Стихи Евгения Кулькина

***
Я горжусь своей русской фамилией,
Я казачьего имени сын.
Не терплю, чтоб в лицо мне хамили,
И не дрогну один на один.

Заглянув в глубину родословной,
Где моя бедовала родня,
Знаю я, что обидится кровно
Прапрадедушка на меня.

Коль скажу: «И фамилия ж КУлькин,
Говорят еще, правда, КулькИн,
И играют со словом в бирюльки
Доморощенные остряки».

Но, нахмурив тяжелые брови
Над холодною пасмурью глаз,
С грубоватой казачьей любовью
Поведёт он о матери сказ.

Акулина осталась вдовою,
Одиношенькой, в двадцать-то лет,
Баба стала в семье «головою»,
Только с сыном держала совет.

Улыбался малютка невинно,
Он еще не умел говорить.
Но отравою горькой, полынной
Стали сладкие сплетни ходить.

Кулькой звали её, Акулину,
А боялись-то пуще врага,
Что повяжет косой своей длинной
Казаков по рукам и ногам.

Так жила, и пахала, и жала,
И красавицей первой слыла.
Только больше детей не рожала,
Потому что без мужа была.

Кулькин сын был не тюха-матюха
И не очень-то ласковым рос.
И однажды за прозвище «Шлюхин»
Он расквасил обидчику нос.

«Воспитала волчонка!» – шипели,
Но зато не смеялись в лицо,
И теперь Акулину не смели
Обзывать непристойным словцом.

Много вихрей над Доном промчалось,
Много видел он горя и слёз.
Мне фамилия Кулькин досталась,
Чтобы я её гордо пронёс.

***
Не очень-то сладко в других ошибиться,
Но горше – в себе ошибиться самом.
Не просто влюбиться, а просто забыться,
Как лист или стриж за окном.

Попробуй себя возвернуть из безвластья,
Безверья в себя самого…
Ведь долгое счастье клянут, как ненастье,
Все те, кто имеет его.

ГРАД
По крышам град чечётку выбивал,
Вприпрыжку на асфальте куролесил.
Он был тогда неудержимо весел
И сыпал пустозвонные слова:
– Ах, как прекрасно! Это же мечта!
Ну отчего не радуетесь все вы?..
А я молчал. Ведь эта красота
Огнём беды сожгла в полях посевы.
А я грустил, что труд людей пропал,
Что топчет град доверчивую зелень…
Я это близко к сердцу принимал
Лишь потому, что сам возделал землю.

В ГОЛУБОМ БЕСКОРЫСТИИ ДНЯ…

В голубом бескорыстии дня,
Где живое поёт и дерзает,
Старой притчей пытает меня
Горевая гармонь расписная.
Присмирев в полузрячих руках
Непонятною смирностью звуков,
Вдруг заплачет она впопыхах
Про любовь, что пытают разлукой.
Вроде всё это было не раз
И оскоминой скулы сводило.
Только притча, как слёзы, лилась
И в былое твоё уводила.
В посиделочном тихом кутке
Эти чувства в узоры сплетались,
И девчата с улыбкой шептались,
Обнаружив записку в клубке.

У РЕМЁСЕЛ Я В ДОЛГУ…

У ремёсел я в долгу.
Слишком мало я умею.
И понятья не имею,
Как леплю к строке строку.
Я, мне кажется, непрочен,
Чтоб серьёзным стать иль быть.
Я, наверное, порочен,
Чтоб влюбляться иль любить.
Я какой-то непонятный,
Как лишённый ремесла,
И из дебрей неопрятных
Меня прихоть принесла.

НЕ МОГУ ВЫМЕНИВАТЬ…

Не могу выменивать
Страсть на вечный страх
В пору, когда медленно
Наступает крах.
Что же вдруг во всей красе
Мне бы сотворить,
Чтоб мои проделки все
Ты могла забыть?
Бьётся сердце преданно,
Чуя перебой,
Не ты мною предана,
Предан я собой.

Я ОДНОЙ МЕЧТОЙ ПРОПИТАН…

Я одной мечтой пропитан,
Словно губка первачом.
И не так я был воспитан,
Чтобы зваться умачом.
У меня гуляет ветер
В волосах и голове.
За меня судьба в ответе,
Или, может, даже две.
Что творю и вытворяю,
Всё оценится потом,
Когда я в скрижали рая
Буду гокать кулаком.
Когда мне святой архангел
Посоветует терпеть,
Ибо это не по рангу –
Так безумно свирепеть.
Только быт мой будет скушен,
Коли стану вдруг послушен,
Если сделаюсь добрей.
Только те, кому завещан,
От девчонок и до женщин,
Обойдут меня скорей.
Ибо я им нужен тем лишь,
Что повсюду виноват,
И надежду в сердце теплишь,
Что отчаянник и хват.

ЧАЙКИ ВЬЮТСЯ…

Чайки вьются. Млеет отмель.
Звуки призрачно легки.
Здесь когда-то грешный род мой
Принимали в казаки.
И какой-то там прапрадед,
Прародитель всех забот,
Собирался мудро править
Без особенных хлопот.
Что тут делалось-творилось,
Не волнует никого.
Только в песне растворилась
Память рода моего.
Растворилась, но не сгасла
И не превратилась в прах.
Потому душа согласна
Угорать в своих грехах.
Угореть от вольнодумства,
Угореть в кошмарах сна,
Чтоб меня в свои безумства
Не сосватал сатана.

НА СОСТАВНЫЕ ЧАСТИ СВЕТА…

На составные части света
Разъяты небо и земля.
Ручей когда-то был поэтом,
Своим сверхзвонством веселя.
Мечтателем был дуб столетний,
Берёза – женщиной нагой.
А гриб – душою безответной,
Что вдруг всхрустнула под ногой.
А я – полусквозною тенью –
Меж этих зыбких див пролёг,
Как некое изобретенье,
Каким ещё не хвастал Бог.

ВЕНЕРА ЛИ МИЛОССКАЯ…

Венера ли Милосская безруко
Нас обнимает на пороге сна.
Иль это блажь сюда вошла без стука,
Как чья-то обречённая вина.
И затаилась, чтоб собою метить.
Чтоб – каждый оказался ей сродни
В тот миг, когда придётся вдруг ответить
За начисто растраченные дни…

ОБОЛЬЩАЕТ ТЕБЯ ИЛИ НЕТ…

Обольщает тебя или нет,
Эта главная лета примета,
Когда вдруг пирамидится свет,
Возжигая собою планету.
Когда и в копошенье дождя
Узнаётся мгновенье явленья
И касатушки гордо летят,
Словно неких орбит продолженье.
И тоска обнажается так,
Что видны стихотворные рёбра,
И бутылка не кажется коброй
Тем, кто выпить, увы, не дурак…

Я НЕ СЧИТАЛ СЕБЯ ИЗРАНКОМ…

Я не считал себя изранком,
Хотя вовсю душой кровил,
И ник зачем-то к иностранкам
И чем – неведомо – кривил.
Не признавал я силы страсти,
Равно как слабости ума.
И уповал на те напасти,
Где разум воспалял грома.
А надо мной смеялись бесы,
А надо мной витал соблазн
Познать, в чём разность интересов,
И чем я тоже в чём-то разн.
А где-то возносило кофе
Свой бесконечный аромат.
И академик наш – Иоффе
Был там за что-то клят и мят.
И заострялась тихо русскость
Тупым напильником судьбы,
Чтоб доказать, что наша узкость
От упованья на «абы».

ДОБРЫЙ МИР ПЕРЕИНАЧА…

Добрый мир переинача
На негрустный лад,
Я стою один и плачу
В жёлтый листопад.
Что мне жаль? Кого мне жалко?
В чём моя вина?
С голубого полушалка
Бьёт в глаза весна.
Пряник крошится на части,
Воробьи снуют.
И о самом горьком счастье
Горлицы поют.
Не поют, скорее – стонут.
Но не в этом суть.
Я стою, тоскою тронут,
Как стрелою в грудь.
Ветер листья обрывает,
А закат – широк…
Видно, счастья не бывает
Без осенних строк.

УСТАЮ ОТ ТАРАТОРОСТИ…

Устаю от тараторости
Разгулявшихся колёс,
Тех, что могут ради скорости
Душу вытрясти всерьёз.
Тех, что слово понукания
Заглушают всякий раз
Стоном вечного скитания
При подъёме на Парнас.
Тех, которым космос грезится,
Тех, которых грех смущать
И которым околесицу
Можно каждый день прощать…

ВЕЧЕР ТИХО ВОШЁЛ В ЛЕНИНГРАД…

Вечер тихо вошёл в Ленинград,
Постоял у плетёных оград,
Постоял у вельможных колонн,
Как моряк, что в девчонку влюблён,
И ушёл догонять пароход
В сизь балтийских взволнованных вод.
Но отстав от вечерней зари,
Заплескались в Неве фонари…

НА МАМАЕВОМ КУРГАНЕ

Давно здесь нет ни блиндажей, ни дзотов,
Окопов нет, я знаю хорошо.
Зачем же вновь сюда сержант Федотов
Из года сорок третьего пришёл.
Остановился под березой белой.
И на груди поправил автомат.
А я гляжу: ничуть не постарел он,
Защитник Сталинграда, мой солдат.
В его руке, На ласку скуповатой,
Была земля в прожилках корешков.
Как сын земли в нее он верил свято,
Ту горсть нести готов был сто веков.
Готов твердить повсюду неустанно,
Что оказались люди не правы,
Что не земле Мамаева кургана
Ни деревца не будет, ни травы.
Сержант Федотов… Боль моя святая!
Он пал у этой главной высоты.
И из его ладони вырастают
Живые, огнеликие цветы.

НЕИЗВЕСТНЫЙ СОЛДАТ…

Неизвестный солдат…
Это горе живых,
Если кто-то погиб неизвестным.
Неизвестный солдат
На лафете лежит
Неизвестный
Вторгается в песню.
Знал и я неизвестных,
Забытых, немых,
Мы их много в степи хоронили.
Но тогда бы, наверное,
Не в каждом из них
Я узнал бы солдата России.
Нет, в одном бы признал.
Он лежал у реки,
У оплавленной маревом горки.
И щепотка пшеницы
Тянула ростки
Из кармана его гимнастерки.

ЦЕЛЫЙ ДЕНЬ ОСВЕТЛИВ БЕСКОНЕЧНЫМ СКИТАНЬЕМ…

Целый день осветлив бесконечным скитаньем,
Ходит Солнце по небу бессрочным жильцом,
А Земля всё летит, и на зовы-скликанья
К ней Сатурн поспешает с венчальным кольцом.
К ней Венера спешит, чтоб опутать любовью,
К ней торопится Марс, чтоб затеять войну,
И Плутон, словно плут, вдруг загадкой иль новью
Наведёт откровенную тень на Луну.
Всколобродит моря злой Нептун, и охает
Все, что мудрый Меркурий с Землёй разделил.
А над веком прозрачное облачко тает,
Чтоб не застить ничем ни планет, ни светил.
И как жалко себя ощутить в Мирозданье
Той песчинкой-пылинкой на строгом пути,
Где невечна любовь и нетленны страданья
И бессонное сердце стучится в груди.

ОБРУЧЕНО ТВОЁ ЗАПЯСТЬЕ…

Обручено твоё запястье
Браслетом взбалмошной лозы.
С утра мечтается о счастье
Среди росы, среди слезы,
Среди диковинных роскошеств,
Вознёсшихся на холм дерев,
Среди таких безумных новшеств,
Что обезумливают дев.
Как трудно жить с такой напастью,
Какая множит простаков,
Когда роняются на счастье
Лишь отпечатки от подков.

СТЫДИСЬ, ЧТО СТАНЕШЬ НЕПОНЯТНЫМ…

Стыдись, что станешь непонятным
Тому, кто слово ждёт твоё.
Ведь даже ветер шепчет внятно
Листве про бренное житьё.
Что даже робкий ручеишка,
Как тишь проклюнувший птенец,
Вдруг зарокочет из затишка,
Как обронённый бубенец.
Что даже липа в первоцвете,
Что ошалела от пчелы,
Безумьем одичалым светит
В глаза нечаянной совы.
А ты, пустив в стихи тумана,
Блукаешь сам средь грешных див,
И жизнь без лести и обмана
В одних мечтах изобразив.
А ветер ветренен и шумен,
И мил ручей, и ночь тиха,
И первый поцелуй безумен,
Как пламень дерзкого стиха…

БЕСТАЙНАЯ ВЕЧЕРЯ

Вослед за тайною вечерей
Была безжалостная ночь,
Где каждый воскусивший веры
Стремился ближнему помочь.
И только лишь один Иуда
Ждал острожного приблуда
Серебреников тридцати,
Чтоб самому сказать потешно,
Что жизнь тогда бывает грешной,
Когда в ней правды не найти.
А он прилюдно-гордо скажет,
Кого предал, за что предал.
Но Бог язык ему завяжет,
Чтоб осторожно промолчал.
Чтоб состоялись злые муки,
Чтоб после смерти он воскрес,
Чтоб наложил Иуда руки
На жизнь свою. И снова бес
Кого-то яростно попутал,
Кто и стонал, и пировал,
И кто всю жизнь свою попутно
Святых и грешных предавал.
Вослед за тайною вечерей
Бестайная случилась ночь,
Где всякий, кто не знает меры,
Был втёмную запить не прочь.
Чтоб вовсе не Христа – Иуду
Оплакать в этот скорбный час,
Который жадностью и блудом
Уж очень походил на нас.

НЕЗРИМОСТЬ РАЗУМА…

Незримость разума подъемлет высоту,
В теснины памяти вгоняя жизни сроки.
И как молитв торжественные строки,
Восходят чувства, сгаснув на лету.
И мир, который тенями расцвечен,
Улыбками, как тьмою, озарён,
Вдруг осознает то, что он – не вечен
И некость гордая грозит со всех сторон.
Сплошная мгла, в которой чернью гулкой
Непрожитые значатся года.
Но останова нет, как нет конца прогулке,
В какой зарёй размазана мечта.
И словно рыбы, что спешат на нерест,
Резвятся звезды, искушая зренье.
И крыльев взмах, и ветра тихий шелест
Доводят разум дня до разоренья.
И в космосе колотятся планеты,
Звеня загадками, которым в назиданье
Рождаются небесные созданья,
Чтоб на земле подкармливать поэтов.

ЛУННОСТЬ

Меня опять тревожит лунность,
Разлившая безумный свет
На отструившуюся юность,
На гладь не прожитых мной лет.
Заранее благословляя
Всю глупь, содеянную мной,
Я простодушно сердце маю
Под обречённою луной…

В СЕБЯ УЙДЯ ИЛИ В ДРУГИХ…

В себя уйдя или в других
И даже взяв известность в жены,
Как ветер, независим Стих,
К душе поэта приближённый.
Ведь очень близко он лежит,
Чтобы единственностью грезить.
Так ржавчина грызёт железо,
Хоть к ней летит метеорит…

ИДУ ПОНУРОЮ ТРОПОЮ…

Иду понурою тропою,
Бреду, куда не знаю сам.
И разговор веду с собою.
А ветки лупят по глазам.
Молитвы ли бубню, стихи ли,
Не в силах я уже понять.
Когда-то слыли мы лихими,
Любая нас боялась рать.
Теперь в нас ни тоски, ни горя,
Ни плети и ни палаша.
Лишь пребывает в вечном споре
Неоткипевшая душа.
И древний горький дух казачий,
Вобравший множество кровей,
Не может нас переиначить,
Чтоб кинуть на потребу дней.
И потому бубним молитвы,
И потому твердим стихи.
И взглядом, что острее бритвы,
Сечём полынь и лопухи.

СОЖИТЕЛЬСТВО МЫСЛЕЙ И ЧУВСТВ…

Сожительство мыслей и чувств,
Как вздрог зарождённого дня.
Мой чёлн беззагадочно пуст,
Но утлость хранит для меня,
Чтоб, словно в могилу, зарыть
В холодную кипень волны
Мою безнадзорную прыть,
Познавшую сладость вины…

ЗВЕЗДА ИСТАЕТ НА ЗАРЕ…

Звезда истает на заре,
Как чьё-то прошлое истает.
И жизнь в чужом календаре
Чужое счастье долистает.
И всё ж останется права
Той правотой громоотвода,
Когда обидные слова
Невольно примешь за кого-то.

Я НЕ ХОЧУ СЕБЯ БЕРЕЧЬ…

Я не хочу себя беречь
От слов случайных и обидных.
Пускай летит по ветру речь,
Я поспешу предостеречь
Тебя – ещё не знавшей битвы –
Добра со злом во имя лжи…
Возьми и правду вдруг скажи…

ВОЛНУ ОБСТРИГ СКАЖЕННЫЙ ВЕТЕР…

Волну обстриг скаженный ветер
И раскудрявил навсегда,
И день, что был высок и светел,
Сожгла мятежная вода.
Рассорен с целым белым светом,
Рыдает чибис за рекой,
И медленно течёт за летом
Весны настоянный покой.
Откуда этот ветер взялся,
Зачем вломился очертя?
Затем ли, чтобы я вознялся
И приземлился близ тебя?

ОТ ТВОЕГО ВЕЛИЧЬЯ ПЬЯН…

От твоего величья пьян
Разверзшийся над нами
Небес стоокий океан.
И я – заговорил стихами.
Так просто стало уповать
На небо. Ибо только небо
Могло безмолвно ворковать,
Всепостигая быль и небыль.
И знал я, что на небе Бог
И что земля – его творенье,
И потому ему не мог
Не посвятить стихотворенья.
И если б гром кого убил,
Не удивился б я нимало.
Он, видно, для земли лишь жил.
За то и небо покарало.

ИЗ ПЕСКА…

Из песка, из чернозёма,
Из суглинка-солонца
Проросла весны истома
Ради красного словца.

Ради ритма, ради рифмы,
Ради прочих хитрых див
Разложи на логарифмы
Мой нечаянный порыв.

Всё познай и всё учти ты,
Потому что в вечном зле
Мы с тобою будем квиты
За беспечность на земле.

ОСТОРОЖНО ПОДБИРАЯ НОТУ…

Осторожно подбирая ноту,
Под окном зацвенькала капель.
И тревожней стало отчего-то,
Словно март стремился не в апрель.
Словно вьюги впереди летели,
А тулуп-то продан сгоряча.
Оттого озноб завёлся в теле
И не лечит чарка первача.
Может, только у меня бывает
Это ощущение беды,
Когда почки тихо набухают
И стоят сторожкими сады.
А капель-то знай себе считает,
На секунды делит день за днём.
И благая песня оживает
В сердце затревоженном моём.

КАК ТРУДНО БЫТЬ НЕ ПРИЗНАННЫМ НИКЕМ…

Как трудно быть не признанным никем,
Неузнанным, а может, и забытым.
И умирает песня под копытом,
Раздавленная неизвестно кем.
И – всё. И никаких больше помех,
Чтоб стать достойным жителем забвенья.
Но прихромает вдруг стихотворенье,
И оживёшь ты, сирый человек.
И станешь вновь стараться и дерзать,
Чтобы в лицо поэзию узнать.
И ей легко отдаться до конца,
Не показавши своего лица….

КАК БИВНИ МАМОНТА, ВПИЛИСЬ ЗАЛИВЫ В СУШУ…

Как бивни мамонта, впились заливы в сушу.
И на зубах оскоминою скрип
Прибрежной гальки. И тревожит душу
Сутулых волн отчаянье и всхлип.
Как бивни мамонта, вонзились в небо скалы,
И, облака собою прободав,
На мир глядели мудро и устало,
Как человек, который в главном прав.
Как бивни мамонта, ушли коренья в землю,
Чтоб там в потёмках каменных крушить
Всё, что стремится сквозь тоску и темень
Нас красоты и мудрости лишить…

© Евгений Кулькин
15.05.1929 - 11.05.2019

Другие статьи в литературном дневнике:

• 15.05.2020. Стихи Евгения Кулькина
• 09.05.2020. Май!