Они

Макс Корж говорил, что есть два типа людей. Какие именно – я, честно говоря, не запомнил, но их точно два и они точно есть. И в школе они чётко разделялись – мы и армяне.

В седьмом классе мать отчитала меня за двойку по математике.

- Ты же из математической семьи! У Паши вон пять, а у него мать без образования.
 
- Это армяне! Они всегда списывают.

Мать шлёпнула меня по затылку. На секунду она испугалась: насилие в семье не практиковалась, но извиняться было поздно. Она отвернулась и отправила меня учиться. Не слишком строго, скорее с надеждой, что мне самому стыдно. Но мне стыдно не было – мне было обидно.

Мне было обидно из-за Паши Ганзлика. Потому что он списывал всегда. А если не списывал – дрался. Кажется, он ещё в садике сломал уши и нос. В средней школе он осознал силу борцовского вида и, патрулируя коридоры, выпячивал разбухший нос, задирая подбородок. У детей вообще всё несоразмерное: у Гели из их компашки руки покрылись чёрными волосами в третьем классе. Мы играли на площадке на заднем дворе, она упала. Я стоял ближе всех, так что помог ей встать. Она содрала об асфальт руку, пошла кровь, и я впервые заметил, насколько чёрная её рука. Как полчище кожеедов.

- Фу, - вырвалось рефлекторно.

Геля убежала. В старшей школе она уже брила руки. Чёрные волосы, глаза, платье, даже руки относительно всего светлые; и серенькие усики над губой.
Наталья Александровна – наша руссичка – тоже не любила армян, а мы за это её уважали. Необязательно было их травить или в целом демонстрировать свою неприязнь. Мы вообще уживались мирно. Но это всегда чувствовалось: когда она читала криво написанное сочинение Паши и улыбалась нелепой ошибке или когда жаловалась Геле на её младшего брата Робика. Единственный раз она позволила лишнего – засмеялась, когда Эльдар назвал Пушкина «солнцем нашей поэзии», и через смех повторила «нашей».

- Я что-то не так сказал? – с акцентом спросил Эльдар. Он был непонятливый. А, может, он всё понял и это его и разозлило.

- Нет, всё хорошо. Продолжай.

Наталью Александровну уволили через год: оказывается, она пила на переменах. Мы тоже, но у взрослых с этим как-то строже.

Как только уволили Наталью Александровну, в класс попала новенькая – Злата. Миниатюрная крашенная блондинка с голубыми глазами. Она всегда улыбалась и смеялась. В классе информатики висели яркие длинные светильники. Она сидела на первых рядах и сияла. Потом мне объяснили, что это хайлайтер, но тогда я этого не знал.

Злата немного поменяла наш класс. Она влюбилась в Пашу. Или в его друга Эдика – мы так и не поняли. Главное, что она – наша – стала водиться с ними. Поначалу это списывали на знакомство с коллективом, но вот прошёл месяц, а она всё сидела в углу рядом с Гелей, Эльдаром, Пашей и Эдиком.

- Чернильница, - прокомментировал папа мой рассказ о новенькой.

- Миша! – вклинилась мама, но папу не ударила.

- Ну а кто она?

Так за ужином разрешилось непонимание, в какой из двух типов определять Злату. На следующий день я рассказал об этом друзьям, и название закрепилось. Злата стала неприкасаемой. Если кто видел или её, или разбухший нос Паши рядом, просто проходил мимо, не здороваясь.

Злата вскоре поняла, в какую ситуацию попала, решила что-то менять. Сначала зашла через девочек, но те её прогнали. Потом после уроков подошла к нам с Богданом. Мы стояли в тёмном углу подвала у шкафчиков и курили. Она была без кортежа.

- Вы определились, с кем проект делаете?

- Неа, - Богдан не смотрел на неё.

- Хотите вместе?

Пауза. Голубые глаза Златы чуть потухли, а лицо не сияло: угол был слишком тёмным.

- Пшла нахуй, чернильница.

Паша избил Богдана следующим утром. Встретил у главного входа школы, отвёл чуть в сторону – там всегда была открытая калитка во двор дома. Потом из неё кто-то закричал на них – я сам не видел, мне Богдан рассказывал – и Паша убежал. У Богдана теперь тоже был разбухший нос, но вида борцовского не появилось.
Он не рассказал ни родителям, ни учителям о случившемся. Соврал, что упал со скейта. Но мы знали. И они знали. Прибегавший на перемене к ним Робик слушал Гелю и, посмеиваясь, поглядывал на Богдана. А он потом рассказывал своим, классом помладше, а те – другим и так далее.

В тот же или на другой день Эдика запихнул в мусорку парень с паутинкой на локте. Он просто перестал ходить на занятия, а вскоре мама подошла ко мне и предупредила:

- Ты ночами не шляйся.
 
- Ма, я не шляюсь.

- Ты мне это не заливай, знаешь. Эдика вон избили, в больнице лежит. Тоже ночами шлялся.
Через месяц он пришёл с гипсом на руке, но все уже всё знали. Вообще это никак не было связано с Богданом или с Пашей: просто торчки стопанули Эдика и отняли телефон. Совпадение. Но Богдан был ему рад: наши отомстили. Может, он и прав. Если бы мне сломали нос, я бы тоже хотел какой-то справедливости. Вот только причём тут Эдик?

С этого момента всё утихло. Злата больше не пыталась влиться в наш коллектив, а они держались обособленно. Почему-то случай с Эдиком подбил одновременно всех армян. Они разом затихли, не трогали никого, даже Богдана. Эльдар вскоре перевёлся в другую школу. В интернете прочитал, что креветка, отбившаяся от стаи, умирает: она не способна выжить в одиночку, слишком большой стресс. Не знаю, почему это вспомнил. Эдик – не креветка: он, во-первых, не умер, а, во-вторых, всей стае стало плохо.

Летом перед одиннадцатым мы устроились в школу работать. Официально – подсобные рабочие, но на деле мы просто перетаскивал часик парты, приносили банку колы классной, а оставшееся до обеда время сидели в телефонах. В класс зашла Геля.
 
- Ты чего здесь? – спросила классная.

- Да мне документы забрать. Мама вам писала.

- Не помню.

Классная полезла в телефон, отыскала сообщения.
 
- Ага. Жди тут.

Она ушла. Мы остались в одном кабинете с Гелей. Она махнула рукой. Мы проигнорировали. Вернулась классная, передала бумаги Геле.

- А чё мелкий там? Пишет?

В тот день девятые классы писали внутренний по английскому. Школа вводила деление на гуманитарный и технический классы, а так как желающих попасть в первый было слишком много, пришлось выдумать экзамен для отбора.

- Ага. Сегодня даже не истерил, как обычно, - Геля громко и низко засмеялась. Она смеялась сильно ниже, чем говорила, будто смех у неё выходил вместо отрыжки.

Мы постояли в тёмном углу у шкафчиков перед расходом, попытались выдуть хоть что-то из севшей курилки. Захотелось в туалет. Договорились с парнями встретиться на улице.

Экзамен давно закончился. По коридорам ходили редкие учителя, собиравшиеся домой. В туалете было тихо и свежо из-за открытого окна. Какой-то знакомый запах. Я заметил торчавшие ноги в соседней кабинке.

- У тебя ашка есть? – пауза – Парень, я же вижу тебя.

Из кабинки растекалась лужа. Вот этот знакомый запах. Открыл дверь – она не была заперта, а может, замок сломался. На крышке сидел Робик. Я понял, откуда лужа.

- Робик, ****ь.

Я закрыл кабинку и пошёл мыть руки, услышал, как Робик тошнит. Я аккуратно, пытаясь не наступить в мочу, подошёл к нему, замешкался – не хотелось пачкать руки. Робик смотрел на меня в упор, но не видел: его глаза не фокусировались, а голова немного вертелась. По всей форме растеклась желтоватая жижа. Я постучал ему по щекам, укололся о щетину на детском лице.

- Эй, чё с тобой?

Робик не просто так не истерил утром. Они договорились покурить с друзьями после экзамена и выбрали туалет школы. Почему туалет – тайна даже для них. С другой стороны, они не первые и не последние курили в туалете, только вот трава им попалась химозная и Робику поплохело. Друзья испугались, оставили его в кабинке и ушли.

Уборщица часто оставляла ведро под раковиной. Я налил в него воды и вылил всё на Робика. Он немного очухался. Поднял его и запихнул головой в раковину. Он стал отпираться – значит, уже соображает. В туалет зашёл Богдан.

- Ты чё так долго?

Богдан увидел меня и Робика. Я объяснил ему ситуацию.

- Оставь его.

- И куда он пойдёт?

- Тебе не похуй? Сам разберётся.

Я понял, что имел в виду Богдан. Робик, наверное, не понял. Он просто хотел побыстрее на свежий воздух, поэтому двинулся к выходу. Я остановил его, подвёл к окну, чтобы подышал, а сам набрал Гелю.

Богдан ушёл до приезда Гели. Она жила рядом, так что ждать долго не пришлось. В рюкзаке притащила сменку для Робика.

- Это вы сделали? – неуверенно спросила Геля. 

- Нет.

Геля помогла Робику переодеться в чистое. Она брезгливо засунула грязное в пакет, помыла руки.

- Долго тут стоять будешь?

- Щас пойду, - я подбирал слова, - Гель, а ты не знаешь, кто нравился Злате? Ну Паша или Эдик?

Геля засмеялась своей противной низкой отрыжкой.

- Они ей не нравились. А чё ты, запал?

Я ушёл. О случае с Робиком мы все молчаливо решили забыть, будто его и не было. Мой вопрос Геля тоже не вспомнила. Может, подумала, мне стыдно об этом говорить. Но мне стыдно не было - мне было обидно.