Модная ярмаркаНижегородская ярмарка, без сомнения, была тогда, до революции 1917 года, современным чудом света. Это самый большой торг в России, на который съезжались купцы и покупатели со всей Российской Империи от Прибалтии до Дальнего Востока. Каждый год Базиль Купин имел свою лавку на Нижегородской ярмарке, помещал над дверью вывеску «Заграничныя моды» и зазывал покупателей, пока длился ярмарочный сезон. "Дождавшись покупательниц, он ловко снимал с полок рулоны тканей, кидал их на прилавок так, что подскакивали ножницы и коробка с мелками, разматывал, показывал на свет воздушные шелка, сияющую парчу и нежный бархат. Дамы ахали." Базиль поднимал хитрый взор и, глядя прямо в глаза, тихо приказывал: — Извольте приложить матерьяльчик на грудь. А потом начинал играть в доброхота, что сейчас продаст отрез себе в убыток, потому что сил нет смотреть на такое великолепие. "Базиль был гордостью и легендой Нижегородской ярмарки — самой большой в Российской империи, а может, и во всем мире. Шестьдесят корпусов, две с половиной тысячи лавок — и всякий торговец из сил выбивался, чтобы его заметили. А Базилю и делать-то ничего не требовалось: увидев раз, его уже не забывали." * * * Максимка попал к нему в услужение за быстрые ноги и понимание красоты. Его папаша, мастер по манекенам, сделал для Базиля большую деревянную куклу и отправил Максимку, чтобы тот помог установить ее в витрине. Они провозились до вечера. Базиль — стройный, ловкий как бес, в белой рубахе с закатанными рукавами — чуть ли не танцевал вокруг своей «красавицы». Дамы, шедшие по Модной линии, задерживали шаг и косились на него, на куклу, обряженную в небесно-голубой шелк, и на краснеющего Максимку, которому было велено стоять смирно и держать подушечку с булавками. — Я хоть и без ниверситета, — говорил Базиль, быстро подшивая рукав, — а всему обучен, и обхождение тонкое знаю. У меня в предках французы были, и я сам чего хочешь могу по-французски сказать: хоть «пардон», хоть «мерси». Дома Максимка рассказал про Базиля папаше, но тот лишь отмахнулся. — Конюхи его предки были, а не французы. Максимке не верилось. У него все не шла из головы витринная красавица. Была кукла без лица и без души, а Базиль сделал из нее чудесную даму в широкополой шляпе под вуалью. Разве обыкновенный человек на такое способен? Максимке нужно было думать о заработке, но он целыми днями вертелся рядом с «Заграничными модами» и все старался угодить Базилю: открывал двери покупательницам и помогал им доносить свертки до колясок. Вскоре Базиль начал приглашать его в лавку — мести полы, прислуживать когда требуется и бегать по поручениям. — Платить я тебе не буду, — сказал он. — Но жизни, так и быть, научу. По вечерам они с Максимкой пили чай, по-культурному оттопырив мизинцы, и насмешничали над невеждами-приказчиками, которые думали, что салат — это блюдо из сала. — Тебе сколько лет? — спрашивал Базиль. — Четырнадцать? Вот вырастешь — давай махнем в Париж. Мне туда страсть как надо! Максимка восторженно кивал. * * * Однажды в лавку заглянула молодая барыня — со щечками, с ямочкой на подбородке и с тонким пенсне на узком носу. — Милости прошу, Татьяна Петровна! — засуетился Базиль. — Все к вашему услужению и полному удовольствию! Максимка подвинул кресло к свету и положил рядом журналы — чтобы покупательнице было удобнее рассматривать картинки, — но она все стояла у прилавка и шепталась о чем-то с Базилем. — Экий вы негодник! — вдруг сказала она, вытащила из манжета платочек и, смеясь, махнула ему по носу. Базиль только расхохотался, показывая белые зубы. Так и не посмотрев журналы, Татьяна Петровна ушла, а ее платочек волшебным образом оказался у Базиля в нагрудном кармане. * * * Лишь только стемнело и на Модной линии зажглись электрические фонари, Базиль обрядился в новый сюртук и повязал на шею галстук «павлиний глаз». — Пойдем со мной, — сказал он Максимке и велел ему взять с собой большое медное блюдо. Тот сразу почуял, что дело серьезное, но расспрашивать о подробностях не осмелился. Они молча шли по ярмарочным улицам — мимо Китайских рядов, пахнущих крепким чаем, дымом жаровен и нездешними специями, к армянской церкви и дальше — к бесчисленным гостиницам, налепленным одна к другой. Нижегородская ярмарка открывалась всего на полтора месяца, но за это время торговцы, трактирщики и содержатели притонов зарабатывали столько, что хватало на целый год. Веселье шло круглосуточно: в ресторанах гремели оркестры, пели хоры, кто-то дрался, кто-то разнимал… Цыгане водили на веревке сонного медведя и трясли бубном, требуя внимания почтеннейшей публики. Максимка бежал сквозь толпу за хозяином и несколько раз едва не потерял его из виду. Наконец Базиль остановился у богатого четырехэтажного дома с квартирами, которые сдавались внаем на время ярмарки. Повозившись с ключом, он открыл высокую полированную дверь и поманил Максимку за собой. — Нам сюда. Щелкнул электрический выключатель, и на стене вспыхнула тусклая лампа под матовым колпаком. Максимке показалось, что они очутились на дне волшебного колодца с расписными стенами и чугунной винтовой лестницей. — Слушай меня внимательно! — шепнул Базиль. — Сиди здесь, внизу, и, если сюда явится полковник — высокий такой, с рыжими усами, — бросай блюдо себе под ноги, будто ты его нечаянно обронил. Звон будет такой, что мы услышим. Вот тебе ключ от лавки: сразу беги туда, а я потом подоспею. Максимка согласно кивнул, и Базиль побежал вверх по лестнице. Раздался осторожный скрип двери, лязганье замка — и все смолкло. Максимка опустился на нижнюю ступеньку. Он догадался, о каком полковнике шла речь: давеча в коляске Татьяны Петровны, что поджидала ее у «Заграничных мод», сидел какой-то офицер. Максимка хорошо разглядел его рыжие усы и белую фуражку. Ох, Базиль, Базиль… Шутка ли — спутаться с женой полковника! Ведь так и доиграться недолго! И все же по Максимкиному лицу расплывалась улыбка. Хозяин не раз говорил: «Если любить — так настоящую даму. Если мечтать — так о Париже». Базиль, в отличие от всех остальных его знакомых, сородичей, умел жить широко и красиво. Душа у него была особенная, не то что у Максимкиного папаши, который чуть что -- орал на мать грязными словами. С улицы доносились нестройное пение и грохот проезжавших пролеток. Иногда кто-то поднимался на крыльцо, и Максимка вскакивал, ожидая, что это вернулся полковник. Но большую двустворчатую дверь так никто и не открыл. Время тянулось медленно, хотелось спать, и несколько раз медное блюдо чуть не выскользнуло из Максимкиных рук. Что, интересно, сейчас делает Базиль? Стоит на одном колене перед Татьяной Петровной и целует ей ручку? Максимка видел такой рисунок на театральной афише. Верно, так полагалось обращаться с благородными дамами. — Ты что тут делаешь?! — рявкнул кто-то. Максимка встрепенулся со сна и обмер: прямо над ним нависло мертвенно-бледное лицо с рыжими усами. Он потянулся к медному блюду, лежавшему у ног, но полковник схватил Максимку за ухо и поволок к двери. — А ну пошел вон! — Дяденька, больно! Полковник так ткнул Максимку в спину, что тот вылетел за дверь чуть ли не под ноги лошади. — Смотри, куды прешь! — гаркнул кучер и хлестнул его кнутом. Максимка метнулся обратно на тротуар, к крыльцу, но дверь уже была заперта. Сердце колотилось. Что же сейчас будет? Что, если Базиль попадется? Ведь его же убьют, ей-ей, убьют! Кто-то положил Максимке руку на плечо, и он аж присел от испуга. Оглянулся — хозяин… живой! Челка Базиля стояла дыбом, незастегнутые концы воротника торчали в разные стороны, как белые лепестки; в глазах танцевали чертята. — Я по пожарной лестнице спустился, — шепнул Базиль. — Чуть ногу не сломал, спрыгнув оттуда. Пошли домой! От него пахло водкой и мятными леденцами. Навстречу Базилю и Максимке шли девки с размалеванными лицами. Взяв друг друга под руки, они пели: «…она в сакле своей спит с кинжалом в груди». Максимку всего трясло, спина — там, где полоснул кучер, — нестерпимо болела. — А барыне твоей ничего не будет? — на бегу спросил он. Но Базиль лишь отмахнулся. — Ейный папаша знаешь кто? Самый важный в Москве генерал! Он остановился под фонарем, достал папиросу и прикурил, улыбаясь своим мыслям. — Эх, ничего-то вы не понимаете в женщинах! Взять хоть нашего полковника — этот чурбан лишь тогда замечает жену, когда у него деньги кончаются или когда пуговица на рейтузах отскочит. Базиль поднял смеющиеся глаза на Максимку, и тот поспешно улыбнулся словам хозяина. Но на душе все равно было тревожно. Они вышли на Модную линию. — Есть хочешь? — спросил Базиль Максимку. — Заходи, сейчас что-нибудь найдем. А то мамка тебе, небось, ничего не даст. Они вошли под навес и не сговариваясь замерли. На крыльце, поджав коленки к подбородку, сидел ( по виду) ангел в белом платье — лет двенадцати, не больше. — Ниночка! — восторженно заорал Базиль. Подхватив девочку под мышки, он приподнял ее и звонко чмокнул по очереди в обе щеки. — Ты как здесь очутилась? Слышь, Максимка, это дочка моя! Видал, какая выросла? Она была очень похожа на Базиля: те же темные кудри, те же ясные глаза с острым взглядом. — Ты куда пропал? — строго спросила Нина, не обращая внимания на Максимку. — Месяц как домой не являлся! — У меня дела… — Голос Базиля прозвучал виновато, но он тут же переменил разговор. — Мать-то как тебя отпустила в такую даль? — Она не отпускала, я сама пришла. Жорка болеет, и она не могла от него отойти. Базиль закатил глаза и закричал. — Вот ведь мать твоя дура! Даже за детьми присмотреть не может… — Папа!.. — Ну что? — Дома ни копейки не осталось. Жорку на что будем лечить? Максимка отпер им дверь лавки, и они вошли внутрь, совсем забыв о нем. Он постоял, подкидывая ключ на ладони, и побрел домой, в барак за Сибирскими пристанями. * * * Максимка решил больше не ходить к Базилю. Чем тот был лучше его собственного папаши? Везде было одно и то же: ложь и грубость. Он решил наконец-то взяться за дело и нанялся к мужикам-цирюльникам собирать остриженные волосы и плести из них особые шиньоны, которые дамы подкладывали под пучки на макушке. Работа была мелкая и нудная, но Максимке нужны были деньги. Всю прошлую зиму он просидел дома на печи и выходил на улицу лишь тогда, когда старшие братья давали ему сапоги. Тоска была — хоть на стену лезь! В этом году он твердо решил купить себе валенки. В обед цирюльники отправили Максимку в обжорный ряд — купить пирогов и горячего чаю. Завернули ранние холода, по небу гуляли серые тучи, и с реки несло сыростью. Проходя мимо колокольного ряда, Максимка остановился поглядеть на звонарей в длиннополых подрясниках. Они бродили между колоколами, подвешенными на толстых бревнах, пробовали то один, то другой и долго вслушивались в густую разноголосицу. Эх, хорошо бы уйти в монастырь и жить там, среди красоты и святости! Никакого вранья, никакой грубости, никаких дурацких мечтаний о Париже… Только колокольный звон, молитва и разговоры с ангелами. — Тебе нравятся колокола? — спросил девчоночий голос. Максимка оглянулся. Рядом с ним стояла Нина — в белом платье и цветной шали, завязанной на груди. Ветер трепал ее темные кудри, и она то и дело откидывала их с лица. Было стыдно смотреть на нее, после того как он помогал Базилю таскаться к полковничьей жене. — А я больше музыку в синематографе люблю, — сказала Нина. — Как сеанс начнется, я иду к задней стене и слушаю. — А внутри ни разу не была? Она покачала головой. — Я сегодня спросила папу: можно мне пойти на «Проделки Купидона»? Это комедия — все мои друзья ее уже сто раз смотрели. А он говорит: «Нечего деньги на баловство переводить». Максимка вспомнил парчу и бархат в лавке Базиля, его журналы и баночку с французской помадой для усов. — Хочешь — пойдем со мной на «Купидона», — сказал он, нащупывая в кармане копейки, скопленные на валенки. Нина даже не нашлась, что сказать. — Слушай… — произнесла она наконец. — Давай я тебе яблоко принесу? У меня есть одно, вкусное. — Ты просто приходи и все, — отозвался Максимка. * * * Темный зал, жесткая скрипучая скамья, туманный луч проектора над головами. Под звуки рояля мальчишка Купидон искал, в кого бы ему выпустить стрелу любви. Впереди сидела старуха в огромной шляпе, и Нина то и дело привставала на месте, чтобы лучше видеть происходящее на экране. Длинная бахрома от ее шали скользила по Максимкиной руке, и он каждый раз обмирал от пронзительного счастья и нежности. Когда они с Ниной встретились у кассы, она рассказала ему, что живет в Нижнем Новгороде, где у ее родителей имеется портновская мастерская. Отец шил дамские наряды, а мать — занавески и простыни. Машинка у них была одна на двоих — большая, на чугунной подставке, очень хорошая, — но Базиль забрал ее на ярмарку, и Нинина мать не могла теперь даже подрабатывать. Руками много ли нашьешь? Максимка знал, что Базиль, сострочив платье для своей «незнакомки», даже не прикасался к швейной машине. Она только зря пылилась в углу. — У твоей матери совсем денег нет? Нина покачала головой. — У меня братишка в горячке лежит. А доктора — они знаешь сколько дерут? Ужас! Мама боится про деньги спрашивать — отец ее все время за это ругает. Вот я и надумала сама попросить. — Так он дал? — Сказал, что сегодня получит долг с одной покупательницы и сразу даст. Купидон на экране подвел усатого мужчину к даме в бальном платье. Но тут пленка оборвалась, экран стал белым, и публика засвистела: — Эй! Гони фильму! Мужчина в переднем ряду привстал, и его лицо попало в луч прожектора. — За что деньги уплочены? — крикнул он, и Максимка с ужасом узнал Базиля. Рядом с ним сидела Татьяна Петровна, в маленькой соломенной шляпке и поблескивающем пенсне. — Пойдем отсюда, а то мне попадет! — прошептала она и сдавила Максимкину руку горячими пальцами. Как только механик вновь запустил пленку, они, пригнувшись, выбрались из зала. На площади гуляли нарядные люди, разносчики таскали на головах подносы с товаром и громко расхваливали его перед публикой. К небесам взлетали качели-лодочки, увитые лентами. Внезапно Максимка заметил полковника, мужа Татьяны Петровны. Шинель его была распахнута, фуражка сдвинута на затылок. Он напряженно смотрел на дверь, откуда только что вышли Максимка и Нина, и похлопывал себя по руке набалдашником тяжелой трости. Может, стоит предупредить Базиля? Максимка перевел взгляд на Нину: она чуть не плакала из-за того, что им пришлось уйти из синематографа. — Ничего, перетерпим! — храбрясь, произнесла она. — Я у девчонок спрошу, чем кончилась картина. — Я тебе кое-что поинтереснее покажу, — сказал Максимка и подумал, что если полковник встретит Базиля, то так тому и надо. * * * Ночью, лежа на полу вместе с храпящими братьями, Максимка не мог уснуть. Он вспоминал, как они с Ниной пошли на реку, и он рассказывал ей все, что знал про ярмарку: про подземные галереи, где разбойники хранили краденое, про утопленника, которого выловили у понтонов, и про маленький пароход, севший на мель недалеко от Сибирских пристаней. — Это пьяные купцы устроили гонки и загубили машину, — говорил Максимка, показывая на ржавый остов, торчащий посреди реки. — Там теперь привидения водятся. Нина смотрела на него восторженными глазами. Они расстались, когда в небе появилась луна, закутанная в полупрозрачное облако, как в вуаль. Максимка хотел проводить Нину, но она сказала, что отец заругает ее, если увидит в компании мальчишки. — Я, наверное, знаю, чем кончились «Проделки Купидона», — произнесла она и убежала. Максимка тоже знал. * * * Он проснулся от того, что кто-то громко бухнул дверью. — Слыхали? — выкрикнул папаша, врываясь в комнату. — Базиля-то нашего чуть до смерти не убили. Максимка вскочил как ужаленный. — Кто? — Да какой-то офицер. Базиль приволокнулся за его женой, вот он ему голову и проломил. Максимка не помнил, как добрался до «Заграничных мод». Сердце рвалось из груди, перед глазами качалась мутная пелена. Да как же это?! Что же это делается?! Дверь лавки была закрыта. У крыльца стояли тетки, служившие в Галантерейном ряду. — Все, отмучился Базиль, — сказала одна, в сером переднике. — У него аж мозги брызнули, когда его офицер тростью приложил. Не жилец он теперь. Максимка подбежал к ним. — Тетеньки, миленькие… А куда его дочка подевалась? Нина? Торговки переглянулись. — С отцом домой отправилась. Жалко девчонку: Базиль помрет — кто ее кормить будет? По миру, небось, пойдет. Максимка молча опустился на ступени крыльца. Он сам, своими руками, погубил и Базиля, и Нину, и ее мать с маленьким Жоркой. Голоса теток долетали до него, как сквозь вату: — Сейчас пристава какого-нибудь пришлют — опечатывать лавку. Товар-то Базиль в кредит брал. Кто ж за него будет расплачиваться? В лавке осталась швейная машина — ее тоже заберут? Максимка ощупал в кармане ключ от «Заграничных мод». * * * Три месяца спустя к покосившемуся дому на Провиантской улице, подошел монастырский послушник в запорошенном снегом подряснике. Он тянул за собой тяжелые санки, накрытые рогожей. — Василий Купин тут живет? — спросил он через забор невысокую женщину, развешивающую во дворе белье. Та обернулась, и черный платок упал ей на плечи. Ей было чуть больше тридцати, но волосы на висках были совсем седыми. — Я Васю на прошлой неделе схоронила, — отозвалась она безо всякого выражения. — Он все лежал в параличе, да так и не встал. Послушник перекрестился. — Царствие небесное… Я вам швейную машинку привез, с ярмарки. Приставы хотели ее забрать, а я ее на части разобрал и спрятал на пароходе, севшем на мель, — туда никто не совался. Простите только, что сразу не смог вас найти — у меня адреса не было. Женщина всплеснула руками. — Голубчик ты мой! Да ты проходи в дом, не стесняйся! — Мне к вечерне в монастырь надо. — Послушник помедлил, но все же спросил: — А Нина дома? — Она в гимназии, одна важная барыня устроила ее туда. Самим-то нам ни в жизнь плату не потянуть, а та барыня сказала, что это в память о моем муже. Послушник слабо улыбнулся. — Это хорошо, что Нина теперь образованная будет. Дай ей Бог найти хорошего человека. Этот рассказ является приквелом к роману «Чужестранец», в котором рассказывается о дальнейшей судьбе Нины Купиной. Литературная редакция текста Светланы Астаховой © Copyright: Астахова Светлана, 2025.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
