Объяснение в любви

(Из книги УЗЕЛКИ НА ПАМЯТЬ)

С возрастом в каждом времени года делаешь всё новые и новые открытия, обнаруживаешь для души бесценные находки.
Не успеваешь оглянуться, а уж наше мимолётное северное лето укорачивается как всегда некстати нагрянувшей осенью. Ворвётся она, словно разбойница, отберёт всё самое лучшее, драгоценное, спрячет, закуёт за семь замков и не вернёт обратно ни широкого лугового разнотравья, ни беззаботного птичьего щебета, ни атласных грибных дождей, ни росных купальских зорь. Всё изменится, помрачнеет: серенькие, бесцветные дни – с гулькин носик; надоедные ночи – длиннющие, тянутся, тянутся, тянутся… и нет им конца и края. С сиротских полей, прикрытых стернёй, словно рогожкой, веет такой нищенской тоской, что невольно затягиваешь какую-нибудь грустную, вроде «Лучинушки», песню.
И всё же, сама не знаю, почему, сердцу моему, как никакая другая пора, памятна и дорога наша среднерусская осень. С ласковым бабьим летом, с головокружительными листопадами, с морозным хрустом тугих капустных кочанов.
Выйдешь с крылечка, оглядишься, вокруг без конца и края – осень. Выплёскивается прямо из души, наполняя собой мысли, чувства и поступки. И кажется уже, что не было ни весны, ни лета. Осень, одна только осень… С парчовыми прошивами берёз по роскошно-зелёному бархату сосновых боров, с поникшими, ещё не выбеленными лихою стужею нескошенными переспелыми травами.
Стоишь, не наслушаешься, не наглядишься, и вдруг вспомнишь, нащупаешь в кармане рябиновую гроздочку. Тронутая первыми лёгкими морозцами, сорванная по пути, у края отцовской бакши, и горькая, и в то же время до приторности сладкая. Она – сама осень, такая же терпкая, но долгожданная, лакомая. Моя ягодка! Как и виднеющийся по краю зеленей суглинистый просёлок, намотавший со мной за школьные годы столько вёрст, что и со счёту собьёшься.
Поутру, бывало, полтора-два часа туда, да столько же на закате обратно. И всё вдоль да поперёк осенских лугов, оврагов, перелесков. Пройдёшься, надышишься, и невольно сами собой, строчка за строчкой, словно листва с придорожного ракитника, потекут первые, пусть ещё неумелые, но, как покажется, уже стихи. Видать, настолько переполнишься величием отходящей на покой природы, что не можешь больше мыслить прозой.
Сколько ни пыталась распознать причину моей безграничной преданности осени, так и не смогла определиться. Может, приворожила она меня янтарными россыпями антоновских садов, опёночной прелью полупрозрачных березняков или нестылыми ветрами, доносящими с осиротевших пажитей ситный дух ржаных, ещё не слежавшихся, скирд.
Всё реже в сентябрьской выси проглядывает солнышко. Но уж коли прорвётся – не нарадуешься. Даже тени в такие часы становятся тёплыми. Пропитанный переспелыми ароматами воздух лелеет парящие, цепляющие за взъерошенную стерню, за раззолочённые кусты, паутинки-серебрянки. Таким неподражаемым великолепием, таким богатством красок не владеет даже лето.
Воскурятся утренние туманы, растают, и подивишься мудрёным затеям сентября. Щедрыми, густыми мазками разбросал он по небесному пронзительно голубому холсту невероятные оттенки: золотые и багрянцевые, лимонные и бронзовые, пурпурные и жёлтые. Подивишься этому дивному калейдоскопу, хитросплетениям цвета и света, игре солнечных лучей, просачивающихся сквозь туманы; пронзающих, подсвечивающих опалённые первыми утренниками сады, леса и рощи.
Природа не умирает, лишь торжественно отходит на покой. В пышной, благородной красе поёт она благодарные гимны Всевышнему, сжигает самое себя на его алтаре, преподносит ему самые лучшие дары. Наступает время молитвенного покоя, раздумья, погружения в себя.
В эту удивительную пору, когда природа несказанно щедра, когда так душисто шуршит ковёр из ещё яркой, не жухлой, пропитанной солнцем листвы, хочется и самой, словно остепенившемуся сентябрьскому солнышку, растворяясь в светлой печали, расточать тихую ласку, проливать мягкий, согревающий свет.