***

Екатерина Киппер: литературный дневник

Пушкин не отказывает скептицизму (и фатализму, второму лицу «нашего просвещенного времени») в их правде. В некоторых моментах он полностью присоединяется к нему: особенно в том, что касается человека социального. На этого человека Пушкин смотрит достаточно безнадежно:


О люди! Жалкий род, достойный слез и смеха,


Жрецы минутного, поклонники успеха!


«Слепой и буйный век» всегда останется «слепым и буйным», и этим обоснованы политические взгляды зрелого Пушкина, его этатизм (совсем редкая среди русских художников позиция). Полиция необходима, цензура необходима, утверждает Пушкин, столько пострадавший и от того, и от другого.


Такой взгляд на «людей», «детей ничтожных мира» был бы заурядной мизантропией, если бы Пушкин не знал другого, не социального человека – человека, «забывшего мир» и заботы о «презренной пользе», человека, возвращающегося к себе, к пенатам, к «часам неизъяснимых наслаждений», к «силе гармонии». Человека, погруженного в «чудный сон» или чудесным образом «пробужденного» (у Пушкина это два равнозначных описания вдохновения, забытья-пробужденности:


Душа поэта встрепенется,


Как пробудившийся орел. –


и


Я забываю мир, и в сладкой тишине


Я сладко усыплен моим воображеньем.


Человека, проходящего странную школу, где его


любить, лелеять учат


Не смертные, таинственные чувства.


Человека, встретившегося с собой, научившегося «чтить самого себя».



Пушкин, в отличие от скептиков, не только знал такое несоциальное состояние человека, но его-то имел смелость почитать истинным, родным домом человека, его «сердечной глубью» (в первую очередь, конечно, собственным родным домом, пенатами). Несомненно, он скептически относится к возможности того, чтобы такое состояние стало всеобщим: как говорит его Моцарт,


тогда б не мог


И мир существовать.



О.С.



Другие статьи в литературном дневнике: