Эпитафия рыцаря

Потрескивание. Шепот огня, лижущего камень, вырвал сэра Гавейна из ступора, подобно ледяной воде, внезапно выплеснутой на горящую кожу. Он стоял, закованный в доспехи, некогда ослепительно белые, теперь покрытые сетью трещин и темных пятен, словно карту изувеченной земли, перед надгробием, на котором топорными буквами было высечено: «Тихий Пейт». Скромные, почти издевательские слова, учитывая бурю, бушевавшую в истерзанной душе Гавейна. Эта буря то клокотала яростным пламенем, то замирала ледяным отчаянием, и никогда не давала ему покоя.


Кладбище Забытых Героев. Так его называли теперь. Никто не знал, кто дал ему это название, когда именно и почему, но оно прижилось, распространившись по немногочисленным поселениям словно зараза. Акр за акром, миля за милей, покоились рыцари в развороченных латах, солдаты, чьи кости перемешались с землей, крестьяне с мозолистыми руками, сжимающими сломанные рукояти, и даже ведьмы, обвиненные в колдовстве и предательстве, но, вероятно, просто пытавшиеся выжить в этом мире. Все они так или иначе участвовали в тысячелетней войне, войне без начала и, казалось, без конца, поглотившей земли бывшей Империи. Никто уже толком не помнил, из-за чего начался этот конфликт – старый спор о границе, религиозная вражда, жажда ресурсов, или просто изначальная жестокость человечества. Даже само название королевства – или того, что от него осталось – стерлось из истории, превратившись в отрывочные шепотки о некогда великой империи, о временах, когда по этим землям текли реки золота, знания процветали, а города возносились к небесам. Теперь же остались лишь руины, тлен и нескончаемая череда битв.


Гавейн помнил. Черт бы его побрал, он помнил слишком хорошо.


Он помнил запах крови и железа, пропитавший его насквозь, въевшийся в кожу, в кости, в саму душу. Он помнил вкус пыли, смешанной с потом и страхом, застревавший на языке, царапавший горло. Он помнил крики товарищей, умиравших у него на руках, молящих о пощаде, о матери, о простой воде. Он помнил лица врагов, искаженные ненавистью и страхом, лица, которые потом преследовали его в кошмарах. Он помнил Пейта, тихого, почти незаметного, но невероятно надежного оруженосца. Пейт, который всегда знал, когда нужно наточить меч Гавейна до бритвенной остроты или укрепить его дух ободряющим словом, сказанным тихим, но уверенным тоном. Пейт, который понимал его без слов, чувствовал его настроение, предугадывал его желания. Пейт, чью жизнь Гавейн опрометчиво, с юношеским максимализмом, пообещал защитить. Клятва, данная с уверенностью, но не исполненная.


И именно Гавейн, своим решением, своей самоуверенностью, своим стремлением к славе, привел Пейта к его концу.


Их отряд, немногочисленный, измотанный, но решительный, попал в засаду проклятых воинов – искаженных отражений людей, извращенных темной магией, питающихся болью и отчаянием. Говорили, что эти создания были порождены из самой земли, из пролитой крови и страданий, копившихся веками. Другие утверждали, что это души умерших, не нашедших покоя, обращенные в чудовищную пародию на жизнь. Гавейн сражался как берсерк, охваченный яростью, его меч, освященный молитвами и закаленный в крови бессчисленных сражений, превратился в размытое пятно стали, рассекающее плоть, ломающее кости, отсекавшее конечности. Но их было слишком много. Они надвигались волнами, словно кошмар, сотканный из тьмы и ненависти. Когда Гавейн потерял сознание, сраженный ударом по голове, Пейт бросился перед ним, приняв на себя смертельный удар, предназначенный его господину. Клинок, зазубренный и отравленный, пронзил его сердце, оборвав его юную жизнь.


С той ночи Гавейн был во власти проклятия, ниспосланного ему неким потусторонним созданием. Проснувшись через несколько дней, он обнаружил, что жив, но не по-настоящему. Он был воскрешен, за исключением души, но не живой, а обреченный на вечное скитание по земле, скитания без цели и смысла, свидетельствуя бесконечному циклу насилия и потерь. Каждое утро, после ужасных, преисполненных кошмарами сновидений, он просыпался в холодном поту. Каждый закат багровел кровью, напоминая о пролитой крови, каждое утро приносило воспоминания о павших, всплывающих в сознании подобно призракам. Он видел, как рушатся королевства и поднимаются новые, как умирают старые боги и рождаются новые, как растущие империи превращаются в руины, а новые расы вытесняют старые, но ничто не могло заглушить его вину, не могло стереть образ умирающего Пейта.


Потрескивание огня усилилось, словно угли в аду. Гавейн отвел взгляд от невзрачного надгробия Пейта, потрескавшегося от времени, и посмотрел вниз. Он увидел, что маленькие, призрачные пламена, мерцающие словно светлячки в ночи, танцуют по камню, вычерчивая трещины в его мраморной плите и высекая имя его оруженосца в глубине души Гавейна, не как память, но как клеймо - вечное напоминание о его ошибке. Кладбище не было бездействующим некрополем; оно пульсировало темной энергией, откликалось на его страдания, страдало вместе с ним, помнило все утраченные жизни, все преданные идеалы, весь погребенный ужас. Все могилы здесь были полны подобного пламени, бледного, дрожащего, но не угасающего. Они горели вечно, словно траурные свечи, оплакивающие погибших.


Гавейн опустился на одно колено, его тяжелая броня зазвенела в тишине, нарушая зловещее потрескивание пламени. Колено предательски задрожало - он становился стар. "Я потерпел неудачу, Пейт", - прохрипел он, с трудом выдавливая из себя слова. Его голос был хриплым от молчания и горечи, словно скрежет ржавого металла. "Я должен был защитить тебя. Я должен был умереть вместо тебя".


Тишину нарушил тихий шепот, звук сухих листьев, шуршащих по надгробиям, подгоняемых порывом ветра, пронёсшегося над полем мертвецов. "Смерть – это не конец, сэр Гавейн", - прошептал чей-то голос, настолько тихий подобно щебету птицы, что он едва его расслышал, растворяющийся в ночной пустоте. "Это просто смена формы, перерождение во что-то иное. А… что до защиты… вы защитили меня таким образом, который никогда не сможете понять. " В голосе чувствовались нотки насмешки, но вместе с тем в нем сквозило тепло.


Гавейн, словно подкошенный, поднял голову; его сердце, не бившееся уже долгие годы, заколотилось с перепугу. Но он был один. Лишь надгробия, уходящие в бесконечную даль, освещенные призрачными огнями, окружали его. Возможно, это сыграло его воображение, отголосок его собственного отчаяния, порожденный муками совести, терзающей его душу. И все же он чувствовал присутствие, мягкое прикосновение к своему разуму, привидевшееся тепло давно забытого огня, неясный намек на прощение.


Он поднялся, его суставы протестовали, издавая скрипучие звуки. Движения стали медлительными, неуклюжими - его тело, хоть и бессмертное, не молодело. Проклятие могло сковать его навечно в этом мире, лишить покоя, но это не должно было определять его дальнейшее существование. Он исчерпал запас ненависти, злобы и отрешенности. Он посвятит свое существование памяти о Пейте и всех других, похороненных на этом проклятом поле. Он станет хранителем этого забвения, маяком надежды в бесконечной ночи, щитом между миром живых и неупокоенных. Он не позволит забыть их истории, не позволит, чтобы их жертвы оказались напрасными.


Он повернулся и пошел прочь, огни угасали за ним, оставляя надгробие Пейта во тьме. Его путешествие было далеким от завершения, бремя вины постоянно присутствовало, давящее на плечи словно гора. Но в самом сердце Кладбища Забытых Героев, перед неприметным надгробием когда-то скромного оруженосца, Гавейн нашел новую цель, новый смысл в своем проклятом существовании. И, возможно, когда-нибудь, в бесконечном течении времени, у него появится шанс обрести хоть какое-то подобие искупления.


Он не знал, что ждет его в будущем. Но он шел вперед.


Он помнил. И этого было достаточно.