Вервольф Ларисы ШушуновойОсновным материалом для создания романа «Волчий фьорд», в центре которого – судьба волка-оборотеня – послужила скандинавская мифология. Что нового, казалось бы, можно сказать на почве этой темы после Марии Семёновой, Елизаветы Дворецкой и десятков их последователей? – воскликнет читатель, откладывая журнал в сторону. И совершит ошибку. Дело в том, что роман «Волчий фьорд» - лишнее подтверждение тому, что талантливый автор может любой, даже самый избитый сюжет повернуть такой стороной, какой никто не поворачивал до него. Вервольф Ларисы Шушуновой отличается и от Волкодава Марии Семёновой (не только тем, что этот волк, а тот, извините – собака), и от Огнеяра Елизаветы Дворецкой. В мире людей он – подросток, влюблённый в невесту своего брата. Но враждовать с братом нельзя, ведь братоубийство в родовом обществе – тягчайшее преступление, едва ли не предвестие конца света. И как жить, чтобы не предавать своего сердца? Судьба в лице колдуна, встретившегося мальчику в лесу, предлагает неожиданный выход: помогает ему разбудить в себе дар оборотничества, унаследованный от прабабки-финки из племени Волка. И что получается? Человеческая половина героя по-прежнему испытывает влечение к недоступной для него женщине, но уже очищенное от всего «звериного», «плотского», «низкого», «земного»: всё это становится достоянием его волчьей половины и изливается в плотскую страсть к волчице, а образу невесты брата достаётся только всё «возвышенное», «духовное», «высокое», «небесное»… И это только завязка. Разумется, подобный герой с его разделением на «высокое» и «низкое» – абсолютный диссидент в древнескандинавском обществе, хоть и получившем прививку христианства. Он, скорее, пришёл из эпохи миннезингеров и трубадуров. Однако внутренний мир подростка (мало изменившийся за последнее тысячелетие), его раздвоенность, борьба человеческого и звериного начала в нём прописаны настолько убедительно, что веришь абсолютно всему. Помимо основной сюжетной линии в романе есть и много других, мастерски переплетённых с главной и приведённых в соответствие с так называемой «матчастью», то есть исторической достоверностью. Все традиционные для скандинавских мифов и саг мотивы – вынесение младенца в лес во время голода, кровная месть как восстановление вселенского равновесия, меч на ложе между влюблёнными как символ целомудрия, жертвоприношение как залог удачи – обнаруживают в себе новый, неожиданный сюжетный потенциал. |
