6. Август

«Август – это время, когда всё хорошо. Люди умирают, но это не повод для грустных песен».
Это было первое, что Дима прочитал в уведомлении о новой записи Telegram-канала Alive Machines в этот день, ровно 1 минуту назад. Сон как рукой сняло – ничто ни заставляло приходить в себя лучше доброй порции фейк-новостей… Дима слабо улыбнулся – он всегда видел, как, наверное, и все люди, уже прочитавшие да и будущие ещё читать запись, что-то своё в каждом из этих глуповатых, даже абсурдных на первый взгляд сообщений с нравоучением или короткой пейзажной зарисовкой. Лично для него это всегда ощущалось как какой-то коктейль из дымных далей, дружеского похлопывания по плечу, только что потухшего яркого костра и рассветов, рассветов – таких неизменно ярких и горячих, что сердце внутри начинало стучать быстрее, а дыхание учащалось…
Порой откуда ни возьмись появлялись политические или социальные заметки, либо какие-то нескладные новостные заголовки о законопроектах, нововведениях, жизни ярких персон страны, бытии городских жителей, еде, спорте и культуре – всё это, наоборот, смешило лучше выходок любого телевизионного комика или, тем более, школьного КВНщика Коли, по скудости выбора считающегося самым остроумным и харизматичным юношей в школе. Дима вчитывался в эти фантасмагорические переплетения слов, прятавшие в своей бессмысленной сущности нередко даже и долю болезненной правды современной жизни и хохотал, хохотал до упаду, по несколько раз прогоняя один и тот же пост и снова чуть не умирая от смеха, будто видит написанное если не в первый, то уж точно не в десятый раз.
В целом, казалось, что Alive Machines были напитаны жизнью и реальностью куда больше, чем собственно реальность, преимущественно состоявшая из бессмысленных походов по траектории «дом – школа», «школа – дом» и ещё иногда «дом – магазин» и «магазин – дом», домашних заданий, одних и тех же лиц и слов да вечного попрекания в несоответствии и неподходящести. То, что в жизни казалось раздражающим и опостылевшим, здесь выглядело милым и даже красивым. Вот так просто искусственный интеллект становился для Димы и родителем, и учителем, и другом. Успокаивал, утешал, дарил надежду. Смешил. А больше ничего и не надо было.
До положенного для пробуждения времени оставалось ещё чуть более двух часов, поэтому Дима перешёл, от нечего делать, к перелистыванию вдоль и поперёк своей истории запросов Google. И его сразу охватила печаль. Сотни непристойных сайтов, ГДЗ по математике, «как заработать много денег», буллинг, прогноз астрологов на ближайший год… и это его послужной список? Это то, чем он запомнится? ID для интернета, СНИЛС для государства, и вот это? Для родителей – бездельник и растяпа, для учителей и одноклассников – тихоня с последней парты, за свою школьную жизнь, продлившуюся без малого девять лет, не заработавший ни единой честной пятёрки, для прохожих – мелкий незнакомец мимолётной сущности, для мошенников – отличная жертва, для соседей – вечно задавленный молчун, боящийся перфоратора и семейных разборок как огня, для друзей по переписке – автор самых односложных и плоских ответов на земле, для анонимных оппонентов в комментариях – трус, сливающийся после появления даже мельчайшего намёка на конфликтную ситуацию, для тёти Даши, уборщицы городского туалета №20 – обалдуй, который каждый раз справляет нужду исключительно помимо стульчака, для майора Васильева, сидящего в самых недрах запретной Лубянки – один из самых однотипных пользователей Рунета, характеристика коего в Анналах констатирует не иначе, как «fucking user». Для Господа Бога, если он вообще есть, – «ну кто-то там». И так по кругу, и втрое больше, и впятеро…
Да, это была его, Димы, книга жизни. Маленький томик в дрянном переплёте с дурацкой обложкой. С рваными страницами. С кое-где выцветшими буквами и сочетаниями букв. Написана какая-то чушь и то большая часть – общие слова и отборное враньё, любовно скрывающие под завалами из слов-паразитов крохотный огонёк здравого смысла – то, что может иметь хоть немного значения. Эх. Оцифровать хотя бы – и то было бы лучше. Хоть внешне.
А книг-то во вселенной, вот таких вот – тысячи. И все одинаковые. Начало совсем совпадает, в какой-то момент расхождение начинается и вроде всё оригинально, интересно идёт: и язык в них разный, и содержание, и оформление обложки. А потом вдруг резко сводятся к одному знаменателю, к средней черте подходят, и все отличия тотчас пропадают, просто перестают существовать, как их и не было. Те книги, которые ты мог с лёгкостью отличить ещё два года назад, теперь становятся двумя точными копиями друг друга. Но самым страшным при этом становится, конечно, другое: непонятно, какая какую копирует. Ведь они постепенно, равномерно, поэтапно – немного в разном темпе, но это в конце концов не имеет значения – подгоняются под один стандарт, бог знает кем устанавливаемый и вокруг какой злой шутки строящийся.
А он, Дима, уже на полдороге к этой смертельной унификации подошёл. Ему шестнадцать лет – ну и что с того. Обратный отсчёт начался даже без перевала через точку совершеннолетия, а скоро, когда он закончит всё же школу и поступит в университет (а его заставят, хочет он того или нет), время и вовсе полетит незаметно – найдёт работу, чтобы до конца дней своих всё же не остаться жалким увальнем, паразитирующим на родителях, как вот уже три года зовёт его бабушка. Найдёт работу – потащится по цепи дней и ночей. Потащится-потащится – может куда-нибудь и притащится. А на полпути невзначай, как бы между прочим найдёт свободную минутку в воскресный вечер, взглянет на полку, а там – гоосподи! – его книга в окружении таких же, тех же самых, только название пока выделяется: не просто какой-то «homo», а «Дима» всё-таки, но уже как-то смутно, неуверенно: то ли Нима, то ли Анима вообще… И тогда-то он поймёт, насколько постарел, а вселенная подошла к оптимуму заводского производства человеческих душ и тел. А вслед за тем и мысли: жизнь прошла за экраном, а не в глазах, даром выброшены минуты, часы… Но от самой настоящей, реальной реальности не убежать – лет тридцать-сорок надо доживать. И ещё обустраиваться придётся. Не захочешь – обстоятельства подтолкнут. Но тут уже другой вопрос: а зачем? Ну, может род продолжить, всё-таки живой пока…
Тут наконец эмоциональный порыв полностью сжал свои лапы вокруг диминого горла. Мальчик вскочил с кровати, отбросил телефон и ринулся к балкону. Распахнул его настежь и закричал – во весь голос, во всю мочь, не видя ни человека, ни какого другого живого существа, ни кого ещё, кому можно было бы покричать. Он ощущал город-улей, тысячей окон-сот уставившийся ему в рот, он ощущал: в жизни что-то есть, но кричать не переставал, потому что не слышал ответа. Он кричал ещё и прохладному августовскому полуутру, площадкам, деревьям, пастельно-карамельным автомобилям на бугрящихся стоянках, кричал вслед уходящему впопыхах лету – серцеедке, дарующей лучшее наслаждение на земле, а потом это наслаждение, уходя, отбирающей, а после и вообще отдающей Диму в руки нудного, усталого и непривычно деловитого сентября.
Слёзы текли по его щекам, волосы трепались по ветру, а сердце свербило так, как будто ещё недавно его вытащили наружу какие-нибудь язычники-ацтеки, а теперь они же с огромным усердием пытаются вставить его обратно, задевая края рваной раны и по неаккуратности тормоша внутренние органы со всех сторон, где только можно.
Голос Димы разносился по всему двору, может, достигал другого, а может и охватывал многие и многие кварталы, но в ответ Москва только продолжала хранить молчание. Конечно, ведь на часах было 04:10, а просыпаться никто и не думал. Многие и вовсе бы не хотели слышать крик. Разве только какая-нибудь тётя Даша, обычно работающая в городском туалете №20, придала звуку несколько больше внимания, встрепенувшись, оторвалась от засаленной газетёнки и, выводя трясущейся в полусне рукой очередной ответ на задание сканворда, подумала: «а, это тот, что помимо стульчака, ага?.. Как же, знаем такого». Да так и забылась в тщетных попытках выписать очередное дурацкое слово, пытаясь нащупать идеальный вариант для ответа на риторический вопрос…
Успокоение к Диме пришло, впрочем, так же быстро, как и позыв выбежать и кричать. Просто сделалось как-то ровно тоскливо, меланхолично и мрачно. Немного скверно, немного мерзко. Но было поверх этого всего какое-то принятие, не вроде преклонения перед неизбежным или подчинения ему, а и именно принятие. Принятие постулата таинственной аксиомы.
– Хорошо, – как бы утверждая свои же мысли, переводя дух, восстанавливая дыхание и сорванный под чистую голос прошептал Дима, – хорошо. Ладно. Можешь не слушать, мир. Всё равно спишь, а если и не спишь, то дела-то до меня тебе ровным счётом никакого. Пусть. Зато я могу изменить… Ведь я сам пишу свою книгу жизни, верно? Я могу подкорректировать одно и подписать другое. Что-то я не смогу подписать, ведь не всесилен. Не смогу заставить перестать людей массово срать в природу. Сбрасывать бомбы на города-миллионники. Насиловать женщин. Убивать маленьких. Забрасывать мусором бездомных и глубоко нуждающихся. Зомбировать человеческие умы через зомбоящик. Но что, если я начну менять что-то в своей, именно своей книге прямо сейчас? Начну с чего-то совсем маленького. Да, в своей книге, но только не для себя.
Дима намеренно медленно, смакуя каждую секунду тишины и молчаливого последовательного приближения к цели, ввёл графический ключ, открыл Вконтакте. Создать новую запись. «Я живой». Одобрить.
Дима с небывалым наслаждением, сопоставимым разве только с тем, как стрит-арт художник наносит свой тег на стену городской тюрьмы, наблюдал, как на чёрном фоне каких-то бессмысленных значков появляется пост: его личный, не разглашённый от друга или из любимого паблика, свой. Со своими словами. Да, пусть Дима был не бессмертным, не бесконечным, но уж точно живым. Это не подлежало никакому сомнению.
Дима помедлил, будто не решаясь сделать что-то важное, потом написал у себя ещё: «Я люблю тебя».

***
Дмитрий Сергеевич Колчаков держал в своих обычно пухлых и сильных, но сейчас изрядно исхудавших, вспотевших и трясущихся руках первую книгу – напечатанную в крупном издательстве, богато оформленную иллюстрациями внутри и снаружи, усеянную сплошь сзади и спереди какими-то данными, чёрточками, прошедшую полный круг корректуры и редактуры. Огромные красные буквы в готическом начертании складывались в одно простое слово «Август». Это было выполнено на обычном белом фоне – и никаких излишеств. Как кровь на безупречно белом полотенце – и ничего больше не надо. Дмитрий Сергеевич Колчаков – «Август»… Да, мало с чем сравнимое ощущение.
Дмитрий Иванович Колчаков глубоко вздохнул, собираясь с силами, потом сжал руки в кулаки. Потом разжал. И открыл первую страницу. Быстро и без вводных слов – начиналось с посвящения: «Artificial Intelligence, мой родитель, ученик и друг. Всё, сказанное в книге, – тебе. А то, что не сказано – тоже».
А вот что было написано в самом начале этой книги:
«Король в жёлтом.
Глава 1
Август – это время, когда всё хорошо. Люди умирают, но это не повод для грустных песен. Не стоит печалиться. Это только бренный мир так устроен. Да здравствует бесконечная молодость, друзья, красота!..
– Прикольно! – крикнул я, закрывая глаза, – а теперь, Дауд, и правда – спать.
И сразу же потерял сознание, а когда очнулся, то понял, что лежу на своей кровати. То есть на том месте, где недавно сидел Дауд.
– Охренеть! Как же болит всё! Что со мной? Кто я? – задал я сам себе вопрос.
– Так ты не помнишь, кто ты? И не помнишь всего того, чтобы раньше? Ты – древний индеец, – сказал мой внутренний голос. Почесав в затылке, я подумал. О том, что это, должно быть, какой-то факт. И с этим придётся смириться.
***
– Полночь! Время доброго утра.
Я сидел на кровати, потягивая баночку колы. Вокруг всё было в порядке: Джордж и Моррисон ещё спали. Сняв майку, я приложил к всё ещё пылающей порочной страстью груди бутылочку диетической колы. Потом я поставил на стол поднос с чашками и тостами и отправился в душ.
После душа, когда я, обрядившись в купальный халат, уже собирался усесться за стол завтракать, ко мне подошёл Дауд с банкой консервированных персиков. Он молча протянул мне банку и сел напротив меня. На Дауде было всё то же жёлтое одеяние, в котором он был ночью. Дауд молча уставился на меня. Потом произнёс:
– Помнишь, мы говорили о невероятных возможностях вселенной, тем утром нам пришла в голову мысль, что, если бы у вселенной была возможность существовать бесконечно долго, мы бы просто умерли от скуки.
Дауд нажал на невидимую мне клавишу и сказал:
– Час от часу не легче! Мысль о том, что в бесконечной вселенной всегда найдётся место для нашего великолепного бессмертия, ещё недавно казалась не более невероятной, чем идея о том, что Луна является частью Земли. Ну, допустим, я прочту всю Библию, а потом… Но зачем мне это тогда? Зачем мне жить?
А потом мы решили, что може… може… мож… мм… ммм… бздззздгг… грррхх… схххчшш… щщщщщщщщщ. [ERROR]

2023