Чайная пара от мюра

...Вот тебе 8 рублей и 15 копеек на трамвай,
 съезди к Мюру, купи хороший ошейник с цепью.
 М. Булгаков, «Собачье сердце»
 
В нейлоновой рубашке и галстучке в тон выходному костюмчику. За руки между мамой и папой. Трамвай № 7 до Сокольников. За трамвайным окном тополиный пух. Как будто зимой, только тепло и радостно. Никто не учится, все разъехались по лагерям, деревням и дачам. Моя соседка Томка, Юрка с заднего двора, Генка Жуков из дома напротив... Мы тоже поедем в Путятино, но это будет не скоро, когда папе дадут отпуск.
  Но и сейчас мы тоже едем в гости. В желто-красном трамвае, «коробочке», с низкими окнами и коричневыми дерматиновыми сиденьями. В вагоне душно, пахнет резиной и перегретым железом. Из-под визжащих колес встречных трамваев каскадом летят искры и тут же гаснут на рельсах. Высовываешь голову и подставляешь лицо горячему ветру. В салон залетает тополиный пух, прилипает к потным телам, кружится под ногами. Пассажиры чихают и трут глаза...
  Зато в метро прохладно. Из темной трубы с гулом вырывается голубая гусеница, сверкающая хромом и никелем. Распахивает дверцы и заглатывает в себя пассажирский поток. Мы едем на Профсоюзную. Там получили комнату наши родственники, папина сестра и ее муж, военный прокурор. Они недавно вернулись из Венгрии.
  Мы жили на московской окраине в старом деревянном доме без удобств. Зато под окнами в палисаднике георгины, золотые шары и разноцветные ромашки. На Профсоюзной все по-другому. И нет назойливого тополиного пуха. В их доме гудел лифт. На площадке третьего этажа нас ждал дядя Витя. В майке, спортивных штанах и шлепанцах его трудно представить с обвинительной речью в трибунале. В их квартире газовая колонка с голубым огоньком в окошке и горячая вода в кране с красной кнопкой на фарфоровом вентиле. Да, это тоже коммуналка, но других жильцов мы так не увидели. В их большой светлой комнате накрыли стол с салатами и пирогами. Среди гостей мама дяди Вити – Прасковья Васильевна. Взрослые отмечали, что она похожа на актрису Веру Пашенную. Немногословная и степенная, но каждое ее слово имело вес. Дядя Витя за праздничным столом быстро становился веселым и разговорчивым. Если он забывался, начинал громко петь и шутить, то Прасковья Васильевна тихо роняла:
  – Витя, спокойнее.
  И дядя Витя сразу умолкал. А в трезвом виде он казался таким строгим и важным!
 - А знаешь, как вели себя за столом Эндрю Мюра? – обратилась ко мне Прасковья Васильевна, как к самому маленькому, хотя я старался не нарушать этикета.
А кто это?
 - До революции владелец одного крупного московского магазина. Богатый русский купец с шотландскими корнями. Я служила в его доме гувернанткой. У него была своя ложа в Большом театре. И мне доводилось там бывать с его семьей. Я часто гуляла с его малышами по Столешникову переулку, по которому также прохаживалась хорошо одетая публика. Все здоровались с детьми хозяина известного магазина. Все они были покупателями Андрея Мюра. Ты понимаешь, о каком магазине я тебе толкую?
  Все взрослые за столом улыбались, только я не понимал, о чем речь.
Если это было до революции, значит, магазина уже нет, – предположил я.
  - Магазин до сих пор существует. Не все исчезает, мой дорогой. Многое просто теряет владельца и меняет название. Теперь это Центральный универсальный магазин.
И как же себя вели за столом Мюра? – напомнил ей.
  - Во время обеда он запрещал говорить. Ни о какой политике и торговых делах речи не заходило. Нельзя было издавать шум. Даже стучать ложками. Только короткие просьбы передать что-нибудь. - Прасковья Васильевна аккуратно придвинула к себе красную чашку и белое блюдце с тонким золотым ободком на донышке и красной каймой, – это его подарок. Он любил делать подарки домашним и прислуге, – указательным пальцем слегка провела по изогнутой ручке чашки...
  Когда Прасковьи Васильевны не стало, дядя Витя подарил чайную пару моему отцу. Не сказать, что они дружили, но как родственники часто сидели за одним столом и под рюмку водки вспоминали военное детство. У папы было три сестры. И мой дед, чтобы прокормить семью, сутками не вылезал из промерзлой деревянной кабины полуторки. С сортировочной железнодорожной станции возил грузы, но денег все равно не хватало. И мой худенький отец в одиннадцать лет тоже пошел работать. Хотел помочь семье. Он чувствовал себя нахлебником, хотя в детстве ни разу не наелся досыта простого хлеба. С голодухи ветром качало. На завод не брали, даже учеником. В Сокольниках в морозный сорок первый год родной тете рубил и пилил дрова, топил печку. Потом устроился учеником к сапожнику, который больше за водкой гонял, чем помогал постигать обувные премудрости. Только после войны папа получил настоящую специальность, выучился на слесаря. Самая нужная профессия, без которой, как известно, ни замок открыть, ни ракету в космос запустить. Пошел на железную дорогу. На восстановительный поезд в Люберцах. Было интересно, все время в разъездах, и платили неплохо. На железной дороге часто что-то случается. То вагон на маневровой горке с рельс сойдет, то на перегоне после ливня насыпь просядет. Движение на участке тогда прекращалось, и восстановительный поезд срочно выдвигался к аварийному месту. Кто-то даже пытался откручивать гайки от соединительных накладок. Тогда приезжал следователь из транспортной прокуратуры...
  А дядя Витя в июне сорок первого окончил школу № 201 Октябрьского района Москвы. После выпускного встречали рассвет на Ленинских горах. Взявшись за руки, дружно запевали и бродили по набережным. Самая симпатичная и задорная среди одноклассниц была Зоя. С ними за компанию пошел ее младший брат Шура, который окончил девятый класс. Зоя была активисткой, очень скромной, обязательной и исполнительной. Любое комсомольское поручение доводила до конца. Но что-то потом у нее не заладилось, отдалилась от одноклассников, заболела менингитом...
  Дядя поступил в Ульяновское танковое училище. Через год туда приехал поступать Шура. Все мальчишки тогда мечтали стать танкистами. Но у дяди воспалился аппендицит. После срочной операции долго лечился в госпитале, здорово отстал от программы, и его отчислили. Их пути с Шурой разошлись навсегда.
 После выздоровления дядю прикомандировали к госпиталю, затем он сдал экстерном экзамены на офицерское звание. Получил лейтенантские погоны и согласно приказу отправился в армейскую разведку. С одноклассницей Зоей он тоже больше никогда не увиделся. И только после освобождения подмосковной деревни Петрищево по факту гибели одной разведчицы началось следствие. Дядю Витю вызвали на опознание ее тела. Это был один из самых страшных эпизодов в его жизни...
 После войны дядю направили в военно-юридическую академию, затем служба в Венгрии, Польше, Североморске... В Москве молодому следователю выдали трофейный автомобиль «опель» с салоном из натуральной кожи, мягким ходом и неслышным двигателем... А с теми немногими одноклассниками, кто выжил, он до сих пор встречался.
 Прасковья Васильевна вспоминала Мюра. Воспоминания отца и дяди стали моими воспоминаниями. Отец и дядя потом сами стали воспоминаниями. Остается чайная пара от Мюра, вернее, только часть пары от Мюра. В один из дней я случайно разбил чашку. Осталось блюдце с красной каймой и почти стертым золотым ободком на самом донышке.