98

Постапокалиптический мир. Политики в погоне за властью развязали Третью Мировую Войну, результатом которой стало практически полное уничтожение цивилизации. Разрозненные банды бродят по горам и долам, нападая друг на друга с тем, чтобы разжиться съедобным и несъедобным трофеем.
Мы шли по лесу, мы - группа людей, измождённых нескончаемыми переходами. В группе нашей в основном были старики и женщины. Мне было 16 лет, я опекал тяжело больную мать тогда. Я был молод и только что стал осознавать, что такое мир и жизнь. Среди нас не было яркого лидера, но для всех действовали определённые правила, у нас был закон и его никто не смел попирать. Часто в пути мы проклинали политиков и их амбиции и тосковали по безоблачной жизни в далёком прошлом.
Однажды, на привале мы столкнулись с компанией из четырёх человек, распорядителем у них был Туловищев Виктор Палыч. Знакомство обошлось без конфликтов. Общим голосованием решено было держаться вместе. Недолгий разговор Туловищев завершил следующей тирадой: «Нам надо выживать, нужно сготовить еду, построить жильё, обустроить быт. Так что ты и ты - идите сейчас искать источник питьевой воды, ты и ты – идите принесите вещи, а мы с мальцом пойдём пока соберём хворост.
Я остался с ним наедине, и, указав на хворостину, что лежала у его ног, спросил: «Наверное, её можно для костра использовать, да, Вить? А потом в овраге ещё поищем…»
И услышал ответ: «Ну да. Только впредь обращайся ко мне на "вы", понял?..»
Меня словно стрелой пронзило. (Завязка. Создание конфликта.) Время точно остановилось. В одну секунду я понял, что должен его прикончить. Ярость взыграла внутри, так что мне пришлось совершить усилие, чтобы не выдать себя. Однако, я сделал другую ошибку… Я сообщил врагу, что он отныне - мой враг, когда если б я оставил эту мысль втайне, последующая борьба для меня не была бы столь кровопролитной.
Я мог сказать, что угодно: если бы я, к примеру, сказал, скрипя зубами, что он также должен обращаться ко мне на «вы», а в противном случае, я просто не стану поддерживать с ним диалога, я бы тем самым сознался в том, что не могу контролировать свой гнев и что ранее подобные вопросы всегда решались без моего участия, а это косвенно подтвердило бы его право на власть. Был и другой, гораздо более верный вариант: я мог и должен был ответить лживой улыбкой покорившегося, а для себя отметить – «да, конечно, я буду обращаться к тебе по имени и отчеству, но за мной в любом случае остаётся право на просодию, а значит - я могу произносить твоё имя с такой интонацией, в которой не будет ни капли уважения, но только один бесконечный сарказм».
Вместо этого я подошёл и сказал правду: «Неужели ты думаешь, что я человек второго сорта, если я спросил твоего мнения о том, что нам делать с этой деревяшкой? Да, может быть я слаб, и от рождения не умею эффективно извлекать выгоды из ресурсов материального мира, но тонкий настрой души означает способность проникать к сердцам людей, тогда как человек сильный навсегда обречён возиться с их телами. Так что я знаю тысячу разных способов спустить тебя с небес. Исходя из того, что ты сейчас сказал, я делаю простой вывод, - ты включился в гонку за власть, то есть ты человек, который утверждает своё "я", переступая через мнение окружения, а я ненавижу таких чуть не с рождения. Поэтому я приложу все усилия, чтобы тебя уничтожить.»
Враг мой был обыкновенным сапогом, солдафоном с обрубком души. Он в силу свойств темперамента хорошо знал, как управляться с ресурсом и распределять его среди людей. В такого рода деятельности он видел своё призвание. Передо мной стояла нелёгкая и поначалу казавшаяся невыполнимой задача – победить прирождённого лидера в борьбе за власть. И так как достигнуть такой цели было бесконечно трудно, я уже точно знал, что никогда не отступлюсь от неё. Она представляла для меня самый большой интерес.
В сутках 24 часа. Туловищев без труда стал безоговорочным лидером в нашей группе. Все приняли это как должное. Однако, он помнил, что я назвался его врагом и сразу же начал втаптывать меня в грязь. Он создал специальную должность и назвал её позорной. Должность заключалась в уборке листьев. И я, так как я слаб психикой, я вынужден был исполнять обязанность уборщика. Но день состоит из 24 часов, из которых 12 мы принуждены были работать для того, чтобы наша община жила, 6 или 5 – посвящать домашним делам и развлечениям и 7, 6 – спать.
Я быстро сообразил, что те 5 - 6 часов, которые отводятся на разного рода увеселения, я мог бы начинить контентом собственного производства. Каждый божий день после всех дел я начинал вести оживлённые общие беседы, в которых моей главной задачей было – понравиться окружающим, стать популярным среди них. Нужно было подготовить почву для внедрения в их умы основ неустанно проектируемой мной мифологии. Попутно я собирал информацию. Мне нужно было досконально выяснить, что из себя представляют люди, окружавшие меня. Я задался целью узнать всё об их страхах и их желаниях. Итогом всех этих операций должны были стать конкретные данные о том, что именно для каждого из этих рабов, не готовых тратиться душевным ресурсом ради получения материальных благ, могло бы стать «сакральной жертвой». Ведь должно же было быть и в этих покорных людях что-то такое, чем они ни при каком раскладе не стали бы делиться с нашим распорядителем. Должно было быть что-то такое, что заставило бы их взбунтоваться.
Интересно, что Туловищев никогда не участвовал в этих беседах по той простой причине, что он сам, пометив себя маркером власти, исключил возможность нормального сердечного общения с ним. Информация, которую он выдавал, apriori была неприятной для всех, поскольку всегда исходила в форме приказов и всегда была сопряжена с трудом и долгом. Его не любили.
Между тем популярность моя выросла, члены группы сочувствовали мне. И Туловищев, видимо, почуял опасность: он продлил рабочий день ещё на два часа, хотя прямой необходимости в этом не было. Теперь я уже не мог как раньше занимать умы окружающих в нерабочее время. Увеличение трудодня он мотивировал каким-то необыкновенным счастьем, раем земным, ждущим всех нас в недалёком будущем. Но чем больше мы работали, тем тяжелее и соответственно тем серьёзнее воспринимался нами его гнёт. Все члены группы стали злы. Кроме того власть, казавшаяся необъятной, стала растлевать Туловищева. Не находя себе признания среди людей, он начал обкладывать себя вещами, копить ресурс. Ему нравилось, когда мы приходили к нему просить тот или иной предмет, ту или другую помощь, потому что в эти моменты, ему казалось, что окружение его любит. В такие моменты ему хотелось, чтобы его уговаривали и все действительно его уговаривали и даже с деланным почитанием заглядывали к нему в глаза. По получении же от него желанного улыбки спадали с лиц, а во взглядах проявлялась прежде скрытая ненависть. Поэтому Туловищев желал видеть нас нищими. Ему думалось, что люди может быть действительно станут любить его, если нужда их будет безмерной. Потом он женился. Одна из девушек группы стала его женой, но и это ему не помогло, его по-прежнему не любили, в том числе и жена. И тогда я понял, что если умело соврать ему о любви, то им можно управлять. Но прежде нужно было довести его до крайности.

Стоп-кадр! Герой вышел из кадра покурить, поговорил с оператором за жизнь, ущипнул актрису за задницу, хлебнул кофейку, принесённого статисткой Леной и вернулся в картину.

К этому времени я уже проник в души каждого из членов нашей общины, я знал их боль и их фантазии и я смог найти общие закономерности в их субъективных личностных мифологиях. А значит я в целом понимал, чем каждый из них никогда и ни за что не поделится с владетелем. Каждый из нас уже вполне ненавидел Виктора Палыча: изо дня в день адский труд, олицетворением которого он был, занимал все наши мысли; рабочий день вырос с 14 до 16 часов; нищета сделалась ужасающей. Все ясно чувствовали, что нуждаются в новом, очищенном от власти пространстве, оно необходимо было нам для того, чтобы продолжать жить нормальной жизнью.
Боль каждого общинника я выразил в том или ином иероглифе. Я выцарапал иероглифы на дощечках и подарил всем такую дощечку и их всюду носили с собой. Люди хвастались друг перед другом красотой и изяществом своих иероглифов. Это было чем-то вроде коммуникации. Дощечки стали попадаться на глаза Туловищеву и он часто пытался выяснить, что значит тот или другой иероглиф. Но никто не открывал ему подлинного значения, либо ему безбожно врали, что он тоже считывал по усмешкам окружающих…
Следующим и предпоследним шагом моим в борьбе с властью Виктора Палыча Туловищева стала религия. Я заставил всех вспомнить прошлое. Я рассказал им о такой системе взглядов, которая бы высмеивала, порицала и хаяла светскую власть и возносила бы некий алгоритм, небесный всеобщий закон, единый для всех и потому справедливый. И я сказал им, что есть некая тайная связь между иероглифами и общим законом. Отныне каждый из нас, ложась спать, клал свою дощечку у сердца. Туловищеву это не нравилось. Вскоре он решил отобрать иероглифы, а позже вообще запретил такой вид коммуникации.

Микрофоны всё чаще начинают попадать в кадр. Кто-то в цветной куртке трётся на дальнем плане.

Немногим раньше я сообщил людям, что со мной приключилось нечто мистическое: я, якобы, видел оператора и режиссёра - все мы снимаемся в фильме, который обязательно когда-нибудь кончится, а уж когда он кончится, мы окажемся в ином мире, где есть справедливость, но нет и не может быть тирании. Также я сказал им, что значение иероглифов мне открыл режиссёр.

И они поверили мне. В итоге создалась следующая ситуация:
1.) Все общинники оказались перед выбором: принести «сакральную жертву», либо свергнуть Туловищева. Решают свергнуть.
2.) Виктор Палыч, доведённый до крайности одиночеством и ненавистью населения, жаждет и просит любви (ЦПП в финале). То есть Туловищев предпринимает безуспешную попытку примириться.
3.) Общее стремление выбраться за пределы кино. Группа людей пытается преодолеть себя и выходит из кинореальности в мир и в жизнь. (Кто-то побежал, упал и пробил головой бумагу реальности.)

"Искусство не есть игра.
Реально зафиксированный этнографией факт генетической связи искусства и игры, равно как и то, что выработанная в игре дву(много-)значность стала одним из основных структурных признаков искусства, не означает тождества искусства и игры.
Игра представляет собой овладение умением, тренировку в условной ситуации, искусство — овладение миром (моделирование мира) в условной ситуации. Игра — «как бы деятельность», а искусство — «как бы жизнь». Из этого следует, что соблюдение правил в игре является целью. Целью искусства является истина, выраженная на языке условных правил.
Поэтому игра не может быть средством хранения информации и средством выработки новых знаний (она лишь путь к овладению уже добытыми навыками). Между тем именно это составляет сущность искусства."

Ю. М. Лотман «Структура художественного текста»

Итак, все человеческие "игры", связаны с распределением социальных ролей и основываются на инстинкте первенства, на самоутверждении. Это сфера прикладных интересов большинства людей.
Человек искусства - культурный шизофреник, - занят осмыслением реальности, её реконструированием, поиском иных форм истины. И значит он в том числе моделирует правила новых социальных "игр". Он отделён от мира.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 24.06.2018. 100
• 23.06.2018. 99
• 10.06.2018. 98