Умереть вторымПосвящается ТЕБЕ. Разрешите не по Уставу – Краткая вводная: все истории, до последней букоффки, спижжены у моих коллекционных тараканов – созданий циничных, злобных, а, кроме того, охуенных специалистов в области кинематографии. Любые совпадения – случайны, што весь ****ец, который, собственно, тоже есть плод случайный. Хотя и закономерный. * * *
До чернильной горной темноты успели отмахать изрядный кусок пути и закрепиться на добротной позиции. Непосредственно к перевалу сунуться не рискнули – могли ждать и там (не факт, что ждали, но вполне – могли). Да и ночная разведка в таких местах – штука чреватая. Можно было, выставив охранение, скомандовать отбой крохотному потрёпанному гарнизону, но заснуть вряд ли получилось бы. Крайние сутки пёрли исключительно на инъекциях специальной тонизирующей химии, которая и теперь бурлила в крови, призывая к подвигам и преодолениям, но никак не к снотворной расслабухе. Это потом, когда химическая реакция в венах и капиллярах исчерпает себя, каждый срубится в мёртвый, суток на двое-трое, колодец сна. Если увернётся, конечно, от сна вечного. В санитарной сумке оставалось еще по два шприц-тюбика на брата. - Грин, - тихонько позвала она командира. – Я раздам ребятам остатки? И повязки поглядеть бы, может, подтекают помалу… да к утру не досчитаемся штыков. Балда конфузливо (и кто б заметил в эдакой темени!) отдёрнула руку от своей «снайперки» и выскользнула с позиции. Без привычной уже тяжести рюкзака и оружия она чувствовала себя голой, невесомой и беззащитной, несмотря на ощущения бодрости и почти всемогущества, щедро внушаемые продуктом фармакологии «не для всех». Наедине с близкими – рукой дотянуться – звёздами можно было дать себе волю, хоть на минуточку. И она, нелепо замерев на четвереньках, коротко всхлипнула, отдавшись волне вымораживающего ужаса перед завтрашней неизвестностью. Не боя боялась – плена. Гнала от себя эти мысли, а взбудораженное подсознание подсовывало кадры спецхроники… крупные планы… детали кровавые… Колючий холод прокатился шипастым шаром вдоль позвоночника – ещё один судорожный всхлип… и хватит. Хватит! Форверст, ****ь! - Браун-дубль, - распластавшись у основания каменного седельца и направляя ладонью звук вверх-вправо, окликнула сторожко. Аудиофокусы были не лишними, бо «брауны» и среди битого служивого люда слыли теми ещё отморозками, лихо всаживающими ножи в любой подозрительный источник звука. – Я Грин-Фрог. Иду к тебе. Полушёпот его вибрировал, кровь лупила по барабанным перепонкам галопирующим набатом, и синхронный набат молотил в паху. Нереальность происходящего, в реальной близости от её панического «сдохну», накатила яростным животным желанием. Он рвал левой застёжки комбинезона, правой прижимая её руку, мешал себе, злился на её дурь и свой страх, что – отдёрнет ладонь и растворится среди валунов… справился наконец… ощутил прохладу и жёсткость её ладони на нежном и тёплом своём, выдавил нервно: «Ну, вот.. бери, раз так хотела». Она взяла, погладила – как дитё медвежонка плюшевого, прошептала, низко и бархатно, непонятное: «Дакле овдьхе сте, соб». Железные лапищи сцепились на затылке, пригнули голову резким грубым рывком – она дёрнулась инстинктивно, сопротивляясь боевому захвату, разомкнула губы. Краем сознания он еще успел удивиться дремучей её неопытности – а потом всё человеческое высквозило, остался лишь первобытный животный порыв… рык полузадушенный… короткая серия судорожных затихающих толчков… От неожиданности она едва не поперхнулась, сглотнула торопливо. Он разжал руки, пробормотал невнятное «извини», досадуя на свою скорострельность и её молчание, откинулся на камень-бруствер, унимая неровное дыхание. - Возьми, браун. – Положила в ладонь два шприц-тюбика. – Вколешь на рассвете. Должно хватить. ... От расчётного времени возвращения минутная стрелка отбежала уже на полчаса, а Фрог всё не было. Грин прикидывал так и эдак – и причины понять не мог. Серьёзных ранений ни у кого нет, чтоб так с перевязками заморочиться, заблудиться она не могла – не тот кадр, о задремать под валунчиком и вовсе думать глупо. Где её черти таскают, вместе с брюхом распоротым?! И на долю мига окатило тошнотворным ужасом – что если тупо свалилась от потери крови? Но тут же уловил лёгкий хруст каменной крошки. Появилась, пропащая. - Где тебя носило? – не сдержал он раздражения. – Я уж думал, самой помощь оказывают. Дай тебя теперь посмотрю, чтоб не психовать. Голосишко предательски дрогнул. И он в который раз сказал себе – нахуй такие талисманы! Дал слабину, не отшил сразу – получи теперь сопли бабские, возись-вытирай. Всё! Если выберемся – всё! Перекомплектовать группу. Пусть под крышей сидит, там ей самое место, не здесь. - Легла и расстегнулась! – нарочито грубо, как надоевшей собаке, скомандовал. – Или мне прикажешь укладывать-расстёгивать? Ну! К свету ближе легла! Подчинилась, куда делась бы. Повозилась тихонько, стараясь спрятать лицо в тень скального выступа, а живот осветить ярким лунным серебром. Раны не кровили, но повязки местами коробило засохшими бурыми пятнами. Её рука слепо прошлась по марлевым заплатам, наткнулась на его руку, отдёрнулась. - Не надо менять, пожалуйста, - попросила чуть слышно. – Прихватилось ведь, не капает. А дёрнуть – снова потеку. Не надо. Он наклонился ближе, чтоб расслышать – и уловил запах… отчётливый и недвусмысленный запах, смешанный с её дыханием. Злоба плеснула такая душная, что лицо стянуло в жуткую маску. Дёрнул её на свет, всю, локтем прижал подбородок, рванул ворот комбинезона. Вспухшие губы, багровые следы на шее, на груди… Вот где её носило, тварь… - Кто?! – рявкнул утробно и дико, встряхнул безжалостно. – Говори, дрянь! Век и два удара сердца она смотрела в его, такие нереально близкие, глаза. Отодвинулась чуть. Сказала тихо и серьёзно: «Верю. Тебе – верю». …На «ты» она не назвала его больше ни разу. И бояться перестала, заменив карающий ужас твёрдым знанием: он умрёт вторым. * * * Случайная закономерность ****еца
Чёрт! Чёрт!! Чёрт!!! Миллион чертей!!! Ведь не хотела же ехать, чуяла же, что вляпается в какое-нибудь дерьмо – и нате вам, жрите лопатами теперь. Послать надо было и замполита этого суетливого, и генерала с его дебильным приказом, резко послать. Отлуб ведь непрошибаемый: нету в моих функциональных такой обязанности – песни танцевать! И подите вы все… Ну, теперь-то чего в пустой след метаться и срываться на замполита… или как его там теперь?.. воспитателя? ****ь. Детский сад, средняя группа – персональный воспитатель. Сука, небось в Магадан фестивалить он бы стопудов не поехал, а под Сочи, да в мае, да на недельку – чего ж не смотаться на казённый кошт… А он тут – дома, мент парадный. Мероприятие обеспечивает. Ну надо ж было так бездарно вляпаться… Впрочем, а кто бы знать-то мог наперёд? Свербящий зуммер опасности – не аргумент всё же, не аргумент. И воспитатель, Степаныч этот, пузанчик розовощёкий, не при делах – так, громоотвод невольный… Заныкавшись за разлапистыми тропическими кустиками, она добыла из портсигара никотиновую палочку, машинально сунула в правый угол губ, охлопывая карманы камуфляжки в поисках зажигалки. Такая вот глупость: когда в растрёпанных нервах, то всегда зажигалки теряются, хоть таскаешь с собой штуки три, распиханные по карманам… Она дёрнулась всем торсом – когда блёклый в ярком солнечном свете огонёк возник на уровне правого нагрудного кармана. Да, распустилась совсем – не слышала, как подошёл. Он, второй в списке её сексуальных тренажёров-гарантов быстрой смерти, с пулевым касательным в бедро. Прикурить даёт, ага. Тестирует – подставит ли она затылок. По-хорошему, наклониться б над любезно поднесённым огонёчком, затянуться, улыбнуться, поблагодарить. Но… это даже не выучкой вколочено – то родовой инстинкт кошачий велит не всякому голову доверять. Иной раз из-под мужниной ладони уворачиваться приходится… так вот… - Я не на сцене, чтобы кланяться, подполковник, - хамнула она и, нащупав, наконец, зажигалку, прикурила неторопливо. Он прикурил тоже. – Какого чёрта, извините, вы меня вываживаете? Мне персональной охраны не полагается, а задницу подтереть я и сама в состоянии пока. Ровно в 20:00 он постучал в дверь номера. Дверь была не заперта, но она почему-то не отделалась уместным «войдите», а подошла и отворила, посторонилась чуть, приглашающе повела рукой. Свежевыбрит, рубаху сменил – отметила краем глаза. - Ну, а цветочки где? Ни веника не вижу, ни гвоздички. Не успел штоль, за бритьём-мытьём? – съехидничала по привычке. Целоваться он с тех пор таки научился. Не оставляя следов. И в манере любить появилась, на смену щенячьей торопливости, властная уверенность. А вот нежность – осталась неизменной. Он был единственным, кто целовал её тогда. И до, и после. И отпускать не хотел. И спросить решился – «Имя-то хоть скажешь, Лягуха? Меня – Димкой зовут»… «А меня – сукой твой дубль-коммандер назвал. И ты назовёшь так же»… Назвал. Чего и добивалась, собственно… Она долго потом анализировала – что именно отозвалось на её лихорадочную задумку, какие пружины и винтики срабатывали в каждом из них? Литературу лопатила, пытала психологов, предположений накопила на полновесную диссертацию. А вот подтверждений – не было. Что ж, остаётся поблагодарить судьбу за случай, чтоб отпустило хоть немного. Она слегка приподнялась на локте, заглянула ему в глаза. - Дим, ты знаешь теперь, зачем мне это было нужно. Сейчас ты сам бы за меня сдох. Скажи, а почему, из-за чего ты хотел придушить меня тогда? В душ она пошла, как только его машина вырулила за шлагбаум санаторного комплекса. Учиться жить. * * * Неотправленное письмо
Всё когда-то бывает впервые. Вот и я – впервые позволила отпустить себя с поводка, расстегнуть и вышвырнуть строгий ошейник, под лёгким хмелем, в колоброде позитивнейшем, творить всё, что вздумается. По итогу - характеристика: «Какая же ты сука!» Я не озадачила себя трудом разбираться, чего там было больше вложено – восхищения, порицания или извечного мужицкого собственничества. Чисто как Скарлетт – «я подумаю об этом завтра». Подумала – послезавтра, пристраивая на шею привычный строгий ошейник и пристёгивая поводок. Вот что надумала: ты даже представить себе не можешь, какая я сука! Я – сука пластилиновая. Могу быть дикой, могу – умопомрачительно нежной, стану – какой захочешь видеть ты. Почему – ты? Потому что я до сих пор исповедую давешние критерии – не получается у меня махнуть не глядя на иные. Я знаю, что ты волок бы меня на себе, сколь сил хватило бы (собственно, ты и тащишь терпеливо меня из-под завала моих диких депрессий). Я знаю, что ты не задумываясь прикрыл бы меня собой. До полного вселенского счастья мне не хватает одного лишь знания: ты смог бы меня убить? (с)
© Copyright: Купер Виктор, 2012.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
