Родина

 
  После долгой разлуки с родиной рядовой Семен Семенов возвращался с войны домой. Поезд медленно приближался к станции, от которой до родной деревни на перекладных было еще триста верст. После фронтовых дорог ему было не привыкать, да и торопиться особо было некуда. Сын погиб на войне, а жена от горя заболела и померла.
  Была весна, а на дворе был май. Лучи яркого солнца заливали грязные окна вагона и грели солдата.  Весенний ветер уносил паровозный дым вместе с угольной гарью, оставляя позади войну. Впереди показалась станция.
  Это была его родина - Богом забытый полустанок с деревянным, покосившимся вокзалом, и одинокой, выжившей из ума старушкой на перроне. Родина грязная, немытая, убогая, но своя.
  Выйдя на перрон, и глубоко вздохнув, он подошел к старушке, отдал ей краюшку хлеба и сказал: «Не жди его, мать. Иди домой. Много лет прошло, а ты все ждешь и ждешь». Она посмотрела на него с укором и сказала: « Не говори так, солдат. Ванечка у меня один. Он вернется».
  А Ванечка все не возвращался.
  Он повернулся и ушел. Путь предстоял неблизкий. Его это особо не смущало. Места были знакомые, родные. «Суток через трое доберусь», - подумал про себя и пошел дальше. Он брел мимо березовых рощ, лугов, холмов и косогоров, заброшенных, некогда богатых пастбищ.  Опустевшие дома встречались повсюду. Мужиков из окрестных деревень на войне покосило – пахать и сеять стало некому, а бабы с детьми подевались кто куда - кто в города к родственникам, а кто и помер. В одной из деревень ему встретилась древняя старуха и спросила: «Ты, солдат, куда путь держишь?»
- В Семеновку. А тебе-то что?
- Так там давно нет никого.
- Там моя родина, а есть там, кто или нет будет видно.
  На третьи сутки, к вечеру он добрался до Семеновки. На первый взгляд деревня была та же,  стоявшая на холмах, но как-то в ней безлюдно стало. Из тридцати домов только в трех горели огоньки. Спустившись с косогора вниз, он пошел к родному дому.
  Вдоль дороги, как и прежде, сирень цвела. Дойдя до покосившейся калитки, он случайно услышал: «Здравствуйте, Семен Семеныч». Голос был ему знакомым. Он оглянулся, но вокруг лишь шелестели листья. Калитку отворив, он подошел к дому и открыл дверь.
  Дом пропах сыростью и плесенью. Таких заброшенных домов тогда осталось много.  Присев на порог и закурив, он ощутил всю каменную тяжесть возвращения. Ни Марью, ни Ванечку,  ему больше никогда видеть. Слезы потекли сами собой.
  Нечаянно за спиной он услыхал: «Не горюй, Семен».
  Он обернулся. Перед ним стоял дед Порфирий. Дед был еще тот. В свое время бил он  немца и японца. В Гражданскую войну гнал красных. Те приговорили его к расстрелу, но дед сбежал, и спрятался в наших лесах. В Семеновке об этом знали, но деда сберегли. До революции, недалеко отсюда он управлял поместьем и знал все о хозяйстве. Что, когда и как делать на земле, - было по его части.
- Я думал Вы давно померли, Ваше благородие.
- Нет, все еще жив. Бог меня оставил помогать бабам, оставшимся в деревне.
- А я вот живой вернулся, а родных не осталось.
- Не раскисай, Семен. Немного отдохни, и возьмемся за работу. Работы будет много.
  По утру пошел он с дедом на деревенское кладбище к Марьиной могилке. Кругом цвели сады, и по холмам разливался сладкий аромат. Возвращаясь, на окраине им повстречалась девушка. То была покойного соседа Ивана дочь Дарья.
  «Здравствуйте», - сказала она, исподлобья поглядев, и пошла дальше.
  «Здравствуй, Даша», - ответил Семен. 
  Ближе к дому, еще одна соседка Татьяна Никанорова, вдова, поздоровалась и проводила его взглядом. Семен был мужиком видным и на ногах держался крепко, хоть и был ранен много раз.
  «Ну, что, Семен, пойдем в дом, родных помянем».
  Они вошли в дом. Там баба Акулина дом прибрала, и чем смогла, тем на стол накрыла. Картошка, сало, банка огурцов и пол литра самогона, – вот и весь стол.  Помянув усопших, они разговорились о былом, о войне и о земле.
  Меж тем дед Порфирий и говорит: « Тут дело к тебе есть, Семен Семеныч. Понимаешь, пять баб в селе осталось, и все без мужиков остались. На триста близлежащих верст мужского населения ни души. В райцентр калек понавезли. Одна надежда на тебя».
- Ты, что, дед, шутишь что ли?
- Нет, не шучу, Семен. Бабам детей нужно рожать. А мужиков здесь нет, и когда еще будут неизвестно.  Немца бить это ты - герой, грудь вся в орденах. А тут нужно, чтобы ребятишки пошли, чтобы могли пахать и сеять.
- Дед, в своем ли ты уме?
- В своем, в своем. Только от моего ума в этом вопросе  толку никакого. Им нужен мужик.
- Ну, дед Порфирий, ты даешь. Я не ждал такого.
- Никто, Сема, не ждал такого. Это война. Давай, еще по маленькой выпьем за родных.
  Они выпили. Разговорились снова о войне, где кто дрался, и кто, где погиб. Как светать стало, разошлись. Дед прилег на кухне, а Семен пошел спать в спальню.
  Во сне ему явилась Марья и сказала: «Здравствуйте, Семен Семеныч. Вы не печальтесь обо мне, и соглашайтесь. Ванечки-то нет».
  На следующий день встал Семен и пошел с дедом по делам: чинить и латать крыши, подбивать подковы, копать и косить, пахать и сеять. Как всегда, в деревне, всех дел было не перечесть.
  Утром Семеновка утопала в тишине. Над крышами домов струился белый дым. За окнами медленно шел снег. Нечаянно тишину разорвало детским плачем, словно колокольчиком, зазвеневшим на всю округу. Он эхом пронесся по заснеженным холмам и лугам, по полям и проселкам, возвещая о начале новой жизни.
  Стояла ранняя весна, а на дворе был март.

  George Sitenson
  Январь 2019г.