Сказка о народном чиновнике

 






Жил да был в некотором царстве-государстве чиновник. Жил-поживал да беды не знал. Катался, как сыр в масле. Всё у него было: деньги куры не клевали, дворец, машины. Царь его любил и жаловал. Казалось бы, что ещё надо человеку? А чиновник, оказывается, тоже человек. Да-да! Не делайте такие большие глаза! У него тоже, как у нас, две руки, две ноги, два уха, нос, ну, и всё прочее. И он тоже хочет, чтобы его любили, и не только за то, что он чиновник и у него деньги куры не клюют, им зерно подавай и червяков.
В один прекрасный день чиновник Громыхалов просит к себе зайти в кабинет секретаршу и говорит ей:
— Вот что, Ирочка, тут наша дума выступила с инициативой ввести звание «Народный чиновник». Прикинь! Будет не только «Народный артист» или «Народный учитель», или «Народный художник», но ещё и «Народный чиновник». И вот я подумал, почему бы мне не претендовать на это звание. Чем я хуже всяких певцов безмозглых? Ничем! Так вот, Ирочка, ты там погугли, узнай, что нужно для того, чтобы стать народным чиновником.
Ирочка погуглила и доложила:
— Чтобы стать народным чиновником, Потап Иваныч, нужно пойти в народ.
— Это как? Это ещё что такое?
— А вот так, Потап Иваныч, опроситься надо, слиться с народом, чтобы он тебя признал за своего.
— Вот как! — изумился он. — И как же это мне слиться с народными массами?
— Надо, Потап Иваныч, стать частицей этого народа. То есть одеваться, как народ, говорить, как народ, ездить не на крутых иномарках, а в общественном транспорте или ходить пешком. Кушать то же самое, что народ. В общем, жить народной жизнью и народными интересами.
Почесал Потап Иваныч за ухом и тяжело вздохнул:
— Даааа! Вижу, что непросто будет получить это звание. Но на что не пойдёшь, на какие только жертвы и лишения! А! Была не была!
Стукнул он кулаком по столу. А значит, решил идти до победы.
Первым делом нужно было одеться, как положено. Снял Потап Иваныч дорогущий итальянский костюм, американские штиблеты и облачился в одежонку, что доставила ему Ирочка с блошиного рынка: поношенную футболку, мятые ношенные-переношенные отечественные джинся, свитерок, на который нанёс ещё масляные пятна.
На ногах у него дырявые носки и разбитые ботинки. Волосы он взъерошил. Отрастил ногти, а под них натолкал грязи. Ещё и щетину отпустил. Несколько дней к нему ходила учительница народного языка. Ну, вот, казалось он был готов для хождения в народ.
Осмотрела его Ирочка со всех сторон и сказала:
— Всё хорошо, Потап Иваныч. Только запах от вас не тот. Народ-то всё сразу распознает и поймёт, что вы засланный казачок.
— Как не тот? Французский парфюм, мне знакомый дипломат из Парижа-города привёз.
— Вот-вот, Потап Иваныч, а простой народ всем народом за год на такой парфюм не заработает.
— А чем же я должен пахнуть? Дерьмом что ли?
— Ну, сгущать краски не будем, Потап Иваныч! А пахнуть вы должны перегаром. То есть перед выходом в народ принять на грудь народный напиток, а не Джонни Уокер или Мартель.
— Но, Ирочка, у меня же организм не выдержит эту бурду.
— Ну, тогда морду, то есть лицо, хотя бы помажьте этой бурдой. Вообще надо приучить свой организм к этой бурде, иначе народ никогда вас не примет за своего.
— Эх-хе-хе! — вздохнул Потап Иваныч. — Не думал, что так тяжело стать народным. Но, как говорится, взялся за куш, не говори, что не дюж.
— За гуж, Потап Иваныч, а не за куш.
— Ну, да! Ну, да! Только я и тебе хотел сказать, Ирочка. У народного чиновника должна быть и народная секретарша. В общем, надень юбку до пят. Кофту какую-нибудь бабушкину. Ну, и туфли у бабушки найдутся. И никакой косметики, парфюма и маникюра. И хорошо ещё бы и платочек.
На следующий Потап Иваныч отправился в народ.
Он залез в автобус и сразу же оказался в народной гуще. Здесь его зажали, как в тисках, упирались в него локтями, толкали, втыкали в него что-то острое, слева на него наплыл плотный запах перегара, а справа его окутало облако дешёвого отечественного парфюма. Причём народ не желал ехать молча. Он возмущался тем, что автобус резко тормозил, то и дело дёргался, как в припадке. «Ну, не дрова же везёт», «Ползёт, как черепаха». А ещё ему то и дело совали мелочь, мятые купюры, пенсионные карты, абонементы, проездные билеты и требовали, чтобы он это передал дальше.
Когда приходил билет, нужно было громко спрашивать: «Кто передавал на билет?» Порой в этом не признавались. Наверно, потому, что до возвращения билета уже вышли из автобуса. Наконец он решил, что доехал до того места, где находится гуща народа, и стал пробираться к выходу. Оказалось, что сделать это не так-то просто. Это всё равно, что маринованной кильке выбраться из консервной банке. Перед ним была крепостная стена из человеческих тел. Как можно было пробиться через эту стену? Он просунул локоть между двумя телами и стал двигать локтём вправо-влево, расширяя щель и пытаясь втиснуться в неё.
Тут над самым ухом раздался грозный рык:
— Мужик! Куда ты прёшь? Здесь всё-таки люди стоят.
— Да мне на выход надо. Моя остановка.
— Так о чём ты думал? Спал что ли? Раньше надо было на выход проходить.
Раньше означало вообще, как только залез, не покидать места у выхода.
Потап Иваныч тем не менее продолжал протаскивать себя через человеческую массу, получая при каждом неосторожном движении тычки, угрозы и обидные прозвища. На обидные прозвища он не обижался. Напротив, он считал, что это хорошо, что это обогащает его активный словарный запас.
Добрался до выхода он в тот самый момент, когда уже должны были захлопнуться двери. Но он успел. Двери зажали только краешек его рабочей куртки. Но он легко выдернул куртку. Он стоял на остановке, которая мгновенно опустела, и никак нельзя было рационально объяснить, куда делся в мгновение ока весь народ с остановки. Но Потап Иваныч знал: он весь просочился в битком набитый автобус, от чего бока автобуса раздулись, он присел на рессорах, фыркнул, как спринтер перед стартом, дёрнулся и покатился к следующей остановке, где стояла не меньшая толпа и выглядывала на дорогу, ругая на все корки местные власти, автобусное начальство и верхи, которые, как всегда, ничего не могут.
Потап Иваныч вздохнул полной грудью.
Кости были целы, руки-ноги на месте.
Что ещё надо простому человеку, который каждое утро вот так добирается до работы, чтобы вот так же вечером добираться до родного дома.
Потап Иваныч пристроился в хвост толпы, которая двигалась на своё рабочее место. Он подошли к заводским воротам. На проходной в застеклённой будочке сидел охранник. Каждый проходящий через вертушку показывал удостоверение. Непонятно, что можно было разглядеть за мгновение, но охранник никого не останавливал.
Потап Иваныч шагнул в цех и застыл на месте. Всё вокруг него грохотало. Тут и там сверкали букеты сварки, кто-то резал металл, кто-то шлифовал. На подвесных кранах перетаскивали огромные железяки, что-то перевозили электрокары.
Мимо него мельтешили люди в спецовках. Никто на него не обращал внимания. Гудели станки, чпокали штамповальные машины, бесконечной рекой бежала конвейерная лента. Всё по сторонам и сверху двигалось, торопливо пробегали мимо люди. Кто-то размахивал руками и громко говорил, что-то доказывая другому. Потап Иваныч крутил головой и ничего не мог понять: что делают в этом цехе, какую продукцию выпускают. И вообще, как можно здесь что-то делать, как можно существовать в этом аду, где можно оглохнуть, ослепнуть, быть раздавленным, расплющенным? Он боялся попасть под электрокар или какую-нибудь массивную железяку, которую перетаскивал подвесной кран. И тут он почувствовал, что кто-то похлопывает его по плечу. Он испуганно дёрнул головой. Перед ним стоял молодой долговязый парень в очках. Он что-то спрашивал. Потап Иваныч показал на уши, что он ничего не расслышал. Парень наклонился и прокричал:
— Вы кто? Что здесь делаете?
— Я новичок. Вот знакомлюсь с производством
— А какая специальность у вас?
Потап Иваныч чуть не брякнул «чиновник», но вовремя спохватился. Кто угодно, но чиновники здесь точно не требуются.
— У меня нет профессии. Я хочу получить её.
— Поздно спохватились, уважаемый. Но ничего. Нам любые рабочие руки нужны.
Всё это они не говорили, а орали друг другу в уши, потому что иначе здесь ничего не услышишь.
— Вот что! Чему-нибудь, конечно, научим. А пока…
Он отвёл Потапа Иваныча в сторонку, открыл двери, и Потап Иваныч увидел маленькую кладовку, где стояли мётлы, скребки, грабли, совки, вёдра, швабры и многое другое, назначение чего Потап Иваныч не знал.
— Бери инструмент и начинай уборку вон с того угла!
Потап Иваныч уже понял, что этот молодой долговязый юноше здесь начальник, и он должен выполнять его приказы. Для начала он взял метлу и отправился в указанную сторону.
Он махал метлой. Сметал мусор, а это была металлическая стружка, какие-то обрезки, кусочки металла, он собрал это в совок и высыпал в ведро. Но куда это нести? Мимо проходил пожилой рабочий со впалыми щеками, покрытыми серебристой щетиной.
— А не подскажешь, дорогой, куда мне этот мусор высыпать?
Работяга остановился, оглядел его и хмыкнул:
— Новенький?
— Ну, да.
— Так ты возьми тачку, туда всё ссыпай, а потом в контейнер.
— А вы давно здесь работаете? — прокричал Потап Иваныч.
— Ну, как давно? Пятьдесят лет.
— Как пятьдесят лет?
— Да я с пятнадцати лет на заводе. И ещё поработаю, пока есть здоровье.
— Зачем вам работать? Вы же получаете пенсию.
— Какая пенсия, мил человек? Если бы я был один, а у меня дети, внуки. А у них ипотека, кредиты. Вот и считай вся зарплата на них уходит. А пенсия — это уже для себя.
— А сколько зарабатываете?
Работяга сказал.
— За день?
Тот рассмеялся.
— Ну, ты шутник. За месяц.
Выходит, что он Потап Иваныч за один заход в ресторан оставляет месячную зарплату этого работяги. А если с барышней, то и за два, и за три месяца.
— Ну, давай!
Работяга хлопнул его по плечу. И Потап Иваныч присел, колени его прогнулись. Было такое ощущение, что подвесной кран опустил ему на плечо железяку весом в центнера три.
Он ещё попробовал мести. Но вскоре силы покинули его. Глаза щипало от солёного пота. Ноги дрожали, он не то, что метлу, но и карандаш бы сейчас не удержал в руках. Потап Иваныч стал оглядываться, где бы можно было присесть и перевести дыхание. Но не увидел ни стульев, ни лавок, ни вообще ничего такого, на что можно было бы опустить своё натруженное тело. Он шагнул вперёд, желая направиться к стене, на которую можно было хотя бы навалиться спиной. Но голова его закружилась, перед глазами поплыли красные круги, ноги его подкосились, и он упал.
Когда Потап Иваныч очнулся и открыл глаза, то первое, что он увидел, это был белый потолок и лампа на потолке. Он покрутил головой и понял, что он в больничной палате. А потом он увидел медсестру.
— Что со мной? — прохрипел Потап Иваныч.
— Ничего особого. Упали в обморок. Но доктор осмотрел, вроде бы никакой опасности. Вот возьмём анализы. Если всё нормально, отпустим вас.
— А что это за больница?
— Заводская поликлиника.
— Ууу!
Через пару часов Потап Иваныч поднялся и пошёл в столовую. То, что там предлагали на ужин, он бы даже дворовой собаке не сунул.
…Теперь это была не мэрия, а земская управа. У входа вас встречали не здоровенные мужики-телохранители с дубинками и рацией на боку, одетые в униформу, а симпатичные добродушные ребята в помятых джинсах и свитерах, которые улыбались каждому, как родному, и пропускали всех, даже бомжей. Буфетчица была в сарафане, а на голове кокошник, и продавала она не капучино и американо, а чаи на травах. Вместо кофеварочной машины стоял пузатый самовар. И никаких сникерсов, хот-догов и гамбургеров, но ватрушки, булочки-насыпушки, колобки и пирожки с капустой. Все иноязычные вывески заменили на отечественные. Чиновники были одеты по-простецки, никаких строгих костюмов, сорочек и галстуков. Брючки рабочие, свитера, кофточки или рубашки с закатанными рукавами, разбитые полуботинки, некоторые даже раздобыли на зависть другим кирзовые сапоги. Женщины в юбках и платьях до самого пола. Никаких декольте и ювелирных украшений. Пришлось им позабыть о косметике и маникюре. Некоторые, чтобы совсем задобрить Потапа Иваныча, носили платочки и красные полусапожки. Чем проще был одет посетитель, тем быстрее его принимали и тем вероятней было, что дело его решат положительно. Зато всякие бизнесмены в дорогущих костюмах и туфлях могли часами сидеть в приёмных, а то и вовсе записывались в очередь на приём. Но самое большое удивление вызывало то, что в туалетах теперь вместо туалетной бумаги каждое утро раскладывали свежие лопухи.
Если к Потапу Иванычу заходил какой-нибудь простолюдин, он подскакивал с табуретки — да! да! ибо мягкие кресла во всех кабинетах заменили на табуретки, а диванчики и софы на лавки — и летел к посетителю, всем своим видом показывая, как он рад. Непременно в обе ладони брал руку посетителя, раскланивался, расшаркивался и подобострастно заглядывал ему в глаза. После чего вёл к столу, пододвигал табуретку, затем и сам садился и внимательно выслушивал, не перебивая, кивая и качая головой, цокая и охая. И выслушав, обещал непременно в самый короткий срок решить проблему посетителя. И ведь решал. Бездомные получали жилплощадь, а те, кто годами ждал операции, на следующий день ложились на операционный стол.
В выходной Потап Иваныч отправился на окраину. Не в театрах же и не на выставках искать простой народ. Возле дома за столом и под грибком сидели двое мужиков, покуривали и о чём-то вяло переговаривались. Потап Иваныч направился к ним.
— Здорово, мужики!
— Здоровее видали, — ответил один из них.
Второй промолчал.
— А вы здесь живёте? — спросил Потап Иваныч, опустившись на скамейку.
— Здесь не живут, а выживают.
Мужик был высокий, тонкие губы его всякий раз складывались в ироническую улыбку.
— А чего такой пессимизм?
— А ты кто такой будешь? Агент ЦРУ или Моссада?
— Я, мужики, случайный прохожий. Делать нечего, выходной. Вот гуляю?
— Третьим будешь? — спросил второй мужичок с хмурыми глазами, который до этого молчал.
— В смысле? — спросил Потап Иваныч.
— В коромысле! Давай полтинник и вольёшься в нашу дружную компанию.
— Полтинник — это пятьдесят рублей?
— Ну, не пятьдесят же миллионов.
На счастье Потапа Иваныча в бумажнике оказалась пятидесятирублевая купюра. Он протянул её и произнёс:
— Так что-то помалу берёте и опять же до десяти не продают.
— Ты что с луны свалился? Мы же черноголовку потребляем.
— Черноголовку — это как?
— Ну, потому что её чёрными крышками закручивают. А торгуют круглые сутки. На рынке, в складах. Бодяжат спирт водой.
— Так, может, нормальную купить в магазине, а то там неизвестно что забодяжат.
— Если мы будем пить нормальную, то без штанов останемся. Да не бойся ты! Все тут пьют черноголовку. И все живы-здоровы.
Напарник вернулся и выставил на столик пластиковую бутылочку, закрученную чёрной пробкой, а затем одноразовый стаканчик и яблоко с коричневым пятном на боку.
— Вот!
Первую протянули Потапу Иванычу. Он поднёс стаканчик к губам, приложил и почувствовал, как внизу живота начинает подниматься волна.
— Я это…мужики, не буду. У меня язва. Вы уж не серчайте.
— А чо бы мы серчали? Нам только больше достанется.
Они как-то по-быстрому опорожнили черноголовку, покряхтывая и хрустя яблоком. Потап Иваныч боялся, что их потянет на продолжение. Но нет.
Тот, который высокий, достал карточную колоду
— Сыграешь?
— А во что?
— А мы тут только в дурака играем.
Он раздал карты. Потап Иваныч три раза подряд остался в дураках.
— Ну, ничего! Значит, в любви повезёт! — бодро подытожил он.
— Ага! — кивнул высокий. — Вот Ивана Васильевича нет. Царствие ему небесное!
— Да! — подхватил второй. — Это был гений этого самого «в дурака».
— Как так? — спросил Потап Иваныч.
— Он никакой карточной игры, кроме «дурака» не признавал. Говорил, что это самая великая игра, которую придумало человечество, что она ничуть не ниже, чем шахматы. И пора уже проводить чемпионаты по игре в «дурака» на международном уровне.
— Во как! — крякнул Потап Иваныч.
— А ты не ухмыляйся, браток. Он даже в последний год жизни книжку про игру в «дурака» писал. Понимаешь, он говорил, что игра требует хорошо развитой, натренированной памяти. Вот он запоминал, кто какой картой отбился, какие карты принял. Потом говорил, что тут нужно, как в шахматах, предвидеть и рассчитывать на несколько ходов вперёд. С какой карты зайдёт противник и какую карту ему лучше дать. Иной раз лучше принять, даже если можешь отбиться. И там много хитростей, заморочек. И ещё говорил, что нужно быть наблюдательным, нужно быть психологом. И понимать душу человека, с которым ты играешь, разгадывать его мысли, видеть, какие чувства его обуревают. Да! великий был человек. Проживи он ещё несколько лет да напиши свою книгу, и стал бы основателем нового вида спорта.
— А это… кем он работал-то хоть?
— Да кем? Токарем. А хороший токарь — это умственная профессия, интеллигентная. Хороший токарь на вес золота ценится. Вот такой это был человек, Иван Васильевич. Земля ему пухом!
— А вообще, мужики, скажите, как день-то собираетесь проводить? Водку пить?
— Ты чо? Мы не алкаши. А это…
Высокий презрительно покосился на пустую бутылку.
— Так это для затравки. Кровь разогнать. Посидим да пойдём. Меня вон зять звал машину помочь ему подремонтировать. А Петька ремонт затеял у себя. Ну, утром стучать, громыхать не будешь. Кто-то ещё вылеживается. Выходной же как-никак.
— А вообще, как жизнь, мужики?
— Жизнь, как в курятнике.
— Это как?
— КАком кверху. Гадь на нижнего, толкай ближнего, пробирайся выше. Только всерьёз не принимай. Это так для смеху говорится.
…Потап Иваныч поднял бокал с искристым шипучим и очень дорогим напитком.
— Господа!
Все замолчали, удивлённо поглядывая на него.
— Да! Да! Вы не ослышались. Теперь с этого момента всё возвращается на круги своя, и вы уже больше не товарищи, не братья и сёстры, а господа. Вот это…
Он покачал в ладони медаль, которая висела на нём на ленте.
 — …вот это заслуга всех нас. Да, нелегко мне далось звание народного чиновника. Через какие только испытания мне, да и вам пришлось пройти. Нам пришлось отказаться от многих привычных вещей, без которых даже невозможно было представить нашу жизнь. Но мы пошли на это. И всем было нелегко. Вы не стонали, не бросали меня в трудную минуту. Это звание «Народного чиновника» равноценно статусу героя. Даже выше его! То есть люди, народ, о котором мы все так печёмся, подтверждают, что я свой. Хе-хе!
Потап Иваныч махнул свободной рукой.
— Ну, признал и признал. Но вы же не можете представить, чтобы на наших улицах появился плакат «Народ и чиновники едины!» Нет уж! Народ сам по себе. А мы тоже как-нибудь уж сами по себе. С завтрашнего дня возвращаем прежний дресс-код. Милые дамы! Можете надеть свои юбки, костюмчики, колготки, пардон. Ну, и макияж, педикюр, само собой.  Блистайте во всеоружии и пленяйте нас снова. Начальник охраны! Строжайший контроль на входе! Самовары убрать! Кофеварки вернуть на место!
— Ну, а как быть с лопухами в туалетах, Потап Иваныч?
— Да это был кошмарный ужас! Но в качестве бонуса я велю завезти туалетную бумагу с различными цветочными запахами. Вы, то есть ваша пятая точка будет благоухать после посещения. Ну, за победу!
— За вас, Потап Иваныч! За народного чиновника!
Зазвенели бокалы. Этот звон звучал настоящей симфонией в душах собравшихся. Наконец-то весь этот ужас позади. И они снова могут быть сами собой. Они были на седьмом небе.
— А где у нас, Ирочка? — спросил Потап Иваныч. — Где моя правая рука?
— Я здесь, Потап Иваныч. Только я не Ирочка, а Арина. Вы же так повелели меня звать.
— Ну, дорогая моя, так было надо. А теперь всё! Спектакль отыграли, публика довольна, артисты получили благодарности. И возвращаемся к прежней жизни. К нашей обычной жизни. И завтра я снова увижу Ирочку в мини-юбочке…хе-хе!..с ума сводящих колготках, вот с таким декольте и запахом прекрасных французских духов. Хе-хе!
— Не увидите, Потап Иваныч!
— Что?
— Я выхожу замуж.
— Ну, и что? И пожалуйста! И сколько угодно! Одно другому не мешает.
— Мешает, Потап Иваныч.
— Как? Что такое?
— Помните, к вам приходил молодой человек, Микула Селянинович? У него крестьянское хозяйство.
— Ну, как же! Конечно, помню. Богатырь такой, красавец, косая сажень в плечах. Так, значит, вы с ним чпоки-чпоки?
— У нас не чпоки-чпоки, а любовь. Мы венчаемся, и я еду с ним на хутор.  У него пять коров, свиньи, кролики, птица. Вдвоём с таким хозяйством легче справляться. Ну, а через несколько лет у нас будут помощники, свои. Уж мы постараемся. Так что больше, Потап Иваныч, мини-юбочки и ажурные колготки мне не понадобятся. Благодарствуйте! А я пойду. Там меня Микула Селянинович ждёт. Поедем с ним на хутор.
— Вот как! Вот как! — шептал Потап Иваныч.
Губы у него тряслись. И вдруг он как бы очнулся. Глаза его блеснули. И он крикнул:
— Арина! Арина!
Арина остановилась возле самых дверей и повернулась к праздничному столу. Потап Иваныч стоял возле неё. Он снял с себя медаль и повесил её на шею девушки.
— Да, господа!  — сказал он, повернувшись к столу. — Это её награда.
Захлопали. Но на лицах были насмешливые ехидные улыбки.