Ламбада в студенческом общежитии.
В общежитии ленинградского Университета в начале восьмидесятых жил студент-африканец, которого все почему-то звали Пипен.
Имя это было, или фамилия, никто не знал. Рассказывали, что раньше этот Пипен учился в институте Патриса Лумумбы.
Да он вообще много где учился, этот парень. У него за спиной был курс в Оксфорде, два курса ленинградского политеха, полтора семестра в медицинском, финэк – до года не дотянул, что-то ещё, и, наконец, – философский факультет ЛГУ имени товарища Жданова…
Думается, в такой причудливой траектории образовательного полёта Пипена существовала несомненная логика. Ведь давно известно, что философия - это наука о науках.
Или акробатика высшей нервной деятельности. Что тоже, немало. Короче, танец с саблями, или ламбада человеческого ума, впрочем, ни коим образом, не выходящая за рамки сознания и подсознания.
Понятное дело, слыл Пипен известным раздолбаем: учился плохо, слушал громкую музыку, пьянствовал, водил в общежитие женщин лёгкого поведения, любил выпить подогретого жигулёвского пива на улице у ларька, где очень колоритно ругался матом, чем приводил в неописуемый восторг ленинградских алкашей.
Кроме всего прочего, он являлся наследником какого-то большого африканского шишки: то ли сыном посла, то ли племянником вождя, то ли и тем, и другим…
Однажды случилась история. Как-то вечером Пипен мылся в общественном душе. Сверху лилась горячая вода, которую после месячного перерыва дали только в этот день. Пипен пел африканскую песню, всё было хорошо, а дверь он не запер.
В какой-то момент в душ вошла вьетнамка в одном халатике, что называется на босу ногу, с полотенцем и мочалкой. А там Пипен во всей красе, с белозубой улыбкой, мощными дельтовидными мышцами и первичными половыми признаками, увидев которые, вьетнамка упала в обморок.
А может быть, просто упала, без всякого обморока, и, как бы невзначай, раздвинула маленькие белые ноги, обнажив нечто такое, отчего у Пипена пришла в движение та самая плоть, которая произвела такое неизгладимое впечатление на вьетнамку. Многие потом говорили, что, скорее всего, так оно и было.
Первой мыслью, по возвращении сознания, у вьетнамки явилось: «Да может ли такое быть вообще в природе!» Оказалось – может, поскольку Пипен в оперативном порядке стащил с неё халат и стал делать отнюдь не искусственное дыхание, а то, что обычно, по обоюдному согласию, он совершал с подругами африканками, либо за деньги с уличными девками.
Когда немая сцена закончилась, а Пипен с вьетнамкой (назовём её Нгуен), разошлись по своим комнатам, начались странные вещи.
Примерно через час после происшедшего в дверь Пипена постучали, а когда он открыл, на пороге оказались два вьетнамца.
Они укоризненно посмотрели на Пипена, погрозили пальцем, и сказали только одно слово: «не хорошо»! У них это прозвучало примерно так: «не хоросо»! Через час опять постучали, и опять сказали: «не хоросо»! Ещё через час – опять «не хоросо»!
Так продолжалось целую неделю. Пипен и прятался, и запирался. Не помогало. Вьетнамцы подкарауливали его буквально на каждом углу, где, погрозив пальцем, и произнеся единственное слово: «не хоросо»! тут же убегали.
Никаких официальных санкций не последовало, однако спустя месяц, Пипен взвыл от безысходности и тоски. И даже, говорят, удавиться хотел в уборной, но только сантехнику всю переломал, уронив себе на беспутную голову сливной бачок. Что, само по себе, хоть и не ново, но уж больно сомнительно.
Перевоспитался ли он? Вряд ли. Однако с вьетнамками больше в общественном душе замечен не был, а вскоре всесильные родственники опять перевели его в Москву, теперь уже учиться в Мгимо.
Зато, ещё говорят, через несколько лет по коридорам питерской общаги бегал кучерявый и шоколадный мальчик-вьетнамец, который очаровательно танцевал ламбаду...
Другие статьи в литературном дневнике:
