А то -- жил-был один барин, прожил он с лишком полжизни и вдруг почувствовал, что чего-то ему не хватает -- очень встревожился.
Щупает себя -- будто всё цело и на месте, а живот даже в излишке; посмотрит в зеркало -- нос, глаза, уши и всё прочее, что полагается иметь серьёзному человеку, -- есть; пересчитает пальцы на руках -- десять, на ногах -- тоже десять, а всё-таки чего-то нет!
-- Что за оказия?
Спрашивает супругу:
-- А как ты думаешь, Митродора, у меня всё в порядке?
Она уверенно говорит:
-- Всё!
-- А мне иногда кажется...
Как женщина религиозная, она советует:
-- Если кажется -- прочитай мысленно "Да воскреснет бог и расточатся врази его"...
Друзей исподволь пытает о том же, друзья отвечают нечленораздельно, а смотрят -- подозрительно, как бы предполагая в нём нечто вполне достойное строгого осуждения.
"Что такое?" -- думает барин в унынии.
Стал вспоминать прошлое -- как будто всё в порядке: и социалистом был, и молодёжь возмущал, а потом ото всего отрёкся и давно уже собственные посевы своими же ногами усердно топчет. Вообще -- жил как все, сообразно настроению времени и внушениям его.
Думал-думал и вдруг -- нашёл:
"Господи! Да у меня же национального лица нет!"
Бросился к зеркалу -- действительно, лицо неясное, вроде слепо и без запятых напечатанной страницы перевода с иностранного языка, причём переводчик был беззаботен и малограмотен, так что совсем нельзя понять, о чём говорит эта страница: не то требует душу свободе народа в дар принести, не то утверждает необходимость полного признания государственности.
"Гм, какая, однако, путаница! -- подумал барин и тотчас же решил: -- Нет, с таким лицом неудобно жить..."
Начал ежедневно дорогими мылами умываться -- не помогает: кожа блестит, а неясность остаётся. Языком стал облизывать лицо -- язык у него был длинный и привешен ловко, журналистикой барин занимался -- и язык не приносит ему пользы. Применил японский массаж -- шишки выскочили, как после доброй драки, а определённости выражения -- нет!
Мучился-мучился, всё без успеха, только весу полтора фунта потерял. И вдруг на счастье свое узнаёт он, что пристав его участка фон Юденфрессер весьма замечательно отличается пониманием национальных задач, -- пошёл к нему и говорит:
-- Так и так, ваше благородие, не поможете ли в затруднении?
Приставу, конечно, лестно, что вот -- образованный человек, недавно ещё в нелегальностях подозревался, а ныне -- доверчиво советуется, как лицо переменить. Хохочет пристав и, в радости великой, кричит:
-- Да ничего же нет проще, милейший вы мой! Браллиант вы мой американский, да потритесь вы об инородца, оно сразу же и выявится, истинное-то ваше лицо...
Тут и барин обрадовался -- гора с плеч! -- лояльно хихикает и сам на себя удивляется:
-- А я-то не догадался, а?
-- Пустяки всего дела!
Расстались закадычными друзьями, сейчас же барин побежал на улицу, встал за угол и ждёт, а как только увидал мимо идущего еврея, наскочил на него и давай внушать:
-- Ежели ты, -- говорит, -- еврей, то должен быть русским, а ежели не хочешь, то...
А евреи, как известно из всех анекдотов, нация нервозная и пугливая,
этот же был притом характера капризного и терпеть не мог погромов, -- развернулся он да и ударь барина по левой щеке, а сам отправился к своему семейству. Стоит барин, прислонясь к стенке, потирает щёку и думает:
"Однако выявление национального лица сопряжено с ощущениями не вполне сладостными! Но -- пусть! Хотя Некрасов и плохой поэт, всё же он верно сказал:
Даром ничто не даётся, -- судьба
Жертв искупительных просит..."
Вдруг идёт кавказец, человек -- как это доказано всеми анекдотами -- некультурный и пылкий, идёт и орёт:
-- Мицхалэс саклэс мингрулэ-э...
Барин -- на него:
-- Нет, -- говорит, -- позвольте! Ежели вы грузин, то вы -- тем самым -- русский и должны любить не саклю мингрельца, но то, что вам прикажут, а кутузку -- даже без приказания...
Оставил грузин барина в горизонтальном положении и пошёл пить кахетинское, а барин лежит и соображает:
"Од-днако же? Там ещё татары, армяне, башкиры, киргизы, мордва, литовцы -- господи, сколько! И это -- не всё... Да потом ещё свои, славяне..."
А тут как раз идёт украинец и, конечно, поёт крамольно:
Добре було нашим батькам
На Вкраини жити...
-- Нет, -- сказал барин, поднимаясь на ноги, -- вы уж будьте любезны отныне употреблять еры, ибо, не употребляя оных, вы нарушаете цельность империи...
Долго он ему говорил разное, а тот всё слушал, ибо -- как неопровержимо доказывается всеми сборниками малороссийских анекдотов -- украинцы народ медлительный и любят дело делать не торопясь, а барин был человек весьма прилипчивый...
...Подняли барина сердобольные люди, спрашивают:
-- Где живёте?
-- В Великой России...
Ну, они его, конечно, в участок повезли.
Везут, а он, ощупывая лицо, не без гордости, хотя и с болью, чувствует, что оно значительно уширилось, и думает:
"Кажется, приобрёл..."
Представили его фон Юденфрессеру, а тот, будучи ко своим гуманен, послал за полицейским врачом, и, когда пришёл врач, стали они изумлённо шептаться между собою, да всё фыркают, несоответственно событию.
-- Первый случай за всю практику, -- шепчет врач. -- Не знаю, как и понять...
"Что б это значило?" -- думает барин, и спросил:
-- Ну, как?
-- Старое -- всё стёрлось, -- ответил фон Юденфрессер.
-- А вообще лицо -- изменилось?
-- Несомненно, только, знаете...
Доктор же утешительно говорит:
-- Теперь у вас, милостивый государь, такое лицо, что хоть брюки на него надеть...
Таким оно и осталось на всю жизнь.
Морали тут нет.
