Овраги и Шанхай

                           

Город раскинулся на возвышенности, но поначалу это не очень бросалось в глаза.
Разве что, заглянув в перспективу одной из центральных улиц, увидишь трамвайные пути,  идущие под приличный уклон к рынку, который так и называется – «Нижний рынок», а затем так же поднимающиеся – на прежний уровень. Будто смотришь в обширный овраг-город, закатанный асфальтом, наполненный коробками серых зданий и душным городским чадом.

Прошло несколько месяцев, как наша семья в вечном режиме ожидания квартиры, сняла временное жилье коммунального типа в старом бараке на окраине города – поближе к месту службы отца. Городские строения остановили здесь продвижение вширь. Продолжало «движение» лишь стратегическое шоссе, стрелой вырываясь из городских теснин на загородный простор и неудержимо устремляясь к югу страны.

Первая же улица, примыкающая за последними домами города к транзитной магистрали, сразу попадала в наш поселок, который, по моему твердому убеждению, город, расширяясь, обтекал, словно инородное тело. Хотя, поселок тоже считается «городом», но десятилетиями застраивался он стихийно, без каких-либо геометрических затей. А почему именно так, а не иначе, сейчас уже не скажет никто. Даже за деньги.

Сам по себе поселок просто отвратителен. Хотя, поживши здесь, привыкаешь.

Старые одноэтажные дома хаотично теснятся вдоль  искривленных улиц. Повсюду налеплены сараи и сараюшки. По самые окна ушли в землю столетние бараки с отваливающейся  метровыми кусками штукатуркой.  Огороды и курятники соседствуют с голубятнями. Густая крапива у обочин, клубы  пыли, остающиеся висеть за редкой ассенизаторской машиной – знойным летом, невероятная грязь осенью и весной – придают  «Шанхаю» (так метко прозвали этот район сами жители)  облик,  типичный для старых окраин многих российских городов. В этом я убедился позже, встречая похожие поселки-окраины и в других, удаленных от центрального региона, местах. Некоторые из них, кстати, тоже назывались в народе «шанхаями».

Случайного прохожего сопровождает ленивый лай собак, вяло волокущих по утоптанному грунту дворов длинные цепи. Сами собаки невидимы глазу  за кособокими заборами, утонувшими в густом бурьяне. Удручающий смрад общественных уборных и помоек иногда перемежается с запахами сивухи и какого-то вонючего варева для свиней.

Однако определенная логика в расположении окраинного поселка все же есть: в основном, «Шанхай» одним боком прилепился к упомянутому шоссе, которое после войны восстановили военнопленные немцы, а другим боком завис над оврагами. Здесь сразу за городскими строениями заканчивается гигантская ступенька плато, на краю которой и остановился город (вместе с «Шанхаем»), уплотняясь к обрыву, как разогнавшийся табун, рискующий свалиться вниз. 

Плато на обозримом протяжении крутыми и обрывистыми склонами спадает к невзрачной речушке, каких тысячи на Русской равнине. Речка плавно огибает подошву плато,  магической чертой останавливая этот геологический вал, словно застывшего цунами.

Свободная местность между рекой и «Шанхаем»  получила своё устойчивое и лаконичное название – «Овраги».

Территория не пригодна к застройке – в  силу крутизны склонов, а также из-за крупных оврагов, которые основательно разрезают эти склоны до самой речки.

Сразу за рекой до неясного горизонта привольно стелется равнина, усеянная деревеньками, полями и дорогами. Открывающийся вид радует глаз и сердце раздольем, о котором слагают песни.

У всякого крайнего домика в «Шанхае» со стороны оврагов есть своя скамеечка. За спиной – палисадник, кусты сирени, небольшой огород и дом родной, впереди  только простор, знакомые с детства  овраги.  Самой речки из-за крутизны склонов отсюда не видно. Чтобы увидеть, нужно спуститься по одной из многочисленных тропинок, ведущих вдоль склонов оврага к берегу.

До недавних пор в оврагах находили проржавевшие каски, бляхи, боеприпасы времен прошедшей войны: мины, снаряды, патроны. Иногда – оружие. Все это «добро» вымывалось из глины потоками дождевой воды. Немало его перекочевало в подвалы и сараи «Шанхая». Случалось, что вымывало и человеческие останки.

Овраги – неисчерпаемая тема, стоит только начать говорить. Каждому есть, что сказать или добавить. Особенно старожилам: могут рассказать о найденном складе боеприпасов или истребителе времён войны, который рухнул и ушел в землю по самый стабилизатор, об оторванных на руках пальцах или выбитом глазе – при попытках расковырять боеприпасы.

Рассказывали даже о древних захоронениях, которые, обнажаясь под напором дождевых потоков, являли случайным людям удивительные находки в виде золотых и серебряных украшений, монет, оружия.

В эти истории охотно верилось – теплыми летними вечерами, когда старожилы, присев на скамеечку, философски покуривали, глядя на огромный оранжевый диск солнца, который мягко закатывался в пылающее марево – за сизую равнину. Или на то, как настойчиво чертит одинокий след бледный самолетик в бездонном небе, на то, как сгущаются тени в ближайшем овраге, русло которого, поросшее терновником, ежевикой, малинником, дикой грушей, расширяясь, уходит вниз к реке.

Видимо, особенно сладко бывает, именно здесь, сидя у дома, распить бутылочку с закадычным другом, беседуя «за жизнь». Макать в серую соль и смачно хрустеть огромными темно-зелеными перьями лука, закусывать тяжелыми перезрелыми помидорами и огурцами со своего же огорода – все рядом.

Даже жены в этом случае особо не «выступают», считая, что пусть уж лучше мужики мирно сидят с бутылкой у своего дома, нежели болтаться им по «Шанхаю».

Надо сказать, что в этих краях  землю можно, как говорится, намазывать на хлеб – такой здесь жирный чернозем. «Воткни палку – зацветет», – гордо шутят мужики. То, что вырастает в местных огородах, поражает воображение.  Так, меня впоследствии потряс картофель, выкопанный осенью в нашем огороде: из черной земли выворачивали мы, казалось, не картофелины, а настоящие  пушечные ядра.

Но это все я узнАю не сразу, а поживши здесь  пару лет.

Спустя лет восемь, я возвращался в город авиарейсом, с повернутой до боли шеей вглядываясь через иллюминатор в накренившуюся плоскость земли. Самолет заходил на посадку, снижаясь по большой дуге. Я с волнением рассматривал  прорезанные оврагами, словно сетью корней, знакомые меловые кручи,  припавшие лбами  к тоненькой речушке.

Воспоминания породили некие неизведанные ранее ощущения, которые, как вино, вдруг ударили в голову: молодости льстит, примеривать и напускать на себя бывалость. Это от приятного знания, что всё у тебя ещё далеко  впереди. И это «всё» представляется, конечно же, хотя и неизвестным, но обязательно  прекрасным и без всяких потерь. Мы думаем, что в будущем нас ожидают одни лишь приобретения – новых друзей, семьи, ярких ощущений, долгожданных встреч, положения в обществе, благополучия. Окружающий мир тоже кажется незыблемым и меняющимся только к лучшему – именно для тебя. И о здоровье не думается, как о воздухе, которым дышишь. Про "воздух" вспоминается сразу, при его малейшем недостатке.

Философия человека пожившего, конечно же, совсем иная. Ему уже незачем что-то примеривать на свою состоявшуюся судьбу и грезить приобретениями. Все уже при тебе, в том или ином виде и качестве. «Пройденного пути – у  нас не отберешь», – как метко шутил один хороший писатель.
Продолжение: http://www.proza.ru/2013/03/17/2018