Рильке пер ПастернакаРайнер Мария Рильке «Рильке совершенно русский. Как Гоголь. Как Толстой!»
Ведь нищета – великий свет нутра. В серебряном многоголосье мировой поэзии на рубеже 1ХХ и ХХ веков одна из самых чарующих, элегических нот принадлежит австрийскому поэту Райнеру Марии Рильке. То короткое время, сгоревшее в пламени мировой войны, обуглившись в болезненно напряженные годы безвременья, оказалось некой музыкальной вершиной европейской поэзии, над которой воспарила и осталась на все времена величествен-нейшая фигура гения Рильке. ...Весной 1899 года они* совершают поездку в Россию, и он становится “очарованным странником” на пороге русского “серебряного века”. Россия стала его второй духовной родиной – “все мои глубинные истоки – там!”. Его признания в любви России невероятны: “Будь я пророком, всю жизнь проповедовал бы Россию как избранную страну, на которой тяжелая рука Господа лежит как великая, мудрая отсрочка”. Россия – страна, “полная будущности”. Первый московский дом, мастерская художника Л.О. Пастернака. На следующий день, по просьбе Л. О. Пастернака немецких гостей принимает Л. Толстой: “получили огромное наслаждение от доброты и человечности великого старца, тронуты простотой его любезности и злости, были благословлены им”. Пасхальную ночь провели в Московском Кремле. Рильке ходит из церкви в церковь, чтобы всмотреться в лики древних русских икон. Через неделю они в Петербурге попадают в круг художников “Мира искусства”. “Русские – это такие люди, которые в сумерках говорят то, что другие отрицают при свете. Я, не понимаю смысла, но очень люблю звук их речи”. Вернувшись в Германию, он приступает к изучению русского языка и сразу переводит любимые русские стихи – молитвы Лермонтова, стихи К. Фофанова и З. Гиппиус. Пишет очерк “О русской живописи и художнике В. М. Васнецове”, покоренный его церквушкой в Абрамцеве, готовит материалы для больших эссе о Крамском, А. Иванове, Ф. Васильеве – “о самых русских из всех”. Я внутренне настолько полон Россией и одарен ее красотой, что едва ли буду замечать что либо за ее границей”. И, действительно, готовясь в Шмаргендорфе близ Берлина ко второй поездке в “страну святой сказки”, Рильке упоенно бьется над обмолвкой И. Крамского на замечание В. Гаршина относительно его “Христа в пустыне”: “Христос ли это?”. Эти три слова – “один из самых потрясающих художественных документов, который ценнее сотен книг о жизни, человечестве и искусстве”. Вторая поездка охватывает глубинку России. Посещение Л. Толстого в Ясной Поляне: “Каждое слово графа глубоко ценно не своим оттенком на свету, а лишь силой, пробивающей себе путь в темноте, позади вещей, и чувством, что оно выходит из тех неясностей и таинств, из которых мы все строим нашу жизнь”. В Киеве Рильке поражен великолепием Киево-Печерской лавры, Софийским и Владимирским соборами: “здесь же все в натуральную величину, ощущение, что видишь работу Творца”. И снова Москва, Петербург, где его знакомят с А.Н. Бенуа, который повез Рильке в Петергоф. “Он повел меня по большим и старым паркам, в которых рассыпаны маленькие голландские замки Петра Великого”. Из письма: “Только в России гордость и смирение — почти одно и то же, именно сходство обоих чувств может быть мерой их истинности и верности. Коленопреклоненные люди перед маленькой часовней Иверской богоматери в Москве выше тех, что стоят, а склонившиеся, выпрямляются до гигантской величины: русский – это вечный, всегда возможный, чудесный человек”. И еще о России: “Я становлюсь все более чужд немецким вещам. К числу великих и тайных гарантий, которыми держится моя жизнь, принадлежит и то, что Россия – моя родина”. Под плотной сенью российских впечатлений Рильке создает книгу молитв и песнопений, обращенных к Богу, дав ей русское имя “Часослов”. И в частях ее: 1-ая — “Книга монашеской жизни”, 2-я – “Книга паломничества” и 3-я – “Книга нищеты и смерти” слышится то же русское сгущение боли: “Их плоть со всеми пытками знакома. Русские вещи одаряют меня”. М. Цветаева угадывала эту его способность слышать вещи “глубоким слухом – трубой, в них вслушиваться, слушаться их, им принадлежать, быть вещами, чтобы быть”. Даже малая вещь для меня хороша Поэт выстраивает иллюзию некоего целостного существования чудесно вольного человека в гармонии с природой, живущего во вполне русском предположении, “что каждый столь же целен и одинок, как он сам”, чтобы, идя по росистой тропе, безошибочно узнавать “ту особую грацию, с которой утром раскрываются маленькие цветы”. Игорь Ларин (в сокращении)
Деревья складками коры Сквозь рощу рвется непогода, Как мелки с жизнью наши споры, Мы выросли бы во сто раз. Так Ангел Ветхого Завета Кого тот Ангел победил, Райнер Мария Рильке "За книгой". (Перевод Б.Пастернака) Я вглядывался в строки, как в морщины Как нитки ожерелья, строки рвутся, А вот как будто ночь, по всем приметам, И если я от книги подыму Но надо глубже вжиться в полутьму, СОЗЕРЦАТЕЛЬ Осенний вихрь метет дворы, Бушует буря, рвется шире Так слабо всё, с чем мы воюем; Мы торжествуем лишь над малым, Когда тот ангел побеждал "Снова весна!"... Райнер Мария Рильке Снова весна! Строг был учитель, укутанный в иней. Смейся, Земля! Всё, что запомнилось с прошлого года, ГЕФСИМАНСКИЙ САД Ещё и это. И таков конец. А я искал. И меж людей бродил. Потом расскажут: ангел приходил… Какой там ангел! Ах, всего лишь ночь Обычен лик её, черты нестроги: Что ангелу просители такие? © Copyright: Нина Шендрик, 2025.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
