Зависть

       Катя пробиралась сквозь крапиву в малиннике. Колючие ветки цеплялись за платье и волосы, крапива больно кусала голые руки и ноги. Забравшись в самый дальний угол, уселась на нижнюю ступеньку деревянной лестницы, приставленной к стене дома, и расплакалась. Пред ее носом висели вперемешку и зеленоватые цветочки, и спелые, и не спелые ягоды малины. Она стала пихать в рот ягоду за ягодой, время от времени вытирая ладошкой мокрые веснушчатые щеки и отгоняя комаров. Вкуса она не чувствовала, ее переполняла огромная, горячая зависть, которая не умещалась в ее маленькое сердечко и переливалась горючими слезами.   
        Катя, одиннадцатилетняя девчонка, единственная в семье дочь из семерых детей,  была маленькой, худенькой, с толстой длинной косой. Было удивительно, как у такого тщедушного человечка могут быть столь густые роскошные волосы. Девчонка еще совершенно не понимала своего «богатства» и часто ныла перед матерью остричь косу. Она прямо-таки видела себя с маленькими хвостиками и большими бантами, как у подружки Даши.  Сегодня Даша вышла в сарафане с юбочкой-солнце. Катя очень сильно позавидовала, и ей хотелось такой же. Она аж задохнулась от зависти и сейчас, спрятавшись в малиннике, размышляла - «Почему Дашке все, а мне ничего? Ей-то хорошо, у нее нет братьев».
       Иногда Катя мечтала - «Вот бы не было ни Миши, ни Вовки, ни Степки, ни Тошки. Тогда бы ей купили много платьев и пальто с шапочкой, как у Даши. И форму школьную новую с кружевным воротничком, а не с залатанными локтями. А еще фартучек  с оборочками, а не с лямками крест накрест, которые всегда спадают с плеч». «Пришла бы я в класс, все бы обзавидовались. Особенно Лизка, так бы от зависти и умерла» - рассуждала про себя Катя, хотя знала, что Лиза жила с матерью и тремя сестрами, и, так же, как и она, донашивала одежду с чужого плеча. «Лизка хоть после сестер, а я неизвестно после кого, мама  откуда-то приносит» - думала Катя и сильно злилась на мать. Вспоминая о Лизе, Кате становилось жалко ее и совестно, но только на минутку.
       Пределом же мечтаний Кати были белые валенки. Не какие-то там серые или черные, а  белые. Но из года в год слышала от родителей: «Купим, купим, потерпи маленько». Терпеть Катя уже не могла, считала себя взрослой, в этом году она шла в пятый класс, и шваргать большими подшитыми валенками она категорически не хотела. Валенки передавались от брата к брату, цепочку замыкала Катя. В носки набивалась вата, голенища обрезались, чтобы не подхватывали под колени, подошва и задники подшивались. Сверкая кожаными задниками, натирая широченными голенищами икры ног, Катя появлялась в школе, как только выпадал снег. В оттепель же на валенки надевались черные калоши. В школу  старалась прийти раньше всех, на переменах не выходила, в зимние четверти училась плохо, потому что наотрез отказывалась выходить отвечать к доске, хотя за самостоятельные работы получала неизменные пятерки.  Учителя и родители не понимали, что происходит с девочкой. Но Катя крепко держала оборону, к доске не выходила и не сознавалась, что всему виной ненавистные валенки. За плохие оценки ее стыдили и в школе, и дома, даже однажды «прорабатывали» на школьной линейке. Тогда ей сказали: «Выйди и пообещай всем нам, что исправишься». Девчонки хихикали, мальчишки пихали в спину, но она так и не вышла. Директор сказал: « Доупрямишься, долго любоваться не будем, оставим на второй год, а то и отчислим из школы». Катя знала все уроки на зубок, но упрямо молчала. Так она   каждый год «перепинывала» вторую  и третью четверть. В четвертой же, весной, когда убирались валенки и доставались ботинки, Катя резко «исправлялась», бойко отвечала у доски, дневник пестрел пятерками. Снова удивлялись в школе и дома. Классная учительница неоднократно пыталась настроить Катю на доверительный разговор, но та быстро смекала, что к чему, и свою «позорную», как она считала, тайну не выдавала.
      
       Наевшись малины, немного успокоившись, почесываясь от комариных укусов, Катя выбралась из малинника. Уже несколько раз раздавался сердитый материнский зов: «Катерина! Куда ты запропастилась? Что за несносная девчонка! Живо иди домой!».
       За столом обедали Тошка с Вовкой. Катя подвинула к себе тарелку с макаронами и стала неохотно есть. Родители, очевидно, уже поели. Мать, сердито косясь на Катю, что-то штопала. Отец, постукивая ручкой по столу, читал, смешно шевеля губами, в тетрадке, куда  записывал расходы. Затем со словами - ну что, мать, посмотрим, сколько у нас накопилось - достал из кармана пачку денег и начал раскладывать на кучки, рассуждая:
   -   Это Вовке на костюм. Вымахал. Мишкин не пойдет, мал будет. Это Степке на зимнюю  шапку. Да, велосипед надо бы. Василич Коврин задешево продает. Раму немного только подправить да педаль одну заменить, послужит еще.»
Катя, поставив локотки на стол и упершись подбородком на сомкнутые в замочек пальцы, с замиранием сердца слушала отца. Тот продолжал рассуждать:
   -   Мать, тебе пальтецо бы потеплей надо. На твоем и рыбий-то мех уже истерся.
Мать, вздохнув, ответила:
   -   Не надо покуда. Поддевку ватную надевать буду.
   -  Да? Ну ладно тогда. Катьке кофтенку надо бы. Та, в которой бегает, плохонькая уже. В которой в школу ходила, мала стала. Говорил, бери с запасом, дак, нет - чего пугалом ходить будет. Вот, не пугало теперь.
   -   Да свяжу ей за лето-то. Ниток тетка дала.
   -   Не брала бы у ней. Чай ворованные. С фабрики прут нитки-то. Вон, вчера Леха предлагал, разного цвета. Страшно брать у фабричных. Поймают их и тебя потащат к следователю.
  -   Сказала свои, покупала, мол. А мне что, на них не написано. Клавдия Ивановна рисуночек показала. Хорошая должна кофточка получиться.
Кате странно было слушать о себе, как о ком-то постороннем. Она волновалась, елозила на стуле, скривив рот, то и дело дула на челку. Ей хотелось сказать, что она же тут сидит, спросите, наконец, чего ей-то хочется. Но она молчала, а вдруг они все же захотят купить ей белые валеночки, а она их рассердит. Слушая, Катя думала - «Никакую кофту вязаную мне не надо, у ней вытягиваются рукава. Мне бы такую, как у Даши, голубенькую, из магазина». А еще Кате хотелось ленту новую и гольфики красные, и туфельки коричневые на школьном каблучке, какие недавно Даше купили. Дашина мама так и сказала : «На школьном каблучке».  Для Кати это звучало -  шоколадка в кулачке. Во рту становилось вкусно, а ладошка потела, словно в ней шоколадка растаяла. Вдруг она услышала:
   -   … катанки, вроде хватит, из получки, если что, добавим.
Катя встрепенулась и, боясь ошибиться в догадке, прокричала:
   -   Мне, пап, мне катанки?
   -   Тебе, кому же еще. Не кричи только.
   -   Пап, беленькие только, ладно? Беленькие.
   -   Куда еще белые, маркие больно, быстро угваздаешь и будешь, как чуня ходить, черные надо или, на худой конец, серые, - решительно возразила мать.
От разочарования и обиды Катя заревела. Ну, каааак же они не понимают, что беленькие валеночки — это так красиво.  Уревелась, ухлипалась и заикала. Мать, зная эту ее особенность - икать от сильного волнения, стала успокаивать:
   -   Ну, белые, дак, белые. И нечего тут сопли разводить, сказали — купим.
   -   Белые, мам? - всхлипывая и икая напоследок, переспросила Катя.
   -   Белые, белые, сказано уже.
Катя счастливая выскочила из дома и побежала к подружке поделиться своим радужным, воздушным и еще непонятно каким-то там замечательным счастьем.  Запнулась, упала и, даже не заметив содранных коленок, понеслась опять.
       Даша сидела на лавочке  своего дома и плакала. Ее горе, по мнению Кати, было пустяковым. Подумаешь, розовые носки вместо голубых. Вон, она и вовсе без носков. Но Даша, косясь на мать, глядевшую из окна, старательно подвывала.
"А мне папа сказал, что тоже валеночки купят. Как у тебя беленькие. Он обещал", - с придыханием, как самое сокровенное, выдала Катя.
"Отстань ты со своими валенками, дура", - прокричала Даша и еще громче заревела, оглядываясь на дом, где с крылечка сходила ее мама с голубыми носками в руках.
Пока она меняла носки дочери, ласково приговаривая, Катя ушла от них. «Ни за что больше не скажу Дашке про валенки. Пусть и не просит. Сама она дура» - решила для себя Катя. Мысль о валенках была так сладка, привлекательна и радостна, что ей захотелось подольше ее полелеять, посмаковать. Она свернула к речке  и направилась к одинокой березке на краю оврага в серебристых зарослях отцветшего иван-чая, где они с Дашей часто играли. Строили шалашики, закапывали секретики. Про такой секретик она  сейчас и вспомнила. У самого ствола под камешком откопала пузырек из-под пенициллина с серой резиновой пробкой. Вынула крохотный бумажный клочок и с выражением прочитала вслух «Хочу, чтобы мне купили белые валеночки». «Каааать,  Кааатя, - послышался зов Даши и следом появилась она сама. Катя быстро спрятала пузырек в кармашек. «Так и знала, что ты здесь. Вот, смотри! Видишь, голубенькие», - сказала Даша и отставила одну ножку в сторону. Платье, носочки, банты — все было голубым. И даже глаза. Но Катя на этот раз совершенно не позавидовала. Спокойно ответила: «Ну и что? Подумаешь!». А про себя подумала - «Ни за что не расскажу ей про валенки. И вообще никогда ничего не скажу».

       Катя гнала лето, а потом и осень. Когда вперемешку с дождем стали пролетать снежинки, она забеспокоилась. Где же обещанные валенки? Как-то пришла домой и не узнала большую комнату. Кадка с китайской розой была отодвинута к окну, а на ее месте стоял светлый шифоньер с большим зеркалом посередке. Катя так и ахнула: «Мааам, как красииво! Как у Даши. Только у них два таких. Счас сбегаю к ним, скажу Дашке».
А вечером ее счастливый мир рухнул. Она услышала разговор родителей.
   -   Мать, а что Катьке-то скажем? Незнамо как ждет валенки. А?
   -   Ничего, Глаша свои отдаст старенькие. Они не такие большие, подошьешь и зиму-то пробегает.
   -   Расстроится, поди. Ждет больно.
   -   Не велика еще невеста-то. Обойдется.
   -   Не буду я носить никакие Глашкины валенки. А вы.. А вы.., - прокричала Катя, подбежав к ним.
   -   Это еще что за Глашка? Тетку свою  Глашкой называешь?! Счас, вот, отстегаю, будет тебе Глашка.  Ягарма! Право слово — Ягарма!
Катя стояла перед ними босая, растрепанная, красная, вспотевшая и яростно повторяла:
   -   Глашка! Глашка! Глашка!
На другой день Катя в школу не пошла. Как ни уговаривали, как ни ругали — не пошла. Слонялась по дому нечесаная, неумытая, ни с кем не разговаривая. Не ужиная, легла спать. Долго не засыпала, мешали перебранки братьев — чего-то не поделили — и разговоры матери с отцом за перегородкой.
   -   Ты видела дочку-то Афанасьевых? Приехала на днях. Вся расфуфыренная такая. Говорят прогнали ее из техникума-то. Не училась, говорят, совсем.
   -   Слышала. Что ж, не всем же учеными быть, кому-то и полы надо мыть.
   -   Вот, мать, и я говорю о том же.
   -   Ой, отец, чего про других говорить, вона, своя от рук отбивается.
   -   Ну и снимем со школы, раз такое дело. Отдадим в няньки. Пусть носы сопливые утирает, там образование ни к чему.
   -   Придется, а что делать.
Катя перепугалась. Как это со школы снимут? А самая главная и большая ее мечта - стать врачом? Она своей больной любимой бабусе Вере, которая лежит уж который год и не встает,  пообещала стать врачом. Катя с нее честное слово взяла, что не помрет, пока она не выучится. А там, уж, пара пустяков останется ее вылечить. Встала, на цыпочках подкралась к двери, тихонько прикрыла, собрала учебники и тетрадки, уселась делать домашние задания. Не заметила, как отец с матерью заглянули к ней и, улыбаясь друг дружке, скрылись. Ей, глупышке, конечно же было невдомек, что разговор свой они затеяли для нее.
       Катя поначалу с чувством самоистязания, а затем с удовольствием, на каждом уроке тянула руку отвечать и, шваргая большими черными тяжелыми валенками, выходила к доске. Дневник запестрел пятерками. В школе хвалили, ставили в пример, а родители с облегчением вздохнули. «Слава богу, вроде прошла дурь-то», - шепнула мать отцу. «Ага, не сглазить бы», - ответил отец. А Катя просто напросто поняла, что только она сама сможет исполнить свою мечту. «Окончу школу, институт и обязательно куплю белые валеночки» - думала она.

       В середине декабря на уроке Клавдия Романовна, классная руководительница, сказала: «Ребята, от нашей школы двое учеников едут в Москву на Кремлевскую елку. Вчера на педсовете решили, что поедет Романов Слава из 7 «Г» класса и из нашего класса Катя Евдокимова.  Давайте ее поздравим». Поднялся галдеж, кто-то был согласен, а кто-то и нет. Среди несогласных была и подружка Даша. Она на весь класс крикнула, закатывая глаза: «Ой, не могу, в драном пальто и в валенках худых, да прямо в Москву!». Класс стих, Катя побледнела, и чуть ли не уткнулась в парту головой. «Дура», - крикнул задиристый Славка Куликов и треснул Дашу учебником по спине. «Выйди из класса, Куликов. И ты, Даша, тоже выйди», сказала Клавдия Романовна. После уроков Катя увидела, что Даша направляется к ней. «Сейчас подлизываться начнет» - подумала она. Но Даша, надменно вскинув подбородок, сказала: «А чего обижаться-то, итак все знают, что вы нищие». Всю дорогу Катя плакала.
       Катины отец с матерью обрадовались новости, не обратив внимания на заплаканное лицо дочери. Мало ли с кем может повздорить одиннадцатилетняя девчонка.  Мать бросилась перебирать свои платья, из чего можно было бы сшить обнову дочке. Катя не разделяла их радость. Угрюмо спросила:
   -   А в чем на ногах я буду? В валенках?
   -   Почему, ботинки с собой возьмешь, - ответил отец.
   -   Ага, и буду я, как дура, с ботинками таскаться.
Катя, конечно, понимала, что с собой обязательно надо взять ботинки либо туфли. Но она надеялась, что по такому случаю родители догадаются купить ей новые валеночки, и она без конца всячески им намекала:
   -   А в поезде в чем буду? А в Москве?
   -   В чем, в чем! В чем ходишь, в том и будешь, - отвечал отец.
Катя поняла — что не догадаются, и она стала придумывать выход из положения, всячески намекая и обращая внимание на это:
   -   Мам, а мне не надо летом платье покупать. Я люблю то, зелененькое.
   -   Дак, оно мало тебе и под мышками дырки. Тети Глашины Варя, Надя да Нина носили до тебя.
   -   А ты оборочку пришьешь, а рукавчики отстрижешь, сарафанчик будет.
   -   Да, полно. Ситчик не дорогой, сошью новенькое.
В другой раз Катя сказала:
   -   Мам, а мне не надо на будущий год тетрадок в линейку покупать, много осталось. И треугольник, как новенький, а из карандашей только розовый и синий пропал. А сумка  тоже хорошая, я ее с мылом помою и все.
   -   Ты ж уже на этот год новую просила!
Билась, билась Катя, но все без толку. Не хотели родители понимать ее намеков. Так думала Катя. Но однажды, как всегда в воскресенье, побежала навестить бабушку Веру. Провела возле нее почти весь день, а когда пришла, не поверила своим глазам - возле ее кровати стояли маленькие, аккуратненькие беленькие валеночки. Подбежала, застыла над ними, не смея дотронуться. Помог отец:
   -   Ну, чего не меряешь? Примерь.
   -   Это мнееее?
   -   А кому еще? Примерь, примерь.
Она так долго этого ждала, бесконечно долго, почти уже без надежды, что смысл слова «примерь» до нее не доходил. Отец усадил ее на стул и обул ее сам. Валенки были в самую пору. Теперь уже огромное счастье, а не зависть,  не помещалось в ее сердечке и переливалось слезами на горящие щеки.
   -   Не обувай покуда, пусть новенькие будут до Москвы-то.
   -   Нууууу, можно? Давай я за хлебом схожу.
   -   За хлебом? Ну сходи, что с тобой сделаешь. Аккуратно только.

      Катя шла «вкусно». Каждый скрип звучал музыкой и пах яблоком. Шла медленно, вглядываясь в лица прохожих — а видят ли они? Дорога до магазина ей показалась слишком короткой и обратно она пошла по набережной, более длинным путем. К реке по склону на санках катались мальчишки и девчонки. Катя позавидовала - «Им можно, на них нет новых валенок». Неожиданно, прямо на глазах у всех, санки с ездоком помчались прямо к широкой проруби. Через мгновение ездок оказался в ней, а еще через мгновение закричал, забился, шлепая руками по воде. Поднялся галдеж, все кричали разом, кто чего: "К краю давай! К краю! Руку давай! Взрослых позовите! Ой, утонет! Утонет!"
Катя торопливо спустилась. В проруби барахтался мальчишка лет шести. Он, обезумевшими от страха глазами, глядел в пространство перед собой, кричал и бил руками, никого не слыша. Катя сбросила пальтишко и прыгнула в прорубь, успев подумать - «Валенки же». Сердце застучало часто-часто, сбилось дыхание, но она схватила мальчишку за воротник пальто и подтащила к кромке проруби. Какой-то мальчишка, лежа на животе, перехватил воротник и еле-еле, с большим трудом, выволок «утопленника» на лед. И тут же схватил Катину руку. Но как ни пытался, но вытащить Катю у него не хватило сил. А она только сейчас почувствовала обжигающий холод и что что-то очень тяжелое ее тянуло в глубину. «Валенки» - сообразила она, и тут погрузилась в воду, потому что подогнула ноги, чтобы они не свалились. Она не почувствовала, что валенки все-таки утянуло на дно, не видела, как бежал лыжник к проруби, как вытаскивали ее из воды, как везли в скорой помощи.

       Выписали Катю из больницы за день до Нового года. А с утра Славка Куликов, который почти каждый день к ней прибегал, сообщил, что на елку в Москву вместо нее уехала Даша. На школьную елку Катя тоже не пошла. Она наблюдала из окна, как одноклассники шли с праздника с пакетами гостинцев, а когда Славка Куликов с Наташей Ивлевой свернули к ее дому, спряталась. И как мать ни звала — не откликнулась. После мать набросилась с бранью:
   -   Стыд-то какой! Они могли тебя видеть через окно. Я не знала чего и говорить. Куда ты могла подеваться? А? Стыдобушка! Вон, гостинцы оставили.
На столе пакет лежал нетронутым до самого вечера.
       Новогодние каникулы выдались на славу. И с морозцем - покататься на лыжах, и оттепелью — лепить снеговиков. Катю на улицу еще не пускали после больницы, но разочек все-таки она вышла во двор слепить бабу снежную. Даша несколько раз делала попытки с ней пообщаться, но Катя категорически не хотела. Мать нервничала, выговаривала ей, что так нельзя с друзьями, но Катя упорно стояла на своем. И вообще мать заметила, что дочь стала задумчивой неулыбой. Пыталась ее разговорить, но тщетно. В конце концов, отнесла Катино поведение к переходному возрасту и к случившемуся с ней и успокоилась. За три дня до начала занятий пришла Клавдия Романовна. Они пили чай с матерью и отцом и долго говорили.  А когда учительница ушла, отец сказал:
   -   Вот, дочь, подарок тебе вручат на линейке.
   -   Какой еще подарок?
Катя хитрила, будто не понимает ничего. Она сама об этом думала и даже знала, чего бы ей хотелось. Два года назад из их школы мальчик спас девочку из полыньи на реке. Ему тогда вручили билет в Москву в цирк. Как только Катя об этом вспомнила, с тех пор и мечтала. А еще ей очень хотелось увидеть Красную площадь.
       На большой перемене построили школьную линейку. У Кати сердечко так громко колотилось, что думала - «Не слышит ли кто?» На нее все оглядывались, пальцем показывали, а когда говорил и вручал грамоту директор школы, она уже ничего не соображала. А потом она увидела, что по коридору вдоль шеренги «плывут» валенки. Новенькие, беленькие. Как завороженная смотрела, как они приближаются. «Как? Валенки? Подарок? А цирк как же?» - думала она, готовая заплакать. Она взяла валенки, невидящими глазами посмотрела на ребят и увидела Дашу. Та что-то шептала соседке, прикрывшись ладошкой, и насмешливо глядела на Катю. «Нищие, нищие» - вспомнила Катя, и в ту же секунду валенки показались ей тяжелыми, громоздкими, совершено ненужными и ненавистными.
       Дома поставила валенки к порогу и ни разу на них не взглянула, а назавтра ушла в старых, от которых так страстно всегда хотела избавиться.  Родители ничего не понимали. «Кать, а чего валенки так у порога и стоят?», - спрашивал отец. «Дочка, валенки-то малы что ли? Чего не надеваешь-то? Я бы знала, чего другое наказала Клавдии Романовне», - вторила ему мать.
   -   Я так и знала, что это вы! Так и знала!
Катя захлебывалась слезами. Она не знала как объяснить им, что смеются над ней ребята, а главное — Даша. Не знала, как выразить то чувство, которое  испытывала под их взглядами и шепотом за спиной. Только это было что-то стыдное, липкое, холодное, от которого очень хотелось избавиться раз и навсегда.