Журавушка

Ночь  выдалась  трудной, теперь это стало частым  явлением, но  совсем не это волновало Ефимыча – поселилась в душе какая–то тревога, будто что–то недоделал, недодумал, и заглушить эту тревогу ничем не мог…
И то что друзья едут – радовало, но какая-то неспокойность оставалась.
В  шахте – за  много лет работы - научился  молчать, мысленно обсуждая дела с друзьями и с женой, не раз замечала ему Полина, совсем разучился разговаривать, а внуки  хотят  всё знать...
- Ефимушка, мы так с тобою наговорились! - смеясь, бывало,  говорит она, выпроваживая с  кухни, оказывается, вообще не проронили  ни слова, хотя весь день  рядышком.      
Старенький родительский домишко стал  истинным спасением от всех напастей, но и утратой  прошлого, настоящего, без учёта лет собственного бытия.
Родные  уральские места наполняли силой. Занимался хозяйством и рыбалкой. Ходил к речке  с удочкой, встречал солнце и  разговаривал со своей Полинушкой.
Сегодня приснилась она молодой девчушкой у Журавлиного озера в степи. Бежала, высоко вскинув руки, провожая поднявшийся в небо клин  журавлей, сама похожая на голенастого  журавлёнка. Даже во сне он задыхался от нежности, обнимая её хрупкие плечики; смеясь, она щекотала ему подбородок,
уклоняясь от поцелуев, грозилась разлюбить  колючего  «медведя».
Он вскидывал её как ребёнка над головой, ловил крепкими шахтёрскими руками и,тоже  шутя, приговаривал:
- Разлюби, только не улетай, Журавушка  моя.
А она, легко взмахивая руками, уже звала к озеру – и он  шёл, шёл  за  лёгким  призрачным видением, не чувствуя  ни  себя, ни времени, ни утренней  изморози, стараясь не потерять  в  густом  тумане исчезающий облик,  ощущая  бездну  невесомой  бесконечности…
Очнувшись,  безотчётно долго смотрел на мелко собирающуюся  влажность,  покрывающую  листья  печального  ивняка.
Утренняя  морось  ознобом  пробиралась  под  лёгкую  рубашку.
Ему казалось,  что  уже  давно  стоит  у  речки,  и уже  мостки  видны  в  отступающем и  светлеющем  тумане, но  не  помнит  - почему,  и   как будто  кого–то  ждёт, что-то  должно  произойти.
Холодный, тяжёлый от влаги, воздух  перекрывал  дыхание, что клинило  в  груди, хотелось  откашляться, но не  было  сил.  Да–да - он  ждал, сейчас    придет, как всегда,  Полинушка,  принесёт  свой  волшебный  густой  и  ароматный отвар  трав… и  понял – ждал этого  горячего  глотка, когда  в  груди  враз  как–то мягчело,  тогда  он с лёгкостью откашливался – свободно  вздыхал.
Ефимыч огляделся: собака  преданно сидела  справа у ноги, но вот  Полинушки…
- Господи, да ведь её уже  год как нет.
Не было ни дня, ни часа, чтобы не вспоминал… Как было не обожать её, заполнившую все фибры его тела и души, биолог по образованию – она оказалась  в семье домашним врачом, самозабвенной заботой вытащила его с  того  света, совершенно забыв  о самой  себе – корил себя, мучился совестью – не уберёг журавушку.
Она вошла в его жизнь тоненькой звенящей стрункой, радостно будоражила,  заглушая все и всяческие звуки  и  порывы: ни война – с её  смертями, грязью и грохотом – ни болезни не оставляли большого следа, если слышал в душе её биение – верил, что жив – и выкырабкается, беззаветно верил в своё продолжение в нёй…
Иногда удивлялся самому себе – как и почему девчушка имела над ним такую власть. Смеялся над  её, как казалось ему, наивной  жалостью и  трепетным 
отношением ко всякой  букашке  и травинке.
Большой и грузный, он  как–то наступил на лесной тропе на цветок земляники,
а когда оглянулся, был  озадачен – жена  нежно расправляла стебелёк и чуть не плача уговаривала его простить и не покидать Землю, оказалось, – раздавил редкий вид белой фиалки, занесённый в Красную книгу.
С высоты теперешнего положения понимал как сказалось её влияние на все этапы
жизненного выбора – и учёба, и шахта, и Афганистан… дети –  жалел и любил  безоглядно, стараясь  соответствовать, не разочаровать, быть тем плечом, которому она доверилась. Её трудом создалась и утвердилась непередаваемо -
родная  атмосфера семьи, радостно непринужденная свобода общения…  и  любовь.
Туман медленно редел, рассеивался под напором света, но сон, в котором он ясно видел через окно лицо  молодой  жены,  держал  крепко.
Он готов был для неё на любой подвиг, вспомнил, как  она, показывая на шумящий грозно летний поток  реки, с сомнением  качала  головой:
- Едва ли можно здесь купаться… - а он с разбегу отчаянно кидался с берега,
кричал, что уже согрел воду и звал, звал окунуться: «Я спасу тебя – прыгай…». Всё его тело трепетало радостной упругой  силой,  было  таким лёгким и  невесомым, что , казалось, готов наперегонки носиться с бурными струями неугомонной Исети… - и она купалась, купалась в его руках, бережных и сильных, безмятежно доверяясь ему…
Солнцё набирало силу. Небо, будто умытое первыми, ещё лёгкими ночными заморозками, потеряло романтическую силу, отодвинулось высоко – высоко, стало холодным и недосягаемым. Солнечные  лучи разбили туманную плотность – и вдруг солнце озорно и  ярко  осветило разноцветную  красоту… и защемило… и заныло сердце при виде царского убранства осени.
- Да–да, столько всего произошло…
Она любила это время... и благословила его.
И  отпустило - вздохнула  благодарно грудь  и, как  в детстве, легко  и
беззаботно стало  на  душе, как будто и не давит на плечи  многолетняя жизнь… боль…
и  глухие полутёмные  шахтные  разрезы и штольни остались где–то в другой жизни.
Понимал, что это  временно, что  живет по инерции, не думая  о завтрашнем, потому что  без  неё  не  мыслил  своего  существования. Глухо в его душе – и память плохо помогает - холод  одиночества и беспредельная  усталость… - бесприютная обречённость – вот что  его тревожило…
И страх, беспокоивший  ночами  сердце, оставил его  -  выбор есть всегда…      
Влажный  и холодный,  осязаемо плотный воздух наполнял грудь живительной силой, хотелось бежать к солнцу, согреться и стряхнуть зябкую дрожь.
Этим благодатным утром встретил Ефимыч своих друзей и увёз к себе – в летнюю  пристройку  на  берегу  Исети.
Обычно  бурный и игривый приток – в это время  разгулявшейся осени – притих и по  чистой  глади печально  кружил  золотисто–красные  листья  прибрежных  деревьев. Тропинка,  усыпанная  шуршащей листвой  березняка,  привела  к домику, почти  невидимому  среди кустарников.
Осознав  обычные заботы, Ефимыч  тяжело поднялся со ступеньки, ведущей к озеру.