Альтовый ключ

Глава 8

В понедельник, в 18:30, в актовом зале училища, где работала Алиса, было не протиснуться. От первых рядов до последних – всё было занято, свободных мест не оставалось. Зал заполнили незнакомые прежде люди. Все они были разных возрастов, одни одеты нарядно, другие – поскромнее; они расположились на зрительских местах, но, глядя на них, сразу было видно, что это – главные герои собрания. Это были родители.
Сурдинская торопливо продвигалась сквозь толпу к пятому ряду, где сидел Крушина. Пока ей удалось это сделать, её несколько раз сильно стукнули по ногам, а кто-то пронес над головой Алисы Алексеевны портфель.
Денис Петрович, небрежно развалясь нога на ногу, со скучающим видом следил за происходящим. Увидев Алису, он тут же поднялся во весь свой богатырский рост, пересадил чьего-то ребенка на колени к матери и таким образом освободил для Сурдинской место.
– Садитесь, ну, - потребовал он.
– Никогда не думала, что у нас учится так много народу, - шепотом пожаловалась Сурдинская.
– А как же! С полтысячи человек наберется. От каждого – по папаше-мамаше, вот и зал набит! А вы удивляетесь. Ведь мест-то у нас здесь только двести пятьдесят, я сам считал.
Алиса заметила, что мам, бабушек было гораздо больше, чем мужчин.
– Да, действительно, - согласился Крушина и как-то вдруг помрачнел, начал тереть ладонью подбородок. Эта его рука – левая – была затянута в широкую перчатку из эластика, доходившую почти до середины предплечья. Пальцы же при этом оставались открытыми.
– Ой, извините, а зачем это? Это что-то... лечебное? – осторожно спросила Алиса.
– Можно и так сказать, - усмехнулся Денис Петрович. – Я вам как-нибудь потом покажу. А пока послушайте – это очень занятно.
Послышались хлопки. На сцену поднялся бойкий сутулый старец, взмахнул руками, точно вещий Боян, и начал:
– Господа!!! Уважаемые товарищи мамы и папы наших ребят. За уходящий год немало было достигнуто нашими общими силами: расширена система отопления – раз. Заменены стеклопакеты в учительской – два. Наконец, полностью переложена плитка на крыльце! Но рано еще опускать руки. Нам предстоит еще много совместной работы. (По залу пролетел вздох.)
После поборов вещун продолжил. Он отметил успехи студентов, принявших участие в городской олимпиаде, похвалил хоровой коллектив, съездивший на гастроли, и не упустил случая поздравить с юбилеем преподавательницу арфы. Однако в его речи не было ни слова о том, что:
а) симфонический оркестр по-прежнему ездит на концерты в кузове грузовика;
б) молодые и достойные студенты частенько грубят педагогам; так, один пианист-концертмейстер[xxxvii] отказался заниматься с девочкой, назвавшей его «старомодным»;
в) в спортзале протекает крыша
и т.п.
Хлопки из зала все ещё раздавались, но уже потише. Окончив своё выступление, оратор повертел микрофон в руках, словно не зная, что с ним теперь делать, и промямлил:
– Слово предоставляется… м-м-ээ… слово…
– Пойдёмте отсюда, - сказал Крушина шёпотом.
Они вышли на крыльцо. Солнце блестело, как отполированная медь; Денис Петрович заслонил глаза перчаткой и стоял, раздумывая. Алиса спросила:
– Как же так, мы просто уйдем и – и не узнаем, чем закончится?
– Да ну бросьте вы! – с досадой воскликнул Крушина. – Все эти «слушали – постановили»… Толку никакого нет! Что я могу сделать?! У меня, может быть, есть парочка предложений… Кто станет их слушать? Я обычный преподаватель. Старики не дают мне сказать, дети меня боятся… Пообещал вам помочь – и что? Э-эх!
– Не волнуйтесь так, пожалуйста, - сказала Алиса.
– Да, да, правда… Вы правы… - он торопливо выговаривал слова. – М-мм… Знаете… Здесь неподалеку есть одно местечко… Я там бываю иногда, когда совсем невыносимо слушать фальшь. Это вроде клуба или кафе. Много столиков, мало народу….большая танцплощадка. (Сурдинская кивала.) По вечерам там играет небольшая группочка… Паренёк-скрипач, кажется, Антоном зовут, высокий такой, вечно в шарфе. Молодцы ребятишки. Слушаю их и успокаиваюсь… Блинчики там классные, закуска. Пойдемте со мной, а? Ну что мы тут будем делать!
***
– Будете пить что-нибудь? – предложил Денис Петрович. – Кофе, коньяк, может быть, массандра?
– Если можно, я бы предпочла свежий морковный сок, - сказала Сурдинская.
– Оригинально.
– И полезно.
Крушина заказал сок для Сурдинской и виски для себя. Они поднялись по невысокой лестнице в зал.
– Вас вот в детстве как звали? – начал вдруг Крушина, положив локти на стол.
– Меня? Лисёнок.
– А меня в школе индюком дразнили. Из-за серёжки, – он откинул волосы, показав правое ухо, – и, сами понимаете… поговорка такая – надутый, как индюк. Но вот вы мне скажите, разве я правда на него похож? Я, помню, даже в "Птицах СССР" на картинке смотрел.
– Ну что вы! Вы вообще не похожи на индюка. Сейчас я скажу, на кого вы похожи. Вы похо-ожи… на тетерева. Особенно в профиль. Есть такой тетерев, я забыла, как он называется, он не черный с красным, а бежевый[xxxviii].
– Хе. Из ваших уст звучит как комплимент. Ваше здоровье, Алиса.
Стаканы звякнули.
– Ре диез, – сказал Крушина.
– Что, простите?
– А, нет, ничего. Просто я услышал ре диез и сказал. Дурацкая привычка. В метро тоже… Правда, я давно уже не езжу в метро… Когда поезд прибывает. Миии – до диееез –ляяя. И до# такой завышенный. Фу. Слушайте, вы не будете против, если я сниму галстук, он мне жмет.
– Пожалуйста, – удивилась Алиса.
– Да? Хорошо. – Он подергал галстук, ослабляя узел на своей плотной шее.
– Вам не идут галстуки, во-об-ще, – доверительным тоном сказала Сурдинская. – Вам бы лучше платок. И не такой синий, посветлее.
– Ага, – рассеянно сказал Денис Петрович. – Спасибо. Я все о какой-то такой ерунде болтаю, вам не скучно меня слушать? Совсем не умею приглашать девушек в кафе. Я, наверное, произвожу очень глупое впечатление… или совсем никакого впечатления не произвожу…
– Да нет, почему же. Если хотите знать, на меня вы произвели впечатление очень серьёзного и ответственного человека. Более того, вы мне очень симпатичны.
– Правда? – прошептал Денис Петрович севшим голосом. – Прав-да?
Луч света из прожектора, включенного на втором этаже, косо озарил его бледное одутловатое лицо.
– Знаете, меня хотели отдать на кларнет. Но оказалось, что я абсолютник, а кларнет – инструмент транспонирующий, и ноты, которые написаны, звучат совсем не так, как они написаны… вы меня поняли, Алиса…
– В другой тональности?
– Да, в другой. Видишь ми минор, а играешь – слышишь ре минор. Там бемоли, тут диезы. В общем, мне непросто было. Потом я познакомился с пареньком, преподававшим гобой. Он был только что из аспирантуры, мы с ним сдружились, как два брата. В кино на Робин Гуда ходили, девчонок с 8 марта поздравляли, с воздушным змеем бегали. А потом его уволили. Серёжа был очень – как это? – прямодушный, за словом в карман не лез, ну и высказал какому-то старше его педагогу. И правильно поступил, но так нельзя было, и его сняли. Я прихожу после лета в пятый класс, всю программу выучил меньше чем за месяц, хотел его порадовать… Толкаю дверь ногой, а там – сидит. Тётка какая-то. За Серёжиным столом сидит. И на меня смотрит, а глаза у нее вращаются, как стрелки в циферблате. Здравствуй, говорит, Деша. А я молчу. Я не знаю, что ей сказать. Ну, давай заниматься, говорит она мне и начинает мой сундук открывать.
Эй, голубчик! Гарсон! Повторите, пожалуйста.
Вот. Тут я понял, что проваливаюсь, как этот, за огнивом в ведьмин колодец. Берет она меня за руку и начинает пальцы переставлять[xxxix]. Переставляли мы эти пальцы три месяца. Сентябрь, октябрь, ноябрь. В декабре я сбежал. Батя меня не порол, но в угол ставил, на собрания ходил, со всеми договаривался. Зато потом я смог сдать экзамены самостоятельно, без подготовки. И перевестись в другую школу без потери года!
А вы знаете, в чём она была неправа, знаете? Никогда нельзя ребёнку – я все-таки был еще мальчишкой – объяснять, что его педагог не педагог. Что у него неправильный подход и не хватает опыта… и тому подобная чушь. Это нечестно, понимаете, нечестно!
Да, спасибо, млдойчлвек… Несите счёт…
Я всё-таки договорю, можно? Потом был колледж. Потом была армия. Потом папаша мой Богу душу отдал, и мне пришлось начать подрабатывать. Чем я только не занимался! Мешки с углем грузил, марки на почте клеил. Гобоист никому не нужен. Ну не нужен гобоист!!! Вам нужен гобоист?!
– Нужен, – тихо, серьёзно сказала Сурдинская.
 Денис Петрович опомнился.
– Ой. Не слушайте меня, пожалуйста, Алиса. Надрался как дурак и несу всякую ерунду. Я лучше сейчас вызову такси, а машину здесь оставлю на парковке…
– Не надо, – сказала Сурдинская. – Давайте я вас отвезу.
Пластинка группы "Dire Straits" раскручивалась вместе с лентой дороги. Положив обе руки на руль, Сурдинская изредка оборачивалась, чтобы посмотреть на своего спутника, привалившегося лбом к холодному стеклу. Она прекрасно знала, что Денис Петрович вовсе не настолько пьян, как ему хотелось бы, и что он притворяется спящим, чтобы не сказать очередную глупость.
Тополя вдоль дороги под снегом потеряли очертания и напоминали облачка расплывчатого дыма. Дворники на лобовом стекле работали в такт си-минорной баллады Нопфлера, морозный ветерок втягивался сквозь щелочку и леденил затылок. Быстро темнело. Выехав по Ленинградскому шоссе в сторону Z-ска, Алиса надеялась до полуночи вернуться домой. А песенка все крутилась, летела вместе с машиной, поднимаясь и показывая путь…
Алиса вдруг заметила, что Крушина больше не дремлет. Он сидел, выпрямившись и положив локти на спинки кресел, и смотрел полуоткрытыми глазами вдаль дороги.
– Что это с вами, Денис Петрович? – обернулась к нему Сурдинская.
– Да ерунда, вспомнилось… – он мотнул головой. – Сбавьте скорость чуть-чуть. Вон, смотрите, какие ёлочки.
Мимо промелькнула синевато-дымчатая рощица. Слева нарисовался какой-то памятник в виде лесного животного.
– Слушайте, у вас же, наверное, руки замёрзли, – спохватился Крушина. – Как это вы без перчаток, Алиса Алексеевна? Давайте-ка я… – он порылся по карманам ветровки, заглянул в бардачок и даже пошарил за подушками в багажнике. – Опять! Вот я растяпа… Правая есть – левой нету. Как всегда! Ну что ж… держите-ка. Это раз... – он протянул Сурдинской варежку и стал снимать перчатку со своей руки. – А это два!
Но тут солнечный луч, пробившийся между деревьями, осветил левую ладонь Дениса Петровича. Поперек кисти тянулся длинный рваный шрам. От неожиданности Алиса резко нажала на тормоз.
– Всё-таки увидели? – мрачно подытожил Крушина. – Увидели, да?
Сурдинская кивнула.
– Ну что ж, ничего страшного тут нет. Это даже, можно сказать, следы моего – хе-хе – геройского прошлого.
– Как это?
И Денис Петрович рассказал о том, как в молодые годы, когда он только начал преподавать, случался казус. Как известно, духовики обычно занимаются там, где их не очень слышно. А в этой школе все флейтисты-фаготисты и прочая компания облюбовали себе четвёртый этаж. Так и играли по коридорам, а кому повезло, те брали ключик от класса и репетировали. А он, значит, приходил и слушал. Когда надо, поправлял.
Как-то раз осенью Денис переписывал в классе партитуры для духового оркестра – руководительница попросила помочь. Погода была очень холодная, окна он закрыл и задернул занавесками, чтоб не дуло. Сидел себе и работал допоздна. Вдруг послышался шум и потянуло сквозняком. Откуда бы? Крушина обернулся и увидел страшную картину: в разбитое окно приветливо заглядывала чья-то немытая физиономия.
Времени на размышления не было: нужно было срочно обороняться, не ровен час завуч поднимется посмотреть, как у него идут дела! А незваный гость меж тем забрался в комнату, рассыпая вокруг себя осколки. Что сподвигло его забраться на последний этаж музыкальной школы? Этого Денис уже никогда не узнает. Он взял пришельца за шиворот и встряхнул легонечко. Ну а тот «оказал сопротивление» и сильно порезал Крушине руку. К счастью, на шум прибежали двое трубачей из класса напротив и быстренько выдворили «гостя» долой[xl].
– Так вот и вышло, Алиса Алексеевна, что я ненадолго выбыл из строя. Видите ли, это мешало играть… Потом уже наловчился. Но разве можно с таким – хе-кхм! – украшением выходить на сцену, играть соло? Разве только в перчатках… Музыкант в перчатках – ерунда какая-то, да?
Алиса задумалась, морща лоб, вспоминала. Потом произнесла:
- «Это не искренний голос впотьмах саднит,
но палец примерз к диезу, лишен перчатки;
и капля, сверкая, плывет в зенит,
чтобы взглянуть на мир с той стороны сетчатки». Это Бродский.
– Вот оно как, – удивился Крушина. – Вижу, вы меня поняли. А вы… много знаете таких штучек, таких отрывочков? Вы их часто вспоминаете или… иногда?
– Да нет, на самом деле очень изредка. Может, это прозвучит смешно, но не всем нравится меня слушать, – пожала плечами Алиса.
– Подъезжаем, – сказал Денис. И добавил: – Ну вас-то хоть студенты слушают. Меня уже давно все слышат как сквозь шапку-ушанку. Что соседи, что друзья немногочисленные. Алиса стала заворачивать во двор.
– Только не подходите со мной к подъезду, я вас прошу, - попросил Денис Петрович. - Мои соседи – невыносимые сплетники, каких свет не видывал. Я себе не прощу, если они начнут о вас судачить. Вон, вон, смотрите, Римма Аркадьевна из окна первого этажа уже выглядывает.
– Неужели? Это очень интересно. Спасибо, что предупредили. Какой у вас домофон?
– Четырнадцать – ноль восемь. Ой! Что вы собрались делать? – спохватился Крушина.
Алиса вошла вслед за ним в подъезд, на цыпочках приблизилась к приоткрытой двери квартиры, в которой кто-то подслушивал, и резко потянула её на себя с громким возгласом "ДОБРЫЙ ВЕЧЕР!!!" Раздался грохот, словно шлёпнулась невысокая табуретка, затем послышалось ворчание и кряхтение.
Алиса весело повернулась к Денису с улыбкой ребёнка, осуществившего какой-то озорной замысел.
– Что ж, давайте прощаться. Какой у вас странный одеколон. Это что, перец?
– Нет, полынь.
– Надо же. Можно я…?
Она пригнула его голову к себе, втянула носом горький аромат и быстро прикоснулась губами в том месте, где заканчивается шея и начинаются бакенбарды. От неожиданности глаза у Дениса Петровича стали круглые, как пуговицы.
– Спокойной ночи, – сказала Алиса и пошла вниз по лестнице.
– Спа… спасибо…
Она услышала, как он уронил портфель.