Слово о Маяковском
Именно такие цитаты о поэте являются для нас привычными. На протяжении долгих 70-ти лет строящегося социализма власть берегла и хранила имя Маяковского. В 1935 году после письма Лили Брик И.В. Сталину в редакционной статье газеты «Правда» Владимир Маяковский был торжественно объявлен великим поэтом революции. С этого момента и пошла его слава. В Крыму с Лилей БрикЭтот поэт был для людей, живших в советский период, частью биографии. Он полностью идентифицировался с революцией: его издавали в красных обложках, на праздничных парадах цитаты его стихотворений мелькали на транспарантах. Советская критика оценивала Маяковского с точки зрения его вклада в дело революции и прославления коммунистической партии. На самом ли деле он был положительным защитником дела Ленина? В 1985 году в мюнхенском издательстве «Страна и мир» вышел филологический роман Юрия Аркадьевича Карабчиевского «Воскресение Маяковского». В 1986 году книга была удостоена премии имени Даля, главной премии русского литературного зарубежья. «Воскресение Маяковского» выделялось из потока новейшей разоблачительной, как правило, невежественной и рассчитанной на сенсацию литературы о Маяковском. «Название книги — „Воскресение Маяковского“ — несет, по меньшей мере, тройную нагрузку. Во-первых, воскрешение, воссоздание подлинного, не приукрашенного облика поэта и человека. Во-вторых, рассказ о главной мечте Маяковского: о его надежде на реальное, физическое воскрешение в будущем. Эта вера, точнее сказать, суеверие, проходит через всю его жизнь и многие произведения. В большой мере она инспирирована философией Николая Федорова. Наконец, воскресение — как посмертное существование Маяковского в других, живших после него, а также ныне живущих поэтах». Первое ощущение от чтения стихов Маяковского — необычная манера, стиль, пронзительная душевная мука и жалоба: Солнце! Обида для Маяковского — равнодушие мира. Поэт хочет любви, прославления и благодарности, но не находит. Его трагедия, сливаясь с его характером, приобретает иную форму. Маяковский требует мести, он ненавидит. Карабчиевский видит «первоисточник всех его чувств» в «неутоленной жажде обладания». Женщина — мир, неотдающийся, нежаждущий: Вся земля поляжет женщиной, Отпечатки пальцев Маяковского «От обиды — к ненависти, от жалобы — к мести, от боли — к насилию». Поэтому в его стихах много места отводится словам, вроде «окровавленные туши», «душу окровавленную», «окровавленный песнями рот», «багровой крови лилась и лилась струя», «сочными клочьями человечьего мяса». Правильно пишет автор романа о том, что поэт — человек слова. Его поступки — его слова. Употребление такого количества садистских выражений говорит о нездоровой, сдвинутой психике. Да, в раннем творчестве Маяковского сдвиг этот был очевиден. Но будь он здоровым, получили бы мы такого поэта вообще? Возможно, нет. Благодаря психическому отклонению Маяковский встретил Революцию подготовленным. «К 17-ому году молодой поэт оказался единственным из известных поэтов, у которого не просто темой и поводом, но самим материалом стиха, его фактурой были кровь и насилие». После Октября ненависть Маяковского получила направление: Пусть горят над королевством «Он дал новой власти дар речи». Он ведь был человеком своего времени, плоть от плоти той эпохи, в которую жил. Но Карабчиевский отказывает ему в том, что его стихи смогли выразить время. На самом деле, читаешь стихи и ощущаешь, насколько Маяковский демонстративен. Его кричащая лирика — словоформа, содержание которой неизвестно. Метод Маяковского заключается в том, что в нем сплелись «детская месть — обида, садистский комплекс — и поверхностно-механическое мировосприятие. Он постоянно насилует объект, чтобы добыть из него выразительность, и такое же насилие совершает над словом». Ему нужно эпатировать, удивлять, восхищать, поэтому он выбрал своим адресатом аудиторию. Со временем мотив жалобы уходит из его творчества и декларативность, искусственность поэзии проявляется ещё жестче. Жалоба-то была чем-то личным, ноющим, болящим, таким образом, из стихов ушла духовность. В стихах, написанных в поздний период творчества, Карабчиевский подмечает появление «тоскливой ограниченности кругозора». В стихи Маяковского входит пафос обличения, который обращается в автопародию. Карабчиевский очень категорично говорит о поэте. Он уличает его в «тщеславии, доходящем до анекдота, абсолютизации высших чинов и рангов, в мешанине из секса и партийной демагогии». Винегрет не самый приятный. Портрет ворчливого, понемногу деградирующего человека. «Оставаясь всю жизнь переросшим застывшим подростком, он состарился уже к 30-ти годам». Свои последние стихи Маяковский писал на выдохе, из последних сил, огонь жизни гаснул. «Маяковский умер ровно в тот самый момент и в точности той единственной смертью, какая была необходима для его воскрешения. Имеется в виду не физический акт, но посмертная жизнь его произведений, его имени и его рабочего метода.» У Маяковского было много странностей: мания чистоты, боязнь заразиться, мания преследования, боязнь воров и убийц, ипохондрия, мнительность, навязчивая мысль о самоубийстве. Но больше всего поэт боялся смерти и старости. Он искал всяческие пути бессмертия. И вот от художника Чекрыгина он узнает о Николае Федорове, его теорию Маяковский услышал вкратце, только основные «научные» положения. Ему большего не требовалось, чтобы стать последователем новой веры. « Его склонность к фантастике как методу творчества в данном случае совпала со свойствами темы, и из поэмы в поэму стал путешествовать заманчивый образ: научно, марксистски, материалистически воскресающего человека». Владимир Маяковский, по мнению многих, был поэтическим выразителем философской идеи Федорова о научном воскрешении. Федоров был самобытным русским философом, который выразил идею бессмертия в своем Проекте Общего Дела. Его мечтой было избавление от смерти всех живущих и возврат жизни всем умершим. Такова краткая формула Сверхнадежды. Он занимался вопросом смерти. Он ненавидел смерть как общественное явление. По его мнению, смерть — это вред, с которым нужно бороться. Содержание Сверхнадежды не должно приносится в жертву «принципу реальности». А всякая техника и психотехника по требованию Воли-к-Бессмертию должна помогать выполнению Сверхзадачи Воскрешения. С Осипом Брик«Вся человеческая деятельность, за исключением разве добычи хлеба, — подмена, разврат, кощунство. Вся промышленность — порнократическая служба, все искусства — производство мертвых идолов». Он жаждал подчинить природу человеку, эта антиутопическая идея была для него стопроцентным залогом всеобщего воскрешения. Самое смешное, что философ не додумал, как же это самое воскрешение произойдет — видимо, как-то устроится само по себе. «Конечно, мир построенный Федоровым, не только смешон и детски наивен. Он поражает широтой замаха, он красив и страшен, как дантовский ад, он почти величествен». Маяковский был пленен учением, впрочем, как и Достоевский (тот ещё сумасшедший). Механицизм, нелюбовь к природе, нелюбовь к свободе, наукопоклонничество — все импонировало Маяковскому. Идеология Федорова пришлась кстати в эпоху авангарда. Но. Он ведь благополучно сбросил классиков с «корабля современности», поэтому глядящий в прошлое философ не сочетался с поэтом, для которого «прошлое начиналось с него самого». Мечта Маяковского осуществилась. Он воскрес. Тут спорить не имеет смысла. «Он получил вожделенное свое воскресение в той предельно осуществимой форме, какую допускают законы жизни и смерти по отношению к поэту и человеку». Футуристская харизма Маяковского раскрылась в трех ипостасях: Вознесенский, Евтушенко, Рождественский. Последний сохранил внешние данные поэта, Вознесенский использовал приемы: шумы, эффекты, заводная радость и такая же злость. Евтушенко, по мнению Карабчиевского, нес в себе всю главную тяжесть автопародии плюс все то, что было человеческого. Все вместе они унаследовали конструктивность, отношение к миру как к оболочке, а к слову как к части конструкции. Но все трое — лишь пародия, копия, не превзошедшая оригинал. Маяковский на смертном одре Вы скажите, конечно, что Маяковский один такой был. Ан нет. Верите в переселение душ? Если нет, то поверьте. Был один, «самый серьезный, в творчестве которого по высшему разряду, на уровне, о котором только мечтать, живет Маяковский». Иосиф Бродский был продолжателем, а не подражателем. Да, у них различна и система взглядов, творческий метод, способ восприятия мира и его воссоздания. Но то малое, что их объединяет, имеет большое значение. Бродский — совершенно новый поэт для своего времени, каким был Маяковский для своего. «Эпоха Маяковского лишь декларировала отказ от высших и сильных чувств, и эпоха Бродского его осуществила». Соотношение достоинств и недостатков в Маяковском не было одинаковым: последние явно доминировали, но… «В сущности, он совершил невозможное. Действуя в бесплодном, безжизненном слое понятий, общаясь лишь с поверхностным смыслом слов, с оболочкой людей и предметов, он довел свое обреченное дело до уровня самой высокой поэзии. Не до качества, нет, здесь предел остался пределом, — но до уровня, считая геометрически. Его вершина пуста и гола, не сулит взгляду ни покоя, ни радости, — но она выше многих соседних вершин и видна с большего расстояния». Не за это ли ещё нам его уважать?
© Copyright: Дмитрий Садченко, 2011.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
