Вчера возвращался домой через Василевский остров. Хотел просмотреть, как можно написать Андреевский собор. Давно я принял решение это сделать, да всё что-то держало. Скрипучее пение двух старушек под гармонию остановило меня и вернуло из обычной погружённости в свои мысли к реальной жизни. Старушки устроились прямо напротив нового дома на 7-ой линии, отстроенного для нуворишей, и выдавали в пространство свою ужасную музыку и пение:
«Ты люби, люби меня-я, мой миленький,
Твоя любовь ма-ни-ит меня-я!..»
Отвратительная песня сильно цепляла, рождала целый букет негативных воспоминаний и как-то тушевала, пробуждала какой-то неопределённый комплекс вины, словно бы я виноват в том, что все мы вот такие бездарные, бесстыжие, глупые и невозможные люди, как эти две оборванки и попрошайки. Надо ли говорить, что никакого желания подать им «на хлеб» у меня не возникло. Помнится, шел я в метро вместе с Григорием Кушнером и о чём-то с ним разговаривал. Вдруг на нашем пути возникла девочка, что-то невнятно бормотавшая на скрипке. Звуки скрипки показались мне похожими на визжание пилы, на которой играет этакий фольклорный дед в косоворотке у Спаса на Крови. Хотя против деда я ничего не имею – он там как раз кстати и вполне органично вписывается в жутковатый пейзаж с названием: «Купите нас всех!» Однако Кушнер, узрев скрипачку, сильно засуетился, торопливо достал бумажник и поспешил одарить «музыку», аккуратно положив ей бумажку в футляр от скрипки. Очевидно, моё недоумение было столь заметно, что он решил объясниться, обосновав свой поступок желанием поддержать «юное дарование, играющее на национальном инструменте». Хотя я всегда считал, возможно, ошибочно, что скрипка – инструмент итальянцев, хотя и у Пушкина, и у Короленко, и у многих других авторов чёрным по белому написано, что Григорий Файвович прав. Возможно, и гармошка – национальный русский инструмент, только у меня, почему-то, при её звуках устойчиво возникает единственная ассоциация – милостыня, низкий социокультурный статус, незадавшаяся жизнь. И, конечно, никакого дарования. Хочется сразу же уйти подальше, завернуть за угол, чтобы не слышать этого кошмара.
Надо сказать, что противная гармошка имела маленькую увертюру, в виде памятника академику Сахарову, который я увидел впервые. Работаю я сейчас возле здания университета, и к Андреевскому собору шёл от Менделеевской линии. Прохожу мимо БАНа, глядь – стоит памятник. Ну, чистый Мартинсон в роли морской кикиморы из сказки «Марья-искусница!» Мало того, что монумент меня потряс необычайно, словно бы говорил: «Вот, смотри, никогда не делай так, не делай, а ты делаешь, делаешь, сам знаешь!» Но поразило меня и то обстоятельство, что памятник был так густо засран птицами, особенно голова и грудь, что я такого вообще нигде и никогда не видел. Тем не менее, у памятника охотно фотографируются, ходят парочки туда-сюда, в общем – жизнь идёт, и нашей халтуре радуется, а может и не нашей халтуре, а просто жизни и солнышку.
