451 Русский Андрогин

Русский Андрогин, или очерк о понимании эроса и любви в России

На этот раз очерчу богословско-философский контекст. Следует начать с определения характера русской философии и мне представляется, что в отличии от западной традиции русская философия – это в первую очередь мировозрение неких провидцев, которые имеют план по спасению космоса различной степени мутности в зависимости от толщины психических стен отделяющих бессознательную хтонь от и без того поврежденного сознания. Этим она безусловно выигрывает, так как метит сразу на всё и всех (вспоминается определения русского космиста Федорова: что такое субъект? Это все. А что такое объект? Это всё) и если Гегель выглядел безумным со своим заявлением о том, что его философия это то, как мыслит Бог, то для русских мыслителей – это исходная пресуппозиция не требующая никакого осмысления и существующая на уровне врожденной априори. Возможно этим объясняется её общая безумность, параконсистентность, шизофреничность, парадоксальность, неосмысляемость – называйте как хотите. Как мыслят боги – нам не суждено ведать, мы можем лишь прочесть и знать по собственной божественной природности. В силу этого русская религиозная философия в-первую очередь русская, а во-вторую религиозная. Поэтому от православия она также далека, как и западное кружевное благополучие от аскетичных, суровистых настроений русского человека. Аналогичную мысль выражает и Николай Бердяев в «Русской идее»: «Два противоположных начала легли в основу формации русской души: природная, языческая, дионисическая и аскетически-монашеское православия. Можно открыть противоположные свойства в русском народе: деспотизм, гипертрофия государства и анархизм, вольность; готовность, склонность к насилию и доброта, человечность, мягкость; обрядоверие и искание правды; индивидуализм, обостренное сознание личности и безликий коллективизм; национализм, самохвальство и универсализм, всечеловечность; эсхатологически-мессианская религиозность и внешнее благочестие; искание Бога и воинствующее безбожие, смирение и наглость, рабство и бунт» или вот что говорит по этому поводу современный философ и историк русской философии И.И.Евлампиев в работе «Русская философия в европейском контексте»: «<…> И дело здесь не в том, что князь Владимир вместо православия должен был выбрать католицизм или иудаизм, трагедия русской (да и европейской истории) заключалась в том, что все «официальные» религиозные системы того времени не несли в себе той великой истины, которую требовала душа русского человека и которая соответствовала бы внутренним устремлениям национального духа. Эта истина могла быть явно найдена только в еретических уклонениях от той официальной религии, которая была принята в качестве основания всего последующего исторического развития. Но эти уклонения безжалостно преследовались, жизнь нации была искуственно загнана в русло государственного православия, которое не столько способствовало, сколько препятствовало свободному и творческому духовному развитию. <…> В этом смысле религиозность русской философии вовсе не означает, что она основывается на православии или стремиться к разъяснению православного учения. Нет ничего более далекого от истины, чем такое понимание смысла религиозности нашей национальной традиции. Дело обстоит ровно наоборот: русская философия религиозна именно потому, что она была абсолютно не удовлетворена православной религиозностью и искала подлинного христианства, искаженного и утраченного в истории.». Именно в такой религиозной перспективе следует рассматривать и воспринимать идеи великих русских мыслителей о поле, эросе и любви. Только в абсолютной религиозной маргинальности и трансгрессивности могли появиться такие феномены как проект Вяч.Иванова о христодионисийстве, вселенская церковь Соловьева и Розанова, только в абсолютном нетождестве единства мог написаться «Третий Завет» Мережковского, организоваться Братство святой Софии, родиться утопия Александра Чаянова «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии», «Яръ» Городецкого, «Посолонь» Ремизова и третий Ренессанс Фаддея Зеленского, и тем более вещи вроде мистического анархизма Георгия Чулкова (не путать с мистическим коммунизмом Романа Михайлова. Об этом мы еще поговорим) - также немыслимы без этой языческой гетеродоксальности гнотического христианства, присущий русскому пути богоискательства, творческого богоискательства, ибо «она построена на чувстве и сердце, на созерцании, на свободе совести и свободе молитвы» (И.Ильин).

Стремление к упорядовачиванию космоса – важнейшее качество русской души. Люди, животные, черти, растения, стихи, вещи – дети единой матери, Великой Матери, - природы. В самой природе «между сосен, между елок, меж берез кудрявых бус» ему «мерещится Иисус» (С.Есенин). В этой русской «дуброви» куда зовут пронзительные ангелические голоса происходит истинное преображение души на который сходит «голубиный дух, Словно огненный язык» - апостольская благодать, пророческое возвышение, орфический экстаз единства Матери и Сыновей. В этой есенинской богоприродности более не существует идеологии, шор заслоняющих «свет истины»: «Вот потому-то нам так и противны занесенные руки марксистской опеки в идеологии сущности искусств. Она строит руками рабочих памятник Марксу, а крестьяне хотят поставить его корове. Ей непонятна грамота солнечного пространства, а душа алчущих света не хочет примириться с давно знакомым ей и изжитым начертанием жизни чрева. Перед нами встает новая символическая черная ряса, очень похожая на приемы православия, которое заслонило своей чернотой свет солнца истины. Но мы победим ее, мы так же раздерем ее, как разодрали мантию заслоняющих солнце нашего братства». Именно поэтому в своем проницательном трактате «Ключи Марии» (прим. от Есенина : «Мария на языке хлыстов шелапутского толка означает душу.») поэт говорит о «браке землян с небом» как о необходимости и неизбежности преображения человека, который сам по себе есть ни что иное как «чаша космических обособленостей», которая есть не мера, а мгновенье. Само это мгновенье есть стремительный прорыв континуальности, инаковость по отношению к есть и не-есть, взаимный обмен между приходящим, имеющимся и иным, благодаря которому «все мы живем в вечности» (В.Брюсов). Андрей Платонов так же подчеркивал, что великая жизнь не длиться больше мгновенья, в противном случае она изменяет своему величию: «Жизнь – это вспышка восторга – и снова пучина, где перепутаны и открыты дороги во все концы бесконечности. <…> После смертельной высоты жизни – любви и ясновидящей мысли – жизнь наполняется и сосут её должен быть опрокинут. Такой человек все полюбил и познал до последнего восторга, и его тело рвется пламенной силой восторга. Больше ему делать нечего». Это пламенная сила восторга («радость перед лицом смерти» Ж.Батая), мгновение, - наиболее яркое эсхатологическое событие двойственно по природе, оно аппелирует не только к ткани сущего, но и к личности которая её разрывает. Мгновенье – единодушевный акт русского самосозжения. Пляшующие языки огня русского эроса выражают смену равнозначных полюсов, признавая за каждым вечный абсолют:

«Непоколебимой истине

Не верю я давно,

И все моря, все пристани

Люблю, люблю равно.

Хочу, чтоб всюду плавала

Свободная ладья,

И Господа и Дьявола

Хочу прославить я»

(В.Брюсов)

* *
А.В.Луначарский высказывал негодование по поводу зациклиности русских философов и писателей на теме любви: «Мораль любви, свойственна, по преимуществу, классам угнетенным и совершенно прекратившим всякую борьбу за улучшение своего положения. Обыкновенно те же классы признают, кроме того, мечты о сверхземном суде и счастье, поэтому мораль любви почти всегда сочетается с мистицизмом. Взаимопомощь этих классов имеет не наступательный характер, а лишь оборонительный, и потому их симпатия вырождается почти исключительно в сострадание» и подобная точка зрения (да и вообще весь бюрократический советский марксизм, доходящий в своей рациональстической и материалистической тупости до ультра-титанических пределов) была высмеяна А.Платоновым в своем раннем (анти)утопическом произведение «Жажда Нищего», где рассказывается про устройство нового мира, из которого инстинкты «миновали давно». В этом новом мире «теперь царствовал самый юный царь – сознание, которое победило прошлое и пошло на завоевание грядущего». И горела в небе звезда сотканная из электромагнитных потоков, день и ночь, в память побед человечества над природой. Там мальчиков называли Болтами, Электронами, Цилиндрами, Разрядами, Амперами и т.п, а девочек Энергией, Волной, Динамомашинкой… «Женщин было меньше мужчин, и любви между полами почти не было. Женщины гибли и от ожидания гибели становились спокойными и тихими, как звезды. Бессмертие их не касалось… <…> Для успешной борьбы были уничтожены пережитки – женщины. (Они втайте влияли еще на самих инженеров и немного обессиливали их мысль чувством)». Очень тонкое замечание Платоновым «стихийности» женского существа. Обессиливание мысли чувством – рождает тот самый мистицизм, так ненавистный большевиками (в данном случае в лице Луначарского) и так любимый русскими мыслителями. В этом есть парадоксализм ситуации, отчасти Платонов соглашается с тем, что гибель мира обусловлена деградацией духовного (в лице «чувств» и прочих «Пережитков»), но именно деградация телесного (плотской любви, традиционного брака, семьи) окончательно лешило духовное качественным измерением, вычистив все остатки различания и узнавания, актуальное в мифологическом перебрасывании инаковости «вибрирующих сущностей» готовых стать тем или иным. Философия любви требует все-единства.

В русской философии было две магистральные линии в понимании философии любви. Первую можно условно назвать «неоплатоническая», вторую «каритасическая» (лат. Caritas – милосердие, жертвенная любовь). К «неоплатоникам» (в этом я вторю Шестакову, который в данной теме, в русской философии любви, является главной опорой) относятся Соловьев, Бердяев, Карсавин, Гиппиус и Вышеславцев, к «картитасистам» можно приписать Флоренского, С.Булгакова, Ильина и отчасти Лосского.

Сущности «неоплатоников» с косвенным указанием на их центральную идею можно прояснить через Е.Головина: «Все вообще и любой объект в частности можно расценивать как соединение двух гипотетических начал - мужского и женского. От чудовищных разновидностей гипоспадеев и клинических гермафродитов до трансцендентной красоты ангелов-андрогинов тянется бесконечная цепь натуральных манифестаций, где мужчина и женщина - случайные эскизы, не более того. Мужчина и женщина отнюдь не демонстрируют наличие сугубых противоположностей, напротив, человек с любой точки зрения - анатомической, психологической, философской - есть подвижный результат соединения двух начал. Вспомним миф о кадуцее Меркурия - две онтологические змеи сплетаются в не поддающихся никакой фиксации узорах, и только когда Аполлон бросает золотой жезл, они образуют вокруг него характерную и гармоническую фигуру. Проблема ориентации прежде всего определяет мужское в мужчине и женское в женщине. Движение слева направо, вверх, от центра к периферии - мужское... справа налево, вниз, от периферии - женское. Отсюда минимум два вывода: любое "слева" уже подразумевает "направо, любое "вверх" имеет смысл, только если известен "низ", а все направления легитимны только в присутствии какого-то центра. Ограничимся двумя-тремя конкретными примерами: летящая стрела - проявленность мужского динамизма, затягивающая петля лассо - реализация женского захвата; точно так же: гладиатор, вооруженный мечом, - гладиатор, вооруженный сетью и трезубцем. Пример инстинктивной функциональности: некто испытывает голод, пальцы тянутся за куском хлеба и отталкивают его - специфически "мужской" жест; кто-то не хочет есть и тем не менее берет и надкусывает хлеб - машинальное "женское" движение». Помимо восприятия пола как реторты в которой бурлят противоположные начала и дистилированного идеала в виде андрогина, для «неоплатоников» характерна фиксация именно на эросе как её понимал Платон, в отличии от агапе христиан. Еще со времен Кьеркегора на Западе произошел радикальный разрыв между философским пониманием любви (эросом) и религиозным (агапе и филиа), и если первый свелся к топорной сексуальности (Фрейд), то второй в банальной жертве подчинения. Епископ А.Нигрен в книге «Агапе и Эрос» дает следующее различие: «Эрос противоположен агапе, отражает совершенно специфическую концепцию любви, классическими примерами которой является платоновский «небесный эрос». Это – человеческая любовь для Бога, любовь человека к Богу. Эрос – это стремление, настойчивое желание, вырастающее из исключительных качеств объекта; в эросе человек стремиться к Богу, чтобы удовлетворить свой духовный голод путем постижения божественного превосходства. Но любовь человека к Богу, которую мы находим в «Новом Завете», имеет совершенно иное значение. Здесь любовь не благодарность за что-либо щедрое и обильное, а именно за свойственное Богу агапе. Божественная любовь – агапе – она имеет ничего общего с эросом, с его голодом и желанием. Бог любит потому, что любовь – это сама его природа, он не приносит добро, а постоянно творит его». Т.е для Нигрен эрос созидает ценности, тогда как агапе их создает, но тут вполне уместно спросить о том, насколько христианский Бог честен и благ. Но дело даже не в вопросах Шопенгауэра для которого сам акт творения мира уже анти-благо, а в присутствии разлома в самом существе Бога. И если сущностный разлад внутри самого Бога признается в эзотерической части иудаизма, то в русскую и немецкую философию эта идея проникла через Якоба Бёме, который считал что этот разлад\разлом – есть темное начало божества, благодаря которому и существует несовершенный мир. Такая парадоксальная ситуация была замечена еще Псевдо-Дионисием Ареопагитом, который говорил что единство противоположностей в Боге составляет тайну. Тайна единства противоположностей была названа Николаем Кузанским coincidentia oppositorum и это отнюдь не выдумки христианских апофатических мистиков (пусть и язычников-пантеистов по существу), ведь аналогичное утверждение можно найти и у Гераклита в 67 фрагменте: «Бог есть день-ночь, зима-лето, война-мир, сытость-голод: то есть все противоположности» (см. более подробно о coincidentia oppositorum в книге М.Элиаде «Мефистофель и Андрогин, или Тайна целостности»). Это общий теологический момент для Гегеля, Фихте и Шеллинга, как и для Соловьева, Карсавина и Платонова. В частности Соловьев, в своём последнем, самом эсхатологичном произведении «Три разговора» предстает как радикальный дуалист считающий что первенство принадлежит именно негативному началу. Для Карсавина момент божественной неудовлетворенности самим собой выражается в онтологическом кенозисе – тварный мир есть снисхождения Бога в ничто. Обоснование Платонова схоже с построениями Карсавина и в выводах смыкается, но акцент сделан на другом: «Бог есть и бога нету: / Он рассеялся в людях, потому что он бог и исчез в них, и нельзя быть, чтобы его не было, он не может быть и вечно в рассеяности, в людях, вне себя», т.е Бог существует будучи множественен в своем единстве. Ницше в «Рождение трагедии из духа музыки» описывает процесс «искупления» этой раздробленности в дионисийских оргиях: «У них впервые природа достигает своего художественного восторга, впервые у них разрушение principia individuationis становится художественным феноменом. <…> В высшей радости раздается крик ужаса или тоскливой жалобы о невознаградимой утрате. В этих греческих праздневствах прорывается как бы сентиментальная черта природы, словно она вздыхает о своей раздробленности на индивиды» И именно такая теология является той спецификой русской философии любви, которая выражается «неоплатониками» как борьба непримиримых сторон, но единых в снятом виде через эрос (в котором уже присутствует агапе). Первичность множественности по отношению к единству является ключевой идеей, развернуть которую поможет Головин: «Французский философ Шарль де Бовиль писал в книге «О мудрецах»: «После грехопадения человек не может вернуться к нерушимой первичной простоте. Он должен через противоположность, что раскинулась над ним, найти истинное единство своей сущности, то единство, которое не исключает различия, но ставит его и поощряет. В простом бытии нет силы, оно плодотворно, когда раздваивается в самом себе и таким образом восстанавливается в своем единстве».(Carolus Bovillus. De sapiente. 1509 г.) Единство вне собственного фона, вне множественности — понятие трансцендентальное, «метафизическая точка» Лейбница. В природе это нонсенс: Антей вне матери земли, белая ворона, монарх без монархии, оратор без аудитории, словом, нечто оригинальное, нелепое, смешное, трагическое. Но это далеко не самое страшное. Единство в жизни вообще, в жизни человеческой в частности ведет к тирании, диктатуре и соответственно к рабству.
В своей ученой поэме «О природе вещей» римский поэт Лукреций проявил так называемый материализм, за что его весьма ценят. Богов он при этом не отрицает, хотя полагает существами отрешенными, которые сами себя создают из комбинаций легких атомов и легких пустот и уж понятно никак не вмешиваются в дела человеческие. Лукреций интересен совершенным отрицанием платонического «единого». Относительный порядок в четырех космических стихиях поддерживает первичная двойственность Венеры и Эроса: мать и сын, мать и отец, любовники, сестра и брат, словом, обожествленное могущество двойственности. Любая ссора между ними ведет к локальным или масштабным катаклизмам.». Подтверждая безусловную значимость двойственности и первоосновы множественности, Соловьев говорит, что именно посредством любви утверждается основательность значения другой индивидуальности, через которую производится упразднение животного эгоизма и происходит «перестановка центра нашей жизни». Сохранение напряжения между Венерой и Эросом, между любимым и любящим, обеспечивает, по Соловьеву, именно половая любовь. За этим скрывается не только дионисийский экстаз от космического осеменения, но и не менее древний языческий мотив выразившийся в ряде христианских антропогонических апокрифах и эзотеризме того же Бёме. В первом случае половое различание произошло посредством разрыва Сатаной единого андрогинного существа Адама-Евы, и по этим апокрифам секс есть ни что иное, как влечение к единению разорванных частей изначально единого и половые органы есть лишь знак разрыва. В случае Бёме это выглядит немного иначе, но идея та же: «прародители наши, не имея ни пищеварительного тракта, ни гениталий, размножались в раю посредством поцелуев, ибо сперма заключалась в слюне. После падения со всеми тварями земными, и образ Божий или человек стал встречаться все реже и реже. Отсюда и прозывают истинных людей праведниками либо гениями.» (цитата по И.К.Лафатеру). Интересно в этой связи вскользь упомянуть, что иудейская ангеалогия утверждает рождение ангелов в акте поцелуя перед сексом. Пастулируя рождение абсолютной индивидуальности в любви через половой акт, Соловьев тем не менее указывает на необходимость «одухотворение плоти» (и в этом он схож с основателем русского космизма Федоровым, которого не любил), просветление плоти – это предупреждение о губительной фетишизации материи, ведь истинна любовь бывает и без физического соединения, как и физическое соединение без любви. Иными словами, физиология не должна стать самоцелью, т.к губит любовь. Именно таким образом происходит органический синтез двух Афродит – Афродиты небесной и Афродиты земной (Платон), в которой и рождается существо целостное: «В эмпирической действительности человека как такового вовсе нет он существует лишь в определенной односторонности и ограниченности как мужская и женская индивидуальность (и уже на этой основе развиваются все прочие различия).Но истинный человек в полноте своей идеальной личности, очевидно, не может быть только мужчиной или только женщиной, а должен быть высшим единством обоих. Осуществить это единство или создать истинного человека как свободное единство мужского и женского начал, сохраняющих свою формальную обособленность, но преодолевших свою рознь и распадение,— это и есть собственная ближайшая задача любви». На этом моменте следует заострить разницу между андрогинностью как её понимали алхимики-герметики, христианские мистики, греческие культисты Диониса-Орфея и русские философы, и гермафродитами.

Речь, безусловно, не идет о тенденциях современности в смещении и стирании инаковости (Бодрийяр) половых различий, с переложением вопроса пола в сферу случайный или определенных сборок гендерных конвенций, зачастую являющееся стихийным индивидуальным выбором (что есть не более чем отсутствие чуткости в восприятии истории, выражающиеся в непонимании каузальности между культурным хаосмосом и процессом секуляризации). Парадигмальная заостренность левых на прогрессе (будто пассивно или активно движемый и одобряемый) создает ситуацию экзистенциальной вненаходимости («Апофеоз беспочвенности» Шестова), т.к «современность» сама по себе есть нечто постоянно ускользающее и ставя всё на современность они создают уникальную антропологическую ситуацию – скользящих людей имеющих отрицательно нулевую идентичность. Отрицательно нулевая идентичность – это черная дыра поглащающая бесчисленное множество означающих, порожденных расщеплением Традиции и являющиеся псевдоидентичностями выстроенных вокруг симулякров – в этом срезе никакой аутентичности dasein (о котором так упоенно рассказывал Хайдеггер) нет и быть не может, т.к структуры dasein выстроены вокруг истории и памяти о аутентичном здесь-бытия-в-мире. Гендерные теории отрицающие в своих последних изводах даже биологический субстрат (т.е даже наличие половых органов не является основанием для утверждения пола) есть беспорядочное копашение беспорядочных масс, Хлебников крайне чутко и точно предвидел появление этих существ, которых он назвал «никоговичами». Никоговичи в лице унисексуалов (лиц не имеющих даже внешней половой дефениции) есть лишь перверсия и вырожденичество по отношению к традиционным практикам половых посвящений и феноменам личностных экзистенциальных деффузий из-за «пробуждения другого начала». Это надо особенно четко понять, дабы не смешивать мифических андрогинов и либеральных девкомальчиков между которыми метафизическая и парадигмальная пропасть.

В Алхимии Андрогин выступал в нескольких ипостасях. «Тот, кому не удаётся „стать двумя в одном теле“, станет двумя в одном духе» пишет алхимик де Оливье. Это удивительным образом совпадает со словами Иисуса: «Когда вы сделаете двоих одним, и когда вы сделаете внутреннюю сторону как внешнюю сторону, и внешнюю сторону как внутреннюю сторону, и верхнюю сторону как нижнюю сторону, и когда вы сделаете мужчину и женщину одним, чтобы мужчина не был мужчиной и женщина не была женщиной, когда вы сделаете глазА вместо глАза, и руку вместо руки, и ногу вместо ноги, образ вместо образа, - тогда вы войдете в » (Евангелие от Фомы). И со словами, которые были выгравированы на Изумрудной Скрижали Гермеса Трисмегиста.

Алхимический андрогин — киноварь, относится к числу важнейших образов алхимии, выступая воплощением цели алхимии — единства серы и ртути как первичных элементов. Обретаемый через соединение растворяющихся в нём мужской и женской основ, андрогинный принцип содержит в себе семена всех вещей. Евгений Филалет называет его «Светом, преображающим материю». Он олицетворяет поиск единства; постижение закона вечных превращений и гармонии космических сил; гармоническое сочетание и единство противоположностей; просветление и обретение центра; достижение внутренней гармонии, мудрости и бессмертия; возврат к целостности (человечества. Здесь возникает аналогичная тема в русской философии – София, премудрость божия, фантомная четвертая ипостась) .

Совершенный андрогин изображается двухголовым и гермафродитным существом, часто в виде специфического тератоморфа, называемого Rebis — двойная вещь. В то же время Rebis – название вещества, из которого должен быть приготовлен философский камень. Это единство Солнца и Луны, мужского и женского, царя и царицы, серы и ртути, возникающее после смерти (nigredo) как родящий камень (petra genetrix) с совершенством гермафродита. Ребис – это уравновешенная тройственность, он одновременно является как Марсом – мужчиной, Венерой – женщиной (как любящие супруги в счастливом браке являются единой плотью), так и их ребенком, совокупленном в себе самом со своими родителями. (RE-BIS – лат., повторение двойного, то есть повторение совокупленных Марса и Венеры). Коагуляция – это одновременно и зачатие, и преобразование супругов, следствие которого – превращение самих родителей, то есть Венеры и Марса, в их собственное дитя – в Ребиса. Семантика образа Ребиса восходит к космогоническим представлениям о неразделенности земли (женское) и неба (мужское). Признаками андрогинности, а точнее гермафродитизма обладает, как уже упоминалось, и первовещество, первичная материя. Первовещество - это не однородная субстанция оно состоит из двух компонентов: "мужского" и "женского". С химической точки зрения один из компонентов металл, другой же минерал, содержащий ртуть. В образном мире алхимии андрогин олицетворяет единство двух первичных элементов «Sulphur» и «Mercurius», дословно — сера и ртуть, в переносном смысле — горючее и летучее, которые в первичной материи (исходном материале «великого творения») представляются в чистом виде и после очищения с помощью философского камня обозначают высшую идеальную целостность. Мужская и женская головы Ребиса — эмблема совместной работы. Это единство Солнца и Луны, мужского и женского, царя и царицы, серы и ртути, возникающее после смерти. «Сера» и «Меркурий», составляющие начала активное и пассивное, символизированы мужчиной и женщиной, обыкновенно королем и королевой. Таким образом, они изображены во II-м томе соч. «L’Artis Auriferae». Под символом короля и королевы они представлены в «Двенадцати Ключах» Василия Валентина. Соединение короля и королевы составляет философский брак. «Знай, сын мой, что наше делание есть философский брак, где должны участвовать начала мужское и женское» (Ph. Rouillac. Abrege du Grand-Oeuvre). Собственно говоря, после этого брака, или союза, материя принимает название ребис, символизирующее двуполое тело. Этот химический андрогин весьма встречается в герметических трактатах: в начале «De Alchimia opuscula complura», в «Viatorium spagyricum», в немецком переводе соч. «Crede Mihi de Northon» и т. д. В рукописных герметических трактатах король одет в красное, а королева в белое, так как «сера» — красная, а «Меркурий» — белый. «Это наш двойной «меркурий», эта материя снаружи бела, а внутри красна» («Texte d’Alchimie»). Алхимический аспект андрогина заключается в том, что первичный элемент сера (которая сжигается) и ртуть (Меркурий), которая испаряется, объединяются в Меркурия философов и воплощаются в гермафродите. В алхимии Гермафродит (Меркурий) изображается двухголовым существом, часто с подписью: Rebis – двойная вещь. Он содержит два первоэлемента – серу и ртуть. Соединение этих двух противоположных принципов является целью как алхимического процесса, так и человеческого развития.
К.Г.Юнг именно этот образ полагал символом конечной цели алхимического процесса, противопоставляя его Гермафродиту, в котором мужские и женские качества растворены друг в друге. Если образ Гермафродита соответствует бессознательному единству мужского и женского начала в человеческой психике, то образ Андрогина – это объединение их на уровне сознания, когда своеобразие и неповторимость каждого из этих начал не только не исчезает, но, напротив, подчеркивается. Юнгианский аналитический психолог Джун Сингер в работе «Андрогины» описывает эту встречу следующим образом: «… это длительный и сложный процесс открытия в себе контрсексуального другого. Мужчина стремится найти собственную женственность прежде всего в женщине, которая ему нравится. Он видит, что "женственность" воплощена в ней. Он хочет, чтобы она признавала эту женственность и даже ожидает, что она будет проживать ее за него. В обоих случаях, и мужчина, и женщина переходят от абмивалентного состояния, схожего с образом гермафродита к состоянию динамичного обмена энергиями, которое означает андрогинность. Ни в работе личностного психологического развития, ни в алхимическом opus, проходившим под личиной химический операций с металлами и другими веществами объединение противоположностей не является итогом <…> Из всех названий, обозначающих желанную кульминацию, наиболее выразительное - это Jilius philosophorum, сын философа. Оно открывает нам, что человеческая душа - земной двойник единственного сына Божьего, Христа, посланного на Землю, чтобы все мужчины и женщины могли узнать о своей божественной природе. "Не я живу, но живет Христос во мне"». Двойственный Христос живущий во мне – и есть та аллегория божественной coincidentia oppositorum, двойственность микрокосма (человека) отражает ту предвечную двойственность макрокосма (Бога), единство этих космосов обеспечивается в том, что алхимики называли «сыном» (о котором мы писали чуть выше) – некоей инстанцией пребывающей между вечностью и временностью. Эта инстанция есть особенность концепции любви Соловьева, которая выражается не только в платоновском слиянии начал, но и последующего слияния с «мировой душой» которая ассоцируется у Соловьева с Софией, вечной женственностью. Вот что пишет Бердяев акцентируя на этом внимание: «У Вл.Соловьева очень интересна религиозно-философская концепция Мировой Души —как Вечной Женственности. Против Соловьева можно было бы возразить, что это слишком мужская философия и религия. Для женщин эротическое отношение к божеству должно окрашиваться в цвет культа Вечной Мужественности. Не обращается ли божество разными своими сторонами к разным человеческим полам» и далее: «Вл.Соловьев был платоник, и его собственный эротический опыт связан с платонизмом. Таково его учение о Софии, сталкивающееся с учением о личности. Но в своей статье "Смысл любви", может быть, самой замечательной из всего, им написанного, он преодолевает границы без личного платонизма и, впервые в истории христианской мысли, связывает Любовь-эрос не с родом, а с личностью. Любовь для него связана не с деторождением и не с бессмертием рода, а с реализацией полноты жизни личности и с личным бессмертием». Но как мы выяснили чуть ранее, личность у Соловьева не зиждится на эгоизме (это нечто противоположное личности) и более того не имеет общечеловеческий коннотаций, т.к речь идет о качественно ином существе (это Соловьев подчеркивает и другим своим тезисом – единичный человек не может спастись). При этом, Бердяев ошибается и не верно интерпретирует идею Соловьева, т.к Соловьев не выступает против рода или деторождения, ибо для этого тоже нужна любовь (но не эрос). София – это именно родовое понятие, слияность всечеловечества с Богом, это дионисийская мистерия в которой невозможно отказаться участвовать. Для Соловьева эрос это понтифик (строитель мостов) между человеческим и божественным.

Идеи Соловьева унаследовал Бедряев: «Настоящая религия, мистическая жизнь всегда оргиастична, а оргиазм, могучая сила жизни связана с половой полярностью. Половая полярность есть основной закон жизни и, может быть, основа мира. Это лучше понимали древние, а мы отвратительно бессильны и вырождаемся все больше и больше». Для Бедряева именно Соловьев и Платон стали авторами понявшие феномен эроса во всей своей многогранности, поэтому его статья «Метафизика пола и любви» есть нечто среднее между «Пиром» Платона и «Размышлениями о любви» Соловьева. Там он ведет заочную полемику с Розановым, упрекая его в том, что Розанов путает родовую и индивидуальную любовь, при этом яростно критикуя христианство, выдвигая в качестве идеала римское язычество. Но позже, в книге «Смысл творчества» Бердяев сам начинает упрекать христианство в искажении эроса-любви. По его словам, христианство признает только три состояния пола: 1 )семейные отношения, 2)аскетизм, 3)разврат. Ни один из них не имеет прямого отношения к любви и с ней никак не связан. Тайна пола не есть сексуальный акт, совершаемый или для деторождения, или для наслаждения. Тайна пола раскрывается только в любви, которая не служит мирной устроямости жизни, утилитарной физиологии и экономике семьи. Любовь по природе своей трагична, она несет в себе роковое семя гибели. Бердяев доказывает, что любовь— творческий акт, который разрывает все границы, все сковывающие ее формы. «В творческом акте любви раскрывается тайна творческого лица любимого... Любящий знает о лице любимого то, что весь мир не знает, и любящий всегда более прав, чем весь мир» Но любовь нельзя познать только в свете индивидуальной психологии: Она «космически соединяет в андрогиническом образе тех, кто были разорваны в порядке природном. Любовь есть путь, через который каждый раскрывает в себе человека-андрогина». Таким образом, Бердяев продолжает и развивает концепцию андрогинной природы любви. Он считает, что все мыслители прошлого, которые писали о любви,— Платон, Я.Беме, Баадер, Соловьев—так или иначе писали об андрогинизме. По его словам, всякая личность андрогинична, содержит в себе смутные воспоминания о своей прежней целостности. Поэтому любовь — поиски, преодоление распада мужского и женского начала. Бердяев пишет рецензию на книгу Вайннингера «Пол и характер». Он специально останавливается на ней в своей книге «О рабстве и свободе человека» (1939). Здесь он касается одного очень важного аспекта, который до сих пор не был в сфере его внимания,— об отношении любви и свободы. По его словам, любовь может быть величайшим рабством, которое закрепляется различными формами социальной организации, в том числе и семьей. Освобождение человека есть вместе с тем освобождение от рабства пола. Конечно, любовь получает реализацию в такой социальной форме, как семья и брак. Но брак без любви безнравственен. «Два процесса необходимы, когда ставится тема пола и Любви-эроса: внешнее освобождение от гнета и рабства общества и авторитарного понимания семьи и внутренняя аскеза, без которой человек делается рабом самого себя и своей низшей породы. Все типы любви могут стать рабством и пленом человека— и любовь-эрос, и любовь-жалость (например, кн.Мышкин у Достоевского). Но Любовь-эрос должна быть соединена с любовью-жалостью, иначе она делается поработителем. Ценность любви только тогда не порабощает, если она соединена с ценностью свободы». В этом прослеживается то соединения эроса и агапе, о которой также писалось чуть выше.

Собственно в очерченных идеях и находится весь пафос русского осмысления феномена любви, который мечеться от самого буйного и неприкрытого язычества, к специфически понятым христианским откровениями мистического порядка. Про вторую, каритасическую линию русской философии любви мы погорим в отдельном очерке.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 29.10.2024. 453
• 27.10.2024. 452 Два Адама
• 23.10.2024. 451 Русский Андрогин
• 12.10.2024. 450 Два способа познания мира. Иерофания
• 08.10.2024. 449 Одиночество людей-субъектов
• 07.10.2024. 448 Психологизм людей-объектов