Наум Сагаловский
–
Пушкин
Александр Сергеевич – он непростой человек,
у него под окном специально приставленный пристав.
В Петербурге зима. Мостовые укутаны в снег.
Девятнадцатый век. Угоняют в Сибирь декабристов.
А поэт — как поэт, у него легкомысленный нрав.
Написать ли стихи или грогу принять с непогоды?..
И пекутся о нём, как родной, их сиятельство граф,
генерал Бенкендорф — вроде нашего с вами Ягоды.
Ненаглядная Русь! Нипочем ей ни дни, ни века –
стукачи, прохоря, разговоры насчёт провианта.
Нам, холопам ее, все одно – что цари, что ЦК,
упаси нас, Господь, на Руси от ума и таланта!..
Лучше пулю в живот, чем томиться и жить под ярмом!
Долго будешь народу любезен — и взрослым, и детям,
и погибнешь, любезный, как многие – в тридцать седьмом,
сам не зная о том, что судьба ошибётся столетьем…
А живи он сейчас, в наше время борьбы и труда,
своенравный поэт, дуэлянт, небожитель, гуляка —
наш большой идеолог, стоящий у власти Балда
прописал бы ему благотворные воды ГУЛАГа!
А быть может – не так, а быть может — российский кумир,
член Союза СП, но не ставший ни завом, ни замом,
наплевал бы на все и пошел бы, как люди, в ОВИР,
чтобы там доказать, что прадедушку звали Абрамом…
Поселился бы он на двенадцатой брайтонской стрит,
выходил на бульвар и гулял бы со взором печальным,
и сидел бы с друзьями на кухне, курчав и небрит,
и Довлатов Сергей называл бы его гениальным…
Александр Сергеевич, рок эмигрантский таков:
к программисту уйдет от тебя Натали Гончарова,
и не станет печатать твоих вдохновенных стихов
вечный жид из газеты «Тоскливое русское слово»,
сдашь на лайсенс и будешь ночами работать в такси…
Все еще образуется, друг мой, любимый, чего там!
Я устрою тебе выступленье у нас в JCC,
может, сотню дадут и оплатят проезд самолетом…
Умирая, живем, и живем, умирая – в стихах,
а вокруг суета, этот мир и жесток, и неистов.
В Петербурге зима. Белый пух превращается в прах.
Кандалы на ногах – угоняют в Сибирь декабристов.
Но покуда в бокалах – волшебные струи Аи,
но покуда зима и метелит, и кружит впридачу,
но покуда звучат незабвенные строки твои —
я и сам еще жив,
и надеюсь,
и мыслю,
и плачу…
Смерть поэта.
Умирает бедный Пушкин, тяжко раненный в живот,
он лежит, укрытый пледом, на продавленном диване,
а на Мойке, у подъезда - дети, барышни, крестьяне,
филера, студенты, ****и - трудовой, простой народ.
Между тем, в своей квартире арестован Жорж Дантес,
он уже часов шестнадцать не вылазит из кутузки
и барону Геккерену пишет письма по-французски -
мол, давай, спасай, папаша, раз я в это дело влез.
У барона Геккерена тоже мутно на душе -
знает, сука, что придётся уезжать к себе в Гаагу,
снимут с должности посольской, отберут камзол и шпагу
и зашлют куда подальше второсортным атташе.
А Наталья Николавна от забот едва жива -
в доме денег ни копейки, только брошки да серёжки,
благоверному всё хуже - где б достать ему морошки?
Боже мой, ещё немного - и она уже вдова.
Николай по кличке Первый, Государь всея Руси,
генералу Бенкендорфу говорит, что третий - лишний.
Впрочем, жаль невинных деток, - сжалься, Господи Всевышний,
душу бедного пиита упокой и вознеси.
"Пал поэт, невольник чести, оклеветанный молвой!" -
плачет горькими слезами некий гвардии поручик,
молодой певец печали, в тёмном царстве - света лучик,
сам убитый на дуэли, но тогда ещё - живой...
Вот и умер бедный Пушкин. Время знай себе течёт.
Где кому какая слава - не дано нам знать заране.
Но навеки остаются дети, барышни, крестьяне,
филера, студенты, ****и - трудовой, простой народ.
Другие статьи в литературном дневнике:
