Ожидание

Маринка плакала. Она честно пыталась остановить поток слез, но тщетно. Они не унимались, они бороздили щеки грязными потеками туши. Платочек промок давно. Она судорожно сжимала этот безнадежно испорченный комочек ткани в ладони.
Павел ушел. Он молча собрал свои вещи и захлопнул за собой дверь. Ушел навсегда. Даже слова единого не промолвил. Его ключи сиротливо остались лежать на тумбочке в прихожей.
Не вернется. Он никогда не вернется.
Маринка сидела в уголке дивана, поджав под себя ноги. Голова ее бессильно склонилась на грудь. Мокрый платочек то и дело касался распухшего и покрасневшего носа. В ее заполненной горем голове билась единственная мысль: «Дура! Какая я дура!»
В маленькой комнатке хрущевки сгущались сумерки. В свои права готовилась вступить ночь. Первая одинокая ночь Марины за последние четыре года. Сколько еще предстоит таких ночей?
Она начала подниматься с дивана, но ее мотнуло от подступившей слабости. Нога подвернулась и… Перед глазами Марины мелькнул подлокотник дивана. Это было последнее, что она увидела. Острый угол подлокотника встретился с виском.

Павел вернулся в квартиру только следующим утром. Он забыл папку с договорами. Минут пять звонил в дверь. В квартире царила тишина. Павел с чувством выругался и пошел в соседний подъезд, к теще. У той был комплект ключей от квартиры дочери.
Вернулся он минут через пятнадцать, за которые успел испортить свое настроение и поднять настроение тещи. Он попробовал сунуть ключ, но мешало что-то. Тогда Павел присел и заглянул в скважину. С внутренней стороны двери торчал другой ключ.
- Вот стерва! – обругал он жену.
Ему пришлось минуты три провозиться, прежде чем изнутри квартиры послышалось звяканье упавшей связки. Он отпер, наконец, дверь и зашел в квартиру.
Павел набрал было воздуха в грудь, чтобы высказать все, что приходило в его разозленный ум, и замер. В комнате у дивана лежала Марина. Под ее головой лужей застыла кровь.
- Маринка, ты что? Ты… Ты… Зачем?! – Павел бросился к жене. Он упал на колени, прижал к груди ее тело и уткнулся носом в ее испачканные кровью волосы. На тонкой Маринкиной шее дрожала жилка. Жива!

Врачи боролись за жизнь Марины четверо долгих суток. Столько же и Павел торчал в больнице. Его красные от бессонницы глаза провожали каждого человека в белом халате, что проходил коридором. Но никто не останавливался, только шаг ускоряли.
И потому, когда к нему подошел главврач, Пашка уже почти смирился с потерей. Он приподнялся с жесткой больничной скамейки, по-собачьи жадно и просящее заглянул в глаза главврача.
- Вы Павел Геннадьевич Росляков? – спросил врач.
- Он самый, доктор. А? – Павел не смог задать вопрос. Слова застыли на языке.
- Надежда есть. Но возможен и худший вариант. Как бы вам сказать… Ваша жена, возможно, останется инвалидом.
Глаза Пашки засверкали-заискрились неподдельной радостью.
- Главное – жива будет. А с инвалидностью решим.
И скоро он несся в квартиру. Там – сон. Полноценный, а не эта беспокойная дрема на скамье.

На конфорке кипел бульон. Павел выключил газ и поставил кастрюльку охлаждаться. Он опустился на табуретку. Руки его обессилено опустились на колени. Четвертый год. Боже, как тянется время.
В прихожей звякнул звонок. Пашка побрел открывать дверь.
- Павлик, ты плохо что-то выглядишь, - скороговоркой пробормотала привычное приветствие теща и устремилась к дочери.
- Ты бульон приготовил? – донесся из комнаты ее голос.
- Приготовил, - угрюмо ответил Павел, - Охлаждается.
Он зашаркал на кухню, налил в тарелку бульон. Потом прихватил ложку и проследовал с тарелкой в комнату.
- Павлик, что ты все время шаркаешь? Прямо старик! – не преминула навести критику теща, - Давай бульон. Сейчас мы покормим нашу девочку.
На диване лежала Марина. Ее широко раскрытые глаза смотрели в потолок. На заострившемся личике проступала нездоровая желтизна. Левый висок уродовал страшный шрам.
Павел не мог долго смотреть на лицо жены. Четвертый год он корил себя за тот уход. Он отвернулся и опустил голову. Четвертый год, день за днем, ночь за ночью он прокручивал в памяти одно и тоже. Как он лезет в карман, достает ключи и бросает их на тумбочку. Потом захлопывает за собой дверь и…
Он медленно двинул на кухню. Действительно – как старик. Спина сгорбилась, ноги подгибаются. Зачем, ну зачем он ушел тем вечером?

Павел Геннадьевич вернулся домой поздно. Эти долгие совещания доконают его когда-нибудь. Он поднялся на второй этаж и заглянул в комнату жены.
- Как она?
- А, это вы. Опять совещание? – сиделка Лариса оторвалась от книжки, - Как обычно. Улучшений нет.
- Мгм, Лариса, не поужинаете со мной? Скучно одному.
- Ой, Павел Геннадьевич, с удовольствием бы, но… - Лариса посмотрела на неподвижную фигуру в постели.
- Ничего, лишние пятнадцать-двадцать минут ничего не решат. Я позову вас, когда все приготовят.
Они сидели в столовой и молча ужинали. Лариса украдкой посматривала на Павла Геннадьевича. Такой мужчина пропадает! Если бы не эта жена!
- Павел Геннадьевич, а что, все-таки, случилось между вами? – решилась Лариса нарушить тягостную тишину.
- А? Простите, Лариса, задумался. Ссора, обычная ссора. Даже не помню сейчас, что причиной было. Я ушел из дома. Утром вернулся, а она…

Он погиб в аварии. Погиб нелепо, до последнего пытался вывернуть руль чертового Мерседеса. Тормоза отказали на красный свет перед пешеходным переходом. Никто не пострадал, только Павел Геннадьевич.
Когда его опускали в могилу, посыпался мелкий дождик.
В то же время на постели в осиротевшем особняке его жена закостенелыми губами прошелестела – А где Паша?

Он ждал тридцать два года, чтобы не дожить три дня.