Белое дыхание

          Белое море, белое небо, молочная густая дымка… Всё сливается в одно безмолвное пространство. Это Соловки.  Место, куда я наконец-то приехала.
          Выхожу из самолета, и солоноватый холодный воздух обнимает меня.
Едем через посёлок в монастырь. Первое, что увидела, - название улицы на маленьком деревянном домике: Павел Флоренский. И я воспринимаю это как особый знак того, что приезд сюда был правильным и нужным.
          Я прочитала всё, что смогла найти об этом удивительном человеке. Меня привлекает эта неординарная личность с необычной душой.
          Несколько дней назад познакомилась с ещё одним воспоминанием о нём. Автор пишет, что, зная творческие замыслы П.Флоренского, многие из которых осуществлены, его можно назвать русским Леонардо да Винчи.
          Православный священник, богослов, религиозный философ, учёный, искусствовед, поэт и… – один из заключённых Соловецкого лагеря особого назначения, где он и был расстрелян.

         Я знала историю Соловецких островов и ехала сюда с двумя целями: главная – ступить на северную землю, где  в пятнадцатом веке иноки Савватий и Авва Герман положили начало монашеству, увидеть уникальный Спасо-Преображенский Соловецкий монастырь, внесённый в список Всемирного наследия ЮНЕСКО, почувствовать святость этих мест; вторая – отдать долг памяти замученным и расстрелянным здесь людям.

            ***

         Подъезжаем к массивным каменным стенам Соловецкого Кремля, которые серо-красной валунно-кирпичной кладкой окаймляют белые соборы  монастыря и сияют необычайно чистым светом в пасмурном осеннем обрамлении. Восемь башен придают законченность и архитектурную выразительность этому удивительному месту.

         Монастырь хранит страницы своей истории: и героические (в 1854 году  соловецкие монахи дали отпор английскому флоту; крепость не раз защищала Поморье от набегов немцев, финнов, шведов), и духовно возвышенные (в монастыре находятся православные реликвии: Боголюбская икона Пресвятой Богородицы, белокаменный крест Савватия и другие), и трагические.
         На Соловецкие острова ни в войну, ни до этого вражеская нога не ступала.
         Музей монастыря впечатляет. Особенно иконы - я преклоняю голову перед ними. Их сияние и добрый свет успокаивают и умиротворяют. Вспоминаю слова П. Флоренского: "Иконопись для глаза то же, что слово для слуха".

        Задаю вопрос экскурсоводу:" Почему нет экспозиции о тех, кто отбывал здесь ссылку?"
        И она ведёт меня в посёлок.  Вижу бараки: в некоторых до сих пор живут люди. В одном из них – магазин, в другом – музей Соловецкого лагеря особого назначения (СЛОН) и Соловецкой тюрьмы особого назначения (СТОН).
         Сейчас не сезон туризма на острове (ох, как неуместно слово «туризм»), музей закрыт. Но по её просьбе приходит человек и открывает нам двери этого бывшего барака.
         Войдя в первый зал, понимаю, что экскурсовод здесь мне не нужен. Она это чувствует и оставляет меня. Я хожу одна.

         Здесь мало вещественных экспонатов, только документы, письма и записки заключённых, фотографии… Это надо читать. Это надо ощутить.
         И я забываю о мире, что существует за стенами "музея". Боль входит в сердце, начиная теснить восторг перед красотой исторического комплекса Соловецкого монастыря. И я понимаю, что меняются приоритеты моей поездки. Страдания людей вышли на первый план. Думаю о неприкосновенности жизни, подаренной не теми, кто решает срок её окончания, кто подвергает человека  жестоким страданиям и унижениям. 
        Я не замечаю, как слёзы капают на стекло - под ним страница из письма одного из заключённых. В его словах я чувствую страдание и скорбь. И безнадёжность…
        Плачет душа.

        Я выхожу на улицу. Могильный холод, а не вечерняя темнота встречает меня. Я думаю: "Как могли мы, люди?.. Мы – люди?!"

        Повторяю слова П. Флоренского: "Почаще смотрите на звёзды. Когда будет на душе плохо, смотрите на звёзды или на лазурь днём. Когда грустно, когда вас обидят, когда что не будет удаваться, когда придёт на вас душевная буря – выйдите на воздух и останьтесь наедине с небом. Тогда душа успокоится".
         Раньше мне это помогало. Но сейчас… Я вглядываюсь в тёмное туманное небо и не вижу ни одной звезды. Ничто не успокаивает и ничто не может заставить меня согласиться со словами учёных о "закономерности исторического времени". В мыслях возникают слова "абсурд", "бесчеловечность", "грех".

                           ***

          Меня и родственника, с которым я приехала, пригласил к себе отец Иаков.
И мы направляемся к нему в Савватьевский скит. Едем через лес, и фары машины высвечивают деревья возле дороги. Всё чаще и чаще выбегают белоствольные берёзы, покачивая золотисто-бронзовыми кронами. Что-то мне напоминают эти стройные красавицы. Но что?

          У Савватьевского скита своя большая история.
          В дореволюционные времена на Соловках монахи жили не только в монастыре. На острове имелось несколько скитов, где селились отшельники. Их называли "пустынниками Соловецкими".
          В середине 1920-х годов скит был превращён в тюрьму. Именно здесь 13 декабря 1923 года произошёл расстрел политзаключенных.
          В начале 1937 года в нём находилось отделение Соловецкой тюрьмы особого назначения (СТОН), где для заключённых были определены особо строгие условия содержания.

          Отец Иаков приехал на Соловки в 1993 году, когда ему было двадцать четыре года, и остался здесь. С тех пор  не выезжал с острова ни разу. Стал жить в скиту один. Вернее, ютился в выстроенном  сарае, так как келейное здание было разрушено, имелся только остов.
         С его поселением и возобновилась монашеская жизнь в скиту.

          Первым делом отец Иаков начал восстанавливать храм в честь Смоленской иконы Божьей Матери. Самому это выполнить было не под силу, но что мог, он делал, чтобы сохранить почти полностью разрушенное здание.
          Рядом устроил огород, сделал теплицу, позже посадил сад. Весь урожай шёл на нужды монастыря.
          Только в 2005 году начались реставрационные работы, которые были закончены в 2012 году.
          Мне, конечно же, интересна жизнь этого человека. Но даже то малое, что узнала о нём, без его согласия не пишу. Согласия не спрашивала. Неуместно было.

                        ***

          Утром следующего дня мы проснулись рано. Отец Иаков повёл нас в храм, где совершил службу.
          Потом скромный завтрак. Отец Иаков гостеприимен и внимателен. Взгляд добр и мягок.
          Тепло одеваемся (отец Иаков предлагает мне поверх моей куртки надеть его жилет из овчины) и выходим на улицу. Восхищаюсь его грамотно устроенным хозяйством, любуюсь спокойным холодным озером, берёзами. Их белые стволы светятся сквозь поредевшие кусты и деревья. Я опять думаю о том, что берёзы в этом краю мне что-то напоминают.
         Впитываю воздух – вкусный, густой – и ощущаю дыхание мокрой оголяющейся осени.
         Бесшумно всё вокруг. И даже  собаки не лают на чужаков.  Ни хруста веток, ни пения птиц, ни шелеста ветерка…

         Садимся в машину и едем к Секирной горе. И здесь меня насторожила тишина.
Поднимаемся в гору по красивой дороге – жёлтой от осыпавшейся хвои. Но красота леса и дорога (как в Изумрудный город) не радуют. Душа замерла в предчувствии…
         Я прохожу тот путь, которым шли обречённые заключённые. Они знали, что это последняя в их жизни тропа.
         Я слушаю сухие и неритмичные вздохи листьев на дороге – словно они при смерти. И понимаю, что во мне замедляется движение крови, шаги даются с трудом, крик ужаса застывает в горле, словно это меня ведут на Голгофу. Возникает ощущение ужаса и абсурда: одни люди убивают других. Даже животные охотятся только тогда, когда они голодны, но не из-за жестокости . "Такого не должно быть среди людей!" - кричит душа  онемевшему миру.
         Если бы меня вели тогда здесь, то я умерла бы  на этой дороге от страха и безысходности. А они шли. И сами копали себе могилы среди деревьев, выкорчёвывая валуны, которых тут множество. Это была их последняя работа, последний взгляд в сторону Белого моря, последний запах леса, последнее дыхание жизни – белое и холодное, уже почти безжизненное. Мир простирался  на красивых бескрайних просторах. А их мир заканчивался возле вырытой ямы, где ощущался белый покров смерти.
         Вокруг  -  безмолвие простора, ставшего бесцветным.
Пространство умирало, лес умирал, птицы в предчувствии страшной картины улетели, и только слышался стук лопат и тяжёлое дыхание несчастных. Жизнь, сжатая в один немой кричащий звук…

         С высоты горы обречённые видели лес. Забежать бы в его гущу, вдохнуть недосягаемой свободы. Вглядывались в равнодушное Белое море. Поплыть бы от этого острова, отрезанного от нормального мира домой, к родным. Взывали с мольбой к храму в Савватьевском скиту, видневшемуся среди леса, избавить от истязаний и страха смерти.
         Вероятно, даже неверующие в свои последние минуты молились: "Улететь бы белой птицей, переплыть море белорыбицей… Укройте Небеса, спрячьте в своих белых одеждах".

         Белая тишина. Ни птицы. Ни зверька. Ни шороха.  Ни гласа ни воздыхания.
         Неожиданно я увидела поминальные свечи вокруг меня – вот что мне напомнили берёзы. Остальные деревья, словно прихожане в этом скорбящем храме, молились за души замученных и убиенных.
         Как отмолить человеческие грехи?

         Может быть, поэтому и остался молодой человек здесь и двадцать четыре года восстанавливал скит для того, чтобы о прощении людских грехов молиться, о душах несчастных печалиться.

         Отец Иаков подводит нас к лестнице. 294 ступеньки. Здесь стражники, привязав руки жертв к концам бревна, толкали несчастных вниз. Люди в конце спуска превращались в кровавое месиво. Не выживали.
         Я не смогла ступить на неё…

         На вершине 74-метровой Секирной горы в 1861 году была построена Церковь Вознесения Господнего. Это одноглавый храм, над куполом которого через год была надстроена башенка маяка, самого высокого на Белом море. Выше него – крест. Свет, идущий от креста, указывал странникам  путь к Соловецкой обители и имел особое  значение.

         В1923 году Секиро-Вознесенский скит становится  штрафным изолятором с  суровым режимом содержания заключенных, где они подвергались мучительным истязаниям. 
         Молчала колокольня, не раздавался Благовест. Звучали выстрелы и стоны. Расстрелянных и умерших зарывали у подножия горы в общих могилах.

         Да, в музее понимаешь ужас и неправильность происшедшего, а на горе это чувствуешь, видишь и вдыхаешь этот безмолвный воздух, напоённый жестокостью и болью.
         И взор мой ослеп, и звуки умерли, и запахи навсегда растворились в крике деревьев, в стоне травы, в дрожи земли. Они не забыли. Они с несчастными слились. Они над ними растут и оплакивают их.
         Страшно ступать на эту землю… В ней – кости белые, слезами омытые, ангелами оплаканные.
         
         Секирная гора – большая могила. Первые захоронения обнаружены в 2005 году. Найдена часть жертв – они покоятся в братских могилах здесь же. Остальные ждут своего часа. Установить личности невозможно.
         Работы здесь ведутся – видела большие ямы, которые уже вскрыли, останки  перезахоронили.

         В церкви отец Иаков читает молитву, я шёпотом повторяю за ним слова. Я не могу всех перечислить в поминальной молитве. Я ставлю свечу, и она плачет, как моя душа…

                        ***

         Меня не покидает ощущение остановленного времени. Оно замерло там, в страшных годах, куда я словно переместилась.
         Чтобы вернуться в явь, нужна живая струя прозрачного воздуха, светлая музыка, иные краски, кроме белых.

         На следующий день мы ходим в лесу рядом с Саватьевским скитом. Отец Иаков показывает, где в годы Великой отечественной войны располагалась школа юнг. В здании скита жили семьи офицеров и находились учебные классы, а лагерь разбили неподалеку в лесу, на берегу озера. Здесь в полуземлянках-кубриках из камня, дерева и глины, отапливаемых буржуйками, жили будущие юнги, которым было от 13 до 16 лет.
         От их лагеря остались поросшие курганы.
         Школа готовила для ВМФ самых разных специалистов: рулевых, сигнальщиков, мотористов, радистов, акустиков, боцманов… Было четыре выпуска - 4000 человек.
После окончания учёбы эти мальчики воевали наравне со взрослыми. Ни один не предал и не дезертировал. Больше тысячи погибли.
         Среди выпускников школы юнг – Валентин Пикуль, Борис Штоколов. Есть  журналисты, писатели, актёры.

         В этом году Соловецкой школе юнг исполнилось 75 лет. С 1972 года ветераны собираются один раз в пять лет. Теперь хотят встретиться через два года – понятно почему.

         Рассказывают, когда ветераны шли к тому месту в лесу, где было их пристанище, один из них поведал легенду о том, что со смертью каждого юнги в землянке, где он жил, вырастает берёзка. И вдруг заметили, что хвойный лес сменился берёзовым на месте бывшего лагеря. Все замолчали и почтили память погибших мальчишек и умерших ветеранов.

                           ***

         Отец Иаков рассказывает, что летом к нему в скит организованно приезжают дети. Они помогают по хозяйству, участвуют в богослужениях и отдыхают: читают, плавают по озеру на лодке, ловят рыбу, играют. Мы смотрим видео о пребывании детей в скиту этим летом. Они поют, и их чистые голоса возносят мою душу ввысь; их добрые улыбки и распахнутые сердца несут веру в светлый мир.
         Это происходит в трапезной, где только белые стены и несколько икон. Такие же чистые и светлые души детей. Что будет записано в них? Каким богам они будут молиться?  Кто явится кумиром, примером для подражания? Останется ли чистый свет в душах? Или, не дай Бог, мир предстанет белым безмолвием над холодной белой землей? Я думаю о будущем.
          Появление детей в скиту как возрождение чистого дыхания на белой земле.

          Я читаю их слова благодарности, которые они написали на ярких бумажных лепестках и собрали в радужный цветок.
          "Отец Иаков, спасибо Вам!  Всё было восхитительно: мыть посуду, молиться, готовить кушать. Мы будем по вам скучать. Мы вас любим!"
          "Вы очень добры к нам. Я бы хотела ещё раз приехать к Вам".
          "Дорогой батюшка, у меня мало мест, куда хочется возвратиться, а здесь я почувствовала родной дом. Спасибо Вам за любовь и заботу. Так не хочется уезжать от вас. Тут всё такое родное и уже всей душой любимое".
          "Вы стали нам вторым отцом".
          "Вы очень хороший батюшка. Спасибо за то, что любите детей".
          "У Вас так светло и тепло, природа напоминает деревню, а ваш строгий и справедливый дух наставляет, а доброта утешает".
    
          Я читаю и думаю, что Соловки для многих людей, сейчас приезжающих сюда, стали местом преображения. А оно возможно только через любовь.

          Не зря отец Иаков во время беседы с нами на один из вопросов ответил: "Наша радость на лицах других". Эта фраза рефреном звучала во мне, когда мы ехали в аэропорт.

          Показалось, что наконец-то появилось солнце. Пространство стало светлым. Нет, это было сияние золотистых берёз, прощавшихся с нами.
          Нас провожал отец Иаков. Мы стояли на крыльце аэропорта, низкорослого деревянного домика. И вдруг увидели кота, который нёс в зубах небольшую красивую птичку. Он направился к двери и положил свою жертву возле неё. Мы подошли. Птица не двигалась, казалось, пришли последние минуты её жизни.
          Отец Иаков осторожно взял пичугу, и она лежала на его ладони, закрыв глаза. Прошло менее двух минут, неожиданно птица вспорхнула и улетела, энергично махая крыльями…
          Белый воздух задрожал, звук крыльев вызвал отклик какой-то птицы среди деревьев. Серый покров небес посветлел.
          Люди заговорили как-то разом, а из телефона молодого человека, стоявшего рядом с нами, зазвучала знакомая мелодия – тонкая и нежная…