любопытный вид из себя
http://www.promegalit.ru/publics.php?id=4651
Наше время характерно какой-то удивительной бесчувственностью к истинному, глубокому. Дело даже не в понимании, но должна же быть чуткость: вот здесь зона истинного, речь идет о сущностном. А сейчас это чутье не работает, может быть, из-за большого количества духовного мусора, пародирующего истинное. Та же проблема, что в интернете — не добраться до того, что тебе нужно.
***
Нужно помнить, что ни одна идея, сколь бы она не была великой и привлекательной, не дорастает до жизни, до Бога. Великий ум цепляется за выношенную идею, поскольку она дает ему энергию, возможность выжить. Но это дьявольская сделка, мы видим это на примере Толстого, Ницше, вожаков еретических движений, которые корежили свою и чужие жизни, а главное, картину мира, чтобы «осмысленно» жить. Не говорю уже об их несчастных последователях.
Пожалуй, есть только одна идея, не обладающая этими, убивающими все живое, качествами — идея смирения, но это идея-чувство, идея-охранительница, не допускающая внедрения крайних идей, иммунитет духа.
***
Никто, кроме, может быть, Платонова, не замечал, что переход от нежности и жалости, как преддверия любви, к сексу, в котором непременно есть элемент насилия, таит в себе какой-то непостижимый переворот сознания. Уже из возможности такого перехода ясно, что человек — это бездна, извращенная, непостижимая для себя бездна.
***
Что такое творчество? Творчество — это раскрытие в себе того, каким ты родился. Всего лишь. Но сколько соблазнов не быть им!
***
Всегда в искусстве было две крайности: первая — желание сказать суть просто и прямо, как бы не обращая внимания на форму; вторая — чистая игра формой, языком этого искусства. Как правило, художники, впадавшие в одну из этих крайностей, оставались за пределами искусства, за исключением тех, у кого стремление к одной из крайностей компенсировалось мощным прирожденным талантом в другой. Так у Пастернака стремление к «простоте», ясности поддерживалось редким талантом в области формотворчества, настолько ярким, что форма безупречно получалась «сама собой».
Или случай Мандельштама, когда в самом языке искусства и обретается простота и ясность, интуиция настолько обострена, что игра оказывается самой сутью бытия, совпадает с ней.
***
Утверждение, что в поэзии нас интересует язык и только — полемическое преувеличение, родившееся в споре с графоманами, упиравшими на благие намерения, «чувства добрые» и т. п.
На самом деле, в поэзии (как и вообще в литературе, но в поэзии это концентрированней) нас интересует преобразование воспринимаемого мира личностью поэта в язык. Всем дан один и тот же мир в своих явлениях, но, проходя через поэта, он выражается в небывалом языке или интонации. По этому сдвигу мы и улавливаем новизну восприятия, т.е. личность поэта в ее глубинных проявлениях, не черточки характера, а «строй души», именно так воспринимающей мир.
Поэтому так раздражает подражательность, заимствование языка, скрывающее уникальность восприятия. Впрочем, и здесь нельзя ставить крест, бывает пора ученичества у самобытного поэта, где, несмотря на подражательность, все-таки проступает свое (Мандельштам «Камня» — Тютчев).
***
Настоящий соблазн для человека — уверенность, что ему открылся Замысел.
Тут же мироздание предстает ему полем борьбы двух сил, деятельным болельщиком одной из них он становится, отождествляя ее с Богом, добром, — и дело дьявола, о котором так точно рассказано в истории грехопадения, сделано. Человек уверен, что познал Истину, а на самом деле съел плод заблуждения и ограниченности, рассек живое и смешанное на мертвое добро и мертвое зло, пытаясь первой мертвечиной накормить людей, а второй их запугать.
Если даже такие тонкие и глубокие умы, как Тютчев и Достоевский, были подвержены этому затмению, что уж говорить о современных мелких имперских бесах лимоновско-прохановского разлива, которые и помыслить ничего не могут без дремучего племенного деления на «своих» и «чужих», а убогое государственное мышление мастерит из недоумков всяких там «Наших», ничуть не смущаясь той меткой характеристикой «сволочи», которой Достоевский навсегда заклеймил компанию с таким самоощущением и названием.
А что, скажут, какой выход у человека — не различать добро и зло, не мыслить вообще? Выход, как всегда, между крайностями, на которых с самодовольной ухмылкой восседает дьявол, — мыслить и различать, сомневаясь, набредая на цельную картину мира и теряя ее.
* * *
Музыка, с ее медитативно-чувственным собиранием мира, выстраиванием самыми простыми гармоническими средствами, как у Баха, ступеней в небо... Лучше ее бывает только тишина.
Валерий Черешня ©
Другие статьи в литературном дневнике:
