Новый день

          Всю ночь выла собака где-то на соседней улице. Мария не спала, ворочалась, вставала, зажигала свет, даже хотела поставить чайник.
          «Язви её, дуру…» – незлобиво подумала она, вставая, поправляя волосы. – «Не иначе – кто умер...»
          Она села за круглый стол, который помнил её родителей, её саму – девчонкой, братьев. Прошлась ладонями по скатерке, по углам которой когда-то мама вышила незатейливые маки, васильки и ромашки, посмотрела на руки. Пальцы лежали коричневыми шалашиками. Она прижала ладонью ладонь к столу, распрямила их и стала смотреть в окно.
          Солнце еще  пряталось за верхушками деревьев, которые подступали почти к самой деревне, окружая её полукольцом, у  некогда шумной и вертлявой речушки.         
          «А, вроде, никто и не тонул у нас тут никогда?», – подумалось ни с того ни с сего. – «Да там – на той улице и умирать-то, вроде, некому!.. Там и стариков-то никого не осталось. А может, и есть? Просто уже не выходят на улицу… А кто там-то?..»
          Мария пыталась вспомнить кого-нибудь, кто жил там из ровесников или из тех, кого помнила, и не могла.
          Сидела, думала,– когда же она была последний раз в тех местах, и тоже не смогла вспомнить.
          «Понастроили!..» – почему-то с обидой подумалось, когда она вспомнила, что в той стороне стоят несколько домов, крыши которых хорошо видны из её огорода. – «Может, кто из чужих?..»
          Чайник, поднатужившись, запел-заворчал, хрипло и настырно.
          – Иду. Иду! – встала и,  торопясь, заспешила за перегородку, где стояла печь, напротив стол и газовая плита.
          – Никак не можешь, чтоб не поскандалить, – сказала чайнику и сняла с  «носика» свисток. – Баламут ты все-таки. Вечно чем-то недоволен. У Нинки дед был такой  же. Тот тоже всегда был всем не доволен. А…
          «И Нинка к старости такая же стала… Все не по её», – подумала про себя Мария. – «А может, и не умер кто?.. Может,  собака сбрендила? Чай, тоже тварь живая?»
          Кот Пушок появился неизвестно откуда, как только звякнула крышка заварного чайника, ударился своим боком о ногу и запрыгнул на стул.
          – Блондишься, блондишься. Дома тебе нет!.. Договорился, поди, с мышами-то… Вот, что можно столько времени на улице делать?.. Не знаю!.. Какой черт вас и где носит?.. Только и знаете, что подлизываться и еду клянчить. Можно подумать, что не кормят вас дома, – сделала выговор коту, наливая ему в миску немного вчерашнего супа. Забелила молоком и поставила к печке.
          Кот недовольно обошел мисочку и опять вернулся на стул.
          – И где это тебя привечают так, что нос воротишь от домашнего?.. Голод не тетка.  Съешь. Не до разносолов мне с тобой тут. Не хочешь есть – иди, догуливай. Не держу.
          «А может и умер?.. Мрёт народец-то. Вроде, раньше мёрло меньше?.. Да, нет!.. Столько же.
          Надо бы в церковь сходить. А то Нинка – «Чтой-то ты редко ходишь?»
          Раньше за то, что на собрания не ходила, стыдила. Теперь вот за церковь.
          А что мне там просить? У кого? В чем каяться?.. Перед кем? Можно подумать, что что-то изменить можно?.. Да и есть ли что «там»?.. Стоит ли выговаривать себе  теплое местечко?.. Вот окажусь там, и видно будет! Без работы нигде не проживешь. Что здесь, что там!
          …Дурак Димка. Дурак дураком! – подумала она про внука, отрезала кусочек сыра и протянула его Пушку. – Ешь уж, блондя! Где шарахался всю ночь-то? Что там за собака выла-то?
          Пушок осторожно взял кусочек сыра и положил его на стул рядом с собой.
          – Скажите – какой… Уж не марципанами ли кто Вас где-то кормит? – укорила его Мария, вспомнив как их ругала иногда бабушка.
          «Надо было взять цыплят-то. Надо. Пусть бегают», – вспомнила она предложение внука. – «А и то! Пусть бы жили. Здесь все лучше, чем на фабрике-то у них. Толкотня…»
          На крыльце раздались шаги. Тихо гавкнул Колчак, кого-то приветствуя.
          – Жива ли? – Нинка зашла, опираясь на палочку.
          – Жива. Проходи, садись. Пушок, брысь к миске своей. Расселся тут. Сейчас чаю налью. Горячий ещё. Что с палкой-то? Не дюжится? – Мария встала, наклонила стул, на котором сидел Пушок, тот спрыгнул на пол, и взяла чайник.
          – Да так. На авось взяла. Собака выла. Дура! Думаю: кто умер, что ли? Уж не ты ли?.. Дай, думаю, тихонько схожу, пока все спят.
          Иду… ни одной коровы не встретила. По времени-то пора бы.
          – Кому сейчас корова нужна? Молоко, вона, по полгода не скисает. А скиснет – горькое. Пушок не пьет. Правда, зажравшийся он. А я нет-нет у Макаровых беру. Они держат корову-то.
          – Да и не только они. У них там у многих… Человек пять, наверное, держат.
          Народу-то помногу бывает. Летом-то хорошо берут молоко. Дети-то, почитай, у всех золотушные. Голубенькие дети-то, говорю. Ножки тоненькие. Ручки, как веточки. Прозрачные все.
          Это хорошо, что живая, – Нинка взяла кружку, осторожно пригубила. – Хорошо, что нам пришлось в жизни чаю-то попить. Не знаю, из чего сейчас чай делают? И вообще, растет ли он где сейчас? Не знаю…  Твои-то приезжают?
          – Димка приезжает. А так… звонят. Что-то говорят. Что-то  сказать тужатся. Мычат, что та корова. Так, а что скажешь? Отказалась я к ним-то ехать. Кому я там нужна… Будешь печенье? – Мария встала и достала с полки белую «мамину» банку с плотной крышкой.
          – Чудна жизнь. По времени-то уже бы и корову подоили, и на ферму бы уже сбегали – а мы сидим, чай пьем… с печеньем.
          – Такого ли хотели? – Нинка взяла квадратик и посмотрела его на свет.
          – Что сработали, то и заработали. Вечно молодым не будешь. Может, у них в городе и не так уж и плохо-то. Веселые все, – Мария оперлась на сложенные руки.
          – Николку-дурачка, что у нас был, помнишь? Тот тоже всегда был веселый. Все время с нами. А сгинул – никто и не искал. Хотя все жалели его, – Нина отставила чашку и сложила руки. – Значит, не умерла!.. А кто там из стариков-то остался? Вроде, как в вашей стороне эта дура выла-то?
          – На соседней улице, вроде. Так сейчас и не знаешь, что они воют-то. Раньше-то и у собак жизнь повеселее была. Может, за что-то свое выла?.. Кто ж её знает. Поди тоже без дела… Посиди-ка без дела весь день. Завоешь тут…  Отсадилась ли?
          – Все воткнула. Одуванцы, стервецы, набежали. Спасу от них нет.
          – А у меня роза, моя любимая, вымерзла. Или вымокла? А сколько лет ведь жила. Мама ещё жива была… А в этом году сгибла. Правда, снизу пробился задохлик слабенький. Не знаю уж – не дичок ли? Буду смотреть – вдруг отродится, – Нинка посмотрела в окно, как бы кого ожидая.
          – А мне Димка говорит: «Баб! Давай я тебе цыплят привезу. Кукарекать будут». А я отказалась. Куда их потом-то. Нестись ведь не будут, наверное. Они ведь теперь только на фабрике несутся, а? Как думаешь?  Будут ли жить-то у нас? – Мария тоже стала смотреть в окно.
          – А пусть везет!.. И на меня пусть везет с десяток. Кто-никто выживет!.. Тут мокрица пойдет по картошке… Раньше-то куры, ой как, любили-то мокрицу… А сейчас и не знаешь, куда её девать. Скажи – пусть и на меня везет. Я деньги сразу отдам. Скажи пусть только не этих… не страусов. Пусть поцветастее. У них там есть. Нет – так найдет! Димка у тебя в деда. Шубутной. Давай, еще чаю. Мои-то все кофе пьют. Не лень на работу в такую даль ездить?..
          – Скажу. А и то – правда. Пусть живут. Кто-нибудь да выживет  на свободе.
          Мария встала, взяла чайник, поставила его на плиту.
          – А куда тогда Николка-то делся? Ты не помнишь? – Пушок устроился у Нины на коленях.
          – Родители между собой говорили, что ушел от людей. Говорили – «в лес от людей ушел и не вернулся», – Мария бросила укоризненный взгляд на Пушка.
          – Да. Я тоже так слышала. Говорили – перед этим ходил и говорил все: «Душно мне. Душно!»  Димка-то не женился ли?
          – Кому он нужен?.. Мужика-то сразу видно. Приезжает – то с одной, то с другой. «Друзья» – теперь называется. Так ведь сейчас и не разберешь ведь. Люди-то не на глазах теперь, в себе все. Ничего не видно.
          Стройненькие все – неизработанные. Одно спокоит – без вина приезжает. Не в родову удался! – Мария вспомнила Димку и улыбнулась.
          – Дай бы Бог!  Пойду я. Засиделась. Отдышалась – пойду, – Нина согнала Пушка с колен.
          – Куда спешишь? Дети по углам плачут – что ли?
          – Да, нет. Пойду.
          – Ну, смотри. Пойдем, провожу. Да посмотрю заодно – в стайке-то, есть ли куда этих цыплят-то принять? Замусорилось-то в стайке-то все. А и то – пусть везет!
          – Конечно, пусть везет. Кто-никто все равно выживет.
          Старушки вышли на крыльцо.  Колчак услышал, вылез из будки, вытянул передние лапы, прижал к ним голову и замотал хвостом.
          – О!.. Еще один тунеядец. Один мышей не ловит, от сыра нос воротит, другой из будки носа не кажет, – улыбнулась Мария. – Смотри тут. Будешь гонять цыплят, что Димка привезет, – хворостиной отхожу.
          – А, может, кто и умер? – Нинка остановилась.
          – Может, и умер. Что такого-то. Лишь бы не в болях. Не так уж и плохо здесь людям было. А там – неизвестно ещё, как будет. Не след о прошлом жалеть. Умирать-то все равно придется. А так и живым посвободнее будет… Дойдешь ли?
          …А то посидела бы?
          – Нет! Успокоилась, пойду! Ты жива и, слава Богу. Солнце-то вон уже где. Заболтались с тобой. Вот жизнь пошла – с утра застолье, – усмехнулась Нина и пошла, почти не опираясь на палочку.