Ирина одоевцева

Валентина Ерошкина: литературный дневник

ИРИНА ОДОЕВЦЕВА. "ПОСЛЕДНЯЯ ИЗ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА"
Весной 1987 года, вернулась из эмиграции Ирина Одоевцева, «последняя из Серебряного века», поэтесса, прозаик и мемуарист, 65 лет прожившая во Франции. В возрасте 92 лет она снялась с места и прилетела в город своей юности. Уезжая из Петербурга в 1922-м, Одоевцева предвидела:
«такой счастливой, как здесь, на берегах Невы, я уже нигде и никогда не буду».
«Кто из посещавших тогда петербургские литературные собрания не помнит на эстраде стройную, белокурую, юную женщину, почти что еще девочку с огромным черным бантом в волосах, нараспев, весело и торопливо, слегка грассируя, читающую стихи, заставляя улыбаться всех без исключения, даже людей, от улыбки в те годы отвыкших», — вспоминал поэт Георгий Адамович.
Оптимистичная, коммуникабельная, но ни капли не амбициозная, Ирина Одоевцева всегда находиласьв гуще тогдашней литературной «тусовки».
Гумилев, Ахматова, Блок, Мандельштам, Белый, а впоследствии, в эмиграции — Бальмонт, Цветаева, Северянин, Есенин, Тэффи, Бунин и многие другие «светила» Серебряного века стали героями ее мемуарных книг — «На берегах Невы» и «На берегах Сены».


Ирина Одоевцева хорошо умела слушать, и ей часто рассказывали очень личное, чуть ли не исповедовались. А феноменальная память позволила ей через много десятков лет воспроизвести каждое слово из разговоров,
дискуссий, споров тех времен.
Красивая, обаятельная, всегда со вкусом одетая, увенчанная «огромным бантом"—неотъемлемой деталью «поэтического имиджа», выглядевшая настолько юной, что и через пять лет после замужества блюстители порядка в казино сомневались в ее совершеннолетии…
Наверное, можно понять современников, которым было трудно воспринимать всерьез поэта и прозаика Ирину Одоевцеву.


«Это вы написали? Действительно вы? Вы сами?..
Простите, мне не верится, глядя на вас», — повторял ее будущий муж, поэт Георгий Иванов, услышав «Балладу о толченом стекле».
Дмитрий Мережковский, когда Одоевцева выступила с докладом в его литературном салоне «Зеленая лампа», признался: «Не ожидал…».
А недвусмысленнее всех выразился Владимир Набоков, с которым она познакомилась в Нью-Йорке: «Такая хорошенькая, зачем она еще пишет…»
Зачем?
«Я пишу не о себе и не для себя…, а о тех, кого мне было дано узнать «На берегах Невы», — подчеркивала Ирина Одоевцева в предисловии к своей первой мемуарной книге. И сдержала слово: в книге начисто отсутствуют как неизбежные в классических мемуарах главы «детства-отрочества»,
так и кокетливое самолюбование на тему «великие и я».
И тем не менее, рискну утверждать, что наиболее обаятельным и живым среди массы ярких героев «Берегов Невы» стал именно «образ автора» — самой Ирины Одоевцевой, юной девушки, которая в ноябре 1918 года пришла записываться на поэтическое отделение института «Живое слово».
Из биографической справки, которых сама поэтесса на дух не переносила
(«Ни биографии, ни библиографии. Я их, как правило, избегаю», — вот все, что написала она в разделе «Поэты о себе» американской антологии русской эмиграционной поэзии), можно узнать, что родилась она в 1895 году в Риге, в семье присяжного поверенного, а звали ее на самом деле Ираида Густавовна Гейнике. Она с детства хотела быть поэтом.
И к моменту поступления в «Живое слово» уже считала себя таковым, даже имела круг поклонников своих стихов.


Одно из ее ранних стихотворений — к счастью, неподписанное, —
на первой лекции вытащил наугад из общей пачки преподаватель, «настоящий поэт» Николай Гумилев.
Это потом он так часто будет с гордостью представлять Одоевцеву знакомым: «Моя ученица!», что Корней Чуковский предложит ей повесить на спину плакат «ученица Гумилева».
А на той лекции критика учителя была язвительной и безжалостной;
метр буквально «стер в порошок» анонимного новичка.
Ирина прибежала домой в слезах и с твердым намерением навсегда бросить поэзию; позже, чуть успокоившись, снова взялась писать «в прежнем стиле, назло Гумилеву».
Как раз тогда родилось ее ироническое стихотворение:


Нет, я не буду знаменита,
Меня не увенчает слава,
Я, как на сан архимандрита,
На это не имею права.
Ни Гумилев, ни злая пресса
Не назовут меня талантом.
Я маленькая поэтесса
С огромным бантом.


Николай Гумилев, заметив отсутствие на лекциях яркой, запоминающейся девушки, однажды догнал ее в коридоре и попросил «непременно прийти в следующий четверг». Вскоре она стала его любимой ученицей, перешла из «Живого слова» в гумилевскую Литературную студию. Учитель спорил с приведенными строчками ученицы: «Предсказываю вам — вы скоро станете знаменитой…».
Это случилось в апреле 1920 года, когда на одном из литературных приемов Ирина прочла свою «Балладу о толченом стекле».
Жутковатая история о солдате, который решил подзаработать на толченом стекле, подмешанном в соль, и был мистически покаран за смерть односельчан, потрясла присутствующих и содержанием, и оригинальной формой предельно упрощенного стиха. Одоевцеву объявили первооткрывателем жанра современной баллады; впоследствии она написала их еще несколько.
«Теперь вас каждая собака знать будет», — резюмировал Гумилев.
Он уважал в любимой ученице ее нежелание подражать кому-либо:
на фоне сонма «грибов-подахматовок» Ирина Одоевцева оставалась собой. И все-таки, наверное, больше, чем стихи Одоевцевой, Гумилев ценил ее общество, ее «всегда готовые меня слушать уши».
Он рассказывал ей о своем детстве, о путешествиях в Африку, о войне,
о сложных взаимоотношениях с Анной Ахматовой — обо всем.
А она восторженно слушала и запоминала каждое слово.
У них было общее чувство юмора, позволявшее вместе шутить и дурачиться. Однажды во время октябрьской демонстрации Николай Гумилев втянул Одоевцеву в довольно рискованный
по тем временам маскарад: он — в макинтоше, она — в клетчатом «шотландском» пальто, по-английски заговаривая с прохожими,
они изображали иностранную делегацию. Могли и за шпионов принять!
Но их отношения, очень доверительные, так и не переросли в настоящую дружбу: он оставался метром, она — восхищенной ученицей.
И тем более нет оснований говорить о любви, хотя некоторые биографы тщательно выискивают в воспоминаниях Одоевцевой о Гумилеве и в его стихах, посвященных ей, намеки на «что-то все-таки было».
Сама Ирина Владимировна уже в почтенном возрасте в разговоре с одним российским литературоведом опровергла все слухи:
«Если бы… я бы так и сказала. Как мужчина он был для меня не привлекателен».
А свою любовь Ирина Одоевцева встретила в тот же день, когда к ней пришла литературная слава — на упомянутом приеме у Гумилева:
«Я молча подаю руку Георгию Иванову. В первый раз в жизни. Нет. Без всякого предчувствия».
Они поженились в 1922-м и в том же году выехали из страны.
Порознь: Ирина отправилась к отцу в Ригу, Георгий — по делам в Европу.
Встретились в Париже, в эмиграции.


Книга «На берегах Невы» имела огромный успех, что вдохновило Ирину Владимировну на написание второй части
мемуаров, посвященной жизни поэтов в эмиграции.
В предисловии она пишет: «Я согласна с Мариной Цветаевой, говорившей в 1923 году, что из страны,
в которой стихи ее были нужны, как хлеб, она попала в страну, где ни ее, ни чьи-либо стихи никому не нужны.
Даже русские люди в эмиграции перестали в них нуждаться. И это делало поэтов, пишущих на русском языке, несчастными».
Константин Бальмонт, которого начал «сбрасывать с корабля современности» Маяковский, а завершили это дело собратья по эмиграции; Игорь Северянин, которому редакция одной газеты выплачивала «пенсию за молчание»; Марина Цветаева, признавшаяся перед возвращением в СССР, что эмиграция ее «выперла».
Многие из растерянных, отчаявшихся людей литературного круга, являвшего собой этакий «серпентарий единомышленников», находили утешение именно у Ирины Одоевцевой.
Она не потеряла в эмиграции своего природного оптимизма и была готова выслушать и морально поддержать каждого.
Так, она отменила поездку в гости ради того, чтобы послушать Северянина, принесшего ей свои новые, больше никому не нужные стихи. Случалось, ее помощь была вполне материальной: однажды Ирина отыграла в казино проигранные деньги Георгия Адамовича, который, впрочем, тут же снова их спустил.


Иван Бунин подолгу беседовал с Одоевцевой о самых разных вещах и как-то рассказал ей душераздирающую историю из своего детства:
в лютый мороз он отдал гимназическую шинель нищему мальчику, тяжело заболел и поклялся матери «больше не быть добрым».
Одоевцева была потрясена; Бунин, смеясь, признался, что все это выдумал: «Вы так трогательно, умилительно слушали меня…».
Но Ирина Одоевцева снисходительна ко всем своим товарищам по эмиграции:
«Более, чем хлеба, им не хватало любви читателя, и они задыхались в вольном воздухе чужих стран».
Сама же она, живя во Франции, параллельно со стихами начинает писать прозу.


Первый ее роман «Ангел смерти» был издан в 1927 году и вызвал восторженные отклики как читателей,
так и солидной зарубежной прессы:
«…Изысканный и очаровательный аромат романа нельзя передать словами», — писала «Times».
«На книге Одоевцевой лежит безошибочная печать очень большого таланта.
Мы даже осмеливаемся поставить ее на один уровень с Чеховым…»
Ирина Одоевцева написала еще несколько романов:
«Изольда», «Зеркало», «Оставь надежду навсегда», «Год жизни» (не закончен)
Романы Ирины Одоевцевой переводились на несколько языков, но так и не были изданы на родине.
Учитывая это, канадская поэтесса Элла Боброва в своей монографии о писательнице подробно пересказывает сюжеты книг, дает крупные цитаты — и этого вполне достаточно, чтобы возникло жгучее желание прочесть их.


Возможно, у российских издателей, которые вроде бы не бедствуют,
когда-нибудь дойдут руки до произведений Одоевцевой.
После войны, когда Ирина Одоевцева лишилась отцовского наследства, гонорары за романы стали главным источником их с мужем существования.
Георгий Иванов нигде не работал, писал стихи только по вдохновению, любил поспать до полудня и читать детективы.
Тем не менее, как поэт он был очень популярен, его даже собирались выдвинуть на Нобелевскую премию.
А Ирина Одоевцева настолько трепетно относилась к мужу, что заслужила от желчного Бунина ярлык «подбашмачной жены».
После 37 лет совместной жизни она писала о муже, что так и не смогла понять его до конца. Он казался ей «странным, загадочным» и «одним из самых замечательных» встреченных ею людей.
А Георгий Иванов посвящал жене стихи о начале их любви:


Ты не расслышала, а я не повторил.
Был Петербург, апрель, закатный час,
Сиянье, волны, каменные львы…
И ветерок с Невы Договорил за нас.
Ты улыбалась. Ты не поняла,
Что будет с нами, что нас ждет.
Черемуха в твоих руках цвела…
Вот наша жизнь прошла.
А это не пройдет.


Георгий Иванов умер в 1958 году в городе Иере на юге Франции.
Через двадцать лет Ирина Владимировна опять вышла замуж за писателя Якова Горбова, с которым прожила четыре года, до его смерти.
И снова осталась одна.
Мемуары Ирины Одоевцевой появились в СССР в начале 80-х — сначала как подпольная, «диссидентская» литература.
После перестройки, когда появилась возможность поездок за рубеж,
журналистка и писательница Анна Колоницкая отправилась в Париж с единственной целью —разыскать Ирину Одоевцеву, если, конечно, та еще жива.
В последнем не были уверены многие литераторы-эмигранты, с которыми общалась Колоницкая.
Она уже потеряла всякую надежду, когда вдруг оказалась обладательницей телефона Одоевцевой:
«Я — Анна Колоницкая, я — никто, я очень люблю вашу поэзию и хочу вас увидеть».
— «Приходите, только не забудьте достать ключ из-под коврика у дверей».
Советская журналистка нашла девяностодвухлетнюю поэтессу прикованной к креслу после перелома бедра.
Однако Ирина Владимировна с восторгом восприняла довольно опрометчивое, как признавалась потом Колоницкая, с ее стороны предложение вернуться в Россию. Анна пообещала сделать для этого все возможное. По возвращении в Союз она опубликовала в «Московских новостях» и «Литературной газете» очерки об Ирине Одоевцевой.
В прессе пошла волна воспоминаний, и поэтессу пригласили вернуться на Родину. Она приняла предложение немедленно, чем вызвала бурю в эмигрантских кругах.
В апреле 1987 года самолетным рейсом Париж—Ленинград
(на предложение Колоницкой ехать поездом Одоевцева возразила: «Анна, я еще прекрасно летаю!») поэтесса вернулась в город своей молодости.
В Ленинграде Одоевцевой дали квартиру на Невском, обеспечили медицинский уход, организовали несколько встреч с читателями.
Пользовались успехом ее мемуары, переизданные в СССР куда большим, чем в эмиграции, тиражом.
«Живу я здесь действительно с восхищением», — писала Ирина Владимировна подруге Элле Бобровой,
перефразируя строку-рефрен одного из своих стихотворений.
Затем энтузиазм советского руководства иссяк, издание стихов и романов Одоевцевой аккуратно спустили на тормозах, престарелая поэтесса оказалась оторвана от литературного мира.
Состояние ее здоровья ухудшалось, не давая возможности вернуться
к начатой еще во Франции рукописи третьей книги мемуаров — «На берегах Леты».
В этой книге Одоевцева собиралась рассказать «…с полной откровенностью о себе и других».
Ирина Владимировна Одоевцева умерла в Петербурге 14 октября 1990 года.
И Серебряный век окончательно остался в прошлом.


https://www.liveinternet.ru/users/olga-vladi/post299934066/



Другие статьи в литературном дневнике: