Головин С. Эволюция мифа как человек стал обезьяно «Научный тотемизм»
Одним из таких суеверий стал тотемизм — вера в происхождение от животного предка. У каждого племени (а тотемизм изначально существовал лишь на уровне не знающих грамоты племен) был свой почитаемый животный предок — тотем: собака, медведь, кенгуру, обезьяна, и т.п. В цивилизованных обществах, где, благодаря наличию письменности, существовала возможность накопления знаний, эта идея долго не могла привиться. К примеру, Аристотель как-то предположил, что человек произошел от рыбы, но уж слишком это выглядело надуманно — во-первых, никто не сомневался, что такое умозаключение родилось отнюдь не в результате непосредственного наблюдения превращения рыбы в человека, а во-вторых, уж очень очевидна была разница между человеком и прочими одушевленными существами. Тем не менее, обратная сторона тотемизма — вера в естественный прогресс — продолжала соблазнять умы, и к концу XVIII века утвердилась настолько прочно, что многие стали отказываться от своих прошлых убеждений и без какого бы то ни было тому основания склоняться к вере в животное происхождение человека. В соответствии с изменениями, произошедшими в человеческом обществе (формирование на основе христианского мировоззрения единой глобальной культуры и порождение ею научно-технического прогресса) речь уже велась не об отдельном племени, а обо всем человечестве; самой же идее было найдено весьма удачное наукоподобное название эволюция. Термин этот оказался особенно хорош тем, что имел еще и другое, в те времена основное значение — последовательная цепь любых изменений во времени. Это позволяло в ходе дискуссии в случае необходимости незаметно подменять одно понятие другим: «Как, вы не верите в эволюцию? Но ведь это же — очевидный факт, который мы можем наблюдать повсюду! Вон, даже звезды эволюционируют: голубые звезды, сгорая, превращаются в красные гиганты; те, остывая, становятся белыми карликами, которые взрываются сверхновыми, и т.д.». Что именно значит это и т.д. не совсем ясно, ибо дальше уже — область сплошных гипотез. Но главное здесь в другом: неискушенный собеседник уже одурачен, ибо приведенная последовательность ничего общего с эволюцией в смысле развития и усложнения не имеет; это — типичный пример деградации, распада, разложения, умирания. Эдак каждый из нас «эволюционирует» из ребенка во взрослого; затем, кому удастся — в старика; и, как это не печально, — т.д. Но какое это имеет отношение к развитию жизни или происхождению человека? Образованный мир не так-то легко было убедить в истинности подобных идей. Наивное объяснение возникновения жирафа путем вытягивания шеи на протяжении многих поколений, предложенное первым пророком нео-тотемизма Ламарком, вызвало бурный восторг в среде писателей и художников-сатириков, тут же предложивших множество альтернативных «эволюционных» вариантов удлинения ног у потомственных почтальонов или рук — у рыбаков. Новая вера требовала новой идеологии. Идея чудесного превращения одного вида животных в другой не могла быть воспринята без соответствующего магического заклинания. И заклинание было найдено — звучное, суровое и таинственное: «выживание наиболее приспособленного». Выживание наиболее приспособленного
Любой школьник сейчас знает, что автором этого шедевра является Чарльз Роберт Дарвин. Хотя некоторые критики утверждают, что Дарвин не был особо грамотен в сфере своих основных исследований, это не совсем верно — как и подобает отцу-основателю нового вероучения, Дарвин получил фундаментальное религиозное образование в Колледже Церкви Христовой Кембриджского университета, куда поступил после неудавшейся двухгодичной попытки изучения медицины в университете Эдинбурга. Дарвин получил степень бакалавра в 1831 г., однако особого желания подвизаться на ниве служения страждущим и погибающим не имел. Он уже твердо верил в прогресс, и хотя волшебная фраза еще не была им сформулирована, будущий корифей ощущал себя достаточно «наиболее приспособленным», чтобы вплотную заняться своим собственным «выживанием» (Чарльз унаследовал от своего отца состояние, достаточное, чтобы никогда не заботиться о пропитании). Он решает круто изменить свою жизнь и в том же году, в возрасте 22 лет, не имея какой-либо подготовки в сфере естествознания, отправляется в пятилетний вояж на исследовательском корабле «Бигль» в должности внештатного (т.е. неоплачиваемого, но и никому не подотчетного) натуралиста. Хотя путешествие «Бигля» было кругосветным, наиболее известным событием стало посещение незадолго до этого аннексированных Эквадором и практически еще не заселенных Галапагосских островов. Именно там Дарвин наблюдал своих знаменитых вьюрков. На довольно молодых в геологическом плане вулканических Галапагосах сформировались очень разнообразные природные условия, в результате чего из всех изначально возможных вариаций исходного вида вьюрков в одних местах, где пищу можно было добывать лишь под дерном, выжили вьюрки с массивным клювом; там же, где пища существовала в щелях деревьев, большинство птиц имело длинный клюв — и подобных различий было множество. Вот уж поистине классический пример: разные условия жизни настолько изменили внешний облик птиц, что они с трудом походили друг на друга. Однако все они остались всего лишь вьюрками. Молодой же возраст островов являлся прекрасным свидетельством, что тут имеет место лишь отсев неблагоприятных признаков, исходно заложенных в разнообразии вида — уж слишком мало времени прошло для возможности «развития» какого-либо нового признака. Но Дарвина самозабвенно верил в прогресс, и столь незначительные несоответствия его не волновали. Это была находка всей его жизни. Вскоре естественный отбор был провозглашен им движущим фактором образования не только подвидов, но и далее — почему бы и нет? — видов, родов, семейств, классов, царств. Главным же выводом, вытекавшим из всего этого было именно то, чего давно уже с восторгом предвкушения ждала «просвещенная» публика: Все возникло само по себе. Творение не имеет нужды в Творце. «Происхождение видов»
Но кому в действительности интересны частности анализа той или иной идеи кабинетными писаками из университетских лабораторий? На полке книжного магазина наконец-то появился товар, столь давно ожидаемый стосковавшейся по животному предку и готовой к дальнейшему «происхождению» публикой. И если мы не будем брать в расчет вышеупомянутых мелочей, эффект появления этой книги можно было бы определить лишь одним словом: Триумф! Все 1250 экземпляров были распроданы всего за один день! В течение двух месяцев было напечатано 3000 экземпляров второго издания, которое также разошлось с невероятной быстротой. Вряд ли кто-либо сейчас возьмется определить, сколько всего изданий выдержало это произведение. Еще при жизни автора оно вышло на второе место после Библии по интенсивности появления переводов на другие языки. К закату своей жизни корифей научного тотемизма почивал на лаврах своей всемирной славы. В автобиографии, симптоматично озаглавленной Воспоминания о развитии моего ума и характера он наконец-то смог открыто объявить о главном источнике своего вдохновения: Явление питекантропа потомкам
Новая идея была хороша во всех отношениях, за исключением одной лишь малости — не существовало ни одного свидетельства в ее поддержку. Науке были известны люди — как живые, так и ископаемые; науке были известны обезьяны — как живые, так и ископаемые. Но ни одной промежуточной формы между человеком и обезьяной — ни живой, ни ископаемой, ни настоящей, ни воображаемой — не существовало. Но так ли это важно? Мы-то знаем, что так оно и было. И если доказательств действительно нет, что мешает нам напрячь наше воображение и представить, какими бы эти доказательства были, если бы они существовали. Наибольшей степени напряжения воображения удалось достичь в Германии, где только что избранный на должность профессора университета Иены молодой зоолог Эрнст Генрих Филипп Август Геккель создает портретную галерею предков человека. При этом восторженные потомки узнали не только как выглядела их древняя родня, но и как она называлась. Главные герои этой истории носили имена питекантроп (обезьяночеловек) и эоантроп (ранний человек или человек зари). Естествоиспытателя интересовала родословная не только человека, но и всего живого мира. Дабы заткнуть явно зиявшую в трудах Дарвина дыру между живым и неживым миром, Геккель создает целую повесть в картинках о личной и общественной жизни никогда не существовавшего и никем не виданного монерона (он же — Protomyxa aurantica, он же — Protamoeba primitivia, звучит весьма наукообразно, не так ли?) — «ожившего» сгустка протоплазмы. Но придумывание новых существ не было пределом творческих возможностей Геккеля, и он пошел дальше, став сочинять новые законы природы. Геккель никогда в жизни не занимался эмбриологией, но при первом же взгляде довольно легко обнаружил на изображении человеческого эмбриона как рыбьи жабры, так и собачий хвост, причем — одновременно. При втором взгляде все оказалось не столь очевидным, а человеческий и собачий эмбрионы обнаруживали больше различий, чем сходств. Но тут опять пришли на выручку художественные способности естествоиспытателя. Отбросив не устраивавшие его картинки из научных монографий, он тут же нарисовал свои собственные, каковыми и снабдил вышедшую в 1868 году книгу «Естественная история творения». В среде специалистов публикация этой книги вызвала шквал хохота и бурю возмущения. Геккелю, как жителю Иены (родины наиболее точных оптических приборов) предлагалось компенсировать проблемы со зрением при помощи изделий, выпускаемых в его родном городе, дабы убедиться, что никакого хвоста у человеческого эмбриона нет — его позвоночник на всех стадиях развития имеет ровно тридцать три позвонка, он лишь несколько выдается назад на ранних стадиях из-за отличающейся скорости роста. Голова у эмбриона тоже непропорционально велика, но это не повод утверждать, что он проходит стадию слона. Так же и кожные складки шейно-челюстной области эмбриона не имеют ничего общего с жаберными щелями. Сама мысль, что эмбрион получает кислород при помощи жабр из околоплодной жидкости, могла быть только совместным порождением безудержной фантазии и полной безграмотности. Человеческий эмбрион, начиная с самой первой клетки, является именно человеческим организмом, быстро и целенаправленно развивающимся в соответствии с заложенной в него программой. Ряд ученых впрямую обвинил Геккеля в подлоге иллюстраций, и «законодатель» был вынужден официально признаться, что несколько подретушировал картинки, потому что все так делают (при сравнении геккелевских рисунков с исходными изображениями масштабы «ретуши» видны невооруженным глазом). Ученый совет университета Иены официально признал идею Геккеля несостоятельной, а самого автора виновным в научном мошенничестве, и тот был вынужден уйти в отставку. По ходу дела Геккель изобрел еще один «закон» — закон педоморфоза, гласивший, что взрослый представитель вида несет черты детеныша своего эволюционного предка, так что ребенок питекантропа должен был иметь такое же строение скелета и черепа, что современный взрослый человек. Идея по большому счету даже не обсуждалась. Председатель антропологического общества, основатель патологической анатомии Рудольф Вирхов, читавший Геккелю лекции в университете, публично признался, что никогда не питал иллюзий по поводу умственных способностей своего ученика, получившего к тому времени прозвище Der Ketzer von Jena (слепень из Иены). На этом научная карьера Геккеля кончилась, и остаток своей жизни человек, явивший миру питекантропа, посвятил чтению популярных лекций в арендуемых залах рабочих районов, чем готовил почву для превращения социал-дарвинизма в национальную политику Германии. Свои лекции Геккель любил обильно сдабривать иллюстративным материалом типа скелетов, эмбрионов и проч., благодаря чему они были широко известны под названием «Страсти по Дарвину». Впрочем, один закон этого мира Геккель действительно открыл — наиболее бредовые идеи обладают наибольшей живучестью. Хотя уже прошло сто лет с тех пор, как теория рекапитуляции признана научной ложью, портреты Геккелевских эмбриончиков продолжают кочевать из одного школьного учебника в другой, иногда даже попадая на обложки. Действительно, кому какое дело до того, что думают по этому поводу специалисты. Мы-то знаем... Итак, камердинер торжественно и громогласно объявил: «Дамы и господа, — его превосходительство Питекантроп!». Публика почтительно отступила назад. Те, кто стоял подальше, приподнялись на носках, чтобы лучше видеть. Все, затаив дыхание, замерли в ожидании. А долгожданный обезьянообразный предок и не собирался показываться. Время шло, годы сменялись годами. Гробовая тишина перешла в гомон удивления, кое-где — возмущения. В задних рядах все чаще звучали нотки иронии и сарказма, за которыми, как правило, раздавался взрыв совершенно беспардонного смеха. И даже среди главных действующих лиц этого представления далеко не у всех хватало артистизма, чтобы продолжать держать столь затянувшуюся паузу. Спасти положение могла только смелая импровизация, но мог ли кто-нибудь из корифеев решится на такое? — уж больно попахивало скандалом. Вот тут-то, в наиболее критический момент, на сцене появился наслушавшийся геккелевских лекций 29-летний голландский врач Эжен Дюбуа. Голландская военная администрация Малайского архипелага, скучая вдали от родины, заинтересовались идеями Дюбуа гораздо больше своих континентальных коллег. В распоряжение исследователя было придано два горных инженера с полусотней солдат, и, не обременяя себя работой в госпитале, Дюбуа старательно, но безрезультатно обследовал окрестные пещеры. Вскоре ему сообщили, что на острове Ява найден ископаемый человеческий череп. Дюбуа незамедлительно отправился туда, обследовал место находки и обнаружил еще один череп, точно такой же. Хотя оба черепа были совершенно окаменевшие, не возникало и тени сомнения в том, что это были обыкновенные человеческие черепа, что никак не способствовало задаче обнаружения «промежуточного звена» — питекантропа. Дюбуа благоразумно припрятывает находки, но начинает более систематическое исследование отложений, в которых они были сделаны, и довольно быстро обнаруживает целые залежи окаменелостей различных животных на берегу реки Соло. После месяца разработки этого «месторождения» рабочие находят окаменевший обезьяний зуб, а еще через месяц, в октябре 1891 г., была обнаружена столь знакомая нам по картинкам в учебниках черепная крышка. Счастливый Дюбуа сразу же отправил отчет о находке в Горнорудный бюллетень: «Не вызывает сомнения, что обе окаменелости принадлежат крупной человекообразной обезьяне». Последующие раскопки долго не радовали исследователя чем-либо, связанным с обезьяноподобным предком. Попадалась всякая всячина — окаменевшие кости стегодонов, крокодилов, носорогов, оленей, гиен, свиней. Все это было не более интересно, чем хранящиеся в отдельном ящичке два человеческих черепа. Но кому может быть интересен человек или стегодон? Похоже, главной мечте всего предприятия так и не суждено было сбыться. Не исключено, что именно такие мысли тяготили Дюбуа, когда спустя год после обнаружения крышки обезьяньего черепа в пятнадцати (!) метрах от нее была найдена человеческая бедренная кость. Кость имела две характерные особенности. Во-первых, ее обладательница (а это, несомненно, была женщина) была довольно грузной дамой. Во-вторых, у нее имелось весьма серьезное костное заболевание в запущенной форме, но, несмотря на это, она достигла преклонных лет. Последнее было возможно лишь в культурном обществе, где проявлялась забота о больных сородичах — в дикой природе ни одно существо с таким заболеванием не смогло бы выжить. Тем не менее, Дюбуа положил эту кость рядом с прошлогодней находкой. У него зрела идея — а не принадлежали ли эти окаменелости одной и той же особи? Прошел еще год, прежде Дюбуа поверил в собственный вымысел настолько, что решился опубликовать свои выводы. За это время «прииск» принес свежий урожай — обезьяний зуб, а также новые человеческие окаменелости — еще четыре женские бедренные кости, и зуб. Но этим, последним, находкам суждено было долго лежать в пыльном ящике, прежде чем исследователь вновь извлечет их на свет. И вот, в 1893 г. Дюбуа наконец послал на континент телеграмму, возвестившую миру об обнаружении «недостающего звена» — долгожданного предка, которому он дал гордое имя Pithecanthropus Erectus, обезьяночеловек прямоходящий (форма бедренной кости не вызывала сомнения о прямохождении, в то время как по имевшемуся материалу трудно было судить, был ли «он» неговорящим, голубоглазым, или каким-либо еще). Неподалеку от места находки открыватель собственноручно водрузил монумент с инициалами пращура на плите из черного мрамора. Первая реакция на сообщение последовала незамедлительно. Это была телеграмма Геккеля: «Поздравления от изобретателя питекантропа — его счастливому открывателю». Антропологи же не торопились восторгаться, ожидая официальной публикации. Дюбуа не заставил долго ждать ее и отправил на материк статью Pithecanthropus Erectus, человекоподобная переходная форма с Явы, где описал подробности находки, а также указал, что объем мозга питекантропа составлял 900 см3. Каким образом была определена эта цифра при наличии у исследователя всего лишь задней крышки черепа и бедренной кости, было неясно. Похоже, что приводилось среднее арифметическое значение этого параметра между мозгом человека и человекообразной обезьяны. В ответ последовала восторженная статья Геккеля. Он писал: «обнаружен типичный плиоценовый образец , принадлежащий высшим Catarrines (узконосые обезьяны), которые являлись питекоидными предками человека. Это — то самое долгожданное Недостающее Звено». У остальных исследователей публикация деталей находки вызвала лишь недоумение — на каком основании Дюбуа решил, что эти кости принадлежали одному существу? Почему он связал человеческую бедренную кость с крышкой черепа животного, найденной на таком удалении, а не каким-нибудь находящимся рядом фрагментом черепа свиньи или крокодила? А если в радиусе 15 метров от первого найдется еще одно бедро (знал бы автор этого замечания, насколько он был близок к истине!), и оно тоже окажется левым, будет ли это означать, что у нашего предка обе ноги были левые? И если это действительно был питекантроп, что явилось причиной столь страшной его кончины, когда даже самые близлежащие части останков оказались разбросанными на 15 метров — ведь пороха тогда еще, по всей видимости, не существовало? В общем, вопросов было достаточно и все с нетерпением ждали, того момента, когда в 1895 году Дюбуа вернулся со своими находками в Европу. Всего Дюбуа привез с собой 15 ящиков с окаменелостями, однако на обозрение публики были выставлены лишь две вышеупомянутые кости и два обезьяних зуба. Рудольф Вирхов, который являлся бесспорным авторитетом в областях сравнительной и патологической анатомии, указав на глубину швов черепа, констатировал: «Это — животное. Скорее всего — гигантский гиббон. Бедренная кость ни малейшего отношения к черепу не имеет», и отказался как возглавлять собрание, так и принимать дальнейшее участие в дебатах. А что же сам Дюбуа? Он продолжал сидеть дома, время от времени обвиняя того или иного из бывших коллег в подлоге, и никому не показывая ни костей питекантропа, ни остальных своих находок. И лишь в 1920 г., когда профессор Смит сообщил об обнаружении в Австралии ископаемых останков самых древних представителей Homo Sapiens, возмущенный Дюбуа не удержался (Как же так? Ведь самых древних людей нашел он!), и представил публике сначала — оба человеческих черепа, а затем и остальные бедренные кости. Такого никто не ожидал! Всемирно известный открыватель «питекантропа» ввел научную общественность в заблуждение, утаив самые принципиальные находки! Ведь если бы он выложил все трофеи одновременно, никому и в голову не пришло бы, что между человеческой бедренной костью и фрагментом обезьяньего черепа существует какая-либо связь — тут же лежали бы настоящие человеческие черепа. На этом недолгая история питекантропа и закончилась. Незадолго до своей смерти Дюбуа признался, что обнаруженная им черепная крышка принадлежала большому гиббону. Впрочем, просвещенный мир расставался с питекантропом без особой грусти. Все учебники уже украшали портреты другого звероподобного предка — эоантропа, правда уже без лошади... Самый старый англичанин
Доусон стал время от времени продолжать раскопки, и через три года нашел еще один фрагмент того же черепа. Убедившись таким образом, что место находки указано правильно, Доусон показал находки своим друзьям, увлекавшимся антропологией: сэру Артуру Смиту Вудворду — хранителю геологического отдела Британского Музея, и Пьеру Тейяру де Шардену — католическому монаху, страстному любителю всяческих естественных наук и антропологии, с 1908 года изучавшему богословие в расположенном неподалеку в Хастингсе Иезуитском колледже и в 1911 принявшему там же сан священника. В 1912 году они продолжили раскопки втроем. Однако новых участников не особо интересовала история Сассекса — они лелеяли мечту обнаружить то самое вожделенное недостающее звено. И — о, чудо! — в первый же день раскопок была найдена половина челюсти, абсолютно такой же, как у современных орангутанов, но с более плоской поверхностью зубов, как у человека. Правда, поскольку верхний суставной отросток челюсти был отломан, невозможно было сказать, стыковалась ли эта челюсть с этим черепом, но цветом и фактурой поверхности они были похожи. Помимо этого был найден ряд окаменелостей именно тех самых животных, которые, как предполагалось, должны были быть современниками обезьяночеловека — слона, гиппопотама, мастодонта и бобра, а также несколько кремневых орудий. В декабре состоялось заседание Геологического общества, подводившее итоги сезона. Находки Доусона и его компании были признаны интересными, но недостаточными для каких-либо далеко идущих выводов. Череп был явно человеческим, а челюсть — явно обезьяньей. Главный признак, по которому можно было определить, какому существу принадлежит эта челюсть, — клык — отсутствовал. Впрочем, у сэра Вудворда не вызывало сомнений, что клык будет найден. Приняв во внимание это заверение, еще не совершенному открытию было присвоено научное имя Eoanthropus dawsoni, т.е. Эоантроп Доусона — в честь его первооткрывателя. 30 августа 1913 года, на следующий же день после того, как, по приезду де Шардена, все трое исследователей снова собрались вместе, недостающий клык был обнаружен, и имел именно такую форму, какая была нужна, чтобы убедить скептиков! На этот раз итоговое заседание Геологического общества закончилось триумфом — всему миру было объявлено об открытии Пилтдаунского человека — Эоантропа Доусона. Бренные останки дорогого пращура были убраны глубоко в закрома Британского музея естественной истории, и всем желающим поработать с ними выдавались лишь гипсовые копии этого сокровища. Художники наперебой бросились воссоздавать портретные изображения предка, с виртуозностью «воссоздавая» основательность осанки, ширину плеч, проницательность взгляда, форму век, носа, губ, ушей, а также степень лохматости, которыми эти череп и полчелюсти «обладали при жизни». Эоантроп дружески глядел на потомков со страниц газет, журналов, научных монографий и школьных учебников. Альберт Эйнштейн и Чарли Чаплин могли лишь завидовать такой популярности. Тысячи паломников — ученых и не очень — устремились в Сассекс на родину эоантропа, где для поклонения животному предку человечества был установлен специальный монумент характерной формы. Пилтдаунский человек стал объектом самого широкого исследования антропологов. Не существовало ни одного музея, не посвятившего эоантропу специальной экспозиции, рассказывавшей посетителям, как наш предок выглядел, как жил, что ел-пил, над чем работал, какие имел достижения в труде и личной жизни. Сотни специалистов по всему миру, затаив дыхание, просиживали ночами над гипсовыми слепками его костей, составляя диссертации о том, как именно он происходил, сперва — из обезьяны, потом — в человека, и почему, вопреки существовавшим ранее теориям, у эоантропа сперва развился человеческий мозг, а уже потом — все остальное. Что же касается Тейяра де Шардена, его мало интересовали эти чисто технические частности — он начал разрабатывать «новый» глобально-философский подход к эволюции, достигая в этом высот, не снившихся ни Дарвину, ни Геккелю. Подобно тому, как некогда Энгельс приложил гегелевские законы диалектики к материалистический философии (чем окончательно запутал материалистов, ибо, если материя первична, почему она должна подчиняться законам развития идей?), де Шарден ринулся толковать, а затем и развивать в узко-материалистическом смысле идеи Генри Бергсона, которым увлекался со студенческой скамьи. В итоге де Шарден (кстати сказать, — дальний отпрыск Вольтера) объявил об открытии никем доселе невиданного и неслыханного, но, несмотря на это, — всеобщего закона: закона усложнения, подчиняясь которому, преджизнь (потрясающий эвфемизм, обозначающий неживую материю), имея врожденную тенденцию к психическому давлению строительства и подчиняясь непреодолимому стремлению к высшему развитию, сама по себе самоорганизуется в жизнь (чего, правда, наблюдать никому почему-то не довелось); живая же материя безудержно преобразуется в мыслящую, подвергаясь церебрализации и цефализации (под мыслящей материей подразумеваемся мы с вами). Но этим дело не кончается. Коллективный разум всех людей неизбежно должен слиться в единое целое, преобразовав уже существующую биосферу в ноосферу — сферу разума. Все человеческие культуры и религии, по мнению де Шардена, должны были слиться в единой точке Омега, которую автор отождествлял со Христом. Дарвиновская эволюция предполагалась тем самым механизмом, через который этот «закон» осуществляется. Самым же удивительным было то, что все эти концепции были представлены как истинно христианское учение. На самом деле, эта чисто пантеистическая идея не имела ничего общего ни с наукой (в природе повсеместно наблюдаются не слияние простых структур в сложные, а, наоборот — распад, разложение, деградация, описываемые законами термодинамики), ни с Библией. Писание учит, что именно человеческий грех явился причиной появления смерти и страданий, но милостивый Бог послал в мир Своего Единородного Сына, умершего на голгофском кресте, дабы искупить этот грех и дать всему творению возможность избавления от рабства тлена и спасение — каждому человеку (а не некой совокупной мыслящей материи). Однако де Шарден вслед за Дарвиным утверждал, что человек и появился-то лишь благодаря миллионам лет непрерывных страданий и смерти, сопровождавших борьбу за выживание. Оставляя же при этом место Богу, он подразумевал, что всеблагий Создатель сперва основал человечество на смерти и при этом объявил, что все творение хорошо весьма, а потом еще и обманул людей, представив в Своем Откровении совершенно иную картину. Упущено было из виду и то, что Писание, предсказывая слияние всех культур и религий, говорит не о Христе, а о царстве антихриста. Растерявшийся в изобилии «научных» данных о происхождении человека Ватикан, не найдя, что возразить де Шардену, пошел по пути простых решений: в 1926 году вольнодумного монаха отстранили от преподавания в Парижском католическом институте и запретили ему публиковать труды по философии и богословию. Но это лишь добавило популярности как идеям де Шардена, так и их автору, закрепив за ним образ страдальца, гонимого инквизиторами за истину. К концу сороковых годов не признавать себя потомком обезьяноподобного родового предка было равносильно отречению от причастности к роду Homo sapiens. Приходы пустели, Церковь, как без малого две тысячи лет назад, становилась объектом насмешек и нападок окружавшего ее языческого мира. По-видимому, на ситуацию также повлияли и некоторые другие факторы, когда в 1950 году Папа Пий XII был вынужден обнародовать буллу Humanis Generis, гласившую: Таким образом был официально провозглашен отказ от Библейского учения о происхождении смерти — истина вечного слова Божьего была принесена в жертву сиюминутным представлениям науки. Вскоре за Ватиканом по этому же пути последовал еще ряд либеральных конфессий. Победа поклонников обезьяночеловека была явной и бесспорной. И вот тут-то, в самый неожиданный момент, случилось непредвиденное. То ли в музее не осталось никого из сотрудников, причастных к «открытию», то ли они сами уже настолько поверили в свое детище, что утратили бдительность, — так или иначе, в 1953 году заветные кости были извлечены из хранилища и переданы для анализа на фтор. Результат оказался неожиданным, словно удар молнии в громоотвод Британского музея посреди безоблачного дня. Ставший за сорок лет столь привычным эоантроп оказался... подделкой! Хотя череп действительно был древним, челюсть оказалась почти современной — даже не совсем окаменевшей, зато искусно окрашенной — челюстью орангутана со «вставными» зубами. Более того, некоторые из «сопутствующих» окаменелостей оказались радиоактивными (о чем во время организации подлога даже нельзя было подозревать), и это говорило об их отнюдь не британском происхождении — именно таким составом радиоактивных веществ характеризовались находки северного Туниса. Наступил всеобщий шок. Представители трех поколений экспертов-антропологов не смогли раскрыть подделку — они были просто одурачены! Сотни научных диссертаций во всех частях света были посвящены находке, оказавшейся всего лишь произведением хитрого злоумышленника. Единственное неоспоримое свидетельство, на котором держалось все здание эволюционного антропогенеза, растаяло, как дымок от сигареты подростка-лаборанта, заслышавшего шаги профессора. Над антропологами нависла тень безработицы. Лишь сотрудники Британского музея естественной истории не растерялись, и тут же в зале, еще вчера служившем храмом поклонения родовому предку, организовали экспозицию «Разоблачение мистификации», восхищенно повествующую, каким великим достижением науки стало обнаружение подлога и насколько сложные ультрасовременные технические средства при этом использовались. Ученые просто не решались задать себе самый важный вопрос: Почему? Как же так получилось, что практически все специалисты поголовно с такой легкостью, даже более того — с радостью поверили в этот обман? Уж не потому ли, что они уже до этого попали в зависимость от обмана еще большего? Они заменили истину Божию ложью, и поклонялись, и служили твари вместо Творца, не потому ли и предал их Бог превратному уму? Мало кто был готов услышать ответ на этот вопрос, а потому проблему перевели в другую плоскость — Кто? Кто этот негодяй, так подло обманывавший нас все эти годы?! Найти его! Подать его сюда! Призвать к ответу! Первая же публикация охладила пыл борцов за справедливость, сообщив, что к ответу призывать вроде бы уже и некого — открыватель эоантропа Чарльз Доусон мирно почил еще в 1916 году. Что с него, покойного, возьмешь? Такой исход дела, похоже, многих устраивал, но очень скоро начали выплывать несоответствия. Доусона всегда интересовала история, а не антропология, и с самого начала он был не в восторге от раздуваемой вокруг находки шумихи. Ряд окаменелостей был привезен из Северной Африки, Доусон же никогда в жизни не покидал пределов родного Альбиона. Для того, чтобы обмануть экспертов, мистификатор должен был быть не худшим специалистом в антропологии, чем они, да еще достаточно разбираться в химии, дабы столь умело подкрасить челюсть. Доусон же во всем этом был не сведущ, и найдя как-то окаменевший зуб, просил определить, человеческий ли он... своего дантиста. Стали выдвигаться различные новые версии. Кого только не называли в качестве подозреваемых — вплоть до выдающегося шотландского анатома сэра Артура Кейта и сэра Артура Конан Дойла — автора знаменитых рассказов о Шерлоке Холмсе. Время от времени высказывалась идея, что этот обман — вовсе даже и не обман, а просто розыгрыш, помимо воли самого шутника зашедший слишком далеко. Это несколько притупляло ощущение позора, но не меняло сути дела. Однако чем больше фактов о мистификаторе выяснялось, тем труднее было предположить, что всеми этими качествами и способностями обладает один человек. Дело попахивало сговором, причем на самом высоком уровне. Так, например, из всех участников раскопок привезти окаменелости из Туниса мог лишь де Шарден, преподававший в это время в Каирском университете и посещавший различные раскопки Северной Африки. Та поспешность, с которой сэр Графтон Эллиот Смит и руководимые им оксфордские эксперты приняли находку, и та тщательность, с которой сотрудники Британского музея хранили ее от посторонних глаз, тоже наводят на размышления. Высказывались подозрения, что челюсть взята из экспонатов Отдела зоологии, который в таком случае также был вовлечен в подлог. Последнее заявление подтверждается недавними сообщениями (Times и Independent, 23 мая 1996 г.) о том, что в подвале музея найдена полевая сумка с инициалами Мартина Э. К. Хинтона (умершего в 1961 году бывшего смотрителя — т.е. заведующего — Отдела зоологии), содержащая ряд окаменелостей, на которых отрабатывалась технология окрашивания пилтдаунских находок. Однако возможно, что сумка была подброшена, дабы снова «списать все на покойника» и увести следствие от еще здравствующих создателей эоантропа. В Пилтдаунском деле остается множество так и не выясненных вопросов. Похоже, что изначально обвиненный в подлоге Доусон был единственным во всей шайке, не подозревавшим, что же происходит на самом деле. Он явился первой жертвой обмана своими учеными приятелями, которые настолько свято верили в обезьяноподобного предка, что не сочли недостойным «помочь» старику появиться на свет. Не многие могут похвастаться тем, что собственноручно создали предка, от которого сами же впоследствии и произошли. ... и его американский дядюшка
Немудрено, что когда в 1922 году профессор Гарольд Кук, консультант-геолог Американского музея естественной истории, нашел в плиоценовых отложениях русла Змеиного ручья на западе штата Небраска окаменевший зуб, он незамедлительно принес находку профессору Генри Ф. Осборну, директору музея. Осборн был не только большим поклонником идеи эволюции, но и боролся за официальное разрешение ее применения на практике в виде евгеники — искусственной селекции породы сверхчеловека путем скрещивания подходящих особей и последующего выбраковывания потомства, не обладающего желаемыми качествами. Осборн пристально всматривался в находку. Не было сомнения, что этот зуб не мог принадлежать ни человеку, ни обезьяне. А значит... Эврика! Это — зуб обезьяночеловека, которого зовут, скажем, Hesperopithecus Garoldcooki (Гесперопитек Гарольдкуковый). Статья Осборна Гесперопитек, первый антропоидный примат, обнаруженный в Америке была опубликована одновременно в трех ведущих научных журналах — Сайенс (Т. 60, №1427, май 1922 г. С. 281), Америкэн мьюзиум новиэйтис (№ 37, 1922 г. С. 2) и Нэйчур (Т. 110, 1922 г. С. 281). Но самый большой сюрприз ожидал подписчиков популярного журнала Иллюстрэйтед Ландан Ньюс. Раскрыв свежий номер за 24 июня, они обнаружили напечатанное на целый разворот живописное изображение своего предка. В сравнении с питекантропом Геккеля был виден явный прогресс. Во-первых, предок был достаточно трезв, чтобы довольно свободно перемещаться, не опираясь на деревья. Во-вторых, его супруга уже, по-видимому, научилась заявлять о своих гражданских правах, в связи с чем глава семейства не расставался с дубиной. В-третьих (возможно, как результат этого), сама спутница жизни, хотя все так же не проявляла особого восторга по отношению к своему благоверному, без дела тоже не сидела, а выполняла какую-то полезную работу по хозяйству. И наконец, в полном соответствии с традициями пасторального жанра, вся идиллия была изображена на фоне мирно прогуливающихся представителей плиоценовой фауны — древних лошадей Pliohippus, антилоп Illingoceras, безрогого носорога Rhinoceros — совершенно не опасающихся нашего сородича и, по-видимому, принимающих его за своего. Такое изобилие деталей было вполне объяснимо, ведь, в отличие от произведения Геккеля, эта картина была построена не на голом воображении, а на подлинном факте — это был портрет настоящего зуба! Тут же была помещена статья профессора анатомии Лондонского университета, члена Королевского научного общества, ведущего эксперта по Пилтдаунскому человеку сэра Графтона Эллиота Смита, Гесперопитек, обезьяночеловек Нового Света — доисторический Колумб, достигший Америки посуху. Каким именно образом удалось проследить маршрут и способ передвижения автор скромно умалчивал. Тем не менее, настороженно относящиеся к безвизовой иммиграции американцы продолжали игнорировать своего мохнатого родственника. Нужно было как-то легализовать его существование, одновременно сделав ему как можно более громкую рекламу. И вот в июле 1925 г., представители крайне антихристианской организации ACLU (Американский союз гражданских свобод), беззаветно исповедовавшей эволюционные идеи, подали в суд на молодого учителя физкультуры из Дайтона (Теннеси), по совместительству преподававшего биологию, Джона Скоупса за то что он учил детей... теории эволюции. Еще раньше, когда «антиэволюционный закон» был только принят в Теннеси, ACLU известил все газеты штата, что если кто-либо из учителей решится нарушить этот закон, Союз возьмет на себя финансирование всех судебных издержек. И вот подопытный кролик был найден. Слушание этого дела стало всемирно известно как Обезьяний процесс. Лидеров ACLU действительно трудно было бы упрекнуть в скупости. Впервые в истории судебный процесс транслировался по радио; а по общему количеству слов, переданных в зарубежные информационные агентства по телеграфу, суд побил рекорды любых событий, происходивших в Америке когда-либо до этого. Сам Скоупс весьма сомневался, рассказывал ли он школьникам об эволюции, ввиду слишком слабых собственных познаний в этой области. Однако некто Джордж Раплейя, член ACLU, убедил его сознаться в провинности, добавив: «Не волнуйся, мы тебя в обиду не дадим». На помощь совсем растерявшемуся учителю была выделена целая бригада адвокатов-добровольцев во главе с Лоренсом Дэрроу. Не один час был потрачен Дэрроу на то, чтобы свидетельские показания учеников Скоупса совпадали слово в слово — под благовидным предлогом не дать в обиду любимого учителя юрист обучал целый класс как лгать под присягой. Самое удивительное выяснилось позже: в тот злополучный день, 24 апреля, Скоупса вообще не было в школе — достаточно было лишь заглянуть в журнал, чтобы убедиться в этом, — и защите это наверняка было известно. Но ни один из адвокатов не упомянул этот простейший факт, вполне достаточный для того, чтобы оправдать обвиняемого. Защита не ставила перед собой цель доказать невиновность учителя. Ее задачей было добиться публичного признания несостоятельности антиэволюционного закона, и его отмены. Все шло как нельзя более удачно, пока не выяснилась одна деталь — выполнять роль обвинителя вызвался выдающийся юрист, трижды выдвигавшийся в кандидаты на пост президента США, занимавший в период правления Вудро Вильсона пост Государственного секретаря, автор аналогичного закона в штате Флорида Уильям Дженнингс Брайан. Первым, что в ходе процесса попыталась сделать защита, было нападение. Государственному обвинителю был устроен перекрестный допрос, неоднократно переключавшийся на личность самого Брайана и откровенно ставивший целью продемонстрировать его безграмотность как в биологии, так и в Священном Писании. Тем не менее, Брайан выдержал этот натиск и присяжные признали его достаточно осведомленным, чтобы продолжать вести дело. Следующим номером программы последовал парад-алле свидетелей защиты — прогрессивных ученых, рассказывавших суду о Пилтдаунском человеке; о жаберных щелях у человеческого эмбриона; о наличии в человеческом организме 180 (!) бесполезных органов, унаследованных от эволюционных предков1 , об эволюции лошади2 и т.п. При этом ни адвокаты, ни свидетели защиты не стеснялись в выражениях, вовсе не опасаясь быть оштрафованными за оскорбление оппонентов или неуважение к суду — «фирма» все оплачивала. Но главным козырем защиты был именно вышеупомянутый портрет четы мистера и миссис Гесперопитек: «Смотри, Брайан, — взывал Дэрроу, — даже в твоем родном штате Небраска находят ископаемые промежуточные звенья, свидетельствующие об истинности эволюции!» Видя, что дело идет далеко не о нарушившем закон учителе, Брайан, обложившись справочниками и научными статьями, стал готовить свою заключительную речь о теории эволюции. Выведав об этом через подставных лиц, защита не на шутку перепугалась: Брайан никогда не писал пустых речей. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы речь прозвучала и попала в печать. В самый кульминационный момент процесса Дэрроу вдруг неожиданно принес от имени защиты извинения за проявленное неуважение к суду и признал обвинения в адрес своего подзащитного обоснованными. Не посвященные в суть дела присяжные и зрители ничего не могли понять. Цель же была достигнута — речь Брайана так и не прозвучала, и опубликованные по всему миру материалы суда включали лишь показания свидетелей защиты в пользу эволюции человека, что создавало впечатление полного отсутствия контраргументов. Скоупс был признан виновным в нарушении Закона об образовании и приговорен к минимальному наказанию, допускаемому законодательством — штрафу в размере 100 долларов. Защитники Скоупса подали апелляцию на пересмотр дела. Верховный суд штата признал решение суда справедливым, однако счел возможным снизить размер штрафа до 50 долларов, оказав тем самым противникам закона медвежью услугу: формально это означало пересмотр приговора, что исключало возможность дальнейшей передачи дела на рассмотрение в вышестоящих инстанциях. ACLU оплатил штраф, а также предъявленный Скоупсу счет в $327.77 на покрытие судебных издережек, включавших «неспортивное поведение» защиты. Общее же количество средств, вложенных Союзом в мероприятие, составил, по оценке Science, десять тысяч долларов. Много позже Джон Скоупс, обратившийся к тому времени ко Христу (возможно, процесс тоже сыграл в этом свою роль) признался, что больше всего на суде он боялся, что его начнут опрашивать не как обвиняемого, а в качестве свидетеля, и, в соответствии с требованиями процедуры, приведут к присяге. В этом случае он был бы вынужден сознаться, что никогда никого не учил теории эволюции. Но тогда все сошло с рук. Брайану процесс обошелся дороже — формально выигравший дело, но подвергшийся во время процесса шквалу издевок и оскорблений, бывший Госсекретарь скончался, не покидая Дайтона, через несколько дней после завершения процесса. Восток — дело тонкое
Во время I Мировой войны в Китай снаряжается шведская палеонтологическая экспедиция, которая начала регулярные раскопки пещер Чжоукоутянь (что, собственно, и означает «кости дракона») в 40 километрах к юго-западу от Пекина. Не найдя ничего сенсационного, в 1922 году экспедиция вернулась в Европу, где ученые занялись кабинетной обработкой находок — идентификацией, описанием, систематизацией. Среди окаменелостей обнаружились еще два человеческих зуба, которые соответственно были снабжены биркой: Homo sp. (человек разумный), и отправлены пылиться в хранилище. Однако четыре года спустя про эту находку напомнил в своем докладе на международной научной конференции в Пекине канадец Дэвидсон Блэк. В 1914 году он проводил вместе с сэром Графтоном Эллиотом Смитом экспертную оценку вышеупомянутого Пилтдаунского человека в Манчестере, а теперь перебрался на восток для чтения лекций по анатомии в Пекинском медицинском институте — в глубине души он лелеял надежду найти своего собственного обезьяночеловека. Рекламное турне возымело на власть имущих большее воздействие, чем на ученых, и Фонд Рокфеллера выделил 20 тысяч долларов на продолжение исследований. Средства по тем временам немалые даже для Америки, не говоря уже о Китае, где рабочие были рады и пяти долларам в месяц. В 1929 году в Пекине под руководством Блэка создается специальная Лаборатория исследования кайнозоя. Должность штатного эксперта по геологии получает соратник Блэка по пилтдаунской кампании, опальный монах Тейяр де Шарден. Результаты не заставили себя долго ждать. В том же сезоне в раскопе была обнаружена крышка черепа — почти точно такая же, как у Яванского лже-питекантропа. Хотя череп был далеко не полным, Блэку даже удалось «определить» объем мозга этого существа — 964.40027 см3 (точности измерения, составившей 0.00001%, могут позавидовать даже специалисты в области космической техники). Правда, по закону все находки принадлежали Китаю, — только что (1925-27 гг.) пережившему национальную революцию, сопротивляющемуся натиску красных партизан и в любой момент готовому вступить в войну с Японией — а потому не могли быть представлены на суд независимых зарубежных экспертов. Тем не менее синантроп, о существовании которого так долго говорил Блэк, официально был обнаружен. Зато все внимание было переключено на синантропа. По имевшейся крышке черепа и найденным в стороне, неизвестно кому принадлежащим нескольким фрагментам лицевых костей, была выполнена «реконструкция» с почти человеческими чертами, получившая имя Нелли. Особенное впечатление производила солидная толщина короткой шеи — никто даже не задавал вопроса, как эта деталь определена на основании имевшегося исходного материала. В ходе раскопок в том же самом слое среди множества костей всевозможных животных удалось найти еще несколько (до четырнадцати) черепов синантропа, сильно поврежденных. Отмечался небольшой размер мозга этого существа, и мнения ученых сходились в том, что это — довольно примитивный гоминид, вряд ли знавший огонь и умевший изготовлять орудия. Оставался нерешенным лишь один вопрос: почему хотя в исследуемом слое находят кости (десятки тысяч!) всех частей тела различных животных, от синантропа там остались лишь черепа, да и то — разбитые. Загадочность и неясность доходивших из Китая сведений вынудила ведущего специалиста по культурам Каменного века из Французского университета и Института палеоантропологии профессора Брейля предпринять рискованное путешествие в Пекин. С появлением Брейля вдруг обнаружились две очень интересные детали, ранее не фигурировавшие ни в одной из публикаций, но получившие отражение в докладе Брейля геологическому обществу Китая 3 ноября 1931 года и в отчете о поездке, опубликованном в следующем году в Европе. Во-первых, оказалось, что на территории раскопок найдено не менее 100 тысяч кремневых и костяных орудий и их осколков. Особенно богата ими была соседняя пещера Коцетанг — Брейль собственными глазами видел там полуметровый слой кварцевых отщепов. В самом массиве Чжоукоутянь месторождений кварца не было, так что весь материал был принесен из долины. Там были и большие валуны, выполнявшие роль наковален, и отщепы со следами обработки, совершенно аналогичной мустьерскому (т.е. довольно позднему и развитому) типу европейской человеческой культуры палеолита — материала было достаточно, чтобы быть уверенным в выводах. Было очевидно, что комплекс пещер являлся древней фабрикой по производству каменных орудий. Причем столь примитивное существо, как синантроп, отнюдь не могло хозяйничать на этой фабрике. Самой удивительной продукцией этой фабрики были искусно изготовленные боло — каменные шары идеально сферической формы. 2-3 таких боло прикрепляются к концу веревки, и при удачном броске эта конструкция полностью спутывает ноги бегущего животного — индейцы Мексики по сей день пользуются таким приспособлением. Вторым сюрпризом для прибывшего из Европы и знавшего о находках лишь по официальным публикациям профессора оказалось то, что существенную часть отложений в пещере, в которой были найдены черепа синантропа, составляет... семиметровый слой золы! Это был гигантский очаг, горевший не один десяток лет. Здесь обжигали камень, здесь же и готовили пищу. И все обнаруженные там кости животных — результат «обеденных перерывов». И тогда вполне понятно, почему скелеты антропоидов представлены лишь размозженными черепами. Мясо обезьяны слишком жестко для употребления в пищу, в то время как мозг ее во многих культурах считается признанным деликатесом. Поэтому если работники каменоломни (не те ли, чьи скелеты таинственно исчезли в 1929 году?) убивали на охоте обезьяну, им не было нужды тащить домой тушу. Добыче отрубали голову, приносили в пещеру, разбивали череп, мозг извлекали и съедали, остальное же — выбрасывали. Таким образом, синантроп был не предком, а частью рациона современного ему человека. С этим мнением были согласны и другие независимые специалисты, которым удалось посетить место раскопок. Однако сотрудники Лаборатории исследования кайнозоя не стали ни подтверждать, ни опровергать утверждений Брейля, хотя в их публикациях стали появляться туманные замечания о следах огня (это — о семиметровом слое золы) и некоторых орудиях, «из которых только 150 могут считаться искусственно созданными инструментами». Версия о том, что синантроп — не обитатель Чжоукоутяня, а его добыча, была объявлена не заслуживающей внимания, «поскольку не обнаружено ни останков, ни следов деятельности какого-либо второго гоминида». Ни о боло, ни о высокоразвитой технике обработки камня речи не велось — заказчики платили за поиски синантропа, а не того, кто его ел. Столь откровенное пренебрежение мнением ведущего эксперта по палеолиту вызывало подозрения, тем более что с 1933 года из Китая стали просачиваться слухи, что вскрыта еще одна пещера, в которой были найдены останки заваленных обвалившимся сводом истинных хозяев Чжоукоутяня — людей. Сведения об этой находке стали робко появляться в публикациях исследователей лишь через пять месяцев (где тот энтузиазм, с которым трубили об обезьяночеловеке?), полный же отчет увидел свет лишь через пять лет. Вновь обнаруженная пещера (получившая название Верхняя) явно выполняла роль жилища работников Чжоукоутяньской каменоломни. В верхнем ее слое были найдены останки примерно шести человек, погибших при обвале (из них три скелета — совершенно полных), а во всех культурных слоях содержались признаки жилья человека, в том числе — украшения из посверленных зубов животных, костяная игла, а также кремневые и костяные орудия того же типа, что изобиловали среди находок, приписываемых синантропу. У сторонних обозревателей не оставалось сомнений — Чжоукоутянь был человеческим поселением мустьерского типа, и употреблявшийся людьми в пищу тип обезьян, скоропалительно названный синантропом, никак не может быть предком человека. Тем не менее исходящие из Китая публикации де Шардена и Пея (руководителя исследований с китайской стороны) продолжали настаивать, что синантроп — предок человека, утверждая, что человеческие останки относятся к более позднему периоду времени, а орудия труда синантропа либо были найдены людьми и принесены в Верхнюю пещеру, либо «попали туда в результате естественных процессов». Хотелось бы только знать, где же тогда орудия самих людей, и что это за естественные процессы, движущие камни снизу вверх? Возмущенный Брейль предпринимает повторную поездку в Пекин в 1934 году. Он окончательно убеждается в достоверности своей гипотезы, а также пишет статью Обработка кости и рога в Чжоукоутяне, обильно иллюстрированную фотографиями. Все описываемые в статье образцы носили следы искусной ручной обработки, посильной лишь человеку. Но Лаборатория исследования кайнозоя публикует эту статью лишь пять лет спустя, указав в предисловии, что все (!) описанные в статье артефакты были переданы в музей Нанкина, откуда исчезли в ходе военных действий 1937 года, и «более недоступны для науки». Кроме того сообщалось, что не имеется возможности «предоставить информацию... о точном месте обнаружения каждой находки в уровнях стоянки синантропа». Последнее было особенно поразительно при той скрупулезности, с которой велись раскопки и описывался каждый найденный образец. Общее количество загадок, несоответствий, внезапных появлений и исчезновений находок, путаницы в фактах и таинственности в комментариях, сопровождавших сообщения из Китая, превысило критическую массу. Взрыв был неизбежен. У западных исследователей уже давно чесались руки потрогать пекинские окаменелости и раз и на всегда разобраться — кем был синантроп и в каких отношениях он состоял с найденным там же человеком? С восторгом предвкушения скандала было воспринято поступившее в самом начале декабря 1941 года сообщение, что принято решение об эвакуации всех чжоукоутяньских находок в Америку. Все было тщательнейшим образом уложено в матросские рундуки, погружено на поезд, идущий из Пекина на Чинвангтао, и... Больше их никто не видел. За завесой неразберихи, последовавшей за событиями 7 декабря в Перл Харборе, вряд ли можно с уверенностью воспринимать ту или иную версию о судьбе пекинских окаменелостей. Легенд, связанных с ними — множество, но они имеют еще меньшее отношение к происхождению человека, чем вся эта история. Ископаемые обезьяны
Как четой Лики, так и другими исследователями были выданы на-гора сотни обезьяньих и человеческих окаменелостей. Причем каждая человеческая окаменелость — будь то кость, череп или скелет моментально отбрасывалась, подвергнутая критике как интрузивное захоронение, как результат смещения пластов или как проделка шутника. Это весьма напоминало детскую игру «верю - не верю». Любой же фрагмент — даже самый маленький — обезьяньего скелета записывался в предки человека и получал собственное название. И все-таки, при всей спорности африканских находок, и даже принимая во внимание их соседство с человеческими костями, это было что-то настоящее, за что можно было реально подержаться. Именно поэтому интерес к ним резко возрос в середине 50-х годов, когда о «предках», найденных на других континентах, стало стыдно вспоминать. Лишь много позже выяснилось, что пресловутый коленный сустав был найден на расстоянии 2400 метров от скелета. К тому же залегал он на 80 метров глубже, что, в соответствии с предложенной самими же исследователями хронологией пластов, делает его на 0.5 млн. лет старше его обладательницы. Исследователи Люси по сей день не могут завершить спор, что у этого на удивление полного скелета было длинее — руки или ноги. Совсем недавняя публикация1 (1Science, Vol. 270, 24 November 1995, p. 1297) оповестила публику, что вполне вероятно, что Люси была ... мальчиком! А тщательное изучение морфологических параметров всех типов австралопитеков привело к заключению, что они отличаются и от людей, и от человекообразных обезьян более, чем те и другие — друг от друга. Последним диким предком, «утратившим» родство с нами, стал рамапитек — скрюченное обезьяноподобное существо на двух ногах, получившее название по имени героя индийского эпоса Рамы. Все, что нам изначально досталось в наследство от рамапитека — это пара десятков зубов и несколько фрагментов челюсти (самый большой из которых не превышает пяти сантиметров), найденные в 1932 году близ Дели. Именно на этом материале и сделана известная «реконструкция» всего существа с ног до головы. Сперва эти зубы определили, как три разных вида обезьян — рамапитек, сивапитек (в честь индийского божества Шивы) и дриопитек. Однако разница между зубами разных видов не выходила за пределы возрастных отличий. То, что материал был столь фрагментарным, позволяло по воле «художника» складывать из имеющихся зубов «мозаику» челюсти как человеческого, так и обезьяньего типа. На этом основании рамапитек и числился косолапым предком человека. Но, как говаривал бравый солдат Швейк, всему прекрасному приходит конец. В семидесятые годы были обнаружены более полные челюсти рамапитека, мало чем отличающиеся от челюсти современного орангутана. Такие же параметры, как длиннорукость, косолапость, размер, осанка и проч. могут варьироваться как у обезьян, так и у людей. Но применение современных медицинских методов компьютерного сканирования черепа позволило установить принципиальную разницу между обезьяньими и человеческими окаменелостями2 (2Nature, June 23, 1994, p. 645). Внутреннее ухо человека содержит точнейший механизм в виде лабиринта, заполненного жидкостью. Стенки этого удивительного устройства покрыты тончайшими волосками, ощущающими колебание жидкости в канале даже при самых незначительных изменениях положения головы. Именно этот механизм позволяет человеку уверенно передвигаться на двух ногах, постоянно контролируя движения своего тела. У всех людей — как современных, так и ископаемых (о них речь пойдет ниже) — наблюдается поразительное сходство и совершенство конструкции внутреннего уха. На основании этого, по мнению многих исследователей, все они должны быть отнесены к одному и тому же виду Homo sapiens. У обезьян же — как современных, так и ископаемых — подобного органа нет вовсе — ни в зачаточной, ни в переходной стадии. Люди — это люди, и всегда ими были, обезьяны же — всего лишь обезьяны. Ископаемые люди
Сказано — сделано. Условия «контракта» были ясны, и Ричард, в том же году перенявший от отца руководство Национальным музеем Кении, приступил к раскопкам на Восточном побережье озера Рудольф (ныне — Туркана). Поначалу все шло гладко. За несколько лет сотрудники экспедиции нашли и описали несколько десятков австралопитеков, а также множество каменных орудий. Сенсационная находка была сделана в августе 1972 года. Это был довольно хорошо сохранившийся обыкновенный человеческий череп, поулчивший название KNMER 1470 (Кенийский Национальный музей, Восточный Рудольф, 1470 — номер по каталогу). Там же были найдены и человеческие бедренные кости. Вся беда заключалась в том, находки были сделаны в слишком древней страте. При использовании тех же принципов датирования, что применяются к обезьяночеловеку, возраст находки составлял 2.9 млрд. лет, т.е. обладатель этого черепа был на целый миллиард лет старше любых своих обезьяноподобных «предков». Опытный естествоиспытатель просто запрятал бы находку подальше, и уберег бы этим и себя, и своих коллег от лишней головной боли. Ведь если человек существовал раньше «переходных форм», кем были эти формы? Но горячий и наивный Лики младший стал трубить о своей находке и ее значении во все рога. «Или мы выбрасываем этот череп, или мы выбрасываем все наши теории, касающиеся раннего человека», — заявил он в National Geographic в июне 1973 г. Череп экспонировался в Лондоне, и все антропологи признали его вполне человеческим. Над иерихонскими стенами эволюционного антропогенеза нависла угроза разрушения. Директор Йоркского Центра по изучению приматов Джеффри Борн даже всерьез выдвинул альтернативную теорию, что не человек произошел от обезьяны, а наоборот, обезьяна является дегенеративной ветвью человечества. Хотя эта теория была более состоятельна, чем идеи животного происхождения человека, она не устраивала ни поклонявшихся обезьяноподобному предку, ни отвергавших его. Конфликт насилу замяли, пересмотрев представления о возрасте находки и присвоив ей наименование Homo habilis, т.е. превратив ее в собственного же предка. Но было ли открытие Ричарда Лики чем-то новым? Неужели раньше следы человека никогда не обнаруживались в «неправильной» страте? Нет, это не так. Просто эту находку из-за энтузиазма и легкого доступа ее автора к академической прессе (как-никак сын самого Лики!) не удалось замолчать. На самом же деле «присутствие» человека можно найти практически в любой геологической страте. Это — окаменелости, отпечатки ног, инструменты, посуда, украшения, монеты и проч. И многие из этих находок не удается списать ни на розыгрыш, ни на захоронение, ни на подвижку слоев. Остается последний аргумент — загадка науки. Факты, которые нас устраивают, сколь мало бы их не было, — наука, остальное же — ее загадка. На самом деле не противоречит фактам лишь одно объяснение — геологическая колонна никак не связана с миллионами лет, все ее слои отложились в бытность человека. Соответственно, все ископаемые формы животных — известные и неизвестные — были современны человеку, и ни одно из них не может считаться его предком. Первая жертва расизма
Ввиду характерной кривизны ног обнаруженного в Неандере человека было сделано заключение, что большую часть жизни он проводил в седле. Предполагалось даже, что это — «казак-монгол», дезертировавший в 1814 году из русской кавалерии, настигавшей уходившие за Рейн войска Наполеона. Особого внимания на прочие физиологические особенности неандертальца тогда не обратили — люди бывают всякие. Может быть, об этой находке забыли бы так же, как и об остальных, если бы не обезьяномания, разразившаяся через три года вслед за выходом в свет Дарвиновского Происхождения видов. Неандертальца сразу же попытались втиснуть в генеалогическое древо человека. Но диагноз, который поставил неандертальцу светило патологической анатомии Рудольф Вирхов, быстро охладил пыл обезьянопоклонников. Вердикт гласил: это — обыкновенный человек, но страдавший рахитом в детстве и артритом в старости, имевший плохо сросшийся перелом локтевой кости а также стойко перенесший два-три сокрушительных удара тяжелым предметом по голове. И все-таки множество новых находок неандертальца, сделанных на фоне непрерывного роста острой ностальгии по животному предку, усиливало соблазн заполнить за счет неандертальца хотя бы одну вакансию в родословной человека. Именно такова, по-видимому, была мотивация профессора парижского Института палеонтологии человека Марселена Буля, когда в 1908 году он взялся воссоздать внешний облик неандертальца по полному скелету старика, найденному близ деревни Ла-Шапель-о-Сен. Буль внес в свою модель ряд весьма интересных деталей. Большие пальцы ног он расположил так же, как на руках, превратив человеческие стопы в обезьяний хватательный орган. Таким образом, неандерталец должен был ходить как шимпанзе, опираясь на внешний край подошвы. Коленный сустав, «восстановленный» Булем, не разгибался полностью, что вынуждало неандертальца передвигаться на полусогнутых ногах. Позвоночник был выполнен совершенно прямым, а голова настолько выдвинута, что неандертальцу приходилось истошно задирать ее лишь для того, чтобы посмотреть вперед. В результате этой «реконструкции» на свет и появилось то несуразное существо, которое нам известно под именем неандертальца по картинкам в учебниках и научно-популярных публикациях. Трудно поверить, что, будучи экспертом в палеоантропологии, Буль допустил все эти ошибки случайно. Тем не менее, мнение Вирхова больше не было препятствием — всякий мог взглянуть и убедиться, что неандерталец — человек с типично обезьяньими чертами. Правда, появилась еще одна проблема: старик из Ла-Шапель-о-Сен имел объем мозга 1600 см3. Эта величина значительно превышает среднее значение объема мозга современного человека, но характерна как для неандертальца, так и для Кроманьонского древнего человека, в «человечности» которого никто никогда не сомневался. Конечно, размер мозга — не показатель интеллектуальных способностей, но именно этот параметр применяют, создавая эволюционные последовательности промежуточных звеньев между обезьяной и человеком. Возникает вопрос: какой эволюционный процесс мог привести к последовательному увеличению объема мозга у предков человека вплоть до неандертальца и кроманьонца, а потом — к снижению этого параметра до нашего с вами уровня. Для объяснения этой загадки был выдвинут целый ряд смелых гипотез — одна экзотичнее другой. Так, например, биолог Эрнст Майер из Гарвардского университета предположил, что на ранних этапах развития человеческого мышления наиболее сообразительные представители общества добивались значительно больших успехов в труде и личной жизни, а потому оставляли более многочисленное потомство. Но со временем товарищеские коллективы неандертальцев разрослись настолько, что мудрые вожди человечества стали не в состоянии держать всех своих соплеменниц под постоянным наблюдением, и бесконтрольные связи «на стороне» свели действие «интеллектуального отбора» на нет. Антрополог Лоринг Брейс из Мичиганского университета, со своей стороны, предполагает, что всему виной — появление речи. Как только неандерталки научились разговаривать, изысканные методы, использовавшиеся представителями наиболее смышленой элиты, дабы добиться благосклонности спутниц жизни, стали достоянием общественности, и те лишились своей монополии в вопросах семьи и брака. Наверное, именно тогда будущий человек впервые задумался о необходимости законодательной защиты прав на интеллектуальную собственность. Авторы подобных выдумок как бы не замечают двух моментов. Во-первых, вне развитого человеческого общества с устойчивым морально-этическим сознанием и твердыми представлениями о добродетели, решающим в дележе пищи и соревновании за самку является не уровень интеллекта, а острые когти и крепкие зубы. Тяжелый кулак тут куда более весомый аргумент, чем гарвардский диплом. В те давние времена почти у всякого индивидуума мозг весил порядка трех килограммов! Не было предела злым козням, которые столь непомерно разросшийся мыслительный аппарат мог задумать и осуществить... Можно ли сомневаться, что трехкилограммовый мозг некогда представлял собой почти роковой дефект с точки зрения эволюции человеческого рода... Неандертальцы имели представление о жизни после смерти, и хоронили своих умерших. Как показал пыльцовый анализ захоронения в пещере Шанидар в Ираке, погребальные обряды сопровождались обильным возложением цветов — васильков, чертополоха, гиацинтов, штокрозы, хвоща. Среди захоронений нередко обнаруживают калек, получивших не дающие надежды на улучшение увечья за много лет до смерти. Такие соплеменники при жизни требовали заботы и ухода, а значит в этом обществе существовали представления о милосердии и сострадании. Встречаются смешанные захоронения неандертальцев и людей современного типа, а в 1908 г. было обнаружено2 (2Nature №77, 1908, p. 587) захоронение неандертальца в железной кольчуге и с железными наконечниками стрел. Сомнения в достоверности реконструкции Буля ширились с каждым новым открытием, и в 1957 году Вильям Штраус (Университет Джона Хопкинса) и Энтони Дж. Э. Кейв (Медицинский колледж Госпиталя св. Бартоломео) вынуждены были вновь заняться неандертальцем из Ла-Шапель-о-Сен. Вот тут-то и обнаружились все «ошибки» булевской «реконструкции». Как выяснилось, пациент Буля страдал тяжелой формой артрита, что и привело к деформации позвоночника и челюсти. В остальном же (включая стопы, а также коленный и тазобедренный суставы) старик ничем не отличался от современных нам людей. Вывод был таков: «Если бы мы могли оживить его и — предварительно помыв, побрив и одев в современный костюм — поместить в метро Нью-Йорка, никто из пассажиров не обратил бы на него особого внимания». Основной проблемой неандертальцев был хронический рахит, а он, как известно, вызывается недостатком в организме витамина D. О дефиците витамина D свидетельствует не только форма костей неандертальца, но также и их лабораторный анализ. Это может быть вызвано тремя причинами — как по отдельности, так и в совокупности. Вторым источником витамина D является ультрафиолетовое излучение. Обнаруживаемые нами неандертальцы жили в эпоху оледенения, и испытывали его недостаток. И если неандертальцы были темнокожими (а это, как известно, в основном определяется лишь количеством в коже вещества, называемого меланин), то такой признак должен был быть для них роковым, и в результате вырождения в северной Европе темнокожей расы, теперь эту территорию заселяют потомки успешно переживших оледенение кроманьонцев, отличавшихся патологическим отсутствием меланина в коже. Третьей причиной рахита вполне мог быть наследственный сифилис, столь распространенный среди вырождающихся человеческих рас. Рахит и сифилис настолько взаимосвязаны в примитивных культурах, что ни один врач не берется различить их без специальной аппаратуры. Сутулость Родезийского человека была установлена по неправильно выполненной орнитологом реконструкции тазобедренного сустава, в результате чего колени были вывернуты наружу, а стопы — вовнутрь. Лишь своевременное вмешательство профессора Ле Грос Кларка, обнаружившего ошибку, уберегло нас от появления в учебниках еще одного предка. Но в Homo sapiens Родезийский человек попал не сразу. Поначалу он был зачислен в клуб Homo erectus, который было предложено распустить лишь в 1993 г.3 (3New Scientist, January 16), поскольку все ископаемые в нем действительно принадлежали человеку, за исключением обезьяньего черепа Яванского питекантропа. Вообще удивительно, насколько серьезно многие люди воспринимают расовые различия — цвет кожи, или например, разрез глаз — в то время, как под кожей мы все одинаковы. Как бы мы не отличались внешне, то, что объединяет нас, гораздо более фундаментально: мы все связаны реальными генетическими узами, и это не просто «библейские сказки», а научно установленный факт. Так, выяснилось4 (4Nature, January 1, 1987, p. 31), что код молекулы ДНК, содержащиеся в митохондриях клеток человеческого организма, совершенно одинаков у всех людей мира — австралийцев, азиатов, американцев, африканцев, европейцев. Поскольку случайное совпадение столь сложного кода исключено, эту молекулу все мы могли получить только по наследству. Митохондрии являются энергетическими станциями клетки и находятся вне ее ядра, а потому всегда передается детям от матери. Таким образом все человечество, населяющее планету, имеет единую праматерь, которая была таким же человеком, как и мы с вами. Время собирать камни
Вскоре после опубликования Происхождения видов оказалось, что у монстра тотемизма есть и другие лица, впоследствии получившие такие имена, как марксизм, евгеника, фрейдизм и проч. Просто они не решались показаться во всей своей красе, не имея столь надежного прикрытия, как дарвинизм. Но прошло совсем немного лет, и все они дали цветущее буйным цветом потомство в виде нацизма, расизма, коммунизма и прочих бесчеловечных учений. Когда Маркс и его друзья прочли это произведение, они целыми месяцами не говорили ни о чем другом, как о Дарвине и революционной силе его открытий1 (1В. Либкнехт. Воспоминания о Марксе и Энгельсе. Госполитиздат 1956, стр. 100). Маркс был буквально зачарован тем, как у Дарвина царство животных фигурирует в виде гражданского общества2 (2Письмо Энгельсу 18 июня 1862 г.) и неоднократно утверждал, что труд Дарвина — естественноисторическое основание для наших взглядов3 (3См. наприм. письмо Ф. Лассалю 16 января 1861 г.). Маркс связывался с даунским домоседом, выясняя, не станет ли тот возражать, если Капитал будет опубликован с посвящением Чарльзу Дарвину — наставнику и вдохновителю этой работы4 (4Sir Gavin de Beer. Charles Darwin. Garden City, N.Y.: Doubleday & Co., Inc. 1964, p.266). Однако Дарвин, плохо разбиравшийся в теоретической экономике, недооценил этого предложения и ответил отказом, скромно указав на нецелесообразность такого решения. Соратник Маркса Фридрих Энгельс вскоре сам взялся за развитие естественнонаучного теоретического обоснования марксизму на основе идей Дарвина. Пытаясь придать им вид наукоподобия, Энгельс, правда, не совсем понятно каким образом, вывел даже математический закон биологической эволюции: «По отношению ко всей истории развития организмов надо принять закон ускорения пропорционально квадрату расстояния во времени от исходного пункта» Но когда очень хочется верить во что-то, подобные несоответствия уже несущественны. Так, ни Энгельса, ни Фрейда не волновало и то, что с точки зрения науки и теория рекапитуляции, и ламарковская идея наследования приобретенных признаков — безосновательная фантазия. Именно на этих фантазиях базировались исходные идеи как психоанализа, так и учения, что труд и производственные отношения являются создателем и вседержителем человечества. Даже после того, как Фрейду впрямую было указано на несостоятельность этих предпосылок, он, избегая прямых дискуссий, продолжал настаивать на их истинности5 (5Frank J. Sulloway. Freud, Biologist of the Mind. Beyond the Psychoanalytic Legend. Harvard University Press, Cambridge, Massachusetts, and London, England, 1992, p.241). Всевозможные теоретические приложения идеи животного происхождения человека просто игнорировали ту явную разницу, которая существует между человеком и любым другим одушевленным существом, необъяснимую ни какой из эволюционных точек зрения. Так, какие эволюционные преимущества давало бы животным существам все то, что скрепляет воедино человеческое общество — наличие совести, морального долга, этического чувства, правового мышления. Ответ очевиден — любые подобные проявления должны были немедленно отметаться естественным отбором. Потому-то всегда очевидна была и разница между человеческим обществом и животной стаей. Ключевым понятием в любой человеческой культуре — от самой примитивной до наиболее развитой до-дарвиновской — всегда была ответственность за тех, кто рядом. Если стадный инстинкт у животных в случае опасности ведет к сохранению стада, как самоценной единицы, и сколько особей при этом потеряно, в счет не идет, в обществе каждая личность представляет особую ценность, и оставить слабого в беде всегда считалось позорным. Однако человек обладает еще одним свойством, отличающим его от животных. Это — способность воплощать свои идеи в жизнь (при этом ущербные идеи ведут, соответственно, к ущербной жизни). Благодаря этой способности, распространение всевозможных социальных теорий, основанных на вере в животного предка, привело к разрушению уз, скрепляющих общество и распространению в нем стайных принципов. Провозглашался принцип: стая — все, личность — ничто. И не имело значения, сколько индивидуумов подлежит уничтожению, если от этого выигрывает стая. Частное выражение этой формулы зависело лишь от того, что выполняет роль стаи — раса, нация, класс, государство, корпорация или что-либо еще. Так, например, Ленин открыто заявлял, что если бы для успеха коммунистического дела потребовалось смести с лица земли девять десятых ее населения, он сделал бы это не задумываясь. Потому-то в его письмах нередко можно было встретить сентенции типа: будьте образцово-беспощадны (9 августа 1918 г.); расстреливать, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты (22 августа 1918 г.); надо поощрять энергию и массовидность террора (26 ноября 1918 г.); усилить быстроту и силу репрессий (31 января 1922 г.). Государство несет ответственность за то, чтобы объявить непригодным для воспроизведения потомства каждого, кто явно болен или неполноценен в генетическом отношении... Ввиду этой ответственности следует беспощадно проводить соответствующие меры, не принимая во внимание понимание или недостаток понимания со стороны любого.6 Как мы видим, ключевым понятием остается слово беспощадно. Главное — выявить, какой признак является проявлением генетической неполноценности. Поначалу обладателями таких признаков, а потому подлежащими «искусственному отбору» (т.е. уничтожению) оказываются члены стаи, способные составить конкуренцию в борьбе за власть. Затем наступает очередь тех, кто способен самостоятельно мыслить: В решительной борьбе за существование побежденным редко оказывается тот, кто знает меньше всего, но всегда тот, кто выводит жалкие заключения из своих знаний. Всего за несколько десятилетий на кровавый алтарь служения обезьяночеловеку были принесены сотни миллионов жизней тех, кто остался на полях сражений, был сожжен в печах, стерт в лагерную пыль ГУЛАГа, расстрелян у придорожных канав, забит насмерть лопатами полпотовцев, раздавлен танками на улицах Праги или на площади Тянянмень. А сколько было искалечено судеб? Сколько людей, семей, народов, были лишены дома, родины, веры, надежды на спасение? Это — очень старая история. В Эдемском саду искуситель шептал праматери Еве, что стоит лишь усомниться в словах Создателя, и мы, люди, будем как боги, и сами станем решать, что хорошо, а что — плохо. Именно эта фраза стала символом веры самой древней из земных идеологий, называемой гуманизм (вера в человека). Основатель этого учения с первых дней человечества прилагает усилия, чтобы люди забыли свое истинное происхождение. Ведь стоит забыть, откуда мы пришли, и мы уже ни за что не вспомним, куда нам предназначено попасть. Как только мы упускаем из виду абсолютные ориентиры, мы тут же оказываемся во власти блуждающих огней человеческих мнений. Гуманистический релятивизм является тем болотом, из которого человеку самостоятельно не выбраться. Гордо положившись на собственный разум, мы лишились и Пути, и Истины, и Жизни. Но Создатель ждет нас, не желая, чтобы кто-либо погиб. Предназначение, уготованное нам — прекрасно. Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его. Стоит ли, впав в суеверие, отвергать этот дар? Литература Бауден Малкольм. Обезьянообразный человек — факт или заблуждение?- Симферополь: Крымское общество креационной науки, 1996.- 224 с. Головин С. Эволюция мифа (как человек стал обезьяной) © Copyright: Александр Лысиков, 2010.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
