По указке петь не буду сроду
Когда я рассказываю теперешним поэтам об отце, они ужасаются политизированности литературы, какая существовала в то время. Сейчас писатель может свободно себя выражать, и проблема в другом – в поддержке государства. Хочется, чтобы тебя услышали, а Власть, да и само общество, в сущности, равнодушны и озабочены совсем другими проблемами – им не до стихов. В этом тоже нет ничего хорошего. Но всё же трудно даже себе представить, как Павел Васильев, воспитанный на Пушкине, Лермонтове, Языкове, с есенинской песней в душе, весь открытый миру и людям («Всего себя тебе (республике – Н. В.) отдам сполна, // Всего себя, ни капельки не спрятав»), вдруг натолкнулся на злобу и тупость властей предержащих, каковым, например, был Родов.
В начале 1925 года в эмигрантской газете «Дни» поэт Владислав Ходасевич выступил с разоблачительной статьей «Господин Родов». Речь в статье шла о двуличии работника ВАПП (Всесоюзная ассоциация пролетарских писателей) Семёна Родова, который перед Октябрём был членом еврейской студенческой организации «Гехвер» и люто ненавидел большевиков. После Октября он мигом сменил свои политические убеждения и быстро продвинулся по служебной лестнице.
Сергей Куняев продолжает этот рассказ. «Семён Родов сотрудничал в московских журналах «Октябрь» и «На посту» и проявил себя в качестве критика, совершенно не способного на разбор художественных достоинств и недостатков произведения, но отличавшегося в написании зубодробительных статей с политическим подтекстом. Травля и интриги, безжалостная расправа с «врагами», предательство бывших «союзников» – это была его стихия…».
После раскола РАППа он уезжает в Новосибирск и там создаёт СибАПП, сотрудничает в газете «Советская Сибирь». Вот он-то и пытался «перестроить» восемнадцатилетнего Павла Васильева в рапповском духе. Но Родову этого сделать, разумеется, не удалось ещё и потому, что он активно участвовал в антиесенинской кампании, что никак не могло понравиться Васильеву, и поэтому Васильев уходит к своим единомышленникам – Владимиру Зазубрину и Николаю Анову, в их журнал «Сибирские огни».
В четвёртом номере этого журнала Павел Васильев публикует своё «Письмо».
Месяц чайкой острокрылой кружит,
И река, зажатая песком,
Всё темнее, медленней и уже
Отливает старым серебром.
Лодка тихо въехала в протоку
Мимо умолкающих осин, –
Здесь камыш, набухший и высокий,
Ловит нити лунных паутин.
На ресницы той же паутиной
Лунное сияние легло.
Ты смеёшься, высоко закинув
Руку с лёгким блещущим веслом.
Вспомнить то, что я давно утратил,
Почему-то захотелось вдруг…
Что теперь поёшь ты на закате,
Мой далёкий темноглазый друг?
Расскажи хорошими словами
(Я люблю знакомый, тихий звук)
Ну, кому ты даришь вечерами
Всю задумчивость и нежность рук?
Те часы, что провела со мною,
Дорогая, позабыть спеши.
Знаю, снова лодка под луною
В ночь с другим увозит в камыши.
И другому в волосы нежнее
Заплетаешь ласки ты, любя…
Дорогая, хочешь, чтоб тебе я
Рассказал сегодня про себя?
Здесь живу я вовсе не случайно –
Эта жизнь для сердца дорога…
Я уж больше не вздыхаю тайно
О родных зелёных берегах.
Я давно пропел своё прощанье,
И обратно не вернуться мне,
Лишь порой летят воспоминанья
В дальний край, как гуси по весне.
И хоть я бываю здесь обижен,
Хоть и сердце бьётся невпопад, –
Мне не жаль, что больше не увижу
Дряхлый дом и тихий палисад.
В нашем старом палисаде тесно,
И тесна ссутуленная клеть.
Суждено мне неуёмной песней
В этом мире новом прозвенеть…
Только часто здесь за лживым словом
Сторожит припрятанный удар,
Только много их, что жизнь готовы
Переделать на сплошной базар.
По указке петь не буду сроду, –
Лучше уж навеки замолчать.
Не хочу, чтобы какой-то Родов
Мне указывал, про что писать.
Чудаки! Заставить ли поэта,
Если он – действительно поэт,
Петь по тезисам и по анкетам,
Петь от тезисов и от анкет.
Чудаки! Поэтов разве учат, –
Пусть свободней будет бег пера!..
…Дорогая, я тебе наскучил?
Я кончаю. Ухожу. Пора.
Голубеют степи на закате,
А в воде брусничный плещет цвет,
И восток, девчонкой в синем платье,
Рассыпает пригоршни монет.
Вижу: мной любимая когда-то,
Может быть, любимая сейчас,
Вся в лучах упавшего заката,
На обрыв песчаный забралась.
Хорошо с подъятыми руками
Вдруг остановиться, не дыша,
Над одетыми в туман песками,
Над теченьем быстрым Иртыша.
Уже одно то, что «Письмо» написано в есенинских интонациях, раздражало рапповца. Но Васильев и не думал его дразнить. Просто он ещё не освободился от магии Есенина. Донат Мечик вспоминает, как Павел Васильев ему говорил: «Злюсь, но не могу от Есенина отделаться» . Ну а строчки по поводу самого Родова просто взбесили последнего, и с тех пор он начинает активную кампанию в печати против Павла Васильева.
«По указке петь не буду сроду», – эта фраза в наши дни стала «фирменным знаком» Павла Васильева. Мы восклицаем: «Поэт-бунтарь!» и умиляемся. А зря! Он никогда не бунтовал против советской власти и всегда готов был служить ей. Об этом говорят нам все его стихи, включая «Раненую песню» («Я хочу ходить в советских полках»). Он дружил с видными государственными деятелями. Но, я повторяюсь, не боялся открыто выражать несогласие с действиями Власти и в частных разговорах, и в публичных высказываниях. А если ему пытались это запретить, он лез на рожон.
Надо было обладать отчаянной смелостью, чтобы в годы раскулачивания и «сплошной» коллективизации открытым текстом писать в своих стихах о репрессиях в отношении крестьян («Обоз»), о сталинских лагерях («Прощание с друзьями»). Безрассудная смелость! Но так ли уж она безрассудна? В стихотворении «Сердце» поэт скажет:
Готовое пойти на плаху,
О кости чёрствые с размаху
Бьёт сердце – пленник темноты.
Так что фраза из «Письма» – это не бравада. Она стала девизом всей его жизни, короткой и трагической, но, тем не менее, прекрасной.
Глава из книги из книги "Маленькие истории больших стихотворений"
Другие статьи в литературном дневнике:
