Непамятливых памятью не мучай...
Непамятливых памятью не мучай...
• Книга на моем столе.
• Виктор Петрович Астафьев. "Затеси".
<><><>
«“Зрячий посох”, редкое в нашей литературе произведение. Ода дружеству писателя и критика, апология литературного братства. Поклон той критике, которая, собственно, не критика в обычном понимании, а опека таланта. И не только печатная, публичная, а домашняя, бытовая опека, которая никому не видима, но без которой даже сильный талант может не совладать с жизнью.
Та повесть об ушедшем старшем друге, критике Александре Николаевиче Макарове, писалась мучительно долго, а по выходе в свет осталась почти не замечена. Еще можно как-то понять читательское к ней равнодушие — вещь документальная, почти очерковая, да и размышления о творческой кухне, пусть даже самые взволнованные и честные, интересны далеко не всем. Но отчего-то и критика отреагировала на повесть вяло. Возможно, то молчание было ревнивым. Отчего это до небес вознесен Макаров?
В недавно вышедшем биографическом словаре “Русские писатели 20 века” (М., “Большая российская энциклопедия”, 2000) в большой статье об Астафьеве повесть “Зрячий посох” вовсе не упоминается.
Но были люди, сумевшие по достоинству оценить астафьевский реквием еще до его публикации. И не случайно первым из них был Константин Симонов, однокурсник Александра Макарова по Литинституту. Незадолго до смерти он прочитал повесть в рукописи и написал (вернее — продиктовал секретарю, писать ему было уже тяжело) Астафьеву большое письмо: “Ваше повествование... обещает стать замечательной книгой, единственной в своем роде...”
И Виктор Петрович дорожил этой повестью, заботился о переизданиях — опять же в память о друге, а не оттого, что считал “Зрячий посох” таким уж шедевром.
“Помяни, но прежде всего тех, кого нет уже с нами и кто достоин наших добрых слез, светлых воспоминаний и неугасимой памяти”. Это последние слова из повести.
Десять лет назад Виктор Петрович, прежде чем подарить мне книгу со “Зрячим посохом”, вписал на титульный лист потерянный издателями эпиграф:
“Непамятливых памятью не мучай,
А помнящим хоть час забвенья дай.
Алексей Прасолов”.
И как счесть простым совпадением то, что именно в дни работы над “Зрячим посохом” Астафьев получил первые письма от молодого критика Вали Курбатова».
/ Дмитрий Шеваров. «Новый Мир», 2003, №6./
<><><>
Известный русский советский писатель Виктор Петрович Астафьев вел обширную переписку с прозаиками, литературными критиками, поэтами.
Среди современников-авторов стихов он особо отмечал вологжанина Николая Рубцова и Алексея Прасолова из Воронежа. Не раз цитировал Прасолова в своих произведениях.
Не случайно эпиграфом к повести «Зрячий посох» стали строчки поэта:
«Непамятливых памятью не мучай.
А помнящим хоть час забвенья дай!».
• Алексей Прасолов (1930-1972) — русский советский поэт
И все как-будто кончено-прощай,
А ты — клубись, непролитая туча,
Но мой ни в чем не виноватый край
Осенней думою не угнетай,
Непамятливых памятью не мучай,
А помнящим хоть час забвенья дай.
И только сердцу вечно быть виновным
Во всем, что так мучительно давно в нем
И все же чисто, словно в первый час:
Вошла — и руки белые сложила,
И тонко веки темные смежила
И безысходно в сердце улегась.
Теперь иди, куда захочешь, в мире...
А для меня он ни тесней, ни шире, —
Земля кругом и мерзлая жива,
И вижу я под неподвижной тучей,
Как зеленеет смело и колюче
Нежданная предзимняя трава.
***
В бессилье не сутуля плеч,
Я принял жизнь. Я был доверчив.
И сердце не умел беречь
От хваткой боли человечьей.
Теперь я опытней. Но пусть
Мне опыт мой не будет в тягость:
Когда от боли берегусь,
Я каждый раз теряю радость.
***
Я услышал: корявое дерево пело,
Мчалась туч торопливая, тёмная сила
И закат, отражённый водою несмело,
На воде и на небе могуче гасила.
И оттуда, где меркли и краски и звуки,
Где коробились дальние крыши селенья,
Где дымки — как простёртые в ужасе руки,
Надвигалось понятное сердцу мгновенье.
И ударило ветром, тяжёлою массой,
И меня обернуло упрямо за плечи,
Словно хаос небес и земли подымался
Лишь затем, чтоб увидеть лицо человечье.
1965
***
Я хочу, чтобы ты увидала:
За горой, вдалеке, на краю
Солнце сплющилось, как от удара
О вечернюю землю мою.
И как будто не в силах проститься,
Будто солнцу возврата уж нет,
Надо мной безымянная птица
Ловит крыльями тающий свет.
Отзвенит — и в траву на излёте,
Там, где гнёзда от давних копыт.
Сердца птичьего в тонкой дремоте
День, пропетый насквозь, не томит.
И роднит нас одна ненасытность —
Та двойная знакомая страсть,
Что отчаянно кинет в зенит нас
И вернёт — чтоб к травинкам припасть.
***
Давай погасим свет — пускай одна
Лежит на подоконнике луна.
Пускай в родное тихое жильё
Она вернёт спокойствие моё.
И, лица приподняв, услышим мы,
Как звуки к нам идут из полутьмы.
В них нет восторга и печали нет,
Они — как этот тонкий полусвет.
А за окном такая глубина,
Что, может, только музыке дана.
И перед этой странной глубиной
Друг друга мы не узнаём с тобой.
***
Я умру на рассвете,
В предназначенный час.
Что ж, одним на планете
Станет меньше средь вас.
Не рыдал на могилах,
Не носил к ним цветов,
Только всё же любил их
И прийти к ним готов.
Я приду на рассвете
Не к могилам — к цветам,
Всё, чем жил я на свете,
Тихо им передам.
К лепесткам красногубым,
К листьям, ждущим луча,
К самым нежным и грубым
Наклонюсь я, шепча:
«Был всю жизнь в окруженье,
Только не был в плену.
Будьте вы совершенней
Жизни той, что кляну.
Может, люди немного
Станут к людям добрей.
Дайте мне на дорогу
Каплю влаги своей.
Окруженье всё туже,
Но, душа, не страшись:
Смерть живая — не ужас,
Ужас — мёртвая жизнь».
Другие статьи в литературном дневнике:
