Закир Умаров. Чувство Родины.В последние пять-десять лет по работе я всё чаще замечаю одну деталь в общении с представителями госструктур и правоохранительных органов. В этом ничего удивительного — все мы закономерно не молодеем, и нас сменяют новые поколения. Но в их глазах, в интонациях, я всё явственнее различаю непривычное для себя отношение. Для них я — словно хорошо устроившийся мигрант. Да, гражданин России, с безупречным русским языком, интеллигентный, и всё же — «не свой». Я избегаю слова «чужой» — оно слишком грубое и неточное. Именно «не свой»: лёгкий, почти неуловимый налёт отстранённости, едва заметное недоверие. Будто я пришелец из какой-то иной реальности, чьё место здесь условно и требует постоянного подтверждения — справкой, печатью, разрешением, паспортом, пропиской. Раньше я этого не замечал. Но теперь, когда по работе я всё чаще сталкиваюсь с теми, кто родился после развала СССР, это ощущение стало проявляться отчетливее. А ведь им невдомёк, что огромная страна, исчезнувшая с карты мира, для меня — не абзац из их нового учебника истории. Это воздух моего детства, пространство моей памяти. Это моя Родина — Советский Союз. Для них это лишь набор разных, пусть и соседних государств, а для меня — единое культурное и человеческое пространство, где я везде свой, потому что везде чувствую свою Родину. Мы словно живём в разных измерениях. И от этого молчаливого столкновения двух правд — их новой реальности и моей, экзистенциальной — порой рождается щемящее чувство одиночества. Я не мигрант. Я — один из последних граждан империи, которая живёт теперь только внутри нас. Это чувство принадлежности огромному пространству — от Бреста до Владивостока, от Бухары до Норильска, где люди, несмотря ни на что, ощущали себя частью одного целого - бесценно. Один и тот же кинематограф, те же книги, те же песни, общие для детей в Риге, Алма-Ате, Тбилиси или Киеве. Для новых же поколений реальность иная. Казахстан, Украина, Узбекистан или Армения — для них это действительно «заграница», такая же, как Польша или Китай. Они учились по другим учебникам истории, у них иные герои и зачастую противоположные нарративы. Их самоощущение строится вокруг гражданства и истории конкретной страны — Российской Федерации, а не вокруг большой советской общности. А я ощущаю себя гражданином большого культурного пространства, для которого нынешние границы — во многом формальность, почти трагическая условность. Человеком, для которого родной город может оказаться «за границей», а старые друзья — «иностранцами». Попытки говорить об этом с молодыми почти бессмысленны; чаще встречаешь непонимание и лёгкое недоумение. Да и смешно ожидать, что тридцатилетний сотрудник поймёт мою тоску по СССР, — всё равно что ждать, чтобы он проникся чувствами римского легионера к исчезнувшей империи. Их равнодушие — не злой умысел, а следствие иного жизненного опыта. Это данность, которую я принял, хоть и с трудом. Но я осознаю ценность своего опыта. Моё чувство родины — не недостаток и не анахронизм. Это богатство, уникальный опыт жизни в двух измерениях: в том, большом, которого нет на карте, но которое есть во мне, и в этом, нынешнем. Я — носитель памяти и культуры, которая им, увы, часто труднодоступна. Так что я не «менее местный». В каком-то смысле — «более местный», потому что моя родина шире и глубже. К счастью, у меня много друзей моего поколения и старше, людей с похожим мироощущением, — вот моя настоящая среда, мой «культурный ареал». Мы — последние свидетели той большой страны. Такие люди есть во всех бывших республиках. И наше чувство родины — это не юридический статус, а состояние души, культурный код, который невозможно аннулировать или отменить пограничными пунктами. Наша общая трагедия и наша сила в том, что мы помним и чувствуем те самые, прежние границы — границы общего дома, которого больше нет.
© Copyright: Сергей Шрамко, 2025.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
