Раннее летнее утро в лесу. Слышны голоса птиц и перешёптывания листвы. Кусты черёмухи обступают старенький мазаный флигель, что стоит на задах давно брошенного пионерлагеря. Трава у дверей чуть примята, щели заткнуты кусками гнилой ваты.
Во флигеле грязно: у самого окна ворочается на куче лежалых запятнанных простыней, неслышно бормоча что-то заеденным ртом, парализованный слепой дед (Максим, 76 лет) – солнце его не будит. Луч, проникая сквозь грязное стекло, оставляет на гнилом, коричневом, дощатом полу едва заметный узор. К обеду узор вползёт на бок крохотной развалины-печки, а к ужину перейдёт по стене к большому сундуку, где ночует и прячется от Ходока Тася (12 лет). Дед, проснувшись, бурчит:
- Тая! Вставай! Сколько можно спать!.. Пойди – посмотри, кто там?
- Дед, спи… Рано ещё…
- Ай? Балда в окошко лезет… Всё - рано! Включи-ка мне… балаболку…
Тася, вздохнув, выбирается из сундука. Достаёт пластинку, включает проигрыватель «Школьный». Тихо-тихо звучит «Ноктюрн» Арно Бабаджаняна.
Тася берёт со стула грубо выстриженный лоскут детского платья с вышитой на нём русалочкой, разговаривает с ней:
- Привет! Что ты во сне видела?
И сама же отвечает писклявым голосом:
- Да вот… Ох-х! Всё опять Карга ходит…
Тася берёт гвоздь с подоконника; одним движением вскрывает им старинную не заживающую царапину на ноге. Тася:
- С-с-с!
Дед:
- Тая, неси воду…
- Да щас, дед!
Тася берёт пластиковую канистру и, волоча её за собой, выходит из флигеля.
