Линии судьбы двух великих людей часто сходились и даже пересекались, не вызывая при этом ни дружбы, ни духовной близости. Но только до поры, до времени...
Тарханы, где рос и воспитывался Мишель, располагаются всего в 18 километрах от Чембара (ныне Белинского), где в это же время вместе с родителями проживал Виссарион. Ни детьми, ни подростками они не встречались. Как не встретились и в Московском университете, хотя учились там опять же в одно время: будущий критик – на словесном отделении, а начинающий поэт – на нравственно-политическом.
И еще совпадение: один из героев лермонтовской студенческой драмы «Странный человек» носит фамилию Белинский. Может быть, Лермонтов слышал ее, но с самим горячим спорщиком в философских разговорах молодежи так и не познакомился.
Первая встреча Лермонтова и Белинского произошла на квартире Николая Сатина, друга Огарева и Герцена, в 1837 году в Пятигорске, куда первый приехал из Нижегородского полка, а второй – из Москвы. Беседа велась о разных пустячках, а Белинский вдруг заговорил о французских энциклопедистах, о Вольтере, и таким резким переходом «от пустого разговора к серьезному разбудил юмор Лермонтова».
Белинского, как вспоминали очевидцы, это сердило, а Лермонтов «хохотал от души и сыпал разными шутками». «Да я вот что скажу вам о вашем Вольтере, – сказал поэт в заключение, – если бы он явился теперь к нам в Чембар, то его ни в одном порядочном доме не взяли бы в гувернеры».
После такого неудачного знакомства Белинский называл Лермонтова не иначе как «пошляком», а Лермонтов Белинского – «недоучившимся фанфароном».
На этом история взаимоотношений поэта и критика, наверное, могла бы и закончиться, но Белинский не мог не оценить стихов Лермонтова, которые с 1839 года стали появляться в журнале «Отечественные записки».
По словам Павла Анненкова, Белинский «носился с каждым стихотворением поэта» и «прозревал в каждом из них глубину его души, больное, нежное его сердце». А от прозаических произведений пришел в полный восторг. «Вышли повести Лермонтова. Дьявольский талант! Молодо-зелено, но художественный элемент так и пробивается сквозь пену молодой поэзии, сквозь ограниченность субъективно-салонного взгляда на жизнь. Глубокий и могучий дух! Как он верно смотрит на искусство, какой глубокий и чисто непосредственный вкус изящного! О, это будет русский поэт с Ивана Великого! Чудная натура!» – писал он своему другу, переводчику и литературному критику Василию Боткину.
Белинский увидел в творчестве Лермонтова новое явление русской литературы, воспринимал его как преемника Пушкина, но писал о глубоком различии их поэзии.
Творчество Пушкина сложилось на гребне движения декабристов и питалось надеждами свободы. Творчество же Лермонтова складывалось после разгрома декабристов. Поэзия Пушкина оптимистична, светла; лермонтовская – полна скорби, жалоб на бездействующее поколение. Белинский сделал вывод, что Лермонтов – поэт совсем другой эпохи и что его поэзия – новое звено «в цепи исторического развития нашего общества».
Казалось бы, на этой волне могла возникнуть дружба двух гениев. Но случайные встречи в редакции журнала «Отечественные записки» и, возможно, в петербургских домах немногих общих знакомых не могли способствовать развитию настоящих отношений между ними. Да и характеры обоих не располагали к тому.
Только встреча в Ордонансгаузе, куда Лермонтов был посажен за дуэль, по воспоминаниям Белинского, очень их сблизила, когда они «поразговорились от души». Беседа длилась четыре часа и помогла им лучше понять друг друга, выяснить, в чем они сходятся, а что представляется каждому из них по-разному.
Сразу же после свидания с Лермонтовым Белинский пришел на квартиру литератора Панаева, был очень «взволнован и говорлив»: ему не терпелось поделиться впечатлениями. «Я взглянул на Белинского, – писал Панаев, – и тотчас увидел, что он в необыкновенно приятном настроении духа (...).
– Знаете ли, откуда я? – спросил Белинский.
– Откуда?
– Я был в Ордонансгаузе у Лермонтова и попал очень удачно. У него никого не было. Ну, батюшка, в первый раз я видел этого человека настоящим человеком!.. Первые минуты мне было неловко, но потом у нас завязался как-то разговор об английской литературе и Вальтер Скотте... «Я не люблю Вальтер Скотта, – сказал мне Лермонтов, – в нем мало поэзии. Он сух», – и начал развивать эту мысль, постепенно одушевляясь... Я смотрел на него и не верил ни глазам, ни ушам своим. Лицо его приняло натуральное выражение, он был в эту минуту самим собою. В словах его было столько истины, глубины, простоты! Я в первый раз видел настоящего Лермонтова, каким я всегда желал его видеть. ...Боже мой! Сколько эстетического чутья в этом человеке! Какая нежная и поэтическая душа в нем!.. Недаром же меня так тянуло к нему. Мне удалось-таки его видеть в настоящем свете».
Когда был напечатан роман «Герой нашего времени», Белинский заговорил о том, что Лермонтов проявил глубокое чувство действительности, тонкое знание человеческого сердца. Хотя реакционная критика встретила роман с ожесточением. Само заглавие, имеющее у Лермонтова горько-иронический и трагический смысл, было понято в буквальном значении. Объявлять Печорина «героем нашего времени» – значит, клеветать на Россию. Таков был приговор роману со стороны реакционной критики.
Только Белинский увидел в образе Печорина правдивое и бесстрашное отражение трагедии своего поколения, поколения передовых людей 40-х годов 19 века. Защищая Печорина, критик подчеркивал, что «наш век» гнушается «лицемерством». «Этот человек не равнодушно, не апатично несет свое страдание: бешено гоняется он за жизнью, ища ее повсюду; горько обвиняет он себя в своих заблуждениях. В нем неумолчно раздаются внутренние вопросы, тревожат его, мучат, и он в рефлексии ищет их разрешения...» Второе издание «Героя нашего времени» после гибели Лермонтова Белинский встречал «горькими слезами о невозвратимой утрате, которую понесла осиротелая русская литература».
