О свободе, заключении и друзьяхВитольд Абанькин Правозащитник, писатель, поэт Витольд Абанькин родился в 1946 году в Ейске, под Ростовом-на-Дону, в семье морского офицера. Привитое отцом с детства умение мыслить самостоятельно определило его яркую, полную и трагических, и счастливых событий судьбу. В 1966 году, проходя срочную службу в Восточной Германии, он был осуждён по статье 64 УК РФ на 12 лет за попытку измены родине -- побег в Западный Берлин. Ещё за несколько дней до побега его стихами о расстреле рабочих в Новочеркасске зачитывались и солдаты, и офицеры части. Но нашёлся, конечно, и тот, кто донёс. Одно из стихотворений из ходившей по полку тетради, написанное им в 16 лет, хорошо иллюстрирует, почему Абанькина после неудавшегося побега хотели судить и ещё по одной статье -- "антисоветская агитация". На Россию с высот Кремля После передачи Абанькина обратно Советам пограничниками ГДР, следователь в тюрьме КГБ в Потсдаме грозил ему высшей мерой наказания, одновременно спрашивая: "Хочешь жить?" Учитывая, что брат его отца был адмиралом, Абанькину было предложено отказаться от стихов и "получить по минимуму". Но на торг с советской властью он не пошёл, от стихов не отказался и получил 12-летний срок. Его становление как правозащитника и интеллектуала произошло в заключении, в общении с такими определившими нашу эру людьми, как Валентин Соколов (Валентин З/К), Юрий Галансков, Андрей Синявский и Владимир Буковский. С Буковским Абанькина роднило не только мужество и убеждённость в преступности советского строя, но и польская кровь. Предок Буковского был участником Восстания Тадеуша Костюшко 1794 года, а мать Абанькина, Леонарда Ляховская -- которую он, к сожалению, не помнит -- была польской пианисткой из аристократического рода и тоже пассионарием -- раздавала после войны рукописные листовки в Одессе, в которых говорилось, что Сталин -- палач польского народа. За это она была заключена в психиатрическую клинику, где скончалась в 1965 году. "Вот так кровь одной нации тянется друг к другу" -- напишет потом Абанькин. Но это будет намного позже и совсем про другое -- про встреченную им в 13 лет 11-летнюю девочку, тоже с польскими корнями, на которой он женится спустя целую эпоху. После двенадцати лет, проведённых в заключении, Витольд Абанькин бросил силы на то, чтобы помочь России стать правовым государством. Работал помощником Сергея Ковалёва в Госдуме, помогал Буковскому в его работе в архивах ЦК. Отдельная сфера его деятельности -- отдание должного погибшим в заключении поэтам, чьё наследие сегодня игнорируется властями. Именно Абанькин был инициатором перенесения праха Юрия Галанскова с территории лагеря, где он погиб, на Котляковское кладбище в Москве, что он сам и осуществил при содействии Бориса Ельцина в 1991 году. В 2013 году он открыл надгробный памятник Валентину Соколову -- одному из самых пронзительных русских поэтов второй половины двадцатого века, ставшего голосом целого поколения заключённых -- голосом и обжигающе живым, и одновременно холодно парящим над нашим миром -- как и все голоса, звучащие тогда, когда все пределы страданий становятся пройдены. Абанькин, обладая безупречным слухом на всё подлинное, три раза переиздавал собрание стихов Валентина Соколова под названием "Глоток озона" и два раза переиздал книгу о Юрии Галанскове. Рассказы самого Абанькина, которые он писал всю жизнь, но смог опубликовать только после краха СССР, можно читать в сборниках "Страшная книга" и "Служим Советскому Союзу". В них цепкий глаз на детали, знание человеческой души и одновременно способность рисовать большие, панорамные картины -- не только результат врождённого таланта, но и приобретенной в заключении способности смотреть на вещи как будто через увеличительное стекло, и при этом зная, как набрать высоту для масштабного обозрения и осмысления. В своём интервью для сайта "Уроки советской истории" Витольд Абанькин благосклонно согласился поделиться воспоминаниями из своей жизни и рассказать о своих друзьях Юрии Галанскове и Владимире Буковском. Алиса Ордабай: Витольд Андреевич, расскажите, пожалуйста, о семье, в которой Вы выросли, об отце. Витольд Абанькин: Отец был капитаном третьего ранга. Ему предлагали вступить в партию несколько раз, но он отказывался и ушел на гражданку. В Ростове он работал на судоремонтном заводе главным инженером. Ему сказали, что если он вступит в партию, станет директором. Он ответил: "Я с вами в одно прекрасное время висеть на столбе на собираюсь". Его таскали в КГБ, когда я уже сидел, говорили, что он виноват в том, что я сел. Это он одел мне наушники в 11 лет, поймал "Голос Америки" и сказал: "Слушай правду о нашей стране, но держи язык за зубами". Так что к расстрелу в Новочеркасске рабочих я уже был законченным антикоммунистом. Сделал бомбу, чтобы бросить в Обком. Отец бомбу отнял и сказал: "Пока весь народ не поймет, кто его обманывает и эксплуатирует, усилия одиночек бесполезны". Я ушел из дома и жил в лодке на Дону. Потом вернулся домой, пошли стихи. Старший брат моего отца, Павел, был адмиралом и входил к усатому палачу. У отца было ещё два брата, офицеры ВМФ. Все они стали членами партии. А отец в партию "жуликов и палачей", как он называл КПСС, не вступил и корил братьев. Однажды мы с отцом приехали в Москву к Павлу (адмиралу) и у них, как обычно, возник спор. Дошло до того, что отец ударил брата утюгом по голове. Требовал от Павла застрелить усатого монстра. Стыдил его, говорил, что генералов, офицеров этот палач сажает, стреляет, а они молча идут на заклание, что нет в стране сильного духом человека, чтобы пристрелить, задушить гадину. Требовал, чтобы Павел провел его в Кремль и сам хотел убить усатого. Павел пошёл в мать, а отец в отца, который был помощником капитана на Дону. Водили пассажирские суда. В семье было 13 детей, и один дед работал и обеспечивал всю семью. Когда отец ушел на гражданку, в Ростове отставникам давали по шесть соток земли под застройку. Вызвали его в военкомат, и военком (жулик, отец знал его подноготную) сказал ему, что он не в партии, но ему всё-таки дают землю. Отец озверел и бросил: "Возьмите мою землю под могилы вашей партии жуликов и палачей". Военком пригрозил передать всё в КГБ, а отец сказал ему, что как раз там и расскажет о всех его похождениях. И военком заткнулся. На первом свидании отца раздели донага, заставили приседать, нагибаться, раздвигать ягодицы, поднимать ноги... Я озверел и хотел сжечь штаб, пронёс бутылку бензина в зону. Но ребята отговорили. Тогда я отказался от свиданий в знак протеста против издевательств над моим отцом. И больше я его не видел, он умер за 10 месяцев до моего освобождения. На свидании отец поносил коммунистов. Я ему говорю: "Тут подслушки стоят". -- "Да пусть слушают, они знают, что я их ненавижу всю жизнь". Потом чекисты говорили мне, что надо посадить и моего отца. Понимал ли брат отца в глубине души, что Сталин был преступником? Павел тоже ненавидел Сталина. Они все его ненавидели, он об этом отцу говорил. Но больше боялись. Отсюда все беды. У Сталина в кабинете лежал на полу огромный ковер, и у двери угол его был загнут. Когда к нему кто-то входил впервые, всегда спотыкался и, бывало, падал. Изверг улыбался и говорил: "Ну что же вы такой неосторожный", и садистcкая улыбка бродила по его лицу. Это был отпетый негодяй, уголовник, бандит, который упивался своей властью. Он лично добивал раненых царских инкассаторов, когда грабил кареты с деньгами. Отец говорил, что даже в 1921 году ещё газеты писали о его кровавом прошлом. Мой дед отцу многое рассказывал об этом убийце. Сидел у нас на 11 латыш Йокст, 25 лет срок. Его взяли в городе, били, притащили в НКВД, завели на второй этаж к следователю. А на окнах не было решёток. Окна выходили на улицу. Следователь написал бумагу об аресте и приказал подписать. Охранник был за дверями. Йокст подошёл к нему, а следователь ещё дописывал бумагу. На столе стояла тяжёлая стеклянная чернильница. Йокст мгновенно ударил ею следователя по голове, выбил ногой раму и выпрыгнул на голову своему другу, который был на задании в городе. Они бежали и хохотали. Поймали Йокста через год. Так вот отец говорил брату, что если невозможно пронести оружие, то можно негодяя просто задушить. Павел от таких разговоров чуть в обморок не падал. Он был женат на кремлёвской буфетчице. Детей у них не было. Павел хотел забрать меня у отца. А отец говорил: "И кого ты из него вырастишь? Труса и лизоблюда, как сам." У отца среди знакомых было много бывших военных, и все они костыляли Сталина и КПСС. Ведь они знали правду о войне. Как бездарные генералы гробили солдат. Как интенданты воровали пайки, обмундирование, фураж. Многие на войне тыловики нажили себе добра. Об этом мало пишут. У Симонова есть роман "Дни и ночи", там немного об этом он пишет. ;Сколько Вам было лет, когда Вы узнали о Новочеркасске? ;Мне было 16 лет, когда расстреляли рабочих в Новочеркасске. Много ли было в Вашем окружении ровесников, которые тоже были возмущены произошедшим там? Если да, многие ли были готовы на такие отчаянные способы борьбы с властью, на которые были готовы Вы? ;У меня были друзья и подруги в шкoле, которым я рассказывал о том, что слышал по радио. Их опрашивали во время следствия, никто меня не предал, кроме одного, самого близкого друга, Владимира Кочерги. Даже девчонки Таня и Люда говорили, что впервые слышат, что я рассказывал о передачах "голосов". Я читал их показания. Новочеркасск многим открыл глаза на КПСС. Ростсельмаш бурлил. Чекисты прекратили работу и всех отпустили по домам. На проходных вглядывались в лица, слушали разговоры. Провели потом собрание, запугивали народ. Конечно, делать бомбу и бросать в кого-то, таких не было. Но я не знаю мыслей и что было в душе у людей. Поэтому не могу ответить на этот вопрос. Расскажите, пожалуйста, про Вашу службу в армии и как Вы распространяли там свои стихи. В армии мне было хорошо, ведь там знали, какие у меня родственники. С командиром полка я здоровался за руку, и он часто приглашал меня на чай. Рассказывал ему и его офицерам о Новочеркасске, читал свои стихи. Меня предупреждали, чтобы был осторожным, назвали стукачей. В каждой части в ГДР был чекист. Их в армии ненавидели. Но всё произошло случайно. Тетрадь попала к чекисту, и я бежал в Западный Берлин. На границе задержали пограничники ННА ГДР и передали КГБ. А те не знали, что со мной делать. Ведь стихи, как они узнали, читали высшие офицеры, сержанты, солдаты... Сажать половину полка?! Мне предложили торг -- я забываю о тетрадке и иду по 64-й статье за попытку измены Родине. Иначе вторая статья -- 70-я с призывом к свержению советской власти. Вот так я получил 12 лет. Спасли свои шкуры, и меня заодно от вышки. Так что чекисты тоже не такие уж были служаки. Своя рубашка была ближе к телу. А каким образом Ваша тетрадь со стихами могла попасть к чекисту? Кто мог иметь на Вас зуб? О расстреле в Новочеркасске я рассказывал в части открыто. Старшина Жилкин тоже слушал и возмущался. Но однажды мы пошли в наряд на кухню. Сейчас в армии всё делают вольные, а тогда всё делали мы. Мыли на кухне посуду, полы, разносили бачки с едой, вырезали глазки у картошки. Чистила машина, но глазки оставались. Представляете, помыть в трех водах 1150 мисок, ложек, 50 бачков под первое, 50 бачков под второе, 1150 кружек под чай или кисель. 50 чашек под мясо. И ещё мыли на кухне весла, которыми повара мешали борщ или кашу, черпаки и так далее. И вот я чищу с двумя ребятами картошку. Меня позвали на кухню. Вхожу, жарят рыбу на огромных противнях, а запах дохлятины. Я повару говорю, что рыба протухла, что такая рыба валяется у нас на Дону на берегу, и её даже вороны не едят. А тут входит Жилкин и понёс: "Ты думаешь, что у тебя дядя адмирал, так ты самый умный! Иди отсюда, иди на картошку, не сачкуй, а то наряд схлопочешь". Я сдуру беру два куска рыбы и съедаю. И пошёл на картошку. Это было вечером, перед нашей сменой. Картошку мы почистили и объявили построение в кухне. Прошёл час, как я съел рыбу. Стою в строю и чувствую, что у меня ноги подкашиваются, всё плывет перед глазами. Я вырвал, упал на пол и потерял сознание. Очнулся в санчасти. Вокруг меня суетятся врачи. Спросили, в чём дело. Я рассказал. Мне сделали промывание желудка. Офицер-врач ругал меня. Сказал, что я мог умереть, что последствия могут остаться на всю жизнь, что рыбное отравление самое страшное. Что надо к ним было обратиться, раз Жилкин идиот. Прибежал командир полка и врезал Жилкину по физиономии, сказал, что выгонит его из партии и отправит в Союз. Рыбу заменили консервами. Фактически, я спас полк от отравления. 1150 человек могли бы отравиться. Многие насмерть. И когда Жилкину попала в руки моя тетрадь, он решил отомстить мне и отнёс её чекисту. Как Вы решились на побег из части? Примерно в 10:30 вечера 1 августа 1966 года мне позвонил лейтенант Саша из штаба полка. Он был дежурным по штабу. Взволнованно сказал, что старшина Жилкин принес мою тетрадь со стихами чекисту, который обычно задерживался в своем кабинете допоздна. А я был в штабе 2-го дивизиона, заполнял суточную ведомость. Сколько в дивизионе солдат, сколько в наряде, сколько в санчасти и так далее. Саша сказал, что надо бежать в Западный Берлин, ориентируясь на телевизионную башню, которую было видно из нашей части. До неё было больше одиннадцати километров. Я схватил клещи и гвоздодёр, чтобы взломать решётку на магазине и взять спортивный костюм. В форме бежать было опасно, но ничего не получилось. Решётка была прочной, и я не хотел шуметь. Спрятал клещи и гвоздодер в кустах. С собой взял также бритвочки, чтобы побриться в дороге, сапожный крем и записную книжку. Выбежал на стадион и через него пошёл к забору, где была оторвана доска, и я ходил в самоволки в немецкие сады за яблоками. А тут из кустов вышел В. Чесноков. Я ему находу сказал в чем дело, и он решил идти со мной. Хотя я его отговаривал. "Будем вместе бороться с мировым коммунизмом" -- сказал он. Вышли из части и пошли по шоссе на Берлин, вдоль дороги по кустам. Прошли с километр и Виктор, вдруг, сказал, что вернётся назад, так как и вправду ему незачем бежать со мной. Я вздохнул с облегчением, и он ушел назад. А я ещё быстрее бежал и шёл вдоль дороги. Остановился оглядеться и услышал какое-то цоканье на дороге. Пригнулся и стал смотреть на чуть светлый горизонт. По дороге кто-то шёл. И тут я понял, что это Виктор. У него подковки были на сапогах. Знал бы что будет, я бы его не окликнул. "Ты что, передумал?" -- говорю ему. "Да, я подумал, что нас, может, уже ищут, а тут я приду. И что буду говорить?" -- "Сказал бы, что ходил за яблоками. Все же знают, что мы ходим за яблоками". -- "Да нет, я с тобой пойду". И мы пошли дальше. У меня на сердце кошки скребли. Он был смелым, жёстким парнем, а тут сразу раскис и я его не узнавал. Стало темно и идти было трудно. На дорогу выходить было нельзя, так как по ней проносились машины. А мы были в форме. Шли медленно и из-за его фокусов потеряли время. Светало. Мы увидели небольшое озерцо и залегли в кустах возле него. Количество машин увеличилось и нас могли заметить с дороги. Полежали и отдохнули, осмотрелись, и решили идти так, чтобы не терять из виду дорогу. Ведь она вела в Берлин. Не прошли и сотни метров, как увидели на тропинке ефрейтора и сержанта (Зангирова и Максимова, узнали фамилии из дела). Мы им сказали, что ходили за яблоками, но нас заметили немцы и мы идём в свою часть. Они ушли, а мы двинулись дальше. Открыто было идти опасно, и мы залегли у небольшой речушки в кустах. Было уже за полдень, когда в лесу появилась женщина в ребенком и лукошком. Она делала вид, что собирает грибы, но всё время внимательно оглядывалась, прислушивалась и вела наблюдение. Мы это сразу заметили. Поодаль от неё какой-то штатский также палочкой разгребал листья, а сам смотрел по сторонам, оглядывался и потом переговаривался с женщиной. И вдруг видим идут десяток вооружённых солдат с офицером -- шли цепью и всё осматривали. Мы осторожно сползли в речушку и погрузились в воду. Только головы наши были среди осоки над водой. Так в воде просидели до вечера. Над нами пролетали вертолеты. В лесу опять прошли цепью солдаты. Теперь их было больше. Когда всё стихло, мы вылезли из воды, сняли одежду и развесили её на кустах просушить. Было очень жарко. Когда высохли сапоги, я начистил их кремом. Сделал ножичком из дерева станок для бритвочек и мы побрились. Одежда высохла. Оделись и вышли из кустов.Не прошли и ста метров вдоль озера Крампниц, как наткнулись на двух патрульных (это были Клейменов и Десятов, узнали из дела). Они уже нас искали. Но увидев опрятных солдат, в начищенных сапогах, побритых, которые вели себя спокойно, не убегали, спросили у нас откуда мы .Мы сказали, что ходили за яблоками, но не получилось и теперь идем в часть. Показали им где немецкий сад. И они ушли. Стало темнеть. Мы шли по лесу и вдруг услышали шум, много голосов. Влезли на дерево. И вовремя -- под нами прошли цепью солдаты. Стемнело. Мы осторожно шли дальше. Но ночью по лесу идти тяжело. Натыкаешься на кусты, деревья. Луны не было. Стояла кромешная тьма. Идти дальше было опасно, так как не знаешь дороги. Телебашню в лесу не видно, и мы решили поспать. Утром проснулись и пошли, но стали летать вертолеты, опять лес прочесывали солдаты, ходили какие-то штатские, и мы опять залегли в кустах, замаскировались в траве. Прошёл день, нас не заметили. Был вечер 2 августа. Как только стемнело, мы снова осторожно пошли вперед. Днем видели телебашню и знали в какой она стороне. Под утро вышли к озеру. В сапоги затолкали одежду, голенища завязали верёвкой и одели их на шею. Документы в пилотке на голове и поплыли. На берегу оделись и осторожно пошли по лесу. Вскоре вышли к ряду колючей проволоки, которая крепилась на деревянных столбах в 170 сантиметров высотой. Легко перелезли и пошли дальше. Мы понимали, что идём уже в пограничной зоне. Вышли к заброшенному селу. Когда создавали границу, село попало в его зону и людей выселили. Все заросло кустарником и травой. Дома покосились, у многих выпали рамы и двери. Вот так Кремль создавал в захваченных странах Европы новый ГУЛАГ. Прошли мёртвое село и вышли к каналу. Он был глубоким, но шириной метров 12-15. Увидели на берегу рассохшуюся лодку. Стащили её на воду, оттолкнулись. Гребли руками и добрались до другого берега. Лодка не успела наполниться водой. Прошли метров 100 и наткнулись на стальную сетку, укрепленную на рельсах, вбетонированных в землю высотой три метра. Перелезли и её. Прошли еще метров 100 по лесу и вышли на просеку, на которой через каждые 100 метров стояли вышки. Притаились за деревьями и стали наблюдать. Солдат на вышке спал, его храп разносился на весь лес. Мы осторожно прошли у самой вышки и опять углубились в лес. Уже было светло. И опять перед нами колючая проволока на столбах высотой 170 сантиметров. Перелезли через неё и тут справа ввысь взметнулась зелёная ракета. Мы поняли, что нарушили сигнализацию. Побежали вперёд, но тут услышали рокот автомобильного мотора. Перед нами метрах в 30-и было ещё одно озеро. Мы решили спрятаться. Трава была высокая и густая, много было кустов. Я сказал Виктору, что надо ложиться так, чтобы один куст был между ногами, а другой у шеи и накрыть себя травой. На куст никто не пойдёт. Мы лежали друг от друга в 7-8 метрах. Приподняв голову, я увидел как идет грузовик, и из кузова выпрыгивают солдаты ГДР и образуют цепь. Машина остановилась, и солдаты пошли к озеру цепью. Были они сонные, расхристанные. Было видно, что им всё до лампочки, лишь бы поспать. Они подошли к воде и повернули назад к машине. Но один рыжий, длинный, конопатый немец переставлял ноги и все время зевал. Он тащил за ремень автомат по земле. Остановился, зажал автомат между ногами и хотел закурить. Но легкий утренний ветерок затушил зажигалку. Он стал поворачиваться спиной к ветру и... вдруг как заорёт. Автомат упал на траву, он показывал рукой на траву и орал. Все солдаты прибежали к нему и образовали круг. В этом кругу был Чесноков. Солдат Семпер (узнал фамилию из дела) увидел его сапог в траве. Чесноков встал и... пошёл ко мне.Солдаты расступились. "Вставай, Витольд, нас поймали". Я был в шоке! На его месте я увёл бы солдат к машине, если спросили бы где второй. Сказал бы, что поссорились и я не захотел уходить в Западный Берлин и решил вернуться в часть. Дали бы срок по минимуму. Но этот идиот мне 12 лет накрутил и себе 10. С дураками нельзя связываться. Если что-то делать -- только одному. Меня не реабилитировали, так как был побег из части, а в ГДР, если отсутствуешь в части более двух часов, автоматически измена Родине. В суде я сказал, что Родине не изменил, так как власть меняется, а Родина вечна. Тем более советская власть не имеет права отождествлять себя с Родиной, и в этом она сама расписалась кровью расстрелянных ею рабочих Новочеркасска. Где и как проходил суд? Суд проходил в Магдебурге, в прокуратуре армии. Шёл суд два дня. Возили нас из Потсдама. Нас с границы привезли в Магдебург в штаб Армии. Там в большом зале в углу сгрудились полковники, генералы, офицеры. Как пауки в тёмном углу. Посреди огромный, круглый стол с картой. И тут входит в зал полковник Никифоров (командующий артиллерией и ракетными войсками). Говорит, чтобы я подошёл к карте. Подхожу. Он почти шёпотом говорит, дрожащим голосом: "Что же ты наделал, сынок?!" Отвечаю: "А что вы наделали в Новочеркасске, вы в работяг стреляли, в свой народ!" У него слёзы на глазах: "Ты меня с ними не путай. -- Махнул рукой за плечо, назад, намекая на кэгэбэшников. -- Я в свой народ стрелять не буду, я солдат, а не палач. Ладно, мы тебе поможем, не падай духом". Никто этого разговора не слышал. Там же, в карцере, в подвале тюрьмы. А потом нас отвезли в тюрьму в Потсдаме. А там был начальником бывший лётчик. Он в чём-то провинился и его, придурки, лётчика (!), назначили начальником тюрьмы. Это ж надо было придумать. Он вечером пришёл ко мне в камеру, и мы до ночи разговаривали. "Вот сволочи, много дадут тебе, надо было продумать побег как следует". Я ему в десятый раз повторял, что всё произошло неожиданно и думать было некогда. Он приходил ко мне каждый вечер, когда всё стихало. Я ему рассказывал об отце, о Ростове, о своей невесте. Когда нас привезли после суда, он вечером принёс большое блюдо с жареной картошкой и котлетами, чай и пирожные. Сам был под сильной мухой, плакал, проклинал советскую власть и даже сказал, что если бы у него не было жены и двоих детей, ушёл бы со мной из тюрьмы. Он уснул на кровати. Я мог бы выйти, но кругом было много охраны и подводить такого мужика не хотелось. Я разбудил его, и он ушёл домой. Где Вы отбывали наказание после суда? На каких режимах? Режим у всех политических один -- строгий. Сидел в политлагерях в Мордовии с 17 января 1967 года в 11 лагере, 3, 19, 17, 17 "а", и в нём познакомился с Юрой Галансковым. В июле 1972 года нас вывезли в Пермскую область. Одних в политлагерь 37, а я попал в 36. Как Вы оказались во Владимирской тюрьме? Во Владимир отправили нас 45 человек за забастовку протеста. Офицер ударил украинца Сопиляка. Мы бросили работу и объявили забастовку. Сначала прогнали по карцерам, потом по два месяца ПКТ (тюрьма при лагере), а потом на три года во Владимир. Мы прибыли во Владимир и нам дали борщ на обед. Мы обалдели. Желтоватая вода, в которой плавали редкие капустинки и... больше ничего. От еды отказались и потребовали начальника. "Да я тут уже больше полугода и начальника не видел, а вы кто такие?" -- отвечал нам надзиратель. Мы сказали ему, что скоро сам начальник будет нам пищу раздавать. Вызвали дежурного офицера, потребовали норму раскладки продуктов. Он посмеялся и сказал, что она секретная. Мы вообще ахнули. Связались с уголовниками, рассказали о себе, попросили перебросить на волю записку, в Москву. Сказали, что наведём порядок в тюрьме. Они нам помогли. В записке написали, что объявляем голодовку. Описали питание. Через неделю прилетела комиссия из Москвы. На Западе стали писать, пошли передачи, что во Владимире морят политзэков голодом. Сам начальник тюрьмы полковник Завьялкин раздавал нам борщ. "Вот смотрите, тут и картошечка, и лучок зажаренный, и капуста по норме". Норму раскладки продуктов повесили на каждом этаже. Все были в шоке. Уголовники онемели, менты ходили, словно кол проглотили. Уголовники боролись за свои права примитивным и грязным методом. Наделают в парашу, разболтают и обольют ментов с ног до головы. Их изобьют, посадят в карцер и опять всё, как было. Мы же стали узнавать от уголовников кого в тюрьме избили, убили, и писали жалобы, протесты. Уголовники присылали нам свои приговоры, и мы писали по ним жалобы. Многим поменяли режим и перевели в лагерь. Снижали сроки. Одного Мороза с 15-ю годами освободили за отсутствием состава преступления. Я пишу об этом в "Страшной книге". Уголовники помогали нам хлебом, сахаром, маслом. Даже деньги присылали, и мы у черпаков (уголовников на раздаче пищи) покупали продукты. За зэковскую помощь я благодарю в своей книге воров Гиви и Джунгли. Я им обещал это. Через них шла информация на волю, и они нам помогали во всем. Из повести Витольда Абанькина "Звёзды Златоуста": Скотство в неволе сильнее проявляется, тут не перед кем, думают, стесняться и роли играть. А кто человеком был, тот им и останется. Я-то думаю, что если человека годами унижать, издеваться над ним, то он в скота быстро превратится. Что во Владимирской тюрьме было самое тяжёлое? И как удавалось не терять присутствие духа? Мы были за правое дело, и силы прибавлялись сами собой. Ничего не было страшно, мы шли в бой за Правду и Справедливость, и о себе не думали. Нам всё давалось легко: голодовки, карцера, всё было нипочём. Однажды я голодал 35 суток и на тринадцатые сутки ходил по камере на руках. Менты от злости скрипели зубами. Чем больше меня давили, тем больше сил к сопротивлению появлялось. ;Силы брались из чувства справедливости и недовольства сложившейся ситуацией. И ещё -- когда меня давят, у меня сразу такие силы сопротивления появляются, что я горы сворочу. Чем больше давят, тем больше сил. Азарт бешеный появляется сокрушить насильников. Не зря я еще в 16 лет вот такое стихотворение написал. В нём мой характер: Свобода не даётся даром, как плод упавший с неба. Поэтому, когда я познакомился с Юрой Галансковым, я увидел в нём себя. У нас даже стихи похожие. И он родился 19 июня, а я 15 июня. А это многое значит. Мы бойцы Свободы и Справедливости. И пусть нам смерть грозит косой, сил только прибавляется. Из рассказа Витольда Абанькина "Следователь": Многим мы помогли во Владимире, многим снизили сроки, двенадцать человек освободили, многим заменили тюремный режим на лагерь. Власть ненавидела нас лютой ненавистью, но поделать с нами ничего не могла, мы шли за Правду, за Справедливость, а значит были с Богом, а Бога никому и никогда победить не удастся. Вы, наверное, в добавок к духовной силе, обладали большой физической выносливостью. Я хотел стать лётчиком. Уже прошёл комиссию, но болтанул одному пацану, что на вертолёте легче улететь за кордон на малой высоте. Прихожу получать документы, а мне говорят, что я не прошёл комиссию. А ведь мне сказали, что здоровье отличное, чтобы пришёл за документами. Потом до меня дошло. Этот пацан болтанул отцу, который работал в аэроклубе. Хорошо, что он не сообщил кэгэбэшникам. Просто решили не брать меня, чтобы не нажить себе проблем. А так я занимался плаванием зимой и сразу сдал на третий разряд. Я ведь летом метался между аэроклубом и Доном. Плавал каждый день, переплывал Дон. Он возле меня в 700 метров. Потом пошёл на штангу и через полтора года получил первый разряд в лёгком весе. Ходил на мотоспорт и получил второй разряд. А когда купил себе Яву, то мотоклуб бросил. Попутно занимался акробатикой. А Новочеркасск привёл меня в лагеря. Но несмотря на Вашу стойкость и мужество, жуткие вещи тоже происходили во Владимирской тюрьме, как и повсюду в пенитенциарной системе СССР. Здесь вы можете увидеть ответ из прокуратуры по поводу убийства во Владимире зэка, который воевал, потерял руку, потом сел по уголовке за то, что уже воевал с чиновниками за квартиру. В тюрьме, по нашему примеру, стал писать жалобы на ментов, на подполковника Угодина, замначальника по режиму. Но нас боялись тронуть, а его... По приказу тюремного садиста Угодина его бросили в пресс-хату и убили. Сам подполковник смотрел в глазок, как его подручные выполняют приказ. Нам даже менты это рассказывали. Мы писали жалобы и протесты из тюрьмы, потом я писал на воле. И вот какой ответ получил. Это информация будет хороша ко дню Победы. Как Вы впервые познакомились с Владимиром Буковским? Сидим во Владимире в 1975 году в камере № 21 на 4 корпусе с Алексеем Сафроновым (у него 12 лет за побег из части в ГДР, из коммунистического рая). Открывается дверь, и в камеру входит худющий парень и тащит за собой по полу матрасовку, полную книг. Сел на нары, отдышался: "Буковский я, ребята". Мы-то друг друга заочно знали, но никогда не встречались. А тут Бук вваливается и понеслось, разговоры чуть не до утра. Уже давно простучали отбой надзиратели ключами по кормушкам, а мы всё говорили и говорили. Бук рассказывал нам о "Хронике текущих событий" и благодарил за информацию для неё. Говорил, что о нас помнят на воле и всеми силами стараются помочь. Рассказывал о том, что происходило на воле, о самиздате, а мы о лагерях более подробно. Мы-то сидели уже по несколько лет, а он только сел, свежий был зэк. Ведь в записках, которые отправляли на волю, всего не напишешь, писали только о самом важном. Рассказал об Андрее Дмитриевиче Сахарове, которого хорошо знал. Потом он вынул из мешка фотографию, с опаской оглянулся на дверь и шепотом сказал: "Сахаров -- это, мужики, дядя Андрей, поняли?" И прижал палец к губам. Бук каждый день долбил английский и рисовал часто замки. Они ему нравились. Конечно, он был начитанный и логическое мышление у него было дай Боже. Но я всё-таки оказался прав в нашем споре. Он говорил, что после освобождения мы должны оставаться в стране и вести агитацию. Я же считал, что никакой агитации мы не проведём, а тут же сядем. Считал, что надо выезжать и вести массированную пропаганду на Западе. Что он и сделал потом, после обмена. Мы знали в 1976 году, что скоро все выйдем на свободу. В письмах были намеки. Нам ведь писали не только родственники, но и даже незнакомые люди. Многие письма не выдавали из-за условностей, но всё-таки что-то проходило. Конкретно, что готовится, мы не знали. Почему он думал, что агитация среди народа может иметь успех? Ваш отец, например, считал, что народ не готов массово выступить против власти. Судил ли Буковский о народе по своему интеллигентскому кругу друзей в Москве? Насколько хорошо, по-Вашему, знал он, чем и как действительно живёт народ? Он просто думал, что агитация в России очень важна. Я согласен с этим, но не нам агитировать было. За нами ходили хвосты. И сколько бывший зэк мог сагитировать, скольким людям мог раскрыть глаза?! Единицам. И новый срок по 2 части до 15 лет. Вот и вся агитация. На Западе все двери были открыты. СССР был очень зависим от Запада, и нужно было Западу, его гражданам, открывать шире глаза на красную империю, которая грозила всему миру, чтобы тогда давили на Советы по всем параметрам. И давили жёстко, вплоть до разрыва дипотношений. Отказывать во въезде в страны Запада чиновникам Кремля. Я так думал. И сейчас надо также давить на Кремль. Были ли какие-то радостные воспоминания о заключении, связанные с Буковским? Помню, я сделал ему в 1975 году на день рождения торт. Загодя собрал сахар, купил в ларьке маргарин и конфеты-подушечки, попросил у медсестры зеленки и йода. На батарее посушил корочки белого хлеба, который прислали нам уголовники. А сам хлеб порезал тонкими ломтями и положил на полку подсушиться. В чашке растворил конфеты, сделал сироп. Всё это делал так, чтобы Вовка не видел. Он читал, учил английский и уходил в себя. Утром после завтрака повели на прогулку, а я не пошёл. Сбил маргарин с сахаром, добавляя воду. Разложил хлеб и намазал кремом. Сверху также обмазал и посыпал помятой в порошок корочкой. Уже получилось красиво. В остаток крема добавил каплю зеленки, скрутил воронку из целлофана, выдавил листики. Йод добавил в другую порцию крема и в кулек и выдавил красноватые цветы. И тут открывается дверь, и ребята идут с прогулки. Я уложился в 35 минут. Вовка обалдел. Стали его поздравлять. А мент глаза вылупил: - Откуда торт, Абанькин, кто принес? Все стали хохотать. Отрезал кусочек и дал менту. Он чмокал, хвалил, дал ему рецепт. Говорил, что жена тоже попробует сделать. А мы на полотенце заварили чая и отмечали Вовкин день рождения и не знали, что его через год обменяют на Корвалана. Когда Вы узнали, что Буковского обменяли на Корвалана? Витольд Абанькин: Буковского забрали из нашей камеры на обмен. Но мы тогда не знали, куда забрали. Как обычно -- с вещами на выход. Он ушёл, а уже через уголовников мы узнали, что его вывезли из тюрьмы. И только когда заголосила пресса, мы узнали, что его обменяли. Переписываться с ним после освобождения было невозможно, так как мне перекрыли кислород. В первые дни я получал письма от друзей, а потом всё обрезали. После развала СССР связь, конечно, восстановилась? Мы с ним перезванивались. Когда создавался Евросоюз, он костылял Европу. Говорил, что она реанимирует СССР, и что более, чем 20 лет, Евросоюз не протянет. Так и выходит. Уже страны поняли, что это дело невыгодное. "Героическая речь Буковского в защиту свободы, произнесенная во время суда, и пять лет его мучений в отвратительной психиатрической тюрьме, будут помниться еще долго после того, как сгинут мучители, которым он бросил вызов." В. Набоков. Бук был другом Юры. Они вместе выступали у памятника Маяковскому. Бук Юру уводил задними дворами от чекистов. В книге "Юрий Галансков" Бук о Юрке говорит много. Нас вывезли из Мордовии в июле 1972 года. Юрку этапировать побоялись, думали не перенесёт. И вот нам сообщают в ноябре, что Юра умер. Мы были в шоке. Собрались за столом в зоне на воздухе. Чай заварили, конфеты нашлись, печенье. Поминали Юру. Запели "Чёрный ворон". Менты и чекисты требовали разойтись. Мы на них внимания не обращали, вспоминали Юрку. И тут что-то со мной случилось. Меня сковала неведомая сила, я не мог шевельнутся и вдруг моим языком, моим немного искажённым голосом кто-то стал говорить: "Ребята, когда рухнет советская власть, нам надо будет не забыть перезахоронить Юру в Москве". Все уставились на меня. Голос был не мой, я был бледным, как смерть. Менты и чекисты обалдели. И тут меня отпустило, я обмяк, смотрю на всех и ничего не пойму. Потом мы долго это обсуждали. И только потом, через много лет, я понял, что через меня было предсказано, что Советы рухнут при нашей жизни. И я -- не родственники, не подельники, не друзья, не москвичи -- перезахоронил Юру через 19 лет. Меня кто-то толкнул в спину и сказал, "Иди", и я поехал в Москву, попал на баррикады... ;Из рассказа Витольда Абанькина о Юрии Галанскове 29 августа 1991 года, за день до перезахоронения: О Юрии Галанскове я мог бы говорить не один день. Но лучше всего о нём расскажет случай, который произошёл в 1972 году, в мае. Надзиратель шёл через лес в зону и нашёл на дороге маленького совёнка. И он принёс этого совёнка нам. Кормить птенца было нечем. Я в столовой собрал со всех заключённых шарик мясных нитей, которые выловили в лагерных щах. И вот этими нитями мы кормили совёнка. Но этого шарика нам хватило всего на две кормёжки. Кто-то нашёл банку рыбных консервов. Этой банки хватило на два дня. И тогда Юра -- сначала тайком, а потому уже в открытую -- стал отдавать ему свою котлетку или кусочек мяса. Котлетку и мясо мы выбивали для него путём голодовок и забастовок. Это было больничное питание, называлось оно тогда 6-Б. Давали его только через месяц и давали только тем, кто хорошо себя вёл. Но Юра вёл себя плохо. Он постоянно участвовал в голодовках, забастовках, писал жалобы. И в общем-то нам с большим трудом удавалось ежемесячно для него выбивать это питание. И вот этот мизерный кусочек мяса или котлетку он стал отдавать совёнку. Приходилось с ним ругаться, но это было бесполезно. В общем, совёнок вырос, превратился в большую птицу. Сова была ручная, в зоне садилась заключённым на плечи, носили её на руках, любила она сидеть над бильярдным столом и наблюдать за игрой. А Юра постепенно чах. Мы видели, что он медленно умирает. Мировая общественность подняла свой голос в защиту его жизни, здоровья, боролась за его освобождение. Честные люди в СССР также поднялись на защиту жизни Юры Галанскова, но это было тогда бесполезно. Кровавый Молох империи зла требовал жертв, и Юра стал одной из его жертв. Он выстоял на своей баррикаде, не сдался, и погиб как борец за свободу и справедливость в нашей стране. Из письма Юрия Галанскова сестре Елене: Не будь бабой, а будь женщиной. Но учти, что женщиной быть не так просто. Баб много, а женщин мало. Мужикам от бабы нужен только "шерсти клок". Женщин же они уважают, и любят они только их. Не бывает просто красивыx баб. Всякая женщина становится красивой, если её изнутри озаряет её собственная человеческая красота. Запомни это хорошенько. Большинство девчонок украшает себя тряпками и красками, но от этого не становятся красивыми. Это самое большое заблуждение всех баб. У Заболоцкого есть стихотворение: Что значит красота? Сосуд? Из предисловия к повести Витольда Абанькина "Женихи": О женщине вообще разговор особый. Как и мужик страдала она, и страдает, и страдания её во сто крат тяжелей, потому что она более чувствительна ко всему, более нежная она, женщина! И растоптать её легко. Для этого не надо многого, а бессердечия горсть, да наглости доля. В общем, то же, что нужно, чтобы растоптать прекрасный цветок. Но ко всем тем страданиям, которые на мужика обрушиваются, страдает она и по самой своей природе, в муках вынашивая и рожая человечество, за что ей памятники должны стоять по всей Земле. Но и это ещё не все её страдания, а главную боль терпит она зачастую от мужчины, от мужа своего. Бывает битая, униженная, оскорбленная и обманутая. И всё это выпало на неё одну, на её хрупкие плечи, на страдающую душу, на любвеобильное, нежное сердце. И как же ей выстоять, как не потерять себя, как не разувериться в мужчинах, в самой жизни? И что же мы? Кто же мы? И зачем мы? Если Мать человеческая, если жена, сестра, и дитя наше, страдает больше нас всех?! Витольд Андреевич, расскажите про свою поездку к Сахарову после освобождения. Мой 12-летний срок заканчивался 4 августа 1978 года. Тогда я находился в лагере № 36 в Пермской области, недалеко от посёлка Чусового. Сидел в ПКТ до конца срока. Взяли меня на освобождение 1 августа. Привезли в Ростов самолетом ЯК-40. Этапом везли в столыпине до Волгограда, не успевали и в Волгограде посадили в самолет. Вокруг меня пять человек с пистолетами наголо. Я в разговор, а они: "Не положено". Хреновый зэк, который ментов не уболтает. Я брал ментов расстрелом рабочих в Новочеркасске или своим дядей адмиралом. Чрез пять минут попрятали пистолеты, придвинулись. У меня было два чемодана книг. Открыл, показывал книги, говорил о Сахарове, Солженицыне, Буковском, Галанскове и так далее. Когда подлетали к Ростову, я хотел им предложить со мной лететь в Турцию. Думаю, полетели бы. Они стали антикоммунистами. Скольких уголовников, конвойных офицеров и солдат я разложил -- несчесть. В Ростов прилетели в 12 ночи. До утра спал в камере с уголовниками. Пытались меня спровоцировать на драку. Это кэгэбэшная работа, но я их переагитировал. Стали врагами народа, как я. Утром вывели фотографироваться. И в 13 часов вывели на шмон. Большой зал с длинным столом. Разложили на столе книги, а я им стал говорить то же, что и в самолёте конвою. Новочеркасск, дядя адмирал, и т.д. Их человек 15, рожи у всех одинаковые. Потом узнал, что были из прокуратуры области. Военный прокурор, из администрации области и города, из управления ИТУ. Два часа я им толкал речь. Стояла гробовая тишина. Закончил так: "Вы все прекрасно понимаете, что КПСС завела нашу богатейшую страну в тупик, привела к политико-экономической пропасти. Никакого коммунизма не будет, а грядет крах советской власти. Через 10-15 лет вы не только погон, но и голов не сносите." Из тишины послышался один сдавленный голос: "Как его такого освобождать?" Я ответил: "Революцию в Ростове я делать не собираюсь. Мне придёт вызов, уеду в США или в Европу. А вы тут ждите, когда народ вам головы оторвет." Вывели к воротам. А там дежурный капитан пристал ко мне, уже прошёл слух, что я там говорил. Я ему ещё час рассказывал, что ждёт страну. Занял у него три рубля на такси, загрузил чемоданы и приехал к сестре. На другой день получил на почте перевод от Александра Исаевича Солженицына и поехал в СИЗО, отдал долг капитану. Он тоже стал антисоветчиком. (Через 13 лет иду по Ростову, какой-то человек берет за руку: "Узнаёте меня?" Вижу, лицо знакомое. "Я Вас этапировал в самолёте в 1978 году." Я вспомнил его. "Бросил я эту службу проклятую, сейчас на заводе работаю, и Вас всё время вспоминаю, как Вы всё точно сказали). Когда меня освободили, в моём желудке было шесть пуль с информацией. То есть исписанные микрописью, которой я овладел в совершенстве, листочки папиросной бумаги. Там было всё о новеньких в зоне, о планах на ближайшее будущее и другая информация. Эти листочки скручивались плотной трубочкой, запаивались в два слоя целлофана и проглатывались. На всём протяжении этого этапа я всего три раза ел и пил воду, так как было опасно потерять информацию -- за мной при выводе в туалет наблюдали через глазок. А в туалете вагона вообще всё было невозможно. Отец мой умер за 10 месяцев до моего освобождения, и я поселился у сестры. Пятого августа вечером я уже выехал в Москву на поезде. Садился в поезд тайком. Билет мне покупал незнакомец, которого я попросил купить билет. Прятался за вагонами, а когда поезд пошёл, но ещё были открыты двери, я догнал его и впрыгнул на подножку последнего вагона. Перед поездкой я купил толстую, надёжную веревку... Я знал, что в подъезде дома, где жил Сахаров, постоянно дежурят чекисты, переодетые в форму милиционеров. Также дежурили они и у дверей его квартиры. Поэтому попасть в квартиру, мне, только что освободившемуся, да еще без паспорта, со справкой об освобождении, было невозможно, и я решил встретиться с Андреем Дмитриевичем иначе. Я знал, что на доме есть пожарная лестница и думал влезть по ней на крышу, закрепить веревку и спуститься к окну квартиры. Я боялся испугать Андрея Дмитриевича или его жену. Ведь, увидев человека в окне на высоте шестого этажа, он или она могли вскрикнуть, и чекисты у дверей услышали бы этот крик. Но я думал, что всё обойдется — и я или передам информацию через форточку, или влезу в окно, и мы спокойно поговорим обо всём. Но моим планам не суждено было сбыться. Ночью, в 1:30, в Лихой, поезд задержали. По вагонам бегали сотрудники милиции с фонариками и моими фотографиями. Они поднимали спящих людей, светили им в лицо и искали меня. Перепoлох был жуткий. Я слышал, когда меня выводили, как люди говорили, что поймали опасного преступника. Ночь я провел в дежурной комнате милиции, на вокзале, в обществе капитана Ярыгина. Я рассказал ему о расстреле рабочих в Новочеркасске, о том, кто и за что сидит в лагерях и тюрьмах, что политзэки за народ против тоталитарной власти, которая сделала всех нищими и бесправными в богатейшей стране мира. Рассказал ему о своих высокопоставленных родственниках, что я мог бы сидеть в Кремле, но выбрал тюрьму, так как считаю, что в Кремле сидят обманщики и палачи. К утру капитан готов был идти на Кремль с топором. Он сказал, что отпускает меня в Москву, но я не хотел, чтобы он пострадал из-за меня и ехать отказался. Я сказал ему, что советская власть рухнет через 10-15 лет, так как коммунисты привели страну к грани катастрофы. Утром за мной прибыл конвой, меня посадили в поезд на Ростов, и мы поехали. Меня предупредили, что если я попытаюсь бежать, то получу срок, что я нарушил паспортный режим и т.д. и т.п. ;По приезде в Ростов меня привезли в прокуратуру и там меня еще раз предупредили, что я получу срок, если попытаюсь выехать в Москву. Тут же меня поставили под надзор и объявили, что я не имею права покидать жилище с 20 вечера до 6 утра, бывать в общественных местах, ресторанах, кафе и так далее. Смеясь, я спросил, можно ли мне заходить в общественные туалеты. Или отправлять естественные нужды за углами? На что прокурор сказал, что за мной будет надзор. При этих словах он многозначительно посмотрел на меня. И что мне не дадут нарушать закон. Также сказал, что я должен буду дважды в неделю ходить в районный отдел милиции и отмечаться. И прокурору я тоже рассказал о расстреле рабочих в Новочеркасске и предупредил его, что скоро он потеряет погоны, а может быть, и сядет. Дал ему совет сильно не наглеть. Он молча меня выслушал и ничего не сказал. И это было уже хорошим знаком. Когда я выходил из кабинета, прокурор бросил мне вслед: "У меня работа такая, так что не обижайтесь". Информацию, которой я был напичкан, мне все-таки очень быстро удалось переправить, но не в Москву, а в Ленинград, а уж оттуда она попала к Сахарову. Хоть и окружным путем, но всё произошло вовремя. Расскажите, пожалуйста, про эту фотографию, на которой Вы с Буковским изучаете папки с делами. Это мы на Лубянке в КГБ 15 сентября 1991 года. Знакомимся с делом Юры Галанскова. Восемнадцать томов накропали сволочи на парня! Стулья нам принес генерал, перепуганные они были. Один говорит нам: "Жена утром будит, кричит: 'Вставай, дурак, танки в Москве!' Мы ничего не знали, как снег на голову". Вот когда надо было брать их тепленькими за шкирку. Из письма Юрия Галанскова родителям: Мы -- это наши мощные инстинкты. Они учат нас преданности, и они же делают из на предателей. Поэтому мы -- и Преданность и Предательство одновременно. Мы знаем цену и Преданности и Предательству, и было бы грубой ошибкой думать, что "люди склоняются к злу". ;Наоборот, зло всегда противно человеку. И он проецирует зло как тёмное, дьявольское Нечто. Оно для него тягостная вынужденность, с которой он ведёт постоянную упорную борьбу. В своей душе, в своём духе человек остаётся хорошим, кристаллизует всё доброе как нравственное и проецирует эту кристаллизацию, положим, как десять заповедей. Эти десять заповедей, как десять жемчужин, как десять откровений, он вписывает в систему религии. А всякая религия -- это гигантская величественная проекция гигантского величия человеческого духа. Витольд Андреевич, как прошёл митинг после перезахоронения праха Юрия Галанскова? После перезахоронения Юры Бук выступил у памятника Маяковскому. Хорошую речь сказал. Бук прилетел в Москву 25-го августа, а я поехал в Мордовию 28-го, вернулись 30-го, а похороны и митинг были 1 сентября. Ельцин прислал на митинг Галину Старовойтову, так как сам не смог приехать. У него была какая-то иностранная делегация. Я нашёл ребят с озвучиванием. Привезли огромное количество аппаратуры, но она не заработала. Ребята были в шоке, говорили, что за день до перезахоронения всё было нормально. Десяток раз проверили всё по цепи, но... пришлось брать мегафон. Я не хотел им платить, сумма была 450 рублей. Но Бук сказал, чтобы деньги отдал, всё-таки ребята старались, и сами были убитые. Я заплатил. Бук был одним из тех, кто нёс гроб. Отпевал на кладбище Юру Геннадий Гаврилов, офицер Балтфлота, срок 6 лет. Мы сидели вместе в 17 "а" зоне с Юрой. Потом стал священником. Из речи Владимира Буковского у памятника Маяковскому в Москве в день перезахоронения Юрия Галанскова: Это я, призывающий к правде и бунту Сегодня, когда коммунистический режим рушится, а коммунистические вожди разбегаются, как крысы, я хотел бы напомнить: С этих слов, звучавших здесь, на этой площади 30 лет назад, слов из поэмы Юрия Галанскова "Человеческий манифест" зародилась в нашей стране гласность. Также, как на этом месте с нецензурируемых сборников поэзии зародилась свободная печать. Нужно отдать им должное -- партийные вожди сразу оценили опасность нашей гласности. Участники этих чтений тридцать лет назад, также как и участники правозащитного движения, выросшего отсюда, платили многими годами тюрем, лагерей и психиатрических больниц. А некоторые -- жизнью. Но даже и смерть не прекращала репрессий. Тело Юрия Галанскова не отдали семье и друзьям. И только благодаря их усилиям удалось разыскать его могилу. Конечно, репрессии не были для нас неожиданностью. Мы это знали. Мы знали и то, что нас услышат немногие. Нашей трибуной могла быть только скамья подсудимых. А привыкшая к репрессиям страна не могла откликнуться сразу. Но мы знали также, что нет у нас другого оружия, кроме слова. Насилие не победить насилием. А лживую власть не перехитрить. Всегда на их стороне будут танки и тюрьмы, а на нашей -- лишь слово. Мы знали -- несчастна страна, в которой простая честность воспринимается в лучшем случае как героизм, в худшем случае -- как психическое расстройство. Ибо в такой стране земля не родит хлеба. Горе тому нарду, в коем иссякло чувство достоинства, ибо дети его родятся уродами. И если в той стране, у того народа, не найдётся и горстки людей, не потерявших стыда -- не выживет тот народ, погибнет та страна. Во всех нас могла угаснуть эта искра человечности, о которой писал Галансков. Сегодня мы можем гордо сказать: Процесс духовного раскрепощения, начавшийся на этом месте 30 лет назад, не угас. Вопреки партийной громогласности выжила и окрепла наша гласность. Её не удалось ни задавить, ни подделать. И опять, как в дни нашей юности, совсем недавно прозвучал в душе каждого тот же вопрос: "Можешь выйти на площадь? Смеешь выйти на площадь?" Но уже не горстка людей, признанных психически больными, а десятки и сотни тысяч заполонили площадь. И танки встали. Юра не дожил до этого дня, как не дожили до него Анатолий Марченко и Пётр Григоренко, Вадик Делоне и Александр Галич. Но они и трое ребят, погибших, защищая Белый Дом в эти августовские дни, сделали всё возможное, чтобы этот день наступил. И теперь, когда у нашей страны есть законная власть, пришло время и Юре вернуться в Москву из своей бессрочной ссылки в Мордовии. Нам же, оставшимся жить, нужно ещё очень много сделать, чтобы не позволить красной чуме возродиться. Не надо обольщаться -- дракон ещё не сдох. Он смертельно ранен, у него переломан хребет. Но он всё еще держит в своих цепких лапах и человеческие души, и многие страны. И опять, как 30 лет назад, у нас есть только одно оружие -- слово. В архивах Лубянки, арестованных российским правительством, хранятся тайны о страшных преступлениях -- прошлых, настоящих, и, быть может, и будущих. Только придав их гласности, предав их международной объективной комиссии, сможем мы очиститься от этой скверны. Только тогда мы выполним свой долг перед памятью миллионов, чьи забытые могилы всё ещё не найдены. Какие впечатления от нашей действительности были у Буковского, когда он приехал в Москву в первый раз после обмена на Корвалана? Когда он приехал в Россию, у него была карточка, а денег не было. Я прыгал по танкам и порвал кроссовки. Он повёл меня в магазин, чтобы купить новые или туфли. Зашли в один, другой, ничего нет. И карточки не принимали, вот в чём дело. Он был поражён. Говорил, что в Южной Америке, в Африке давно работают карточки. Два дня мы потратили, чтобы он получил деньги. В банке у него взяли карточку, что-то писали с неё, относили бумагу на подпись и принесли нам деньги. Дикость жуткая. Пошёл он к Гавриилу Попову, мэру Москвы. Хотел купить домик партизана Давыдова, чтобы мы там могли собираться, чтобы это было нашим офисом. Тот заломил такую цену, что Бук ахнул и сказал ему, что в Англии за такие деньги замки продают старинные, огромные. Сказал ему, что он сошёл с ума от жадности. В общем, поругался с ним. В Верховном Совете заголодали депутаты. Мы приходим туда и диву даёмся. У них стоят мешки с сахаром, коробки с чаем, кульки с печеньем. Мы им говорим, чтобы всё это тихонько убрали, иначе голодовка недействительна. К вечеру депутаты разошлись. Он был поражён, что депутаты не знают таких вещей, и когда узнали, у них пропала прыть. "И эти идиоты полезли во власть! Да они только ещё хуже сделают!" Потом был принят закон, что президентом мог стать гражданин России, проживший последние 10 лет в стране. Это же против него принимали. Вот вам пример с Левко Лукьяненко. Отсидел 27 лет за независимость Украины. Сидел дважды. Освобождается, приезжает в Украину, а там перекрасившиеся в демократов коммуняки. Они его приняли, расцеловали и... тут же отправили послом в Канаду. Подальше, чтобы Президентом на стал. Я Левку говорю: "Как это могло случиться, почему ты клюнул на мякину?" -- "Да я только с зоны, ещё робу зэковскую не снял, ничего не знаю, меня обнимают, на руках носят, и в послы. Я даже рот не успел открыть". Краснота боялась, что будет, как в Чехословакии, когда Гавела избрали Президентом. Расскажите, пожалуйста, о своей деятельности после развала СССР. У меня были две правозащитные организации. Одну открыл в 1994 году -- "Союз за права человека". Она состояла из нескольких организаций. Но люди постепенно разбежались, и я её закрыл в 2004 году. Но тут нашёл меня один предприниматель, который слышал обо мне и предложил открыть другую организацию, сказал, что будет финансировать. Я открыл "Путь к праву". Тогда можно было многое делать. ТВ, газеты, радио просили меня дать информацию. Шли передачи, власть скрипела зубами, но... я ведь был помощником Сергея Ковалёва в Госдуме. Многое сделал, квартиры людям выбил, свалки мусора ликвидировал, дороги провёл. На этом фото видно, что было, и что стало. Это родник Гремучий. Немцы из него брали воду и увозили в Германию, а у нас создали свалку мусора. Послал фото Брежневу, описал всё про немцев. Дали по шапке власти, и родник стал таким, а был вот каким. Эта бабушка, которая бельё стирает, мне о немцах и рассказала. Вот какой была дорога к роднику, а какой стала. Отправил фото М. Касьянову (он был премьером), пригнали рабочих, вывезли мусор и положили асфальт. Всего не перечесть. Власть меня боялась, депутаты завидовали. Один мне сказал: "Ты сидел, тебе всё можно, тебя боятся". -- "Так садились бы! Или уходите, раз не можете ничего, чего зады просиживать в Думе?" В детдома подарки возил, в СИЗО возил наволочки, простыни, краску, вентиляторы, когда жара была жуткая и зэки голодовку объявили. Как раз Ковалёв летел из Чечни и ко мне в гости приехал. Целый день мы в гостях в тюрьме у зэков провели. Меня многие до сих пор депутатом зовут, но я им не был. И не хотел, так как депутаты наши повязаны по рукам и ногам, поэтому мне и завидовали. Соратник Владимира Константиновича по организации Resistance International -- Альберт Жоли -- в своих мемуарах вспоминал, что среди диссидентов были и те, кто завидовал Буковскому. Как Вы думаете -- замечал ли эту зависть сам Буковский? Не видел, чтобы кто-то ему завидовал. Может и были, и есть такие, но этого на людях не показывали. Скажите, Вас не охватывает иногда бешенство, что система сгубила таких людей, как Юрий Галансков? Или уже нет бешенства, а только грусть? Не только злость и ненависть кипит во мне. Поэтому я всячески старался навредить тому режиму, и этому тоже. Осенью 1990 года в Ростове-на-Дону я распространял листовки различного антисоветского содержания на Театральной площади, на улице Пушкинской, в парке им. Горького, в центре города, раскладывал их по почтовым ящикам в разных высотных домах. В один вечер был сильный ветер, я клал пачку листовок на скамейку и противоположный ветру край прижимал небольшим камешком, а сам быстро уходил. Порыв ветра сбрасывал камешек, и листовки разлетались на десятки метров. На ул. Пушкинской камешков не было, но было много кошек. Я купил полкило колбасы и попросил продавщицу порезать её колясочками по сто грамм. Так что вместо камешков я использовал колбасу. Только я отходил на десяток метров, как кошки хватали колбасу, и листовки летели по ветру. До краха советской власти оставалось девять месяцев.Потом знакомые мне милиционеры говорили, что их и солдат подняли ночью, и они собирали листовки по городу. Всего собрали 400 штук. А я отпечатал листовок 4000 штук, осталось у меня 120 штутк. Елена Боннэр, жена Андрея Сахарова, была потрясена этой историей с кошками, когда я ей рассказал. Десяток листовок и резиновые штампы я передал в “Мемориал” в Москве. Мне предложили остаться в ФРГ в 2000 году. Но там всё так хорошо, люди не думают о проблемах, защищены государством. Всё течёт размеренно, как по маслу. А я привык воевать, я солдат, без боя мне скучно. Я испорченный человек это бесчеловечной системой. Я и подкоп рыл в 36-й зоне, чтобы бежать в город, листовки печатал, чтобы поднимать народ на борьбу. В лагере я не был несчастлив, я воевал с системой. Вешал флаг ООН, листовки, разоблачал стукачей, писал микрописью информацию на волю, вербовал ментов, чтобы отправляли письма по чистым адресам на волю. В тюрьме по унитазу, откачав воду веником, накрывшись бушлатом, чтобы менты не слышали, говорил с уголовниками, получал информацию о положении в тюрьме. А ребята прикрывали у глазка. Меня поднимали под руки, колени немели. Это была моя жизнь. На воле мне скучно. Я привык к риску, мне хорошо в опасности. Вот такой был случай на 36-й. Сидел такой Юрий Васильев. С сестрой и зятем захватили сaмолёт в Питере и пытались улететь в Швецию. Летчики успели закрыть кабину, сообщили на землю. Посадили самолет на поляне в лесу. А она была уже окружена. Юрка проскочил. Он служил в десанте, умел управлять самолётом и должен был сесть после захвата за штурвал. А сестру поймали и дали 13 лет. Зятя застрелили в лесу, он был с обрезом и замочил кого-то из ментов. Юрке дали 11 лет. Он был красивым, крепким парнем. Жена начальника лагеря майора Котова работала начальником санчасти. Юрка приболел, пришёл. Она его слушала и... стала гладить голый торс. Юрка обалдел. Прибежал сам не свой, рассказал мне. Я собрал ребят и стали решать, что делать. Идти на контакт и тогда... перспективы необыкновенные. А если провокация? "Политзэк изнасиловал врача..." Голосовали и решили на контакт не идти. Вот в какой атмосфере я провёл весь срок. Март 1967 года, 11-й политлагерь. Нас, молодых политзэков, вызывают в штаб лагеря. Меня первым, фамилия такая. Вхожу в кабинет. За столом опер, дверь в соседнюю комнату приоткрыта. Опер сразу стал агитировать стучать. Во мне всё вскипело до умопомрачения. Переваливаюсь через стол и душу его. Падем на пол. Опер хрипит. Из соседней комнаты выскакивает чекист и оттягивает меня от него. Выбегаю на порог штаба: "Ребята, мне предложили стучать, придушил опера". Пишем протесты прокурору, Андропову. "Не ходите к оперу". Написали более десятка протестов. Чекисты опозорились, им дали по шапке. Меня даже не посадили в карцер. Но по зоне стали распускать слухи, что у меня не все дома, то есть с головой что-то. Вот моя жизнь. В Германии я повесился бы через неделю. Витольд Андреевич, расскажите, как Вы вывешивали на зоне флаг ООН. Витольд Абанькин: Десятого декабря 1948 года Генеральная Ассамблея ООН приняла Всеобщую Декларацию Прав Человека. Каждый год десятого декабря все политзэки СССР голодали в знак протеста против нарушений прав человека в СССР -- не только наших, политзэков, прав, а прав всех живущих в огромной тоталитарной империи, которая права эти декларировала, но за одно слово о них хватала людей, сажала и уничтожала.А декларировала, чтобы втереть миру очки, показать, что права человека в СССР есть и соблюдаются. Десятое декабря для КПСС был, можно сказать, страшным днем. Советские посольства за границей в этот день закрывались и никто носа не высовывал наружу. У советских посольств шли митинги, стояли пикеты. На транспарантах были написаны антисоветские лозунги, такие лозунги выкрикивались через усилители и мегафоны. Люди требовали освобождения советских политзаключённых, требовали соблюдения прав человека в СССР, требовали отставки КПСС и суда над коммунистическими лидерами. Посольства бомбардировали тухлыми яйцами, гнилыми овощами и фруктами, бросали чернильницы в стены и окна. Правительства многих стран Европы направляли в эти дни ноты протеста Советскому правительству с требованием освобождения советских политзаключенных и соблюдения основных прав и свобод человека. Перед 10 декабря в 1973 году в политлагере № 36 в Пермской области были усилены меры безопасности. В зоне постоянно дежурили с десяток надзирателей, ходили чекисты в штатском, в штабе весь вечер горел свет, там они грелись и обсуждали ситуацию в лагере. Но мне удалось в рабочей зоне из половины простыни изготовить флаг ООН с гербом, который я нарисовал на бумаге фломастером, вырезал и приклеил к полотнищу. Полотнище я пронес в жилую зону, хотя обыск был невероятный, но не зэк тот, который не обведет надзирателей вокруг пальца. Через запретку из рабзоны я перебросил трубку длиной два метра. Из этих трубок изготавливались тэны для утюгов. Десятого декабря по жилой зоне вечером просто невозможно было пройти, так как стукачи сновали повсюду. Ими были старики, сидевшие по 25 лет за службу у немцев во время войны. Им всем давали высшую меру, а потом заменяли 25 годами, и они отрабатывали эту благосклонность советской власти, наблюдая за нами и докладывая чекистам о каждом нашем шаге. Но такими были не все. Многие старики нам сочувствовали и помогали. В общем, мне удалось забраться на чердак штаба и внутри, у слухового окна на фронтоне чердака, укрепить флаг, чтобы днём вытащить его в окно за нитку, которую я с катушкой выбросил своим товарищам. Но они не выполнили мою просьбу и белую нитку не завели за угол штаба так, чтобы её не было видно на фоне белой стены, а протянули ее до соседнего барака, и нить стало видно в свете фонаря на столбе. Не успел я спрыгнуть с чердака, как лагерные стукачи бросились наперегонки на вахту доложить о странной нитке. В тот вечер в зоне дежурил капитан Рак. Мы обычно говорили, что советская власть в зоне представлена Раком. Рак и надзиратели боялись лезть на чердак. Думали, что там кто-то есть. Наконец Рак накричал на одного надзирателя и тот, трясясь от страха, полез на чердак. Вскоре он появился с флагом и бросил его к ногам Рака. Капитан стал остервенело топтать флаг ООН и что-то кричать нечленораздельное. Слышались только четко и ясно матерные слова, а потом заявил, что ООН -- фашистская организация. В тот же вечер мы написали десятки жалоб и заявлений во все инстанции о том, что капитан Рак топтал флаг ООН, нецензурно выражался, оскорбляя эту международную организации, членом которой являлся СССР, называл ООН фашистской организацией. После этого капитану долго не давали майора и он открыто клял ООН, флаг и тех, кто сидел в Кремле. А мы потешались над ним и говорили, что если кто из его окружения напишет по этому поводу куда надо, его посадят рядом с нами. Kакую работу заключённые выполняли в лагерях? Одиннадцатый политлагерь был огромный мебельный комбинат. Делали столы, стулья, шифоньеры, тумбочки. В 1967 году в зоне было 1875 человек. Каждую ночь в зону заходил железнодорожный состав, и вагоны загружались мебелью. Как раз Валентин Соколов работал на погрузке. В третий политлагерь нас перевели сентябре 1969 года, так как людей в одиннадцатом становилось мало и не справлялись с производством. Там делали рули и рессорные пальцы для машин "Волга". В этом лагере сидели уголовники. Чекисты с дуру накачали их против нас. И уголовники, чтобы отомстить врагам народа, сожгли сварочные аппараты, паровоз приварили к рельсам, все инструменты побросали в туалет. Чекисты схватились за голову, а мы ржали над ними. Через месяц меня перевезли в девятнадцатый политлагерь. Там делали часовые футляры для Бердского часового завода. Оттуда меня перебрасывают осенью 1971 года в политлагерь номер семнадцать, где мы строили швейный цех. Потом туда завезли женщин, и они шили зэковскую одежду. Осенью меня перебрасывают в 17 "а" --соседний лагерь, где я познакомился с Юрой Галансковым. Лагеря находились в 150 метрах друг от друга и в тихую погоду можно было перекрикиваться. И в июле 1972 года нас перевозят в пермскую область -- в 37-й и 36-й политлагеря. В 36-м делали тэны для утюгов. В стальные трубки вставлялась спираль и засыпался песок-периклаз, который поставляла СССР Швеция. Когда ребята прочитали на бочках, что песок из Швеции, мы об этом написали на волю. Поднялся мировой шум. Швецию обвинили в том, что она помогает СССР издеваться над политзаключенными. Швеция перестала поставлять песок в СССР. Мы не работали более месяца. Потом стали откуда-то возить песок, но худшего качества. Витольд Андреевич, Вам дали такой большой срок. Не было у Вас мыслей о побеге? Привозят нас в 36-ю зону. А я уже побывал в пяти лагерях, плюс десяток пересылок и тюрьма в Потсдаме. Бросил взгляд на зону и... Вахта охраняется плохо, её можно взять за 10 секунд. Библиотека стоит очень близко к запретке и у неё высокий цоколь, то есть можно рыть подкоп и есть куда девать землю. Собрал ребят, которых знал по лагерям Мордовии: "Ну что, будем красным строить коммунизм? Или идём в побег?" Все за побег. Предлагаю штурмовать вахту, брать оружие и уходить в леса, потом в города, листовки и так далее. Или роем подкоп из библиотеки. Голосуем. Один голос пересилил за подкоп. На другой день выводят на работу. Я тут же беру лопату, зауживаю её и точу. Укорачиваю ручку. Достаю полотно, ножовки по металлу, прочную верёвку. Всё это перебрасываю в жилую зону. Вечером в жилой зоне достаю старые штаны и куртку. Сшиваю из ещё старых штанов два мешка под землю. Идем в библиoтеку. Ребята набирают книг и шумят, спорят, а я пилю по балкам половые доски и делаю люк. Срезы присыпаю пылью. На третий день в зоне лезем с Лёшкой Сафроновым под пол. Начинаем рыть вертикальный ход. Через два дня он готов, в 140 сантиметров, и пошли рыть по наклонной горизонт. Один роет, другой вытаскивает мешки с землей веревкой, связанной кольцом. Полный мешок уходит наверх, пустой идет к роющему. Проходит неделя, вырыли уже семь метров. Мы в запретной зоне. Остается рыть еще примерно восемь метров. С нами хотел уходить еврей Марк Дымшиц, они в 1970 году пытались улететь в Израиль. Он должен был вести самолёт. Срок -- 15 лет. В зоне подходит ко мне старичок, за войну сидел. Я знал его ещё по Мордовии. Он меня уважал за характер. Многие меня уважали за то, что ментов не боялся, шёл в лоб. "Витя, я видел, как новенький, литовец, с которым ты дружишь, -- и хитро так глянул на меня, -- пошёл в штаб так, чтобы никто не видел. Подумай над этим. Сейчас он там". Я поблагодарил его, позвал Юрку Васильева, Алексея Сафронова, и мы стали ждать. Выходит литовец. Я к нему. "Пойдем, -- говорю, -- разговор есть". Зашли за баню. "Рассказывай, -- говорю, -- зачем в штаб ходил". У парня слезы на глазах и испуг. "Меня вызвали и кэгэбэшник сказал: 'Ты роешь с Абанькиным, а бумагу подписал, когда прибыл, а нам ничего не говоришь. А если мы ему шепнем, что ты стукач?' Ребята, да, я подписал, они мне такой лапши навешали! Говорили, что тут сидят полицаи, фашисты, с людей кожу сдирали, что они затевают бунт, и если я сообщу об этом, то мне срок скостят. А вышел в зону, а тут такие же, как я, против Советов. Стыдно стало, но что делать -- не знаю". Я понял, что с подкопом надо завязывать и сказал ему, чтобы передал кэгэбэшнику, что я буду один в подкопе в субботу. Было это в четверг. А сам вечером иду в подкоп и убираю лопату, мешки, одежду рабочую, свечи. Выношу в зону и закапываю за туалетом. Утром в субботу в зону входят солдаты, опер, начальник лагеря и кэгэбэшник майор Афанасов. В Мордовии он был капитаном ИТУ, а потом перешел в КГБ, дали майора. Я его знал по Мордовии. Не раз ему мозги вправлял. Солдаты вошли в библиотеку, взломали пол. Меня нет, ничего нет. Выхожу из барака на порог и смотрю на кэгэбэшника. Он меня увидел и обладел. Стал пытаться прикурить, но спички ломались в трясущихся руках. Подхожу к нему и шёпотом говорю: "Майор, хочешь погоны и голову сохранить? Скажи, что подкоп предыдущего контингента". Подкоп залили бетоном. Никого из нас не посадили даже в карцер. Майору своя рубаха оказалась ближе к телу. Уже потом мы узнали, что нас продали неокоммуняки -- Ю. Фёдоров, В. Чамовских и В. Чеховский. Они считали нас предателями родины. Думали, что того, кто нас заложит, выпустят на волю, и он там будет готовить почву к выходу остальных. Считали себя настоящими коммунистами и боролись против КПСС. Остальные для них были не люди. Как обычно, раз за коммунизм, так негодяй и идиот. Были ли у зэков какие-то нетиповые способы борьбы с тиранией администрации? Был на 36-й замначальника по режиму майор Федоров. Редкий придурок. Он всё время провоцировал нас на забастовки и голодовки. Однажды решил, что на тумбочках в бараке ничего не должно лежать. Заходит как-то в барак и видит, что у одного зэка лежит на тумбочке брошюра лицом вниз. Хватает, бросает на пол и начинает топтать, орёт с перекошенным лицом. Зэк поднимает брошюру и говорит: "Вы топчете Конституцию СССР". Этот идиот на секунду замирает, потом выхватывает у парня Конституцию и с криком "Эта Конституция не для вас, а для негров!" бросает её на пол и опять топчет. Мы написали массу заявлений. Его из зоны убрали на месяц, потом опять появился. От меня он всегда шарахался, не шёл в лоб. Пакостил тайком. И вот приезжаем мы с Сафроновым Алексеем из Владимира. Нас встречают хмурые зэки. А мы горим борьбой, с тюрьмы едем! "Что вы такие убитые, чего носы повесили?" -- спрашиваю зэков. "Ой, Витольд, Фёдоров задолбал. За малейшее лишает свидания, ларька, в карцер сразу". И мне приходит в голову обалденная мысль: "Лёшка, давай листок в клеточку, но осторожно, пальцами не бери". Пишу по клеточкам, как индексы на конвертах пишут: "На майора Фёдорова готовится покушение. Доброжелатель". Лёшка бросает в ящик спецпочты, куда мы жалобы бросаем. Больше Фёдорова мы не видели до самого моего освобождения. Система работает так -- был сигнал. А ложь ли, или нет -- головы снимут, лучше не рисковать. Расскажите, пожалуйста, какой-нибудь смешной случай из жизни на зоне. Сидел у нас некий Ваня Попадиченко. Листовки клеил в институтах на двери. Там с ума все сходили. Выскакивали и на двери смотрели -- нет ли листовки. Поймали. Дали 6 лет. Здоровый, но жутко мнительный. А мы ведь все весёлые. Будешь смурным -- в дурдом попадешь. И вот как-то утром я ему говорю: "Ваня, у тебя мордочка какая-то жёлтая, не желтуха ли?" Бедный Ваня. Он в лице изменился, на работу не пошёл, дождался доктора Петрова и к нему: "Доктор, я болен желтухой. Дайте освобождение от работы и лечите меня". -- "А кто вам сказал, что вы больны?" -- "Абанькин сказал". -- "Так вот пусть Абанькин и дает вам освобождение и лечит вас. Вы совершенно здоровый человек". -- "Ах ты гад, лепила чёртов, я тебе сейчас вторую ногу выверну!" И Ваня стал гонятся за доктором вокруг стола. Зона ржала потом до упадка. Доктор хромал на одну ногу. Ходили слухи, что уголовники его избили. А потом меня вызывают чекисты: "Абанькин, Вам что -- нечем заняться? Зачем вы этого придурка науськали на доктора Петрова? А если бы он его ударил или еще что-нибудь сделал? Вы тоже понесли бы наказание". Как Вы считаете, как в наши дни должен жить честный человек в России? Честно жить было и в СССР, и сейчас в России очень тяжело, можно сказать, невозможно. Не украдёшь -- не проживёшь. Это было аксиомой в стране среди народа. В СССР считали, что повар, продавец продуктов должен получать копейки, так как всё равно будет воровать. Человек сделал табуретку и пошел продавать. Красивая табуретка, ручной работы, резная. Такую в магазине не купишь. Это не ширпотреб. Забрала его милиция. Уговаривал их, просил... В общем, отпустили, табуретку забрали себе, как взятку за свободу. А так пошёл бы за нетрудовые доходы. Инициатива была подавлена. Без одобрения партии шагу нельзя было ступить. Всем руководил Кремль. Выжившие из ума престарелые большевики, застрявшие в гражданской войне и военном коммунизме, мечтающие о мировом господстве, верящие, что окружены врагами, превратили страну в огромный концлагерь, и люди здесь не жили, а приспосабливались. В результате был выращен действительно новый человек. В обществе себе подобных, он говорил то, что надо было говорить. В семье был более откровенным, но сдерживался, и только особо близким людям, которых считал единомышленниками, говорил то, что думает. Разве это можно назвать жизнью? Есть даже поговорка: Как нам платят, так мы и работаем. Человек не чувствовал, что нужен государству, оно его унижало, давило по всем параметрам. Все были равны -- и умные, и не очень. В результате человек так же не уважал государство, даже ненавидел его. Какая уж тут инициатива? Пару лет назад была статья в газете "Вечерний Ростов" об азербайджанце, который изобрел насос, качающий нефть на большую высоту. Оказывается, это проблема. Но он изобрёл насос по примеру сердца. Бегал-бегал, никому он не нужен со своим насосом. Собрал денег и уехал с семьей в Норвегию. Там ахнули. Дали ему деньги, лабораторию, людей, и теперь Россия покупает эти насосы у Норвегии. Пятнадцать лет назад писали о парне, который на балконе, на коленке, сделал такую машину, что все диву давались. Написала о нем Комсомолка. Стыдно стало десятку престарелых конструкторов Логоваза и руководству завода. Они взяли парня к себе. А через полгода опять статья о нём. Оказалось, что он носил с этажа на этаж какие-то бумаги и чертежи. Как посыльный был. Надоело это ему и он уехал в США. Вчера только все были нищими, а сегодня можно все. Большевики отторгли людей от Бога, заменили Его Лениным и КПСС, то есть люди жили не по совести, а по страху. Сегодня ни того, ни другого нет. В Бога мало кто верит, а значит совесть притуплена, страха перед КПСС тоже нет, как и партии. Вот и пошёл разгул. Соблазнов-то столько, что голова кругом идет. У одного парня умерла мать и оставила домишко. Он продает этот домик и покупает Мерседес. То есть остаётся без жилья. Живет в машине, возит людей. Сломается машина или её угонят -- он станет бомжом. Этот пример легкомыслия зиждется на коммунистическом фундаменте. Тогда жизнь была нищенская и намного проще. Работы копеечной было навалом, общежитие при каждом заводе. Люди привыкли к такому и серьезно о жизни не думали. В капиталистическом обществе нужно думать о настоящем, больше о будущем. А наши люди думать не привыкли, партия за них думала. У меня есть знакомый инженер, который поехал в Москву с проектом мусороперерабатывающего завода. Говорил, что на нём будут работать в белых халатах. Говорил, что сжигать мусор, отходы -- это всё равно, что сжигать банкноты. Его послушали и сказали, что если ещё раз появится, пожалеет. Оказалось, московские мошенники купили списанные мусоросжигательные заводы в ФРГ и дело пошло. Затратили копейки и получили огромную прибыль. К чёрту экологию, бабки важнее. Хапнул и смылся. Зачем думать, что-то строить?.. Как к нам относится государство, так и мы к нему. Будем врать, воровать. Кто обдурил государство, тот считается молодцом, героем среди людей. Разве это нормально? В стране мошенников и жуликов честный человек, да ещё инициативный -- враг. Система создана так, чтобы люди вынуждены были мошенничать и воровать. Они подспудно понимают, что делают противозаконные дела и против власти выступать не будут. А если и вякнут что-то, то сразу к ним придут и начнут считать. Откуда дом хороший? Машина? Мебель? Золото? И так далее. На зарплату всё это не приобретёшь. И пошёл человек в лагерь. Поэтому все и молчат. Это пришло из СССР и сегодня разрослось до невероятных масштабов. Иду в Берлине со своей переводчицей Наташей. Вышла замуж за немца и живет там. Навстречу мужчина и женщина. "Знаете, кто идет?" -- "А кто?" -- "Это член Европарламента". Без охраны, просто идет по улице. У нас мужик имеет два ларька чуть больше телефонной будки -- у него уже охрана. Он боится, что его грохнут. А если побогаче, то у него уже две машины охраны. Выходит, его голову прикрывают "папкой". Это бронированная плита, замаскированная под папку. Бухгалтер торга в Ростове при красных выпрыгнула с пятого этажа, когда к ней пришли из ОБХСС. У нее нашли ящики с вином и водкой под кроватями, консервы сотнями банок, мешки сахара, ящики конфет и т.д. Разве она жила? Она в страхе засыпала и в страхе просыпалась. Малейший шум -- и она вздрагивала, сердце уходило в пятки. Честный имеет очень мало проблем со здоровьем, спит спокойно, живет дольше. Но это государство считает иначе, потому что во главе его люди прошлого. А они не могут построить новую Россию, вот и построили копию СССР. Мучаются сами и других мучают. Здесь одни жируют, а другие бедуют. Честный человек, когда чувствует, что нужен государству, что оно заботится о нём и уважает его права, будет отвечать взаимностью. Будет честно и с полной отдачей работать, будет изобретать что-то новое, проявит свою инициативу, будет двигать прогресс. Ведь тогда и его жизнь улучшится, и государство будет процветать. У нас говорят, что воровать все равно будут. Но Михаил Саакашвили за пару месяцев поборол в Грузии взяточничество в ГАИ. Всех уволил, набрал новых, молодых. Дал им хорошую зарплату, но за малейшую провинность -- увольнение, срок, конфискация. И дело пошло. Экономический фактор -- самый сильный стимул. Пенсия у нас 8500 рублей. Половина идет на ЖКХ, а на остальное... Я называю такую пенсию "сдохни медленно". Читал, что на Западе в пенсию входит посещение человеком кинотеатра, концерта, театра. То есть пенсионер должен жить полноценной жизнью. А у нас это отработанный материал, никому не нужный. Как он будет жить -- никого не интересует. Отсюда и такое же отношение к государству. Россия -- богатейшая страна и здесь можно создать действительно рай. Но у власти люди прошлого, и они по привычке создали себе рай, а остальные -- как хотят. В 1917 году власть захватили уголовники, и отсюда результат. Почему восстал Кронштадт? Большевики зажрались, вселились в дома богачей. Грабили и тащили в свои хоромы всё. О народе забыли. Моряки требовали выполнения большевиками их обещаний, чтобы в советах были люди из всех слоёв общества, чтобы страной правила не одна партия. Чтобы был свободный рынок. Вот их всех и уничтожили. И 75 лет издевались над страной. Честный и свободный человек принесёт больше пользы государству -- и будет гордиться своей страной -- чем задавленный и униженный. Но у власти выкидыши большевиков, и они этого не понимают. В России грядёт новая революция. Не переворот, как в 1917 году, а именно революция, которая сметет всю эту погань, не дающую людям жить. Но будет кровь, и это опять отбросит страну назад. Если власть поймет это, то начнёт сверху преобразовывать страну. Если нет, то я этой власти не завидую. Видите, опять получается печально. Это Россия и другого быть не может, так как страна стоит на голове по воле захвативших власть придурков и жуликов. И то, что сегодня происходит в РФ -- это результат коммунистического прошлого, которое до сих пор не отпускает людей. Молодежь уже начинает думать, но таких мало, и они уезжают из страны. У моей жены есть подруга. Она ходила недавно на встречу одноклассников. Этим одноклассникам уже по 65 лет. Их внуки у семидесяти процентов уехали на Запад. Картина катастрофическая для такой огромной страны. Если власть не понимает этого, то эта власть враждебна стране и народ должен её свергнуть. Стране нужен жесткий, справедливый и честный руководитель. Иначе гибель. © Copyright: Игорь Гарин, 2021.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
