Тайная игра. Зима - Лето
В ЗИМНЕМ ЛУЧЕ
1
Листьями ржавых жестянок
в нищем мозге, взвидевшем конец, -
редкие взблески:
листьями в вихре,
вместе с чайками, обозленными зимой.
Как высвобожденный вздох,
танцовщики застыли деревьями -
большой лес обнаженных деревьев.
2
Белые водоросли в огне -
Грайи, всплывшие без век,
облики былых плясок,
окаменелые пламена.
Снег скрыл мир.
3
Спутники свели меня с ума
теодолитами, секстантами, отвесами
и телескопами, увеличивающими предметы,
которые лучше издали.
Куда ведут нас эти дороги?
Но вставший день,
может быть, еще не угас,
с огоньком в ущелье, как роза,
с невесомым морем под шагом Бога.
4
Ты сказал здесь годы назад:
«Суть моя - свет».
И теперь еще, когда ты склоняешься
на широкие плечи сна
или даже когда твой путь - на дно,
в онемелое лоно моря, -
ты обшариваешь углы, где тьма
стирается и бессилеет,
на ощупь ищешь копье,
предназначенное пронзить твое сердце,
чтоб открыть его свету.
5
Что за мутная река нас умчала?
Мы на дне.
Поток льется над нашей головой,
гнет бессвязный тростник.
Голоса
превратились под каштанами в камешки,
ими бросаются дети.
6
Дуновенье, и еще, и порыв -
в миг, когда ты бросаешь книгу,
рвешь ненужные листки прошлого
или тянешься увидеть на лугу
горделивых кентавров в скачке
или юных амазонок, в поту
каждого изгиба тела
соревнующихся в прыжках и борьбе.
Ветер воскресения на рассвете,
когда думаешь, что солнце взошло.
7
Огонь исцеляется огнем:
не каплями секунд,
а мгновенной вспышкой, -
будто страсть слилась с другой страстью
и они, пронзенные, замерли,
или будто
музыкальный лад, который застыл
там, в средине, как изваяние,
неподвижный.
Этот вздох - не свершенье,
а кормчий гром.
НА ПОДМОСТКАХ
1
Солнце, ты играешь вместе со мной,
и все же это не танец:
такая нагота,
почти кровь
для какого-то злого леса;
и вот -
2
Грянули гонги,
пришли гонцы.
Я их не ждал,
я забыл даже их голоса.
Отдохнувшие, свежеодетые,
в руках корзины, в корзинах плоды.
Я дивился шепотом:
люблю амфитеатры!
Раковина переполнилась по край,
и на сцене померкли огни,
как для славного какого-нибудь убийства.
3
Чего ты ищешь? Лицо твое исковеркано.
Вот ты встала
из постели, где стынут простыни,
и из бани, в которой месть.
Капли скатывались
по плечам и по животу,
под босыми ногами была земля,
срезанная зелень.
Те -
три лица неистовой Гекаты -
увлекали тебя с собой.
Твои очи - две трагические раковины,
на сосцах твоих два вишневых камешка -
театральный, наверное, реквизит.
Те улюлюкали,
ты стояла, вросшая в землю,
жесты их резали воздух.
Рабы вынесли им ножи -
ты стояла, вросшая в землю:
кипарис.
Они вырвали ножи из ножон,
примеряясь, как тебя ударить.
Лишь тогда ты вскрикнула:
«Пусть, кто хочет, придет меня свалить:
разве я не море?»
4
Море: как оно стало таким, море?
Я годами медлил в горах,
слеп от светляков,
а теперь жду на этом берегу
человека, плота, обломка.
Море, как оно осквернилось?
Раз! взрезал его дельфин,
а потом
острые крылья чаек.
Но пресной была волна,
где я плавал и нырял ребенком
и где юношей
я высматривал в камешках узор,
искал ритм,
и Морской Старик мне промолвил:
«Я - твое место:
может быть, я - никто,
но могу я стать, кем ты хочешь».
5
Кто слышал в полдень
свист ножа по точильному камню?
Кто примчал верхом
с факелом в руке и хворостом?
Каждый умывает руки,
чтоб они остыли.
Кто вспорол
женщину, младенца и дом?
Нет виновного: только дым.
Кто бежал
и подковы звенели о каменья?
Вырваны глаза: слепота.
Больше нет свидетелей.
6
Когда вновь ты заговоришь?
Наши речи - дети многих отцов.
Они сеются, и укореняются,
и растут, и вскармливаются кровью.
Как сосны
хранят образ ветра,
когда он промчался и нет его, -
так слова
сохраняют образ человека,
когда он миновал и нет его.
Может быть, это звезды ищут слов,
когда топчут наготу твою ночью:
Лебедь, Стрелец, Скорпион, -
может быть, они.
Но где будешь ты в тот миг,
когда здесь, в театре, настанет свет?
7
И однако там, на том берегу,
под черным взором пещеры -
солнце в очах, птицы на плечах -
ты была, ты выстрадала
иную муку - любовь,
иную зарю - предстание,
иное рождение - воскресение;
и однако там ты возникла вновь
в неоглядном растяжении времени -
капля за каплею, как смола.
Сталактит. Сталагмит.
ЛЕТНЕЕ СОЛНЦЕСТОЯНИЕ
1
Огромное солнце с одной стороны,
юная луна с другой -
как те груди, далеки в памяти,
а меж них провалом - звездная ночь,
половодье жизни.
Лошади на току
мчатся, распластавшись в поту.
Здесь все проходит:
и эта женщина,
на миг прекрасная в твоих глазах,
гнется, ломится, падает на колени.
Жернова перемалывают все:
в звезды.
Канун самого длинного дня.
2
Каждому видятся виденья,
но никто не хочет признаться
и живет, словно он один.
Большая роза
всегда была здесь рядом
с тобой во сне,
твоя, но неведомая, -
но только теперь, пригубив
крайние ее лепестки,
ты почувствовал плотный вес танцовщика,
падающего в реку времени -
в страшную зыбь.
Не трать дыханья, которым
одарил тебя этот вдох.
3
Но и в этом сне
так легко виденье становится
страшным мороком.
Так рыба, блеснув в волне,
уходит в глубинный ил,
так меняют цвет хамелеоны.
Город стал блудилищем,
сводники и шлюхи
закликают затхлыми прелестями;
девушка, вышедшая из волн,
надевает коровью шкуру,
чтобы даться быку;
поэт
смотрит на кровоточащие статуи,
а толпа швыряет в него дерьмом.
Уходи из этого сна,
как из кожи, иссеченной бичами.
4
В диком мотовстве ветра
вправо, влево, вверх, вниз
кружится мусор.
Смертный пар
цепенит людские тела.
Души
рвутся покинуть плоть,
они жаждут, но нет воды,
они тычутся, как в птичьем клею,
взад, вперед, наугад,
бьются тщетно,
и уже им не поднять крыльев.
Край иссох -
глиняный кувшин.
5
Мир укутан в снотворные простыни.
Ему нечего предложить,
кроме этого конца.
Жаркой ночью
высохшая жрица Гекаты,
груди настежь, на крыше дома
исторгает рукодельное полнолуние,
а две маленькие рабыни, зевая,
в медном размешивают котле
душные зелья:
завтра вволю насытятся любители.
Страсть ее и белила -
как у трагической актрисы,
и уже осыпается гипс.
6
Под лаврами,
под белыми олеандрами,
под колючей скалой,
и стеклянное море у ног, -
вспомни, как хитон на глазах моих
раскрывался, соскальзывая с наготы,
и ложился вокруг лодыжек,
мертвый, -
не так ли упал этот сон
между лаврами мертвых?
7
Серебристый тополь в ограде -
его дыхание отмеряет часы твои
днем и ночью -
водяные часы, полные небом.
Его часы в свете луны
тянут черный след по белой стене.
За оградой несколько сосен,
потом мраморы, и огни,
и люди, изваянные, как люди.
Только черный дрозд
щебечет, прилетая пить,
и порою ты слышишь голос горлицы.
Вся ограда - десять шагов;
можно видеть, как падают лучи
на две красные гвоздики,
на оливу и на малую жимолость.
Будь таким, как есть.
А стихи
не отдай утонуть в густом платане:
вскорми их твоей скалой и почвой.
А лучшие
закопай в нужном месте, чтоб найти.
8
Белый лист бумаги, суровое зеркало
отражает тебя таким, как был.
Белый лист, у него твой голос,
твой,
а не тот, который ты любишь.
Твоя музыка - это жизнь,
которую ты растратил.
Если хочешь, верни ее,
коли сладишь с Безразличным, которое
вновь и вновь
отбрасывает тебя к началу.
Ты странствовал,
видел много солнц, много месяцев,
прикасался к живым и мертвым,
знал мужское горе,
женский стон,
детскую обиду, -
но все познанное - лишь бесплотная груда,
если ты не доверишься этой пустоте.
Может быть, ты найдешь в ней свои утраты:
юный цвет и глуби праведной старости.
То, что отдал ты, - твоя жизнь;
то, что отдал ты, - эта пустота:
белый лист бумаги.
9
Ты рассказывал о том, чего они не видели,
а они смеялись.
Все равно - тебе плыть по темной реке
против течения,
идти по неведомой тропе
упрямо, вплотную,
и искать слова, пустившие корни,
как мозолистая олива, -
пусть смеются, -
и стремиться посеять мир иной
в это душное одиночество,
в руины времени, -
позабудь их.
Морской ветер, рассветная прохлада -
они есть, хоть их и не ищут.
10
В час, когда сбываются сны,
в первом сладком свете зари
я увидел, как раскрываются губы
лепесток за лепестком.
Тонкий серп засветился в небе.
Я боялся, что он их срежет.
11
Это море называется тишь,
корабли и белые паруса,
тяжкий вздох бриза с сосен и Эгейской горы.
Твоя кожа скользит по коже моря
легко и тепло -
мысль неясная и тотчас забытая.
Но в расселинах
черным соком хлынул раненый спрут
в глубину -
где конец, как подумать, прекрасным островам.
12
Набухает зной
в венах воспаленного неба.
Кровь взрывается -
она ищет обретения радости
по ту сторону смерти.
Свет - как пульс,
реже и реже,
и вот-вот остановится совсем.
13
Солнце вот-вот замрет.
Призраки зари
дули в сухие раковины.
Птица пела лишь трижды и трижды.
Ящерица на белом камне,
неподвижная,
смотрит в выжженную траву,
где вьется уж.
Черное крыло резким взрезом метит
синий высокий свод:
вглядись, и он распахнется.
Воскресение в родильных муках.
14
И вот
в плавленом свинце ворожбы -
блеск летнего моря,
обнаженность жизни,
путь, привал, уклон и подъем,
губы и лелеемая кожа -
все хочет сгореть.
Как сосна в полдень,
взбухшая смолой,
рвется родить пламя
и не терпит родильных мук, -
созови детей собрать пепел
и высеять.
Что свершилось, то правильно свершилось.
А чего еще не свершилось,
то должно сгореть
в этом полдне, где солнце пригвождено
в сердце столепестковой розы.
Йоргос Сеферис. ТРИ ТАЙНЫЕ ПОЭМЫ
Перевод с новогреческого Е.И. СВЕТЛИЧНОЙ и М.Л. ГАСПАРОВА
Другие статьи в литературном дневнике:
