дом отжилить, Маринка: почему деньги сыну отдали? Это мои деньги!!! Володарский: какие твои, нищебродка? Вовка во Франции телевизорами фарцевал, чтобы тебя прокормить!!! И так далее. Элита - она такая элита, как видите.
Сам Высоцкий, судя по всему, получив от Колдуньи все, что нужно, устав от ее железного контроля, завел себе молоденькую девочку Оксанку и всерьез подумывал развестись с заграничной супругой. Тем более что в благородных артистических кругах добрые любящие друзья его называли не только "расчетливым евреем" (хитрым жидом, конечно) но и альфонсом. Но не успел - была долгая и оглушительная агония (оглушительная в самом прямом смысле, рёв умирающего барда слышал весь район), смерть от сердечного приступа, спровоцированного ломкой и пьянством - он глушил боль шампанским и водкой. Последняя предсмертная неделя разложена едва ли не по минутам, и поражает только бессилие двух врачей и любовницы — да, все от него устали, да, это было кричащее отчаяние, да, все боялись брать на себя ответственность и класть артиста в больницу, да, сам он не хотел никакого лечения, он безумствовал на краю жизни и втягивал в этот разрушительный смерч все свое окружение. Но надо было поступить жестко и закрыть хотя бы на год без возможности принимать самостоятельные решения, поскольку зависимые принимают решения одной только направленности. Тогда бы удалось конец отсрочить еще на год — полтора, скорее всего не больше. Творческие самоубийцы - это отдельная каста, бездна, из которой приходят стихи, притягивает к себе иной раз сильнее чем все блага земной жизни.
* * *
И если говорить о воспоминаниях, нельзя не остановиться на Д. Карапетяне - том самом, любившем ВВ "как женщину". Остановимся, но вкратце. Такой многословной, цветистой, избыточной, подхалимской и неэстетичной одновременно графомании я давненько не встречал. Лейтмотив всей писанины, если говорить простыми словами - ВВ необразованный алкаш, я рядом с ним - преданный, отзывчивый, ориентированный на прекрасный Запад интеллигент, спасающий его во время страшных запоев. Я дал ему идею познакомиться с француженкой — это выгодно и полезно, я был сам женат на француженке, я ездил с ним по всей стране, я устраивал ему концерты, я прятал от него деньги и выдавал ему по пять грамм, я, я, я, я, я, я. Особенно мило смотрелись его плевки в Союз - рабы, палачи и так далее - и виляние ловким задом перед каким-то английским лордом, занесенным в дикарскую, дремучую Москву.
Какие там ограды в дореволюционном особняке, какие там сигары, какой там лорд, который напоил трех пьяных придурков, припершихся к нему под утро, коньяком, ни слова против не сказав, выдал толстую котлету денег и отправил в аэропорт - лететь в Еревань. Он был готов лизать руки лорду и галстуком полировать ему ботинки. Лорд заказал им билеты - а ВВ, редиска, после недельной пьянки взял и сдулся в самый ответственный момент.
А какие милые подробности встречаются!! Что там пьянка. Вот как они сидели у Абрамовой и говорили о литературе, а пьяный Высоцкий только мычал, рычал и лез бывшей жене под блузку. Высоцкий же был неграмотным - наслаждается собой Карапетян - у него не получилось даже слова вставить в нашу беседу двух эстетов, он способен только за грудь эстета хватать. Может, анфас Маринки по привычке искал... А, простите, ты, армянское чудо, не мог взять его за руку и сказать - Володя, хорош, неприлично? Не мог. Высоцкий в воспоминаниях Карапетяна вообще удивительный человек, который занимается только тем, что пьет, при этом шарахаясь по стране, как обезумевшая летучая мышь. Главное его занятие - терзать гитару и кричать при каждом удобном случае - Я Высоцкий!!! А быдло, которое живет в советском Союзе, шепчется за их прямыми спинами: Высоцкий с каким-то кавказским разбойником в театр пришел, баб ему, что ли, мало?
Правда, иногда случаются проколы - редко, но бывает так, что Высоцкого не любят. Тогда Володя сидит мрачнее тучи, но быстро собирается и бежит на другой теплоход. В другой автосервис. В другую военную часть. На другой золотой прииск. Там его обволакивают привычной атмосферой любви, поклонения и вседозволенности, жить, пить и петь становится проще.
Милый армянский шалун изо всех своих сил показывает свою исключительность рядом с Высоцким - по тексту рассыпаны стихи. Но не ВВ, а других авторов. Чтобы любой читатель понял, что он не только прислуга, собутыльник, но и важный человек, обладающий собственной мордой… портретом лица с необщим выражением. И если сегодняшние почитатели, скрипя мозгами, выдавливают серые слова, но стараются разобрать тексты, если Влади вставила в свою книжку несколько баллад - ну а как иначе? ведь речь о поэте, то Карапетян не заморачивается такими условностями. Он пишет о Высоцком, и при чем тут стихи?!
Воспоминания
И как только Высоцкий умер - не на руках у Влади, а рядом с молоденькой Оксаной, нынче женой артиста Ярмольника - как только его торопливо похоронили без вскрытия, как только невиданная волна народного горя взметнувшись, слегка опала, полезли полчища друзей. Их было столько, что, по самым скромным подсчетам, Высоцкий физически не мог успеть не то чтобы писать и играть, а есть, пить, спать, дышать тоже времени бы не было - только общение с ними, с его дорогими друзьями. Каждый, кто налил стакан во время очередного штопора, писал об этом воспоминания в лучших традициях советского троечника. Каждая дура, которую ВВ хлопнул по заднице, становилась единственной любовью всей его жизни, ради которой он хотел бросить и Влади, и Афанасьеву. Каждый рабочий сцены рассказывал после первого стакана, сидя в подсобке на фоне десятков фото ВВ, украшающих стену, каким он был другом и как прибегал вот сюда, на этот стул, советоваться - Любимов сказал играть так-то, а ты что думаешь? И рабочий объяснял - тебе надо тут орать потише, а здесь молчать погромче.
Насчет рабочего - чистая правда. Я сам хотел устроиться в Театр на Таганке кем угодно, чтобы напитаться энергией стен, которые помнили моего кумира - принес водки работягам, когда ждал директора, и мы ее распили. Именно так - ори потише, молчи погромче - работяга мне и рассказывал. Кончилось все забавно. Рабочий вывел меня в фойе, где бушевал какой-то мужик в цветастом шарфе. Не уверен, что Дупак, но возможно, что он. Работяга сунулся было к нему - мол, мальчик, на любую должность, фанат Володеньки, а в ответ раздался рев - какой, …….., мальчик, какой, растудыть твою душу, фанатик? Эфиоп твою фиоп в сиську мать твои итти ногами в рот по голове - я не знаю, чем артистам зарплату платить!! Работяги рядом уже не было, а я стоят в полуобморочном состоянии. Молчал бы погромче…
Я знаком с человеком, который очень, очень близко знал Высоцкого, прямо вот борт к борту, но рассказать ничего не мог. Они стояли рядом на светофоре, и мой товарищ, еврей-водитель, помахал ВВ рукой, но тот не заметил соплеменника в кабине ЗиЛа. Я удивился, что мой товарищ не написал книжку - например "Поворот на красный", где обстоятельно бы поведал, в каких спортивных штанах и сандалиях он сидел за рулем, какая была погода, с каким видом стоял Мерседес рядом с ЗиЛом - трудно, что ли?
Кстати, если ЗиЛ заменить на МАЗ, то песню "…а в дороге Маз который по уши увяз" - можно будет приписать как раз этой дружеской встрече на светофоре. Мол, посмотрел ВВ на смердящее прямо ему в окно дизельным дымом чудовище, и его осенило. Но мой друг еврей был-таки водителем, а не писателем, и не захотел оставаться в вечности другом Высоцкого на светофоре.
На гниющем субстрате "друзей" вызрели диковинные грибы - высоцковеды. Это такие люди со счетами, которые корпят над своим трудами, чахнут, этакие Кощеи над златом, но зато точно знают, во скольких песнях ВВ употребил слово "бля", во скольких - слово "хер", скольким женщинам после семнадцати лет набил морду и почему их, женщин, не было на Большом Каретном у Качаряна. Шукшин был, Макаров был, Кохановский был, Тарковский тоже был. А баб-то и не было. Не указаны. Вот такая закавыка. Шалавы были, но к ним серьезно относиться нельзя. Они очень полезны, эти сморщенные кабинетные грибы. Не надо лазить и искать информацию — вот, например, прижизненные публикации ВВ - оказывается, были и такие. Вот полный список пластинок. Вот полный список фильмов. А вот тридцать четыре варианта одного куплета, двадцать замен одного слова, вот количество бутылок выпитого Высоцким за один вечер со своими концертными директорами, а вот количество керосина, сожженного вертолетами, на которых большие люди прилетали на концерт к ВВ. А вот, пожалуйста, скромные, нищенские заработки гонимого барда - тот самый первый пресловутый Мерседес он купил за бешеные деньги. Бешеные деньги заработал за десять дней, давая по два концерта в день. А вот имярек устроил пять концертов за два дня, получил Володя всего семь тысяч.
Но вернемся к воспоминаниям, которые вспомнили друзья - их было много, все они так или иначе отображены в интернете, и читать их безумно скучно. Более однообразных воспоминаний нет, наверное, ни о ком. Если пишут о Рубцове - то пишут о Рубцове. Если о Есенине - то о Есенине. Если о Высоцком - то под копирку, причем все - от известных артистов до гримерш. В двух словах воспоминания можно передать так: встречались на съемочной площадке (гримерке), здоровались при встрече, друзьями не были. Да, он был бард, да, он был актер, да, вены на шее, да, он был такой один. Он сгорел ради нас, он себя не щадил, он прожил сто лет за сорок - и так далее, расхожие обороты, которые, как попугаи, люди повторяют почти полвека после смерти ВВ. Удивительно, в самом деле.
Беда в том, что писать про Высоцкого нечего и нельзя, не используя заезженные шаблоны. Театр – ну, так никто не может оценить его игру по достоинству, от спектаклей остались только записанные отрывки, на которых мужик в черном свитере бегает и хрипло рычит. Собственно, хрипло рычит он на всех своих бесчисленных концертах. О спектаклях можно было бы прочитать у свидетелей и современников - но они как-то стыдливо умалчивают, или отделываются теми же шаблонами, а если начинают цветисто хвалить, то нельзя понять, придумывают они или говорят правду.
Есть фильмы. На мой взгляд, лучшая его роль - комический большевик в "Интервенции", абсолютно гениальной мистерии-буфф. Это, пожалуй, единственная роль, где Высоцкий-исполнитель не забивает Высоцкого-актера. Ну хоть тресни — в «Месте встречи» никто не мог отделаться от ожидания, что капитан Жеглов возьмет гитару и зарычит про коней, или про рай для нищих и шутов.
Я в свое время, будучи молодым, фанатичным и наивным, все удивлялся - как может опальный бард так много играть и выступать? Он же опальный. Оказалось, что этот опальный - так, как надо опальный.
Возможно, у ВВ есть настоящие роли - но я не могу выделить ничего, кроме Бродского и Брусенцова. Комического большевика и трагического белого офицера. Остальные роли - включая Жеглова и бабника Гуана - проходные, на мой зрительский взгляд. Впрочем, если профессионал меня сможет переубедить, я буду только рад.
То есть, смотрите какая ситуация возникла - все воспоминания сделаны как под копирку, и не потому, что люди отвечали по заказу - таков был стиль жизни Высоцкого, со всеми быть на короткой ноге, но никого не подпускать близко. В оценке творчества все упираются в его бешеный рык, Баньку, Нинку и Охоту на волков. Демидова и Ахмадулина оригинально - в тысячный раз - сравнили вздутые вены на шее с органом.
Высоцкий вырвался из серой массы советского масскульта благодаря своей оригинальности (не смелости, о смелости мы поговорим потом), но в посмертии получил именно то, чего так боялся - шаблонные воспоминания и шаблонные же оценки. Есть, правда (появились относительно недавно с развитием интернета) всякие доморощенные оценщики, те самые советские, с трудом обученные читать троечники, испытывающие невыносимый графоманский зуд. Это еще ужасней, чем одинаковые воспоминания - авторы воспоминаний и рады бы что-нибудь такое выскрести из закоулков памяти, да не могут, слишком быстро ВВ жил.
А современные троечники, возомнившие себя литературоведами, пишут что-то типа: "в своем произведении Владимир Высоцкий раскрыл положительную динамику главного героя в отношении углового градуса северной широты, что доказывает об исключительных обстоятельствах создания данной песни. Не забудьте поставить лайк и подписаться!!" Хочется взять большую линейку и лупить им по пальцам, приговаривая: не пиши, не пиши, миленький, не дано тебе, красавчик, не сметь писать, дорогуша!!! Ничего кроме… вообще ничего и никогда!! Вы убиваете будущее, лапушки, вы уничтожаете вкус, вы убиваете читателя, опуская его до своего одноклеточного уровня!!"
Я именно это кричу последние двадцать лет, меня ненавидят графоманы всех мастей - ненавидят и боятся - но ничего, конечно, не меняется. И литературоведческих исследований текстов Высоцкого, сделанных профессионалами, да так, чтобы их читать было интересно, как не было, так и нет. Есть диссертации, над которыми можно заснуть, есть примитивные статейки лапушек, есть полезные высоцковеды, есть воспоминания под копирку и неутихающая народная любовь тоже есть. Никуда она не делась.
Справедливости ради. Изредка встречаются трогательные попытки раскритиковать воспоминания людей, с которыми Высоцкий не только рядом жил, но и работал. Частенько эти попытки окрашены плохо скрываемым антисемитизмом — вот, смотрите, что пишет Митта (по-еврейски митта значит гроб, а вообще-то его фамилия Рабинович!! — утверждает на голубом глазу никому не ведомый автор).
Ух ты! Хотел я сказать про Вайсбейна (Утесова), про громадного, с разбойничьей рожей Френкеля, нежно поющего про русское поле, про радиста Кренкеля, подсунувшего Папанину лишнюю деталь от маузера, про Карцева, Богословского, Шифрина, Гердта, Ширвиндта, Менакера, Плятта, Раневскую и так далее до бесконечности. Про Иосифа Уткина, кстати, тоже напомнить можно. Автор, словно не догадываясь о творческом параде, начинает перечислять компанию Высоцкого и с ехидцей шепчет - какие люди, прямо все как на подбор. Намек такой, что окружили нашего русского парня жиды пархатые и давай его спаивать. Тот же Митта-Рабинович, если бы не они, жил бы наш русский Володя, да и жил себе, писал бы гениальные песни, а мы бы его любили с редькой да квасом.
Я, будучи русским патриотом всю свою сознательную жизнь - хотя, говорят, птичьи фамилии давали крещеным евреям, чтобы не потерять в дальнейшем - очень люблю юдофобскую логику. Есть такой прекрасный поэт - Александр Моисеевич Городницкий. Чистый еврей. Есть такой легендарный в кругах конников водитель — Семен Ильич Трейзин. Классический семит. Я его ласково звал "моржом" - мордой жидовской, ему очень нравилось. Каким боком, простите, Владимир Семенович Высоцкий - русский? Вообще-то Высоцкие до революции были известными торговцами чаем и вместе с товарищем Гоцем активно участвовали в свержении самодержавия со всеми вытекающими. Прямые, так сказать, предки, чисто русские Высоцкие и Гоцы. Заодно можно напомнить прекрасную песню ВВ: "Зачем мне считаться шпаной и бандитом, Не лучше податься мне в антисемиты, На их стороне хоть и нету законов - Поддержка и энтузиазм миллионов" или Мишку Шифмана. Да, Высоцкий был евреем. Но это ладно.
Доморощенные исследователи бросаются на друзей и партнеров ВВ, как собаки на медведя - Влади не удержала, Митта не помог, Кохановский спаивал, Карапетян вообще любил, Лужина не дала, вся Таганка ненавидела, Золотухин роль отобрал, Володарский - дачу. При этом Володарский нападает на Влади, Влади - на Володарского, Кохановский - на Карапетяна, Карапетян - на Кохановского, Золотухин (который за трояк подпускал к окошку посмотреть на пишущего Высоцкого во время съемок Хозяина тайги) - на Митту, Митта… вроде ни на кого не нападал. Только спросил у знакомого врача: боюсь за Володю, спать по пять часов (не по два и не по три, по пять, чего тоже мало, конечно) - разве так можно? На что врач ответил мудрено: наш Володя - астеничный гипоманьяк в хронической стадии, для них это нормально.
Сколько бы самых невероятных сплетен про Высоцкого не ходило, сколько бы закадычных друзей не появилось и не ушло (время неумолимая вещь, и ровесников Владимира Семеновича почти не найти) — от него остались только тексты, которые, повторяю, просто требуют профессиональной разносторонней оценки. Чтобы не пропали и были либо маяком — как надо писать, либо примером как писать ни в коем случае нельзя.
Власти
С вашего позволения скажу еще несколько слов, прежде чем заняться непосредственно текстами - на этот раз про гонимость. Давайте на примерах, чтобы проще было понять.
Если бы я был средним чиновником, и мне бы предложили завизировать съемку в фильме Магиева, к примеру, я бы что сделал? Правильно, я бы запорол его кандидатуру. Потому что мне не нравится его однообразная перекошенная физиономия, мне не нравятся его ужимки и прыжки в бесконечных сериалах, мне противна реклама, в которой он снимается, мне он банально надоел. Вот и все. Мне бы говорили - ты что, это же Магиев!! Я бы отвечал - хоть Рукиев, какая разница? Мне надоело его личико отовсюду. Высоцкий отовсюду тоже надоел, точнее - вполне мог надоесть. Тут, видите ли, какое дело - чиновникам, так же как и поклонникам, совершенно наплевать на стихи, есть такая особенность у поклонников и чиновников. И Высоцкий вполне мог раздражать. "Всё донимал их своими аккордами". Представляете - существуют люди, которым Высоцкий не нравится!! Более того, они истово ненавидят этого "хрипатого алкоголика". Их право.
Мне, например, противен Цой - полный нуль, как и вытащенные в перестройку из подвалов бездари с гитарами, Макар, блеющая зануда Гребень и большая часть прослойки под общим названием "русский рок". Правда, еще гаже появившийся позже рэп – ну, тут я ничего не могу сделать, только наблюдать за постоянной деградацией своих молодых, в основном, соотечественников.
Чиновники вполне могли не любить Высоцкого, не понимать его литературного масштаба, он мог их раздражать своей подозрительной известностью и так далее и тому подобное. Если бы им пришлось выбирать между своим креслом, пайком и каким-то фильмом с "хрипатым алкоголиком", понятно, что бы они выбрали. Да и вы тоже, положа руку на сердце.
Потом - послушайте - создание фильма — это сложный технический процесс, чья художественная ценность видна только после монтажа и склейки. В процессе съемки все не так радужно, во время подготовки к съемке - тем более. Существует роскошный мультик "Фильм! Фильм! Фильм!", где это все прекрасно, хоть и гиперболично, показано. Взрослые люди его, конечно, смотрели. Хотя в мультике не отражены пробы. Когда на роль пробуются десятки актеров, которых выбирает режиссер и заверяют цензоры. Допустим, Галича или предателя Видова даже к пробам не подпустили бы на выстрел, но если Высоцкий в пробах участвовал — значит, его зарезали не цензоры, а режиссер. В этом случае ни о каких гонениях речь не идет. Собственно, подбор, пробы, съемки - все в руках режиссера. От фильма отказаться тяжело, поскольку с начальников тоже спрашивают план и отчет бухгалтерии. Гораздо проще если фильм зарубит комиссия - потом уже, в готовом виде. То есть режиссер может сказать: играет Высоцкий. Начальники начнут, конечно, петушиться и бурлить, но последнее слово за режиссером, хоть за Миттой, хоть за Говорухиным. И режиссер же решает, кому доверить роль.
Иваном Васильевичем мог бы быть Никулин - отказался. Чарнотой в "Беге" - Высоцкий, но вряд ли он сыграл бы его лучше, чем Ульянов. Ротация актеров шла постоянная, и выбирали по таланту. Еще раз повторяю - дай Высоцкому возможность - он бы снимался во всех выходящих фильмах, в каждой роли, включая старух и грудных младенцев. Высоцкий был очень навязчив - и при этом поверхностно благожелателен, охотно дружил с полезными людьми и охотно помогал всем и каждому. Нет, в самом деле. Помощь оказывалась по привычной схеме - нет билетов на поезд? Хорошо. Девушка, посмотрите, я - Высоцкий. Ах, нет? Зовите начальника. Начальник, здравствуйте, смотрите, я - Высоцкий. А, и вы меня терпеть не можете? Дайте телефон… Здравствуйте, я - Высоцкий. Билетики нельзя ли? Концерт? Запросто.
То есть, как это ни банально звучит, вся оказанная помощь в конечном итоге шла ВВ в карман - хотя, конечно, он и без всякой платы мог петь врачам, например, которые вшивали-вышивали ему торпеду, в бане, в кабине, в пьяных компаниях, когда его заткнуть было абсолютно невозможно. (В тот вечер я не пил, не пел - бывало и такое, говорят. Трезвый ВВ сидел в уголке и наслаждался покоем.) Но своей известностью гонимый бард пользовался на полную катушку -к вящему удовольствию его друзей и собутыльников.
Вообще, выпячивание Карапетяном своего эго понятно и простительно - рядом с Высоцким все как-то тушевались и блекли и, ощущая это, называли себя «младшими друзьями». И если в жизни Карапетян был всегда на вторых ролях, то в книге мог себе позволить главную роль - Я и Высоцкий. Это понятно, смешно и иногда даже простительно. Вполне вероятно, что даже в дурацком заявлении - любил его как женщину - нет подтекста, свойственного нашему извращенному времени. Просто глупость, обычная у тщеславной прислуги при гении.
При простейшем, но внимательном рассмотрении ситуации оказывается, что, по большому счету, никто Высоцкого не зажимал и не притеснял - он снимался, выступал, и если бы не был членом Союза композиторов, стал бы членом Союза писателей. То есть известный актер, исполнитель собственных песен Владимир Семенович Высоцкий не был ни гонимым, не преследуемым, ни зажимаемым страшной советской властью борцом с ней же.
Откуда же взялась такая легенда? Понятия не имею. Возможно оттого, что русские люди испокон веков любили уголовников, особенно в кандалах (вся любовь пропадала, когда каторжники грабили их дома и убивали семьи) и традиционно ненавидели власть. Власть тоже ненавидела власть - ту, что повыше. И хорошо помнила народную мудрость - от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Очевидно, в народном бессознательном не мог уместиться тот факт, что такие поверхностно бунтарские, ни на что не похожие песни могут принадлежать обычному актеру, шуту на окладе, невысокому крепышу на высоких каблуках - нет, так петь мог только Стенька Разин, утопивший свою Му-му, или Пугачев, гордящийся прапраправнучкой.
Разница между ревущим гигантом на пленке и реальным обликом Высоцкого часто бывала причиной разных неприятных ситуаций - он действительно был маленького роста, 165-170 сантиметров, в самом деле ходил на максимально высоких каблуках (чтобы не обвинять меня в очередной клевете, достаточно посмотреть на постановочную серию фото Высоцкого с Влади), был большеголовый, подтянутый, с покатыми плечами. Явно не культурист, но и не слабак - человек, следящий за своей формой - хотя откуда у него на это время… И спутникам ВВ приходилось объяснять - ты что, дурилка картонная, не видишь? Это Сам Высоцкий. Бедолагам, которые обязаны были знать, как выглядит ВВ, приходилось исправлять свои ошибки, извиняться и приносить клятву на крови, что такого больше не повторится.
Но факт есть факт - легенды о преследуемом барде гораздо более живучи, чем его стихи, которые в основной своей массе забыты. Легенда о преследовании борется за первые места с легендой о метеоризме.
Метеор-самоубийца
Я ненавижу тупость и шаблоны, но нет ничего более тупого и шаблонного, чем рассуждения обывателя о поэзии вообще и о Высоцком в частности. Что графоманы делают с поэзией, я подробно разобрал в книжке "Путеводитель на Парнас" с предисловием Юрия Полякова. А вот что обыватель делает с ВВ - вопрос, конечно, интересный.
Если в двух словах - подгоняет его под себя. А сам он человек непритязательный, простой, и от поэзии ему надо, чтобы было понятно. Понятно? Никакого расстрела горного эха, никаких там, понимаешь, весен, идущих в штыки, ничего такого замороченного. Мы люди простые, и герой нам нужен простой - чтобы был гонимым и жил недолго, долгая жизнь мешает созданию легенд. Необходим метеорит - вспыхнул и исчез. Как Высоцкий.
И тут возникает небольшая проблема. Представьте себе Гагарина - раз уж речь зашла о космосе, то есть космических телах – который, вместо того чтобы выполнить свое задание, выпрыгивает из взлетающей ракеты и сгорает. Я понимаю, что такое невозможно, но представить никто не мешает - он будет героем или нет? ВВ именно что выпрыгнул из взлетающей ракеты, потому что был самоубийцей (если кто-нибудь мне скажет про босые пятки души и лезвие ножа, по которому ходят какие-то идиоты - настучу по лицу. Имею право, как поэт - ерунда это все, никто так не делает.)
У Высоцкого был врожденный порок сердца, и курить ему было категорически нельзя. Что он делал? Две-три пачки в день как с куста. Во время пьянки - две-четыре за вечер, смолили в те времена как безумные все, и смерть от сердечного приступа была подарком, а от рака легких, долго и мучительно - наказанием. Как относиться к сознательному самоуничтожению Высоцкого? Он был практически небожителем, его обожали и боготворили, ему поклонялись, его смерть стала настоящей трагедий для миллионов людей. Но он себя целеустремленно убивал и всеми доступными на тот момент способами, и экзотическими, вроде наркотиков, тоже. У него было абсолютно все - в том числе и мифическая западная свобода, которой он мог регулярно пользоваться, и решал разве что дилемму - променять миллионы поклонников на ненадежный капиталистический комфорт или нет? Можно, конечно, сказать, что он не смог выбрать и вынужден был покончить с собой от безвыходности - но это уж совсем глупость.
Если не брать чисто физиологические причины и даже психиатрические (астенический гипоманьяк), то ключ к его поведению, возможно, кроется в мощных комплексах, о которых несложно догадаться. Если копать совсем глубоко на радость различным психологами фрейдистского толка, то детское фото, на котором ВВ в девочковом платье, прическе и с бантами вполне может быть причиной затаенного комплекса и стремления доказать свою мужественность всеми доступными для мужчин способами - бесконечной сменой женщин, курением, пьянством.
Обычные мужские занятия, понятные и простительные, даже одобряемые - не зря кобылистая Мордюкова, снимаясь с Вициным в "Женитьбе Бальзаминова" пыталась его оскорбить - не куришь, не пьешь, к бабам не лезешь - какой ты мужик? Ты не мужик вовсе. Высоцкий комплексовал из-за роста (почти всегда на высоких каблуках), из-за невозможности сниматься столько, сколько он хочет (во всех фильмах, лишь бы сил хватило), и так далее и тому подобное. Он хотел быть первым во дворе, в компании, в театре, в кино - а когда стал первым, вдруг выяснилось, что всё. Дальше идти некуда. Про великую любовь и славу на одной шестой части суши даже говорить уже неприлично, сколько можно повторяться.
В поэзии он вполне себе реализовался - настолько, что мог писать, не напрягаясь, тексты любого объема и направленности, и его стали признавать даже "друзья - известные поэты". Более того, в одном интервью западному журналисту (проведенному в Переделкино у Беллы Ахмадулиной) он, показывая на какие-то листы, сообщил, что будет заниматься в основном литературой — потому что это свобода, что написал, то и спел, и нет над тобой никаких режиссеров и цензоров. Тогда ему в голову не приходило, что литературная свобода есть полное подчинение своему внутреннему цензору, который гораздо серьезней внешнего.
Театр на Таганке, который, по сути, был большой банкой со скорпионами да пауками, жрущими друг дружку с улыбками на мандибулах, тоже надоел - ну сколько можно кривляться на потеху публике? Поздновато он это понял, но лучше поздно, чем никогда. Тем более что на перестал быть шутом на окладе и стал договорным шутом - сколько сыграл, столько и получил, роли его разобрали коллеги.
Он победил во всех выбранных им направлениях - и одновременно проиграл, поскольку потерял интерес ко всему, что составляло суть его жизни. Он выходил на концерте и мог не читать записки из зала - они все были с одними и теми же вопросами. Он перестал стараться на выступлениях - он просто орал, а если не орал, то кривлялся. Повторяю - кривлялся, восемьдесят концертов по заказу - чисто кривлянье, там даже актерской халтурой не пахнет, все хуже. Впрочем, зачем стараться, если публика и так примет, как принимала его всегда? Его тоже можно понять - выкладываться на трех-пяти двухчасовых концертах в день перед публикой, которой интересно, сколько у него было баб - так себе удовольствие.
Он сунулся было в литературу, создав гаденький "Роман о девочках" и бездарную повесть про психов и дельфинов, но вовремя бросил, понял, видимо, что проза - не его призвание. Представьте - мужику сорок лет с небольшим, он состоялся более чем полностью - что делать дальше? И, видимо, он прекрасно понимал свой главный проигрыш - если ты берешься соревноваться со всем миром, выбери область, в которой можно жить долго и счастливо. Алкоголь, табак и наркотики к этой области не относятся — это чистое зло, навсегда порабощающее человека, даже если удастся жить какое-то время чистым, потом они возьмут свое. Это не "козлоногий рогач", это куда страшнее - медленная смерть о трех головах.
Ну а самое страшное, что может быть у творческого человека, - потеря удовольствия от процесса. Вы никогда не задумывались, почему такое безумное количество людей пишет, рисует, играет, поёт? Только ли потому, что это привлекает внимание и тешит тщеславие? Ну, допустим, песни или музыка - да, там реакция зала видна сразу. А тайные области - литература, например? Когда твою работу могут оценить далеко не сразу, может, через десятки лет - что заставляет людей писать, кроме графомании, которая давно признана психическим расстройством? Тайна. Мистика. Что-то необъяснимое. Никто не знает, какие слова возникнут на листе и откуда они берутся - и результат будет виден потом. Удовольствие же от настоящего творчества нельзя сравнить ни с чем, особенно с искажающими мир и уродующими его наркотиками.
Литератору, который перестал писать, актеру, переставшему играть, певцу, лишенному голоса, жить незачем, но обычно бывает так. Наркотики сначала забирают смысл жизни, потом саму ненужную жизнь. И забирают не сразу, не моментально, а постепенно и подло — искажая и уродуя сознание, запутывая творчество в сетях больного воображения, превращая его в поток несвязного бреда.
Хотел ли Высоцкий бороться со своими зависимостями и победить? Судя по всему - нет. Хотя это была бы победа - не чета ролям или полным залам, это была бы победа над собой, а тяжелее битвы не найти. Тем не менее, среди многоликих бедолаг, попавших в сети, есть всего лишь две группы — желающих лечиться и не желающих. Первые всегда справляются и живут под постоянной угрозой срыва, но, тем не менее, живут. Более того — поскольку борьба тяжела и продолжительна, иногда срываются, растаптывают все, чего достигли в плане чистоты и воздержания, уходят в штопор, но обычно из него выползают. С каждым годом бесконечной битвы светлые периоды становятся все длиннее, а загулы все короче - пока лет через десять постоянного напряжения воли не приходит понимание - все, мне больше этого дерьма совершенно не нужно. Человек не общается с пьяными, а тем паче наркоманами не потому, что боится сорваться, а потому лишь, что ему это неинтересно. Представляете? С пьяными, оказывается, совершенно неинтересно разговаривать, и могут это делать только такие же пьяные, которым все равно.
Но чистота — это бесконечная, ежедневная, даже ежеминутная работа над собой, жизнь под постоянным риском срыва, даже необходимость менять привычный и любимый круг общения - потому что старые друзья, которые так верны и дороги, с огромной радостью утащат тебя вниз, в ту самую бездну, в которую и сами падают. А те, кто бросать не хочет, знают, что будет весело, возможно, появятся новые знакомства и так далее - но это все равно неминуемый распад личности. Собственно, наркотики страшны не только ранней смертью - в конце концов, близкого знакомства с этой великой тайной избежать никому не удастся - но неизбежной деградацией, которая гораздо страшнее смерти.
Деградировал ли Высоцкий перед концом своей жизни? Конечно. Об этом стараются не вспоминать, поскольку миллионы его поклонников разорвут в клочья, а могут и убить - но было именно так. Постоянные истерики, скандалы на съемочных площадках, ругань с партнерами, бесконечная импульсивная истерия (сорвался - побежал), поведение капризной звезды и исполнительское мастерство, которое с каждым разом становилось все хуже и хуже.
Если отбросить нездоровый фанатизм и больное желание сделать из самого необычного творца двадцатого века что-то такое безлико-кастрированное, чем занимаются тысячи поклонников, а проследить за эволюцией его выступлений, можно заметить интересную закономерность. Чем ближе к концу - тем меньше артистизма, тем длиннее и неряшливей стихи. Высоцкий привык быть неподсудным, привык, что непритязательная публика схавает все, что ей швырнут в раззявленный рот - но больше всего, конечно, нравится рвущий перепонки хрип. Ну, собственно, хотели - получили. Оглушительный, как самолетный двигатель на форсаже, хрип давно стал визитной карточкой Высоцкого. Этот хрип убрал за ненадобностью артистизм, в котором публика все равно не нуждалась. Причем этот самый хрип не был истерикой отчаявшегося человека, которому надо или высказаться, или умереть. Нет. Это была именно узнаваемая, тщательно культивируемая манера исполнения, так что иногда бывало смешно.
Очередное интервью. «Ваше кредо?» —спрашивает журналист. Владимир Семенович тут же хватает гитару, надувает вены на мощной шее и вопит про то, чего он не любит. Журналиста относит вместе со стулом к стене, разбивается ваза с цветами, графин с водой сметает на фиг со стола - все как обычно. Потом Высоцкий перестает петь и совершенно спокойно говорит - ну вот, кредо не кредо, а что мне нравится я рассказал. Ну, то есть после такого опасного рева он должен был биться в корчах, глотать воду, открывать окно и так далее - нет. Он отыграл песенку так, как всем нравится, теперь можно и отдохнуть. Какой нерв, ребята? Это вам нерва хочется от сытой вашей жизни, а у нас обычная физкультура, дыхательно-орательные упражнения.
Именно поэтому я не выношу домашние концерты Высоцкого - в них нет мастерства. Оно и понятно - каждый божий день проводить на публике по нескольку часов, радуя незнакомых людей оглушительными воплями, кто выдержит? Это уже скучно - а актеру скука противопоказана. Вот он и дурачился на сцене, опять же, никто слова не сказал про то, что это плохо. Да и я не говорю — хорошо, но мне не нравится.
Я ценю мастерство, а Высоцкого-мастера можно послушать лишь на советских пластинках в сопровождении оркестра Гараняна и на зарубежных (французском и канадском) дисках. Там, где «Две судьбы», «Баллада о детстве» и о «Правде и Лжи». Вот там хорошо все - и тщательной дозированный хрип, который включается тогда, когда нужно, и великолепная актерская работа голосом - ничего лишнего, ничего пошлого. Понижение качества понятно, если не забывать про постоянные запои (самые плодотворные времена были у него в глухой завязке).
Повторяя вопрос -хотел ли он вылечиться? Ну конечно, хотел, как хотят все алкоголики и наркоманы, с похмелья или перед ломкой. Когда дрожит каждая жилочка в теле, а мир вокруг сгущается страшной черной тучей из чистого ужаса и тоски, готовой раздавить и поглотить. Когда буйство и веселье, бьющее через край, сменяется полным, безвольным опустошением, сил нет даже на то, чтобы поднести стакан к губам, но хочется повеситься или разорвать зубами вены. Вот в такие времена все зависимые не только мечтают завязать, но даже пытаются это сделать. К сожалению, рядом всегда есть услужливый Давидка, готовый продать и шляпу, и бритву, лишь бы продолжить, есть друзья, со всех сторон тянущие руки со стаканами, есть бывшие бабы, готовые на все, лишь бы залучить любимого обратно. Но самое главное - есть тяга, необоримое стремление, с которым справиться можно только после двух-трех лет чистоты.
Пока ВВ не получил от Влади всего, что она могла дать, он себя сдерживал, по крайней мере старался - один раз не пил, говорят, целых шесть лет. Это для пьющего человека невероятный рекорд. Но потом стало ясно, что Влади никуда не денется, визы получены, цели достигнуты, что дальше? "Разве красть химеру с туманного собора Нотр-Дам?"
Он выковыривал торпеду (эспераль, антабус, тетурама десульфирам) - вещество, не дающее водке превратится в воду и углекислый газ, а оставляющей ее в состоянии страшного яда. Водка тоже яд, но то, во что она превращается (очень ненадолго) в десятки раз хуже. Торпеда держит алкоголика в страхе, и обоснованном - любая рюмка приводит к смертельному исходу. Только поэтому он не пьет, и так может продолжаться до относительного избавления от тяги. Пожалуй, это единственный действенный метод лечения. Но Высоцкий торпеды (на самом дела ампула, растворяющаяся при поступлении этанола в кровь) выковыривал. Ножом.
Напомню, что в те времена пьянство не было чем-то преступным и даже особо вредным. Из благословенных советских времен к нам пришло убеждение, что алкоголики валяются под заборами и в канавах, а мы, люди, выпивающие три раза в неделю, работающие и воспитывающие детей кто как может - никакие не зависимые. Существовали лечебно-трудовые профилактории, которые потом эволюционировали в рехабы, и трогательные вытрезвители, где могли намять бока, если ты буянил, но, если нет - клали баиньки и потом жаловались на работу. То есть пьянство в меру не только не осуждалось, а даже поощрялось и тоже было культурным кодом.
Ну и о какой трезвости Высоцкого могли вести речь его друзья? Как бросить пить человеку, который пил всю свою сознательную жизнь и даже некоторую часть не очень сознательной? Который привык быть в центре внимания и, благодаря некоторым нездоровым особенностям нервной системы, постоянно балансировал на грани нервного срыва? Можно было бы его закрыть куда-нибудь в тайгу, и «сука»-Туманов (хе-хе, я его не обзываю, а называю положение в лагерях - во время его отсидки шла как раз сучья война на взаимное зековское истребление) вполне способен был это устроить. Ну да, ну да. Высоцкий, который не мог находиться в одиночестве большую часть суток, да в таежной глуши? В зимушке с подслеповатым окном, земляным полом и железной печкой? Это было бы, конечно, хорошо, но совершенно невыполнимо. Хотя, думаю, дом на берегу озера был срублен в лучших традициях огромных северных изб — и даже билеты туда были куплены, и рейсы назначены, которые Высоцкий несколько раз переносил, придумывая нелепые оправдания, но тем не менее кормя друзей обещаниями.
Среди современных наркологов есть примета - если кодироваться пьющего приводят родители или жена, то это просто выброшенные ими на ветер деньги. Бедолага под страхом смерти не будет пить, допустим, год, но потом уйдет в такой штопор, что небо с овчинку покажется. Но если он пришел сам - тогда другое дело.
Так вот, Высоцкий бросать не хотел. Не хотел и не мог. У всех на глазах он совершенно сознательно довел себя до ручки под одобрительные похлопывания по плечу - метеорит ты, Володька, как ты живешь, просто сгораешь. И если гипомания сегодня лечится, поскольку частенько приводит к нервному истощению и, как следствие, - к смерти, то тогда никому даже в голову не пришло, что так можно. Все восхищались его работоспособностью и многозначительно хмурили брови - да, ветер пьет, туман глотает, пропадает, пропадает, да все мы волки, все мы так живем…
Кстати, для того чтобы продлить гению жизнь, нужно было всего-то немного. Хотя бы ограничить курение до пачки в день, вместо привычных ему двух-четырех, лишить чифиря (а про то, что ВВ был чифирист и не мог писать без кружки мутно-желтого напитка, все молчат. Чифирь в самом деле лишает сна и распахивает творческие пространства, но истощает сердце. Кроме Владимира Высоцкого заядлым чифиристом был, например, Достоевский.) Без чифиря удалось бы побольше спать, без чудовищного никотинового отравления больное с детства сердце не испытывало бы таких запредельных ежедневных перегрузок - и скорее всего наркотическую ломку летом восьмидесятого Владимир Высоцкий пережил бы. То есть не нужно было бы даже лишать его привычного ритма жизни - просто слегка сократить потребление самого липучего, бессмысленного и мерзкого наркотика из дозволенных - табака. Просто немного тормознуть чтобы остаться в гонке. Вопрос - как? И курили вокруг него все, тоже как безумные. А с манерой ВВ ни в чем никому не уступать даже ценой собственной жизни идея сократить курение - совершенно абсурдная.
Теперь уже никто не узнает, что произошло тем летним утром - то ли, как говорят любители детективов, ему в самом деле сделали "золотой укол", то ли действительно изношенное до предела сердце не выдержало наркотической ломки - а бегал по квартире и орал он несколько дней кряду, и никто ничего сделать не мог. Разве что девочка-Оксанка кормила его… клубникой со сливками и поила шампанским, больше ничего организм не принимал. Хотя подобная предсмертная диета выглядит слегка издевательской.
Дальнейшие события разобраны, изучены и ничего нового вынести нельзя - разве что Оксана Афанасьева решит устроить какой-нибудь скандальчик, но, сдается мне, не решит. Не было вскрытия, не было сообщений о смерти, кроме крохотной заметочки в «Вечерней Москве», был запруженный толпами народа Таганский район (похожее столпотворение старожилы-москвичи помнят только на похоронах Сталина).
Прошло сорок пять лет. У Петровских ворот стоит памятник - не в сквере, а на бульваре. На Большом Каретном регулярно собираются люди, оставляют сигареты, уносят фотографии, бесконечно поют про друга, вершину, хрустальный дом и так далее, очень досаждая жильцам. Поклонникам абсолютно наплевать на возможное сотрудничество с КГБ, на две тысячи (слухи, только слухи, утверждать я не могу) любовниц, на тысячи опустошенных бутылок, гору окурков и прочие признаки настоящего брутального самца.
В общем-то, им не интересно читать даже однообразные воспоминания и всякие скандальные выдумки, так же не сильно важны попытки сделать из грешника святого. Им - мне тоже, в первую очередь - интересно творчество живого человека, который сумел уйти вовремя - а это и огромный подарок, и большая удача.
Творчество
Говоря о творчестве, я имею в виду исключительно литературную составляющую. Фильмы и спектакли я могу лишь оценивать со своей точки зрения, но вот литературную часть, а именно - стихи, могу обсуждать и оценивать как профессионал. Тем более, что без стихов Высоцкий остался бы обычным советским актером средней степени известности наряду, например, с Крамаровым или Видовым, а может даже ниже.
Кстати, весьма возможно, что без песен, хрипящих из каждого утюга, фильмография Высоцкого была бы более полной и качественной. Он бы не так раздражал чиновников своей настырностью, его было бы не так много, и они сквозь пальцы смотрели бы на роли - тем более, что тогда все риски на себя брали режиссеры. Сейчас не берут, сейчас есть две прикормленных и ставших чисто символическими профессии - сценарист, который вообще не имеет своего мнения, и режиссер. Это куклы на веревочках, которыми управляют продюсеры.
Но как сложилось, так сложилось, и мы имеем - кроме всем известной роли Жеглова - еще почти три десятка фильмов и около тысячи текстов, из которых десяток-другой абсолютно гениальны, несколько сотен — отличных, но обычных, где Высоцкий свою планку не перепрыгивает, и остальное - просто средние стихи, неплохо сделанные.
О, кидайте, продолжайте, я уже научился уворачиваться от камней.
На самом деле такой процент — это тоже большой подарок судьбы и работоспособности. Обычно у хороших поэтов один-пять всеми любимых и всем известных "шлягеров", Господи прости, а остальное - всего лишь память о творческой лихорадке. Потому что, как мы помним, великие вещи всегда создаются на одном дыхании, все, что кроме, пишется для получения творческого экстаза, который в одинаковой степени испытывали и Пушкин, и Высоцкий, и любой, самый бездарный и нелепый графоман. И разница между ними всего лишь в результате, как бы печально это не звучало, все пишущие в смысле получения удовольствия находятся в одной лодке.
В плане качества Высоцкий не превзойдён никем, ни у одного известного мне поэта нет такого количества текстов гораздо выше среднего (я вынужден давать усредненные оценки, ну, потому что сколько можно кричать про гениальность, величие, опять про гениальность. Не хватало еще про метеорит напомнить. Можно, мы по умолчанию будет считать его гением и не повторяться? Можно? Ну, спасибо. На сто камней меньше прилетит в мою лысую черепушку).
Я уже писал, что глупая, хотя в некоторых моментах точная, статья "О чем поёт Высоцкий" послужила катализатором начала нормальной работы над стихами - хотя от глагольной рифмы он так до конца и не избавился. Дурак-журналист, переживая за состояние умов молодежи - он был хорошим, правильным, честным, но дураком - приписал Высоцкому строчку Визбора "Зато мы делаем ракеты", в которой, кстати, тоже ничего крамольного. И что ее так любят либералы? Ракету пойди еще сделай, американцы до сих пор нашими пользуются, Енисей перекрыть - тоже то еще умение нужно, а балет признан во всем мире - в чем тут глумление?
А на дурака можно было и внимания не обращать, хотя ВВ с Кохановским незамедлительно побежали в другую газету и вроде бы дали опровержение, совсем как на американском телевидении через десять лет. Но чтобы дурацкая статейка не помешала карьере, писать надо более качественно, и желательно не злить власть предержащих, Высоцкий понял. После статьи он почти совсем перестал штамповать забавные приблатненные песенки, которые так котировались у дворовой шпаны и заигрывающей с ней интеллигенции, и нашел себе другую нишу, став рупором рисковых парней.
Сейчас прозвучит очередная крамольная мысль - после ранних стишков, в которых он бьет баб, пьет с чертом, восхищается ментами, которые даже джина смогли упаковать в воронок, после веселого молодого хулиганства, которое было, скажем так, совсем лишено морали, ВВ превратился в самого настоящего конформиста. За весь следующий период творчества не появилось ни одной песни, которая так или иначе была бы опасна советской власти. Военных, патриотических - сколько угодно. Издевательских, написанных словно для сатирического журнала "Крокодил" - навалом. Но вообще-то в СССР критиковать отдельные недостатки никто не запрещал. Тем более, высмеивая мещан, жлобов, трусов и так далее, ВВ делал это на самом деле смешно и талантливо, остроумно и оригинально. Только не надо про песню "Протопи ты мне баньку". В чем там крамола, особенно после двадцатого съезда и развенчания культа личности? В упоминании псевдонима «Сталин»? Ну, в таком случае и я борец, и все вокруг, так или иначе это имя произносившие.
Но популярности он жаждал, фига в кармане была, как у любого таганковца (у Филатова, кажется, фиги нет в стихах, но у него на всё поэтическое наследие три хороших текста — «Оранжевый кот», «Натали», и одно больничное «Тот клятый год») - и как совместить несовместимое? И он нашел выход, начав писать про профессии тяжелые, рисковые, где человек живет в полном напряжении всех своих физических и моральных сил.
Начал он еще в начале (извините) - посвятив неумелые еще нескладушки солдатам, которых унесло в океан, и они долгое время питались лишь подметками да ремнями, и полярнику, который сам себе, пользуясь зеркалом, вырезал аппендицит. Это были первые ласточки, предваряющие подкупающую новизной идею - не обязательно быть героем и бунтарем, достаточно писать о героях и бунтарях.
Собственно, так когда-то делал молодой Джек Лондон, который приехал на Клондайк, прокатился на собачьей упряжке, понял, что это тяжело, холодно и голодно, вообще опасно. И угнездился за стойкой в Джуно, откуда и почерпнул сюжеты для всех своих знаменитых северных рассказов. Которые и принесли ему славу.
Тем более что Высоцкому было в кайф писать — особенно о занятиях, про которые он ничего не знал. Это тоже были его роли - он с детской жадной непосредственностью беседовал с шахтерами, шоферами, клоунами и так далее, перерабатывая все это и превращая в стихи. Некоторые его произведения нельзя читать без словаря современным поклонникам: "дед, параличом разбит, бывший врач- вредитель", "поправь виски, Валерочка, да чуть примни сапог", "Малюшенки богатые, там шпанцири подснятые", "черненькая Норочка, с подъезда пять, айсорочка", "на всех клифты казенные, то флотские, то зонные"… Ну и так далее. То есть некоторые песни, тогда писавшиеся на злобу дня, сегодня стали всего лишь памятником времени, но остроумным, и которые можно слушать и через сорок пять лет. Правда, уже не очень интересно, но смешно.
И все равно - Высоцкий мастерски умеет держать грань издевок, насмешек, намеков аккуратно и без перегибов - так, чтобы люди поняли, но власти не рассердились.
Высоцковеды (прости, Господи) наверняка уже разложили творчество ВВ по папочкам, приклеили бирки и подсчитали количество вариантов - как это можно сделать и не уснуть от скуки, ума не приложу. Я не отношу себя к этим достойнейшим людям, но могу сказать с точки зрения поэта про некоторые вещи, просто лежащие на поверхности.
Ну, например, что все его стихи и песни можно разделить - не по темам, это было бы слишком просто - вот военные, вот блатные, вот любовные, какая жуть. А вот так - по заказу, к фильмам, к спектаклям, для себя.
Про фильмы и спектакли подход совершенно правильный и трезвый - песенки, это, конечно, хорошо, но гораздо лучше если их сразу услышат пятьсот человек в зрительном зале каждую неделю или чаще, а лучше - миллионы зрителей в кинотеатрах.
Не могу не упомянуть о том, насколько разнится восприятие текстов у слушателя и самого автора. Все, конечно, помнят "Вертикаль" и песню из нее, шлягер всех времен и народов "Если друг оказался вдруг"… Ее до сих пор поют у костров, под землей и в горах, девочки с тоненькими голосками и мальчики с деревянным басом, даже в современном мультике про богатырей Змей-Горыныч говорит - а как он сказал красиво - если друг оказался вдруг… Потом я, слушая какой-то очередной концерт и собираясь уже переключать радиостанцию (радио Высоцкий тоже есть, две штуки точно), как вдруг Владимир Семенович говорит «... был такой фильм, и была такая песня. Что-то там друг… вдруг… если хотите, могу попытаться вспомнить…» А это песня, на секундочку, превратила дворового барда и пишущего актера в официально признанного во всей стране исполнителя. Но она свое дело сделала, а в горячке творчества про нее можно и забыть - впереди новые песни.
К слову, не извиняясь за скромность, могу подтвердить - большую часть своих стихов навскидку я и не вспомню. Есть десяток, которые я читаю на выступлениях и которые все любят, но остальные шестьсот запомнить невозможно. Хотя по одной любой строчке обычно возможно восстановить.
Ну так вот - практически в каждом фильме, в котором снимался, Высоцкий использовал свои песни - возможно, и это тоже мешало его карьере актера. В "Интервенции" - две, одна великая, вторая мусор, в "Опасных гастролях" несколько качественных, даже в "Хозяине тайги" парочка каких-то слабых куплетов. Для "Стрел Робин Гуда" был тоже написан великолепный цикл, где почти каждая песня в яблочко и по аранжировке, и по литературному мастерству (кроме попсовой «Баллады о любви»). "Бегство мистера Мак-Кинли" тоже озвучена балладами.
Но для фильмов песен было всегда сделано больше, чем прозвучало, и для спектаклей тоже. Те песни, что написаны, скажем так, под заказ, отличаются в выгодную сторону от того, что написано на злобу дня или для себя - хотя вот в последних Высоцкий иногда достигает непревзойденных литературных вершин - таких, какими можно только наслаждаться или попытаться объяснить восторг, чувствуя свое косноязычие перед ними.
Под заказ - тоже понятие растяжимое, я имею в виду работы именно под фильмы. Есть же еще целые циклы, скажем так, производственных работ, вроде как производственные романы были в ходу в советское время.
Есть песни, посвященные врачам (совершенно роскошная «Врачебная ошибка», есть вторая слабенькая серия – «Никакой ошибки»), полярникам, морякам, шахтерам и даже таксистам - последние обижались, что про них ничего нет, пока Высоцкий не напомнил про «Счетчик». Про большинство из них можно смело сказать - написаны на достойном уровне, но не больше того.
Причем Высоцкий - яркий пример того, что первая серия фильма, или песня, или книга, всегда бывают сильнее продолжения. Закон первородства, скажем так. "Охота на волков" сильнее второй серии "Охота с вертолетов", первая часть "Ошибки" - мощный, образный, сильный и смешной текст ни в какое сравнение не идет с продолжением про "очечки на цепочке" и так далее.
Очень интересно, что у Высоцкого есть и мой любимый жанр восьмистиший - от "Сыт я по горло" до "И снизу лед и сверху", где он мается, ожидая визы в загранку. И уточняет, что жив только Влади и Господом (Господа Влади из текста убрала, нечего ему там делать). Их немного, но они есть.
С другой стороны - бесконечные баллады, где в конце не помнишь о том, что было вначале. Та же самая "Баллада о детстве" - замечательный срез послевоенной жизни. Мастерство Высоцкого позволяет ему писать длинные тексты, не утомляя слушателя, более того – можно включать запись снова и снова, пока не выучишь наизусть, а потом напевать уже ставшие родными стихи. Собственно, гения от обычного стихотворца, обладающего четким и ясным авторским голосом, отличает именно это - способность работать во всех октавах поэтического слова.
От стихов прямой речи (ты, Зин, на грубость нарываешься) или "Я вчера закончил ковку", до настоящих образных узоров, где слова рисуют практически осязаемую картину - "Оплавляются свечи на старинный паркет, Дождь кидает на плечи Серебром с эполет". К сожалению, тексты прямой речи вытесняют образные — последних можно найти лишь несколько штук.
Кстати, именно поэзия прямой речи, кажущаяся простота таких стихов породила в восьмидесятые года огромное, просто чудовищное количество эпигонов. Они создавали продолжения, будучи уверенными, что сами пишут ничуть не хуже. Самое забавное, что у них получалось - так же как любой копиист может достичь при определенной наработанной сноровке визуальной похожести картины. Но при похожести все, что они делали, оказывалось на десять уровней ниже стихов Высоцкого. Почему? Да потому, что надо быть гением, и писать так, как умеешь, а не подражать. А вот образные стихи подделать так никто и не смог, хотя, конечно, пытались.
Интересно, что гениальная простота, к которой Пастернак, например, пришел только на закате жизни, у Высоцкого успешно чередовалась с другими видами поэтики. "Он не вернулся из боя" - великий стих о войне. "Французские бесы" - не менее великий стих о запое, и роднит эти два произведения только фамилия автора, настолько они разные. Совершенно потрясающий "Расстрел горного эха" никак не похож - даже стилистически - на абсолютно детские стихи "Алисы в стране чудес" или "От доски к доске летели, Как снаряды ФАУ-2, То тяжелые портфели, то обидные слова".
Про детские поделки хорошо написал, глумясь, Саша Черный: "…милые детки - солнышко чмокнуло кустик, Птичка оправила бюстик, И, обнимая ромашку, Кушает манную кашку". Так вот, у Высоцкого в детских стихах такой слащавой фальши не найти, у него веселая доброта и ювелирная игра со словом - как раз то, что нравится живущим в игре детям. По крайней мере, нравилось детям нашего поколения, сейчас не знаю и не буду утверждать. Вот, допустим, песенка мышки. «Спасите! Спасите! О ужас! О ужас! Я больше не вынырну, если нырну. Немного поплаваю, чуть поднатужась, Но силы иссякнут - и я утону. Спасите!! Спасите!! Хочу я, как прежде, В нору на диван из сухих камышей. Здесь плавают девочки в верхней одежде Которые очень не любят мышей». Вот эти девочки в верхней одежде, которые очень не любят мышей — настолько по-детски, или по-мышиному, что даже после прочтения почему-то не перестаешь улыбаться. Стишки в этом аудиоспектакле короткие и забавные, совершенно без нагнетания, хотя есть и настоящий флибустьерский попугай. «Турецкий паша нож сломал пополам, Когда я сказал ему — Паша, салам. И просто кондрашка хватила пашу, когда он узнал, Что еще я пишу, рисую, пою и пляшу». «Алиса в стране чудес» - удивительный диск — гигант из двух пластинок, стихи к которым написал Высоцкий — и как же они непохожи на то, что он писал обычно! В самом деле, как будто другой человек. Эти стихи тоже можно разбирать с их детской непосредственностью, игрой по любому поводу, словотворчеством, детским — порою идущим просто от неопытности — авантюризмом, смелостью и одновременно наивностью. Легко так писать? Нет, но у ВВ получилось.
* * *
Во всех областях стихосложения Высоцкий, как правило, достигал вершин, а то, что у него не получалось, было видно только профессионалам.
Его, кстати, шпыняли за глагольные рифмы – «И мне давали ценные советы, Чуть свысока похлопав по плечу, Мои друзья - известные поэты - Не стоит рифмовать "кричу - торчу"». Ну, правильно давали - глагольная рифма, самая распространенная, не достойна мастера. Хотя мастер может ее использовать так, что она не вызывает раздражения видимой текстовой беспомощностью, как это происходит у графоманов, обожающих глагольные рифмы - потому что весь необъятный арсенал других рифм им из-за бездарности недоступен. Но только Высоцкий мог зарифмовать четыре глагола в ряд - и получилось более чем хорошо. Простенько, но смешно: "Ты, Зин, на грубость нарываешься! Всё, Зин, обидеть норовишь! Тут за день так накувыркаешься… Придешь домой - там ты сидишь!" Но в другом тексте он точно так же рифмует подряд четыре глагола — и получается крайне плохо, ниже я укажу, где это.
То есть глагольные рифмы в некоторых случаях допустимы для гениев, вроде Пушкина и Высоцкого. Пушкина убираем, потому что в его время другие рифмы еще не открыли, использовались только точные и глагольные, и "наше всё" этим очень огорчался. Так что, господа начинающие любители глаголок, ему можно, вам нет, и живите теперь с этим.
Но, как ни крути, постоянный поток текстов и неспособность прислушиваться к советам профессиональных поэтов, которые так или иначе разбирались в стихах, ну и плюс, конечно, изменяющие сознание психоактивные вещества порядком понизили уровень его творчества. Потому что эти вещества сознание не расширяют, как это модно говорить в среде употребляющих бедолаг - рабов и слюнтяев, а запутывают и искажают.
Последнее его восьмистишие, текст написанный на каком-то бланке и считающееся именно последним стихом (И снизу лед, и сверху, маюсь между — Пробить ли верх или пробуравить низ? Конечно, всплыть, и не терять надежды, А там — за дело, в ожиданье виз) - вполне себе качественное по технике, принадлежит к любимым Высоцким стихам прямой речи, но при этом какое-то никакое. Какой там лед? Куда пробуравить? Как всплыть из-подо льда, когда сам еще не решил, ломать или буравить? Какой пот подо льдом? Вернусь к тебе — значит, сбежал от той, которая хранила его (без Господа), по ее мнению? В этом восьмистишии нет ничего предосудительного (поэт может потеть подо льдом и собираться вернутся к той, кто его двенадцать лет хранила и даже тянула за собой), кроме отсутствия художественной ценности. И, видимо, он этого не понимал - или не успел исправить, потому что этот слабый текст считается последним стихотворением Высоцкого. Нет ни размаха, ни напора, ни гениальной простоты – скорее, привычная попытка сыграть на чувствах человека, находящего на краю, на грани, в опасности - отсюда и лед.
Кстати, дальше я собираюсь именно что разбирать стихи Высоцкого - с неуёмными восторгами и сдержанной критикой - не для того, чтобы принизить этого великого поэта и масштабное явление, а чтобы получить удовольствие от работы с настоящей литературой и, может быть, открыть какие-то новые грани.
А вот на слабые места, несостыковки, банальности и неудачи я тоже буду указывать, простите уж, прекрасно понимая, что ничего это не изменит - но "чистого слога слуга" просто не может поступить иначе. И тем попытаюсь доказать, что Высоцкий - в первую очередь поэт, во вторую - исполнитель, и только в третью - актер.
Я уже писал чуть выше, что в восьмидесятые к могиле с сомнительным памятником подойти было очень тяжело - вокруг нее стояли странные люди с гитарами, с налитыми краснотой и синевой лицами (если удавалось раздуть шею до появления вен, это было высшим шиком) и хрипели все, что могли. Часто хрипели свое. Одних вариантов "Диалога у телевизора" я слышал за один визит штук тридцать, стояла толпа и орала кто во что горазд. Возле них, не поверите, тоже собирались поклонники, причем поклонники Высоцкого не прочь были занять его место - песни те же, хрипит так же, даже громче, поделись девками, Владимир Семенович. Он и делился - ему не жалко.
Интересно другое - тексты прямой речи написать не так уж сложно, буйно расцветшие эпигоны тому пример. Сложно написать смешно. Юмор в стихах - вообще отдельная тема, никто не может объяснить две вещи: как рождаются стихи (сам автор не знает, что у него получится в итоге) и почему они бывают смешными. Именно бывают, автор порою считает их философскими, например, или просто трагичными, но выходит, хоть ты тресни, выходит смешно. Причем этот юмор, не любимый американцами физиологический, он скорее филологичный, когда смешат оттенки предложений, неожиданные финалы и так далее.
Ну вот, например. "Был ответ на мой вопрос прост, Но поссорились мы с ним в дым. Я бы мог отрыть ответ тот, Но йог велел хранить секрет – вот!" На "вот" я улыбаюсь практически непроизвольно - столько в этих строчках какой-то глубинной доброты и, опять же, детской непосредственности. Про рифменный рисунок я вообще молчу - классическая аб-аб вдруг сменяется в припеве одним словом, заменяющим вторую строку – «Говорят, что раньше йог мог Ни черта не бравши в рот – Год». Заканчивается все простым АА. Заметьте - в простой забавной песенке Высоцкий использует три вида рифмовки - надо быть очень уверенным в себе поэтом, чтобы так делать.
В ранних песнях Высоцкого заметен какой-то такой глубинный юмор, свойственной молодости - вскочил, водой в лицо плеснул и помчался. Куда - неважно, впереди новые друзья, которые через час считаются старыми, разговоры, гитара, портвейн. Молодость любопытна и доброжелательна, ее еще не жевали тяжелые челюсти мира, она смотрит ясным взором и всегда, чтобы не случилось, готова улыбнуться. Ранние песни подкупают именно своей улыбчивостью, когда понимаешь, что автор - человек не злой, а скорее задиристый, не издевается, а шутит, а шутит потому, что иначе не может. Жизнь его брызжет, как теплое шампанское, и так же бьет в голову.
Публика любит тоску - но не любит злобу. Тот же Есенин, тосковавший на разрыв рубахи, быстро нашел своего читателя, и Высоцкий, тосковавший еще более нелепо - этот текст будет разобран - тоже нашел своего слушателя, но от доброжелательности первого этапа, блатного, как ни странно, совершенно ничего не осталось.
И злоба появилась, и тоже стала слушателям нравиться. Выросло мастерство, но публика стала совсем всеядной, при этом разделившись на два лагеря - один принимал все, глотал с жадностью голодного птенца, другой яростно отказывал даже в праве называться поэтом. Причем вторые в поэзии не разбирались вообще, они слишком тупы, чтобы хоть что-то понимать в стихах (кстати, они до сих пор существуют и суют свое мнение, не стоящее и ломаного гроша, в каждую свободную дырку).
В стихах ВВ стал пробиваться запойный бред, похмельная раздражительность и неудовлетворенное честолюбие, неинтересные работы на заказ и неудачные попытки любовной лирики. Но главное — всем любителям творчества Высоцкого знакомы эти бесконечные вопросы. «А что вы из себя представляете? Какое ваше кредо? Что вам нравиться и что не нравиться?» И так далее и тому подобное. Все эти вопросы абсолютно оправданы, особенно если учесть количество слухов, ходивших вокруг обычного актера одного из московских театров. То есть люди, особенно профессиональные журналисты, спрашивали и спрашивали, очевидно, сильно надоели Владимиру Семеновичу одними и теми же вопросами (да, к сожалению, кумиры хотят поделиться своей гениальностью, а вот народу хочется знать цвет их трусов), на которые он давал с похвальной последовательностью одни и те же ответы — слушайте песни, в них все сказано.
Так что внимательное прочтение песен, которые без мелодии и фирменного исполнения становятся — какая неожиданность — стихами, была многократно озвучена самим покойным автором. Конечно, сей вопль не остался неуслышанным, но беда в том, что я не знаю честного и беспристрастного разбора. Кто-то подходит с позиций всеядного поклонения и готов убить за нелестное слово о своем кумире, таких читать невозможно. Кто-то, наоборот, видит, а больше придумывает только плохое — их тоже читать очень скучно, потому что у Высоцкого, как у любого нормального поэта, стихи очень неоднородны, недосягаемые вершины сменяются смешными и даже позорными провалами.
Мы же подойдем к тексту, который лежит на прозекторском столе под белым светом, вооруженные опытом, знанием и литературным вкусом и, взмахнув скальпелем, приступим.
Иные законы поэзи.
Лубоффь
С любовной лирикой у Высоцкого были серьезные проблемы - очевидно, из-за того, что любить он был патологически неспособен. Люди актерского склада, всю жизнь занятые ожесточенным самоутверждением, отдавать себя (а любовь — это именно полная отдача всей своей сути партнеру) не способны. Они от этого не становятся хуже, они дарят нам… в общем, что-то дарят, но любить в высоком человеческом смысле не могут.
Возвращаясь к тексту — вот пример из тех же самых гастролей, которые очень опасны и интересны только песнями Владимира Высоцкого - романс, так сказать. Полностью приводить его не буду, приведу лишь один настоящий куплет в обрамлении жирной пошлости. "Что мне была вся мудрость скучных книг, Когда к ее коленям мог припасть я? Что с вами было, королева грез моих, Что с вами стало, мое призрачное счастье?" Вот это Поэзия - именно так, с большой буквы. Один этот катрен, кроме него - либо грошовая банальщина, либо небрежные наброски, кое-как срифмованные, и все в одном тексте. Посмотрите: все, кроме этого четверостишия - мусор. И так бывает, оказывается.
Что там еще у нас любовного? «Дом хрустальный»? С невыговариваемым слипанием "рос в цепи"? Да, смелая составная рифма для слова "россыпи", но совершенно не звучит, простите. Это песенка вообще занимательная - если учесть, что Высоцкий Влади просто-напросто ничего не мог предложить, кроме собственной всесоюзной популярности, - ну, и, видимо, цепь, на которой он рос. Интересная аллюзия, не находите? Она же, любимая, с цепи его не снимает, он в цепи и остается расти.
"Если беден я, как пес (опять пес, который на цепи? – К.У.) - один, И в дому моем - шаром кати (в хрустальном? – К.У.), Ведь поможешь ты мне, Господи, Не позволишь жизнь скомкАТИ"(выделение автора)! Ну что, хорошо, вот так взять и залезть куда-то в церковнославянский, паки, паки, иже херувимы, скомкати житие мое.
Стихи - одна из самых великих загадок человечества. Мы можем понять (или хотя бы представить и нафантазировать), как строились египетские пирамиды, почему планеты земной группы так расположены, как устроен наш милый шарик и двигатель внутреннего сгорания. Мы даже описали черные дыры и нашли с десяток вариантов вида нашей вселенной - про такую мелочь, как галактика Млечный путь, и говорить не приходится. Но мы совершенно ничего не знаем про поэзию - как она появляется и почему оказывает такое волшебное действие на душу читателя. Не вся, далеко не вся - но у каждого поэта бывают моменты, когда мир уходит в сторону, становится никчемным, а перед ним распахивается нечто совсем необъяснимое - и оттуда как подарок приходят слова, которые, как правило, потом даже править не надо. Это называется в нашем пошлом мире «вдохновение».
Но поскольку стихи — это совершенство в каждом отдельно взятом тексте, которое достигается некоторыми техническими приемами (ну вот так Бог пошутил - совершенство достигается техническими приемами, причем ограничений в этих приёмах нет. Глагольная рифма тоже не запрещена, и тоника, и силлабика - пиши, не хочу.) А везде, где есть технические приемы, есть и возможность ими пользоваться без всякого вашего глупого вдохновения. Что и делает огромное количество стихотворцев с превеликим удовольствием - и на неискушенный взгляд, разницы между конструктором и поэзией нет никакой.
Есть. Конструктор не бьет в душу, не цепляет, не мучает, не теребит, не вызывает желание плакать от восторга и красоты, не запоминается раз и навсегда, не остается в памяти призраком чего-то упущенного. Конструктор - всего лишь конструктор.
И такая длительная прелюдия нужна только для того, чтобы разобрать вершину пошлости - по-моему, она так и называется - Баллада о любви. И начинается лихо. "Когда вода всемирного потопа - вернулась вновь в границы берегов" - ладно, начало масштабное. При слове "вновь" возникает череда - кровь, бровь, любовь, морковь - и с содроганием ждешь их нашествия. Но дальше хуже: "На сушу тихо выбралась любовь, и растворилась в воздухе до срока, а срока было сорок сороков…" В этом первом катрене интересно все - от библейского начала до выползшей любви (ящерица? лягушка? амблистома?) и сорока сороков, которые в русской традиции обычно обозначают церкви.
"И чудаки, еще такие есть" -??? - "Вдыхают полной грудью эту смесь" - из выползших на илистый грязный берег смесь чего-то там - "и ни наград не ждут, ни наказанья" - за что, они всего лишь дышат непонятно чем - "И, думаю, что дышат просто так" - совершенно верно, именно просто так - "они внезапно попадают в такт Такого же неровного дыханья."
Вообще нравится мне эта картина - на мокром илистом берегу, заваленном мусором и падалью - все-таки Потоп только-только отступил - стоит некто и дышит, просто так. И вдруг бац - рядом еще кто-то дышит. Чье-то дыхание. Чье? А нету никого. Дыхание есть, а человека нету.
Ну и вот - а дальше начинается роскошная попса в стиле Лещенко и Кобзона: "Я поля влюбленным постелю" (смело, обычно такие творцы звезды дарили) "Пусть поют во сне и наяву" (Что-то знакомое. А... Пой, засыпая, пой во сне, проснись и пой) "Я дышу - и значит, я люблю" (Как бы сказать помягче - это совершенно необязательно во младенчестве, например, и старости) "Я люблю - и значит, я живу" (а вот это правильно, при угасании половых функций и жизнь тоже угасает).
Слушаем дальше.
"И много будет странствий и скитаний, Страна любви - великая страна! И с рыцарей своих для испытаний Все строже станет спрашивать она. Потребует разлук и расстояний, лишит покоя отдыха и сна..." Ну, тут все просто и ясно - страна любви на берегу, который только освободился от воды и еще хранит следы выползшей любви и неровного дыхания в пустоте. К чудакам присоединились рыцари.
"Но вспять безумцев не поворотить, Они уже согласны заплатить. Любой ценой - и жизнью бы рискнули, Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить Волшебную невидимую нить, Которую меж ними протянули…" Итог - чудаки и рыцари при помощи выползшей из пены уходящего потока и растворенной в сорока сороках любви готовы рискнуть жизнью, чтобы не порвать нить, которая между ними протянута.
А вот дальше идет типичная для Высоцкого многозначительная и вполне умелая игра словами, которая и называется конструктором. Весьма странно, что те, кого сегодня нет, люди цвета неба, не схватили эту песенку себе на вооружение - в ней не видно женщины. Чудаки и рыцари, да еще "захлебнувшиеся любовью", которым счет ведут "молва и пустословье".
Раз уж Баллада о любви такая странная, давайте зацепим еще две странных песенки - причем я ни секунда не сомневаюсь в нормальных мужских интересах Высоцкого, но, как говориться, песни без слова не сделаешь.
Сегодня самая твердая и хорошо котируемая валюта - известность и внимание. За известность борются - вполне успешно - сотни тысяч абсолютных, никчемных, ничем не интересных бездарей, многие из них обсасывают имена, в том числе и ВВ, естественно. И вот я натыкают на такое привлекательное заявление - во скольких песнях Высоцкий использовал мат? Заинтересовавшись - может, я чего не знаю - прочитал обычное сочинение троечника.
В трех песнях ВВ сказал "бля", но интересно не это. Интересно, что в раннем варианте "Зека Васильев и Петров зека" есть такая строчка: "И вот ушли мы с ним в руке рука". Я не поверил своим ушам. Послушал (а неизвестная бездарь предоставила запись) - точно, в руке рука. Дико извиняюсь, но в русской традиции последних ста лет за ручку ходят только влюбленные, неважно какого пола. Других трактовок нет и быть не может - друзья-мужики, гуляющие за ручку? Что за чепуха? Можно вести за ручку девушку, ребенка, конечно, но ни в коем случае не мужчину, вот именно поэтому. Очевидно, что это случайность. Потому в дальнейших записях ВВ исправил "в" на "к" - всего одна буква кардинально поменяла смысл.
В этой же песенке: "Нас каждый день мордуют уголовники, И главный врач завет себе в любовники". Я прошу прощенья за экскурс, но каждый день в зонах никто никого не мордует, за исключением одной прослойки — которую мордовать и насиловать может каждый без исключения: "и нам с собою даже дал половничек Один ужасно милый уголовничек". Ну что тут скажешь — уголовники, конечно, каждый день мордуют, но все равно ужасно милые.
И, хотя ВВ поменял одну букву, и «Зека Васильев и Петров зека» пошли в закат К руке рука — в многочисленных сетевых копиях продолжает встречаться «в руке рука».
Ну и вторая странная песня про тех, кого нет — это про Сивку с Буркой. Где Сивка завел себе Бурку, потом Бурка сменил Сивку на кого-то и подставил своего любовника - обычное дело для тех, кого нет, и уголовников, практикующих это. Хотя, само собой, я лично думаю, что это песенка про мужскую дружбу и гнусное предательство - не более того, и вызывающе брутальный Высоцкий никакого отношения к жеманной пакости не имел и иметь не мог. И хорошо, что люди цвета неба не воспользовались непродуманными текстами Высоцкого, смелости не хватило.
Приведенные примеры - именно что непродуманность и непроработка. Когда пишешь - глаз замыливается, и некоторые огрехи могут быть видны только профессионалам с наработанным критическим опытом. Слушатели примут и так, а сам автор, не прошедший школу жестокой критики Литературного института, самокритикой не заморачивается - достаточно того, что он это написал в десяти вариантах и выбрал лучший.
Кстати, обычно ВВ выбирал действительно самый лучший, а огрехи, ошибки есть у всех, тем более в таком сложном искусстве как поэзия.
Как только Высоцкий отходит от своей подкупающей, циничной прямоты, как в Нинке-наводчице, как вообще в первых песнях, где женщина - маруха среди гопников, шалава, и отношение к ней именно такое, какое практиковалось у блатных, - так поэзия из стихов пропадает. И возвращается, как только Высоцкий - или его лирический герой, чтобы лишний раз не обижать фанатичных поклонников - становится собой.
"О нашей встрече - что там говорить"… Вот это как раз любовь - чистая грубая физиология без рюшечек, розочек и пошлых бантиков. Ни цветов, ни рыжья - только бывшим любовникам морды бил, сознавая, что, в общем-то, наверное, среди них есть приличные ребята. Даже отличные. Подарки вполне в стиле лузгающей семечки гопоты - раз не чулки, так Малую спортивную арену. (Конечно, еще звезды и расстеленные поля - для неприхотливой публики этого хватает). Причем баба - шлюха, как положено, и ждать не стала, соответственно, не получила украденный (украденный, работать мы даже ради дамы сердца не хотим) "весь небосвод и две звезды Кремлевские в придачу". Кончается все неприятным намеком - бывший зек боится интимных ночей.
На самом деле в этой песенке гораздо больше любви - кроме правды жизни и поэзии, - чем во всех любовных балладах, скалолазках и Маринках на левой груди. Занятно, что в ранних песнях Высоцкий вполне искренен в своем отношении к женщине.
Давайте вспоминать: "что ж ты, зараза" - маруха, которая стала спать с другим районом, и в наказание автор готов завести сногсшибательную бабу. "Красные, зеленые, желтые, лиловые, Самые красивые - а на твои бока! А если что дешевое, то - новое, фартовое, А ты мне - только водку, ну и реже - коньяка. …стерву неприкрытую сколько раз я спрашивал: «Хватит ли, мой свет?» А ты - всегда испитая, здоровая, небитая - давала мне на водку и кричала: «Еще нет!!" Хотел привести только начало, но текст настолько сочен, что не удержался и показал большую часть.
"У тебя глаза как нож" - само собой, шлюха, чтобы найти которую требуется велосипед. "Сыт я по горло" - с водки похмелье, с Верки что взять? Есть еще недосягаемые бабы: "Она была в Париже" и "У нее все своё - и бельё, и жильё". Во второй песне, кстати, и используется слово "хер", рифмуясь с геранью (неточная рифма, если что, "у нее, у нее, у нее на окошке - герань, У нее, у нее, у нее - занавески в разводах, - А у меня, у меня на окне - ни хера, Только пыль, только пыль, только толстая пыль на комодах…»).
То есть в литературном мире Высоцкого есть либо шалавы - шалашовки и марухи, либо женщины, до которых как до Луны, но их надо, обязательно надо завоевать.
Есть еще «Лирическая» - как раз на ней очень любят демонстрировать скудость своего ума всякие дзеновские доморощенные "искусствоведы". В «Лирической» есть один замечательный образ - Луна с небом пасмурным в ссоре, есть пара сомнительных - черемуха, как белье на ветру (бельё - всегда тяжелая протяжная плоскость, черемуха - воздушное кипение, недаром самый точный и расхожий, увы, образ — это именно кипение. Ну да ладно). В тексте интересно быстрое перерождение лирического героя: если первые три куплета он сетует на колдунов, заколдованный лес и обещает дворец, где играют свирели, и светлый терем с балконом на море, то последний ставит все с ног на голову. Вешает на деву ответственность - тебе кражи хочется, поэтому я тебе украду, - а светлый терем и дворец со свирелями превращается в рай. В шалаше.
По сути - текст такой же, как любовь в блатном цикле "Подарю тебе Большой театр и Малую спортивную арену!" - много обещаний и нуль в остатке. То есть журналист, написавший статью "О чем поёт Высоцкий", был не так уж и не прав - песенки весьма и весьма сомнительны по сути своей, хотя почерк будущего мастера даже в них скрыть невозможно. В общем-то, от поэта требовалось воспевать Магнитку, БАМ и полеты в космос - а на пленках тоненький голосок глумился надо всем, что было дорого с трибуны. (Да, у раннего Высоцкого был тоненький голосок - оглушительно, как самолет на форсаже, реветь и хрипеть он начал позже).
Есть еще несколько стихов, которые положили на музыку уже потом - но все они не заслуживают внимания. "Тебя не листали - слишком многие брали" - то есть все та же тема шлюх. Один умник вытащил беспомощный ранний графоманский текстик, типичную пробу пера, вообще ничего не стоящую, другой знаток незамедлительно пишет в комментариях - гениально!!!
Вот такую награду, вот таких читателей и поклонников получил Высоцкий, ради них рвался вперед и хотел быть только первым - ради этой всеядной пошлости. К слову, отсутствие вкуса не делает человека плохим, у него его просто нет, но может быть масса других достоинств.
Есть еще громоздкий и неуклюжий текст "Люблю тебя сейчас не тайно - напоказ". Напоказ Высоцкий использовал… простите, пролюбил… отлюбил… в общем, любил только одного человека - Влади. О ней и речь - точнее, филологические выкрутасы, громоздкие образы - цепи на ногах и гири по пуду. А пуд исключительно для рифмы - пуду - буду. А буду исключительно для того, чтобы оставить себе лазейку - мол, уверения в том, что буду тебя любить только потому, что сейчас не люблю. В общем, он любит Влади во всех временах - в сложном будущем и прошлом настоящем, подтянув под изучение французских глаголов многозначительную многозначительность. Такие вещи народ тоже любит — вот слушаешь, ни хрена на понимаешь, но это значит, что ты прикоснулся к сакральным тайнам литературы.
К слову - напоказ любить нельзя. Можно хвалиться, но не любить, любовь не зря синоним интимности - то есть близости между двоими, куда посторонним входа нет и быть не может. Напоказ можно хвалиться или… ладно, замнем для ясности - но любить напоказ нельзя. Увы, Владимир Семенович все делал напоказ, то есть не любил, ни в каком времени.
Профессиональные баллады и песни
В смысле - которые посвящены людям определенной профессии или механизмам или животным. Ну, «Як-истребитель», «Иноходец» и так далее.
Давайте с «Яка» и начнем. Первый куплет - самый косноязычный. Есть такой момент, когда косноязычие вполне умело изображает мастерство. Судите сами: "Я – «Як» (Яяк. К.У. ), истребитель. Мотор мой звенит. (Ага. Как колокольчик на корове. К.У,) Небо - моя обитель (Вообще-то земля, в небе самолеты проводят меньшую часть времени. Ну и "обитель" в отношении техники весьма странно звучит К.У.). "Но тот, который во мне сидит (а, вот почему мотор звенел - для рифмы. — К.У.), Считает, что он истребитель". В одном катрене - повтор, слипание, неточность. В четырех строках. Может дальше будет лучше? Да, и самолет у нас - идиот. Он в самом деле думает, что летает сам? Не может соотнести того, который в нем сидит и полеты? А как собой хвалился.
Потом идут такие забавные аллитерации, шипящие, как ветер вокруг фюзеляжа: " Я в прошшлом бою навылет проШШит, Меня механик заШШШтопал, Но тот, который во мне сидит, Опять заставляет - в ШШШтопор" (выделение автора). В общем, логично, если самолет прошит - то механик штопает. Вам не кажется, что звучит несколько издевательски?
Дальше мы перескакиваем к бомбардировщику, который несет бомбу, и ее стабилизатор поет "мир вашему дому". Хорошо. Владимир Семенович знал, что такое стабилизатор, но зачем это вообще? Просто потому, что в голову пришло? Кстати эта мысль — про мир и стабилизатор — пришла в голову исключительно автору и в ней же осталась, не пошла в народ, поскольку совершенно нежизнеспособна.
Дальше все не так плохо, но канва стиха, красная нить - борьба одного с другим, умной машины с летчиком-асом.
Борьба машины с человеком, коня с седоком, Высоцкого с Богом, волков с флажками, блатных с ментами, альпинистов со скалами, пиратов с флагманским фрегатом, а фрегата с эскадрой, которая бросила его, севшего на мель.
Высоцкий сильно любил корабли - особенно после случая, когда капитан отчитался в пароходство об испорченном протечкой номере-люксе, чтобы билеты не продали, и поселил туда Высоцкого с Влади, причем сам он терпеть ВВ не мог. Но песни барда любил его сын, и добрый папа устроил кумиру бесплатный вояж по Волге - все ради записей.
Вообще баллады последних лет жизни Высоцкого - удивительная смесь удач и провалов в одном тексте. Причем провалы, как правило, приходятся на первые строки, а это говорит о чем? О том, что они первыми не были, а притянуты потом, когда запал первичного вдохновения уже прошел.
Давайте возьмем "Балладу о брошенном корабле". Прямо сначала и возьмем: «Капитана в тот день называли на "ты"» (Ага. Весь экипаж знал об мели и начал наглеть перед катастрофой. -К.У.). "Шкипер с юнгой сравнялись в талантах" (Чего? Шкипер писал стихи, а юнга пиликал на скрипочке? А потом - наоборот? - К.У.) "Распрямляя хребты и срывая бинты Бесновались матросы на вантах" (Они сорвали бинты и стали бесноваться, как злые обезьяны. Матросы. На вантах. Вы как себе это представляете? Я - с ужасом и смехом. -К.У.)
А дальше еще веселее -
"Двери наших мозгов
Посрывало с петель
В миражи берегов,
Покрывала земель -
Этих обетованных, желанных,
и колумбовых и магеланных".
Я долго пытался понять, как можно сорвать двери мозгов в покрывала земель, какие бы магеланные они ни были. Красные, синие, магеланные.
Но как только Высоцкий возвращается к своей излюбленной прямой речи, так все налаживается.
"Только мне берегов
Не видеть и земель -
С хода в девять узлов
Сел по горло на мель!
А у всех молодцов
Благородная цель…
И в конце-то концов -
Я ведь сам сел на мель".
Потом ВВ снова вновь уносит в образность, но поскольку он пытается корабль показать как человека, выходит не очень.
"И ушли корабли - мои братья, мой флот,
Кто чувствительней -брызги сглотнули.
Без меня продолжался Великий поход,
На меня ж парусами махнули.
И погоду и случай
Безбожно кляня,
Мои пасынки кучей
Бросали меня.
Вот со шлюпок два залпа - и ладно! -
От Колумба, и от Магеллана."
Сглотнули брызги и махнули парусами - плохо, очень плохо; прямая речь - как всегда, хорошо. Кстати, два гудка даются в шторм, когда человека смывает за борт, но развернуться корабль не может, поскольку его просто перевернет - тогда даются два прощальных гудка.
Дальше опять мешанина - человекообразный корабль: "пью пену, волна Не доходит до рта, И от палуб до дна Обнажились борта, А бока мои грязны - Таи не таи, - Так любуйтесь на язвы И раны мои". Умолчим, что палуба и большая часть борта обычно и так обнажены, а полюбуемся на язвы и раны. Дыра у ребра от ядра, рубцы от тарана и шрамы от крючьев (однако, классификация) - а вот какой-то пират перебил ему хребет в абордаже. Кстати, в этом тексте прекрасно видно, как ВВ подгонял слова под свой рык - буква Р в каждом предложении просто довлеет. Вообще-то такой прием называется аллитерацией или звукописью, но не будет усложнять. Хотел бы я найти хребет у корабля и посмотреть, как его перебьет какой-то пират. Жуть как интересно.
Высоцкий, живописуя севший на мель корабль, теряет всякую меру - мачты как дряблые руки (несущие тонны парусов?) а паруса - словно груди старухи. Вот тут становится смешно: «- Сынок, у тебя рыба-то свежая? - Бабка, ты что, она же живая!! - Я тоже живая…»
"Будет чудо восьмое -
И добрый прибой
Мое тело омоет
Живою водой,
Море, божья роса,
С меня снимет табу,
Вздует мне паруса,
словно жилы на лбу".
Я дико извиняюсь, добрый прибой — это тот, чью пену он пьет? Прибой никак не может тело корабля омыть. Точнее, может омыть, разбив предварительно о скалы, в чистом море прибоя не существует. Но самое смешное - море, которое вдруг вздует груди старухи, в смысле паруса. Причем так хорошо вздует, что на грудях, как на лбу, появятся жилы. Представляю себе эту картину и наслаждаюсь - висят себе такие старушечьи наволочки, и вдруг море превращает их в наливные груди. Понятно, что с такой оснасткой корабль срывается с мели.
"Догоню я своих - догоню и прощу
Позабывшую помнить армаду,
И команду свою я обратно пущу -
я ведь зла не держу на команду".
Позабывшую помнить - отличный оксюморон и, как всегда, прекрасная прямая речь. Дальше просто замечательное четверостишие.
"Только, кажется, нет
Больше места в строю.
Плохо шутишь, корвет,
Потеснись, раскрою…"
После предыдущих нелепостей вдруг проявляется мастерство - сжато, сильно, зло, образно, ни одной лишней буквы… Корвет, ты шутишь? Потеснись, тебя никто не спрашивает, иначе развалю надвое - поведение победителя.
Но удачу автор не удерживает, и начинаются причитания - до чего вы дошли, мне что, уйти? да, я был на мели, и что? . Если спился с круга или сел на мель - все, обратно не пустят. Тем более с инвалидной командой, которая срывает бинты и беснуется на реях. Остается только раскроить корвет и занять свое-чужое место.
То есть, практически как во всех текстах позднего Высоцкого безумные, неудачные, даже демонстративно отталкивающие, бредовые образы перемежаются с настоящими поэтическими находками - увы, только в виде прямой речи. Можно проследить закономерность: куплеты, как правило, - плохо, припев - хорошо. Все вместе вызывает странные ощущения, тем более что записана эта песня на «Мелодии», когда Влади вышибла оркестровку и запись аж двенадцати песен, то есть четвертый полный диск-гигант.
* * *
Поэзия должна быть, как говорил Пушкин, глуповата - я могу добавить, что и непривычна. Собственно, в стихах человек ищет выхода за рамки, за привычные свои шаблоны, которые окружают его каждый день и которые служат тюрьмой, правда, вполне уютной и родной. Но разрыв шаблонов и выход за рамки тоже бывает разного уровня и качества. Талантливый человек может накрутить какого угодно бреда - читатель последует за ним, как завороженный, и каждый оборот, каким бы провокативным или скандальным он не был, откроет новые горизонты, привычные слова вспыхнут невиданными красками. Это свойство гения, открывать читателю новое - бывает, что вообще без участия читателя. А вот бездари, как не пыжатся, такого эффекта достигнуть не в состоянии.
Для того чтобы оценить стихи Высоцкого, нужно приложить усилия и отказаться от восприятия их как песен - когда необычный тембр, артистический напор и мелодия не дают толком сосредоточиться собственно на тексте. А это очень тяжело и порою невозможно.
Кстати, для того чтобы понять, с произведением какого уровня мы имеем дело, я рекомендую неторопливое, вдумчивое препарирование текста по строкам. Иногда этот метод вскрывает такие тайны, что диву даешься.
В стан откровенных, но любимых многими неудач можно отнести и "Цыганскую".
"В сон мне - желтые огни,
И хриплю во сне я:
- Повремени, повремени, -
Утро мудренее!"
Ничего особенного - приснились желтые огни, и автор просит повременить. Не зря просит, видимо, что-то взяло, да и повременило.
"Но и утром все не так,
Нет того веселья -
Или куришь натощак,
Или пьешь с похмелья".
Тут и не возразишь, все предельно ясно. Разве что непонятно, зачем нужно ковырять табаком свою язву (язва, так же как и больное сердце, тоже была у Владимира Семеновича).
"В кабаках - зеленый штоф
И белые салфетки.
Рай для нищих и шутов,
Мне ж - как птице в клетке".
Ребятушки, не надо думать, что Высоцкий пел от вашего лица - нет, только от своего; нищие и шуты — это вы.
"В церкви смрад и полумрак,
Дьяки курят ладан.
Нет! И в церкви все не так,
Все не так, как надо".
Смрад в церкви? Оставим на его совести.
"Я - на гору впопыхах,
Чтоб чего не вышло.
На горе стоит ольха,
Под горою вишня".
Изумительно ценная поэтическая информация, дальше очень важно про плющ. Хотя при чем тут деревья и отрадный плющ - совершенно неясно. Так же непонятно, что может выйти впопыхах, остается только гадать и придумывать. Дальше дословно приводить текст не буду - все его знают. В общем, он по полю вдоль реки - в чистом поле васильки и дальняя дорога, а вдоль дороги (в чистом поле) лес густой с Бабами-Ягами (растяни меха гармошка), а в конце - плаха, утыканная топорами. Так и говориться - плаха - одна, топоров - много. А вот теперь самая мякотка - где-то кони пляшут в такт (я старый всадник, как ни напрягался, не смог себе этого представить), да еще нехотя и плавно. Кони пляшут нехотя и плавно. Все. Приехали… В общем, в самом деле, все не так.
В общем-то, бред бывает удачный и неудачный. Вот, к примеру, "Парус" - череда никак не связанных между собой предложений, каждое из которых, теоретически, несет глубокий смысл.
"А у дельфина
Взрезано брюхо винтом!
Выстрела в спину
Не ожидает никто.
На батарее
нету снарядов уже.
Надо быстрее
на вираже!"
В этом и ему подобных текстах нет и не может быть центральной, сквозной идеи, вокруг которой наращиваются смыслы - а их в хорошем стихе может быть больше, чем в плохой книге. Есть мешанина, ничем не собранная и ни на что не претендующая - хотя автор, как положено, говорит о множестве глубоких, а не лежащих на поверхности смыслах. Ну да, ну да. Но поскольку у Паруса - а, там припев замечательный: «Парус, порвали парус - каюсь, каюсь, каюсь» - нет никакой связующей мысли, то этот бред, конечно, удачный. А каким ему еще быть? Ведь не к чему придраться.
Неудачный же бред — это "Кони привередливые". Погнали по строчкам.
"Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю
Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю…
Что-то воздуха мне мало, ветер пью, туман глотаю…
Чую с гибельным восторгом - пропадаю, пропадаю!"
В двух словах: гонит коней и кайфует от риска. А потом звучит припев - воплощенная логика: "Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее, Вы тугую не слушайте плеть (умоляю вас вскачь не лететь)! Но что-то кони мне попались привередливые - И дожить не успел, мне допеть не успеть". То есть лирический герой лупцует плетью лошадок, одновременно просит их не гнать и обзывает привередливыми. То есть капризными, не знающими чего хотят.
"И в санях меня галопом повлекут по снегу утром…
Вы на шаг неторопливый, перейдите, мои кони,
Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту!..»
Как, если по спинам гуляет плеть? Чтобы тройка остановилась, надо взять вожжи за петли и тормозить всем весом, а плетку отбросить. Дальше ангелы со "злыми голосами" и опять - кричу коням чтоб не несли так быстро сани.
Если не разбирать и вообще быть снисходительным - в литературном плане, то эта песня является жутким символом зависимости, причем тяжелой. Когда человек чувствует гибельность своего пути, но максимум, на что способен его убитый мозг, это просить время (коней) замедлить бег, все равно при этом нахлестывая их. Однако ВВ о снисхождении не просил - правда, не просил и о правде, но что тут поделать. Его давно уже разодрали на похвалы, совершенно не беспокоясь о том, что они хвалят.
А припев - постою, напою, допою - всего лишь светлые периоды, которые становятся каждый раз все короче и короче, и никакие привередливые кони тут ни при чем.
Вообще Высоцкий любит бред.
Для тех, кто бросается на меня с шашками, вилами и пулями в лоб - я не говорю, что творчество моего литературного отца - бред. Нет, я говорю: читайте внимательно - он любит бред. Этот отблеск лежит на многих текстах и виден только при построчном разборе. Ничего плохого в бреде нет - тем более, заданная высокая литературная планка нигде не опускается. Бред, тем более высокохудожественный бред (да, самому забавно) - прекрасная вещь. Это свобода от надоевших шаблонов, в том числе логики; это область, в которой присутствует настоящая свобода. И не нравится она лишь кротам, никогда не видевшим ничего, кроме стен своих тоннелей. Естественно, литературная, текстовая свобода, окрашенная мрачными тонами бреда - а бред обычно весьма мрачен и бывает даже зол - нравится далеко не всем. Но впечатление производит оглушающее, пугает, но притягивает.
Давайте возьмем "Пожары".
"Пожары над страной все выше, жарче, веселей,
Их отблески плясали в два притопа, три прихлопа…"
Изюминка первая - два притопа три прихлопа — это ритм знаменитой спартаковской кричалки. И пляшут под "Спартак - чемпион!" отблески. Не пламя, а отблески. Оригинально-с.
"Но вот Судьба и Время пересели на коней,
А там - в галоп, под пули в лоб, -
И мир ударило в озноб
От этого галопа".
На интересный рисунок строк сами обратите внимание, а я заинтересовался пулями в лоб. Тут такое дело, пуля в лоб - событие окончательное. Можно "нарваться на залп" - то есть выскочить и, видимо, разбежаться, а можно и пасть, но в лоб - уже никуда не убежишь. Ладно, в свете последующих строк будем считать, что всадникам Апокалипсиса в количестве двух штук - Судьба, Время - пули в лоб не страшны.
"Шальные пули злы, глупы и бестолковы,
А мы летели вскачь, они за нами влёт".
Простите, это пули, которые в лоб? Пробили лбы, развернулись, дуры, и полетели следом? И еще вопрос: вроде бы на конях Судьба и Время, а не мы.
"Увертливы поводья, словно угри,
И спутаны и волосы, и мысли на бегу,
А ветер дул и расплетал нам кудри
И распрямлял извилины в мозгу".
Вот он и начинается - спелый, ядреный бред. Увертливы поводья, словно угри - кошмар, толстые, упругие, скользкие. Если всадник потерял повод, он вылетает из седла, повод — это четвертая точка опоры, точнее - пятая и шестая, двумя руками. Спутаны и волосы, и мысли на бегу - ага, бег иноходца, но у лошадей нет бега. Есть бегА, они же скачки, но нельзя сказать - лошадь побежала. Существуют и приняты к обращению только аллюры разных видов - шаг, рысь, галоп, карьер, иноходь. Расплетал нам кудри - они были в косички заплетены? Распрямлял извилины в мозгу - круто. Роскошно. Великолепно, без шуток, мне очень нравится. Да, вот так все рядом.
Дальше еще веселее: "Ни бегство от огня, ни страх погони - ни при чем (?) Но Время подскакало (?) и Фортуна улыбнулась (!!), Седок - поэт, а конь - Пегас, Пожар померк, потом погас, а скачка разгоралась». Хорошо, бегство и страх ни при чем. Допустим. Куда подскакало время и что это значит - подскакало? Они же вроде рядом несутся карьером. А вот насчет фортуны - мне хочется прибить интеллектуалов, размещающих тексты, даже не читая. Улыбнулась - разгоралась - не рифма, так же как палка - селедка. В авторском тексте - улыбалась - разгоралась, глаголы, но что ж. Одни умники размещают с ошибками, другие читают и ошибок не видят.
"Еще не видел свет подобного аллюра" — вот именно, аллюра, а не бега, хотя там, судя по всему, было что-то очень навороченное, передние ноги рысью, задние галопом, раз свет не видел. "И кто кого - азартней перепляса (опять перепляс. К.У.), И кто скорее - в это скачке опоздавших нет, И ветер дул, с костей сдувая мясо И радуя прохладою скелет". Вот он, великолепный, безумный, мгновенно сокрушающий все сюрреализм (про ветер и скелет) – так, что мне пищать от восторга хочется. Ради этого можно простить и все предыдущие несостыковки, и нелепости (в бреде тоже должна быть художественная верность. Хорошо звучит, а? Это поэзия, тут еще и не такое возможно).
На этом можно было бы остановиться, но ВВ просто так не остановишь - он насыпает с горкой банальностей, которые совсем не вяжутся с безумием первых куплетов, он уже выдохся и пошел по привычному пути - друзья - враги, смерть с косой, судьба.
Я хорошо помню вечер знакомства с этой песней. Выгнали меня вечером выносить помойное ведро (тогда не было пакетов, выносили ведра, а чтобы мусор не прилипал, на дно ведра клали газетки) Вечер, осень, окна пятиэтажек освещают лес во дворе, облетающие листья - тишина, холод, падают кленовые пятерни, тускнеют отблески мокрого золота - и вдруг раздается рёв - пожары над страной… и так далее. Надо ли говорить, что я встал и слушал, открыв рот - а песня прогремела и затихла, я еще какое-то время стоял, мокрый и ошарашенный.
А вот интереснейший текст, в котором тоже хватает бреда, но который описывает один из запоев Высоцкого - как раз в Париже, с Шемякиным. Как и большинство баллад поэта, ее можно сократить без потери качества (а составителям не стоило размещать повторы строк — это не припев). Я приведу самые характерные для пьяного бреда катрены и самые, скажем так, литературно выдающиеся. Остальные, неудачные на мой литературный вкус, я удалил, то есть текст получился не измененный, но сокращенный. Специально вон для того мужика, который бежит ко мне с вилами, уточняю — это не сокращение, не переделка, не оскорбление памяти, даже не редактура — это профессиональное выделение удачных мест. Кстати, пора уже сказать, наверное, что у меня дурацкая профессия - литературная работа, я окончил Литературный институт со специализацией - поэзия. Так, на всякий случай, отвечаю на вопрос: «А сам-то ты кто? Высоцкого знаю, а тебя нет».
Открытые двери
Больниц, жандармерий,
Предельно натянута нить,
Французские бесы -
Большие балбесы,
Но тоже умеют кружить.
Канючить - выпей-ка бокал,
Послушай-ка гитары,
Таскать по русским кабакам,
Где венгры да болгары.
А друг мой - гений всех времен,
Безумец и повеса, -
Когда бывал в сознанье он, -
Седлал хромого беса.
По пьяни ж - к бесу в кабалу,
Гранатами под танки,
Блестели слезы на полу,
И в них тускнели франки,
Цыганки пели нам про шаль,
И скрипками качали,
Вливали в нас тоску, печаль, -
По горло в нас печали!!
Армян в браслетах и серьгах
Икрой кормили где-то,
А друг мой, в черных сапогах
Стрелял из пистолета.
Трезвея, он вставал под душ,
Изничтожая вялость,
И бесу наших русских душ
Сгубить не удавалось.
Набрякли жилы, и в крови
Образовались сгустки,
И бес, сидевший визави
Хихикал по-французски…
Хихикающий бес - как ни крути, оседлать его не удалось, душ не помог, сгустки в крови - преддверие смерти. В принципе, можно и закольцевать - Открытые двери… На мой взгляд, сокращенное стихотворение гораздо лучше полного, я не изменил ни строчки, лишь убрал лишнее - меня нельзя обвинить в плагиате и так далее, это даже не редактура. Высоцкий делал по пять-шесть вариантов (то, что сейчас поклонники повытаскивали на свет Божий), но окончательной шлифовкой не занимался - не зря же считал себя гением. Да гением и был, собственно. Чем второй вариант лучше? Более сжат, мощен, напряжен и в нем присутствует трагизм без фиги в кармане (и пели мы, и плакали свободно), а также - мрачный запойный круговорот без излишнего утяжеления.
«Осторожно! Гризли!» Замечательный стишок, посвященный Шемякину, главному по запоям. Замечательный, забавный стишок, из которого три катрена можно смело выкинуть за ненадобностью, а одну строку выделить.
«Однажды я, накушавшись от пуза,
Дурной и красный, словно из парилки,
По кабакам в беспамятстве кружа,
Очнулся на коленях у француза -
Я из его тарелки ел без вилки
И тем француза резал без ножа.
Кричал я «Друг! За что боролись?!» — Он
Не разделял со мной моих сомнений.
Он был раздавлен, смят и потрясен
И пробовал согнать меня с коленей.
Не тут-то было!! Я сидел надежно,
Обняв его за тоненькую шею,
Смяв оба его лацкана в руке.
Шептал ему: «Ах, как неосторожно!
Тебе б зарыться, спрятаться в траншею,
А ты рискуешь в русском кабаке!»
Он тушевался, а его жена
Прошла легко сквозь все перипетии, -
Еще бы! С ними пил сам Сатана,
Но добрый, ибо родом из России.
Француз страдал от недопониманья,
Взывал ко всем — к жене, к официанту,
Жизнь для него пошла наоборот.
Цыгане висли, скрипками шаманя,
И вымогали мзду не по талантам,
А я совал рагу французу в рот.
В мне одному немую тишину
Я убежал, до ужаса тверезый.
Навеки потеряв свою жену,
В углу сидел француз, роняя слезы…
Вот такая замечательная зарисовка веселого кутежа с русскими эмигрантами, пьянющими изгоями, изменницей-женой и бедным французом, который потерял веру в человечество и в женщин тоже.
Своим студийцам, которые путаются в оценке произведений, я иногда даю задание — пересказать стихотворение своими словами. Получается весьма интересно. Но в самом деле, для чего-то текст был написан? И как его разбирать, если не прозой?
Так вот в данном произведении мы видимо вопиющий случай безобразного поведения руссо туристо, потерявшего свой облико-морале. Подумайте только — сесть на колени к бедному французу, держать его за шейку и лацканы (бедолага одел «костьюм» для дорого советского гостя), орать в ухо, кормить руками рагу, измазать соусом и еще увести у него бабу. Вот это Владимир Семенович, вот это дал за сожженную Москву!!!
Так вот я своим студийцам (говорю же, я люблю использовать тексты ВВ как образовательное поэтическое пособие) даю такое задание: найти в этом тексте лишнюю строку. Лишнюю не по счету, не по размеру, здесь, как часто делает Высоцкий, и рифмовка вольная, и размер своеобразный. Нет, чужую по сути. (Кстати, этот вариант стихотворения — сокращенный, объемы не позволяют делать из моего скромного труда собрание сочинений Владимира Семеновича. Тысячи ссылок на полный текст есть в чертовом интернете). В общем, все справились и выделили эту строку: «В мне одному немую тишину», она и в самом деле замечательная, несмотря на слипание первых букв и их неудобопроизносимость.
Итак — мне одному немая тишина. После того, как строка была разоблачена, все сидели и ломали головы, что она означает, хотя вроде бы все понятно: немая тишина, видимая только одному человеку. Что тут сложного? И в самом деле, ничего, кроме смысла — именно так воздействует на читателя-зрителя-слушателя произведение искусства. Оглушает, погружая в шок и немоту — уходит весь мир, гаснут звуки, замолкают мысли, остаются только двое. При этом она спряталась, совершенно чужая, в разухабистом тексте об измазанном в рагу французе.
Почему? Да просто так. У Высоцкого есть такие удивительные строки, которые говорят именно про нереализованный потенциал, который уже никогда не будет реализован. Она хороша еще и тем, что показывает ВВ таким, какой он и был в какой-то своей части, она привлекательна искренностью, чем актер нас на самом деле не баловал. Искренность поэта — одна из легенд, кружащих вокруг его имени, потому что ее нет ни в чем. Более того, если бы он был искренен, интерес к нему мгновенно бы пропал. Жизнь должна быть окружена тайной, и даже сплетни лучше непритязательной откровенности, так как дают простор для фантазии.
Именно поэтому Высоцкий в некоторых интервью кокетничает совершенно по-женски, что вкупе с его приглушенным, но все равно рычащим баритоном выглядит забавно. Ну зачем вам знать, сколько мне лет? Не надо. Я хочу остаться вне времени, хочу быть загадкой, про которую никто не может ничего сказать толком — легко читается между фраз. При этом человек-загадка отделывается от интервьюера своими обычными, тысячекратно обкатанными ответами, которые могут быть интересны разве что тогда, в прекрасные времена дозированной информации, а сейчас вызывают скуку.
А вот если в начале я говорил про несколько уровней песен, то на самом деле уровней всего лишь два — искренний и нет. Вот их уже можно раскладывать на военные, горные, социальные и так далее. Искренние будут стоять в стороне, робко зажавшись, искренность у актеров не в чести. Даже знаменитая песня, в которой он перечисляет нелюбимые всеми банальности (очень важный ход, декламирует близость к публике), была создана не как исповедь, а как сопровождение для спектакля. А потом уже представлена публике как общий ответ на общие вопросы.
Но! Вот эта песня искренна. Занятно, что Шемякину, как я уже говорил, посвящены несколько запойных текстов, которые мне очень нравятся, и один направлен на его мутное творчество.
* * *
Ладно, пока мне наваливают полную панамку, пойдем дальше.
С одной стороны, интернет — это благо, с другой - проклятье, потому что никто не мешает фанатикам вытащить неудачные, черновые варианты и разместить их где угодно, забыв, что сам автор их отверг. Какое дело поклонникам до автора? Спасти положение могли бы официальные издания, отредактированные самим Высоцким, но он слишком много уделял внимания песням, и мало - текстам, продолжая работу над стихами от концерта к концерту, знакомя всех, скажем так, с различными вариантами - и плохими, и хорошими. Так, в "Диалоге у телевизора" исчез грузин, который хлебал бензин — это было смешно, но глупо. Шапочки для зим - не очень смешно, но точно и как-то печально.
В этом плане очень жаль, повторяю, что Высоцкий не добился прижизненного сборника, эталонного, по которому можно было бы разбирать тексты — даже появившейся после его смерти "Нерв" не отличается качественным подбором и грамотной, аккуратной литературной обработкой.
Я хотел разобрать "Райские яблоки", один из моих любимых текстов, но кроме своего варианта, отпечатанного на машинке неизвестным любителем, нашел в сети еще пять и не решился. Сравнивать пять вариантов - тот еще труд, и совершенно непонятно, будет ли он оценен по достоинству. Боюсь что нет.
У меня была мысль обратиться к тому самому первому сборнику стихов, но выяснилось, что составитель, Роберт Рождественский, сыграл со своим покойным другом нехорошую шутку - все стихи он разместил вместе с припевами, фактически отказав им в праве называться стихами, а переведя на уровень текстов песен, к которым требования совсем другие. Упрощенные требования, на самом деле: услышал, запомнил или забыл, но вдуматься, вслушиваться нет ни желания, ни возможности, а всевозможные поэтические огрехи прекрасно маскируются мелодией. У самого же Высоцкого к эстраде отношение было пренебрежительное, и свои работы он предпочитал называть в первую очередь стихами или балладами, то есть текстами, положенными на музыку, и относился к ним вроде бы серьезно.
И вот такая посмертная подлянка от литературного "друга", тем более что в сам "Нерв" вошли далеко не лучшие варианты. У Рождественского, как оказалось, совсем не идеальный вкус - или он сознательно выбрал далеко не лучшие варианты. И при этом вполне себе иезуитски написал в первой строчке предисловия к "Нерву": эта книга - не песенник. Удивительная логика.
Так вот - продолжая находить ляпы в творчестве любимого большинством поэта, я не имею вовсе цели его принизить. И разбор текстов, которые являются вершинами, тоже будет. Возможно, я предоставлю просто список, потому что не всегда восторг от настоящего произведения искусства можно объяснить.
Давайте вернемся к ляпам, на сей раз из желтой жаркой Африки. Ну, во-первых, это график. У нас несчастья, как известно, происходят исключительно по графику, так что нарушение его уже само по себе нечто из ряда вон выходящее. Не так ли? Нет. График был притянут к Африке - но лучше бы ВВ этого не делал.
Дальше идет нечто такое замороченное, что даже я не до конца понял (если что, текст разбирается по пластинке с оркестром Гараняна). Итак:
"Зятю антилопьему
Зачем такого сына,
Все равно - что в лоб ему,
Что по лбу - все едино.
И жирафов зять брюзжит:
- Видали остолопа?
И ушли к бизонам жить
С жирафом антилопа".
Вот теперь давайте разбираться. Зять папы-антилопы - жираф. Для жирафа папа-антилопа - тесть. Почему же «зятю антилопьему зачем такого сына»? Может, тестя? Может:
Тестю антилопьему
Зачем такого зятя?
Ведь не вдаришь в лоб ему
Днем и на ночь глядя?*
Или, простите, сам жираф прикидывает, что за ребенок у него получиться от брака с антилопой… прикидывает логично, а поступает совершенно не-. Или, может, там был еще и жирафов… нет, сын не может быть зятем для папы. Я молчу про то, что в Африке нет бизонов, они там не водятся, там бегают стада буйволов - но поэту об этом знать не обязательно. Кроме всего, антилопа каким-то волшебным образом становится жирафихой и льет крокодильи слезы, потому что дочь жирафа вышла за бизона и, видимо, уехала в Северную Америку. А может это тесть с тещей плачут? Потому что сын женился на антилопе, а дочь вышла за бизона? Двое детишек, от двоих зятьёв? Тогда следовало бы уточнить для зануд, что братик с сестричкой ловко выскочили замуж - один женился на антилопе, вторая за бизона, а дети их - только за бизонов.
На метисе жирафа и антилопы я завис, на их внуках - когда жиралоп спарился с бизоном - у меня начался истеричный смех, уж больно красивое животное вышло. Интересно, что эту песню слышали все - и ни у кого вопросов не возникло. Или возникло, но переписывать не стали - слишком это муторное дело, звукозапись. Потом ведь еще нужно сводить, микшировать, еще что-то. Лучше оставить так, как есть, тем более, кто рискнет критиковать самого Высоцкого - в самом деле, таких самоубийц еще нужно найти.
Во время работы над книжкой я провел один любопытный эксперимент. Поскольку ребята в моей студии прекрасно знают фамилию Высоцкого, но не знают весь корпус его песен и стихов, то я дал для разбора как раз эти самые пресловутые "Пожары", которые лучше бы назвать "Скачками". И что бы вы думали? Абсолютно все нашли названные несостыковки, все пришли в восторг от скелета, который радуется ветерку, и почти все выделили слабость и шаблонность последних куплетов. Ну да, выработал ВВ потенциал, заложенный для текста, и потащил отсебятину второго сорта. Что ученики, хорошенько натасканные мной, и заметили буквально слету. Люди, разбирающиеся в поэзии, совершенно одинаково замечают и оценивают как успехи, так и провалы - в одном, отдельно взятом произведении.
Но не буду возвращаться к рассуждениям о том, кому это нужно - разбирать тексты давно уже умершего поэта, оскорбляет это его память или нет? Я склонен считать, что оскорбляет его память безвкусное вытаскивание черновиков на широкую публику, но никак не взвешивание и разбор самых лучших (объективно, господа, объективно. Завывания графоманов о субъективности восприятия стихов уже достали) произведений. Нет, ребята, ваша бездарность оценивается вполне объективно, удачи и неудачи Высоцкого тоже.
Ну, ладно. Есть такая пословица - девушку можно вывезти из деревни, деревню из девушки - нет. Блатняк из Высоцкого вывести тоже не удалось. Как у иногородних и деревенских, старающейся удержаться в Москве, то и дело прорывается родной говорок или кулацкая ухватка, так и Владимира Семеновича, ставшего уже кумиром большей части СССР, приблатенная молодость не отпускает. Ну вот, допустим, поздравления братьям Вайнерам в ЦДЛ.
"Проявив усердие,
Сказали кореша:
«"Эру милосердия"
Можно даже в США».
Господи, какая награда - притащить роман в страну бандитов и предателей.
"С них художник Шкатников
Написал бы латников.
Мы же в их лице теряем
Классных медвежатников".
Но Высоцкий выступил с шуточкой на сцене Центрального дома литераторов, и в зале под хохоток шептались: США, медвежатники, ох, рискует опальный бард, ах, расшатывает тюрьму народов, ох, смельчак…
Совершенно замечательная песня, посвященная не менее замечательному уголовнику Туманову, просто-таки требует отдельного разбора. Но не как неудача, а как свидетельство эпохи - песня ассоциации, как говорил Высоцкий, а не ретроспекции.
"Был побег на рывок -
Наглый, глупый, дневной, -
Вологодского - с ног
И вперед головой.
И запрыгали двое (?),
В такт сопя на бегу (?!!!!),
На виду у конвоя
И по пояс в снегу."
Ну и так далее - одному размозжили голову, и собаки, занятые слизыванием свежих мозгов, второго беглеца не заметили.
Мне вот что было интересно: по рассказам Говорухина, заставить ВВ одеть МУРовский китель было почти невозможно. Он бесился и не хотел мараться об мундир легавого (все претензии к Говорухину) - и тут же прекрасно принимал подачки из рук "суки", то есть ссученного вора, работающего на власть. Потому что Туманов сидел как раз после войны, когда по лагерям разгорелась "Сучья война" между ворами-фронтовиками и ворами-отрицаловом. Резали зэки друг друга страшно, иногда суки вырезали воровской этап, иногда воры сучью зону полностью. Так вот Туманов был как раз сукой - и песня посвящена именно этому.
Дело в том, что зимой не бегут - в этом нет никакого смысла. Во-первых, найдут. Во-вторых, если не найдут, - замерзнешь. В-третьих, если по следам не найдут ВОХРовцы, по тем же следам найдут представители малых народов, которые зарабатывали на беглых зеках, принося отрубленные руки, когда приходили за вознаграждением. Правда, иногда случалось так, что вслед за условным чукчей или нигидальцем приползал сам зек с замороженными кровяными буграми на культях. Зимой не бегал никто и никогда - с таким же успехом можно было среди белого дня полезть на вышку к часовому. Получить пулю в лоб. Или убегать и не нужно было, а требовалось изобразить побег с тем, чтобы солдаты быстро догнали, избили, конечно, и отправили в изолятор - до прихода нужного сучьего этапа. В изоляторе, видишь ли, убить бы не дали, а в бараке зарезали бы практически сразу.
Потом, когда сучья война была прекращена приказом сверху - да, это удивительно, но так и было - Туманов вышел на свободу и, подобно многим сидельцам, остался на северах. Организовал золотонамывочную артель "Печора", стал зарабатывать бешеные деньги (причем не воровством, заметьте, честным трудом) и вкладывать их в известных людей. Расчет замечательный - кто тронет крепкого хозяйственника, у которого друг Кобзон? Или Высоцкий? Или Ахмадуллина со свитой? Или могучая Зыкина?
Именно он платил ВВ по несколько тысяч за концерт, к нему Высоцкий срывался и улетал, развлекая пилотов пеньем за их спинами, именно Вадим Туманов хотел упрятать алкоголика и наркомана в таёжной глуши до выздоровления - хотя пара месяцев бы не помогли, разве что улучшили бы здоровье.
Довольно забавно, что две блатные песни почти что закольцевали творчество Высоцкого - с блатных он начал, блатными же и закончил. Посвящение Вайнерм, «Побег…» и «Махорочка». В последней фигурирует Жорочка - видимо, опять же Вайнер, и сама песенка почти памятник ушедшей эпохе, именно из нее я приводил цитаты в самом начале.
Блатная романтика Высоцкого так и не отпустила, а вот с горами, с которых начался его славный путь, произошла незадача - они исчезли за ненадобностью. Горы сменило море, Великий океан, про который почему-то никто нигде не поет.
В самом деле, "Друга" я слышал много раз, слышал "Прощанье…" (В суету городов…), слышал "Здесь вам не равнина" (причем с новыми куплетами никому не ведомых авторов, добра им и благополучия) - а вот морскую серию ни разу, нигде, ни у каких бардовских костров и даже на слетах авторской песни.
Ну, во-первых, в песнях из "Вертикали" идеальный для запоминания объем - три-четыре куплета, припевы в расчет не берем. Во-вторых, идеальное соотношение простоты, точности и настроения, каждый образ бьет в яблочко, ничего лишнего, стихи торжественны, даже в чем-то печальны - такая мужская слегка грубоватая речь, весомая и твердая.
А вот "Мы говорим" я разберу чуть ниже - "чутье компАсов и носов" говорит все и даже больше, чем надо. Это столь любимая Высоцким словесная эквилибристика, с каждым словом отходящая все дальше и дальше от совершенства. С этим вообще есть некоторая проблема - Высоцкого, человека буйного и невыдержанного, регулярно заносит, в том числе и в стихах. Тем более что в такой деликатной области никто никого остановить не сможет. Как вы себе это представляете? А когда тебя уносит потный вал вдохновения (с), и внутренний редактор не то, чтобы спит, а вообще в отпуске, то иногда получаются всякие нелепицы и несуразицы, которые, как ни крути, гениальными все равно не станут.
А иногда выходит удачный, сильный текст, который просто затягивает, как бурлящий поток, и нет никакой возможности вырваться из-под его влияния. Хотя, честно говоря, из-под исполнения Высоцкого освободиться нельзя - и тембр, и напор, и актерское мастерство создают мощнейший гипнотический эффект, при котором вообще все равно, о чем человек поет, лишь бы пел. При этом от стихотворения остается ощущение какого-то мощного взрыва, фейерверка, сочного, смачного, на грани фола и фольклора, на грани крайней правдивости и даже цинизма личного разговора. Хорошо закрутил, а? Но так и есть - лично со слушателем беседует мастер народного, но при этом художественного слова.
Поскольку баллады Высоцкого не имеют ни начала, ни конца - то есть понимаешь, что песня кончилась, когда звучат три его фирменных удара по струнам, - то поток образов оставляет у слушателя восторг, граничащий с шоком, или шок, переходящий в восторг. И только при построчном разборе становится ясно, удача это, частичная удача или полный провал (хотя, честно скажем, полный небрежный или беспомощный провал бывал только в ранних слабеньких стишках - тоже зачем-то вытащенных из забвения).
С превеликим удовольствием покажу несомненные удачи, которые по стилю написания находятся в совершенно другой области от военных и альпинистских песен, с их лаконичностью и чисто мужской сдержанностью. В следующих текстах сдержанностью и не пахнет - видно, что автора несет, что он не может и не хочет сдерживаться, что он глумится, он смеется не только над событием, над окружением, но и над собой в первую очередь, по крайней мере, хочется так думать.
Начнем со "Смотрин", написанных от лица деревенского соседа, то ли беспричинно тоскующего, то ли банально завидующего живущим рядом куркулям. Начало слабенькое - горой, налитой, трубой (все эти -ой, -ай - вторые по многочисленности рифмы после глагольных), зато какое продолжение:
Там у соседа мясо в щах -
На всю деревню хруст в хрящах,
И дочь - невеста вся в прыщах -
Созрела, значит.
Смотрины, стало быть, у них,
На сто рублей гостей одних,
И даже тощенький жених
Поёт и скачет…
Потом Высоцкий опять начинает перечислять свои проблемы - баба, гуси, клопы - и вообще непонятно, зачем это все. Половину текста можно было бы выкинуть без потери качества, а скорее, с приобретением - стало бы гораздо лучше, более сжато и насыщенно.
Посредине этого разгула
Я пошептал на ухо жениху,
И жениха как будто ветром сдуло -
Невеста, вон, рыдает наверху.
Потом еще была уха
И заливные потроха,
Потом поймали жениха
И долго били…"
В общем, пришел к соседям, выпил, пожрал, чуть не расстроил свадьбу - настоящий друг.
Есть не менее интересная песня "Ошибка вышла". Я ее обычно демонстрирую как закон - первая серия всегда лучше второй. Потому что существует еще и "Никакой ошибки". Всё я приводить не буду, сами найдете, но повторюсь: какой напор, какая сила, сжатая в словах, какая череда образов, создающих практически фильм.
Я был и слаб и уязвим,
Дрожал всем существом своим,
Кровоточил своим больным
Истерзанным нутром.
И точно в пошлом попурри,
Огромный лоб возник в двери
И озарился изнутри
Здоровым недобром.
И властно дернулась рука:
«Лежать лицом к стене!»
И вот мне стали мять бока
На липком топчане.
А самый главный сел за стол,
Вздохнул осатанело,
И что-то на меня завел,
Похожее на «дело».
Опять «дело» - никак уголовка Высоцкого не отпустит, ну да ладно. А «вздохнул осатанело» сродни «дико охая».
Вот в пальцах цепких и худых
Смешно задергался кадык,
Нажали в пах, потом - под дых,
На печень-бедолагу.
Когда давили под ребро -
Как ёкало моё нутро!
И кровью харкало перо
В невинную бумагу.
Чувствуете, какой мощный ритм? Как нарастает рифмовка, чтобы окончиться строкой, которая будет рифмоваться только через три следующих, и поэтому возникает иллюзия обычного разговора? Ну и образы — это же картина маслом! Воспаленное воображение, игра ума, творческий азарт… Но при этом песня не получила широкой огласки. Ее знают поклонники, не больше (если не учитывать количество поклонников, то вообще немного). Конечно, никто и никогда песню такой длинны с первого раза запомнить не в состоянии. Да что там говорить, многие не могут запомнить со второго, третьего, а потому и вовсе бросают это глупое, особенно по сегодняшнему времени, занятие - зачем запоминать, когда все можно найти в интернете легким движением пальца?
Это стихотворение (пора уже называть творчество Владимира Семеновича своим именем) я люблю демонстрировать ученикам как проявление первородства. В смысле: первая серия всегда лучше второй и гораздо лучше всех последующих, если только огромное целое произведение не разбито на куски для удобства восприятия.
Вторая серия называется немудрёно – «Никакой ошибки». И если в первой Высоцкий сразу заваливает слушателя своим рычащим мастерством, то во второй - какая-то легкомысленная глупость. Очёчки на цепочке, одним словом, текст легковесен и дурашлив, ничего от напора и силы первой части вообще не осталось. Ни игры, ни каламбуров, ни-че-го.
Забавно, что у такого мастера высочайшей пробы, как Высоцкий, огромное количество проходных и не имеющих никакой литературной ценности текстов, которые, тем не менее, прекрасно становятся песнями и их даже до сих пор крутят на различных радиостанциях. При этом они ни о чем, хотя в каждой есть какой-никакой сюжет и мастерство, от которого Высоцкому, как он ни старался, избавиться так и не удалось.
Существует такая особенность у гениев - хочешь написать плохо, но не получается, хоть ты тресни. Берешь самый глупый и расхожий сюжет и делаешь из него конфетку, которую в красивой обертке можно превосходно продать кому угодно. Особенно если приправить стихи такой ненавязчивой сатирой, как в песне "Москва - Одесса".
И если культовую книжонку всех спившихся полуинтеллигентов "Москва - Петушки" можно охарактеризовать одной фразой (алкоголик едет в электричке), то вся суть песни сводится к одному - отменяют вылет. Бедный Высоцкий сидит, ждет и страдает - там хорошо, но мне туда не надо. Практически готовая пословица. Единственный забавный момент - проводница, доступная, как весь гражданский флот, при записи на студии превратилась в красивую, кажется.
Вот так, собственно, Высоцкий и разрушал страну, боролся с ней, описывая проблемы с погодой, в которых явно виновата коммунистическая партия. Могло бы общество прожить без этой песни? Запросто.
Мы бы много потеряли, если бы не услышали шедевры вроде "Он не вернулся из боя", "Прощание с горами", "Друг", "Расстрел горного эха" - страшное совершенство, которое никто не любит, потому что очень жуткий текст. "Книжные дети", "Мой Гамлет" - при всей своей объемности они не производят тяжкого впечатления, в них нет избыточности, но нет и суровой, сдержанной простоты горных и большей части военных песен. В них мастер свободно владеет художественным словом, он может себе позволить любой прием на выбор - и все у него получится. Эти стихи не запачканы грязцой блатных поделок (несмотря на их бесспорную насмешку и даже в чем-то привлекательность), в них нет безудержного разгула многих баллад, в них не наблюдаются неряшливость и ляпы, коими Высоцкий стал грешить ближе к концу жизни (все-таки издевательство над организмом, как вы его не назовете, просто так не проходит) - это именно суть поэзии. А что такое суть поэзии? Это, напоминаю, совершенство в каждом отдельно взятом произведении - причем свое совершенство, и законы гармонии работают только в этот момент.
Можно продолжать менять слова и строки - но все будет хуже, гораздо хуже или очень плохо. Надо достичь идеала и суметь остановится, поняв это.
Так вот таких стихов у Высоцкого, при всем огромном корпусе его наследства, не так уж и много. И, как это ни печально, они остаются где-то на периферии слушательского внимания - вполне возможно, что популярность строится именно на вкусах самых непритязательных поклонников, именно для них были написаны все эти Нинки, Зинки, Яяки, Соседы-завистники, Автолюбители, Наши Феди, Сереги, которые выпили немного, всякая веселая нечисть и черти. Я ни в коем случае не говорю, что это плохо, все эти безобидные песенки на злобу дня, иногда даже познавательно, как "Лекция о международном положении, рассказанная попавшим на пятнадцать суток за хулиганство" — это почти всегда весело, нашпиговано готовыми поговорками и пословицами, и все на одном уровне.
С точки зрения техники - поэзия, даже настоящая поэзия, с точки зрения настоящей поэзии - умелая техническая поделка. Вот такой, ребята, парадокс.
Тут важен еще один момент - Высоцкого можно сравнивать только с самим Высоцким. Он, как нормальный поэт, как расчетливый… семит, знал, с кем дружить, с кем дружить близко и так далее. Вполне возможно, что он соревновался с поэтами своего круга, которые искренне, по-дружески мешали ему вступить в СП, хотя могли бы помочь обойти запрет на двойное членство. Ну так вот - Высоцкого можно сравнивать только с Высоцким, его литературные победы с его же литературными неудачами, стихи совершенные, как ограненный алмаз, с простынями болтовни, текстами прямой речи.
Специально для тех, кто любит вытаскивать на свет Божий черновики и пускать слюни… слезы умиления над вариантами, достойными только забвения - запомните, друзья мои. Любой поэт в своем творчестве не одинаков - у него бывают удачи и неудачи, он может ошибаться, у него может не найтись времени для редактуры и шлифовки, он может банально забыть про текст, или ему не повезет и не встретится грамотный, разбирающийся в поэзии друг. Кроме того, существуют объективные оценки творчества: каждый стих можно прекрасно разобрать по косточкам и вдруг выяснить, что вот этот текст, простой на первый взгляд, обладает философскими глубинами, а этот - кимвал бренчащий. Более того, у человека, всю жизнь работающего со стихами, совершенно другой взгляд на предмет - так же как профессионала никогда не поймет чайник, даже если попытается. Слишком разные углы зрения и опыт. А вот для того, чтобы работа поэта (а литературное творчество — это вообще тяжелый труд без выходных) не пропала втуне, ее нужно именно что разбирать, сравнивать, возможно, редактировать по мелочи, объяснять, если есть в этом необходимость, что хорошо, а что плохо, вызывать споры и так далее. Тем более, что популярность порой рождает на свет вот такой глубокомысленный шедевр без названия - беседа опального барда. (Текст нервный, то есть из «Нерва».)
"Я все вопросы освещу сполна, Дам любопытству удовлетворенье - Да, у меня француженка жена, Но русского она происхожденья" - все освещенные вопросы числом три, и еще раз - спасибо Рождественскому за бесконечные припевы. "Нет, у меня сейчас любовниц нет, А будут ли - пока что не намерен. Не пью примерно около двух лет, Запью ли вновь - не знаю, не уверен".
Замечательное четверостишие. Начать с того, что у дорогого нашего ВВ не было ни дня без новой бабы, но любовницами назвать их было в самом деле нельзя. Любовница — это траты и статус, когда жена уже надоела. На тот момент ВВ жена надоесть не могла, и любовницы в самом деле не было - не считать же любовницами расходный материал на ночь? И потом, пока что не намерен терять выгоды от брака с Влади, все вполне конкретно. Интересно и другое - все знали о его похождениях, причем пьяных, и интересовались, надолго ли он завязал? Удивительная осведомленность. Второй куплет повторяет первый, только гораздо слабее: "Я все вопросы освещу сполна, Как на духу попу в исповедальне. В блокноты ваши капает слюна - вопросы будут, видимо, о спальне". Ну да, ответить на все вопросы второй раз обещает бард и второй раз рассказывает про постель. "Да, так и есть - вон густо покраснел Интервьюер - вы изменяли женам? Как будто за портьеру посмотрел Иль под кровать залег с магнитофоном". Простите, покрасневший интервьюер - смелый штрих. Только непонятно, если бы он залез под кровать или посмотрел за портьеру, то не спрашивал бы, а пришел с указующим перстом - ты изменил жене!!!
Ну, с половыми вопросами худо-бедно разобрались, можно было бы еще и третий куплет придумать:
"Сейчас я все вопросы освещу,
Не все - четыре четверти хотя бы,
Интервьюер готов держать свечу,
Вернувшись к наболевшему - о бабах"*.
Нет, не стал, спасибо ему за это, и простите меня за невинное хулиганство.
«Теперь я к основному перейду - Один, стоявший скромно у в уголочке, спросил: "А что имели вы в виду В такой-то песне и такой-то строчке?"» Ну да, у скромного журналиста самый скромный вопрос, и поэт даёт совершенно замечательный ответ. Я каждый раз слушаю и наслаждаюсь. Насладитесь и вы: "Ответ - во мне Эзоп не воскресал, В кармане фиги нет - не суетитесь, А что имел в виду - то написал, Вот, вывернул карманы - убедитесь". То есть на конкретный вопрос про конкретную строку в конкретной песне добрый автор а) - оскорбляет журналиста, предлагая ему не суетиться, кричит про Эзопа, поступая именно как Эзоп, и демонстрирует вывернутые карманы, предлагая найти там дулю. Очень, так сказать, конкретный ответ. Даже чересчур, нельзя быть таким прямолинейным. Вообще именно в этом четверостишие плохо все - четыре глагола подряд беспомощны и жалки (а в «Диалоге…» гениальны и смешны), и высокомерное «не суетитесь», и уход от прямого ответа, и общая неряшливость и не обязательность... Собственно говоря, от песенки можно было бы оставить только два куплета - и оба про баб.
Религия
«Мне есть, что спеть, представ перед Всевышним, Мне есть, чем оправдаться перед Ним…» Это знаменитое восьмистишие, написанное на каком-то бланке, считается последним — и хорошо бы вспомнить, в каком контексте предстает перед слушателями Бог со своим ангельским окружением. С религией у Высоцкого отношения, мягко скажем, любопытные для стороннего наблюдателя, который может составить свое драгоценное мнение лишь по текстам и воспоминаниям.
Итак - воспоминание первое, Марины Влади, которая убрала Бога из того самого последнего восьмистишия (Я жив, двенадцать лет тобой и Господом храним - Я жив, двенадцать лет тобой храним). В хлам пьяный Высоцкий ворвался… нет, вполз в церковь, стал хрипеть, плакать, кричать, биться лбом об плиты пола - на этом его отношения с религией и закончились. Воспоминания Карапетяна об этом же случае - Володя зашел в церковь трезвый, тихий, умиротворенный, в белом венчике из роз.
В принципе, тут все более-менее понятно - есть намеки на купола, которые кроют чистым золотом, чтобы чаще Господь замечал, есть смрад и полумрак в церкви… вот и все, пожалуй. Очевидно, что с церковью Высоцкий был не в ладах. Приведенный ниже текст, опять же, не входит в корпус широко известных, и понятно, почему. (Этот текст я помню наизусть дословно по записи. В интернете встречаются и другие варианты, что для стихов Высоцкого вполне обычное дело)
Переворот в мозгах из края в край,
В пространстве масса трещин и смещений:
В аду решили черти строить рай
Как общество грядущих поколений.
Дальше предлагаю читателю найти самому этот текст, чтобы меня не обвинили в превышении допустимого объема цитирования
(Невинная моя редактура относиться к реминисценции и так же является каким-либо нарушением)
Владимир Семенович, борясь со всем миром в стихах, явно переоценил свои силы, начав плевать в лицо силе, которую даже упоминать не стоит лишний раз. И для оправдания перед Ним этот текст вряд ли подходит.
Тут можно усмотреть пародию на социалистическое государство - пять грешников и производительность труда - но все гораздо глубже и страшнее. У меня лично это стихотворение вызывает какую-то грусть, глубокую и труднообъяснимую, хотя оно - обычный богомерзкий и богоборческий глум в стиле комсомольцев двадцатых, только толстопузого попа с бородой из пакли не хватает.
Но, если ты хочешь бороться с властью - борись с ней. Зачем намекать вместо протеста, вроде бы высмеивая религию, при этом объясняя, что черти – не черти, и Бог тоже не очень-то Бог. Получается какая-то подколодная возня, мастерски, почти как всегда, сделанная. Тут налицо смешение понятий - добро становится злом, зло становится добром, это вполне в стиле Владимира Семеновича, вспомнить хотя бы про Правду и Ложь (милое, полное доброты и прямоты посвящение Булату Окуджаве), но тут вот в чем беда. Если ты принимаешь середину, ты автоматически становишься не на сторону добра, а наоборот. То есть вот такой парадокс мы имеем: Высоцкий, в сознании людей существующий как борец за все хорошее против всего плохого, на самом деле-то особо и не борется, всегда уходя в бесконечные намеки, парадоксы, многозначительные недосказанности. Это беспроигрышный ход, но исключительно для слушателя. Читатель устает от бесконечных однообразных припевов (ну вот скажите мне еще, что припевы не однообразны), которые фанаты продолжают с азартом макаки вставлять куда ни попадя, да и разбираться в строках, которые далеко не все поражают - так себе удовольствие.
Забавно, что любимому Высоцким Шемякину посвящены две приличных -если убрать лишний мусор - песни, и обе посвящены запоям, а где запои - там и бесы. И если первая песня (французские бесы) слегка мной сокращенная и ничего от этого не потерявшая, была приведена как пример литературной неряшливости, то и со второй ситуация ровно такая же.
И от Сатаны Высоцкий никак не может отделаться - начиная с запойного черта, который бегал на Три вокзала, вполне симпатичное существо, разбавляющее одиночество пьющего, до мерзких существ из стишка, приведенного выше, и кружащих Высоцкого в запое чертей французского цикла (Он тушевался, а его жена Прошла со мной сквозь все перипетии. Еще бы - с ними пил сам Сатана, Но добрый, ибо родом из России). Причем черти и бесы в стихах Высоцкого вполне себе приличные ребята, если не желающие добра, то уж точно не вредящие, веселые, готовые сгонять за добавкой, накормить француза рагу, вылизать пятки повешенным и так далее. А вот Господь - настолько далек и лИшен, что даже купола приходится золотом крыть, иначе не замечает. Впрочем, досталось и Святому духу, в омерзительной песенке про плотника Иосифа. Приводить здесь эту пакость не буду, это именно что пакость, недостойная обсуждения (вот так, и у гениев встречаются гаденькие тексты).
Ну и напоследок загадка - а кому он, Владимир наш уважаемый Семенович, служит? "Покарает тот, кому служу". Причем покарает исключительно в бытовом смысле - сгорит добро, зарежут, посадят, не сегодня так завтра, а герою, очень лирическому нашему герою на это давно уже плевать, он свое дело сделал.
Повторю свой вопрос: Он — это кто? За всю бурную жизнь у ВВ не было никаких контактов со священнослужителями, выступлений в монастырях, например. Хотя это, конечно, тяжело представить - Высоцкий в монастыре, но почему же нет? Паства Илиинской церкви у меня в Черкизове собрала деньги на самолет - и самолет был построен, участвовал в боях.
"…руки вздел, словно вылез на клирос", "вы теперь как ангел, не сходите ж с алтаря…" Вот мне, пожалуйста, церковная тема в стихах, и вполне приличная. Но есть одна маленькая разница - это упоминания мимоходом, песни никак с религией не связаны. Первая - про глупцов, которые спорят, кто глупее, вторая - звонкам Марине Влади. В других песнях ангелы «поют такими злыми голосами» и «жалобно блеют».
Есть и хуже образы, например, в «Охоте на кабанов». Помните? Нет? Пожалуйста, наслаждайтесь: «Грязь сегодня еще непролазней, С неба мразь, словно Бог без штанов». Это уже не аккуратное дистанцирование от религии, это продолжение гнилого богоборчества и беспредела, без которого можно было бы и обойтись.
Церковь была отделена от государства, прямо рядом с Таганкой небо было проколото иглами колокольни и куполов без крестов - эту картину я застал и хорошо ее помню. Быть христианином могли только очень смелые люди, и часто вера влекла за собой проблемы с карьерой. А вот проблем себе Высоцкий не хотел - он слишком сильно зависел от государства. При это ему, демонстративному, хотя и очень осторожному бунтарю-иноходцу претила сама идея доброй мощи, проводимая православной церковью. Ибо подставить другую щеку может только человек, обладающий нечеловеческой силой. А Высоцкий был человеком со всеми нашими пороками, более того, в них он превзошел многих - но кончил ровно тем же, чем и все. Тот, кому Высоцкий служил, взял свою мзду - отдав взамен, как считается, и богатство, и славу, как прижизненную, так и посмертную, в чем мы все давно убедились. Хотя в другой песне Владимир Семенович уверял: но чтобы душу дьяволу — ни-ни. И если собрался оправдываться перед Ним блеющими ангелами, Святым духом, шныряющим в постель к Марии, злыми ангельскими голосами и мразью с неба — вряд ли это получилось.
"Я не люблю"
Замечательная песня - нет, в самом деле. В ней практически не к чему придраться, никаких косяков, а главное - она вроде бы приоткрывает завесы тайны над личностью гения. Правда, наш дорогой гений исполнил несколько вариантов, что говорит о глубине и разносторонности этой личности, но мы поверим Рождественскому и возьмем текст из "Нерва" - тем более что интересные варианты нам никто вспомнить не помешает. Итак.
"Я не люблю фатального исхода" - логично, кто же его любит, и кто его избежать сможет? Никто.
"От жизни никогда не устаю" — вот это вранье, устал к сорока двум годам - сыт по горло, до подбородка, даже от песен стал уставать.
"Я не люблю любое время года, В которое болею или пью" - в книжке эту вполне откровенную и вызывающую доверие строку составитель заменил на пошлость: "когда веселых песен не пою", сразу выставив Высоцкого шутом.
"Я не люблю холодного цинизма, В восторженность не верю. И еще - когда чужой мои читает письма, Заглядывая мне через плечо". Ну, что тут сказать… Холодный цинизм и щенячья восторженность - две крайности, и не любить их обе можно, но в этом случае надо быть очень, очень-очень спокойным и слегка романтичным. Ну а про письма тоже хорошо - во-первых, кто это любит, во-вторых - люди в сером не только письма читали, но и разговоры прослушивали, и даже записи делали, когда ВВ пел Влади по телефону. Возможно, именно на это бард и намекал.
Кстати, было бы неплохо посмотреть на людей, которые любят половину и когда прерывают разговор, а также когда им стреляют в спину - в общем, нелюбовь к подобным действиям отличает большинство наших соплеменников. Не так ли?
А вот дальше целый куплет роскошных банальностей - железом по стеклу, против шерсти, игла почестей… А как же корочки СП и СК? Диски и роли? Гонорары и выступления? Не почести ли это? Или бедный бард не любил, но мучился "червями сомнений"?
Потом вновь появляется проблеск искренности - правда, такой усредненный, подходящий абсолютно ко всем: "Я не люблю уверенности сытой - Уж лучше пусть откажут тормоза, Досадно мне, коль слово "честь" забыто, И коль в чести наветы за глаза". Сразу возникают вопросы: чем плоха уверенность, пусть даже и сытая? Это как раз золотая середина между холодным цинизмом и восторженностью, то есть то, что автор, судя по всему, как раз должен любить. Да, и почему лучше отказавшие тормоза? Это синоним истерики, воплей и скандалов, вообще-то. И, простите, где и когда в чести были "наветы за глаза"? Вот прямо в чести - оклеветал кого-то, навел навет, к тебе подходят и хлопают по плечу - молодец, наш человек, уважаем, давай в следующий раз меня оклевещи, что ли.
"Когда я вижу сломанные крылья Нет жалости во мне, и неспроста - Я не люблю насилье и бессилье, И мне не жаль распятого Христа". Опять же хочется узнать - почему автору не жаль сломанные крылья, так не жаль, что даже песню "Кто-то высмотрел плод" он посвятил именно что сломанным крылам? Христа Высоцкому тоже было не жалко, есть такой вариант, потом он поменял строчку на более подходящую для христианской православной культуры.
"Я не люблю себя, когда я трушу, Досадно мне (и не терплю) когда невинных бьют, Я не люблю, когда мне лезут в душу, Тем более, когда в нее плюют". Подозрительное "досадно мне", подразумевающее наблюдение за процессом битья невинных, но невмешательства, заменили на "не терплю" - то есть, возможно, поэт подошел и заступился.
Ну а про манежи и арены вообще без комментариев - сам наш уважаемый автор именно что разменивал по рублю любую тему, за которую брался, обсасывая ее так и этак, высмеивая или захваливая, гневаясь или глумясь. То есть, фактически, песня-исповедь превратилась в набор всем подходящих штампов, убраны острые углы и двоякие смыслы, стерто несоответствие общественным правилам, и можно смело демонстрировать свое нутро, зная, что ему ничье суждение уже не повредит.
А замыкают "Нерв" (вру, замыкают сборник "Корабли", в которых Высоцкий возвращается, обвешанный друзьями) два очень интересных текста. Которые прямо просятся в разбор, и дают весьма интересную картину.
Первый - "Мне судьба до последней черты, до креста". Давайте с нее и начнем, тем более что она так лихо и начинается. Но хочется спросить - покажите песню, где уважаемый Владимир Семенович с пеной у рта доказывает, что не то, не тот и не та? Не ищите, их нет. Спорить — значит наживать себе врагов, врагов у ВВ и так было достаточно, по общепринятой версии, да и на самом деле, наверное.
"Что лабазники врут про ошибки Христа (?) Что пока еще в грунт не влежалась плита (??!!) Что под гнетом татар жил Иван Калита (?!) И что не был один против ста". Хороший куплет, а главное - понятный, правда, ни одна строка с соседской не связаны, но мы уже привыкли на такие мелочи не обращать внимания. Какая плита, что еще за лабазники такие, при чем здесь Калита? Триста лет под татарами опустим, ВВ не был знаком с Гумилевым, тем более, что триста лет эти логически продолжают Калиту - ура, ура, логика повествования нашлась!! А вот дальше опять интересно. Потому что логика Калиты заканчивается кровью, нищетой и пугачевщиной. И вдруг: "Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта, Повторю, даже в образе злого шута" - хорошо, мы готовы слушать, раз ни черта не поняли.
"Но не стоит предмет, да и тема не та - суета всех сует все равно суета". Друг Высоцкого Шукшин называл это - финт ушами. Для начала мы получаем груду информации от Христа до татар с Калитой, потом - обещание объяснить баранам, что есть ху, а потом – бац, и вторая смена. Не буду я ничего объяснять, вам все Экклезиаст давно объяснил - суета сует и томление духа. Не поняли?
Первая часть стиха закончена. Начинается вторая. Под названием "Чаша": "Только чашу испить не могу на бегу, Даже если разлить - все равно не смогу, Или выплеснуть в наглую рожу врагу? Не ломаюсь, не лгу, не могу, не могу". У Бориса Пастернака все гораздо более коротко и сдержанно - если только можно, авва отче, чашу эту мимо пронеси. Все помнят холодный рассвет перед предательством и мучительной смертью на кресте, спящие ученики и миг душевной слабости.
Причем Владимир Семенович сам исполнял стихотворение Пастернака, и, возможно, тут тоже такая весьма своеобразная трактовка налицо.
И давайте посмотрим, что у Высоцкого, который никак не может отвязаться от прилипшей своей роли - бег, враг, наглая рожа, разлить, ломаться, не могу, ну могу!!! (И очень странное противопоставление — даже если разолью — все равно не смогу выпить. Теряйтесь в догадках, а я пошел дальше.) Прости - не можешь выполнить своего предназначения и выпить свою чашу? Бунтуешь, выходит? Твои друзья спокойно выпили чашу, а ты - нет? Ну, явно не христианское смирение, и явно не христианский уверенный сильный покой.
"На вертящемся гладком и скользком кругу Равновесье держу, изгибаюсь в дугу. Что же делать - разбить? Все равно не могу, Потерплю и достойного подстерегу". Есть такое понятие – «лингвистический смысл». То есть значение слова "подстерегать" - дожидаться, таясь и прячась. Не танцевать, не петь, не лезть на стену - таиться. Не держать равновесие, изгибаясь в дугу, подстерегая достойного. Вообще круто. Лирический герой не только несется по кругу с бешеной скоростью, изгибаясь и сторожа, он еще и умудряется оценивать кого-то там, видимо, из других таких же вертящихся, и хочет ему всучить свою чашу.
Дальше Высоцкий теряется в неясной зге, отдает свою чашку и не собирается узнавать, выпил ли ее друг - бедолага, которому своей чашки явно было мало. Кромешная тьма и неясная зга - замечательно. Зга — это кольцо на дуге, через которую идут вожжи, чтобы лишними прикосновениями не раздражать коренника. Не видать не зги - не видеть даже голову лошади и кольца на упряжи. В общем, лиргер передал свою чашку (не чашу, текст приобрел комический оттенок. Дальше будет еще веселее - далеко, далеко…) и нырнул в згу, что доступно даже не всякому фокуснику. Нырнул и глядит - на лугу пасутся ко. Которые тоже сошли с кру. "Я с сошедшими с круга пасусь на лугу, И об чаше невыпитой здесь ни гугу, Не в сундук положу, на груди завяжу, а что ты подарил…" Простите, не так. "И о чаше невыпитой здесь ни гу-гу, А скажу - и затопчут меня на лугу".
Вообще эта тема - сойти с круга, потерять своих братьев, свой флот - излюбленная тема Высоцкого. Выходит, что он поклонялся не только джентльменам удачи, героям, альпинистам, но и неудачникам. Или чувствовал себя таким, оправдывая как мог свой проигрыш.
Дальше перед угрозой рогов и копыт лиргер вдруг меняет тактику и, разрывая ворот, орет: "Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу, Может, кто-то когда-то поставит свечу мне за голый мой нерв, на котором кричу, За веселый манер (?!) на котором шучу". Загадка великого русского языка - у меня плохие манеры, но это можно сделать вот таким манером. Может ли манер быть веселым, или все-таки веселые манеры (смешные или нелепые)? Оставим манер в покое, гораздо интереснее хлопотать до рвоты. (Псы тоже лают до рвоты, но это бывает. Наверное, можно и хлопотать до нее.) Представьте: врывается ВВ к большому начальнику, рычит - трррребую кваррррррртиру дррррррругу - и тошнит на стол.
Голый нерв тоже не совсем голый, сейчас мы это поймем. "Даже если сулят золотую парчу Или порчу грозят напустить - не хочу…" Какая большая нехочуха. хлопотать он хочет, а парчу - нет. Кстати, никогда не слышат про то, что сулят золотую парчу, вообще-то это ткань для церковных служб. Кроме того, мне так и непонятно - чего он не хочет-то? До рвоты хлопотать? Получить парчу? Не получить парчу? Чтобы свечу ему ставили? А, чтобы нервы ослабли? Да, нерв ослаб.
"На ослабленном нерве я не зазвучу, Я уж свой подтяну, подновлю, подкручу". Во-первых — вот оно, подтверждение чистого расчета: публике нужен крик и хрип, дадим ей и того, и другого. Во-вторых, любой доктор дал бы многое, чтобы узнать, где та дырочка, сквозь которую можно подновить, подтянуть, подкрутить нервы?
"Если все-таки чашу испить мне судьба, Если музыка с песней не слишком груба" - конечно, каждый выпьет свою чашу, и всучить ее на вертящемся кругу никому не дано. Музыка с песней - во-первых, речь о стихах даже ни идет, что очень печально, во-вторых, грубость ВВ - дело наживное. В той же "Алисе" пишет (то есть говорит): настоящий добрый ребенок, непосредственность и чистота блестит в каждом слове.
"Если вдруг докажу, даже с пеной у рта - Я уйду и скажу, что не все суета". Оспорим мы, значится, библейских мудрецов. Главное - понять в чем. Всю песню автор грозится - докажу, что в грунт не влежалась плита. Где доказательства? Докажу, что лабазники врут про ошибки Христа. Ну где они, доказательства?
Вот смотрите - в одном тексте сидит как минимум три стихотворения. Разноплановых, разно удачных, со смыслами, наслаивающимися и мешающими восприятию, в некоторых местах смешные (хотя смех даже не подразумевается, уверяю вас, все на серьезных щах). При этом из каждого куска - а они являют из себя моноримы, то есть однообразную рифмовку - можно сделать отдельное произведение.
Я понятия не имею, сознательно ли Рождественский вставил эти тексты в самый конец своего сборника. Возможно, он хотел показать неминуемую личностную деградацию, которая прорывается буквально в каждой строке. Высоцкий в этом тексте перестал быть мастером, у него путаются мысли, у него громоздятся нелепые образы, над которыми он позволяет смеяться (потому что сам не видит этой нелепости). Он пытается удержать свой привычный уровень, но не может. Вместо шедевра получилась неудача.
Практически в каждом стихотворении у Высоцкого есть ляп - но это просто от замыленного глаза и неумения слушать советы. Глаз замыливается у любого творца, это налог на талант, к тому же косяки были бы легко исправимы при желании. Но разобранный выше текст плох весь, от начала до конца. Для какого-нибудь графомана подобная работа была бы лебединой песней, после которой лучше лечь и помереть, но для Высоцкого по сравнению с Высоцким это - позор.
Такой же неумелый (никогда не думал, что посмею так выразиться в отношении ВВ) текст стоит предпоследним в "Нерве". "Чту Фауста ли"… В Нерве приведен усеченный вариант, сокращенный и облагороженный. Вообще-то это часть запойного шемякинского цикла, состоящего исключительно из «французских бесов», «доброго Сатаны» и записок из желтого дома.
Ознакомьтесь сами. Начинается он так: «Мне снятся крысы, хоботы и черти»… А дальше, как обычно, про пьянство. Но нервный вариант интересен бесплодной попыткой придать тексту какой-то смысл, не заложенный изначально. В нем, если отбросить неловкую эквилибристику (календаре или - реяли), странный размер (абаб - бабааббба- аббба), кричит испуганный человек, который смешивает в одну кучу все - и цыганок, и литературную классику со всяческими отсылками, и просьбу Богу заменить страшный час, потому что страшно, и вдруг вместо бессмертия (а христианство дарит бессмертие, мы помним) вдруг требует дорогу и коня, прося при этом не плакать. Это та же путаница, но еще более запутанная - автор просто шарахается от одной крайности к другой и нигде не может найти покоя.
* * *
Вообще, конечно, Владимир Семенович выбрал очень удобную тактику - на претензии поэтов он мог отвечать, что исполнитель, на претензии певцов - вы что, ребята, я поэт, и в итоге быть артистом, который при помощи стихов продлевает до многих часов свое нахождение на публике. Отказывая, кстати, зрителям и слушателям в их законном праве - оценить выступление аплодисментами, потому что за это время можно еще пару-тройку песен исполнить.
И - да - со сцены произведения Высоцкого воспринимаются совершенно иначе, чем с листа. Некоторые его стихи становятся глубже, некоторые - нелепее.
Вернемся - ненадолго, как пример - к альпинистскому циклу и повторим вслед за Змеем Горынычем, который из позднего мультика про Богатырей и гораздо приличнее своего собрата из шестидесятых - "а как он сказал - если друг оказался вдруг…"
Итак, друг оказался вдруг, какая неожиданность. Читаем дальше - и не враг, а так. Хорошо. Дальше предлагается тянуть парня в горы, рискуя при этом. Простите, зачем? Погибнуть по вине неумелого и испуганного напарника, видимо. Да твою ж дивизию! Из-за того, что ты не понял, что за крендель живет рядом своей жизнью, друг он тебе или знакомый (знакомых в том мире не существует, либо друзья, либо враги), надо тянуть его в горы. Логично. Железная логика. А дальше идем построчно.
"Если парень в горах - не ах…" Это самое "ах" - к чему относится? Аховый — значит плохой? Или он должен протянуть, как мещане при виде мопса в кружевах - ах? Или скалолазки должны ахнуть от брутального барса с бородкой?
"Если сразу раскис - и вниз…" Ага, и стек манной кашей. В общем, на этом можно и остановиться - испугался, убежал или попросился, или соскочил, или скатился вниз… стоп. Вам не кажется, что я множу сущности? Это мне нельзя, автору можно. "Шаг ступил на ледник - и сник, Оступился - и в крик…" Бедняга раскис, сник и закричал - ну куда его дальше тащить? Наконец-то бедного знакомого покрывают позором (за что? Он никого не предал, он всего лишь вскрикнул, оступившись, раскис - но вниз его, судя по всему, не пустили, потащили на ледник дальше унижать). Причем горемыка даже матерного слова не достоин - не брани, гони (да он и до ледника сам бы ушел с радостью), вверх таких не берут, и тут про таких не поют. Ого. Как раз поют, вообще-то, но промолчим.
Дальше в песне все нормально, брутально и мужественно, вполне годится для гимна - Высоцкий лишь слабость описать не смог. Может, слабость - и не грех, а? Может, и не надо было чморить бедного парня, который совсем не хотел бы альпинистом?
А вот, например.
"В суету городов и потоки машин
Возвращаемся мы - просто некуда деться!
И спускаемся вниз с покоренных вершин,
Оставляя в горах свое сердце.
Кто захочет в беде оставаться один?
Кто захочет уйти, зову сердца не внемля?
Но спускаемся мы с покоренных вершин…
Что же делать - и боги спускались на землю."
Понятно, что я убрал припев и еще один куплет с прекрасной рифмой "остаться - возвращаться", который ничего не добавляет к сути песни и просто неудачен. В восьмистишии появилась закольцованность третьих строк, на которую как на стержень нанизывается смысл. Но такой прием допустим только в небольшом размере, увеличение размера уменьшает восприятие трагичности - а стих вполне себе трагичный.
"Здесь вам не равнина" - никаких претензий, текст идеален. Вот просто идеален, и все.
Насчет простого идеала — это когда текст не требует доработки, более того, любое изменение сделает его только хуже, и поэт достиг своей цели, совершенства. Таких стихов у Высоцкого тоже много - гораздо больше, чем у среднестатистического гения. Если брать "Нерв", то это: 1. Из дорожного дневника. 2. Расстрел горного эха. 3. Он не вернулся из боя. 4. Звезды. 5. Песня о новом времени. 6. Я пол мира почти… 7. Песня о Земле. 8. Песня о конце войны. 9. На стол колоду (без припева про Бонапарта). 10. Оплавляются свечи. 11. Она была чиста (без одного куплета). 12. Мой Гамлет. 13. Кто-то высмотрел плод. 14. Баллада о борьбе. 15. Баллада о Вольных стрелках.
Итак, на первый сборник всего пятнадцать стихотворений, которые могут быть названы Литературой - именно так, с большой буквы. Не поделки ради шоферов – штангистов - гроссмейстеров - банщиков, не стихотворные карикатуры, не мужественные басни и смертельно опасные намеки - поэзия.
Есть еще тексты, который были бы великолепны, если их очистить от ненужных и слабых куплетов, припевов и обычных неудач, донесенных до слушателя в пылу графоманский лихорадки - "Я не успел", где Высоцкий собирается втискиваться между ножнами и кинжалом и в щепы разбивает папирусный плот. Есть роскошная "Ошибка", которая не вошла в сборник, есть совершенно великолепная "Баллада о детстве" - тоже не вошла, есть гораздо лучший вариант «Двух судеб»… Интересно, у Рождественского проблемы со вкусом были, или это сознательно сделанная подлянка? Есть еще много чего, но в "Нерве" всего лишь 15 гениальных стихов.
*
«Кто кончил жизнь трагически». Конечно, вы эту песенку помните. Тот истинный поэт — совершенно верно, удачная смерть может сделать поэтом даже необразованного корейца с одним словом припева в творческом багаже. Но ведь вы позволите мне ее разобрать? Не одно слово корейца - до такого мастерства литературоведение еще не доросло. А песенку о поэтах построчно - со всем уважением к моему литературному папе Владимиру Семеновичу.
«Кто кончил жизнь трагически — тот истинный поэт, а если в точный срок, то в полной мере. На цифре двадцать шесть один шагнул под пистолет, другой же в петлю слазил в Англетере»… Про пользу смерти для славы я уже говорил — но вот что за сроки такие точные, не знаю. Поэзия вообще штука интересная — графоманы талдычат про какие-то там законы, которые мешают им писать свободно, а поэт заговорил про точные, простите, сроки. Фигуранты у нас Лермонтов и Есенин. Один получил пистолетом по башке — шагнул под пистолет (под электричку, под молоток, под топор), а не под выстрел — другой же слазил в петлю, как в погреб или на чердак.
«А в тридцать три Христу (он был поэт, он говорил — Да не убий, убьешь - везде найду, мол). Но гвозди ему в руки, чтоб чего не натворил, чтоб не дышал и чтобы меньше думал…» Ну, везде найду - Христос не говорил. Глаз вырвать рекомендовал, руку тоже, называл тогдашних людишек неверными и развращенными и сетовал, что терпеть их должен. Распятие у автора тоже интересное, как и объяснение казни — гвозди лишь в руки, а думать человек перестает позже, чем дышать.
Дальше идет куплет про тридцать семь лет (странно, что бунтарь не упомянул в контексте 37-й год) с интересными новостями — дуэль Пушкин подгадал (долго гадал, видимо, так же, как подстерегал на вертящемся кругу другой поэт), а Маяковский лег виском на дуло. Виском на дуло — хорошо, конечно, мне нравится, такой мощный трагически жест, только поэт убил себя выстрелом в грудь. Дальше идут какие-то непонятные претензии к тридцати семи годам, которые обязаны-таки испачкать виски кровью и сединой хотя бы.
Байрона с Рембо пропускаем (последний вообще поэтом быть перестал, к слову) и читаем моё любимоё.
«Слабо стреляться? В пятки, мол, давно ушла душа?
Терпенье, психопаты и кликуши!
Поэты ходят пятками по лезвию ножа
И режут в кровь свои босые души».
Ну, наверное, да, слабо. Да и отменен институт дуэлей за глупостью и ненадобностью, сам же автор писал — теперь под пистолеты ходят получить рукояткой по кумполу. И потом непонятно — за что поэт называет психопатами и кликушами читателя? Или не читателя, а просто поддерживая имидж истерички, вокруг которой все должны так же истерить... А душа в пятках — это же хорошо, это же богемно, возвышенно и романтично. Если душа не в пятках, то как ей ходить по ножам? Грубо говоря — поэт испугался дуэли и порезал себе пятки души. Души их, души, хватай за шею души. Это сильно. Правда, нормальные люди, даже поэты (я знаю много настоящих поэтов) босиком по ножам не ходят. Зачем? Сиди потом в бинтах.
Дальше еще лучше - «На слово «длинношеее» в конце пришлось три е». Вы заметили? То-то же. «Укоротить поэта!» - Вывод ясен». Вообще-то говоря, совершенно неясен — почему из-за смешного слова надо укорачивать каких-то поэтов? Где логика? Ну хорошо, при всей странности требования укоротили слово, получился «длиннош», в который все равно втыкают нош — по которому только что босые пятки души топотали. И этот самый длиннош счастлив висеть на острие — потому что опасен, оказывается. Как висит опасное пальто на вешалке рядом с ужасно опасным плащом. Насколько я знаю, зарезали Дмитрия Кедрина, но сильно сомневаюсь, что в ночной пустой электричке он был счастлив висеть на острие.
Итак, те поэты, что пережили двадцать шесть и тридцать семь лет, попадают под правило. Правило такое — если ты поэт и существует слово «длинношеее», то тебя надо зарезать. Дальше Высоцкий находит каких-то неведомых приверженцев фатальных дат и цифр (очевидно, для компании психопатам и кликушам), томящихся, как мясо в духовке — наложницы в гареме. И уверяет, что концы поэтов отодвинулись на время. Ну, после длинноша и пяток души отодвинутые концы воспринимаются вполне нормально. Взяли этак двумя пальчиками конец и в сторонку. Особенно милы отсылки от томящихся наложниц к концам и от концов к наложницам — просто текст, читайте сами.
В общем, все было бы ничего, но автор-то хотел мощный, трагический текст, судя по замаху. А получился какой-то нелепый Кук, которого съели, перепутав с коком.
* * *
На самом деле со стихами у Высоцкого происходила интересная вещь — он изо всех своих сил пытался найти оригинальные рифмы и образы. И если с рифмами у него все хорошо, что заметил лучший поэт в мире Бродский(это по словам не разбирающейся в литературе Влади), то с образами - частенько беда. Ну, потому, что сильный образ иногда идет вразрез с общей картиной стихотворения, но увидеть это можно только при внимательном разборе. Картина стихотворения придумана мной не зря —воздействие на человека происходит обобщенно, но в памяти остаются и заставляют перечитывать — переслушивать только некоторые строки. Именно они как раз и являются необычными образами, именно они благодаря этому привлекают внимание. Но они же при внимательном литературоведческом разборе оказываются смешным или позорным нагромождением нелепостей, а иногда наоборот - открывают новые горизонты и показывают новые грани. А иногда просто вызывают необъяснимый восторг — как с тем скелетом и метнувшимся в подворотню лучиком.
Относительно образов… Возьмем погоню, одну из вполне известных песен с канадского диска и из фильма «Единственная». Итак, вспоминаем, кто не помнит… «Во хмелю слегка Лесом правил я. Не устал пока, Пел за здравие» - ну, отлично. Короткий ритм вообще ВВ удается, мне кажется, лучше, но не буду утверждать. «А умел я петь Песни вздорные: «Как любил я вас, очи черные…» Ну вот, пожалуйста, окончен бал, погасли свечи. Очи черные, известный романс позапрошлого века, назван вздорным. С чего бы это? Вздорным стариком был Паниковский, но никак не романс.
«То неслись, то плелись, То трусили рысцой. И болотную слизь Конь швырял мне в лицо. Только я проглочу Вместе с грязью слюну, Штофу горло скручу И опять затяну…» Обратите внимание, что на два катрена — два отталкивающих и неприятных образа — болотная слизь и слюна с грязью, ну и скрученное штофу горло. Горло, не шея. Свернутая шея - это уже неприятно, но свернутое горло еще хуже, представляется какой-то хрип и агония.
Два куплета пропустим и идем к коде: «Лес стеной впереди, не пускает стена, Кони прядут ушами, назад подают, Где просвет, где прогал - не видать ни рожна! Колют иглы меня, до костей достают…» К слизи и слюне с грязью добавились иглы, которые достают до костей.
«Коренной ты мой, Выручай же, брат! Ты куда, родной, Почему назад?! Дождь, как яд с ветвей, Не добром пропах. Пристяжной моей Волк нырнул под пах…» Назад — потому что вперед некуда, пьянь свернула с дороги, судя по всему. А до костей достают ядовитые иглы — ну и леса у нас в России, я вам скажу. Волк пристяжной под пах — это реально страшно, потому что если волк оказался под брюхом лошади, кишки будут выпущены за несколько секунд. Но все обходится.
«Я ору волкам — Побери вас прах!! А коней пока Подгоняет страх. Шевелю кнутом, Бью крученые И ору притом: «Очи черные»!.. Храп да топот лязг, да лихой перепляс - Бубенцы плясовую играют с дуги. Ах вы кони мои, погублю же я вас, Выносите, друзья, выносите, враги!» Не будем ловить блох — автор загнал лошадей в ельник, возмущается тем, что коренной сдает назад, в паху пристяжной уже волк щелкает зубами, а он шевелит кнутом. Шевелит. Оригинальность на пределе, потому что кнутом можно хлестать (и хлещу кнутом, бью крученые) и лупить (луплю кнутом, бью…), свистеть — я свищу кнутом. И так далее, но автор предлагает кокетливое — шевелю. Опять перепляс (два притопа три прихлопа, никак) - в общем все, что Владимир Семенович так любит.
«…От погони той Даже хмель иссяк. Мы на кряж крутой На одних осях. В клочьях пены мы, струи в кряж лились, Отдышались, отхрипели да откашлялись. Я лошадкам забитым, Что не подвели, Поклонился в копыта, До самой земли, Сбросил с воза манатки, Повел в поводу… Спаси Бог вас, лошадки, что целым иду!» Тут несколько интересных моментов — о погоне речь идет только в названии, а по сути — кони с повозкой запутались в елках, которые до костей втыкают ядовитые иглы, лихой перепляс (перепляс — это всегда на месте, галоп и даже рысь переплясом никак не назовешь), но страх все-таки подгоняет. На одних осях — гипербола, а вот струи со взмыленных лошадей как-то… ну, не знаю. Струя у лошади может быть только в одном случае, так же, как и людей. Уточнять не буду. (Простите, конечно, составная рифма — кряж лились — откашлялись. Но все равно странно читается…)
Кстати — вот тут и надо остановиться. Дальше ничего уже не нужно, все эти банальности про схлынуло — закинуло, неумело я – белая совершенно лишние. Но при всем этом общее впечатление от песни весьма мощное и, как от большинства песен Высоцкого, оглушающее. Но эстетического удовольствия от текста нет. Что такое удовольствие от текста? О, это такая загадочная вещь, когда понимаешь, что так говорить нельзя, не стоит, быть такого не может — но сказано и до чего же хорошо!
Возьмем одну из самых моих любимых — хотя с сомнительным смыслом — песню про две судьбы. Она написана именно что с зашкаливающей гиперболой, преувеличением — но при этом так, что просто получаешь наслаждение, почти что физическое. (А, я уже говорил, что именно этот текст возьму не из нерва, где Рождественский поставил худший вариант, а с того же канадского диска.) Начало пропускаем, там ничего интересного — жил, пил, разувался — обувался.
…И огромная старуха
хохотнула прямо в ухо,
злая бестия…
«…Кто-ты?» Слышу, отвечает:
«Я, Нелегкая.
Брось креститься, причитая, -
Не спасет тебя святая
Богородица
Кто рули и весла бросит,
Тех Нелегкая заносит -
Так уж водится».
И с одышкой, ожиреньем
Ломит тварь по пням-кореньям
тяжкой поступью…
Ну вот давайте сравним — в «Нерве» такой вариант: «…а она не засыпает, впереди меня шагает тяжкой поступью…» Имеет право на жизнь? Конечно, обычная строчка, ничего интересного. «У нее одышка даже (какая невидаль для Нелегкой –К.У.) но заносит ведь туда же (куда? -К.У.) Тварь нелегкая…» Два ключевых слова — «одышка» и «тварь». Во втором варианте, не в нервном, они оставлены — но оцените и только представьте: «И с одышкой, ожиреньем ломит тварь…» «Впереди меня шагает…» — «ломит тварь по пням-кореньям». В первом случае — спешит толстая бабка. Во втором — какое-то хтоническое чудовище, которое пробивает, проламывает, ломает (синонимы слова «ломит») древесные завалы как танк. В самом деле, Нелегкая.
Вдруг навстречу мне живая
колченогая, кривая
Морда хитрая.
«Не горюй, - кричит, - болезный,
Горемыка мой нетрезвый,
Слезу вытру я!»
Взвыл я душу разрывая —
«Вывози меня, Кривая,
Я на привязи. Мне плевать,
что кривобока,
криворука, кривоока,
только вывези!»...
Какая замечательная игра слов и усиление образа — ну, попробуйте просто представить.
«Влез на корни с перепугу,
Но Кривая шла по кругу —
ноги разные,
Падал я и полз на брюхе,
и хихикали старухи
безобразные...
«Слышь Кривая, четверть ставлю,
кривизну твою исправлю,
раз не вывезла.
И ты, нелегкая маманя
хочешь истины в стакане
На лечение?
Тяжело же столько весить,
А хлебнешь стаканов десять —
Облегчение...»
Соблазнил молодец старушек на выпивку — ломит тварь, не ломит, а соблазнилась.
…А за мною по корягам, дико охая,
припустились, подвывая...
Дико охая — всего два слова, но какой дикий же восторг. Вы только представьте, а еще лучше попробуйте «дико поохать», ощущения будут непередаваемые. Они еще и подвывают.
Именно такая работа со словом является не только мастерством — а гениальностью.
К сожалению, от одной старухи, от Нелегкой — ну кто скажет, что жизнь его была так уж легка? — Высоцкому так и не удалось избавиться.
* * *
Все-таки советские щуки… в смысле цензоры были далеко на так глупы, как их стараются показать в постперестроечные времена. В качестве примера можно привести «Двенадцать стульев», которые при наступлении «свобод» незамедлительно издали без купюр. Что сказать? Оказалось, что изначально классики юмора написали рыхлый неподъемный кирпич, нашпигованный пошлыми шутками, и цензура его буквально спасла.
Так вот, более точного определения отказа Высоцкому в использовании части его песен в фильме «Стрелы Робин Гуда» (некоторые, лучшие, вошли) я не видел. Песни «утяжеляют повествование» сказал неведомый, обладающий вкусом цензор. В точку — они почти совершенны, но вот тяжелы и неподъемны. С одной стороны, такие качества можно отнести к плюсам, с другой — к минусам, потому что творец должен хорошо знать, что такое золотое сечение.
Давайте возьмем эту утяжеляющую фильм песню — «Ненависть». Вообще, это такое слово, которое лишний раз употреблять не стоит, настолько оно сильно энергетически и эмоционально. Но мы же не пьем, а употребляем, то есть не употребляем, а разбираем, поэтому эмоциональные перехлесты нам не страшны.
Итак, первая строка. Вообще интересно, почему сила слова Высоцкого такова, что даже откровенно смешной ляп воспринимается серьезно? Хрипота ли в этом виновата, которой даже Смерть побаивалась, кружа рядом? «Посмотри — тощий гриф над страною кружит». Я дико извиняюсь, но если птица-падальщик тощая, то в стране полный порядок, нет ни войн, ни беспорядков, и поля не завалены трупами. Сытый гриф не то что кружить, даже взлететь порой не может - подарки вроде полей битв не так уж часты, и зобы птицы набивают до предела.
Дальше мы видимо роскошную метафору: как природа выражает себя в ненависти непонятно к кому — ей-то что за дело? Но даже росы закипают от ненависти, и земля «гулко дрожит». Не будем углубляться в сию аллегорию, ну ее. «Ненависть в почках набухших томится» - роскошно, пиелонефрит может вызвать не то что ненависть, а просто-таки чистое бешенство скорча. «Ненависть в нас затаённо бурлит». Замечательно сказано, ей-Богу. Затаённо бурлит — все равно что тихо взрывается, оксюморон. Но, к примеру, рабы могут бурлить только затаенно, потому как за откровенное бурление могут и выпороть. Так что тут, в принципе, все верно. «Ненависть потом сквозь кожу сочится»… Физиологичность в стихах Высоцкого - привычная штука и, видимо, востребована (Левая грудь с Маринкой, слюна с грязью и так далее), но иногда утомляет. «Головы наши палит» - простите, это как? Как кабанчика или петуха для супа? Или рыцари своих холопов запалили — почки набухли, вместо пота ненависть сочится, и еще — слышите? — бурлит затаенно. Ответа не получим, так что поехали дальше.
«Посмотри, что за рыжие пятна в реке?», спрашивает поэт и, не дождавшись ответа, сообщает: «Зло решило порядок в стране навести» и приводит пример реакции народа: рукоятка меча холодеет в руке, бьется птица в виске — и заходится сердце от ненависти. В общем, все понятно — раз ты решил навести порядок, значит, ты зло, и народ встает на освободительную от порядка борьбу.
Дальше вообще идет жуть жуткая: «Ненависть юным уродует лица, Ненависть просится из берегов, Ненависть жаждет и хочет напиться Черной кровью врагов». Рыжая ненависть в реке хочет выйти из берегов и напиться черной крови. И если бы ненависть искажала лица, было бы лучше, но уродовать лицо — изначально «уродство» и означало отклонение от физиологических норм, вызывающее страх, отвращение и омерзение. Вы чувствуете перебор? Ну как, нет?! Даже сам автор понимает, что перегнул, и начинает юлить — по-другому это назвать нельзя. «Не слепая, не черная ненависть в нас — Свежий ветер нам высушит слезы у глаз Справедливой и подлинной ненависти». Ну, мастер, что тут скажешь. Ненависть у нас рыжая, хочет напиться черной крови, уродует юные лица, но сама не черная, а справедливая и подлинная (правильно, потому что рыжая), и выступает как «слезы у глаз». И живет, как выяснилось вдруг, рядом с любовью — прямо-таки один шаг.
Высоцкий перегрузил первые два куплета, понял, что заигрался, стал разбавлять психологическое давление и вконец запутался в нелепостях. Песня осталась тяжелой — именно тяжелой для восприятия, неудачи видны лишь при внимательном разборе — на что и обратил внимание безвестный друг-цензор. Необходимо уточнить, что «Ненависть» была написана и, к счастью, зарублена для кинофильма «Стрелы Робин Гуда», куда вошли и другие работы Высоцкого.
Насколько я помню, гениальные «Книжные дети», текст которых можно смаковать и любоваться, веселый и легкий «Славный парень Робин Гуд», «Баллада о времени» — тоже перегруженное образами стихотворение, но при этом не вызывающие никаких нареканий.
* * *
Кастрировать (в переносном смысле) покойников — у нас любимая народная забава. Самый яркий пример — это, конечно, одна поэтесса весьма низкой социальной ответственности — она не только прыгала из постели мужа к другим мужикам и даже изображающим мужиков девицам, разражаясь фонтанами плохих поэм и не самых плохих стихов, но и буквально заморила голодом одну свою дочь. Потом написала про это в экзальтированных, как положено, тонах — ах, где я и где дети, ах, мои стихи, ах, ах, ах. Поскольку все ее дневники хранятся в архиве и давно уже оцифрованы, нет никаких сомнений в ее искренности, так же как и в том, что она совершенно серьезно считала это небольшим проступком и сознательно готовилась к умерщвлению ребенка, внушала себе, что крошка дегенератка, тупица, подлая (какое изумительное определение для двухлетки); и когда представилась возможность заморить голодом в нищем детдоме, не упустила ее. Хотя была возможность отдать ребенка сестрам мужа, вполне для 19-го года обеспеченным.
Прошло сто лет, и женщины разделились на два лагеря — одни возненавидели поэтессу хуже, чем любого педофила, другие заняли круговую оборону и начали квохтать. В таких выражениях — она гений, а вы-то кто, не судите, сытые, голодного гения, это все ложь. Дневники, написанные лично рукой поэтессы, отвергаются как фальшивки, доказательства — клевета, и так далее. Стихи как аргумент приводятся только одной стороной, фанатками детоубийцы, для другой она и как поэт перестала существовать.
Этот пример я привел лишь для иллюстрации — нечто похожее произошло и с Высоцким. Споры в интернете, особенно в Дзене, который модерируется роботами и является прекрасным примером размена не то чтобы по рублю, а на какие-то ломанные кусочками копейки, не утихают. Причем чем тупее человек, тем смешнее у него доводы. Имярек кричал — я пятидесятого года, никто не слушал Высоцкого!!! Это все вранье! И на похороны никто не пришел, каких-то десять тысяч (так и хотелось спросить в лучших традициях подобных споров — а к тебе, родной, сколько придет? Пяток-то наберется? Пяток душ, хотя бы…). Простейшая логика про затертые бобины упираются в счастливое убеждение — «не было такого». Не было, и все тут. Если бы подобные ценители направили бы свою веру в религию, то стали бы двигать горы и железнодорожные составы с щебнем.
Ну а другая половина состоит из трех частей — первая говорит, что ВВ был актер, исполнитель и так себе поэт. Или — поэт, но исполнитель и актер так себе. Вторая — гений во всем, за что не возьмется, и вообще, кто вы такие? Читайте стихи, слушайте песни и молитесь нашему идолу!!! Он Бог! А вот третья часть пытается оценить явление трезво, за что получает и слева, и справа.
У самого идола, который, на мой взгляд, в первую очередь был поэтом, во вторую — исполнителем, и уже на этом всем стояло его актерское дарование, был свой взгляд — вполне четко прописанный в не самой его удачной песне «Ахиллес» (или «Памятник», как вам угодно).
Ну, поехали. В первом куплете все обычно — рослый, стройный, хотел быть только первым, попробуй его угробь, в привычные рамки не лез (это точно), а потом его «охромили» и согнули и назвали Ахиллесом. Что значит «охромили» — сделали хромым? Памятник? Сажать памятники сажали, все помнят, даже каменные, но вот охромить — первый раз слышу. Причем удивительно, что лирический герой не знал, что он такая легендарная личность, судя по удивлению. Дальше — как обычно, начинаются чудеса.
«Не стряхнуть мне гранитного мяса И не вытащить из постамента Ахиллесову эту пяту. И железные ребра каркаса Мертво схвачены слоем цемента — Только судороги по хребту». Итак, гранитное мясо состоит из железных ребер каркаса и слоя цемента, от которых по хребту судороги. Или — гранит поставили на цементный постамент? Мне не кажется это правдоподобным.
Читаем дальше обычную похвальбу про косую сажень и вдруг — на спор вбили и сажень распрямили. Друг, ты уже памятник, тебе нельзя ничего распрямить или куда-то вбить, иначе все на фиг нарушится. Это можно сделать только во время отливки, обточки и так далее. Значит, виноваты не вандалы, уродующие тебя, произведение искусства, а скульптор. Или Кобзон, который выбрал памятник для установки на Ваганьковском.
Пропустим два куплета и подойдем к возмущению — неоправданному — гробовщиком. Ну, подошел с меркой, а как иначе? Более того, все мы после смерти будем измерены и даже взвешены и оценены, не на этом свете, так на том. Кстати, сам автор именно этого и хочет — остаться в живых и быть оцененным по справедливости, без кастрации, фальшивого лоска и заупокойной лжи. «…Как венец моего исправленья — Крепко сбитый литой монумент При огромном скопленье народа Открывали под бодрое пенье, Под мое — намагниченных лент». Не зря вколачивали (смотри выше) — монумент оказался крепко сбитый и литой, значит, все-таки цемент, а не гранит.
«Неужели такой я вам нужен после смерти?» Конечно. Именно такой, для каждого свой. Один охромил, другой плечи вколотил, третий стакан налил — все естественно, а кому-то вообще дискант кастрата приятен. Это ваша публика, Владимир Семенович, вы для нее жизнь положили, она такая, что тут поделать?
Дальше мы видим единственный сильный и удачный куплет во всей этой страдальческой поделке, тем более что Дон Гуан смог-таки поквитаться с Командором, изобразив его.
«Командора шаги злы и гулки.
Я решил: как во времени оном,
Не пройтись ли, по плитам звеня?
И шарахнулись толпы в проулки,
Когда вырвал я ногу со стоном,
И осыпались камни с меня».
Практически кинематографическая картина, точный кадр, напряжение, отсылки к своей роли — все в катрене на шесть строк.
Тут хорошо бы остановиться, потому что дальше начинается бред — голый, безобразный памятник вылезает из кожи, тянется какой-то железной клюкой, рвет рупора — они были встроены в памятник? И паденье его не согнуло, не сломало — а железная клюка? А острые скулы из металла? То есть бетон осыпался, и памятник оказался изрядно ощипанный, но не побежденный? «Не ушел я, как было угодно — шито-крыто» — шито-крыто с установкой памятника, громадным скопленьем народа и побеге с монумента бетонного чудища из гранита.
Вот что бывает, когда не можешь вовремя остановиться, хотя генеральная линия данного опуса выражена ясно и вызывает уважение. Один стоящий куплет на всю балладу — нет, извините, все-таки это не шедевр.
* * *
Очередная баллада — о волчьей гибели, или «Охота с вертолета», вторая серия «Охоты на волков». Стоить заметить, что, в основном, какие бы рифмованные эксперименты не проводил ВВ, выбранный рисунок произведения он выдерживает. Теперь по тексту.
В первом куплете практически не возникает вопросов, разве что — почему река протухла? Потому что грязь со слюной? Ну, и почему стрелки безрукие — их много, но потеха в две руки. Ладно, будем считать, что придираюсь, но дальше все равно появятся вопросы. Читаем: «Появились стрелки, на помине легки, И взлетели стрекозы с протухшей реки, И потеха пошла — в две руки. Полегли на живот и убрали клыки…» Пир безруких вурдалаков и упырей? Которые пугают стрекоз на протухшей реке, потом потешаются в две руки и в итоге прячут клыки? По тексту так и выходит. Ладно, примем как данность: стрекозы — это вертолеты, стрелки рукастые, реки зимой протухают.
Теперь вернемся к волкам, мы смотрим и видим шедевр на шедевре. Во-первых, волки помянули недобрым словом стрелков — вот они и появились, на помине легки. Во-вторых, как уже было сказано, полегли на живот и убрали клыки. В каких ситуациях испуганные псовые убирают клыки? Только когда их прессует доминант, и то не всегда, вот если подчиненный собирается бунтовать, то может и оскалиться в ответ. Такой ужас как вертолет вызывает рефлекторные проявления — поджатый хвост, вздыбленная шерсть и оскал, обязательный оскал. Всего-то надо было — полегли на живот, обнажили клыки. Ну да ладно.
«…Чуял волчии ямы подушками лап» — если под подушками яма, значит волк летит в нее. Так уж яма устроена, понимаете ли. «Тот, кого даже пуля догнать не смогла б…» — а, так вот к чему здесь ямы под подушками — для рифмы. Ну и посмотрел бы я на волка, который убегает от пули, но не может убежать от вертолета. «Тоже в страхе взопрел, и прилег, и ослаб…» Замечательно. Беда в том, что все псовые лишены потовых желез вообще, их нет, природа так пошутила. Именно поэтому они дышат, открыв пасть — чтобы охладиться через легкие (а не языком). Итак — взопрел, прилег, ослаб. Если убрать взопрелости, то даже хорошо. Идем дальше, но сначала пропустим куплет из шести строк, когда волки почему-то расписываются в том, что они не волки, оставим на совести автора.
«Мы ползли, по собачьи хвосты подобрав, К небесам удивленные морды задрав…» По-собачьи. Можно подумать, что волки свое «полено» никогда не поджимают. Еще как поджимают, особенно когда «материки» и старшие собратья начинают прессовать нижних, а они это делать любят и умеют, просто ради развлечения и укрепления структуры. И если не будет поджатого хвоста, падения на спину и струйки мочи для демонстрации покорности — убьют на фиг. У волков все очень просто и не шибко благородно. А в стихотворении вообще-то вместе с убранными клыками мы видим картину полного паралича от страха и покорности — особенно удивленные морды.
На самом деле волки, попавшие под вертолет, сначала бегут, бегут долго, бегут быстро, потом, как правило, начинают прыгать и щелкать зубами, пытаясь достать грохочущее чудовище. Этому множество свидетельств — охота с вертолетов именно на волка-вредителя была очень распространена в советское время. Но обычно их, конечно, расстреливали в угон, не давая опомнится и остановиться. Но чтобы ползти, задирая удивленные морды — что-то новенькое в охоте с воздуха. «Только били нас в рост из железных стрекоз…» Ползущих, тихих смирных волков с удивленными мордами расстреливали в рост? Это как?
«Кровью вымокли мы под свинцовым дождем, И смирились, решив — все равно не уйдем! Животами горячими плавили снег. Эту бойню затеял не Бог — человек: Улетающим — в лет, убегающим — в бег…» Итак, мы видим ползущих в рост волков с поджатыми хвостами и удивленными мордами, которые, подумав, решили, что все равно не уйдут. И про горячие животы зимой — очень круто. Вообще-то шкура у волка такая, что он спит зимой просто на снегу, свернувшись калачиком, а иногда и раскинувшись, если тепло, и нет у них никаких плавящих снег горячих животов, по определению нет. Впрочем, что уж тут, в следующей строке стрелки лупят по волкам, которые перестали плавить снег животами — в самом деле, глупое занятие — и полетели себе в горизонт. А те, что послабее — побежали, наконец, сообразили, что ползти, да еще под свинцовым дождем — чистое самоубийство, удивленная у тебя морда или умилительная.
Заклинания про псов, с которыми не стоит вязаться (в смысле драки или спаривания? Спаривание волков с собаками бывает, но ни метисы, ни гибриды не жизнеспособны. Нет ни одной породы с волчьей кровью, а те, что есть, из племенного разведения и использования исключены именно из-за этой капли), не стоят внимания — в случае драки волки режут собак, но бывает и наоборот.
«Волки мы, хороша наша волчия жизнь…» Ну да. Голод, паразиты, фактическое уничтожение популяции всеми способами — флажки, вертолеты, капканы, яды, увечья при охоте, смертельные драки с соседними стаями и жесткое соперничество за иерархию в своей. Хороша жизнь.
«Вы собаки, и смерть вам собачья…» Сегодня это звучит особенно смешно — когда дворняг сравнивают с людьми (не в нашу пользу, кстати), собачек водят на шлейках, чтобы не давить на шейку, отказываются от нормальной дрессуры в пользу ничтожных аферистов, когда собак кремируют и хоронят как людей… ну да. Жизнь у них собачья, в самом деле.
А дальше интересно: «К лесу, волки, там хоть немногих из вас сберегу! К лесу, волки, — труднее убить на бегу! Уносите же ноги, спасайте щенков! Я мечусь на глазах полупьяных стрелков И сзываю заблудшие души волков…» Вот так вот неожиданно автор от имени стаи перескакивает на вожака, который мечется, а остальные, видимо, без команды продолжают ползти — и скликает заблудшие души. Очень понятное поведение, если с неба по тебе лупят свинцовые плети. Щенки, кстати, зимой вполне себе приличные звери с родителей ростом. Вся стая — это семья.
«Те, кто жив, затаились на том берегу…» Протухшей реки, помним. «Что могу я один? Ничего не могу!» Логично, но в стае ты тоже ничего не мог, судя по тексту, товарищ вожак. «Отказали глаза, притупилось чутье… Где вы, волки, былое лесное зверье, Где же ты, желтоглазое племя мое?» Какой надрыв, прямо страшно! А на четыре строки выше указано прямо — волки затаились на том берегу. Вертолеты, которые взлетают с протухшей реки, перелететь за нее, как видно, не могут. Стая, в общем, убежала за реку тухлятину нюхать, вожак среди собак, а снег татуирован росписью — что они больше не волки.
«Охота на волков» с завывающими гитарами была сильней: завязка, кульминация, развязка, никаких татуировок, полетов в горизонт, горячих животов и прочих ужасов. Хотя там тоже были быстро бегающие челюсти. Ну а первая серия, как всегда, лучше второй.
* * *
Не буду дальше нервировать волками «волков» (в СССР все без исключения были волками, которые мечутся мимо флажков) и предлагаю насладится длиннющей песней, которая непонятно о чем. Видимо, о романтике, потому что иначе ее нельзя объяснить. Она вообще интересная претензиями, особенно звучащими из уст Владимира Высоцкого, прирожденного лидера и победителя. И называется скромно — «Я не успел». Причем перед нами такой текст, что в него лучше не вдумываться, а просто повторять, потому что, в принципе, в самом деле красиво и романтично, причем глупость от первого до последнего слова — страдать непонятно о чем, пропуская бурлящую сегодняшним днем жизнь мимо. Да ну. Хотя, кажется, есть такое понятие как тоска о том, чего не может быть — потому что все было в далеком прошлом или вообще никогда не было и не будет. Печаль о невидимом и ускользающем миге, например. Но поскольку определение тоски существует лишь в одной северной культуре, мы будем, признавая художественную ценность стихотворения, разбирать его по полочкам. Поехали.
«…К ногам упали тайны пирамид, К чертям пошли гусары и пираты…» Куда-куда тайны упали? Прям вот так все выяснили? Конечно нет. Гусары ушли в свое время, зато пираты в некоторых водах прямо-таки процветают, даже фильм сняли про пиратов двадцатого века. В общем, текст такой, что на каждую строку можно найти совершенно справедливое опровержение, и единственное, что непонятно — почему преуспевающий бард, актер и так далее сокрушается по временам, в которых его зарезали бы на большой дороге? Или он не сомневается, что резал бы сам? Почему он жалеет: «Спокойно обошлись без нашей помощи Все те, кто дело сделали мое, И по щекам отхлестанные сволочи Фалангами ушли в небытие…» Извини, родной, твое дело делали сволочи, заслужившие только удары по щетинам? А перед этим куплетом, чуть выше, вообще роскошный, где автор хочет влезть между ножнами и клинком и папирусный плот — последнюю надежду — разбивает в щепу. Тростник — в щепки, которые летят, когда рубят лес.
Про одры смертные тоже хорошо — снег, трава иль простыня, годится и госпиталь. ВВ жалеет о «заплаканных сестрах милосердия», которые обмоют не его, но забывает, что перед обмыванием могли быть гнойные раны, например, оторванные конечности, отсутствие обезболивающих и так далее.
«Иные жизнь закончили свою, Не осознав вины, не скинув платья(?), И, выкрикнув хвалу, а не проклятье (?), спокойно чашу выпили сию…» Снова чаша, опять проклятье — зачем его перед смертью выкрикивать? Зачем кого-то или что-то проклинать перед лицом вечности? И что плохого в спокойно выпитой чаше, которая суть аллегория личной судьбы?
«Другие знали, ведали и прочее, — Но все они на взлете, в нужный год Отплавали, отпели, отпророчили… Я не успел. Я прозевал свой взлет…» Если не замечать поэтических огрехов, которые проскальзывают при правильности формы и замечательной рифмовке (про смену размера как Бог на душу положит, путаницу с рифмами я молчу, это пустяки для гения), то мы видим страдания по свободе, когда можно было устраивать дуэли, быть сволочью, брать скалы, замерзать в ледоход на дикой далекой реке — в общем, быть брутальным самцом в самом широком смысле этого слова, бунтуя даже на смертном одре. Понятно, что если тебя обмывают не миловидные сестрички милосердия, то мир заслуживает лишь проклятья. В общем — не знаю, при всей образности текста, при всей его романтичной тоске по приключениям, флибустьерам и прочим джентльменам удачи, очень похоже на умелую актерскую игру в стихах.
Есть еще одна замечательная песня абсолютно в том же стиле — серьезная многозначительность, от которой хочется потрясать кулаками, рыдать, охватив голову, или бежать захватывать магазин в Поломах. А главное — вот веришь, что все, о чем пишет бард, плохо, даже отвратительно. Судите сами (а я, как обычно, буду скромно комментировать чуть в сторонке, чтобы не затоптали жирафы с антилопами).
«Песня конченного человека». Такого опытного, все познавшего уже, но абсолютно конченного, способного только на жалобу в тридцать три куплета. «Истома ящерицей ползает в костях» - брр, аж представить страшно. «И сердце с трезвой головой не на ножах» - перевожу с поэтического на человеческий: трезвый человек живет спокойно. Кроме того, у него не захватывает дух на скоростях и не леденеет кровь на виражах. Вообще-то говоря, скорость и виражи — занятие специфическое, не для каждого годится, так что и в этом я проблемы не вижу.
Один куплет перескочим и возьмемся за воду: «Не пью воды, чтоб стыли зубы, питьевой» - вы меня извините, но я так и не понял, что мне делать с этой информацией, несомненно ценной. Тем более, что в этих ваших интернетах «ледяную» заменили на «питьевую», наверняка это сделало поколение, выросшее на пластиковых бутылках в кулерах. И все-таки — как мне это воспринимать? Ну, не пьет ледяную, предпочитает теплую или даже вообще питьевую, а не из лужи, мне по этому поводу сочувствовать или даже страдать? Не могу, не вижу причины. Тем более, как все мы знаем, сегодня человек не пьет, а завтра раз — и запил, такую воду, что аж кости ломит вместе с ящерицей.
«И не событий, не людей не тороплю» - достойное уважения качество, всему свое время.
«Мой лук валяется со сгнившей тетивой, Все стрелы сломаны — я ими печь топлю…» Лук явно не нужен, раз тетива сгнила, а вот стрелами топить смысла нет — их слишком много понадобится. Опять же — сгнившая за ненадобностью тетива лука (люди имеют свойство меняться, сегодня одно, завтра другое, и это совершенно нормально, никому в голову не придет упрекать их за это) - не преступление и даже не повод давить на жалость.
«Не наступаю и не рвусь, а как-то так…» - замечательно, логическое продолжение качества, достойного уважения. «Не вдохновляет даже самый факт атак…» - простите, а кого этот факт вдохновляет?
«Я не хочу ни выяснять, ни изменять И не вязать и не развязывать узлы…» - логика повествования все-таки ставит в тупик. «Углы тупые можно и не огибать, Ведь после острых — это не углы…» Ага, и поэтому человек, которому ничего не интересно, трахается об них всем своим несчастным телом. Вот когда он всем телом бился об острые, то да, ловил непередаваемые ощущения, особенно когда выяснял и изменял.
«Любая нежность душу мне не бередит, И не внушит никто, и не разубедит…» - что такое любая нежность, я не знаю, но если ее внушают а потом разубеждают — может и ну ее? А вот сейчас будет прекрасно. «А если чужды всякой всячине мозги, То не предчувствия не жмут, ни сапоги…» Мозги, чуждые всякой всячине. Чуждые всякой всячине мозги. Поэтому не жмут сапоги. Я-то, дурак, считал, что сапоги жмут, потому что не по размеру. А все из-за мозгов, точнее, из-за всякой всячины, которая мозгам чужда. Не спрашивайте, я сам не понимаю, как это так. Дорогая, пожми мое предчувствие...
«Не ноют раны, да и шрамы не болят — На них наложены стерильные бинты!» - вот беда-то. Надо было, чтобы раны гнили, воняли, мухи, опарыши, гнойная хирургия - вот это мы любим? Кстати, зачем бинты накладывать на шрамы, даже если они болят — хотя шрамы как раз не болят вообще, в новой ткани нет иннервации. «И не волнуют, ни свербят, ни теребят Ни мысли, ни вопросы, ни мечты…» Так вот она какая, всякая всячина, из-за которой жмут сапоги!
«…в рост ли, в профиль слепит ли…» - не помню этой строчки на диске, в общем, она совершенно неудобоваримая, непроизносимая и вообще неудачная. Поэтому ВВ ее не исполнял, но дураки взяли и разместили из самых благих побуждений.
«Ни философский камень больше не ищу, Ни корень жизни — ведь уже нашли женьшень…» Он у нас не только в кольцевых мотогонках участвовал, но еще и философский камень искал, какой разноплановый дяденька. Вот насчет корня жизни затрудняюсь сказать, нашли его или нет, и заменит ли он женьшень, а может наоборот, но это уже виднее автору. И почему найденный женьшень мешает дальнейшим поискам пресловутого корня жизни? Или камня? Загадка на загадке.
Я бы назвал стихотворение так — песня пожилого бывшего истерика, у которого прекратилась выработка кортизола и он недоумевает, почему вдруг стал нормальным. Причем поскольку все эти присущие простому и неплохому гражданину проявления выставлены едва ли не как смертельные грехи, за которые не расплатишься, то и простой хороший гражданин оказывается непростым и неприличным. Тетива у него сгнила, стрелами печь топит — отопление ему включить лень, пижон. (Если что, то речь идет о лирическом герое, ни в коем случае не об авторе, хотя автор при внимательном рассмотрении тоже тот еще пижон был…) Его не теребят, а сам он не трепещет, и в разной там нежности пойди разубеди, особенно когда в мозгах от всякой всячины сапоги жмут.
Правда, в защиту Владимира Семеновича могу сказать, что, поскольку текст взят из интернета — скорее всего, обладающие изумительным вкусом и чувством меры владельцы порталов совали в публикацию все, что смогли найти, в том числе и удаленные из окончательной редакции варианты. А вот плохо это или хорошо, они не понимают и образованность свою показать не хочуть.
Вот еще прекрасный пример многозначительной песни (стихами этот коротенький, всего на двадцать один куплет текст язык назвать не поворачивается). Да не бойтесь — я не буду приводить и разбирать все двадцать куплетов, что вы! Я только самые вкусные. Об остальных вкратце — тонет мужик, уходит вглубь. С удивлением, мол, а зачем я тонуть взялся, чего мне на суше не хватало? Вот этими сомнениями песня и пропитана. В самом деле, советский человек на Таити (возможно, Гаити) жалуется на жизнь и высмеивает пороки. Вот у него подгорело, вот привык, даже отдохнуть нормально не может. Кроме того, в песне есть некоторые физические и биологические открытия, а также индивидуальные впечатления от ныряния на Гаити (возможно, Таити) — потому и дышит ВВ непривычно ртом.
«Спаслось и скрылось в глубине Все, что гналось и запрещалось — Дай Бог Я все же дотяну, Не дам им долго залежаться…» Лирический герой хочет не дать залежаться тому, что гналось и запрещалось. Наркотики, например, под запретом, торговля людьми, педофилия, насилие. Или что-то другое имелось в виду в такой-то песне и такой-то строчке?
«Я бросил нож — не нужен он, Там нет врагов, там все мы люди, Так каждый, кто вооружен, Нелеп и глуп, как вошь на блюде…» Это великий бард пишет про океан, где так или иначе вооружена каждая козявка и который являет пример всеобщего дружного пожирания — не ты, так тебя. Впрочем, художник так видит.
«Сравнюсь с тобой, подводный гриб, Забудем и чины, и ранги…» Даже вдумываться на хочу про «подводный гриб».
Потом нас радуют именно тем, что мы от поэзии и ждем — вечные вопросы, которые помогают нам быть умными, узнаваемые и родные сердцу. «Нептун, ныряльщик с бородой, Ответь и облегчи мне душу: Зачем простились мы с тобой, предпочитая влаге сушу?» Вот тут все хорошо — Нептун - не морской бог, а всего лишь ныряльщик, который должен знать, почему мы отказались от влаги(!). Душа тяжелая у лирического героя, а облегчать ее обязан Нептун, пожилой бородатый дайвер. В общем, быстро ответь товарищу, почему Колька сбрил усы. А заодно — зачем мы взяли дубины, повсюду (!) натыкали(!) лобных мест и так далее. Не хватает только модного последние десятилетия вопля: животные лучше нас!!! (Причем когда очередная истеричка кричит, что собачки-кошечки лучше нас, я говорю: хорошо, в знак уважения к вашим принципам я могу звать вас сукой. Вам это должно льстить. Почему-то они обижаются. То есть собаки лучше нас, но сукой меня звать не смей…)
«И я намеренно тону, Ору — спасите наши души! И если я не дотяну, Друзья мои, бегите с суши!» Первые две строки совершенно искренни — и тонет намеренно, и орет. А вот куда бежать-то с суши? Как это? «Назад — не к горю, не к беде…» Ух ты. Хорошо, но, боюсь, невыполнимо. «Назад и вглубь, но не ко гробу…» - тоже отличное предложение, но конкретней можно? Как от гроба убежать? «Назад, к прибежищу, к воде. Назад — в извечную утробу!» - вот уж объяснил так объяснил. Короче — вечная жизнь без горя, без беды в извечной утробе, и нужно-то всего ничего — чтобы местные жители приняли.
«Похлопал по плечу трепанг, Признав во мне свою породу…» Ну, блин. Если люди это слушали на серьезных щах, то я даже не знаю, что и сказать. Трепанг (морской огурец) — это иглокожее, если мне память не изменяет, такая пупырчатая колбаса, поедающая бентос. Если он похлопал по плечу — значит, кранты! Вот не надо было выпускать из глубины все, что гналось и запрещалось.
А вот кода, как ставшая уже привычной угроза — «Ушел один — в том нет беды, Но я приду по ваши души!» Утопну, но приду. Потому что больше никто не захотел тонуть и, простите, с трепангом обниматься.
«Мистерия хиппи». Как всегда у Высоцкого, с перехлестом, но всего лишь одна неудача — про пули из папули. Ну, слушайте.
«Немало выпустили пуль И кое-где и кое-кто Из наших дорогих папуль На всю катушку, на все сто…» Кое-где и кое-кто у нас порой — это понятно, но они еще и из дорогих папуль стреляют. Причем буквально в предыдущем куплете тоже хорошо: «нет ни колледжа, ни вуза, Нету крошек у папуль…» Крошек, я так понимаю, девиц, которые должны быть в колледже или вузе, не интересуют папули, из которых стреляют — хорошие, хорошие девочки. Или папули в современном смысле, «папики»? В таком случае крошки обиделись, видимо, что папули тискают краль вместо них. В перерывах между перестрелками. (Да я понял, что стреляли папули. Но тут видите, какое дело — могли стрелять они, но могли и из них. Колдун мог быть хитрец и злюка, а мог — хитрец из люка. Работа со словом требует внимательности.)
Перехлест, избыточность. Вот у нас «Мистерия хиппи» - сплошная истерика с восклицательными знаками, если знаки убрать — будет истерика без них. И потом, насколько я помню, хиппи — это такие нежные волосатые водоросли, колыхающиеся по течению и ни к какому насилию совершенно неспособные. Вот травку курить, трахаться как кролики и совать цветы в дула винтовок — это пожалуйста. У Высоцкого не хиппи, а какие-то бешеные, злобные анархисты, готовые голыми руками рвать папуль и мамуль просто от молодой дурной ярости.
А вот — просто сравните ради интереса — из того же «Нерва», песня о конце войны.
«Вот уже довоенные лампы горят вполнакала,
И из окон на пленных глазела Москва свысока...
А где-то солдат еще в сердце осколком толкало,
И где-то разведчикам надо добыть «языка»…
Никакой избыточности, никаких вопящих лозунгов — величественная, неимоверная усталость народа-победителя. Написана в 1977 году, за три года до смерти, и это одна из немногих работ, в которых Высоцкий достиг поэтических вершин - того самого пика, с которого не сойти без потери качества.
Кстати, создается впечатление, что истеричность многих текстов создана и используется Высоцким сознательно — чтобы слово поддерживало и усиливало манеру исполнения (ну да, веселый манер), и если удается оторваться от этого пресловутого манера, то чистый текст вызывает некоторое недоумение. Видимые косяки, огромные объемы, многозначительная банальщина, образы, которые далеко не всегда удачные — как всего этого можно не замечать? Да вот так. Не замечали и не замечают, тем более что сегодня, когда графоманский сель сносит литературу, а Высоцкого пытаются затащить в свои бездарные ряды все, кому не лень, это уже вообще не играет никакой роли. Более того, даже со всеми недоделками, шероховатостями и нелепицами тексты и песни Высоцкого волшебным образом становятся еще более недосягаемыми для тех, кто самовыражается так же ожесточенно, но совершенно бездарно.
Фактически, Высоцкий - маяк, сохранившейся с времен, когда страна была литературоцентричной, думающей, с хорошим вкусом и умением высказывать свои мысли. И он позволяет держать нужный курс.
Смешные песни
Если сказать, что семьдесят процентов славы Высоцкого приходится на так называемые юмористические песни — ни единой буквой не солжешь. Причем все эти шаржи, скетчи, басни, зарисовки (в общественном парижском туалете есть надписи на русском языке) появились еще в шестидесятых годах, когда неумелый парнишка пытался усмирить непокорные ему строку, но уже мог рассмешить публику байками про двух зеков или патриотическую нечисть (Ведьмы мы или не ведьмы? Патриотки или нет?), и дошли до самого его конца.
Вот именно их, как ни странно, и пели у костров в шестидесятых и даже в восьмидесятых (лично я слушал Кука в десяти разных компаниях). Но опять же — песни должны быть короткими, длинные песни, простите, запомнить просто тяжело. Кук как раз короток, незатейлив и забавен — хотели кока, а съели Кука. Вообще с этим Куком забавная история — когда на концерте в Торонто (запись из соседской коммуналки) он рассказывал с усмешкой, «что для того, чтобы стать лучше, надо съесть пару хороших людей, что мы часто и делаем в жизни», нет причин ему не верить. Поэт знает, что говорит. А вот начало песни еще более замечательное. Помните? «Не хватайтесь за чужие талии, Вырвавшись из рук своих подруг…» - уже этих строк достаточно, чтобы все мужское население страны приняло ВВ как своего. Хотя, конечно, непонятно, чем доедаемый аборигенами Кук заменит чужие талии, но не будем придираться.
Еще замечательная песня (хотя один куплет из нее можно выкинуть без потери качества, как обычно) - про агента 007 . Высоцкий жил в те прекрасные времена, когда Америка казалось оазисом свободы и раем для энергичных людей. Ну да ладно — хорошо, что у нас глаза открылись, хотя и поздно. Теперь в песне, как обычно, короткие припевы смешнее и удачней основных куплетов.
«Да посудите сами -
На проводах в ЮСА
Все хиппи с волосами
Побрили волоса…» - страшная, отчаянная жертва своему кумиру, если вдуматься. Но при этом:
«С него сорвали свитер,
Отгрызли вмиг часы
И растащили плиты
Со взлетной полосы…»
И это понятно, ведь на такие подвиги способен только супермен (тьфу три раза).
«То ходит в чьей-то шкуре,
То в пепельнице спит,
То вдруг на абажуре
Кого-то соблазнит…»
Чего вы смеетесь? А, да, смешно. Для того времени. Но оказалось, что американский кинематограф, ублажающий самые низменные человеческие инстинкты, к таким вещам относится серьезно. Что, нельзя на абажуре соблазнить? Можно, если внизу тигры ходят или крокодилы летают. В пепельнице нельзя спать? Можно, уютно, пепел мягкий и теплый. То есть то, что ВВ высмеивал, для Голливуда - обычной сюжетный ход, ничего особенного.
Вот дальше ненужный куплет: «Вдруг кто-то шасть на газике к агенту И киноленту вместо документу...» - ну что за чушь! Его же не узнали вообще. «Швейцар его за ворот — Решил открыться он — «07 я». — «Вам межгород? Так надо взять талон…» Да, и в интернет-варианте очень трогательная замена «киношестерок» на «кинорежиссеры». Нет, ребята, я слышал эту песню не раз и даже не два, речь идет именно о шестерках, прислуге, помощниках режиссера и так далее.
Вообще, конечно, интересно исследовать отрицательные коннотации в текстах барда. Ну, например, «стрекозы» могли взлететь с замерзшей реки — но взлетают они с протухшей. В церкви мог быть, например, «злата полумрак», но мы слышим про смрад. Вдумайтесь в это слово — «смрад». Это тем более удивительно, что Высоцкий владеет искусством перевоплощения как никто.
Вообще, судя по некоторым намекам, наш гений Владимир Семенович был весьма злопамятным — например, школу-студию МХАТ, которую он окончил, он упоминает в текстах два раза. Немного, но зато как. Первый — в песне «У нее все свое»; сказано там шутливо, но вполне уничижительно — и сам, как любитель, играю во МХАТе. Одним словом, сравнял легендарный театр и подвальную студию. А второй раз - «даже вспомнить неприлично, чем предстал театр МХАТ». Там, правда, такая была микропленка, что ГУМ выглядел маленькой избенкой, так что насмешку над МХАТом можно и не заметить, но мне кажется, что не зря театр стал чем-то таким, что даже вспомнить неприлично.
Вот, кстати, про мистера Пека (или Бека) — чудо что такое, а не песня. Добрая, смешная, без зла, которое у ВВ постоянно прорывается, кажется, само по себе, автоматически. Помните: «Вечно в кожаных перчатках, чтоб не делать отпечатков…», представлял он в черном цвете все, «что ценим мы и любим, чем гордится коллектив…», «Епифан казался жадным, хитрым, умным, плотоядным, Меры в женщинах и пиве он не знал и не хотел…», «Так случится может с каждым, если пьян и мягкотел», «Будут деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин… Враг не ведал, дурачина, - тот, кому все поручил он, Был чекист, майор разведки и прекрасный семьянин…», «…даже он пострижен и посажен». Это просто цитаты — знатокам нетрудно продолжить, новичкам нетрудно найти и улыбнутся, а мне приятно вспомнить.
Пародии
Было бы странно, если личность такого масштаба — даже ненавистники Высоцкого его масштаб отрицать не могут, они его лишь преуменьшают — не вызывала раздражения. А где раздражение, там и пародии. На самом деле в пародии ничего страшного нет, это, можно сказать, знак признания публики, к ним надо относиться уважительно и с юмором, какие бы они ни были.
Про соплеменника Высоцкого Городницкого писали, пародируя его «Деревянные города» - где мостовые скрипят, как Городницкий. А обыгрывая другую песню, «Перекаты»: «И только камни, и только камни Бегут по мочеточнику».
Пародии — это нормально и естественно, иногда смешно, иногда не очень, но относиться к ним нужно с уважением; повторяю: пародия — это полное признание.
В отношении Высоцкого самая известная пародия Аркадия Хайта, которую в Театре сатиры исполнил Хазанов прямо со всей отвагой со сцены. Со всей отвагой — потому что сплетни о Высоцком можно было распускать сколько угодно, но вот высмеивать его на театральных подмостках не позволялось никому. Пародия грубовата, но, судя по истерике Высоцкого, попала в оба яблочка сразу. Текст приводить не буду, его просто найти, но вот триггерные точки можно обозначить — и они не только «про жену, которая загнивает в Париже» а, скорее, про «озлобленную черепаху». Немного непонятно, чем руководствовался Хайт, одаривая Тортиллу голосом Высоцкого — не одной же оригинальностью, может быть, способностью черепахи прятать голову в панцирь в случае опасности? Высоцкому больше подошел бы образ профессора кукольных наук Карабаса Барабаса, который управляет своими куклами, пардон, слушателями,. Или Дуремара, который ловит в мутной водичке весьма дорогих пиявок… страшно подумать, какой была бы реакция барда в этом случае.
Итак, озлобленная черепаха. Именно озлобленная. В вину Высоцкому его ненавистниками ставится именно что злость, которая так и хлещет из некоторых его песен. Я уже говорил про то, что автор отдавал предпочтение сильным словам с негативной окраской, хотя он прекрасно умел писать и по-другому. Но злоба — пусть даже как очередная роль или игра на публику — порою хлещет в каждой строчке его песен, даже без прямого упоминания самого слова «злость», но есть и с использованием его. «Кто-то, злой и умелый, веселясь, наугад» и так далее. Роль «озлобленной черепахи» - до чего же унизительно это звучит. Озлобленный волк, озлобленный пес, даже озлобленный аллигатор, думаю, не вызвали бы такого взрыва, как озлобленная черепаха, которая мстит людям за гребенки, наделанные из мамы. Весьма вольное трактование сказки, но ей не привыкать. Там даже ужи в глотку к бульдогам ныряли, поскольку были старые и подвига не боялись. Очень тошнотворная картинка на самом деле. Так что озлобленная черепаха — вполне себе находка пародиста.
А вот что взбесило Высоцкого больше — его загнивание в болоте или загнивание жены в Париже — о том история умалчивает. Но рассвирепел он знатно, на трех концертах в Дубне во время чёса он с гневом рассказывал про эту пародию. Поклонники тут же вооружилась лопатами и ломами и побежали крушить Театр сатиры с Кулинарным техникумом заодно. Сообразив, что так можно легко себе пришить статью о порче государственного имущества, а дальше подтянутся измена гербу и Отчизне, бард самых горячих поклонников остудил и лопаты с ломами отобрал.
Позже Владимир Семенович, конечно, сообразил, что реакция не соизмерима с причиной, и в пародии нет вообще ничего крамольного — ну, разве что загнивающий Париж, так сам ВВ называл его задворками Европы. Потом, когда уже насытился капиталистическим раем и начал вострить лыжи в саму Америку, потрясенный ее небоскребами, неграми в метро и, конечно, бассейнами в каждой квартире, особенно на Брайтон — бич. Но ненависть палила голову, такого преступления, как пародию на самого себя, как оскорбления волка черепахой он простить не смог бы никому. Ладно Дольский — назвал его Орфеем, не то чтобы очень, но для сельской местности сойдет. Но черепахой!!
- Говоришь, они называли меня черепахой?
- Да, черепахой, и еще червяком, земляным червяком!!!
- Говоришь, они называли меня червяком?
- И черепахой, озлобленной черепахой!!!!
Не выдержал бард такого глумления над своим образом борца с системой и накатал ответную пародию. Ну, что тут скажешь. Это самый слабый из слабых стихов позднего периода творчества. Это позор и деградация в каждой строке. Хотя до сих пор знатоки с лопатами и ломами кричат обратное и готовы сокрушить любой театр и техникум. Да, собственно, что тут говорить — вот пародия на пародию.
Пародии делает он под тебя,
О будущем бредя, о прошлом скорбя,
С улыбкой поет непременно, (кто поёт? Хазанов?-К.У.)
А кажется, будто поёт — под себя —
И делает одновременно…
Видимо, ВВ не зря съездил уже в Америку — появились отголоски юмора ниже пояса.
Про росы, про плесы, про медкупоросы (???),
Там — осыпи, осы, морозы, торосы,
И сосны, и СОСы, и соски, и косы,
Усы, эскимосы и злобные боссы…
Это вообще что? Как этот густо насыщенный аллитерациями бред воспринимать?
А в Подольске — раздолье,
Ив Монтан он — и только!
Есть ведь горькая доля,
А есть горькая долька…
Опять же рекомендую желающим найти полный текст этого, простите, непотребства.
А мне хочется долго и смачно ругаться — и на ответ ВВ, и на тех чудил, кто это вытащил, разместил и опозорил автора. Это, как сегодня говорят, графоманское дно, даже ниже дна, это недостойно быть даже черновиком, разве что пьяным бредом. Этот текст надо либо переделывать полностью, либо выбрасывать, потому что пародия Хайта на его фоне — литературная вершина. Кстати, совершенно непонятно, почему этот черновик считается ответом на пародию — где здесь ответ? Еще дальше, чем сама пародия. Этот черновик может быть посвящен какому-нибудь певцу, но явно не Хазанову с Хайтом. Тем не менее в этих ваших интернетах везде написано — ответ ВВ на пародию ГХ.
Дольский, который написал более талантливую пародию, удостоился удаленного похлопывания по плечу и снисходительного: «У вас там есть какой-то Дольский? Передайте ему, что он сволочь». Конечно, Дольский потом пошел вприсядку, хлопая себя по ляжкам — меня Высоцкий сволочью назвал! Жизнь не зря прожита. Вот так, надо было называть ВВ не черепахой, а Орфеем. Пустячок, а какую роль сыграл в отношениях!
Весьма интересно, что нехватку своей популярности в интервью — а интервью на телевидении, причем их, а не на нашем, тоже хватало — Высоцкий объясняет просто. Мол, нет у нас такой линии, чтобы автор сам писал стихи и музыку. Привыкли, что у одной песни три автора. Один пишет плохие слова — на тебе сошелся клином белый свет — другой плохую музыку, а третий исполняет. Кобзон, например. Так вот, когда одни человек все это делает, это непривычно, хотя в других странах такое явление распространено.
Я чуть было не заплакал от умиления — в самом деле, в других странах распространено, а у нас? Сотни бородатых дядек в растянутых грубых свитерах, с ними курносых крошек, готовых на поцелуй за три аккорда, за десять — потискаться, а за песню любого качества скромно удалиться в ближайшую палатку — куда они все делись? Как же запах тайги? От злой тоски не матерись? Маленький гном? Перекаты? Карлик-органист? Дядя сиротка? Солнышко лесное, в конце концов? Позднее катанье, синий троллейбус, ваше величество женщина? Комиссарррррррры в пыльных шлемах?! Вот так, во всех странах есть, а у нас, оказывается, нет. При том что на концертах для своей аудитории Высоцкий проявлял некоторую осведомленность об авторской песне, правда, умалчивая об ее лидерах, кроме Окуджавы и Визбора. Чужим не стоит знать, что кто-то еще кроме ВВ пишет и исполняет, а свои и так в курсе.
Удивительно, но ВВ повторяется только в концертах, перед публикой, в интервью он всегда разный. Не писал песен о войне — говорит в Америке. Не существует в России авторской песни, а в других странах полно — говорит в Переделкино какому-то плохо говорящему иностранному корреспонденту. Но вот концерты всегда одинаковые, разнятся только песни — они обычно либо свеженаписанные, либо всем известные и всеми любимые шлягеры, которые самому автору давно уже навязли в зубах. А вот разговоры с публикой всегда примерно одни и те же — шутки, просьба не хлопать: «Я понимаю, что раз актер отрабатывает на сцене, то пусть и зритель работает (аплодисменты), ну не надо меня поощрять (аплодисменты), я не для этого сюда пришел (бурные аплодисменты, переходящие в овации), это не концерт, концерт — это когда пришел-ушел, да еще и покобенился (аплодисменты)». Ну и еще разговоры про то, что песни должны входить не только в уши, но и в души, что все пошло с Большого Каретного, что там были друзья, для которых все и писалось (перечисление — поименно — друзей), что это не песни, а стихи, положенные на ритмическую основу, я не певец (тут шутка про пропитой голос, который сейчас зовут уважительно — с трещинкой), что все песни от первого лица, хотя сам он никогда… Поразительно — в ранних записях, в первом и последнем выступлении на ТВ в «Кинопанораме» Высоцкий говорит примерно одно и то же. Поразительно — насколько скучно читать воспоминания сослуживцев, настолько же неинтересно слушать разговоры между песнями, потому что они тоже одни и те же.
Правда, иногда во время интервью, которых было более чем достаточно, Высоцкого несло, и он начинал вдруг многословно и подробно рассказывать о спектаклях — к слову, рассказывал он весьма интересно, про ездящий по сцене занавес, про билеты на штыках, про то, про это. У него в самом деле горели глаза при описании эти театральных чудачеств — правда, тогда он был еще относительно молод и не пресыщен славой. Более того, каждый интервьюер обязательно спрашивал про «протестные» песни, на что Высоцкий, как та озлобленная черепаха из пародии, с ухмылочкой прятал голову и говорил, что нет никакого такого особенного протеста, просто он выступает от лица людей в критических ситуациях, которые воюют, тонут, падают со скал, от лица самолета и волка, а уж как слушатель смог интерпретировать его стихи, которые являются ассоциацией, а не ретроспекцией — его лично дело. Автор не виноват.
Ну да, не виноват. Та же самая бардовская среда, которой для иностранного корреспондента в России не существовало, дала миру Галича, прямого, откровенного, талантливого борца с системой. По масштабу дарования ничуть не уступавшего Владимиру Семеновичу — но уступавшего, причем катастрофически, в умении подать материал. Галич — прямолинеен и грубоват, несмотря на художественную силу стихов. Высоцкий — груб, зол, но при этом витиеват и уклончив. Галич бунтовал против Сталина и системы. Высоцкий — против всего и ничего конкретного. Галич был борцом, Высоцкий — аллюзионистом. Хорошее слово, не правда ли? Бунтовал с помощью аллюзий, которые, как известно, могут завести далеко, и не всегда в нужную сторону. И, как следствие неправильной линии поведения — Галич известен только стареющим любителям авторской песни, Высоцкий успешно продолжает завоевывать умы и сердца спустя половину века после смерти. Причем песни на злобу советского дня постепенно уходят в небытие — они просто неинтересны вне контекста. То есть они есть, они существуют, их легко найти, как и все, что написал Владимир Семенович, все оцифровано и в свободном доступе — но никаких эмоций они не вызывают. Точнее — тех, на которые рассчитывал Высоцкий, эмоции бунта и протеста через смех, издевку и глумление, отличающиеся мастерством. Да таким, что герои песен, какими бы отталкивающими жлобами и маргиналами они не были, вызывают если не симпатию, то улыбку. Даже конченные алкаши Зина с Ваней кажутся родными, а родных, как известно, надо любить со всеми их недостатками. Вроде бы бунт — а вроде и нет.
И даже самые «бунтарские» песни не имеют адресата — если зло, то условное, если враг — то расплывчатый. Если события - то такие, которые могут быть истолкованы двояко. Как те же самые хиппи — могут быть представлены как бунтующие против капитализма, а могут — и как против социализма, кричащие лозунги позволяют повернуть их и в ту, и в другую сторону.
Кстати, мощная и смелая подача Владимира Семеновича видна в тех самых «пулях из папуль». Незнающие люди никогда не догадаются, что это камушек в огород отца — Семена Владимировича Высоцкого, который был вполне лояльным к власти военным. Конечно, он выпустил немало пуль, но при этом (родной-то отец) именуется «кое-где и кое-кто».
Или, допустим, отвратительная (во всех смыслах, могла быть написанной очень озлобленной черепахой) песня про Дом. Задумывалась как продолжение погони, где Высоцкий кокетливо шевелит кнутом, и также участвуют излюбленные герои поэта — волки и кони. Да, и еще тощий гриф, здесь он стервятник, но мы-то помним. А вот дальше ВВ делает все, чтобы внушить читателю отвращение:
В дом заходишь как
Все равно в кабак,
А народишко —
Каждый третий – враг.
Своротят скулу,
Гость непрошенный!
Образа в углу —
И те перекошены.
И затеялся смутный, чудной разговор,
Кто-то песню орал и гитару терзал,
И припадочный малый, придурок и вор,
Мне тайком из-под скатерти нож показал…
…Двери настежь у вас, а душа взаперти,
Кто хозяином здесь? — напоил бы вином.
А в ответ мне: «Видеть, был ты долго в пути,
И людей позабыл — мы давно так живем.
Траву кушаем,
Век на щавеле,
Скисли душами,
Опрыщавели,
Да еще вином
Много тешились,
Разоряли дом,
Дрались, вешались…
…О таких домах
Не слыхали мы,
Долго жить впотьмах
Привыкали мы.
Испокону мы –
В зле да в шепоте,
Под иконами
В черной копоти…
Тут, конечно, протест такой протест — но явная отсылка к дореволюционным временам через закопченные иконы. Но можно кинуть параллель и в царское время, и даже в Смутное - а вот в СССР нельзя, это другое. В Союзе, может, и такой же сволочной народ, но вот иконы по углам не приветствуются. Но народ слушал и хватался за голову — до чего же довели страну большевики! Никому в голову не приходит, что страну развалил не Высоцкий, а трава. Нет, не та трава, не полевая, а эта, которая гнется. «Травы-травы-травы не успели от росы серебряной согнуться, И такие нежные напевы отчего-то прямо в сердце льются…» Понимаете? Серебряная роса — о, это да. Согнула травы, заковала в кандалы, а они даже не успели, хотя хотели!!! И нежные напевы — это каким садистическим удовольствием надо обладать, чтобы мучить нежными напевами согнутые от кабалы травы!!! Петь рабам!!! Дальше еще страшнее: «К милой подойду я, Глаз поднять не смея, И от поцелуя, и от поцелуя Словно захмелею…» Милая — это КПСС, ежу понятно, почему он, бедняга, не смеет глаза поднять. Сразу посадят и расстреляют. Поэтому от иудиного поцелуя всего лишь просто хмелеет — зато живой осталась. От иудиного поцелуя распяли, говорите? Вот, советская власть даже иудин поцелуй извратила!!! Вместо того чтобы горевать, бедный трав хмелеет!!! До чего страну довели, гады!!!
В ключе такой логики Высоцкий был окружен борцами с системой — Лещенко, Кобзон, Магомаев, Зыкина — все боролись с властью. Но не так талантливо, а в меру своих скромных сил. В самом деле — приверженцы развала старинной часовни (простите, а часовню тоже я развалил?) находят доказательства там, где их может обнаружить только нездоровое воспаленное воображение. «Нет, живет она, стоны глуша, Изо всех своих ран, из отдушин, Ведь земля — это наша душа, Сапогами не вытоптать душу…» Что тут крамольного? Конечно, сапоги советского солдата, которые топчут свободную землю.
Извините, но глупость таких расшифровщиков зашкаливает, причем одни Высоцкого ругают за развал Союза, другие хвалят, третьи ругают и хвалят одновременно. То, что он умер за шесть лет до начала перестройки, никого не смущает, им надо создавать и укреплять легенды.
Давайте продолжим разбирать песни последних лет — тем более, что у них-то и была огромная аудитория, песни разбегались по стране, как круги на воде, буквально за недели — и Высоцкий перешел от великой лаконичности своих первых песен к бредовой размашистости последних. Он уже был своим среди элиты, в том числе и литературной, но тяготел больше к эстрадной поэзии, нежели к поэзии как таковой, которая требует некоторой тишины. И даже интимности, потому что между читателем и книгой нет никого — ни микрофона, ни сцены, ни аплодирующих соседей. Только читатель, текст и безмолвие, моя немая тишина, которая помогает глубже понять строки.
Но ведь у нас нечто особенное — и приходится разбираться именно с этим. Возьмем «Горизонт». Как цель, потому что именно так и сделал Высоцкий.
«Горизонт»
Загадки начинаются с первой строки: «Чтоб не было следов, повсюду подмели…» — хорошо, пусть будет так, но, как и во многих других текстах, я не знаю, что мне делать с этой информацией. Ну ладно, будем считать, что для рифмы, тем более, что дальше еще интересней: «Ругайте же меня, позорьте и трезвоньте. Мой финиш — горизонт, а лента — край земли. Я должен первым быть на горизонте…» Просто восторг, полная палитра от требований мазохиста до детских притязаний.
«Я без разрыва рта и дня не протяну,
А те, кто против — ну ка, рыла, встаньте!!
Я в сумерках рычу, я украду луну —
А вы, тряпьё, хоть медный грош достаньте!!»*
Ну и так далее — что догнать горизонт, что достать Луну - вещи заведомо невыполнимые, даже с рычащей аллитерацией. Ее-то как раз добиться и не трудно.
«Условия пари одобрили не все,
И руки разбивали неохотно.
Условье таково — чтоб ехать по шоссе,
И только по шоссе, бесповоротно…»
Вообще они странные люди, эти не все — что за пари? Что он будет первым на горизонте? Не будет. А может, будет. Вернется и скажет — был, а вот вас почему там не было? Кроме того, бесповоротно ехать по шоссе можно только до первого поворота, это понятно. Или смысл другой — бесповоротно ехать со всеми поворотами?
«…Но то и дело тень перед мотором — то черный кот, То кто-то в чем-то черном…» Не будем вдумываться, ну его, черные коты и люди пересекают ему дорогу, тоже экстремалы те еще.
«Я знаю, мне не раз в колеса палки ткнут…» - хотел бы я посмотреть на того идиота, который гоночному автомобилю будет палки в колеса тыкать. «Догадываюсь, в чем и как меня обманут…» - это хорошо, а вот мы не догадываемся.
«Я знаю, где мой бег с ухмылкой пресекут И где через дорогу трос натянут…» Бег. Так. Вспоминается «Ну, погоди!», где Волк бежал в гоночной машине. Ни фига, ребятушки, все-таки мы не бежим, а едем - «…На этих скоростях Песчинка обретает силу пули…» Хорошо, что тут скажешь? Но вот дальше… «И я сжимаю руль до судорог в кистях — Успеть, пока болты не затянули!» Всё очень сложно. Литературный герой так торопиться в горизонт, так знает, где и кто будет тыкать палки в колеса, что не хочет, чтобы ему затягивали болты. Весьма логично.
«Наматываю мили на кардан, И еду вертикально к проводам. Закручиваю гайки. Побыстрее! Не то поднимут трос, как раз где шея…» Круто. Мне нравится. Главное — не вдумываться и не представлять, а отдаться напору этого рыка, этого хрипа, громобойно-площадного баса (ай да Дольский). Причем первые две строчки вопросов не вызывают — наматывает мили на кардан (Мотаю километры на кардан — почему мили?), едет параллельно проводам (а не вертикально, хотя потом поедет и вертикально тоже). Но как он при этом закручивает гайки побыстрее, и как закрученные гайки помешают поднять трос — там, где шея? Гайки держат трос? Допустим, и при чем тут езда? А в предыдущем куплете — успеть, пока болты не затянули. Ну, в принципе, болт - это не гайка, болт должен болтаться, а вот гайка — закручиваться. Притом, что это не езда, а ёрзанье, а впереди еще много всего.
«И плавится асфальт, протекторы кипят, Под ложечкой сосет от близости развязки…» Хорошо, даже отлично. А вот дальше: «Я голой грудью рву натянутый канат — Я жив, снимите черные повязки!» Канат, он же трос, поднят там, где шея, причем болты так и не затянуты а песчинка обретает скорость пули — и литературный герой на скорости пули рвет голой грудью… а, то есть увидел канат, приподнялся, чтобы головы не лишиться, и голой грудью его. Голой грудью. Левой.
Конечно, можно вспомнить спектакль, где его кидают с цепи на цепь, но цепи-то там были, а вот машина, бесповоротное шоссе, болты, гайки, палки в колесах — нет. Да, и вот эти странные, которые пари не одобрили, оказывается, были в черных повязках — жаль, автор не указал, на глазах или рукавах. Видимо они и сновали перед мотором… вместе с черным котом.
«Кто вынудил меня на жесткое пари
Нечистоплотен в споре и расчетах.
Азарт меня пьянит, но, что ни говори,
Я торможу на скользких поворотах!»
Кто вынудил его — кто не одобрил пари и неохотно разбивал руки? Дурачки — они бы выиграли, на горизонт лихой водитель не попал, и на поворотах тормозит. А условия были — ехать бесповоротно.
«Вы только проигравших урезоньте, Когда я появлюсь на горизонте!» Вот опять финт ушами — то он хвалится, что достигнет горизонта, но оказывается, на горизонте он должен появиться. То есть не достичь, а выехать, что вполне возможно. Какой извилистый ум, конечно, те, кто с ним спорили, рассердились.
Дальше вновь начинается невнятное кокетство: «Мой финиш — горизонт — по-прежнему далек. Я ленту не порвал, но я покончил с тросом. Канат не пересек мой шейный позвонок, Но из кустов стреляют по колесам…» Маньяки какие-то. Трос, он же канат, он же веревка был порван голой грудью Высоцкого. Лента не порвана, потому что ее нет, потому что нет горизонта. Толку стрелять по колесам? Канаты он рвет, гайки то закручивает, то не дает затягивать, то едет бесповоротно, то на скользких поворотах тормозит.
«Меня ведь не рубли на гонку завели…» - они, они, рублики. «Меня просили — миг не проворонь ты! Узнай, а есть предел там, на краю Земли? И можно ли раздвинуть горизонты?» Раздвинуть нельзя, а вот сходу промахнуть можно, только если не дать влепить себе пулю в скат. Тоже не очень понятно, как можно помешать влепить пулю в скат, хотя, если он трос на ходу голой грудью… наверное, выскочил из машины, выдрал автоматы, настучал по сусалам, догнал машину, прыгнул и дальше в горизонт, рвать край земли как ленту.
«Мы вращаем Землю»
Тоже вполне расхожая военная песня, вся из себя оригинальная, нестандартная и осмысленная. Начало масштабное, аж захватывает дух без всякого ёрничества: «…Обратно ее закрутил наш комбат, Оттолкнувшись ногой от Урала…» Мне в самом деле очень нравятся эти строчки, и хотелось бы, чтобы масштаб повествования сохранился. Но дальше начинаются проблемы: «Мы не мерим Землю шагами, Понапрасну цветы теребя, Мы толкаем ее сапогами От себя, от себя…» Я так и не понял, почему шагами нельзя землю мерить, но можно толкать. Стоят девчонки, стоят в сторонке, платочки в руках теребя… И солдаты, вместо того чтобы раскручивать земной шар, теребят цветы. У слова «теребят» есть еще и другие смыслы, многие — не очень приличные. Более того, как скоро выяснится, они именно не меряют Землю шагами, и именно что толкают ее сапогами.
«И от ветра с Востока пригнулись стога, Жмется к скалам отара, Ось земную мы сдвинули без рычага, Изменив направленье удара…» - мощно, что тут скажешь.
«Не пугайтесь, когда не на месте закат. Судный день — это сказки для старших. Просто Землю вращают, куда захотят, Наши сменные роты на марше…» Масштаб и величие описываемых событий после теребоньканья цветочков вроде бы вернулись в песню, да? Сменные роты на марше вращают Землю своими сапогами. Нет, я не повторяюсь, я заостряю внимание, потому что вся вторая часть песни идет ползком. Роты на марше ползут — зато как ползут! Куда хотят — туда и ползут.
«Мы ползем, бугорки обнимаем, Кочки тискаем зло, не любя, И коленями Землю толкаем - От себя, от себя…» Теребят цветы, тискают кочки, обнимают бугорки.
«Здесь никто не нашел, даже если б хотел, Руки кверху поднявших. Всем живым ощутимая польза от тел: Как прикрытье используем павших…» Руки не поднимают, потому что прячутся за трупами — в самом деле, ощутимая польза. А не было бы трупов — подняли бы руки? Как по мне - очень сомнительная строчка.
«Я ступни свои сзади оставил, Мимоходом по мертвым скорбя, Шар земной я вращаю локтями...» Оторвало ноги? Оставил ступни и пополз на локтях? Причем мимоходом скорбя… Не вдумываться, главное — не вдумываться… человек оставляет ступни и, шагая на локтях, мимоходом скорбит по мертвым. Брр, какой жуткий сюр.
«Кто-то встал в полный рост и, отвесив поклон(?), Принял пулю на вдохе…» Простите, в чем смысл встать, поклониться и быть убитым? А, в поклоне и смерти? Мощно и логично, абсолютно по-военному.
«Животом - по грязи, дышим смрадом болот, Но глаза закрываем на запах…» - вот оно, наконец-то, а то Высоцкий - какой-то не Высоцкий. Грязь, смрад - все, что мы любим.
«Руки, ноги - не месте ли, нет ли?» - нет, ступни оставлены сзади. «Землю тянем зубами за стебли…». Вы меня извините, но это самое странное описание наступления, которое я читал. Начинается за здравие, как говориться, а кончается за упокой — сначала ногой от Урала отталкивается, потом ползет, как сытая вошь по… И ни одного выстрела в сторону врага.
Кстати, вот еще раз слово «зло», когда тискают не любя кочки. В самом деле, зло — такой же любимый персонаж, или понятие, Владимира Семеновича, как волки, кони, сломанный хребет, слизь и смрад.
А вообще, если оставить военный антураж, которого в песне на целых два куплета, потом сплошные поползновения, и взять более широко и абстрактно, то буквально через пять-семь лет после смерти ВВ вся страна именно что поползет на брюхе на Запад. Забыв и про Уральские горы, и про сменные роты на марше, да так поползет, что навсегда потеряет целые поколения.
Я вот не могу гулять по Москве, особенно по центру — как ни хожу, где ни шляюсь, все равно попадаю на Хитровку. Высоцкий, о чем бы не пел, все равно появится либо зло, либо смрад, либо слизь, а иногда все вместе. Возможно, права была девочка Оксанка, рассказывая, что ВВ часами смотрел телевизор, а когда она спрашивала, зачем тебе это, Володя? — отвечал: я ненавистью накачиваюсь. Возможно, возможно. Но ненависть выливалась в странные произведения, которые можно было назвать баснями, можно — шутками, а можно и поклепом. Причем суть поклепа сегодня уже не ясна, как в случае с папулями.
Но если в «Мистерии хиппи» дело семейное, и Семен Владимирович, познакомившись с живой «Колдуньей», сменил гнев на милость, а песня с намеками на него не сильно популярная сегодня, то есть баллады, которые посвящены вечным темам.
«Притча о Правде и Лжи»
Говорю сразу — я эту песню люблю нежно и даже трепетно, что, конечно, не помешает построчному разбору. И потом, после него, тоже буду продолжать любить — потому что песни любят не за смысл, а за все вместе.
«Нежная Правда в красивых одеждах ходила, Принарядившись для сирых, блаженных, калек». Она, допустим, нежная и в красивых одеждах, но Правда ли это? Кумир нашего кумира говорил по-другому: «Тьмы низких истин нам дороже Нас возвышающий обман…» Потому что правда обычно нелицеприятна, а малейшее отклонение делает ее ложью. И народишко у Высоцкого, как обычно, — калеки, сирые и блаженные, придурки и воры с ножом под скатертью.
«Грубая Ложь эту Правду к себе заманила, — Мол, оставайся как ты у меня на ночлег…» Правда, значит, бичиха. Во времена Высоцкого понятия «бомж» (без определенного места жительства) не было, поскольку каждый имел жилплощадь, а вот «бич» (бывший интеллигентный человек) было.
«И легковерная Правда спокойно уснула, Слюни пустила и разулыбалась по сне. Хитрая Ложь на себя одеяло стянула, В Правду впилась и осталась довольна вполне…» Все-таки не может Владимир Семенович без слюней и прочих физиологизмов. Иногда я с ужасом представляю, куда бы он скатился, доживи до проклятой перестройки, которой так хотел. В СССР он зарабатывал тысячи, на распаде бы заработал миллиарды — но скорее всего, ринулся бы в тошнотворную прямоту, которой ему при жизни не хватало.
«И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью…» - просто великолепно, хотя и грубо. «Баба как баба, и что ее ради радеть?» Именно. Баба как баба. Есть съемка, как Высоцкий исполняет очередную балладу к «Бегству мистера Мак Кинли». Так вот, он там использует девку вместо подставки. На спине листы с текстами (причем даже приколотые, он спрашивал про булавку), а в руках у девки тоже. Она сидит согнувшись, иногда, по пинку, подает новые листки — служит мебелью и при этом смотрит преданной псиной. Ладно, не пинки, а легкое напоминание, что пора новый лист дать, а взгляд там у девки действительно — сучий, ласковый, покорный. Причем рядом пюпитры, барабаны, все как положено — но лучше все-таки девка, кто бы спорил. Ради баб радеть не стоит, вот ради «звезды» в лапах, особенно французской, можно наизнанку вывернуться.
«Разницы нет никакой между Правдой и Ложью, Если, конечно, и ту, и другую раздеть…» Иногда заявления Высоцкого загоняют в угол и тупик. Раздевай, не раздевай — разница есть. Правда, к Правде и Лжи надо было присоединить еще и Истину, потому что обе подружки слишком зависят от взглядов конкретного индивида. Помните картинку? Цилиндр, освещаемый с торца дает круглую тень — это правда. Освещаемый сбоку, дает прямоугольную тень — это тоже правда. Для части зрителей и круглая, и прямоугольная тень — вранье, потому что они видят с иного ракурса. Но вообще-то это цилиндр. Или еще один пример : слон, которого ощупывают слепые и описывают по-своему — веревка, колонна, стена, кусок ткани, полированное дерево.
«Деньги взяла, и часы, и еще — документы, Сплюнула, грязно ругнулась и вон подалась…» Опять слюна, снова грязь.
«Кто-то уже, раздобыв где-то синюю сажу, Вымазал чистую Правду, а так – ничего…» Ага, заметили — сажа не может быть синей. Более того, она не может быть никакой другой — только насыщенно черной. Черная сажа все равно что масло масляное. Любопытно иное — вот лежит себе спящая, беспомощная голая девка. Простите, бери и пользуйся, так нет, находится любитель, бежит за сажей и мажет ее зачем-то. В плохом варианте, которые ВВ, к счастью, убрал, мазали поверх сажи еще и глиной - да, на Руси мазали, но не Правду, а ворота, и не сажей, а дегтем, то есть и с помазанием у ВВ проблемы — хочется намазать, но как-то все не к месту.
Дальше Владимир Семенович живописует ужасы, которые пережила бедная Правда — болела, нуждалась в деньгах. Может, потому что она Ложью стала? Или идиоты не видят, что она, хоть и голая, но все-таки правда, значит, надо ее накормить и приодеть?
«Некий чудак и поныне за Правду воюет, Правда в речах его правды — на ломаный грош. Чистая Правда со временем восторжествует, Если проделает то же, что явная Ложь…» Вот идеальный Высоцкий — прекрасные обтекаемые, многозначительные, ничего не значащие фразы, оставляющие ощущение чего-то умного и даже глубокомысленного.
«Часто разлив по сто семьдесят граммов на брата, Даже не знаешь, куда на ночлег попадешь…» - любой пьющий советский гражданин пустит скупую слезу умиления. Да, Вовка писал прямо про меня. «Могут раздеть — это чистая Правда, ребята! Глядь — а штаны твои носит коварная Ложь. Глядь, на часы твои смотрит коварная Ложь, Глядь, а конем твоим правит коварная Ложь». Вывод простой и мудрый - надо меньше пить.
А вообще-то, грубо говоря, — говорящие правду лгут, лгущие тоже лгут, потому что изображают правду, сама правда настолько страшна, что ее даже золотые ленты в волосах не спасут, тем более что их давно украли. Второй смысл садится на десятый и погоняет шестым, аллюзии шелушатся и падают, как снег, и посвящено это все Булату Окуджаве. Прямо скажем, весьма сомнительный подарочек, хотя с художественной точки зрения сделан великолепно.
«Песня Солодова»
Знаете, в чем заключается мастерство поэта? В том, чтобы вывернуть все так, чтобы нельзя было придраться, но при этом все всё поняли — даже то, что в текст совершенно не закладывалось.
Вот одна из самых антисоветских песен с припевом, который размазывает власть: «Но разве это жизнь, когда в цепях? Но разве это выбор, если скован?» Собственно, доморощенные исследователи обязательно приводят эти две строчки как приговор загубившей поэта власти. Ну, мы не будем им уподобляться, а посмотрим на другие образы текста.
«А в лобовое грязное стекло Глядит и скалится позор в кривой усмешке…» «Мы к долгой жизни приговорены Через вину, через позор, через измену!» Конец текста знаком до боли: «Не надо нас ровнять с болотной слизью! Мы гнезд себе на гнили не совьем!» Слизь, гниль, грязь, оскал, приговор, позор, измена — всего лишь перечисление образов, создающих настроение. В общем, все понятно — проклятая власть, дающая заработать тысячи (жалко ей миллионов), приковала и обрекла на медленную жизнь, за которой наблюдает через грязь позор с кривой усмешкой - за виной, за изменой (себе, очевидно) — но мы все-таки не любимая автором слизь. Хорошо ВВ власть приложил? Отлично. Прямо кровь закипает от возмущения. Но вот беда — речь идет от лица человека, который в самом деле был скован цепями (в прямом смысле, говорю, в самом прямом) и медленно вел грузовик с горючим — чтобы, если нападут партизаны, водители-заключенные тоже были бы убиты. Если присмотреться, то в бесконечных аллюзиях можно угадать, что происходит на самом деле — проблема только в том, что присматриваться никто не будет. Хотя при минимальных усилиях можно узнать, что это — песня Солодова из кинофильма «Единственная дорога». Ну, то есть в прямом смысле — скованный человек, обреченный на медленную жизнь, готов зубами перегрызть горло сидящему рядом немцу, и непонятно, кто их убьет — то ли фрицы, то ли наши партизаны, весь текст логичен до предела. И, естественно, везти на фронт горючее для немецких танков — позор, оскаленный в кривой усмешке.
Правда, есть один куплет, который никак к фильму не относится. Вот он. « И если бы оковы разломать, Тогда бы мы и горло перегрызли Тому, кто догадался приковать Нас узами цепей к хваленой жизни…» Поездка: за рулем бензовоза в кандалах ну никак не может быть хваленой жизнью. А вот жизнь в Советском Союзе, если участь количество оправданной пропаганды, по сравнению с «их нравами» вполне подходит по это определение. То есть фига в кармане все-таки была, и речь идет не совсем о сюжете фильма, хотя хваленая жизнь — это еще доказательство и не причина переводить свидетеля в обвиняемые.
Давайте возьмем еще одну протестную песню, от которой закипает кровь в жилах и хочется идти свергать правящий класс, потому что все несправедливо.
«Чужая колея»
«Сам виноват - и слезы лью, И охаю - Попал в чужую колею Глубокую. Я цели намечал свои На выбор, сам. А вот теперь из колеи Не выбраться…» Ну вот, видите — цели свои, колея — чужая, и конфликт налицо. Попал — и дико охает.
«Крутые, скользкие края Имеет эта колея. Я кляну проложивших ее, скоро лопнет терпенье мое…» Суки, одно слово. Колею проложили, чтобы с пути не сбился человек. Потому что он в горизонт хотел, давить снующих перед мотором «кого-то в чем-то черном», ехать по шоссе бесповоротно — а тут деревенская колея. Бросил руль и с Машкой в кузов, куда машина из колеи денется?
«Но почему неймется мне? Нахальный я. Условья в общем в колее Нормальные. Никто не стукнет, не притрет, не жалуйся. Желаешь двигаться вперед? Пожалуйста. Отказу нет в еде-питье В уютной этой колее. И я живо себя убедил — не один я в нее угодил. Так держать! Колесо в колесе! И доеду туда, куда все…» Ну, собственно, да. Тебе колею проложили родители, ты проложил колею детям, да и цивилизация — одна большая колея. Страшная песня, страшная, аж жуть. Кстати, как держать «колесо в колесе» я не знаю, знаю — след в след.
«Вот кто-то крикнул, сам не свой — А ну пусти! И начал спорить с колеей По глупости. Он в споре сжег запас до дна Тепла души, И полетели клапана И вкладыши…» Да, помним: полетели колеса, мосты, и сердца, или что у них есть еще там. Там еще есть вкладыши и клапана. Запомните, мальчики и девочки — в спорах горит тепло души, оттого летят клапана, вкладыши, карданы со всеми намотанными милями, колеса и мосты. Это если вы машина, если человек — ничего страшного. Кстати, этого бунтующего бунтаря Высоцкий называет глупцом, не забудьте.
«Но покорежил он края, И шире стала колея. Вдруг его обрывается след — Чудака оттащили в кювет, Чтоб не мог он нам, задним, мешать По чужой колее проезжать…» Я долго думал, откуда возле деревенской колеи кювет, но так и не нашел ответ.
«Вот и ко мне пришла беда — стартер заел. Теперь уж это не езда, а ерзанье. И надо б выйти, подтолкнуть, но прыти нет — Авось подъедет кто-нибудь И вытянет... Напрасно жду подмоги я — чужая эта колея!» Чтобы вытянуть, надо оказаться впереди, впереди одного уже в кювет оттащили. Почему напрасно? Не ори, друг, - чудака оттащили, и тебя оттащат, и меня оттащат. Кстати, если заедает стартер, то ни езды, ни ёрзанья, ничего — машина просто стоит.
«Расплеваться бы глиной и ржой, С колеей этой самой чужой, Ведь тем, что я ее сам углубил, Я у задних надежду убил…» Прыти нет, потому что глины наелся и ржи (а ты не ржи!) и теперь ими плюется, сидя в колее и дожидаясь того, кто вытянет. Ну вот и пришло прозрение, вот и напал на человека стыд — углубил чужую колею, надо было углубить свою. Совершенно логично, не поспоришь, отвечай за себя. Какую-то Надежду прибил, ну так Надя заслужила, видимо...
«Прошиб меня холодный пот До косточки, И я прошелся чуть вперед По досточке. Гляжу — размыли край ручьи Весенние, Там выезд есть из колеи — Спасение!» Итак, у мужика заел стартер, машина ерзает, колесо в колесо не попадает, и тут бац — размытый край. Беги, кролик, беги!
«Я грязью из-под шин плюю В чужую эту колею…» Ну вот вам опять — в каждой песне нужно плюнуть и дунуть три раза, а лучше четыре, повернуться вокруг себя и приступить к зачатию. Впрочем, я тороплю события, а всего лишь хотел обратить внимание на второй плевок.
«Эй, вы, задние! Делай как я!» Выезжайте из колеи! «Это значит — не надо за мной…» Что?!
«Колея эта только моя! Выбирайтесь своей колеей!» Замечательно — лиргерой пользуется не чем-нибудь, а размытым весенними ручьями краем, но другим не дает. Он не прокладывает путь, не рвет скаты, не плавит асфальт — нашел халявную лазейку. И тут же закричал, что размытый ручьем край — это его колея! Можно сказать, что он хочет накормить своих товарищей можно, что заботится об их благополучии, а может, это чистое жлобство — я вылезу, а вы нет. Замечательная логика, в самом деле — тем, что я ее углубил, я надежду убил у задних. Но вы, задние, за мной не езжайте, давайте дальше по колее без надежды. А спасение, размытый край, не про вас.
А вот если вам покажется, что автор попал в чужую колею, там ему так понравилось, что он постарался сам остаться, а остальных выгнать — так это неправда. Он всего лишь помогать не захотел, настоящий друг.
«Баллада о детстве»
Песня знаменательна уже тем, что в ней нет болотной слизи и плевков, однако есть кое-что еще более интересное. Кстати, до сих пор непонятно, почему наследием Высоцкого не занялись фрейдисты-вейсманисты-морганисты, в общем, мухолюбы-человеконенавистники, прислужники психологии, продажной девки империализма? Я подозреваю, что в песнях и стихах содержиться невероятно богатый материал для исследования. Вот взять хотя бы это произведение, хотя бы его начало.
«Час зачатья я помню неточно. Значит, память моя однобока…» Ну да — однобока, однорука, одноока, только вывези… только при чем тут память? Большинство час своего зачатья не то что неточно, а не помнят вообще и совершенно не страдают по этому поводу, им в голову не приходит сообщить об этом всему свету.
«Но зачат я был ночью, порочно, И явился на свет не до срока…» То есть он был зачат, «как нужно, во грехе, поту и нервах первой брачной ночи». Значит — не Бог, строка скромна и призвана охладить слишком ярых поклонников. И не был недоноском — запомните — недоноском не был!
«Я рождался не в муках, не в злобе — Девять месяцев — это не лет. Первый срок отбывал я в утробе — ничего там хорошего нет…» Опять, опять злоба. Первый срок? В утробе? Ничего хорошего? Наш дорогой автор от уголовного морока когда-нибудь избавится ли? Нет, никогда.
«Спасибо вам, святители, Что плюнули да дунули, Что вдруг мои родители Зачать меня задумали…» Святители — не знахарки и не колдуны, не плюют и не дуют, и на процесс зачатья никак не влияют.
«В те времена укромные, Теперь почти былинные, Когда срока огромные Брели в этапы длинные…» Тридцать восьмой год — после тридцать седьмого, понятно, что за этапы. Вам понятно? Ха. Это не те этапы.
«Их брали в ночь зачатия, А может даже ранее, Но вот живет же братия Моя — честна компания…» Этапы нерожденных детей, которых сажали не то что до рождения, а прямо до зачатия. Масштаб посадок оцените сами.
«Первый раз получил я свободу По указу от тридцать восьмого…» - ну вот опять подколодная уголовка. «Знать бы мне, кто так долго мурыжил — Отыгрался бы на подлеце…» Читатель сидит и чешет репу — процесс зачатия, приятный, но банальный, превратился в некую мистерию с плюющимися святителями, этапами нерожденных детей, братией-компанией и каким-то долго мурыжившим процесс подлеце. Действительно, много помнит, хоть и кокетничает, что неточно. Странно, что Владимир Семенович упустил момент и обошелся без выкидыша. Можно было бы сделать один, нет, два, нет, три выкидыша — было бы за что на подлеце отыгрываться!
Бабье глаза таращит -
В каком прикиде, ишь!!!
И не сыграет в ящик,
Как до зачатья выкидыш!»*
Если до зачатья бредут срока, то почему бы и нет? Ну ладно, не стал, так не стал, зато спускается с проблем зачатья в коммуналку на Третьей Мещанской, в конце. Потом идет такой тоскливо-разухабистый текст, чья проблема только в одном — иногда к нему нужен словарь.
«Но не все, то что сверху, от Бога — И народ зажигалки тушил. И как малая фронту подмога Мой песок и дырявый кувшин…» Зажигалки - возгорающиеся бомбы — кидали в ящики с песком, где их пламя тихонько и затухало.
«И било солнце в три луча Сквозь дыры крыш просеяно На Евдоким Кириллыча и Гисю Моисеевну…» Три луча и дыры крыш — написаны исключительно для рифмы, но ребята, дырявые крыши создают определенный антураж, столь любимый нашим автором.
«Она ему — Как сыновья? — Да без вести пропавшие. Эх, Гиська, мы одна семья, Вы тоже пострадавшие. Вы тоже пострадавшие, А значит, обрусевшие. Мои — без вести павшие, Твои — безвинно севшие…» Высоцкий хочет сказать, что евреи не воевали, а русские не сидели? И то, и другое — чушь.
«Я ушел от пеленок и сосок, Поживал — не забыт, не заброшен. И дразнили меня — недоносок, хоть и был я нормально доношен…» Вот опять — я явился на свет не до срока, я был нормально доношен! Какая-то совершенно необъяснимая зацикленность на перинатальном периоде своей жизни. Пропускаем несколько куплетов, к ним нет вопросов, разве что про страны — Лимония и Чемодания.
«Стал метро рыть отец Витьки с Генкой, Мы спросили: зачем? — Он в ответ: Мол, коридоры кончаются стенкой, а тоннели выводят на свет…» Сомнительное утверждение. Мне думается, что стенкой кончаются как раз подворотни, а не коридоры.
«Да он всегда был спорщиком, припрешь к стене — откажется, Прошел он коридорчиком и кончил стенкой, кажется…» «Все, от нас до почти годовалых Толковище вели до кровянки. А в подвалах и полуподвалах Ребятишкам хотелось под танки. Не досталось им даже по пуле, В ремеслухе живи не тужи. Ни дерзнуть, ни рискнуть, но рискнули — Из напильников сделать ножи. Они воткнутся в легкие От никотина черные, По рукоятки легкие, трехцветные, наборные. Вели дела отменные сопливые острожники. На стройке немцы пленные На хлеб меняли ножики. Сперва играли в фантики в пристенок с крохоборами, И вот ушли романтики из подворотен ворами…» Толковище до кровянки — разборки и драки до первой крови, дворовые законы. Ремеслуха — ремесленные училища, матери советских ПТУ и бабушки современных колледжей. И ножи из напильников тоже делали — одно время вся страна была завалена ножами с пластиковыми рукоятками из наборных цветных колец. Их делали не только пленные немцы, но и зеки. И если бы не камлание про зачатье — выкидыши — недоношенность и прочие радости жизни, песня выглядела бы совсем по-другому, экскурсией в послевоенное детство. Ничего подобного этому рассказу в поэтическом мире я не встречал — а существующие попытки либо слащавы, либо беззубы.
«Тот, который не стрелял»
Очередная военная песня, которая не совсем военная. Начало прямо замечательное: «Я вам мозги не пудрю — Уже не тот завод…» Вывод: раньше врал на голубом глазу, но вот теперь врать надоело, начал говорить правду. Ту самую, в ленточках и глине, как мы любим.
«В меня стрелял поутру Из ружей целый взвод…» - ну, должно быть, есть чем гордится. Судя по интонациям.
«За что мне эта злая, нелепая стезя? Не то чтобы не знаю, рассказывать нельзя…» Запомните — рассказывать нельзя. И чем же автор будет заниматься еще триста пятьдесят куплетов?
«Мой командир меня почти что спас, Но кто-то на расстреле настоял, И взвод отлично выполнил приказ, Но был один, который не стрелял…» Во-первых, со своей, особенной логикой автор буквально через куплет раскроет этого «кого-то». Во-вторых, расстрел — тяжелый процесс даже для военного. Поэтому у расстрельной команды часть оружия была заряжена холостыми, но какая конкретно — никто не знал. Такая лазейка для больной совести, может, и не я убил?
«Судьба моя лихая давно на перекос, — Однажды «языка» я добыл, да не донес. И особист Суэтин, неутомимый наш, Уже давно приметил и взял на карандаш…» Вот он, этот «кто-то», Суэтин. Который что-то давно уже приметил.
«Он выволок на свет и приволок Подколотый, подшитый материал, Никто поделать ничего не смог. Нет, смог один, который не стрелял…» Выясняется, что у случайно расстрелянного товарища кроме брошенного в пути «языка» была еще толстая, подколотая и подшитая папка личного дела, которое вел особист.
«Но слышу: — Жив, зараза, тащите в медсанбат! Расстреливать два раза уставы не велят…» Хорошо бы с уставами ознакомиться. Насколько я помню, недобитков не лечили, а добивали.
«А врач потом все цокал языком И, удивляясь, пули удалял…» В ранних песнях у ВВ было веселее — «врач резал вдоль и поперек». Насчет удивления — что-то я сомневаюсь, чтобы фронтового врача легко было удивить. Разве что количеством пуль — вместо десятка три или две?
«Я раны как собака, лизал, а не лечил…» - вообще одинаковые обороты у Высоцкого встречаются на удивление часто. Два раза скелет, радующийся прохладой. Два раза лижущий раны герой, еще один раз — как раз в «Побеге» («пошел лизать я раны в лизолятор» — правда, потом автор опомнился и убрал эту неудачную строчку, но концерты, пленку никуда не денешь). Подобные вещи говорят о том, что автор выдохся и писать ему надоело. А может, просто не помнит всего написанного, что совершенно естественно.
«В госпиталях, однако, в большом почете был…» - и с чего бы это?
«Наш батальон «геройствовал» в Крыму А я туда глюкозу посылал, Чтоб было слаще воевать…» Свои раны он зализывает, а в Крым посылает глюкозу. Здесь два варианта — либо больной зажрался, зализывая свои раны, либо провоцирует что-то нехорошее. Ох, видимо прав был особист Суэтин.
«Я тоже рад был, но, присев у пня, Я выл белугой и судьбину клял, — Немецкий снайпер дострелил меня, Убив того, который не стрелял». Вообще-то это должен был сделать ротный, причем сразу, за неисполнение приказа.
Вся песня высосана из пальца — хотя, бесспорно, есть свидетели (десятки, сотни тысячи свидетелей из поклонников, которые сами попали в такую ситуацию, и если бы не немецкий снайпер, не стреляющий так бы и ел глюкозу, выселяя татар да чеченцев).
Есть еще одна любимая бардом тема, к которой я никак не мог подступиться — просто потому, что совершенно с ней не знаком. Впрочем, набравшись наглости, взялся за разбор очередной «святыни» - морских песен. И сразу наткнулся на замечательный филологический текст, посвященный морскому арго - «Мы говорим не што;рмы, а шторма;». Ну, хорошо, говорят, буду знать. Кинологи говорят «иду под собаку» и «кто сегодня кусается», имея в виду дразнилу. Моряки говорят — штормА. Что дальше?
А дальше — веселее: «Слова выходят коротки и смачны…» Наверное, бард хотел сказать: выходит слово коротко и смачно. Потому что во множественном числе эта идея выглядит несколько странно, хотя коротко и, возможно, смачно. «ШтормА? — ШтормА...- ШтормАААААА... - Кю!»
Хорошо, будем считать эту ошибку очередной небрежностью.
«ВетрА» — не «ветры» — сводят нас с ума, Из палуб выкорчевывая мачты…» Хороша картинка. Мало того, что ветры бывают разной силы, они еще и мачты выкорчевывают. «Кэп!!! Эти ветра опять меня с ума сводят!! Опять начали мачты выкорчевывать!!!! Я сейчас бинты сорву и на ванты бесноваться полезу!!!» - если кто не понял – бред в кавычках принадлежит автору сего опуса, а не уважаемому Владимиру Семеновичу.
Читаем дальше. «Мы на приметы наложили вето…» - хорошо, допустим, изменения ударений приметами не считается. «Мы чтим чутье компасов и носов…» Надо сделать выдержку, прежде чем комментировать. С компасом все понятно, но вот носы… «Вахтенный!! Чем это пахнет на клотике? — Носками, дёгтем, баландой, табаком!!! — Сельдерюжки!!! Чтобы у вас хрен на лбу вырос!!! Всей вахте носы достать из ножен и выяснить, чем пахнет на клотике!!!» - и это тоже автору опуса, просьба не путать.
В следующем куплете бард перестает быть моряком и вертает ударение взад: «Упругие, тугие мышцы ветра (не ветрА) Натягивают кожу парусов…» Натягивают — весьма сомнительный глагол по отношению к парусам, которые надувают или наполняют, но это меньшее из зол в стихе.
Вообще Высоцкий большой мастер перепрыгивать из места в место — роты на марше вдруг ползут, а корабль, которому вывернули мачты, оказывается в странном положении. Его, видите ли, загоняют в Чашу голодные Гончие псы, пока седой Нептун (Ныряльщик с бородой) на звездных весах решает их судьбу. На самом деле убрать бы надсадно воющих голодных гончих псов, которые гонят корабль, как те ветрА в штормА, и было бы хорошо. Но нет, мы легких путей не ищем.
Твоя струя — как мышцы, а твои мышцы — как струи. Как вам аллегория? Мне, честно говоря, не очень, но оказывается, что пока судьба решает на звездных весах, пока возле кормы щелкают зубы голодных собак, упругие тугие мышцы ветра превратились в струи, заострились (острые струи) и вспороли кожу парусов. Что-то тут явно нечисто. Да не, все нормально — дальше идут любимые автором страшилки про петлю, паруса, которые спрятались от ветров — от их острых струй, ну да.
«Нам кажется, мы слышим чей-то зов — Таинственные четкие сигналы…» Таинственные, но четкие. Хорошо, пусть будет так, потому что дальше все-таки очень хорошо: «Не жажда славы, гонок и призов…» о как! — «Бросает нас на гребни и на скалы…» Батенька, да вы большой оригинал — бросаться на скалы просто так.
«Изведать то, чего не ведал сроду…» — хорошо, допустим. «Глазами, ртом и кожей пить простор…» — кожа, очевидно, парусов, выше по тексту — натянутая, как сапог на портянку, а потом вспоротая. Остаются рот и глаза. Отлично — пока рот хлюпает простором, глаза выпадают из глазниц и начинают его просто закачивать, как пожарная помпа. Брр… все бы ничего, но ВВ хотел передать масштаб и красоту океана, а скатился в банальное и неудачное перечисление. Если бы написал: я хочу окунуть в этот простор морррду прямо с ррррогами — ей-ей, было бы лучше.
Кстати, следующее утверждение — кто в океане видит только воду, тот на земле на замечает гор — тоже весьма спорное. В океане все видят что-то свое, или даже вообще не видят, растворившись в синеве. А горы — ну, не знаю, может и есть одаренный индивидуум, способный их не заметить, к нормальным людям это точно не относится.
А угадаете, как заканчивается песня? Вот так, навскидку? Любимым словом? Правильно. Невесть откуда взялся ураган и начал петь — тоже правильно — злые песни в уши, проник под череп и залез в мысли. Вот это тоже наш любимый Высоцкий — со злом наперевес на грани расчлененки.
Все-таки да, думать вредно, а вдумываться — еще вреднее. Начинаешь разбирать построчно с детства знакомые и любимые песни и понимаешь, что, вообще-то, тебя водили за нос. И, что самое страшное, человек, написавший «О чем поёт Высоцкий» во много был прав. А жаль лишь, что привлек внимание таким суконным и казенным языком, что на статью никто не обратил внимания. Даже наоборот, она сыграла только на руку «опальному» барду.
«Зачем мне считаться шпаной и бандитом»
Давайте вкратце пробежимся по программной песне. Этот вопрос, вынесенный в первую строку, интересует всех, кто знаком с творчеством ВВ. Откуда такая любовь к уголовке?
«Не лучше ль податься мне в антисемиты: На их стороне хоть и нету законов. — Поддержка и энтузиазм миллионов…» Советских людей, забыл добавить, но, по ощущениям, знает о чем говорит.
«Решил я — и, значит, кому-то быть битым…» — да, у нас кроме мордобития никаких чудес. «Но надо ж узнать, кто такие семиты…» — а ты разве не знаешь, против кого встают миллионы и миллионы? «А вдруг это очень приличные люди, А вдруг из-за них мне чего-нибудь будет!» То есть уголовная морда готова бить только тех, за кого не накажут.
«Но друг и учитель, алкаш в бакалее, Сказал что семиты — простые евреи. Да это ж такое везение, братцы, Теперь я спокоен, чего мне боятся!» Наконец-то уголовный Ванька нашел свое место в жизни, ура.
«Я долго крепился — ведь благоговейно…» и пошло-поехало перечисление тех, без кого бы мы возились в грязи и ничего бы из себя не представляли. Даже Каплера вспомнил, который, на секундочку, дочь Отца народов оприходовал. И — чтобы не было заминки — придавил всех основоположником Марксизма. Потом мы слышим перечисление самых расхожих слухов, приправленных, как перчиком, юморком — по запарке замучили слона в зоопарке (запарка — зоопарка встречалась в каком-то раннем беспомощном стишке, правда там по запарке стонала тигрица) и украли у народа весь хлеб урожая минувшего года. В общем, бей жидов, спасай Россию — он и бьет, и спасает.
Послевкусие от песенки остается гадкое, по-другому не скажешь.
«Мишка Шифман»
Пересказывать ее кого?— дело неблагодарное, тем более, что, как и во всех стихах прямой речи, ошибок и шероховатостей в ней в ком? нет. Зато юмора — кто понимает и помнит — сколько угодно. Один еврей — поясняю для случайной молодежи — уговаривает другого эмигрировать:
…«Голду Меир я словил
В радиоприемнике...»
И такое рассказал,
До того красиво!
Что я чуть было не попал
В лапы Тель-Авива.
Я сперва-то был не пьян,
Возразил два раза я –
Говорю: «Моше Даян –
Стерва одноглазая,
Агрессивный, бестия,
Чистый фараон,
Ну, а где агрессия –
Там мне не резон".
Мишка тут же впал в экстаз –
После литры выпитой –
Говорит: «Они же нас
Выгнали с Египета!
Оскорбления простить
Не могу такого
С Рождества Христова!».
«…Только русские в родне,
Прадед мой — самарин,
Если кто и влез ко мне,
Так и тот — татарин».
Мишку Шифмана не трожь,
С Мишкой — прочь сомненья:
У него евреи сплошь
В каждом поколеньи.
Дед параличом разбит, —
Бывший врач-вредитель,
А у меня — антисемит
На антисемите…»
Ну да, это мы помним. В результате — антисемит поехал в Израиль, а еврей не прошел пятую графу (национальность). Вот такая забавная песенка о сложностях внешней и внутренней национальной политики.
«Сон»
Небольшое (по меркам Владимира Семеновича), всего на семь куплетов произведение, которое можно отнести к многозначительным и странным. Ну, многозначительности у нашего любимого барда везде полно, каждый найдет строку на свой вкус и насладится своей прозорливостью. Но при этом оно еще и очень странное. Вот в самом деле, вроде о проблеме, но проблемы-то ни в чем нет. Впрочем, что тут говорить, давайте читать «нервно» (то есть текст берем из того самого сборника).
«Дурацкий сон, как кистенем, Избил нещадно…» - ничего себе дурацкий, скажу я вам. Но даже если допустить, что он в самом деле дурацкий, но с кистенем, зачем на него вообще обращать внимание?
«Невнятно выглядел я в нем И неприглядно…» - неприглядно — понятно, но невнятно-то почему? Может, это вообще не автор был, а какой-то случайно забредший в сон зевака? И если невнятность автор опустил за невнятностью, с неприглядностью поступил честно и расшифровал для читателя: «Во сне я лгал, и предавал, И льстил легко я… А я и не подозревал В себе такое…» Однако, какая изумительная девственность для сорокалетнего мужика! Предательство опустим, но вот не солгать, не польстить и даже не подумать, что так можно сделать, это нечто особенного. А потом так раз — о, а я же польстил! Позор! Кошмар! Какая дикость!!!
«Еще сжимал я кулаки И бил с натугой, Но мягкой кистию руки, А не упругой…» Тут понятно одно — автор что-то бьет во сне мягким кулаком, причем нормальный кулак у него не твердый, а упругий. Анатомия тоже весьма оригинальна в произведении. Читаем дальше, дальше очень интересно.
«Я не шагал, а семенил На ровном брусе, Ни разу ногу не сменил, ТрусИл и трУсил…» Надеюсь, вопросы вы сами автору зададите? За каким лешим его занесло в спортивную женскую гимнастику? Потому что больше нигде не надо ходить по брусу, то бишь по бревну. Ну, допустим, бард в трико и с бантиками балансирует на брусе, даже не сменив ногу! Позор! Кошмар! А зачем ее менять? Ужас! Так менять-то зачем? Ты что, идиот, откуда я знаю? Кошмар! Более того, находясь на брусе он что-то трусИт (южнорусский, малороссийский сленг, означает — трясти. Откуда, кстати, у него это словечко?) и трУсит. И если с трусостью все понятно, то с трясуном — нет.
«Я перед сильным лебезил, Пред злобным гнулся. И сам себе я мерзок был, Но не проснулся…» Ну, в принципе все ясно и логично — это все добавляется ко лжи и лести, чтобы показать всю мерзость лирического героя. Правда, в жизни приходиться и льстить иногда (бывает, что это просто необходимо), и перед сильным приходится лебезить (ну что поделать!), и против злобного не у каждого найдутся силы выстоять. В чем, простите, мерзость? Автор считал себя святее папы римского? Обычные грехи обычного человека.
«И сон повис на потолке И распластался…» - понятно, распластался и повис. Вот вся эта куча вместе с брусом, чем-то там трясущимся, кем-то лебезящим, льстящим, злобным, сильным распласталась на потолке. А потом вдруг бац – и вторая смена: «И вот в руке вопрос остался…» Это очень мудрено даже для меня, но дальше еще лучше.
«Я вымыл руки — он в спине Холодной дрожью. Что было правдою во сне, Что было ложью?» Могу заявить со всей ответственностью — все правда, и все ложь, и не надо на этом заморачиваться. Жизнь очень сложная штука, главное в ней – не переигрывать и не увлекаться. Вообще, конечно, сон, весьма насыщенный событиями, но кончается стихотворение весьма знаменательно. После обязательных страданий «Сон — отраженье мыслей дня? Нет, быть не может!» логика теряется вообще.
«А вдруг — костер?»
Ну, хорошо, вот он — вдруг костер. Почему костер? Зачем костер? А у вдруг костра явно должен быть друг, который, как мы помним, тоже вдруг.
«И нет во мне Шагнуть к костру сил. Мне будет стыдно, как во сне, В котором струсил…» Попрошу внимания почтенной публики — речь идет не о восхождении на костер, а о подхождении к костру. Нет сил подойти к костру?
Воля ваша, неладное что-то твориться с автором. (Хотя, по секрету, как поэт поэту могу уточнить. Все дело в любимых ВВ составных каламбурных рифмах. Костру сил — струсил. Песенку, построенную исключительно на подобных рифмах, можно услышать в замечательном военном фильме «Торпедоносцы», но написана она не ВВ, а студентами ИМЛИ.)
«Но скажут мне: — Пой в унисон! Жми, что есть духу! — И я пойму — вот это сон, Который в руку». Ну вот, ребята, и приехали. Вся эта интеллигентская рефлексия заканчивается предложением петь в унисон, то есть со всеми, хором. Не выделяться и не выпендриваться — все льстят — и ты льсти, все лебезят — и ты лебези. И лирический герой прыгает от радости — вот же он, сон, который в руку! При этом общее впечатление от песни — как положено, гимн борьбы всего хорошего со всем плохим, который не поверку оказывается не тем, чем казался.
«Ноль семь»
Весьма известная в СССР песня, поскольку была выпущена миллионными тиражами на миньоне (маленькой пластинке с четырьмя песнями), радует загадками в каждом куплете.
Берем первый: «Эта ночь для меня вне закона. Я пишу, по ночам больше тем…» Весьма интересно, что ночь в законе, когда человек спит, вне закона — когда решили пописать, поскольку больше тем. Понимаете? В свое время ходили легенды, позже превратившиеся буквально в догмы, по которым Высоцкий не спал вообще: прибегал после спектакля и хватался за бумагу, чтобы осчастливить своих поклонников. Час-два сна в сутки, обычно и того меньше, три часа — невозможная роскошь. Потому и сгорел.
А вот стишок, в котором черным по белому указано: ночь, когда я пишу — вне закона. Написано авторским пером. Вот сел он писать внезаконной ночью и вдруг цап — схватился за диск, за который схватиться невозможно. Необъяснимый поступок, но что поделать, поэты вообще люди импульсивные — собрался спать и вдруг начал писать, начал писать — за диск хватается. Люди моего возраста поймут, почему за диск нельзя схватиться, молодым же советую посмотреть фото советского дискового телефона. Вот за талию, тем более чужую, схватится вполне можно, а также за грудь и за грудки. За диск телефона — извините, нет.
Припев опустим, возьмем справедливое возмущение барда: «Эта ночь для меня вне закона. Я не сплю, я кричу — поскорей! Почему мне в кредит, по талону Предлагают любимых людей?»
Эта ночь для меня вне закона,
Словно рай рьяно рвет враний грай -
Почему мне в кредит, по талону
Предлагает поездку трамвай?*
Я очень долго думал над этими строками, прямо с самого отрочества, когда ВВ заменял мне Бога. По каким таким талонам ему предлагают любимых людей, и почему он этим недоволен? «Володь, слушай, тут в «Березку» француженку завезли, хорошую, качественную француженку, на картах гадает, кровь заговаривает, бери, такой товар не залежится. — Ребят, да у меня денег на француженку нет. — Вов, ладно, что ты как не родной, бери в кредит, сейчас талон выпишем…» В любом случае, кто бы ему любимого человека не предлагал, никакой благодарности к благодетелям он не испытывал, лишь негодовал. Вообще, конечно, Влади в кредит — это сильно, интересно, чем он все-таки с государством расплатился?
«Телефон для меня как икона, Телефонная книга — триптих...» Ну-ну. Это сейчас телефон заменяет икону, тем более с церковными приложениями, а для того времени весьма смелое и кощунственное заявление. А триптих — тоже знакомый из песен образ: «а в фиге вместо косточки — триптих».
Дальше совершенно замечательные строчки. Нет, не про Мадонну, после - «Расстоянья на миг сократив…» Вся эта возня была затеяна ради одного мига. «Маринка, привет, пока» - и все, соединение разорвано. Можно было бы написать: расстояние вмиг сократив — и никакой нелепицы, все максимально точно, но что спето, то спето.
Дальше бард включает пуританина и со всей яростью своего актерского хрипа вопрошает: «Что, реле там с ячейкой шалят?..» и, понимая, что шалостям молодой ячейки с пожилым и опытным реле помешать не может, лишь угрожает: «…я согласен Начинать каждый вечер с нуля…» Ну да, часами терроризировать Тому и клясть гадов, впутавших его в кредит, ради мига соединения. Это даже не Сизифов труд, это нечто более изощренное.
«Мы взлетали, как утки…»
Вру, про самолеты, которые взлетали, как утки, с раскисших полей. Помните Яяка — истребителя, который боролся с пилотом и доборолся? Здесь пилот борется с самолетом, предварительно доведя его, бедного, в буквальном смысле до ручки. Причем текст очень, очень образный, гиперболический и до дрожи знакомый. Что-то он напоминает… О «Мы летим, ковыляя во мгле, Мы идем на последнем крыле. Бак пробит, хвост горит И машина летит На честном слове и на одном крыле». Там еще дальше поют: вот дела, ночь была, все объекты разбомбили мы дотла… В песне Утесова мы видим удачный вылет — разбомбили дотла, попали под обстрел и летят, ковыляя во мгле.
У Высоцкого, простите: «…И в простор набивались мы до тесноты…» - до такой тесноты, что даже облака, сшитые пулями, стали выполнять роль парашютов. Опять же, я никогда не видел парашютов, пошитых из лоскутков, но поверим автору, ему виднее.
«Возвращались тайком, Без приборов, впотьмах; И с радистом-стрелком, Что повис на ремнях. В фюзеляже пробоины, в плоскостях — дырки. И по коже озноб, И заклинен штурвал, И дрожал он и дробь По рукам отбивал, Как во время опасного номера в цирке». Все ясно? Герои-летчики, гогоча и перепутав туман с парилкой, набились в простор до тесноты, покалечили друг друга и возвращаются изрядно ощипанные, но непобежденные. И если в «Яяке» присутствовал вражеский самолет, с которым тот делал что хотел, но в итоге сбил, то здесь — перечисление увечий без упоминания того, кто их нанес. Только простор, в который набились до тесноты, и, кстати, совершенно непонятно, по какой такой причине стрелок-радист повис на ремнях. Догадайся, мол, сама.
Начало помните? «Мы взлетали, как утки, С раскисших полей… Мы смеялись, с парилкой туман перепутав…» Ладно, будем считать, что это не пьяные летуны таранили друг друга ради развлечения, а в самом деле был бой, про который автор по своим соображениям предпочел умолчать.
«Завтра мне и машине В одну дуть дуду В аварийном режиме У всех на виду…» Оставим дуду в покое — хотя для лирического героя это новый и смелый ход, ведь с машиной он продолжает бороться и конфликтовать. Что значит — аварийный режим? Он заранее уверен, что его собьют? Тоже мне, летчик-ас. С такими установками получишь и пробоины, и дырки. Кстати, узнать бы, чем они отличаются...
«Ты мне нож напоследок не всаживай в шею!..» - логика текста опять вызывает изумленную немоту. «Будет день взлет — будет пища…» - логично, что-то будет завтра. «…Придется вдвоем…» - понятно, что если самолет хотел всадить пилоту нож в шею, то и приземляться он бы предпочел отдельно, не хочет работать на человека, видимо Яяк пустил заразу неповиновения по всем эскадрильям. «Нам садиться, дружище, На аэродром, Потому что я бросить тебя не посмею…» Видимо, за это накажут, а так бы — после угрозы ножом летун, конечно бы, свою бунтующую технику бросил, хоть и называет на всякий пожарный случай «дружище».
Наслаждаемся дальше. «Только шит я не лыком И чую чутьем...» Ну да, только чутье и поможет — пробоины, дырки, заклиненный штурвал, нож в шею вообще не видны… все так туманно, как в парилке, что без чутья пропадешь. «…В однокрылом двуликом Партнере моем…» Бедный самолет даже не починили, и оставили одно крыло, и заклиненный штурвал, судя по всему. Слегка непонятно, почему самолет двуликий — вторая кабина для радиста-стрелка? Ну и что в этом плохого, обычное конструкторское решение, никакой подлости и двуличности. А вот если речь идет о двуличности в нашем, человеческом понимании, то тогда я пилота опять не понимаю. В чем его техника снова провинилась?.. «…Игрока, что пока Все намеренья прячет. Наплевать я хотел на обузу примет: У него есть предел — у меня его нет! Поглядим, кто из нас запоет, кто заплачет!» Это, вообще, что такое было? Сплошные и совершенно необъяснимые угрозы… не человеку. Самолету. Набились в простор до тесноты, пошили парашютов из облаков, радист-стрелок упился, заклинили штурвал, самолет весь в пробоинах и на одном крыле… какие приметы, какие пределы, кто должен петь и плакать? Вы в одну дуду дуете, и бросить ты его, бедный, изувеченный самолет не посмеешь у всех на виду.
«Если будет полет этот прожит…» - простите, как? «…Нас обоих не спишут в запас…». Вообще-то спишут обязательно, и не по вине самолета.
«Кто сказал, что машине не может И не хочет работать на нас?» Ты и сказал, больше никто этого не говорил.
Вообще, конечно, странная песня — после всех увечий и повреждений, которые в бою (надеюсь, что в бою) были нанесены самолету, не испытывать к нему благодарности, а устраивать фирменную истерику (истерики Высоцкого — это как знак отличия, больше никто так не может) и обвинять технику (!) во всех грехах, включая шулерство и членовредительство, военного не достойно. Возможно, речи идет о летчике-испытателе, но двадцать вылетов в сутки и раскисшие поля, а также вскользь упомянутые пошивочные пули позволяют в этом сомневаться.
«Разведка боем»
Вообще, конечно, в военных песнях Высоцкого удивительный разброс — от гениальности, от которой захватывает дух и выступают слезы, и мощной простоты, до какой-то поверхностности и неряшливости. Начинаем.
«Нужно провести разведку боем. Для чего — да кто ж там разберет…» Хорошее начало, да? Патриотичное и настраивает на совершение подвига. Припев про Леонова и типа из второго батальона оставим, тем более что дальше идет потрясающая ценная информация.
«Мы ползем, к ромашками припадая, - Ну-ка, старшина, не отставай…» - помним, помним. А на нейтральной полосе цветы — кочки тискаем. «Ведь на фронте два передних края: Наш, а вот он - их передний край…» Опять впадаешь в изумленную немоту от наблюдательности автора. Но дальше еще лучше.
«Проволоку грызли без опаски: Ночь - темно и не видать ни зги…» А вот светлые, белые ночи помешали бы такому увлекательному занятию — грызть проволоку. Хорошая проволока заменяет и орехи, и леденцы, мешают только «В двадцати шагах — чужие каски, С той же целью — защитить мозги…» Это просто восторг и живое пособие для курсантов. «Чужие каски? — Защитить мозги!! — Наши каски? — Защитить мозги!! — Не зачет, у солдата не должно быть мозгов». Кстати, что проволоку перекусывают и как можно дальше от окопов — вы догадались, надеюсь, сами?
«Скоро будет «Надя с шоколадом» — В шесть они подавят нас огнем…» Эта самая Надя — немецкий гвардейский миномет, которым немцы будут лупить но нам. Или по нашим позициям, или по разведчикам. Но, судя по тому, что им этого и надо, разнесут наши позиции, для того разведчики и начинали с Богом, потихонечку, не спеша разведку боем. Видимо, это новая тактика — навести на свои окопы огонь, и, когда от наших останутся ошметки, начать потихонечку. Я не знаю, но на мой скромный взгляд, разведка боем — это наглый наскок, прорыв, нужный для того, чтобы вызвать бурный ответ противника, а тут как-то все не спеша. Погрызли проволоку, поглазели на мозги под касками, подождали пока наших накроют минометами — и волшебным образом нашли ДОТ и ДЗОТ.
«Братские могилы»
Вот, кстати, песня, с которой ВВ начал свое триумфальное шествие в официальном пространстве советской культуры, потому что сейчас говорить про зажимаемого и гонимого барда просто неприлично и вообще дурной вкус. Его приглашали, и он исполнял ее многократно в спектаклях и нет, в фильмах, на концертах памяти. Песня, как говорится, зашла, поскольку сильна и идеологически выдержана, ну а мы почитаем спокойно.
«На братских могилах не ставят крестов, И вдовы на них не рыдают…» Вторая строка — сомнительное утверждение, я сам видел и плачущих женщин у братских могли, и ветеранов, вытирающих слезы. «К ним кто-то приносит букеты цветов…» – кто-то. Ветераны, пионеры, делегации. «И Вечный огонь зажигает…» - вот так взять и испортить неплохое, но среднее начало. Вечный огонь потому и Вечный, что горит не переставая с момента создания монумента, братской могилы. Его никто на зажигает, как конфорку, и не выключает, по крайней мере в Советском Союзе. В других странах Варшавского блока именно что включали по праздникам, у нас горел и горит всегда, даже во время профилактики.
Во втором четверостишии великолепно все — мастерское усиление образов, от разрухи до высшего патриотизма.
А в Вечном огне видишь вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий Рейхстаг,
Горящее сердце солдата.
Ну а заканчивается все ненужной закольцовкой - опять про кресты, заплаканных вдов, хоть их и нет, и каких-то людей, которые покрепче. Почему вдовы и матери не ходят на братские могилы? Ходят, и даже ухаживают, поскольку где могилы сына или мужа, просто не знают. В итоге получился пик — слабое начало, мощная середина и вторичное, ненужное окончание.
«Еще не вечер»
Песня, знакомая мне с детства. Причем после прослушивания хотелось немедленно побежать и взять кого-нибудь на абордаж, хотя бы соседскую девчонку Лидку, страшно сверкая одним глазом. То есть настроение в песне выдержано и, естественно, свою задачу она выполняет. Борец продолжает бороться, никак иначе, борьба идет потому что борьба. Но мы люди мирные, и со своего бронепоезда беремся за текст.
«Четыре года рыскал в море наш корсар…» Поскольку корабль корсаром назвать нельзя, то один корсар — совершенно очевидно, капитан корабля, все время утешающий свою нервную команду. Или, напрашивается вывод, он рыскал один? Совсем один? Нет, все-таки с командой нервных белошвеек.
«В боях и штормах не поблекло наше знамя…» - какая крепкая ткань и прочная краска, в общем да. «Мы научились штопать паруса И затыкать пробоины телами…» Вот над этим моментом я смеялся еще в детстве, в коммуналке, представляя: сидят сумрачные пираты рядком, благоухая потом и дымом трубок, и штопают паруса. А между ними ковыляет то ли Окорок, то ли Черная борода, то ли Джек Воробей и ругает за неаккуратные стежки. Но это ладно, вы только представьте, что пробоины заткнуты телами — кока на клотик, юнгу на штапель, одноглазого на пробоину, потому что одноногого уже рыбы объели. И наводит ужас фрегат с торчащими из бортов скелетами — не лучшая затычка, надо думать.
«За нами гонится эскадра по пятам. На море штиль и не избегнуть встречи…» - пираты на фрегате, а эскадра, видимо, на паровом ходу, иначе и она не смогла бы догнать.
«…Но с ветром худо, и в трюме течи…» - оно и понятно, если пробоины телами заткнуты. «На нас глядят в бинокли, трубы сотни глаз…» Вообще повествование как-то незаметно приобретает комический оттенок, вместо трагического. Вдруг появляются сотни глаз с биноклями и трубами — то ли все команды всей эскадры столпились на борту и глазеют на этакую невидаль, корсар с пиратами-белошвейками, то ли гуляющий по пирсу народ наслаждается видом битвы, но что-то тут не так.
«Кто хочет жить, кто весел, кто не тля — Готовьте ваши руки к рукопашной!» - отлично, корсар, руки приготовили, что дальше? Ты про «кто хочет жить» говорил? «А крысы пусть уходят с корабля, Они мешают схватке бесшабашной!» - ну да, под ногами крутятся и подножки ставят. «И крысы думали: - А чем не шутит черт?!» – надо же, корабельные крысы поняли, куда они попали и вообще мешают бесшабашной схватке. «…И тупо прыгали, спасаясь от картечи…» - почему тупо?
«А мы с фрегатом становились к борту борт…» - чтобы крысы перепрыгнули и мешали противнику, так что ничего не тупо. «Еще не вечер, еще не вечер…» - потерпите, девочки, скоро все закончится. Вот тут есть одна тонкость — крысы действительно покидают корабли, которые ждет крушение, но делают они это в порту, это древняя примета. Корабли, которые участвуют в битвах, крысы не покидают и мужественно идут ко дну вместе с пиратами. Ну, ладно. Борту к борту, крысы бегут с корабля на корабль, думая про черта (однако), руки приготовлены, капитан приказал идти на абордаж и вдруг…
«Лицо в лицо, ножи в ножи, глаза в глаза! Чтоб не достаться спрутам или крабам, Кто с кольтом, кто с кинжалом, кто в слезах, - Мы покидали тонущий корабль…» Вдумайтесь: пираты, обвешанные оружием, с готовыми на все руками, вместо того чтобы швырять абордажные крюки, в слезах прыгают за борт. Вот на эскадре зрители-то удивились. Тем более, что спрутам или крабам так и так достанутся все пираты, штопающие паруса, затыкающие телами дыры и прыгающие за борт со слезами на глазах. Спруты, кстати, не едят утопленников — они едят крабов, а крабы - как раз трупы, то есть волноваться нечего, в выигрыше останутся как раз крабы.
«Но нет! Им не послать его на дно - Поможет океан, взвалив на плечи. Ведь океан был с нами заодно, И прав бы капитан — еще не вечер!» Ну, в принципе, да. Произведена очистка корабля от крыс, команда приняла соленую ванну, покинув тонущий корабль в слезах вместо абордажа, а он взял и не потонул.
«Песня певца у микрофона»
Вообще удивительная вещь происходила с нашим дорогим и любимым (я не шучу) бардом — все, что бы он ни сказал, сразу принималось неискушенным народом на веру. Сказал, что не любит железом по стеклу и стеклом против шерсти — значит, так и есть. Говорит, что искренен — и ведь точно, искренен. Возможно, это связано как-то с гипнотическим напором его баса (или тенора), а может быть, еще с чем-то, лингвистикой, например, но это неоспоримый факт. Более того - то, что он говорил, люди мгновенно переносили на себя и могли ощутить себя, как настоящие актеры, подводниками или, например, пиратами.
Итак, песня певца. Начало само по себе уже смелое, потому что ВВ многократно говорил: я не певец, я не испытываю иллюзий по отношению к своему голосу, который раньше называли пропитым, а теперь – с трещинкой из уважения, я исполнитель своих стихов. Но тщеславие — любимый порок, и хоть под маской стихотворения, но назвать себя певцом так приятно.
«Я весь в свету, доступен всем глазам, Я приступил к привычной процедуре…» Все нормально — привычная для актера процедура, этакий медицинский термин: стоять на всеобщем обозрении. Но тут он спохватывается — негоже так просто себя вести, и вдруг уточняет: «Я к микрофону встал как к образам…» Хорошо, собрался с мыслями, в тишине, благолепии беседует с Отцом нашим Небесным — видимо, песня будет исключительно дружеская и интимная. «Нет-нет, сегодня — точно к амбразуре…» Ага. Будет, значит, расстреливать зрителя из крупного калибра. Прыжок от образов к амбразуре смел, и зритель замирает от такого необычного подхода, готовясь принять пули в невинные груди.
Припев опустим, не то вспомнится «озлобленная черепаха» - в нем лучи бьют под ребра, а фонари светят как? Именно. Недобро. Злу не повезло, и в строку не влезло зло.
Владимир Семенович любит оживлять предметы и награждать их своим мировоззрением, не самым добрым в мире, как мы уже смогли многократно убедиться. «Он, бестия, потоньше острия…» - микрофон? Петличек тогда еще не было, но бритвы и клинки в виде микрофонов, очевидно, уже создали. Для своих. Тем более, что микрофон, который тоньше лезвия, обладает еще и безотказным слухом и всячески призывает автора к искренности. Искренность у нас — это хрип: «Сегодня я особенно хриплю, Но изменить тональность не рискую, — Ведь если я душою покривлю, Он ни за что не выпрямит кривую…» Более беспощадного разбора и оценки самого себя я у автора раньше не видел — искренность заменена хрипом, больше ничего никому не интересно, даже техника не поможет. Но техника тоже - еще та техника, это нечто особенное. Вы только вдумайтесь: «На шее гибкой этот микрофон Своей змеиной головою вертит. Лишь только замолчу — ужалит он…» Все-таки скучно было ВВ в рамках сознания, все-таки любил он добрую порцию хорошего бреда, забыв про амбразуру и зрителя, который смотрит на вертящий головой микрофон и певца, который вопит с выпученными глазами, чтобы не быть ужаленным. Ну да. Именно так: «Лишь только замолчу — ужалит он…»
«Я должен петь до одури, до смерти…» - вообще-то никому ты ничего не должен. Кому? Выступление перед зрителем сродни наркотику, только деньги не забирает, а приносит. Зритель, конечно, хочет больше и больше.
Но едва не ужаленный микрофоном певец находит себе оправдание, довольно смешное: пой, пока не ужалили. («Меня схватили за бока Два здоровенных мужика — Давай, паскуда, пой, пока не удавили!..) «Не шевелись, не двигайся, не смей! Я видел жало - ты змея, я знаю! А я сегодня — заклинатель змей, Я не пою, я кобру заклинаю!» Вы не ощущаете такой липкой жути от этого текста? Как все хорошо начиналось — вышел человек помолиться, потом взял пулемет, потом вдруг увидел змею вместо микрофона и ну ее заклинать. И все на глазах полного зала слушателей. Погодите, жуть набирает обороты.
«Прожорлив он, и с жадностью птенца Он изо рта выхватывает звуки…» Что называется, — приплыли. Если забыть про образа, амбразуру и кобру, то жадный до звуков микрофон вполне себе находка, но и это еще не все. «Он в лоб мне влепит девять грамм свинца…» А, помешанный на крови слепой дурак микрофон прозрел, поумнел вдруг и чаще бил в цель? Копыта били дробь, трезвонила капель — остается за текстом, но подразумевается. Причем загнанный в угол галлюцинациями поэт готов бы и сдаться, но «Рук не поднять - гитара вяжет руки…»
«Опять! Не будет этому конца!» А вот вам и та самая искренность, совсем неожиданно, когда выступление превращается не в молитвы, не в атаку, а в надоевшую процедуру. «Что есть мой микрофон? Кто мне ответит?» В общем, быть или не быть? Отвечаю — прибор для усиления звука, в тексте странным образом превратившийся в образа, амбразуру, змею, птенца, девять грамм свинца, но вот во что конкретно — вообще не понятно. К тому же он обладает некоторыми мистическими особенностями.
«Мелодии мои попроще гамм…» - ну, не знаю, меня вот мелодии ВВ вполне устраивают и нравятся. «Но лишь сбиваюсь с искреннего тона…» - ладно, про искренность барда можно много говорить, но мы не будем, потому что дальше — лучше. «…Мне сразу больно хлещет по щекам Недвижимая тень от микрофона…» Не вдумывайтесь в стихи, не надо. Иначе возникнут вопросы — как может тень, недвижимая, больно хлестать по щекам? Конечно, два раза повторяющиеся образы ВВ любит, и зря. «По щекам отхлестанные сволочи» - замечательно. Недвижимая тень от микрофона, бьющая по щекам — очень плохо.
«Я освещен, доступен всем глазам, Чего мне ждать? Затишья или бури?» Ну что за кокетство, в самом деле. Ждать аплодисментов, не критики же! Именно слушатели с жадностью птенца выхватывали все, что слышали, стараясь не думать.
* * *
В том же самом «Нерве» есть замечательный раздел, называется «Спорт-спорт». Включает в себя несколько забавных, но весьма длинных и изобильных песен, не баллад (баллады - это все-таки нечто возвышенное), которые интересны вовсе не спортом, а пониманием, что требуется от песен и что требуется песням. Им требуется признание публики, от них — удовлетворение эстетического чувства, чем бы оно на самом деле ни было. А проще всего оно достигается беззлобным — или не совсем беззлобным, или кажущимся беззлобным — юмором и насмешкой.
Все-таки кумиры — вещь хорошая для поклонения, но иногда их нужно тыкать палочкой и опускать на землю, чтобы не зазнавались. Вас, ребята, назначили, вот и сидите тихо, а то народ найдет себе других.
Все песни посвящены спортивным кумирам того времени — вратарю Яшину, тяжелоатлету Алексееву (поищите информацию, они того достойны) шахматисту Фишеру, в тексте про которого скромно проскакивает советский шахматист Таль. Он, конечно, проскакивает, но непонятно, что с этим делать — то ли обижаться, то ли забавляться.
Эти три песни шуточные, кроме тяжелоатлета (все вдруг стали очень вежливы со мной) — само это занятие не подразумевает веселья. Какую шутку можно придумать про человека, которого вот-вот раздавят сотни килограмм? Все-таки Высоцкий далеко не дурак и прекрасно понимал границы допустимого, в темах и стихах тоже. В тексте про тяжелоатлета нет ничего нелепого, нет ничего смешного, все очень точно, тяжело (ну да, именно что тяжело), но, собственно, именно поэтому он и не получил широкой народной любви во времена написания. Сейчас — тем более. Разве что можно отметить финальную строчку с нашим самым любимым словом барда: «Я выполнял привычное движенье с коротким, злым названием «рывок». Любимое слово найдете сами.
А вот про Яшина и про Фишера стихи забавные и длинные. Когда Высоцкий их исполнял, как обычно кривляясь, зал помирал от хохота. «Мы сыграли с Талем десять партий — В преферанс, в очко и на бильярде. Таль сказал: «Такой не подведет!»» Кстати, дочка Таля есть в соцсетях, и один из постоянных вопросов — играл ли с ним ВВ в преферанс, очко и бильярд? Нет, не играл, и даже знаком не был. Впрочем, ни с кем из героев спортивных песен Высоцкий, насколько я знаю, не общался. Ну, то есть великий шахматист играет с чайником во все, что угодно, кроме шахмат, и очень высоко оценивает его уровень перед шахматным же матчем.
В общем, этого чайника учат все — боксеры, повара, футболисты и так далее, он накачивает мышцы (еще б ему меня не опасаться — я же лежа жму сто пятьдесят) и кончается все хорошо: «Я его фигурку смерил оком, И когда он объявил мне шах, Обнажил я бицепс ненароком, Даже снял для верности пиджак. И мгновенно в зале стало тише, Он заметил как я привстаю… Видно, ему стало не до фишек (?)— И хваленый, пресловутый Фишер Тут же согласился на ничью…» А вот суть песни: «В мире шахмат пешка может выйти — если тренируется — в ферзи».
Точно такой же забавный текст про великого вратаря Яшина (который был заядлым курильщиком и умер от рака легких), которого преследует фоторепортер и умолят пропустить один мяч, всего один — ради снимка, иначе его уволят из газеты. Ноет и ноет, ноет и ноет, в итоге вратарь сдается и пропускает гол.
Фактически это не песни, а спектакли с сюжетом, завязкой, развязкой и, конечно, кульминацией.
Кстати, когда Высоцкий достиг своего пика и метался между бредом и гениальностью, между неудачной прозой и попытками режиссуры, странно, что он не подумал о драматургии. Прямая речь у него идеальна, образна, проста и впечатляет, художественные описания, с которыми частенько возникают проблемы, не нужны, а все технические требования он, как профессиональный актер, прекрасно знал и чувствовал. Думается мне, что драматург из него бы вышел гораздо выше среднего.
Почему эти три песни не отнесены к разделу смешных? Потому что не в этом главное — так или иначе, юмор у Высоцкого есть почти во всех его произведениях, кроме тех, где он сознательно сгущает краски (впрочем, в этих работах можно посмеяться над бесконечной слизью, слюной, злобой и грязью. Ах-ха-ха, опять он слюну глотает!). Но все-таки этот будет смех, на который автор не рассчитывает — хотя очень тяжело предсказать влияние произведения на читателя.
Высоцкий был крайне тщеславен и любил знаменитостей, любил первых, любил сильных (я перед сильным лебезил — понятно, почему его так разозлил дурацкий сон. Не будучи сильным — первым не стать), а самое верное средство обратить на себя внимание и заручиться, если что, поддержкой, — это посвятить песню. Собственно, он и заискивал, шутил то с одной прослойкой, то с другой, и почти всегда у него получалось. Разве что Таль был не в восторге от вымышленных игр, но кто его спрашивать будет? ВВ сказал — играли, значит, играли.
Вроде бы нет посвящений его друзьям — известным поэтам, но может быть, я ошибаюсь. Да и вообще посвящений поэтам нет, что странно для поэта (про «нынешние как-то проскочили» можно не говорить, это ни разу не посвящение). Более того, точно установлены посвящения медийным персонам того времени — тем, у кого были миллионы почитателей и которые не были, скажем так, конкурентами в творческом плане. Это беспроигрышный ход, привлекающий слушателя, но не дающий терять своего. В самом деле, начни Высоцкий рекламировать своего друга Вознесенского, например, — к чему бы это привело? К появлению у Вознесенского новых читателей в ущерб самому ВВ, а у него их и так хватает. (У кого у него — решите сами.) Тем более, что по стихам Вознесенского на Таганке был поставлен целый спектакль, на котором случались конфузы — публика требовала Высоцкого с его песнями. И Высоцкому приходилось напоминать, что сегодня он актер.
«Черные бушлаты»
Если взять эти ваши интернеты и посмотреть, кому посвящена песня, то оказывается — Евпаторийскому десанту, отчаянной военной операции, по-другому и не сказать, подвигу, сколь великому, сколь и непонятному в плане необходимости. Но дело историков вытаскивать истину и по возможности справедливо ее оценивать, а дело поэта описать события так, чтобы никто не был забыт.
Итак, Евпаторийский десант — моряки, высадившиеся с моря и прошедшие по городу ураганом мщения, вышибая и уничтожая фашистов везде, где могли, включая больницы. Расчет был на то, что они смогут уйти обратно на тех же кораблях, что их и доставили, но при этом оттянут на себя значительную часть немецких сил. Но разыгравшийся шторм не дал морпехам отступить, и в итоге все погибли. Это вкратце. Теперь берем стихотворение.
«За нашей спиною остались паденья, закаты, Ну хоть бы ничтожный, ну хоть бы невидимый взлет!» Паденья, закаты — очевидно, отступление советских войск в первые годы войны, «ничтожный и невидимый взлет» - скорее всего, про масштабное наступление сорок второго. Хорошо, он поэт, он так видит, кровавая работа сотен тысяч солдат для него — ничтожны и невидимы. Про чужие папироски и установки выжить как угодно, лишь бы посмотреть на восход, тоже говорить не будем - гнильцой несет от этих строчек, вы уж меня простите.
«Особая рота — особый почет для сапера, Не прыгайте с финкой на спину мою из ветвей…» Если к первой строке вопросов нет, то ко второй — а почему, собственно, не прыгать? Странная просьба, адресованная врагу, прямо скажем. Объяснение тоже удивительное: потому что он «и с перерезанным горлом» до своей развязки увидит восход. Развязка наступит после перерезанного горла, тоже лучше запомнить, правда, зачем это запоминать, не знаю — видимо, затем же, зачем и писать. Хорошо. Бессмертный, мы поняли. Возможна и другая трактовка, но пока промолчу.
«Прошли по тылам мы, держась, чтоб не резать их, сонных, Но тут я заметил, когда прокусили проход…» Прокусили проход. Опять же умолчу, какой проход есть, например, в анатомии. В реальности десант рванул на фашистов с берега моря и пошел с боями вглубь города, но, судя по песенке, прошел по тылам и прокусил проход, при этом жалея сонных фашистов и внимательно следя за подсолнухом — несмышленым, зеленым, трогательным, но чутким.
«За нашей спиною в шесть тридцать остались — я знаю, - Не только паденья, закаты, но взлет и восход. Два провода голых, зубами скрипя, зачищаю, Восхода не видел, но понял: вот-вот - и взойдет». Тут все роскошно — прошли по тылами, никого не зарезав, и паденья и закаты превратились во взлеты и восходы. Но приятнее всего — два голых провода, которые зачищают, скрипя зубами. Зачищает голые провода. Вот так неожиданно сапер оказался связистом.
«Уходит обратно на нас поредевшая рота…» - а был бой, оказывается? Давайте думать — уходит обратно. Значит, рота шла вперед, значит, она наступала, пошла в атаку и отступила, поредевшая. Но беда в том, что город был занят немцами, и наступали именно наши. Про то, что в тексте не видно боя, не было его, я уже спрашивал, но все равно не увидел. Не прыгайте, говорил, с финкой на спину? Были папироски, умрите геройски, перерезанное горло, тылы без резни сонных врагов, голые провода, которые все равно зачищают — и вдруг… какая-то рота. Город, который был зачищен от врага, превратился по тексту в единственный взорванный форт, остальное — включая гибель солдат - так, пустяки.
И возможность беспошлинно видеть восход погружает в состояние глубочайшего изумления — пошлины на восход не додумались ввести самые что ни на есть жуткие диктатуры, но, оказывается, из-за черной работы черных бушлатов. Чьи бушлаты? Я вот понятия не имею. Черные, и все тут. Должны быть десантники, но оказывается, что это рота саперных связистов. Вообще, наверное, какой-нибудь десантник мог пройти по тылам как сапер, зачищая голые провода голыми руками и скрипя зубами от своей удивительной работы, потом… все. Хорош.
Это издевательство и над смыслом, и над подвигом. Но, например, в выбивании советских войск из Евпатории участвовал саперный батальон подполковника Хуберта Риттера фон Хайгля, чьи саперы обеспечивали продвижение вперед «собственными средствами борьбы» (особая рота, в самом деле, особый почет для сапера).
В общем, если не посвящение, было бы совершенно непонятно, что и кто описан в этом стихотворении, которое явно не входит в золотое наследство Высоцкого. Как и «Разведка боем». Там начинали с Богом, потихонечку, после того как «Надя с шоколадом» в хлам разнесла советские окопы. Здесь десантники прошвырнулись по тылам, жалея сонных фашистов и более всего интересуясь направлением головки подсолнуха (в разбомбленной до руин Евпатории, переходившей из рук в руки).
«Я из дела ушел…»
Хорошая песня, а хороша она уже тем, что в ней нет фирменных истерик и почти нет слишком уж явных поэтических ляпов.
«Я из дела ушел, из такого хорошего дела! Ничего не унес — отвалился в чем мать родила». Однако. Простая и хорошая первая строчка сменяется удивительной второй. Отвалился в чем мать родила. Понятно, но как-то не очень.
«Не затем, что приспичило мне, - просто время приспело, Из-за синей горы понагнало другие дела…» Хорошо, все понятно. Несколько изумляет просторечное «приспичило» с приспелым туалетным оттенком в компании синей горы, но в остальном логично — поработал, не заработал, отошел от дел и взялся за другие, должно быть, более выгодные.
И вот тут ВВ бьет по слушателю прямой наводкой: «Мы много из книжек узнаем, А истины передают изустно — Пророков нет в отечестве своем, Но и в других отечествах – не густо…» Первый, самый явных вопрос: причем тут истина, пророки и книжки? Лирический герой отвалился от дела не потому, что ему приспичило, а потому, что решил дело сменить. Какие еще пророки?
«Я из дела исчез — не оставил ни крови, ни пота И оно без меня покатилось своим чередом…» Вообще удивительно спокойная песенка, несвойственная Владимиру Семеновичу. Постепенно картина выясняется — и дело было такое, что не то что кровь, даже пота не оставил, а может, работник он был именно такой, что ухода его никто не заметил.
Однако волшебным образом человека, который в деле был никому не нужен за свой пофигизм, вдруг растащили: «Растащили меня, но я счастлив, что львиную долю Получили лишь те, кому я б ее отдал и так…» Пожалуй, одна из немногих искренних строк в разнообразной и не всегда удачной поэтической, а скорее - актерской игре Высоцкого. Его же действительно растащили, да так, что от личности и следа не осталось.
Скользкий пол и наканифоленные каблуки пропускаем, а потом вдруг ВВ сообразил, что получается как-то несколько грустно и даже прозрачно, как-то в несвойственной ему спокойной манере. «Паутину в углу с образов я ногтями сдираю, Тороплюсь, потому что за домом седлают коней…» В самом деле, тяжело выходить из своей колеи, писать стихи печально и прозрачно, надо срочно вернуться, содрать с образов ногтями паутину — людям хватает веника или тряпки, но ногти куда трагичней и страшнее, — а за домом начать седлать коней. Кони, надо думать, медленно и плавно пляшут в такт, в санях несут галопом, скачут иначе, ввозят Калигулу в сенат, а также втыкают ядовитые иглы до костей — или нет? Сюрпризы будут, кони — это такая вещь, что без них нельзя, но вот одна милая подробность.
«Открылся лик — я встал к нему лицом…» Резонный вопрос — а каким образом автор сдирал ногтями паутину? Стоя к образам боком или спиной, чтобы никто ничего не заподозрил? Ладно, с ликом поговорил, услышал припев про пророков от лика и вперед! «Я взлетаю в седло, я врастаю в коня — тело в тело…» Красиво и обычно, но дальше точно будет необычно, потому что потому без сюрпризов невозможно никому.
«Конь падет подо мной, — но и я закусил удила…» Если лошадь пала — значит, она сдохла, и никак иначе. Если корову забили, значит, она убоина, если пала — труп. Это точные лексические значения слов, которые надо знать. Высоцкий хотел сказать, что загонит лошадь до смерти, потому что сам закусил удила, но получилось — вскочил на коня, конь тут же сдох, ВВ надел его сбрую и поскакал.
«Скачу — хрустят колосья подо мной,
Но явно различаю из-за хруста -
Отчизну ты оставил за спиной,
Да и пророков, будь им вместе пусто»*.
Вот так — если бы автор выдержал начало стиха, без искусственного нагнетания какой-то грубости (ногтями сдираю) и неоправданной многозначительности (к чему все эти навязшие в зубах камлания про пророков?) и не скачки на дохлой лошади, точнее — вместо дохлой лошади, то текст мог бы быть интересен таким спокойно-философским отношением и к делу, и к уходу из него, и к тому, что за этим последовало. Но привычка, как говориться, вторая натура.
«Случай»
Нет, это не тот случай, где никогда ты не будешь майором и где висит заколотый витязь на стене вместе с тремя медведями. Тот случай в ресторане, а этот - без ресторана, хотя тоже в ресторане. Но там он бухал с капитаном, а здесь его потащили выступать к другому столику, мотивируя это «ученым по ракетам», то есть главным по тарелочкам. Песенка на самом деле крайне самокритичная, без выпендрежного сна с прогулками по бревну и бревном на потолке — пожалуй, единственная, где бард себя оценивает как шута с комплексами неполноценности: «И многих помня с водкой пополам, Не разобрав, что плещется в бокале, Я, улыбаясь, подходил к столам И отзывался, если окликали…» Вообще-то нормальное поведение актера, но какой грустью веет от этих четырех строк.
«Со мной гитара, струны к ней в запас, И я гордился тем, что тоже в моде…» - как немного актеру для счастья надо. Но вообще строка жестокая — вдумайтесь только — быть в моде. Слово вечно по сравнению с быстротечной человеческой жизнью, но автор его оценивает как каблуки-платформы или расклешенные брюки.
«И, обнимая женщину в колье, И сделав вид, что хочет в песню вжиться, Задумался директор ателье О том, что завтра скажет сослуживцам…» Я не написал, что ВВ пригласили к большому ученому за столик, а там оказался директор ателье… А продолжение не менее беспощадное, чем начало, но на сей раз все про публику, про слушателей наших дорогих, которые старательно делают вид, что вживаются в песню, ни черта при этом на понимая и не желая понимать. Зато всегда готовы похвастаться знакомством со знаменитостью.
Дальше Высоцкий честно отрабатывает налитую водку, соглашается дружить с Домом моделей — надо же как-то Маринку одевать, рвет струну и уползает на бровях. «Я шел домой под утро, как старик…» - хорошо знакомое ощущение после пьяной ночи. «Мне под ноги катились дети с горки, И аккуратный первый ученик Шел в школу получать свои пятерки…» Под утро — это три-четыре часа ночи, до пяти, сучья вахта, самое страшное время в сутках, когда умирают люди и лошади, и сам ВВ ушел в между тремя и пятью. Но какие дети с горки в четыре утра и какой аккуратный первый ученик? В такое время даже патрульные менты спят в своих машинах — и тут вдруг первый ученик. «Домой тащился утром, как старик», «Я утром к дому плелся, как старик», «Плетясь до дома утром, как старик» - три точных варианта навскидку, ну или детей убрать с первым учеником вместе. Но нет, нас никто не критикует, мы вне подозрений, как та жена цезаря.
«Ну что ж, мне поделом и по делам, Лишь первые пятерки получают… Не надо подходить к чужим столам И отзываться, если окликают…» Комплекс неполноценности то и дело вырывается наружу — лишь первые, хотел быть только первым и так далее. И вдруг одновременно прозрение о своей шутовской доле, которая заставляет шарахаться именно между чужими столами и кабинетами, развлекать и ходить вприсядку.
На эту же тему есть еще одна песня, про больших людей. Назовем ее…
«Прелюдия»
«Прошла пора вступлений и прелюдий, Все хорошо, не вру, без дураков…» Замечательное начало от гонимого барда. Читатель замирает от предвкушения —дело за незаконный чёс закрыли? За рубеж выпустили? Книжку издали? Что случилось, раз все хорошо? Оказывает, еще лучше - будет и книжка, и заграница, и все на свете. «Мне зовут к себе большие люди Чтоб я им пел «Охоту на волков»…» Вот в чем суть! Опальный бард перестал наконец-то быть опальным, заинтересовав больших людей, это огромное достижение. Причем в коем-то веке поэт перестает изображать брутального ревущего, как ураган, мачо.
«И, подавляя частую икоту, С порога — от начала до конца — Я проорал ту самую «Охоту»…» Тут все замечательно — и икота от страха у профессионального актера, и манера исполнения ну ни разу не певческая. Там, правда влезли какие-то дети, с которыми отчего-то не сваришь ни компот, ни уху, но поэтам иногда приходиться поступаться логикой в пользу плавности и легкости. А поскольку дети влезли во второй куплет, то пришлось их вспомнить и в шестом — мол, они просили улыбнуться актеру. Какие продвинутые дети, в самом деле. (Тсс. Ходят слухи, что это дети кого надо дети, самого генсека. Владимир Семенович действительно знал, с кем надо дружить, а с кем необязательно.)
Ну а самые интересные все-таки два последних катрена. «И об стакан бутылкою звеня, Которую извлек из книжной полки, Он выпалил - «Да это ж про меня, Про нас про всех — Какие, к черту, волки!» Ну да, и большие люди тоже не устояли и поддались соблазну, превратившись в поклонников барда и став тем самым неотличимым от своего народа.
«Уже три года — в день по пять звонков. Меня зовут к себе большие люди, Чтоб я им пел «Охоту на волков»…» Весьма успешная карьера — от ресторана, где его показывали тем же самым «большим людям» (а директор ателье по советским меркам - тоже большой человек, но не очень), до кабинетов людей в самом деле очень больших и властных.
Песенка, конечно, с юморком, но и с так часто прорывавшимся то и дело тщеславием — и к гитаре тяга есть в народе, меня зовут к себе большие люди…
Песня датирована 71 годом — пик отношений с Мариной, когда он изо всех сил держал себя в руках и результаты этого, плюс усилия французской актрисы-коммунистки становились все серьезней и весомей. А впереди девять лет близкой дружбы с сильными мира сего, которые только и делали, что гнали да запрещали. Ну а пассаж про волков многое на самом деле объясняет. Каждому приятно представить себя загнанным зверем, прыгающим через флажки, и понимать, что ничего ему за это не будет.
* * *
Есть у Владимира Семеновича ряд песенок (песнями и даже стихами назвать их никак не получается), которые можно охарактеризовать так — ни о чем. В том же «Нерве» их несколько: про Ваню-полотера, про студенческие стройотряды и про капитана.
Они ни о чем не потому, что там нет темы, тема-то как раз есть, а потому что не несут никакой художественной ценности и написаны, потому что написаны, зачем - непонятно. Возможно, это просто привычка ВВ выжимать из темы все, что можно, или просто проба пера, занятие литературой требует постоянства. У них, этих песенок, одно общее удивительное свойство - они не запоминаются, проскальзывают вдоль сознания в какие-то неведомые дали, где и благополучно почиют. Точнее — они не почили. Рождественский их зачем-то вытащил и обессмертил, но ни популярности, ни пользы от них никакой. Однако одну стоит разобрать как пример небрежной работы (нет, не поэтических ляпов).
« Лошадей двадцать тысяч…»
«Только снова назад обращаются взоры, Крепко держит земля, все и так, и не так…» Совет начинающим литераторам — если нет идеи, если нет образов, если вялый смысл ускользает, дайте ему ускользнуть всякими многозначительными намеками. Так и не так. То и не то. Там и не там. Здесь и не здесь. Вам легко и читателю приятно.
«Почему слишком долго не сходятся створы?» Мне вот тоже хочется спросить — почему? И какие створы? Вроде бы корабль от пирса отчаливает. «Почему слишком часто мигает маяк?» Насколько я понимаю, маяки — вообще отшельники, и увидеть их можно в сложных для навигации местах. Но корабль еще даже от пирса не отошел. Действительно, и так и не так.
Дальше идет роскошный куплет, идеально подходящий для любого начинающего графомана. И если в «Диалоге у телевизора» четыре глагола в ряд не вызывают раздражения своей слабостью, то здесь только два, но такие беспомощные, что просто прелесть: «Все в порядке, конец всем вопросам. Кроме вахтенных - всем отдыхать…» Створки закрылись, маяк промигался, земля ослабила хватку. А рифмы дальше придумаете? Именно. К вопросам идут матросы, а к «отдыхать» присобачены «привыкать».
Дальше припев «Капитан, чуть улыбаясь, Молвил только: «Молодцы!» От земли освобождаясь, Нелегко рубить концы…» Вот это настоящая графомания — и чуть улыбаясь, как несмышленым детям, и освобождаясь от земли, а главное — какая чуткая похвала команде! Молвил он только.
«Переход двадцать дней - рассыхаются шлюпки, Нынче утром последний отстал альбатрос…» Опять Владимира Семеновича куда-то не туда заносит. Что будет океанской шлюпке за двадцать дней? Да ничего. Альбатросы перепутаны с чайками, поскольку альбатрос никак к земле не привязан, это что-то вроде стрижа, только морского, он девяносто девять процентов своей жизни проводит в воздухе. И следовать за кораблем может сколько угодно, независимо от земли.
«Хоть бы шторм! Или лучше, чтоб в радиорубке Обалдевший радист принял чей-нибудь SOS…» Вообще, конечно, после таких стихов в морские училища отбою не будет — капитаны, которые молвят, чуть улыбаясь, радисты, обалдевшие от скуки, а главное — такая свобода, что и привыкнуть трудно. Не служба, а лафа.
«Так и есть: трое — месяц в корыте…» А, ну да, шлюпки за двадцать дней рассохлись, а «яхту вдребезги кит разобрал... Да за что вы нас благодарите? Вам спасибо за этот аврал…» То ли за кита благодарят, кашалота, потому что остальные виды китов на шлюпки не бросаются, то ли за разобранную яхту. Китобойная прогулочная яхта - тоже ничего так себе.
Припев хотите? «Капитан, чуть улыбаясь, Бросил только: «Молодцы!» Может, у капитана что-то с лицом? Почему он всегда чуть улыбается? И небрежно бросает пару ласковых слов… Укомплектованная корытами китобойная яхта - обычное дело на морях.
«Тем, кто, с жизнью расставаясь, не хотел рубить концы…» Не хотел рубить концы потому что нелегко рубить концы.
Следующий куплет пропускаем, там ничего интересного, а тот же самый припев вдруг ознаменовался появлением какого-то мастера. Чуть улыбающийся, молвящий и небрежно бросающий капитан исчез.
«И опять продвигается, словно на ринге, По воде одинокая тень корабля…» И где тут у нас проблемы? В первой строке. Одинокая тень корабля — очень хорошо. Но то, что она «продвигается словно на ринге», крайне плохо. Видели ли вы одинокий корабль, который продвигается на ринге? Одинокий же он потому, что боксеры разбежались. Тут хук слева и прямой в челюсть не поможет, даже прямой в корму. Понятно, почему в напряженьи матросы. Только-только привыкли к свободе и вдруг оказались на ринге. А ну как боксеры заберутся по шпрингам и отметелят ленивую команду за свой попорченный ринг?
«Опять меня…»
Текст, интересный своей наивной попыткой оправдать и пьянство, и наркоманию. «Опять меня ударило в озноб, Грохочет сердце, точно в бочке камень…» - к сожалению, ломка. Но поэт переводит все на свою любимую колею (во мне два «я», две судьбы). «Во мне живет мохнатый злобный жлоб С мозолистыми цепкими руками…» Однако. Даже цепкие мозолистые лапы ощутил, или разглядел, или вообще он кто? А. Второе «Я» в обличье подлеца.
«Он плоть и кровь, дурная кровь моя…» - В песне с названием «Романс» (Она была чиста, как снег зимой) тоже встречается дурная кровь, впрочем, наверное хороший образ не грех и повторить.
«Он ждет, когда закончу свой виток, Моей рукою он выводит строчку, И стану я расчетлив и жесток, И всех продам — гуртом и в одиночку…» Очень интересный текст - моей рукою он выводит строчку. Частоту употребления слова «зло» с его производными мы же не будем замерять, верно? Но в самом деле — иной раз кажется, что писал за него мохнатый жлоб. «И всех продам - гуртом и в одиночку…» - под конец жизни окружение ВВ поменялось принципиальным образом. Постепенно отходили друзья детства и творческие собратья, оставались собутыльники и полезные в плане добычи наркотиков врачи — эти могли еще и откачать, если что. Но если автор сказал — продам, значит, продаст, ему виднее.
«Я сохраню еще остаток сил (он думает оттуда нет возврата) Пускай меня не вывезет кривая (Взвыл я душу разрывая — Вывози меня, Кривая): Я в глотку, в вены яд себе вгоняю — Пусть жрет, пусть сдохнет - я перехитрил…» Крайне слабый и наивный текст, состоящий из повторов, которые автор то ли не заметил, что ли не захотел замечать, но главное — оправдание. Это не болезнь, не жесткая зависимость от веществ, включая чифирь (грохочет сердце) и табак — это уничтожение какого-то мифического жлоба. Но если под этим самым, с мозолистыми руками, подразумевались именно его многочисленные зависимости, то ВВ убивал кошку, закармливая ее маслом. Нельзя вылечиться от наркомании и алкоголизма запоями и марафонами, невозможно, какие бы стихи этому не посвящать. И если жлоб сдохнет, то только вместе с хозяином. Так кто кого перехитрил?
«Грядущий рай»
Ну что — с Богом, потихонечку начнем.
«Я никогда не верил в миражи, В грядущий рай не ладил чемодана…» И ведь не поспоришь — какие на фиг миражи? Живем один раз, и надо пользоваться всеми возможностями, хватать их полной пятерней. А вот про грядущий рай — это как раз бунт. Потому не верил Владимир Семенович в будущий социалистический рай, а в настоящий капиталистический вполне себе верил и чемодан собирал не раз и не два.
«Учителей сожрало море лжи И выплюнуло возле Магадана…» Вот так, господа, бунтовать и надо — так, чтобы было страшно, больно, горько, захотелось запить, заторчать, но при этом не оказаться в опасности. Если что — так эта строка вообще посвящена Кохановскому, которого бросила, наврав, шал… девушка-учительница. Но вновь продолжается бунт, И сердцу тревожно в груди.
«…Занозы не оставил Будапешт, и Прага сердце мне не разорвала…» Исследователи отмечали, что речь идет именно об антисоветских выступлениях, сам же автор придерживался такого мнения: не понравились эти городки, только то и всего. Точнее, плевать на них с высокой колокольни.
Дальше идет странное четверостишие про каких-то путаников и мальчиков, этого я не могу понять, зачем вообще написано? Графоманский зуд? А вот потом гораздо интереснее: «Но мы умели чувствовать опасность Задолго до прихода холодов…» Да уж. Какие молодцы. «С бесстыдством шлюхи приходила ясность И души запирала на засов…» Переводя с поэтического на русский — ощутили, что подуло, и начали друг другу врать. А поскольку дула смотрели отовсюду, то и врать мальчики-путаники не переставали никогда. Высоцкий, кстати, тот еще путаник.
«И нас хотя расстрелы не косили, Но жили мы, поднять не смея глаз…» - хорошо, что хоть расстрелы не косили, а то ведь сегодня как — одна половина сидит, вторая — сторожит, третья — расстреливает, и так прямо до перестройки и происходило. И очень славно было на крыше небоскреба мучиться от лица тех, кто остался в страшной стране. «Мы тоже дети страшных лет России — Безвременье вливало водку в нас…» Вот не успел Владимир Семенович дожить до светлого дня свободы, когда на улицы привозили цистерны с дешевым вином, и мужики, вырвавшиеся из безвременья, заливали это пойло в себя литрами и умирали скорча. А потом появился «Рояль». И выяснилось, что та самая водка безвременья была просто как молочко от заботливой мамочки — власти. И все хриплые вопли поэта — всего лишь капризная истерика в теплице по сравнению с тем, что началось.
«Мой черный человек в костюме сером…»
Текст близкого конца, семьдесят девятого года написания. Высоцкий по непонятной причине боялся смерти и играл с ней... Впрочем, вполне может быть, тот избыточный страх смерти и был причиной такого демонстративного саморазрушения. С Шемякиным во время запоев они только о смерти и говорили, да и в песнях то и дело прорывается эта мрачная тема.
Первая строка текста, по уверениям интернет-знатоков, без устали копирующих чужие мысли, отсылает нас прямым курсом к Есенину с его «Черным человеком» и к особистам, конечно, которые любили носить костюмы неярких цветов. Может, оно и так, это совсем неинтересно, как и прочие отсылки и реминисценции. Оно интересно потоком оправданий и попытками свалить вину на всех, кроме себя. Давайте читать.
«Как злобный клоун он менял личины И был под дых внезапно, без причины…» Вообще-то удивительная для Высоцкого небрежность — начать с рифмовки а-а, потом перейти на аб-аб и первый размер ни разу не повторить. Любимое слово выделите сами, заодно посмотрите на Высоцкого — жертву и слабака, которого могут просто так ударить.
«И, улыбаясь, мне ломали крылья, Мой хрип порой похожим был на вой…» - про сломанные крылья повторять вслед за автором не будем, сколько можно, а вот хрип, порой похожий на вой — интересно. Порою, значит — а в остальное время он на что был похож? «И я немел от боли и бессилья…» - ну да, многочисленные воспоминания как раз рисуют нам обессилевшего от боли поэта. «И лишь шептал: «Спасибо, что живой»… Я вот не пойму, зачем ревущий бунтарь с «голосищем громобойно-площадным» вдруг так старательно, нелепо, с повторами самого себя давит на жалость?
«Я даже прорывался в кабинеты И зарекался: «Больше — никогда!» Вообще забавная строчка. Прорваться в кабинет, чтобы там покаяться и заречься — больше никогда! Вот хозяин кабинета, большой человек, удивился-то. Давайте вспомним: «А вот теперь, конечно, что-то будет. Уже три года в день - по пять звонков. Меня зовут к себе большие люди...» Поскольку разбираемая песня написана позже, то будем считать, что в кабинеты ВВ все-таки прорывался. Зачем, история умалчивает, в любом случае это интересно — прорваться и спеть или прорваться и покаяться.
«Вокруг меня кликуши голосили…» - про психопатов забыл? «Судачили про дачу и зарплату…» - зарплата как зарплата, обычная ставка актера, причем не самая высокая, у Конкина — Шарапова была гораздо выше, потому что он играл легендарного Павку Корчагина. А дача была перед смертью построена на участке Володарского — про что там судачить? Может, имелись ввиду гонорары и левые концерты? Какой он все-таки был прямолинейный!
«Я все отдам — берите без доплаты Трехкомнатную камеру мою…» В первых двух строках речь о даче. Во второй — о трешке на Малой Грузинской. Широкий жест, в самом деле, особенно ценный на фоне воспоминаний Влади: ВВ не любил свой дом и соседей в нем. Соседи не любили ВВ с его бесконечными громкими репетициями, шумными компаниями и табунами гостей, половина из которых была едва ли знакома хозяину. И поэтому он хотел приобрести маленький, скромненький розовый особнячок на Сивцевом Вражке — второй по счету слева при входе с Бульварного кольца. Он стоит до сих пор, я регулярно прохожу мимо и любуюсь. В самом деле, милейшее здание, сам бы купил. Хотя бы кирпичик...
«И мне давали добрые советы Чуть свысока, похлопав по плечу, Мои друзья — известные поэты...» Любопытно, что добрые советы стоят в одном тексте со сломанными крыльями, ударами в живот, болью и бессилием. Прямо напрашивается вывод — они тоже били, гады, а при внимательном прочтении «Нерва» прям даже сомнений в этом не остается.
«И лопнула во мне терпенья жила, И я со смертью перешел на «ты». Она давно возле меня кружила, побаиваясь только хрипоты…» Наконец-то Высоцкий вернулся к себе — после нытья в пять куплетов смог пошутить над своим голосом, который настолько хорош, что даже сама Смерть его испугалась.
«Я от суда скрываться не намерен…» (И я прошу вас, строго не судите) - можно подумать, кто-нибудь из нас от Божьего суда сможет скрыться, а уголовного — обвинения в левых концертах — ему избежать как раз удалось, но, будем справедливы, он и не скрывался.
Вот это, наверное, и есть последний текст Высоцкого — по самой своей сути. Стоит только посмотреть чуть-чуть повнимательней, вчитаться, не торопясь и стараясь не вспоминать про авторскую манеру исполнения, — вдруг станет ясно, в каком страшном тупике находился Владимир Семенович Высоцкий перед своим уходом. Он переваливал, как камни в торбе, одни и те же мысли, одни и те же образы, которые не давали ему покоя — близость страшного конца (а смерть для него была страшной, он боялся перехода в Великую тайну), попытки оправданий, причем, опять же, общими фразами. Мне есть за что каяться и есть чем оправдаться — в самом деле, очень хочется верить, что все именно так и получилось и оправдаться ВВ удалось.
* * *
После разбора полетов...
Есть у меня в друзьях прелестная девушка (ну, прелестная девушка моего возраста с кучей детей), которая любит поэзию и которая всегда привлекала мужской пол, поскольку очень привлекательная (вот, я даже сейчас от волнения зарапортовался). И поклонники, зная об ее увлечении поэзией, щедро тащили свои доморощенные рифмы в видАх ухаживаний. Но моя мудрая приятельница делала так: давала адрес странички одного поэта и советовала ознакомиться. Претенденты на руку и сердечко знакомились и выбрасывали свои потуги на помойку, чтобы больше никогда бумаги не марать. И у них даже мыслей не возникало подражать, это невозможно — но ухажеры были все-таки из научной элиты и умели осознавать свои неудачи и мириться с ними.
Так вот, кажущаяся простота Высоцкого вызывает неудержимое желание именно что подражать, потому что это кажется легко. В самом деле, легко писать прямым текстом, одних Вани и Зин я слышал сотни, если не тысячи — но к оригиналу ни один даже близко не подполз. Даже на километр не смог доковылять, приблизиться к исходнику по его злому и точному юмору. Но, спросите вы, это кого-нибудь волнует? Высоцкий — народный поэт, и народ проявляет свою любовь, подражая ему во всем, особенно в стихах. Совершенно верно, не волнует абсолютно никого. Более того, я могу с полной уверенностью сказать, что вообще глубинная суть поэзии никому не интересна.
Вот возьмешь, например, самый дурацкий и неудачный стишок из всех возможных, разложишь его по полочкам, где-то посмеешься, где-то пожалеешь бедную строку, попавшую в плохое окружение, сделаешь какой-нибудь глубокомысленный вывод, и вдруг ловишь себя на мысли, что, вообще-то говоря, все не так уж и плохо. При всех банальностях, нелепостях, несостыковках, даже откровенной глупости — общая картина стихотворения продолжает действовать на читателя каким-то своим непонятным, особенным способом. Даже на меня, съевшего на поэтических разборах не просто собаку, а целую упряжку вместе с нартами, а также шлейками и тупыми хозяевами (простите, наболело) — общая картина песни или стихотворения влияет иначе, чем построчный разбор. А неискушенный люд радостно подпевает про губы, которые колышутся по ветру, и колосящиеся брови, про скворчих, которые на скворцов печально так глядят, глядят, глядят и прочую попсовую муру — которая не стоит вот этого места на жестком диске, но навязывает свое безвкусие десятилетиями, уродуя человеческое сознание.
И что - на фоне подобной дешевизны разбирать тексты, в которых неудачи и несостыковки видны лишь по лупой? Именно. Разбирать и приучать читателя — который завтра, когда вожжа под мантию попадет, вдруг станет автором и засыплет сайты катышками своих умственных полетов — ко внимательному, бережному, неторопливому труду. А работать над словом гораздо тяжелее, чем класть асфальт или копать огород. Может быть, тогда половина бездарно самовыражающихся перестанет писать и начнет вышивать крестиком или в плаванье пойдет, или в бег, или в любое боевое искусство. Просто поняв, насколько это сложная, непредсказуемая, трудно объяснимая область — литературное творчество.
Я наивен, понимаю. Но буду упираться, доказывать (что не то это вовсе, не те и не та) — просто чтобы одышливая пошлость не заглушила окончательно ростки литературы шерстью своих сорняков.
* * *
Можно развернуть целую главу про загадочность влияния поэзии на человека, и вся она будет состоять исключительно из загадок и домыслов, теорий и фантазий.
Одна из теорий, которой придерживаюсь и я, гласит, что истоки поэзии находятся в молитвах, в самых древних обращениях к божествам. Которые, как мы знаем из античности и мифов разных народов, не сильно-то и отличались от нас, грешных, в своих пороках, среди которых было и тщеславие. И обращаться к божеству на обычном, косноязычном языке (вот-вот) было опасной глупостью. Поэтому каким-то чутьем, интуицией, зачатками эстетики обращающиеся к богам и говорили с ними не так, как с соплеменниками.
Возможно, что поэзия в самом деле несет в себе некий магический отблеск — темный, как сама глубина, потому что иначе невозможно объяснить ее влияние на нас. Не одной же аллитерацией, в самом деле. Старославянский же язык — просто кладезь словоформ изумительной древней силы, с совершенно другим, отличным от сегодняшнего, строем речи, слегка окрашенным тавтологией: повесть временных лет, вечер темных осенних ночей, начала радоваться ласково. Поэтому обязательная складность современных поэтических строчек, даже самых простых, возможно, вызывает в читателе какое-то древлее благоговение, легкое прикосновение тайны. Тем более, настоящая поэзия — чистой воды тайна, а настоящий поэт — маг и священнослужитель в одном лице.
Стихотворение работает как молитва или заклинание, и, кстати, одно из забавных обвинений поэту — у тебя не стихи, а зарифмованные мысли. Утверждение глуповатое и поверхностное, если не вдумываться в сакральный смысл поэзии, а если вдуматься — то просто зарифмованные мысли, действительно, совсем не то.
Некоторые люди больны поэзией, как шаманской болезнью. Что это такое? Ну, болезнь. Дело в том, что ни один шаман не становится шаманом по доброй воле — уж больно тяжелая и неблагодарная это ноша. Образ этакого богатого злобного кулака был создан нашим богоспасаемым Отечеством в советский период истории да так и прижился. На самом деле шаман не имел права требовать денег (шкурки, оленей и т. д.), поскольку духи могли рассердиться, должен был ездить к больным вместо охоты или путины и находится в опасности — поскольку шаманы уничтожали не только друг друга, но и членов семьи. И когда человека духи призывали к служению, то ему приходилось очень плохо — и дела не шли, и галлюцинации изводили. Люди отбрыкивались от такого счастья, как могли, ели сырое собачье мясо — проверенное средство от шаманской болезни, но в итоге сдавались, шли на сорок дней в тайгу, где после голодовки и одиночества получали духа-защитника, аями, и нечеловеческую силу. А если не принимали служение — заболевали и умирали, и никакие врачи их спасти не могли.
Так вот поэзия — в некотором роде шаманская болезнь: поэт балансирует между миром, в котором он живет, и миром, откуда приходят стихи. Причем за настоящие стихи часто расплачивается всей своей неудачливой жизнью. А рядом жируют на сайтах сотни тысяч бездарей, называющих себя поэтами. Поневоле начинаешь их ненавидеть. А если человек, призванный писать, не хочет этого делать, в итоге его задушит совершенно необъяснимая тоска, даже если он лоснится от успехов. Почему не хочет писать? Ну, во-первых, это тяжелый труд, легко пишут только графоманы. Во-вторых, это уход в миры, где все человеческое не так уж и важно, и творчество зачастую плохо влияет на карьеру, к примеру. Ну и да — настоящие стихи появляются в особом состоянии, которое само по себе тоже не подарок, а очень нервное и энергозатратное. Но за него, это состояние, многие готовы отдать что угодно, даже ключи от балконной решетки.
Но настоящие стихи из междумирья всегда, несмотря на явные нелепости (да, так бывает, вы еще не поняли?), вызывают долговременное народное признание. И некоторых поэтов народ любит совершенно детской или собачьей любовью — безосновательной и не нуждающейся в объяснениях. Дерусь, потому что дерусь. Любим, потому что любим (правда, обычно добавляют что любят за правду, как борца и изгнанника). И это тоже беда, потому что алмаз поклонники норовят оправить в ржавое железо.
Сейчас народ стал проявлять свою любовь еще и в создании клипов на песни, вот тут уж — туши свет, это то самое ржавое. Ладно, когда тысячи (простите, сотни тысяч) бездарных пенсионеров вдруг открывают в себе литературный дар, но такое же количество относительно молодых людей становятся еще и режиссерами клипов. И, например, на эту несчастную, давно уже навязшую в зубах «Охоту на волков» с быстро бегающими челюстями (ноги и челюсти быстры) — стали мастрячить клипы. Очень оригинальные клипы, новые такие, свежий образный ряд — елки, палец на крючке, ухмылка (кстати, ухмылка редка, ее еще найти надо, а артисты, даже доморощенные, в таком мусоре как самопальный клип не желают участвовать), снег, красные флажки и волки. Иногда еще накладывают напряженное лицо Высоцкого, перекошенное и орущее, иногда лица из нескольких концертов, которые, однако, исполняют под одну и ту же оркестровую аранжировку канадского диска. Причем никакого диссонанса не возникает, рот точно попадает в слова, а вены — в ноты, хотя нарезки могут быть из трех и больше концертов. Или берут, не мудрствуя лукаво, запись и накладывают на нее десятка два фотографий — все они давно уже известны и растиражированы. Вот не хотели — или не могли, неважно — Высоцкого снимать режиссеры, за них это сделал народ. Правда, если бы ВВ снимали больше при жизни, проявлениям народной любви это ни в коем случае бы не помешало, и кустарных клипов меньше бы не стало. Скорее, даже больше, потому что тогда бы еще и дергали кадры из кино. А что нам стесняться?
И эта неукротимая волна пошлости, в которую превратилась народная любовь, вполне может утопить наследство Высоцкого. Если бы я, например, начал знакомство не с «Вертикали», а с соцсети, я бы его, это знакомство, продолжать не стал. Потому что там фанатка вытащила не просто ранние песни, а какие-то детские дурацкие дразнилки, вроде «Васек напился пива и пукал»… Это написал Высоцкий? Да, когда ему было десять лет. Он еще и Сталина хвалил искренне, а тут вот похулиганил — подумаешь, в чем проблема? В том, что мусор должен лежать в корзине, а не у всех на виду. Со всем проявлениями народной любви ничего не сделаешь. Ну, разве что сажать и расстреливать после часа зачатия…
Можно сделать такую несколько условную градацию — стоящие стихи Высоцкого не испытывают прессинга подражателей, они слишком сложны, а все эпигоны, при полном отсутствии вкуса все-таки понимают, выше чего прыгнуть не могут.
Есть еще один интересный момент, который никак не отражается на качестве поэзии ВВ, но который надо уточнить просто как факт. Дело в том, что все стихи Владимира Семеновича черные. Не из-за избытка слизи, грязи, злобы и слюны, нет. Из-за полного отсутствия цвета. Вот сейчас нетерпеливый читатель очередной раз обложит меня со всей силой великого и могучего, а терпеливый оставит это удовольствие на потом, когда получит от меня объяснения. Дело в том, господа и дамы, что каждая буква имеет свою окраску в воображении человека. Попробуйте проделать такой опыт — каждая буква алфавита будет иметь свой цвет, и, соответственно, слова, составленные из этих букв, начнут играть всеми цветам радуги. В советское время этот вопрос весьма внимательно исследовался учеными, выходили труды и монографии — уж не знаю, зачем разбирать цвет алфавита в стихах, но мало ли чем занимаются великие умы в поиске истины. Конечно, произносимые слова мимолетны так же, как и ноты. Но если спокойно взять текст и попробовать представить то, что прочитал, окажется, что семантика подкреплена разными оттенками. Рекомендую поэкспериментировать. Но у Высоцкого в текстах цвета нет вообще. Он виртуоз прямой речи, юмора, деталей, лексических оборотов и даже готовых пословиц — но при этом любая песня на листе превращается в черную полосу слов, но никак не в картину. Вот такая вот особенность, которая не умаляет и не превозносит — она есть, и с этим можно считаться, можно не замечать. Это просто факт.
Зачем нужно вообще разбирать стихи? Специально для девственных поклонников объясняю: никто не может запретить профессионалу выразить свое мнение, более того, именно для этого профессионалов всех уровней и приглашают на различные передачи. А если профессионал имеет другое мнение, то он не кричит — чтоб ты сдох, слюнявый ублюдок!!! — а вежливо читает и в своей статье дает опровержение предоставленным тезисам. Это понятно? Ну хорошо. Называется сей процесс литературным (просьба не путать с издательским) и включает в себя десятки точек зрения на одно явление, которые иногда исключают друг друга, иногда дополняют, иногда помогают найти истину. И разобранные (вполне поверхностно, кстати) стихи ни в коем случае не умаляют масштабы Высоцкого. Повторяю, он единственный литературный гений, с которым мне довелось жить в одно время. И который до сих пор занимает лидирующие позиции в культурном пространстве — хотя вылезают, как гнойные чирьи, то графоманы с похабных сайтов свободной публикации, то негритянский речитатив, гвинейский, мать его, Брук, попса продолжает свою растленную работу без остановки и выходных.
Его нужно изучать, но не биографию попоек и концертов, количества девиц и друзей на час, а именно тексты. А вот тексты при ближайшем рассмотрении выглядят весьма интересно: с одной стороны, многозначительно, с другой — совершенно безобидно, так как повернуть творчество Владимира Семеновича можно в любую сторону, как угодно. И когда у знакомящегося с миром Высоцкого человеком возникает закономерный вопрос: что-то здесь, ваша воля, не так, — ответ на него смешон и банален. Высоцкий был выгоден всем — и власти, и не власти. Бесхитростная публика с наслаждением лепила себе кумира, придумывая все новые и новые небылицы и переписывала на магнитофоны бунтарские песни, прекрасно понимая, что ничего ей за них не будет. Все-таки автор не уголовник какой-то там, а актер московского театра, снимается в фильмах вместе со своими песнями. А курирует театр, между прочим, сам Андропов. (Так и было.) Власти такой человек тоже был выгоден и очень нужен — Галич погиб от удара током, Окуджава мурлыкал про комиссаров в пыльных шлемах, прикормленные шестидесятники на роль карманных бунтарей (системной оппозиции) никак не годились, провонявшие дымом представители бардовской песни прятались по лесам, да и пели про «сырую тяжесть сапога». Просто необходим был человек, способный аккумулировать вокруг себя всех — и Высоцкий под эту роль подходил идеально. Он был совершенно лоялен, песни — очень бунтарские и очень расплывчатые, всегда можно сказать, что нет в них никакого третьего дна и второго смысла, он не несет опасности власти, но при этом выглядит именно как опасность. Ему нужно немного — позволить барствовать за границей, проводить левые концерты, возить иномарки, баловаться наркотиками, жениться на звезде. Простые человеческие радости — а сколько пользы! Те же советские эмигранты готовы были ковриками стелиться ему под ноги, это мог быть не просто сексот, это сексот из чистого золота с брильянтами. Он нужен был именно в своей роли — и всем ветвям власти, и народу, который он так любил (послушайте внимательней песни — от «Диалога у телевизора» до «Дома», «Поездки в город», «Смотрин» и так далее. Более роскошного парада плебеев себе даже представить трудно, но, вот парадокс: сами они себя как-то не узнавали. А те, что узнавали, начинали ненавидеть В.С. Высоцкого, актера театра и кино, лютой ненавистью).
* * *
Сколько лет уже нет Высоцкого среди живых (он умер как Цой и остальные, от него осталось лишь наследство — точно также уйдем и все мы, тоже что-то оставив), столько же не утихают споры, как бы он себя вел в треклятую перестройку. Ну, вы что! Если верить Влади, то ему при жизни было стыдно за Афганистан. Он штудировал «Архипелаг ГУЛАГ». Он читал всю доступную во Франции и Америке антисоветскую литературу и дружил с эмигрантами. Он корчился от зависти перед набитыми ярким пластиковым товаром витринами в ФРГ. Он наслаждался Нью-Йорком, городом Желтого Дьявола, представляя, сколько он сможет заработать без курирующей партийной руки. Он, конечно, кричал, что не уедет, но это было самое начало романа и с властью, и с Влади, и нужно было доказать свою лояльность, хотя бы в песне. С Аксеновым, со Львовым, с Шемякиным он обсуждал вопросы эмиграции и даже срок себе поставил — 82-ой год.
И тут вдруг (только представьте) происходит невероятное — ненавистная власть зашаталась и пала, друзья-цеховики вылезли из подвалов, бандиты тоже развернулись во всю. Он бы наверняка одобрял расстрел Белого дома, подписывал бы письма, требуя уничтожить всех, кто не с нами, мгновенно бы вступил в самый либеральный СП — хотя и в СПР тоже, и даже успел бы ухватить жирный кусок недвижимости и на Поварской, и в Переделкино. Я даже думать не хочу, на чьей стороне он стоял бы во время Чеченских войн, это и так ясно. Само собой, не вылезал бы из телевизора, выталкивая со сцены даже саму Аллу Борисовну, пел бы вместе с Кобзоном, «Леликом и Боликом» под оркестр, развелся бы с Влади и начал бы привычно изменять девчонке — Оксанке. Его бы наконец стали узнавать в лицо абсолютно все, и позор на Новом Арбате никогда бы не повторился1 *. Он бы царствовал на эстраде так же, как когда-то на магнитофонных записях. Он бы мгновенно выпустил полное собрание сочинений — все восемьсот текстов в двух томах — многотысячными тиражами. Само собой, выступал бы на Голубом огоньке, на официальных концертах в Колонном зале Дома Союзов — в общем, жил бы полной жизнью.
Вот молодых исполнителей он бы едва ли благословлял — сколько я видел информации про Высоцкого, он ни разу ни помог ни одному молодому актеру, ни одному исполнителю, ни одному начинающему поэту. В этом плане он был и навсегда остался одиночкой — он в центре и вокруг его случайное окружение, которое играло роль статистов.
Кем же он был?
Тут еще интересно другое - из многих миллионов поклонников никто даже не пытается понять, что это за явление - Владимир Семенович Высоцкий.
Само собой, он всю свою короткую жизнь занимался именно что ожесточенным самовыражением, на на радость, совершенно наплевав на две свои семьи и детей, откупаясь ежемесячными, впрочем, весьма солидными алиментами. Сегодня только один сын поддерживает память об отце, с этого и живет, второму сыну, дочери и внукам на деда-барда плевать, у них другие интересы.
Он считался бунтарем, потому что первый начал тянуть согласные, первый и последний, больше так никто не делает, смысла нет, сразу обвинят в подражании. И на фоне хорошей, качественной, доброй, но прилизанной советской эстрады вызывал оторопь, граничащую с шоком. Он был конформистом, умело использующим популярные темы (Великая Отечественная война, например) для своего продвижения в официальные круги, те же фильмы и спектакли, и любимые народом полу-низовые жанры для завоевания сердец широкой и непритязательной аудитории. Он был гипертрофированным доминантным самцом, будучи при этом шутом. (Любой актер — это в первую очередь шут без всяких моральных ограничений. Кстати, единственный из не совсем приличной артистической братии, который смог назвать себя шутом и заявить, что гордится этим, - Армен Джигарханян. Остальные тянули надоевшую волынку про босые пятки и трепетную душу.) Как может банальное шутовство ужиться с лидерством, для меня до сих пор загадка.
Он был гениальным поэтом с главным признаком графомана - неспособностью остановится тогда, когда нужно. Нет, он продолжал писать, и приличная часть его песен заканчивается не на пике восприятия, чтобы слушатель (а тем более читатель) смог бы насладиться послевкусием мастерского слова, а тогда, когда сам автор уже из себя больше ничего выдавить не смог.
И я подозреваю, что он был героем-любовником, совершенно, хронически неспособным на любовь. А закончил свои дни не рядом с женой, которая много сделала для становления Высоцкого как признанной знаменитости, а рядом с молоденькой любовницей. Которая повелась на что? Ну, как обычно - на его сложный внутренний мир, ни в коем случае не на бешеные гонорары и всесоюзную известность. Хотя рядом, в соседнем подвале пил горькую дядя Вася - водопроводчик, не понимая, почему не интересен ни одной восемнадцатилетней девице, уж он мог бы рассказать, "кто бьет сильнее". Кстати, по воспоминаниям Кохановского, приводя на Каретный очередную девку, завсегдатаи представляли их так — моя шалава. Без имени, поэтому про баб никто и не вспоминает, разве что их бритые брови.
Мне интересно - как ни крути, больной тщеславием Владимир Семенович имел в друзьях известных поэтов, в очень хороших друзьях. Которые говорили ему, что не стоит рифмовать глаголы, а в некоторых текстах количество глаголов едва ли половина всех остальных рифм. Конечно, это самые слабые и малоизвестные тексты. Он принял совет? Судя по количеству рифмованных глаголов - нет. (Кстати - для защитников глагольных рифм, которые уже начали про Пушкина, придется в сотый раз объяснить, что во времена АСП других рифм просто не было. То есть они были еще не открыты, тогда, на заре русского стихосложения, использовали только точные рифмы и глагольные, которых больше пятнадцати тысяч. Потом уже выявили и стали использовать точные, неточные, усеченные, йотированные, корневые, дактилические, гипердактилические, каламбурные, составные, грамматические, ассонансные и диссонансные и так далее. Вроде бы хватает для свободного творчества? Так нет, бараны-графоманы упираются в глагольные, как в новые ворота, и блеют про Пушкина.)
Мне приходилось работать с графоманами, и половина из них косила по Высоцкого (Ты, Зин…) и искренне удивлялась: а почему ему можно писать пятикилометровые столбцы, а мне нет? Тебе нельзя, ты живой. А он умер, но так и не научился литературной работе, которая заключается не только в бесконечном переделывании и мгновенном вынесении всех вариантов прямо к слушателю, но и в тяжелой пахоте своего внутреннего редактора, который буквально отсекает лишнее. Ну а если внутренний редактор спит или пьяный, то лучше обратиться к редактору внешнему, стороннему человеку, который отринет обожание всем известного барда, а пробежится по строчкам с карандашом.
Теперь так сделать уже не получится, да и ненужно. Хотя я бы попробовал - к примеру, выкинуть из сборников дурацкие припевы. Припев сам по себе дурацкое, но полезное изобретение, увеличивающее время звучания песни и отсекающее желание вдуматься в слова. Но, простите, ВВ всегда указывал, что в его балладах главное - смысл и текст, что они должны входить не только в уши, но и в души, - и при этом частенько использовал припевы, видимо, искренне считая, что чем дольше человек слышит его знаменитый хрип, тем лучше. Тут даже не поспоришь, наверное, так и есть.
Но вот читать его стихи с бесконечными припевами (как я говорил, посмертная подлость Рождественского, который этим приемом сделал Высоцкого исполнителем, но никак не поэтом) недостойно для памяти поэта. И все-таки я бы почитал стихи Высоцкого - сокращенные, улучшенные, почищенные от вариантов.
О, слышите, вопят поклонники - а судьи кто? Успокойтесь, вы судьи. Вы же уже около пятидесяти лет пишете всякий бред в сетях, выковыриваете всю пошлость, про которую лучше забыть (я про литературную, про баб и пьянки — это не пошлость, это необходимые штрихи к портрету брутального первача). Уже прозрачный, как стекло, с полным отсутствием личности актер (он идеальный актер, у которого не должно быть личности, ни на йоту, ни на грош) напялил на себя неудачную, мертвую резиновую маску и сыграл Высоцкого.
И после этого вы хотите запретить редактуру - очень бережную - текстов, которые давно уже находятся в свободном доступе? Ну, прямо скажем, не хотят, а запретят, в этом я больше чем уверен, но ничего. Для себя я вполне могу очистить любимые тексты от мусора, а потом сказать: память подвела, забыл, понимаешь, а тут что-то еще было? А вы кто, простите? А, сын? Сочувствую. А почему вы не хотите редактуры? Ах, кто я такой? Да ваш брат. Вам он был кровным отцом, а мне - литературным, я вот только на шестом десятке освободился от его влияния и стал самодостаточным поэтом со своим голосом. Кто мне это сказал? Ну, например, друг Вашего отца Булат Окуджава, а также друг Рождественский. Этого достаточно, или мне продолжить?
Что-то я отвлекся, простите.
Дело в другом. Обладая кругом друзей из литературной элиты, имея возможность до хрипа (пардон) обсуждать стихи, не пользоваться этими возможностями можно только будучи совершенно уверенным в собственной непогрешимой гениальности. Это я тоже могу понять - при достижении определенного уровня поиск блох в стихах становится как бы не обязателен. То есть можно сказать, что это у тебя пули летают - то в лоб, то по лбу? И последние куплеты, как всегда, можно выкинуть, это уже твоя фишка, дорогой, ты не умеешь точки ставить, когда самое время. Но зачем говорить, если слушать тебя все равно не будут? Нет в этом необходимости. Работа на публику не требует мастерства высшей пробы, и бесконечная шлифовка, очевидно, не сильно интересна самому вечно спешащему автору. Но именно она позволяет перешагнуть через себя.
Попытаюсь разложить по полочкам. Каждый, кто впрягается в это безумие - поэзию - всегда кому-то подражает. Я - понятно кому, понятно кто - Вертинскому и блатным песенкам на первом этапе развития. Тогда как раз идут косяком глагольные рифмы, потому что другие использовать страшно и не умеют, и стихи - еще не стихи, а неуклюжие попытки украсть приемы, приведшие к известности. Потом к подражательству присоединяются шаблоны - очень полезная вещь, она нравится всей неискушенной публике. Особенно вольготно шаблоны себя чувствуют в нишевых суррогатных конструкторах - поэзией эти корявые строки в столбик назвать нельзя. Но называют, даже искренне считают, что именно нишевые конструкторы поэзия и есть. Лирика - любовная, философия, частушки, матерные стихи и так далее - в любом конструкторе есть свои кумиры и свои ценители, но собраны они из всем знакомых деталей, тем и хороши. Люди в нишевых конструкторах не хотят новизны - они хотят знакомого удовлетворения своего зачаточного эстетического зуда. Большинство начинающих писать на этом уровне и остаются.
А вот если удается вырваться из его пут и найти свой собственный голос - считайте, что вам повезло. У вас есть шанс найти настоящих ценителей нового, возможно, что они будут самыми верными вашими почитателями. К этому времени поэт уже наработал чисто технические навыки, он знает, какую цель преследует в том или этом стихе, знает, на что способен, знает, кто нравится публике, свободно владеет несколькими техниками (прямая речь, пестрота бессвязных образов, многозначительные намеки, лозунги и так далее - инструментарий не велик, но надежен). Он смело и вольно обращается с рифмой и размером и… упирается в потолок. С одной стороны, он стал мастером, с другой - он стал зависимым от публики, которая ждет от него все того же привычного проявления его мастерства, и не позволяет ни на сантиметр отклонится. То есть, конечно, можно дать себе волю, но тогда есть риск остаться одному, а самое ценное в поэзии для большинства - все-таки читатели. Мало кто работает ради эстетического интереса, ради достижения совершенства, большинство же - лишь для того, чтобы потрафить публике.
Все эти рассуждения могут быть непонятны сегодня, когда толпа бегает за какими-то бессмысленными роликами, за какими-то рэперами, которые двух слов связать не могут, но выпускают длиннющие кишки невнятностей, за самопальными участниками тысяч объединений, где все слюнявят друг другу неприличные места лживыми похвалами - какой потолок, о чем я вообще? Все о том же, ребята, о мастерстве — это такое понятие, которое сегодня стараниями ожесточенно самоутверждающихся бездарей совершенно забыто.
Мастер, сумевший перешагнуть через себя - становится абсолютным гением. Сумел ли перешагнуть через себя Высоцкий? Мне кажется, что застыл с занесенной ногой. Но это ни в коем случае не помешает росту его аудитории хотя бы потому, что сегодня не принято вдумываться в стихи и разбирать их построчно, в такой работе видят едва ли не оскорбление памяти поэта, а общее впечатление от песен и сложность текстовой составляющей вызывает сначала шок, а потом либо неприятие, либо любовь. И все у Владимира Семеновича будет нормально, как и у прочих российских литературных гениев.
Константин Уткин
ХРИПЛЫЙ ЧЕРТ
Владимир Высоцкий.
Взгляд поэта.
Москва, 2025
Ридеро.
УДК
ББК
Уткин К.
Хриплый черт / К. Уткин. – М.: Ридеро, 2025. - 278 с.
ISBN
Константин Александрович Уткин — российский поэт, драматург и литературный критик.
В предлагаемой книге автор разбирает творчество всем известного барда с точки зрения поэзии, у которой несколько другие законы, нежели у авторской песни или эстрадных текстов.
ISBN
© К. Уткин, 2025
Ридеро. 2025
Начинал блатной повадкой,
Волчьим вырвался рывком -
Спи, Семеныч, сладко-сладко
На Ваганьковском.
Тяжело во всем быть первым,
Заключая мир в стихи.
А Марина - тоже стерва -
Твой распродает архив.
И, вытягивая выи,
Вытащил народ простой
Рукописи черновые
До последней запятой.
Впрочем, что сейчас об этом -
За семь бед один ответ.
Чисту полю, белу свету
Ты хрипел бы сорок лет.
Но стоишь теперь, спеленат,
Жизни точка - чистый китч.
Лишь кладбищенские клены,
Да со смертью вечный клинч.
От автора
В этом тексте нет стремления возвысить Владимира Высоцкого — он давно уже стал нашим национальным достоянием. Нет также и желания его каким-то образом унизить или оскорбить — для человека, работающего со словом, это просто невозможно. Есть лишь попытка напомнить, что поэзия — сложный путь и тяжелая работа, в которой кажущаяся удача может оказаться провалом, а провал — несвоевременной удачей.
* Стихи, отмеченный вот такой звездочкой - мои шутливые переделки, ни на что не претендующие, а лишь показывающие возможные варианты.
Владимир Высоцкий. Сорок пять лет - Господи! - прошло со дня его смерти. В мире появились вещи, которые в восьмидесятые года и представить себе тяжело было, ни одному фантасту в голову не могло прийти, что маленькая коробочка в режиме реального времени сможет соединять беседующих с любой точкой мира, а вся библиотека того же мира вполне уместится в штучке величиной меньше пальца.
Что страна будет уничтожена, но - возродится и станет равной крупнейшим державам, которые ее, кстати, и уничтожили. И столица, в советские времена питомник элиты, собирающая в себя все лучшее с просторов огромной страны, превратится в безумный караван-сарай с толпами приезжих без особого уважения к великому городу.
Ну да ладно. Времена идут, все меняется, сегодня меняется с безумной скоростью, магазинчики на первых этажах пятиэтажек появляются и исчезают, про них никто даже не помнит, жителей тоже никто не помнит - москвичи, привыкшие к тишине и зелени, бегут из шумного вонючего мегаполиса, наполненного разнообразными приезжими - а они занимают их квартиры. Точнее, не занимают, а снимают.
Громадные промышленные зоны уходят в прошлое, а их территории занимают (а не снимают) кошмарные человейники, прекрасное изобретение капитализма, в которых из окна одного дома можно шагнуть в окно другого, и если жители дома соберутся во дворе одновременно, то его придется покрыть тремя слоями тел.
Попса девяностых вдруг оказалась элитарным искусством, по сравнению с мусором, приползшим к нам с Запада и проплаченным им же, а советская эстрада вдруг поднялась по своему качеству до классической музыки, а классика превратилась в эталонный продукт для небожителей, который сброду не понять.
Обо всем этом, так называемой «новейшей истории», еще будет много написано, оценено, взвешено и выброшено на помойку как перегибы и парадоксы. Конечно, найдут сравнения - и вполне справедливые - с началом прошлого века, который по безумию наш двадцать первый пока еще превзошел.
Эта коротенькая отсылка нужна лишь для того, чтобы понять - меняется все, кроме народной любви в Владимиру Высоцкому. Он не становится менее популярным, одних групп, посвященных его творчеству, в интернете десятки тысяч. И если при жизни и первые годы после смерти народная великая любовь выражалась в миллионах затертых до дыр магнитофонных лент, то сегодня - в тысячах пабликов в соцсетях и миллиардах записей на музыкальных платформах.
Изменился мир - но ничего не изменилось вокруг Высоцкого, кроме носителей. Появляются новые слушатели, которые открывают для себя эту хриплую вселенную, живут с ней, взрослеют, стареют, песни срастаются с жизнями, но не уходят, когда жизни заканчиваются, а передаются потомству.
Мне почти шестьдесят лет. Впервые в жизни Высоцкого я услышал в гостях у тетки. Это был диск-гигант с песнями из «Вертикали». Сказать, что я был ошарашен, значит не сказать ничего. Я был шокирован и мощью, и необычайностью голоса, но главное - поэтической нестандартностью, которая разительно отличалась от всего, что лилось в нас с эстрады (повторяю, по сравнению с тем, что льется нам в уши сейчас, советская эстрада была парадом гениев).
Хорошо помню, как мы уезжали - ждали автобуса на остановке, а в свете фонарей летел снег, покрывал белым засыпающие дома, пустые дороги, и город был похож за ночное зимнее поле. А я, мальчишка, стоял рядом с матушкой и все прокручивал в голове, все вспоминал поразившие меня песни.
Тетке сейчас под девяносто. Вполне бодрая бабка, прытко залезла под стол за вилкой – я даже понять ничего не успел – выпила полбутылки вина, хорошенько поела. А когда я возвращался от нее и ждал электричку на МЦД, пошел такой же легкий снег, как и сорок лет назад - я достал наушники и включил те же песни.
Можно без преувеличения сказать, что Высоцкий – культурный код русского человека, так же как плеяда советских артистов-фронтовиков и даже в какой-то степени интеллигенции, державшей фигу в кармане, типа Захарова или Любимова.
Забавно – от Захарова остались не политизированные фильмы, вроде "Формулы любви", "Мюнхгаузена" или "Обыкновенного чуда", от Любимова не осталось ничего - кроме того, что он был начальником Высоцкого. Такова судьба театральных режиссеров, что поделать.
Так или иначе, но Высоцкий со мной всю мою сознательную жизнь - и, как меняются взгляды на ближайших родственников, любимых и друзей, так менялось и мое отношение к поэту.
Я видел, как после смерти, через восемь – десять лет появились сотни публикаций в газетах. Вылезли тысячи друзей, с которым Высоцкий пил в подъезде и бесконечно хрипел свои песни. Появились сначала огромные пластинки с записями под оркестр Гараняна. Потом такие же пластинки с записями военных песен. Потом - пластинки с записями домашних концертов, это уже было близко к похабщине.
Потом появились многотомные исследования текстов, где каждая черновая строка ставилась под окончательной, где вытаскивались из забвения неудачные катрены и тоже ставились рядом с удачными - такого неприличного препарирования я до тех пор не видел. Причем этим занимались и филологи, и какие-то любители из среды бардовской песни, какие-то фанатики, из тех, кто целовали руки всем, у кого был значок с ликом Высоцкого на лацкане.
Повторю - я с творчеством Высоцкого познакомился примерно в десять лет, лет через восемь, после армии, я стал его очень преданным фанатом, вплоть до того, что попытался устроится чернорабочим в театр на Таганке. На стене у меня дома висел портрет - известное фото с сигаретой. Я собирал записи, ездил для этого на Ваганьковское кладбище, где возле памятника, ушибленного гитарой, собирались такие же безумцы, как и я. Втыкали друг дружке провода и переписывали любимый хрип и вой, особо не заморачиваясь качеством и поражаясь лишь работоспособности поэта - надо же, восемьсот песен!!! Высоцкий казался материком, которые можно исследовать без конца и края.
Катушечный магнитофон Яуза - он до сих пор жив и даже работает, только вот катушек с пленкой не найти - хрипел каждый вечер одни и те же песни, и ведь не уставал я их слушать. Качество было соответствующее.
Помню, в коммуналке на пятом проезде Подбельского (на тридцать восемь комнаток всего одна уборная - три комнаты, но уборная одна) сидел я у открытого окна в нашей комнате. Письменный стол сталинских времен, герань на окошке, круглый аквариум с золотыми рыбками, две кровати, натертый паркет, за окном визжат стрижи, под летним ветерком лепечут тополя - и вдруг раздается рев Высоцкого. Да какой!! Идеальной чистоты, звучности, ощущение такое, что все это происходит прямо у меня дома. Я высовываюсь в окно, определяю на глаз, откуда звук и прусь прямо туда - в коммуналку ровно над нами. Теперь представьте - сидит мужик, слушает свежие записи домашнего концерта в Торонто. Раздается два звонка, значит кому-то до него есть дело. Он идет, открывает. На пороге незнакомый юноша с фанатичным блеском в глазах, умоляет дать ему переписать вот этого вот замечательного Высоцкого. Когда? - Да прямо сейчас. Мужик слега прихренел, но согласился - я притащил свою неподъемную тогда Яузу, и три часа мы сидели и переписывали концерт.
Лет через восемь таким же нахрапом на Ваганьковском кладбище я попал в хорошую компанию, идущую к могиле с цветами. Для компании отгородили проход и не пускали толпу - а я просто сказал, что с ними, просочился мимо мента и пошел. С ними. Встал аккуратно между Мариной Влади и Иосифом Кобзоном. Сзади шел Золотухин, Фарада, Туманов, Нина Максимовна, еще кто-то, я не разобрал. Марина споткнулась и взяла меня под руку, Кобзон покосился, но ничего не сказал. Потом Влади попросила меня положить букет к памятнику, сама говорила с каким-то корреспондентом. Когда я вернулся, опять же взяла меня под ручку, и мы чинно дошли до автобуса. А от театрального транспорта меня пинками отогнала охрана, она-то хорошо знала, кто свой, а кто чужой.
Так вот - практически вся моя жизнь прошла под знаком Высоцкого. Я стал литератором, свободно работающим как в прозе, так и в поэзии, литератором вполне признанным, но совершенно не раскрученным. И если мне приходится читать лекции о поэзии - лучшего примера, чем Владимир Высоцкий, найти трудно. В его наследии есть все чтобы иллюстрировать любой рассказ о поэзии. И стихи прямой речи, и образные стихи, и абсурдные, и патриотические, и низовые жанры вроде грубого блатняка - в общем, бери и пользуйся.
И как ребенок, вырастая, перестает воспринимать родителей как богов, так и я перестал воспринимать Высоцкого как бога. Я перестал ему поклоняться, при этом продолжая считать его абсолютным поэтическим гением, с которым мне повезло жить в одно время. Самое интересное, что при этом у гения такое количество ляпов в текстах — не во всех, но слишком во многих — которые никто не замечает и замечать не собирается. Более того, если их выделить, обосновать и указать всем поклонникам, что-нибудь измениться? Конечно, нет.
Точно так же толпы совершенно девственных существ, шатающихся по Арбату, фотографируются рядом с неудачно намалеванным на стене бездарем корейского происхождения. Им не хватает вкуса и ума проанализировать то, чему они поклоняются — ну, может, оно и к лучшему.
Еще раз повторю - я считаю его абсолютно гениальным поэтом, в первую очередь, во вторую - оригинальным исполнителем, в третью - актером, играющим самого себя. Это не плохо. Ширвиндт играл всю жизнь себя, остроумного сытого барина, Лиля Ахеджакова - всегда играет одинаково - серую смешную вредную мышку. И Высоцкий - брутальную ревущую стихию. Я это уточняю для того, чтобы опередить претензии, которые, несомненно, возникнут у порядочного количества читателей ко мне как к автору.
1. Ты кто такой, чтобы судить о Высоцком? - Никто, просто литератор. Но судить может любой, так же как высказывать свое мнение. Мы же в свободной стране живем, правда?
2. Ты завидуешь, гнида. - Ну, наверное, да. Все-таки хочется, чтобы твои работы не пропали. Но когда начинаешь понимать, сколько сил придется тратить на то, чтобы втюхать их вот лично вам, завидовать перестаешь.
3. Высоцкий был борцом с режимом, не трогать его грязными лапами. - Нет, он не был борцом. Вообще-то он не был даже примером для подражания, он не был высокоморальным и глубоко порядочным человеком, и уж тем более, не боролся с режимом.
4. Высоцкий был… - Совершенно верно, согласен. Был, есть и будет.
5. Ты, падла, хочешь хайпа на имени Высоцкого. - Ну, что вам сказать. Я поклонник ВВ с более чем полувековым стажем, наверное, имею право разобрать с профессиональной точки зрения то, что меня в его стихах не устраивает? Будучи при этом неплохим поэтом, в чем, кстати, Высоцкий тоже виноват в значительной степени. Ну и потом — моя скромная книжка, написанная через сорок пять лет после его смерти, какая по счету? Вторая? Восемьсот девяносто пятая, не считая публикаций в сети?
6. Ты смеёшься над великим поэтом, гадина. - Дорогие мои, ну как можно смеяться над великим поэтом? На него можно только смотреть, затаив дыхание, прижав руки к груди, ловить каждую драгоценную секунду.
А смеяться можно исключительно над тем, что дает повод. Тексты Высоцкого — не все, но, к сожалению, очень многие дают целую кучу поводов. И потом, не пошутить над неудачами поэта, который глумился надо всеми, в том числе изредка и над собой — это неуважение к его памяти. Вы же помните, что стояло в основе его популярности? Юмор. Собственно, можно сказать словами его же малоизвестного стишка:
Смешно мне в голом виде лить
На голого ушат -
Но если вы обиделись,
То я не виноват.
Палата- не помеха,
Похмелье — ерунда.
И было мне до смеха
Везде, на все, всегда!
Часы тихонько тикали,
Сюсюкали — сю-сю.
Вы втихаря хихикали,
А я давно вовсю.
Вывод простой - не надо обижаться за человека, который всю свою сознательную жизнь смеялся надо всеми, его и любили во многом за это.
Поэзия — интересная вещь. Сегодня, когда само это понятие девальвировалось до позора, когда вкус убит напрочь у подавляющего большинства, стоит вспомнить что это вообще такое — на примере самого популярного поэта двадцатого века. При том что у него не так уж и много технических огрехов, гораздо больше смысловых.
Опять придется уточнять. Стихи состоят из двух частей — техническая и смысловая. Вино в хрустале, мысль и форма подачи. Самые великие мысли, изложенные корявым языком графомана теряют все свое величие. А любая глупость, написанная умело, погружает читателя в некий гипнотический транс, когда даже желания не возникает искать какие-то ошибки.
Собственно, со стихами ВВ именно это и происходит — а недостаток профессионального общения и уверенность в собственной поэтической непогрешимости привели к многочисленным нелепостям, которые можно было бы устранить, всего лишь внимательно вчитавшись в свою работу.
Ну, и относительно хайпа - ребята, всем совершенно наплевать, кем был поэт при жизни. Сам Высоцкий об этом писал: "только с гипса вчистую стесали Азиатские скулы мои", и потом - "прохрипел я - похоже, живой". Также он писал, что его растащили, также бесился от вас, дорогие поклонники, которые спрашивали лишь, давно ли он в завязке и скольких баб поимел. При этих однообразных и бессмысленных вопросах, при фанатичном поклонении (я про вытащенные черновики, если что) вы пытаетесь обтесать ему скулы и сделать то ли манекен, то ли идола. Вам не нужен Высоцкий такой, каким он был. Вам нужен Высоцкий - каким вы его хотите видеть. В этом смысле я отличаюсь от вас - я хочу его видеть таким, каким он был. Живым.
Живыми я хочу видеть Пастернака, например, Блока, Цветаеву (не к ночи будь помянута), даже Есенина с его подозрительной дружбой и "судорогой нежных чувств".
Поэтому сей труд - не только разбор текстов, без этого никак, но и попытка создать портрет по поступкам - поскольку, к великому моему сожалению, мы жили рядом, в одном городе всего тринадцать лет, и я смог оценить масштаб моего соседа по веку уже после его смерти.
Легенды
Честно говоря, я вырос не только на песнях и стихах Высоцкого - я вырос на твердом убеждении, что Владимир Семенович - жертва режима и принципиальный борец с советской властью. Более того - Высоцкий был символом борьбы. Знаменем инакомыслящих, его профиль с торчащим подбородком вполне мог украшать флаг диссидентов, как череп с костями - пиратскую, рваную ветрами тряпку.
Собирались на тесных кухнях, в которые могли набиться несколько десятков человек, и в дымных слоях звенели стаканы и хрипло выл магнитофон - "грязью чавкая, жирной да ржавою, Вязнут лошади по стремена, Но влекут меня сонной деррррррррржавою, что раскисла, опухла от сна" - и все ощущали себя борцами с этой самой сонною грязной державою.
А уж наколки на грудях - не на груди, а на грудях - очень смело. На левой - профиль Сталина, на правой - Маринка, анфас.
А "Охота на волков" - все поголовно в советское время были этими самыми волками, от последних забулдыг у магазина до чиновников с вертушками в высоких кабинетах, и втайне гордились собой - каждый считал, что уж он-то за флажки вырвался.
У всех крутились бобины и завывали электрогитары - канадский диск, Высоцкий в кожаной пижонской куртке рядом с березкой, другое фото в индейском каноэ. Сейчас, кстати, от той самой студии и камней не осталось - а слово живо.
Любимое растиражированное воспоминание - как в Набережных Челнах Высоцкий шел по улице, а во всех домах были открыты окна, и на подоконниках ревели магнитофоны. Какофония, наверное, была страшная.
Причем все это правда - народная любовь была совершенно зашкаливающая, сносящая все преграды. Его обожали, ему позволяли все, бабы на него вешались и падали, позволяли всё даже не по щелчку, а по взгляду. Он вполне мог подойти к машинисту или пилоту и сказать: отвези меня в Магадан, а я тебе буду петь всю дорогу. Обычно возили, про отказы я не слышал, хотя в некоторых воспоминаниях с удивлением читаем, что далеко не все фанатели от хриплого актера.
И одновременно среди широких народных масс, в «автодоилках» (автоматизированный пивной зал, в таком пол-литровая кружка стоила двадцать копеек), в ресторанах, на кухнях, в НИИ, на заводах и так далее - везде ходили слухи, что Высоцкого зажимают, вот-вот посадят, а вообще-то уже посадили, но отпустили по личному приказанию Брежнева.
Ветераны, звенящие иконостасами орденов, рассказывали, как ходили с Высоцким конной лавой еще в Гражданскую. Бандиты уверяли, что чалились на одной шконке, а сколько было выпито чифирю - не сосчитать.
И кто бы не дружил с Владимиром Семеновичем, что бы не пил - чифирь или виски - все утверждали, что советская власть такого страшного врага в своих рядах не потерпит, и вот-вот либо расстреляет, либо посадит. Мало того, что его, бедного-несчастного, зажимают и не дают свободно творить, так еще и…
Самое забавное, что эта легенда - зажимают и не дают творить - жива до сих пор. То и дело натыкаешься на потуги какого-нибудь бедолаги, который уныло бубнит эту мантру - зажимали, не давали.
В общем, конечно, они правы. В самом деле - не давали. Не позволяли сниматься столько, сколько он хотел. Высоцкий должен был играть в каждом выходившем на всех киностудиях страны фильме. И пластинки тоже - нужно было сразу, как только высохли чернила (да не обязательно, пусть не высыхают) отправлять текст композитору, на следующий день - аранжировщику, через два дня - музыкантам, а к концу недели чтобы был готов очередной диск. И так все восемьсот текстов!
Но есть у меня такие подозрения, что если бы Высоцкий играл в каждом фильме, каждая песня выходила миллионными тиражами - поклонникам и этого было бы мало. Они бы говорили - затыкают рот нашему рупору, хотят посадить его в золотую клетку, чтобы он с режимом не боролся, но он и из клетки бороться будет!!!
Народная любовь - она штука такая, неукротимая. Ее не купишь и рот ей не заткнешь.
А вот теперь, ребята, давайте посчитаем, как те солидные кроты из мультика.
В шестьдесят четвертом Высоцкий пришел в Театр на Таганке. В шестьдесят седьмом со второй попытки охомутал Влади. За тринадцать лет работы снялся в 28 фильмах - конечно, не всегда в главных ролях, но тем не менее. Среди них есть абсолютно культовые, вроде «Места встречи» или «Интервенции», есть и проходные, особенно вначале, вроде «Стряпухи», есть и среднего качества, вроде «Единственной». Почти все фильмы (кроме двух последних с главными ролями) были проводниками его песен - огромное спасибо Говорухину, что в последней работе Высоцкого они не звучали. Народ и так смотрел не столько Жеглова, сколько Высоцкого, а при наличии еще и песен весь фильм был бы убит напрочь.
Написал, как известно, 800 песен и текстов. Играл в театре, в который попасть просто так было положительно невозможно. Ну и самое главное - гонимый страшной властью, опальный бард, которому не давали дышать, имел, простите, трех концертных директоров. Трех!!! Которые едва ли не круглосуточно устраивали ему выступления, имея с этого свой небольшой - а скорее всего большой - приятный профит.
Конечно, такая бурная жизнь не могла не привлечь внимания соответствующих органов — тем более что небольшая концертная ставка артиста вполне себе компенсировалась левыми концертами и кипами сожженных билетов, чтобы не было доказательств. Людям из соответствующих ведомств приходилось садиться в зал и по головам считать зрителей — чтобы потом сравнить их количество с билетами. В общем, вокруг больших денег и тогда кипели нешуточные страсти, но Высоцкий не один сталкивался с этими проблемами, а абсолютно все эстрадники. И Кобзон, и Магомаев, и Лещенко, и Зыкина, и лучшая Золушка всех времен и народов Людочка Сенчина.
Прижизненные пластинки - семь маленьких, состоящих из четырех песен, по две на каждой стороне, диск-гигант "Алиса в стране чудес", два диска-гиганта 78 и 80 года выпуска. И двенадцать записанных с Гараняном — то есть с инструментальным сопровождением его оркестра— песен. Не самых, кстати, удачных. Маэстро дал маху в этом случае.
Конечно, это очень характерно для гонимого советского барда, который пишет про лагеря и войну.
Да, был еще один гигант, выпущенный в Америке, но тут ситуация совершенно удивительная - неизвестные и нечистоплотные эмигранты переслали бобину с записями, причем далеко не лучшего качества, и какой-то доморощенный и самопальный лейбл, созданный, судя по всему, исключительно ради этой пластинки, перенес записи на винил. Ну, да - поскольку десятая, а может и больше копия записи была плохой (для молодежи - магнитофоны считывали сигналы с намагниченной пленки, все происходило чисто механическим путем, протяжка, довольно жесткая, мимо звукоснимающей головки. С каждым прослушиваем магнитный слой истончался, звук становился хуже, опять же - царапины, грязь и так далее), то и пластинка вышла ужасного качества. Именно там, в аннотации было написано, что Высоцкий - подпольный бард, который прячется по подвалам от кровавых чекистов и носа боится высунуть на свежий воздух, поскольку его незамедлительно сгрябчат. А еще он пишет исключительно про сталинские лагеря и войну, в которой нацизм победила Америка. Диск представляет интерес только как факт и артефакт, никакой ценности он не имеет.
Итак, подбивая бабки, в самом сухом остатке мы имеем - 28 фильмов, десять пластинок, семь малюток и три гиганта, тысячи концертов - иногда по пять в день.
Есть и еще более интересные вещи, которые прекрасно коррелируют с гонимыми и ущемляемыми советскими талантами. В запасе у сторонников загнанного волка Высоцкого остался один довод - его не приняли в СП.
Ну, собственно, да. Советская власть была дамой щедрой - на гонорар от маленькой книжки можно было жить - безбедно, прошу заметить, без роскоши, но вполне достойно - год и больше. А, например, песни приносили неплохой ежемесячный доход от прокручивания их на Маяке, к примеру. Собственно, тогда один Маяк и был. Правда, не помню я в эфире песен Высоцкого, что правда то правда.
Но есть еще два нюанса - диски-гиганты не выпускали никому, кроме членов СК. И состоять одновременно в Союзе Композиторов и Союзе Писателей было нельзя. Причем я не сомневаюсь, проживи Высоцкий подольше, он бы нашел способ обойти это глупое ограничение - находил же он способы покупать иномарки и легализовать концертные доходы? Но не успел. "Гибельный восторг" и ожесточенное самоутверждение не позволили.
Маринка-паровоз
Вообще в жизни Владимира Семеновича Высоцкого было два знаковых события - и поступление в Театр на Таганке в них не входит. Театр - всего лишь разработка четкого имиджа исполнителя. Если бы Высоцкий начал играть, например, тонким голоском, как в "Стряпухе" или в оркестровом исполнении "Баньки по-белому" - там есть момент, когда он тянет ноту таким чистым тенором, что аж удивительно — вот тогда бы он перепрыгнул через себя. Ревущий и рычащий Высоцкий - обычное дело, а интонации он может подбирать две сотни на октаву, все-таки профессионал.
Так вот - первым поворотным моментом стала знаменитая статья "О чем поет Высоцкий". Прямо скажем, такого подарка он, наверное, и не ожидал. Опять же, для моей возможной молодой аудитории уточню. В те благословенные, тихие, сытые, приличные годы газеты выходили миллионными тиражами, книги - многотысячными. И статья в газете автоматически делала человека знаменитостью, порою не хуже, чем фильм с теми же миллионами просмотров.
И вот кто такой на тот момент Высоцкий? Никому не известный мальчишка, начинающий актер, только-только взявший гитару и поющий тоненьким голоском про Нинку-наводчицу и духа из бутылки. Недавно появившиеся магнитофоны дали возможность выбирать записи для себя, а шнуры - этими записями делиться. И если участь, что те самые благословенные, тихие времена были все-таки порядком душные, то такие песенки, как у Высоцкого, мгновенно нашли свою аудиторию. Ну а поскольку про него никто ничего не знал, то фамилия его сразу стала обрастать самыми невероятными слухами.
Давайте навскидку вспомним его самые лучшие песенки тех лет — «Нинка-наводчица» (а мне плевать, мне очень хочется) «Джин» (И кроме мордобития- никаких чудес), «Я женщин не бил до семнадцати лет» (песенка, прямо скажем, перевешивает все его поздние любовные потуги, потому что… потому) «Алеша» (А потом без вздоха отопрет любому дверь) «Красные, зеленые. Желтые, лиловые» (Если это Митя, или даже Славка, супротив товарищей не стану возражать), дурацкая, но забавная «Тау-Кита», «Про стрельца» (мол, принцессу мне и даром не надо, Чуду-юду я и так победю)…
Они забавные и смешные, эти песенки, к тому же показывают отношение ВВ к женщине, которое, по сути, не изменилось до самых последних дней.
Кроме своих литературных опытов Высоцкий охотно исполнял чужие песни - «Бабье лето» Кохановского, «Девушку из Нагасаки» Веры Инбер (Как рассказывал мне Николай Константинович Старшинов - маляр, делающий у Веры ремонт, говорл - сам-то Варинбер ничего мужик, а вот жена его такая сука) «Ветер» Новеллы Матвеевой. Ну и, естественно, «Случай в зоопарке» - вообще ничего интересного, неудачная попытка пошутить (остальные попытки гораздо более качественные), в нем интересна разве что программная установка - хочу Влади. Хочу и получу. Забыл «Невесту» (за меня невеста отрыдает честно) - но это уже поэзия.
Итак, в песенках первого этапа нет, по большому счету, ничего особо интересного и, тем более, опасного для государства. Ну, разве что блатная романтика, это ему, кстати, и было поставлено в вину. Но, господа, опять же - а кто не пьет?
В смысле, покажите мне актеров послевоенной поры, которые не вышли из приблатненных дворов? Там же жили не только фронтовики, грохочущие в домино, но и урки, освободившиеся по амнистии, и блатная романтика у детей послевоенной Москвы была в крови.
В Сокольниках пугал прохожих Валя Гафт с золотой фиксой. Лёва Дуров тоже был известной шпаной, Ролан Быков и так далее - список можно продолжать и продолжать. И после разноса Высоцкий стал писать. Тщеславие не позволило ему остаться графоманящим исполнителем смешных приблатненных песенок.
Ну, а главное событие всей его жизни — это, бесспорно, роман с Мариной Влади. Тут тоже много всего интересного и странного. Начнем с того, что я с ней шел… пардон, повторяться не буду. Но начнем не с этого.
Дело в том, что заполучил Высоцкий эту золотую, вне всякого сомнения, рыбку далеко не сразу. Ну, сами посудите. Влади - европейская звезда мирового уровня. С тринадцати лет она снимается в кино, сама зарабатывает огромные деньги, и зачем ей нужен этот головастый, с торчащей челюстью, небольшого роста жилистый мужик с луженой глоткой?
Безумно обаятельный, как хриплый черт, но все же…
Вообще не нужен, не то, что задаром, а с доплатой.
А вот Влади Высоцкому нужна была позарез. Влади — это ворота в большой мир, Влади — это необъятный горизонт возможностей, Влади — это доказательство того, что ты не просто первый, а самый первый из самых. Ну так вот - роман, который начался в год моего рождения, протекал под пристальным вниманием всей Москвы. И когда Высоцкий увел Влади под утро в пустую комнату в гостях, телефоны раскалились от звонков - он это сделал!!!
Такое неожиданное изменение поведения трудно объяснимо - тем более что Влади и сейчас жива, относительно здорова и преспокойно продает архив Высоцкого, то есть о безумной любви до гроба речь, конечно же, не шла. Я вообще сомневаюсь, что речь шла о любви. Это был прекрасно разыгранный спектакль, представление на публику с далеко идущими последствиями, о которых сейчас предпочитают молчать.
Марина была не просто зарубежной актрисой, у Марины были тесные контакты с коммунистической партией Франции и широкие связи в эмигрантских кругах, не зря же ее фамилия была Полякова, а псевдоним - сокращенное имя отца, Владимира. Собственно, совершенно непонятно, зачем ей нужен был такой подарочек. Для фанатичных поклонников - каким был и я - Высоцкий - кумир в золотом нимбе. На самом деле актер в худшем смысле этого слова.
Вам довелось общаться с артистами? Нет? Поздравляю, вы немного потеряли, но сохранили иллюзию о порядочности шутовской братии. Порядочностью в человеческом смысле там и не пахнет. Актер обязан навязывать себя в любой ситуации, в этом он похож на графомана. Если вы общаетесь с актером, то будьте готовы к ежесекундной опасности - он всегда может начать петь, плясать, читать, шутить, ревниво косясь при этом - должным ли образом оценен его талант? При этом вас не будет - будет только Он, и вы рядышком, как декорация. При этом вы обязаны поливать его елеем, посыпать сахарной пудрой, лить сладкие сопли круглые сутки, потому что нервная натура нездорового человека требует постоянного подтверждения ее гениальности. Пусть там гениальностью даже и не пахнет. Естественно, любой актер будет вам изменять - просто потому, что нельзя не пользоваться доступными телами. Ну, подумаешь, использовал и забыл.
Вы думаете, что наш гений двадцатого века не был актером? Нет, он как раз таким типичным актером и был. Он буквально навязывал свои песни, не спрашивая, хотят ли его слушать. Но, будем честны, обычно хотели, тем более, что вариантов не было - возможные разговоры за пьяным столом Высоцкий просто-напросто заглушал. Ну и сама жизнь - бесконечные концерты, репетиции, спектакли, съемки, а между ними - пьянка за пьянкой, вечные друзья, которые наливают, женщины, которые дают, оглушительный хрип, подбор аккордов на семиструнке. Как любят говорить поклонники - сгорел, как метеор.
Пожалуйста, поймите меня правильно - я ни в коем случае Высоцкого не осуждаю, как можно осуждать отца? А он для меня, практически безотцовщины, таким и был. Это просто факты его жизни, не более того. Кстати, его отношение к блатным и женщинам прекрасно описано в романе "О девочках". Про прозаический опыт знаменитого барда и актера все как-то так стыдливо пытаются забыть. Его издали на волне перестройки, почитали, поплевались и спрятали в долгий ящик, чтобы не чернить светлый образ гонимого гения.
А в тексте Высоцкий беспощаден к своей творческой прослойке - одни пересменки чего стоят, когда легшая с Высоцким девушка просыпалась с кем-нибудь из его директоров, например. Влади в этом плане была очень удобна, так как не могла устраивать сцены ревности - всё-таки она в Париже, а он в Москве. Я думаю, что она знала все тонкости богемной московской жизни, тем более, жизни своего мужа. Жены актеров вообще должны относиться ко всему философски - ну да, мужику хочется свежего мяска, да и с девками поделиться надо, может, для них это мечта всей их никчемной жизни. Любит-то он меня и живет со мной, а чтобы так и дальше было, придется постараться, но что поделать. Это просто налог на известность, не более того.
Среди московской богемы тех лет было принято собираться в мастерских у художников - среднестатистическая квартира не вместила бы пьяную толпу, и среди творческих людей были манекенщицы, проститутки и случайно залетевшие на известные имена девицы. Девицы были нужны для полового обслуживания, в том числе иностранцев, но не надо считать их жертвами - в мастерских был шанс отхватить себе такого жирного карася, за которым можно было жить, как графиня. У пруда с изменившимся лицом… По воспоминаниям очевидцев, среди этих шлюшек существовал спорт - кто переспит с Высоцким и сколько раз.
Так вот. Жена, которая известная актриса, на которую пускают слюни все мужики одной шестой части суши, это, конечно, хорошо, но мало. Открытые границы тоже немного, но все же получше. Всеми правдами и неправдами Влади сделала Высоцкому постоянную визу и начались чудеса.
"Баба как баба, и что ее ради радеть" - ради бабы радеть, понятно, не стоит, это нужно делать ради перспектив, которые она может открыть. Высоцкий порадел ради перспектив и расплатился прекрасной песней "Дом хрустальный", пообещав золотые россыпи - ну да, нашел нищету, которой это нужно. Смешно, в самом деле.
Давайте вспомним другую песенку, написанную чуть раньше - "Перед выездом в загранку заполняешь кучу бланков — это не беда. Но в составе делегаций с вами ездит личность в штатском Завсегда". Конец в ней печальный — это значит, не увижу я ни Риму, ни Парижу…никогда.
Отсылка для молодежи - Советский Союз был интересной страной. Вы об этом читали - если интересовались - у Довлатова, кажется - кто написал пять миллионов доносов? В общем-то, как раз Довлатов и написал, он и ему подобные сбежавшие, но дело не в этом. Писали «оперу» (оперативный уполномоченный) все - более того, любая мало-мальски значимая личность имела несколько тех самых "личностей в штатском", осведомителей. Все дружно стучали друг на друга куда надо, а самые продвинутые заводили со своими стукачами дружбу, и те передавали начальству не все, а только то, о чем они с клиентом договорились. Особенно старались те, кто потом эмигрировал, а когда в перестройку открыли архивы КГБ - самые кристально чистые либералы оказались на деле самыми ярыми стукачами. Архивы, понятно, волшебным образом исчезли, дабы не пятнать репутации благородных борцов с режимом. Спайка творческой интеллигенции и органов государственной безопасности была прочной и проникала во все сферы жизни — это надо знать, чтобы понять некоторые удивительные факты самой знаменитой семейной пары СССР. (Настолько знаменитой, что фотографии их продавали немые в электричках, очень ходовой товар.)
Когда Марина выбила-таки постоянную визу мужу (не без участия всесильного КГБ), он, счастливый, бросил своих телок и поехал в Париж, вроде бы даже без человека в штатском — это личный визит, это не визит каких-нибудь кузнецов, закончивших ковку. И вдруг выяснилось, что Франция мало того, что находится на Гавайях, но заодно захватывает Канаду и даже, прости Господи, Соединенные Штаты Америки. То есть человек по визе во Францию исколесил весь мир - и ничего ему за это не было. Даже сегодня это выглядит несколько необычно, а тогда было просто чем-то невероятным. Ну, не могло такой ситуации случиться, это исключено.
Более того - в Канаде Высоцкий записывает знаменитый Канадский диск, с ксилофоном и двумя гитарами. Который на магнитофонных пленках мгновенно расходится по Союзу. В Америке Высоцкий активно общался с нашими эмигрантами - Бродским, который только-только обтяпал свой гешефтик, но еще не успел получить премию, Барышниковым - в общем, со всем богемным сбродом, предавшим свою страну. На Родине за такой проступок, вообще-то, вполне себе светила тюрьма и творческое ограничение - "Кавказскую пленницу" едва не положили на полку из-за того, что Ведищева, спевшая про медведей, сбежала в Штаты прозябать и деградировать, как и все наши творческие беглецы. Ну не бросайте в меня камни. Ни один из них не получил и сотой доли той любви и восхищения, в которых купался в Союзе.
Сохранились фото, где счастливый Высоцкий в плавках сидит на крыше небоскреба - да, вершина жизни, он победитель во всем, "Хотел быть только первым" - и стал!!! За женский счет, конечно, но кого это волнует. Более того, Влади устроила ему выступление перед тогдашними звездами Голливуда и даже выступление на телевидении. Высоцкий спел, конечно - чем туповатые американцы хуже наших партократов? Разве что партократы понимали, кто перед ними поет и о чем, американцы - нет. Они послушали примерный перевод - полноценно силлаботонику перевести невозможно - почесали репу и спросили: Марин, а чего этот головастик так орет-то? Марина объяснила про загадочную русскую душу, и американцы зааплодировали.
Кстати сказать, Бродский, принявший громадную прививку американского менталитета, оценил у Высоцкого что? Составные рифмы. Не мощь слова, не образы, не сильнейшую художественную подачу - рифмы. Хотя, бесспорно, рифмы, особенно составные, действительно хороши и разнообразны.
Но турне по Америке интересно другим ключевым событием, про которое вообще никто, никогда, нигде не говорил, и которое стало доступно только сейчас, в эру интернета и цифровых технологий. Я говорю про интервью на американском телевидении. Известная французская актриса привезла неведомую зверюшку из снежной России, которая поет про бандитов и войну - помните тот диск, записанный с катушек? Именно там была аннотация про войну и бандитов. Представьте картину - сидит американец-ведущий, сама воплощенная болтливая пошлость, напротив Высоцкий с гитарой, загорелый, в голубенькой рубашке, и ему задают вопрос: вы, говорят, пишете песни про бандитов и войну? И Владимир Высоцкий, не моргнув глазом отвечает: нет, я никогда не писал про преступников, никогда не писал про войну.
Вот так вот взять и отказаться от основополагающей части своего творчества - я даже не знаю, как это оценить. При том что на всяких домашних концертах он говорил, что не стыдится своих блатных песен, что это часть его жизни, период, которые повлиял на его становление как поэта, и так далее и тому подобное. На самом деле все просто - ведь уже тогда весь цивилизованный мир знал, что Великую Отечественную войну выиграли американцы с небольшой помощью Советского Союза, поскольку Сталин был тем же Гитлером, только в профиль. Этого Высоцкий сказать не мог (ему надо было возвращаться в Союз), не мог также петь про подвиг своего народа — этого бы не поняли уже американцы, и он просто отказался от себя, от отца, от ветеранов и миллионов погибших людей. Не знаю уж, легко ему было это сделать или нет, но факт есть факт. А когда его попросили спеть, он проорал "Спасите наши души", не преминув уточнить, что это просто песня тонущих подводников без всякой там войны.
Какое-то время среди поклонников муссировался вопрос - эмигрировал бы Высоцкий или нет? Я был сторонником его патриотизма - судя по песням. Судя по интервью, патриотизм был наработанный, поскольку тема безотказная и пробивная - никто бы не смог отказать в записях певцу, так поющему о ВОВ. Но вот в свободном доступе появилось интервью и все озарилось, так сказать, другим светом.
Бесспорно, он бы эмигрировал - в плане быта он был обычным мещанином, любил хорошую выпивку, жратву, баб, одежду (фирму), машины, даже дачу - хотя на нее времени и не хватило. Очевидно, что хотел виллу на берегу моря и свой лазурный бассейн. Но Америка, при всей своей роскоши - для победителей, не смогла бы ему дать такой всенародной, всеобъемлющей, всепоглощающей любви слушателей. Кто бы там ходил на его концерты? Брайтон Бич? Так Сичкин, который Буба Касторский, один из позорной шеренги беглецов, гонялся за эмигрантами, дергал за рукав и тащил на свое выступление. А те пожимали плечами — зачем нам тебе платить, когда ты и так свои куплеты споешь? Задаром. Тем более ты с ними уже слегка приелся.
Косоглазый Крамаров, который исправил косоглазие и тут же потерял всё обаяние, играл каких-то тупых русских генералов, не понимая своего позора. Довлатов пил-по-черному, дорвавшись до капиталистического рая, осознав, что сделал самую большую глупость в своей никчемной жизни. Бродский, лежа на кафедре с сигаретой, гнал высокоумную пургу студенткам и орал на декана - как вы таких идиоток умудрились вырастить? (К слову - нынешние студентки того учебного заведения вообще не представляют, что у них преподавал какой-то русский еврей с политической премией. Им это неинтересно.) Видов без головы тоже получил свой бассейн - ровно такой же, какой есть у любого голливудского второсортного артиста.
Мне кажется, что Высоцкий все это прекрасно понимал - но, судя по ответу на телевидении и вояжу, непростительному для обычного человека, все-таки эмигрировать готовился.
А в "…прерванном полете" Влади пишет про эту интервью совершенно замечательно. Высоцкий - "конечно, я никуда не уеду, я горжусь своей страной, подвигом своего народа, я всегда вместе с ним, буду переносить вся тяготы социалистического строительства" - говоришь ты. Конечно, ты этого не говоришь… ", конечно, он этого не говорит. Он отказывается.
Василий Аксенов - один из немногих, кто сказал нечто отличное от других. Сам Аксенов — порядочный ловкач, создал диссидентский альманах "Метрополь", для того чтобы свалить (гешефтик гораздо лучший, чем демонстративное тунеядство Бродского) - и свалил, получив приличные деньги за антисоветское издание, ни с кем ими не поделившись, имея в плюсе борьбу с Союзом и капитал. Умница, что сказать. Так и надо, по-американски - подставил друзей, заработал деньги и убежал. Так вот, он вспоминает, что Высоцкий приходил к нему и обсуждал отъезд - там свобода, там мы развернемся, там мы сделаем "Русский центр" или центр русской культуры. Аксенов поддакивал и кивал - он-то знал, что никакие движения в Союзе без Комитета невозможны. К слову, сам ВВ в альманахе участвовал вместе с Беллой Ахмадулиной, и только им двоим за участие вообще ничего не было.
Так что процентов на восемьдесят ВВ готовили с помощью Влади стать кротом - то есть агентом влияния на русскую эмиграцию. И после всех своих приключений, отработав контракт, вернулся бы на Родину, таким поэтическим Исаевым, к родным березкам и певунье в стогу. А, ну и к Нинке-наводчице, как без нее. «Не волнуйтесь — я не уехал, И не надейтесь — я не уеду» - всего лишь обычная для барда поэтическая поза, не имеющая отношения к жизни.
Совершенно замечательно про его зарубежное хулиганство пишет Влади - мол, как только ты вернулся, так и начали тебя спрашивать про то, как ты посмел по французской визе в Америку мотаться? А ты говоришь, тыкая пальцем в потолок - там знают. И все советские чинуши поджимали хвосты и начинали подобострастно поскуливать - ах, ну раз там знают…
Более того — как-то раз на таможне Высоцкий широким жестом достал из широких штанин два (2) загранпаспорта. Видимо, не заметил, бросил на стойку, у таможенников открылись рты, а он преспокойно забрал один и спрятал в те же широкие штаны. Вообще-то должен был начаться скандал с увольнениями должностных лиц, допустивших такое, но можно было бы и не повторяться — опять обошлось. Влади хихикала - мол, как мы их объегорили. Ну да, ну да. Нашлись шутники. Там действительно знали, и разрешали. Теперь фанатичным поклонникам придется с этим жить, что, впрочем, не так уж и сложно.
Сорок пять лет - за это время на территории СССР сменилось три страны - сам Союз, перестроечная позорная Россия и сегодняшняя страна, вытащенная за волосы, но с гораздо меньшей кровью из трясины бывшим КГБшником. Ну, сотрудничал Высоцкий с КГБ, и Влади сотрудничала, и каждый, кто в те времена сладко жил, делал то же самое. В чем проблема? Без участия всесильного КГБ Маринка-паровоз ничего бы сделать не смогла, как ни выкручивалась она объяснениями, что, мол, у тебя на всех уровнях поклонники были.
Две книжки
Книжку Влади я читал первый раз после армии, в конце восьмидесятых - будучи желторотым безмозглым щенком, отравленным, как и большинство тогда, ядовитым ветром треклятой "свободы", и она зашла. Под настроение, скажем так - большая часть великой страны двигалась под нож с покорностью баранов и тем самым "гибельным восторгом", будь он неладен. И, поскольку я занялся пересмотром творчества своего любимого - я думаю, так и останется - поэта, то нельзя было не прочитать воспоминания о нем, и "Владимира…" в первую очередь. А во вторую - Володарского. А в третью - какого-то армянского эстета, который "любил Володю как женщину". Вот так, простите, дословно.
"Владимир, или Прерванный полет" - откровенная мерзость.
Дело даже не в том, что про ВВ она первая написала правду, чем вызвала истерию у фанатов и бешенство у сына Никиты, кормящегося с памяти отца - дело в отношении, которое продемонстрировала Влади ко всем нам.
Приехала, понимаешь ли, барыня показать диким туземцам настоящую цивилизацию, выбрала одного, которого ей настойчиво порекомендовали, и начала его облагораживать. Заодно с ужасом рассказывая, как русские бабы ср..ли в дырки, а она, француженка, на смогла, справила большую нужду только когда они отвернулись, и вышла, шатаясь от унижения.
Как она швыряла в рожи советским бабам франки - подавитесь, суки, я не крала ваш сыр!!! И как Высоцкий, вылезший из своего Мерседеса, снисходительно просил не обижаться на плебеев, не они такие, жизнь у них такая.
С восхищением пишет про Туманова - он разбил голой рукой раскаленную до красна чугунную печку, так что даже садисты-НКВДшники попадали в обмороки, когда мясо и кости разлетелись по углам. Ага. А потом жареное мясо и дробленые кости собрали обратно в руку - когда от обморока отошли. Вадим Туманов умер в прошлом году в глубокой старости, и, насколько я помню, обе руки у него были целы и даже не покалечены. Мимоходом упомянула армянского … который участвовал во всех запоях Высоцкого и "любил его, как женщину" - настолько вскользь, насколько он и заслуживает. На самое любопытное - она совершенно спокойно относилась к бабам Высоцкого. К запоям - куда менее спокойно, чем к бабам. Будет он твоим, деточка, будет, ты только успокойся — вот в таком ключе. Хотя могла и рожу набить - как кричала в каком-то интервью после смерти Высоцкого, да и вообще, не зря в ней смешивалась русская кровь и цыганщина - табор из Влади частенько вылезал, из-под личины рафинированной француженки. И по всей книге идет лейтмотивом - зачем я в это влезла, зачем мне это нужно?
В самом деле, зачем? Любить она его не любила, сыграла свою роль, талантливо или нет - я не знаю. Наверное, из-за денег или по каким-то своим причинам, про которые выяснить уже не представляется возможным. В общем книжка - смесь сусальных соплей о трагической любви двух гениев под довлеющей над ними машиной подавления, пересчете барахла, которое она таскала из Франции для советских нищебродов, а они налетали стаей воронья и дрались за пачки анальгина и колготки.
Вообще-то юная Колдунья оказалась железной бабой со стальной хваткой и каменным сердцем, готовая ради своих целей снести с пути любого, и иллюзий насчет четвертого мужа не испытывала. "Он женился на мне, только чтобы за границу ездить" - призналась она как-то Володарскому, когда наварила борщ пьяным рабочим, строящих для Высоцкого дом на участке сценариста. Тот удивился - а что, мол, без тебя Высоцкий бы не смог поехать? Ответ был прост: без меня - нет. Его даже близко к границе не подпустят и не подпустили бы.
Потом, после смерти ВВ была дележка этого дома - Марина кричала, что Володарский предатель, Володарский: Маринка все врет своим анфасом, хотела деньги за дом отжилить, Маринка: почему деньги сыну отдали? Это мои деньги!!! Володарский: какие твои, нищебродка? Вовка во Франции телевизорами фарцевал, чтобы тебя прокормить!!! И так далее. Элита - она такая элита, как видите.
Сам Высоцкий, судя по всему, получив от Колдуньи все, что нужно, устав от ее железного контроля, завел себе молоденькую девочку Оксанку и всерьез подумывал развестись с заграничной супругой. Тем более что в благородных артистических кругах добрые любящие друзья его называли не только "расчетливым евреем" (хитрым жидом, конечно) но и альфонсом. Но не успел - была долгая и оглушительная агония (оглушительная в самом прямом смысле, рёв умирающего барда слышал весь район), смерть от сердечного приступа, спровоцированного ломкой и пьянством - он глушил боль шампанским и водкой. Последняя предсмертная неделя разложена едва ли не по минутам, и поражает только бессилие двух врачей и любовницы — да, все от него устали, да, это было кричащее отчаяние, да, все боялись брать на себя ответственность и класть артиста в больницу, да, сам он не хотел никакого лечения, он безумствовал на краю жизни и втягивал в этот разрушительный смерч все свое окружение. Но надо было поступить жестко и закрыть хотя бы на год без возможности принимать самостоятельные решения, поскольку зависимые принимают решения одной только направленности. Тогда бы удалось конец отсрочить еще на год — полтора, скорее всего не больше. Творческие самоубийцы - это отдельная каста, бездна, из которой приходят стихи, притягивает к себе иной раз сильнее чем все блага земной жизни.
* * *
И если говорить о воспоминаниях, нельзя не остановиться на Д. Карапетяне - том самом, любившем ВВ "как женщину". Остановимся, но вкратце. Такой многословной, цветистой, избыточной, подхалимской и неэстетичной одновременно графомании я давненько не встречал. Лейтмотив всей писанины, если говорить простыми словами - ВВ необразованный алкаш, я рядом с ним - преданный, отзывчивый, ориентированный на прекрасный Запад интеллигент, спасающий его во время страшных запоев. Я дал ему идею познакомиться с француженкой — это выгодно и полезно, я был сам женат на француженке, я ездил с ним по всей стране, я устраивал ему концерты, я прятал от него деньги и выдавал ему по пять грамм, я, я, я, я, я, я. Особенно мило смотрелись его плевки в Союз - рабы, палачи и так далее - и виляние ловким задом перед каким-то английским лордом, занесенным в дикарскую, дремучую Москву.
Какие там ограды в дореволюционном особняке, какие там сигары, какой там лорд, который напоил трех пьяных придурков, припершихся к нему под утро, коньяком, ни слова против не сказав, выдал толстую котлету денег и отправил в аэропорт - лететь в Еревань. Он был готов лизать руки лорду и галстуком полировать ему ботинки. Лорд заказал им билеты - а ВВ, редиска, после недельной пьянки взял и сдулся в самый ответственный момент.
А какие милые подробности встречаются!! Что там пьянка. Вот как они сидели у Абрамовой и говорили о литературе, а пьяный Высоцкий только мычал, рычал и лез бывшей жене под блузку. Высоцкий же был неграмотным - наслаждается собой Карапетян - у него не получилось даже слова вставить в нашу беседу двух эстетов, он способен только за грудь эстета хватать. Может, анфас Маринки по привычке искал... А, простите, ты, армянское чудо, не мог взять его за руку и сказать - Володя, хорош, неприлично? Не мог. Высоцкий в воспоминаниях Карапетяна вообще удивительный человек, который занимается только тем, что пьет, при этом шарахаясь по стране, как обезумевшая летучая мышь. Главное его занятие - терзать гитару и кричать при каждом удобном случае - Я Высоцкий!!! А быдло, которое живет в советском Союзе, шепчется за их прямыми спинами: Высоцкий с каким-то кавказским разбойником в театр пришел, баб ему, что ли, мало?
Правда, иногда случаются проколы - редко, но бывает так, что Высоцкого не любят. Тогда Володя сидит мрачнее тучи, но быстро собирается и бежит на другой теплоход. В другой автосервис. В другую военную часть. На другой золотой прииск. Там его обволакивают привычной атмосферой любви, поклонения и вседозволенности, жить, пить и петь становится проще.
Милый армянский шалун изо всех своих сил показывает свою исключительность рядом с Высоцким - по тексту рассыпаны стихи. Но не ВВ, а других авторов. Чтобы любой читатель понял, что он не только прислуга, собутыльник, но и важный человек, обладающий собственной мордой… портретом лица с необщим выражением. И если сегодняшние почитатели, скрипя мозгами, выдавливают серые слова, но стараются разобрать тексты, если Влади вставила в свою книжку несколько баллад - ну а как иначе? ведь речь о поэте, то Карапетян не заморачивается такими условностями. Он пишет о Высоцком, и при чем тут стихи?!
Воспоминания
И как только Высоцкий умер - не на руках у Влади, а рядом с молоденькой Оксаной, нынче женой артиста Ярмольника - как только его торопливо похоронили без вскрытия, как только невиданная волна народного горя взметнувшись, слегка опала, полезли полчища друзей. Их было столько, что, по самым скромным подсчетам, Высоцкий физически не мог успеть не то чтобы писать и играть, а есть, пить, спать, дышать тоже времени бы не было - только общение с ними, с его дорогими друзьями. Каждый, кто налил стакан во время очередного штопора, писал об этом воспоминания в лучших традициях советского троечника. Каждая дура, которую ВВ хлопнул по заднице, становилась единственной любовью всей его жизни, ради которой он хотел бросить и Влади, и Афанасьеву. Каждый рабочий сцены рассказывал после первого стакана, сидя в подсобке на фоне десятков фото ВВ, украшающих стену, каким он был другом и как прибегал вот сюда, на этот стул, советоваться - Любимов сказал играть так-то, а ты что думаешь? И рабочий объяснял - тебе надо тут орать потише, а здесь молчать погромче.
Насчет рабочего - чистая правда. Я сам хотел устроиться в Театр на Таганке кем угодно, чтобы напитаться энергией стен, которые помнили моего кумира - принес водки работягам, когда ждал директора, и мы ее распили. Именно так - ори потише, молчи погромче - работяга мне и рассказывал. Кончилось все забавно. Рабочий вывел меня в фойе, где бушевал какой-то мужик в цветастом шарфе. Не уверен, что Дупак, но возможно, что он. Работяга сунулся было к нему - мол, мальчик, на любую должность, фанат Володеньки, а в ответ раздался рев - какой, …….., мальчик, какой, растудыть твою душу, фанатик? Эфиоп твою фиоп в сиську мать твои итти ногами в рот по голове - я не знаю, чем артистам зарплату платить!! Работяги рядом уже не было, а я стоят в полуобморочном состоянии. Молчал бы погромче…
Я знаком с человеком, который очень, очень близко знал Высоцкого, прямо вот борт к борту, но рассказать ничего не мог. Они стояли рядом на светофоре, и мой товарищ, еврей-водитель, помахал ВВ рукой, но тот не заметил соплеменника в кабине ЗиЛа. Я удивился, что мой товарищ не написал книжку - например "Поворот на красный", где обстоятельно бы поведал, в каких спортивных штанах и сандалиях он сидел за рулем, какая была погода, с каким видом стоял Мерседес рядом с ЗиЛом - трудно, что ли?
Кстати, если ЗиЛ заменить на МАЗ, то песню "…а в дороге Маз который по уши увяз" - можно будет приписать как раз этой дружеской встрече на светофоре. Мол, посмотрел ВВ на смердящее прямо ему в окно дизельным дымом чудовище, и его осенило. Но мой друг еврей был-таки водителем, а не писателем, и не захотел оставаться в вечности другом Высоцкого на светофоре.
На гниющем субстрате "друзей" вызрели диковинные грибы - высоцковеды. Это такие люди со счетами, которые корпят над своим трудами, чахнут, этакие Кощеи над златом, но зато точно знают, во скольких песнях ВВ употребил слово "бля", во скольких - слово "хер", скольким женщинам после семнадцати лет набил морду и почему их, женщин, не было на Большом Каретном у Качаряна. Шукшин был, Макаров был, Кохановский был, Тарковский тоже был. А баб-то и не было. Не указаны. Вот такая закавыка. Шалавы были, но к ним серьезно относиться нельзя. Они очень полезны, эти сморщенные кабинетные грибы. Не надо лазить и искать информацию — вот, например, прижизненные публикации ВВ - оказывается, были и такие. Вот полный список пластинок. Вот полный список фильмов. А вот тридцать четыре варианта одного куплета, двадцать замен одного слова, вот количество бутылок выпитого Высоцким за один вечер со своими концертными директорами, а вот количество керосина, сожженного вертолетами, на которых большие люди прилетали на концерт к ВВ. А вот, пожалуйста, скромные, нищенские заработки гонимого барда - тот самый первый пресловутый Мерседес он купил за бешеные деньги. Бешеные деньги заработал за десять дней, давая по два концерта в день. А вот имярек устроил пять концертов за два дня, получил Володя всего семь тысяч.
Но вернемся к воспоминаниям, которые вспомнили друзья - их было много, все они так или иначе отображены в интернете, и читать их безумно скучно. Более однообразных воспоминаний нет, наверное, ни о ком. Если пишут о Рубцове - то пишут о Рубцове. Если о Есенине - то о Есенине. Если о Высоцком - то под копирку, причем все - от известных артистов до гримерш. В двух словах воспоминания можно передать так: встречались на съемочной площадке (гримерке), здоровались при встрече, друзьями не были. Да, он был бард, да, он был актер, да, вены на шее, да, он был такой один. Он сгорел ради нас, он себя не щадил, он прожил сто лет за сорок - и так далее, расхожие обороты, которые, как попугаи, люди повторяют почти полвека после смерти ВВ. Удивительно, в самом деле.
Беда в том, что писать про Высоцкого нечего и нельзя, не используя заезженные шаблоны. Театр – ну, так никто не может оценить его игру по достоинству, от спектаклей остались только записанные отрывки, на которых мужик в черном свитере бегает и хрипло рычит. Собственно, хрипло рычит он на всех своих бесчисленных концертах. О спектаклях можно было бы прочитать у свидетелей и современников - но они как-то стыдливо умалчивают, или отделываются теми же шаблонами, а если начинают цветисто хвалить, то нельзя понять, придумывают они или говорят правду.
Есть фильмы. На мой взгляд, лучшая его роль - комический большевик в "Интервенции", абсолютно гениальной мистерии-буфф. Это, пожалуй, единственная роль, где Высоцкий-исполнитель не забивает Высоцкого-актера. Ну хоть тресни — в «Месте встречи» никто не мог отделаться от ожидания, что капитан Жеглов возьмет гитару и зарычит про коней, или про рай для нищих и шутов.
Я в свое время, будучи молодым, фанатичным и наивным, все удивлялся - как может опальный бард так много играть и выступать? Он же опальный. Оказалось, что этот опальный - так, как надо опальный.
Возможно, у ВВ есть настоящие роли - но я не могу выделить ничего, кроме Бродского и Брусенцова. Комического большевика и трагического белого офицера. Остальные роли - включая Жеглова и бабника Гуана - проходные, на мой зрительский взгляд. Впрочем, если профессионал меня сможет переубедить, я буду только рад.
То есть, смотрите какая ситуация возникла - все воспоминания сделаны как под копирку, и не потому, что люди отвечали по заказу - таков был стиль жизни Высоцкого, со всеми быть на короткой ноге, но никого не подпускать близко. В оценке творчества все упираются в его бешеный рык, Баньку, Нинку и Охоту на волков. Демидова и Ахмадулина оригинально - в тысячный раз - сравнили вздутые вены на шее с органом.
Высоцкий вырвался из серой массы советского масскульта благодаря своей оригинальности (не смелости, о смелости мы поговорим потом), но в посмертии получил именно то, чего так боялся - шаблонные воспоминания и шаблонные же оценки. Есть, правда (появились относительно недавно с развитием интернета) всякие доморощенные оценщики, те самые советские, с трудом обученные читать троечники, испытывающие невыносимый графоманский зуд. Это еще ужасней, чем одинаковые воспоминания - авторы воспоминаний и рады бы что-нибудь такое выскрести из закоулков памяти, да не могут, слишком быстро ВВ жил.
А современные троечники, возомнившие себя литературоведами, пишут что-то типа: "в своем произведении Владимир Высоцкий раскрыл положительную динамику главного героя в отношении углового градуса северной широты, что доказывает об исключительных обстоятельствах создания данной песни. Не забудьте поставить лайк и подписаться!!" Хочется взять большую линейку и лупить им по пальцам, приговаривая: не пиши, не пиши, миленький, не дано тебе, красавчик, не сметь писать, дорогуша!!! Ничего кроме… вообще ничего и никогда!! Вы убиваете будущее, лапушки, вы уничтожаете вкус, вы убиваете читателя, опуская его до своего одноклеточного уровня!!"
Я именно это кричу последние двадцать лет, меня ненавидят графоманы всех мастей - ненавидят и боятся - но ничего, конечно, не меняется. И литературоведческих исследований текстов Высоцкого, сделанных профессионалами, да так, чтобы их читать было интересно, как не было, так и нет. Есть диссертации, над которыми можно заснуть, есть примитивные статейки лапушек, есть полезные высоцковеды, есть воспоминания под копирку и неутихающая народная любовь тоже есть. Никуда она не делась.
Справедливости ради. Изредка встречаются трогательные попытки раскритиковать воспоминания людей, с которыми Высоцкий не только рядом жил, но и работал. Частенько эти попытки окрашены плохо скрываемым антисемитизмом — вот, смотрите, что пишет Митта (по-еврейски митта значит гроб, а вообще-то его фамилия Рабинович!! — утверждает на голубом глазу никому не ведомый автор).
Ух ты! Хотел я сказать про Вайсбейна (Утесова), про громадного, с разбойничьей рожей Френкеля, нежно поющего про русское поле, про радиста Кренкеля, подсунувшего Папанину лишнюю деталь от маузера, про Карцева, Богословского, Шифрина, Гердта, Ширвиндта, Менакера, Плятта, Раневскую и так далее до бесконечности. Про Иосифа Уткина, кстати, тоже напомнить можно. Автор, словно не догадываясь о творческом параде, начинает перечислять компанию Высоцкого и с ехидцей шепчет - какие люди, прямо все как на подбор. Намек такой, что окружили нашего русского парня жиды пархатые и давай его спаивать. Тот же Митта-Рабинович, если бы не они, жил бы наш русский Володя, да и жил себе, писал бы гениальные песни, а мы бы его любили с редькой да квасом.
Я, будучи русским патриотом всю свою сознательную жизнь - хотя, говорят, птичьи фамилии давали крещеным евреям, чтобы не потерять в дальнейшем - очень люблю юдофобскую логику. Есть такой прекрасный поэт - Александр Моисеевич Городницкий. Чистый еврей. Есть такой легендарный в кругах конников водитель — Семен Ильич Трейзин. Классический семит. Я его ласково звал "моржом" - мордой жидовской, ему очень нравилось. Каким боком, простите, Владимир Семенович Высоцкий - русский? Вообще-то Высоцкие до революции были известными торговцами чаем и вместе с товарищем Гоцем активно участвовали в свержении самодержавия со всеми вытекающими. Прямые, так сказать, предки, чисто русские Высоцкие и Гоцы. Заодно можно напомнить прекрасную песню ВВ: "Зачем мне считаться шпаной и бандитом, Не лучше податься мне в антисемиты, На их стороне хоть и нету законов - Поддержка и энтузиазм миллионов" или Мишку Шифмана. Да, Высоцкий был евреем. Но это ладно.
Доморощенные исследователи бросаются на друзей и партнеров ВВ, как собаки на медведя - Влади не удержала, Митта не помог, Кохановский спаивал, Карапетян вообще любил, Лужина не дала, вся Таганка ненавидела, Золотухин роль отобрал, Володарский - дачу. При этом Володарский нападает на Влади, Влади - на Володарского, Кохановский - на Карапетяна, Карапетян - на Кохановского, Золотухин (который за трояк подпускал к окошку посмотреть на пишущего Высоцкого во время съемок Хозяина тайги) - на Митту, Митта… вроде ни на кого не нападал. Только спросил у знакомого врача: боюсь за Володю, спать по пять часов (не по два и не по три, по пять, чего тоже мало, конечно) - разве так можно? На что врач ответил мудрено: наш Володя - астеничный гипоманьяк в хронической стадии, для них это нормально.
Сколько бы самых невероятных сплетен про Высоцкого не ходило, сколько бы закадычных друзей не появилось и не ушло (время неумолимая вещь, и ровесников Владимира Семеновича почти не найти) — от него остались только тексты, которые, повторяю, просто требуют профессиональной разносторонней оценки. Чтобы не пропали и были либо маяком — как надо писать, либо примером как писать ни в коем случае нельзя.
Власти
С вашего позволения скажу еще несколько слов, прежде чем заняться непосредственно текстами - на этот раз про гонимость. Давайте на примерах, чтобы проще было понять.
Если бы я был средним чиновником, и мне бы предложили завизировать съемку в фильме Магиева, к примеру, я бы что сделал? Правильно, я бы запорол его кандидатуру. Потому что мне не нравится его однообразная перекошенная физиономия, мне не нравятся его ужимки и прыжки в бесконечных сериалах, мне противна реклама, в которой он снимается, мне он банально надоел. Вот и все. Мне бы говорили - ты что, это же Магиев!! Я бы отвечал - хоть Рукиев, какая разница? Мне надоело его личико отовсюду. Высоцкий отовсюду тоже надоел, точнее - вполне мог надоесть. Тут, видите ли, какое дело - чиновникам, так же как и поклонникам, совершенно наплевать на стихи, есть такая особенность у поклонников и чиновников. И Высоцкий вполне мог раздражать. "Всё донимал их своими аккордами". Представляете - существуют люди, которым Высоцкий не нравится!! Более того, они истово ненавидят этого "хрипатого алкоголика". Их право.
Мне, например, противен Цой - полный нуль, как и вытащенные в перестройку из подвалов бездари с гитарами, Макар, блеющая зануда Гребень и большая часть прослойки под общим названием "русский рок". Правда, еще гаже появившийся позже рэп – ну, тут я ничего не могу сделать, только наблюдать за постоянной деградацией своих молодых, в основном, соотечественников.
Чиновники вполне могли не любить Высоцкого, не понимать его литературного масштаба, он мог их раздражать своей подозрительной известностью и так далее и тому подобное. Если бы им пришлось выбирать между своим креслом, пайком и каким-то фильмом с "хрипатым алкоголиком", понятно, что бы они выбрали. Да и вы тоже, положа руку на сердце.
Потом - послушайте - создание фильма — это сложный технический процесс, чья художественная ценность видна только после монтажа и склейки. В процессе съемки все не так радужно, во время подготовки к съемке - тем более. Существует роскошный мультик "Фильм! Фильм! Фильм!", где это все прекрасно, хоть и гиперболично, показано. Взрослые люди его, конечно, смотрели. Хотя в мультике не отражены пробы. Когда на роль пробуются десятки актеров, которых выбирает режиссер и заверяют цензоры. Допустим, Галича или предателя Видова даже к пробам не подпустили бы на выстрел, но если Высоцкий в пробах участвовал — значит, его зарезали не цензоры, а режиссер. В этом случае ни о каких гонениях речь не идет. Собственно, подбор, пробы, съемки - все в руках режиссера. От фильма отказаться тяжело, поскольку с начальников тоже спрашивают план и отчет бухгалтерии. Гораздо проще если фильм зарубит комиссия - потом уже, в готовом виде. То есть режиссер может сказать: играет Высоцкий. Начальники начнут, конечно, петушиться и бурлить, но последнее слово за режиссером, хоть за Миттой, хоть за Говорухиным. И режиссер же решает, кому доверить роль.
Иваном Васильевичем мог бы быть Никулин - отказался. Чарнотой в "Беге" - Высоцкий, но вряд ли он сыграл бы его лучше, чем Ульянов. Ротация актеров шла постоянная, и выбирали по таланту. Еще раз повторяю - дай Высоцкому возможность - он бы снимался во всех выходящих фильмах, в каждой роли, включая старух и грудных младенцев. Высоцкий был очень навязчив - и при этом поверхностно благожелателен, охотно дружил с полезными людьми и охотно помогал всем и каждому. Нет, в самом деле. Помощь оказывалась по привычной схеме - нет билетов на поезд? Хорошо. Девушка, посмотрите, я - Высоцкий. Ах, нет? Зовите начальника. Начальник, здравствуйте, смотрите, я - Высоцкий. А, и вы меня терпеть не можете? Дайте телефон… Здравствуйте, я - Высоцкий. Билетики нельзя ли? Концерт? Запросто.
То есть, как это ни банально звучит, вся оказанная помощь в конечном итоге шла ВВ в карман - хотя, конечно, он и без всякой платы мог петь врачам, например, которые вшивали-вышивали ему торпеду, в бане, в кабине, в пьяных компаниях, когда его заткнуть было абсолютно невозможно. (В тот вечер я не пил, не пел - бывало и такое, говорят. Трезвый ВВ сидел в уголке и наслаждался покоем.) Но своей известностью гонимый бард пользовался на полную катушку -к вящему удовольствию его друзей и собутыльников.
Вообще, выпячивание Карапетяном своего эго понятно и простительно - рядом с Высоцким все как-то тушевались и блекли и, ощущая это, называли себя «младшими друзьями». И если в жизни Карапетян был всегда на вторых ролях, то в книге мог себе позволить главную роль - Я и Высоцкий. Это понятно, смешно и иногда даже простительно. Вполне вероятно, что даже в дурацком заявлении - любил его как женщину - нет подтекста, свойственного нашему извращенному времени. Просто глупость, обычная у тщеславной прислуги при гении.
При простейшем, но внимательном рассмотрении ситуации оказывается, что, по большому счету, никто Высоцкого не зажимал и не притеснял - он снимался, выступал, и если бы не был членом Союза композиторов, стал бы членом Союза писателей. То есть известный актер, исполнитель собственных песен Владимир Семенович Высоцкий не был ни гонимым, не преследуемым, ни зажимаемым страшной советской властью борцом с ней же.
Откуда же взялась такая легенда? Понятия не имею. Возможно оттого, что русские люди испокон веков любили уголовников, особенно в кандалах (вся любовь пропадала, когда каторжники грабили их дома и убивали семьи) и традиционно ненавидели власть. Власть тоже ненавидела власть - ту, что повыше. И хорошо помнила народную мудрость - от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Очевидно, в народном бессознательном не мог уместиться тот факт, что такие поверхностно бунтарские, ни на что не похожие песни могут принадлежать обычному актеру, шуту на окладе, невысокому крепышу на высоких каблуках - нет, так петь мог только Стенька Разин, утопивший свою Му-му, или Пугачев, гордящийся прапраправнучкой.
Разница между ревущим гигантом на пленке и реальным обликом Высоцкого часто бывала причиной разных неприятных ситуаций - он действительно был маленького роста, 165-170 сантиметров, в самом деле ходил на максимально высоких каблуках (чтобы не обвинять меня в очередной клевете, достаточно посмотреть на постановочную серию фото Высоцкого с Влади), был большеголовый, подтянутый, с покатыми плечами. Явно не культурист, но и не слабак - человек, следящий за своей формой - хотя откуда у него на это время… И спутникам ВВ приходилось объяснять - ты что, дурилка картонная, не видишь? Это Сам Высоцкий. Бедолагам, которые обязаны были знать, как выглядит ВВ, приходилось исправлять свои ошибки, извиняться и приносить клятву на крови, что такого больше не повторится.
Но факт есть факт - легенды о преследуемом барде гораздо более живучи, чем его стихи, которые в основной своей массе забыты. Легенда о преследовании борется за первые места с легендой о метеоризме.
Метеор-самоубийца
Я ненавижу тупость и шаблоны, но нет ничего более тупого и шаблонного, чем рассуждения обывателя о поэзии вообще и о Высоцком в частности. Что графоманы делают с поэзией, я подробно разобрал в книжке "Путеводитель на Парнас" с предисловием Юрия Полякова. А вот что обыватель делает с ВВ - вопрос, конечно, интересный.
Если в двух словах - подгоняет его под себя. А сам он человек непритязательный, простой, и от поэзии ему надо, чтобы было понятно. Понятно? Никакого расстрела горного эха, никаких там, понимаешь, весен, идущих в штыки, ничего такого замороченного. Мы люди простые, и герой нам нужен простой - чтобы был гонимым и жил недолго, долгая жизнь мешает созданию легенд. Необходим метеорит - вспыхнул и исчез. Как Высоцкий.
И тут возникает небольшая проблема. Представьте себе Гагарина - раз уж речь зашла о космосе, то есть космических телах – который, вместо того чтобы выполнить свое задание, выпрыгивает из взлетающей ракеты и сгорает. Я понимаю, что такое невозможно, но представить никто не мешает - он будет героем или нет? ВВ именно что выпрыгнул из взлетающей ракеты, потому что был самоубийцей (если кто-нибудь мне скажет про босые пятки души и лезвие ножа, по которому ходят какие-то идиоты - настучу по лицу. Имею право, как поэт - ерунда это все, никто так не делает.)
У Высоцкого был врожденный порок сердца, и курить ему было категорически нельзя. Что он делал? Две-три пачки в день как с куста. Во время пьянки - две-четыре за вечер, смолили в те времена как безумные все, и смерть от сердечного приступа была подарком, а от рака легких, долго и мучительно - наказанием. Как относиться к сознательному самоуничтожению Высоцкого? Он был практически небожителем, его обожали и боготворили, ему поклонялись, его смерть стала настоящей трагедий для миллионов людей. Но он себя целеустремленно убивал и всеми доступными на тот момент способами, и экзотическими, вроде наркотиков, тоже. У него было абсолютно все - в том числе и мифическая западная свобода, которой он мог регулярно пользоваться, и решал разве что дилемму - променять миллионы поклонников на ненадежный капиталистический комфорт или нет? Можно, конечно, сказать, что он не смог выбрать и вынужден был покончить с собой от безвыходности - но это уж совсем глупость.
Если не брать чисто физиологические причины и даже психиатрические (астенический гипоманьяк), то ключ к его поведению, возможно, кроется в мощных комплексах, о которых несложно догадаться. Если копать совсем глубоко на радость различным психологами фрейдистского толка, то детское фото, на котором ВВ в девочковом платье, прическе и с бантами вполне может быть причиной затаенного комплекса и стремления доказать свою мужественность всеми доступными для мужчин способами - бесконечной сменой женщин, курением, пьянством.
Обычные мужские занятия, понятные и простительные, даже одобряемые - не зря кобылистая Мордюкова, снимаясь с Вициным в "Женитьбе Бальзаминова" пыталась его оскорбить - не куришь, не пьешь, к бабам не лезешь - какой ты мужик? Ты не мужик вовсе. Высоцкий комплексовал из-за роста (почти всегда на высоких каблуках), из-за невозможности сниматься столько, сколько он хочет (во всех фильмах, лишь бы сил хватило), и так далее и тому подобное. Он хотел быть первым во дворе, в компании, в театре, в кино - а когда стал первым, вдруг выяснилось, что всё. Дальше идти некуда. Про великую любовь и славу на одной шестой части суши даже говорить уже неприлично, сколько можно повторяться.
В поэзии он вполне себе реализовался - настолько, что мог писать, не напрягаясь, тексты любого объема и направленности, и его стали признавать даже "друзья - известные поэты". Более того, в одном интервью западному журналисту (проведенному в Переделкино у Беллы Ахмадулиной) он, показывая на какие-то листы, сообщил, что будет заниматься в основном литературой — потому что это свобода, что написал, то и спел, и нет над тобой никаких режиссеров и цензоров. Тогда ему в голову не приходило, что литературная свобода есть полное подчинение своему внутреннему цензору, который гораздо серьезней внешнего.
Театр на Таганке, который, по сути, был большой банкой со скорпионами да пауками, жрущими друг дружку с улыбками на мандибулах, тоже надоел - ну сколько можно кривляться на потеху публике? Поздновато он это понял, но лучше поздно, чем никогда. Тем более что на перестал быть шутом на окладе и стал договорным шутом - сколько сыграл, столько и получил, роли его разобрали коллеги.
Он победил во всех выбранных им направлениях - и одновременно проиграл, поскольку потерял интерес ко всему, что составляло суть его жизни. Он выходил на концерте и мог не читать записки из зала - они все были с одними и теми же вопросами. Он перестал стараться на выступлениях - он просто орал, а если не орал, то кривлялся. Повторяю - кривлялся, восемьдесят концертов по заказу - чисто кривлянье, там даже актерской халтурой не пахнет, все хуже. Впрочем, зачем стараться, если публика и так примет, как принимала его всегда? Его тоже можно понять - выкладываться на трех-пяти двухчасовых концертах в день перед публикой, которой интересно, сколько у него было баб - так себе удовольствие.
Он сунулся было в литературу, создав гаденький "Роман о девочках" и бездарную повесть про психов и дельфинов, но вовремя бросил, понял, видимо, что проза - не его призвание. Представьте - мужику сорок лет с небольшим, он состоялся более чем полностью - что делать дальше? И, видимо, он прекрасно понимал свой главный проигрыш - если ты берешься соревноваться со всем миром, выбери область, в которой можно жить долго и счастливо. Алкоголь, табак и наркотики к этой области не относятся — это чистое зло, навсегда порабощающее человека, даже если удастся жить какое-то время чистым, потом они возьмут свое. Это не "козлоногий рогач", это куда страшнее - медленная смерть о трех головах.
Ну а самое страшное, что может быть у творческого человека, - потеря удовольствия от процесса. Вы никогда не задумывались, почему такое безумное количество людей пишет, рисует, играет, поёт? Только ли потому, что это привлекает внимание и тешит тщеславие? Ну, допустим, песни или музыка - да, там реакция зала видна сразу. А тайные области - литература, например? Когда твою работу могут оценить далеко не сразу, может, через десятки лет - что заставляет людей писать, кроме графомании, которая давно признана психическим расстройством? Тайна. Мистика. Что-то необъяснимое. Никто не знает, какие слова возникнут на листе и откуда они берутся - и результат будет виден потом. Удовольствие же от настоящего творчества нельзя сравнить ни с чем, особенно с искажающими мир и уродующими его наркотиками.
Литератору, который перестал писать, актеру, переставшему играть, певцу, лишенному голоса, жить незачем, но обычно бывает так. Наркотики сначала забирают смысл жизни, потом саму ненужную жизнь. И забирают не сразу, не моментально, а постепенно и подло — искажая и уродуя сознание, запутывая творчество в сетях больного воображения, превращая его в поток несвязного бреда.
Хотел ли Высоцкий бороться со своими зависимостями и победить? Судя по всему - нет. Хотя это была бы победа - не чета ролям или полным залам, это была бы победа над собой, а тяжелее битвы не найти. Тем не менее, среди многоликих бедолаг, попавших в сети, есть всего лишь две группы — желающих лечиться и не желающих. Первые всегда справляются и живут под постоянной угрозой срыва, но, тем не менее, живут. Более того — поскольку борьба тяжела и продолжительна, иногда срываются, растаптывают все, чего достигли в плане чистоты и воздержания, уходят в штопор, но обычно из него выползают. С каждым годом бесконечной битвы светлые периоды становятся все длиннее, а загулы все короче - пока лет через десять постоянного напряжения воли не приходит понимание - все, мне больше этого дерьма совершенно не нужно. Человек не общается с пьяными, а тем паче наркоманами не потому, что боится сорваться, а потому лишь, что ему это неинтересно. Представляете? С пьяными, оказывается, совершенно неинтересно разговаривать, и могут это делать только такие же пьяные, которым все равно.
Но чистота — это бесконечная, ежедневная, даже ежеминутная работа над собой, жизнь под постоянным риском срыва, даже необходимость менять привычный и любимый круг общения - потому что старые друзья, которые так верны и дороги, с огромной радостью утащат тебя вниз, в ту самую бездну, в которую и сами падают. А те, кто бросать не хочет, знают, что будет весело, возможно, появятся новые знакомства и так далее - но это все равно неминуемый распад личности. Собственно, наркотики страшны не только ранней смертью - в конце концов, близкого знакомства с этой великой тайной избежать никому не удастся - но неизбежной деградацией, которая гораздо страшнее смерти.
Деградировал ли Высоцкий перед концом своей жизни? Конечно. Об этом стараются не вспоминать, поскольку миллионы его поклонников разорвут в клочья, а могут и убить - но было именно так. Постоянные истерики, скандалы на съемочных площадках, ругань с партнерами, бесконечная импульсивная истерия (сорвался - побежал), поведение капризной звезды и исполнительское мастерство, которое с каждым разом становилось все хуже и хуже.
Если отбросить нездоровый фанатизм и больное желание сделать из самого необычного творца двадцатого века что-то такое безлико-кастрированное, чем занимаются тысячи поклонников, а проследить за эволюцией его выступлений, можно заметить интересную закономерность. Чем ближе к концу - тем меньше артистизма, тем длиннее и неряшливей стихи. Высоцкий привык быть неподсудным, привык, что непритязательная публика схавает все, что ей швырнут в раззявленный рот - но больше всего, конечно, нравится рвущий перепонки хрип. Ну, собственно, хотели - получили. Оглушительный, как самолетный двигатель на форсаже, хрип давно стал визитной карточкой Высоцкого. Этот хрип убрал за ненадобностью артистизм, в котором публика все равно не нуждалась. Причем этот самый хрип не был истерикой отчаявшегося человека, которому надо или высказаться, или умереть. Нет. Это была именно узнаваемая, тщательно культивируемая манера исполнения, так что иногда бывало смешно.
Очередное интервью. «Ваше кредо?» —спрашивает журналист. Владимир Семенович тут же хватает гитару, надувает вены на мощной шее и вопит про то, чего он не любит. Журналиста относит вместе со стулом к стене, разбивается ваза с цветами, графин с водой сметает на фиг со стола - все как обычно. Потом Высоцкий перестает петь и совершенно спокойно говорит - ну вот, кредо не кредо, а что мне нравится я рассказал. Ну, то есть после такого опасного рева он должен был биться в корчах, глотать воду, открывать окно и так далее - нет. Он отыграл песенку так, как всем нравится, теперь можно и отдохнуть. Какой нерв, ребята? Это вам нерва хочется от сытой вашей жизни, а у нас обычная физкультура, дыхательно-орательные упражнения.
Именно поэтому я не выношу домашние концерты Высоцкого - в них нет мастерства. Оно и понятно - каждый божий день проводить на публике по нескольку часов, радуя незнакомых людей оглушительными воплями, кто выдержит? Это уже скучно - а актеру скука противопоказана. Вот он и дурачился на сцене, опять же, никто слова не сказал про то, что это плохо. Да и я не говорю — хорошо, но мне не нравится.
Я ценю мастерство, а Высоцкого-мастера можно послушать лишь на советских пластинках в сопровождении оркестра Гараняна и на зарубежных (французском и канадском) дисках. Там, где «Две судьбы», «Баллада о детстве» и о «Правде и Лжи». Вот там хорошо все - и тщательной дозированный хрип, который включается тогда, когда нужно, и великолепная актерская работа голосом - ничего лишнего, ничего пошлого. Понижение качества понятно, если не забывать про постоянные запои (самые плодотворные времена были у него в глухой завязке).
Повторяя вопрос -хотел ли он вылечиться? Ну конечно, хотел, как хотят все алкоголики и наркоманы, с похмелья или перед ломкой. Когда дрожит каждая жилочка в теле, а мир вокруг сгущается страшной черной тучей из чистого ужаса и тоски, готовой раздавить и поглотить. Когда буйство и веселье, бьющее через край, сменяется полным, безвольным опустошением, сил нет даже на то, чтобы поднести стакан к губам, но хочется повеситься или разорвать зубами вены. Вот в такие времена все зависимые не только мечтают завязать, но даже пытаются это сделать. К сожалению, рядом всегда есть услужливый Давидка, готовый продать и шляпу, и бритву, лишь бы продолжить, есть друзья, со всех сторон тянущие руки со стаканами, есть бывшие бабы, готовые на все, лишь бы залучить любимого обратно. Но самое главное - есть тяга, необоримое стремление, с которым справиться можно только после двух-трех лет чистоты.
Пока ВВ не получил от Влади всего, что она могла дать, он себя сдерживал, по крайней мере старался - один раз не пил, говорят, целых шесть лет. Это для пьющего человека невероятный рекорд. Но потом стало ясно, что Влади никуда не денется, визы получены, цели достигнуты, что дальше? "Разве красть химеру с туманного собора Нотр-Дам?"
Он выковыривал торпеду (эспераль, антабус, тетурама десульфирам) - вещество, не дающее водке превратится в воду и углекислый газ, а оставляющей ее в состоянии страшного яда. Водка тоже яд, но то, во что она превращается (очень ненадолго) в десятки раз хуже. Торпеда держит алкоголика в страхе, и обоснованном - любая рюмка приводит к смертельному исходу. Только поэтому он не пьет, и так может продолжаться до относительного избавления от тяги. Пожалуй, это единственный действенный метод лечения. Но Высоцкий торпеды (на самом дела ампула, растворяющаяся при поступлении этанола в кровь) выковыривал. Ножом.
Напомню, что в те времена пьянство не было чем-то преступным и даже особо вредным. Из благословенных советских времен к нам пришло убеждение, что алкоголики валяются под заборами и в канавах, а мы, люди, выпивающие три раза в неделю, работающие и воспитывающие детей кто как может - никакие не зависимые. Существовали лечебно-трудовые профилактории, которые потом эволюционировали в рехабы, и трогательные вытрезвители, где могли намять бока, если ты буянил, но, если нет - клали баиньки и потом жаловались на работу. То есть пьянство в меру не только не осуждалось, а даже поощрялось и тоже было культурным кодом.
Ну и о какой трезвости Высоцкого могли вести речь его друзья? Как бросить пить человеку, который пил всю свою сознательную жизнь и даже некоторую часть не очень сознательной? Который привык быть в центре внимания и, благодаря некоторым нездоровым особенностям нервной системы, постоянно балансировал на грани нервного срыва? Можно было бы его закрыть куда-нибудь в тайгу, и «сука»-Туманов (хе-хе, я его не обзываю, а называю положение в лагерях - во время его отсидки шла как раз сучья война на взаимное зековское истребление) вполне способен был это устроить. Ну да, ну да. Высоцкий, который не мог находиться в одиночестве большую часть суток, да в таежной глуши? В зимушке с подслеповатым окном, земляным полом и железной печкой? Это было бы, конечно, хорошо, но совершенно невыполнимо. Хотя, думаю, дом на берегу озера был срублен в лучших традициях огромных северных изб — и даже билеты туда были куплены, и рейсы назначены, которые Высоцкий несколько раз переносил, придумывая нелепые оправдания, но тем не менее кормя друзей обещаниями.
Среди современных наркологов есть примета - если кодироваться пьющего приводят родители или жена, то это просто выброшенные ими на ветер деньги. Бедолага под страхом смерти не будет пить, допустим, год, но потом уйдет в такой штопор, что небо с овчинку покажется. Но если он пришел сам - тогда другое дело.
Так вот, Высоцкий бросать не хотел. Не хотел и не мог. У всех на глазах он совершенно сознательно довел себя до ручки под одобрительные похлопывания по плечу - метеорит ты, Володька, как ты живешь, просто сгораешь. И если гипомания сегодня лечится, поскольку частенько приводит к нервному истощению и, как следствие, - к смерти, то тогда никому даже в голову не пришло, что так можно. Все восхищались его работоспособностью и многозначительно хмурили брови - да, ветер пьет, туман глотает, пропадает, пропадает, да все мы волки, все мы так живем…
Кстати, для того чтобы продлить гению жизнь, нужно было всего-то немного. Хотя бы ограничить курение до пачки в день, вместо привычных ему двух-четырех, лишить чифиря (а про то, что ВВ был чифирист и не мог писать без кружки мутно-желтого напитка, все молчат. Чифирь в самом деле лишает сна и распахивает творческие пространства, но истощает сердце. Кроме Владимира Высоцкого заядлым чифиристом был, например, Достоевский.) Без чифиря удалось бы побольше спать, без чудовищного никотинового отравления больное с детства сердце не испытывало бы таких запредельных ежедневных перегрузок - и скорее всего наркотическую ломку летом восьмидесятого Владимир Высоцкий пережил бы. То есть не нужно было бы даже лишать его привычного ритма жизни - просто слегка сократить потребление самого липучего, бессмысленного и мерзкого наркотика из дозволенных - табака. Просто немного тормознуть чтобы остаться в гонке. Вопрос - как? И курили вокруг него все, тоже как безумные. А с манерой ВВ ни в чем никому не уступать даже ценой собственной жизни идея сократить курение - совершенно абсурдная.
Теперь уже никто не узнает, что произошло тем летним утром - то ли, как говорят любители детективов, ему в самом деле сделали "золотой укол", то ли действительно изношенное до предела сердце не выдержало наркотической ломки - а бегал по квартире и орал он несколько дней кряду, и никто ничего сделать не мог. Разве что девочка-Оксанка кормила его… клубникой со сливками и поила шампанским, больше ничего организм не принимал. Хотя подобная предсмертная диета выглядит слегка издевательской.
Дальнейшие события разобраны, изучены и ничего нового вынести нельзя - разве что Оксана Афанасьева решит устроить какой-нибудь скандальчик, но, сдается мне, не решит. Не было вскрытия, не было сообщений о смерти, кроме крохотной заметочки в «Вечерней Москве», был запруженный толпами народа Таганский район (похожее столпотворение старожилы-москвичи помнят только на похоронах Сталина).
Прошло сорок пять лет. У Петровских ворот стоит памятник - не в сквере, а на бульваре. На Большом Каретном регулярно собираются люди, оставляют сигареты, уносят фотографии, бесконечно поют про друга, вершину, хрустальный дом и так далее, очень досаждая жильцам. Поклонникам абсолютно наплевать на возможное сотрудничество с КГБ, на две тысячи (слухи, только слухи, утверждать я не могу) любовниц, на тысячи опустошенных бутылок, гору окурков и прочие признаки настоящего брутального самца.
В общем-то, им не интересно читать даже однообразные воспоминания и всякие скандальные выдумки, так же не сильно важны попытки сделать из грешника святого. Им - мне тоже, в первую очередь - интересно творчество живого человека, который сумел уйти вовремя - а это и огромный подарок, и большая удача.
Творчество
Говоря о творчестве, я имею в виду исключительно литературную составляющую. Фильмы и спектакли я могу лишь оценивать со своей точки зрения, но вот литературную часть, а именно - стихи, могу обсуждать и оценивать как профессионал. Тем более, что без стихов Высоцкий остался бы обычным советским актером средней степени известности наряду, например, с Крамаровым или Видовым, а может даже ниже.
Кстати, весьма возможно, что без песен, хрипящих из каждого утюга, фильмография Высоцкого была бы более полной и качественной. Он бы не так раздражал чиновников своей настырностью, его было бы не так много, и они сквозь пальцы смотрели бы на роли - тем более, что тогда все риски на себя брали режиссеры. Сейчас не берут, сейчас есть две прикормленных и ставших чисто символическими профессии - сценарист, который вообще не имеет своего мнения, и режиссер. Это куклы на веревочках, которыми управляют продюсеры.
Но как сложилось, так сложилось, и мы имеем - кроме всем известной роли Жеглова - еще почти три десятка фильмов и около тысячи текстов, из которых десяток-другой абсолютно гениальны, несколько сотен — отличных, но обычных, где Высоцкий свою планку не перепрыгивает, и остальное - просто средние стихи, неплохо сделанные.
О, кидайте, продолжайте, я уже научился уворачиваться от камней.
На самом деле такой процент — это тоже большой подарок судьбы и работоспособности. Обычно у хороших поэтов один-пять всеми любимых и всем известных "шлягеров", Господи прости, а остальное - всего лишь память о творческой лихорадке. Потому что, как мы помним, великие вещи всегда создаются на одном дыхании, все, что кроме, пишется для получения творческого экстаза, который в одинаковой степени испытывали и Пушкин, и Высоцкий, и любой, самый бездарный и нелепый графоман. И разница между ними всего лишь в результате, как бы печально это не звучало, все пишущие в смысле получения удовольствия находятся в одной лодке.
В плане качества Высоцкий не превзойдён никем, ни у одного известного мне поэта нет такого количества текстов гораздо выше среднего (я вынужден давать усредненные оценки, ну, потому что сколько можно кричать про гениальность, величие, опять про гениальность. Не хватало еще про метеорит напомнить. Можно, мы по умолчанию будет считать его гением и не повторяться? Можно? Ну, спасибо. На сто камней меньше прилетит в мою лысую черепушку).
Я уже писал, что глупая, хотя в некоторых моментах точная, статья "О чем поёт Высоцкий" послужила катализатором начала нормальной работы над стихами - хотя от глагольной рифмы он так до конца и не избавился. Дурак-журналист, переживая за состояние умов молодежи - он был хорошим, правильным, честным, но дураком - приписал Высоцкому строчку Визбора "Зато мы делаем ракеты", в которой, кстати, тоже ничего крамольного. И что ее так любят либералы? Ракету пойди еще сделай, американцы до сих пор нашими пользуются, Енисей перекрыть - тоже то еще умение нужно, а балет признан во всем мире - в чем тут глумление?
А на дурака можно было и внимания не обращать, хотя ВВ с Кохановским незамедлительно побежали в другую газету и вроде бы дали опровержение, совсем как на американском телевидении через десять лет. Но чтобы дурацкая статейка не помешала карьере, писать надо более качественно, и желательно не злить власть предержащих, Высоцкий понял. После статьи он почти совсем перестал штамповать забавные приблатненные песенки, которые так котировались у дворовой шпаны и заигрывающей с ней интеллигенции, и нашел себе другую нишу, став рупором рисковых парней.
Сейчас прозвучит очередная крамольная мысль - после ранних стишков, в которых он бьет баб, пьет с чертом, восхищается ментами, которые даже джина смогли упаковать в воронок, после веселого молодого хулиганства, которое было, скажем так, совсем лишено морали, ВВ превратился в самого настоящего конформиста. За весь следующий период творчества не появилось ни одной песни, которая так или иначе была бы опасна советской власти. Военных, патриотических - сколько угодно. Издевательских, написанных словно для сатирического журнала "Крокодил" - навалом. Но вообще-то в СССР критиковать отдельные недостатки никто не запрещал. Тем более, высмеивая мещан, жлобов, трусов и так далее, ВВ делал это на самом деле смешно и талантливо, остроумно и оригинально. Только не надо про песню "Протопи ты мне баньку". В чем там крамола, особенно после двадцатого съезда и развенчания культа личности? В упоминании псевдонима «Сталин»? Ну, в таком случае и я борец, и все вокруг, так или иначе это имя произносившие.
Но популярности он жаждал, фига в кармане была, как у любого таганковца (у Филатова, кажется, фиги нет в стихах, но у него на всё поэтическое наследие три хороших текста — «Оранжевый кот», «Натали», и одно больничное «Тот клятый год») - и как совместить несовместимое? И он нашел выход, начав писать про профессии тяжелые, рисковые, где человек живет в полном напряжении всех своих физических и моральных сил.
Начал он еще в начале (извините) - посвятив неумелые еще нескладушки солдатам, которых унесло в океан, и они долгое время питались лишь подметками да ремнями, и полярнику, который сам себе, пользуясь зеркалом, вырезал аппендицит. Это были первые ласточки, предваряющие подкупающую новизной идею - не обязательно быть героем и бунтарем, достаточно писать о героях и бунтарях.
Собственно, так когда-то делал молодой Джек Лондон, который приехал на Клондайк, прокатился на собачьей упряжке, понял, что это тяжело, холодно и голодно, вообще опасно. И угнездился за стойкой в Джуно, откуда и почерпнул сюжеты для всех своих знаменитых северных рассказов. Которые и принесли ему славу.
Тем более что Высоцкому было в кайф писать — особенно о занятиях, про которые он ничего не знал. Это тоже были его роли - он с детской жадной непосредственностью беседовал с шахтерами, шоферами, клоунами и так далее, перерабатывая все это и превращая в стихи. Некоторые его произведения нельзя читать без словаря современным поклонникам: "дед, параличом разбит, бывший врач- вредитель", "поправь виски, Валерочка, да чуть примни сапог", "Малюшенки богатые, там шпанцири подснятые", "черненькая Норочка, с подъезда пять, айсорочка", "на всех клифты казенные, то флотские, то зонные"… Ну и так далее. То есть некоторые песни, тогда писавшиеся на злобу дня, сегодня стали всего лишь памятником времени, но остроумным, и которые можно слушать и через сорок пять лет. Правда, уже не очень интересно, но смешно.
И все равно - Высоцкий мастерски умеет держать грань издевок, насмешек, намеков аккуратно и без перегибов - так, чтобы люди поняли, но власти не рассердились.
Высоцковеды (прости, Господи) наверняка уже разложили творчество ВВ по папочкам, приклеили бирки и подсчитали количество вариантов - как это можно сделать и не уснуть от скуки, ума не приложу. Я не отношу себя к этим достойнейшим людям, но могу сказать с точки зрения поэта про некоторые вещи, просто лежащие на поверхности.
Ну, например, что все его стихи и песни можно разделить - не по темам, это было бы слишком просто - вот военные, вот блатные, вот любовные, какая жуть. А вот так - по заказу, к фильмам, к спектаклям, для себя.
Про фильмы и спектакли подход совершенно правильный и трезвый - песенки, это, конечно, хорошо, но гораздо лучше если их сразу услышат пятьсот человек в зрительном зале каждую неделю или чаще, а лучше - миллионы зрителей в кинотеатрах.
Не могу не упомянуть о том, насколько разнится восприятие текстов у слушателя и самого автора. Все, конечно, помнят "Вертикаль" и песню из нее, шлягер всех времен и народов "Если друг оказался вдруг"… Ее до сих пор поют у костров, под землей и в горах, девочки с тоненькими голосками и мальчики с деревянным басом, даже в современном мультике про богатырей Змей-Горыныч говорит - а как он сказал красиво - если друг оказался вдруг… Потом я, слушая какой-то очередной концерт и собираясь уже переключать радиостанцию (радио Высоцкий тоже есть, две штуки точно), как вдруг Владимир Семенович говорит «... был такой фильм, и была такая песня. Что-то там друг… вдруг… если хотите, могу попытаться вспомнить…» А это песня, на секундочку, превратила дворового барда и пишущего актера в официально признанного во всей стране исполнителя. Но она свое дело сделала, а в горячке творчества про нее можно и забыть - впереди новые песни.
К слову, не извиняясь за скромность, могу подтвердить - большую часть своих стихов навскидку я и не вспомню. Есть десяток, которые я читаю на выступлениях и которые все любят, но остальные шестьсот запомнить невозможно. Хотя по одной любой строчке обычно возможно восстановить.
Ну так вот - практически в каждом фильме, в котором снимался, Высоцкий использовал свои песни - возможно, и это тоже мешало его карьере актера. В "Интервенции" - две, одна великая, вторая мусор, в "Опасных гастролях" несколько качественных, даже в "Хозяине тайги" парочка каких-то слабых куплетов. Для "Стрел Робин Гуда" был тоже написан великолепный цикл, где почти каждая песня в яблочко и по аранжировке, и по литературному мастерству (кроме попсовой «Баллады о любви»). "Бегство мистера Мак-Кинли" тоже озвучена балладами.
Но для фильмов песен было всегда сделано больше, чем прозвучало, и для спектаклей тоже. Те песни, что написаны, скажем так, под заказ, отличаются в выгодную сторону от того, что написано на злобу дня или для себя - хотя вот в последних Высоцкий иногда достигает непревзойденных литературных вершин - таких, какими можно только наслаждаться или попытаться объяснить восторг, чувствуя свое косноязычие перед ними.
Под заказ - тоже понятие растяжимое, я имею в виду работы именно под фильмы. Есть же еще целые циклы, скажем так, производственных работ, вроде как производственные романы были в ходу в советское время.
Есть песни, посвященные врачам (совершенно роскошная «Врачебная ошибка», есть вторая слабенькая серия – «Никакой ошибки»), полярникам, морякам, шахтерам и даже таксистам - последние обижались, что про них ничего нет, пока Высоцкий не напомнил про «Счетчик». Про большинство из них можно смело сказать - написаны на достойном уровне, но не больше того.
Причем Высоцкий - яркий пример того, что первая серия фильма, или песня, или книга, всегда бывают сильнее продолжения. Закон первородства, скажем так. "Охота на волков" сильнее второй серии "Охота с вертолетов", первая часть "Ошибки" - мощный, образный, сильный и смешной текст ни в какое сравнение не идет с продолжением про "очечки на цепочке" и так далее.
Очень интересно, что у Высоцкого есть и мой любимый жанр восьмистиший - от "Сыт я по горло" до "И снизу лед и сверху", где он мается, ожидая визы в загранку. И уточняет, что жив только Влади и Господом (Господа Влади из текста убрала, нечего ему там делать). Их немного, но они есть.
С другой стороны - бесконечные баллады, где в конце не помнишь о том, что было вначале. Та же самая "Баллада о детстве" - замечательный срез послевоенной жизни. Мастерство Высоцкого позволяет ему писать длинные тексты, не утомляя слушателя, более того – можно включать запись снова и снова, пока не выучишь наизусть, а потом напевать уже ставшие родными стихи. Собственно, гения от обычного стихотворца, обладающего четким и ясным авторским голосом, отличает именно это - способность работать во всех октавах поэтического слова.
От стихов прямой речи (ты, Зин, на грубость нарываешься) или "Я вчера закончил ковку", до настоящих образных узоров, где слова рисуют практически осязаемую картину - "Оплавляются свечи на старинный паркет, Дождь кидает на плечи Серебром с эполет". К сожалению, тексты прямой речи вытесняют образные — последних можно найти лишь несколько штук.
Кстати, именно поэзия прямой речи, кажущаяся простота таких стихов породила в восьмидесятые года огромное, просто чудовищное количество эпигонов. Они создавали продолжения, будучи уверенными, что сами пишут ничуть не хуже. Самое забавное, что у них получалось - так же как любой копиист может достичь при определенной наработанной сноровке визуальной похожести картины. Но при похожести все, что они делали, оказывалось на десять уровней ниже стихов Высоцкого. Почему? Да потому, что надо быть гением, и писать так, как умеешь, а не подражать. А вот образные стихи подделать так никто и не смог, хотя, конечно, пытались.
Интересно, что гениальная простота, к которой Пастернак, например, пришел только на закате жизни, у Высоцкого успешно чередовалась с другими видами поэтики. "Он не вернулся из боя" - великий стих о войне. "Французские бесы" - не менее великий стих о запое, и роднит эти два произведения только фамилия автора, настолько они разные. Совершенно потрясающий "Расстрел горного эха" никак не похож - даже стилистически - на абсолютно детские стихи "Алисы в стране чудес" или "От доски к доске летели, Как снаряды ФАУ-2, То тяжелые портфели, то обидные слова".
Про детские поделки хорошо написал, глумясь, Саша Черный: "…милые детки - солнышко чмокнуло кустик, Птичка оправила бюстик, И, обнимая ромашку, Кушает манную кашку". Так вот, у Высоцкого в детских стихах такой слащавой фальши не найти, у него веселая доброта и ювелирная игра со словом - как раз то, что нравится живущим в игре детям. По крайней мере, нравилось детям нашего поколения, сейчас не знаю и не буду утверждать. Вот, допустим, песенка мышки. «Спасите! Спасите! О ужас! О ужас! Я больше не вынырну, если нырну. Немного поплаваю, чуть поднатужась, Но силы иссякнут - и я утону. Спасите!! Спасите!! Хочу я, как прежде, В нору на диван из сухих камышей. Здесь плавают девочки в верхней одежде Которые очень не любят мышей». Вот эти девочки в верхней одежде, которые очень не любят мышей — настолько по-детски, или по-мышиному, что даже после прочтения почему-то не перестаешь улыбаться. Стишки в этом аудиоспектакле короткие и забавные, совершенно без нагнетания, хотя есть и настоящий флибустьерский попугай. «Турецкий паша нож сломал пополам, Когда я сказал ему — Паша, салам. И просто кондрашка хватила пашу, когда он узнал, Что еще я пишу, рисую, пою и пляшу». «Алиса в стране чудес» - удивительный диск — гигант из двух пластинок, стихи к которым написал Высоцкий — и как же они непохожи на то, что он писал обычно! В самом деле, как будто другой человек. Эти стихи тоже можно разбирать с их детской непосредственностью, игрой по любому поводу, словотворчеством, детским — порою идущим просто от неопытности — авантюризмом, смелостью и одновременно наивностью. Легко так писать? Нет, но у ВВ получилось.
* * *
Во всех областях стихосложения Высоцкий, как правило, достигал вершин, а то, что у него не получалось, было видно только профессионалам.
Его, кстати, шпыняли за глагольные рифмы – «И мне давали ценные советы, Чуть свысока похлопав по плечу, Мои друзья - известные поэты - Не стоит рифмовать "кричу - торчу"». Ну, правильно давали - глагольная рифма, самая распространенная, не достойна мастера. Хотя мастер может ее использовать так, что она не вызывает раздражения видимой текстовой беспомощностью, как это происходит у графоманов, обожающих глагольные рифмы - потому что весь необъятный арсенал других рифм им из-за бездарности недоступен. Но только Высоцкий мог зарифмовать четыре глагола в ряд - и получилось более чем хорошо. Простенько, но смешно: "Ты, Зин, на грубость нарываешься! Всё, Зин, обидеть норовишь! Тут за день так накувыркаешься… Придешь домой - там ты сидишь!" Но в другом тексте он точно так же рифмует подряд четыре глагола — и получается крайне плохо, ниже я укажу, где это.
То есть глагольные рифмы в некоторых случаях допустимы для гениев, вроде Пушкина и Высоцкого. Пушкина убираем, потому что в его время другие рифмы еще не открыли, использовались только точные и глагольные, и "наше всё" этим очень огорчался. Так что, господа начинающие любители глаголок, ему можно, вам нет, и живите теперь с этим.
Но, как ни крути, постоянный поток текстов и неспособность прислушиваться к советам профессиональных поэтов, которые так или иначе разбирались в стихах, ну и плюс, конечно, изменяющие сознание психоактивные вещества порядком понизили уровень его творчества. Потому что эти вещества сознание не расширяют, как это модно говорить в среде употребляющих бедолаг - рабов и слюнтяев, а запутывают и искажают.
Последнее его восьмистишие, текст написанный на каком-то бланке и считающееся именно последним стихом (И снизу лед, и сверху, маюсь между — Пробить ли верх или пробуравить низ? Конечно, всплыть, и не терять надежды, А там — за дело, в ожиданье виз) - вполне себе качественное по технике, принадлежит к любимым Высоцким стихам прямой речи, но при этом какое-то никакое. Какой там лед? Куда пробуравить? Как всплыть из-подо льда, когда сам еще не решил, ломать или буравить? Какой пот подо льдом? Вернусь к тебе — значит, сбежал от той, которая хранила его (без Господа), по ее мнению? В этом восьмистишии нет ничего предосудительного (поэт может потеть подо льдом и собираться вернутся к той, кто его двенадцать лет хранила и даже тянула за собой), кроме отсутствия художественной ценности. И, видимо, он этого не понимал - или не успел исправить, потому что этот слабый текст считается последним стихотворением Высоцкого. Нет ни размаха, ни напора, ни гениальной простоты – скорее, привычная попытка сыграть на чувствах человека, находящего на краю, на грани, в опасности - отсюда и лед.
Кстати, дальше я собираюсь именно что разбирать стихи Высоцкого - с неуёмными восторгами и сдержанной критикой - не для того, чтобы принизить этого великого поэта и масштабное явление, а чтобы получить удовольствие от работы с настоящей литературой и, может быть, открыть какие-то новые грани.
А вот на слабые места, несостыковки, банальности и неудачи я тоже буду указывать, простите уж, прекрасно понимая, что ничего это не изменит - но "чистого слога слуга" просто не может поступить иначе. И тем попытаюсь доказать, что Высоцкий - в первую очередь поэт, во вторую - исполнитель, и только в третью - актер.
Я уже писал чуть выше, что в восьмидесятые к могиле с сомнительным памятником подойти было очень тяжело - вокруг нее стояли странные люди с гитарами, с налитыми краснотой и синевой лицами (если удавалось раздуть шею до появления вен, это было высшим шиком) и хрипели все, что могли. Часто хрипели свое. Одних вариантов "Диалога у телевизора" я слышал за один визит штук тридцать, стояла толпа и орала кто во что горазд. Возле них, не поверите, тоже собирались поклонники, причем поклонники Высоцкого не прочь были занять его место - песни те же, хрипит так же, даже громче, поделись девками, Владимир Семенович. Он и делился - ему не жалко.
Интересно другое - тексты прямой речи написать не так уж сложно, буйно расцветшие эпигоны тому пример. Сложно написать смешно. Юмор в стихах - вообще отдельная тема, никто не может объяснить две вещи: как рождаются стихи (сам автор не знает, что у него получится в итоге) и почему они бывают смешными. Именно бывают, автор порою считает их философскими, например, или просто трагичными, но выходит, хоть ты тресни, выходит смешно. Причем этот юмор, не любимый американцами физиологический, он скорее филологичный, когда смешат оттенки предложений, неожиданные финалы и так далее.
Ну вот, например. "Был ответ на мой вопрос прост, Но поссорились мы с ним в дым. Я бы мог отрыть ответ тот, Но йог велел хранить секрет – вот!" На "вот" я улыбаюсь практически непроизвольно - столько в этих строчках какой-то глубинной доброты и, опять же, детской непосредственности. Про рифменный рисунок я вообще молчу - классическая аб-аб вдруг сменяется в припеве одним словом, заменяющим вторую строку – «Говорят, что раньше йог мог Ни черта не бравши в рот – Год». Заканчивается все простым АА. Заметьте - в простой забавной песенке Высоцкий использует три вида рифмовки - надо быть очень уверенным в себе поэтом, чтобы так делать.
В ранних песнях Высоцкого заметен какой-то такой глубинный юмор, свойственной молодости - вскочил, водой в лицо плеснул и помчался. Куда - неважно, впереди новые друзья, которые через час считаются старыми, разговоры, гитара, портвейн. Молодость любопытна и доброжелательна, ее еще не жевали тяжелые челюсти мира, она смотрит ясным взором и всегда, чтобы не случилось, готова улыбнуться. Ранние песни подкупают именно своей улыбчивостью, когда понимаешь, что автор - человек не злой, а скорее задиристый, не издевается, а шутит, а шутит потому, что иначе не может. Жизнь его брызжет, как теплое шампанское, и так же бьет в голову.
Публика любит тоску - но не любит злобу. Тот же Есенин, тосковавший на разрыв рубахи, быстро нашел своего читателя, и Высоцкий, тосковавший еще более нелепо - этот текст будет разобран - тоже нашел своего слушателя, но от доброжелательности первого этапа, блатного, как ни странно, совершенно ничего не осталось.
И злоба появилась, и тоже стала слушателям нравиться. Выросло мастерство, но публика стала совсем всеядной, при этом разделившись на два лагеря - один принимал все, глотал с жадностью голодного птенца, другой яростно отказывал даже в праве называться поэтом. Причем вторые в поэзии не разбирались вообще, они слишком тупы, чтобы хоть что-то понимать в стихах (кстати, они до сих пор существуют и суют свое мнение, не стоящее и ломаного гроша, в каждую свободную дырку).
В стихах ВВ стал пробиваться запойный бред, похмельная раздражительность и неудовлетворенное честолюбие, неинтересные работы на заказ и неудачные попытки любовной лирики. Но главное — всем любителям творчества Высоцкого знакомы эти бесконечные вопросы. «А что вы из себя представляете? Какое ваше кредо? Что вам нравиться и что не нравиться?» И так далее и тому подобное. Все эти вопросы абсолютно оправданы, особенно если учесть количество слухов, ходивших вокруг обычного актера одного из московских театров. То есть люди, особенно профессиональные журналисты, спрашивали и спрашивали, очевидно, сильно надоели Владимиру Семеновичу одними и теми же вопросами (да, к сожалению, кумиры хотят поделиться своей гениальностью, а вот народу хочется знать цвет их трусов), на которые он давал с похвальной последовательностью одни и те же ответы — слушайте песни, в них все сказано.
Так что внимательное прочтение песен, которые без мелодии и фирменного исполнения становятся — какая неожиданность — стихами, была многократно озвучена самим покойным автором. Конечно, сей вопль не остался неуслышанным, но беда в том, что я не знаю честного и беспристрастного разбора. Кто-то подходит с позиций всеядного поклонения и готов убить за нелестное слово о своем кумире, таких читать невозможно. Кто-то, наоборот, видит, а больше придумывает только плохое — их тоже читать очень скучно, потому что у Высоцкого, как у любого нормального поэта, стихи очень неоднородны, недосягаемые вершины сменяются смешными и даже позорными провалами.
Мы же подойдем к тексту, который лежит на прозекторском столе под белым светом, вооруженные опытом, знанием и литературным вкусом и, взмахнув скальпелем, приступим.
Иные законы поэзи.
Лубоффь
С любовной лирикой у Высоцкого были серьезные проблемы - очевидно, из-за того, что любить он был патологически неспособен. Люди актерского склада, всю жизнь занятые ожесточенным самоутверждением, отдавать себя (а любовь — это именно полная отдача всей своей сути партнеру) не способны. Они от этого не становятся хуже, они дарят нам… в общем, что-то дарят, но любить в высоком человеческом смысле не могут.
Возвращаясь к тексту — вот пример из тех же самых гастролей, которые очень опасны и интересны только песнями Владимира Высоцкого - романс, так сказать. Полностью приводить его не буду, приведу лишь один настоящий куплет в обрамлении жирной пошлости. "Что мне была вся мудрость скучных книг, Когда к ее коленям мог припасть я? Что с вами было, королева грез моих, Что с вами стало, мое призрачное счастье?" Вот это Поэзия - именно так, с большой буквы. Один этот катрен, кроме него - либо грошовая банальщина, либо небрежные наброски, кое-как срифмованные, и все в одном тексте. Посмотрите: все, кроме этого четверостишия - мусор. И так бывает, оказывается.
Что там еще у нас любовного? «Дом хрустальный»? С невыговариваемым слипанием "рос в цепи"? Да, смелая составная рифма для слова "россыпи", но совершенно не звучит, простите. Это песенка вообще занимательная - если учесть, что Высоцкий Влади просто-напросто ничего не мог предложить, кроме собственной всесоюзной популярности, - ну, и, видимо, цепь, на которой он рос. Интересная аллюзия, не находите? Она же, любимая, с цепи его не снимает, он в цепи и остается расти.
"Если беден я, как пес (опять пес, который на цепи? – К.У.) - один, И в дому моем - шаром кати (в хрустальном? – К.У.), Ведь поможешь ты мне, Господи, Не позволишь жизнь скомкАТИ"(выделение автора)! Ну что, хорошо, вот так взять и залезть куда-то в церковнославянский, паки, паки, иже херувимы, скомкати житие мое.
Стихи - одна из самых великих загадок человечества. Мы можем понять (или хотя бы представить и нафантазировать), как строились египетские пирамиды, почему планеты земной группы так расположены, как устроен наш милый шарик и двигатель внутреннего сгорания. Мы даже описали черные дыры и нашли с десяток вариантов вида нашей вселенной - про такую мелочь, как галактика Млечный путь, и говорить не приходится. Но мы совершенно ничего не знаем про поэзию - как она появляется и почему оказывает такое волшебное действие на душу читателя. Не вся, далеко не вся - но у каждого поэта бывают моменты, когда мир уходит в сторону, становится никчемным, а перед ним распахивается нечто совсем необъяснимое - и оттуда как подарок приходят слова, которые, как правило, потом даже править не надо. Это называется в нашем пошлом мире «вдохновение».
Но поскольку стихи — это совершенство в каждом отдельно взятом тексте, которое достигается некоторыми техническими приемами (ну вот так Бог пошутил - совершенство достигается техническими приемами, причем ограничений в этих приёмах нет. Глагольная рифма тоже не запрещена, и тоника, и силлабика - пиши, не хочу.) А везде, где есть технические приемы, есть и возможность ими пользоваться без всякого вашего глупого вдохновения. Что и делает огромное количество стихотворцев с превеликим удовольствием - и на неискушенный взгляд, разницы между конструктором и поэзией нет никакой.
Есть. Конструктор не бьет в душу, не цепляет, не мучает, не теребит, не вызывает желание плакать от восторга и красоты, не запоминается раз и навсегда, не остается в памяти призраком чего-то упущенного. Конструктор - всего лишь конструктор.
И такая длительная прелюдия нужна только для того, чтобы разобрать вершину пошлости - по-моему, она так и называется - Баллада о любви. И начинается лихо. "Когда вода всемирного потопа - вернулась вновь в границы берегов" - ладно, начало масштабное. При слове "вновь" возникает череда - кровь, бровь, любовь, морковь - и с содроганием ждешь их нашествия. Но дальше хуже: "На сушу тихо выбралась любовь, и растворилась в воздухе до срока, а срока было сорок сороков…" В этом первом катрене интересно все - от библейского начала до выползшей любви (ящерица? лягушка? амблистома?) и сорока сороков, которые в русской традиции обычно обозначают церкви.
"И чудаки, еще такие есть" -??? - "Вдыхают полной грудью эту смесь" - из выползших на илистый грязный берег смесь чего-то там - "и ни наград не ждут, ни наказанья" - за что, они всего лишь дышат непонятно чем - "И, думаю, что дышат просто так" - совершенно верно, именно просто так - "они внезапно попадают в такт Такого же неровного дыханья."
Вообще нравится мне эта картина - на мокром илистом берегу, заваленном мусором и падалью - все-таки Потоп только-только отступил - стоит некто и дышит, просто так. И вдруг бац - рядом еще кто-то дышит. Чье-то дыхание. Чье? А нету никого. Дыхание есть, а человека нету.
Ну и вот - а дальше начинается роскошная попса в стиле Лещенко и Кобзона: "Я поля влюбленным постелю" (смело, обычно такие творцы звезды дарили) "Пусть поют во сне и наяву" (Что-то знакомое. А... Пой, засыпая, пой во сне, проснись и пой) "Я дышу - и значит, я люблю" (Как бы сказать помягче - это совершенно необязательно во младенчестве, например, и старости) "Я люблю - и значит, я живу" (а вот это правильно, при угасании половых функций и жизнь тоже угасает).
Слушаем дальше.
"И много будет странствий и скитаний, Страна любви - великая страна! И с рыцарей своих для испытаний Все строже станет спрашивать она. Потребует разлук и расстояний, лишит покоя отдыха и сна..." Ну, тут все просто и ясно - страна любви на берегу, который только освободился от воды и еще хранит следы выползшей любви и неровного дыхания в пустоте. К чудакам присоединились рыцари.
"Но вспять безумцев не поворотить, Они уже согласны заплатить. Любой ценой - и жизнью бы рискнули, Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить Волшебную невидимую нить, Которую меж ними протянули…" Итог - чудаки и рыцари при помощи выползшей из пены уходящего потока и растворенной в сорока сороках любви готовы рискнуть жизнью, чтобы не порвать нить, которая между ними протянута.
А вот дальше идет типичная для Высоцкого многозначительная и вполне умелая игра словами, которая и называется конструктором. Весьма странно, что те, кого сегодня нет, люди цвета неба, не схватили эту песенку себе на вооружение - в ней не видно женщины. Чудаки и рыцари, да еще "захлебнувшиеся любовью", которым счет ведут "молва и пустословье".
Раз уж Баллада о любви такая странная, давайте зацепим еще две странных песенки - причем я ни секунда не сомневаюсь в нормальных мужских интересах Высоцкого, но, как говориться, песни без слова не сделаешь.
Сегодня самая твердая и хорошо котируемая валюта - известность и внимание. За известность борются - вполне успешно - сотни тысяч абсолютных, никчемных, ничем не интересных бездарей, многие из них обсасывают имена, в том числе и ВВ, естественно. И вот я натыкают на такое привлекательное заявление - во скольких песнях Высоцкий использовал мат? Заинтересовавшись - может, я чего не знаю - прочитал обычное сочинение троечника.
В трех песнях ВВ сказал "бля", но интересно не это. Интересно, что в раннем варианте "Зека Васильев и Петров зека" есть такая строчка: "И вот ушли мы с ним в руке рука". Я не поверил своим ушам. Послушал (а неизвестная бездарь предоставила запись) - точно, в руке рука. Дико извиняюсь, но в русской традиции последних ста лет за ручку ходят только влюбленные, неважно какого пола. Других трактовок нет и быть не может - друзья-мужики, гуляющие за ручку? Что за чепуха? Можно вести за ручку девушку, ребенка, конечно, но ни в коем случае не мужчину, вот именно поэтому. Очевидно, что это случайность. Потому в дальнейших записях ВВ исправил "в" на "к" - всего одна буква кардинально поменяла смысл.
В этой же песенке: "Нас каждый день мордуют уголовники, И главный врач завет себе в любовники". Я прошу прощенья за экскурс, но каждый день в зонах никто никого не мордует, за исключением одной прослойки — которую мордовать и насиловать может каждый без исключения: "и нам с собою даже дал половничек Один ужасно милый уголовничек". Ну что тут скажешь — уголовники, конечно, каждый день мордуют, но все равно ужасно милые.
И, хотя ВВ поменял одну букву, и «Зека Васильев и Петров зека» пошли в закат К руке рука — в многочисленных сетевых копиях продолжает встречаться «в руке рука».
Ну и вторая странная песня про тех, кого нет — это про Сивку с Буркой. Где Сивка завел себе Бурку, потом Бурка сменил Сивку на кого-то и подставил своего любовника - обычное дело для тех, кого нет, и уголовников, практикующих это. Хотя, само собой, я лично думаю, что это песенка про мужскую дружбу и гнусное предательство - не более того, и вызывающе брутальный Высоцкий никакого отношения к жеманной пакости не имел и иметь не мог. И хорошо, что люди цвета неба не воспользовались непродуманными текстами Высоцкого, смелости не хватило.
Приведенные примеры - именно что непродуманность и непроработка. Когда пишешь - глаз замыливается, и некоторые огрехи могут быть видны только профессионалам с наработанным критическим опытом. Слушатели примут и так, а сам автор, не прошедший школу жестокой критики Литературного института, самокритикой не заморачивается - достаточно того, что он это написал в десяти вариантах и выбрал лучший.
Кстати, обычно ВВ выбирал действительно самый лучший, а огрехи, ошибки есть у всех, тем более в таком сложном искусстве как поэзия.
Как только Высоцкий отходит от своей подкупающей, циничной прямоты, как в Нинке-наводчице, как вообще в первых песнях, где женщина - маруха среди гопников, шалава, и отношение к ней именно такое, какое практиковалось у блатных, - так поэзия из стихов пропадает. И возвращается, как только Высоцкий - или его лирический герой, чтобы лишний раз не обижать фанатичных поклонников - становится собой.
"О нашей встрече - что там говорить"… Вот это как раз любовь - чистая грубая физиология без рюшечек, розочек и пошлых бантиков. Ни цветов, ни рыжья - только бывшим любовникам морды бил, сознавая, что, в общем-то, наверное, среди них есть приличные ребята. Даже отличные. Подарки вполне в стиле лузгающей семечки гопоты - раз не чулки, так Малую спортивную арену. (Конечно, еще звезды и расстеленные поля - для неприхотливой публики этого хватает). Причем баба - шлюха, как положено, и ждать не стала, соответственно, не получила украденный (украденный, работать мы даже ради дамы сердца не хотим) "весь небосвод и две звезды Кремлевские в придачу". Кончается все неприятным намеком - бывший зек боится интимных ночей.
На самом деле в этой песенке гораздо больше любви - кроме правды жизни и поэзии, - чем во всех любовных балладах, скалолазках и Маринках на левой груди. Занятно, что в ранних песнях Высоцкий вполне искренен в своем отношении к женщине.
Давайте вспоминать: "что ж ты, зараза" - маруха, которая стала спать с другим районом, и в наказание автор готов завести сногсшибательную бабу. "Красные, зеленые, желтые, лиловые, Самые красивые - а на твои бока! А если что дешевое, то - новое, фартовое, А ты мне - только водку, ну и реже - коньяка. …стерву неприкрытую сколько раз я спрашивал: «Хватит ли, мой свет?» А ты - всегда испитая, здоровая, небитая - давала мне на водку и кричала: «Еще нет!!" Хотел привести только начало, но текст настолько сочен, что не удержался и показал большую часть.
"У тебя глаза как нож" - само собой, шлюха, чтобы найти которую требуется велосипед. "Сыт я по горло" - с водки похмелье, с Верки что взять? Есть еще недосягаемые бабы: "Она была в Париже" и "У нее все своё - и бельё, и жильё". Во второй песне, кстати, и используется слово "хер", рифмуясь с геранью (неточная рифма, если что, "у нее, у нее, у нее на окошке - герань, У нее, у нее, у нее - занавески в разводах, - А у меня, у меня на окне - ни хера, Только пыль, только пыль, только толстая пыль на комодах…»).
То есть в литературном мире Высоцкого есть либо шалавы - шалашовки и марухи, либо женщины, до которых как до Луны, но их надо, обязательно надо завоевать.
Есть еще «Лирическая» - как раз на ней очень любят демонстрировать скудость своего ума всякие дзеновские доморощенные "искусствоведы". В «Лирической» есть один замечательный образ - Луна с небом пасмурным в ссоре, есть пара сомнительных - черемуха, как белье на ветру (бельё - всегда тяжелая протяжная плоскость, черемуха - воздушное кипение, недаром самый точный и расхожий, увы, образ — это именно кипение. Ну да ладно). В тексте интересно быстрое перерождение лирического героя: если первые три куплета он сетует на колдунов, заколдованный лес и обещает дворец, где играют свирели, и светлый терем с балконом на море, то последний ставит все с ног на голову. Вешает на деву ответственность - тебе кражи хочется, поэтому я тебе украду, - а светлый терем и дворец со свирелями превращается в рай. В шалаше.
По сути - текст такой же, как любовь в блатном цикле "Подарю тебе Большой театр и Малую спортивную арену!" - много обещаний и нуль в остатке. То есть журналист, написавший статью "О чем поёт Высоцкий", был не так уж и не прав - песенки весьма и весьма сомнительны по сути своей, хотя почерк будущего мастера даже в них скрыть невозможно. В общем-то, от поэта требовалось воспевать Магнитку, БАМ и полеты в космос - а на пленках тоненький голосок глумился надо всем, что было дорого с трибуны. (Да, у раннего Высоцкого был тоненький голосок - оглушительно, как самолет на форсаже, реветь и хрипеть он начал позже).
Есть еще несколько стихов, которые положили на музыку уже потом - но все они не заслуживают внимания. "Тебя не листали - слишком многие брали" - то есть все та же тема шлюх. Один умник вытащил беспомощный ранний графоманский текстик, типичную пробу пера, вообще ничего не стоящую, другой знаток незамедлительно пишет в комментариях - гениально!!!
Вот такую награду, вот таких читателей и поклонников получил Высоцкий, ради них рвался вперед и хотел быть только первым - ради этой всеядной пошлости. К слову, отсутствие вкуса не делает человека плохим, у него его просто нет, но может быть масса других достоинств.
Есть еще громоздкий и неуклюжий текст "Люблю тебя сейчас не тайно - напоказ". Напоказ Высоцкий использовал… простите, пролюбил… отлюбил… в общем, любил только одного человека - Влади. О ней и речь - точнее, филологические выкрутасы, громоздкие образы - цепи на ногах и гири по пуду. А пуд исключительно для рифмы - пуду - буду. А буду исключительно для того, чтобы оставить себе лазейку - мол, уверения в том, что буду тебя любить только потому, что сейчас не люблю. В общем, он любит Влади во всех временах - в сложном будущем и прошлом настоящем, подтянув под изучение французских глаголов многозначительную многозначительность. Такие вещи народ тоже любит — вот слушаешь, ни хрена на понимаешь, но это значит, что ты прикоснулся к сакральным тайнам литературы.
К слову - напоказ любить нельзя. Можно хвалиться, но не любить, любовь не зря синоним интимности - то есть близости между двоими, куда посторонним входа нет и быть не может. Напоказ можно хвалиться или… ладно, замнем для ясности - но любить напоказ нельзя. Увы, Владимир Семенович все делал напоказ, то есть не любил, ни в каком времени.
Профессиональные баллады и песни
В смысле - которые посвящены людям определенной профессии или механизмам или животным. Ну, «Як-истребитель», «Иноходец» и так далее.
Давайте с «Яка» и начнем. Первый куплет - самый косноязычный. Есть такой момент, когда косноязычие вполне умело изображает мастерство. Судите сами: "Я – «Як» (Яяк. К.У. ), истребитель. Мотор мой звенит. (Ага. Как колокольчик на корове. К.У,) Небо - моя обитель (Вообще-то земля, в небе самолеты проводят меньшую часть времени. Ну и "обитель" в отношении техники весьма странно звучит К.У.). "Но тот, который во мне сидит (а, вот почему мотор звенел - для рифмы. — К.У.), Считает, что он истребитель". В одном катрене - повтор, слипание, неточность. В четырех строках. Может дальше будет лучше? Да, и самолет у нас - идиот. Он в самом деле думает, что летает сам? Не может соотнести того, который в нем сидит и полеты? А как собой хвалился.
Потом идут такие забавные аллитерации, шипящие, как ветер вокруг фюзеляжа: " Я в прошшлом бою навылет проШШит, Меня механик заШШШтопал, Но тот, который во мне сидит, Опять заставляет - в ШШШтопор" (выделение автора). В общем, логично, если самолет прошит - то механик штопает. Вам не кажется, что звучит несколько издевательски?
Дальше мы перескакиваем к бомбардировщику, который несет бомбу, и ее стабилизатор поет "мир вашему дому". Хорошо. Владимир Семенович знал, что такое стабилизатор, но зачем это вообще? Просто потому, что в голову пришло? Кстати эта мысль — про мир и стабилизатор — пришла в голову исключительно автору и в ней же осталась, не пошла в народ, поскольку совершенно нежизнеспособна.
Дальше все не так плохо, но канва стиха, красная нить - борьба одного с другим, умной машины с летчиком-асом.
Борьба машины с человеком, коня с седоком, Высоцкого с Богом, волков с флажками, блатных с ментами, альпинистов со скалами, пиратов с флагманским фрегатом, а фрегата с эскадрой, которая бросила его, севшего на мель.
Высоцкий сильно любил корабли - особенно после случая, когда капитан отчитался в пароходство об испорченном протечкой номере-люксе, чтобы билеты не продали, и поселил туда Высоцкого с Влади, причем сам он терпеть ВВ не мог. Но песни барда любил его сын, и добрый папа устроил кумиру бесплатный вояж по Волге - все ради записей.
Вообще баллады последних лет жизни Высоцкого - удивительная смесь удач и провалов в одном тексте. Причем провалы, как правило, приходятся на первые строки, а это говорит о чем? О том, что они первыми не были, а притянуты потом, когда запал первичного вдохновения уже прошел.
Давайте возьмем "Балладу о брошенном корабле". Прямо сначала и возьмем: «Капитана в тот день называли на "ты"» (Ага. Весь экипаж знал об мели и начал наглеть перед катастрофой. -К.У.). "Шкипер с юнгой сравнялись в талантах" (Чего? Шкипер писал стихи, а юнга пиликал на скрипочке? А потом - наоборот? - К.У.) "Распрямляя хребты и срывая бинты Бесновались матросы на вантах" (Они сорвали бинты и стали бесноваться, как злые обезьяны. Матросы. На вантах. Вы как себе это представляете? Я - с ужасом и смехом. -К.У.)
А дальше еще веселее -
"Двери наших мозгов
Посрывало с петель
В миражи берегов,
Покрывала земель -
Этих обетованных, желанных,
и колумбовых и магеланных".
Я долго пытался понять, как можно сорвать двери мозгов в покрывала земель, какие бы магеланные они ни были. Красные, синие, магеланные.
Но как только Высоцкий возвращается к своей излюбленной прямой речи, так все налаживается.
"Только мне берегов
Не видеть и земель -
С хода в девять узлов
Сел по горло на мель!
А у всех молодцов
Благородная цель…
И в конце-то концов -
Я ведь сам сел на мель".
Потом ВВ снова вновь уносит в образность, но поскольку он пытается корабль показать как человека, выходит не очень.
"И ушли корабли - мои братья, мой флот,
Кто чувствительней -брызги сглотнули.
Без меня продолжался Великий поход,
На меня ж парусами махнули.
И погоду и случай
Безбожно кляня,
Мои пасынки кучей
Бросали меня.
Вот со шлюпок два залпа - и ладно! -
От Колумба, и от Магеллана."
Сглотнули брызги и махнули парусами - плохо, очень плохо; прямая речь - как всегда, хорошо. Кстати, два гудка даются в шторм, когда человека смывает за борт, но развернуться корабль не может, поскольку его просто перевернет - тогда даются два прощальных гудка.
Дальше опять мешанина - человекообразный корабль: "пью пену, волна Не доходит до рта, И от палуб до дна Обнажились борта, А бока мои грязны - Таи не таи, - Так любуйтесь на язвы И раны мои". Умолчим, что палуба и большая часть борта обычно и так обнажены, а полюбуемся на язвы и раны. Дыра у ребра от ядра, рубцы от тарана и шрамы от крючьев (однако, классификация) - а вот какой-то пират перебил ему хребет в абордаже. Кстати, в этом тексте прекрасно видно, как ВВ подгонял слова под свой рык - буква Р в каждом предложении просто довлеет. Вообще-то такой прием называется аллитерацией или звукописью, но не будет усложнять. Хотел бы я найти хребет у корабля и посмотреть, как его перебьет какой-то пират. Жуть как интересно.
Высоцкий, живописуя севший на мель корабль, теряет всякую меру - мачты как дряблые руки (несущие тонны парусов?) а паруса - словно груди старухи. Вот тут становится смешно: «- Сынок, у тебя рыба-то свежая? - Бабка, ты что, она же живая!! - Я тоже живая…»
"Будет чудо восьмое -
И добрый прибой
Мое тело омоет
Живою водой,
Море, божья роса,
С меня снимет табу,
Вздует мне паруса,
словно жилы на лбу".
Я дико извиняюсь, добрый прибой — это тот, чью пену он пьет? Прибой никак не может тело корабля омыть. Точнее, может омыть, разбив предварительно о скалы, в чистом море прибоя не существует. Но самое смешное - море, которое вдруг вздует груди старухи, в смысле паруса. Причем так хорошо вздует, что на грудях, как на лбу, появятся жилы. Представляю себе эту картину и наслаждаюсь - висят себе такие старушечьи наволочки, и вдруг море превращает их в наливные груди. Понятно, что с такой оснасткой корабль срывается с мели.
"Догоню я своих - догоню и прощу
Позабывшую помнить армаду,
И команду свою я обратно пущу -
я ведь зла не держу на команду".
Позабывшую помнить - отличный оксюморон и, как всегда, прекрасная прямая речь. Дальше просто замечательное четверостишие.
"Только, кажется, нет
Больше места в строю.
Плохо шутишь, корвет,
Потеснись, раскрою…"
После предыдущих нелепостей вдруг проявляется мастерство - сжато, сильно, зло, образно, ни одной лишней буквы… Корвет, ты шутишь? Потеснись, тебя никто не спрашивает, иначе развалю надвое - поведение победителя.
Но удачу автор не удерживает, и начинаются причитания - до чего вы дошли, мне что, уйти? да, я был на мели, и что? . Если спился с круга или сел на мель - все, обратно не пустят. Тем более с инвалидной командой, которая срывает бинты и беснуется на реях. Остается только раскроить корвет и занять свое-чужое место.
То есть, практически как во всех текстах позднего Высоцкого безумные, неудачные, даже демонстративно отталкивающие, бредовые образы перемежаются с настоящими поэтическими находками - увы, только в виде прямой речи. Можно проследить закономерность: куплеты, как правило, - плохо, припев - хорошо. Все вместе вызывает странные ощущения, тем более что записана эта песня на «Мелодии», когда Влади вышибла оркестровку и запись аж двенадцати песен, то есть четвертый полный диск-гигант.
* * *
Поэзия должна быть, как говорил Пушкин, глуповата - я могу добавить, что и непривычна. Собственно, в стихах человек ищет выхода за рамки, за привычные свои шаблоны, которые окружают его каждый день и которые служат тюрьмой, правда, вполне уютной и родной. Но разрыв шаблонов и выход за рамки тоже бывает разного уровня и качества. Талантливый человек может накрутить какого угодно бреда - читатель последует за ним, как завороженный, и каждый оборот, каким бы провокативным или скандальным он не был, откроет новые горизонты, привычные слова вспыхнут невиданными красками. Это свойство гения, открывать читателю новое - бывает, что вообще без участия читателя. А вот бездари, как не пыжатся, такого эффекта достигнуть не в состоянии.
Для того чтобы оценить стихи Высоцкого, нужно приложить усилия и отказаться от восприятия их как песен - когда необычный тембр, артистический напор и мелодия не дают толком сосредоточиться собственно на тексте. А это очень тяжело и порою невозможно.
Кстати, для того чтобы понять, с произведением какого уровня мы имеем дело, я рекомендую неторопливое, вдумчивое препарирование текста по строкам. Иногда этот метод вскрывает такие тайны, что диву даешься.
В стан откровенных, но любимых многими неудач можно отнести и "Цыганскую".
"В сон мне - желтые огни,
И хриплю во сне я:
- Повремени, повремени, -
Утро мудренее!"
Ничего особенного - приснились желтые огни, и автор просит повременить. Не зря просит, видимо, что-то взяло, да и повременило.
"Но и утром все не так,
Нет того веселья -
Или куришь натощак,
Или пьешь с похмелья".
Тут и не возразишь, все предельно ясно. Разве что непонятно, зачем нужно ковырять табаком свою язву (язва, так же как и больное сердце, тоже была у Владимира Семеновича).
"В кабаках - зеленый штоф
И белые салфетки.
Рай для нищих и шутов,
Мне ж - как птице в клетке".
Ребятушки, не надо думать, что Высоцкий пел от вашего лица - нет, только от своего; нищие и шуты — это вы.
"В церкви смрад и полумрак,
Дьяки курят ладан.
Нет! И в церкви все не так,
Все не так, как надо".
Смрад в церкви? Оставим на его совести.
"Я - на гору впопыхах,
Чтоб чего не вышло.
На горе стоит ольха,
Под горою вишня".
Изумительно ценная поэтическая информация, дальше очень важно про плющ. Хотя при чем тут деревья и отрадный плющ - совершенно неясно. Так же непонятно, что может выйти впопыхах, остается только гадать и придумывать. Дальше дословно приводить текст не буду - все его знают. В общем, он по полю вдоль реки - в чистом поле васильки и дальняя дорога, а вдоль дороги (в чистом поле) лес густой с Бабами-Ягами (растяни меха гармошка), а в конце - плаха, утыканная топорами. Так и говориться - плаха - одна, топоров - много. А вот теперь самая мякотка - где-то кони пляшут в такт (я старый всадник, как ни напрягался, не смог себе этого представить), да еще нехотя и плавно. Кони пляшут нехотя и плавно. Все. Приехали… В общем, в самом деле, все не так.
В общем-то, бред бывает удачный и неудачный. Вот, к примеру, "Парус" - череда никак не связанных между собой предложений, каждое из которых, теоретически, несет глубокий смысл.
"А у дельфина
Взрезано брюхо винтом!
Выстрела в спину
Не ожидает никто.
На батарее
нету снарядов уже.
Надо быстрее
на вираже!"
В этом и ему подобных текстах нет и не может быть центральной, сквозной идеи, вокруг которой наращиваются смыслы - а их в хорошем стихе может быть больше, чем в плохой книге. Есть мешанина, ничем не собранная и ни на что не претендующая - хотя автор, как положено, говорит о множестве глубоких, а не лежащих на поверхности смыслах. Ну да, ну да. Но поскольку у Паруса - а, там припев замечательный: «Парус, порвали парус - каюсь, каюсь, каюсь» - нет никакой связующей мысли, то этот бред, конечно, удачный. А каким ему еще быть? Ведь не к чему придраться.
Неудачный же бред — это "Кони привередливые". Погнали по строчкам.
"Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю
Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю…
Что-то воздуха мне мало, ветер пью, туман глотаю…
Чую с гибельным восторгом - пропадаю, пропадаю!"
В двух словах: гонит коней и кайфует от риска. А потом звучит припев - воплощенная логика: "Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее, Вы тугую не слушайте плеть (умоляю вас вскачь не лететь)! Но что-то кони мне попались привередливые - И дожить не успел, мне допеть не успеть". То есть лирический герой лупцует плетью лошадок, одновременно просит их не гнать и обзывает привередливыми. То есть капризными, не знающими чего хотят.
"И в санях меня галопом повлекут по снегу утром…
Вы на шаг неторопливый, перейдите, мои кони,
Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту!..»
Как, если по спинам гуляет плеть? Чтобы тройка остановилась, надо взять вожжи за петли и тормозить всем весом, а плетку отбросить. Дальше ангелы со "злыми голосами" и опять - кричу коням чтоб не несли так быстро сани.
Если не разбирать и вообще быть снисходительным - в литературном плане, то эта песня является жутким символом зависимости, причем тяжелой. Когда человек чувствует гибельность своего пути, но максимум, на что способен его убитый мозг, это просить время (коней) замедлить бег, все равно при этом нахлестывая их. Однако ВВ о снисхождении не просил - правда, не просил и о правде, но что тут поделать. Его давно уже разодрали на похвалы, совершенно не беспокоясь о том, что они хвалят.
А припев - постою, напою, допою - всего лишь светлые периоды, которые становятся каждый раз все короче и короче, и никакие привередливые кони тут ни при чем.
Вообще Высоцкий любит бред.
Для тех, кто бросается на меня с шашками, вилами и пулями в лоб - я не говорю, что творчество моего литературного отца - бред. Нет, я говорю: читайте внимательно - он любит бред. Этот отблеск лежит на многих текстах и виден только при построчном разборе. Ничего плохого в бреде нет - тем более, заданная высокая литературная планка нигде не опускается. Бред, тем более высокохудожественный бред (да, самому забавно) - прекрасная вещь. Это свобода от надоевших шаблонов, в том числе логики; это область, в которой присутствует настоящая свобода. И не нравится она лишь кротам, никогда не видевшим ничего, кроме стен своих тоннелей. Естественно, литературная, текстовая свобода, окрашенная мрачными тонами бреда - а бред обычно весьма мрачен и бывает даже зол - нравится далеко не всем. Но впечатление производит оглушающее, пугает, но притягивает.
Давайте возьмем "Пожары".
"Пожары над страной все выше, жарче, веселей,
Их отблески плясали в два притопа, три прихлопа…"
Изюминка первая - два притопа три прихлопа — это ритм знаменитой спартаковской кричалки. И пляшут под "Спартак - чемпион!" отблески. Не пламя, а отблески. Оригинально-с.
"Но вот Судьба и Время пересели на коней,
А там - в галоп, под пули в лоб, -
И мир ударило в озноб
От этого галопа".
На интересный рисунок строк сами обратите внимание, а я заинтересовался пулями в лоб. Тут такое дело, пуля в лоб - событие окончательное. Можно "нарваться на залп" - то есть выскочить и, видимо, разбежаться, а можно и пасть, но в лоб - уже никуда не убежишь. Ладно, в свете последующих строк будем считать, что всадникам Апокалипсиса в количестве двух штук - Судьба, Время - пули в лоб не страшны.
"Шальные пули злы, глупы и бестолковы,
А мы летели вскачь, они за нами влёт".
Простите, это пули, которые в лоб? Пробили лбы, развернулись, дуры, и полетели следом? И еще вопрос: вроде бы на конях Судьба и Время, а не мы.
"Увертливы поводья, словно угри,
И спутаны и волосы, и мысли на бегу,
А ветер дул и расплетал нам кудри
И распрямлял извилины в мозгу".
Вот он и начинается - спелый, ядреный бред. Увертливы поводья, словно угри - кошмар, толстые, упругие, скользкие. Если всадник потерял повод, он вылетает из седла, повод — это четвертая точка опоры, точнее - пятая и шестая, двумя руками. Спутаны и волосы, и мысли на бегу - ага, бег иноходца, но у лошадей нет бега. Есть бегА, они же скачки, но нельзя сказать - лошадь побежала. Существуют и приняты к обращению только аллюры разных видов - шаг, рысь, галоп, карьер, иноходь. Расплетал нам кудри - они были в косички заплетены? Распрямлял извилины в мозгу - круто. Роскошно. Великолепно, без шуток, мне очень нравится. Да, вот так все рядом.
Дальше еще веселее: "Ни бегство от огня, ни страх погони - ни при чем (?) Но Время подскакало (?) и Фортуна улыбнулась (!!), Седок - поэт, а конь - Пегас, Пожар померк, потом погас, а скачка разгоралась». Хорошо, бегство и страх ни при чем. Допустим. Куда подскакало время и что это значит - подскакало? Они же вроде рядом несутся карьером. А вот насчет фортуны - мне хочется прибить интеллектуалов, размещающих тексты, даже не читая. Улыбнулась - разгоралась - не рифма, так же как палка - селедка. В авторском тексте - улыбалась - разгоралась, глаголы, но что ж. Одни умники размещают с ошибками, другие читают и ошибок не видят.
"Еще не видел свет подобного аллюра" — вот именно, аллюра, а не бега, хотя там, судя по всему, было что-то очень навороченное, передние ноги рысью, задние галопом, раз свет не видел. "И кто кого - азартней перепляса (опять перепляс. К.У.), И кто скорее - в это скачке опоздавших нет, И ветер дул, с костей сдувая мясо И радуя прохладою скелет". Вот он, великолепный, безумный, мгновенно сокрушающий все сюрреализм (про ветер и скелет) – так, что мне пищать от восторга хочется. Ради этого можно простить и все предыдущие несостыковки, и нелепости (в бреде тоже должна быть художественная верность. Хорошо звучит, а? Это поэзия, тут еще и не такое возможно).
На этом можно было бы остановиться, но ВВ просто так не остановишь - он насыпает с горкой банальностей, которые совсем не вяжутся с безумием первых куплетов, он уже выдохся и пошел по привычному пути - друзья - враги, смерть с косой, судьба.
Я хорошо помню вечер знакомства с этой песней. Выгнали меня вечером выносить помойное ведро (тогда не было пакетов, выносили ведра, а чтобы мусор не прилипал, на дно ведра клали газетки) Вечер, осень, окна пятиэтажек освещают лес во дворе, облетающие листья - тишина, холод, падают кленовые пятерни, тускнеют отблески мокрого золота - и вдруг раздается рёв - пожары над страной… и так далее. Надо ли говорить, что я встал и слушал, открыв рот - а песня прогремела и затихла, я еще какое-то время стоял, мокрый и ошарашенный.
А вот интереснейший текст, в котором тоже хватает бреда, но который описывает один из запоев Высоцкого - как раз в Париже, с Шемякиным. Как и большинство баллад поэта, ее можно сократить без потери качества (а составителям не стоило размещать повторы строк — это не припев). Я приведу самые характерные для пьяного бреда катрены и самые, скажем так, литературно выдающиеся. Остальные, неудачные на мой литературный вкус, я удалил, то есть текст получился не измененный, но сокращенный. Специально вон для того мужика, который бежит ко мне с вилами, уточняю — это не сокращение, не переделка, не оскорбление памяти, даже не редактура — это профессиональное выделение удачных мест. Кстати, пора уже сказать, наверное, что у меня дурацкая профессия - литературная работа, я окончил Литературный институт со специализацией - поэзия. Так, на всякий случай, отвечаю на вопрос: «А сам-то ты кто? Высоцкого знаю, а тебя нет».
Открытые двери
Больниц, жандармерий,
Предельно натянута нить,
Французские бесы -
Большие балбесы,
Но тоже умеют кружить.
Канючить - выпей-ка бокал,
Послушай-ка гитары,
Таскать по русским кабакам,
Где венгры да болгары.
А друг мой - гений всех времен,
Безумец и повеса, -
Когда бывал в сознанье он, -
Седлал хромого беса.
По пьяни ж - к бесу в кабалу,
Гранатами под танки,
Блестели слезы на полу,
И в них тускнели франки,
Цыганки пели нам про шаль,
И скрипками качали,
Вливали в нас тоску, печаль, -
По горло в нас печали!!
Армян в браслетах и серьгах
Икрой кормили где-то,
А друг мой, в черных сапогах
Стрелял из пистолета.
Трезвея, он вставал под душ,
Изничтожая вялость,
И бесу наших русских душ
Сгубить не удавалось.
Набрякли жилы, и в крови
Образовались сгустки,
И бес, сидевший визави
Хихикал по-французски…
Хихикающий бес - как ни крути, оседлать его не удалось, душ не помог, сгустки в крови - преддверие смерти. В принципе, можно и закольцевать - Открытые двери… На мой взгляд, сокращенное стихотворение гораздо лучше полного, я не изменил ни строчки, лишь убрал лишнее - меня нельзя обвинить в плагиате и так далее, это даже не редактура. Высоцкий делал по пять-шесть вариантов (то, что сейчас поклонники повытаскивали на свет Божий), но окончательной шлифовкой не занимался - не зря же считал себя гением. Да гением и был, собственно. Чем второй вариант лучше? Более сжат, мощен, напряжен и в нем присутствует трагизм без фиги в кармане (и пели мы, и плакали свободно), а также - мрачный запойный круговорот без излишнего утяжеления.
«Осторожно! Гризли!» Замечательный стишок, посвященный Шемякину, главному по запоям. Замечательный, забавный стишок, из которого три катрена можно смело выкинуть за ненадобностью, а одну строку выделить.
«Однажды я, накушавшись от пуза,
Дурной и красный, словно из парилки,
По кабакам в беспамятстве кружа,
Очнулся на коленях у француза -
Я из его тарелки ел без вилки
И тем француза резал без ножа.
Кричал я «Друг! За что боролись?!» — Он
Не разделял со мной моих сомнений.
Он был раздавлен, смят и потрясен
И пробовал согнать меня с коленей.
Не тут-то было!! Я сидел надежно,
Обняв его за тоненькую шею,
Смяв оба его лацкана в руке.
Шептал ему: «Ах, как неосторожно!
Тебе б зарыться, спрятаться в траншею,
А ты рискуешь в русском кабаке!»
Он тушевался, а его жена
Прошла легко сквозь все перипетии, -
Еще бы! С ними пил сам Сатана,
Но добрый, ибо родом из России.
Француз страдал от недопониманья,
Взывал ко всем — к жене, к официанту,
Жизнь для него пошла наоборот.
Цыгане висли, скрипками шаманя,
И вымогали мзду не по талантам,
А я совал рагу французу в рот.
В мне одному немую тишину
Я убежал, до ужаса тверезый.
Навеки потеряв свою жену,
В углу сидел француз, роняя слезы…
Вот такая замечательная зарисовка веселого кутежа с русскими эмигрантами, пьянющими изгоями, изменницей-женой и бедным французом, который потерял веру в человечество и в женщин тоже.
Своим студийцам, которые путаются в оценке произведений, я иногда даю задание — пересказать стихотворение своими словами. Получается весьма интересно. Но в самом деле, для чего-то текст был написан? И как его разбирать, если не прозой?
Так вот в данном произведении мы видимо вопиющий случай безобразного поведения руссо туристо, потерявшего свой облико-морале. Подумайте только — сесть на колени к бедному французу, держать его за шейку и лацканы (бедолага одел «костьюм» для дорого советского гостя), орать в ухо, кормить руками рагу, измазать соусом и еще увести у него бабу. Вот это Владимир Семенович, вот это дал за сожженную Москву!!!
Так вот я своим студийцам (говорю же, я люблю использовать тексты ВВ как образовательное поэтическое пособие) даю такое задание: найти в этом тексте лишнюю строку. Лишнюю не по счету, не по размеру, здесь, как часто делает Высоцкий, и рифмовка вольная, и размер своеобразный. Нет, чужую по сути. (Кстати, этот вариант стихотворения — сокращенный, объемы не позволяют делать из моего скромного труда собрание сочинений Владимира Семеновича. Тысячи ссылок на полный текст есть в чертовом интернете). В общем, все справились и выделили эту строку: «В мне одному немую тишину», она и в самом деле замечательная, несмотря на слипание первых букв и их неудобопроизносимость.
Итак — мне одному немая тишина. После того, как строка была разоблачена, все сидели и ломали головы, что она означает, хотя вроде бы все понятно: немая тишина, видимая только одному человеку. Что тут сложного? И в самом деле, ничего, кроме смысла — именно так воздействует на читателя-зрителя-слушателя произведение искусства. Оглушает, погружая в шок и немоту — уходит весь мир, гаснут звуки, замолкают мысли, остаются только двое. При этом она спряталась, совершенно чужая, в разухабистом тексте об измазанном в рагу французе.
Почему? Да просто так. У Высоцкого есть такие удивительные строки, которые говорят именно про нереализованный потенциал, который уже никогда не будет реализован. Она хороша еще и тем, что показывает ВВ таким, какой он и был в какой-то своей части, она привлекательна искренностью, чем актер нас на самом деле не баловал. Искренность поэта — одна из легенд, кружащих вокруг его имени, потому что ее нет ни в чем. Более того, если бы он был искренен, интерес к нему мгновенно бы пропал. Жизнь должна быть окружена тайной, и даже сплетни лучше непритязательной откровенности, так как дают простор для фантазии.
Именно поэтому Высоцкий в некоторых интервью кокетничает совершенно по-женски, что вкупе с его приглушенным, но все равно рычащим баритоном выглядит забавно. Ну зачем вам знать, сколько мне лет? Не надо. Я хочу остаться вне времени, хочу быть загадкой, про которую никто не может ничего сказать толком — легко читается между фраз. При этом человек-загадка отделывается от интервьюера своими обычными, тысячекратно обкатанными ответами, которые могут быть интересны разве что тогда, в прекрасные времена дозированной информации, а сейчас вызывают скуку.
А вот если в начале я говорил про несколько уровней песен, то на самом деле уровней всего лишь два — искренний и нет. Вот их уже можно раскладывать на военные, горные, социальные и так далее. Искренние будут стоять в стороне, робко зажавшись, искренность у актеров не в чести. Даже знаменитая песня, в которой он перечисляет нелюбимые всеми банальности (очень важный ход, декламирует близость к публике), была создана не как исповедь, а как сопровождение для спектакля. А потом уже представлена публике как общий ответ на общие вопросы.
Но! Вот эта песня искренна. Занятно, что Шемякину, как я уже говорил, посвящены несколько запойных текстов, которые мне очень нравятся, и один направлен на его мутное творчество.
* * *
Ладно, пока мне наваливают полную панамку, пойдем дальше.
С одной стороны, интернет — это благо, с другой - проклятье, потому что никто не мешает фанатикам вытащить неудачные, черновые варианты и разместить их где угодно, забыв, что сам автор их отверг. Какое дело поклонникам до автора? Спасти положение могли бы официальные издания, отредактированные самим Высоцким, но он слишком много уделял внимания песням, и мало - текстам, продолжая работу над стихами от концерта к концерту, знакомя всех, скажем так, с различными вариантами - и плохими, и хорошими. Так, в "Диалоге у телевизора" исчез грузин, который хлебал бензин — это было смешно, но глупо. Шапочки для зим - не очень смешно, но точно и как-то печально.
В этом плане очень жаль, повторяю, что Высоцкий не добился прижизненного сборника, эталонного, по которому можно было бы разбирать тексты — даже появившейся после его смерти "Нерв" не отличается качественным подбором и грамотной, аккуратной литературной обработкой.
Я хотел разобрать "Райские яблоки", один из моих любимых текстов, но кроме своего варианта, отпечатанного на машинке неизвестным любителем, нашел в сети еще пять и не решился. Сравнивать пять вариантов - тот еще труд, и совершенно непонятно, будет ли он оценен по достоинству. Боюсь что нет.
У меня была мысль обратиться к тому самому первому сборнику стихов, но выяснилось, что составитель, Роберт Рождественский, сыграл со своим покойным другом нехорошую шутку - все стихи он разместил вместе с припевами, фактически отказав им в праве называться стихами, а переведя на уровень текстов песен, к которым требования совсем другие. Упрощенные требования, на самом деле: услышал, запомнил или забыл, но вдуматься, вслушиваться нет ни желания, ни возможности, а всевозможные поэтические огрехи прекрасно маскируются мелодией. У самого же Высоцкого к эстраде отношение было пренебрежительное, и свои работы он предпочитал называть в первую очередь стихами или балладами, то есть текстами, положенными на музыку, и относился к ним вроде бы серьезно.
И вот такая посмертная подлянка от литературного "друга", тем более что в сам "Нерв" вошли далеко не лучшие варианты. У Рождественского, как оказалось, совсем не идеальный вкус - или он сознательно выбрал далеко не лучшие варианты. И при этом вполне себе иезуитски написал в первой строчке предисловия к "Нерву": эта книга - не песенник. Удивительная логика.
Так вот - продолжая находить ляпы в творчестве любимого большинством поэта, я не имею вовсе цели его принизить. И разбор текстов, которые являются вершинами, тоже будет. Возможно, я предоставлю просто список, потому что не всегда восторг от настоящего произведения искусства можно объяснить.
Давайте вернемся к ляпам, на сей раз из желтой жаркой Африки. Ну, во-первых, это график. У нас несчастья, как известно, происходят исключительно по графику, так что нарушение его уже само по себе нечто из ряда вон выходящее. Не так ли? Нет. График был притянут к Африке - но лучше бы ВВ этого не делал.
Дальше идет нечто такое замороченное, что даже я не до конца понял (если что, текст разбирается по пластинке с оркестром Гараняна). Итак:
"Зятю антилопьему
Зачем такого сына,
Все равно - что в лоб ему,
Что по лбу - все едино.
И жирафов зять брюзжит:
- Видали остолопа?
И ушли к бизонам жить
С жирафом антилопа".
Вот теперь давайте разбираться. Зять папы-антилопы - жираф. Для жирафа папа-антилопа - тесть. Почему же «зятю антилопьему зачем такого сына»? Может, тестя? Может:
Тестю антилопьему
Зачем такого зятя?
Ведь не вдаришь в лоб ему
Днем и на ночь глядя?*
Или, простите, сам жираф прикидывает, что за ребенок у него получиться от брака с антилопой… прикидывает логично, а поступает совершенно не-. Или, может, там был еще и жирафов… нет, сын не может быть зятем для папы. Я молчу про то, что в Африке нет бизонов, они там не водятся, там бегают стада буйволов - но поэту об этом знать не обязательно. Кроме всего, антилопа каким-то волшебным образом становится жирафихой и льет крокодильи слезы, потому что дочь жирафа вышла за бизона и, видимо, уехала в Северную Америку. А может это тесть с тещей плачут? Потому что сын женился на антилопе, а дочь вышла за бизона? Двое детишек, от двоих зятьёв? Тогда следовало бы уточнить для зануд, что братик с сестричкой ловко выскочили замуж - один женился на антилопе, вторая за бизона, а дети их - только за бизонов.
На метисе жирафа и антилопы я завис, на их внуках - когда жиралоп спарился с бизоном - у меня начался истеричный смех, уж больно красивое животное вышло. Интересно, что эту песню слышали все - и ни у кого вопросов не возникло. Или возникло, но переписывать не стали - слишком это муторное дело, звукозапись. Потом ведь еще нужно сводить, микшировать, еще что-то. Лучше оставить так, как есть, тем более, кто рискнет критиковать самого Высоцкого - в самом деле, таких самоубийц еще нужно найти.
Во время работы над книжкой я провел один любопытный эксперимент. Поскольку ребята в моей студии прекрасно знают фамилию Высоцкого, но не знают весь корпус его песен и стихов, то я дал для разбора как раз эти самые пресловутые "Пожары", которые лучше бы назвать "Скачками". И что бы вы думали? Абсолютно все нашли названные несостыковки, все пришли в восторг от скелета, который радуется ветерку, и почти все выделили слабость и шаблонность последних куплетов. Ну да, выработал ВВ потенциал, заложенный для текста, и потащил отсебятину второго сорта. Что ученики, хорошенько натасканные мной, и заметили буквально слету. Люди, разбирающиеся в поэзии, совершенно одинаково замечают и оценивают как успехи, так и провалы - в одном, отдельно взятом произведении.
Но не буду возвращаться к рассуждениям о том, кому это нужно - разбирать тексты давно уже умершего поэта, оскорбляет это его память или нет? Я склонен считать, что оскорбляет его память безвкусное вытаскивание черновиков на широкую публику, но никак не взвешивание и разбор самых лучших (объективно, господа, объективно. Завывания графоманов о субъективности восприятия стихов уже достали) произведений. Нет, ребята, ваша бездарность оценивается вполне объективно, удачи и неудачи Высоцкого тоже.
Ну, ладно. Есть такая пословица - девушку можно вывезти из деревни, деревню из девушки - нет. Блатняк из Высоцкого вывести тоже не удалось. Как у иногородних и деревенских, старающейся удержаться в Москве, то и дело прорывается родной говорок или кулацкая ухватка, так и Владимира Семеновича, ставшего уже кумиром большей части СССР, приблатенная молодость не отпускает. Ну вот, допустим, поздравления братьям Вайнерам в ЦДЛ.
"Проявив усердие,
Сказали кореша:
«"Эру милосердия"
Можно даже в США».
Господи, какая награда - притащить роман в страну бандитов и предателей.
"С них художник Шкатников
Написал бы латников.
Мы же в их лице теряем
Классных медвежатников".
Но Высоцкий выступил с шуточкой на сцене Центрального дома литераторов, и в зале под хохоток шептались: США, медвежатники, ох, рискует опальный бард, ах, расшатывает тюрьму народов, ох, смельчак…
Совершенно замечательная песня, посвященная не менее замечательному уголовнику Туманову, просто-таки требует отдельного разбора. Но не как неудача, а как свидетельство эпохи - песня ассоциации, как говорил Высоцкий, а не ретроспекции.
"Был побег на рывок -
Наглый, глупый, дневной, -
Вологодского - с ног
И вперед головой.
И запрыгали двое (?),
В такт сопя на бегу (?!!!!),
На виду у конвоя
И по пояс в снегу."
Ну и так далее - одному размозжили голову, и собаки, занятые слизыванием свежих мозгов, второго беглеца не заметили.
Мне вот что было интересно: по рассказам Говорухина, заставить ВВ одеть МУРовский китель было почти невозможно. Он бесился и не хотел мараться об мундир легавого (все претензии к Говорухину) - и тут же прекрасно принимал подачки из рук "суки", то есть ссученного вора, работающего на власть. Потому что Туманов сидел как раз после войны, когда по лагерям разгорелась "Сучья война" между ворами-фронтовиками и ворами-отрицаловом. Резали зэки друг друга страшно, иногда суки вырезали воровской этап, иногда воры сучью зону полностью. Так вот Туманов был как раз сукой - и песня посвящена именно этому.
Дело в том, что зимой не бегут - в этом нет никакого смысла. Во-первых, найдут. Во-вторых, если не найдут, - замерзнешь. В-третьих, если по следам не найдут ВОХРовцы, по тем же следам найдут представители малых народов, которые зарабатывали на беглых зеках, принося отрубленные руки, когда приходили за вознаграждением. Правда, иногда случалось так, что вслед за условным чукчей или нигидальцем приползал сам зек с замороженными кровяными буграми на культях. Зимой не бегал никто и никогда - с таким же успехом можно было среди белого дня полезть на вышку к часовому. Получить пулю в лоб. Или убегать и не нужно было, а требовалось изобразить побег с тем, чтобы солдаты быстро догнали, избили, конечно, и отправили в изолятор - до прихода нужного сучьего этапа. В изоляторе, видишь ли, убить бы не дали, а в бараке зарезали бы практически сразу.
Потом, когда сучья война была прекращена приказом сверху - да, это удивительно, но так и было - Туманов вышел на свободу и, подобно многим сидельцам, остался на северах. Организовал золотонамывочную артель "Печора", стал зарабатывать бешеные деньги (причем не воровством, заметьте, честным трудом) и вкладывать их в известных людей. Расчет замечательный - кто тронет крепкого хозяйственника, у которого друг Кобзон? Или Высоцкий? Или Ахмадуллина со свитой? Или могучая Зыкина?
Именно он платил ВВ по несколько тысяч за концерт, к нему Высоцкий срывался и улетал, развлекая пилотов пеньем за их спинами, именно Вадим Туманов хотел упрятать алкоголика и наркомана в таёжной глуши до выздоровления - хотя пара месяцев бы не помогли, разве что улучшили бы здоровье.
Довольно забавно, что две блатные песни почти что закольцевали творчество Высоцкого - с блатных он начал, блатными же и закончил. Посвящение Вайнерм, «Побег…» и «Махорочка». В последней фигурирует Жорочка - видимо, опять же Вайнер, и сама песенка почти памятник ушедшей эпохе, именно из нее я приводил цитаты в самом начале.
Блатная романтика Высоцкого так и не отпустила, а вот с горами, с которых начался его славный путь, произошла незадача - они исчезли за ненадобностью. Горы сменило море, Великий океан, про который почему-то никто нигде не поет.
В самом деле, "Друга" я слышал много раз, слышал "Прощанье…" (В суету городов…), слышал "Здесь вам не равнина" (причем с новыми куплетами никому не ведомых авторов, добра им и благополучия) - а вот морскую серию ни разу, нигде, ни у каких бардовских костров и даже на слетах авторской песни.
Ну, во-первых, в песнях из "Вертикали" идеальный для запоминания объем - три-четыре куплета, припевы в расчет не берем. Во-вторых, идеальное соотношение простоты, точности и настроения, каждый образ бьет в яблочко, ничего лишнего, стихи торжественны, даже в чем-то печальны - такая мужская слегка грубоватая речь, весомая и твердая.
А вот "Мы говорим" я разберу чуть ниже - "чутье компАсов и носов" говорит все и даже больше, чем надо. Это столь любимая Высоцким словесная эквилибристика, с каждым словом отходящая все дальше и дальше от совершенства. С этим вообще есть некоторая проблема - Высоцкого, человека буйного и невыдержанного, регулярно заносит, в том числе и в стихах. Тем более что в такой деликатной области никто никого остановить не сможет. Как вы себе это представляете? А когда тебя уносит потный вал вдохновения (с), и внутренний редактор не то, чтобы спит, а вообще в отпуске, то иногда получаются всякие нелепицы и несуразицы, которые, как ни крути, гениальными все равно не станут.
А иногда выходит удачный, сильный текст, который просто затягивает, как бурлящий поток, и нет никакой возможности вырваться из-под его влияния. Хотя, честно говоря, из-под исполнения Высоцкого освободиться нельзя - и тембр, и напор, и актерское мастерство создают мощнейший гипнотический эффект, при котором вообще все равно, о чем человек поет, лишь бы пел. При этом от стихотворения остается ощущение какого-то мощного взрыва, фейерверка, сочного, смачного, на грани фола и фольклора, на грани крайней правдивости и даже цинизма личного разговора. Хорошо закрутил, а? Но так и есть - лично со слушателем беседует мастер народного, но при этом художественного слова.
Поскольку баллады Высоцкого не имеют ни начала, ни конца - то есть понимаешь, что песня кончилась, когда звучат три его фирменных удара по струнам, - то поток образов оставляет у слушателя восторг, граничащий с шоком, или шок, переходящий в восторг. И только при построчном разборе становится ясно, удача это, частичная удача или полный провал (хотя, честно скажем, полный небрежный или беспомощный провал бывал только в ранних слабеньких стишках - тоже зачем-то вытащенных из забвения).
С превеликим удовольствием покажу несомненные удачи, которые по стилю написания находятся в совершенно другой области от военных и альпинистских песен, с их лаконичностью и чисто мужской сдержанностью. В следующих текстах сдержанностью и не пахнет - видно, что автора несет, что он не может и не хочет сдерживаться, что он глумится, он смеется не только над событием, над окружением, но и над собой в первую очередь, по крайней мере, хочется так думать.
Начнем со "Смотрин", написанных от лица деревенского соседа, то ли беспричинно тоскующего, то ли банально завидующего живущим рядом куркулям. Начало слабенькое - горой, налитой, трубой (все эти -ой, -ай - вторые по многочисленности рифмы после глагольных), зато какое продолжение:
Там у соседа мясо в щах -
На всю деревню хруст в хрящах,
И дочь - невеста вся в прыщах -
Созрела, значит.
Смотрины, стало быть, у них,
На сто рублей гостей одних,
И даже тощенький жених
Поёт и скачет…
Потом Высоцкий опять начинает перечислять свои проблемы - баба, гуси, клопы - и вообще непонятно, зачем это все. Половину текста можно было бы выкинуть без потери качества, а скорее, с приобретением - стало бы гораздо лучше, более сжато и насыщенно.
Посредине этого разгула
Я пошептал на ухо жениху,
И жениха как будто ветром сдуло -
Невеста, вон, рыдает наверху.
Потом еще была уха
И заливные потроха,
Потом поймали жениха
И долго били…"
В общем, пришел к соседям, выпил, пожрал, чуть не расстроил свадьбу - настоящий друг.
Есть не менее интересная песня "Ошибка вышла". Я ее обычно демонстрирую как закон - первая серия всегда лучше второй. Потому что существует еще и "Никакой ошибки". Всё я приводить не буду, сами найдете, но повторюсь: какой напор, какая сила, сжатая в словах, какая череда образов, создающих практически фильм.
Я был и слаб и уязвим,
Дрожал всем существом своим,
Кровоточил своим больным
Истерзанным нутром.
И точно в пошлом попурри,
Огромный лоб возник в двери
И озарился изнутри
Здоровым недобром.
И властно дернулась рука:
«Лежать лицом к стене!»
И вот мне стали мять бока
На липком топчане.
А самый главный сел за стол,
Вздохнул осатанело,
И что-то на меня завел,
Похожее на «дело».
Опять «дело» - никак уголовка Высоцкого не отпустит, ну да ладно. А «вздохнул осатанело» сродни «дико охая».
Вот в пальцах цепких и худых
Смешно задергался кадык,
Нажали в пах, потом - под дых,
На печень-бедолагу.
Когда давили под ребро -
Как ёкало моё нутро!
И кровью харкало перо
В невинную бумагу.
Чувствуете, какой мощный ритм? Как нарастает рифмовка, чтобы окончиться строкой, которая будет рифмоваться только через три следующих, и поэтому возникает иллюзия обычного разговора? Ну и образы — это же картина маслом! Воспаленное воображение, игра ума, творческий азарт… Но при этом песня не получила широкой огласки. Ее знают поклонники, не больше (если не учитывать количество поклонников, то вообще немного). Конечно, никто и никогда песню такой длинны с первого раза запомнить не в состоянии. Да что там говорить, многие не могут запомнить со второго, третьего, а потому и вовсе бросают это глупое, особенно по сегодняшнему времени, занятие - зачем запоминать, когда все можно найти в интернете легким движением пальца?
Это стихотворение (пора уже называть творчество Владимира Семеновича своим именем) я люблю демонстрировать ученикам как проявление первородства. В смысле: первая серия всегда лучше второй и гораздо лучше всех последующих, если только огромное целое произведение не разбито на куски для удобства восприятия.
Вторая серия называется немудрёно – «Никакой ошибки». И если в первой Высоцкий сразу заваливает слушателя своим рычащим мастерством, то во второй - какая-то легкомысленная глупость. Очёчки на цепочке, одним словом, текст легковесен и дурашлив, ничего от напора и силы первой части вообще не осталось. Ни игры, ни каламбуров, ни-че-го.
Забавно, что у такого мастера высочайшей пробы, как Высоцкий, огромное количество проходных и не имеющих никакой литературной ценности текстов, которые, тем не менее, прекрасно становятся песнями и их даже до сих пор крутят на различных радиостанциях. При этом они ни о чем, хотя в каждой есть какой-никакой сюжет и мастерство, от которого Высоцкому, как он ни старался, избавиться так и не удалось.
Существует такая особенность у гениев - хочешь написать плохо, но не получается, хоть ты тресни. Берешь самый глупый и расхожий сюжет и делаешь из него конфетку, которую в красивой обертке можно превосходно продать кому угодно. Особенно если приправить стихи такой ненавязчивой сатирой, как в песне "Москва - Одесса".
И если культовую книжонку всех спившихся полуинтеллигентов "Москва - Петушки" можно охарактеризовать одной фразой (алкоголик едет в электричке), то вся суть песни сводится к одному - отменяют вылет. Бедный Высоцкий сидит, ждет и страдает - там хорошо, но мне туда не надо. Практически готовая пословица. Единственный забавный момент - проводница, доступная, как весь гражданский флот, при записи на студии превратилась в красивую, кажется.
Вот так, собственно, Высоцкий и разрушал страну, боролся с ней, описывая проблемы с погодой, в которых явно виновата коммунистическая партия. Могло бы общество прожить без этой песни? Запросто.
Мы бы много потеряли, если бы не услышали шедевры вроде "Он не вернулся из боя", "Прощание с горами", "Друг", "Расстрел горного эха" - страшное совершенство, которое никто не любит, потому что очень жуткий текст. "Книжные дети", "Мой Гамлет" - при всей своей объемности они не производят тяжкого впечатления, в них нет избыточности, но нет и суровой, сдержанной простоты горных и большей части военных песен. В них мастер свободно владеет художественным словом, он может себе позволить любой прием на выбор - и все у него получится. Эти стихи не запачканы грязцой блатных поделок (несмотря на их бесспорную насмешку и даже в чем-то привлекательность), в них нет безудержного разгула многих баллад, в них не наблюдаются неряшливость и ляпы, коими Высоцкий стал грешить ближе к концу жизни (все-таки издевательство над организмом, как вы его не назовете, просто так не проходит) - это именно суть поэзии. А что такое суть поэзии? Это, напоминаю, совершенство в каждом отдельно взятом произведении - причем свое совершенство, и законы гармонии работают только в этот момент.
Можно продолжать менять слова и строки - но все будет хуже, гораздо хуже или очень плохо. Надо достичь идеала и суметь остановится, поняв это.
Так вот таких стихов у Высоцкого, при всем огромном корпусе его наследства, не так уж и много. И, как это ни печально, они остаются где-то на периферии слушательского внимания - вполне возможно, что популярность строится именно на вкусах самых непритязательных поклонников, именно для них были написаны все эти Нинки, Зинки, Яяки, Соседы-завистники, Автолюбители, Наши Феди, Сереги, которые выпили немного, всякая веселая нечисть и черти. Я ни в коем случае не говорю, что это плохо, все эти безобидные песенки на злобу дня, иногда даже познавательно, как "Лекция о международном положении, рассказанная попавшим на пятнадцать суток за хулиганство" — это почти всегда весело, нашпиговано готовыми поговорками и пословицами, и все на одном уровне.
С точки зрения техники - поэзия, даже настоящая поэзия, с точки зрения настоящей поэзии - умелая техническая поделка. Вот такой, ребята, парадокс.
Тут важен еще один момент - Высоцкого можно сравнивать только с самим Высоцким. Он, как нормальный поэт, как расчетливый… семит, знал, с кем дружить, с кем дружить близко и так далее. Вполне возможно, что он соревновался с поэтами своего круга, которые искренне, по-дружески мешали ему вступить в СП, хотя могли бы помочь обойти запрет на двойное членство. Ну так вот - Высоцкого можно сравнивать только с Высоцким, его литературные победы с его же литературными неудачами, стихи совершенные, как ограненный алмаз, с простынями болтовни, текстами прямой речи.
Специально для тех, кто любит вытаскивать на свет Божий черновики и пускать слюни… слезы умиления над вариантами, достойными только забвения - запомните, друзья мои. Любой поэт в своем творчестве не одинаков - у него бывают удачи и неудачи, он может ошибаться, у него может не найтись времени для редактуры и шлифовки, он может банально забыть про текст, или ему не повезет и не встретится грамотный, разбирающийся в поэзии друг. Кроме того, существуют объективные оценки творчества: каждый стих можно прекрасно разобрать по косточкам и вдруг выяснить, что вот этот текст, простой на первый взгляд, обладает философскими глубинами, а этот - кимвал бренчащий. Более того, у человека, всю жизнь работающего со стихами, совершенно другой взгляд на предмет - так же как профессионала никогда не поймет чайник, даже если попытается. Слишком разные углы зрения и опыт. А вот для того, чтобы работа поэта (а литературное творчество — это вообще тяжелый труд без выходных) не пропала втуне, ее нужно именно что разбирать, сравнивать, возможно, редактировать по мелочи, объяснять, если есть в этом необходимость, что хорошо, а что плохо, вызывать споры и так далее. Тем более, что популярность порой рождает на свет вот такой глубокомысленный шедевр без названия - беседа опального барда. (Текст нервный, то есть из «Нерва».)
"Я все вопросы освещу сполна, Дам любопытству удовлетворенье - Да, у меня француженка жена, Но русского она происхожденья" - все освещенные вопросы числом три, и еще раз - спасибо Рождественскому за бесконечные припевы. "Нет, у меня сейчас любовниц нет, А будут ли - пока что не намерен. Не пью примерно около двух лет, Запью ли вновь - не знаю, не уверен".
Замечательное четверостишие. Начать с того, что у дорогого нашего ВВ не было ни дня без новой бабы, но любовницами назвать их было в самом деле нельзя. Любовница — это траты и статус, когда жена уже надоела. На тот момент ВВ жена надоесть не могла, и любовницы в самом деле не было - не считать же любовницами расходный материал на ночь? И потом, пока что не намерен терять выгоды от брака с Влади, все вполне конкретно. Интересно и другое - все знали о его похождениях, причем пьяных, и интересовались, надолго ли он завязал? Удивительная осведомленность. Второй куплет повторяет первый, только гораздо слабее: "Я все вопросы освещу сполна, Как на духу попу в исповедальне. В блокноты ваши капает слюна - вопросы будут, видимо, о спальне". Ну да, ответить на все вопросы второй раз обещает бард и второй раз рассказывает про постель. "Да, так и есть - вон густо покраснел Интервьюер - вы изменяли женам? Как будто за портьеру посмотрел Иль под кровать залег с магнитофоном". Простите, покрасневший интервьюер - смелый штрих. Только непонятно, если бы он залез под кровать или посмотрел за портьеру, то не спрашивал бы, а пришел с указующим перстом - ты изменил жене!!!
Ну, с половыми вопросами худо-бедно разобрались, можно было бы еще и третий куплет придумать:
"Сейчас я все вопросы освещу,
Не все - четыре четверти хотя бы,
Интервьюер готов держать свечу,
Вернувшись к наболевшему - о бабах"*.
Нет, не стал, спасибо ему за это, и простите меня за невинное хулиганство.
«Теперь я к основному перейду - Один, стоявший скромно у в уголочке, спросил: "А что имели вы в виду В такой-то песне и такой-то строчке?"» Ну да, у скромного журналиста самый скромный вопрос, и поэт даёт совершенно замечательный ответ. Я каждый раз слушаю и наслаждаюсь. Насладитесь и вы: "Ответ - во мне Эзоп не воскресал, В кармане фиги нет - не суетитесь, А что имел в виду - то написал, Вот, вывернул карманы - убедитесь". То есть на конкретный вопрос про конкретную строку в конкретной песне добрый автор а) - оскорбляет журналиста, предлагая ему не суетиться, кричит про Эзопа, поступая именно как Эзоп, и демонстрирует вывернутые карманы, предлагая найти там дулю. Очень, так сказать, конкретный ответ. Даже чересчур, нельзя быть таким прямолинейным. Вообще именно в этом четверостишие плохо все - четыре глагола подряд беспомощны и жалки (а в «Диалоге…» гениальны и смешны), и высокомерное «не суетитесь», и уход от прямого ответа, и общая неряшливость и не обязательность... Собственно говоря, от песенки можно было бы оставить только два куплета - и оба про баб.
Религия
«Мне есть, что спеть, представ перед Всевышним, Мне есть, чем оправдаться перед Ним…» Это знаменитое восьмистишие, написанное на каком-то бланке, считается последним — и хорошо бы вспомнить, в каком контексте предстает перед слушателями Бог со своим ангельским окружением. С религией у Высоцкого отношения, мягко скажем, любопытные для стороннего наблюдателя, который может составить свое драгоценное мнение лишь по текстам и воспоминаниям.
Итак - воспоминание первое, Марины Влади, которая убрала Бога из того самого последнего восьмистишия (Я жив, двенадцать лет тобой и Господом храним - Я жив, двенадцать лет тобой храним). В хлам пьяный Высоцкий ворвался… нет, вполз в церковь, стал хрипеть, плакать, кричать, биться лбом об плиты пола - на этом его отношения с религией и закончились. Воспоминания Карапетяна об этом же случае - Володя зашел в церковь трезвый, тихий, умиротворенный, в белом венчике из роз.
В принципе, тут все более-менее понятно - есть намеки на купола, которые кроют чистым золотом, чтобы чаще Господь замечал, есть смрад и полумрак в церкви… вот и все, пожалуй. Очевидно, что с церковью Высоцкий был не в ладах. Приведенный ниже текст, опять же, не входит в корпус широко известных, и понятно, почему. (Этот текст я помню наизусть дословно по записи. В интернете встречаются и другие варианты, что для стихов Высоцкого вполне обычное дело)
Переворот в мозгах из края в край,
В пространстве масса трещин и смещений:
В аду решили черти строить рай
Как общество грядущих поколений.
Дальше предлагаю читателю найти самому этот текст, чтобы меня не обвинили в превышении допустимого объема цитирования
(Невинная моя редактура относиться к реминисценции и так же является каким-либо нарушением)
Владимир Семенович, борясь со всем миром в стихах, явно переоценил свои силы, начав плевать в лицо силе, которую даже упоминать не стоит лишний раз. И для оправдания перед Ним этот текст вряд ли подходит.
Тут можно усмотреть пародию на социалистическое государство - пять грешников и производительность труда - но все гораздо глубже и страшнее. У меня лично это стихотворение вызывает какую-то грусть, глубокую и труднообъяснимую, хотя оно - обычный богомерзкий и богоборческий глум в стиле комсомольцев двадцатых, только толстопузого попа с бородой из пакли не хватает.
Но, если ты хочешь бороться с властью - борись с ней. Зачем намекать вместо протеста, вроде бы высмеивая религию, при этом объясняя, что черти – не черти, и Бог тоже не очень-то Бог. Получается какая-то подколодная возня, мастерски, почти как всегда, сделанная. Тут налицо смешение понятий - добро становится злом, зло становится добром, это вполне в стиле Владимира Семеновича, вспомнить хотя бы про Правду и Ложь (милое, полное доброты и прямоты посвящение Булату Окуджаве), но тут вот в чем беда. Если ты принимаешь середину, ты автоматически становишься не на сторону добра, а наоборот. То есть вот такой парадокс мы имеем: Высоцкий, в сознании людей существующий как борец за все хорошее против всего плохого, на самом деле-то особо и не борется, всегда уходя в бесконечные намеки, парадоксы, многозначительные недосказанности. Это беспроигрышный ход, но исключительно для слушателя. Читатель устает от бесконечных однообразных припевов (ну вот скажите мне еще, что припевы не однообразны), которые фанаты продолжают с азартом макаки вставлять куда ни попадя, да и разбираться в строках, которые далеко не все поражают - так себе удовольствие.
Забавно, что любимому Высоцким Шемякину посвящены две приличных -если убрать лишний мусор - песни, и обе посвящены запоям, а где запои - там и бесы. И если первая песня (французские бесы) слегка мной сокращенная и ничего от этого не потерявшая, была приведена как пример литературной неряшливости, то и со второй ситуация ровно такая же.
И от Сатаны Высоцкий никак не может отделаться - начиная с запойного черта, который бегал на Три вокзала, вполне симпатичное существо, разбавляющее одиночество пьющего, до мерзких существ из стишка, приведенного выше, и кружащих Высоцкого в запое чертей французского цикла (Он тушевался, а его жена Прошла со мной сквозь все перипетии. Еще бы - с ними пил сам Сатана, Но добрый, ибо родом из России). Причем черти и бесы в стихах Высоцкого вполне себе приличные ребята, если не желающие добра, то уж точно не вредящие, веселые, готовые сгонять за добавкой, накормить француза рагу, вылизать пятки повешенным и так далее. А вот Господь - настолько далек и лИшен, что даже купола приходится золотом крыть, иначе не замечает. Впрочем, досталось и Святому духу, в омерзительной песенке про плотника Иосифа. Приводить здесь эту пакость не буду, это именно что пакость, недостойная обсуждения (вот так, и у гениев встречаются гаденькие тексты).
Ну и напоследок загадка - а кому он, Владимир наш уважаемый Семенович, служит? "Покарает тот, кому служу". Причем покарает исключительно в бытовом смысле - сгорит добро, зарежут, посадят, не сегодня так завтра, а герою, очень лирическому нашему герою на это давно уже плевать, он свое дело сделал.
Повторю свой вопрос: Он — это кто? За всю бурную жизнь у ВВ не было никаких контактов со священнослужителями, выступлений в монастырях, например. Хотя это, конечно, тяжело представить - Высоцкий в монастыре, но почему же нет? Паства Илиинской церкви у меня в Черкизове собрала деньги на самолет - и самолет был построен, участвовал в боях.
"…руки вздел, словно вылез на клирос", "вы теперь как ангел, не сходите ж с алтаря…" Вот мне, пожалуйста, церковная тема в стихах, и вполне приличная. Но есть одна маленькая разница - это упоминания мимоходом, песни никак с религией не связаны. Первая - про глупцов, которые спорят, кто глупее, вторая - звонкам Марине Влади. В других песнях ангелы «поют такими злыми голосами» и «жалобно блеют».
Есть и хуже образы, например, в «Охоте на кабанов». Помните? Нет? Пожалуйста, наслаждайтесь: «Грязь сегодня еще непролазней, С неба мразь, словно Бог без штанов». Это уже не аккуратное дистанцирование от религии, это продолжение гнилого богоборчества и беспредела, без которого можно было бы и обойтись.
Церковь была отделена от государства, прямо рядом с Таганкой небо было проколото иглами колокольни и куполов без крестов - эту картину я застал и хорошо ее помню. Быть христианином могли только очень смелые люди, и часто вера влекла за собой проблемы с карьерой. А вот проблем себе Высоцкий не хотел - он слишком сильно зависел от государства. При это ему, демонстративному, хотя и очень осторожному бунтарю-иноходцу претила сама идея доброй мощи, проводимая православной церковью. Ибо подставить другую щеку может только человек, обладающий нечеловеческой силой. А Высоцкий был человеком со всеми нашими пороками, более того, в них он превзошел многих - но кончил ровно тем же, чем и все. Тот, кому Высоцкий служил, взял свою мзду - отдав взамен, как считается, и богатство, и славу, как прижизненную, так и посмертную, в чем мы все давно убедились. Хотя в другой песне Владимир Семенович уверял: но чтобы душу дьяволу — ни-ни. И если собрался оправдываться перед Ним блеющими ангелами, Святым духом, шныряющим в постель к Марии, злыми ангельскими голосами и мразью с неба — вряд ли это получилось.
"Я не люблю"
Замечательная песня - нет, в самом деле. В ней практически не к чему придраться, никаких косяков, а главное - она вроде бы приоткрывает завесы тайны над личностью гения. Правда, наш дорогой гений исполнил несколько вариантов, что говорит о глубине и разносторонности этой личности, но мы поверим Рождественскому и возьмем текст из "Нерва" - тем более что интересные варианты нам никто вспомнить не помешает. Итак.
"Я не люблю фатального исхода" - логично, кто же его любит, и кто его избежать сможет? Никто.
"От жизни никогда не устаю" — вот это вранье, устал к сорока двум годам - сыт по горло, до подбородка, даже от песен стал уставать.
"Я не люблю любое время года, В которое болею или пью" - в книжке эту вполне откровенную и вызывающую доверие строку составитель заменил на пошлость: "когда веселых песен не пою", сразу выставив Высоцкого шутом.
"Я не люблю холодного цинизма, В восторженность не верю. И еще - когда чужой мои читает письма, Заглядывая мне через плечо". Ну, что тут сказать… Холодный цинизм и щенячья восторженность - две крайности, и не любить их обе можно, но в этом случае надо быть очень, очень-очень спокойным и слегка романтичным. Ну а про письма тоже хорошо - во-первых, кто это любит, во-вторых - люди в сером не только письма читали, но и разговоры прослушивали, и даже записи делали, когда ВВ пел Влади по телефону. Возможно, именно на это бард и намекал.
Кстати, было бы неплохо посмотреть на людей, которые любят половину и когда прерывают разговор, а также когда им стреляют в спину - в общем, нелюбовь к подобным действиям отличает большинство наших соплеменников. Не так ли?
А вот дальше целый куплет роскошных банальностей - железом по стеклу, против шерсти, игла почестей… А как же корочки СП и СК? Диски и роли? Гонорары и выступления? Не почести ли это? Или бедный бард не любил, но мучился "червями сомнений"?
Потом вновь появляется проблеск искренности - правда, такой усредненный, подходящий абсолютно ко всем: "Я не люблю уверенности сытой - Уж лучше пусть откажут тормоза, Досадно мне, коль слово "честь" забыто, И коль в чести наветы за глаза". Сразу возникают вопросы: чем плоха уверенность, пусть даже и сытая? Это как раз золотая середина между холодным цинизмом и восторженностью, то есть то, что автор, судя по всему, как раз должен любить. Да, и почему лучше отказавшие тормоза? Это синоним истерики, воплей и скандалов, вообще-то. И, простите, где и когда в чести были "наветы за глаза"? Вот прямо в чести - оклеветал кого-то, навел навет, к тебе подходят и хлопают по плечу - молодец, наш человек, уважаем, давай в следующий раз меня оклевещи, что ли.
"Когда я вижу сломанные крылья Нет жалости во мне, и неспроста - Я не люблю насилье и бессилье, И мне не жаль распятого Христа". Опять же хочется узнать - почему автору не жаль сломанные крылья, так не жаль, что даже песню "Кто-то высмотрел плод" он посвятил именно что сломанным крылам? Христа Высоцкому тоже было не жалко, есть такой вариант, потом он поменял строчку на более подходящую для христианской православной культуры.
"Я не люблю себя, когда я трушу, Досадно мне (и не терплю) когда невинных бьют, Я не люблю, когда мне лезут в душу, Тем более, когда в нее плюют". Подозрительное "досадно мне", подразумевающее наблюдение за процессом битья невинных, но невмешательства, заменили на "не терплю" - то есть, возможно, поэт подошел и заступился.
Ну а про манежи и арены вообще без комментариев - сам наш уважаемый автор именно что разменивал по рублю любую тему, за которую брался, обсасывая ее так и этак, высмеивая или захваливая, гневаясь или глумясь. То есть, фактически, песня-исповедь превратилась в набор всем подходящих штампов, убраны острые углы и двоякие смыслы, стерто несоответствие общественным правилам, и можно смело демонстрировать свое нутро, зная, что ему ничье суждение уже не повредит.
А замыкают "Нерв" (вру, замыкают сборник "Корабли", в которых Высоцкий возвращается, обвешанный друзьями) два очень интересных текста. Которые прямо просятся в разбор, и дают весьма интересную картину.
Первый - "Мне судьба до последней черты, до креста". Давайте с нее и начнем, тем более что она так лихо и начинается. Но хочется спросить - покажите песню, где уважаемый Владимир Семенович с пеной у рта доказывает, что не то, не тот и не та? Не ищите, их нет. Спорить — значит наживать себе врагов, врагов у ВВ и так было достаточно, по общепринятой версии, да и на самом деле, наверное.
"Что лабазники врут про ошибки Христа (?) Что пока еще в грунт не влежалась плита (??!!) Что под гнетом татар жил Иван Калита (?!) И что не был один против ста". Хороший куплет, а главное - понятный, правда, ни одна строка с соседской не связаны, но мы уже привыкли на такие мелочи не обращать внимания. Какая плита, что еще за лабазники такие, при чем здесь Калита? Триста лет под татарами опустим, ВВ не был знаком с Гумилевым, тем более, что триста лет эти логически продолжают Калиту - ура, ура, логика повествования нашлась!! А вот дальше опять интересно. Потому что логика Калиты заканчивается кровью, нищетой и пугачевщиной. И вдруг: "Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта, Повторю, даже в образе злого шута" - хорошо, мы готовы слушать, раз ни черта не поняли.
"Но не стоит предмет, да и тема не та - суета всех сует все равно суета". Друг Высоцкого Шукшин называл это - финт ушами. Для начала мы получаем груду информации от Христа до татар с Калитой, потом - обещание объяснить баранам, что есть ху, а потом – бац, и вторая смена. Не буду я ничего объяснять, вам все Экклезиаст давно объяснил - суета сует и томление духа. Не поняли?
Первая часть стиха закончена. Начинается вторая. Под названием "Чаша": "Только чашу испить не могу на бегу, Даже если разлить - все равно не смогу, Или выплеснуть в наглую рожу врагу? Не ломаюсь, не лгу, не могу, не могу". У Бориса Пастернака все гораздо более коротко и сдержанно - если только можно, авва отче, чашу эту мимо пронеси. Все помнят холодный рассвет перед предательством и мучительной смертью на кресте, спящие ученики и миг душевной слабости.
Причем Владимир Семенович сам исполнял стихотворение Пастернака, и, возможно, тут тоже такая весьма своеобразная трактовка налицо.
И давайте посмотрим, что у Высоцкого, который никак не может отвязаться от прилипшей своей роли - бег, враг, наглая рожа, разлить, ломаться, не могу, ну могу!!! (И очень странное противопоставление — даже если разолью — все равно не смогу выпить. Теряйтесь в догадках, а я пошел дальше.) Прости - не можешь выполнить своего предназначения и выпить свою чашу? Бунтуешь, выходит? Твои друзья спокойно выпили чашу, а ты - нет? Ну, явно не христианское смирение, и явно не христианский уверенный сильный покой.
"На вертящемся гладком и скользком кругу Равновесье держу, изгибаюсь в дугу. Что же делать - разбить? Все равно не могу, Потерплю и достойного подстерегу". Есть такое понятие – «лингвистический смысл». То есть значение слова "подстерегать" - дожидаться, таясь и прячась. Не танцевать, не петь, не лезть на стену - таиться. Не держать равновесие, изгибаясь в дугу, подстерегая достойного. Вообще круто. Лирический герой не только несется по кругу с бешеной скоростью, изгибаясь и сторожа, он еще и умудряется оценивать кого-то там, видимо, из других таких же вертящихся, и хочет ему всучить свою чашу.
Дальше Высоцкий теряется в неясной зге, отдает свою чашку и не собирается узнавать, выпил ли ее друг - бедолага, которому своей чашки явно было мало. Кромешная тьма и неясная зга - замечательно. Зга — это кольцо на дуге, через которую идут вожжи, чтобы лишними прикосновениями не раздражать коренника. Не видать не зги - не видеть даже голову лошади и кольца на упряжи. В общем, лиргер передал свою чашку (не чашу, текст приобрел комический оттенок. Дальше будет еще веселее - далеко, далеко…) и нырнул в згу, что доступно даже не всякому фокуснику. Нырнул и глядит - на лугу пасутся ко. Которые тоже сошли с кру. "Я с сошедшими с круга пасусь на лугу, И об чаше невыпитой здесь ни гугу, Не в сундук положу, на груди завяжу, а что ты подарил…" Простите, не так. "И о чаше невыпитой здесь ни гу-гу, А скажу - и затопчут меня на лугу".
Вообще эта тема - сойти с круга, потерять своих братьев, свой флот - излюбленная тема Высоцкого. Выходит, что он поклонялся не только джентльменам удачи, героям, альпинистам, но и неудачникам. Или чувствовал себя таким, оправдывая как мог свой проигрыш.
Дальше перед угрозой рогов и копыт лиргер вдруг меняет тактику и, разрывая ворот, орет: "Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу, Может, кто-то когда-то поставит свечу мне за голый мой нерв, на котором кричу, За веселый манер (?!) на котором шучу". Загадка великого русского языка - у меня плохие манеры, но это можно сделать вот таким манером. Может ли манер быть веселым, или все-таки веселые манеры (смешные или нелепые)? Оставим манер в покое, гораздо интереснее хлопотать до рвоты. (Псы тоже лают до рвоты, но это бывает. Наверное, можно и хлопотать до нее.) Представьте: врывается ВВ к большому начальнику, рычит - трррребую кваррррррртиру дррррррругу - и тошнит на стол.
Голый нерв тоже не совсем голый, сейчас мы это поймем. "Даже если сулят золотую парчу Или порчу грозят напустить - не хочу…" Какая большая нехочуха. хлопотать он хочет, а парчу - нет. Кстати, никогда не слышат про то, что сулят золотую парчу, вообще-то это ткань для церковных служб. Кроме того, мне так и непонятно - чего он не хочет-то? До рвоты хлопотать? Получить парчу? Не получить парчу? Чтобы свечу ему ставили? А, чтобы нервы ослабли? Да, нерв ослаб.
"На ослабленном нерве я не зазвучу, Я уж свой подтяну, подновлю, подкручу". Во-первых — вот оно, подтверждение чистого расчета: публике нужен крик и хрип, дадим ей и того, и другого. Во-вторых, любой доктор дал бы многое, чтобы узнать, где та дырочка, сквозь которую можно подновить, подтянуть, подкрутить нервы?
"Если все-таки чашу испить мне судьба, Если музыка с песней не слишком груба" - конечно, каждый выпьет свою чашу, и всучить ее на вертящемся кругу никому не дано. Музыка с песней - во-первых, речь о стихах даже ни идет, что очень печально, во-вторых, грубость ВВ - дело наживное. В той же "Алисе" пишет (то есть говорит): настоящий добрый ребенок, непосредственность и чистота блестит в каждом слове.
"Если вдруг докажу, даже с пеной у рта - Я уйду и скажу, что не все суета". Оспорим мы, значится, библейских мудрецов. Главное - понять в чем. Всю песню автор грозится - докажу, что в грунт не влежалась плита. Где доказательства? Докажу, что лабазники врут про ошибки Христа. Ну где они, доказательства?
Вот смотрите - в одном тексте сидит как минимум три стихотворения. Разноплановых, разно удачных, со смыслами, наслаивающимися и мешающими восприятию, в некоторых местах смешные (хотя смех даже не подразумевается, уверяю вас, все на серьезных щах). При этом из каждого куска - а они являют из себя моноримы, то есть однообразную рифмовку - можно сделать отдельное произведение.
Я понятия не имею, сознательно ли Рождественский вставил эти тексты в самый конец своего сборника. Возможно, он хотел показать неминуемую личностную деградацию, которая прорывается буквально в каждой строке. Высоцкий в этом тексте перестал быть мастером, у него путаются мысли, у него громоздятся нелепые образы, над которыми он позволяет смеяться (потому что сам не видит этой нелепости). Он пытается удержать свой привычный уровень, но не может. Вместо шедевра получилась неудача.
Практически в каждом стихотворении у Высоцкого есть ляп - но это просто от замыленного глаза и неумения слушать советы. Глаз замыливается у любого творца, это налог на талант, к тому же косяки были бы легко исправимы при желании. Но разобранный выше текст плох весь, от начала до конца. Для какого-нибудь графомана подобная работа была бы лебединой песней, после которой лучше лечь и помереть, но для Высоцкого по сравнению с Высоцким это - позор.
Такой же неумелый (никогда не думал, что посмею так выразиться в отношении ВВ) текст стоит предпоследним в "Нерве". "Чту Фауста ли"… В Нерве приведен усеченный вариант, сокращенный и облагороженный. Вообще-то это часть запойного шемякинского цикла, состоящего исключительно из «французских бесов», «доброго Сатаны» и записок из желтого дома.
Ознакомьтесь сами. Начинается он так: «Мне снятся крысы, хоботы и черти»… А дальше, как обычно, про пьянство. Но нервный вариант интересен бесплодной попыткой придать тексту какой-то смысл, не заложенный изначально. В нем, если отбросить неловкую эквилибристику (календаре или - реяли), странный размер (абаб - бабааббба- аббба), кричит испуганный человек, который смешивает в одну кучу все - и цыганок, и литературную классику со всяческими отсылками, и просьбу Богу заменить страшный час, потому что страшно, и вдруг вместо бессмертия (а христианство дарит бессмертие, мы помним) вдруг требует дорогу и коня, прося при этом не плакать. Это та же путаница, но еще более запутанная - автор просто шарахается от одной крайности к другой и нигде не может найти покоя.
* * *
Вообще, конечно, Владимир Семенович выбрал очень удобную тактику - на претензии поэтов он мог отвечать, что исполнитель, на претензии певцов - вы что, ребята, я поэт, и в итоге быть артистом, который при помощи стихов продлевает до многих часов свое нахождение на публике. Отказывая, кстати, зрителям и слушателям в их законном праве - оценить выступление аплодисментами, потому что за это время можно еще пару-тройку песен исполнить.
И - да - со сцены произведения Высоцкого воспринимаются совершенно иначе, чем с листа. Некоторые его стихи становятся глубже, некоторые - нелепее.
Вернемся - ненадолго, как пример - к альпинистскому циклу и повторим вслед за Змеем Горынычем, который из позднего мультика про Богатырей и гораздо приличнее своего собрата из шестидесятых - "а как он сказал - если друг оказался вдруг…"
Итак, друг оказался вдруг, какая неожиданность. Читаем дальше - и не враг, а так. Хорошо. Дальше предлагается тянуть парня в горы, рискуя при этом. Простите, зачем? Погибнуть по вине неумелого и испуганного напарника, видимо. Да твою ж дивизию! Из-за того, что ты не понял, что за крендель живет рядом своей жизнью, друг он тебе или знакомый (знакомых в том мире не существует, либо друзья, либо враги), надо тянуть его в горы. Логично. Железная логика. А дальше идем построчно.
"Если парень в горах - не ах…" Это самое "ах" - к чему относится? Аховый — значит плохой? Или он должен протянуть, как мещане при виде мопса в кружевах - ах? Или скалолазки должны ахнуть от брутального барса с бородкой?
"Если сразу раскис - и вниз…" Ага, и стек манной кашей. В общем, на этом можно и остановиться - испугался, убежал или попросился, или соскочил, или скатился вниз… стоп. Вам не кажется, что я множу сущности? Это мне нельзя, автору можно. "Шаг ступил на ледник - и сник, Оступился - и в крик…" Бедняга раскис, сник и закричал - ну куда его дальше тащить? Наконец-то бедного знакомого покрывают позором (за что? Он никого не предал, он всего лишь вскрикнул, оступившись, раскис - но вниз его, судя по всему, не пустили, потащили на ледник дальше унижать). Причем горемыка даже матерного слова не достоин - не брани, гони (да он и до ледника сам бы ушел с радостью), вверх таких не берут, и тут про таких не поют. Ого. Как раз поют, вообще-то, но промолчим.
Дальше в песне все нормально, брутально и мужественно, вполне годится для гимна - Высоцкий лишь слабость описать не смог. Может, слабость - и не грех, а? Может, и не надо было чморить бедного парня, который совсем не хотел бы альпинистом?
А вот, например.
"В суету городов и потоки машин
Возвращаемся мы - просто некуда деться!
И спускаемся вниз с покоренных вершин,
Оставляя в горах свое сердце.
Кто захочет в беде оставаться один?
Кто захочет уйти, зову сердца не внемля?
Но спускаемся мы с покоренных вершин…
Что же делать - и боги спускались на землю."
Понятно, что я убрал припев и еще один куплет с прекрасной рифмой "остаться - возвращаться", который ничего не добавляет к сути песни и просто неудачен. В восьмистишии появилась закольцованность третьих строк, на которую как на стержень нанизывается смысл. Но такой прием допустим только в небольшом размере, увеличение размера уменьшает восприятие трагичности - а стих вполне себе трагичный.
"Здесь вам не равнина" - никаких претензий, текст идеален. Вот просто идеален, и все.
Насчет простого идеала — это когда текст не требует доработки, более того, любое изменение сделает его только хуже, и поэт достиг своей цели, совершенства. Таких стихов у Высоцкого тоже много - гораздо больше, чем у среднестатистического гения. Если брать "Нерв", то это: 1. Из дорожного дневника. 2. Расстрел горного эха. 3. Он не вернулся из боя. 4. Звезды. 5. Песня о новом времени. 6. Я пол мира почти… 7. Песня о Земле. 8. Песня о конце войны. 9. На стол колоду (без припева про Бонапарта). 10. Оплавляются свечи. 11. Она была чиста (без одного куплета). 12. Мой Гамлет. 13. Кто-то высмотрел плод. 14. Баллада о борьбе. 15. Баллада о Вольных стрелках.
Итак, на первый сборник всего пятнадцать стихотворений, которые могут быть названы Литературой - именно так, с большой буквы. Не поделки ради шоферов – штангистов - гроссмейстеров - банщиков, не стихотворные карикатуры, не мужественные басни и смертельно опасные намеки - поэзия.
Есть еще тексты, который были бы великолепны, если их очистить от ненужных и слабых куплетов, припевов и обычных неудач, донесенных до слушателя в пылу графоманский лихорадки - "Я не успел", где Высоцкий собирается втискиваться между ножнами и кинжалом и в щепы разбивает папирусный плот. Есть роскошная "Ошибка", которая не вошла в сборник, есть совершенно великолепная "Баллада о детстве" - тоже не вошла, есть гораздо лучший вариант «Двух судеб»… Интересно, у Рождественского проблемы со вкусом были, или это сознательно сделанная подлянка? Есть еще много чего, но в "Нерве" всего лишь 15 гениальных стихов.
*
«Кто кончил жизнь трагически». Конечно, вы эту песенку помните. Тот истинный поэт — совершенно верно, удачная смерть может сделать поэтом даже необразованного корейца с одним словом припева в творческом багаже. Но ведь вы позволите мне ее разобрать? Не одно слово корейца - до такого мастерства литературоведение еще не доросло. А песенку о поэтах построчно - со всем уважением к моему литературному папе Владимиру Семеновичу.
«Кто кончил жизнь трагически — тот истинный поэт, а если в точный срок, то в полной мере. На цифре двадцать шесть один шагнул под пистолет, другой же в петлю слазил в Англетере»… Про пользу смерти для славы я уже говорил — но вот что за сроки такие точные, не знаю. Поэзия вообще штука интересная — графоманы талдычат про какие-то там законы, которые мешают им писать свободно, а поэт заговорил про точные, простите, сроки. Фигуранты у нас Лермонтов и Есенин. Один получил пистолетом по башке — шагнул под пистолет (под электричку, под молоток, под топор), а не под выстрел — другой же слазил в петлю, как в погреб или на чердак.
«А в тридцать три Христу (он был поэт, он говорил — Да не убий, убьешь - везде найду, мол). Но гвозди ему в руки, чтоб чего не натворил, чтоб не дышал и чтобы меньше думал…» Ну, везде найду - Христос не говорил. Глаз вырвать рекомендовал, руку тоже, называл тогдашних людишек неверными и развращенными и сетовал, что терпеть их должен. Распятие у автора тоже интересное, как и объяснение казни — гвозди лишь в руки, а думать человек перестает позже, чем дышать.
Дальше идет куплет про тридцать семь лет (странно, что бунтарь не упомянул в контексте 37-й год) с интересными новостями — дуэль Пушкин подгадал (долго гадал, видимо, так же, как подстерегал на вертящемся кругу другой поэт), а Маяковский лег виском на дуло. Виском на дуло — хорошо, конечно, мне нравится, такой мощный трагически жест, только поэт убил себя выстрелом в грудь. Дальше идут какие-то непонятные претензии к тридцати семи годам, которые обязаны-таки испачкать виски кровью и сединой хотя бы.
Байрона с Рембо пропускаем (последний вообще поэтом быть перестал, к слову) и читаем моё любимоё.
«Слабо стреляться? В пятки, мол, давно ушла душа?
Терпенье, психопаты и кликуши!
Поэты ходят пятками по лезвию ножа
И режут в кровь свои босые души».
Ну, наверное, да, слабо. Да и отменен институт дуэлей за глупостью и ненадобностью, сам же автор писал — теперь под пистолеты ходят получить рукояткой по кумполу. И потом непонятно — за что поэт называет психопатами и кликушами читателя? Или не читателя, а просто поддерживая имидж истерички, вокруг которой все должны так же истерить... А душа в пятках — это же хорошо, это же богемно, возвышенно и романтично. Если душа не в пятках, то как ей ходить по ножам? Грубо говоря — поэт испугался дуэли и порезал себе пятки души. Души их, души, хватай за шею души. Это сильно. Правда, нормальные люди, даже поэты (я знаю много настоящих поэтов) босиком по ножам не ходят. Зачем? Сиди потом в бинтах.
Дальше еще лучше - «На слово «длинношеее» в конце пришлось три е». Вы заметили? То-то же. «Укоротить поэта!» - Вывод ясен». Вообще-то говоря, совершенно неясен — почему из-за смешного слова надо укорачивать каких-то поэтов? Где логика? Ну хорошо, при всей странности требования укоротили слово, получился «длиннош», в который все равно втыкают нош — по которому только что босые пятки души топотали. И этот самый длиннош счастлив висеть на острие — потому что опасен, оказывается. Как висит опасное пальто на вешалке рядом с ужасно опасным плащом. Насколько я знаю, зарезали Дмитрия Кедрина, но сильно сомневаюсь, что в ночной пустой электричке он был счастлив висеть на острие.
Итак, те поэты, что пережили двадцать шесть и тридцать семь лет, попадают под правило. Правило такое — если ты поэт и существует слово «длинношеее», то тебя надо зарезать. Дальше Высоцкий находит каких-то неведомых приверженцев фатальных дат и цифр (очевидно, для компании психопатам и кликушам), томящихся, как мясо в духовке — наложницы в гареме. И уверяет, что концы поэтов отодвинулись на время. Ну, после длинноша и пяток души отодвинутые концы воспринимаются вполне нормально. Взяли этак двумя пальчиками конец и в сторонку. Особенно милы отсылки от томящихся наложниц к концам и от концов к наложницам — просто текст, читайте сами.
В общем, все было бы ничего, но автор-то хотел мощный, трагический текст, судя по замаху. А получился какой-то нелепый Кук, которого съели, перепутав с коком.
* * *
На самом деле со стихами у Высоцкого происходила интересная вещь — он изо всех своих сил пытался найти оригинальные рифмы и образы. И если с рифмами у него все хорошо, что заметил лучший поэт в мире Бродский(это по словам не разбирающейся в литературе Влади), то с образами - частенько беда. Ну, потому, что сильный образ иногда идет вразрез с общей картиной стихотворения, но увидеть это можно только при внимательном разборе. Картина стихотворения придумана мной не зря —воздействие на человека происходит обобщенно, но в памяти остаются и заставляют перечитывать — переслушивать только некоторые строки. Именно они как раз и являются необычными образами, именно они благодаря этому привлекают внимание. Но они же при внимательном литературоведческом разборе оказываются смешным или позорным нагромождением нелепостей, а иногда наоборот - открывают новые горизонты и показывают новые грани. А иногда просто вызывают необъяснимый восторг — как с тем скелетом и метнувшимся в подворотню лучиком.
Относительно образов… Возьмем погоню, одну из вполне известных песен с канадского диска и из фильма «Единственная». Итак, вспоминаем, кто не помнит… «Во хмелю слегка Лесом правил я. Не устал пока, Пел за здравие» - ну, отлично. Короткий ритм вообще ВВ удается, мне кажется, лучше, но не буду утверждать. «А умел я петь Песни вздорные: «Как любил я вас, очи черные…» Ну вот, пожалуйста, окончен бал, погасли свечи. Очи черные, известный романс позапрошлого века, назван вздорным. С чего бы это? Вздорным стариком был Паниковский, но никак не романс.
«То неслись, то плелись, То трусили рысцой. И болотную слизь Конь швырял мне в лицо. Только я проглочу Вместе с грязью слюну, Штофу горло скручу И опять затяну…» Обратите внимание, что на два катрена — два отталкивающих и неприятных образа — болотная слизь и слюна с грязью, ну и скрученное штофу горло. Горло, не шея. Свернутая шея - это уже неприятно, но свернутое горло еще хуже, представляется какой-то хрип и агония.
Два куплета пропустим и идем к коде: «Лес стеной впереди, не пускает стена, Кони прядут ушами, назад подают, Где просвет, где прогал - не видать ни рожна! Колют иглы меня, до костей достают…» К слизи и слюне с грязью добавились иглы, которые достают до костей.
«Коренной ты мой, Выручай же, брат! Ты куда, родной, Почему назад?! Дождь, как яд с ветвей, Не добром пропах. Пристяжной моей Волк нырнул под пах…» Назад — потому что вперед некуда, пьянь свернула с дороги, судя по всему. А до костей достают ядовитые иглы — ну и леса у нас в России, я вам скажу. Волк пристяжной под пах — это реально страшно, потому что если волк оказался под брюхом лошади, кишки будут выпущены за несколько секунд. Но все обходится.
«Я ору волкам — Побери вас прах!! А коней пока Подгоняет страх. Шевелю кнутом, Бью крученые И ору притом: «Очи черные»!.. Храп да топот лязг, да лихой перепляс - Бубенцы плясовую играют с дуги. Ах вы кони мои, погублю же я вас, Выносите, друзья, выносите, враги!» Не будем ловить блох — автор загнал лошадей в ельник, возмущается тем, что коренной сдает назад, в паху пристяжной уже волк щелкает зубами, а он шевелит кнутом. Шевелит. Оригинальность на пределе, потому что кнутом можно хлестать (и хлещу кнутом, бью крученые) и лупить (луплю кнутом, бью…), свистеть — я свищу кнутом. И так далее, но автор предлагает кокетливое — шевелю. Опять перепляс (два притопа три прихлопа, никак) - в общем все, что Владимир Семенович так любит.
«…От погони той Даже хмель иссяк. Мы на кряж крутой На одних осях. В клочьях пены мы, струи в кряж лились, Отдышались, отхрипели да откашлялись. Я лошадкам забитым, Что не подвели, Поклонился в копыта, До самой земли, Сбросил с воза манатки, Повел в поводу… Спаси Бог вас, лошадки, что целым иду!» Тут несколько интересных моментов — о погоне речь идет только в названии, а по сути — кони с повозкой запутались в елках, которые до костей втыкают ядовитые иглы, лихой перепляс (перепляс — это всегда на месте, галоп и даже рысь переплясом никак не назовешь), но страх все-таки подгоняет. На одних осях — гипербола, а вот струи со взмыленных лошадей как-то… ну, не знаю. Струя у лошади может быть только в одном случае, так же, как и людей. Уточнять не буду. (Простите, конечно, составная рифма — кряж лились — откашлялись. Но все равно странно читается…)
Кстати — вот тут и надо остановиться. Дальше ничего уже не нужно, все эти банальности про схлынуло — закинуло, неумело я – белая совершенно лишние. Но при всем этом общее впечатление от песни весьма мощное и, как от большинства песен Высоцкого, оглушающее. Но эстетического удовольствия от текста нет. Что такое удовольствие от текста? О, это такая загадочная вещь, когда понимаешь, что так говорить нельзя, не стоит, быть такого не может — но сказано и до чего же хорошо!
Возьмем одну из самых моих любимых — хотя с сомнительным смыслом — песню про две судьбы. Она написана именно что с зашкаливающей гиперболой, преувеличением — но при этом так, что просто получаешь наслаждение, почти что физическое. (А, я уже говорил, что именно этот текст возьму не из нерва, где Рождественский поставил худший вариант, а с того же канадского диска.) Начало пропускаем, там ничего интересного — жил, пил, разувался — обувался.
…И огромная старуха
хохотнула прямо в ухо,
злая бестия…
«…Кто-ты?» Слышу, отвечает:
«Я, Нелегкая.
Брось креститься, причитая, -
Не спасет тебя святая
Богородица
Кто рули и весла бросит,
Тех Нелегкая заносит -
Так уж водится».
И с одышкой, ожиреньем
Ломит тварь по пням-кореньям
тяжкой поступью…
Ну вот давайте сравним — в «Нерве» такой вариант: «…а она не засыпает, впереди меня шагает тяжкой поступью…» Имеет право на жизнь? Конечно, обычная строчка, ничего интересного. «У нее одышка даже (какая невидаль для Нелегкой –К.У.) но заносит ведь туда же (куда? -К.У.) Тварь нелегкая…» Два ключевых слова — «одышка» и «тварь». Во втором варианте, не в нервном, они оставлены — но оцените и только представьте: «И с одышкой, ожиреньем ломит тварь…» «Впереди меня шагает…» — «ломит тварь по пням-кореньям». В первом случае — спешит толстая бабка. Во втором — какое-то хтоническое чудовище, которое пробивает, проламывает, ломает (синонимы слова «ломит») древесные завалы как танк. В самом деле, Нелегкая.
Вдруг навстречу мне живая
колченогая, кривая
Морда хитрая.
«Не горюй, - кричит, - болезный,
Горемыка мой нетрезвый,
Слезу вытру я!»
Взвыл я душу разрывая —
«Вывози меня, Кривая,
Я на привязи. Мне плевать,
что кривобока,
криворука, кривоока,
только вывези!»...
Какая замечательная игра слов и усиление образа — ну, попробуйте просто представить.
«Влез на корни с перепугу,
Но Кривая шла по кругу —
ноги разные,
Падал я и полз на брюхе,
и хихикали старухи
безобразные...
«Слышь Кривая, четверть ставлю,
кривизну твою исправлю,
раз не вывезла.
И ты, нелегкая маманя
хочешь истины в стакане
На лечение?
Тяжело же столько весить,
А хлебнешь стаканов десять —
Облегчение...»
Соблазнил молодец старушек на выпивку — ломит тварь, не ломит, а соблазнилась.
…А за мною по корягам, дико охая,
припустились, подвывая...
Дико охая — всего два слова, но какой дикий же восторг. Вы только представьте, а еще лучше попробуйте «дико поохать», ощущения будут непередаваемые. Они еще и подвывают.
Именно такая работа со словом является не только мастерством — а гениальностью.
К сожалению, от одной старухи, от Нелегкой — ну кто скажет, что жизнь его была так уж легка? — Высоцкому так и не удалось избавиться.
* * *
Все-таки советские щуки… в смысле цензоры были далеко на так глупы, как их стараются показать в постперестроечные времена. В качестве примера можно привести «Двенадцать стульев», которые при наступлении «свобод» незамедлительно издали без купюр. Что сказать? Оказалось, что изначально классики юмора написали рыхлый неподъемный кирпич, нашпигованный пошлыми шутками, и цензура его буквально спасла.
Так вот, более точного определения отказа Высоцкому в использовании части его песен в фильме «Стрелы Робин Гуда» (некоторые, лучшие, вошли) я не видел. Песни «утяжеляют повествование» сказал неведомый, обладающий вкусом цензор. В точку — они почти совершенны, но вот тяжелы и неподъемны. С одной стороны, такие качества можно отнести к плюсам, с другой — к минусам, потому что творец должен хорошо знать, что такое золотое сечение.
Давайте возьмем эту утяжеляющую фильм песню — «Ненависть». Вообще, это такое слово, которое лишний раз употреблять не стоит, настолько оно сильно энергетически и эмоционально. Но мы же не пьем, а употребляем, то есть не употребляем, а разбираем, поэтому эмоциональные перехлесты нам не страшны.
Итак, первая строка. Вообще интересно, почему сила слова Высоцкого такова, что даже откровенно смешной ляп воспринимается серьезно? Хрипота ли в этом виновата, которой даже Смерть побаивалась, кружа рядом? «Посмотри — тощий гриф над страною кружит». Я дико извиняюсь, но если птица-падальщик тощая, то в стране полный порядок, нет ни войн, ни беспорядков, и поля не завалены трупами. Сытый гриф не то что кружить, даже взлететь порой не может - подарки вроде полей битв не так уж часты, и зобы птицы набивают до предела.
Дальше мы видимо роскошную метафору: как природа выражает себя в ненависти непонятно к кому — ей-то что за дело? Но даже росы закипают от ненависти, и земля «гулко дрожит». Не будем углубляться в сию аллегорию, ну ее. «Ненависть в почках набухших томится» - роскошно, пиелонефрит может вызвать не то что ненависть, а просто-таки чистое бешенство скорча. «Ненависть в нас затаённо бурлит». Замечательно сказано, ей-Богу. Затаённо бурлит — все равно что тихо взрывается, оксюморон. Но, к примеру, рабы могут бурлить только затаенно, потому как за откровенное бурление могут и выпороть. Так что тут, в принципе, все верно. «Ненависть потом сквозь кожу сочится»… Физиологичность в стихах Высоцкого - привычная штука и, видимо, востребована (Левая грудь с Маринкой, слюна с грязью и так далее), но иногда утомляет. «Головы наши палит» - простите, это как? Как кабанчика или петуха для супа? Или рыцари своих холопов запалили — почки набухли, вместо пота ненависть сочится, и еще — слышите? — бурлит затаенно. Ответа не получим, так что поехали дальше.
«Посмотри, что за рыжие пятна в реке?», спрашивает поэт и, не дождавшись ответа, сообщает: «Зло решило порядок в стране навести» и приводит пример реакции народа: рукоятка меча холодеет в руке, бьется птица в виске — и заходится сердце от ненависти. В общем, все понятно — раз ты решил навести порядок, значит, ты зло, и народ встает на освободительную от порядка борьбу.
Дальше вообще идет жуть жуткая: «Ненависть юным уродует лица, Ненависть просится из берегов, Ненависть жаждет и хочет напиться Черной кровью врагов». Рыжая ненависть в реке хочет выйти из берегов и напиться черной крови. И если бы ненависть искажала лица, было бы лучше, но уродовать лицо — изначально «уродство» и означало отклонение от физиологических норм, вызывающее страх, отвращение и омерзение. Вы чувствуете перебор? Ну как, нет?! Даже сам автор понимает, что перегнул, и начинает юлить — по-другому это назвать нельзя. «Не слепая, не черная ненависть в нас — Свежий ветер нам высушит слезы у глаз Справедливой и подлинной ненависти». Ну, мастер, что тут скажешь. Ненависть у нас рыжая, хочет напиться черной крови, уродует юные лица, но сама не черная, а справедливая и подлинная (правильно, потому что рыжая), и выступает как «слезы у глаз». И живет, как выяснилось вдруг, рядом с любовью — прямо-таки один шаг.
Высоцкий перегрузил первые два куплета, понял, что заигрался, стал разбавлять психологическое давление и вконец запутался в нелепостях. Песня осталась тяжелой — именно тяжелой для восприятия, неудачи видны лишь при внимательном разборе — на что и обратил внимание безвестный друг-цензор. Необходимо уточнить, что «Ненависть» была написана и, к счастью, зарублена для кинофильма «Стрелы Робин Гуда», куда вошли и другие работы Высоцкого.
Насколько я помню, гениальные «Книжные дети», текст которых можно смаковать и любоваться, веселый и легкий «Славный парень Робин Гуд», «Баллада о времени» — тоже перегруженное образами стихотворение, но при этом не вызывающие никаких нареканий.
* * *
Кастрировать (в переносном смысле) покойников — у нас любимая народная забава. Самый яркий пример — это, конечно, одна поэтесса весьма низкой социальной ответственности — она не только прыгала из постели мужа к другим мужикам и даже изображающим мужиков девицам, разражаясь фонтанами плохих поэм и не самых плохих стихов, но и буквально заморила голодом одну свою дочь. Потом написала про это в экзальтированных, как положено, тонах — ах, где я и где дети, ах, мои стихи, ах, ах, ах. Поскольку все ее дневники хранятся в архиве и давно уже оцифрованы, нет никаких сомнений в ее искренности, так же как и в том, что она совершенно серьезно считала это небольшим проступком и сознательно готовилась к умерщвлению ребенка, внушала себе, что крошка дегенератка, тупица, подлая (какое изумительное определение для двухлетки); и когда представилась возможность заморить голодом в нищем детдоме, не упустила ее. Хотя была возможность отдать ребенка сестрам мужа, вполне для 19-го года обеспеченным.
Прошло сто лет, и женщины разделились на два лагеря — одни возненавидели поэтессу хуже, чем любого педофила, другие заняли круговую оборону и начали квохтать. В таких выражениях — она гений, а вы-то кто, не судите, сытые, голодного гения, это все ложь. Дневники, написанные лично рукой поэтессы, отвергаются как фальшивки, доказательства — клевета, и так далее. Стихи как аргумент приводятся только одной стороной, фанатками детоубийцы, для другой она и как поэт перестала существовать.
Этот пример я привел лишь для иллюстрации — нечто похожее произошло и с Высоцким. Споры в интернете, особенно в Дзене, который модерируется роботами и является прекрасным примером размена не то чтобы по рублю, а на какие-то ломанные кусочками копейки, не утихают. Причем чем тупее человек, тем смешнее у него доводы. Имярек кричал — я пятидесятого года, никто не слушал Высоцкого!!! Это все вранье! И на похороны никто не пришел, каких-то десять тысяч (так и хотелось спросить в лучших традициях подобных споров — а к тебе, родной, сколько придет? Пяток-то наберется? Пяток душ, хотя бы…). Простейшая логика про затертые бобины упираются в счастливое убеждение — «не было такого». Не было, и все тут. Если бы подобные ценители направили бы свою веру в религию, то стали бы двигать горы и железнодорожные составы с щебнем.
Ну а другая половина состоит из трех частей — первая говорит, что ВВ был актер, исполнитель и так себе поэт. Или — поэт, но исполнитель и актер так себе. Вторая — гений во всем, за что не возьмется, и вообще, кто вы такие? Читайте стихи, слушайте песни и молитесь нашему идолу!!! Он Бог! А вот третья часть пытается оценить явление трезво, за что получает и слева, и справа.
У самого идола, который, на мой взгляд, в первую очередь был поэтом, во вторую — исполнителем, и уже на этом всем стояло его актерское дарование, был свой взгляд — вполне четко прописанный в не самой его удачной песне «Ахиллес» (или «Памятник», как вам угодно).
Ну, поехали. В первом куплете все обычно — рослый, стройный, хотел быть только первым, попробуй его угробь, в привычные рамки не лез (это точно), а потом его «охромили» и согнули и назвали Ахиллесом. Что значит «охромили» — сделали хромым? Памятник? Сажать памятники сажали, все помнят, даже каменные, но вот охромить — первый раз слышу. Причем удивительно, что лирический герой не знал, что он такая легендарная личность, судя по удивлению. Дальше — как обычно, начинаются чудеса.
«Не стряхнуть мне гранитного мяса И не вытащить из постамента Ахиллесову эту пяту. И железные ребра каркаса Мертво схвачены слоем цемента — Только судороги по хребту». Итак, гранитное мясо состоит из железных ребер каркаса и слоя цемента, от которых по хребту судороги. Или — гранит поставили на цементный постамент? Мне не кажется это правдоподобным.
Читаем дальше обычную похвальбу про косую сажень и вдруг — на спор вбили и сажень распрямили. Друг, ты уже памятник, тебе нельзя ничего распрямить или куда-то вбить, иначе все на фиг нарушится. Это можно сделать только во время отливки, обточки и так далее. Значит, виноваты не вандалы, уродующие тебя, произведение искусства, а скульптор. Или Кобзон, который выбрал памятник для установки на Ваганьковском.
Пропустим два куплета и подойдем к возмущению — неоправданному — гробовщиком. Ну, подошел с меркой, а как иначе? Более того, все мы после смерти будем измерены и даже взвешены и оценены, не на этом свете, так на том. Кстати, сам автор именно этого и хочет — остаться в живых и быть оцененным по справедливости, без кастрации, фальшивого лоска и заупокойной лжи. «…Как венец моего исправленья — Крепко сбитый литой монумент При огромном скопленье народа Открывали под бодрое пенье, Под мое — намагниченных лент». Не зря вколачивали (смотри выше) — монумент оказался крепко сбитый и литой, значит, все-таки цемент, а не гранит.
«Неужели такой я вам нужен после смерти?» Конечно. Именно такой, для каждого свой. Один охромил, другой плечи вколотил, третий стакан налил — все естественно, а кому-то вообще дискант кастрата приятен. Это ваша публика, Владимир Семенович, вы для нее жизнь положили, она такая, что тут поделать?
Дальше мы видим единственный сильный и удачный куплет во всей этой страдальческой поделке, тем более что Дон Гуан смог-таки поквитаться с Командором, изобразив его.
«Командора шаги злы и гулки.
Я решил: как во времени оном,
Не пройтись ли, по плитам звеня?
И шарахнулись толпы в проулки,
Когда вырвал я ногу со стоном,
И осыпались камни с меня».
Практически кинематографическая картина, точный кадр, напряжение, отсылки к своей роли — все в катрене на шесть строк.
Тут хорошо бы остановиться, потому что дальше начинается бред — голый, безобразный памятник вылезает из кожи, тянется какой-то железной клюкой, рвет рупора — они были встроены в памятник? И паденье его не согнуло, не сломало — а железная клюка? А острые скулы из металла? То есть бетон осыпался, и памятник оказался изрядно ощипанный, но не побежденный? «Не ушел я, как было угодно — шито-крыто» — шито-крыто с установкой памятника, громадным скопленьем народа и побеге с монумента бетонного чудища из гранита.
Вот что бывает, когда не можешь вовремя остановиться, хотя генеральная линия данного опуса выражена ясно и вызывает уважение. Один стоящий куплет на всю балладу — нет, извините, все-таки это не шедевр.
* * *
Очередная баллада — о волчьей гибели, или «Охота с вертолета», вторая серия «Охоты на волков». Стоить заметить, что, в основном, какие бы рифмованные эксперименты не проводил ВВ, выбранный рисунок произведения он выдерживает. Теперь по тексту.
В первом куплете практически не возникает вопросов, разве что — почему река протухла? Потому что грязь со слюной? Ну, и почему стрелки безрукие — их много, но потеха в две руки. Ладно, будем считать, что придираюсь, но дальше все равно появятся вопросы. Читаем: «Появились стрелки, на помине легки, И взлетели стрекозы с протухшей реки, И потеха пошла — в две руки. Полегли на живот и убрали клыки…» Пир безруких вурдалаков и упырей? Которые пугают стрекоз на протухшей реке, потом потешаются в две руки и в итоге прячут клыки? По тексту так и выходит. Ладно, примем как данность: стрекозы — это вертолеты, стрелки рукастые, реки зимой протухают.
Теперь вернемся к волкам, мы смотрим и видим шедевр на шедевре. Во-первых, волки помянули недобрым словом стрелков — вот они и появились, на помине легки. Во-вторых, как уже было сказано, полегли на живот и убрали клыки. В каких ситуациях испуганные псовые убирают клыки? Только когда их прессует доминант, и то не всегда, вот если подчиненный собирается бунтовать, то может и оскалиться в ответ. Такой ужас как вертолет вызывает рефлекторные проявления — поджатый хвост, вздыбленная шерсть и оскал, обязательный оскал. Всего-то надо было — полегли на живот, обнажили клыки. Ну да ладно.
«…Чуял волчии ямы подушками лап» — если под подушками яма, значит волк летит в нее. Так уж яма устроена, понимаете ли. «Тот, кого даже пуля догнать не смогла б…» — а, так вот к чему здесь ямы под подушками — для рифмы. Ну и посмотрел бы я на волка, который убегает от пули, но не может убежать от вертолета. «Тоже в страхе взопрел, и прилег, и ослаб…» Замечательно. Беда в том, что все псовые лишены потовых желез вообще, их нет, природа так пошутила. Именно поэтому они дышат, открыв пасть — чтобы охладиться через легкие (а не языком). Итак — взопрел, прилег, ослаб. Если убрать взопрелости, то даже хорошо. Идем дальше, но сначала пропустим куплет из шести строк, когда волки почему-то расписываются в том, что они не волки, оставим на совести автора.
«Мы ползли, по собачьи хвосты подобрав, К небесам удивленные морды задрав…» По-собачьи. Можно подумать, что волки свое «полено» никогда не поджимают. Еще как поджимают, особенно когда «материки» и старшие собратья начинают прессовать нижних, а они это делать любят и умеют, просто ради развлечения и укрепления структуры. И если не будет поджатого хвоста, падения на спину и струйки мочи для демонстрации покорности — убьют на фиг. У волков все очень просто и не шибко благородно. А в стихотворении вообще-то вместе с убранными клыками мы видим картину полного паралича от страха и покорности — особенно удивленные морды.
На самом деле волки, попавшие под вертолет, сначала бегут, бегут долго, бегут быстро, потом, как правило, начинают прыгать и щелкать зубами, пытаясь достать грохочущее чудовище. Этому множество свидетельств — охота с вертолетов именно на волка-вредителя была очень распространена в советское время. Но обычно их, конечно, расстреливали в угон, не давая опомнится и остановиться. Но чтобы ползти, задирая удивленные морды — что-то новенькое в охоте с воздуха. «Только били нас в рост из железных стрекоз…» Ползущих, тихих смирных волков с удивленными мордами расстреливали в рост? Это как?
«Кровью вымокли мы под свинцовым дождем, И смирились, решив — все равно не уйдем! Животами горячими плавили снег. Эту бойню затеял не Бог — человек: Улетающим — в лет, убегающим — в бег…» Итак, мы видим ползущих в рост волков с поджатыми хвостами и удивленными мордами, которые, подумав, решили, что все равно не уйдут. И про горячие животы зимой — очень круто. Вообще-то шкура у волка такая, что он спит зимой просто на снегу, свернувшись калачиком, а иногда и раскинувшись, если тепло, и нет у них никаких плавящих снег горячих животов, по определению нет. Впрочем, что уж тут, в следующей строке стрелки лупят по волкам, которые перестали плавить снег животами — в самом деле, глупое занятие — и полетели себе в горизонт. А те, что послабее — побежали, наконец, сообразили, что ползти, да еще под свинцовым дождем — чистое самоубийство, удивленная у тебя морда или умилительная.
Заклинания про псов, с которыми не стоит вязаться (в смысле драки или спаривания? Спаривание волков с собаками бывает, но ни метисы, ни гибриды не жизнеспособны. Нет ни одной породы с волчьей кровью, а те, что есть, из племенного разведения и использования исключены именно из-за этой капли), не стоят внимания — в случае драки волки режут собак, но бывает и наоборот.
«Волки мы, хороша наша волчия жизнь…» Ну да. Голод, паразиты, фактическое уничтожение популяции всеми способами — флажки, вертолеты, капканы, яды, увечья при охоте, смертельные драки с соседними стаями и жесткое соперничество за иерархию в своей. Хороша жизнь.
«Вы собаки, и смерть вам собачья…» Сегодня это звучит особенно смешно — когда дворняг сравнивают с людьми (не в нашу пользу, кстати), собачек водят на шлейках, чтобы не давить на шейку, отказываются от нормальной дрессуры в пользу ничтожных аферистов, когда собак кремируют и хоронят как людей… ну да. Жизнь у них собачья, в самом деле.
А дальше интересно: «К лесу, волки, там хоть немногих из вас сберегу! К лесу, волки, — труднее убить на бегу! Уносите же ноги, спасайте щенков! Я мечусь на глазах полупьяных стрелков И сзываю заблудшие души волков…» Вот так вот неожиданно автор от имени стаи перескакивает на вожака, который мечется, а остальные, видимо, без команды продолжают ползти — и скликает заблудшие души. Очень понятное поведение, если с неба по тебе лупят свинцовые плети. Щенки, кстати, зимой вполне себе приличные звери с родителей ростом. Вся стая — это семья.
«Те, кто жив, затаились на том берегу…» Протухшей реки, помним. «Что могу я один? Ничего не могу!» Логично, но в стае ты тоже ничего не мог, судя по тексту, товарищ вожак. «Отказали глаза, притупилось чутье… Где вы, волки, былое лесное зверье, Где же ты, желтоглазое племя мое?» Какой надрыв, прямо страшно! А на четыре строки выше указано прямо — волки затаились на том берегу. Вертолеты, которые взлетают с протухшей реки, перелететь за нее, как видно, не могут. Стая, в общем, убежала за реку тухлятину нюхать, вожак среди собак, а снег татуирован росписью — что они больше не волки.
«Охота на волков» с завывающими гитарами была сильней: завязка, кульминация, развязка, никаких татуировок, полетов в горизонт, горячих животов и прочих ужасов. Хотя там тоже были быстро бегающие челюсти. Ну а первая серия, как всегда, лучше второй.
* * *
Не буду дальше нервировать волками «волков» (в СССР все без исключения были волками, которые мечутся мимо флажков) и предлагаю насладится длиннющей песней, которая непонятно о чем. Видимо, о романтике, потому что иначе ее нельзя объяснить. Она вообще интересная претензиями, особенно звучащими из уст Владимира Высоцкого, прирожденного лидера и победителя. И называется скромно — «Я не успел». Причем перед нами такой текст, что в него лучше не вдумываться, а просто повторять, потому что, в принципе, в самом деле красиво и романтично, причем глупость от первого до последнего слова — страдать непонятно о чем, пропуская бурлящую сегодняшним днем жизнь мимо. Да ну. Хотя, кажется, есть такое понятие как тоска о том, чего не может быть — потому что все было в далеком прошлом или вообще никогда не было и не будет. Печаль о невидимом и ускользающем миге, например. Но поскольку определение тоски существует лишь в одной северной культуре, мы будем, признавая художественную ценность стихотворения, разбирать его по полочкам. Поехали.
«…К ногам упали тайны пирамид, К чертям пошли гусары и пираты…» Куда-куда тайны упали? Прям вот так все выяснили? Конечно нет. Гусары ушли в свое время, зато пираты в некоторых водах прямо-таки процветают, даже фильм сняли про пиратов двадцатого века. В общем, текст такой, что на каждую строку можно найти совершенно справедливое опровержение, и единственное, что непонятно — почему преуспевающий бард, актер и так далее сокрушается по временам, в которых его зарезали бы на большой дороге? Или он не сомневается, что резал бы сам? Почему он жалеет: «Спокойно обошлись без нашей помощи Все те, кто дело сделали мое, И по щекам отхлестанные сволочи Фалангами ушли в небытие…» Извини, родной, твое дело делали сволочи, заслужившие только удары по щетинам? А перед этим куплетом, чуть выше, вообще роскошный, где автор хочет влезть между ножнами и клинком и папирусный плот — последнюю надежду — разбивает в щепу. Тростник — в щепки, которые летят, когда рубят лес.
Про одры смертные тоже хорошо — снег, трава иль простыня, годится и госпиталь. ВВ жалеет о «заплаканных сестрах милосердия», которые обмоют не его, но забывает, что перед обмыванием могли быть гнойные раны, например, оторванные конечности, отсутствие обезболивающих и так далее.
«Иные жизнь закончили свою, Не осознав вины, не скинув платья(?), И, выкрикнув хвалу, а не проклятье (?), спокойно чашу выпили сию…» Снова чаша, опять проклятье — зачем его перед смертью выкрикивать? Зачем кого-то или что-то проклинать перед лицом вечности? И что плохого в спокойно выпитой чаше, которая суть аллегория личной судьбы?
«Другие знали, ведали и прочее, — Но все они на взлете, в нужный год Отплавали, отпели, отпророчили… Я не успел. Я прозевал свой взлет…» Если не замечать поэтических огрехов, которые проскальзывают при правильности формы и замечательной рифмовке (про смену размера как Бог на душу положит, путаницу с рифмами я молчу, это пустяки для гения), то мы видим страдания по свободе, когда можно было устраивать дуэли, быть сволочью, брать скалы, замерзать в ледоход на дикой далекой реке — в общем, быть брутальным самцом в самом широком смысле этого слова, бунтуя даже на смертном одре. Понятно, что если тебя обмывают не миловидные сестрички милосердия, то мир заслуживает лишь проклятья. В общем — не знаю, при всей образности текста, при всей его романтичной тоске по приключениям, флибустьерам и прочим джентльменам удачи, очень похоже на умелую актерскую игру в стихах.
Есть еще одна замечательная песня абсолютно в том же стиле — серьезная многозначительность, от которой хочется потрясать кулаками, рыдать, охватив голову, или бежать захватывать магазин в Поломах. А главное — вот веришь, что все, о чем пишет бард, плохо, даже отвратительно. Судите сами (а я, как обычно, буду скромно комментировать чуть в сторонке, чтобы не затоптали жирафы с антилопами).
«Песня конченного человека». Такого опытного, все познавшего уже, но абсолютно конченного, способного только на жалобу в тридцать три куплета. «Истома ящерицей ползает в костях» - брр, аж представить страшно. «И сердце с трезвой головой не на ножах» - перевожу с поэтического на человеческий: трезвый человек живет спокойно. Кроме того, у него не захватывает дух на скоростях и не леденеет кровь на виражах. Вообще-то говоря, скорость и виражи — занятие специфическое, не для каждого годится, так что и в этом я проблемы не вижу.
Один куплет перескочим и возьмемся за воду: «Не пью воды, чтоб стыли зубы, питьевой» - вы меня извините, но я так и не понял, что мне делать с этой информацией, несомненно ценной. Тем более, что в этих ваших интернетах «ледяную» заменили на «питьевую», наверняка это сделало поколение, выросшее на пластиковых бутылках в кулерах. И все-таки — как мне это воспринимать? Ну, не пьет ледяную, предпочитает теплую или даже вообще питьевую, а не из лужи, мне по этому поводу сочувствовать или даже страдать? Не могу, не вижу причины. Тем более, как все мы знаем, сегодня человек не пьет, а завтра раз — и запил, такую воду, что аж кости ломит вместе с ящерицей.
«И не событий, не людей не тороплю» - достойное уважения качество, всему свое время.
«Мой лук валяется со сгнившей тетивой, Все стрелы сломаны — я ими печь топлю…» Лук явно не нужен, раз тетива сгнила, а вот стрелами топить смысла нет — их слишком много понадобится. Опять же — сгнившая за ненадобностью тетива лука (люди имеют свойство меняться, сегодня одно, завтра другое, и это совершенно нормально, никому в голову не придет упрекать их за это) - не преступление и даже не повод давить на жалость.
«Не наступаю и не рвусь, а как-то так…» - замечательно, логическое продолжение качества, достойного уважения. «Не вдохновляет даже самый факт атак…» - простите, а кого этот факт вдохновляет?
«Я не хочу ни выяснять, ни изменять И не вязать и не развязывать узлы…» - логика повествования все-таки ставит в тупик. «Углы тупые можно и не огибать, Ведь после острых — это не углы…» Ага, и поэтому человек, которому ничего не интересно, трахается об них всем своим несчастным телом. Вот когда он всем телом бился об острые, то да, ловил непередаваемые ощущения, особенно когда выяснял и изменял.
«Любая нежность душу мне не бередит, И не внушит никто, и не разубедит…» - что такое любая нежность, я не знаю, но если ее внушают а потом разубеждают — может и ну ее? А вот сейчас будет прекрасно. «А если чужды всякой всячине мозги, То не предчувствия не жмут, ни сапоги…» Мозги, чуждые всякой всячине. Чуждые всякой всячине мозги. Поэтому не жмут сапоги. Я-то, дурак, считал, что сапоги жмут, потому что не по размеру. А все из-за мозгов, точнее, из-за всякой всячины, которая мозгам чужда. Не спрашивайте, я сам не понимаю, как это так. Дорогая, пожми мое предчувствие...
«Не ноют раны, да и шрамы не болят — На них наложены стерильные бинты!» - вот беда-то. Надо было, чтобы раны гнили, воняли, мухи, опарыши, гнойная хирургия - вот это мы любим? Кстати, зачем бинты накладывать на шрамы, даже если они болят — хотя шрамы как раз не болят вообще, в новой ткани нет иннервации. «И не волнуют, ни свербят, ни теребят Ни мысли, ни вопросы, ни мечты…» Так вот она какая, всякая всячина, из-за которой жмут сапоги!
«…в рост ли, в профиль слепит ли…» - не помню этой строчки на диске, в общем, она совершенно неудобоваримая, непроизносимая и вообще неудачная. Поэтому ВВ ее не исполнял, но дураки взяли и разместили из самых благих побуждений.
«Ни философский камень больше не ищу, Ни корень жизни — ведь уже нашли женьшень…» Он у нас не только в кольцевых мотогонках участвовал, но еще и философский камень искал, какой разноплановый дяденька. Вот насчет корня жизни затрудняюсь сказать, нашли его или нет, и заменит ли он женьшень, а может наоборот, но это уже виднее автору. И почему найденный женьшень мешает дальнейшим поискам пресловутого корня жизни? Или камня? Загадка на загадке.
Я бы назвал стихотворение так — песня пожилого бывшего истерика, у которого прекратилась выработка кортизола и он недоумевает, почему вдруг стал нормальным. Причем поскольку все эти присущие простому и неплохому гражданину проявления выставлены едва ли не как смертельные грехи, за которые не расплатишься, то и простой хороший гражданин оказывается непростым и неприличным. Тетива у него сгнила, стрелами печь топит — отопление ему включить лень, пижон. (Если что, то речь идет о лирическом герое, ни в коем случае не об авторе, хотя автор при внимательном рассмотрении тоже тот еще пижон был…) Его не теребят, а сам он не трепещет, и в разной там нежности пойди разубеди, особенно когда в мозгах от всякой всячины сапоги жмут.
Правда, в защиту Владимира Семеновича могу сказать, что, поскольку текст взят из интернета — скорее всего, обладающие изумительным вкусом и чувством меры владельцы порталов совали в публикацию все, что смогли найти, в том числе и удаленные из окончательной редакции варианты. А вот плохо это или хорошо, они не понимают и образованность свою показать не хочуть.
Вот еще прекрасный пример многозначительной песни (стихами этот коротенький, всего на двадцать один куплет текст язык назвать не поворачивается). Да не бойтесь — я не буду приводить и разбирать все двадцать куплетов, что вы! Я только самые вкусные. Об остальных вкратце — тонет мужик, уходит вглубь. С удивлением, мол, а зачем я тонуть взялся, чего мне на суше не хватало? Вот этими сомнениями песня и пропитана. В самом деле, советский человек на Таити (возможно, Гаити) жалуется на жизнь и высмеивает пороки. Вот у него подгорело, вот привык, даже отдохнуть нормально не может. Кроме того, в песне есть некоторые физические и биологические открытия, а также индивидуальные впечатления от ныряния на Гаити (возможно, Таити) — потому и дышит ВВ непривычно ртом.
«Спаслось и скрылось в глубине Все, что гналось и запрещалось — Дай Бог Я все же дотяну, Не дам им долго залежаться…» Лирический герой хочет не дать залежаться тому, что гналось и запрещалось. Наркотики, например, под запретом, торговля людьми, педофилия, насилие. Или что-то другое имелось в виду в такой-то песне и такой-то строчке?
«Я бросил нож — не нужен он, Там нет врагов, там все мы люди, Так каждый, кто вооружен, Нелеп и глуп, как вошь на блюде…» Это великий бард пишет про океан, где так или иначе вооружена каждая козявка и который являет пример всеобщего дружного пожирания — не ты, так тебя. Впрочем, художник так видит.
«Сравнюсь с тобой, подводный гриб, Забудем и чины, и ранги…» Даже вдумываться на хочу про «подводный гриб».
Потом нас радуют именно тем, что мы от поэзии и ждем — вечные вопросы, которые помогают нам быть умными, узнаваемые и родные сердцу. «Нептун, ныряльщик с бородой, Ответь и облегчи мне душу: Зачем простились мы с тобой, предпочитая влаге сушу?» Вот тут все хорошо — Нептун - не морской бог, а всего лишь ныряльщик, который должен знать, почему мы отказались от влаги(!). Душа тяжелая у лирического героя, а облегчать ее обязан Нептун, пожилой бородатый дайвер. В общем, быстро ответь товарищу, почему Колька сбрил усы. А заодно — зачем мы взяли дубины, повсюду (!) натыкали(!) лобных мест и так далее. Не хватает только модного последние десятилетия вопля: животные лучше нас!!! (Причем когда очередная истеричка кричит, что собачки-кошечки лучше нас, я говорю: хорошо, в знак уважения к вашим принципам я могу звать вас сукой. Вам это должно льстить. Почему-то они обижаются. То есть собаки лучше нас, но сукой меня звать не смей…)
«И я намеренно тону, Ору — спасите наши души! И если я не дотяну, Друзья мои, бегите с суши!» Первые две строки совершенно искренни — и тонет намеренно, и орет. А вот куда бежать-то с суши? Как это? «Назад — не к горю, не к беде…» Ух ты. Хорошо, но, боюсь, невыполнимо. «Назад и вглубь, но не ко гробу…» - тоже отличное предложение, но конкретней можно? Как от гроба убежать? «Назад, к прибежищу, к воде. Назад — в извечную утробу!» - вот уж объяснил так объяснил. Короче — вечная жизнь без горя, без беды в извечной утробе, и нужно-то всего ничего — чтобы местные жители приняли.
«Похлопал по плечу трепанг, Признав во мне свою породу…» Ну, блин. Если люди это слушали на серьезных щах, то я даже не знаю, что и сказать. Трепанг (морской огурец) — это иглокожее, если мне память не изменяет, такая пупырчатая колбаса, поедающая бентос. Если он похлопал по плечу — значит, кранты! Вот не надо было выпускать из глубины все, что гналось и запрещалось.
А вот кода, как ставшая уже привычной угроза — «Ушел один — в том нет беды, Но я приду по ваши души!» Утопну, но приду. Потому что больше никто не захотел тонуть и, простите, с трепангом обниматься.
«Мистерия хиппи». Как всегда у Высоцкого, с перехлестом, но всего лишь одна неудача — про пули из папули. Ну, слушайте.
«Немало выпустили пуль И кое-где и кое-кто Из наших дорогих папуль На всю катушку, на все сто…» Кое-где и кое-кто у нас порой — это понятно, но они еще и из дорогих папуль стреляют. Причем буквально в предыдущем куплете тоже хорошо: «нет ни колледжа, ни вуза, Нету крошек у папуль…» Крошек, я так понимаю, девиц, которые должны быть в колледже или вузе, не интересуют папули, из которых стреляют — хорошие, хорошие девочки. Или папули в современном смысле, «папики»? В таком случае крошки обиделись, видимо, что папули тискают краль вместо них. В перерывах между перестрелками. (Да я понял, что стреляли папули. Но тут видите, какое дело — могли стрелять они, но могли и из них. Колдун мог быть хитрец и злюка, а мог — хитрец из люка. Работа со словом требует внимательности.)
Перехлест, избыточность. Вот у нас «Мистерия хиппи» - сплошная истерика с восклицательными знаками, если знаки убрать — будет истерика без них. И потом, насколько я помню, хиппи — это такие нежные волосатые водоросли, колыхающиеся по течению и ни к какому насилию совершенно неспособные. Вот травку курить, трахаться как кролики и совать цветы в дула винтовок — это пожалуйста. У Высоцкого не хиппи, а какие-то бешеные, злобные анархисты, готовые голыми руками рвать папуль и мамуль просто от молодой дурной ярости.
А вот — просто сравните ради интереса — из того же «Нерва», песня о конце войны.
«Вот уже довоенные лампы горят вполнакала,
И из окон на пленных глазела Москва свысока...
А где-то солдат еще в сердце осколком толкало,
И где-то разведчикам надо добыть «языка»…
Никакой избыточности, никаких вопящих лозунгов — величественная, неимоверная усталость народа-победителя. Написана в 1977 году, за три года до смерти, и это одна из немногих работ, в которых Высоцкий достиг поэтических вершин - того самого пика, с которого не сойти без потери качества.
Кстати, создается впечатление, что истеричность многих текстов создана и используется Высоцким сознательно — чтобы слово поддерживало и усиливало манеру исполнения (ну да, веселый манер), и если удается оторваться от этого пресловутого манера, то чистый текст вызывает некоторое недоумение. Видимые косяки, огромные объемы, многозначительная банальщина, образы, которые далеко не всегда удачные — как всего этого можно не замечать? Да вот так. Не замечали и не замечают, тем более что сегодня, когда графоманский сель сносит литературу, а Высоцкого пытаются затащить в свои бездарные ряды все, кому не лень, это уже вообще не играет никакой роли. Более того, даже со всеми недоделками, шероховатостями и нелепицами тексты и песни Высоцкого волшебным образом становятся еще более недосягаемыми для тех, кто самовыражается так же ожесточенно, но совершенно бездарно.
Фактически, Высоцкий - маяк, сохранившейся с времен, когда страна была литературоцентричной, думающей, с хорошим вкусом и умением высказывать свои мысли. И он позволяет держать нужный курс.
Смешные песни
Если сказать, что семьдесят процентов славы Высоцкого приходится на так называемые юмористические песни — ни единой буквой не солжешь. Причем все эти шаржи, скетчи, басни, зарисовки (в общественном парижском туалете есть надписи на русском языке) появились еще в шестидесятых годах, когда неумелый парнишка пытался усмирить непокорные ему строку, но уже мог рассмешить публику байками про двух зеков или патриотическую нечисть (Ведьмы мы или не ведьмы? Патриотки или нет?), и дошли до самого его конца.
Вот именно их, как ни странно, и пели у костров в шестидесятых и даже в восьмидесятых (лично я слушал Кука в десяти разных компаниях). Но опять же — песни должны быть короткими, длинные песни, простите, запомнить просто тяжело. Кук как раз короток, незатейлив и забавен — хотели кока, а съели Кука. Вообще с этим Куком забавная история — когда на концерте в Торонто (запись из соседской коммуналки) он рассказывал с усмешкой, «что для того, чтобы стать лучше, надо съесть пару хороших людей, что мы часто и делаем в жизни», нет причин ему не верить. Поэт знает, что говорит. А вот начало песни еще более замечательное. Помните? «Не хватайтесь за чужие талии, Вырвавшись из рук своих подруг…» - уже этих строк достаточно, чтобы все мужское население страны приняло ВВ как своего. Хотя, конечно, непонятно, чем доедаемый аборигенами Кук заменит чужие талии, но не будем придираться.
Еще замечательная песня (хотя один куплет из нее можно выкинуть без потери качества, как обычно) - про агента 007 . Высоцкий жил в те прекрасные времена, когда Америка казалось оазисом свободы и раем для энергичных людей. Ну да ладно — хорошо, что у нас глаза открылись, хотя и поздно. Теперь в песне, как обычно, короткие припевы смешнее и удачней основных куплетов.
«Да посудите сами -
На проводах в ЮСА
Все хиппи с волосами
Побрили волоса…» - страшная, отчаянная жертва своему кумиру, если вдуматься. Но при этом:
«С него сорвали свитер,
Отгрызли вмиг часы
И растащили плиты
Со взлетной полосы…»
И это понятно, ведь на такие подвиги способен только супермен (тьфу три раза).
«То ходит в чьей-то шкуре,
То в пепельнице спит,
То вдруг на абажуре
Кого-то соблазнит…»
Чего вы смеетесь? А, да, смешно. Для того времени. Но оказалось, что американский кинематограф, ублажающий самые низменные человеческие инстинкты, к таким вещам относится серьезно. Что, нельзя на абажуре соблазнить? Можно, если внизу тигры ходят или крокодилы летают. В пепельнице нельзя спать? Можно, уютно, пепел мягкий и теплый. То есть то, что ВВ высмеивал, для Голливуда - обычной сюжетный ход, ничего особенного.
Вот дальше ненужный куплет: «Вдруг кто-то шасть на газике к агенту И киноленту вместо документу...» - ну что за чушь! Его же не узнали вообще. «Швейцар его за ворот — Решил открыться он — «07 я». — «Вам межгород? Так надо взять талон…» Да, и в интернет-варианте очень трогательная замена «киношестерок» на «кинорежиссеры». Нет, ребята, я слышал эту песню не раз и даже не два, речь идет именно о шестерках, прислуге, помощниках режиссера и так далее.
Вообще, конечно, интересно исследовать отрицательные коннотации в текстах барда. Ну, например, «стрекозы» могли взлететь с замерзшей реки — но взлетают они с протухшей. В церкви мог быть, например, «злата полумрак», но мы слышим про смрад. Вдумайтесь в это слово — «смрад». Это тем более удивительно, что Высоцкий владеет искусством перевоплощения как никто.
Вообще, судя по некоторым намекам, наш гений Владимир Семенович был весьма злопамятным — например, школу-студию МХАТ, которую он окончил, он упоминает в текстах два раза. Немного, но зато как. Первый — в песне «У нее все свое»; сказано там шутливо, но вполне уничижительно — и сам, как любитель, играю во МХАТе. Одним словом, сравнял легендарный театр и подвальную студию. А второй раз - «даже вспомнить неприлично, чем предстал театр МХАТ». Там, правда, такая была микропленка, что ГУМ выглядел маленькой избенкой, так что насмешку над МХАТом можно и не заметить, но мне кажется, что не зря театр стал чем-то таким, что даже вспомнить неприлично.
Вот, кстати, про мистера Пека (или Бека) — чудо что такое, а не песня. Добрая, смешная, без зла, которое у ВВ постоянно прорывается, кажется, само по себе, автоматически. Помните: «Вечно в кожаных перчатках, чтоб не делать отпечатков…», представлял он в черном цвете все, «что ценим мы и любим, чем гордится коллектив…», «Епифан казался жадным, хитрым, умным, плотоядным, Меры в женщинах и пиве он не знал и не хотел…», «Так случится может с каждым, если пьян и мягкотел», «Будут деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин… Враг не ведал, дурачина, - тот, кому все поручил он, Был чекист, майор разведки и прекрасный семьянин…», «…даже он пострижен и посажен». Это просто цитаты — знатокам нетрудно продолжить, новичкам нетрудно найти и улыбнутся, а мне приятно вспомнить.
Пародии
Было бы странно, если личность такого масштаба — даже ненавистники Высоцкого его масштаб отрицать не могут, они его лишь преуменьшают — не вызывала раздражения. А где раздражение, там и пародии. На самом деле в пародии ничего страшного нет, это, можно сказать, знак признания публики, к ним надо относиться уважительно и с юмором, какие бы они ни были.
Про соплеменника Высоцкого Городницкого писали, пародируя его «Деревянные города» - где мостовые скрипят, как Городницкий. А обыгрывая другую песню, «Перекаты»: «И только камни, и только камни Бегут по мочеточнику».
Пародии — это нормально и естественно, иногда смешно, иногда не очень, но относиться к ним нужно с уважением; повторяю: пародия — это полное признание.
В отношении Высоцкого самая известная пародия Аркадия Хайта, которую в Театре сатиры исполнил Хазанов прямо со всей отвагой со сцены. Со всей отвагой — потому что сплетни о Высоцком можно было распускать сколько угодно, но вот высмеивать его на театральных подмостках не позволялось никому. Пародия грубовата, но, судя по истерике Высоцкого, попала в оба яблочка сразу. Текст приводить не буду, его просто найти, но вот триггерные точки можно обозначить — и они не только «про жену, которая загнивает в Париже» а, скорее, про «озлобленную черепаху». Немного непонятно, чем руководствовался Хайт, одаривая Тортиллу голосом Высоцкого — не одной же оригинальностью, может быть, способностью черепахи прятать голову в панцирь в случае опасности? Высоцкому больше подошел бы образ профессора кукольных наук Карабаса Барабаса, который управляет своими куклами, пардон, слушателями,. Или Дуремара, который ловит в мутной водичке весьма дорогих пиявок… страшно подумать, какой была бы реакция барда в этом случае.
Итак, озлобленная черепаха. Именно озлобленная. В вину Высоцкому его ненавистниками ставится именно что злость, которая так и хлещет из некоторых его песен. Я уже говорил про то, что автор отдавал предпочтение сильным словам с негативной окраской, хотя он прекрасно умел писать и по-другому. Но злоба — пусть даже как очередная роль или игра на публику — порою хлещет в каждой строчке его песен, даже без прямого упоминания самого слова «злость», но есть и с использованием его. «Кто-то, злой и умелый, веселясь, наугад» и так далее. Роль «озлобленной черепахи» - до чего же унизительно это звучит. Озлобленный волк, озлобленный пес, даже озлобленный аллигатор, думаю, не вызвали бы такого взрыва, как озлобленная черепаха, которая мстит людям за гребенки, наделанные из мамы. Весьма вольное трактование сказки, но ей не привыкать. Там даже ужи в глотку к бульдогам ныряли, поскольку были старые и подвига не боялись. Очень тошнотворная картинка на самом деле. Так что озлобленная черепаха — вполне себе находка пародиста.
А вот что взбесило Высоцкого больше — его загнивание в болоте или загнивание жены в Париже — о том история умалчивает. Но рассвирепел он знатно, на трех концертах в Дубне во время чёса он с гневом рассказывал про эту пародию. Поклонники тут же вооружилась лопатами и ломами и побежали крушить Театр сатиры с Кулинарным техникумом заодно. Сообразив, что так можно легко себе пришить статью о порче государственного имущества, а дальше подтянутся измена гербу и Отчизне, бард самых горячих поклонников остудил и лопаты с ломами отобрал.
Позже Владимир Семенович, конечно, сообразил, что реакция не соизмерима с причиной, и в пародии нет вообще ничего крамольного — ну, разве что загнивающий Париж, так сам ВВ называл его задворками Европы. Потом, когда уже насытился капиталистическим раем и начал вострить лыжи в саму Америку, потрясенный ее небоскребами, неграми в метро и, конечно, бассейнами в каждой квартире, особенно на Брайтон — бич. Но ненависть палила голову, такого преступления, как пародию на самого себя, как оскорбления волка черепахой он простить не смог бы никому. Ладно Дольский — назвал его Орфеем, не то чтобы очень, но для сельской местности сойдет. Но черепахой!!
- Говоришь, они называли меня черепахой?
- Да, черепахой, и еще червяком, земляным червяком!!!
- Говоришь, они называли меня червяком?
- И черепахой, озлобленной черепахой!!!!
Не выдержал бард такого глумления над своим образом борца с системой и накатал ответную пародию. Ну, что тут скажешь. Это самый слабый из слабых стихов позднего периода творчества. Это позор и деградация в каждой строке. Хотя до сих пор знатоки с лопатами и ломами кричат обратное и готовы сокрушить любой театр и техникум. Да, собственно, что тут говорить — вот пародия на пародию.
Пародии делает он под тебя,
О будущем бредя, о прошлом скорбя,
С улыбкой поет непременно, (кто поёт? Хазанов?-К.У.)
А кажется, будто поёт — под себя —
И делает одновременно…
Видимо, ВВ не зря съездил уже в Америку — появились отголоски юмора ниже пояса.
Про росы, про плесы, про медкупоросы (???),
Там — осыпи, осы, морозы, торосы,
И сосны, и СОСы, и соски, и косы,
Усы, эскимосы и злобные боссы…
Это вообще что? Как этот густо насыщенный аллитерациями бред воспринимать?
А в Подольске — раздолье,
Ив Монтан он — и только!
Есть ведь горькая доля,
А есть горькая долька…
Опять же рекомендую желающим найти полный текст этого, простите, непотребства.
А мне хочется долго и смачно ругаться — и на ответ ВВ, и на тех чудил, кто это вытащил, разместил и опозорил автора. Это, как сегодня говорят, графоманское дно, даже ниже дна, это недостойно быть даже черновиком, разве что пьяным бредом. Этот текст надо либо переделывать полностью, либо выбрасывать, потому что пародия Хайта на его фоне — литературная вершина. Кстати, совершенно непонятно, почему этот черновик считается ответом на пародию — где здесь ответ? Еще дальше, чем сама пародия. Этот черновик может быть посвящен какому-нибудь певцу, но явно не Хазанову с Хайтом. Тем не менее в этих ваших интернетах везде написано — ответ ВВ на пародию ГХ.
Дольский, который написал более талантливую пародию, удостоился удаленного похлопывания по плечу и снисходительного: «У вас там есть какой-то Дольский? Передайте ему, что он сволочь». Конечно, Дольский потом пошел вприсядку, хлопая себя по ляжкам — меня Высоцкий сволочью назвал! Жизнь не зря прожита. Вот так, надо было называть ВВ не черепахой, а Орфеем. Пустячок, а какую роль сыграл в отношениях!
Весьма интересно, что нехватку своей популярности в интервью — а интервью на телевидении, причем их, а не на нашем, тоже хватало — Высоцкий объясняет просто. Мол, нет у нас такой линии, чтобы автор сам писал стихи и музыку. Привыкли, что у одной песни три автора. Один пишет плохие слова — на тебе сошелся клином белый свет — другой плохую музыку, а третий исполняет. Кобзон, например. Так вот, когда одни человек все это делает, это непривычно, хотя в других странах такое явление распространено.
Я чуть было не заплакал от умиления — в самом деле, в других странах распространено, а у нас? Сотни бородатых дядек в растянутых грубых свитерах, с ними курносых крошек, готовых на поцелуй за три аккорда, за десять — потискаться, а за песню любого качества скромно удалиться в ближайшую палатку — куда они все делись? Как же запах тайги? От злой тоски не матерись? Маленький гном? Перекаты? Карлик-органист? Дядя сиротка? Солнышко лесное, в конце концов? Позднее катанье, синий троллейбус, ваше величество женщина? Комиссарррррррры в пыльных шлемах?! Вот так, во всех странах есть, а у нас, оказывается, нет. При том что на концертах для своей аудитории Высоцкий проявлял некоторую осведомленность об авторской песне, правда, умалчивая об ее лидерах, кроме Окуджавы и Визбора. Чужим не стоит знать, что кто-то еще кроме ВВ пишет и исполняет, а свои и так в курсе.
Удивительно, но ВВ повторяется только в концертах, перед публикой, в интервью он всегда разный. Не писал песен о войне — говорит в Америке. Не существует в России авторской песни, а в других странах полно — говорит в Переделкино какому-то плохо говорящему иностранному корреспонденту. Но вот концерты всегда одинаковые, разнятся только песни — они обычно либо свеженаписанные, либо всем известные и всеми любимые шлягеры, которые самому автору давно уже навязли в зубах. А вот разговоры с публикой всегда примерно одни и те же — шутки, просьба не хлопать: «Я понимаю, что раз актер отрабатывает на сцене, то пусть и зритель работает (аплодисменты), ну не надо меня поощрять (аплодисменты), я не для этого сюда пришел (бурные аплодисменты, переходящие в овации), это не концерт, концерт — это когда пришел-ушел, да еще и покобенился (аплодисменты)». Ну и еще разговоры про то, что песни должны входить не только в уши, но и в души, что все пошло с Большого Каретного, что там были друзья, для которых все и писалось (перечисление — поименно — друзей), что это не песни, а стихи, положенные на ритмическую основу, я не певец (тут шутка про пропитой голос, который сейчас зовут уважительно — с трещинкой), что все песни от первого лица, хотя сам он никогда… Поразительно — в ранних записях, в первом и последнем выступлении на ТВ в «Кинопанораме» Высоцкий говорит примерно одно и то же. Поразительно — насколько скучно читать воспоминания сослуживцев, настолько же неинтересно слушать разговоры между песнями, потому что они тоже одни и те же.
Правда, иногда во время интервью, которых было более чем достаточно, Высоцкого несло, и он начинал вдруг многословно и подробно рассказывать о спектаклях — к слову, рассказывал он весьма интересно, про ездящий по сцене занавес, про билеты на штыках, про то, про это. У него в самом деле горели глаза при описании эти театральных чудачеств — правда, тогда он был еще относительно молод и не пресыщен славой. Более того, каждый интервьюер обязательно спрашивал про «протестные» песни, на что Высоцкий, как та озлобленная черепаха из пародии, с ухмылочкой прятал голову и говорил, что нет никакого такого особенного протеста, просто он выступает от лица людей в критических ситуациях, которые воюют, тонут, падают со скал, от лица самолета и волка, а уж как слушатель смог интерпретировать его стихи, которые являются ассоциацией, а не ретроспекцией — его лично дело. Автор не виноват.
Ну да, не виноват. Та же самая бардовская среда, которой для иностранного корреспондента в России не существовало, дала миру Галича, прямого, откровенного, талантливого борца с системой. По масштабу дарования ничуть не уступавшего Владимиру Семеновичу — но уступавшего, причем катастрофически, в умении подать материал. Галич — прямолинеен и грубоват, несмотря на художественную силу стихов. Высоцкий — груб, зол, но при этом витиеват и уклончив. Галич бунтовал против Сталина и системы. Высоцкий — против всего и ничего конкретного. Галич был борцом, Высоцкий — аллюзионистом. Хорошее слово, не правда ли? Бунтовал с помощью аллюзий, которые, как известно, могут завести далеко, и не всегда в нужную сторону. И, как следствие неправильной линии поведения — Галич известен только стареющим любителям авторской песни, Высоцкий успешно продолжает завоевывать умы и сердца спустя половину века после смерти. Причем песни на злобу советского дня постепенно уходят в небытие — они просто неинтересны вне контекста. То есть они есть, они существуют, их легко найти, как и все, что написал Владимир Семенович, все оцифровано и в свободном доступе — но никаких эмоций они не вызывают. Точнее — тех, на которые рассчитывал Высоцкий, эмоции бунта и протеста через смех, издевку и глумление, отличающиеся мастерством. Да таким, что герои песен, какими бы отталкивающими жлобами и маргиналами они не были, вызывают если не симпатию, то улыбку. Даже конченные алкаши Зина с Ваней кажутся родными, а родных, как известно, надо любить со всеми их недостатками. Вроде бы бунт — а вроде и нет.
И даже самые «бунтарские» песни не имеют адресата — если зло, то условное, если враг — то расплывчатый. Если события - то такие, которые могут быть истолкованы двояко. Как те же самые хиппи — могут быть представлены как бунтующие против капитализма, а могут — и как против социализма, кричащие лозунги позволяют повернуть их и в ту, и в другую сторону.
Кстати, мощная и смелая подача Владимира Семеновича видна в тех самых «пулях из папуль». Незнающие люди никогда не догадаются, что это камушек в огород отца — Семена Владимировича Высоцкого, который был вполне лояльным к власти военным. Конечно, он выпустил немало пуль, но при этом (родной-то отец) именуется «кое-где и кое-кто».
Или, допустим, отвратительная (во всех смыслах, могла быть написанной очень озлобленной черепахой) песня про Дом. Задумывалась как продолжение погони, где Высоцкий кокетливо шевелит кнутом, и также участвуют излюбленные герои поэта — волки и кони. Да, и еще тощий гриф, здесь он стервятник, но мы-то помним. А вот дальше ВВ делает все, чтобы внушить читателю отвращение:
В дом заходишь как
Все равно в кабак,
А народишко —
Каждый третий – враг.
Своротят скулу,
Гость непрошенный!
Образа в углу —
И те перекошены.
И затеялся смутный, чудной разговор,
Кто-то песню орал и гитару терзал,
И припадочный малый, придурок и вор,
Мне тайком из-под скатерти нож показал…
…Двери настежь у вас, а душа взаперти,
Кто хозяином здесь? — напоил бы вином.
А в ответ мне: «Видеть, был ты долго в пути,
И людей позабыл — мы давно так живем.
Траву кушаем,
Век на щавеле,
Скисли душами,
Опрыщавели,
Да еще вином
Много тешились,
Разоряли дом,
Дрались, вешались…
…О таких домах
Не слыхали мы,
Долго жить впотьмах
Привыкали мы.
Испокону мы –
В зле да в шепоте,
Под иконами
В черной копоти…
Тут, конечно, протест такой протест — но явная отсылка к дореволюционным временам через закопченные иконы. Но можно кинуть параллель и в царское время, и даже в Смутное - а вот в СССР нельзя, это другое. В Союзе, может, и такой же сволочной народ, но вот иконы по углам не приветствуются. Но народ слушал и хватался за голову — до чего же довели страну большевики! Никому в голову не приходит, что страну развалил не Высоцкий, а трава. Нет, не та трава, не полевая, а эта, которая гнется. «Травы-травы-травы не успели от росы серебряной согнуться, И такие нежные напевы отчего-то прямо в сердце льются…» Понимаете? Серебряная роса — о, это да. Согнула травы, заковала в кандалы, а они даже не успели, хотя хотели!!! И нежные напевы — это каким садистическим удовольствием надо обладать, чтобы мучить нежными напевами согнутые от кабалы травы!!! Петь рабам!!! Дальше еще страшнее: «К милой подойду я, Глаз поднять не смея, И от поцелуя, и от поцелуя Словно захмелею…» Милая — это КПСС, ежу понятно, почему он, бедняга, не смеет глаза поднять. Сразу посадят и расстреляют. Поэтому от иудиного поцелуя всего лишь просто хмелеет — зато живой осталась. От иудиного поцелуя распяли, говорите? Вот, советская власть даже иудин поцелуй извратила!!! Вместо того чтобы горевать, бедный трав хмелеет!!! До чего страну довели, гады!!!
В ключе такой логики Высоцкий был окружен борцами с системой — Лещенко, Кобзон, Магомаев, Зыкина — все боролись с властью. Но не так талантливо, а в меру своих скромных сил. В самом деле — приверженцы развала старинной часовни (простите, а часовню тоже я развалил?) находят доказательства там, где их может обнаружить только нездоровое воспаленное воображение. «Нет, живет она, стоны глуша, Изо всех своих ран, из отдушин, Ведь земля — это наша душа, Сапогами не вытоптать душу…» Что тут крамольного? Конечно, сапоги советского солдата, которые топчут свободную землю.
Извините, но глупость таких расшифровщиков зашкаливает, причем одни Высоцкого ругают за развал Союза, другие хвалят, третьи ругают и хвалят одновременно. То, что он умер за шесть лет до начала перестройки, никого не смущает, им надо создавать и укреплять легенды.
Давайте продолжим разбирать песни последних лет — тем более, что у них-то и была огромная аудитория, песни разбегались по стране, как круги на воде, буквально за недели — и Высоцкий перешел от великой лаконичности своих первых песен к бредовой размашистости последних. Он уже был своим среди элиты, в том числе и литературной, но тяготел больше к эстрадной поэзии, нежели к поэзии как таковой, которая требует некоторой тишины. И даже интимности, потому что между читателем и книгой нет никого — ни микрофона, ни сцены, ни аплодирующих соседей. Только читатель, текст и безмолвие, моя немая тишина, которая помогает глубже понять строки.
Но ведь у нас нечто особенное — и приходится разбираться именно с этим. Возьмем «Горизонт». Как цель, потому что именно так и сделал Высоцкий.
«Горизонт»
Загадки начинаются с первой строки: «Чтоб не было следов, повсюду подмели…» — хорошо, пусть будет так, но, как и во многих других текстах, я не знаю, что мне делать с этой информацией. Ну ладно, будем считать, что для рифмы, тем более, что дальше еще интересней: «Ругайте же меня, позорьте и трезвоньте. Мой финиш — горизонт, а лента — край земли. Я должен первым быть на горизонте…» Просто восторг, полная палитра от требований мазохиста до детских притязаний.
«Я без разрыва рта и дня не протяну,
А те, кто против — ну ка, рыла, встаньте!!
Я в сумерках рычу, я украду луну —
А вы, тряпьё, хоть медный грош достаньте!!»*
Ну и так далее — что догнать горизонт, что достать Луну - вещи заведомо невыполнимые, даже с рычащей аллитерацией. Ее-то как раз добиться и не трудно.
«Условия пари одобрили не все,
И руки разбивали неохотно.
Условье таково — чтоб ехать по шоссе,
И только по шоссе, бесповоротно…»
Вообще они странные люди, эти не все — что за пари? Что он будет первым на горизонте? Не будет. А может, будет. Вернется и скажет — был, а вот вас почему там не было? Кроме того, бесповоротно ехать по шоссе можно только до первого поворота, это понятно. Или смысл другой — бесповоротно ехать со всеми поворотами?
«…Но то и дело тень перед мотором — то черный кот, То кто-то в чем-то черном…» Не будем вдумываться, ну его, черные коты и люди пересекают ему дорогу, тоже экстремалы те еще.
«Я знаю, мне не раз в колеса палки ткнут…» - хотел бы я посмотреть на того идиота, который гоночному автомобилю будет палки в колеса тыкать. «Догадываюсь, в чем и как меня обманут…» - это хорошо, а вот мы не догадываемся.
«Я знаю, где мой бег с ухмылкой пресекут И где через дорогу трос натянут…» Бег. Так. Вспоминается «Ну, погоди!», где Волк бежал в гоночной машине. Ни фига, ребятушки, все-таки мы не бежим, а едем - «…На этих скоростях Песчинка обретает силу пули…» Хорошо, что тут скажешь? Но вот дальше… «И я сжимаю руль до судорог в кистях — Успеть, пока болты не затянули!» Всё очень сложно. Литературный герой так торопиться в горизонт, так знает, где и кто будет тыкать палки в колеса, что не хочет, чтобы ему затягивали болты. Весьма логично.
«Наматываю мили на кардан, И еду вертикально к проводам. Закручиваю гайки. Побыстрее! Не то поднимут трос, как раз где шея…» Круто. Мне нравится. Главное — не вдумываться и не представлять, а отдаться напору этого рыка, этого хрипа, громобойно-площадного баса (ай да Дольский). Причем первые две строчки вопросов не вызывают — наматывает мили на кардан (Мотаю километры на кардан — почему мили?), едет параллельно проводам (а не вертикально, хотя потом поедет и вертикально тоже). Но как он при этом закручивает гайки побыстрее, и как закрученные гайки помешают поднять трос — там, где шея? Гайки держат трос? Допустим, и при чем тут езда? А в предыдущем куплете — успеть, пока болты не затянули. Ну, в принципе, болт - это не гайка, болт должен болтаться, а вот гайка — закручиваться. Притом, что это не езда, а ёрзанье, а впереди еще много всего.
«И плавится асфальт, протекторы кипят, Под ложечкой сосет от близости развязки…» Хорошо, даже отлично. А вот дальше: «Я голой грудью рву натянутый канат — Я жив, снимите черные повязки!» Канат, он же трос, поднят там, где шея, причем болты так и не затянуты а песчинка обретает скорость пули — и литературный герой на скорости пули рвет голой грудью… а, то есть увидел канат, приподнялся, чтобы головы не лишиться, и голой грудью его. Голой грудью. Левой.
Конечно, можно вспомнить спектакль, где его кидают с цепи на цепь, но цепи-то там были, а вот машина, бесповоротное шоссе, болты, гайки, палки в колесах — нет. Да, и вот эти странные, которые пари не одобрили, оказывается, были в черных повязках — жаль, автор не указал, на глазах или рукавах. Видимо они и сновали перед мотором… вместе с черным котом.
«Кто вынудил меня на жесткое пари
Нечистоплотен в споре и расчетах.
Азарт меня пьянит, но, что ни говори,
Я торможу на скользких поворотах!»
Кто вынудил его — кто не одобрил пари и неохотно разбивал руки? Дурачки — они бы выиграли, на горизонт лихой водитель не попал, и на поворотах тормозит. А условия были — ехать бесповоротно.
«Вы только проигравших урезоньте, Когда я появлюсь на горизонте!» Вот опять финт ушами — то он хвалится, что достигнет горизонта, но оказывается, на горизонте он должен появиться. То есть не достичь, а выехать, что вполне возможно. Какой извилистый ум, конечно, те, кто с ним спорили, рассердились.
Дальше вновь начинается невнятное кокетство: «Мой финиш — горизонт — по-прежнему далек. Я ленту не порвал, но я покончил с тросом. Канат не пересек мой шейный позвонок, Но из кустов стреляют по колесам…» Маньяки какие-то. Трос, он же канат, он же веревка был порван голой грудью Высоцкого. Лента не порвана, потому что ее нет, потому что нет горизонта. Толку стрелять по колесам? Канаты он рвет, гайки то закручивает, то не дает затягивать, то едет бесповоротно, то на скользких поворотах тормозит.
«Меня ведь не рубли на гонку завели…» - они, они, рублики. «Меня просили — миг не проворонь ты! Узнай, а есть предел там, на краю Земли? И можно ли раздвинуть горизонты?» Раздвинуть нельзя, а вот сходу промахнуть можно, только если не дать влепить себе пулю в скат. Тоже не очень понятно, как можно помешать влепить пулю в скат, хотя, если он трос на ходу голой грудью… наверное, выскочил из машины, выдрал автоматы, настучал по сусалам, догнал машину, прыгнул и дальше в горизонт, рвать край земли как ленту.
«Мы вращаем Землю»
Тоже вполне расхожая военная песня, вся из себя оригинальная, нестандартная и осмысленная. Начало масштабное, аж захватывает дух без всякого ёрничества: «…Обратно ее закрутил наш комбат, Оттолкнувшись ногой от Урала…» Мне в самом деле очень нравятся эти строчки, и хотелось бы, чтобы масштаб повествования сохранился. Но дальше начинаются проблемы: «Мы не мерим Землю шагами, Понапрасну цветы теребя, Мы толкаем ее сапогами От себя, от себя…» Я так и не понял, почему шагами нельзя землю мерить, но можно толкать. Стоят девчонки, стоят в сторонке, платочки в руках теребя… И солдаты, вместо того чтобы раскручивать земной шар, теребят цветы. У слова «теребят» есть еще и другие смыслы, многие — не очень приличные. Более того, как скоро выяснится, они именно не меряют Землю шагами, и именно что толкают ее сапогами.
«И от ветра с Востока пригнулись стога, Жмется к скалам отара, Ось земную мы сдвинули без рычага, Изменив направленье удара…» - мощно, что тут скажешь.
«Не пугайтесь, когда не на месте закат. Судный день — это сказки для старших. Просто Землю вращают, куда захотят, Наши сменные роты на марше…» Масштаб и величие описываемых событий после теребоньканья цветочков вроде бы вернулись в песню, да? Сменные роты на марше вращают Землю своими сапогами. Нет, я не повторяюсь, я заостряю внимание, потому что вся вторая часть песни идет ползком. Роты на марше ползут — зато как ползут! Куда хотят — туда и ползут.
«Мы ползем, бугорки обнимаем, Кочки тискаем зло, не любя, И коленями Землю толкаем - От себя, от себя…» Теребят цветы, тискают кочки, обнимают бугорки.
«Здесь никто не нашел, даже если б хотел, Руки кверху поднявших. Всем живым ощутимая польза от тел: Как прикрытье используем павших…» Руки не поднимают, потому что прячутся за трупами — в самом деле, ощутимая польза. А не было бы трупов — подняли бы руки? Как по мне - очень сомнительная строчка.
«Я ступни свои сзади оставил, Мимоходом по мертвым скорбя, Шар земной я вращаю локтями...» Оторвало ноги? Оставил ступни и пополз на локтях? Причем мимоходом скорбя… Не вдумываться, главное — не вдумываться… человек оставляет ступни и, шагая на локтях, мимоходом скорбит по мертвым. Брр, какой жуткий сюр.
«Кто-то встал в полный рост и, отвесив поклон(?), Принял пулю на вдохе…» Простите, в чем смысл встать, поклониться и быть убитым? А, в поклоне и смерти? Мощно и логично, абсолютно по-военному.
«Животом - по грязи, дышим смрадом болот, Но глаза закрываем на запах…» - вот оно, наконец-то, а то Высоцкий - какой-то не Высоцкий. Грязь, смрад - все, что мы любим.
«Руки, ноги - не месте ли, нет ли?» - нет, ступни оставлены сзади. «Землю тянем зубами за стебли…». Вы меня извините, но это самое странное описание наступления, которое я читал. Начинается за здравие, как говориться, а кончается за упокой — сначала ногой от Урала отталкивается, потом ползет, как сытая вошь по… И ни одного выстрела в сторону врага.
Кстати, вот еще раз слово «зло», когда тискают не любя кочки. В самом деле, зло — такой же любимый персонаж, или понятие, Владимира Семеновича, как волки, кони, сломанный хребет, слизь и смрад.
А вообще, если оставить военный антураж, которого в песне на целых два куплета, потом сплошные поползновения, и взять более широко и абстрактно, то буквально через пять-семь лет после смерти ВВ вся страна именно что поползет на брюхе на Запад. Забыв и про Уральские горы, и про сменные роты на марше, да так поползет, что навсегда потеряет целые поколения.
Я вот не могу гулять по Москве, особенно по центру — как ни хожу, где ни шляюсь, все равно попадаю на Хитровку. Высоцкий, о чем бы не пел, все равно появится либо зло, либо смрад, либо слизь, а иногда все вместе. Возможно, права была девочка Оксанка, рассказывая, что ВВ часами смотрел телевизор, а когда она спрашивала, зачем тебе это, Володя? — отвечал: я ненавистью накачиваюсь. Возможно, возможно. Но ненависть выливалась в странные произведения, которые можно было назвать баснями, можно — шутками, а можно и поклепом. Причем суть поклепа сегодня уже не ясна, как в случае с папулями.
Но если в «Мистерии хиппи» дело семейное, и Семен Владимирович, познакомившись с живой «Колдуньей», сменил гнев на милость, а песня с намеками на него не сильно популярная сегодня, то есть баллады, которые посвящены вечным темам.
«Притча о Правде и Лжи»
Говорю сразу — я эту песню люблю нежно и даже трепетно, что, конечно, не помешает построчному разбору. И потом, после него, тоже буду продолжать любить — потому что песни любят не за смысл, а за все вместе.
«Нежная Правда в красивых одеждах ходила, Принарядившись для сирых, блаженных, калек». Она, допустим, нежная и в красивых одеждах, но Правда ли это? Кумир нашего кумира говорил по-другому: «Тьмы низких истин нам дороже Нас возвышающий обман…» Потому что правда обычно нелицеприятна, а малейшее отклонение делает ее ложью. И народишко у Высоцкого, как обычно, — калеки, сирые и блаженные, придурки и воры с ножом под скатертью.
«Грубая Ложь эту Правду к себе заманила, — Мол, оставайся как ты у меня на ночлег…» Правда, значит, бичиха. Во времена Высоцкого понятия «бомж» (без определенного места жительства) не было, поскольку каждый имел жилплощадь, а вот «бич» (бывший интеллигентный человек) было.
«И легковерная Правда спокойно уснула, Слюни пустила и разулыбалась по сне. Хитрая Ложь на себя одеяло стянула, В Правду впилась и осталась довольна вполне…» Все-таки не может Владимир Семенович без слюней и прочих физиологизмов. Иногда я с ужасом представляю, куда бы он скатился, доживи до проклятой перестройки, которой так хотел. В СССР он зарабатывал тысячи, на распаде бы заработал миллиарды — но скорее всего, ринулся бы в тошнотворную прямоту, которой ему при жизни не хватало.
«И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью…» - просто великолепно, хотя и грубо. «Баба как баба, и что ее ради радеть?» Именно. Баба как баба. Есть съемка, как Высоцкий исполняет очередную балладу к «Бегству мистера Мак Кинли». Так вот, он там использует девку вместо подставки. На спине листы с текстами (причем даже приколотые, он спрашивал про булавку), а в руках у девки тоже. Она сидит согнувшись, иногда, по пинку, подает новые листки — служит мебелью и при этом смотрит преданной псиной. Ладно, не пинки, а легкое напоминание, что пора новый лист дать, а взгляд там у девки действительно — сучий, ласковый, покорный. Причем рядом пюпитры, барабаны, все как положено — но лучше все-таки девка, кто бы спорил. Ради баб радеть не стоит, вот ради «звезды» в лапах, особенно французской, можно наизнанку вывернуться.
«Разницы нет никакой между Правдой и Ложью, Если, конечно, и ту, и другую раздеть…» Иногда заявления Высоцкого загоняют в угол и тупик. Раздевай, не раздевай — разница есть. Правда, к Правде и Лжи надо было присоединить еще и Истину, потому что обе подружки слишком зависят от взглядов конкретного индивида. Помните картинку? Цилиндр, освещаемый с торца дает круглую тень — это правда. Освещаемый сбоку, дает прямоугольную тень — это тоже правда. Для части зрителей и круглая, и прямоугольная тень — вранье, потому что они видят с иного ракурса. Но вообще-то это цилиндр. Или еще один пример : слон, которого ощупывают слепые и описывают по-своему — веревка, колонна, стена, кусок ткани, полированное дерево.
«Деньги взяла, и часы, и еще — документы, Сплюнула, грязно ругнулась и вон подалась…» Опять слюна, снова грязь.
«Кто-то уже, раздобыв где-то синюю сажу, Вымазал чистую Правду, а так – ничего…» Ага, заметили — сажа не может быть синей. Более того, она не может быть никакой другой — только насыщенно черной. Черная сажа все равно что масло масляное. Любопытно иное — вот лежит себе спящая, беспомощная голая девка. Простите, бери и пользуйся, так нет, находится любитель, бежит за сажей и мажет ее зачем-то. В плохом варианте, которые ВВ, к счастью, убрал, мазали поверх сажи еще и глиной - да, на Руси мазали, но не Правду, а ворота, и не сажей, а дегтем, то есть и с помазанием у ВВ проблемы — хочется намазать, но как-то все не к месту.
Дальше Владимир Семенович живописует ужасы, которые пережила бедная Правда — болела, нуждалась в деньгах. Может, потому что она Ложью стала? Или идиоты не видят, что она, хоть и голая, но все-таки правда, значит, надо ее накормить и приодеть?
«Некий чудак и поныне за Правду воюет, Правда в речах его правды — на ломаный грош. Чистая Правда со временем восторжествует, Если проделает то же, что явная Ложь…» Вот идеальный Высоцкий — прекрасные обтекаемые, многозначительные, ничего не значащие фразы, оставляющие ощущение чего-то умного и даже глубокомысленного.
«Часто разлив по сто семьдесят граммов на брата, Даже не знаешь, куда на ночлег попадешь…» - любой пьющий советский гражданин пустит скупую слезу умиления. Да, Вовка писал прямо про меня. «Могут раздеть — это чистая Правда, ребята! Глядь — а штаны твои носит коварная Ложь. Глядь, на часы твои смотрит коварная Ложь, Глядь, а конем твоим правит коварная Ложь». Вывод простой и мудрый - надо меньше пить.
А вообще-то, грубо говоря, — говорящие правду лгут, лгущие тоже лгут, потому что изображают правду, сама правда настолько страшна, что ее даже золотые ленты в волосах не спасут, тем более что их давно украли. Второй смысл садится на десятый и погоняет шестым, аллюзии шелушатся и падают, как снег, и посвящено это все Булату Окуджаве. Прямо скажем, весьма сомнительный подарочек, хотя с художественной точки зрения сделан великолепно.
«Песня Солодова»
Знаете, в чем заключается мастерство поэта? В том, чтобы вывернуть все так, чтобы нельзя было придраться, но при этом все всё поняли — даже то, что в текст совершенно не закладывалось.
Вот одна из самых антисоветских песен с припевом, который размазывает власть: «Но разве это жизнь, когда в цепях? Но разве это выбор, если скован?» Собственно, доморощенные исследователи обязательно приводят эти две строчки как приговор загубившей поэта власти. Ну, мы не будем им уподобляться, а посмотрим на другие образы текста.
«А в лобовое грязное стекло Глядит и скалится позор в кривой усмешке…» «Мы к долгой жизни приговорены Через вину, через позор, через измену!» Конец текста знаком до боли: «Не надо нас ровнять с болотной слизью! Мы гнезд себе на гнили не совьем!» Слизь, гниль, грязь, оскал, приговор, позор, измена — всего лишь перечисление образов, создающих настроение. В общем, все понятно — проклятая власть, дающая заработать тысячи (жалко ей миллионов), приковала и обрекла на медленную жизнь, за которой наблюдает через грязь позор с кривой усмешкой - за виной, за изменой (себе, очевидно) — но мы все-таки не любимая автором слизь. Хорошо ВВ власть приложил? Отлично. Прямо кровь закипает от возмущения. Но вот беда — речь идет от лица человека, который в самом деле был скован цепями (в прямом смысле, говорю, в самом прямом) и медленно вел грузовик с горючим — чтобы, если нападут партизаны, водители-заключенные тоже были бы убиты. Если присмотреться, то в бесконечных аллюзиях можно угадать, что происходит на самом деле — проблема только в том, что присматриваться никто не будет. Хотя при минимальных усилиях можно узнать, что это — песня Солодова из кинофильма «Единственная дорога». Ну, то есть в прямом смысле — скованный человек, обреченный на медленную жизнь, готов зубами перегрызть горло сидящему рядом немцу, и непонятно, кто их убьет — то ли фрицы, то ли наши партизаны, весь текст логичен до предела. И, естественно, везти на фронт горючее для немецких танков — позор, оскаленный в кривой усмешке.
Правда, есть один куплет, который никак к фильму не относится. Вот он. « И если бы оковы разломать, Тогда бы мы и горло перегрызли Тому, кто догадался приковать Нас узами цепей к хваленой жизни…» Поездка: за рулем бензовоза в кандалах ну никак не может быть хваленой жизнью. А вот жизнь в Советском Союзе, если участь количество оправданной пропаганды, по сравнению с «их нравами» вполне подходит по это определение. То есть фига в кармане все-таки была, и речь идет не совсем о сюжете фильма, хотя хваленая жизнь — это еще доказательство и не причина переводить свидетеля в обвиняемые.
Давайте возьмем еще одну протестную песню, от которой закипает кровь в жилах и хочется идти свергать правящий класс, потому что все несправедливо.
«Чужая колея»
«Сам виноват - и слезы лью, И охаю - Попал в чужую колею Глубокую. Я цели намечал свои На выбор, сам. А вот теперь из колеи Не выбраться…» Ну вот, видите — цели свои, колея — чужая, и конфликт налицо. Попал — и дико охает.
«Крутые, скользкие края Имеет эта колея. Я кляну проложивших ее, скоро лопнет терпенье мое…» Суки, одно слово. Колею проложили, чтобы с пути не сбился человек. Потому что он в горизонт хотел, давить снующих перед мотором «кого-то в чем-то черном», ехать по шоссе бесповоротно — а тут деревенская колея. Бросил руль и с Машкой в кузов, куда машина из колеи денется?
«Но почему неймется мне? Нахальный я. Условья в общем в колее Нормальные. Никто не стукнет, не притрет, не жалуйся. Желаешь двигаться вперед? Пожалуйста. Отказу нет в еде-питье В уютной этой колее. И я живо себя убедил — не один я в нее угодил. Так держать! Колесо в колесе! И доеду туда, куда все…» Ну, собственно, да. Тебе колею проложили родители, ты проложил колею детям, да и цивилизация — одна большая колея. Страшная песня, страшная, аж жуть. Кстати, как держать «колесо в колесе» я не знаю, знаю — след в след.
«Вот кто-то крикнул, сам не свой — А ну пусти! И начал спорить с колеей По глупости. Он в споре сжег запас до дна Тепла души, И полетели клапана И вкладыши…» Да, помним: полетели колеса, мосты, и сердца, или что у них есть еще там. Там еще есть вкладыши и клапана. Запомните, мальчики и девочки — в спорах горит тепло души, оттого летят клапана, вкладыши, карданы со всеми намотанными милями, колеса и мосты. Это если вы машина, если человек — ничего страшного. Кстати, этого бунтующего бунтаря Высоцкий называет глупцом, не забудьте.
«Но покорежил он края, И шире стала колея. Вдруг его обрывается след — Чудака оттащили в кювет, Чтоб не мог он нам, задним, мешать По чужой колее проезжать…» Я долго думал, откуда возле деревенской колеи кювет, но так и не нашел ответ.
«Вот и ко мне пришла беда — стартер заел. Теперь уж это не езда, а ерзанье. И надо б выйти, подтолкнуть, но прыти нет — Авось подъедет кто-нибудь И вытянет... Напрасно жду подмоги я — чужая эта колея!» Чтобы вытянуть, надо оказаться впереди, впереди одного уже в кювет оттащили. Почему напрасно? Не ори, друг, - чудака оттащили, и тебя оттащат, и меня оттащат. Кстати, если заедает стартер, то ни езды, ни ёрзанья, ничего — машина просто стоит.
«Расплеваться бы глиной и ржой, С колеей этой самой чужой, Ведь тем, что я ее сам углубил, Я у задних надежду убил…» Прыти нет, потому что глины наелся и ржи (а ты не ржи!) и теперь ими плюется, сидя в колее и дожидаясь того, кто вытянет. Ну вот и пришло прозрение, вот и напал на человека стыд — углубил чужую колею, надо было углубить свою. Совершенно логично, не поспоришь, отвечай за себя. Какую-то Надежду прибил, ну так Надя заслужила, видимо...
«Прошиб меня холодный пот До косточки, И я прошелся чуть вперед По досточке. Гляжу — размыли край ручьи Весенние, Там выезд есть из колеи — Спасение!» Итак, у мужика заел стартер, машина ерзает, колесо в колесо не попадает, и тут бац — размытый край. Беги, кролик, беги!
«Я грязью из-под шин плюю В чужую эту колею…» Ну вот вам опять — в каждой песне нужно плюнуть и дунуть три раза, а лучше четыре, повернуться вокруг себя и приступить к зачатию. Впрочем, я тороплю события, а всего лишь хотел обратить внимание на второй плевок.
«Эй, вы, задние! Делай как я!» Выезжайте из колеи! «Это значит — не надо за мной…» Что?!
«Колея эта только моя! Выбирайтесь своей колеей!» Замечательно — лиргерой пользуется не чем-нибудь, а размытым весенними ручьями краем, но другим не дает. Он не прокладывает путь, не рвет скаты, не плавит асфальт — нашел халявную лазейку. И тут же закричал, что размытый ручьем край — это его колея! Можно сказать, что он хочет накормить своих товарищей можно, что заботится об их благополучии, а может, это чистое жлобство — я вылезу, а вы нет. Замечательная логика, в самом деле — тем, что я ее углубил, я надежду убил у задних. Но вы, задние, за мной не езжайте, давайте дальше по колее без надежды. А спасение, размытый край, не про вас.
А вот если вам покажется, что автор попал в чужую колею, там ему так понравилось, что он постарался сам остаться, а остальных выгнать — так это неправда. Он всего лишь помогать не захотел, настоящий друг.
«Баллада о детстве»
Песня знаменательна уже тем, что в ней нет болотной слизи и плевков, однако есть кое-что еще более интересное. Кстати, до сих пор непонятно, почему наследием Высоцкого не занялись фрейдисты-вейсманисты-морганисты, в общем, мухолюбы-человеконенавистники, прислужники психологии, продажной девки империализма? Я подозреваю, что в песнях и стихах содержиться невероятно богатый материал для исследования. Вот взять хотя бы это произведение, хотя бы его начало.
«Час зачатья я помню неточно. Значит, память моя однобока…» Ну да — однобока, однорука, одноока, только вывези… только при чем тут память? Большинство час своего зачатья не то что неточно, а не помнят вообще и совершенно не страдают по этому поводу, им в голову не приходит сообщить об этом всему свету.
«Но зачат я был ночью, порочно, И явился на свет не до срока…» То есть он был зачат, «как нужно, во грехе, поту и нервах первой брачной ночи». Значит — не Бог, строка скромна и призвана охладить слишком ярых поклонников. И не был недоноском — запомните — недоноском не был!
«Я рождался не в муках, не в злобе — Девять месяцев — это не лет. Первый срок отбывал я в утробе — ничего там хорошего нет…» Опять, опять злоба. Первый срок? В утробе? Ничего хорошего? Наш дорогой автор от уголовного морока когда-нибудь избавится ли? Нет, никогда.
«Спасибо вам, святители, Что плюнули да дунули, Что вдруг мои родители Зачать меня задумали…» Святители — не знахарки и не колдуны, не плюют и не дуют, и на процесс зачатья никак не влияют.
«В те времена укромные, Теперь почти былинные, Когда срока огромные Брели в этапы длинные…» Тридцать восьмой год — после тридцать седьмого, понятно, что за этапы. Вам понятно? Ха. Это не те этапы.
«Их брали в ночь зачатия, А может даже ранее, Но вот живет же братия Моя — честна компания…» Этапы нерожденных детей, которых сажали не то что до рождения, а прямо до зачатия. Масштаб посадок оцените сами.
«Первый раз получил я свободу По указу от тридцать восьмого…» - ну вот опять подколодная уголовка. «Знать бы мне, кто так долго мурыжил — Отыгрался бы на подлеце…» Читатель сидит и чешет репу — процесс зачатия, приятный, но банальный, превратился в некую мистерию с плюющимися святителями, этапами нерожденных детей, братией-компанией и каким-то долго мурыжившим процесс подлеце. Действительно, много помнит, хоть и кокетничает, что неточно. Странно, что Владимир Семенович упустил момент и обошелся без выкидыша. Можно было бы сделать один, нет, два, нет, три выкидыша — было бы за что на подлеце отыгрываться!
Бабье глаза таращит -
В каком прикиде, ишь!!!
И не сыграет в ящик,
Как до зачатья выкидыш!»*
Если до зачатья бредут срока, то почему бы и нет? Ну ладно, не стал, так не стал, зато спускается с проблем зачатья в коммуналку на Третьей Мещанской, в конце. Потом идет такой тоскливо-разухабистый текст, чья проблема только в одном — иногда к нему нужен словарь.
«Но не все, то что сверху, от Бога — И народ зажигалки тушил. И как малая фронту подмога Мой песок и дырявый кувшин…» Зажигалки - возгорающиеся бомбы — кидали в ящики с песком, где их пламя тихонько и затухало.
«И било солнце в три луча Сквозь дыры крыш просеяно На Евдоким Кириллыча и Гисю Моисеевну…» Три луча и дыры крыш — написаны исключительно для рифмы, но ребята, дырявые крыши создают определенный антураж, столь любимый нашим автором.
«Она ему — Как сыновья? — Да без вести пропавшие. Эх, Гиська, мы одна семья, Вы тоже пострадавшие. Вы тоже пострадавшие, А значит, обрусевшие. Мои — без вести павшие, Твои — безвинно севшие…» Высоцкий хочет сказать, что евреи не воевали, а русские не сидели? И то, и другое — чушь.
«Я ушел от пеленок и сосок, Поживал — не забыт, не заброшен. И дразнили меня — недоносок, хоть и был я нормально доношен…» Вот опять — я явился на свет не до срока, я был нормально доношен! Какая-то совершенно необъяснимая зацикленность на перинатальном периоде своей жизни. Пропускаем несколько куплетов, к ним нет вопросов, разве что про страны — Лимония и Чемодания.
«Стал метро рыть отец Витьки с Генкой, Мы спросили: зачем? — Он в ответ: Мол, коридоры кончаются стенкой, а тоннели выводят на свет…» Сомнительное утверждение. Мне думается, что стенкой кончаются как раз подворотни, а не коридоры.
«Да он всегда был спорщиком, припрешь к стене — откажется, Прошел он коридорчиком и кончил стенкой, кажется…» «Все, от нас до почти годовалых Толковище вели до кровянки. А в подвалах и полуподвалах Ребятишкам хотелось под танки. Не досталось им даже по пуле, В ремеслухе живи не тужи. Ни дерзнуть, ни рискнуть, но рискнули — Из напильников сделать ножи. Они воткнутся в легкие От никотина черные, По рукоятки легкие, трехцветные, наборные. Вели дела отменные сопливые острожники. На стройке немцы пленные На хлеб меняли ножики. Сперва играли в фантики в пристенок с крохоборами, И вот ушли романтики из подворотен ворами…» Толковище до кровянки — разборки и драки до первой крови, дворовые законы. Ремеслуха — ремесленные училища, матери советских ПТУ и бабушки современных колледжей. И ножи из напильников тоже делали — одно время вся страна была завалена ножами с пластиковыми рукоятками из наборных цветных колец. Их делали не только пленные немцы, но и зеки. И если бы не камлание про зачатье — выкидыши — недоношенность и прочие радости жизни, песня выглядела бы совсем по-другому, экскурсией в послевоенное детство. Ничего подобного этому рассказу в поэтическом мире я не встречал — а существующие попытки либо слащавы, либо беззубы.
«Тот, который не стрелял»
Очередная военная песня, которая не совсем военная. Начало прямо замечательное: «Я вам мозги не пудрю — Уже не тот завод…» Вывод: раньше врал на голубом глазу, но вот теперь врать надоело, начал говорить правду. Ту самую, в ленточках и глине, как мы любим.
«В меня стрелял поутру Из ружей целый взвод…» - ну, должно быть, есть чем гордится. Судя по интонациям.
«За что мне эта злая, нелепая стезя? Не то чтобы не знаю, рассказывать нельзя…» Запомните — рассказывать нельзя. И чем же автор будет заниматься еще триста пятьдесят куплетов?
«Мой командир меня почти что спас, Но кто-то на расстреле настоял, И взвод отлично выполнил приказ, Но был один, который не стрелял…» Во-первых, со своей, особенной логикой автор буквально через куплет раскроет этого «кого-то». Во-вторых, расстрел — тяжелый процесс даже для военного. Поэтому у расстрельной команды часть оружия была заряжена холостыми, но какая конкретно — никто не знал. Такая лазейка для больной совести, может, и не я убил?
«Судьба моя лихая давно на перекос, — Однажды «языка» я добыл, да не донес. И особист Суэтин, неутомимый наш, Уже давно приметил и взял на карандаш…» Вот он, этот «кто-то», Суэтин. Который что-то давно уже приметил.
«Он выволок на свет и приволок Подколотый, подшитый материал, Никто поделать ничего не смог. Нет, смог один, который не стрелял…» Выясняется, что у случайно расстрелянного товарища кроме брошенного в пути «языка» была еще толстая, подколотая и подшитая папка личного дела, которое вел особист.
«Но слышу: — Жив, зараза, тащите в медсанбат! Расстреливать два раза уставы не велят…» Хорошо бы с уставами ознакомиться. Насколько я помню, недобитков не лечили, а добивали.
«А врач потом все цокал языком И, удивляясь, пули удалял…» В ранних песнях у ВВ было веселее — «врач резал вдоль и поперек». Насчет удивления — что-то я сомневаюсь, чтобы фронтового врача легко было удивить. Разве что количеством пуль — вместо десятка три или две?
«Я раны как собака, лизал, а не лечил…» - вообще одинаковые обороты у Высоцкого встречаются на удивление часто. Два раза скелет, радующийся прохладой. Два раза лижущий раны герой, еще один раз — как раз в «Побеге» («пошел лизать я раны в лизолятор» — правда, потом автор опомнился и убрал эту неудачную строчку, но концерты, пленку никуда не денешь). Подобные вещи говорят о том, что автор выдохся и писать ему надоело. А может, просто не помнит всего написанного, что совершенно естественно.
«В госпиталях, однако, в большом почете был…» - и с чего бы это?
«Наш батальон «геройствовал» в Крыму А я туда глюкозу посылал, Чтоб было слаще воевать…» Свои раны он зализывает, а в Крым посылает глюкозу. Здесь два варианта — либо больной зажрался, зализывая свои раны, либо провоцирует что-то нехорошее. Ох, видимо прав был особист Суэтин.
«Я тоже рад был, но, присев у пня, Я выл белугой и судьбину клял, — Немецкий снайпер дострелил меня, Убив того, который не стрелял». Вообще-то это должен был сделать ротный, причем сразу, за неисполнение приказа.
Вся песня высосана из пальца — хотя, бесспорно, есть свидетели (десятки, сотни тысячи свидетелей из поклонников, которые сами попали в такую ситуацию, и если бы не немецкий снайпер, не стреляющий так бы и ел глюкозу, выселяя татар да чеченцев).
Есть еще одна любимая бардом тема, к которой я никак не мог подступиться — просто потому, что совершенно с ней не знаком. Впрочем, набравшись наглости, взялся за разбор очередной «святыни» - морских песен. И сразу наткнулся на замечательный филологический текст, посвященный морскому арго - «Мы говорим не што;рмы, а шторма;». Ну, хорошо, говорят, буду знать. Кинологи говорят «иду под собаку» и «кто сегодня кусается», имея в виду дразнилу. Моряки говорят — штормА. Что дальше?
А дальше — веселее: «Слова выходят коротки и смачны…» Наверное, бард хотел сказать: выходит слово коротко и смачно. Потому что во множественном числе эта идея выглядит несколько странно, хотя коротко и, возможно, смачно. «ШтормА? — ШтормА...- ШтормАААААА... - Кю!»
Хорошо, будем считать эту ошибку очередной небрежностью.
«ВетрА» — не «ветры» — сводят нас с ума, Из палуб выкорчевывая мачты…» Хороша картинка. Мало того, что ветры бывают разной силы, они еще и мачты выкорчевывают. «Кэп!!! Эти ветра опять меня с ума сводят!! Опять начали мачты выкорчевывать!!!! Я сейчас бинты сорву и на ванты бесноваться полезу!!!» - если кто не понял – бред в кавычках принадлежит автору сего опуса, а не уважаемому Владимиру Семеновичу.
Читаем дальше. «Мы на приметы наложили вето…» - хорошо, допустим, изменения ударений приметами не считается. «Мы чтим чутье компасов и носов…» Надо сделать выдержку, прежде чем комментировать. С компасом все понятно, но вот носы… «Вахтенный!! Чем это пахнет на клотике? — Носками, дёгтем, баландой, табаком!!! — Сельдерюжки!!! Чтобы у вас хрен на лбу вырос!!! Всей вахте носы достать из ножен и выяснить, чем пахнет на клотике!!!» - и это тоже автору опуса, просьба не путать.
В следующем куплете бард перестает быть моряком и вертает ударение взад: «Упругие, тугие мышцы ветра (не ветрА) Натягивают кожу парусов…» Натягивают — весьма сомнительный глагол по отношению к парусам, которые надувают или наполняют, но это меньшее из зол в стихе.
Вообще Высоцкий большой мастер перепрыгивать из места в место — роты на марше вдруг ползут, а корабль, которому вывернули мачты, оказывается в странном положении. Его, видите ли, загоняют в Чашу голодные Гончие псы, пока седой Нептун (Ныряльщик с бородой) на звездных весах решает их судьбу. На самом деле убрать бы надсадно воющих голодных гончих псов, которые гонят корабль, как те ветрА в штормА, и было бы хорошо. Но нет, мы легких путей не ищем.
Твоя струя — как мышцы, а твои мышцы — как струи. Как вам аллегория? Мне, честно говоря, не очень, но оказывается, что пока судьба решает на звездных весах, пока возле кормы щелкают зубы голодных собак, упругие тугие мышцы ветра превратились в струи, заострились (острые струи) и вспороли кожу парусов. Что-то тут явно нечисто. Да не, все нормально — дальше идут любимые автором страшилки про петлю, паруса, которые спрятались от ветров — от их острых струй, ну да.
«Нам кажется, мы слышим чей-то зов — Таинственные четкие сигналы…» Таинственные, но четкие. Хорошо, пусть будет так, потому что дальше все-таки очень хорошо: «Не жажда славы, гонок и призов…» о как! — «Бросает нас на гребни и на скалы…» Батенька, да вы большой оригинал — бросаться на скалы просто так.
«Изведать то, чего не ведал сроду…» — хорошо, допустим. «Глазами, ртом и кожей пить простор…» — кожа, очевидно, парусов, выше по тексту — натянутая, как сапог на портянку, а потом вспоротая. Остаются рот и глаза. Отлично — пока рот хлюпает простором, глаза выпадают из глазниц и начинают его просто закачивать, как пожарная помпа. Брр… все бы ничего, но ВВ хотел передать масштаб и красоту океана, а скатился в банальное и неудачное перечисление. Если бы написал: я хочу окунуть в этот простор морррду прямо с ррррогами — ей-ей, было бы лучше.
Кстати, следующее утверждение — кто в океане видит только воду, тот на земле на замечает гор — тоже весьма спорное. В океане все видят что-то свое, или даже вообще не видят, растворившись в синеве. А горы — ну, не знаю, может и есть одаренный индивидуум, способный их не заметить, к нормальным людям это точно не относится.
А угадаете, как заканчивается песня? Вот так, навскидку? Любимым словом? Правильно. Невесть откуда взялся ураган и начал петь — тоже правильно — злые песни в уши, проник под череп и залез в мысли. Вот это тоже наш любимый Высоцкий — со злом наперевес на грани расчлененки.
Все-таки да, думать вредно, а вдумываться — еще вреднее. Начинаешь разбирать построчно с детства знакомые и любимые песни и понимаешь, что, вообще-то, тебя водили за нос. И, что самое страшное, человек, написавший «О чем поёт Высоцкий» во много был прав. А жаль лишь, что привлек внимание таким суконным и казенным языком, что на статью никто не обратил внимания. Даже наоборот, она сыграла только на руку «опальному» барду.
«Зачем мне считаться шпаной и бандитом»
Давайте вкратце пробежимся по программной песне. Этот вопрос, вынесенный в первую строку, интересует всех, кто знаком с творчеством ВВ. Откуда такая любовь к уголовке?
«Не лучше ль податься мне в антисемиты: На их стороне хоть и нету законов. — Поддержка и энтузиазм миллионов…» Советских людей, забыл добавить, но, по ощущениям, знает о чем говорит.
«Решил я — и, значит, кому-то быть битым…» — да, у нас кроме мордобития никаких чудес. «Но надо ж узнать, кто такие семиты…» — а ты разве не знаешь, против кого встают миллионы и миллионы? «А вдруг это очень приличные люди, А вдруг из-за них мне чего-нибудь будет!» То есть уголовная морда готова бить только тех, за кого не накажут.
«Но друг и учитель, алкаш в бакалее, Сказал что семиты — простые евреи. Да это ж такое везение, братцы, Теперь я спокоен, чего мне боятся!» Наконец-то уголовный Ванька нашел свое место в жизни, ура.
«Я долго крепился — ведь благоговейно…» и пошло-поехало перечисление тех, без кого бы мы возились в грязи и ничего бы из себя не представляли. Даже Каплера вспомнил, который, на секундочку, дочь Отца народов оприходовал. И — чтобы не было заминки — придавил всех основоположником Марксизма. Потом мы слышим перечисление самых расхожих слухов, приправленных, как перчиком, юморком — по запарке замучили слона в зоопарке (запарка — зоопарка встречалась в каком-то раннем беспомощном стишке, правда там по запарке стонала тигрица) и украли у народа весь хлеб урожая минувшего года. В общем, бей жидов, спасай Россию — он и бьет, и спасает.
Послевкусие от песенки остается гадкое, по-другому не скажешь.
«Мишка Шифман»
Пересказывать ее кого?— дело неблагодарное, тем более, что, как и во всех стихах прямой речи, ошибок и шероховатостей в ней в ком? нет. Зато юмора — кто понимает и помнит — сколько угодно. Один еврей — поясняю для случайной молодежи — уговаривает другого эмигрировать:
…«Голду Меир я словил
В радиоприемнике...»
И такое рассказал,
До того красиво!
Что я чуть было не попал
В лапы Тель-Авива.
Я сперва-то был не пьян,
Возразил два раза я –
Говорю: «Моше Даян –
Стерва одноглазая,
Агрессивный, бестия,
Чистый фараон,
Ну, а где агрессия –
Там мне не резон".
Мишка тут же впал в экстаз –
После литры выпитой –
Говорит: «Они же нас
Выгнали с Египета!
Оскорбления простить
Не могу такого
С Рождества Христова!».
«…Только русские в родне,
Прадед мой — самарин,
Если кто и влез ко мне,
Так и тот — татарин».
Мишку Шифмана не трожь,
С Мишкой — прочь сомненья:
У него евреи сплошь
В каждом поколеньи.
Дед параличом разбит, —
Бывший врач-вредитель,
А у меня — антисемит
На антисемите…»
Ну да, это мы помним. В результате — антисемит поехал в Израиль, а еврей не прошел пятую графу (национальность). Вот такая забавная песенка о сложностях внешней и внутренней национальной политики.
«Сон»
Небольшое (по меркам Владимира Семеновича), всего на семь куплетов произведение, которое можно отнести к многозначительным и странным. Ну, многозначительности у нашего любимого барда везде полно, каждый найдет строку на свой вкус и насладится своей прозорливостью. Но при этом оно еще и очень странное. Вот в самом деле, вроде о проблеме, но проблемы-то ни в чем нет. Впрочем, что тут говорить, давайте читать «нервно» (то есть текст берем из того самого сборника).
«Дурацкий сон, как кистенем, Избил нещадно…» - ничего себе дурацкий, скажу я вам. Но даже если допустить, что он в самом деле дурацкий, но с кистенем, зачем на него вообще обращать внимание?
«Невнятно выглядел я в нем И неприглядно…» - неприглядно — понятно, но невнятно-то почему? Может, это вообще не автор был, а какой-то случайно забредший в сон зевака? И если невнятность автор опустил за невнятностью, с неприглядностью поступил честно и расшифровал для читателя: «Во сне я лгал, и предавал, И льстил легко я… А я и не подозревал В себе такое…» Однако, какая изумительная девственность для сорокалетнего мужика! Предательство опустим, но вот не солгать, не польстить и даже не подумать, что так можно сделать, это нечто особенного. А потом так раз — о, а я же польстил! Позор! Кошмар! Какая дикость!!!
«Еще сжимал я кулаки И бил с натугой, Но мягкой кистию руки, А не упругой…» Тут понятно одно — автор что-то бьет во сне мягким кулаком, причем нормальный кулак у него не твердый, а упругий. Анатомия тоже весьма оригинальна в произведении. Читаем дальше, дальше очень интересно.
«Я не шагал, а семенил На ровном брусе, Ни разу ногу не сменил, ТрусИл и трУсил…» Надеюсь, вопросы вы сами автору зададите? За каким лешим его занесло в спортивную женскую гимнастику? Потому что больше нигде не надо ходить по брусу, то бишь по бревну. Ну, допустим, бард в трико и с бантиками балансирует на брусе, даже не сменив ногу! Позор! Кошмар! А зачем ее менять? Ужас! Так менять-то зачем? Ты что, идиот, откуда я знаю? Кошмар! Более того, находясь на брусе он что-то трусИт (южнорусский, малороссийский сленг, означает — трясти. Откуда, кстати, у него это словечко?) и трУсит. И если с трусостью все понятно, то с трясуном — нет.
«Я перед сильным лебезил, Пред злобным гнулся. И сам себе я мерзок был, Но не проснулся…» Ну, в принципе все ясно и логично — это все добавляется ко лжи и лести, чтобы показать всю мерзость лирического героя. Правда, в жизни приходиться и льстить иногда (бывает, что это просто необходимо), и перед сильным приходится лебезить (ну что поделать!), и против злобного не у каждого найдутся силы выстоять. В чем, простите, мерзость? Автор считал себя святее папы римского? Обычные грехи обычного человека.
«И сон повис на потолке И распластался…» - понятно, распластался и повис. Вот вся эта куча вместе с брусом, чем-то там трясущимся, кем-то лебезящим, льстящим, злобным, сильным распласталась на потолке. А потом вдруг бац – и вторая смена: «И вот в руке вопрос остался…» Это очень мудрено даже для меня, но дальше еще лучше.
«Я вымыл руки — он в спине Холодной дрожью. Что было правдою во сне, Что было ложью?» Могу заявить со всей ответственностью — все правда, и все ложь, и не надо на этом заморачиваться. Жизнь очень сложная штука, главное в ней – не переигрывать и не увлекаться. Вообще, конечно, сон, весьма насыщенный событиями, но кончается стихотворение весьма знаменательно. После обязательных страданий «Сон — отраженье мыслей дня? Нет, быть не может!» логика теряется вообще.
«А вдруг — костер?»
Ну, хорошо, вот он — вдруг костер. Почему костер? Зачем костер? А у вдруг костра явно должен быть друг, который, как мы помним, тоже вдруг.
«И нет во мне Шагнуть к костру сил. Мне будет стыдно, как во сне, В котором струсил…» Попрошу внимания почтенной публики — речь идет не о восхождении на костер, а о подхождении к костру. Нет сил подойти к костру?
Воля ваша, неладное что-то твориться с автором. (Хотя, по секрету, как поэт поэту могу уточнить. Все дело в любимых ВВ составных каламбурных рифмах. Костру сил — струсил. Песенку, построенную исключительно на подобных рифмах, можно услышать в замечательном военном фильме «Торпедоносцы», но написана она не ВВ, а студентами ИМЛИ.)
«Но скажут мне: — Пой в унисон! Жми, что есть духу! — И я пойму — вот это сон, Который в руку». Ну вот, ребята, и приехали. Вся эта интеллигентская рефлексия заканчивается предложением петь в унисон, то есть со всеми, хором. Не выделяться и не выпендриваться — все льстят — и ты льсти, все лебезят — и ты лебези. И лирический герой прыгает от радости — вот же он, сон, который в руку! При этом общее впечатление от песни — как положено, гимн борьбы всего хорошего со всем плохим, который не поверку оказывается не тем, чем казался.
«Ноль семь»
Весьма известная в СССР песня, поскольку была выпущена миллионными тиражами на миньоне (маленькой пластинке с четырьмя песнями), радует загадками в каждом куплете.
Берем первый: «Эта ночь для меня вне закона. Я пишу, по ночам больше тем…» Весьма интересно, что ночь в законе, когда человек спит, вне закона — когда решили пописать, поскольку больше тем. Понимаете? В свое время ходили легенды, позже превратившиеся буквально в догмы, по которым Высоцкий не спал вообще: прибегал после спектакля и хватался за бумагу, чтобы осчастливить своих поклонников. Час-два сна в сутки, обычно и того меньше, три часа — невозможная роскошь. Потому и сгорел.
А вот стишок, в котором черным по белому указано: ночь, когда я пишу — вне закона. Написано авторским пером. Вот сел он писать внезаконной ночью и вдруг цап — схватился за диск, за который схватиться невозможно. Необъяснимый поступок, но что поделать, поэты вообще люди импульсивные — собрался спать и вдруг начал писать, начал писать — за диск хватается. Люди моего возраста поймут, почему за диск нельзя схватиться, молодым же советую посмотреть фото советского дискового телефона. Вот за талию, тем более чужую, схватится вполне можно, а также за грудь и за грудки. За диск телефона — извините, нет.
Припев опустим, возьмем справедливое возмущение барда: «Эта ночь для меня вне закона. Я не сплю, я кричу — поскорей! Почему мне в кредит, по талону Предлагают любимых людей?»
Эта ночь для меня вне закона,
Словно рай рьяно рвет враний грай -
Почему мне в кредит, по талону
Предлагает поездку трамвай?*
Я очень долго думал над этими строками, прямо с самого отрочества, когда ВВ заменял мне Бога. По каким таким талонам ему предлагают любимых людей, и почему он этим недоволен? «Володь, слушай, тут в «Березку» француженку завезли, хорошую, качественную француженку, на картах гадает, кровь заговаривает, бери, такой товар не залежится. — Ребят, да у меня денег на француженку нет. — Вов, ладно, что ты как не родной, бери в кредит, сейчас талон выпишем…» В любом случае, кто бы ему любимого человека не предлагал, никакой благодарности к благодетелям он не испытывал, лишь негодовал. Вообще, конечно, Влади в кредит — это сильно, интересно, чем он все-таки с государством расплатился?
«Телефон для меня как икона, Телефонная книга — триптих...» Ну-ну. Это сейчас телефон заменяет икону, тем более с церковными приложениями, а для того времени весьма смелое и кощунственное заявление. А триптих — тоже знакомый из песен образ: «а в фиге вместо косточки — триптих».
Дальше совершенно замечательные строчки. Нет, не про Мадонну, после - «Расстоянья на миг сократив…» Вся эта возня была затеяна ради одного мига. «Маринка, привет, пока» - и все, соединение разорвано. Можно было бы написать: расстояние вмиг сократив — и никакой нелепицы, все максимально точно, но что спето, то спето.
Дальше бард включает пуританина и со всей яростью своего актерского хрипа вопрошает: «Что, реле там с ячейкой шалят?..» и, понимая, что шалостям молодой ячейки с пожилым и опытным реле помешать не может, лишь угрожает: «…я согласен Начинать каждый вечер с нуля…» Ну да, часами терроризировать Тому и клясть гадов, впутавших его в кредит, ради мига соединения. Это даже не Сизифов труд, это нечто более изощренное.
«Мы взлетали, как утки…»
Вру, про самолеты, которые взлетали, как утки, с раскисших полей. Помните Яяка — истребителя, который боролся с пилотом и доборолся? Здесь пилот борется с самолетом, предварительно доведя его, бедного, в буквальном смысле до ручки. Причем текст очень, очень образный, гиперболический и до дрожи знакомый. Что-то он напоминает… О «Мы летим, ковыляя во мгле, Мы идем на последнем крыле. Бак пробит, хвост горит И машина летит На честном слове и на одном крыле». Там еще дальше поют: вот дела, ночь была, все объекты разбомбили мы дотла… В песне Утесова мы видим удачный вылет — разбомбили дотла, попали под обстрел и летят, ковыляя во мгле.
У Высоцкого, простите: «…И в простор набивались мы до тесноты…» - до такой тесноты, что даже облака, сшитые пулями, стали выполнять роль парашютов. Опять же, я никогда не видел парашютов, пошитых из лоскутков, но поверим автору, ему виднее.
«Возвращались тайком, Без приборов, впотьмах; И с радистом-стрелком, Что повис на ремнях. В фюзеляже пробоины, в плоскостях — дырки. И по коже озноб, И заклинен штурвал, И дрожал он и дробь По рукам отбивал, Как во время опасного номера в цирке». Все ясно? Герои-летчики, гогоча и перепутав туман с парилкой, набились в простор до тесноты, покалечили друг друга и возвращаются изрядно ощипанные, но непобежденные. И если в «Яяке» присутствовал вражеский самолет, с которым тот делал что хотел, но в итоге сбил, то здесь — перечисление увечий без упоминания того, кто их нанес. Только простор, в который набились до тесноты, и, кстати, совершенно непонятно, по какой такой причине стрелок-радист повис на ремнях. Догадайся, мол, сама.
Начало помните? «Мы взлетали, как утки, С раскисших полей… Мы смеялись, с парилкой туман перепутав…» Ладно, будем считать, что это не пьяные летуны таранили друг друга ради развлечения, а в самом деле был бой, про который автор по своим соображениям предпочел умолчать.
«Завтра мне и машине В одну дуть дуду В аварийном режиме У всех на виду…» Оставим дуду в покое — хотя для лирического героя это новый и смелый ход, ведь с машиной он продолжает бороться и конфликтовать. Что значит — аварийный режим? Он заранее уверен, что его собьют? Тоже мне, летчик-ас. С такими установками получишь и пробоины, и дырки. Кстати, узнать бы, чем они отличаются...
«Ты мне нож напоследок не всаживай в шею!..» - логика текста опять вызывает изумленную немоту. «Будет день взлет — будет пища…» - логично, что-то будет завтра. «…Придется вдвоем…» - понятно, что если самолет хотел всадить пилоту нож в шею, то и приземляться он бы предпочел отдельно, не хочет работать на человека, видимо Яяк пустил заразу неповиновения по всем эскадрильям. «Нам садиться, дружище, На аэродром, Потому что я бросить тебя не посмею…» Видимо, за это накажут, а так бы — после угрозы ножом летун, конечно бы, свою бунтующую технику бросил, хоть и называет на всякий пожарный случай «дружище».
Наслаждаемся дальше. «Только шит я не лыком И чую чутьем...» Ну да, только чутье и поможет — пробоины, дырки, заклиненный штурвал, нож в шею вообще не видны… все так туманно, как в парилке, что без чутья пропадешь. «…В однокрылом двуликом Партнере моем…» Бедный самолет даже не починили, и оставили одно крыло, и заклиненный штурвал, судя по всему. Слегка непонятно, почему самолет двуликий — вторая кабина для радиста-стрелка? Ну и что в этом плохого, обычное конструкторское решение, никакой подлости и двуличности. А вот если речь идет о двуличности в нашем, человеческом понимании, то тогда я пилота опять не понимаю. В чем его техника снова провинилась?.. «…Игрока, что пока Все намеренья прячет. Наплевать я хотел на обузу примет: У него есть предел — у меня его нет! Поглядим, кто из нас запоет, кто заплачет!» Это, вообще, что такое было? Сплошные и совершенно необъяснимые угрозы… не человеку. Самолету. Набились в простор до тесноты, пошили парашютов из облаков, радист-стрелок упился, заклинили штурвал, самолет весь в пробоинах и на одном крыле… какие приметы, какие пределы, кто должен петь и плакать? Вы в одну дуду дуете, и бросить ты его, бедный, изувеченный самолет не посмеешь у всех на виду.
«Если будет полет этот прожит…» - простите, как? «…Нас обоих не спишут в запас…». Вообще-то спишут обязательно, и не по вине самолета.
«Кто сказал, что машине не может И не хочет работать на нас?» Ты и сказал, больше никто этого не говорил.
Вообще, конечно, странная песня — после всех увечий и повреждений, которые в бою (надеюсь, что в бою) были нанесены самолету, не испытывать к нему благодарности, а устраивать фирменную истерику (истерики Высоцкого — это как знак отличия, больше никто так не может) и обвинять технику (!) во всех грехах, включая шулерство и членовредительство, военного не достойно. Возможно, речи идет о летчике-испытателе, но двадцать вылетов в сутки и раскисшие поля, а также вскользь упомянутые пошивочные пули позволяют в этом сомневаться.
«Разведка боем»
Вообще, конечно, в военных песнях Высоцкого удивительный разброс — от гениальности, от которой захватывает дух и выступают слезы, и мощной простоты, до какой-то поверхностности и неряшливости. Начинаем.
«Нужно провести разведку боем. Для чего — да кто ж там разберет…» Хорошее начало, да? Патриотичное и настраивает на совершение подвига. Припев про Леонова и типа из второго батальона оставим, тем более что дальше идет потрясающая ценная информация.
«Мы ползем, к ромашками припадая, - Ну-ка, старшина, не отставай…» - помним, помним. А на нейтральной полосе цветы — кочки тискаем. «Ведь на фронте два передних края: Наш, а вот он - их передний край…» Опять впадаешь в изумленную немоту от наблюдательности автора. Но дальше еще лучше.
«Проволоку грызли без опаски: Ночь - темно и не видать ни зги…» А вот светлые, белые ночи помешали бы такому увлекательному занятию — грызть проволоку. Хорошая проволока заменяет и орехи, и леденцы, мешают только «В двадцати шагах — чужие каски, С той же целью — защитить мозги…» Это просто восторг и живое пособие для курсантов. «Чужие каски? — Защитить мозги!! — Наши каски? — Защитить мозги!! — Не зачет, у солдата не должно быть мозгов». Кстати, что проволоку перекусывают и как можно дальше от окопов — вы догадались, надеюсь, сами?
«Скоро будет «Надя с шоколадом» — В шесть они подавят нас огнем…» Эта самая Надя — немецкий гвардейский миномет, которым немцы будут лупить но нам. Или по нашим позициям, или по разведчикам. Но, судя по тому, что им этого и надо, разнесут наши позиции, для того разведчики и начинали с Богом, потихонечку, не спеша разведку боем. Видимо, это новая тактика — навести на свои окопы огонь, и, когда от наших останутся ошметки, начать потихонечку. Я не знаю, но на мой скромный взгляд, разведка боем — это наглый наскок, прорыв, нужный для того, чтобы вызвать бурный ответ противника, а тут как-то все не спеша. Погрызли проволоку, поглазели на мозги под касками, подождали пока наших накроют минометами — и волшебным образом нашли ДОТ и ДЗОТ.
«Братские могилы»
Вот, кстати, песня, с которой ВВ начал свое триумфальное шествие в официальном пространстве советской культуры, потому что сейчас говорить про зажимаемого и гонимого барда просто неприлично и вообще дурной вкус. Его приглашали, и он исполнял ее многократно в спектаклях и нет, в фильмах, на концертах памяти. Песня, как говорится, зашла, поскольку сильна и идеологически выдержана, ну а мы почитаем спокойно.
«На братских могилах не ставят крестов, И вдовы на них не рыдают…» Вторая строка — сомнительное утверждение, я сам видел и плачущих женщин у братских могли, и ветеранов, вытирающих слезы. «К ним кто-то приносит букеты цветов…» – кто-то. Ветераны, пионеры, делегации. «И Вечный огонь зажигает…» - вот так взять и испортить неплохое, но среднее начало. Вечный огонь потому и Вечный, что горит не переставая с момента создания монумента, братской могилы. Его никто на зажигает, как конфорку, и не выключает, по крайней мере в Советском Союзе. В других странах Варшавского блока именно что включали по праздникам, у нас горел и горит всегда, даже во время профилактики.
Во втором четверостишии великолепно все — мастерское усиление образов, от разрухи до высшего патриотизма.
А в Вечном огне видишь вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий Рейхстаг,
Горящее сердце солдата.
Ну а заканчивается все ненужной закольцовкой - опять про кресты, заплаканных вдов, хоть их и нет, и каких-то людей, которые покрепче. Почему вдовы и матери не ходят на братские могилы? Ходят, и даже ухаживают, поскольку где могилы сына или мужа, просто не знают. В итоге получился пик — слабое начало, мощная середина и вторичное, ненужное окончание.
«Еще не вечер»
Песня, знакомая мне с детства. Причем после прослушивания хотелось немедленно побежать и взять кого-нибудь на абордаж, хотя бы соседскую девчонку Лидку, страшно сверкая одним глазом. То есть настроение в песне выдержано и, естественно, свою задачу она выполняет. Борец продолжает бороться, никак иначе, борьба идет потому что борьба. Но мы люди мирные, и со своего бронепоезда беремся за текст.
«Четыре года рыскал в море наш корсар…» Поскольку корабль корсаром назвать нельзя, то один корсар — совершенно очевидно, капитан корабля, все время утешающий свою нервную команду. Или, напрашивается вывод, он рыскал один? Совсем один? Нет, все-таки с командой нервных белошвеек.
«В боях и штормах не поблекло наше знамя…» - какая крепкая ткань и прочная краска, в общем да. «Мы научились штопать паруса И затыкать пробоины телами…» Вот над этим моментом я смеялся еще в детстве, в коммуналке, представляя: сидят сумрачные пираты рядком, благоухая потом и дымом трубок, и штопают паруса. А между ними ковыляет то ли Окорок, то ли Черная борода, то ли Джек Воробей и ругает за неаккуратные стежки. Но это ладно, вы только представьте, что пробоины заткнуты телами — кока на клотик, юнгу на штапель, одноглазого на пробоину, потому что одноногого уже рыбы объели. И наводит ужас фрегат с торчащими из бортов скелетами — не лучшая затычка, надо думать.
«За нами гонится эскадра по пятам. На море штиль и не избегнуть встречи…» - пираты на фрегате, а эскадра, видимо, на паровом ходу, иначе и она не смогла бы догнать.
«…Но с ветром худо, и в трюме течи…» - оно и понятно, если пробоины телами заткнуты. «На нас глядят в бинокли, трубы сотни глаз…» Вообще повествование как-то незаметно приобретает комический оттенок, вместо трагического. Вдруг появляются сотни глаз с биноклями и трубами — то ли все команды всей эскадры столпились на борту и глазеют на этакую невидаль, корсар с пиратами-белошвейками, то ли гуляющий по пирсу народ наслаждается видом битвы, но что-то тут не так.
«Кто хочет жить, кто весел, кто не тля — Готовьте ваши руки к рукопашной!» - отлично, корсар, руки приготовили, что дальше? Ты про «кто хочет жить» говорил? «А крысы пусть уходят с корабля, Они мешают схватке бесшабашной!» - ну да, под ногами крутятся и подножки ставят. «И крысы думали: - А чем не шутит черт?!» – надо же, корабельные крысы поняли, куда они попали и вообще мешают бесшабашной схватке. «…И тупо прыгали, спасаясь от картечи…» - почему тупо?
«А мы с фрегатом становились к борту борт…» - чтобы крысы перепрыгнули и мешали противнику, так что ничего не тупо. «Еще не вечер, еще не вечер…» - потерпите, девочки, скоро все закончится. Вот тут есть одна тонкость — крысы действительно покидают корабли, которые ждет крушение, но делают они это в порту, это древняя примета. Корабли, которые участвуют в битвах, крысы не покидают и мужественно идут ко дну вместе с пиратами. Ну, ладно. Борту к борту, крысы бегут с корабля на корабль, думая про черта (однако), руки приготовлены, капитан приказал идти на абордаж и вдруг…
«Лицо в лицо, ножи в ножи, глаза в глаза! Чтоб не достаться спрутам или крабам, Кто с кольтом, кто с кинжалом, кто в слезах, - Мы покидали тонущий корабль…» Вдумайтесь: пираты, обвешанные оружием, с готовыми на все руками, вместо того чтобы швырять абордажные крюки, в слезах прыгают за борт. Вот на эскадре зрители-то удивились. Тем более, что спрутам или крабам так и так достанутся все пираты, штопающие паруса, затыкающие телами дыры и прыгающие за борт со слезами на глазах. Спруты, кстати, не едят утопленников — они едят крабов, а крабы - как раз трупы, то есть волноваться нечего, в выигрыше останутся как раз крабы.
«Но нет! Им не послать его на дно - Поможет океан, взвалив на плечи. Ведь океан был с нами заодно, И прав бы капитан — еще не вечер!» Ну, в принципе, да. Произведена очистка корабля от крыс, команда приняла соленую ванну, покинув тонущий корабль в слезах вместо абордажа, а он взял и не потонул.
«Песня певца у микрофона»
Вообще удивительная вещь происходила с нашим дорогим и любимым (я не шучу) бардом — все, что бы он ни сказал, сразу принималось неискушенным народом на веру. Сказал, что не любит железом по стеклу и стеклом против шерсти — значит, так и есть. Говорит, что искренен — и ведь точно, искренен. Возможно, это связано как-то с гипнотическим напором его баса (или тенора), а может быть, еще с чем-то, лингвистикой, например, но это неоспоримый факт. Более того - то, что он говорил, люди мгновенно переносили на себя и могли ощутить себя, как настоящие актеры, подводниками или, например, пиратами.
Итак, песня певца. Начало само по себе уже смелое, потому что ВВ многократно говорил: я не певец, я не испытываю иллюзий по отношению к своему голосу, который раньше называли пропитым, а теперь – с трещинкой из уважения, я исполнитель своих стихов. Но тщеславие — любимый порок, и хоть под маской стихотворения, но назвать себя певцом так приятно.
«Я весь в свету, доступен всем глазам, Я приступил к привычной процедуре…» Все нормально — привычная для актера процедура, этакий медицинский термин: стоять на всеобщем обозрении. Но тут он спохватывается — негоже так просто себя вести, и вдруг уточняет: «Я к микрофону встал как к образам…» Хорошо, собрался с мыслями, в тишине, благолепии беседует с Отцом нашим Небесным — видимо, песня будет исключительно дружеская и интимная. «Нет-нет, сегодня — точно к амбразуре…» Ага. Будет, значит, расстреливать зрителя из крупного калибра. Прыжок от образов к амбразуре смел, и зритель замирает от такого необычного подхода, готовясь принять пули в невинные груди.
Припев опустим, не то вспомнится «озлобленная черепаха» - в нем лучи бьют под ребра, а фонари светят как? Именно. Недобро. Злу не повезло, и в строку не влезло зло.
Владимир Семенович любит оживлять предметы и награждать их своим мировоззрением, не самым добрым в мире, как мы уже смогли многократно убедиться. «Он, бестия, потоньше острия…» - микрофон? Петличек тогда еще не было, но бритвы и клинки в виде микрофонов, очевидно, уже создали. Для своих. Тем более, что микрофон, который тоньше лезвия, обладает еще и безотказным слухом и всячески призывает автора к искренности. Искренность у нас — это хрип: «Сегодня я особенно хриплю, Но изменить тональность не рискую, — Ведь если я душою покривлю, Он ни за что не выпрямит кривую…» Более беспощадного разбора и оценки самого себя я у автора раньше не видел — искренность заменена хрипом, больше ничего никому не интересно, даже техника не поможет. Но техника тоже - еще та техника, это нечто особенное. Вы только вдумайтесь: «На шее гибкой этот микрофон Своей змеиной головою вертит. Лишь только замолчу — ужалит он…» Все-таки скучно было ВВ в рамках сознания, все-таки любил он добрую порцию хорошего бреда, забыв про амбразуру и зрителя, который смотрит на вертящий головой микрофон и певца, который вопит с выпученными глазами, чтобы не быть ужаленным. Ну да. Именно так: «Лишь только замолчу — ужалит он…»
«Я должен петь до одури, до смерти…» - вообще-то никому ты ничего не должен. Кому? Выступление перед зрителем сродни наркотику, только деньги не забирает, а приносит. Зритель, конечно, хочет больше и больше.
Но едва не ужаленный микрофоном певец находит себе оправдание, довольно смешное: пой, пока не ужалили. («Меня схватили за бока Два здоровенных мужика — Давай, паскуда, пой, пока не удавили!..) «Не шевелись, не двигайся, не смей! Я видел жало - ты змея, я знаю! А я сегодня — заклинатель змей, Я не пою, я кобру заклинаю!» Вы не ощущаете такой липкой жути от этого текста? Как все хорошо начиналось — вышел человек помолиться, потом взял пулемет, потом вдруг увидел змею вместо микрофона и ну ее заклинать. И все на глазах полного зала слушателей. Погодите, жуть набирает обороты.
«Прожорлив он, и с жадностью птенца Он изо рта выхватывает звуки…» Что называется, — приплыли. Если забыть про образа, амбразуру и кобру, то жадный до звуков микрофон вполне себе находка, но и это еще не все. «Он в лоб мне влепит девять грамм свинца…» А, помешанный на крови слепой дурак микрофон прозрел, поумнел вдруг и чаще бил в цель? Копыта били дробь, трезвонила капель — остается за текстом, но подразумевается. Причем загнанный в угол галлюцинациями поэт готов бы и сдаться, но «Рук не поднять - гитара вяжет руки…»
«Опять! Не будет этому конца!» А вот вам и та самая искренность, совсем неожиданно, когда выступление превращается не в молитвы, не в атаку, а в надоевшую процедуру. «Что есть мой микрофон? Кто мне ответит?» В общем, быть или не быть? Отвечаю — прибор для усиления звука, в тексте странным образом превратившийся в образа, амбразуру, змею, птенца, девять грамм свинца, но вот во что конкретно — вообще не понятно. К тому же он обладает некоторыми мистическими особенностями.
«Мелодии мои попроще гамм…» - ну, не знаю, меня вот мелодии ВВ вполне устраивают и нравятся. «Но лишь сбиваюсь с искреннего тона…» - ладно, про искренность барда можно много говорить, но мы не будем, потому что дальше — лучше. «…Мне сразу больно хлещет по щекам Недвижимая тень от микрофона…» Не вдумывайтесь в стихи, не надо. Иначе возникнут вопросы — как может тень, недвижимая, больно хлестать по щекам? Конечно, два раза повторяющиеся образы ВВ любит, и зря. «По щекам отхлестанные сволочи» - замечательно. Недвижимая тень от микрофона, бьющая по щекам — очень плохо.
«Я освещен, доступен всем глазам, Чего мне ждать? Затишья или бури?» Ну что за кокетство, в самом деле. Ждать аплодисментов, не критики же! Именно слушатели с жадностью птенца выхватывали все, что слышали, стараясь не думать.
* * *
В том же самом «Нерве» есть замечательный раздел, называется «Спорт-спорт». Включает в себя несколько забавных, но весьма длинных и изобильных песен, не баллад (баллады - это все-таки нечто возвышенное), которые интересны вовсе не спортом, а пониманием, что требуется от песен и что требуется песням. Им требуется признание публики, от них — удовлетворение эстетического чувства, чем бы оно на самом деле ни было. А проще всего оно достигается беззлобным — или не совсем беззлобным, или кажущимся беззлобным — юмором и насмешкой.
Все-таки кумиры — вещь хорошая для поклонения, но иногда их нужно тыкать палочкой и опускать на землю, чтобы не зазнавались. Вас, ребята, назначили, вот и сидите тихо, а то народ найдет себе других.
Все песни посвящены спортивным кумирам того времени — вратарю Яшину, тяжелоатлету Алексееву (поищите информацию, они того достойны) шахматисту Фишеру, в тексте про которого скромно проскакивает советский шахматист Таль. Он, конечно, проскакивает, но непонятно, что с этим делать — то ли обижаться, то ли забавляться.
Эти три песни шуточные, кроме тяжелоатлета (все вдруг стали очень вежливы со мной) — само это занятие не подразумевает веселья. Какую шутку можно придумать про человека, которого вот-вот раздавят сотни килограмм? Все-таки Высоцкий далеко не дурак и прекрасно понимал границы допустимого, в темах и стихах тоже. В тексте про тяжелоатлета нет ничего нелепого, нет ничего смешного, все очень точно, тяжело (ну да, именно что тяжело), но, собственно, именно поэтому он и не получил широкой народной любви во времена написания. Сейчас — тем более. Разве что можно отметить финальную строчку с нашим самым любимым словом барда: «Я выполнял привычное движенье с коротким, злым названием «рывок». Любимое слово найдете сами.
А вот про Яшина и про Фишера стихи забавные и длинные. Когда Высоцкий их исполнял, как обычно кривляясь, зал помирал от хохота. «Мы сыграли с Талем десять партий — В преферанс, в очко и на бильярде. Таль сказал: «Такой не подведет!»» Кстати, дочка Таля есть в соцсетях, и один из постоянных вопросов — играл ли с ним ВВ в преферанс, очко и бильярд? Нет, не играл, и даже знаком не был. Впрочем, ни с кем из героев спортивных песен Высоцкий, насколько я знаю, не общался. Ну, то есть великий шахматист играет с чайником во все, что угодно, кроме шахмат, и очень высоко оценивает его уровень перед шахматным же матчем.
В общем, этого чайника учат все — боксеры, повара, футболисты и так далее, он накачивает мышцы (еще б ему меня не опасаться — я же лежа жму сто пятьдесят) и кончается все хорошо: «Я его фигурку смерил оком, И когда он объявил мне шах, Обнажил я бицепс ненароком, Даже снял для верности пиджак. И мгновенно в зале стало тише, Он заметил как я привстаю… Видно, ему стало не до фишек (?)— И хваленый, пресловутый Фишер Тут же согласился на ничью…» А вот суть песни: «В мире шахмат пешка может выйти — если тренируется — в ферзи».
Точно такой же забавный текст про великого вратаря Яшина (который был заядлым курильщиком и умер от рака легких), которого преследует фоторепортер и умолят пропустить один мяч, всего один — ради снимка, иначе его уволят из газеты. Ноет и ноет, ноет и ноет, в итоге вратарь сдается и пропускает гол.
Фактически это не песни, а спектакли с сюжетом, завязкой, развязкой и, конечно, кульминацией.
Кстати, когда Высоцкий достиг своего пика и метался между бредом и гениальностью, между неудачной прозой и попытками режиссуры, странно, что он не подумал о драматургии. Прямая речь у него идеальна, образна, проста и впечатляет, художественные описания, с которыми частенько возникают проблемы, не нужны, а все технические требования он, как профессиональный актер, прекрасно знал и чувствовал. Думается мне, что драматург из него бы вышел гораздо выше среднего.
Почему эти три песни не отнесены к разделу смешных? Потому что не в этом главное — так или иначе, юмор у Высоцкого есть почти во всех его произведениях, кроме тех, где он сознательно сгущает краски (впрочем, в этих работах можно посмеяться над бесконечной слизью, слюной, злобой и грязью. Ах-ха-ха, опять он слюну глотает!). Но все-таки этот будет смех, на который автор не рассчитывает — хотя очень тяжело предсказать влияние произведения на читателя.
Высоцкий был крайне тщеславен и любил знаменитостей, любил первых, любил сильных (я перед сильным лебезил — понятно, почему его так разозлил дурацкий сон. Не будучи сильным — первым не стать), а самое верное средство обратить на себя внимание и заручиться, если что, поддержкой, — это посвятить песню. Собственно, он и заискивал, шутил то с одной прослойкой, то с другой, и почти всегда у него получалось. Разве что Таль был не в восторге от вымышленных игр, но кто его спрашивать будет? ВВ сказал — играли, значит, играли.
Вроде бы нет посвящений его друзьям — известным поэтам, но может быть, я ошибаюсь. Да и вообще посвящений поэтам нет, что странно для поэта (про «нынешние как-то проскочили» можно не говорить, это ни разу не посвящение). Более того, точно установлены посвящения медийным персонам того времени — тем, у кого были миллионы почитателей и которые не были, скажем так, конкурентами в творческом плане. Это беспроигрышный ход, привлекающий слушателя, но не дающий терять своего. В самом деле, начни Высоцкий рекламировать своего друга Вознесенского, например, — к чему бы это привело? К появлению у Вознесенского новых читателей в ущерб самому ВВ, а у него их и так хватает. (У кого у него — решите сами.) Тем более, что по стихам Вознесенского на Таганке был поставлен целый спектакль, на котором случались конфузы — публика требовала Высоцкого с его песнями. И Высоцкому приходилось напоминать, что сегодня он актер.
«Черные бушлаты»
Если взять эти ваши интернеты и посмотреть, кому посвящена песня, то оказывается — Евпаторийскому десанту, отчаянной военной операции, по-другому и не сказать, подвигу, сколь великому, сколь и непонятному в плане необходимости. Но дело историков вытаскивать истину и по возможности справедливо ее оценивать, а дело поэта описать события так, чтобы никто не был забыт.
Итак, Евпаторийский десант — моряки, высадившиеся с моря и прошедшие по городу ураганом мщения, вышибая и уничтожая фашистов везде, где могли, включая больницы. Расчет был на то, что они смогут уйти обратно на тех же кораблях, что их и доставили, но при этом оттянут на себя значительную часть немецких сил. Но разыгравшийся шторм не дал морпехам отступить, и в итоге все погибли. Это вкратце. Теперь берем стихотворение.
«За нашей спиною остались паденья, закаты, Ну хоть бы ничтожный, ну хоть бы невидимый взлет!» Паденья, закаты — очевидно, отступление советских войск в первые годы войны, «ничтожный и невидимый взлет» - скорее всего, про масштабное наступление сорок второго. Хорошо, он поэт, он так видит, кровавая работа сотен тысяч солдат для него — ничтожны и невидимы. Про чужие папироски и установки выжить как угодно, лишь бы посмотреть на восход, тоже говорить не будем - гнильцой несет от этих строчек, вы уж меня простите.
«Особая рота — особый почет для сапера, Не прыгайте с финкой на спину мою из ветвей…» Если к первой строке вопросов нет, то ко второй — а почему, собственно, не прыгать? Странная просьба, адресованная врагу, прямо скажем. Объяснение тоже удивительное: потому что он «и с перерезанным горлом» до своей развязки увидит восход. Развязка наступит после перерезанного горла, тоже лучше запомнить, правда, зачем это запоминать, не знаю — видимо, затем же, зачем и писать. Хорошо. Бессмертный, мы поняли. Возможна и другая трактовка, но пока промолчу.
«Прошли по тылам мы, держась, чтоб не резать их, сонных, Но тут я заметил, когда прокусили проход…» Прокусили проход. Опять же умолчу, какой проход есть, например, в анатомии. В реальности десант рванул на фашистов с берега моря и пошел с боями вглубь города, но, судя по песенке, прошел по тылам и прокусил проход, при этом жалея сонных фашистов и внимательно следя за подсолнухом — несмышленым, зеленым, трогательным, но чутким.
«За нашей спиною в шесть тридцать остались — я знаю, - Не только паденья, закаты, но взлет и восход. Два провода голых, зубами скрипя, зачищаю, Восхода не видел, но понял: вот-вот - и взойдет». Тут все роскошно — прошли по тылами, никого не зарезав, и паденья и закаты превратились во взлеты и восходы. Но приятнее всего — два голых провода, которые зачищают, скрипя зубами. Зачищает голые провода. Вот так неожиданно сапер оказался связистом.
«Уходит обратно на нас поредевшая рота…» - а был бой, оказывается? Давайте думать — уходит обратно. Значит, рота шла вперед, значит, она наступала, пошла в атаку и отступила, поредевшая. Но беда в том, что город был занят немцами, и наступали именно наши. Про то, что в тексте не видно боя, не было его, я уже спрашивал, но все равно не увидел. Не прыгайте, говорил, с финкой на спину? Были папироски, умрите геройски, перерезанное горло, тылы без резни сонных врагов, голые провода, которые все равно зачищают — и вдруг… какая-то рота. Город, который был зачищен от врага, превратился по тексту в единственный взорванный форт, остальное — включая гибель солдат - так, пустяки.
И возможность беспошлинно видеть восход погружает в состояние глубочайшего изумления — пошлины на восход не додумались ввести самые что ни на есть жуткие диктатуры, но, оказывается, из-за черной работы черных бушлатов. Чьи бушлаты? Я вот понятия не имею. Черные, и все тут. Должны быть десантники, но оказывается, что это рота саперных связистов. Вообще, наверное, какой-нибудь десантник мог пройти по тылам как сапер, зачищая голые провода голыми руками и скрипя зубами от своей удивительной работы, потом… все. Хорош.
Это издевательство и над смыслом, и над подвигом. Но, например, в выбивании советских войск из Евпатории участвовал саперный батальон подполковника Хуберта Риттера фон Хайгля, чьи саперы обеспечивали продвижение вперед «собственными средствами борьбы» (особая рота, в самом деле, особый почет для сапера).
В общем, если не посвящение, было бы совершенно непонятно, что и кто описан в этом стихотворении, которое явно не входит в золотое наследство Высоцкого. Как и «Разведка боем». Там начинали с Богом, потихонечку, после того как «Надя с шоколадом» в хлам разнесла советские окопы. Здесь десантники прошвырнулись по тылам, жалея сонных фашистов и более всего интересуясь направлением головки подсолнуха (в разбомбленной до руин Евпатории, переходившей из рук в руки).
«Я из дела ушел…»
Хорошая песня, а хороша она уже тем, что в ней нет фирменных истерик и почти нет слишком уж явных поэтических ляпов.
«Я из дела ушел, из такого хорошего дела! Ничего не унес — отвалился в чем мать родила». Однако. Простая и хорошая первая строчка сменяется удивительной второй. Отвалился в чем мать родила. Понятно, но как-то не очень.
«Не затем, что приспичило мне, - просто время приспело, Из-за синей горы понагнало другие дела…» Хорошо, все понятно. Несколько изумляет просторечное «приспичило» с приспелым туалетным оттенком в компании синей горы, но в остальном логично — поработал, не заработал, отошел от дел и взялся за другие, должно быть, более выгодные.
И вот тут ВВ бьет по слушателю прямой наводкой: «Мы много из книжек узнаем, А истины передают изустно — Пророков нет в отечестве своем, Но и в других отечествах – не густо…» Первый, самый явных вопрос: причем тут истина, пророки и книжки? Лирический герой отвалился от дела не потому, что ему приспичило, а потому, что решил дело сменить. Какие еще пророки?
«Я из дела исчез — не оставил ни крови, ни пота И оно без меня покатилось своим чередом…» Вообще удивительно спокойная песенка, несвойственная Владимиру Семеновичу. Постепенно картина выясняется — и дело было такое, что не то что кровь, даже пота не оставил, а может, работник он был именно такой, что ухода его никто не заметил.
Однако волшебным образом человека, который в деле был никому не нужен за свой пофигизм, вдруг растащили: «Растащили меня, но я счастлив, что львиную долю Получили лишь те, кому я б ее отдал и так…» Пожалуй, одна из немногих искренних строк в разнообразной и не всегда удачной поэтической, а скорее - актерской игре Высоцкого. Его же действительно растащили, да так, что от личности и следа не осталось.
Скользкий пол и наканифоленные каблуки пропускаем, а потом вдруг ВВ сообразил, что получается как-то несколько грустно и даже прозрачно, как-то в несвойственной ему спокойной манере. «Паутину в углу с образов я ногтями сдираю, Тороплюсь, потому что за домом седлают коней…» В самом деле, тяжело выходить из своей колеи, писать стихи печально и прозрачно, надо срочно вернуться, содрать с образов ногтями паутину — людям хватает веника или тряпки, но ногти куда трагичней и страшнее, — а за домом начать седлать коней. Кони, надо думать, медленно и плавно пляшут в такт, в санях несут галопом, скачут иначе, ввозят Калигулу в сенат, а также втыкают ядовитые иглы до костей — или нет? Сюрпризы будут, кони — это такая вещь, что без них нельзя, но вот одна милая подробность.
«Открылся лик — я встал к нему лицом…» Резонный вопрос — а каким образом автор сдирал ногтями паутину? Стоя к образам боком или спиной, чтобы никто ничего не заподозрил? Ладно, с ликом поговорил, услышал припев про пророков от лика и вперед! «Я взлетаю в седло, я врастаю в коня — тело в тело…» Красиво и обычно, но дальше точно будет необычно, потому что потому без сюрпризов невозможно никому.
«Конь падет подо мной, — но и я закусил удила…» Если лошадь пала — значит, она сдохла, и никак иначе. Если корову забили, значит, она убоина, если пала — труп. Это точные лексические значения слов, которые надо знать. Высоцкий хотел сказать, что загонит лошадь до смерти, потому что сам закусил удила, но получилось — вскочил на коня, конь тут же сдох, ВВ надел его сбрую и поскакал.
«Скачу — хрустят колосья подо мной,
Но явно различаю из-за хруста -
Отчизну ты оставил за спиной,
Да и пророков, будь им вместе пусто»*.
Вот так — если бы автор выдержал начало стиха, без искусственного нагнетания какой-то грубости (ногтями сдираю) и неоправданной многозначительности (к чему все эти навязшие в зубах камлания про пророков?) и не скачки на дохлой лошади, точнее — вместо дохлой лошади, то текст мог бы быть интересен таким спокойно-философским отношением и к делу, и к уходу из него, и к тому, что за этим последовало. Но привычка, как говориться, вторая натура.
«Случай»
Нет, это не тот случай, где никогда ты не будешь майором и где висит заколотый витязь на стене вместе с тремя медведями. Тот случай в ресторане, а этот - без ресторана, хотя тоже в ресторане. Но там он бухал с капитаном, а здесь его потащили выступать к другому столику, мотивируя это «ученым по ракетам», то есть главным по тарелочкам. Песенка на самом деле крайне самокритичная, без выпендрежного сна с прогулками по бревну и бревном на потолке — пожалуй, единственная, где бард себя оценивает как шута с комплексами неполноценности: «И многих помня с водкой пополам, Не разобрав, что плещется в бокале, Я, улыбаясь, подходил к столам И отзывался, если окликали…» Вообще-то нормальное поведение актера, но какой грустью веет от этих четырех строк.
«Со мной гитара, струны к ней в запас, И я гордился тем, что тоже в моде…» - как немного актеру для счастья надо. Но вообще строка жестокая — вдумайтесь только — быть в моде. Слово вечно по сравнению с быстротечной человеческой жизнью, но автор его оценивает как каблуки-платформы или расклешенные брюки.
«И, обнимая женщину в колье, И сделав вид, что хочет в песню вжиться, Задумался директор ателье О том, что завтра скажет сослуживцам…» Я не написал, что ВВ пригласили к большому ученому за столик, а там оказался директор ателье… А продолжение не менее беспощадное, чем начало, но на сей раз все про публику, про слушателей наших дорогих, которые старательно делают вид, что вживаются в песню, ни черта при этом на понимая и не желая понимать. Зато всегда готовы похвастаться знакомством со знаменитостью.
Дальше Высоцкий честно отрабатывает налитую водку, соглашается дружить с Домом моделей — надо же как-то Маринку одевать, рвет струну и уползает на бровях. «Я шел домой под утро, как старик…» - хорошо знакомое ощущение после пьяной ночи. «Мне под ноги катились дети с горки, И аккуратный первый ученик Шел в школу получать свои пятерки…» Под утро — это три-четыре часа ночи, до пяти, сучья вахта, самое страшное время в сутках, когда умирают люди и лошади, и сам ВВ ушел в между тремя и пятью. Но какие дети с горки в четыре утра и какой аккуратный первый ученик? В такое время даже патрульные менты спят в своих машинах — и тут вдруг первый ученик. «Домой тащился утром, как старик», «Я утром к дому плелся, как старик», «Плетясь до дома утром, как старик» - три точных варианта навскидку, ну или детей убрать с первым учеником вместе. Но нет, нас никто не критикует, мы вне подозрений, как та жена цезаря.
«Ну что ж, мне поделом и по делам, Лишь первые пятерки получают… Не надо подходить к чужим столам И отзываться, если окликают…» Комплекс неполноценности то и дело вырывается наружу — лишь первые, хотел быть только первым и так далее. И вдруг одновременно прозрение о своей шутовской доле, которая заставляет шарахаться именно между чужими столами и кабинетами, развлекать и ходить вприсядку.
На эту же тему есть еще одна песня, про больших людей. Назовем ее…
«Прелюдия»
«Прошла пора вступлений и прелюдий, Все хорошо, не вру, без дураков…» Замечательное начало от гонимого барда. Читатель замирает от предвкушения —дело за незаконный чёс закрыли? За рубеж выпустили? Книжку издали? Что случилось, раз все хорошо? Оказывает, еще лучше - будет и книжка, и заграница, и все на свете. «Мне зовут к себе большие люди Чтоб я им пел «Охоту на волков»…» Вот в чем суть! Опальный бард перестал наконец-то быть опальным, заинтересовав больших людей, это огромное достижение. Причем в коем-то веке поэт перестает изображать брутального ревущего, как ураган, мачо.
«И, подавляя частую икоту, С порога — от начала до конца — Я проорал ту самую «Охоту»…» Тут все замечательно — и икота от страха у профессионального актера, и манера исполнения ну ни разу не певческая. Там, правда влезли какие-то дети, с которыми отчего-то не сваришь ни компот, ни уху, но поэтам иногда приходиться поступаться логикой в пользу плавности и легкости. А поскольку дети влезли во второй куплет, то пришлось их вспомнить и в шестом — мол, они просили улыбнуться актеру. Какие продвинутые дети, в самом деле. (Тсс. Ходят слухи, что это дети кого надо дети, самого генсека. Владимир Семенович действительно знал, с кем надо дружить, а с кем необязательно.)
Ну а самые интересные все-таки два последних катрена. «И об стакан бутылкою звеня, Которую извлек из книжной полки, Он выпалил - «Да это ж про меня, Про нас про всех — Какие, к черту, волки!» Ну да, и большие люди тоже не устояли и поддались соблазну, превратившись в поклонников барда и став тем самым неотличимым от своего народа.
«Уже три года — в день по пять звонков. Меня зовут к себе большие люди, Чтоб я им пел «Охоту на волков»…» Весьма успешная карьера — от ресторана, где его показывали тем же самым «большим людям» (а директор ателье по советским меркам - тоже большой человек, но не очень), до кабинетов людей в самом деле очень больших и властных.
Песенка, конечно, с юморком, но и с так часто прорывавшимся то и дело тщеславием — и к гитаре тяга есть в народе, меня зовут к себе большие люди…
Песня датирована 71 годом — пик отношений с Мариной, когда он изо всех сил держал себя в руках и результаты этого, плюс усилия французской актрисы-коммунистки становились все серьезней и весомей. А впереди девять лет близкой дружбы с сильными мира сего, которые только и делали, что гнали да запрещали. Ну а пассаж про волков многое на самом деле объясняет. Каждому приятно представить себя загнанным зверем, прыгающим через флажки, и понимать, что ничего ему за это не будет.
* * *
Есть у Владимира Семеновича ряд песенок (песнями и даже стихами назвать их никак не получается), которые можно охарактеризовать так — ни о чем. В том же «Нерве» их несколько: про Ваню-полотера, про студенческие стройотряды и про капитана.
Они ни о чем не потому, что там нет темы, тема-то как раз есть, а потому что не несут никакой художественной ценности и написаны, потому что написаны, зачем - непонятно. Возможно, это просто привычка ВВ выжимать из темы все, что можно, или просто проба пера, занятие литературой требует постоянства. У них, этих песенок, одно общее удивительное свойство - они не запоминаются, проскальзывают вдоль сознания в какие-то неведомые дали, где и благополучно почиют. Точнее — они не почили. Рождественский их зачем-то вытащил и обессмертил, но ни популярности, ни пользы от них никакой. Однако одну стоит разобрать как пример небрежной работы (нет, не поэтических ляпов).
« Лошадей двадцать тысяч…»
«Только снова назад обращаются взоры, Крепко держит земля, все и так, и не так…» Совет начинающим литераторам — если нет идеи, если нет образов, если вялый смысл ускользает, дайте ему ускользнуть всякими многозначительными намеками. Так и не так. То и не то. Там и не там. Здесь и не здесь. Вам легко и читателю приятно.
«Почему слишком долго не сходятся створы?» Мне вот тоже хочется спросить — почему? И какие створы? Вроде бы корабль от пирса отчаливает. «Почему слишком часто мигает маяк?» Насколько я понимаю, маяки — вообще отшельники, и увидеть их можно в сложных для навигации местах. Но корабль еще даже от пирса не отошел. Действительно, и так и не так.
Дальше идет роскошный куплет, идеально подходящий для любого начинающего графомана. И если в «Диалоге у телевизора» четыре глагола в ряд не вызывают раздражения своей слабостью, то здесь только два, но такие беспомощные, что просто прелесть: «Все в порядке, конец всем вопросам. Кроме вахтенных - всем отдыхать…» Створки закрылись, маяк промигался, земля ослабила хватку. А рифмы дальше придумаете? Именно. К вопросам идут матросы, а к «отдыхать» присобачены «привыкать».
Дальше припев «Капитан, чуть улыбаясь, Молвил только: «Молодцы!» От земли освобождаясь, Нелегко рубить концы…» Вот это настоящая графомания — и чуть улыбаясь, как несмышленым детям, и освобождаясь от земли, а главное — какая чуткая похвала команде! Молвил он только.
«Переход двадцать дней - рассыхаются шлюпки, Нынче утром последний отстал альбатрос…» Опять Владимира Семеновича куда-то не туда заносит. Что будет океанской шлюпке за двадцать дней? Да ничего. Альбатросы перепутаны с чайками, поскольку альбатрос никак к земле не привязан, это что-то вроде стрижа, только морского, он девяносто девять процентов своей жизни проводит в воздухе. И следовать за кораблем может сколько угодно, независимо от земли.
«Хоть бы шторм! Или лучше, чтоб в радиорубке Обалдевший радист принял чей-нибудь SOS…» Вообще, конечно, после таких стихов в морские училища отбою не будет — капитаны, которые молвят, чуть улыбаясь, радисты, обалдевшие от скуки, а главное — такая свобода, что и привыкнуть трудно. Не служба, а лафа.
«Так и есть: трое — месяц в корыте…» А, ну да, шлюпки за двадцать дней рассохлись, а «яхту вдребезги кит разобрал... Да за что вы нас благодарите? Вам спасибо за этот аврал…» То ли за кита благодарят, кашалота, потому что остальные виды китов на шлюпки не бросаются, то ли за разобранную яхту. Китобойная прогулочная яхта - тоже ничего так себе.
Припев хотите? «Капитан, чуть улыбаясь, Бросил только: «Молодцы!» Может, у капитана что-то с лицом? Почему он всегда чуть улыбается? И небрежно бросает пару ласковых слов… Укомплектованная корытами китобойная яхта - обычное дело на морях.
«Тем, кто, с жизнью расставаясь, не хотел рубить концы…» Не хотел рубить концы потому что нелегко рубить концы.
Следующий куплет пропускаем, там ничего интересного, а тот же самый припев вдруг ознаменовался появлением какого-то мастера. Чуть улыбающийся, молвящий и небрежно бросающий капитан исчез.
«И опять продвигается, словно на ринге, По воде одинокая тень корабля…» И где тут у нас проблемы? В первой строке. Одинокая тень корабля — очень хорошо. Но то, что она «продвигается словно на ринге», крайне плохо. Видели ли вы одинокий корабль, который продвигается на ринге? Одинокий же он потому, что боксеры разбежались. Тут хук слева и прямой в челюсть не поможет, даже прямой в корму. Понятно, почему в напряженьи матросы. Только-только привыкли к свободе и вдруг оказались на ринге. А ну как боксеры заберутся по шпрингам и отметелят ленивую команду за свой попорченный ринг?
«Опять меня…»
Текст, интересный своей наивной попыткой оправдать и пьянство, и наркоманию. «Опять меня ударило в озноб, Грохочет сердце, точно в бочке камень…» - к сожалению, ломка. Но поэт переводит все на свою любимую колею (во мне два «я», две судьбы). «Во мне живет мохнатый злобный жлоб С мозолистыми цепкими руками…» Однако. Даже цепкие мозолистые лапы ощутил, или разглядел, или вообще он кто? А. Второе «Я» в обличье подлеца.
«Он плоть и кровь, дурная кровь моя…» - В песне с названием «Романс» (Она была чиста, как снег зимой) тоже встречается дурная кровь, впрочем, наверное хороший образ не грех и повторить.
«Он ждет, когда закончу свой виток, Моей рукою он выводит строчку, И стану я расчетлив и жесток, И всех продам — гуртом и в одиночку…» Очень интересный текст - моей рукою он выводит строчку. Частоту употребления слова «зло» с его производными мы же не будем замерять, верно? Но в самом деле — иной раз кажется, что писал за него мохнатый жлоб. «И всех продам - гуртом и в одиночку…» - под конец жизни окружение ВВ поменялось принципиальным образом. Постепенно отходили друзья детства и творческие собратья, оставались собутыльники и полезные в плане добычи наркотиков врачи — эти могли еще и откачать, если что. Но если автор сказал — продам, значит, продаст, ему виднее.
«Я сохраню еще остаток сил (он думает оттуда нет возврата) Пускай меня не вывезет кривая (Взвыл я душу разрывая — Вывози меня, Кривая): Я в глотку, в вены яд себе вгоняю — Пусть жрет, пусть сдохнет - я перехитрил…» Крайне слабый и наивный текст, состоящий из повторов, которые автор то ли не заметил, что ли не захотел замечать, но главное — оправдание. Это не болезнь, не жесткая зависимость от веществ, включая чифирь (грохочет сердце) и табак — это уничтожение какого-то мифического жлоба. Но если под этим самым, с мозолистыми руками, подразумевались именно его многочисленные зависимости, то ВВ убивал кошку, закармливая ее маслом. Нельзя вылечиться от наркомании и алкоголизма запоями и марафонами, невозможно, какие бы стихи этому не посвящать. И если жлоб сдохнет, то только вместе с хозяином. Так кто кого перехитрил?
«Грядущий рай»
Ну что — с Богом, потихонечку начнем.
«Я никогда не верил в миражи, В грядущий рай не ладил чемодана…» И ведь не поспоришь — какие на фиг миражи? Живем один раз, и надо пользоваться всеми возможностями, хватать их полной пятерней. А вот про грядущий рай — это как раз бунт. Потому не верил Владимир Семенович в будущий социалистический рай, а в настоящий капиталистический вполне себе верил и чемодан собирал не раз и не два.
«Учителей сожрало море лжи И выплюнуло возле Магадана…» Вот так, господа, бунтовать и надо — так, чтобы было страшно, больно, горько, захотелось запить, заторчать, но при этом не оказаться в опасности. Если что — так эта строка вообще посвящена Кохановскому, которого бросила, наврав, шал… девушка-учительница. Но вновь продолжается бунт, И сердцу тревожно в груди.
«…Занозы не оставил Будапешт, и Прага сердце мне не разорвала…» Исследователи отмечали, что речь идет именно об антисоветских выступлениях, сам же автор придерживался такого мнения: не понравились эти городки, только то и всего. Точнее, плевать на них с высокой колокольни.
Дальше идет странное четверостишие про каких-то путаников и мальчиков, этого я не могу понять, зачем вообще написано? Графоманский зуд? А вот потом гораздо интереснее: «Но мы умели чувствовать опасность Задолго до прихода холодов…» Да уж. Какие молодцы. «С бесстыдством шлюхи приходила ясность И души запирала на засов…» Переводя с поэтического на русский — ощутили, что подуло, и начали друг другу врать. А поскольку дула смотрели отовсюду, то и врать мальчики-путаники не переставали никогда. Высоцкий, кстати, тот еще путаник.
«И нас хотя расстрелы не косили, Но жили мы, поднять не смея глаз…» - хорошо, что хоть расстрелы не косили, а то ведь сегодня как — одна половина сидит, вторая — сторожит, третья — расстреливает, и так прямо до перестройки и происходило. И очень славно было на крыше небоскреба мучиться от лица тех, кто остался в страшной стране. «Мы тоже дети страшных лет России — Безвременье вливало водку в нас…» Вот не успел Владимир Семенович дожить до светлого дня свободы, когда на улицы привозили цистерны с дешевым вином, и мужики, вырвавшиеся из безвременья, заливали это пойло в себя литрами и умирали скорча. А потом появился «Рояль». И выяснилось, что та самая водка безвременья была просто как молочко от заботливой мамочки — власти. И все хриплые вопли поэта — всего лишь капризная истерика в теплице по сравнению с тем, что началось.
«Мой черный человек в костюме сером…»
Текст близкого конца, семьдесят девятого года написания. Высоцкий по непонятной причине боялся смерти и играл с ней... Впрочем, вполне может быть, тот избыточный страх смерти и был причиной такого демонстративного саморазрушения. С Шемякиным во время запоев они только о смерти и говорили, да и в песнях то и дело прорывается эта мрачная тема.
Первая строка текста, по уверениям интернет-знатоков, без устали копирующих чужие мысли, отсылает нас прямым курсом к Есенину с его «Черным человеком» и к особистам, конечно, которые любили носить костюмы неярких цветов. Может, оно и так, это совсем неинтересно, как и прочие отсылки и реминисценции. Оно интересно потоком оправданий и попытками свалить вину на всех, кроме себя. Давайте читать.
«Как злобный клоун он менял личины И был под дых внезапно, без причины…» Вообще-то удивительная для Высоцкого небрежность — начать с рифмовки а-а, потом перейти на аб-аб и первый размер ни разу не повторить. Любимое слово выделите сами, заодно посмотрите на Высоцкого — жертву и слабака, которого могут просто так ударить.
«И, улыбаясь, мне ломали крылья, Мой хрип порой похожим был на вой…» - про сломанные крылья повторять вслед за автором не будем, сколько можно, а вот хрип, порой похожий на вой — интересно. Порою, значит — а в остальное время он на что был похож? «И я немел от боли и бессилья…» - ну да, многочисленные воспоминания как раз рисуют нам обессилевшего от боли поэта. «И лишь шептал: «Спасибо, что живой»… Я вот не пойму, зачем ревущий бунтарь с «голосищем громобойно-площадным» вдруг так старательно, нелепо, с повторами самого себя давит на жалость?
«Я даже прорывался в кабинеты И зарекался: «Больше — никогда!» Вообще забавная строчка. Прорваться в кабинет, чтобы там покаяться и заречься — больше никогда! Вот хозяин кабинета, большой человек, удивился-то. Давайте вспомним: «А вот теперь, конечно, что-то будет. Уже три года в день - по пять звонков. Меня зовут к себе большие люди...» Поскольку разбираемая песня написана позже, то будем считать, что в кабинеты ВВ все-таки прорывался. Зачем, история умалчивает, в любом случае это интересно — прорваться и спеть или прорваться и покаяться.
«Вокруг меня кликуши голосили…» - про психопатов забыл? «Судачили про дачу и зарплату…» - зарплата как зарплата, обычная ставка актера, причем не самая высокая, у Конкина — Шарапова была гораздо выше, потому что он играл легендарного Павку Корчагина. А дача была перед смертью построена на участке Володарского — про что там судачить? Может, имелись ввиду гонорары и левые концерты? Какой он все-таки был прямолинейный!
«Я все отдам — берите без доплаты Трехкомнатную камеру мою…» В первых двух строках речь о даче. Во второй — о трешке на Малой Грузинской. Широкий жест, в самом деле, особенно ценный на фоне воспоминаний Влади: ВВ не любил свой дом и соседей в нем. Соседи не любили ВВ с его бесконечными громкими репетициями, шумными компаниями и табунами гостей, половина из которых была едва ли знакома хозяину. И поэтому он хотел приобрести маленький, скромненький розовый особнячок на Сивцевом Вражке — второй по счету слева при входе с Бульварного кольца. Он стоит до сих пор, я регулярно прохожу мимо и любуюсь. В самом деле, милейшее здание, сам бы купил. Хотя бы кирпичик...
«И мне давали добрые советы Чуть свысока, похлопав по плечу, Мои друзья — известные поэты...» Любопытно, что добрые советы стоят в одном тексте со сломанными крыльями, ударами в живот, болью и бессилием. Прямо напрашивается вывод — они тоже били, гады, а при внимательном прочтении «Нерва» прям даже сомнений в этом не остается.
«И лопнула во мне терпенья жила, И я со смертью перешел на «ты». Она давно возле меня кружила, побаиваясь только хрипоты…» Наконец-то Высоцкий вернулся к себе — после нытья в пять куплетов смог пошутить над своим голосом, который настолько хорош, что даже сама Смерть его испугалась.
«Я от суда скрываться не намерен…» (И я прошу вас, строго не судите) - можно подумать, кто-нибудь из нас от Божьего суда сможет скрыться, а уголовного — обвинения в левых концертах — ему избежать как раз удалось, но, будем справедливы, он и не скрывался.
Вот это, наверное, и есть последний текст Высоцкого — по самой своей сути. Стоит только посмотреть чуть-чуть повнимательней, вчитаться, не торопясь и стараясь не вспоминать про авторскую манеру исполнения, — вдруг станет ясно, в каком страшном тупике находился Владимир Семенович Высоцкий перед своим уходом. Он переваливал, как камни в торбе, одни и те же мысли, одни и те же образы, которые не давали ему покоя — близость страшного конца (а смерть для него была страшной, он боялся перехода в Великую тайну), попытки оправданий, причем, опять же, общими фразами. Мне есть за что каяться и есть чем оправдаться — в самом деле, очень хочется верить, что все именно так и получилось и оправдаться ВВ удалось.
* * *
После разбора полетов...
Есть у меня в друзьях прелестная девушка (ну, прелестная девушка моего возраста с кучей детей), которая любит поэзию и которая всегда привлекала мужской пол, поскольку очень привлекательная (вот, я даже сейчас от волнения зарапортовался). И поклонники, зная об ее увлечении поэзией, щедро тащили свои доморощенные рифмы в видАх ухаживаний. Но моя мудрая приятельница делала так: давала адрес странички одного поэта и советовала ознакомиться. Претенденты на руку и сердечко знакомились и выбрасывали свои потуги на помойку, чтобы больше никогда бумаги не марать. И у них даже мыслей не возникало подражать, это невозможно — но ухажеры были все-таки из научной элиты и умели осознавать свои неудачи и мириться с ними.
Так вот, кажущаяся простота Высоцкого вызывает неудержимое желание именно что подражать, потому что это кажется легко. В самом деле, легко писать прямым текстом, одних Вани и Зин я слышал сотни, если не тысячи — но к оригиналу ни один даже близко не подполз. Даже на километр не смог доковылять, приблизиться к исходнику по его злому и точному юмору. Но, спросите вы, это кого-нибудь волнует? Высоцкий — народный поэт, и народ проявляет свою любовь, подражая ему во всем, особенно в стихах. Совершенно верно, не волнует абсолютно никого. Более того, я могу с полной уверенностью сказать, что вообще глубинная суть поэзии никому не интересна.
Вот возьмешь, например, самый дурацкий и неудачный стишок из всех возможных, разложишь его по полочкам, где-то посмеешься, где-то пожалеешь бедную строку, попавшую в плохое окружение, сделаешь какой-нибудь глубокомысленный вывод, и вдруг ловишь себя на мысли, что, вообще-то говоря, все не так уж и плохо. При всех банальностях, нелепостях, несостыковках, даже откровенной глупости — общая картина стихотворения продолжает действовать на читателя каким-то своим непонятным, особенным способом. Даже на меня, съевшего на поэтических разборах не просто собаку, а целую упряжку вместе с нартами, а также шлейками и тупыми хозяевами (простите, наболело) — общая картина песни или стихотворения влияет иначе, чем построчный разбор. А неискушенный люд радостно подпевает про губы, которые колышутся по ветру, и колосящиеся брови, про скворчих, которые на скворцов печально так глядят, глядят, глядят и прочую попсовую муру — которая не стоит вот этого места на жестком диске, но навязывает свое безвкусие десятилетиями, уродуя человеческое сознание.
И что - на фоне подобной дешевизны разбирать тексты, в которых неудачи и несостыковки видны лишь по лупой? Именно. Разбирать и приучать читателя — который завтра, когда вожжа под мантию попадет, вдруг станет автором и засыплет сайты катышками своих умственных полетов — ко внимательному, бережному, неторопливому труду. А работать над словом гораздо тяжелее, чем класть асфальт или копать огород. Может быть, тогда половина бездарно самовыражающихся перестанет писать и начнет вышивать крестиком или в плаванье пойдет, или в бег, или в любое боевое искусство. Просто поняв, насколько это сложная, непредсказуемая, трудно объяснимая область — литературное творчество.
Я наивен, понимаю. Но буду упираться, доказывать (что не то это вовсе, не те и не та) — просто чтобы одышливая пошлость не заглушила окончательно ростки литературы шерстью своих сорняков.
* * *
Можно развернуть целую главу про загадочность влияния поэзии на человека, и вся она будет состоять исключительно из загадок и домыслов, теорий и фантазий.
Одна из теорий, которой придерживаюсь и я, гласит, что истоки поэзии находятся в молитвах, в самых древних обращениях к божествам. Которые, как мы знаем из античности и мифов разных народов, не сильно-то и отличались от нас, грешных, в своих пороках, среди которых было и тщеславие. И обращаться к божеству на обычном, косноязычном языке (вот-вот) было опасной глупостью. Поэтому каким-то чутьем, интуицией, зачатками эстетики обращающиеся к богам и говорили с ними не так, как с соплеменниками.
Возможно, что поэзия в самом деле несет в себе некий магический отблеск — темный, как сама глубина, потому что иначе невозможно объяснить ее влияние на нас. Не одной же аллитерацией, в самом деле. Старославянский же язык — просто кладезь словоформ изумительной древней силы, с совершенно другим, отличным от сегодняшнего, строем речи, слегка окрашенным тавтологией: повесть временных лет, вечер темных осенних ночей, начала радоваться ласково. Поэтому обязательная складность современных поэтических строчек, даже самых простых, возможно, вызывает в читателе какое-то древлее благоговение, легкое прикосновение тайны. Тем более, настоящая поэзия — чистой воды тайна, а настоящий поэт — маг и священнослужитель в одном лице.
Стихотворение работает как молитва или заклинание, и, кстати, одно из забавных обвинений поэту — у тебя не стихи, а зарифмованные мысли. Утверждение глуповатое и поверхностное, если не вдумываться в сакральный смысл поэзии, а если вдуматься — то просто зарифмованные мысли, действительно, совсем не то.
Некоторые люди больны поэзией, как шаманской болезнью. Что это такое? Ну, болезнь. Дело в том, что ни один шаман не становится шаманом по доброй воле — уж больно тяжелая и неблагодарная это ноша. Образ этакого богатого злобного кулака был создан нашим богоспасаемым Отечеством в советский период истории да так и прижился. На самом деле шаман не имел права требовать денег (шкурки, оленей и т. д.), поскольку духи могли рассердиться, должен был ездить к больным вместо охоты или путины и находится в опасности — поскольку шаманы уничтожали не только друг друга, но и членов семьи. И когда человека духи призывали к служению, то ему приходилось очень плохо — и дела не шли, и галлюцинации изводили. Люди отбрыкивались от такого счастья, как могли, ели сырое собачье мясо — проверенное средство от шаманской болезни, но в итоге сдавались, шли на сорок дней в тайгу, где после голодовки и одиночества получали духа-защитника, аями, и нечеловеческую силу. А если не принимали служение — заболевали и умирали, и никакие врачи их спасти не могли.
Так вот поэзия — в некотором роде шаманская болезнь: поэт балансирует между миром, в котором он живет, и миром, откуда приходят стихи. Причем за настоящие стихи часто расплачивается всей своей неудачливой жизнью. А рядом жируют на сайтах сотни тысяч бездарей, называющих себя поэтами. Поневоле начинаешь их ненавидеть. А если человек, призванный писать, не хочет этого делать, в итоге его задушит совершенно необъяснимая тоска, даже если он лоснится от успехов. Почему не хочет писать? Ну, во-первых, это тяжелый труд, легко пишут только графоманы. Во-вторых, это уход в миры, где все человеческое не так уж и важно, и творчество зачастую плохо влияет на карьеру, к примеру. Ну и да — настоящие стихи появляются в особом состоянии, которое само по себе тоже не подарок, а очень нервное и энергозатратное. Но за него, это состояние, многие готовы отдать что угодно, даже ключи от балконной решетки.
Но настоящие стихи из междумирья всегда, несмотря на явные нелепости (да, так бывает, вы еще не поняли?), вызывают долговременное народное признание. И некоторых поэтов народ любит совершенно детской или собачьей любовью — безосновательной и не нуждающейся в объяснениях. Дерусь, потому что дерусь. Любим, потому что любим (правда, обычно добавляют что любят за правду, как борца и изгнанника). И это тоже беда, потому что алмаз поклонники норовят оправить в ржавое железо.
Сейчас народ стал проявлять свою любовь еще и в создании клипов на песни, вот тут уж — туши свет, это то самое ржавое. Ладно, когда тысячи (простите, сотни тысяч) бездарных пенсионеров вдруг открывают в себе литературный дар, но такое же количество относительно молодых людей становятся еще и режиссерами клипов. И, например, на эту несчастную, давно уже навязшую в зубах «Охоту на волков» с быстро бегающими челюстями (ноги и челюсти быстры) — стали мастрячить клипы. Очень оригинальные клипы, новые такие, свежий образный ряд — елки, палец на крючке, ухмылка (кстати, ухмылка редка, ее еще найти надо, а артисты, даже доморощенные, в таком мусоре как самопальный клип не желают участвовать), снег, красные флажки и волки. Иногда еще накладывают напряженное лицо Высоцкого, перекошенное и орущее, иногда лица из нескольких концертов, которые, однако, исполняют под одну и ту же оркестровую аранжировку канадского диска. Причем никакого диссонанса не возникает, рот точно попадает в слова, а вены — в ноты, хотя нарезки могут быть из трех и больше концертов. Или берут, не мудрствуя лукаво, запись и накладывают на нее десятка два фотографий — все они давно уже известны и растиражированы. Вот не хотели — или не могли, неважно — Высоцкого снимать режиссеры, за них это сделал народ. Правда, если бы ВВ снимали больше при жизни, проявлениям народной любви это ни в коем случае бы не помешало, и кустарных клипов меньше бы не стало. Скорее, даже больше, потому что тогда бы еще и дергали кадры из кино. А что нам стесняться?
И эта неукротимая волна пошлости, в которую превратилась народная любовь, вполне может утопить наследство Высоцкого. Если бы я, например, начал знакомство не с «Вертикали», а с соцсети, я бы его, это знакомство, продолжать не стал. Потому что там фанатка вытащила не просто ранние песни, а какие-то детские дурацкие дразнилки, вроде «Васек напился пива и пукал»… Это написал Высоцкий? Да, когда ему было десять лет. Он еще и Сталина хвалил искренне, а тут вот похулиганил — подумаешь, в чем проблема? В том, что мусор должен лежать в корзине, а не у всех на виду. Со всем проявлениями народной любви ничего не сделаешь. Ну, разве что сажать и расстреливать после часа зачатия…
Можно сделать такую несколько условную градацию — стоящие стихи Высоцкого не испытывают прессинга подражателей, они слишком сложны, а все эпигоны, при полном отсутствии вкуса все-таки понимают, выше чего прыгнуть не могут.
Есть еще один интересный момент, который никак не отражается на качестве поэзии ВВ, но который надо уточнить просто как факт. Дело в том, что все стихи Владимира Семеновича черные. Не из-за избытка слизи, грязи, злобы и слюны, нет. Из-за полного отсутствия цвета. Вот сейчас нетерпеливый читатель очередной раз обложит меня со всей силой великого и могучего, а терпеливый оставит это удовольствие на потом, когда получит от меня объяснения. Дело в том, господа и дамы, что каждая буква имеет свою окраску в воображении человека. Попробуйте проделать такой опыт — каждая буква алфавита будет иметь свой цвет, и, соответственно, слова, составленные из этих букв, начнут играть всеми цветам радуги. В советское время этот вопрос весьма внимательно исследовался учеными, выходили труды и монографии — уж не знаю, зачем разбирать цвет алфавита в стихах, но мало ли чем занимаются великие умы в поиске истины. Конечно, произносимые слова мимолетны так же, как и ноты. Но если спокойно взять текст и попробовать представить то, что прочитал, окажется, что семантика подкреплена разными оттенками. Рекомендую поэкспериментировать. Но у Высоцкого в текстах цвета нет вообще. Он виртуоз прямой речи, юмора, деталей, лексических оборотов и даже готовых пословиц — но при этом любая песня на листе превращается в черную полосу слов, но никак не в картину. Вот такая вот особенность, которая не умаляет и не превозносит — она есть, и с этим можно считаться, можно не замечать. Это просто факт.
Зачем нужно вообще разбирать стихи? Специально для девственных поклонников объясняю: никто не может запретить профессионалу выразить свое мнение, более того, именно для этого профессионалов всех уровней и приглашают на различные передачи. А если профессионал имеет другое мнение, то он не кричит — чтоб ты сдох, слюнявый ублюдок!!! — а вежливо читает и в своей статье дает опровержение предоставленным тезисам. Это понятно? Ну хорошо. Называется сей процесс литературным (просьба не путать с издательским) и включает в себя десятки точек зрения на одно явление, которые иногда исключают друг друга, иногда дополняют, иногда помогают найти истину. И разобранные (вполне поверхностно, кстати) стихи ни в коем случае не умаляют масштабы Высоцкого. Повторяю, он единственный литературный гений, с которым мне довелось жить в одно время. И который до сих пор занимает лидирующие позиции в культурном пространстве — хотя вылезают, как гнойные чирьи, то графоманы с похабных сайтов свободной публикации, то негритянский речитатив, гвинейский, мать его, Брук, попса продолжает свою растленную работу без остановки и выходных.
Его нужно изучать, но не биографию попоек и концертов, количества девиц и друзей на час, а именно тексты. А вот тексты при ближайшем рассмотрении выглядят весьма интересно: с одной стороны, многозначительно, с другой — совершенно безобидно, так как повернуть творчество Владимира Семеновича можно в любую сторону, как угодно. И когда у знакомящегося с миром Высоцкого человеком возникает закономерный вопрос: что-то здесь, ваша воля, не так, — ответ на него смешон и банален. Высоцкий был выгоден всем — и власти, и не власти. Бесхитростная публика с наслаждением лепила себе кумира, придумывая все новые и новые небылицы и переписывала на магнитофоны бунтарские песни, прекрасно понимая, что ничего ей за них не будет. Все-таки автор не уголовник какой-то там, а актер московского театра, снимается в фильмах вместе со своими песнями. А курирует театр, между прочим, сам Андропов. (Так и было.) Власти такой человек тоже был выгоден и очень нужен — Галич погиб от удара током, Окуджава мурлыкал про комиссаров в пыльных шлемах, прикормленные шестидесятники на роль карманных бунтарей (системной оппозиции) никак не годились, провонявшие дымом представители бардовской песни прятались по лесам, да и пели про «сырую тяжесть сапога». Просто необходим был человек, способный аккумулировать вокруг себя всех — и Высоцкий под эту роль подходил идеально. Он был совершенно лоялен, песни — очень бунтарские и очень расплывчатые, всегда можно сказать, что нет в них никакого третьего дна и второго смысла, он не несет опасности власти, но при этом выглядит именно как опасность. Ему нужно немного — позволить барствовать за границей, проводить левые концерты, возить иномарки, баловаться наркотиками, жениться на звезде. Простые человеческие радости — а сколько пользы! Те же советские эмигранты готовы были ковриками стелиться ему под ноги, это мог быть не просто сексот, это сексот из чистого золота с брильянтами. Он нужен был именно в своей роли — и всем ветвям власти, и народу, который он так любил (послушайте внимательней песни — от «Диалога у телевизора» до «Дома», «Поездки в город», «Смотрин» и так далее. Более роскошного парада плебеев себе даже представить трудно, но, вот парадокс: сами они себя как-то не узнавали. А те, что узнавали, начинали ненавидеть В.С. Высоцкого, актера театра и кино, лютой ненавистью).
* * *
Сколько лет уже нет Высоцкого среди живых (он умер как Цой и остальные, от него осталось лишь наследство — точно также уйдем и все мы, тоже что-то оставив), столько же не утихают споры, как бы он себя вел в треклятую перестройку. Ну, вы что! Если верить Влади, то ему при жизни было стыдно за Афганистан. Он штудировал «Архипелаг ГУЛАГ». Он читал всю доступную во Франции и Америке антисоветскую литературу и дружил с эмигрантами. Он корчился от зависти перед набитыми ярким пластиковым товаром витринами в ФРГ. Он наслаждался Нью-Йорком, городом Желтого Дьявола, представляя, сколько он сможет заработать без курирующей партийной руки. Он, конечно, кричал, что не уедет, но это было самое начало романа и с властью, и с Влади, и нужно было доказать свою лояльность, хотя бы в песне. С Аксеновым, со Львовым, с Шемякиным он обсуждал вопросы эмиграции и даже срок себе поставил — 82-ой год.
И тут вдруг (только представьте) происходит невероятное — ненавистная власть зашаталась и пала, друзья-цеховики вылезли из подвалов, бандиты тоже развернулись во всю. Он бы наверняка одобрял расстрел Белого дома, подписывал бы письма, требуя уничтожить всех, кто не с нами, мгновенно бы вступил в самый либеральный СП — хотя и в СПР тоже, и даже успел бы ухватить жирный кусок недвижимости и на Поварской, и в Переделкино. Я даже думать не хочу, на чьей стороне он стоял бы во время Чеченских войн, это и так ясно. Само собой, не вылезал бы из телевизора, выталкивая со сцены даже саму Аллу Борисовну, пел бы вместе с Кобзоном, «Леликом и Боликом» под оркестр, развелся бы с Влади и начал бы привычно изменять девчонке — Оксанке. Его бы наконец стали узнавать в лицо абсолютно все, и позор на Новом Арбате никогда бы не повторился1 *. Он бы царствовал на эстраде так же, как когда-то на магнитофонных записях. Он бы мгновенно выпустил полное собрание сочинений — все восемьсот текстов в двух томах — многотысячными тиражами. Само собой, выступал бы на Голубом огоньке, на официальных концертах в Колонном зале Дома Союзов — в общем, жил бы полной жизнью.
Вот молодых исполнителей он бы едва ли благословлял — сколько я видел информации про Высоцкого, он ни разу ни помог ни одному молодому актеру, ни одному исполнителю, ни одному начинающему поэту. В этом плане он был и навсегда остался одиночкой — он в центре и вокруг его случайное окружение, которое играло роль статистов.
Кем же он был?
Тут еще интересно другое - из многих миллионов поклонников никто даже не пытается понять, что это за явление - Владимир Семенович Высоцкий.
Само собой, он всю свою короткую жизнь занимался именно что ожесточенным самовыражением, на на радость, совершенно наплевав на две свои семьи и детей, откупаясь ежемесячными, впрочем, весьма солидными алиментами. Сегодня только один сын поддерживает память об отце, с этого и живет, второму сыну, дочери и внукам на деда-барда плевать, у них другие интересы.
Он считался бунтарем, потому что первый начал тянуть согласные, первый и последний, больше так никто не делает, смысла нет, сразу обвинят в подражании. И на фоне хорошей, качественной, доброй, но прилизанной советской эстрады вызывал оторопь, граничащую с шоком. Он был конформистом, умело использующим популярные темы (Великая Отечественная война, например) для своего продвижения в официальные круги, те же фильмы и спектакли, и любимые народом полу-низовые жанры для завоевания сердец широкой и непритязательной аудитории. Он был гипертрофированным доминантным самцом, будучи при этом шутом. (Любой актер — это в первую очередь шут без всяких моральных ограничений. Кстати, единственный из не совсем приличной артистической братии, который смог назвать себя шутом и заявить, что гордится этим, - Армен Джигарханян. Остальные тянули надоевшую волынку про босые пятки и трепетную душу.) Как может банальное шутовство ужиться с лидерством, для меня до сих пор загадка.
Он был гениальным поэтом с главным признаком графомана - неспособностью остановится тогда, когда нужно. Нет, он продолжал писать, и приличная часть его песен заканчивается не на пике восприятия, чтобы слушатель (а тем более читатель) смог бы насладиться послевкусием мастерского слова, а тогда, когда сам автор уже из себя больше ничего выдавить не смог.
И я подозреваю, что он был героем-любовником, совершенно, хронически неспособным на любовь. А закончил свои дни не рядом с женой, которая много сделала для становления Высоцкого как признанной знаменитости, а рядом с молоденькой любовницей. Которая повелась на что? Ну, как обычно - на его сложный внутренний мир, ни в коем случае не на бешеные гонорары и всесоюзную известность. Хотя рядом, в соседнем подвале пил горькую дядя Вася - водопроводчик, не понимая, почему не интересен ни одной восемнадцатилетней девице, уж он мог бы рассказать, "кто бьет сильнее". Кстати, по воспоминаниям Кохановского, приводя на Каретный очередную девку, завсегдатаи представляли их так — моя шалава. Без имени, поэтому про баб никто и не вспоминает, разве что их бритые брови.
Мне интересно - как ни крути, больной тщеславием Владимир Семенович имел в друзьях известных поэтов, в очень хороших друзьях. Которые говорили ему, что не стоит рифмовать глаголы, а в некоторых текстах количество глаголов едва ли половина всех остальных рифм. Конечно, это самые слабые и малоизвестные тексты. Он принял совет? Судя по количеству рифмованных глаголов - нет. (Кстати - для защитников глагольных рифм, которые уже начали про Пушкина, придется в сотый раз объяснить, что во времена АСП других рифм просто не было. То есть они были еще не открыты, тогда, на заре русского стихосложения, использовали только точные рифмы и глагольные, которых больше пятнадцати тысяч. Потом уже выявили и стали использовать точные, неточные, усеченные, йотированные, корневые, дактилические, гипердактилические, каламбурные, составные, грамматические, ассонансные и диссонансные и так далее. Вроде бы хватает для свободного творчества? Так нет, бараны-графоманы упираются в глагольные, как в новые ворота, и блеют про Пушкина.)
Мне приходилось работать с графоманами, и половина из них косила по Высоцкого (Ты, Зин…) и искренне удивлялась: а почему ему можно писать пятикилометровые столбцы, а мне нет? Тебе нельзя, ты живой. А он умер, но так и не научился литературной работе, которая заключается не только в бесконечном переделывании и мгновенном вынесении всех вариантов прямо к слушателю, но и в тяжелой пахоте своего внутреннего редактора, который буквально отсекает лишнее. Ну а если внутренний редактор спит или пьяный, то лучше обратиться к редактору внешнему, стороннему человеку, который отринет обожание всем известного барда, а пробежится по строчкам с карандашом.
Теперь так сделать уже не получится, да и ненужно. Хотя я бы попробовал - к примеру, выкинуть из сборников дурацкие припевы. Припев сам по себе дурацкое, но полезное изобретение, увеличивающее время звучания песни и отсекающее желание вдуматься в слова. Но, простите, ВВ всегда указывал, что в его балладах главное - смысл и текст, что они должны входить не только в уши, но и в души, - и при этом частенько использовал припевы, видимо, искренне считая, что чем дольше человек слышит его знаменитый хрип, тем лучше. Тут даже не поспоришь, наверное, так и есть.
Но вот читать его стихи с бесконечными припевами (как я говорил, посмертная подлость Рождественского, который этим приемом сделал Высоцкого исполнителем, но никак не поэтом) недостойно для памяти поэта. И все-таки я бы почитал стихи Высоцкого - сокращенные, улучшенные, почищенные от вариантов.
О, слышите, вопят поклонники - а судьи кто? Успокойтесь, вы судьи. Вы же уже около пятидесяти лет пишете всякий бред в сетях, выковыриваете всю пошлость, про которую лучше забыть (я про литературную, про баб и пьянки — это не пошлость, это необходимые штрихи к портрету брутального первача). Уже прозрачный, как стекло, с полным отсутствием личности актер (он идеальный актер, у которого не должно быть личности, ни на йоту, ни на грош) напялил на себя неудачную, мертвую резиновую маску и сыграл Высоцкого.
И после этого вы хотите запретить редактуру - очень бережную - текстов, которые давно уже находятся в свободном доступе? Ну, прямо скажем, не хотят, а запретят, в этом я больше чем уверен, но ничего. Для себя я вполне могу очистить любимые тексты от мусора, а потом сказать: память подвела, забыл, понимаешь, а тут что-то еще было? А вы кто, простите? А, сын? Сочувствую. А почему вы не хотите редактуры? Ах, кто я такой? Да ваш брат. Вам он был кровным отцом, а мне - литературным, я вот только на шестом десятке освободился от его влияния и стал самодостаточным поэтом со своим голосом. Кто мне это сказал? Ну, например, друг Вашего отца Булат Окуджава, а также друг Рождественский. Этого достаточно, или мне продолжить?
Что-то я отвлекся, простите.
Дело в другом. Обладая кругом друзей из литературной элиты, имея возможность до хрипа (пардон) обсуждать стихи, не пользоваться этими возможностями можно только будучи совершенно уверенным в собственной непогрешимой гениальности. Это я тоже могу понять - при достижении определенного уровня поиск блох в стихах становится как бы не обязателен. То есть можно сказать, что это у тебя пули летают - то в лоб, то по лбу? И последние куплеты, как всегда, можно выкинуть, это уже твоя фишка, дорогой, ты не умеешь точки ставить, когда самое время. Но зачем говорить, если слушать тебя все равно не будут? Нет в этом необходимости. Работа на публику не требует мастерства высшей пробы, и бесконечная шлифовка, очевидно, не сильно интересна самому вечно спешащему автору. Но именно она позволяет перешагнуть через себя.
Попытаюсь разложить по полочкам. Каждый, кто впрягается в это безумие - поэзию - всегда кому-то подражает. Я - понятно кому, понятно кто - Вертинскому и блатным песенкам на первом этапе развития. Тогда как раз идут косяком глагольные рифмы, потому что другие использовать страшно и не умеют, и стихи - еще не стихи, а неуклюжие попытки украсть приемы, приведшие к известности. Потом к подражательству присоединяются шаблоны - очень полезная вещь, она нравится всей неискушенной публике. Особенно вольготно шаблоны себя чувствуют в нишевых суррогатных конструкторах - поэзией эти корявые строки в столбик назвать нельзя. Но называют, даже искренне считают, что именно нишевые конструкторы поэзия и есть. Лирика - любовная, философия, частушки, матерные стихи и так далее - в любом конструкторе есть свои кумиры и свои ценители, но собраны они из всем знакомых деталей, тем и хороши. Люди в нишевых конструкторах не хотят новизны - они хотят знакомого удовлетворения своего зачаточного эстетического зуда. Большинство начинающих писать на этом уровне и остаются.
А вот если удается вырваться из его пут и найти свой собственный голос - считайте, что вам повезло. У вас есть шанс найти настоящих ценителей нового, возможно, что они будут самыми верными вашими почитателями. К этому времени поэт уже наработал чисто технические навыки, он знает, какую цель преследует в том или этом стихе, знает, на что способен, знает, кто нравится публике, свободно владеет несколькими техниками (прямая речь, пестрота бессвязных образов, многозначительные намеки, лозунги и так далее - инструментарий не велик, но надежен). Он смело и вольно обращается с рифмой и размером и… упирается в потолок. С одной стороны, он стал мастером, с другой - он стал зависимым от публики, которая ждет от него все того же привычного проявления его мастерства, и не позволяет ни на сантиметр отклонится. То есть, конечно, можно дать себе волю, но тогда есть риск остаться одному, а самое ценное в поэзии для большинства - все-таки читатели. Мало кто работает ради эстетического интереса, ради достижения совершенства, большинство же - лишь для того, чтобы потрафить публике.
Все эти рассуждения могут быть непонятны сегодня, когда толпа бегает за какими-то бессмысленными роликами, за какими-то рэперами, которые двух слов связать не могут, но выпускают длиннющие кишки невнятностей, за самопальными участниками тысяч объединений, где все слюнявят друг другу неприличные места лживыми похвалами - какой потолок, о чем я вообще? Все о том же, ребята, о мастерстве — это такое понятие, которое сегодня стараниями ожесточенно самоутверждающихся бездарей совершенно забыто.
Мастер, сумевший перешагнуть через себя - становится абсолютным гением. Сумел ли перешагнуть через себя Высоцкий? Мне кажется, что застыл с занесенной ногой. Но это ни в коем случае не помешает росту его аудитории хотя бы потому, что сегодня не принято вдумываться в стихи и разбирать их построчно, в такой работе видят едва ли не оскорбление памяти поэта, а общее впечатление от песен и сложность текстовой составляющей вызывает сначала шок, а потом либо неприятие, либо любовь. И все у Владимира Семеновича будет нормально, как и у прочих российских литературных гениев.
Хриплый черт. Исследование творчества В. Высоцкого
© Copyright: Константин Уткин, 2025
Свидетельство о публикации №225123101097
Свидетельство о публикации №225123101097
Рецензии